История города К.

Я рассказываю только о том, что сам видел своими глазами. Или слышал своими ушами. Или мне рассказывал кто-то, кому я очень доверяю. Или доверяю не очень. Или очень не доверяю. Во всяком случае, то, что я пишу, всегда на чем-то основано. Иногда даже основано совсем ни на чем. Но каждый, кто хотя бы поверхностно знаком с теорией относительности, знает, что ничто есть разновидность нечто, а нечто это тоже что-то, из чего можно извлечь кое-что… Я думаю, этого объяснения достаточно, чтобы вы отнеслись к моему рассказу с полным доверием.

Владимир Войнович

«Москва 2042»

Глава первая

Предыстория

Сам факт появления города Крыжовинска на карте нашей Родины окутан завесой легенд и преданий. Первое упоминание о нем в летописи имело место четыреста лет назад. Само оно занимает ровно полторы строки и сводится к тому, что воевода Бухвостов «велел острог ставить». Можно ли считать это основанием города, неясно. Кое-кто, однако, убежден, что Крыжовинск старше Киева и Новгорода Великого. Насчет того, насколько старше, тоже есть разногласия. Отдельные историки отыскивают даже косвенные указания на Крыжовинск в глиняных табличках Месопотамии, но это, разумеется, чистый вымысел.

Первые годы существования Крыжовинска дают крайне мало информации обществоведу. Аскетизм и суровость воинского быта не позволяли проявиться в полной мере отличительным чертам туземного характера. Однако именно под гнетом караульной и иных служб начало вызревать стихийное осознание крыжовинцами своего высокого исторического предназначения. Так, в годы Смуты город вторично удостоился ссылок в официальных документах. Крыжовинск последовательно поддержал всех самозванцев, какие только объявлялись на Руси, и от них же изрядно потерпел. Последний из воровских атаманов дотла сжег деревянный город. На пепелище московские отцы-командиры произвели примерную экзекуцию над пойманными бунтовщиками, но, так как значение крепости было бесспорным, по завершении экзекуции правительственные силы возвели Крыжовинск заново.

Семнадцатый век не раз еще давал о себе знать проявлениями народного гнева. Крыжовинск восставал при известии о «соляном» бунте на Москве, и воевода Бухвостов-второй палил из пушки, утихомиривая толпу. При возмущении Разина в городе был раскрыт целый заговор. Злоумышленники сговаривались, едва покажутся разинские челны, ударить в набат и идти грабить дома «лучших людей». О том, имелись ли планы обобществить всех жён, как предлагали позднее основоположники марксизма, ничего не известно.

Другая яркая страница в истории города – время петровских реформ. Крыжовинск по праву, наряду с Переславлем и Архангельском, претендует на почетное звание колыбели русского флота. Трудовая доблесть крыжовинцев достойно оценена экспертами. Лишь вине скверных администраторов можно приписать факт, что ни одно судно с крыжовинских верфей так и не ушло в поход на Стамбул. Большую часть флота, опасаясь морской волны, оставили под Азовом. Меньшая сгнила у места постройки.

Итогом петровских преобразований было изведение на корню почти всех лесов, окружавших Крыжовинск. Зато о наличии славного города узнали просвещенные европейцы, а его виды были запечатлены шведским карикатуристом.

С расширением Российского государства оборонная значимость города сошла на нет. Численно возросшее население Крыжовинска переключилось на мирные занятия. Но воспоминания о героическом прошлом побуждали отдельных лиц к повышенной активности. Некто, объявившийся тут в 60-е годы восемнадцатого столетия, провозгласил себя императором Петром Федоровичем, якобы спасшимся от убийц. Проповедуя по кабакам, кандидат на престол обещал мужикам закрыть все парикмахерские, немку Екатерину заточить в монастырь, а столицу империи перенести из Санкт-Петербурга в… Крыжовинск. После ареста в очередном кабаке агитатора опознали. Предтечей Пугачева оказался беглый солдат Семён Голштинцев. Мятежника, по отрезании языка, отослали в Тайную канцелярию для допроса.

Девятнадцатый век, век колониальных захватов, телеграфа и пара, для города Крыжовинска и одноименной губернии протекал на удивление спокойно. Данная эпоха ознаменована для Крыжовинска и крыжовинцев лишь одной загадкой, которая породила дискуссию в академических кругах. По свидетельству старожилов, именно через их город проследовал на Кавказ опальный поэт Грибоедов. Одна коренная крыжовинская семья даже хранит и передает из поколения в поколение металлическую заварницу, будто бы оставленную Александром Сергеевичем в дар приветливым хозяевам. Есть, впрочем, и противоположная точка зрения: что заварница, которую кое-кто неверно именует «чайником» – обыкновенная мистификация.

Ради выяснения истины заседало в новейшее время несколько семинаров и симпозиумов, однако воз и ныне там… Вообще, научная жизнь в Крыжовинске, по сравнению с его соседями, началась необычайно рано. Открыл ее тот же Петр, поручивший рядовому лейб-гвардии Преображенского полка Парамону Разносолову обследовать кости ископаемых ящеров близ деревни Зубёнки. То, кому действительно принадлежали (вернее, от кого остались) эти кости, стало ясно гораздо позже. Тем не менее, день подписания петровского указа считается у крыжовинских археологов праздничным, а Парамон Разносолов – зачинателем всей российской археологии. Сам реформатор, кажется, забыл проверить исполнение своего указа. С реформаторами это бывает.

Освободительное движение, охватившее страну после отмены крепостничества, едва ли могло обойти стороной Крыжовинск. Местное жандармское отделение с поличным схватило трех студентов, собиравшихся на одной из квартир якобы для распития лимонада. На самом деле арестованные изучали и конспектировали Das Kapital.

Самодержавие жестоко расправилось с вольнолюбивой молодежью. Всех троих отчислили из вуза с правом поступления на следующий год. Для подготовки к экзаменам смутьянам разрешено было выехать за границу.

Между тем, в Крыжовинске, как и повсюду, выходил на сцену передовой класс. Естественно, что город как крупный промышленный центр попал в поле зрения вождя мирового пролетариата. Борясь с отзовистами и ликвидаторами, Владимир Ильич выкроил минутку для сочинения такого письма:

«т.Бабаянц!

Срочно! Архиважно! Пришлите бандеролью «Справочник животновода». Без статистики за 1905-1907 гг. нам партию не выиграть. И высылайте больше денег. Нужда в деньгах отчаянная!

Жму руку.

Ваш (подпись, число)».

Получателем корреспонденции действительно был крыжовинский мещанин Бабаянц. Десятилетия спустя по материалам этой переписки (все материалы см. выше) было защищено пять кандидатских диссертаций.

Пока здоровые силы в партии теснили отзовистов и ликвидаторов, город постепенно менялся. В обиход вошли газовые плиты, кинематограф и, наконец, два настоящих автомобиля. Оба вызывали обостренное любопытство у жителей всех возрастов и сословий, а однажды устроили первое дорожно-транспортное происшествие. Ни один на узкой улочке не пожелал уступить дорогу другому, в результате произошло столкновение. Водители отделались легким испугом.

Эпизод, казалось бы, мелкий, но в нем превосходно отразилось еще одно свойство знаменитого крыжовинского характера. Притом, из числа ключевых.

Падение монархии крыжовинцы встретили без эксцессов. Горожане, из газет узнав об отречении, тут же украсили свою одежду красными бантами, а добрая половина выпущенных из тюрьмы уголовников записалась в общественную милицию. За решеткой очутились лишь сотрудники жандармского отделения. Через неделю их тоже освободили под честное слово.

Советская власть, как и в столице, установилась в Крыжовинске в темное время суток. Роль «Авроры» исполнил броневичок-грузовичок, управляемый китайским интернационалистом товарищем Сюем. Товарищ Сюй дал пулеметную очередь по крыше губернской управы, отчего спусковой механизм намертво заело. Но произведенного эффекта оказалось вполне достаточно.

В гражданскую войну военное значение города, угасшее с покорением Крыма, возродилось вновь. Как доказал в 30-е годы один местный краевед, затем репрессированный за связь с уругвайской разведкой, в 1919-м на крыжовинском вокзале побывал сам будущий генералиссимус и друг физкультурников. Пока паровозная бригада брала уголь, Иосиф Виссарионович вышел в тамбур, закурил трубку и кинул загадочный взгляд на открывшийся пейзаж.

С прекращением боев страсти скоро улеглись. Быстрый переход от экзальтации к пассивности, вообще, свойственен крыжовинцам. Меньше стало людей в шинелях, опять пустили трамвай, и главная городская гостиница «Ливерпуль», попеременно служившая штабом то красным, то белым, перешла в ведение бесчисленных трестов.

Весьма возможно, что в условиях мирного строительства Крыжовинск сполз бы на глухую периферию, откуда редко возвращаются в число избранных. Такого рода упадок постиг целый ряд древних городов со славной биографией. Но помог НЭП с его экономическими экспериментами. Для оптимизации управления народным хозяйством в одну административно-территориальную единицу было слито несколько соседних губерний. Центром нового образования стал Крыжовинск.

Изменение статуса сильно и, пожалуй, даже необратимо сказалось на менталитете крыжовинцев. В какой-то степени сбылась мечта самозванца екатерининской эпохи: город обрел столичное положение. Пусть не в масштабах страны, а, как выражаются сейчас, на межрегиональном уровне. Всё равно, начало было положено, переход от теории к практике состоялся. Никакие попятные движения не могли уже вытравить этот факт из памяти народной. Вера в то, что наивысший расцвет родимой сторонки еще впереди, получила мощнейший импульс. Даже спустя полвека после НЭПа по Крыжовинску упорно и совершенно серьезно ходили слухи о якобы вот-вот грядущей переброске сюда столицы РСФСР со всей атрибутикой: республиканским ЦК, министерствами, ведомствами и т.п.

Пока же управленческая жизнь била ключом. Пышно расцвели руководящие и координирующие учреждения. Среди гостей Крыжовинска резко возросло количество иногородних ходатаев и просителей. На центральной улице – Большой Дворницкой – по будним дням становилось тесно от бодрой массы совслужащих…

Здесь автор очень просит прощения у читателей. Несколько страниц при подготовке рукописи бесследно затерялись, и найти их я не смог, как ни старался.

Глава вторая

Перестройка и демократизация в Крыжовинске

В 90-е годы столичная пресса единодушно относила Крыжовинск с прилегающей губернией к пресловутому «красному поясу». Но это определение, как обычно бывает в случаях с прессой, довольно условно. Эпоха первоначальной гласности и последующей перестройки показала, что крыжовинцы вполне в состоянии шагать нога в ногу с прогрессом. Особенно, когда указанное направление совпадает с умонастроениями начальства.

Успехи крыжовинцев на поприще демократизации тем ценнее, что самые первые позывы к переменам, происшедшие в руководстве партии и правительства, ими (крыжовинцами) были встречены абсолютно индифферентно. Инициатива Михаила Сергеевича по установлению безъядерного, ненасильственного мира стала тут заурядной темой политзанятий. Единственным предметом более или менее оживленных дискуссий в обществе сделались наряды и, как сразу решила женская половина Крыжовинска, совершенно вызывающее поведение Раисы Максимовны в ходе зарубежных визитов генерального секретаря. Лозунг «ускорения» был жестоко высмеян в курилках. Знаменитая же антиалкогольная кампания завершилась полным исчезновением из продажи любых лосьонов и пятновыводителей.

Как и повсюду в нашем Отечестве, движение к новому светлому будущему в Крыжовинске возглавила интеллигенция. В крупнейшем городском вузе возник кружок, начавший свою деятельность с обсуждения культа личности Сталина и поисков социализма с человеческим лицом. Над ищущей аудиторией шефствовали маститые ученые-обществоведы. Самый маститый из них, профессор Василий Ипатьевич Гундосов, начинал в юности свое знакомство с социализмом где-то у зоны вечной мерзлоты. Обосновавшись по достижении зрелости в Крыжовинске, он защитил диссертацию по материалам переписки тов. Ленина с тов. Бабаянцем (См. главу 1-ю «Предыстория» – Прим. автора). На масло к своему куску хлеба этот труженик науки зарабатывал, проводя экспертизы сочинений, которые изымались у доморощенных диссидентов. Действуя в строго научных рамках, Гундосов с аптекарской точностью определял содержание буржуазного ревизионизма в этих, с позволения сказать, строчках. После чего эстафету перенимали компетентные органы.

