Искра

Анатолий Матях

Искра

Проснулся я от совершенно неуместного звука - словно Большой Симфонический Оркестр побросал все инструменты, кроме меди, и заиграл побудку. Вскочил с кровати, бросился к окну, но никаких признаков оркестра не обнаружил. "Приснилось", - облегченно подумал я, и снова направился к постели.

Но тут неведомые трубачи заиграли снова. Звон фанфар перекатывался в голове, сбивая мысли, словно кегли. Горны давили изнутри, распирая голову так, что она лишь чудом не разлеталась. Трубы...

Очнулся я сидящим на полу. Ничего себе! Я готов был поклясться, что трубы звучали внутри моей головы. Я не чувствовал щекотного давления на барабанные перепонки во время этой "побудки", не было и песка в ушах сейчас. Но что это?

Я поднялся, пошел на кухню и схватил там бутылку воды, которая дожидалась момента, когда ее выльют в чайник. Не дождалась. Я приложился к пластиковому горлышку и хорошенько булькнул. Отдышался, и только собрался булькнуть еще раз, как в голове опять взорвался медный оркестр.

На этот раз он не просто звучал, сминая мозг и разрывая голову. На этот раз звуки побудки отдавались судорогами во всем теле. На одном из аккордов бутылка вылетела из моей руки и смела кактусенка на подоконнике, на другом я увидел прямо перед носом плафон люстры - я смотрел на него сверху, на третьем я уже не видел ничего, но чувствовал, что меня завязывают в узел... Всего семь ударов-аккордов, повторившихся три раза, но мне показалось, что я не доживу до финала. Но звуки закончились так же резко, как и начинались, и я вновь обрел способность видеть.

Я стоял на том же месте, только в моих руках не было бутылки. Она валялась на подоконнике, и почти вся вода вылилась из нее на свалившегося вниз кактусенка размером с куриное яйцо. Я решил не наводить порядок и со всех ног кинулся в комнату - к спасительной кровати. Может быть, если я лягу, следующий удар будет легче?

Да и откуда они, эти трубы? Может быть, это такое сумасшествие, и в моей голове сейчас лопаются какие-то крохотные сосуды, вызывая приступы?

Я вспомнил истории о людях, которые при определенных условиях слышали радиопередачи просто так, без приемников... Может быть, мой случай - это тоже прием? Только с мощностью непорядок? Я похолодел от мысли, что в таком случае это надолго. Хотя - от таких побудок я загнусь довольно быстро.

Или - как писали разные "сенсационные" газеты, на мне некие Друзья Народа испытывают новое психотропное оружие, которое позволяет внушать приказы? Тогда быстрей бы они его наладили, уж лучше я буду исполнять идиотские внушения...

На этот раз я "выключился" после первого же аккорда, и не запомнил ничего из того, что со мной происходило. Помню только ощущение огня во всем теле, и то, как я считал - трижды семь... Двадцать один гвоздь в мой гроб.

Я увидел над собой потолок со следами героически погибших комаров. Сел на кровати и поднял руки, чтобы закрыть ими лицо, но тут же увидел то, что повергло меня в столбняк. Три пальца на каждой руке - средний, безымянный, и мизинец, стали раза в полтора длиннее, и между ними были перепонки - где-то до середины каждого пальца.

Из столбняка меня вывел ужасный вопль и чувство, что мне не хватает воздуха. Вопил именно я, не отрывая взгляда от изменившихся рук. Я перевел дыхание, закрыл глаза, и решил, что это точно не радиопередачи, а самое что ни на есть ненормальное сумасшествие. Мне кажется, что у меня появились перепонки между некоторыми пальцами. А так все нормально, если бы не...

Трубный глас снова бросил меня в огненную бездну без света. Меня скручивало и плавило, и вновь какой-то счетчик отсчитал во мне двадцать один удар, после чего все кончилось.

