Из жизни воспитателей

Сначала я кое-что поясню. Раньше мы писали планы от руки в больших тетрадях. Не толстых общих, а в больших, формата А4. Мы их называли амбарными книгами. План на один день занимал всегда два листа, как-то втискивались не зависимо от возраста детей. Все коротко, по существу и понятно. Занимало это счастье от силы час рабочего времени.

Потом в целях облегчения нашего труда вели компьютеры. Теперь планчик на день занимает минимум пять листов. Тратим весь тихий час или берем домой, что чаще всего и происходит. Планы в таблицах, удобно: копируешь нужный день и меняешь. Все. Кроме зарядки. Действительно, полегчало.

Сидим с напарницей, пишем. Она у меня тогда только пришла после колледжа, и я ее учила. Написали за два часа. Довольные. Есть время подготовиться к занятию и даже несколько минут на чай. Живем. Закрываю файл, выскакивает «сохранить?». А зачем? За разговором машинально нажимаю «нет». Немая сцена.

Напарница кричит: «Я все помню!». У меня тоже склероза нет. Давясь смехом, в четыре руки быстро набираем текст: я — на кнопочках, она орудует мышкой, как мысли друг у друга читаем.

К черту все физминутки и игры — не успеваем. Прогулку тоже решили не трогать. «Наблюдение за природой». Пойдет. Управились за полчаса! И схватились за занятие.

Недели через две перечитываю и чувствую, как брови у меня уползают куда-то в область затылка. Молча, беру планы и несу напарнице. Читает, непонимающе смотрит на меня: «Все нормально».

Прочерчиваю ногтем по наблюдению: расширять представления детей о листопаде, закреплять знания об основных приметах осени и так далее, плюс ход самой прогулки. Потом перелистываю и ставлю палец на дату. Двенадцатое ноября. Снег давно выпал.

Это еще ничего. У нас как-то летом музыкальный руководитель подрабатывала. А что вы хотите: все в отпусках. Человек, с двадцатилетним стажем, между прочим, работал в две смены, это двенадцать часов с перерывом на обед в десять минут во время обеда вместе с группой, если хочешь горячее. Причем эти минуты растя-а-агиваются, потому что то одному надо помочь, то другому. Обстановка понятна?

После отпуска читаю планы, чтобы знать, что было. Вхожу в курс дела. Вхожу. Вхожу. Пока не понимаю, что что-то не так. Вхожу заново. Опять не понимаю. Вроде все правильно, грамотно, профессионально, но что-то не то.

Через две недели приходит методист и смеется: «Кто записался?».

На дворе август, а в наблюдениях написано:

«Прочитать детям стихотворение:

Белая береза под моим окном….»

Продолжать?

«Принакрылась снегом,

Точно серебром…».

Это для тех, кто не помнит Есенина.

Еще. Читаю собственную писанину: «расчистить с детьми дорожки от снега». В июне?

«Рассмотреть с детьми скорую помощь». Вот так, без кавычек. Дальше — интереснее: «Закрепить представления о труде строителей». Какие они у нас разносторонние личности, однако.

Игра «Ловишки». Дети бегают, ловят друг друга. Все просто и понятно. Цель: «упражнять в произношении звука ш». Страшно подумать о содержании игры: кого должны были изображать мои дети, чтобы уложиться в то, что я написала?

До компьютеров такого не было: сказывается результат копирования, но как весело теперь методистам, когда они начинают все это проверять!

«Предложить родителям пометить детскую одежду, чтобы не терялась». Так и представляется собачка у деревца. Это тоже мои перлы.

Можно продолжать до бесконечности. Но береза мне нравится больше всего.

У меня была старшая группа.

После Пасхи в группу вбегает мальчик и громко кричит, потрясая чем-то в руке:

— У меня золотые яйца.

До сих пор не могу забыть выражение лица младшего воспитателя.

Распределение ролей на утренник. Бараны, козлы и козы. Костюмы красивые, поэтому дети рвут роли друг у друга из рук. Пришлось идти на компромисс и делать трех баранов, двух козлов и козу. Как говорить родителям — не знаю.

«Ваш сын будет козлом». То, что надо. Великолепно! С такими мыслями выхожу в приемную и выдаю эпохальную фразу:

— Вы у нас на утреннике будете козликом, — и, видя вытянувшееся лицо папы, быстро поправляюсь, — Ваш сын будет козликом.

Папа ответил в стиле, в смысле, не выбился из общего диалога:

— Лучше я буду козликом. Что мелочиться?

Люблю родителей с юмором.

Сыну не досталась роль петушка, и он кричит на всю приемную, прыгая на скамейке:

— Хочу быть петухом! Хочу быть петухом!

У папы сдают нервы, и он громко восклицает:

— Да будешь ты петухом, будешь. Еще вся жизнь впереди!

Две мамы, дознаватели, между прочим, медленно сползли по шкафчикам на пол.

На новогодний утренник родители проявили недюжинную фантазию и выдумку, придумывая костюмы для детей. Искренне восторгаемся мушкетерами, феечками, пиратами, и принцессами. Прекрасно! И ни одного бетмена, супермена и прочей ерунды.

