Искупление

Глава 9

Пересказ Елизарову не имел права быть кратким. Эта ночь выжала из него все соки и единственное, о чем сейчас мечтал Бестужев — покой. Славик понимал, но волнение тянуло его за язык. Каждую секунду друг потирал покрасневшую донельзя щеку, расчесывал её до кровавых полос. И тогда Саша протяжно вздыхал и говорил. Последовательно, перебирая все данные, как мелкую гальку, прежде чем пустить метким ударом по реке. Повторял одно и то же снова и снова. Даже тогда, когда отчаянно захотелось тишины. Пустоты в голове, чтобы черный фон вытолкал из пульсирующих висков все мысли, чтобы стерлись все мелькающие образы под прикрытыми сухими веками. Он успеет подумать обо всем, успеет снова понадеяться на лучший исход. Но не сейчас, сейчас ему нужна была минутка покоя. Славика можно было простить, его волнение на грани с паникой были вполне естественны. Подводя грань под своим коротким несладким путешествием, Саша передал рассказ малахитницы про ноги. Глаза друга неестественно выпучились, губы открылись в изумленном "о", а затем рот захлопнулся со зловещим щелчком зубов, через мгновение рев Славы заставил взлететь перепуганную стайку сонных воробьев со стоящей неподалеку березы.

— Какое нахрен встать, какое не хочется?! — Пылающий злостью взгляд метнулся к двадцатисантиметровой ящерице, замершей неподалеку на камне, он быстро покатился в её сторону.

— Слава, стой, давай подумаем, может и правда все...

Елизаров не слушал. Схватил крупную гадину, мигом принявшуюся извиваться в кулаке, распахивая беззубый рот в оглушительном шипении. Тряхнул рукой с такой бешеной силой, что сам едва не выкинулся на плоский камень.

— Встал и побежал, я же жопу катаю ради веселья. Нравится мне ползать через пороги и хлебалом ступеньки считать, если это корыто срывается! Покатались и хватит, так значит? Просто встал и пошел? Где твоя хозяйка, гадина?! Где это издевающееся чудовище?!

Тонкие лапы беспомощно скребли по его пальцам, немигающие глаза смотрели равнодушно, истошное шипение глушило. Бестужеву стало страшно. Дико от одной только мысли, что разгневанная малахитница явится к их стоянке и покарает за неуважение. Накажет за собственную беззащитную слугу, трясущуюся в истерично летающем в разные стороны кулаке.

Не явилась. А Елизаров захлебнулся в наполненном разочарованием и гневом крике. Замахнулся так, что громко хрустнуло предплечье, швырнул ящерицу в сторону редкого подлеска. Пролетая мимо Саши, она продолжала сучить конечностями по воздуху и гневно шипеть. Звук прервался после сочного шлепка в кусты кизильника, мелькнуло зеленое тельце, улепетывающее по высокой траве смешно задирая вверх лапы. Хвост так и остался сиротливо лежать у камня.

Славик окаменел в инвалидном кресле, шумно дышал в сложенные лодочкой ладони. Тихое бормотание проклятий перемежалось с короткими горькими смешками и крепкими матами. Он учился жить со словами, смысл которых не доходил до сознания. Он пытался верить.

Если хозяйка медных гор не солгала, если Василько оказался прав — все это время он ловил стремительно текущую воду времени дырявым сачком. Нужно было просто верить в себя, пытаться встать. Такое было сложно принять, но Бестужев знал, что у этого упрямого барана все получится.

Бесшумно скрываясь в палатке, он поспешно натянул на себя новую одежду, выкрутил мокрую и забросил в отдельный карман рюкзака. Когда они доберутся до избы, Саша займется стиркой, запасы чистого ужасно поубавились, скоро они со Славой будут напоминать двух бессовестно воняющих боровов. Скорчив страдальческую гримасу, он собрал рюкзаки, выбрался наружу и принялся складывать палатку.

Постепенно пришел в себя и Елизаров, мрачно похрустел открытыми солеными огурцами, зажевал боль тремя банками тушенки и бездумно выпил всю оставшуюся у них воду. По дороге назад придется снова подойти к ручью и, пополнив запасы, молиться, чтобы не подхватить кишечную палочку.

— А тебе она чем-то помогла, или ты тоже не проклят, просто секса не хватает?

