Отделавшись от должности уполномоченного, Василий Ефимович еще глубже окунулся в своё хозяйство. Он решил обзавестись второй веялкой так это дело и выгодно и удобно. Взяв с собой Вань, они съездили в Арзамас и оттуда привезли на телеге новенькую веялку, которых в хозяйстве Савельевых стало две. Управившись с сенокосом за неделю, с Казанской, мотовиловцы приступили к жнитву. Савельевы с серпами в руках, дружно налегли на широченный загон, млея под палящим солнцем, обливаясь потом заканчивали жнитво.
– Вот это жарища! Уши палит! – вытирая пот со лба рукавом рубахи, томно проговорил Василий Ефимович.
– В жнитво почти всегда так! – с улыбкой на лице отозвался Иван Федотов, жавший со своей семьей по соседству от Савельевых, – у меня рубаху-то хоть выжимай, пот так и льёт, – добавил он.
– Беспрестанно пьёшь, а вода то потом выходит! – вступила в разговор Дарья.
– Мы восейка траву в болоте косили, день тоже был жаркий как нынче, так трава за один уповод сохла, – перевёл разговор на тему прошедшего сенокоса Иван.
– Да, скоро Ильин день и лето на убыль пойдёт, – заметил Василий.
– А всё же дело бают, что в заготовленном сене до ильина дня, пуд мёду, а после пуд навоза, – полушутливым тоном добавил Иван, – я это сам на себе испытал. В позапрошлом году, мне вовремя то не довелось сенокосничать, так я после Ильина дня два воза накосил, и сено то было не то! – сокрушенно дополнил Иван.
От изнурительной жары и надоедливой жажды, люди совсем изнемогая, частенько поглядывают на застрявшее в небесной вышине солнышко, млея размышляют; скоро ли оно с полдён склонится.
Василий Ефимович, подойдя к телеге и вытащив из-под влажной накошенной еще утром травы бочонок с квасом, припал к нему, стал впивать в себя прохладный ядрёный квас. Напившись он сподсосью втянул в себя капельки с усов, обтёр усы и рот подолом сатиновой рубахи, с которой он не расставался ни в сенокос, но в жнитво; не снимал её с себя боясь сожечь тело.
– А как бы дождя не было! Грыжа у меня что то ноет! – нарочно громко провозгласил Василий, чтобы услахал Иван.
– Дождик не дубина, а мы не глина, на размоет! – шутливо отозвался Иван.
– Дождь намочит, а солнышко высушит! – высказалась и Дарья.
– Только бы граду не было, а то рожь может выбить; она вон как созрела, – с опаской сказала Любовь Михайловна.
– Не дай бог! – отозвалась Дарья.
– Эх, восей, бают в городе и крупный град был! Отдельные градины с крупное яйцо были, – с тревогой в голосе вступился в разговор Фёдор Крестьянинов, жавший неподалёку.
Засиневшая в стороне неба туча и грозно громыхающий гром прошёл стороной, на задев поля где жали Савельевы, Федотовы и Крестьниновы. Через два дня жнитво было закончено и люди приступили к свозке снопов.
Отец, подавая Ваньке снопы, бросает их в телегу, а Ванька торопливо тормошась по телеге укладывает их рядами. Когда воз почти готов и в него уложено более двухсот снопов, отец заходит на другую сторону воза и найдя неправильность в укладке воза, с бранью обрушивается на Ваньку: – У тебя, что косы глаза-то! Не видишь, что воз-то наложил на тот бок! Вот двинуть подавалками по боку, будешь в перед знать! – грозно обещает отец за недогляд. Ванька виновато молчит, он старается сдержать себя, чтоб не промолвить ни слова в своё оправдание, ибо любое слово может вконец разозлить отца и тогда его угроза превратиться в явь. Укладка воза закончена, снопы на возу пригнетёны, воз увязан. Поехали! Почти всю дорогу, шедший сзади воза, Ванька потаённо шепчет молитву и желает, чтобы всё обошлось благополучно, чтобы воз не свалился в дороге.
– Ну-ка, иди проведи лошадь под узцы, чтобы правые колёса по глубине колеи проехали, а я с боку упрусь, толкну – воз то справлю. Только гляди, вон на ту кочку не наедь, тогда воз неминуемо свалится.
Ванька с тревогой на сердце и с молитвой в душе берёт Серого под узцы и весь напрыжившись от волнения ведёт лошадь там, где указал отец. Всё прошло благополучно, колёса телеги проехали по глубокой колее; с боку, упёршись в колючие головы снопов, отец несколько исправил кособочесть воза. Дорога пошла под гору, колёса весело перестукиваются, Ванька снова идёт сзади воза у него легко на душе.