Исчезнувший мир

Встреча прошлым

Страна после революционного дурмана, зачарованная в девяностые годы ожиданием перемен, погрузилась в пустоту, где невыплата зарплат, отсутствие продуктов в магазинах стали привычным делом. В карманах не было денег, чтобы хоть что-то купить.

Я шла по улице, лихорадочно пытаясь найти выход из безденежья, из нищеты, в которую погружалась семья. Пять лет разрушения привычного размеренного мира, как пять лет войны с неизвестным, невидимым врагом, измотали меня. В минуты безысходности, я мысленно искала помощи и поддержки у мамы, но в эти трудные времена она уже не могла мне помочь.

Мама умерла в год, когда было решено праздновать тридцатилетие Победы во второй мировой войне. Мама, прошедшая все годы войны медсестрой, никогда не говорила о войне.

Однажды я спросила:

– Почему вы с отцом никогда не говорите о войне? – на что моя мудрая мама ответила:

– Нельзя идти вперед, повернув голову назад.

Маме не суждено было увидеть рождение своих внуков. Помню как, прикованная к кровати, она заплакала, услышав:

– День Победы, порохом пропах!

Той весной смерть снова встала рядом с ней, измученной болезнью, ей было удивительно, что вдруг вспомнили о них, как о фронтовиках. Мальчишки, только что окончившие школу и девочки из медицинского училища, они ушли на фронт и спасли мир в той Великой безумной войне. Мама умирала под звуки победных гимнов.

Погруженная в свои мысли я брела по петляющим улочкам Москвы, которые вывели меня на Пушкинскую площадь, к зданию газеты Известий. На лотках лежали газеты, я машинально взяла одну из них, развернула и вдруг увидела фотографию мамы. Это была фотография известного фоторепортера времен войны, чьи фотографии, сын в память об отце, разместил на страницах газеты. Под фотографиями стояла только фамилия автора, не было ни упоминания о фронте, ни имен запечатленных на фотографии людей, но я моментально узнала мамины руки, державшие голову раненого бойца, ее лицо, такое родное с непривычной белой ленточкой.

Вспомнилось, как мама однажды рассказала о съемке на фронте. С улыбкой она вспоминала, как в их медсанчасть на фронт приехал фотограф, как на фоне горящих танков ее попросили перевязать раненого солдата, зачем-то повязав на голове белую ленточку. Руки мамы, её лицо и эта ленточка не оставляли сомнений, что передо мной та самая фотография.

Встреча с мамой была подарком Бога, напряжение и отчаяние исчезли. Я вдруг поняла, что во мне живет её сила духа, сила победителей.

Дома, собрав папку с документами, которую называют портфолио, я отправилась на поиски работы. К моему удивлению в частном колледже мне предложили должность декана вечернего отделения. За моими плечами стояла мама, и я выторговала для себя условия, на которых могла совмещать свою старую работу преподавателя с работой в новой должности. Жизнь начинала налаживаться.

Мои родители были удивительными людьми, они буквально искрились верой в светлое будущее, твердо зная, что в этой жизни все зависит от них.

Война для отца закончилась через два года после Победы, он вернулся с Дальнего востока, где служил во флоте сначала на торпедных катерах, позже в экипаже подводной лодки. После демобилизации его перевели на работу в министерство. Мама работала в том же министерстве, в ее подчинении были двадцать молоденьких девушек-машинисток, которые за глаза называли ее старухой, но к их удивлению именно ее выбрал статный красавец, вернувшийся домой в Москву. Вспомнился рассказ мамы, как однажды, зимним вечером провожая ее, отец сказал:

– Скоро Новый год. Как ты собираешься его праздновать?

– У меня в Новый год день рождения, сразу два праздника, – ответила мама.

– Давай в Новый год мы отпразднуем нашу свадьбу, и у нас будет сразу три праздника.

Они поженились в новый 1948 год.

Спасибо вам, дорогие мои мама и папа, что вы выжили в огненном аду, спасибо, что встретились после войны и дали мне жизнь, наполнив ее радостью, смехом и уверенностью в завтрашнем дне.

Какой красивой парой вы были! Вы умели любить, радоваться солнцу и дождю, верить в себя и в то, что все в жизни преодолимо.

В нашем доме не говорили о жестокости войны, поэтому впервые, я узнала об этом, когда пошла в школу. Всем классом мы смотрели фильм о немцах, захвативших и разоривших наши города и села, в котором юные партизаны сражались против захватчиков.

Ночью мне приснился кошмар. Увиденное так поразило мое детское воображение, что во сне я оказалась в продолжение действия фильма, в грязной темной комнате, где фашисты требовали кого-то предать, а я вырывалась от них с криком:

– Нет, я не скажу, нет! Не пытайте меня, – и проснулась от этого крика.

По вечерам родители перед сном читали вслух и мы с братом лежа в кроватях, засыпали под звуки их голоса.

Комната, в которой мы жили с родителями не оставляла места для секретов.

Однажды, проснувшись, я услышала, как отец шепотом читал стихи. Запомнились несколько фраз:

– …и собачкой рисовали, – кого рисовали собачкой, я не поняла и стала прислушиваться:

– Так он грабил свой народ, чтоб другой кормился рот.

