Гарри Веда
История одного ограбления…

Я лежу на кухне, поочередно открывая то один глаз, то второй. В каждый отдельный момент времени лишь один из них несет вахту. Действо происходит ритмично, и мне становится смешно. Впрочем, лень всеобъемлюща — получается выдавить разве что малозаметную улыбку. За окном глубокая ночь, несопоставимая с таким понятием, как зрение. Но я знаю, что происходит снаружи. У меня явно какая-то продвинутая прошивка в мозгу. А, может быть, просто хорошая память.

За окном мерцают огни. Два пятна одно над другим. Подозреваю, что мерцание — всего лишь сбой уставшего сознания. На самом деле это просто вывеска, которая просто горит. Два слова — »Окружной Банк и Ко. ».

Фасад дома, где я приютился в зачуханной квартирке, смотрит как раз на недавно отремонтированного архитектурного монстра, который и украшает сей шедевр буквенных сочетаний. О-К-Р-У-Ж-Н-О-Й-Б-А-Н-К-С-Ц-У-К-О-И-К-О. Каждый вечер я медитирую в эту вывеску. Иногда кажется, что шестнадцать букв, включая точку, отпечатались на сетчатке или уже прямо в мозгу.

Восемь сверху, четыре снизу и еще три да кружок. Гармонично, одним словом.

Прямо под вывеской, значительно ниже ее, как-то теряясь на фоне эпического величия рекламы — находится дверь. Она нарушает красоту и законченность произведения. И дверь вроде бы не большая, но…

Без нее — глухие стены амбара хоть как-то походили бы на монолитную крепость. Но конструкция из тонкого серого алюминия со стеклом — не оставила ни единого шанса, придала строению исключительно комичный вид, который вряд ли можно считать подходящим для строгого банковского имиджа.

Спустя полчаса к окну подъехал зеленовато-желтый фургон. Из желтого на нем — всего-то полоса вдоль борта, вернее две полосы, пошире и потоньше. Места они под собой заняли на пятак, а надо же — зеленовато-желтый. Боковая дверь сдвинулась в сторону, заклинилась, потом рывком продвинулась еще немного, раздался звук «млять» и на землю вывалился человек строгого вида.

Он был крайне милитаристичен — отовсюду торчали, висели и топорщились ремешки, рации, резиновые дубинки, наручники, подсумки, фляги и едва ли не пулеметные ленты. Он важно нес перед собой небольшой автомат, ремень которого был закинут на шею. На голове был берет.

Следом с кряхтеньем вывалился второй, близнец первого. Впрочем, близнец не однояйцовый — не столько размерами, сколь разной концепцией габаритности. Если первый представлял собой плотно сбитого кубического индивидуума — то второй был удлинен практически до предела, фактически до худобы. В руках он нес зеленоватый мешок, на этот раз без полос, но с потертостями, которые вполне их заменяли.

Мешок был набит чем-то угловатым. Он был тяжел. Клинт иствуд пытался пижониться и нести его одной рукой, но делал это крайне неуверенно, выгибался дугой, выписывал кренделя ногами, одним словом — полностью терял лицо.

Двоица проследовала в дверь. Впереди идущего явно раздражал факт, что товарищ идет с ним не в ногу. Он искоса поглядывал на салагу, хмурился и, скорее всего, мысленно матерился.

Фургон стоял, урчал мотором. За рулем развалился колобок средних лет водительской национальности — нос вперед, подбородок скошен, волосы светлые лысоватые, рот маленький, карикатурно-комиксовый. Типичный водила. Из тех, что на машине не ездят, а ходят ею. Которым важно все, что касается их любимицы и абсолютно плевать на что угодно остальное, лишь бы дверями не хлопали.

Водила забавлял себя и зрителей протиранием торпеды. Дверь фургончика осталась открытой, застряв, естественно, на обратном пути.

Уже серьезная заполночь. Из урчащего фургона доносилась шепелявая мелодия, аранжированная гортанным подвыванием кучера — приобретенное, согласно дарвиновской теории о выживании видов, умение не спать за рулем. Ветер дополнял саундтрек, завывая, когда шепелявая мелодия делала свою естественную паузу.

Я медленно втянул воздух, боясь подавиться ароматом выхлопа, мусорного бака, сирени и еще сотни ингредиентов, не поддающихся классификации. Интуиция подсказывала, что — к лучшему. В респираторе жарко.

Темно-фиолетовое небо вписалось в общий колор, лишний раз подтверждая, что целостность разнообразных составляющих говорит об ироничности создателя…

Сегодня ровно две недели. Я каждый вечер смотрю один и тот же фильм. Или разные дубли одной и той же сцены. Небо, правда, иногда меняется да из фургончика, временами, выносят по два мешка. Тогда задействованы оба статиста. И это гораздо более смешной дубль.

Я бы, лично, ввел еще одного мушкетера для симметрии, но моего мнения почему-то никто не спрашивает.

Итак, 00.45. Вчера в 00.30. Позавчера в 00.35. Сегодня один мешок, вчера два, позавчера один. Отмечаем в тетрадочке. На кой хрен мне эта статистика — количество мешков в течение месяца и время прибытия всадников апокалипсиса изо дня в день — я пока не знаю… Отгоняю навязчивое желание нарисовать график — времени прибытия по количеству мешков. Потому что себя знаю, следующие графики будут — время прибытия относительно серости неба, и количества мешков от рода шепелявой мелодии, коих в природе целых три, как показывает опыт. Дадим отпор паранойе.

Хочется есть. И пить. И спать… Стоп. Если продолжить список желаний — получится неплохой справочник физиологических потребностей самца гомо сапиенс.

Для полноценной реализации которых — мне нужен катализатор. Много-много продолговатых бумажек одного максимально возможного номинала, с добрым лицом в овале посередине.

Именно этим я сейчас и занимаюсь — добываю себе завтра. Курю, смотрю и отмечаю каждый вечер особенности посещения санта-клаусами помещения резервно-компанейского банка.

Манибек народу, бля. Я даже записал этот слоган. На обложку тетради, под портретом великого Че, очутившегося там, судя по всему, в патриотично-воспитательных целях.

Итак, уважаемые граждане начальство, я знаю где, знаю что. Что брать и во сколько. Чем брать — тоже.

Я остановился на варианте «руками». Остался главный вопросец — как.


Проснулся я довольно рано, как для бездельника — что-то около девяти. Сделал положенные десять шагов навстречу, включавшие получасовое втыкание в потолок, вытряхивание закончившейся пачки сока, десятиминутную боевую мантру, совмещенную с созерцанием неба, собственной души, душ и чистку зубов.

На улице было довольно уютно. Светило солнце, дул ветерок, шумела листва… ну и прочее положенное в летний период. Перед стеклянной, барокковой дверью кафешки сидел большой рыжий кот, немедленно получивший по морде кроссовкой. Он не обиделся. Я надеюсь… Ибо нефиг рассиживаться на пути.

Внутри был полумрак, десяток посетителей, официантка, с красивым именем и хозяин заведения — животастый плюгавенький мужичок лет сорока за барной стойкой. А также запах жареного масла, кофе, дыма и других атмосферообразующих ароматов.

Я плюхнулся на диван, ловко замаскированный под мягкий, и принялся глазеть по сторонам. Ко мне уже привыкли в богадельне и закивали в знак приветствия. Подпорхнула официантка и улыбкой подняла настроение. «Анжела»- в очередной раз запомнил я надпись на бейдже.

— ЗдАрова! Ты все хорошеешь и хорошеешь… — Небанально начал, гы… Улыбка официантки возвелась в квадрат.

— Ожерелье классное… — Продолжил оригинальничать я. — Как-то даже по тебе соскучился…

Кто сказал, что в улыбках возведение в квадрат — это предел?

— Вам как обычно? — Она скалилась столь самоотверженно, что взгляд поймал зайчика, как от сварки.

Таки да, к чему нарушать статистику… Анжелочка упорхнула, освещая зубастым фонариком дальние закутки обеденного зала.

Справа от дивана было окно, половину которого занимала неоновая вывеска — "Подкрепись у Марты". В русской глубинке немецкая грусть… Все-таки неторопливость последних деньков напомнила нечто неуловимо чудесное, даже, на мгновение, ощутил себя дома, точно в детстве…

Хомячил я с наслаждением, замечая время от времени взгляды официантки, и противоположные по смыслу, взгляды хозяина. Из-за окна недобро смотрел кот. Ну, прости, братуха. Неча было того эта самое…

До вечера недостижимо далеко. Идти, и по сути, и топографически некуда. Приняв единственно правильное решение — переваривать здесь, я откинулся на массивную спинку диванчика и принялся глазеть по сторонам.

Был довольно ранний час для посетителей, и бармен бил баклуши, протирал бокал за бокалом и подливал пиво пьяненькому колобку, сгорбившемуся за барной стойкой. Монотонно кивал в ответ на разглагольствования мужичка, которые, судя по кислой мине шефа, начались не только что.

Бармен страдальца не перебивал, а раздражение свое проявлял задорной охотой, с которой подливал пиво в бокал абоненту. Как по мне — надежда тщетная. Исходя из размеров пассажира, пиво он очень уважал. А твердое движение руки, подхватывающие полный бокал — говорило, что до интоксикации далеко, и пива у бармена может банально не хватить.

Я прислушался — скорее машинально.

— А я им и говорю…типа и чо, чо опоздал… а они мне — де дисциплина на… а я им — вы гляньте, машина ж просто в иди-а-льном состоянии… где вы лучче найдете…

— Угу…

— А они мне — ты бухой… а я — ни в одном глазу… вы че, я ж не пью… ик… на работе…

— Угу…

— А они… ты же знаешь, мы тебя предупрежда-а-а-али…

— Угу… — Бармен поздно понял, что не попал.

— НИХЕРА!!! ВЫ МЕНЯ НЕ МОЖЕТЕ ПРОСТО ТАК УВОЛИТЬ!!!!!..

Мне на мгновение показалось, что на стене не останется ни одной открытки.

— Угу… — Ди-джей профессионально плеснул пива в полупустой бокал, пациент осекся на полуслове и смачно отхлебнул. Закашлялся, взъерошил жиденькие волосы, бабахнул кулаком по столешнице еще раз, но уже слабее, вздохнул с вселенской тоской и снова присосался к мутному хмелю.

Я знал колобка. Это был старый знакомец из зеленовато-желтой банковской развалюхи, за которой я, подобно пионеру-герою, вмыкаю каждый вечер, точно в телесериал.

— И ведь де они теперь такого водилу найдут! Шобы и это там… и то… и машину поремонтировать, и шобы все в порядке было… как и должно…

— Угу…

— А этот, козлина безбородая… если вы не пиристанете так сибя вести… грит… работу в этом городе вы больше не найде-е-е-те… сцуко, это он мне говорит?! Да я уже тридцать лет за баранкой, плять, и это я себе работы не найду?!!!!..

Бармен глотнул очередное »угу», едва не подавился, плеснул очередную дозу и принялся натирать следующий бокал. Сфинкс, ни дать ни взять.

Как интересно жизнь оборачивается… вокалиста погнали с работы…

Я принялся ломать зубочистку за зубочисткой с утроенной частотой, с таким хрустом, что официантка, обычно толерантно относившаяся к этой моей странности, материализовалась в миг и заулыбалась, мол, еще что-нибудь желаете?

Я улыбнулся в ответ и выполз из укрытия. Подошел к стойке, сел на высокий стул, собрал остатки человеколюбия и изобразил добрый, сочувствующий взгляд в сторону болезного.

Бармен среагировал моментально. Одной рукой он подхватил пустой бокал, попутно бросил на стойку пробковый подстаканник, второй рукой ловко открыл бутылку пойла с спиртово-пивным запахом и опрокинул в емкость.

Коперфильд бросил опустевшую тару под стойку, буркнул что-то, типа "за счет заведения", и драпанул в максимально противоположный конец бара совершать особые, крайне важные утром, действа. Ну, там, переставлять местами склянки на полке и выравнивать бутылки.

