Итоги № 6 (2012)

Вы жертвою пали / Политика и экономика / В России

Согласно официальной статистике правоохранительного ведомства, каждый седьмой гражданин нашей страны или его близкие становились жертвами уголовных преступлений. При этом огромное количество потерпевших не могут чувствовать себя в полной безопасности даже после того, как преступники найдены, арестованы и осуждены. В ближайшее время на рассмотрение в Думу будет передан разработанный правозащитниками и юристами проект федерального закона «О потерпевших от преступлений». О том, что может поменяться в плане защиты интересов граждан от криминала, «Итогам» рассказала один из авторов нового закона член Общественной палаты РФ Ольга Костина.

— Ольга Николаевна, почему вы решили обратить внимание на эту проблему? Неужели наши люди никак не защищены?

— В отличие от Европы и США у нас нет законов, которые оберегали бы и защищали жертву преступления. Есть, конечно, формальный статус потерпевших, он даже прописан в УПК, существует и статья 52 Конституции, содержащая тезис о том, что государство предоставляет жертве право на доступ к правосудию и компенсацию причиненного вреда. Но на самом же деле реальной помощи со стороны государства — ни правовой, ни социальной, ни какой-либо другой — мы пока не ощущаем. С начала модернизации правоохранительной системы, стартовавшей четыре года назад, в местах лишения свободы находилось около 900 тысяч человек. В настоящее время регистрируется где-то до 3 миллионов преступлений в год, и, по данным Генпрокуратуры, это ничтожная цифра в сравнении с реальной. Ежегодно обращаются в следственные органы и органы полиции порядка 22 миллионов человек. В целом, если откинуть ложные сообщения, ежегодная цифра преступности в России колеблется от 11 до 15 миллионов совершенных преступлений. При этом количество граждан, пострадавших от тяжких преступлений, — от 2 до 3 миллионов человек в год. И я задаюсь вопросом: если на сегодняшний день у нас в местах лишения свободы находятся где-то 700 тысяч человек, а количество зарегистрированных тяжких преступлений сохраняется на уровне миллиона, то где еще 300 тысяч преступников? И каково их жертвам?

— Ваши предложения?

— Когда мы изучали зарубежные законы по этой тематике, а они написаны очень внятно и жестко, обратили внимание на две принципиальные причины, объясняющие, почему в Европе и США уделяют такое серьезное внимание потерпевшему. Во-первых, именно с заявления жертвы начинаются преследование преступника и пресечение преступления, то есть жертва или свидетель — это главный двигатель уголовного правосудия. Поэтому принципиально важно, чтобы сам человек заявлял о том, что он стал пострадавшим или он знает о том, что кто-то другой пострадал. Соответственно в обмен на сотрудничество гражданин получает от своего государства компенсацию, безопасность, уверенность в том, что он может быть защищен. Государство поможет ему восстановить здоровье, силы, нервы. Когда жертва не защищена, она часто просто боится идти в полицию или суд, ведь случаи давления со стороны преступников на потерпевшего не единичны.

Во-вторых, это право на информацию: жертва имеет право знать все, что происходит во время следствия, и то, что происходит с осужденным преступником в дальнейшем. То есть даже решение о возможном выходе осужденного при условно-досрочном освобождении должно быть согласовано с жертвой. Эти принципы мы взяли за основу нашего закона. И есть еще один очень важный момент — компенсация жертвам преступлений. Для этого мы предлагаем создать Национальный компенсационный фонд, из которого будут выплачиваться средства.

— Но разве сейчас нет практики компенсаций жертве за счет преступника?

— Есть, но существующие законы не позволяют взимать штрафы, потому что в местах лишения свободы в большинстве своем заключенные не работают или работают за копейки. И средства эти в первую очередь тратятся на их содержание и уплату налогов. Жертве не остается ничего. За рубежом, например, существуют внебюджетные, но государственные фонды, которые компенсируют расходы в тех случаях, когда преступника сразу найти невозможно либо преступнику нужно время, чтобы изыскать средства. В этом случае государство изымает средства из денег, нажитых преступным путем. Проводится конфискация имущества самых разных преступников — начиная от экономических и заканчивая насильниками. Так формируются фонды, которые идут на профилактику преступности и поддержку жертв преступлений.

— Не будут ли в таком случае нарушаться имущественные права преступников и их родственников?

— Конечно, нет. У большинства из них есть деньги, есть имущество, но отчуждать его насильно государство, естественно, не имеет права. Но мы убеждены, если бы родственники тех, чья вина уже доказана в суде, знали, что они заплатят компенсацию, и чем быстрее это сделают, тем больше шансов получить меньший срок и выйти на свободу, такая ситуация была бы более здоровой. А на сегодняшний день мы имеем то, что имеем. Вот, например, последний случай, который разбирался в Общественной палате. В прошлом году в одном из регионов неким асоциальным персонажем был жесточайшим образом избит ребенок, которому нет и четырех лет. Мы пока точно не знаем, что привело к такой вспышке насилия, но мальчик изуродован полностью — у него сломаны ребра, разорвана прямая кишка. И пока волонтеры, врачи борются за его жизнь, человек, который это сделал, преспокойно переписывает имущество на родственников. Это означает, что, как только дело дойдет до суда, у него не будет ничего. А мальчик, которому нужна длительная, возможно, пожизненная реабилитация, окажется предоставлен воле судьбы. Именно поэтому все, что касается причинения вреда здоровью, жизни, обязательно должно компенсироваться. В той же Европе, например, в таких случаях на имущество подозреваемого до суда накладывается арест. Делается это для того, чтобы он не мог его реализовать в случае, если вина будет доказана.