Впрочем, при перестройке «серый дом» надежно хранил свои секреты. О прошлых заслугах Василия Ипатьевича публика узнала много позже, когда профессор уже внушал землякам любовь к Гайдару-внуку и капитализму с президентским лицом…

Параллельно с дебатами в обществоведческом кружке, протекавшими под сенью отеческой улыбки профессора Гундосова, в городе мало-помалу активизировались неформалы. Политика их обычно не интересовала. Облюбовав для собраний подземный переход в центре Крыжовинска, они брили виски или, наоборот, отпускали косы, украшали себя цепями с велосипедной свалки и писали на стенах слово «Кино». На всех без исключения пленумах и конференциях докладчики в обязательном порядке говорили о необходимости «работать» с ними.

То, что при ближайшем рассмотрении можно было принять за политику, пытался пропагандировать только один неформал. Стоя в одном и том же месте Пролетарского проспекта (бывшая Большая Дворницкая), молодой человек с бородкой и в ковбойской шляпе распространял самиздатовскую газету «Вечный студент». Тираж расходился плохо. Идеи «Вечного студента» и его изготовителя, Союза непризнанных дарований, народ не зажигали. (Основным программным требованием был неограниченный прием в Союзы писателей и композиторов). В конце концов, распространитель ушел с проспекта, переключившись на торговлю уставами для всевозможных товариществ и обществ.

Последние, кстати, взошли очень бурно, едва позволило существующее законодательство. Быстрее всех развивались видеосалоны, опеку над которыми взял верный резерв и помощник партии – комсомол. Пока он заботился о досуге и воспитании молодежи, подкармливая подрастающих крыжовинцев мягкой порнушкой с боевичками, старшие товарищи тоже не мешкали. Дабы скорее насытить рынок товарами народного потребления, при больших предприятиях появились малые.

Разумеется, чистым совпадением можно объяснить тот факт, что их учредителями и получателями прибыли всякий раз оказывались родные и близкие директора, его заместителей, главного бухгалтера и председателя профкома. Процесс насыщения… вернее, перестройки, как и завещало Политбюро ЦК, вышеуказанные товарищи начали с себя. Однако скучные экономические истины в ту пору большинство крыжовинцев занимали мало. На сонную глубинку накатывал бурлящий политический цунами.

Тяга к настоящей политической борьбе в крыжовинцах пробудилась накануне выборов Съезда народных депутатов. Именно в те горячие дни и недели выковались кадры, решившие всё. Или не всё. Но что-то, безусловно, решившие.

Потенциальные борцы объединились вокруг фигуры народного кандидата Мудрилова. Народным его прозвали сами соратники и сподвижники, подчеркивая свой решительный разрыв с порочной практикой келейных обкомовских выдвижений. Как произошло выдвижение самого Мудрилова, корпевшего младшим научным сотрудником в техническом вузе, ныне объяснить трудно. Соратники и сподвижники ясности в этот вопрос не вносят. Бытует версия такая: пришел (на собрание), сказал (речь), вынесли (на руках). Речь страшно всех увлекла, хотя вспомнить и процитировать что-либо из нее сейчас никто не может.

Обком явно проглядел «феномен мудриловщины», как его впоследствии окрестили партийные идеологи. Первый секретарь Колбасин был как раз занят другой борьбой – против неуклонного исчезновения колбасы с магазинных прилавков. Второй же, третий, четвертый и прочие секретари с референтами либо готовили очередные нужные доклады, либо настраивались на посевную, либо просто ждали руководящих указаний.

Мудриловский актив сложился из джинсовых аспирантов и кандидатов наук. В головах у активистов клокотала причудливая смесь из подпольных произведений Сахарова, Лимонова и Солженицына, а также доклада Хрущева двадцатому партсъезду. По ночам они собственноручно и бесплатно развешивали плакатики-самоделки, днем, отмыв прически от клейстера, бегали по мероприятиям. Сам Мудрилов, являясь народу в потертом пиджачишке, постоянно подчеркивал, что он такой же, как все, ничем не лучше, и движет им одно стремление – исправить «отдельные недостатки».

Молодость и живость кандидата производили приятное впечатление на крыжовинцев. Исправления отдельных недостатков хотел каждый. Правда, каждый по-своему. Но подобные мелочи в ту пору тоже мало кого занимали… И Мудрилов победил, добившись права представлять Крыжовинск в союзном парламенте. Во время прямых трансляций из Кремлевского дворца земляки несколько раз видели его на экранах своих телевизоров, а как-то раз народный избранник даже вступил в спор с самим Горбачевым. Если бы славный сын города Крыжовинска не запнулся от волнения, а конспект речи не застрял у него в кармане, увертливому генсеку точно не поздоровилось бы.

Увы, Мудриловым в Крыжовинске восхищались недолго. Просвистев, как ракета, по политическому небосклону, полномочный представитель народа пропал из всеобщего поля зрения. Одна газета потом глухо упомянула, что парламентарий прописался в Москве, разведясь с супругой и женившись вторично, поступил на службу в министерство и вполне доволен достигнутым.

Итак, блин вышел комом. Несмотря на это, избирательный пыл в крыжовинцах не угас. Оставались кадры, и оставался вошедший в поговорки характер. Как отмечали славные предки, заставь крыжовинца Богу молиться, и результат превзойдет ожидания.

Ждать следующих результатов почти не пришлось. Волна перестройки катилась дальше, и грянули выборы в российские, еще не суверенные органы власти. Силы демократии, быстро очнувшись от замешательства, вызванного бегством Мудрилова, энергично к ним готовились. Лучшие умы прогрессистов понимали, что полагаться лишь на критику идей нельзя. Обычный житель Крыжовинска за годы советской власти воспитал в себе привычку не ввязываться, хотя бы даже и мысленно, в авантюры, способные поколебать доверие к нему любого начальства. Этот мощнейший инстинкт самосохранения надо было обратить на пользу реформам.

Повод подвернулся удобный. Еще при расцвете застоя Крыжовинск сделался местом одной из «строек века». В итоге там, где с летописных времен была река, теперь широко раскинулось рукотворное Крыжовинское море. Сперва им гордились. Изображение водоема украсило фотоальбомы и подарочные открытки. Поэты и песенники, вдохновленные комитетом по культуре, слагали оды в честь покорителей стихии. Несколько краеведов подали, правда, голос в защиту потопляемых ландшафтов с какими-то памятниками, но грохот приветствий заглушил пессимистов.

Застой крепчал и отцветал. А море зацвело. Поверхность покрылась слоем растительности грязно-бурого цвета. Рыба и прочая живность частью вымерла, частью мутировала. Отходы производства, оседая в стоячей воде, вместо плотвы и пескарей породили уродцев с глазами, как чайные блюдца. Глухими ночами, как божились очевидцы, в зарослях плескалось и вздыхало нечто, по всем признакам схожее с чудовищем озера Лох-Несс…

Само собой, антинаучные фантазии были вдребезги разбиты фельетонистом Собаченко в областной партийной газете. Но проблема моря, в котором нельзя купаться и рыбачить, беспокоила все слои населения. И переход от застоя к ускорению совпал с другим грандиозным проектом. Чтобы смягчить суровый континентальный климат и сделать крыжовинские зимы более теплыми, город решили подогреть. Но не с помощью центрального отопления, а напрямую. Роль грелки академики-разработчики отвели неудавшемуся морю. Атомный реактор, возведенный у городской черты, должен был придать гигантскому водному резервуару нужную температуру. Постепенно повышая её, творцы проекта предполагали всего за пятилетку уравнять Крыжовинск по климату с городом-курортом Сочи.

План не вызвал возражений у властей. Казна отпустила средства, и закипела работа. Пока рылись котлованы и закладывались фундаменты, крыжовинские острословы беззаботно упражнялись на тему «житницы-кузницы- здравницы». Однако серый бетонный купол, поверх заборов поднявшийся в небо и видный в хорошую погоду с конечной остановки троллейбуса, заставил призадуматься.

Крыжовинцам, как говорилось, буквально с младых ногтей свойственна рассудительная, сугубо земная осторожность. Невзирая на пол, возраст и образование, всё больше их задавалось одним и тем же вопросом: «А вдруг рванёт?» Обком хранил загадочную тишину. Лекторы отвечали на провокационные записочки одинаково: мол, вся Европа использует мирный атом, и ничего, живут. Пример Европы, которую мало кто видел живьём, почему-то не успокаивал.

Схватка с атомной опасностью и стала стержнем всей предвыборной кампании крыжовинских демократов. На смену первопроходцу Мудрилову спешили герои, доселе находившиеся в тени.

Поскольку экологическое движение противопоставило административному волюнтаризму силу науки, среди его лидеров появились, разумеется, представители естественных дисциплин. Лириков от обществоведения подкрепили физики. Первенствующие позиции в отношении своих коллег тут же занял доцент Абрамкин.

Слывший на родном факультете отчаянным либералом, он порой вел семинарские занятия, сидя на краешке стола, мог запросто уклониться от темы и пуститься в обсуждение шансов местного футбольного клуба, а больше общения со студентами ценил лишь общение со студентками. С одной из них Виктор Евсеевич в итоге сочетался браком, побив аналогичный университетский рекорд, принадлежавший одному профессору-античнику. По возрасту суженая годилась жениху в дочери. О дочерях от первого брака ученый также заботился по-джентльменски… Соседи по микрорайону, знавшие доцента как застрельщика всяческих субботников и воскресников, без затей называли его «Витьком». В карьерные перспективы общественника-одиночки никто, конечно, не верил.

Однако именно раскомплексованный Абрамкин стал председателем предвыборного блока «Если хочешь быть отцом». Перевес при голосовании ему дала наиболее шумная, по сравнению с другими, группа делегатов-физиков. Аргументация впечатляла: Абрамкин, уверяли выступавшие, специалист и профессионал – в том смысле, что угроза радиации ему понятна как дважды два. Студенческая и преподавательская молодежь мужского пола проявила солидарность с доцентом. Ну а что касается слабой половины, то, как уже сказано выше, здесь новый лидер был изначально вне конкуренции.

Заместителем председателя демократы-экологи дружно выбрали другого кандидата наук – Бориса Бубенцова. Выходец из лояльнейшей партийно-советской семьи, он вел курс диалектического материализма в одном вузе со скандально известным Мудриловым. Пройдя тренировку в предвыборном штабе народного кандидата, Борис Андреевич изъявил готовность баллотироваться самому. Смущали два обстоятельства: чрезмерно лояльное прошлое собственных родителей и фамилия. Как назло, тогда в прокат опять вышел популярный у интеллигенции фильм «О бедном гусаре замолвите слово». Там главный герой, тоже Бубенцов, был дрянным актером захолустного театра. По заданию охранки он изображал ярого оппозиционера. Проще говоря, подался в провокаторы. Естественно, могли возникнуть нежелательные аллюзии… От грязных намеков не прикрыли бы даже пышные, действительно гусарские усы молодого философа.

К счастью, пристально исследовать житие перспективного политика ни один делегат не потребовал. Усы покоряли всех без исключения дам, а Борис Андреевич в противоположность говорливому вождю блока предпочитал многозначительно молчать. Лишь иногда кандидат ронял какую-нибудь кудрявую восточную мудрость и вновь умолкал. Само собой, очень скоро его единодушно сочли умнейшим человеком.

Обком, видя, какая мощь поднимается против его всевластия, решил биться всерьез. Чуждым кандидатам в депутаты отвели для изложения биографии и программы по десять строк в ежедневной газете. Ни строчкой больше. Типография экстренно печатала толстую, цветную, с графиками и таблицами, брошюру о пользе и безопасности атомной грелки. Коллективное произведение докторов и членкоров должно было дойти до каждой домохозяйки. Наконец, первый секретарь Колбасин решительно поклялся по радио и телевидению, что колбаса в городе будет.