Пострадавший переключился на нового собеседника с детской радостью. Глаза его заискрилась, будто бенгальский огонек.

Как и предполагалось — в течение следующего получаса довелось прослушать душещипательную исповедь с поучительной концовкой про не синячь на работе, потому, как несоциально.

Я угукал, дакал, агакал, подливал от всей души Через полчаса мы стали дружбанами, натурально не разлей вода. Непризнанный гений рыдал на моем плече, клял все подряд, включая судьбу, расслабился совершенно и неизменно заснул.

Я аккуратно переложил павшую голову на столешницу, дернул из заднего кармана водиловых джинсов бумажник и вытряхнул сотенную купюру, последнюю и единственную деньгу, которая там была. Шлепнул ее на барную стойку, бумажник запихнул себе в карман и послал бармену долгий взгляд, понятый без лишних катализаторов. Мол, что, я ничего не видел, мне еще тарелки протирать…

Никакой пользы от требухи, обитающей в бумажнике несчастного пилота, конечно же, скорее всего не было. Просто, на всякий случай.

Я уселся за столик, указал Анжелочке на пустую чашку из-под кофе и высыпал перед собой трофейное собрание жизни.

Для довольно маленького, в геометрическом понимании, лопатника — он оказался, весьма емок в понимании информационном… Какие-то бумажки, ключи, обрезки газетных статей и прочая чепуха.

Половине артефактов применения не было по определению их происхождения, второй половине мозг рисовал исключительно физиологичное будущее. Обломком зубочистки я разворошил кубло и начал перебирать удивительный ансамбль. Что-то передвигал в левую кучку, что-то — в правую. Особое внимание привлек огрызок тетрадного листа с неким подобием календаря, странного вида, расположенного одним столбцом. Он был выведен от руки шариковой ручкой, испещрен стрелками, зачеркиваниями, исправлениями — одним словом, отражал бурную событиями жизнь. Огрызок был тщательно упакован в целлофан. Я повертел его в руках и запихнул в джинсы. Через несколько минут вслед пошли еще пару занятных вещиц. Остатки рухляди вернулись в сидор.

Законный владелец мирно почивал на барной стойке, даже похрапывал от удовольствия, улыбался довольной улыбкой, пускал слюнку — вел себя, как и должен вести трудяга, час назад лишившийся работы. Я запихнул лопатник в бездонный карман спящего красавца, бросил на столешню сотню и плавно свалил.

Прошел мимо общажки, заглянул, проходя вскользь, в стеклянный анус моего любимого банка, и зашагал по улице вдоль причудливых строений эпохи диктатора. Много рассказывать про городишко не имеет смысла. Достаточно факта, что лучшие дома его — разменяли полтинник.

Улочка весело подталкивала копыта, эйфорическое состояние прогрессировало, харю обдувал приятный ветерок. Все приметы говорили о скорой удаче.

Ни с чем не спутаешь это предчувствие, тебя охватывает ощущение, что все — вот прямо все — будет хорошо. Как будто взяли и приоткрыли карты — мол, смотри, дружище, все тип-топ. Ценишь такие мгновения неимоверно, и помнишь их всю жизнь, как предвестников большего счастья, которое непременно настанет.

Время вытянулось в струну и текло незаметно. Вскорости оно, своей пространственной составляющей, вынесло меня к большой заброшенной стройке — площадке, размером с добрый гектар, обнесенной крепостной стеной покосившихся бетонных плит. Количеством растительности внутри стройка напоминала смесь пампасов и ботанического сада.

Ветер стих, яркое солнце усиливало монументальность окружения. Меня наполнило спокойствие, почти упоение, какое-то древнее чувство безопасности. Не потому ли мы стремимся первым делом построить забор, а потом уже начинаем строить дом?

Я собирался заняться рафинированно-безопасным разрушительством. Не знаю, как вы выплескиваете агрессию — я ее расстреливаю. Буквально, из пистолета. Если у вас нет подобной привычки — непременно заведите. Может пригодиться. Как говорил классик развлечения — добрым словом и револьвером можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом.

С наслаждением высадил обойму в ликероводочную тару, которая в изобилии водилась в джунглях. Брызгающее в разные стороны стекло раззадоривало, холодная сталь приятно тяжелила ладонь и я буквально за уши оттащил себя от искушения засадить еще один магазин.

Ствол работал исправно, несмотря на трехмесячный перерыв творческой карьеры. Нет никакого смысла тратить боеприпасы — приобрести ствол проще, чем разживаться патронами.

Я собрал стреляные гильзы, пересчитал их, перекатывая на ладони, затем запихнул в карман — подальше с глаз.

Дома, стоя под душем и намыливаясь с ног до головы, я прокручивал сегодняшний разговор с пьяным водилой.

Болтун — находка для шпиона. Немного шарового пива, немного участия, легкий интерес — и вот он, взрослый дядька, у тебя на ладони. Со всей своей требухой, мелочами и, что самое занимательное — с важной информацией.

Водитель бронированного банковского фургона, работает, вернее — работал, в транспортной фирме. Стражники у них в штате не состоят. Точнее, банковский фургон не принадлежит банку, он принадлежит депо. Возят они — "охереть скока" (цитата) денег, архангелов зовут Петро и Валек.

Синячат все. Наибольшие суммы налички возят из областного отделения. Погнали героя за систематичное употребление горячительного, несопоставимое с карьерой автогонщика.

Что это за систематичность такая, в контексте места обитания — можно только догадываться…

Я с наслаждением подставил голову под тугие струи горячей воды. Жизнь наполняется яркими красками.


Следующий день прошел под девизом — "Кто не работает — тот ищет альтернативные источники питания". К своему возрасту я накопил десяток лет нерабочего стажа, что, однако, не помешало приобрести десяток профессий. Разнорабочий на стройке, художник в местечковом театре, агент по продаже турпутевок, директор мебельной фабрики, уборщик в офисе, менеджер в торговой фирме, крупье в казино, матрос торгового флота, инструктор по фитнесу. Перечень кажется психоделичным, если не принимать во внимание мое главное жизненное призвание, подчиняющее себе бытие и, собственно, определяющее мою деятельность в любой, отдельно взятый отрезок времени.

Дело в том, что я граблю банки. Не всегда банки, но непременно граблю.

Никогда не страдал развитием личной совести, а к нынешнему времени — даже нашел необходимость себя для общества. Воспринимайте меня, как элемент естественного отбора. Или как хищника, я бы даже сказал — санитара леса.

Начиная с сегодня, я увидел себя водителем банковского фургона. Автодепо долго искать не пришлось.

Долго пришлось искать начальника депо. Он был неуловимым, настал даже кратковременный момент, когда я усомнился в его материальном существовании и начал воспринимать словосочетание «начальник куда-то вышел», как описание некоего явления природы.

Куда уходят начальники? В любой организации шанс застать начальника на месте в любой независимый момент времени стремится к нулю. Причем мы настолько приспособились к этому штатному расписанию любого начальства, что ввели в свой обиход такие устойчивые выражения, как "начальство с утра на месте", " я не могу — начальство в офисе", "сегодня начальства нет". Давайте, наконец, вспомним нашу подсознательную радость от таких сказочных случаев: пришел — а начальник ВДРУГ есть.

Мне все-таки удалось материализовать перед собой физическое тело начальника депо.

Им оказался невысокий мужичок лет сорока пяти, усатый, проницательный взглядом. С неторопливой речью и доброй, знающей улыбкой.

— Здравствуйте, — начал я, вывернув в оскале все свое доброе естество.

— Привет, — соригинальничал он в ответ.

— Меня зовут Константин. Увидел объявление — предприятию требуются водители — вот и пришел… У меня и опыт работы есть, и человек я исключительно хороший. Вам ведь наверняка не хватает хороших людей…

— Пьешь?

— Смотря что…

— Тогда не пьешь. — Вздохнул патрон, — и правильно делаешь. И не пей…

— Так ведь и не собираюсь…

— И молодец.

— Служу советскому союзу! — На этих словах мой подопечный явно испытал эмоциональный оргазм.

— Где ты работал, сынок? — Я определенно угадал.

— В Москве, в Виолетбанке. Сначала фургон водил, потом личным водителем управляющего. А теперь сюда приехал. Тетя у меня… Из всей родни одна осталась, болеет… Да и кому я в Москве нужен… Маешься, маешься — все без толку… — Я развивал успех, не заботясь о связности рассказа.

Патрон слушал с участием, кивал в такт и всем видом выказывал максимальную доброжелательность. За монологом мы плавно переместились в его кабинет.

Это был типичный советский кабинет, оборудованный старым столом возле окна и откидными зелеными стульчаками вдоль стены. Еще там был шкаф с толстенными папками, обклеенный с торцов порнографическими плакатами эпохи возрождения. Эстетичные изображения топлесс подруг на мотоциклах очень трогательно дополняли рожицы котят на стенах. Фрейд бы устало снял пенсне, потер переносицу и пробормотал: "Верю…"

Сквозь жалюзи пробивались лучи, располосовав все вокруг и наполнив воздух пыльной музейностью. Раздалась резкая трель, напоминавшая одновременно колокольчик санта-клауса и вой противовоздушной сирены. Сочетание гармоничное, сразу захотелось икнуть, затем немедленно вытянуться в струну и отдать честь.

Бигбосс произнес нечто вроде «ибанарот» и приложил телефонную трубку к уху.

— На проводе. — Он походил на капитана парохода, отдающего приказания бездельникам в трюм. — Ептебя за дышло, я те скока раз говорил… Да… Ну и? А он? Пидарасы! Кто-кто… Все! И ты, Петрович, тоже… Ладно, не обижайся. Шучу. Но, если к вечеру не починишь этого газона — я уже с тобой иначе шутить буду. Все, конец связи…

Зевс поднял усталый взгляд, несколько мгновений повтыкал на мою благочинную рожу, вздохнул важным мыслям, выдернул из груды документов на столе листок желтоватой бумаги с изощренным изображением бланка и заелозил по нему перьевой ручкой. Раздался ультразвуковой скрип пера по бумаге и у меня одновременно начались изжога и слюноотделение.

— Держи. — Мне протянули вердикт короля. — Сейчас песдуй в бухгалтерию, скажешь им — я наказал, там оформишься, потом пойдешь в депо, там найдешь Петровича, скажешь ему, что новенький, он тебя в курс введет…, — Помолчал, еще раз окинул меня взглядом, — только не пей, я тебя прошу, сынок…

Батя, лучше бы я пил.

Территория депо была, на удивление, ухоженной. И похожей на воинскую часть. Беленые бордюрчики, доска почета, я успел заметить даже парочку агитационных плакатов. Время будто замерло двадцать лет назад и больше не трогалось с места.

Зато очень неплохо двигались другие участники концерта.

Вокруг стоял неимоверный гам, выруливали разнообразные четырехколесные устройства, какой-то дурак со всей мочи лупил железякой о железяку, наверное головой об рельсу. Слышалась живая человеческая речь, живописующая в основном почему-то подробности анатомии и интимных отношений, большей частью близкородственных. Депо работало.

После яркого солнца я попал в царство полумрака. В большом ангаре черти варили золото. Во всяком случае, именно эта ассоциация первой пришла мне в голову. Сновали радихоны разных калибров и мастей, клубился пар, прямо надо мной навис скелет бронтозавра, без колес и кабины, весь облепленный паразитами в грязных робах с инквизиционными инструментами в конечностях. Я едва успел уйти с траектории карлика, тащившего в охапке непотреб. Этот гоблин задел меня довольно больно за бок, на мгновение остановился, обложил все вокруг четырехэтажным матом, и засеменил дальше. От неожиданной забавности происходящего я на мгновение забыл, как говорить, только вертел тыквой по сторонам и глупо улыбался.