— Подтвердила, что дневники в могиле Чернавы. — Бросив мимолетный взгляд на Едизарова, Саша усмехнулся, вытащил первый колышек из земли. Совсем скоро палатка осядет бесформенной кучкой и её можно будет скрутить в походную сумку. — Где могила она не знает, предложила обратиться к водяному. Он способен найти ведьму по остаткам воды.

Желудок возмущенно дернулся, Бестужев сглотнул вязкую слюну и заставил себя договорить:

— Если она не разложилась до костей и там хоть что-то жидкое осталось.

Брезгливый взгляд Славика уперся в его лопатки, обоих синхронно передернуло.

Одно дело — перемешанные с грязью зубы, кости, обрывки волос и одежды. И совсем другое — разлагающееся тело, сползающее с костей мясо, заполняющий могилу ихор. От одной мысли о подобном под коленными чашечками неприятно подсасывало. Радостного в предстоящем было мало.

— Да, неловко с этим болотным упырем вышло. Зацепились на ровном месте, сам не понял, как вышло. — Почесав широкой пятерней макушку, Елизаров беспечно отмахнулся от тяжелых мыслей и покатил с пустой бутылкой к подлеску, заставляя поспешно запихнуть брезент в походную сумку, закинуть за спину, нагоняя.

Неспешный шаг и частые остановки растянули путь до Козьих коч. Почти всю обратную дорогу инвалидное кресло катил Саша, пока насупленный Слава прижимал к груди ворох сгруженных рюкзаков. Постоянно идущая под гору тропа жестоко их испытывала, о веселье не могло быть и речи. Кожа ладоней Славика после долгой езды полопались, налились кровавые мозоли. Пытаясь разрядить обстановку, Бестужев мрачно пошутил, что тот похож на предпраздничную тележку в супермаркете. На что был послан в жопу. Трижды.

Ничего, Слава сам виноват, они оба это понимали. Привыкший относиться к своему здоровью снисходительно, на грани тупой мальчишечьей беспечности, он не обработал раны даже перекисью. Теперь бинты на ладонях пропитались грязной сукровицей. Несмотря на порошок стрептоцида, который Саша с лихвой засыпал перед бинтованием, раны загноились и покрылись липкой коркой. Если бы после этого говнюк попытался ехать сам, видит господь, он бы начистил ему морду.

Силуэты неровного ряда избушек они заметили уже после заката. К тому часу у Бестужева ломило спину и дико ныли ноги. Единственным желанием было растянуться на невероятно горячей лавке в парилке, закрыть глаза. Пусть банник хоть сожрет его, забьет камнями за то, что он потревожил его после полуночи — грязный, взмыленный и пропахший потом он категорически отказывался укладываться спать в таком состоянии в избе. Банного хозяина он потревожит всего-ничего, разве заложенный после купания в ручье нос и болящее горло не веский повод?

До первой избы он не дошел — дополз. Больше болтаясь на коляске, чем толкая её. Не хватило сил даже на улыбку, когда хозяйка за забором зашлась гневной тирадой, лупцуя козу, жадно жрущую кочан капусты на огороде. Рогатая тварь даже не подумала ринуться вон — пониже наклонила голову, щуря глаза и отворачивая морду от влажной половой тряпки. Горизонтальные зрачки целеустремленно косили на гряду с морковью — алчная скотина не планировала заканчивать пир.

От лицезрения умилительной картины отвлек появившийся из ниоткуда Василько. Не было привычной улыбки на лице, глаза выпучены и в них плещется страх. А в руках огромные ветви рябины с пышными алыми кистями ягод. Такой ворох, что листья забиваются под расстегнутую рубашку, топорщатся по обе стороны от едва смыкаемых крупно дрожащих рук. Он выглядел не жалко — страшно. Внутренности сжало дурное предчувствие. Сдерживая усталый стон, Саша удобнее перехватил ручки инвалидного кресла, поторопился навстречу.