Велико же было изумление ответственных товарищей, когда выборы в Крыжовинске партия проиграла. Преобладающую фракцию городского Совета создал блок с абсолютно несерьезным названием. Опираясь на волеизъявление народа, депутаты-демократы мигом запретили дальнейшее возведение взрывоопасного объекта. Грохот стройки прекратился, а доски от заборов оказались растащены дачниками. Циклопических размеров корпус для реактора, на который ушел не один миллиард рублей, горсовет рекомендовал использовать под овощехранилище.

Пока партаппарат пребывал в шоке, оппозиция сделала другой важный шаг. Совет учредил свою газету. По настоянию радикального крыла название заимствовали у городского листка, выходившего между Февральской и Октябрьской революциями. «Крыжовинский привратник» сделался трибуной для бичевания номенклатуры и обнародования писем в поддержку. Поддерживали: Ельцина, Хасбулатова, «500 дней», свободу Литвы и т.д., и т.п. Творческий костяк редакции составили бывшие сотрудники комсомольского печатного органа. Сказалось передовое воспитание, упомянутое нами при рассказе о видеосалонах… Бразды же правления получил заслуженный, с двадцатилетним стажем, член редколлегии областной партийной газеты. Валерий Серафимович Задов, не в пример однофамильцу, шефу махновской контрразведки, с людьми был мягок и ласков. Подчас даже излишне ласков, что давало повод к похабнейшим сплетням.

По словам одного источника, вопрос о сексуальной ориентации будущего редактора был как-то поднят в узком кругу. Как уверяет тот же источник, при сем прозвучала историческая фраза: «Человек он наш – будет служить и за совесть, и за страх». Понятно, что документальных подтверждений источник не дает. Но если сведения верны, то ясно, что и среди романтического половодья тех месяцев находилось место трезвому расчету.

Подстегнуть процесс перемен в Крыжовинске попытались и столичные знаменитости. Из всех политвояжей городу особенно запомнился приезд «бабушки российской революции». Единомышленники обращались к ней просто – Ильинична. Явившись к своим сторонникам прямо с вокзала в сопровождении двух адъютантов (один нес чемодан, другой знамя), «бабушка» призвала сейчас же выразить презрение «совку». Процессия из нескольких десятков революционеров гуськом выбралась на Пролетарский проспект. Создав помеху транспорту, с криками: «Даешь Учредительное собрание!» она зашагала к зданию обкома. На полпути к цели подоспел ОМОН. Демонстрантов быстро и без потерь погрузили в зарешеченный автобус.

За хулиганство Ильиничне дали пятнадцать суток. Купаясь в лучах славы, неистовая демократка отсидела пять. Интервью с ней, взятое в застенке, оперативно опубликовал «Огонек».

Полемику об Учредительном собрании, затеянную в местных изданиях, прервало срочное сообщение о пленуме обкома. Первый секретарь Колбасин пал! Подавший заявление «по собственному», он без шума и пыли был переброшен на хозяйственную работу в Москву, откуда когда-то и прибыл руководить Крыжовинском. По слухам, усилил собой пищевую и перерабатывающую промышленность.

В тот же день крыжовинцы узнали имя его преемника. Под пение «Интернационала» в должность вступил Иван Минаевич Шабашкин.

Последний первый секретарь был соткан из противоречий, как сама эпоха. Родившийся в крестьянской семье, он уже в юности решительно и бесповоротно перешел от физического труда к умственному. Путевку в большую жизнь ему дала самодеятельность. За виртуозную игру на гуслях шустрого Ваню стали продвигать по комсомольской линии. Из деревни перебравшись в город, он поступил в институт, на факультет почвоведения. Учился на «три с плюсом», осознанно посвятив себя общественной работе. Слово «осознать» в лексиконе Ивана Минаевича на все последующие времена стало ключевым, знаковым. Уже поднявшись до облисполкома, наш герой защитил кандидатскую диссертацию по научному коммунизму. Так сказать, подкрепил теорией практику. А теория марксизма сурова: свобода есть осознанная необходимость. Осознал – и свободен. Это помогало Ивану Минаевичу выпутываться из любых передряг.

Хотя путь Шабашкина до 1991 года вряд ли можно счесть извилистым. Райком, обком, облисполком… И постоянно своя, родная, крыжовинская земля. Ни других областей или республик, ни, Господи упаси, других стран (естественно, соцлагеря). И всегда Иван Минаевич был по-молодому шустр, ловок, подтянут. Белизной гималайских снегов сияли его манжеты и воротнички. Вот, собственно, и все слагаемые успеха.

Наступление перестройки Шабашкин воспринял, как подобает службисту. Партия сказала «надо». Дальше известно что. Михаил Сергеевич ему даже нравился. Но осознать до конца не получалось, и вполне рыночная фамилия не помогала. Видимо, шестое чувство подсказывало, что очень уж многое рухнет из представлявшегося вечным. Пуще же всего удивляли, настораживали и раздражали новые, незапланированные люди, вопреки директивам хлынувшие откуда-то словно муравьи.

Заняв кабинет первого секретаря, Иван Минаевич от резких движений и заявлений воздержался. Аппаратная привычка диктовала иную тактику: освоиться, осмотреться, расставить кадры. Меж тем, волна перестройки ждать не собиралась. Демократы, обзаведясь атрибутами власти, волей-неволей приняли хозяйственное управление Крыжовинском. Здесь, к всеобщему потрясению, одной беззаветной преданности делу экологии оказалось мало. Джинсово-кроссовочные депутаты, как правило, о механизмах реальной экономики не имели никакого представления. Старые же исполкомовские чиновники под дамокловым мечом реорганизации вовсе перестали трудиться. Колбаса, пропавшая с прилавков при Колбасине, с его уходом почему-то не вернулась обратно. За ней стали исчезать: масло, сахар, мыло… С избытком хватало лишь газет и журналов. По горсовету, где в целях демократизации был снят милицейский пост, бродили, не вытирая ног, многочисленные зеваки. А прямо в приемных располагались со своими раскладушками голодающе-протестующие правозащитники.

Штаб демфракции заседал беспрерывно. Перестройка грозила захлебнуться. Скрепя сердце, лидеры огласили решение о компромиссе со «здравомыслящими хозяйственниками». Оставалось хотя бы одного такого хозяйственника найти. Здесь и всплыла личность того, кто сыграл в судьбе Крыжовинска колоссальную роль.

Его звали Яков Александрович Куманёв. Начинал он по-горьковски, типичнейшим пролетарием в рабочей слободке. Скоро вкусив прелестей пролетарского бытия и поняв, что одной доски почета для его натуры маловато, Яша поставил на партию. Иными словами, на ум, честь и совесть. «У партии этого добра навалом, а мне много не надо», – здраво рассудил новый Павел Власов. Обрядовая сторона тяготила мало, приобрести же, проявив смекалку, можно было весь мир.

Ставка себя оправдала. Со своим четвероногим другом-станком Куманёв распрощался и занялся вопросами снабжения. Преуспел, не забивая голову мелочами и, вообще, лишней информацией. До вузовского диплома и, тем более, до диссертации руки не дошли, но с приходом перестройки к Якову Александровичу фантастически попёрла масть. Наблюдая по телевизору первый союзный Съезд, он вдруг поймал себя на мысли, что большинство посланцев народа ничем не лучше его самого. Мысль так ошеломила, что целую неделю ходил, как пьяный.

Переворот в сознании совпал с выборами на родном заводе. Зам директора по снабжению, выйдя на трибуну, не стал загружать тысячную аудиторию статистикой. «Если рынок – будем жить по-рыночному. На хрена нам Украина с Белоруссией? У меня все связи отлажены. Продукцию погоним в Китай. Всех оденем, обуем!» – и махнул рукой.

За проходную он вышел директором. Спустя полгода все заводчане и их ближние щеголяли в желтых китайских пуховиках, также известных как «шанхайские барсы». Отношения города с великой азиатской державой, завязанные во времена товарища Сюя, были, таким образом, продолжены. (См. главу «Предыстория» – Прим. автора).

В депутаты Куманёв прошел играючи. Но фракций намеренно сторонился: на фоне доцентов-эрудитов тяжело было проявить себя в этом ветреном, переменчиво-капризном собрании. И Яков Александрович ждал. Он чувствовал: нужная карта придет.

Телефонный звонок из Совета застал здравомыслящего рыночника в ванной. Куманёв чистил зубы, готовясь отойти ко сну. Услышав предложение занять пост мэра и сформировать «кабинет народного доверия», он не колебался. К чему это может привести, Яков Александрович предполагал как-то смутно. Знал только, что отказывать сейчас нельзя. Масть пошла – играй. Ввязаться в бой, а там будет видно. Кто-то уже так поступал…

Через день «Крыжовинский привратник» посвятил образу директора-демократа целую полосу. В заголовок скромно и со вкусом вынесли цитату из самого Куманёва: «Несу людям добро». Через пару дней мэр, утвержденный Советом, чуть смущенно принимал поздравления. Демократический штаб вздохнул с облегчением: кредит доверия был продлен. Для дальнейшего поддержания в массах р-революционного энтузиазма борцы с номенклатурой поставили еще одну задачу – шире развертывать митинговую кампанию. Весьма кстати пришлись очередные, российско-президентские выборы.

Местом проведения митингов избрали площадку перед городским стадионом. Депутатам-демократам их лидеры негласно спустили разнарядку: кто и в какой очередности агитирует народ. «Крыжовинский привратник» заранее извещал земляков о времени сбора, печатая затем подробнейшие репортажи. Редкостным пылом у микрофона отличались, помимо Абрамкина, активисты общества «Ритуал». В поисках тайных захоронений жертв коммунизма эта организация разрыла все окрестные леса, уцелевшие от петровских реформ.

За спинами у экспансивных ораторов тихо и с достоинством стоял обязательный участник всех демократических президиумов профессор Гундосов.

Post factum сложно судить о том, куда завела бы Крыжовинск и крыжовинцев разогнавшаяся перестройка, предоставленная самой себе. Что стало бы с новой властью: с депутатами, с мэром? Что еще исчезло бы с прилавков? Какие формы работы с массами изобрела бы демократия? Увы, этого нам никогда не узнать. Выше говорилось, что история беспощадна к сослагательному наклонению.

А к переменам она оказалась милостивой. Манифест ГКЧП подействовал на поборников свободы отрезвляюще. Значительно позже, справляя годовщину своей виктории, вожди крыжовинской демократии подчеркивали, что с первых часов путча между ними шла «напряженная умственная работа». Кое-кто, действительно, так напрягся в первые часы, что даже не нашел в себе сил приехать или дозвониться в Совет… Рядовой состав и сочувствующие, засветившиеся на митингах, спешно уплачивали просроченные партвзносы либо собирали теплые вещи и сухари. С транспарантом «Народ против диктатуры!» на центральную площадь 19 августа в 11.00 вышло ровно семь человек.

В общем, начало героической эпопеи выдалось смазанным. Только после обеда, когда стало ясно, что путч какой-то странный – ни танков, ни ОМОНа, а в «сером доме» тишь да гладь, – демократические силы активизировались. На всякий случай не убирая далеко мешки с сухарями, в горсовет по одному потянулись местные Цицероны и Бруты. Под памятником вождю угнетённых, прямо перед окнами обкома, был разбит палаточный городок. Привязав к бронзовой статуе триколор, энтузиасты сопротивления организовали раздачу ельцинских указов, размноженных на ксероксе. Каждый желающий время от времени брал мегафон и предлагал собравшимся ещё теснее сплотиться.

Обком в лучших своих традициях безмолвствовал. На второй день путча собрался плановый пленум. Иван Минаевич сделал доклад об укреплении дисциплины, также призвав партийцев к еще более тесному сплочению. Стояла дикая жара. В настежь распахнутые окна долетали выкрики митингующей оппозиции. Зал зевал, прикрываясь проектами постановлений, и чего-то ждал. Прений почти никто не слушал. Делегатов, как и их оппонентов на площади, больше занимали карманные радиоприемники.

Утром 21-го по сообщениям из Москвы стало видно, что хунта разбегается. И толпа на площади в Крыжовинске с каждым часом начала возрастать в геометрической прогрессии. Зазвучали крайние лозунги. Демштаб телеграфировал Ельцину в «Белый дом», прося точных инструкций: как поступать. Революцию все давно уже пророчили, но разразилась она всё равно неожиданно. Прежде чем как-то действовать, крыжовинцы хотели заручиться бумагой с исходящим номером и подписью.