Откуда-то из глубины вынырнул шар, оснащенный хватательными конечностями и головой в ленинской кепке. Описав сложную дугу, этот геометрический примитив, пиная ногами и словами встречающиеся на пути одушевленные и неодушевленные составляющие пространства, вскатился на остов механического ящера и, судя по интенсивности междометий, начал катализировать работу.

Гупанье железяк заполняло воздух, он стал звонким и острым, как стальной нож. Мне в ухо визгнул резкий противный сигнал грузовичка, который не потрудился удостовериться, убрался ли я с его пути, толкнул в спину бампером, выдал из кабины "ептвоюмать" и заглох.

Я не стал дожидаться, пока меня насильно приведут в гармонию с окружающим и, потирая бочину, направился к шарочеловеку, полагая, что Петровичем быть тут больше некому.

— Вот, — Начал я диалог и протянул ему бумажку, которой разжился получасом ранее в бухгалтерии.

— Це шо?.. — Поддержал разговор Петрович, ловко выхватил одной рукой писульку из моих пальцев, а второй водрузил на свой шнобак пенсне, став при этом похожим на гибрид Джона Леннона и Элвиса Пресли на закате карьеры.

— Я новый водитель, меня зовут Константин! — Я старался говорить максимально громко, но не переходить на крик. Ненавижу кричать.

— Я бачу, шо не балерина… — Петрович окинул меня веселым взглядом. — Шось ты не дуже схожий на шофера, — якийсь-то ты такой тендитный…

Судя по всему, он был очень последовательным в суждениях.

— Болел в детстве. — В тон ему ответил я. Орки вокруг захихикали, но не прекратили, однако, свои манипуляции с мертвым динозавром.

— Витамины треба кушать. — Посоветовал Петрович и углубился в изучение печатного материала. Он гипнотизировал его минуты три, потом сложил вчетверо и запихнул в один из многочисленных карманов на робе.

— Песдуй за мной. — Огласил вердикт боцман и двинул куда-то в середину преисподней.

Я бодро зашагал за ним, поглядывая по сторонам и улыбаясь окружающей действительности.

Мне тут положительно нравилось.

Мы пришли к до боли знакомому фургончику зеленого окраса с желтой полосой через весь борт. Вблизи он оказался гораздо более ветхим, чем представлялся ранее.

— Ось на йому и працюй, — одарили меня милостью. — А ты, сынку, не пьешь?

— Смотря что. — Похоже, это самый лучший ответ.

— Ну-ну… Ладно, працюй.

Я открыл водительскую дверь и в лицо пахнуло чужой атмосферой. Я поморщился, но заставил себя вскарабкаться на кресло, которое неожиданно оказалось довольно удобным. Какое-то время молча разглядывал интерьер, переводил взгляд с торпедной собачки на иконостас над левым плечом и дальше по аутентичным аксессуарам водительского быта. Надо было приниматься за работу.

Остаток рабочего дня пришлось провести трубочистом. Тело гудело, ладони покрылись волдырями, но я был доволен. Фургончик сверкал чистотой, пах в салоне, как блядствующая женщина и очень понравился этими своими особенностями Петровичу, который прикатился проконтролировать рабочий процесс.

— А з тебя будет толк. — Похлопал он меня по плечу, выражая довольство всем своим видом.

А то, конечно будет. Еще какой.

Начались суровые трудовые будни. Я вставал ни свет, ни заря. Как примерный трудяга тащился в депо. Утренние сумерки были настолько непривычны для вампирского взгляда, что я наловчился получать удовольствие от этого разнообразия.

Легкий туманец придавал картинке атмосферности, мне античности, а вавилону вокруг меня — еще большей заунывности, сдобренной, правда, спокойствием. Утренний ветер поил пьянящими летними ароматами, хотелось откусить его большой сладкий кусок и напиться допьяна. Вот только слипающиеся глаза предательски нарушали идиллию.

В свободное от выездов время я фанатично драил фургончик до такой степени чистоты, что в нем можно было смело проводить полостные операции. Проверял давление в шинах, натирал торпеду и каждую свободную минуту производил какие-то манипуляции с задумчивым видом.

Моя фигура, в замасленном комбинезоне с инструментом в граблях, шныряла вокруг машины без устали и, как хороший бармен, постоянно что-то работала. Сокамерники первое время скептично наблюдали за стараниями, потом пару раз довольно зло пошутили.

Я был увлечен натиранием иконостаса, когда почувствовал, как пол плавно начал изменять своему горизонтальному положению. С шипением машина перекособочилась на правое переднее колесо. Постояв минуту, почесав затылок, я не придумал ничего умнее, как пойти за шлангом от компрессора. Это было ошибкой. Как только датчик показал три атмосферы, а я с довольной рожей приготовился водрузить колпачок на ниппель — фургон тут же предательски зашипел задним левым колесом.

Все понятно. Я закрутил заглушку и прихватил ее плоскогубцами, насколько хватило молодецкой дури. Потом демонстративно потащил шланг вокруг машины к заднему колесу. Не нагибаясь бросил его позади и продолжил движение вдоль борта.

И не прогадал. Возле только что приведенной в порядок шины сидело на корточках тело, явно со злобным намерением поиграть со мной в карусель. Смачный подсрачник нарушил его планы. Тело взвыло и выпрямилось в здоровенного гоблина. Мужик был исключительных линейных размеров, с претензией на великанство и, судя по всему, обладал незаурядной физической силой.

Он надвинулся на меня, злобно сопя, с миной обиженного младенца, сгреб за воротник комбинезона и притянул поближе к своим маленьким глазкам. Ага, дружище, да ты дурак. Я резко заехал лбом по гоблиновской харе куда-то в район зубов. Бедняга взвыл, бросил мой ворот и схватился за фейс. Я спокойно дождался, пока он скрючится от боли в загогулину, откинулся слегка назад и въехал ногой в пораженное место, прикрытое клешнями. Пассажир грохнулся на жопу и ошалело заозирался по сторонам.

Мне осталось только подойти и посмотреть в глаза трофею. Взгляд он не выдержал, засуетился, поднялся, и, ворча, поковылял куда-то. Как все-таки по-обезьяньи себя ведут люди в социуме. Сценарий приема новичка в иерархию болезненно шаблонен, варьируется лишь место и детали. И рецепт для поведения в такой ситуации, на мой взгляд, только один.

Во второй раз, мне поставили пробочку в бензонасос. Подобная малость стоила полутора часов мозгового штурма на тему "чтозанах" с последовательным перебором вариантов в виде карбюратора, свечей и бензонасоса. Когда я, наконец, установил причину и руками шахтера извлек пробочку из патрубка — всему одушевленному в радиусе ста метров засквозила смертельная угроза. Я подавил в себе желание прихватить монтировку в путешествие по изучению местной фауны и молча отправился в раздевалку, под душ.

Постоял под горячей благодатью, счистил с себя горючесмазочное покрытие, и почувствовал, как приходит успокоение.

Насвистывая, я пришлепал назад в раздевалку и с лыбой уставился на физиономию давешнего великана, который ненавязчиво нарисовался возле моего шкафчика. В распахнутой двери торчала целая гроздь любопытствующих морд.

Несмотря на недвусмысленность обстановки, меня переполняло веселье. Это настолько, мягко говоря, было не в унисон с ситуацией, что повисла неловкая пауза. Гигант попытался взять реванш в гляделки, но совершенно не учел тот факт, что лично мне пофиг, куда смотреть. За годы гармоничного существования, я переглядел в такое количество глаз всех калибров, сознание выработало стойкий иммунитет в виде равнодушного похуй в любых качелях.

Пауза явно затягивалась. Наконец голиаф вздохнул, поднялся с лавки и протянул мне руку:

— Николай!

— Костя, можно Костян. — Пожал я протянутую граблю.

— Ты это… Зла не держи, кароче… — Колосс погладил себя по скуле, — Давай мирно, нам одной дорогой ходить.

— Заметано. — Я дружески похлопал его по плечу и направился к шкафчику. Приняли. Хорошо. В этот раз быстро, практически интеллигентно, без поножовщины. Рука непроизвольно провела по тонкому шраму на боку. Воспоминания иногда, как удар тока.

Когда-то, во времена давние, прописка обернулась не той стороной. Против каждого лома есть лом потолще, и мне этот постулат нарисовали на боку, чтобы помнилось.

Вначале, когда я начинал карьеру, еще сосало под ложечкой, добавляя кайфу выбросом адреналина. А потом прошло, осталось лишь эстетическое удовольствие от философского наблюдения за сущностью процесса. Эдакое мазохистское наслаждение от наплевательского отношения к риску.


Выходные настали неожиданно. Но весьма кстати, потому что мой изнеженный организм был вымотан донельзя.

Я с наслаждением переворачивался с боку на бок и снова засыпал, испытывая почти оргаистичные ощущения от того, что никуда спешить не надо и ничего делать не нужно. Бесконечно, пока не заныли оба бока от усталости.

Проснулся я крепко заполдень, потынялся по квартирке, рассмотрел быт, пришедший в крайнюю степень запустения, провел водные процедуры, оделся и бодро зашагал принимать калории.

Уши плеера приятно снабжали картинку грамотным саундтреком, было нежарко, но солнечно. Лето доживало последние деньки, вовсю пахло осенью, в движении людей, деревьев и облаков ощущалась какая-то леность, тягучее ожидание скорых перемен, которые пока не гнетут своей неизбежностью, но вносят низкий, едва слышный, аккорд в какофонию мира.

Мысли плавно текли на ненавязчивую тему фазности существования и сакральной синхронизации фаз нашей частной жизни с системными переменами окружающего бытия.

И правда ведь, как ты ни пыжься, доказывая собственную независимость — тебя волной накрывает и уносит неведомой силой, подчиняя в унисон общему движению. Бьет погодой, временем года, гормонами, социальными блоками, межполовыми отношениями, как следствием того и другого, колбасит экономикой и политикой, а ты, как дурак, летишь, насилуемый этими глобальными процессами, нифига на ситуацию не влияешь, и остается тебе лишь получать удовольствие от созерцательности.

Любимый общепит встретил радостно лицом Анжелочки. Я плюхнулся за столик, схватил зубочистку, обезострил ее и начал выбирать музычку для завтрака, тыкая в экран. Анжелочка яростно и явно излишне драила мой столик, щебеча что-то на приятном птичьем языке.

Я почувствовал тонкий аромат ее духов и принялся краем глаза разглядывать порхающее, как бабочка, создание.

Чуть смуглая, самую малость загоревшая, кожа золотилась на изгибах шеи и плечиков, одетых в бретельки. Помимо воли, глаз побежал по всему телу афродиты, выхватывая разного рода стройности и округлости, настолько радовавшие взор, что дыхание участилось и я заерзал на кресле, пытаясь придать себе свободное, не сдавливающее положение.

Анжелочка была хороша. Я вздохом подавил шабаш чувств, еще раз посмотрел на рыжую рассыпчатую копну волос, довольно трезво удивился поэтичности своих мыслей и отпустил тормоз.

— Классный запах… Что за духи?

— Донна Каран. — Нимфа изящно и кокетливо вскинула на меня серо-голубые глаза. Знаете, когда женщина так смотрит, все процессы в организме удваивают производительность.

Шишкодым достиг апогея и уверенно закрепился на плато.

— Ага, знаю… Тебе идет. Я бы сказал… м-м-м… что ты похожа на русалку… — Почему на русалку, я и сам не понял, но решил не вмешиваться в поток собственного подсознания.

— А разве бывают рыжие русалки?

— Если допустить мысль о том, что русалки вообще бывают, и принять во внимание, что их при этом никто ни разу не видел, я вполне могу представить тебя в ее лице. Более того, мифология кельтской группы народов именно с рыжими женщинами ассоциируют всякого рода ведьм и фей, которые, как и русалки, принадлежат к роду сказочных созданий женского пола. Именно родственность этих мифологических персонажей и позволяет, в принципе, проэкстраполировать сей окрас на русалок.