Он ждал их, это видно с первого взгляда. Потому что, когда расфокусированный наивный взгляд метнулся к их силуэтам, тот радостно завопил и припустил к ним бегом. Не видя дороги из-за своей огромной ноши, спотыкаясь и нелепо дергаясь, теряя мелкие рябиновые веточки и гроздья ягод. Когда между ними оставалось пару метров, парень нелепо подпрыгнул и резко развернулся обратно:

— Быстрее, Сашенька, Славочка, быстрее. До дому. Украшать и прибирать, рябинкой заправлять. Скорее, по ваши души она идет, быстро-быстро рыщет, приноровилась к трем ноженькам, что зверье скорая. Ой, поспешите, Славочка, Сашенька, ой сожрет она… Давно искала, давно ждала. — Зачастил так быстро, так испуганно, что страх его размножился, вцепился в загривок Бестужева, начал выдирать кусок за куском, стараясь перекусить позвонки, парализовать. Из бодро вылетающих испуганных слов Саша никак не мог выявить смысл. А ноги уже сами бежали, тело работало на последнем издыхании, заставляя инвалидную коляску бешено скрипеть, подпрыгивая на кочках. Славик попытался подставить к колесу руку и тут же зашипел, отдергивая её от обжигающего движения.

— Саня, стой, тебя кто под хвост ужалил? Эй, дурачок, что панику нагнетаешь? Ты мне Бестужева сломал, смотри что творит? — Сумки норовили выпасть из рук, скатиться с колен на каждой кочке. Грязно выматерившись, Елизаров разжал руки и ворох вылетел на дорогу, а он вцепился в подлокотники. Ничего, сейчас дурной Бестужев про паникуется и как миленький вернется подбирать их пожитки. Нашел кого слушать, паникер…

Колесо коляски въехало в колею от телеги, клацнули зубы и тело Славика чуть не вышвырнуло боком, заставляя ругнуться. Скорость, с которой припустили два парня, не позволяла ему перехватить управление, зажать колеса, останавливая. Ребята словно его не слышали.

— Я с кем говорю, Саня, ты больной? Дебилизм теперь воздушно-капельным передается или у тебя малахитница за информацию мозг взамен забрала? Я тебе гово… — Он запнулся на полуслове, просто проглотил окончание, закашлялся. И затих, до белизны костяшек сжимая руки на подлокотниках. Боковое зрение заметило шевеление и теперь Елизаров жалел, что повернул голову.

С поля за ровным рядом изб, граничащим с подлеском, к ним бежало нечто. Лунный свет очерчивал резкие движения темного силуэта, скачущего вперед рвано, неправильно. Выгибались в разные стороны три конечности, без одной передней существо припадало на правую сторону. Выкручивались суставы. Вытягивалось и снова сокращалось тело. Человеческое. Елизаров был уверен, что это человек. Мозг пытался анализировать, но ничего в голову не шло. Состояние шока. Кома испуганного кролика.

Оно смотрело на них, то, как тварь вскидывала голову и затем ускорялась, не оставляло никаких сомнений. Будь у него ноги, он припустил бы быстрее этих двоих. Сердце провалилось вниз, ляпнуло об желудок, от этого нервного спазма трусливо сжало мочевой пузырь. Адреналин уже гнал кровь вперед.

— О, ля, а ну-ка резвее припустили, пацаны, быстрее говорю! Догоняет!

Испуганно завизжал Василько, запнулся, перепрыгивая через закрытую калитку у их избы. Замер, теряя заветные секунды, открывающий крючок Саша. А затем Бестужев стрелой взлетел по пандусу, пытаясь с наскока взять инвалидным креслом порог. Ожидаемо. Славу вытряхнуло вперед, тело по инерции сделало кувырок и кулем свалилось у стола, больно впечатав ножку в поясницу. Происходящее заняло не более десяти секунд, но, когда Елизаров приподнял своё тело на вытянутых руках, Василько уже вовсю раскидывал рябиновые ветви у окон, вдоль стен, пару даже засунул в черное жерло печи. Замешкавшийся на пороге Саша сумел затянуть изрядно потрепанную коляску внутрь, захлопнул за собою дверь. Опустился тяжелый деревянный засов.

Раскрасневшийся от долгого бега, с безумными глазами и глубоко вздымающейся грудью. Бестужев казался ненормальным, свихнувшимся, но безумно-собранным. Молча подлетел к Василько, забирая часть веток, работа пошла скорее. Елизарову не оставалось ничего другого, как доползти до коляски и забраться внутрь.

Страх тонким червячком копошился в кишках, выворачивал, зарождались внутри догадки. Нет, не она. Глупости, такого просто не может быть… Он свихнется, если закравшееся подозрение окажется правдой. Елизарова не будут беспокоить больше ноги — его просто увезут в дурку, возможно он начнет идентифицировать себя, как домового или лешего. У него не была права на слабину, Славик должен оставаться полезным. Развернув инвалидное кресло, он быстро покатил к полкам с посудой, извлекая мясницкий нож и неказисто-огромный тесак для разделки. Нож лег в руку, тесак — на стол. Стало немного спокойнее.