В ответной телеграмме «Белый дом» затребовал список членов повстанческого комитета, с именами-отчествами. Крыжовинские демократы, посовещавшись, занесли туда в алфавитном порядке Абрамкина, Бубенцова и мэра Куманёва (Яков Александрович предоставил для нужд свободы заводской ксерокс). Ночь на 22-е тянулась как столетие. С рассветом в Совет пришел факс в виде указа. Вернее, указ в виде факса. Наместником российского Президента в Крыжовинске и губернии назначался Абрамкин Виктор Евсеевич. С функциями надзора за всеми органами власти и их решениями.

Под дружное «Ура!» факс был озвучен у памятника Ильичу. Чрезвычайно разросшаяся к моменту полной победы толпа бросилась качать удалого доцента. Положа руку на сердце, признаем: ликовали не все. Борис Андреевич Бубенцов, ранее живший с Абрамкиным душа в душу, ощутил болезненный укол ревности. Считая себя ничем ни хуже соратника, даже перспективнее, потому что моложе, он был возмущен произволом слепого случая. Всего строкой выше в алфавите и… Бубенцов опасно побледнел, но сдержал эмоции.

Днем с представителем Президента связался первый секретарь Шабашкин. Диалог был кратким. Известие об опечатывании обкома Иван Минаевич воспринял стойко, не запятнав честь большевика. История сохранила для потомков его вопрос торжествующему противнику: «Ключи от сейфа кому сдавать?» Как мы видим, каждое слово здесь дышит незаурядной внутренней силой.

Свергнутая номенклатура без боя покинула кабинеты. Зафиксировано лишь несколько случаев, когда железные партийцы плакали, под присмотром активистов демблока вынося свои кипятильники и подстаканники. По распоряжению Абрамкина со зданий сорвали красные флаги. Пролетарский проспект переименовали обратно в Большую Дворницкую, а чиновникам было велено подготовить докладные записки с указанием, кто чем занимался с 19 по 22 августа. Карьера физика-теоретика достигла апогея. Общественность со дня на день ждала передачи демократу №1 абсолютных полномочий и права распределять национализированное имущество.

Однако в Москве уже поняли, что дальнейшее углубление революции опрокинет государственный корабль. Революцию пора было направить в спокойное русло. Ведь главное свершилось – плохую власть у руля сменила хорошая, народная. Поэтому в Крыжовинске, как и вообще на местах, тотальной чистки не дождались.

Глава третья

Народный губернатор

Государственное строительство в новой России из Москвы постепенно распространялось до самых до окраин. Решив, что ситуация в стране сложная, а бюджет не резиновый, народная власть выборы губернаторов отложила. На какой срок, не указывалось. И губернатора в Крыжовинск назначили. Исполнительную вертикаль возглавил Виктор Гаврилович Загашников.

Первый шеф демократической администрации с атомной опасностью никогда не боролся, листовки в троллейбусах не клеил и триколором не размахивал. Предыдущая карьера губернатора была сугубо канцелярской. Ступенька за ступенькой Виктор Гаврилович взбирался на аппаратный Эверест, тщательно заботясь об отдыхе, питании, страховке. Грозовые августовские дни застигли его на посту председателя облисполкома. В Крыжовинске областной Совет, в противоположность городскому, считался глухой заводью. Господствующее положение там занимали депутаты окрестных деревень и местечек, традиционно отличавшиеся повышенной рассудительностью. Поэтому вместо принятия политических деклараций о ГКЧП и т.п. облисполком до вечера 22-го изучал ход уборки урожая. Только сам председатель между обедом и полдником 21-го взял на себя инициативу публичного выступления. Для храбрости надув щеки перед телекамерой, Загашников заявил: дескать, много сейчас разговоров о каких-то чрезвычайных мерах, но мы будем жить по закону, пока нам ничего другого не спустят. А после прибавил, что картошки на зиму хватит.

Радикальные демократы оценили такую позицию как двойственную. Самые неистовые кинулись было уличать Виктора Гавриловича в потворстве путчу, но улик не оказалось. Когда в столице встал вопрос, кому вручать бразды, наскок радикалов был легко отбит.

В пользу кандидатуры Загашникова говорило кое-что посерьёзнее. Незадолго до революции при проезде народного Президента через Крыжовинск именно он взял на себя хлопоты по приему дорогого гостя. Показывая образец борьбы с привилегиями, Борис Николаевич и Виктор Гаврилович вместе с помощниками прямо на перроне сели в «рафик», где и произошло их личное знакомство. Абрамкину с Бубенцовым мест не хватило, из чего прозорливцы уже тогда могли сделать правильные выводы. А как самозабвенно плясали перед «рафиком» румяные девушки в кокошниках! Как вкусно угощали московскую делегацию в охотничьем домике за городом!.. Да, угощениями и теплотой приемов Крыжовинск славился всегда.

Отсюда видно, что равных соперников у кандидата попросту не могло быть.

На подъезде местного «белого дома» переменили вывеску. Вместо серпа и молота сиял на ней теперь двуглавый орел и горели золотом буквы: «Глава администрации» (остряки сокращали просто: «Гад»). Впрочем, следуя ново-российскому обычаю, пресса и нижние чины иначе как губернатором Виктора Гавриловича не называли. А тот немедля приступил к преобразованиям.

Во-первых, пересел на черную «волгу», в которой ездил раньше секретарь обкома Шабашкин. Свою белую отдал на спецавтобазу, где ее закрепили за наместником Президента. Во-вторых, провозгласил сокращение аппарата. Количество структурных подразделений действительно сократилась на десять процентов. Но работников почему-то уже к концу года стало больше на одиннадцать процентов. Озадаченный таким результатом, губернатор приказал создать комиссию по изучению бюрократического чуда. Комиссия самоотверженно погрузилась в разбор дела, который требовал и требовал дополнительного привлечения материалов. Увы, события, речь о которых пойдет ниже, помешали довести исследование до конца…

Однако, прежде чем рассказать об этих событиях, надо взглянуть на судьбу других героев и антигероев бескровной революции. Мэр Куманёв среди карнавала победителей ощутил себя каким-то потерянным. Городской «кабинет народного доверия» никого больше не интересовал. Проблемы латания асфальта и уборки мусора отступили куда-то на шестнадцатый план по сравнению с величием очередных задач советской… то есть, демократической власти в стране и регионах. Исторический компромисс революционеров со здравомыслящим хозяйственником утратил смысл. Покорно идти за выигравшим блоком или встать в оппозицию к нему – эти два варианта не обещали Куманёву ничего.

Яков Александрович природным нюхом выбрал третий. На закате бабьего лета, когда августовский хмель еще не выветрился из голов общественности, журналисты и депутаты получили текст мэрского заявления. Доводя до всеобщего сведения, что процесс демократических и рыночных перемен опять под угрозой, что по-прежнему есть в Крыжовинске силы, тормозящие работу властей, Куманёв призвал горожан к бдительности. И – добровольно подал в отставку. Впрочем, в последнем абзаце содержался завуалированный намек на возможное возвращение: конечно, при определенных обстоятельствах. Заявление множили на ксероксе, выпускавшем когда-то революционные прокламации.

Это была бомба. «Крыжовинский привратник» вышел с аршинным заголовком на первой полосе: «В чьих руках город?» Главный редактор, вызванный штабом демфракции на ковер, получил выволочку за двусмысленную писанину. Публично оппонировать экс-мэру демократия не решилась. Человек же сам объявил, что он за реформы. Да еще предупредил про «силы реванша». На просьбы знакомых и полузнакомых указать конкретных носителей зла Яков Александрович отвечал так: «Еще не время». Социологический центр зафиксировал скачок его популярности. Совет же утопал в дрязгах, ища достойную замену из своей среды.

Тем временем в жизни Шабашкина образовалась пустота. Впервые столь деятельная натура была лишена всякой точки опоры для приложения своей энергии. Какое-то время Иван Минаевич ходил на беседы к прокурору и готовил объяснительные записки. Там он указывал на свою непричастность к попранию свобод, напоминая, что именно обком коммунистической партии стоял у истоков демократизации.

В прокуратуре его принимали ласково. Никто не кричал на подозреваемого и не бил его сводом законов по голове. Разбирательство свелось к подшиванию бумажек и вопросам биографического свойства. Тем не менее, Шабашкин затосковал. Есть мнение, что он всерьез помышлял об уходе от мирской суеты. Говорят, что от этого шага его удержала супруга. Женщина властная и непреклонная, она в быту полностью подавляла партийного лидера. После опечатывания обкома её даже видели ходящей по соседям и собирающей подписи в защиту мужа. Кому эти подписи предназначались, сказать было трудно. Возможно, Европейской комиссии по правам человека.

Наконец, участь Шабашкина прояснилась. Его связь с московскими путчистами осталась недоказанной, и развенчанный первый секретарь побрел устраиваться на работу. Торжественен и тих был Иван Минаевич, снова переступая порог родного института. Ректор собственноручно прикрыл за ним двойную дверь кабинета и попросил секретаршу ни с кем не соединять. При расставании глаза у обоих блестели.

Назавтра приказом по alma-mater Шабашкин И.М. был произведен в замы по внешним сношениям и бойко вел переговоры с друзьями из солнечного Мозамбика. С прежней жизнью его отныне связывали старые знакомства и депутатский значок. (за пару недель до революции первый секретарь на всякий случай избрался в областной Совет – разумеется, в сельской глубинке). Кто мог тогда предположить, что это крошечное изделие, как волшебный амулет, поможет Ивану Минаевичу вернуться в политику!.. Хотя отдельные умы уверены: этот кандидат наук предвидел раскол в стане врага.

Интриг и подвохов, казалось, можно было ждать от уязвленного Бубенцова. Но тот, также будучи обществоведом, понимал, что момент для схватки малоподходящий. Потому, не нарушая пока единства демократических рядов, Борис Андреевич при раздаче портфелей добился создания «под себя» Народного комитета реформ. Комитету по ходатайству представителя Президента отвели помещение, телефон, компьютер, факс и прочие разности. Оплачивалось это из бюджета по статье «непредвиденные расходы». Людей в аппарат Бубенцов подбирал лично. Введя строжайшую секретность и отчетность, философ-марксист поставил боевую задачу – заниматься аналитикой. Проще выражаясь, собирать компромат на всех подряд.

Пока властвующая элита обустраивалась по-новому, по-демократически, процессы экономики развивались своим чередом. После августовской революции прилавки магазинов стали пустеть с поразительной быстротой. Потребительский рынок времен владычества Колбасина мог сойти на фоне переживаемого момента за красивую, добрую сказку. Правда, крыжовинцы в массе своей верили властям. Подписка на газету «Крыжовинский привратник» достигла рекордно высокой отметки. Попутно, не переставая верить, народ подчистую скупал любой товар и обменивался апокалиптическими слухами. И вот пришла эпоха Гайдара…

Спустя какое-то время пресса напишет, что от шоковых реформ крыжовинцы оторопели. Признать, что это утверждение верно для ста процентов населения, конечно, нельзя. Во-первых, к январю 1992 года никуда не исчезли многочисленные кооперативы и товарищества, о которых мы упоминали. Во-вторых, точно зная, что грядет Чубайс А.Б. с его антинародной приватизацией, малые предприятия принялись с особой энергией выкачивать из больших всё, что можно. Поучаствовать в антинародной приватизации хотел каждый. В-третьих, тысячи обитателей Крыжовинска встали в торговые ряды и сели в киоски. Большинство их в голос проклинало Егора-Плохиша, но исправно обвешивало и обсчитывало собратьев по несчастью. Те, кто привыкли радоваться беде соседа, получили мощнейший моральный стимул.

И всё же постепенно верх стала одерживать точка зрения, согласно которой крыжовинцев, как и всех дорогих россиян, обманули. Мол, от социализма хотели взять человеческое лицо, из-за «бугра» – зарплату, а тут вот, пожалуйста… Зря скептики напоминали, что лицо у социализма было не совсем то. Крыжовинцы – натуры увлекающиеся. Найдя себе очередного кумира, они, как правило, никого и ничего больше не хотят слушать.