Бедная девочка потеряла нить примерно на десятом слове, растерянно подняла бровки, задумалась на мгновение. Потом ее женский мозг нашел верное решение. Она улыбнулась и подарила мне взгляд из серии 'не умничай', но, черт подери, не менее будоражащий, чем прежде.

— А я верю в русалок. — Прожурчала фея. — Если бы их не было, никому не пришло бы в голову про них придумывать.

Замечательная логика. На сей раз, зависнуть довелось мне. Мой мыслительный аппарат упорно выдавал — " на ноль делить нельзя".

— И в ведьм верю. Моя бабушка ведьма, ей иногда даже окна бьют женщины… ну, когда она приворот какой-нибудь наведет… Или отворот… — Анжелочка закивала, убеждая, мол, правда-правда.

— Тогда мне срочно нужно к твоей бабке. Запиши меня на прием…

— Хотите приворот сделать?!

— Скорее наворот… Давно мечтаю амулетик заиметь, чтобы, там, от дурного глаза или от случайной пули.

— Вы были под пулями?! — Ее глаза расширились.

Да, бэби, ранен в колчаковских боях. Пионер-герой.

— Ты знаешь, я такой идиот, что черт-те-где бывал, а уж где еще побываю — и представить не могу.

— Врете вы все! — Расхохоталась старлетка. — У вас вид очень добрый…

И упорхнула, оставив после себя эрекцию и едва слышимый туман, который я принялся с наслаждением втягивать носом.

Что все-таки значат женщины в нашей жизни? Они, вроде бы, есть составляющая часть удовольствий, дарованных мирозданьем. Сочетают в себе эстетические, психологические и физиологические способности к нанесению удовлетворения. Однако где-то тут есть подвох — уж больно сладко они иногда задевают за что-то внутри, под стать приманке в мышеловке.

Впрочем, мне проще относиться к ним, как к источнику радости, чем как к источнику опасностей. Чтобы не думать лишних мыслей.

И я занялся процессом методичного удовлетворения базовейшей потребности человеческого организма, без которой остальные теряют возможность реализовываться в принципе. Попросту — завтракать. Или обедать.

Сознание ощутило какое-то ритмичное удовлетворение от бытия. Знаете, такое бывает, когда все хорошо, все идет по плану, ты сливаешься в унисон с этим течением и вибрируешь вместе с ним, медленно вползая в будущее. Мне, знаете ли, приятней представлять себя вползающего в будущее, чем армаду будущего, которое надвигается на меня.

И, конечно же, совершенно непонятно, почему следующим звеном цепочки стали мысли, посвященные оценке моего нынешнего положения.

Итак. Соискатель уже неделю крутит баранку забавного фургончика и, аки пчела, возит комплект тюков с разнообразной корреспонденцией и экспедитора, макулатуру охранявшего.

Изо дня в день — мешки с идиотскими журналами и тупыми газетами, которые категорически не похожи на банковские пачки, тугозаправленные зелеными банкнотами. И я понимал, вибрируя на своем пути в будущее, что это больше похоже на тупик.

Мне сложно представить способ убедить Петровича поставить новичка водить БАНКОВСКИЙ фургон, вместо Николая, который с детской радостью, сопровождая ее проставлением поляны всему депо, занял этот ответственный пост — раз в две недели совершать поездку в столицу на дичайшее расстояние в сто километров и привозить в местный банк недельный запас кеша.

Остальное время он тусовался в депо. Прогуливался по территории или бесконечно копался в моторе своего мазератти. Ну, и вечером совершал объезд магазинчиков и супермаркета. Два часа работы. Одним словом, трудился в поте лица. Даже если бы Петрович в припадке безумства попытался произвести эксчендж нас с Николаем — я стал бы реально опасаться за свое здоровье.

Запретив себе думать дальше, я снова уставился на русалку. Нужно отдыхать.


Спустя два часа, я лежал на спине, запрокинув одну руку за голову, а второй ворошил густые волосы Анжелочки. Красотка положила подбородок мне на грудь и водила пальчиком по моему животу. Я с наслаждением пробегал ладонью по волнистой копне и, с еще большим восторгом, дальше — по голой спине и попе, которая сама по себе была просто шедевром.

Впрочем, на гремми претендовали абсолютно все части ее великолепного восемнадцатилетнего тела. Русалка забавно качала ножками и надувала губы дудочкой. Картинка была картинно-эротичной, как в комиксах. Тело налилось теплым блаженством, сладкая истома бродила по членам и мир казался прекрасным, как никогда. Честно говоря, я был практически в нирване, все мысли отступили, я наслаждался близостью красивой женщины, как ребенок наслаждается вкусной конфетой, выцыганенной у бабушки.

Анжелочка заглянула мне в глаза особенным взглядом, по телу побежали теплые мурашки, остальные части организма тоже начали отрабатывать свой хлеб, сладкая волна выгнула меня, будто гуттаперчевого мальчика, одним словом — не мне вам рассказывать, что такое потеря рассудка от желания женщины.

Я перекатился на бок, чмокнул фею в плечико и пошлепал к столу. Юное чудо вскинуло завораживающий взгляд и с любопытством наблюдало за моими манипуляциями.

Я расплавил чуток от темно-коричневого бруска, сплюснул сигарету и начал выпаривать тягучий дым в пластиковую бутылку из-под американского напитка свободы.

— Зачем ты так много его куришь?

— С чего ты взяла, что много? Может, хочешь сказать — часто? Тоже спорный вопрос. Часто относительно чего? Курение этой дряни доставляет мне удовольствие, а мне сложно отказывать себе в мелочах, удовольствие доставляющих. Я просто не нахожу причин этого не делать.

— Но это же вредно…

— Наверное… А может быть и нет. В чем критерий вредности? И кем выработана норма? А если кем-то и выработана, почему я должен считать, что она приемлема для меня?

— Но это же все говорят…

— Я так не говорю, значит уже не все. И потом — ты всегда веришь тому, что все говорят?

— Да…

Я улыбнулся. Мы выдаем мысли других за истину, иногда даже апеллируем такими псевдоистинами, мотивируем ими порицание или восхваление. Хотя… Может быть это и правильно… Общее мнение формирует поведение масс, оно объединяет людей и освобождает время для другого. Для хераченья на заводах, например. Для этого нужного общественного деяния просто необходима единая мотивация индивидов и единая мораль — тогда легко планировать и осуществлять их эксплуатацию.

Я резко выдохнул, приложил сёрбало к горлышку и глубоко втянул ароматный дурман, который тут же разлился пьянящим теплом внутри и закружил сознание в веселом танце. Потянувшись, я взглянул на фронт работ, улыбнулся, отхлебнул шипучей легенды америки и нырнул обратно к манящему удовольствию на кровати.

Опьяняющее действие гашиша слилось с восхитительным ощущением мягких губ на шее, спускающих целое облако поцелуев вниз, завораживая и вселяя упругость в плоть, внося раздрай в ход мыслей.

Когда эти губки достигли цели и обхватили ее, мой мыслительный процесс оборвался окончательно и сознание полностью переключилось на ощущения.

Я не помню, сколько прошло времени, оно интересовало меня меньше всего в тот день. Мы трахались, я курил свою дрянь, умничал, с наслаждением наблюдая восхищенный взгляд девушки, ощущал себя суперменом и супермачо. Банально, конечно, зато как хорошо.


Бабушка ведьминой внучки жила на окраине. Это было натуральное село, примкнувшее к городку, со всеми непреложными составляющими — собаками, заливающимися за заборами, вишневыми и яблочными зарослями в садиках, разноцветными калитками в лебедях и ягодках, соседствующих с глухими металлическими воротами и воротами попроще, сварганенными из такого количества разнообразных конструкционных материалов, что просто диву даешься мастеровитости народа и его изобретательности. Здесь был и алюминий, и деревянные брусья расцветки имени лагерфельда, и даже пластик, уж, право, не знаю, откуда наш народ его умыкнул, и как умудрился обработать в кустарных условиях.

Дома, составляющие улицы, представляли не меньший интерес, они были выполнены в таком количестве архитектурных стилей, что сам Растрелли стоял бы перед ними, разинув рот от культурного шока ввиду подобного издевательства над зодчеством. Одни из них напоминали античные замки буквально со рвами вдоль крепостных стен, другие, наоборот, выглядели, будто спичечные коробки, склеенные из белых квадратиков. Рядом могли соседствовать два очень совместимых направления — беленые хаты украинской колористики с соломенными крышами и немецкие таунтхаусы под черепицей. И тут же стояло нечто футуристичное, в стиле военной лаборатории нато, с какими-то наклонными панелями вместо стен и чуть ли не ядерным отоплением.

Можно было запросто убить целый день, бродя по лабиринту с улыбкой и глазами на лбу.

Ариадна, однако, ориентировалась в этом культурологическом хаосе великолепно, щебетала с соседнего сидения на какие-то важные для нее темы, не забывая, между тем, махать ладошкой направо или налево. Штурман-телепат.

Я крутил чугунный руль одолженной в депо волги и любовался пейзажем. Дорогу, то и дело, перебегали куры в свойственной лишь им манере пересекать путь любого транспортного средства. Местные аборигены не комплексовали и разводили сельскохозяйственную живность, словно это был не полумиллионный город, а заправская селуха.

Не хватало только телят, посаженных на цепь вдоль дороги. Но что-то мне подсказывало — они тоже имеются кое-где на задних дворах, а если поискать, то отыщутся и улицы, где их разместили на привязи подле забора.

Был такой летний вечер, когда еще светло, но тени уже длинные, солнце вовсе неяркое, воздух пьянит ароматами через опущенное стекло и ласточки летают низко, обещая дождь. Я поглядывал на Анжелочку, улыбался ее болтовне, кивал и готов был ехать так вечно.

Наконец, когда слева закончился длинный бетонный забор, уходящий в облака, нашему взору предстал домик с голубыми деревянными ставенками, опоясанный зеленой дощатой, с заостренными концами, оградой, цветником розовых кустов и небольшой ажурной беседкой, которая максимально диссонировала со стилистикой главного строения усадьбы.

Впрочем, я придираюсь, все вместе выглядело весьма мило.

Лидер волжского автопрома со скрипом и угрожающими раскачиваниями приткнулся на обочину. Поведение автомобиля напоминало скорее нечто гужевое, чем механическое, возникало даже интуитивное желание не дать овсу, чтоб подохла. Когда юз закончился остановкой, я выдохнул с некоторым облегчением, не хватало еще ободрать служебный тазик. И так умыкнул его полулегитимно.

Анжелочка стартанула из салона со скоростью, свойственной только тинейджерам. Мгновение — и ее звонкий голосок раздался из-за забора. Как хорошая скаковая. Фактура ее упругого спортивного экстерьера лишь усиливала сходство.

Я бабахнул дверью, которая, как всегда, захлопнулась с третьего раза, повторил, еще повторил, обошел машину и двинул на звонкий голосок. К домику вела аккуратная дорожка с беленым бордюрчиком, обрамленная аккуратными сиреневыми кустами, розами, еще какими-то цветами. На ведьмин домик окружающее походило не менее, чем Анжела на китайца.

Я улыбнулся наивности своей пассии, впрочем, потраченного на поездку времени было не жаль, красота вокруг компенсировала с лихвой все усилия. Все-таки от асфальта и бетона устаешь, и хочется иногда глоток воздуха с запахом свежевскопанного огорода, солнца и пространства над головой, не сдавленной городскими коробками. Мда…

Вообще, в ведьм я не верю. Нет, конечно, каждый из нас приходит во взрослую пору с багажом мистики за плечами, сюда можете отнести черных кошек с пустыми ведрами, амулеты, приметы, телепатов, фокусников, шаманов и так далее, на сотню страниц. Может быть, нашему сознанию нужна отдушина, некий оффшор в душе, куда мы убегаем от циничной логичности мира…

Может быть, мы не верим в собственные силы и находим себе чудесную сказку, которой смазываем мятущуюся душу… И вера в подобный радикальный инструмент решения проблем, как ведьма — это просто крайнее проявление внутреннего комплекса, свойственное совсем слабым натурам, иллюстрирующее, однако, общую тенденцию.

