Искупление

— Нет, я сказал! Никто не выйдет отсюда раньше, чем я разрешу! — Салим, с усмешечкой смотрел на этого, с позволения сказать, «воина джихада», — Тебе сколько лет, мальчик?

— Пятнадцать, а что?

— Я думаю, шестнадцати тебе уже не будет, — с показной горечью произнёс Салим, и выстрелил тому в голову. Мальчишка рухнул, как подкошенный, забрызгав кровью и мозгами толпу жмущихся у стены заложников. Криков и визга больше не было, но кое-кто потерял сознание. «Хорошо, научены, — подумал Салим, — два раза повторять не приходится».

— Внимание, — он слегка повысил голос, — всё, что от вас требуется — это повиновение, и тогда, возможно, кто-то из вас и останется живым.

— Прости, командир, но я не понимаю…

Салим резко обернулся. В упор на него смотрел его друг и соратник Мусса.

— Что ты не понял?

— Я не понял, при чём тут дети? Мы выполняем высокую миссию во имя Создателя, и при этом убиваем детей? Я не понимаю…

Салим вздохнул. Мусса был из тех, кто шёл с ним с самого начала, понимая и принимая всё, во имя чего затеивалось великое дело мщения. Мщения за поруганную честь, за униженную судьбу, за обесчещенных матерей и замученных отцов. Не было миссии выше и благороднее, это понимали все. Но лишь до тех пор, пока не касалось дела. Говорильня по укромным углам — самое пустое, что только можно придумать. Действовать нужно активно, так как предписывали законы мести, око за око, зуб за зуб! В полном смысле этих слов.

Незаживающей раной жгли воспоминания — федерал, всадивший из подствольника прямо в курятник, где в этот момент находились и мать и отец. Там, якобы, ему показалось… Мадина, улыбчивая девочка с карими глазами и белыми бантами. Девочка, ради которой он был готов на всё — и моджахед, с зелёной повязкой на голове, выходящий из её дома, застёгивая штаны. Особенно запомнилось, как издевательски он подмигнул Салиму.

Поэтому, было ясно как день, нет союзников и друзей — есть он и они. Он — это он, тот, кому предназначено великое дело мщения. Они — это все остальные! И мстить надо так, чтобы навек запомнилось всем и каждому, чтобы прогремело ядерным взрывом в КАЖДОЙ голове.

Салим, прекрасно понимал, что это нелёгкая задача. Одному с таким делом не справиться, нужны помощники. Одним брошенным кличем волну народного восстания не поднять. Нужна идея. Не помогло и то, что свежи в памяти были страшные дела, творившиеся во времена передела. Полный беспредел, конечно, ничего хорошего не принёс, но, тем не менее, давал надежду на возрождение духа державности для маленького народа, его великого предназначения. Именно ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ! Путь, позволявший, не замечая грязи и швали под ногами идти вперёд, попирая собой, законы и нормы, создавая свои постулаты, которые уже никто не имел право ставить под сомнение! Их предназначение можно было трактовать шире, гораздо шире — править миром в качестве господ! Это и будет той идеей, которая поставит на уши всех! Их идеей!

Пусть попробуют, думал Салим, если это их сладкая конфета, пускай они её и получат. Ему в этой жизни, кроме мести, ничего уже не нужно

Начало было положено тогда, когда Салим случайно откопал старый оружейный схрон. Зажиревшие от мирной жизни обыватели, так как им и положено, ничего не замечали, когда мы у них под носом стали готовить свою операцию. Решено, для начала, было захватить школу, в которой училось большинство моих новых адептов.

Как всё-таки легко управлять безголовыми пацанами, которые, почуяв запах пороха, становились на голову выше, выпячивали грудь колесом и готовы были на всё. НО, как только увидели первую кровь, с них мгновенно слетел весь лоск и они запросились домой, к маме. Вот так и пришлось вместо заложников убивать своих же мальчишек. Ну, что ж, сами виноваты, взрослеть надо быстрее, и если не самим понимать, так хотя бы слушать команды.

Ладно, пацаны, пушечное мясо, всё равно кого-то надо было ставить между собой и ОМОНом, который уже собрался штурмовать школу. Но Мусса! Что ему ещё непонятно?

Подойдя к нему лицом к лицу, спросил:

— Что тебе непонятно, брат?

— Я не понял, зачем убивать детей, которые ещё ничего в этой жизни не успели натворить?

— Ты не понял? — В ярости Салим повернулся к толпе заложников, — Смотри! Смотри вот на этого!

Он указал пистолетом на маленького мальчика в очках.

— Кто вырастет из этого выродка? Из него может получиться воин? Он виноват уже в том, что родился! — Салим выстрелил в мальчика, вызвав крики и вопли — МОЛЧАТЬ!

— Или вот эта сучка, — он ткнул в сторону маленькой, чистенькой девочки с двумя огромными белыми бантами, — что вырастет из неё? Подстилка для какого-нибудь важного дяди, — он выстрелили в неё. — Что тебе ещё непонятно?

