История одной войны

Деревья исчезали одно за другим. Бесшумно и оттого еще более страшно в упавшей на лес мертвой тишине огромные стволы проваливались под землю, которая источала дымы; почва обугливалась на глазах, и по этой снедаемой внутренним жаром земле он бежал и бежал, цепенея от ужаса, и никак не мог убежать — до тех пор, пока в холодном поту не просыпался от собственного крика.

Кошмар начинался всегда одинаково: Андрей видел себя мальчишкой лет пяти, который сбежал из дому и теперь стоял довольный на опушке леса. Лето было в разгаре, солнечные зайчики яркими золотыми сполохами метались среди буйной зелени. Взгляд мальчика привлекал лежащий на траве осколок стекла на него падал луч солнца и, преломившись, уходил в землю. А спустя какое-то мгновение вокруг начинали проваливаться деревья. Земля стонала, испоганенная огромными дырами; из них вырывались исполинские столбы дыма, и вот уже почва под ногами горела и покрывалась язвами, а ребенок бежал, глотая пересохшими губами горький воздух. Жгучее солнце злым демоном пылало в небесах, дым застилал горизонт… Крик рвался изнутри, но кричать Андрей не мог, ибо по странной логике понимал, что остался один на Земле; и все это продолжалось до бесконечности, потому что даже проснувшись, он либо трясся остаток ночи от страха, либо, если все-таки засыпал, все начиналось снова.

Он кинулся к водке как к спасению. Однако алкоголь, похоже, потерял былую власть над ним: Андрей почти не пьянел, и лишь после изрядной дозы как-то сразу глухо проваливался в забытье, из которого выныривал в тот же кошмар. По настоянию жены посетил психиатра, но тот ничем не сумел помочь. Транквилизаторы на несколько часов убивали тревогу, рождая надежду на избавление, но только до следующей ночи.

Жизнь в промежутках между кошмарами не несла в себе ничего, кроме мучений. Оставались, правда, еще наркотики, однако, раз попробовав, Андрей чуть не сошел с ума, так как подстегнутое опиумом подсознание придало его сну такую убийственную яркость и развернуло знакомый сюжет в цепь столь отвратительных подробностей, что, очнувшись, Андрей навсегда потерял вкус к подобным вещам.

Мало-помалу он перепробовал все. Единственным результатом этих экспериментов стал разрыв с женой, и теперь, осунувшийся и похудевший, с красными, слезящимися от бессонницы глазами, он жил один в своей старой квартире, стараясь по возможности ничего не трогать.

На работе его пока еще терпели (тем более что зарплату все равно не выплачивали вот уже четыре месяца), но после ухода жены Андрей окончательно опустился, и жизнь его стала напоминать существование марионетки, не известно зачем и как обретающейся на Земле.

Как-то раз, возвращаясь домой, по обыкновению погруженный в мрачные фантазии, он поскользнулся, упал и поранил руку. Рассмотрев порез и обнаружив в нем маленький осколок стекла, Андрей выругался — да так и замер с открытым ртом. Постепенно его взгляд обрел осмысленное выражение; он закрыл рот, зажимая рукой порез, и внимательно изучил осколок.

Дома Андрей залез в шкаф и с удовлетворением обнаружил потрепанный, но крепкий еще мешок, в котором жена хранила когда-то клубки шерсти.

Вечером того же дня из подъезда выскользнула странная фигура. Она воровато огляделась по сторонам и скрылась в соседнем дворе. Часа через два она вернулась, сгибаясь под тяжестью ноши.

На следующий день Андрей повторил свою вылазку, а вскоре это вошло в привычку. Он вряд ли смог бы объяснить даже самому себе, почему поступает так, и все же день за днем с каким-то маниакальным упорством покидал свой дом, прихватив с собой мешок, и через несколько часов возвращался с тяжелой ношей, которая затем незамедлительно перекочевывала на помойку.

Объяснялось все просто — Андрей собирал битое стекло. Вскоре его начали узнавать соседи. Лихорадочным блеском в глазах и суетливостью движений этот добровольный дворник сильно смахивал на сумасшедшего, но был безобиден, и люди его не боялись, а дети даже забавы ради помогали подбирать осколки. Стекло блестело на мостовой, нагло щерилось из выбоин асфальта, россыпью сверкало на задворках популярного в районе магазина, хрустело на детской площадке.

Андрей истово боролся с ним. Довольно скоро двор возле его дома был очищен, и как-то раз Андрей решился уйти подальше. В ту ночь у него появился друг. Друг оказался глухонемым и объяснялся при помощи знаков, однако вскоре Андрей научился понимать его, и вместе они существенно расширили сферу деятельности. Почти сразу же партнеры натолкнулись на «коллег» — пожилую пару, катившую битое стекло в потрепанной детской коляске. Старик рассказал Андрею, что полгода назад у них чуть было не погиб семилетний внук. Причиной страданий ребенка был кусочек стекла, по нелепой случайности вонзившийся мальчику в вену. С тех пор супруги видеть не могли ничего стеклянного.