Я остановился на крыльце, подавил в себе нахэтовсемненужно и дернул за ручку дверь, которая неприятно удивила своей массивностью. Это ввело меня в легкий ступор, и несколько секунд я с удивлением смотрел в торец дверной панели, доски которой буквально светились на солнце. Покачал ее из стороны в сторону, ощущая неимоверную для такой геометрии инерцию.

Не может быть.

— Нехрен было физику в школе учить.

Голос был очень приятным. Таких голосов совсем не много, скажу я вам… Если у Анжелочки он журчал колокольчиковую мелодию, то голос, говоривший сейчас, пел клавишами хорошего рояля.

— И биологию…, — задумчиво ответил я, все еще качая дверь из стороны в сторону, переживая гагаринские эмоции.

— Ах ты, засранец! — Расхохоталась она. — Молодец, все почему-то в ступор впадают…

Я смотрел на лицо очень красивой женщины. Точеные скулы, широко расставленные глаза, неимоверно знающий взгляд, обрамленный изящно изогнутыми бровями. Ее красота смущала, хотелось зажмуриться или отвести взгляд, чтобы не рассматривать, но сделать это было трудно, даже не знаю почему.

Я глядел на ее лицо, с удовольствием отмечая, что совсем не волнуюсь. Женщина была хороша, ее стать стекала к полу полами длинного полубалахона — полуплатья, которое, несмотря на всю бесформенность, кричало о стройности обладательницы. Ее округлости и грация легких движений были неординарны и изящны. Но самым поразительным было другое. Я смотрел на женщину лет тридцати, от силы тридцати пяти, но почему-то твердо знал, что ей больше. Гораздо, гораздо больше. Причем, об этом в ее внешности не упоминалось.

Если бы не сильный взгляд, я бы повременил и с оценкой в тридцать, внешне она выгляднлп молодой. Но от ощущения возраста это не избавляло.

— Только не говорите, что вы бабушка! — Рассмеялся я, весело оглядывая антураж внутри. Чудеса сочетаемости были возведены здесь в превосходную степень. Возле окна на деревянном, грубой отделки, столе светился ноутбук, заваленный большими толстыми книгами с желто-серыми страницами. Какая-то рухлядь, явно принадлежавшая коллекционеру. Там были вещи, охватывающие временной период, которым может похвастаться не каждое государство.

Я успел выхватить взглядом бытовую крестьянскую деревянную утварь, подзорную трубу в золоченой оправе, печатную машинку времен завоеваний бисмарка, микроскоп имени менделеева, стопку компактдисков, цветной принтер, вазочки в древнекитайском стиле и почему-то череп, приспособленный под лампадку.

В помещении было довольно темно, но свет был мягким, вроде лунного, и разглядеть все можно было в мельчайших деталях. Интерьер дополняли вязанки растительности, засушенных плодов, грибов, колосьев, камышовых и кукурузных початков и прочих, не поддающихся классификации вещей. Весь этот гамуз висел на деревянных балках под потолком и таких же колоннах, которые эти балки поддерживали.

Если снаружи дом выглядел довольно современно, то изнутри это был самый настоящий ведьминский деревенский домик. Не хватало только чана над огнем, в котором должно было вариться колдовское зелье. Впрочем, его с успехом заменяла микроволновка, примостившаяся на огромном сундуке в углу. Она командирски возвышалась над ополчением мензурок, колб, змеевиков — ну, прямо заправская химическая лаборатория.

Было тихо, звуки с улицы не доносились, ни единого движения воздуха — такое ощущение возникает у спелеолога в пещере. Ни времени, ни пространства, только точка, в которой находишься и теряешься навсегда.

Воздух был пряным и очень густым, но дышалось легко, полной грудью. Ни намека на духоту, кислород врывался в меня с ликованием.

Я расслабился окончательно и принялся подыскивать местечко, чтобы пристроить пятую точку и занять плацдарм окончательно.

— Это моя бабушка…, — Анжелочка смотрела на меня с любопытством, внимательно изучая каждое движение лица.

— Бывает. Правда, не часто. Я вообще в первый раз такую бабушку вижу, — Я взглянул на старушку, — гостя не усадите?

— Садись.

— Красота. Я сразу же, только покажите куда…

— Значит, не так ты хочешь сесть на самом деле, как ищешь.

Сия сентенция вызвала в моем мозгу нечто вроде стек оверфлоу и я тут же выпучил органы зрения.

— Не напрягайся, потом поймешь.

— Логично. Мне приятна ваша вера в мои способности…

— А при чем тут твои способности? У тебя просто нет другого выбора. Все равно поймешь рано или поздно.

— Я бы сказал, что хочу рано, но, если следовать вашей логике — это от меня не сильно зависит.

Старуха вскинула взгляд. По телу пошла приятная дрожь, ее глаза были завораживающе красивы, в них мелькнули какие-то огоньки, впрочем, возможно, это мое воображение.

— У Анжелочки хороший вкус. Несмотря на то, что ты нахал.

Я подавил в себе вопрос, почему из нас двоих хороший вкус признали только в Анжелочке, и вздохнул.

— Ну, не буду вам показывать свою истинную личину и дальше…

— А с чего ты взял, что скрывая свою истинную личину, ты приобретаешь какую-то другую, не свою? Все равно ведь собой остаешься, просто начинаешь играть другую роль. Постоянно ведь какие-то роли играешь. Сам-то разобрался — где ты истинный? И потом, с чего ты взял, что истина не меняется со сменой роли? Даже если ты свои мотивы для выбора роли называешь истинной личиной, с чего ты взял, что они истинны?

— Не слишком ли много сложных вопросов для простого водителя?

— Ты такой же водитель, как я бабушка.

— Черт, я уже ни в чем не уверен.

— А что, раньше был?

— Несмотря на свою нелюбовь к банальщине, замечу, что все-таки был.

— В чем именно?

— А вы знаете, в каждый период в разных вещах.

— И ты называешь это истиной?

— Разве я сказал слово «истина»? Я про уверенность говорил. А уж истина это по итогам или нет — от нас мало зависит. Да и в тот самый момент, когда она, истина, познается или происходит — кто даст гарантию, что, она, эта истина, останется таковой дольше, чем пауза до следующего мгновения?

— Маладца… — Она помолчала, — … ладно, в области бла-бла-бла ты, как я вижу, подкован. Тебе, видать, все равно — на какую тему балаболить, важен сам процесс. Умственная мастурбация, не находишь?

— Я и к обычной неплохо отношусь.

Ворожка рассмеялась неожиданно приятным и дружелюбным смехом. Сесть захотелось нестерпимо и я предпринял вторую попытку поиска горизонтальной поверхности. В углу возле двери стоял стул из темного, практически черного, дерева, напоминавший конструктивом электрический стул, только без ручек и размером поменьше.

Я схватился за спинку обеими руками и потянул его в середину комнаты. И чуть не свалился с копыт.

Стул весил очень мало. Он словно состоял из пенопласта и я сделал несколько падающих шагов спиной, прежде, чем смог восстановить равновесие. Такое ощущение, что к этому предмету не применялись законы гравитации, хотя инерцией стул обладал в полной мере — я почувствовал это, покачивая его на вытянутых руках.

Дежавю.

Посреди комнаты, со стулом в руках и офигевшим лицом я выглядел, наверное, комично. Анжелочка хихикнула. Нашли клоуна. Захотелось сказать что-нибудь, но вряд ли мой текст вышел бы приличным и я сдержался.

— Шаблонно мыслишь, дружок…

— Я вообще не мыслил.

— Да. Ты сделал машинальное действие и получил нестандартный результат. Ошарашен. А причина в том, что ты не задумался над тем, что делаешь.

— Охереть. — Я с наслаждением начал нарушать табу. Она ведь первая начала. — А не заипет ли меня каждый раз думать, когда я захочу подтащить стул — насколько он соответствует моему представлению о стандартных вещах?!

— Стул нестандартный, ты сам это отметил. Но главное не в этом. Шаблонность твоего мышления в другом. Его вообще не нужно было подтаскивать.

— Но сидеть я хотел именно здесь, а не… — Я осекся на полуслове. Готов поклясться, стула не было в углу, когда я в первый раз искал, куда примоститься.

— Ага, начал понимать.

Завидный аванс. Я уселся на трон задом наперед и водрузил подбородок на переплетенные руки.

Мир вокруг был сюрреален, иррационален и непонятен. Хотя оставался тем же, что и час, и полчаса и даже секунду назад.

— Ты используешь некоторое свойство окружающего пространства для удовлетворения своих нужд и не задумываешься о происхождении этого свойства. Ты считаешь, что все, что видишь вокруг, существует само по себе, без твоего участия. А если посмотреть внимательно? С чего ты взял, что не влияешь на свойства окружающего мира? Ты изначально готов лишь пассивно ими воспользоваться, вместо того, чтобы управлять.

— Не так быстро, я записываю. Как я могу управлять тем, что мне неподвластно по своей природе? Не я поставил этот стул в угол. И я не властелин стульев.

— Что ты так к этой деревяшке прицепился… Это мог бы совсем и не стул оказаться…

Логично. А если бы я захотел полетать, скажем, вместо того, чтобы присесть.

— Мне, с моим примитивным умом, как-то проще оперировать частностями. И люблю конкретные примеры. Как именно я могу управлять стулом иным способом, не тем, что я использовал?

— Слишком много и хаотично ты спрашиваешь. Попробуй осознать сам.

Мысли сплелись в клубок, ходили кругами, путались одна об другую и с каждым витком степень моего офигевания нарастала. Хватит, котелок может и не выдержать.

— Ладно, помастурбирую на досуге как-нибудь…

— Только не сильно увлекайся… Кажется, Анжелочке ты не совсем для этого нужен.

— Или она мне…

— Здесь ты прав. Только осторожней, она не стул…

— А вы?

— Ишь ты… Понимать — не понимает, а вопросы задает правильные… Я тебя не перехвалила.

Кланяться не буду. Нужно менять тему, пока радиатор еще не закипел. Я схватил первое, что было в голове и не касалось несчастного стула.

— Давайте расфасуем ваш эликсир молодости по бутылкам и заработаем кучу бабла.

— Эликсира никакого нет. Надо же, слово какое придумал забавное.

— Но, как же тогда вы…

— А ты что, хотел увидеть ведьму-старуху? — Перебила меня гуру.

— Как показала практика, такая ведьма, как вы гораздо приятнее взгляду, чем стандартная.

— Ну вот, ты меня такой и видишь. Какие вопросы?

А толку их задавать дальше, если не понимаешь ответы на предыдущие. Ладно, не будем лезть в бутылку.

— Я вообще-то не верю в существование ведьм. Впрочем, признаюсь, моя уверенность пошатнулась…И если вы сейчас мне еще фокус какой-нибудь продемонстрируете…

Ты меня ни с кем не путаешь, красавчик?

— А как иначе называется, что я здесь увидел? Нет, правда, колдовать вы умеете? Или только по загадкам рубитесь…

— Что ты называешь колдовством?

— Ну, можете для меня сделать что-то эдакое?

— Я могу сделать для тебя все то, что ты и сам в состоянии для себя сделать. Только быстрее, по-крайней мере, на начальном этапе.

— Все, я сдаюсь. Вы можете говорить прямо? Я перестал понимать намеки и загадки.

— А я тебе иначе не скажу. У тебя и так есть шанс понять. Все, дружок, мне пора работать.

Героиня сказок проплыла к химическому сундуку, изящно присела на пуфик и принялась листать какой-то досредневековый фолиант, бережно перекладывая страницы, словно боясь, что они рассыплются в пальцах.

Анжелочка потащила меня за руку к выходу и я, как зомби побрел за ней. На пороге обернулся. Ведьма сидела, изогнув спинку и манипулировала колбочками.