Я лежал на спине и боялся открыть глаза, чтобы не увидеть еще какие-либо доказательства своего сумасшествия. Но вся беда была в том, что я их чувствовал - ужасно резало под мышками. И было еще какое-то неясное ощущение в пояснице... Такое, будто... Я пошевелил непонятно чем, прикоснувшись к своей ноге, и почувствовал щекотку возле пятки. И вскочил, от чего майка треснула по швам, оборвав боль под мышками. То, чем я дотронулся до ноги, было ни чем иным, как не очень длинным хвостом - ровно на длину ног. От бедер до мизинцев рук шла широкая кожистая перепонка, а сами мизинцы были где-то по полметра длиной. Безымянные и средние были еще длиннее, а кожа значительно потемнела.

Я закружился по комнате, пытаясь увидеть в полированной дверце шкафа, как же я теперь выгляжу, и меня снова унесло в непонятную глубину шквалом взрывающихся медных труб. Потом вышвырнуло на поверхность.

Ныла ушибленная челюсть. Я потрогал языком зубы, уже не удивляясь тому, что они намного длиннее и острее, чем положено, и попытался встать на четвереньки, но опереться на руки мешали чудовищно удлиненные пальцы. В конце концов я сел на колени и принялся рассматривать свои "приобретения".

Грудь здорово выдавалась вперед, как будто у меня вырос огромный треугольный горб спереди. Я напряг мышцы, и по этому горбу прокатилась волна - казалось, он весь состоит из мускулов, да, впрочем, так оно и было. Две широких мышцы соединялись впереди, расходясь к предплечьям. От плеча до локтя теперь было чуть больше метра, от локтя до запястья - примерно столько же. От кисти осталось только два "нормальных" пальца - большой и указательный, правда, несколько удлиненных и с внушительными когтями. Средний палец мог поспорить длиной с предплечьем, безымянный был сантиметров на двадцать короче, и еще сантиметров на десять был короче безымянного мизинец. И, конечно, все это хозяйство, кроме большого и указательного пальцев, соединялось широкими складками кожи, доходящими до щиколоток.

Я встал с колен, обнаружив, что и хвост стал значительно длиннее и мощнее, и на нем появилась лопатка - словно оперение стрелы. Оказалось, что я стою на согнутых пальцах, словно ногу можно сжать в кулак. Оказывается, можно - и я разжал эти "кулаки", любуясь открывшимся мне видом десятка когтей.

Руки были согнуты в локтях - локти внизу, почти у самого пола, запястья над плечами, кончики средних пальцев чуть ниже локтей. Я развернул правую руку, насколько мог это сделать в небольшой комнатушке, и понял, что же это у меня такое. Это была уже не рука. Это было длинное и широкое крыло, которое в сложенном виде окутывало меня спереди, словно плащ.

Трубы затрубили в седьмой раз, уже не раскалывая голову. Они звали наружу, за окно. Они поднимали во мне волны ненависти к врагу - белому врагу, сам же я теперь был черным. И я, запрокинув голову, вторил трубам. Когда стих последний аккорд, я бросился к открытому окну и ухватился ногами за карниз, разворачивая снаружи крылья. Когда они перевесили, я упал вперед, скользя по струнам ветра.

Повсюду из окон вылетали такие же люди - но не все были такими же... Половина их выглядела так же, как я - черные, с кожистыми крыльями и длинным хвостом, похожие на огромных летучих мышей, а половина - белые, покрытые тонким пухом, с крыльями, как у птиц. Заклятые враги. И везде, где встречались черные и белые, не было места примирению.

Летели вниз перья, и лилась кровь - одинаково красная и у тех, и у других. Иногда черный и белый сплетались вместе и неслись вниз, разбиваясь о землю. Иногда черному удавалось достать белого, вспоров ему плечевые мышцы. Иногда белый одним прикосновением крыла заставлял черного падать, кувыркаясь, к немилосердной земле.