Но тут из общего строя выбивается мальчик. Минут пять пытаемся определить, кого он изображает: красная шапочка с околышем, красные штанишки, красная жилетка и борода. Дед Мороз? Так и не поняв, спрашиваем:

— Ты кто?

Лучше бы не спрашивали, потому что стало еще непонятнее.

— Я гомик! — с гордостью отвечают нам.

!!!!

— Гномик, — переводит мама.

А мы на него почему-то даже и не подумали.

Можно посмеяться и над нашей зарплатой. Среди воспитателей очень давно ходит такой злой анекдот еще брежневских пор. Кто не помнит Брежнева, напоминаю, что это такой мелкий политический деятель времен Аллы Пугачевой. Это тоже цитата из анекдота. А, может быть, и не Брежнев, а Горбачев, но суть от этого все равно не меняется. Пусть будет Горбачев.

Так вот, сидит Горбачев со товарищами и думает, на чем бы сэкономить. И тут кто-то, не помню кто, предлагает:

— А давайте сэкономим на воспитателях — будем платить им половину зарплаты. Они перестанут ходить на работу и детские сады закроют. Сколько средств освободится!

Сказано — сделано. Проходит время, Горбачев спрашивает:

— Ну, как?

— Да никак, Михаил Сергеич, — отвечают ему, — ходят на работу.

— Так давайте совсем не будем платить.

Сказано — сделано. Проходит еще время, Горбачев снова спрашивает:

— Ну, как?

— Так все равно ходят, — отвечают ему.

И тут кого-то осеняет:

— А если с них за вход брать?

Сказано — сделано.

— Ну, как? — спустя время спрашивает Горбачев.

— Так ведь платят, Михаил Сергеич, — отвечают ему.

Так и живем — платим за вход.

Сейчас мои дети уже подготовишки, и я иногда захожу к ним в гости узнать последние новости. Перед Новым годом я первый раз в жизни видела утренник со стороны. До этого как-то все не получалось — то я в роли, то ведущая. Бог мой, кем я только не была! Медведем, Петрушкой, Хлопушкой, мачехой, Лешим, Королевами всех мастей, Зимушкой, Весной, разбойником, цыганкой, Снеговиком и даже Дедом Морозом. Это если навскидку вспомнить.

После того, как на развлечении почти полчаса пришлось сидеть в коробке в костюме Буратино в качестве сюрпризного момента, я до вечера щеголяла рельефным следом от резинки, на который крепился нос, а ноги зверски затекли, поэтому весело выскочить, как задумывалось по сценарию, не получилось. Больше всего это было похоже на судорожные подергивания разбитого ранним параличом мальчика со свернутым на бок длинным носом, с трудом выползающего на свет божий. Но я старалась.

Один раз из меня сделали Снегурочку, но после дружно пришли к выводу, что, не смотря на внешность, хулиганские роли мне удаются больше всего, особенно неподражаема Баба-яга. Можно выпускать без грима, настолько вживаюсь в роль, даже шамкать начинаю, как старуха. Самая прикольная роль: забыл слова и можно смело сослаться на склероз, почесав в затылке, или сделав грозное лицо, пригрозить страшными карами. Пока грозишь — слова обязательно вспоминаются, или их кто-нибудь подсказывает, если уж совсем все плохо.

И сразу вспомнился давний выпускной моей любимой группы. Участвовали в нем все вплоть до нянечек, потому что ролей было огромное количество. Вояж по сказкам: «Шапокляк», «Простоквашино», «Колобок», «Чунга-Чанга» и так далее. Сложно, но интересно — жуть!

Роли распределены, некоторым даже по две досталось, но завис Шарик и Корова. С первым разобрались быстро, сплавив мне (обойдемся одним ведущим), со второй возникли проблемы — где взять костюм? Кризис (спасибо Горбачеву), денег нет, но повеселиться хочется, поэтому берем толстенный картон от коробки и рисуем на нем морду коровы с вот такенными рогами. Повязываем сверху платок с бахромой, пришив к нему кокетливую челку из пряжи, в рот вставляем ромашку, на двух добровольцев одеваем валенки и накрываем их разноцветным покрывалом с хвостом. Готова.

Я думала, мы умрем от хохота во время репетиций: «корова» путалась в копытах и хвосте и стихотворно ругалась, когда с нее сползало покрывало, к которому потом пришили завязки. После этого буренка стала худа, как новорожденный месяц, так как настолько откормленных женщин в нашем детском саду не было, но тут в чью-то золотую голову пришла идея о подушках, и корова резко набрала вес (почему-то сразу возникла мысль о мясокомбинате).

Час икс. Все сотрудники заняты, поэтому попросили всех родителей забрать детей пораньше, и детский сад пуст. С нашей группой проблем нет — она выпускная, кроме одного ребенка, которому в школу в следующем году. На утренник родители оставаться не захотели, отложив на следующий год. Мы их немного не поняли: ребенок-то ходил вместе со всеми, почему бы не проводить друзей, но спорить бесполезно. Я убегаю гримироваться, а нянечка закрывает входную дверь на крючок и говорит папе, чтобы выходил через внутреннюю, показывает, и тоже убегает — скоро ее выход. Папа кивает, мол, все понял, беспокоиться не о чем. Прекрасно.