— Сашенька, привяжи над порожком рябинушку, не пускай гостюшку…

Василько упал на колени у закрытой двери, размазывая по порогу сок раздавленных ягод. Пальцы так мелко дрожали, что движения его казались смазанными в темноте избы. Елизаров нервно облизал губы, покатил к свечам и лампам — темнота нервировала, скалилась из углов, ему нужен был свет.

Лампа нерешительно замигала на столе, рядом трусливо шипел и плевался фитиль косой восковой свечки, никак не желая загораться. Славик почти сдался, когда язычок несмелого огонька перескочил на него. Вытерев трусливо потеющие ладони, он пристроил коляску рядом с печью, к которой напряженно жались парни. Три пары глаз уперлись в темноту сенника, туда, где за запертой дверью бродило зло. Минута, две — тишина. Такая глубокая, что в ней можно услышать сердцебиение каждого и тихий треск пламени.

Струхнула даже затаившаяся под печью шишимора — любительница душевно повыть с наступлением темноты. Каждый волосок приподнимался дыбом, надвигалось что-то страшное.

Тихо, крадучись, сначала до слуха Бестужева донеслось слабое поскребывание по оконной створке, затем легкие крадущиеся шаги к двери. Сердце билось на краю языка, когда он подскочил к столу, схватил лежащий у лампы тесак.

Адреналин ещё бился внутри, искал выход, зашедшееся после бега сердце уже успокаивало галопирующий ритм. Изнутри поднималась волна ужаса — она была вполне естественна — предостережение предков, зашитое в генный код. Напоминание, что в темноте могут жить чудовища. Но страх его не спасет, голова должна оставаться трезвой. Бестужев почти убедил себя в этом, когда в дверь постучали. От голоса, который они услышали, Слава нервно басовито хохотнул, а потом шумно выдохнул, устыдившись этой слабости:

— Я дома, мальчики. Открывайте двери…

Оно скреблось, хотело попасть внутрь, Саша слышал, как мололось в труху дерево, со стоном вылетали крупные куски из дверного косяка по ту сторону. Секунда, две, почти поверилось, что внутрь существу не попасть. Перешагнул порог основной комнаты, оказываясь в сеннике: неплохо бы дотянуть до двери тяжелый сундук с вещами… Её вынесло в тот момент, когда Бестужев поворачивался к выходу спиной, Саша не успел среагировать, его попросту смело с пути. Какая же была у Навьего отродья сила? Плечо хрустнуло, врезаясь в дверной косяк, а его, как котенка, инерция заволокла обратно в основную комнату, приложила о стол затылком, рядом россыпью осели крупные щепки. Петли сиротливо скрипели на ветру, ноги зажало рухнувшей дверью, боль прострелила навылет до самых лопаток. Чудо, что тесак не вылетел из судорожно сжатых пальцев. Стараясь выползти из-под обломков, Бестужев не отводил взгляда от черного проема дверей.

Надя. То, кем она стала после своей гибели.

Правой руки не хватало, на её месте был куль предплечья с белоснежной костью. Тонкая серая кожа обтягивала кости, глазницы запали, втянулись иссохшие щеки. Но больше всего пугали её глаза: рубиново-алые, горящие голодом. В них не было зрачка или радужки, лишь сплошная краснота — будто все капилляры склеры полопались разом, залили каждый миллиметр кровью. Неизменным остался лишь рот — будто подведенные бордовой помадой губы были такими же пухлыми и широкими. Когда они растянулись в кривоватом оскале, Бестужев шумно сглотнул, не желая прощаться со скудным содержимым желудка. Во рту сотней острых игл белели зубы. Волосы давно спутались в бесформенный ком, истлевшая одежда порвана, на Наде не было одного кроссовка, ноги белели костями, недоставало мяса. Ощерившись, она рванула вперед, Сашу инстинктивно вынесло из-под двери, будто она ничего и не весила.