Вскоре ряды добровольных борцов со стеклом снова пополнились. Теперь их было уже семеро; к ним привыкли и за глаза называли «стекольщиками».

Движение начинало приобретать характер массового помешательства. Все чаще можно было видеть людей, поодиночке или небольшими группами ползающих по земле, как жуки. Появляться на улицах со стеклотарой стало небезопасно. Нет, никто никого не бил, однако стоило какой-нибудь компании собраться выпить и закусить, как неизменно возле нее останавливался «стекольщик», садился на землю и не спускал с них глаз, чем, несомненно, лишал алчущих изрядной доли удовольствия. Дождавшись, пока компания освободит тару, он аккуратно складывал ее в свой мешок, разворачивался и молча уходил, никак не реагируя на насмешки. При попытках прогнать или побить его самозваный борец за чистоту быстро исчезал, но минут через десять возвращался, и не один. Постепенно всякие распития на улицах прекратились.

Целыми группами барражировали «стекольщики» у пивных баров, ларьков и казино. Вначале совсем неприметные, они постепенно внушили к себе уважение. Понятно, что вскоре ими заинтересовалась милиция. Но арестовывать их оказалось совершенно не за что: ни разборок, ни митингов «стекольщики» не устраивали; у них не было штаба и какой-либо политической организации. Их идеологические пристрастия оставались невыясненными. Они, казалось, вообще ничем не интересовались, кроме свой фобии; постоянно и неотступно следовали за всяким, кто нес стекло, и не отставали до тех пор, пока оно не перекочевывало в их мешки.

Люди в городе начали избегать стекла. В магазинах портились бутылочные молоко и кефир, в то время как те же продукты в бумажных пакетиках мгновенно исчезали с прилавков. В заводских столовых рабочие выстраивались в длинные очереди за компотом в пластиковых стаканчиках, но никто не желал пить чай из стеклянных стаканов. Во всех офисах с глаз подальше убирались хрустальные вазы, а на смену им ставились порою безвкусные, но ни у кого не вызывающие протеста изделия из пластмассы и дерева. А на городских свалках росли груды стекла.

Странная, безмолвная война велась почти повсеместно. «Стекольщиков» совершенно не волновали стекла в домах и автомобилях. Напротив, к ним относились бережно, и если такое стекло все-таки разбивалось, то осколки аккуратно вынимались и складывались в мешок, а само стекло как можно скорей заменялось новым. Но все же с каждым днем в городе появлялось все больше пустых оконных рам, забитых фанерой или просто заткнутых мешками с тряпьем.

Стекольные фабрики агонизировали. Никто не бастовал, нет — на их продукцию просто не было спроса, и рабочие уходили. Люди были готовы на все, лишь бы не иметь дела ни с чем стеклянным. Психиатры, исследовавшие новую фобию, непонятным образом сами оказывались пораженными ею и пополняли ряды «стекольщиков».

Ненависть к стеклу начинала приобретать признаки пандемии.

Мало-помалу на Земле прекратились всякие международные конфликты. Заседания в штаб-квартире ООН посвящались теперь почти полностью решению одного вопроса: как избавиться от стекла? На обсуждение других проблем просто не оставалось времени.

Пять ведущих научных институтов мира независимо друг от друга начали поиск материала, который мог бы заменить стекло. Громадные средства, прежде без следа поглощаемые ВПК, инвестировались в поиск материала-заменителя и утилизацию громадных завалов стеклянного боя, образовавших к тому времени внушительные крепостные стены, в несколько рядов опоясывавшие индустриальные центры. Через несколько лет заменитель был найден. Прозрачнее любого стекла, он не мутнел со временем: солнечные лучи мягко преломлялись в нем, не вызывая неприятных ощущений. Если его разбивали, он тут же превращался в пыль.

Наступил период великих социальных преобразований. В необычайно короткие сроки стекло было полностью изъято из обращения. Начал меняться и облик планеты — города становились чище и тише, одна за другой исчезали свалки стекла и вместе с ними исчезало выражение отчаяния, застывшее на лицах людей.

В один из теплых весенних дней Андрея, привычно сидящего в старом кресле в полубессознательном состоянии, неудержимо потянуло в сон. Вяло сопротивляясь, он встал и налил себе еще одну — седьмую по счету с утра кружку черного кофе. Донес ее до стола, вновь уселся — и спустя минуту, так и не выпив ни одного глотка, заснул. День перешел в вечер, вечер в ночь, и наконец наступило утро, а Андрей все спал в той же позе. Спал крепко и без единого сновидения.

…Вселенная дышала вечностью и чистотой. Как всегда, мягко сияли отраженным светом планеты, сверкали звезды, и только в спектре Земли наблюдались еще отдельные затемнения.

Галактический дворник вздохнул и принялся за консервные банки.