Утренник идет на ура. Зрители лежат, стены трясутся от хохота.

В самый разгар праздника кто-то из детей кричит Шапокляк: «Ты обманываешь!». Она же отрицательный герой, всех дурит, всем пакостит. Среди родителей возникает заминка, кто-то грозит чаду пальцем, но умница Шапокляк останавливается, через плечо окидывает доброхотов уничижительным взглядом — разве можно наказывать за честность? — и с неподражаемой интонацией важно так говорит:

— Я не обманываю — я выдумываю, — и прежде, чем ребенок успевает ответить, исчезает.

Больше ее выходов нет, инцидент забудется, если родители не напомнят. А следом — выбегаю я. Роль в принципе серьезная, без шуточек-прибауточек, поэтому ничего такого не ожидается. Пулей проношусь по залу в поисках зайца, заглядывая по пути под стулья и не забывая полазить между родителями. Те смеются, дети визжат, но меня, слава богу, никто не узнает. Далее — конкурсы-розыгрыши. Дети собирают портфель в школу: тетрадки, ручки и так далее. Шарик «помогает»: косточки, колбаска, рогатка (надо же чем-то ворон отпугивать или хулиганов отстреливать) и прочие столь необходимые для первоклассника вещи.

Меня поправляет напарница-ведущая (все по сценарию), и тут я, увлекшись, в великой обиде гавкаю на нее. Немая сцена. У меня возникает непреодолимое желание прижать уши и повилять хвостом, что я тут же и делаю, упав на колени и стукнувшись лбом о пол. Краем глаза замечаю, как методист делает руками характерное движение, показывая, как она будет сворачивать мне шею. Терять уже нечего, и я тихонечко поскуливая, припадаю на передние «лапы», впрочем, не рискуя ползти вперед, чтобы не нарваться на закономерный пинок. Как зудится нога напарницы, я чувствую всей кожей. Но зрители думают, что так и было задумано, и хохочут. А поскольку я жива до сих пор, то логично предположить, что голова осталась на плечах, а руки и ноги не переломаны.

Но, скорее всего, меня спасла корова, легким танцующим шагом продефилировавшая по залу. Слова можно было и не учить, все равно ничего слышно не было. Родители падали со стульев на пол, а редкие фотографии, получившиеся не размытыми, пользовались впоследствии бешенным спросом.

Я лечу смывать грим и приводить себя в порядок для торжественной части, краем уха отмечая непонятный ритмичный грохот на первом этаже. Странно — в детском саду никого, но там кухня, поэтому не обращаю внимания — без меня разберутся. Подарки вручены, все довольны, все рады, детей провожают в украшенный физкультурный зал на чаепитие, а мы с няней бежим в группу за кружками для родителей. Не хватило парочки.

Бежим мы, бежим по первому этажу навстречу этому самому ритмичному грохоту, который слышно даже на втором, и ничего не понимаем. Что за ерунда? Такое впечатление, что кто-то стену ломает. Осторожно заглядываем в группу. Никого. Но звук явно от нас — из раздевалки. Нянечка выталкивает меня, как самую безбашенную вперед, используя вместо щита. Ну, я бы еще поняла — ночь, кладбище, зомби. Но детский сад, день…. Ладно.

Открываю дверь в раздевалку и вижу того самого мальчика и его папу, штурмующего входную дверь при помощи ног. Очередная немая сцена. Следом — бурная, с наскакиванием на меня любимую, размахиванием руками и громкими криками о нашем … не помню чем. Я вообще человек очень мирный и стеснительный, даже робкий (ну, была, по крайней мере), но скандалов до сих пор избегаю, предпочитая лишний раз промолчать, но тогда мои нервы сдали (сказалось напряжение последних дней), и я разозлилась впервые в жизни. Я редко кричу — жалко горло и собственное достоинство (да, есть такое и у воспитателей), поэтому, пристально глядя на папу в упор, спокойно и раздельно спрашиваю:

— Вам сказали, что эта дверь будет закрыта?

Кивок.

— Вам показали, где можно выйти?

Кивок.

— Пожалуйста, прошу Вас, — широкий жест на выход.

Папочка хватает ребенка, все это время инфантильно сидящего на скамейке, и исчезает, а нянечка захлопывает рот и непонимающе смотрит на огромный кованный крючок, на входной двери, не увидеть который просто невозможно!

— Но я же заходила проверить, — жалобно говорит она, — сюда заглянула. Даже покричала. Никто не ответил.

Убейте меня, но я совершенно, абсолютно до сих пор не понимаю эту ситуацию! Однако ничего не происходит зря — я научилась отвечать на грубость и усмирять взглядом. С тех пор, когда я злюсь, то говорю так, что всем становится страшно, и они сразу прижимают все, что можно прижать. И почему я тогда не сменила профессию? На укротителя тигров, например.