На самом пороге её отшвырнуло обратно. Со стороны казалось, что существо врезалось в прозрачную стену. С тонким голодным визгом Надя вытянула вперед судорожно скрюченные хищные пальцы, пытаясь продрать себе путь вперед. Трепещущие ноздри, тонкая нить слюны, стекающая из распахнутой оскаленной пасти, горящий взгляд. Ей потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя, потушить инстинкт хищника и резко задрать голову вверх, громко хрустя позвоночником. Рябиновые ветви равнодушно встретили её взгляд.

— Как непристойно. Елизаров, ты никогда не умел обращаться с женщинами… Сними веточки, давай, поздоровайся со старой подругой.

Тот невнятно крякнул за спиной Бестужева. Саша обернулся, с удовольствием отметил, что Славик себе не изменяет — на вытянутой вперёд руке гордо выставлен средний палец. А кадык нервно дергается, бьется жилка на шее. Боится.

Дернись сейчас Надя, того наверняка смело бы с инвалидного кресла. Тут-то Славик точно захотел бы ходить. Мертвая подруга — лучший стимулятор. Не сдержавшись, Саша нервно хохотнул. Взгляд Нади тут же переметнулся на него.

— Веселишься, Бестужев? Веселись, пока я не сделаю с тобой то же, что тогда случилось со мной. Знаешь, как больно отрываются руки? Какие острые у лесавок зубы? Знаешь, каково это, гнить в лесу, в избушке, где тобой пируют мухи и за ребрами растят детенышей мыши? Знаешь, каково это, когда новые травы прорастают через твой рот?

Резко стало несмешно. Оттопыренный средний палец Славика мелко задрожал. Обезображенное жаждой и гневом лицо упырихи растянулось в многообещающей улыбке. Осмотревшись, Надя опустилась на четвереньки и с хриплым рычанием метнулась к бане. Загрохотало, заходило ходуном за дверью, Славик нервно сглотнул, тайком вытирая вспотевшие ладони о коленки.

Бестужев хотел бы не понимать. Паззл сложился слишком быстро, не дал пробыть ни мгновения в блаженном неведении: обратно существо возвращалось медленно, бережно тянуло в единственной руке наполненное водой ведро. Ею давно позабылось хождение на двух конечностях, Гавриловой были привычнее четвереньки и теперь она неказисто переваливалась с ноги на ногу, шаталась, как чумная, запиналась. Но шла вперед. Саша попытался сглотнуть вязкий ком, застрявший в глотке, язык отказывался ворочаться.

— Она хочет избавиться от сока рябины. Езжай в комнату, Слава, захвати Василько и запри двери.

Елизаров не шелохнулся, тихо причитал обнимающий коленки в углу Василько. Счет шел на секунды, у Бестужева было слишком мало времени. Метнуться к печи, выдирая горсть алых ягод, а затем ко второму порогу, ведущему из сенника в основную комнату. Через ошметки первой двери, раскидывая крупные щепки подошвами кроссовок, чтобы выжидательно присесть на корточки у самого порога, неспешно перебирая ягоды. Если она сумеет смыть первую преграду, он нарисует вторую. Если рябина их защищает, что ж, он может рисовать хоть всю ночь. Будто читая его мысли, тихо запищал рыжий:

— До крика третьих петухов. Держи её, Сашенька. По твою душу Наденька встала, по твою.

Существо многообещающе ощерилось. Палец оставшейся руки с длинным кривым когтем указал в сторону Василько, царапнул воздух.

— Тебя я сожру первым, а ты пой, голоси свои колыханки. Пой...

Парень не отличался стальными нервами или дюжей храбростью, Саша ожидал от него всякого: истерики, громких слез, рвоты или недержания. Но то, что произошло дальше, выбило из него остатки воздуха и здравомыслия. Громко выматерился за спиной Славик, заставляя на мгновение упустить Надю из виду и обернуться. В этот же миг сзади раздался всплеск выливаемой воды, а по голове прилетело опустевшим ведром. Сильно, так, что виски разодрало болью, переносицу обожгло огнем, нос громко хрустнул. Но Василько… Не замечая льющейся по подбородку крови, Бестужев ошалело следил за его преображением. Оглушающе громко хрустели кости, словно мягкий пластилин гнулся череп, втягивались длинные неказистые руки, покрываясь плотной серой шерстю. Лопались носовые пазухи, тянулся вперед нос. Все происходящее казалось дурным сном, чьим-то безумным кошмаром, в который их затянуло по глупой ошибке... Через миг в горе, измазанной в рябиновый сок и смолу одежды сидел мышонок. Истошно запищав, он засеменил под печь, оттуда на него возмущенно зашипело, но Навьи дети, похоже, с соседством его смирились. Надя за порогом захохотала. С нескрываемым удовольствием шагнула за порог.

