Разительным, хотя и искусственным примером страха, вызываемого безындивидуальной жизнью, является впечатление от опытов по переживанию изолированных органов: палец, растущий в физиологическом растворе, голова собаки, скалящая зубы, и т.п.
Поэтому же так неприятны мысли о том, что у мертвеца еще растут ногти, продолжается жизнь отдельных клеток.
Вообще страх перед мертвецом — это страх перед тем, что он, может быть, все же жив. Что же здесь плохого, что он жив? Он жив не по-нашему, темной жизнью, бродящей еще в его теле, и еще другой жизнью — гниением. И страшно, что эти силы подымут его, он встанет и шагнет как одержимый.
Этим же страшны сомнамбулы, лунатики, идиоты и т.д.
Первый страх — перед консистенцией, второй — перед формой, третий — перед движением.
Обычное наше движение — концентрированное: к одному концу приложена сила, другой конец под ее воздействием пассивно меняет свое положение. Это движение по принципу рычага.
Но глубже и исконнее его колыхательное движение жизни, при котором нет разделения на активные и пассивные элементы, все по очереди равноправны. Такое переливающееся по телу движение называют, в зависимости от того, к чему оно относится, перистальтикой, судорогами, спазмами, перебиранием жгутиков или ног, пульсацией, ползанием разных видов; Но суть его одна: нерасчлененность на периоды (шаги) и отсутствие центра толчка. Этим противны гады. Ведь движение змеи — это движение кишки, да и форма та же.
Как известно, эротические движения — колыхательные.
Такое же непрерывное, переливчатое движение можно наблюдать у винтов и рычагов машины, кото рые то выпячиваются, то снова втягиваются в свое металлическое, политое маслом ложе.
Так льется густая жидкость из бутылки. И так же равномерно и неумолимо, стелется гусеничная передача трактора или танка.
В этом, между прочим, кроется одна из причин, почему танк внушал безотчетный ужас людям на войне.