Салим развернулся и увидел смотрящий ему между глаз пистолет:

— Прости, брат, — с дрожью в голосе произнес Мусса, — но бешеных собак пристреливают, а ты, как мне кажется, не просто бешеный, ты вообще не понимаешь, что говоришь, и, тем более, что делаешь. И он нажал на курок…

………………………………………………………

— Ну, что, поговорим?

Салим попытался дёрнуться, однако ничего не получилось. Он хотел открыть глаза, но тоже не смог.

— Кто ты?

— Кто я это не важно, важно кто ты.

— Тогда кто я?

— А вот это мы сейчас и попытаемся решить. Для начала тебе нужно понять свои поступки и дать им оценку.

— Мне нечего понимать и тем более давать оценки моим делам.

— Ты так считаешь… — Голос не спрашивал, он констатировал. — Тогда скажи, кем ты себя считаешь?

— Человеком.

— Если ты человек, то по каким законам ты живёшь?

— А это, что, так важно?

— Для меня нет, а для тебя важно.

— Какой-то у нас пустой разговор идёт. Для меня сейчас важно только одно — жив ли я.

— Жив ты или нет — для тебя, собственно, уже не имеет никакого значения.

— Что значит, не имеет значения?

— Потому и не имеет, что ты так и не определился, кто ты и как живёшь.

— Ничего не понимаю, да и понимать не особо хочется. Ты не хочешь говорить кто ты, и тут же начинаешь чего-то допытываться у меня, сам не понимая чего. Какой-то тупизм. Я не хочу больше с тобой разговаривать, ты слишком бестолков, а с такими я, обычно, не разговариваю.

— И, тем не менее, придётся. Кроме нас в этом месте больше нет никого. Не захочешь общаться со мной — тебе же хуже.

— И чем же это мне может быть хуже того, что уже есть? Сам в непонятном, подвешенном состоянии, собеседник — какой-то урод тупоголовый, который не может ответить на элементарные вопросы.

— Хорошо, задавай свои вопросы.

— Вот это уже лучше. Кто ты?

— Я — исполнитель высшей воли.

— Хм…. И что же ты исполняешь?

— Повторяю — высшую волю.

— Понятно, дебил есть дебил. Где я?

— В чистилище.

— Так я всё-таки умер?

— И да и нет.

— Тьфу, тупица. Нормально ответить можно?

— Следующий вопрос.

— Ладно, если это чистилище, то, наверняка есть и рай и ад?

— Всё зависит только от тебя.

— Что значит, зависит от меня? Разве что-нибудь ещё зависит от меня?

— Только с этого момента всё и начинает зависеть от тебя.

— А раньше как я жил?

— Следующий вопрос.

— Хорошо. Что в твоём понимании ад?

— То же, что и в твоём.

— Ну а рай?

— Ответ тот же.

— Тьфу, пропасть. Ладно, уговорил. Задаю «конкретный» вопрос, что делать дальше?

— Вот это правильный вопрос. Тебя ждёт искупление.

— Искупление чего?

— Всего того, что ты успел в той жизни.

— Та-ак! Значит, всё-таки я жив?

— Всё зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в это понятие.

— Отлично! Опять пошли тупые ответы. Я всё понял, давай не томи, приступай к очередной части.

— Тебя ждёт искупление.

— Это я уже слышал.

— Срок искупления — вечность.

— Да уж, не слабо.

— Слишком весом тот груз, который ты принёс с собой.

— Ладно, дальше давай. Я так понимаю, что раскалённые сковородки и котлы мне не грозят?

— То, что тебя ждёт — гораздо хуже.

— Не пугай, уж пуганый.

— Тебя ждёт работа, денная и нощная, без выходных и отпусков, без отдыха и сна. Работа, которую чем хуже ты будешь выполнять, тем хуже тебе будет. Работа, которая принесёт много радости от того, как хорошо ты её выполнишь, и много боли, от того, если ты её будешь делать плохо. Отчасти — это то, к чему ты так стремился. Тебе придётся много творить. А, сотворив — ты вложишь в своё творение кусочек своей души. Каждая радость твоего творения будет отзываться радостью в твоей душе. Малейшая боль и трагедия — болью и трагедией в твоей душе.

— Короче! Я так ничего и не понял, ты меня утомил, давай уже заканчивай свою тягомотину.

— Запомни — ты один и только один. Никто и никогда не даст тебе совета, не скажет ободряющего слова. Выкручивайся, как хочешь. Учись на собственных ошибках. Разбивай лоб сам, и ломай ноги тоже сам. Это всё. Можешь открыть глаза.

Салим приоткрыл глаза и увидел пред собою толстую книгу:

— Что это?

— Инструкция, разберёшься сам. Прощай.

— Эй, постой, как там тебя, а что если у меня будут вопросы?

Ответом была абсолютная тишина.

Салим глубоко вздохнул, протянул, взявшуюся из ниоткуда, руку и раскрыл книгу.

Первая строка была слабо освещена: