Иван Иванович Пущин

Иван Иванович происходил из старинной дворянской семьи. Он родился в 1798 году и тринадцатилетним мальчиком (в 1811 г.) был отдан в знаменитый Царскосельский лицей, из которого вышло впоследствии столько известных литературных и общественных деятелей. Уже в стенах лицея в Пущине пробудились самые живые общественные интересы, а знакомство с кружком передовых русских людей того времени (Муравьевы, Бурцев, Колошин, Семенов), как знакомство в ту же эпоху лицейского товарища Пущина, славного русского поэта Пушкина с Чаадаевым, закрепило и оформило взгляды вступавшего в жизнь юноши. По окончании лицея Пущин прослужил некоторое время в гвардейской конной артиллерии, но, будучи вскоре принят Бурцевым в известный Союз Благоденствия, решил на деле проводить идеи Союза в жизнь. С этою целью он сбросил с себя блестящий мундир гвардейского офицера и принял должность судьи в Московском надворном суде. Нужно вспомнить предразсудки того времени, чтобы оценить все значение поступка Пущина и всю силу его убеждений.

Это был протест против той общественной среды, к которой Пущин принадлежал по рождению и воспитанию, желание идти по пути к «опрощению», так сказать, демократизации личной жизни, шаг в том направлении, по кото рому впоследствии и, конечно, гораздо дальше, чем Пущин, шло многое множество представителей русской интеллигенции…

Поступком Пущина многие люди его круга были шокированы, объясняя непонятный факт в лучшем случае чудачеством Ивана Ивановича, желанием его пооригинальничать, и лишь небольшой кружок лиц понимал те морально-политические мотивы, которыми руководствовался он в своем решении. В числе таких немногих был и Пушкин, писавший, обращаясь именно по этому поводу, к Пущину:

Тут надо остановиться немного на отношениях Пущина к Пушкину. Будучи, как уже сказано, лицейским товарищем знаменитого поэта, Пущин и по выходе из лицея поддерживал с ним самые дружеские отношения. Когда Пушкин находился в ссылке в деревне, Пущин посетил изгнанника, и Пушкин этого никогда не забывал.

писал Пушкин в «Годовщине 19 октября».

Вступивши в тайное общество, Пущин раздумывал не принять ли в число его членов и Пушкина, который подозревал, что его друг скрывает от него какую-то тайну и очень на него за это обижался. Колебался же Пущин не потому, чтобы образ мыслей Пушкина отличался чем-нибудь от образа мыслей будущих декабристов, а по двум другим основаниям: во-первых потому, что, ценя в нем громадный литературный талант, боялся подвергать его риску, неизбежно связанному с деятельностью в тайном обществе и, во-вторых, потому, что молодой поэт отличался в то время склонностью к ветренному образу жизни, и это обстоятельство заставляло членов тайного общества воздерживаться от предложения Пушкину вступить в число его членов.

«Преследуемый мыслью, что у меня есть тайна от Пушкина и что, может быть, этим самым я лишаю Общество полезного деятеля, – рассказывает в своих записках Пущин, – я почти решился броситься к нему и все высказать, зажмуря глаза на последствия», но тут Пущин, как нарочно, встретил отца Пушкина Сергея Львовича, который рассказал Ивану Ивановичу о какой-то новой проказе молодого поэта и тем отвратил Пущина от его решения.

Из записок Якушкина известно, как страстно желал Пушкин вступить в число членов тайного общества (встреча Якушкина с Пушкиным в имении декабриста Давыдова Каменке) и потому, сделай ему Пущин предложение, оно было бы, без сомнения, принято поэтом с величайчайшею радостью.

Случайная встреча Пущина с Сергеем Львовичем помешала такому предложению и тем, – кто знает, – быть может, спасла для России великого Пушкина от эшафота, каторги или Сибири…

В 1828 году Пущин был в Читинском остроге. «Что делалось в это время с Пушкиным, – пишет в своих записках Пущин, – я решительно не знаю. Знаю только и глубоко чувствую, что Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Муравьева (добровольно последовавшая в Сибирь жена декабриста H. М. Муравьева) и отдает листик бумаги, на котором неизвестною рукою написано было:

Отрадно отозвался во мне голос Пушкина. Преисполненрый глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнаньи. Увы, я не мог даже пожать руку той женщины, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного, может быть, другим людям и при других обстоятельствах. А Пушкину, верно, тогда не раз икнулось. Наскоро, через частокол, Александра Григорьевна проговорила мне, что получила этот листок от одного своего знакомого пред самым отъездом из Петербурга, хранила его до свидания со мной и рада, что могла, наконец, исполнить порученное поэтом. По приезде моем в Тобольск в 1839 г. я послал эти стихи к Плетневу. Таким образом они были напечатаны (в «Современнике» за 1841 г.), а в 1842 г. мой брат Михаил отыскал в Пскове самый подлинник Пушкина, который теперь хранится у меня в числе заветных моих сокровищ».

Но возвратимся к Пущину еще свободному, Пущину – судье, Пущину – общественному деятелю, Пущину – члену тайного общества.