Крыжовинские политики сделали из гайдаровских реформ прежде всего политические выводы. Каждый – свои. Представитель Президента решил, что приход молодых и образованных министров сулит демократам на местах благоприятные перспективы. Собрав у себя в кабинете ближайший кружок, Абрамкин включил на всю катушку радио и принял таинственный вид. Под аккомпанемент «Лебединого озера» была дана установка: осуществить свой путч.

Сценарий операции был расписан образцово. Миссию могильщика в отношении губернатора Загашникова ни в коем случае не должен был брать на себя Виктор Евсеевич с командой. Вскрыть злоупотребления выпало городскому Совету. Благо, там еще сохранялось здоровое демократическое ядро, в любую секунду готовое кого-нибудь бичевать и разоблачать. Верховодил среди разоблачителей депутат Попугаев. Отставной военный (начальник батальонного склада), он не чурался резких и прямых суждений. К тому же, виды и формы возможных злоупотреблений были им изучены, что называется, вживую. В горсовете Попугаев привык носить цивильный костюм и строго смотреть на собеседника из-под очков. Орфографию и пунктуацию, с которыми у него были трения ещё за школьной партой, он, правда, так и не усвоил, но конспираторам это не помешало. Подписи Попугаева и его коллег-депутатов украсили обширнейшую, с продолжением, публикацию в «Крыжовинском привратнике».

Статья называлась «А инвалиды кто?» Авторы повествовали о делах одного фонда, призванного радеть о вдовах и сиротах. В истории любого такого учреждения, если покопаться, хватает интересных страниц. Данная публикация подробно, со ссылкой на документы, доказывала, что Загашников В.Г. вопреки закону распределил две машины «Запорожец» себе и своему сыну. Дальнейший след этих авто терялся в бумажных джунглях. Наряду с губернатором в деле фигурировало ещё несколько чиновников.

Настоящими сочинителями скандального произведения были референт представителя Президента и сотрудница «Привратника». Тотчас после выхода статьи Абрамкин разослал официальные запросы и проинформировал Москву.

Виктор Гаврилович долго не мог поверить в реальность происходящего. Раньше за ним, как за госслужащим и членом партии, надзирал обком. Теперь власть обкома рассыпалась в прах. Земной шар только-только начал вертеться специально для таких осторожных и предусмотрительных, как он, и вдруг… Хотелось крикнуть, что берут все. Берут и больше! Но ворохом сыпались на его поседевшую голову гневные письма граждан. И молчал, молчал как рыба первый крыжовинский губернатор. И вставал перед ним в коридорах «белого дома» призрак опального Шабашкина.

Президентским указом губернатор Загашников был отстранен от должности. Подобная кара настигла и остальных участников «инвалидного дела». Доцент Абрамкин ликовал, а его аппарат присматривал себе апартаменты попросторнее. Увы, история зло посмеялась над заговорщиками. Их путч отстал от развития государства Российского ровно на один этап. Диплом физика и опыт борьбы за экологию помогли Виктору Евсеевичу решить задачу наполовину. Карфаген был разрушен, однако ценный трофей достался другому.

В столице к претензиям главного крыжовинского демократа отнеслись холодно. Реформаторство Гайдара как раз в те дни вызвало острую неприязнь депутатского съезда. Исполнительную власть для равновесия решено было разбавить хозяйственниками, а назначения, если можно, производить на основе согласия. В Крыжовинск ушла правительственная депеша с предписанием: кандидата в губернаторы определить самим, сообща с Советом. Прочтя ее, Абрамкин стал соображать, куда завела его хитроумная комбинация. Агентура уже доносила ему о контактах Куманёва и Шабашкина. Экс-мэр, хозяйственник и рыночник, похоже, хотел заручиться поддержкой бывшего коммуниста №1. Иван Минаевич время тоже впустую не транжирил, а мало-помалу, держа то за пуговицу, то за рукав, поодиночке обрабатывал товарищей из областного парламента. В знании кадров, поистине, была его сила…

Демштаб снова перешел на круглосуточный режим заседаний. В условиях междуцарствия контроль над ситуацией оказался потерян. Незадачливые путчисты спорили до изнеможения и пришли к выводу, что хотя бы отчасти исправить положение можно, войдя с Куманёвым в коалицию. Предложив Якову Александровичу союз – конечно, в обмен на посты, Абрамкин втайне считал, что между двух стульев союзник долго не усидит. А чтобы будущий губернатор помнил, чьей милостью он допущен к рулю, наместник Президента распорядился провести «профилактику».

Перед процедурой голосования в Совете слова попросил референт Абрамкина. Отказать ему высокое собрание сочло неэтичным – в крыжовинцах всё-таки глубоко сидело административное чинопочитание. Документ, который с трибуны стал зачитывать выступающий, назывался: «Письмо к Совету». Зачин был серьезным. «Товарищ Куманёв сосредотачивает в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сможет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. Товарищ Куманёв слишком груб, – под гул депутатов продолжал читающий, – и этот недостаток, вполне терпимый в общении между нами, политиками, становится нетерпимым в должности губернатора…» Едва дотерпев до конца, зал взорвался. На вопрос, чье мнение отражено в письме, референт невозмутимо ответил, что его личное. Когда присутствующие осведомились, кто позволил, он напомнил: «Вы сами».

От представителя Президента, находившегося тут же, в президиуме, потребовали наказать зарвавшегося подчиненного. Виктор Евсеевич пообещал провести служебное расследование. Куманёв при этом не проронил ни слова, лишь выразительно посмотрел в сторону доцента-физика. Собрание, успокоившись, проголосовало за Якова Александровича и свернуло работу. Избранников народа ждали: буфет со сниженными ценами, устроенный в фойе казенного дома, и дальняя дорога. Желательно было вернуться в родные местечки засветло.

Куманёв из командировки в столицу приехал с готовым указом. Главный подписант скандальной статьи про инвалидов – демократ Попугаев – был тотчас произведен в вице-губернаторы. Других сенсационных перестановок не произошло.

Над Крыжовинском брезжило утро совсем новой эры, которой суждено было продлиться четыре с половиной года.

Правление губернатора Куманёва стало не просто самым продолжительным в пору перемен. С эпитетом «народный» в крыжовинские анналы вошел именно он и никто другой. В первое время явно скептически оцененный чиновничьей средой, Яков Александрович извлек уроки из ошибок предшественников. Главный урок был таким: с народом надо разговаривать. Регулярно, без посредников и в максимально доступной ему, народу, форме. Ограничиваться подписанием бумаг или речами на собраниях-совещаниях, рассудил реформатор, смерти подобно.

Поэтому на Крыжовинском телевидении немедленно появилась передача «У губернатора». От услуг ведущего Яков Александрович отказался. Стол, за которым сидел хозяин города и области, украшали стакан воды, очки и папка со шпаргалками. Из стакана губернатор прихлебывал (раза два или три в течение часа). Очки периодически надевал, а затем снимал, иногда опасно вращая ими в воздухе. Что касается шпаргалок, то, в лучшем случае дочитав первую до середины, Куманёв бросал листок и принимался вдохновенно импровизировать. Тут он не стеснялся буквально никаких вольностей и мог даже ругнуться в пределах, дозволенных нормативной лексикой. Крыжовинск облетела его крылатая фраза: «Если я говорю кому-нибудь, что он сволочь, это же не значит, что мы ссоримся!»

Пространных рассуждений про кредиты, инвестиции, облигации, ГСМ, ГОЧС и ОБСЕ девяносто пять процентов зрителей, как правило, не понимало. Но это был пустяк. Крыжовинцев интересовало не что, а как. Оттого стоило губернатору повысить голос, и земляки замирали, внутренне сжимаясь в предчувствии беды. Снова мерно журчал ручей административного красноречия – и на душе светлело, непонятно даже, почему.

А главное поджидало земляков на завершающих минутах передачи. Как всегда, выразив сожаление, что времени мало, губернатор доставал заветную бумажку. Без нее он в студию не входил и прочитывал до конца, без сокращений. То были «цены от Куманёва».

Все права на это изобретение принадлежат, безусловно, Якову Александровичу. В основе лежала идея всей губернаторской политики – пользуясь высказыванием Куманёва, идея заботы об «усредненном человеке». Символом усредненного человека стала крыжовинская бабушка. Её, точнее их (бабушек) народолюбец-губернатор постоянно выделял из всех половозрастных групп. В отстаивании бабушкиных прав он готов был идти буквально до конца. Яков Александрович до хрипоты спорил с невидимым оппонентом, хмурил брови, стучал кулаком, делал бодательное движение головой. Наблюдая на экране часовые терзания губернатора, бабушки, а иногда и дедушки роняли слезу. Народ понимал, что человек бьется из последних сил. Порой с уст Куманёва слетали (страшно представить!) нехорошие слова в адрес Чубайса и (подумать только!) самого Гайдара. Губернатор клеймил обоих за монетаризм и как бы упрекал за чрезмерную ученость.

Впрочем, пробел в собственном образовании Яков Александрович оперативно восполнил. Не прошло и полгода, как ему без лишней помпы вручили документ об окончании вуза. Дипломная работа свежеиспеченного интеллигента была посвящена внешнеэкономическим связям одного крыжовинского завода. Выручали «шанхайские барсы».

Итак, о ценах. Их губернатор обещал держать. В том смысле, что не пущать дальше определенного предела. Этот предел указывался им в ежемесячных постановлениях. Стоп-приказ по рынку товаров оглашался самим Куманёвым, а затем дикторами в местных выпусках новостей. Буквально все новостные блоки, вообще, открывались словами: «Губернатор Куманёв подписал постановление…» К телевидению скоро перешла основная роль в воспитании масс. Учитывая обвальное падение газетных тиражей, губернатор совершенно правильно расставил акценты.

Цены держались. Правда, подолгу не задерживаясь на одном уровне. И касалась эта мера лишь государственной торговли, которая ходко акционировалась и приватизировалась. Так что бабушкин кошелек тощал все равно. Но старушки на скамеечках у подъездов горой стояли за Куманёва, увлекая за собой соседей. «Видно, мешают ему, раз не получается», – делали заключение политически грамотные пенсионеры. Пищу для подобных суждений давало то же телевидение.

Вторым изобретением Якова Александровича стала передача «Только версии». Отвечал за нее профессиональный обличитель Попугаев. Ранг вице-губернатора позволял ему запрашивать и получать какую угодно информацию – касайся она жилищного строительства, беспроцентных ссуд или налоговых льгот. В штат к Попугаеву перебралась из городского Совета целая когорта бойцов, которые бодро взялись за раскапывание грязи. Добытая фактура сортировалась в нужном порядке и регулярно вбрасывалась в эфир. Вице-губернатор, исполнявший обязанности ведущего, напряженным голосом подчеркивал, что в программе представлены только версии. А решать, кто прав, и кто виноват, имеют возможность сами уважаемые зрители-избиратели.

Передача имела большой успех. Её персонажи – как правило, ими были второстепенные начальники и их приближенные – скрежетали зубами, но молчали в ответ. Когда ажиотаж спадал, и народу подносились новые версии, нарушители этических норм оказывались нормально трудоустроенными в каких-нибудь АО, ТОО или даже СП с долей государства в уставном капитале.

На фронте экономических реформ Яков Александрович внедрил еще одно новшество. Китайские императоры, как известно, для защиты от завистливых соседей возвели стену из камня. Не без пользы для себя посещавший великую страну, Куманёв творчески перенял опыт Востока. Чтобы спасти крыжовинские закрома и, опять-таки, сдержать подлые цены, он установил таможенные границы. На борьбу с нездоровым предпринимательством были брошены силы проверяющих и карающих органов. Здоровых предпринимателей, везущих товар туда или обратно, обложили податью. Местом сбора денег стал именной губернаторский фонд. Сколько перечислять, решали уполномоченные чиновники, а при особо крупных сделках… вернее, в случаях социально значимых, единолично Яков Александрович. Усредненный человек, существуй он в живой природе, мог радоваться и хлопать в ладоши.