— Это должен был быть ты. Не я. Справедливости в мире нет, Саша, зато в нём живут монстры.

В стремительном прыжке вытянулось неестественно длинное тощее тело, а Бестужев сработал на инстинктах. Пальцы рывком вдавили ягоды в порог, в ладони вцепились занозы, плотно засели под кожу, но линию он провел. Вот она, толстая, блестящая светлой влагой. Спасающая. Надя ударилась в невидимую преграду и кулем рухнула прямо перед его сломанным носом.

Третьи петухи. Как додержать её до третьих петухов?

Славик за спиной испуганно дернулся, ударилась об стену спинка коляски и его затылок. Саша врос в пол в сантиметре от скалящегося лица. От неё несло прелостью, мхом и разложением, едкий запах осел в легких, Бестужев судорожно затаил дыхание.

Надя поднималась — неказисто и медленно, упираясь одной рукой в пол, прогибая позвоночник дугой. В порванной одежде он видел белеющие кости и гнилые лоскуты мяса. Рука на тесаке плотнее сжалась, он подгадывал время для удара.

— Я виноват в твоей смерти, но тогда я сделал всё возможное, чтобы спасти вас, Надя. — Горячий шепот дрожал, его самого колотило. Клыки с громким щелчком захлопнулись у самого носа, и он отмер, отшатнулся подальше от черты.

— Ты умрешь сегодня. На том и сойдемся, Бестужев. Сегодня ты скатишься в тот же мрак, в котором теперь существую я. Здесь очень голодно. А потом я подберусь к мышке и нашему безногому дружку. Я заберу всех вас.

Не пряча оскала, Надя начала медленно отступать, её силуэт стали поглощать тени, свечи на столе и лампы не хватало, чтобы осветить и сенник. Но глаза горели, две алые точки он смог бы увидеть даже в самом плотном мраке. И они метались в поисках того, чем можно снести очередную преграду. Не было рядом воды, а в баню она возвращаться не желала — кровожадность застилала разум. За это можно было благодарить языкастого Славика:

— Не звезди, великая убийца, постоишь здесь до третьих петухов, поругаешься, а днем мы найдем твои останки и попрощаемся как следует. Мертвое должно оставаться мертвым. Хоть по ту сторону жизни совесть поимей, Гаврилова. При жизни всем гадила, в посмертии не меняешься.

— Ты подкати за порожек и повтори, инвалид… — В булькающем рычании с трудом узнавались слова. Продолжая мелькать в дверном проеме смазанной тенью, она поднимала каждый волосок на теле одним своим присутствием.

Саша не боялся нечисти. Не так сильно. Да, рядом с лесавкой он испытывал обреченность и толику страха, но не такой поглощающий ужас. Потому что это была Гаврилова. Та самая, что носила вульгарные чулки в крупную сетку и подводила широкие губы алым. Та, которая терроризировала Павла сотней хотелок и абсолютно манерно цокала языком, поправляя выбившиеся пряди из прически. Она была знакомой. То, что предстало перед ними сейчас, вылизывало глотку волнами ужаса. Саша не был уверен, что рука с коротким тесаком не дрогнет, когда он замахнется, глядя в знакомое лицо.

Господи, она ведь так страдала перед своей смертью… Что же она тогда испытывала?

Рывок в лево, рывок в право, жадное рычание. А он снова врос в пол, до боли сжимая рукоятку оружия. Они не смогут найти её тело. Бестужев не знает, что нужно делать, о таком не расписывают в книгах по мифологии. Какое колдовство держит вместе кости, наращивает обратно на них плоть? Это ли её настоящее тело или им нужно искать растянутые по лесу зверьем жалкие остатки? Надя будет являться каждую ночь. Каждый проведенный день в Козьих кочах будет заканчиваться блеском голодных глаз и снующей рядом опасной тварью.

Он должен выйти и положить этому конец. Должен. Освободить и её, и их самих. Потому что так будет правильно. А не мог. Силился подняться и чувствовал, каким деревянным, неловким становилось тело.

Ну же, Бестужев, соберись. Это больше не Гаврилова, она наверняка была бы благодарна. Кому такое существование может понравиться?