— Неужели вам кажется, что в современной России найдутся совестливые преступники, которые готовы будут компенсировать жертве ее страдания?

— Кто-то готов. Помню историю в Екатеринбурге, когда жертва и преступник стояли рядом в суде. Мужчина, работавший частным охранником на вокзале, пресекая преступление, выстрелил в пол из травматического оружия и попал женщине рикошетом в ногу. У нее оказалась раздроблена кость, предстояло делать серию операций. Мужчина, конечно, вылетел с работы, лишился лицензии, попал под суд, но за это время нашел другую работу и начал выплачивать по своей воле пострадавшей деньги. На суде они стояли рядом и просили любое наказание, кроме тюрьмы, потому что из мест заключения он не смог бы платить пострадавшей. Но, к сожалению, у нас жертв в этом случае не слышат — мужчина все равно получил свои пять лет и поехал за колючку. На что теперь будет лечиться женщина, непонятно.

— Как должна рассчитываться сумма компенсаций?

— Шкала стоимости рассчитывается из социальных государственных параметров. Например, после теракта в Домодедово власти Московской области распорядились, чтобы детям, оставшимся без попечения родителей, выплачивалась пенсия в 14 тысяч рублей вплоть до совершеннолетия. Пенсия, кстати, в таких случаях выплачивается в 20 странах Европы. Но только наше государство берет с потолка размер выплаты — мы не имеем расчетной шкалы, как во всем мире. Сколько стоит, условно говоря, жизнь, потеря кормильца? Сколько стоит лечение болезни? У нас выплачивают компенсации по критериям: «громкий теракт», «громкое преступление», «опасность социального скандала». Людям затыкают рот разными суммами денег, кому-то платят сто тысяч, кому-то — миллионы. Это значит, что есть люди одного сорта, а есть другого. Именно поэтому и необходимо создать Компенсационный фонд. Получателями средств фонда должны стать жертвы тяжкого преступления, получившие увечья, или родственники погибших, которые зачастую остаются на иждивении.

— Есть у вашей инициативы противники?

— Желающих сознаться в презрении к жертвам открыто пока нет. Но есть довольно странные позиции. Например, Минюст написал в отзыве, что тюрьма должна исправлять, а не содействовать компенсации вреда. Или Совет при президенте по развитию гражданского общества и правам человека во главе с Федотовым заявил, что для УДО и раскаяние не должно быть обязательным…

— Что конкретно вы понимаете под термином «соблюдение прав пострадавших»?

— Это юридическое сопровождение жертвы на всех стадиях процесса. В первую очередь речь идет о квалифицированной юридической помощи и информировании пострадавшего. Согласитесь, на сегодняшний день в России далеко не все имеют возможности получения такой помощи. К тому же потерпевшие не всегда имеют доступ к материалам дела в отличие от того же обвиняемого, например. А потом оказывается, что из дела пропали важные документы и вещдоки, преступник и следователь сговорились, а жертва приходит в суд и не понимает, что творится за ее спиной. Многие граждане, которые к нам обращаются, жалуются — они не в состоянии сориентироваться в суде.

Можно даже сказать, что против жертв преступлений в наших инстанциях сформировался целый фронт. Как-то один деятель из МВД мне доказывал, что согласно виктимологии — науке о жертвах преступления — жертва сама виновата в том, что с ней случилось. А вот в уголовных законах Германии, Великобритании содержатся четкие указания полиции о том, что они обязаны помогать жертве. В нашей стране ситуация не сдвинется с мертвой точки, пока не будет прописано в инструкции для полиции, что потерпевшему нужно помогать и что за отказ от оказания помощи последует наказание. Как правило, потерпевший в России — это раздавленный человек, растерянный, испуганный, и обращаться с ним можно как угодно, ни в одном законе не прописана ответственность за отказ в помощи жертве преступления. Пока же заучили только то, что подозреваемого нельзя бить, надо дать ему позвонить. Это можно считать самым крупным достижением последних лет.

— На каком этапе сейчас находится законопроект?

— Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин уже ознакомил с ним премьер-министра Владимира Путина, и его резолюция на документах нам известна: поручено «проработать и доложить». На данный момент собраны замечания, в дальнейшем, возможно, мы внесем какие-то коррективы и будем обращаться в Госдуму, Совет Федерации с предложением о принятии закона. Кстати, в этих органах у нас уже есть большая, пока, правда, эмоциональная, поддержка, и я надеюсь, получится успешно продвигать закон. Конечно, скептики и противники говорят, что принятие этого закона приведет к перегрузке следственных органов — придется разъяснять каждой жертве ее права. Однако я часто общаюсь с сотрудниками прокуратуры и следственных органов, и, как мне кажется, в настоящее время они гораздо больше загружены бумажной работой, которая не приносит пользы никому.

Я была недавно на коллегии московского управления МВД, где выступал столичный прокурор и указал на то, что сохраняется уклонение от регистрации преступлений. Зачем? Все просто: это позволяет отмахиваться от назойливой жертвы, когда полицейские видят, что перспектив раскрытия нет или крайне мало. Однако и полицейские, и представители следственных и судебных органов говорят: если бы система встала с головы на ноги, тогда и сроки наказания были бы другие, и тюрьмы были бы заполнены теми, кого действительно стоит изолировать от общества.

Григорий Санин

Ека­те­ри­на Мас­ло­ва