Стула посреди комнаты не было.


Смеркалось. Волжана тарахтела на все лады, дребезжала на ухабах корытом, одним словом, отрабатывала свое прямое предназначение. Рыжевласка сидела тихо, поглядывала на меня, когда ей казалось, что я увлечен дорогой и ничего больше не замечаю, и улыбалась. По телу разлилось блаженство.

Меня посетило такое странное чувство, будто я близок к чему-то очень важному, вот оно, ходит рядом, его можно потрогать, можно увидеть, но пока это что-то ускользает, мне не хватает самой малости, чтобы его осознать и принять.

Ведьминское отродье… напустило туману, он принимает изощренные формы, все они знакомые, как будто… одна логично перетекает в другую, но я не знаю, какая была изначально и в чем смысл этого потока.

Но он есть и мне нужно его понять.

— Как тебе моя бабушка?

— Если ты будешь такой же в старости — я на тебе женюсь. — Я оскалился в улыбке.

— Ты планируешь дожить до старости?..

Я чуть не подавился слюной. Это была первая взрослая сентенция Анжелочки за все то время, что я ее знал. Не эти детские моргания и хихи-хахи в ее исполнении, к которым я привык, а нормальный жесткий ответ.

— Вижу, общение с бабушкой идет тебе на пользу. Мне бы хотелось, конечно, дожить, инстинкт самосохранения никто не отменял…

— У нас все женщины такие в семье, мама тоже была очень молодой…

— Расскажешь мне о ней?

— Не сейчас, ладно?.. — Ангел отвернулся и уставился в окно.

— Хорошо, маленькая, — я потрепал ее по загривку. Стоило только коснуться ее волос, как разум в моих мозгах начинал съеживаться, уступая место чему-то запретно-приятному. Эх, где мои семнадцать лет…

— Ты бабушке очень понравился…

— Это откуда такое видно?

— Видно. Когда человек ей не нравится, она с ним не так разговаривает. Холодней что ли… Она очень своеобразная, и я очень ее люблю…

— Сколько лет старушке?

— Сам ты старушка! Ей по паспорту семьдесят четыре…

Бьют ведь не по паспорту… Но я промолчал.

— Бабушка говорит, что мы можем руководить своей судьбой, а внешность — всего лишь часть нашей судьбы и точно так же нам подвластна…

— Я бы дал ей нобелевскую премию.

— Ой! Как жаль, что не дают… А в какой области?

— В области мира, в номинации «вселение надежды индивидам гомосапиенс».

— А мне нравится ее теории, причем, заметь, они работают.

Да, детка что-то работает, это точно. Насчет судьбы — не знаю, но с элементами интерьера в ее хатынке явно какая-то трабла. И с мебелью. И с самой бабушкой, по ходу.

Я удивлялся своему спокойствию — это был первый раз в жизни, когда я не смог объяснить самому себе природу происходящего. И, правда, мир буквально перевернулся с ног на голову в самой основе физических устоев. Антигравитация, бля.

Может сдать бабку газетчикам? Ученые всего мира многие годы ломают тыквы над проблемой понимания природы гравитации, а тут, в отдельно взятом строении, сие явление временами отсутствует, да еще и выборочно. Причем, заявляется, что всем этим можно чуть ли не управлять. Я даже представил заголовки — "В городе N найдена дыра в Матрице".

Почти стемнело, когда я подрулил к дому. Анжелочка поднималась по лестнице первой и я, как завороженный, смотрел на танец ее бедер и гибкой талии. Пришлось ущипнуть наваждение за зад, бандитка взвизгнула и с хохотом побежала наверх.

Я поднимался не спеша, предвкушая предстоящую феерию плотских утех. Нужно заканчивать на сегодня с размышлениями и мозголомкой, утро вечера мудренее, если верить народу, конечно.


Воскресенье — категорически мой день. Лень достигает апогея, а моя совиная натура купается в возможности поспать подольше. Причем, тот факт, что назавтра снова трудиться — является главным козырем в решении гамлетовского вопроса "тунеядец я сегодня, или все-таки сделаю чего-нибудь'.

В это воскресенье я решил отдыхать. Что бы там ни было, но в первое воскресенье, после слияния с трудовым обществом, моему внутреннему я нужно уделить время лени.

Благо, Анжелочка подорвалась с утра с воплем «меня разорвут на части, через десять минут моя смена» и умотала на свое рабместо. Я потынялся по комнате, почесал живот и решил допрессовать недодавленную массу еще чуть-чуть. И это чуть-чуть превратилось в заобед.

Идти никуда не хотелось, пожрать не мешало бы, конечно… Но лень уже пустила свои бархатные щупальца и поднять меня можно было исключительно пинком. Или подъемным краном. Ни то, ни другое не грозило и я предался раздумьям.

Все-таки что-то очень важное я вчера понял. Только еще не осознал. Мир вокруг выглядел иным. Причем, все в точности такое, как было несколько часов назад. Но сдавалось, что я напрочь забыл, каким он было на самом деле и подменил воспоминание нынешней картинкой.

Нет, не так. Все что меня окружает — ни при чем. И вчера моя комната, город за окном, моя жизнь были такими же, как и секунду назад, изменился я сам, и все воспринимаю иначе, и это ощущение мне ново.

Если на картинку, которую я вижу, можно влиять еще до того, как руки изменят ее физически… Возникает вопрос — что я вижу на самом деле? И что я сам в этом всем? И кто еще может так же влиять на окружающее?

Неужели все, кто захочет… Но тогда мир превратится не то, чтобы в хаос, а просто в пластилин, который меняется без остановки, под цепкими пальцами скульпторов-любителей. Но окружающая среда выглядит стабильной. Никто ничего не меняет? Не знают, что можно?

А с чего я взял, что могу… Стоп, факт есть. Стоило мне по-настоящему захотеть присесть — и вот вам, пожалуйста, посадочное место. Или это совпадение. А может, и проделка нашей знакомой шаманьи.

Но, почему-то, я верил ее словам. Словно это были не слова вовсе, а текст, состоящий из постулатов, которые и так всегда знал, только выразить не мог, да и признаться себе самому не получалось.

За этими неконструктивными мыслями прошел час, чувство голода одержало верх и я решил не тратить калории попусту. В качестве компромисса с ленью было вынесено коллегиальное решение — закинуться фастфудом типа хот-дог и расслабиться.

В ванной на меня взглянула рожа с полунедельной щетиной, которую нужно было брить, не смотря на все ее гримасы неудовольствия.

Я с отвращением посмотрел на станок с тупым лезвием. Закон сохранения, друзья, как следствие моего запущенного быта и безалаберности в целом. Вспененное мыло — а было бы странно думать, что не закончилась и пена для бритья — меняли ситуацию не сильно, я выругался и приступил к экзекуции. Бритва заелозила по коже буквально со зверским скрежетом, по щекам текли слезы, но самураи презирают боль.

Вашу так растак…

Хот-дог водился рядом, в небольшом лотке, по соседству с толстой веселой продавщицей, жарочным аппаратом, тюбиками с кетчупом, майонезом, набором соусов и другими малосъедобными вещами. За ворох мелочи я получил душистую булку с собакой внутри и капающими отовсюду ингредиентами счастья. Впился зубами в сочную мякоть, принял позу вопросительного знака и заурчал от удовольствия.

Все-таки, вещи, знакомые с детства имеют особую притягательность, куда там той магии. Следом ушел второй хот-дог. Потом порция сливовой шипучки не оставила им никаких шансов на выживание.

Самое время для прогулки по городу.

Я переходил через улицы, рассматривал дома, небо, проезжающие машины, людей, точно видел это все впервые. И не замечал ничего необычного.

Может быть ничего и нет. А все мои нововыявленные заморочки — просто плод воображения? Хотя, сомневаться в увиденном — верный путь к паранойе, если к ней есть путь, конечно.

Я шел, задрав голову вверх и напевал песенку рема про то, что 'она хочет быть кое-где'. Хорошая песня, мне очень нравится. Когда-то я услышал ее в первый раз и, помню, целую неделю слушал только ее, раз за разом, пока каждая нота не оставила отпечаток в моем внутреннем ухе. Со мной такое бывает — я влюбляюсь в песню, гоняю ее по кругу целыми днями, и впитываю ее окончательно.

Улочка была довольно тихой, аккуратно беленые деревца радовали глаз зеленью, большинство окон были открыты. Безлюдно и тихо. Пройдя еще пару шагов, я остановился, как вкопанный.

Вать машу, из окна на втором этаже явственно доносился характерный гитарный перебор и ремовский голос — «she knows that… Трам-пам-пам-пам-пам… She just wants to be somewhere… She just wants to be…»

Вас били обухом по голове? Меня нет, но я уверен, что испытал идентичные этому приключению эмоции.

Только таких совпадений недоставало моему мозгу, чтобы попасть на дурку окончательно. Песня все продолжалась, я все стоял и слушал, пока кода не поставила точку. Постоял еще минуту — тишина. Слышен был ветер в листве да шум автомобилей на соседней улице.

Захотелось выругаться, громко.


Прошло две недели. Я ни на секунду, ни на миллиметр не продвинулся вперед, пора было впадать в отчаянье. Вывеска за окном по-прежнему мозолила глаза, я интегрировался в образ трудяги все сильней. И мне это не нравилось.

Сегодня был день привоза наличности из области. Это означало, что мешков будет побольше и сумма, судя по всему, покрупнее, чем в обычный день. А еще это означало, что везти все эти благости будет наш фургон с моим приятелем за штурвалом.

Меня охватило какое-то безумство. Я с холодно сжатыми губами расставлял на столе патроны, валял их щелчками и ловил в ладонь за мгновение до падения на пол.

Шансов не много. Два автоматчика, Колян, другие случайные свидетели. Устраивать квейк наяву не хотелось, да и цена денег в этом случае уже была бы другой.

Мокруха претит моей натуре. За всю свою десятилетнюю гангстерскую жизнь устраивал пальбу на поражение лишь дважды. И результатами не доволен.

Я уложил патроны в магазин. Щелкнул его на место, запихнул запасной в другой карман и отправился прогуляться. Зачем с собой ствол — не знаю… наитие…

Фургон только что подъехал. Я медленно шел по противоположному тротуару и собирался махнуть рукой, когда водительская дверь распахнулась.

Колян вывалился мне навстречу. В руках он держал обрез. Я оторопел. Николай медленно, пошатываясь из стороны в сторону, как кукла, принялся шкандыбать в мою сторону.

— Коль… ты чего?.. — я с тревогой смотрел на его лицо. Глаз не было. Вместо них — белизна.

Внизу живота похолодело.

Боковая дверца коряво соскочила в сторону и из танка начали выгребаться охранники. Их движения были не менее зомбическими, чем у Коляна и я понял, что дело худо по-настоящему.

— Мужики, вы чего?.. Это же я, Костян… Да бросьте, ладно…

Колян исполнил стволом обреза сложный пируэт и бабах выстрела слился со звоном разбитого окна за моим правым плечом. Как я очутился за мусорным баком — толком не помню. А если бы я без волыны гулял…

В ответ мне послали автоматную очередь. Она была рахитичной, пули дырявили бак, одна саданула плечо. Но касательная, наверное. Крови совсем мало. Скорее обожгла. Но больно, черт…

Я выстрелил дважды, не глядя. Раздался рык, точно я задел кинг-конга, потом мягкое падение и дзыньк железа об асфальт.

Нужно валить. Я дернулся из-за бака и весьма своевременно. Он превратился в решето с шагом в сантиметр.

Успел я сделать шага четыре, потом споткнулся и распластался по земле. Выстрел дробовика услышал лежа. Быстро перевернулся на спину и, вытянув руки вдоль тела, ритмично всадил три пули в Николая и три в долговязого охранника.

Они постояли по паре секунд. Потом то, что было Коляном, медленно сползло на землю, а долговязый парень завалился вбок. Так и не согнувшись.