Я почувствовал, что ветер изменился, и резко свернул в сторону, подобрав левое крыло. За мной несся белый, стремительно приближаясь, а я уже не успевал набрать скорость. Поэтому я просто рванулся навстречу, пролетев над ним - точнее, над ней, чтобы она не смогла достать меня тем, что скрывается в ее крыльях.

Она развернулась, но круг ее разворота был гораздо шире. И я понял, почему - если я изменился значительно, то она, в общем, выглядела, как человек - только с крыльями вместо рук и то ли пухом, то ли нежным белым мехом на коже. У нее не было ни рулевых складок у ног, как у меня, ни хвоста-лопасти, и поэтому она значительно проигрывала мне в маневренности. Но у нее было какое-то оружие когтей на крыльях не было, перья на кончиках были мягкими, но все же что-то в их касании убивало черных.

Вблизи ее увеличенная за счет киля грудь выглядела настолько заманчиво, что я, кроме ненависти, почувствовал еще и жгучее желание. Я хотел ее, но мне пришлось нырнуть вниз, сложив крылья, чтобы она меня не достала.

Поднялся я позади белой, когда она еще только начинала разворот, зашел чуть выше, и полоснул ногами по белой спине, вырывая перья, и оставляя кровавые полосы. Она закричала высоким голосом, и упала ниже, успев выровняться, но я последовал за ней с намерением ударить снова или схватить ее за белую шею и разорвать.

Но тут она как-то перевернулась в воздухе, и нижние поверхности ее крыльев прикоснулись к моим. Тотчас же я почувствовал страшный удар, словно в моей голове вновь взорвалась медная бомба. Но это была вспышка блаженства, я чувствовал такое наслаждение, которое не испытывал еще никогда, и, когда оно прошло, я был совершенно опустошен. И поэтому не сразу услышал рев ветра, рвущего меня на части.

Почти у самой земли мне удалось превратить падение в полет, чуть не вывернувший мои крылья. Я был взбешен, а сердце безумно колотилось. Вот это оружие! Оружие, которое не приносит боли - лети я до этого хотя бы на двадцать метров ниже, я бы, наверное, и не почувствовал смертоносного удара об землю, расплавившись в этом неземном блаженстве.

Одна часть меня горела желанием отомстить, а другая жалела о том, что наслаждение минуло. Я летел вдоль узкой полосы тополей и не хотел больше жить - хотел лишь убить ту, что вот так меня сбила, а затем взлететь повыше и сложить крылья. Плечи болели от воздушного удара, рванувшего меня, когда я расправил крылья у самой земли, и я устал. И тут впереди, на краю черного вспаханного поля, я увидел белую фигуру, залитую кровью - она стояла, глядя вниз, туда, где текла узенькая речка, заросшая камышом.

Я опустился метрах в десяти от белого, на поле, подняв тучу пыли. Фигура обернулась, и у меня забилось сердце - это была именно та, что чуть не убила меня ударом блаженства.

- Не подходи, демон! - закричала она срывающимся голосом. Потом она узнала меня, и глаза ее расширились:

- Ты выжил?..

Самое удивительное, что я не чувствовал больше той ненависти - она была во мне, но таяла, словно сахар в кипятке.

- Да, - хмуро ответил я, - я выжил. Как ни прискорбно.

- Не подходи, - снова то ли вскрикнула, то ли всхлипнула белая, не смей, а то я снова тебя ударю.

- И что же будет? Что ты сможешь мне сделать до того, как я приду в себя?

Задушить она меня не могла, разве что ногами, которые, в отличие от моих, были вполне человеческими. Даже поцарапать меня ей было нечем - она могла только укусить, хотя я сильно сомневаюсь, что эти зубки могли причинить существенный вред. Похоже, она это тоже поняла, потому что вдруг опустилась на колени и заплакала, закрывшись крыльями.

Господи, как я мог пытаться убить это хрупкое создание, которое мне и пинка хорошего дать не может? Единственное, что она может приносить невиданное блаженство, но разве это повод для ненависти?