Попутно радовались генералы и полковники от карающе-проверяющих органов, рекордно быстро, по евростандарту, сделавшие ремонт в своих офисах. Радовались уполномоченные, тет-а-тет со здоровым частником решая вопросы вывоза-ввоза. Свой шанс порадоваться получал даже усредненный постовой, засевший в кустах у дороги.

Именной губернаторский фонд, разумеется, не пропадал даром. Он был источником гуманитарной помощи. На мероприятия, где одаривались конкретные бабушки с дедушками, пресс-служба созывала журналистов. Последних при Якове Александровиче тоже старались не забывать. Тот же фонд обеспечивал дотациями шакалов пера и гиен ротационных машин. Дотировали на всякий случай всех. И получатели, как правило, не давали повода усомниться в своей порядочности.

Любопытно, что народные манеры народного губернатора пришлись по вкусу даже вечно фрондирующей интеллигенции. Первое свидание с ней в актовом зале администрации оставило, правда, двоякое впечатление. Яков Александрович вел себя скованно, от бодательных движений воздерживался и сгоряча посоветовал крыжовинским писателям перейти на хозрасчет. По его мысли, средства на поддержание писательских штанов могла дать эксплуатация эротической темы. Интеллигенты оцепенели, но потом в лучших традициях пошли за остальным народом. А губернатор лишний раз убедился, что обращаться с ними подобает как с женой: разумная строгость лишь на пользу.

С собственной супругой Куманёв, идя путем «народника» Мудрилова, после взятия власти распрощался. Положение губернатора так скоро и основательно упрочилось, что этот факт нисколько не повредил его репутации.

Политический климат в Крыжовинске после воцарения Куманёва заметно изменился. Глубокомысленный расчет Абрамкина не оправдывался: кресло губернатора стояло крепко, а вот силы демократии начали таять. Первый же серьезный бой радикалы полностью проиграли. На сцену Истории снова открыто выступил бывший первый секретарь Шабашкин.

Специалист по международным сношениям был избран спикером (по-старому, председателем) областного Совета. Августовская революция в городе К. порядком смешала кадровую колоду, и это место вдруг оказалось вакантным. Межфракционные склоки долго не давали решить вопрос, избрание откладывалось и откладывалось. В шуме и грохоте современности все как-то забыли, что экс-секретарь, лишенный телефона-вертушки и персонального авто, остался депутатом. По первости бывалый почвовед не напоминал об этом обществу…

И вот уважаемое собрание на очередной сессии постановило вдруг заполнить давнишнюю вакансию. А кто, как не Иван Минаевич, был знаком всем и каждому? Кто еще совсем недавно брал парламентариев за пуговицы и рукава, проникновенно убеждая выдвинуть в губернаторы Куманёва? И в бюллетенях, конечно же, появилась фамилия, близкая большинству по расширенным и суженным совещаниям партхозактива.

Перед актом депутатского волеизъявления в президиум поднялись губернатор и представитель Президента. Всклокоченный член общества «Ритуал» мгновенно схватил микрофон в зале и потребовал от Якова Александровича ясно сказать, с кем будет работать исполнительная власть, проводя реформы. «Кого выберут, с тем и буду», – лаконично ответил Куманёв. Нечего говорить, как расценило это заявление начальствопослушное крыло. После оглашения результатов голосования Шабашкин, уверенной поступью пройдя к президиуму, сел как раз между губернатором и радикал-демократом. Абрамкин встал и вышел через боковую дверь. За ним выбежал любознательный член «Ритуала». Зал проводил обоих бурными, продолжительными аплодисментами.

«Крыжовинский привратник» в ближайшем же номере воззвал к передовой общественности, скликая сторонников свободы на митинг протеста. Но под бронзовым Ильичем собралась такая жидкая кучка, что к ней, изучив поле брани из окна, не спустился даже темпераментный Виктор Евсеевич. Митинговый период для демократов отходил в прошлое.

Про Куманёва пошла гулять сплетня, что народный губернатор отблагодарил Шабашкина за свое выдвижение в Совете. Бросить такое в лицо кулуарные политологи не отваживались. А свободная пресса, включая и «Крыжовинский привратник», уже успела проникнуться чувством порядочности в отношении Якова Александровича и его фонда.

Следующим этапом кризиса демократического движения стал конфликт внутри его рядов. Трещину дал бастион радикалов – городской Совет. Знамя борьбы поднял широко известный в узких кругах публицист Кренделев. На заре освобождения строчивший статьи против атомной смерти, он с января 92-го полностью переключился на полемику с Гайдаром. Полемика была односторонней, ибо первый вице-премьер не ведал даже о существовании грозного оппонента. Несмотря на это, публицист раз в неделю приносил в редакцию «Привратника» свои рукописи. Поначалу их публиковали в порядке плюрализма и обмена мнениями (депутат всё-таки). Потом, когда напряженность спора возросла, Кренделеву намекнули, что объемов газетной площади недостаточно для выражения всей полноты его эрудиции.

Публицист обиделся. Забрав назад очередную рукопись, он молча удалился. Спустя неделю исправленный и дополненный шедевр Кренделева увидел свет в областном ежедневном органе. В постскриптуме к этой статье «Крыжовинскому привратнику» объявлялся джихад.

У эрудированного публициста нашлись симпатизанты. Редакция уже отказывала кое-кому из депутатов, заворачивая их произведения как мало читабельные. Пресекся и обычай публиковать огромные, как простыни, стенограммы (из них при перестройке избиратели могли убедиться в гражданской активности своего избранника). На упреки товарищи из прессы реагировали так: мол, рынок требует качественной продукции. Обвинения в ангажированности их не смущали. Напоминая, что закон даровал журналисту самостоятельность, «привратники» предлагали депутатам подавать в суд.

Очевидно, памятуя евангельскую мудрость, Кренделев от суда отказался. Вместо этого он приступил к сбору депутатских подписей за рассмотрение газетного вопроса. Энергия публициста била через край. Полемика с Гайдаром была на время заброшена. В редакции только усмехались, однако измена свила гнездо и тут. Главный редактор Задов после каждой выволочки у Абрамкина и Бубенцова делался крайне раздражительным. После одного такого эпизода под горячую руку ему попал один из собственных замов. Скандал завершился увольнением, и сотрудник покинул газету, унося страшную тайну.

Тайна выплеснулась на сессии горсовета. Узнав от Кренделева, что редакция намерена отвергнуть своего учредителя и стать акционерным обществом, депутаты в едином порыве отправили Задова в отставку. Опальный редактор увел за собой половину коллектива и бил челом Абрамкину. Наместник исхлопотал у Москвы дотацию, и в Крыжовинске возникло новое издание – «Независимый привратник». Тиражи обоих «Привратников», даже сложенные вместе, оставляли жалкое впечатление…

Противостояние Президента с парламентом на время возбудило местных политбойцов. Губернатору Куманёву повторно предложили определиться, за Ельцина он или за конституцию. «Жить будем по здравому смыслу», – дипломатично парировал Яков Александрович. Когда на Пресне гремели залпы, он повышал квалификацию где-то далеко-далеко. Такая политика дала демократам достаточный повод развязать «войну записок». Записки, то есть докладные, сочинялись референтами Абрамкина. Виктор Евсеевич бомбардировал ими Москву, настаивая на детальной проверке всей губернаторской деятельности. Среди пунктов обвинения были: сговор с коммунистами, демчванство и фаворитизм.

Насчет последнего в Крыжовинске ходили самые противоречивые слухи. Как при Николае II был Распутин, так при Куманёве объявился Матрасов. Человек с домашней, мирной фамилией был мотором большей части митингов и пикетов как «за», так и «против». При социализме испытав себя в парткоме треста кафе и ресторанов, он создал в 91-м свободный профсоюз. Доступ туда был открыт бесквартирным, беспаспортным, безлошадным и другим потерпевшим от КПСС. Позднее к ним примкнули обманутые вкладчики. Виталий Александрович никому не отказывал в помощи. Выслушав ходока, он коршуном бросался за пишущую машинку и готовил обращение. Сразу делалось пять копий. Кроме начальника ЖЭКа или райотдела милиции, письмо на бланке профсоюза уходило: Президенту, премьер-министру, председателю Конституционного суда и Генеральному секретарю ООН. За день в среднем Матрасов рожал по семь-восемь обращений.

Хотя ответа из Нью-Йорка никто еще, кажется, не удостоился, человека в тужурке остерегались. Письма от него часто приходили и крыжовинским чиновникам. Так как машинка имела дефект – заедала запятая, послания Матрасова впрямь напоминали распутинские («Милай памаги»). Тон профбосса был ультимативным: исполнить, привести в соответствие, доложить. Ослушников он пугал Куманёвым.

Иногда неугомонного Матрасова приглашали на передачу «Только версии». Там он клялся вывести на чистую воду всех саботажников, а Шабашкину советовал покаяться за 1937-й год (Иван Минаевич родился в 39-м).

Что характерно, губернатор от Матрасова не открещивался. Возмутителя спокойствия периодически видели выходящим из куманёвского кабинета. После чего на площади новый пикет кричал «Позор!» или «Ура!», а члены свободного профсоюза собирали подписи крыжовинских бабушек в поддержку Якова Александровича. Замусоленные листы отсылались лично Ельцину в пику докладным от Абрамкина.

Челобитные враждующих крыжовинских партий аккуратно складировались в московских архивах. Москву больше интересовали планы-графики выплат и отчислений. Важность таких бумаг Яков Александрович усвоил давно – как и другой закон бюрократии. Рапортовать об имеющихся успехах он выучился, когда Абрамкин еще скакал в КВНах. Если ревизоры из столицы желали видеть местные достижения, маршрут поездки начинался с охотничьих домиков. После ухода Загашникова часть этих строений была сдана в аренду здоровым предпринимателям. Но командные высоты в этом секторе государство сберегло. Оптимистический взгляд на ход реформ, приобретаемый тут, члены всех комиссий сохраняли до конца смотрин.

В свою очередь, дух оппозиционера и бунтаря совершенно выветривался из Куманёва, едва тот достигал любым видом транспорта Московской кольцевой дороги. Природу этого феномена, видимо, предстоит раскрыть лишь будущим поколениям ученых. Особенности губернаторского организма – непроходимые дебри для современных психологов и парапсихологов.

Глава четвертая

Антинародный губернатор

Долгим было правление губернатора Куманёва. «Война записок» не подорвала его позиции. Наоборот, чересчур старательного Абрамкина перестали серьезно воспринимать «наверху». И, как только подвернулась возможность, вождю крыжовинских демократов предложили уйти. Само собой, на повышение – в парламентскую фракцию горячо любимого им Гайдара. Мысленно видя себя на российском властном Олимпе, Виктор Евсеевич дал согласие. Мнилось доценту, что оттуда сможет он эффективно влиять на процесс реформ в Крыжовинске, а заодно и по всей Руси великой. Тем более что пресса уже стала покусывать его персону: кто-то донес про улучшение физиком-теоретиком своих жилищных условий (домик с огородом в частном секторе, где, борясь с привилегиями, Абрамкин позировал телевидению, молодой жене больше не подходил). Поэтому, собрав вещи, экс-представитель в мягком вагоне укатил в Москву. Соратникам-заговорщикам он обещал помнить.

Сменил президентского наместника демократ №2 Борис Бубенцов. Умение молчать и ждать принесло результат. Всегда лояльного сподвижника Виктор Евсеевич сам рекомендовал на свое место. Приняв дела, Борис Андреевич вычистил из аппарата всю абрамкинскую гвардию и привел за собой тихих старателей из своего комитета, поднаторевших в сборе компромата. Или в аналитической работе. Кому как нравится.

«Независимый привратник», оставшись без дотаций, обанкротился. Радикал-демократия как движение общественности сошла на нет…

А спикера Шабашкина не брали никакие потрясения в стране – даже сплошной разгон Советов. Канули в политическое небытие многие отчаянные экологи, но бывший первый секретарь сохранил статус-кво. Вопреки ожиданиям недругов, Иван Минаевич не впал в отчаяние, вторично уйдя из бывших обкомовских апартаментов. Тем более что и уход-то, по правде говоря, был не совсем полным. Демократы, вторично торжествовавшие победу, оказались милостивы к оппоненту. Шабашкина с его помощниками с пятого этажа переместили на первый, в самый дальний отсек. Там, возле дамского туалета, исстари квартировало одно из архивных подразделений. Так вот, архивистов по указанию губернатора временно уплотнили, и в комнатушку вселился павший спикер. Кроме того, за Иваном Минаевичем оставили телефон-вертушку и казенную «Волгу». Опять же, временно, вплоть до особых распоряжений. Хотя вместо привычной черной «Волги» дали белую, поплоше.