Гуманный образ мыслей, горячее, отзывчивое на страдания ближнего сердце и благородный, решительный характер завоевали Пущину «почтение граждан». Даже Греч, тот самый Греч, который дал в своих «Записках» столько несправедливых характеристик многих декабристов, отозвался о Пущине такими строками:

«Иван Иванович Пущин, один из воспитанников Царскосельского Лицея первого блистательного выпуска, благородный, милый, добрый человек, истинный филантроп, покровитель бедных, гонитель неправды. В добродетельных порывах для благотворения человечеству вступил он на службу безвозмездно по выборам в уголовную палату… Он выстрадал слишком тридцать лет в Сибири… Память об его уме, сердце и характере и глубокое сожаление об его несчастьи останутся навеки в глубине души моей!..»

Строки, несомненно свидетельствующие о завоевании Пущиным «почтения граждан».

Когда Союз благоденствия был закрыт и в Петербурге возникло Северное Общество, Пущин тотчас же вступил и в него.

Им, по свидетельству кн. Оболенского, был принят в Общество Рылеев, – обстоятельство, имевшее, как известно, в судьбах Общества важное значение.

Принимая деятельное участие во всех начинаниях Общества, Пущин особенно горячо интересовался постановкою в нем вопроса об освобождении крепостных крестьян. Известно, что по вопросу о том, на каких именно основаниях следует освободить крестьян, среди декабристов существовали различные мнения. Во второй редакции конституции H. М. Муравьева по этому поводу говорится следующее: «Земли помещиков остаются за ними. Дома поселян, с огородами оных, признаются их собственностью со всеми земледельческими орудиями и скотом, им принадлежащим». На полях этой рукописи другою рукою написано: «ежели огород, то и земля». Существует мнение, что замечание это принадлежит Рылееву, но В. И. Семевский, путем тщательного сличения почерка, пришел к заключению, что замечание «ежели огород, то и земля», сделано на рукописи Пущиным.

Пущин много занимался пропагандою в обществе идеи освобождения крестьян. В статье В. И. Семевского «Крестьянский вопрос в России во второй половине XVIII и первой половине XIX века» находятся такие, основанные на подлинных показаниях декабристов, строки:

«В своем показании, в январе 1826 года, Пущин говорит: «в начале прошлого 1825 года, не находя никаких средств к распространению Общества и желая хоть несколько содействовать к общему благу в духе оного, я учредил в Москве из своих знакомых союз, имеющий целью личное освобождение дворовых людей. Обязанность члена состояла в том, чтобы непременно (курсив, – замечает В. И. Семевский, – в подлиннике) не иметь при своей услуге крепостных людей, если он в праве их освободить; если же он еще не управляет своим имением, то по вступлении в управление оного, непременно должен выполнить обязанность свою. Сверх того, при всяком случае, где есть возможность к освобождению какого-нибудь лица», члены союза обязывались «оказывать пособие или денежное, или какое-нибудь другое, по мере возможности». Из этого видно, что мысль об освобождении крестьян и желание так или иначе реализовать ее в жизни постоянно заботила Пущина.

В декабре 1825 г. Пущин находился в Москве, но, узнав о замыслах петербургских товарищей, тотчас же, не взирая на нежелание его служебного начальства дать ему отпуск, поскакал в Петербург.

Здесь он принял, между прочим, участие в том совещании заговорщиков 13 декабря, на котором Рылеев предлагал Каховскому убить императора Николая, и это обстоятельство, несмотря на то, что о нем Пущин в действительности ровно ничего не знал, было поставлено ему судом в особо тяжкую вину. Не будучи военным, Пущин не мог быть, конечно, и особенно полезным непосредственно в деле возмущения войск против Николая, но он старался принести maximum пользы тому же делу и проявил в этом кипучую энергию. Так, того же 13 декабря, не взирая на множество других дел и хлопот, он нашел время написать в Москву члену Тайного Общества Семенову письмо, из которого «Донесение следственной коммиссии» приводит такие строки:

«Нас, по справедливости, назвали бы подлецами, если бы мы пропустили нынешний единственный случай. Когда ты получишь это письмо, все уже будет кончено. Нас здесь 60 членов. Мы можем надеяться на 1500 рядовых, которых уверят, что Цесаревич не отказывался от престола. Прощай, вздохни о нас, если и проч.». «В заключение, – продолжает «Донесение», – он (Пущин) поручает Семенову показать его письмо генерал-маиорам Фон-Визину и Михаилу Орлову, коих, по старым связям и образу мыслей, вероятно, внутренно считал благоприятствующими видам Тайного Общества».

Конечно, можно иметь многое против фразы о 1500 рядовых, «которых уверят, что Цесаревич не отказывался от престола», но это уже вопрос об оценке революционной тактики всех петербургских декабристов, а не лично Пущина. Так сложились обстоятельства, так решило Общество, а не он, и Пущин стремительно бросился вперед, к заветной цели, к свободе родины, к той «заре пленительного счастья», ради восшествия которой соль земли русской готова была на какие угодно жертвы.