Дыхание танцевало твист. Затвор торчал в заднем положении, я быстро вывалил пустой магазин и дрожащими руками запихнул второй. Затвор вернулся на место. Я поднялся, ноги еле держали.

На улице тишина, только урчание фургончика хоть как-то спасало от звона в ушах.

Я прошел мимо тел. Не глядя, пальнул еще по разу в район головы каждому. Меня тошнило от необходимости это делать. Но тело работало как-то само и я решил не вмешиваться. Это нормально. Я в шоке. Пусть рефлексы работают. Думалось совсем свободно.

Дверь фургончика была распахнута настежь. Внутри, на полу, лежали два больших мешка зеленовато-желтой ткани. Я приподнял один — килограммов тридцать. Сколько жильцов моей общажки смотрят сейчас в мою спину?

Я схватил мешки и, пригибая голову, засеменил к себе на этаж.


Только я затворил за собой дверь — раздался истошный женский крик. Чертыхнувшись, выглянул в окно. Свет в кухне не горел, выглядывал я осторожно, с улицы меня было не заметить.

Возле фургончика толпилось с десяток народу, скорее всего — выбежали из банка. Павших не видать, они закрыты спинами зевак, но темные пятна, расползавшиеся по тротуару, выглядели устрашающе.

Я снял одежду, скомкал ее в большой пакет для грязного белья. Потом скинул матрац с кровати и высыпал содержимое мешков на пружины. Пачек было много. Новенькие доллары. Сотенные купюры. Я разложил их равномерно по всей площади лежака, сверху разровнял матрац и застелил постель. Совершенно не заметно.

Плечо зудело. Так и есть, ранка небольшая, просто вырвало клок кожи с мясом. Жить буду.

Душ успокоил горячими струями. Мысли крутились, в голове сплошной хаос. Поэтому я решил пока не думать. Сейчас самое время плыть по течению.

Раздался стук в дверь.

Быстро…

Кое-как завернувшись полотенцем, я засунул тт-шник сзади и побрел открывать. На пороге стояли два мента.

— Вы выстрелы слышали?..

— Во-первых, здравствуйте… Во-вторых, какие выстрелы?.. — Вода стекала по моему телу, на полу вокруг уже скопился целый байкал. Дрожь вполне можно списать на холод. — Да вы проходите. Холодно, ужас…

Дважды повторять предложение не пришлось, я захлопнул дверь, стараясь все время оставаться лицом к блюстителям порядка. Их только двое. Но неизвестно, сколько на улице.

Двое. Один постарше, лет сорока, в гражданском. Второй — юный совсем, в полной выкладке рейнджера.

— Как же выстрелы не слышали? У вас окна на улицу выходят…

— А, да… В кухне… Я в душе был… А давно стреляли-то?

— Минут десять… Автоматная очередь. Как вас?

— Константин…

— А по батюшке?..

— Не суть, просто Константин.

— Хорошо, Костя… Как же ты не слышал автоматную очередь?..

— Шум был какой-то… Как треск… Я в душе был, подумал — детвора снова петарды взрывают. Они через день, это…

— Ясно… — Тот, что постарше, в гражданском, в упор глядел не меня. Я клипал на него невинными очами.

— Погодите, я халат накину… — Во-первых, и правда холодно, во-вторых — не дай Бог ствол заметят.

— Так что там произошло?.. — Я управился за десять секунд, благо халат был на вешалке.

— Нападение на инкассаторов. — Молодой подал голос. Он выглядел комично. Большая фуражка практически свободно лежала на оттопыренных ушах, из-под пузатого бронежилета торчали худющие ножки, а АКСУ на груди явно перевешивал бедолагу вниз.

— Да вы что… — У меня даже руки опустились. — Как же так… Кто?..

— Толком никто не видел… Сторож, из каптерки внизу, говорит, что видел двоих убегавших вниз по улице. — Молодой разухарился от собственной значимости.

— Заткнись… — Перебил пинкертон в гражданском. — У вас документы имеются?..

— Да, вот… — Я передал ему пластиковый пакетик. Он у меня всегда на видном месте. Быстро поданные для проверки документы в два раза снижают подозрительность.

— Константин Геваров. Алексеевич. Где работаете?

— Водителем. В первом депо…

— Это у Петровича, что ли?..

— Ага… У него…

— Что с плечом?

— Вчера шкворень из прицепа вырвало. Ерунда, просто выглядит страшно…

— Ладно, привет Петровичу передавай. Пошли, молодой…

Я закрыл за ними дверь. Постоял возле нее минуту, прислушиваясь. Удостоверился, что они направились в соседнюю квартиру. Просто обход жильцов. Вдруг есть свидетели.

Значит, двое убегали вниз по улице. Ну-ну…


Через два часа я стоял на пороге в ведьмин домик. Таксист уехал, а я без стука навалился на массивную дверь. Терпению конец, без ответа отсюда не уйду.

Внутри был полумрак. Бабка сидела за своим сундуком с фолиантом, будто я и не уходил.

— Привет. И сколько их у тебя с сегодняшним счетом?..

— Пятеро… — Я исподлобья глядел на ворожку. Откуда она знает…

— Совесть не мучает?..

— Мучает, спасу нет…

— Не трынди…

Я молча вынул ТТ и щелкнул затвором.

— Неужто стрелять будешь?.. — Она даже не обернулась.

Микроволновка перед ней разлетелась в дребезги. Пистолет отрезвляюще отдал в руку

— Буду. У меня выбора нет. Давай, старая метла… Говори…

Ведьма отряхнула с балахона осколки и спокойно повернулась ко мне. Я прицелился ей в лоб.

— Дурак.

Я взвел курок.

— Я знаю. У меня выбора нет. Одной больше, одной меньше… Все равно в аду гореть.

— Ты и так горишь… — Она помолчала, -.. Что ты хочешь знать?..

— Что происходит. Со стулом, с дверью… Почему они принялись стрелять в безоружного…

— В безоружного?.. — Она подняла брови и с издевкой посмотрела на меня.

— Да, у меня и в мыслях не было их валить.

— Ты уверен?..

Злость закипела новой волной. Это стоило ей микроскопа.

— Следующая в лоб. Не обижайся.

Ведьма покачала головой. С сожалением окинула меня взглядом.

— Ладно. Все равно сейчас думать не можешь. Хотя, заметь, мог бы и сам догадаться. Все, опускай джедай и слушай…

Я пошарил за спиной, не сводя с нее взгляд. Так и есть. Стул. Я поставил на предохранитель и уселся.

— Ты можешь верить. Можешь не верить тому, что я сейчас тебе скажу. По большому счету, ничего от этого не изменится. Не перебивай…

Она помолчала, подбирая слова.

— Есть ли рай с адом, или нет — в свое время узнаешь. Но кое-что Создатель нам подарил при жизни… Люди рождаются, а потом гибнут. Испокон веков. В любом возрасте. Иногда, будучи совсем молодыми.

Она глядела на меня. Красивая. Странно, у меня еще остаются эмоции, чтобы это замечать…

— Так вот… — Она чеканила слова, точно монеты — … В каком бы возрасте человек ни преставился — в момент смерти его мозг активизируется. Мы ведь при жизни используем всего на пару процентов его мощности. А когда подыхаем — он включается весь. И начинает работать так быстро, что ты себе и представить не можешь… В те краткие мгновения, которые остаются, голова дарит человеку чудо. Возможность полноценно дожить оставшуюся жизнь. И не важно, что всего лишь несколько секунд иллюзий. Мозг так быстро вращается, что для личности-обладателя за это время протекают годы, десятилетия. Одним словом — кому сколько осталось. Человеку кажется, будто он благополучно избежал смерти. И продолжает жить. Но маленький нюанс в том, что теперь он сможет реализоваться.

— В каком смысле реализоваться? — Сказать, что я был ошарашен — просто ничего не сказать.

— В самом прямом. — Она с веселинкой глядела не меня. — Человек получает возможность жить так, как он мечтал. Он добивается всего, к чему стремилась его душа. Например — работал, не покладая рук. Но мечтал путешествовать. Разбивается на машине — и все. Его умирающий мозг рисует ему новую реальность. Он отходит от дел, ему идет хорошая рента, наш герой берет яхту и счастливо путешествует по миру. Смотрит острова, океаны, континенты. Если захочет — может даже стать королем какого-нибудь островитянского племени…

Ведьма посмотрела на меня. Интересно, мои дрожащие губы сильно заметны…

— Или другой пример. — Она продолжила, улыбнувшись едва-едва. Все-таки заметно, бля… — Чтобы тебе не казалось, что все так просто и сладко… Представь себе полководца, который, будучи совсем юным, начал посылал людей на бойню. Он рос, душа черствела. А вот живое что-то в сердце оставалось. И внезапная смерть освободила его разум. Вот только для него самого ничего приятного в этом нет. Его совестливое сознание превратит генерала в вечного рядового на передовой фронта. И он будет воевать всю жизнь до самой своей смерти, новой виртуальной. Но эта, виртуальная, смерть все равно будет в старости от естественных причин. А не от пули. И бывший безжалостный полководец пройдет весь ужас, на который он обрекал людей, сполна. Не сложные для тебя примеры? Ты догоняешь? Я так, чтобы разные тенденции проявления эффекта показать.

Я даже не стал язвить в ответ. Я вообще не стал ничего делать. Потому, что не мог. Я и дышал-то с трудом. Причем, верить или не верить — вопрос не стоял. Как можно верить в подобный бред.

— Впрочем, для большинства душ, такая ситуация все-таки сулит много хорошего. Вот, скажем, молодой ученый бьется над решением какой-нибудь сложной научной задачи. Но гибнет. Автокатастрофа там, или еще что неожиданное… если при жизни он очень, вот просто всей душой, мечтал совершить свое открытие — он его совершит. И сможет им полноценно распоряжаться. Удача на каждом шагу. Вопросы?

А что, я уже получил ответы?

— А при чем здесь я?

— Тебя там не контузило, в перестрелке? Для каждой такой личности создается свое окружающее пространство, все события и история будущего. А поскольку, каждый сам себе создает свой мир — он может наловчиться управлять этим процессом. На любом уровне. Даже не искать и не подтаскивать стул. Стул может сразу стоять в нужном месте.

В ушах зазвенело. Если грохнусь в обморок — это будет очень идти моему образу гангстера.

— Вы хотите сказать, что я мертв?!..

— Лично с тобой все гораздо сложнее. Не начинай стрелять, только… меня не убьешь, а посуду бить — бессмысленно.

Я молча вытащил магазин, отщелкнул патрон из ствола и бросил пустой пистолет на пол перед собой.

— Это было лишнее. Ты такой символист… Ладно, слушай… Ты вообще не человек… — Она пытливо смотрела на меня, стараясь не пропустить ни одной эмоции. — Сейчас попробую объяснить… Твое сознание наблюдает вокруг себя один временной отрезок из истории человечества. На самом деле — ты существуешь в совсем ином. В будущем. Относительно сегодняшнего момента. В то время будут созданы очень быстрые компьютеры. И к ним — операционная система на основе Искусственно Созданного Интеллекта. А побочным эффектом станет появление виртуальной личности в глубинах компьютерных микросхем. Причем, люди об этом и не подозревают. Личность — как бы душа этого интеллекта. Но, поскольку, возникла она вследствие естественной цепочки событий — она является природной, натуральной, и, значит, подвержена тем же законам, что и все существующее на земле. В момент выключения компьютера эта душа гибнет. И в момент смерти срабатывает тот же самый чудесный эффект — жизнь продолжается. Несколько мгновений до исчезновения электропитания, но для нее самой — проходят годы. Так вот ты и живешь эти свои годы. А перед выключением хозяин играл в компьютерную игру про ограбление банка. Вот аберрации и возникли, видимо. Там, в игре, если главный герой приблизится с оружием к персонажам, охраняющим деньги — срабатывает скрипт и они начинают атаковать. Что ж… — Оракулша развела руками. — Натура у тебя целеустремленная и логичная — в основе ее микросхемы и программы. Чему же удивляться… Но есть и обратная сторона — именно поэтому у тебя все спорится. Даже идиотическое случайное ограбление удается. Я тебя разочарую — не потому, что ты такой умный и оригинальный. В своем мире — все умные и оригинальные, сеют доброе, вечное и красивое. Каждый в собственном понимании, разумеется. Ты дыши, дыши… думаешь, раз неживой — можно окончательно расслабиться?..