Иван Минаевич, видя такое отношение, закусил губу и твердо решил не сдаваться. Памятуя о том, что расслабление смерти подобно, он сразу установил в полученном закутке стальную дисциплину. Утро безработного Шабашкина начиналось, как и десять, и двадцать лет назад, с просмотра газет. Экс-спикер дотошно выискивал все публикации о себе (преимущественно, критические), читал и подпитывался духом борьбы. Тем временем помощник заваривал чай. Стаканы, сахарница, кипятильник – всё находилось на соседнем столе. Опрокинув двойную порцию, Иван Минаевич подсаживался ближе к вертушке. Как было заведено еще в обкоме партии, лидер собственноручно не трогал диск телефона. Всякий раз номер набирал второй помощник и, проведя предварительные консультации, говорил: «Соединяю!» Только тогда в дело вступал сам абонент.

Звонил Иван Минаевич не только за тем, чтобы обменяться последними новостями. Он и его команда сходу окунулись в предвыборную кампанию. Ибо вместо упраздненного Совета в Крыжовинске должна была появиться областная Дума. Как было обещано избирателям, более компактная и работоспособная. После пожара «Белого дома» в Москве окрылённые торжеством демократии, местные сторонники реформ гурьбой кинулись в кандидаты. О каких-то переговорах и согласованиях никто и слышать не хотел. Каждый считал себя наиболее достойным и уже присматривал пиджак поярче для депутатского значка. Город кипел и бурлил страстями.

Шабашкин, дважды испытавший опалу, не стал искушать судьбу. Местом для очередного старта он избрал тот самый отдаленный район, где когда-то тянул секретарскую лямку. Память об Иване Минаевиче там была ещё свежа. В последний раз он посещал знакомую глубинку во время достопамятного спикерского турне с докладами и песнями. Соискатель мандата и теперь не поленился пересечь свой округ вдоль и поперек. Белая «Волга» кряхтела, но служила исправно. Современное руководство района встречало именитого безработного в полном соответствии с законами гостеприимства. Помитинговав перед трудящимися, Шабашкин и сопровождающий из райцентра уединялись с председателем очередного колхоза. Спустя малое время, как в прежние годы, из отдельной постройки у великой русской реки раздавалось нестройное пение. В зимних сумерках ему вторили потревоженные собаки…

Настал день выборов, и процент голосов, поданных за Ивана Минаевича, оказался рекордно высоким. Горделивые реформаторы, попытавшие счастья в Крыжовинске, наоборот, почти сплошь проиграли. Дума вышла хоть и более компактной, нежели областной Совет, но в смысле качества такая же. Само собой, всех и каждого Шабашкин знал лично, и на первой же сессии первое же предложение было поставить бывшего спикера спикером же.

Правда, отдельные, падкие на гадости писаки принялись было раздувать историю о нарушениях в далекой глубинке. Но волнение в печати улеглось так же быстро, как поднималось. Из предыдущей главы читатель знает, как, благодаря наличию губернаторского фонда, было развито у крыжовинских журналистов чувство порядочности. И Шабашкина без обсуждения и без альтернативы опять утвердили в высоком звании.

Долго правил Куманёв. Казалось, исчезновение главного оппонента сделает народного губернатора еще более неуязвимым. Подача докладных с требованием разжаловать Якова Александровича прекратилась, а усы Бубенцова сделались постоянным украшением самых конфиденциальных планерок. Вдобавок, Борис Андреевич безболезненно улучшил жилищные условия, получив квартиру в престижнейшем доме. Однако разрушение власти началось снизу.

Страстные монологи Куманёва поднадоели крыжовинцам. Росли цены. Росли монументальные особняки на окраине города, иронически прозванной «Санта-Барбара». Всякий раз, анонсируя предстоящее разоблачение их жильцов, телеведущий Попугаев затем совершенно по-куманёвски говорил: «Ещё не время». Наконец, у чиновников и начальников уменьшился административный испуг. На гневные восклицания дедушек и бабушек: «Где моя пенсия?» официальные лица дерзко отвечали: «Спросите у Куманёва!». Директора фабрик и заводов, к своим малым предприятиям после приватизации добавив большие, губернаторские окрики встречали спокойно. Когда Яков Александрович дал команду обнародовать директорские зарплаты, ему резонно возразили: «Это коммерческая тайна».

И губернатор ощутил, что его рейтинг падает.

Проверился у социологов: диагноз оказался точным. Куманёв расширил репертуар телевечеров. Наряду с бабушками в его лексиконе появились дети. Как изящно формулировал Яков Александрович, «маленькое наше населеньице». Одновременно вброшена была козырная карта. Первый секретарь Колбасин клялся когда-то укротить колбасу. Губернатор Куманёв побожился удержать яйцо. В том смысле, что навечно зафиксировать цену этого продукта. Управляющий фирмы «Яйцепром» сам едва не начал нестись после теплого общения с шефом исполнительной власти. Но законы экономики оказались сильнее постановлений.

Губернатор предпринял следующий шаг: распустил слухи. Хорошо информированные источники сообщали, что Якова Александровича вот-вот, с минуты на минуту заберут в Москву. Конечно, чтобы поставить первым вице-премьером или главой сената. На меньшее, как намекали источники, зрелый крыжовинский муж никак не согласен… Увы, сенатские перспективы Куманёва населению с населеньицем, что называется, как шли, так и ехали.

Куманёв еще раз проверил рейтинг и стал сдавать своих. На телевидении закрылась передача «Только версии». Вице-губернатор Попугаев потерянно ждал дальнейших распоряжений. Чуть погодя арестовали Матрасова. Крыжовинскому Распутину заломили руки за спину перед подъездом «белого дома». Уже будучи в стальных браслетах, профбосс предал бывшего покровителя анафеме и напророчил скорый крах режима. Яков Александрович молча закрыл форточку и отвернулся к шкафу с подарками. Сочинителю страшных посланий вменили в вину свободное обращение с деньгами бессемейных и безлошадных.

Вопреки ожиданиям рейтинг не захотел подниматься. Оставшиеся у губернатора сторонники были деморализованы, а противники обрели второе дыхание.

Быть может, усидел бы Куманёв за своим столом со стаканом и на сей раз, если бы не президентские выборы 1996-го. После победных реляций от Якова Александровича «наверху» вполне логично ждали соответствующих электоральных показателей. Вопреки реляциям и ожиданиям крыжовинцы, подвергнутые реформированию по-куманёвски, Бориса Николаевича огорчили. За городом укоренилось прозвище столицы «красного пояса», а губернаторская карьера повисла на волоске.

Ничего этого простой обыватель не ведал. Свободная пресса по-прежнему открывала информационные полосы рубрикой «В понедельник у Куманёва». Яков Александрович распекал своих клерков. На площадях гремел юбилей крыжовинского кораблестроения, и маскарадный Петр подносил чарку таким же боярам. Тем временем фельдъегерь вёз из Москвы указ…

Губернатору, также получившему приставку «экс», предстояло отправиться путем Грибоедова – на Кавказ. Как сказал при расставании с земляками сам Куманёв, Президентом и правительством была учтена его неподкупность. Отпуск перед отбытием к месту новой службы посол отгулял на мексиканском курорте Акапулько. Бросая музыкантам зеленые купюры, павший властитель до утра требовал играть «Ой мороз, мороз…»

Заслугу победы над Куманёвым приписали себе коммунисты. Вообще, левое движение в Крыжовинске прошло в своем развитии несколько этапов. Сразу после разгрома ГКЧП и опечатывания обкома желающих поднять красное знамя не наблюдалось. Пришествие Гайдара и начавшееся брожение умов породили-таки новую оппозицию. Как ни странно, номенклатура не шагала ни впереди ее, ни позади. Ядро тех, кто посещал первые митинги, составили рядовые горожане в основном преклонного возраста. Буквально вчера они запоем смотрели «Взгляд», выписывали кучу газет и сочувствовали Ельцину. Собственно, из этого круга и вышла теория «великого обмана».

Бывшие партработники, опоздавшие уйти в реформаторы, составили свой кружок. Собирался он обычно в Доме политпросвещения, переоборудованном под филиал краеведческого музея. Сгрудившись между экспонатов, подпольщики дискутировали о тактике и стратегии. Не найдя консенсуса, они вполголоса пели «Вихри враждебные…» и по одному расходились восвояси. Главной заповедью было не поддаваться на провокации, беречь силы. Поэтому на митингах убежденные ленинцы забивались в самые дальние ряды, усиленно изображая случайных прохожих.

В таких условиях лидерство над толпой захватили беспартийные популисты. Особенно выделялся пламенный трибун с огненно-рыжей бородой, самый изобретательный по части гневных резолюций. Это был публицист Лев Чемоданов. Как и подобает истинному филологу, его устная и письменная речь изобиловала определениями вроде «мерзавцы», «поганцы», «сволочи». На митингах и вообще везде он не расставался со старым, потертым на углах чемоданом. Когда публика разогревалась до нужного градуса, публицист принимался потрясать своей тарой и кричал, что там-то и спрятан убойный компромат на Ельцина с Бурбулисом. Компромат собирался Чемодановым в рабочее время путем вырезания заметок из центральных газет.

Оратор был интересной личностью. В молодости репортер местного комсомольского органа, он как-то на вечеринке набил физиономию детскому писателю. Чемоданова с треском изгнали отовсюду и предали суду. Попав под амнистию, этот пассионарий долго промышлял случайными заработками, пока не прибился к издательству медицинской литературы. В коллективе Чемоданов держался обособленно, пил мало, а его кабинет представлял собой редкое зрелище. Стены и дверь были густо оклеены изображениями голых девиц и портретами Дзержинского, Андропова и Фиделя Кастро. За глаза поговаривали, что при Льве Дмитриевиче лучше не распускать язык – и, в особенности, не касаться политики…

Митинги, управляемые «товарищем Че», проходили неординарно. То какие-то мальчики и девочки под его реплики жгли чучело министра Козырева. То сам публицист нахлобучивал на голову кастрюлю и колотил по ней половником. Чемодановские шоу пользовались успехом. Крыжовинские казаки, одетые в трико с лампасами, кричали ему: «Любо!» Старушки со стеклянными баночками, собиравшие деньги на ремонт мавзолея, выражали восторг тоненьким визгом. Толпа хоть сейчас была готова в поход против Ельцина, Бурбулиса и мирового сионизма.

Президента с его госсекретарем правильные ленинцы также на дух не выносили. Но идти «на вы» с сионизмом музейные заседатели побаивались. Их, к тому же, смущали уравнительные настроения митингующих. Знатоки пролетарской стратегии и тактики еще при перестройке успели обзавестись – кто магазинчиком, кто участком в «Санта-Барбаре», кто автостоянкой. И подпольный обком проявлял законопослушание. Упражняясь в хоровом пении, товарищи настойчиво ждали, когда в стране реабилитируют компартию. Засим должен был произойти вожделенный возврат имущества и финансов.

Когда Конституционный суд вынес историческое решение, в Крыжовинске забурлила работа. Кроме кипятильников и подстаканников, номенклатура в августе 91-го сумела вынести из своих резиденций полные списки бывших членов и кандидатов в члены. Каждому из них (исключая, разумеется, отъявленных демократов) любезно предложили восстановиться. И хотя отдавать процент от своих доходов решилась одна десятая вчерашних партайгеноссе, новый обком торжественно объявил себя преемником старого. Первым секретарем стал историк, профессор Пришельцев.