Мама подошла к нам проверить, спим ли мы, и едва слышным шепотом сказала отцу:

– Так не может больше продолжаться, надо что-то делать, меня беспокоит даже не стесненность, в которой мы живем, а уродующую душу нищета, в которую мы погружаемся.

Достаток в семье закончился, когда в министерстве, где работала мама, прошли сокращения сотрудников и зарплат. Страна запустила в космос первый спутник, новые технологии требовали денег, экономия затронула и министерские структуры. Мама стала домохозяйкой и в нашей семье, живущей на одну зарплату отца, поселилась бедность.

Нищета в российских семьях, где двое детей, а работаем только отец, продолжает оставаться нормой. Подаренное на день рождения платье было счастьем. Я пошла в школу, моя подруга училась музыке, и когда я приходила к ней, она садилась за фортепьяно и играла гаммы. Дома я воображала, что подоконник это клавиши фортепьяно и мои пальцы бегали по клавишам, извлекая из подоконника чудесные звуки. Однажды, за этим занятием меня застала мама, она прижала меня к себе, а я спросила, могут ли мне купить пианино, чтобы я тоже могла учиться музыке.

– Не беспокойся, мы что-нибудь придумаем, – сказала она.

По ночам я слышала, как родители о чем-то долго шептались, мама не кричала, не билась в истериках, как сейчас это делают молодые не удовлетворенные жизнью женщины, а очень тихо что-то обсуждала с отцом. Потом они писали какие-то письма, заполняли анкеты, ожидание чего-то важного продолжалось почти полгода.

– Вопрос с отъездом решен, – отец говорил очень тихо, но я расслышала шепотом сказанную фразу. Боясь вспугнуть грядущие перемены, я не стала расспрашивать.

С этой минуты время превратилось в ожидание, и однажды весной мама сказала:

– Мы едем в Германию, отца посылают на работу в ГДР.

– К фашистам? – в ужасе спросила я.

– Нет, там уже нет фашистов, и ты скоро сама в этом убедишься.

Прыгая от радости, я прибежала к подруге, которая играла гаммы, и с восторгом сообщила:

– Мы едем в Германию!

– Мы тоже скоро поедем в Китай, – сказала подруга, поджав губы.

После войны ее отец несколько лет работал в Китае, и семья трепетно хранила эти воспоминания.

– Да, мама, ведь правда поедем? – обратилась она к матери.

– Поедем с печки на лавку, – услышала я бурчание в ответ, понимая, что моя радостная весть никого не радует.

Мы начали готовиться к отъезду, неожиданно выяснилось, что у нас нет приличной одежды. Родители взяли деньги в кредит, мы поехали в «Детский мир», самый большой магазин в Москве. Приближалось лето, мне купили платье из тонкой почти прозрачной ткани цвета морской волны, расшитое мелкими яркими цветочками. Осталось купить туфли, но традиционные сандалии на тонкой почти картонной подошве были слишком простенькими, выбора в магазине практически не было и мне купили бежевые туфли на толстой резиновой подошве.

Чувствуя себя принцессой, гордая я вышла во двор похвастаться обновками. Цветочки на платье, вышитые красными, желтыми, зелеными нитями переливались в лучах солнца.

Двор, окруженный шестиэтажными домами, был полон детей, которые прыгали, разглядывая мои обновки, и вдруг кто-то закричал:

– Корочки на микропорочке!

Стая детворы подхватила и уже весь двор, прыгая вокруг меня, кричал:

– Корочки на микропорочке!

В слезах я прибежала домой, потрясенная взрывной агрессией двора, хотя в глубине души понимала, что эти туфли совершенно не подходят к нарядному платью.

Путешествие в неизвестный мир

Через день поезд увозил нас с Белорусского вокзала на запад в восточную Германию, которая тогда называлась ГДР. В Бресте поезд приподнялся в воздухе, для замены колесных пар на западную колею железной дороги.

Поезд опустили на новые рельсы, и он помчал нас на запад.

Глядя из окна купе, мама неожиданно сказала:

– А ведь я уже проезжала по этой дороге.

– Когда? – удивилась я.

– Во время войны. Осенью сорок первого года на последнем курсе медицинского училища меня призвали медсестрой на фронт. На санитарных поездах, их называли «Летучками», мы вывозили раненых с фронта.

– Папа, ведь ты тоже был на фронте, – я повернулась к отцу.

– Да, только я воевал на Дальнем Востоке, служил на торпедных катерах и подводных лодках.

– Я вспомнила! Ты уезжал на военные сборы и присылал нам фотографии, в морской форме с кортиком на поясе на фоне памятников в каком-то городе, а мама ждала твои письма и часто плакала по ночам.

Я сфотографировался в первый день, как мы приехали в город, потом уже было не до этого.

– Это был Измаил, – сказала мама и вышла из купе в коридор вагона.

Память обладает удивительным свойством в определенные моменты воскрешать картины прошлого так явственно, будто исчезло сегодняшнее и прошлое обступает тебя. Глядя в окно, мама вспомнила вагоны-теплушки с раненными молодыми солдатами, которых после обморожения в сорокаградусный мороз, с ампутированными ногами и руками, эшелонами вывозили на восток. Без слез невозможно было видеть их молодые обезображенные тела, а надо было кормить тех, у кого не было рук, перебинтовывать, лечить гнойные раны, шутить и улыбаться, отзываясь на ласковое «сестричка».