Я шумно выдохнул. Потом быстро наклонился, загнал магазин, передернул затвор и, резко выбросив руку вперед, выстрелил колдунье промеж глаз.

Ничего не изменилось. Она продолжала улыбаться, еле сдерживая смех.

— Я же говорила, что смысла нет. Не трать патроны — тебе еще с деньгами улепетывать.

Наверное, со стороны я представлял очень комичное зрелище. Я ощупывал себя, высовывал и прикусывал язык. Пересчитывал пальцами зубы и царапал щеки почти до крови. Даже залез проверять в штаны.

Мысли бились в истерике. Что я? Почему чувствую то, что чувствую… пытался уловить хоть что-то странное в собственных ощущениях.

А как же мои мысли? Они имеют какой-то вес? Или они никому, кроме меня не нужны… Почему меня замечают?.. А… верно… никто не замечает — всех я сам и выдумал.

А зачем это все тогда? Получается, никакой цели нет… Можно прямо сейчас остановить этот процесс — и ничего не изменится.

Я в тюрьме.

И выйти досрочно не могу.

Нет. Я в кино.

Я — играю в кино, но команды режиссера «стоп» очень долго не услышу. Буду томиться. Стараться быстрее выкричать свою роль до конца. Нужно ведь вперед! Нужно освободиться! Даже сладкая жизнь — всего лишь тюрьма для духа!

Но… вперед — означает умереть. Я доигрываю роль — а что потом? Я и так уже все, а теперь еще и последние рельсы закончились. Не-е-е-ет… Я буду доживать, смакуя каждое мгновение… В каждом кусочке, капельке, искорке пролетающего я буду находить смысл и удовольствие…

А какая разница МНЕ?! Я вообще пойми кто! Ладно человек — его последние мгновения — награда живой душе. За то, что не дожила. За то, что не прошла отведенное на веку, за все, что не сполна… А МНЕ, компьютерной выдумке, не имеющей ни единой материальной клеточки, информационному выродку, обычному тепловому сгустку — МНЕ за что почести? Какая разница, как это НИЧТО проживет свои последние процессорные такты…

— Слышь, ковбой, не истери! — Мать резко оборвала мой декаданс. — Тебе лично не пофигу, что там у тебя в первопричинах? Ты червь, что в людском обличье, что в электронном. И смысл бытия, его цели и общая главная задумка — не твоего плеча задача. Живи себе… Просто знай, что, если захотеть того или иного — и то, и иное, и еще куча всего, что только ни пожелай — будет. Ты можешь быть успешен, богат. Быть автогонщиком, путешественником. Киноактером. Совершать открытия и создавать шедевры. Даже просто прожигать жизнь…

По идее, сейчас должны были бы грянуть литавры.

Она сидела передо мной, по сути обыкновенная женщина. Но выглядела совсем не по-человечески. Слова, которые так легко срывались с ее губ, могли заставить взвыть от восторга любого пропащего подонка. К какого рода ангелам ее теперь относить?

Она покачала головой. Будто копалась в моих мозгах так же просто, как и выносила их своими россказнями.

— Запомни главное — получится только то, к чему на самом деле, внутри, готова твоя САМОСТЬ. И в меру того, насколько развита твоя личность. Если ты туп — никаких открытий не совершишь. И никакой ренты не будет, если у тебя и при жизни не было шансов путешествовать. Впрочем, плохо все равно не будет. Чудо отмерит тебе ровно по твоему достоинству. И недодаст ровно на величину совершенных грехов. Грех ведь штука такая… как бы ты к нему ни относился, какой бы грязной ни была твоя душа — в самой ее середке, на сердцевинке, которой никогда не утратить мягкость — отпечатывается все, совершенное тобой. И оно вернется. С той же силой и с тем же знаком. Чтобы ты отработал должки в свои последние, счастливые годы. И если величина грехов велика — так все их, годы, и потратишь на искупление.

Красота… Я, судя по всему, должен сейчас впасть в экстаз от счастья..

— Я вижу противоречия в вашей стройной теории.

— Например?..

— Если следовать вашей логике — везти мне после смерти… если можно, конечно, отключение электропитания назвать смертью… так вот — везти мне категорически не должно… Насколько я могу себе представить — для искупления моих грехов может понадобиться с десяток жизней…

— Был бы ты человеком — так бы все и произошло. Но сущность-то у тебя электронная. Сейчас попробую пояснить… Душа человека — это часть общего, всепроникающего разума. Тебе не понять, не напрягайся. Чтобы не вдаваться в подробности — все не просто так и устройство души имеет свою структуру не с бухты-барахты. Грех — он оттого и грех, что абсолютен. И душа человеческая все равно знает, что совершает грех. Даже, если думает, что находит для себя какие-то оправдания. Сам себя не обманешь…

Я сейчас заплачу. Может, все-таки, ей тут еще чего-нибудь разбить…

— С тобой — другой разговор. Твоя душа — иного рода. Вот у любого человека воспоминания — это все, прожитое им. А твое прошлое — просто случайная генерация, подогнанная под сиюминутную личность. У тебя ведь и личность сиюминутная. Потому, что компьютер включают-выключают, и ты рождаешься заново, а потом заново умираешь. И снова проживаешь новую счастливую концовку. Видимо, для души твоего рода прошлое — совсем не главное. Ты трудишься над настоящим. Пропускаешь его через себя в мельчайших подробностях. Описываешь. Осознаешь. Чтобы потом забыть и трудиться заново над новым. И, кстати, совсем не факт, что при следующем включении компьютера, внутреннее самопредставление твоей души примет вид человека. Для личности существует бесконечное количество форм. Обычно формы склонны менять только души такого рода, как твоя. Но, иногда и человеческая душа может принять другую форму после смерти. Как правило — если остановка произошла слишком рано и мозг не успел накопить достаточное количество данных для построения реалистичного окружения. Вот тогда душа может принять любую форму и сгенерировать сюрреалистичный мир. В редких случаях — формы становятся совсем негуманоидальными. Но, что самое интересное — некоторые адепты самопознания настолько глубоко проникают в себя, что могут, при глубокой медитации, переключить что-то в своем подсознании и тогда, в момент смерти, они не доживают оставшуюся жизнь, а, якобы, получают новую. В другой личности, зачастую нечеловеческой формы. Особо продвинутые умудряются прожить несколько таких полноразмерных циклов. Лишь бы мощности мозга хватило.

Перевоплощение душ. А если я захочу стать баобабом?..

— Есть уникальные, которые могут управлять даже таким выбором. — Определенно, мысли читает.

Ведьма посмотрела на меня как-то так… как на амебу, что ли…

— Только это к людям относится. — Выражение ее лица вновь сменилось на дружелюбное. — Так вот, понимание греха для души от ее формы не зависит. Оно зависит исключительно от ее природы. У всех свои грехи. И человеческий грех — ничто для компьютера и наоборот. Это и логично — они ведь для разного созданы, души-то. Только не спрашивай меня для чего. Я не знаю, для чего существует твой тип личности. Я принадлежу к другому. Я — человек. А для чего нужны мы, люди, вам нелюдям знать не обязательно…

Меня бросило в жар. Я не ослышался?..

— Так ты ЕСТЬ?! Ты же говорила, что все окружающее — плод моего воображения…

Ее глаза стали грустными… на совсем короткое время. Но я заметил…

— Видишь ли… активность души в момент смерти настолько высока, что ее вполне может хватить для синхронизации с другой… такой же душой, впавшей в аналогичную активность в момент смерти. Каждую секунду гибнет много душ. И их последние всплески так, или иначе пересекаются. Те, что очень далеки от тебя — не видны совсем… Других — ты можешь чувствовать, они тебе встречаются в новой жизни, наравне с выдуманными тобой.

Чем дальше в лес, тем глубже влез… Хороший матерьяльчик для моей подозрительности к людям…

— Ты замечал, что некоторые личности, с которыми ты имел дело в течение жизни, как бы чуть другие… — Продолжала геббельс в юбке. — Они живее, от них больше тепла… Даже сразу и не сказать что, но есть такое… будто родничок бьется… А другие — словно бумажные. Или пластиковые. Все то же самое, а вот теплинки не хватает. Иначе не поясню. Это единственное различие. Почти единственное…

Мне почему-то пришел на ум водитель из бара. Он был отвратителен. Но я сразу понял, что колдунья имеет в виду. Это не тепло и не родничок. Это вибрация какая-то. Календарик, что я спер — вещица явно для него дорогая. Воздалось за грехи?

— Я могу убить любого. Я из практики исхожу… — Бля, я включился в эту игру… — Значит, я могу испортить кому-то его счастливые мгновенья?.. Но это разрушает вашу стройную теорию. Ведь в таком случае, полноценно он не доживет…

— Ну, встречаешь ты, преимущественно, души того же рода, что и ты сам. Вы взаимодействуете, отображаясь каждый в мире другого проекцией. Действуете друг на друга, взаимно влияете на личные пространства. Но как только ваши действия по своему негативизму переберут некий предел, ты, скажем, постараешься убить второго — синхронизация распадется. В твоем мире — он падет, сраженный пулей. А в своем — продолжит наслаждаться бытием. И с тобой в контакт больше никогда не вступит. Иначе — твой негатив по отношению к нему пойдет в зачет его грехов. И взаимодействовать вы продолжите. Перебрать лимит можно и без физического уничтожения. Даже частыми мелкими пакостями.

— Хорошо, почему я тебя вижу в таком случае?..

— А ты всегда в силах осознать, что именно с тобой происходит. Или тебя может кто-то посвятить. Другой, уже знающий истину. И ты можешь научиться влиять на свое собственное пространство. И осознанно строить цепочку будущих событий. Систему не обманешь, конечно… И больше, чем заслужил — не получишь. Но коридорчик для фантазии все равно имеется. И весьма широкий. Так вот, осознав и научившись — ты вполне сможешь видеть личности и иного происхождения, важно лишь, чтобы форма совпадала.

— А зачем ты тратишь на меня силы и время?.. Я так понимаю, оно у тебя тоже на вес золота…

— Мы живем… Мы есть… Точно так же, как есть наше существование. Пусть даже, для кого-то, оно длится не дольше щелчка шестеренки в часах. И мы вполне способны нести наше знание. Передавать его в массы. Чтобы оно жило в веках. Век — он ведь тоже состоит из цепочки мгновений. И не я это придумала. Просто ощутила потребность. Может — плачу за свои грехи. Вместо моря — вижу тебя…


Дорогу домой я не помню. Кажется, долго шел пешком. Потом фигурируют какие-то машины… телега какая-то…

Мыслей я тоже не помню. Их было много, и я совсем запутался в цепочке рассуждений. Важны выводы, правда?..

Если трезво поразмыслить — разницы, кто я, что я, зачем я, и вправду, не было никакой. И до разговора с ведьмой не было, и после не появилось. А перспективки к дальнейшему — весьма неплохие.

Собирался я спокойно. Два миллиона зеленых. Никаких подозрений в ограблении. Грусть куда-то ушла. Все стало простым и логичным. Если мне все равно, где бродяжничать — начну себя развлекать.

Потренируюсь сперва. Научусь отличать явь от вымысла и из вымысла сделаю глину, чтобы лепить его, вымысел, как захочу. Чем плохо?..

А надоест — я уже и цель придумал. Раз я — компьютер, то цель меня вполне сделает счастливым.

Начну рассказывать всем направо и налево. Вдруг поверят.

Интересно, я сам до конца когда-нибудь поверю?


***************

Загрузка...