Свою ученую стезю Руслан Геннадьевич так же, как его коллега Гундосов, начинал с изучения переписки товарища Ленина с мещанином Бабаянцем. Но если Василий Ипатьевич открыл самостоятельные поиски социализма с человеческим лицом, наш герой колебался только вместе с генеральной линией. Да и положение обязывало. В академической среде Пришельцев не задержался, пополнив своими ста пятнадцатью кило интеллектуальный багаж партии. В обкоме КПСС эпохи упадка он ведал вопросами идеологии. Воспитывал, наставлял и вскрывал звериную сущность неформалов… Из всего музейного кружка он был, бесспорно, самым титулованным деятелем. Подобно губернатору Куманёву, Руслан Геннадьевич с особым трепетом говорил о страдающих крыжовинских бабушках.

В партии восстановился и спикер Шабашкин. Как простой делегат, он незаметно, с чёрного хода проник в зал и точно в стиле Владимира Ильича присел на порожек почище. Из президиума конференции его тотчас окликнули: «Иван Минаевич! Куда же вы?» Шабашкин потупил взор и, сопровождаемый овациями, примкнул к членам бюро.

Итак, обком конституировался. Его рупором стала газета «За воздержание». Авторы воздерживались, конечно, от разграбления Отечества. Официозная пресса откровенно глумилась над Пришельцевым и его братьями по разуму. Особенно усердствовали оба «Привратника». Читая комментарии к своим высказываниям, профессор багровел, но продолжал давать интервью. Параллельно шла борьба за овладение митинговыми подмостками. Обком на год вперед оплатил аренду автобуса со звукоустановкой. Чемоданов в ответ уступил право контроля над микрофоном. И уличные радикалы оказались поэтапно оттесненными на дальний план. Теперь в первых рядах, расправив плечи, стояли законопослушные райкомовские функционеры.

Октябрь 93-го притормозил рост передовой партии. Бюро поспешно вернулось в подполье, но гроза миновала. Долго прятаться в музейных запасниках не пришлось…

К возвращению коммунистов крыжовинцы привыкали постепенно. Сначала на компанию взрослых людей, стоящих навытяжку под гимн Советского Союза, показывали пальцами. Потом их, как деталь пейзажа, перестали замечать. По мере того, как народный губернатор тщетно пытался удержать яйцо, к их проповедям стали прислушиваться. Крыжовинцы – приверженцы крайних подходов. Медленно запрягая, они затем быстро ездят. Зная это, вожди обкома не форсировали пропаганду против Куманёва. Ельцин же был далеко и на проклятья не обижался.

Партийная масса бурно приветствовала третье явление Шабашкина. Самые отчаянные энтузиасты грезили о том, как воскресший из пепла член КПРФ одним махом возродит советскую власть в отдельно взятом субъекте федерации. На сходках в бывшем доме политпросвещения уже звучали призывы к объявлению Крыжовинска вольным городом и созданию Крыжовинской Советской Социалистической Республики. Поначалу проповедников суверенитета не смущал даже мерзкий слушок о сговоре Ивана Минаевича с антинародным режимом. Кадровые уступки и словесные увертки спикера они воспринимали как тактические ходы. Однако неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, а боевой клич из здания Думы так и не раздавался.

Конечно, Иван Минаевич, верный уставу партии, регулярно уплачивал взносы с заявленной заработной платы и принимал у себя всех соратников из Москвы. Конечно, приезжие соратники, произнося речи в зале областной Думы, клеймили банду Ельцина и Чубайса. Конечно, на Октябрь и Первомай спикер повязывал красный бант и становился во главе колонны. И всё же, и всё же… Чем дальше, тем сильнее становился ропот в низах. Бюро воскрешенного обкома не без труда объясняло своим подопечным, что народно-патриотические силы должны действовать строго по конституции. Однажды, при очередном праздновании Первомая, сразу объяснить это не удалось, и экспансивные старушки забрызгали слюной почти еще нё надеванный костюм Шабашкина.

Недовольство масс (пока поверхностное) стали вызывать и другие приемы Ивана Минаевича. Во-первых, снова перебравшись в подобающий его званию кабинет с двойной дверью, он заметно ограничил общение с крыжовинцами. Ещё на дальних подступах к заветным дверям путь людскому потоку преграждал пост милиции. Во-вторых, если какой-нибудь ходок достигал-таки рубежа приемной, Шабашкин вечно оказывался катастрофически занятым. Перед заветной дверью грудью вставали помощник или секретарши с пышными прическами. Ну, а если просителю чудом удавалось поймать Ивана Минаевича в коридоре, монолог спикера был примерно таким: «А, здравствуй! Ну, как дела? Слушай, заходи в понедельник! Заходи, ладно? Хорошо?» И спикер на скорости, близкой к космической, пропадал в парламентских недрах…

Отношения Ивана Минаевича с исполнительной властью складывались за следующие два с половиной года по-всякому. На совсем отчаянные декларации народно-патриотического лидера здание бывшего обкома отвечало комментарием придворного аналитика. Аналитик посредством телевизора внушал, что в Иване Минаевиче бродит опасная сила реванша. Губернатор в полемику с Шабашкиным очень долго не ввязывался. И, наверное, не ввязался бы вообще, если бы не стало абсолютно ясно, что спикер метит в его кресло.

Прозрение пришло по истечении двух лет после созыва Думы… А саму эту годовщину оба политика встретили и проводили в полном ладу. Здешний парламент, как уже сказано, созывался как раз на два года. Закон требовал заранее объявить дату следующего волеизъявления. Но – о новых выборах все как-то вдруг забыли. Прессу, которая по своему обыкновению попыталась поскандалить, вразумил Иван Миааевич. Дескать, едва достигнуто согласие ветвей власти и на тебе… «О людях чаще писать надо! Когда в последний раз на село выезжали?» –пригвоздил он незадачливых бумагомарак. И депутаты остались заседать дальше.

Поэтому ко дню смены власти обком свил себе вполне уютное гнездышко под крылом спикера Шабашкина. Непримиримые оппозиционеры и патриоты со значением прогуливались по коридорам Думы. Дважды в месяц они выстраивались в очередь за окладами и надбавками от государства.

Согласию ветвей положили конец другие выборы, забыть о которых населению удалось нескоро. В битве за президентство на Руси в 96-м спикер принял сторону Геннадия Андреевича, что, разумеется, прямо перечило курсу бывшего обкома, ставшего теперь администрацией. Тогда-то и раздалось в адрес Ивана Минаевича обвинение в самозванстве. Шабашкин ответил, что разгона не боится. Вспыхнувшая полемика обещала множество интересных подробностей. Однако события внезапно приняли совсем другой оборот.

Уход губернатора Куманёва встряхнул Крыжовинск и крыжовинцев. Обывателям в первый момент показалось, что теперь небо упадет на землю, а цветущее рукотворное море потечет вспять. Отдельные политически подкованные старушки даже затаились по углам, в панике ожидая природных катаклизмов. Однако день проходил за днем, и когда слабонервные поклонницы Якова Александровича высунулись наружу пополнить запасы съестного, выяснилось: город ничуть не изменился. Как и во времена поэта Пушкина, очередная осень заслуживала самых превосходных эпитетов. Жизнь продолжалась.

Правда, чиновная масса всерьёз утратила спокойствие. Вопрос о преемнике был открыт, и Москва держала паузу. Взоры столоначальников обратились тогда к президентскому наместнику. Кого рекомендует Бубенцов? От этого зависело, как выразился один наивный современник, куда бежать сдаваться.

Кандидат философских наук наконец-то ощутил собственную весомость. Усы его, доселе пребывавшие в полуопущенном положении, вытянулись параллельно линии бровей. Грудь по-гусарски выдавалась вперед. В глазах читалась сопричастность Большой Политике. Телефоны представителя были переключены на приемную, и секретарша отвечала, что Борис Андреевич проводит консультации.

Полусонное царство спикера Шабашкина преобразилось полностью. Партийцы радовались, как дети. Куманёв с его бодательными движениями внушал им некую робость, ныне же будущая победа Ивана Минаевича на всенародных губернаторских выборах, по мнению обкома, была обеспечена. (Дату выборов опрометчиво назвал Яков Александрович, надеясь на успех, пока от рейтинга еще что-то оставалось). Сам Шабашкин был настроен не так радужно. Поддавшись слабости, он одно время останавливал в думских коридорах каждого встречного-поперечного и спрашивал совета. Тем временем обком уже превратил местный парламент в штаб революции. Бывшие лекторы заготовили агитку с призывом отвергнуть антинародный курс. Оставалось только проставить фамилию того, кто этот курс проводит.

А спикер мучился не зря. Старые знакомые в Москве, начиная с Колбасина (экс-секретарь перестроился в банкира), обещали повлиять на процесс назначения. Народно-патриотический лидер был готов принять должность губернатора из рук Чубайса. В конце концов, по выслуге лет никто в Крыжовинске не мог сравниться с Иваном Минаевичем…

Всесильный временщик рассудил иначе. Неделя сомнений и тягостных раздумий завершилась пресс-конференцией нового назначенца. Под вспышки фотокамер на публику вышел Николай Александрович Цап-Царапин.

Новый губернатор смотрелся молодцом. Одевался он щеголевато – в модные заграничные пиджаки в крапинку и галстуки от Кардена. Прическе мог позавидовать любой ветеран канцелярского фронта. Над чубом, и без того пышным, каждое утро колдовал цирюльник в салоне красоты. Николай Александрович имел привычку глядеть собеседнику прямо в глаза и говорить даже тогда, когда нечего сказать. При Куманёве он был городским головой (именно так: слова «мэр» Цап-Царапин не любил). На этом посту вышеозначенный государственный муж отличился устройством фейерверков и четкой организацией запуска воздушных шаров.

Биографии антинародного губернатора и народно-патриотического спикера были на удивление схожи. Николай Александрович, буквально шагая по стопам Ивана Минаевича, прошел школу жизни в ленинском комсомоле. Шабашкин, как Садко, играл на гуслях. Цап-Царапин пел. Конечно, до Шаляпина ему было далековато, но в тесных аппаратных застольях мало кто мог тягаться с будущим ставленником Чубайса. Вдобавок, Николай Александрович виртуозно рассказывал анекдоты и поднимал тосты. В общем, с точки зрения публичной политики выбор оказался (или казался?) вполне удачным.

Свою кампанию Цап-Царапин начал без раскачки. Прямо на пресс-конференции он пообещал: рабочим – зарплату, крестьянам – кредиты, старикам – почет, а молодым – дорогу. Солдаты и матросы из этого перечня выпали. За то, как проголосуют первые, уже поручились их отцы-командиры, а матросы со времен петровского кораблестроения в Крыжовинске не водились. Казаки же, одетые в трико с лампасами, с митинговой арены давно сошли.

Собственное политическое кредо губернатор обрисовал так: «Я – коммунальщик». На подленький вопросец, кто вручал ему державу и скипетр, последовал адекватный ответ. По словам Николая Александровича, «рыжий кардинал» тут был не при чем. Рекомендовал-де добрейший Виктор Степанович Черномырдин, а прежде благословили Русская православная церковь и… спикер Шабашкин. «К которому отношусь с глубочайшим уважением», – прибавил мастер анекдотов и тостов.

Иван Минаевич, прознав от доброжелателей о таком заявлении, просто задыхался от негодования. Бюро обкома настаивало на жестком реагировании. «Этак он, подлец, наш электорат переманит», – качали головами старейшины оппозиции. Выслушав товарищей партийцев, Шабашкин велел вписывать в ругательные листки фамилию Цап-Царапина. С другими видами реагирования решено было погодить. Заповедь «Не поддаваться на провокации!» оставалась актуальной.

Кампании обоих главных претендентов стартовали одинаково. Поклявшись лечь костьми за интересы Крыжовинска и поддержать российского производителя, Иван Минаевич и Николай Александрович ринулись в трудовые коллективы. Встречи Шабашкина с избирателями отличались суровостью и аскетизмом. Кандидат в губернаторы и его доверенные лица из обкома партии произносили речи звенящими голосами, будто подавляя рыдания. Слушая их, электорату хотелось сжать кулаки и поквитаться с реформаторами-капиталистами. А заодно с журналистами, иеговистами и прочими лицами легкого поведения. По окончании таких встреч крыжовинцы сплоченно принимали резолюции против Чубайса и его команды. Из автобуса с динамиками лилась песня «Каким ты был, таким ты и остался…» Экспансивные старушки норовили рыдать на груди у Шабашкина. Они простили ему прежние колебания.