И тут я вспомнил трубы - последний, седьмой раз, когда они вливали в меня жгучий поток ненависти к белым. Ангелы и демоны, страшный суд. А трубы - это и есть те семь ангелов с трубами, которым положено трубить по очереди? Похоже, они трубили всемером семь раз, программируя тех, кто должен был сражаться, изменяя их тела и возбуждая ненависть друг к другу. Или, в моем случае, это были семь демонов? Голова шла кругом от того, что кто-то - пусть даже какие-то высшие силы разделили людей, словно подопытных кроликов. Это подло.

Я подошел к плачущей белой, и коснулся ее веером крыла:

- Как тебя зовут, несчастье?

- Света... Теперь ты меня убьешь?

- Зачем же, Светик...

- Я не могу взлететь - так болит спина. Я еле до земли дотянула, это все ты... - она снова заплакала.

Я стоял над ней, не зная, что делать.

- Идти можешь?

Она не ответила.

- Света, пойми - нами двигали, словно пешками. Нам ведь не за что было друг друга ненавидеть, но мы ненавидели. Это трубы - они диктовали нам чью-то волю.

Сейчас я чувствовал по отношению к ней лишь вину и нежность.

- Прости меня... - еле слышно сказала она.

- Нам не за что просить друг у друга прощения. Но я бы не против потолковать с теми, кто заварил эту кашу.

Она поднялась, и наши взгляды снова встретились. Я улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ моей зубастой улыбке.

- Идем к реке, - сказал я, - нужно промыть твои раны.

Но она подошла ко мне, и я прижал ее крыльями. Вы думаете, что выступающая грудь и клыки - помеха для настоящего поцелуя? Вы явно заблуждаетесь.

На перевернутом автобусе сидели, свесив ноги, двое. Ангел и демон. Они были непохожи на измененных людей. Они были раза в полтора крупнее, и у них, кроме крыльев, были еще и руки. Белый сиял невыносимой красотой, и черный был завораживающе прекрасен - но по-своему, как-то извращенно. Белый сжимал в левой руке длинную серебряную трубу, а голову черного венчала корона из шести плоских рогов.

- Ты знаешь, я почему-то надеялся, что все это с треском провалится, - говорил Гавриил, глядя вниз.

- А я не ожидал, - отвечал ему Асмодей, - я просто надеялся, что мы победим.

- В победе не было бы смысла. Сам посуди - как может существовать зло без добра?

- А добро без зла? Скажи на милость - кем были бы твои ангелы, если бы они перебили всех остальных, вовремя не остановившись?

- Все, что свершилось - к лучшему. Теперь, конечно, придется отказаться от планов Царства... И придумать новые планы - мы ведь уничтожили все, на чем держался их уклад.

- Что ж... Пожалуй, впервые мы сможем объединиться, и не строить друг другу козни.

- Какими же мы были глупцами!

Асмодей сотворил два ярких картонных дурацких колпака с ленточками и водрузил один на светлые кудри Гавриила. Второй попытался надеть на себя, но мешали рога, и после нескольких неудачных попыток пришлось одеть колпак набекрень, зацепив его за три рога. Гавриил, наблюдая эти мучения, засмеялся, и Асмодей присоединился к нему.

- Но как получилось, что вся затея рухнула? - спросил Асмодей, ведь скрижали непоколебимы...

- Я до сих пор теряюсь в догадках... Думаю, спасли все двое мужчина-демон и женщина-ангел. Как смогли они побороть святую ненависть - непонятно. Но именно вспыхнувшая между ними любовь разрушила поле ненависти вокруг этого мира, превратив ее в святую любовь... Ведь ненависть легко обратить в любовь, нужна только искра настоящей любви для затравки.

Воздух вокруг них загудел.

- О, вот и гонг. Идем, ты ведь знаешь, что сейчас состоится общий совет? Будем решать, что же нам теперь делать.

- А Он будет? - спросил Асмодей.

- Не знаю... Я так Его никогда и не видел.

И они исчезли в двух вспышках ослепительно белого света.