Из душевных терзаний его быстро вернуло в суровую действительность. Очередной рывок к порогу и Гаврилова замерла, неестественно завернув голову на бок. Рот широко раскрылся, потекла черная слизь, упыриха заверещала. Так громко, что он едва сдержал порыв зажать руками уши и зажмуриться. Глубоко вздымалась её грудная клетка, хотя мертвой воздух был давно не нужен. Что-то шло не так. Озадаченный Славик шумно выдохнул, по избе пронесся ропот напряженной шишиморы, а Василько истошно запищал под печью.

Над застывшей Надей они увидели лицо Агидель. Горящие золотом глаза, развивающиеся на сквозняке пряди и скрюченные у головы нечисти пальцы. Сила бежала в её крови, она была самим могуществом. Несокрушимая, непоколебимая, глаза Бестужева изумленно полезли из орбит.

Вот кто держал Навье исчадие на привязи, заставил увязнуть в самом воздухе, как муху в киселе. Ведьма, совсем рядом под их боком жила такая необходимая ему ведьма. Он и подумать не мог…

— Что стоишь?! Руби! — Звонким криком его вынесло за порог, навстречу им двоим. В глазах застывшей Нади ненависть мешалась со страхом, зубы клацали, но не могли добраться до жертвы.

— Не… на… ви…

Резкий замах, опуская лезвие на шею. В разные стороны брызнул черный ихор, разливая едкий запах по избе, Саша зажмурил глаза. Голова так легко отделилась, заскакала по полу, останавливаясь у самой стены. А тело завалилось на бок, едва не сметая собой шумно дышащую ведьму. Тесак выскользнул из дрожащих пальцев, тыльной стороной руки он стер с лица дегтярную воняющую жидкость и нервно сглотнул, борясь с тошнотой.

— Как нельзя вовремя…

Бросив на него мимолетный взгляд, Агидель протиснулась через порог и ринулась к припустившему с писком навстречу мышонку.

— Я не вас спасать пришла, больно было бы нужно…

Цепкие лапки пробежались по её рукаву и Василько нырнул в круглый вырез теплого свитера, мелко подрагивая под темно-синей тканью. Переглянувшись с Елизаровым, она кивнула и молча выскользнула за порог, оставляя их в провонявшей избе рядом с трупом бывшей подруги.

— Ты знал, что она ведьма?

После секундной заминки друг подкатил ближе, озадаченно почесал затылок:

— Догадывался, но она этого не признавала. Наверняка боится, что мы втянем её во что-то наподобие этого.

Взглянув на Сашу, он виновато усмехнулся. И здесь напряжение с громким щелчком лопнуло. Заставляя захохотать — нервно, на грани истерики. Смеяться так, что свело живот. Бестужев ничком опустился на пол, дотрагиваясь до сломанного носа. Тот в ответ мстительно прострелил болью до самых пяток, заставляя хохотать дальше, громче, до невнятного умоляющего скулежа. Укладываясь от истеричных попыток Елизарова успокоиться с низкими стонами на выдохе.

Они не просто невезучие, они проклятые. Каждый раз что-то идет не так и против них сама жизнь оборачивается. Если наверху есть бог — они его подопытные тараканы, соревнующиеся в гонке с безумием. Ещё немножко и Саша свернет с дистанции, двинется по фазе. Хлопающий по подлокотникам кресла Елизаров не далеко ушел, от смеха из глаз льются ручьями слезы.

— Пи… писец, Саня, я бы нас десятой дорогой обходил, ну в жопу такие знакомства.

Отсмеявшись, Славик вытер глаза и со вздохом вытянул шею, заглядывая в сенник, в котором послышались шаги и нерешительные переговоры. В раскуроченном дверном проеме высился тощий силуэт Беляса, за ним — два поменьше, нагрянули хозяева избы.

Ничего не сказали про бардак, выломанную дверь и лужи крови на полу. Зарина жала к посиневшим губам бледные пальцы, взгляд был прикован к голове с потухшим алым взглядом. Глубоко вздохнул Беляс, опустился перед телом на корточки, мелко перекрестил подрагивающей рукой:

— Бери топор Александр, да иди наруби рябиновых дров за моим домом. Смотри только, мертвое дерево руби, к живым с уважением отнесись. По достойному похоронить девушку надобно, чтобы путь её на этот раз стал последним.

По деревне понеслось пение первых петухов.