И когда, вместо невзошедшей над Россией «зари пленительного счастья», взошел незабвенный Николай, она, – эта соль земли русской, – мученической смертью на эшафоте одних из своих членов и тридцатилетним пребыванием в угрюмо-холодной Сибири других, сумела заставить замолкнуть всякое злословие…

Данными следствия установлено, что заговорщики хотели принудить сенат опубликовать особый манифест о созыве депутатов для выработки конституции Российского Государства. Составить такой манифест было поручено Батенкову, а доставить его в сенат должны были тот же Батенков, Рылеев и Пущин.

В день 14 декабря Пущин принял прямое участие к событиях на сенатской площади и выдержал на себе в числе других убийственное действие картечи. «На другой день его сестра зашивала шубу, пробитую во многих местах картечью». Так рассказывает сам Пущин, говоря о себе в третьем лице.

Преданный Верховному Уголовному Суду, Пущин был признан виновным в следующих преступлениях:

«Участвовал в умысле на цареубийство одобрением выбора лица, к тому предназначенного, участвовал в управлении Общества, принимал членов и давал поручения, лично действовал в мятеже и возбуждал нижних чинов».

За эти деяния Пущин был приговорен судом к смертной казни через отсечение головы. По конфирмации смертная казнь была заменена ему бессрочными каторжными работами, но, прежде чем отправить его в Сибирь, он был заключен в Шлиссельбургскую крепость, где и пробыл до конца 1827 г. После этого его отправили в Читинский острог.

Дальнейшая жизнь Пущина уже мало отличается от жизни всех других его соучастников. Он пробыл в каторге до 1839 года, а затем был водворен на поселение в города Тобольской губернии, сначала Туринск, а потом Ялуторовск.

В своей книге «Декабристы в Западной Сибири» Дмитриев-Мамонов пишет о поселенческой жизни Пущина, на основании находившихся в Тобольске оффициальных об этом сведений, такие строки:

«Во время четырнадцати-месячного пребывания в Туринске, как доносил туринский городничий и как показывали тобольские губернаторы в ведомостях о лицах, состоящих под надзором полиции, Пущин, «кроме чтения книг, ничем не занимался». По переводе же в Ялуторовск, по донесениям местной администрации, он, кроме чтения книг, занимался хозяйством.

Первые годы пребывания в Ялуторовске Иван Иванович жил вместе с Е. П. Оболенским, занимая просторный дом купца Бронникова, но когда Евгений Петрович женился, то Иван Иванович поселился один на квартире. Климатические условия Сибири вредно действовали на его здоровье», почему он ходатайствовал о переводе его из Туринска в Ялуторовск, в город с лучшими климатическими условиями, что и было ему разрешено. «Во время шестнадцатилетлетнего пребывания в Сибири, – продолжает Дмитриев-Мамонов, – Иван Иванович аттестовался, как полициею, так и тобольскими губернаторами, лицом, отличающимся «хорошим поведением». По воспоследовании всемилостивейшего манифеста 26 августа 1856 года Иван Пущин выбыл из Сибири в Россию».

Жизнь в России ознаменовалась для Пущина, между прочим, его женитьбой на вдове его умершего товарища и соузника Фон-Визина Н. Д. Фон-Визиной. По свидетельству кн. М. Н. Волконской, Фон-Внянна вышла замуж за Пущина, когда ей было уже 53 года от роду.

Находясь в России, по просьбе одного из своих друзей, Пущин написал «Записки», касающиеся его отношений к Пушкину. Эти записки были напечатаны в март-апрельской книжке журнала «Атеней» за 1859 год. («Журнал критики, современной истории и литературы, под редакциею Е. Корша»), но, по обыкновению, с цензурными купюрами, восстановленными только заграницею в герценовской «Полярной Звезде» за 1862 год. Так обстояло дело до 1899 года, когда Л. Н. Майков издал свою известную книгу «Пушкин – биографические материалы и историко-литературные очерки». В книгу эту вошли полностью и Записки И. И. Пущина.

Кроме этих записок Пущин написал также, по некоторым данным, совместно с Е. И. Оболенским, очерк под заглавием «14 декабря». Очерк этот был напечатан в изданном Герценом сборнике «Тайное общество и 14 декабря».

Наконец, в кн. III «Русского Архива» за 1879 г. было напечатано письмо Пущина к директору Царскосельского лицея Е. А. Энгельгарду (от 1845 г.). В письме этом Пущин живо и ярко рисует свое подневольное существование в Ялуторовске.

И. И. Пущин скончался 3 апреля 1859 года в сельце Марьино близ Броннице Московской губернии и похоронен в Бронницах около старого собора.

Таков краткий очерк жизни и деятельности одного из замечательнейших русских людей, действовавших на арене общественной жизни второго и третьего десятилетия XIX в., друга поэта, так страстно желавшего видеть «народ неугнетенным» и «отечество свободой просвещенным», борца и мученика за Россию, за блого и счастье родного народа.

Тяжкия испытания не сломили его благородную натуру.