Избранное

БАТЮШКА

Отец Никифор закончил молитву и сел обедать.

Чугунок со щами уже дымился на столе, попадья нарезала хлеб и лук.

— Сейчас-сейчас, касатик, проголодался, чай, — приговаривала она, нежно, но робко поглядывая на отца Никифора.

— Ну, что ж, — сказал тот, устало взглянув на попадью, — водочку-то неси.

Попадья засеменила к погребу:

— Холодненькой достану, что Пантелеймон давеча принёс.

Вот уж и голова попадьи с поднятой над ней бутылью показалась из погреба. Да видать поспешила она, оступилась. Грохот и звон бьющегося стекла вывели батюшку из задумчивости. С минуту сидел он, слушая оханья попадьи и осознавая случившееся, а осознав, только и молвил:

— Тьфу, дура ёбаная, — и снова погрузился в свои мысли.

АНФИСА

Вся деревня знала, что Анфиска — блядь.

Идёт она, бывало по улице — морда накрашена, подол за пояс заткнут, не то что ляжки — чуть ли не жопа видна — и бесстыжими глазами по сторонам зыркает.

Пелагея, отца Никифора соседка, тут сразу же за коромысло — и давай мужика своего хуячить — чтоб неповадно было. И уж по всей деревне бабы окна да двери затворяют.

И только отец Никифор тогда выходит из дому, становится посреди улицы и плюёт, плюет ей вслед, пока та совсем не скроется из виду.

СКОТИНА

Отец Никифор ждал в гости отца Онуфрия из соседней Хряковки.

Попадья напекла пирогов с мясом и с капустой. Она уже волновалась:

— Глянь, батюшка, времени-то уж осьмой час, а отец Онуфрий всё чтой-то не едет.

— Приедет, — успокаивал её отец Никифор, — куда он денется, скотина.

ДАРМОЕДЫ

Отец Никифор захворал: вечером жар начался, ночь спал плохо, всё охал да ворочался, попадья извелась вся.

С утра пришли его проведать купец Пантелеймон да Николка Ебанько, столяр. Видят — жар не меньше, Николка и говорит:

— Может за доктором съездить?

— Да не любит он их больно, докторов-то, — отвечает попадья.

Тут и больной глаза открыл и говорит:

— Не люблю. Не люблю докторов. И столяров не люблю. И купцов не люблю. Дармоеды.

ДИАВОЛ

Однажды отец Никифор увидел Диавола.

Был он тогда у Пантелеймона на именинах и вышел на двор по нужде.

Видит — Он, возле амбара маячит. Отец Никифор — в сени, схватил пантелеймонову двустволку, валенки надел, и на улицу.

Тот от него удирает через огороды, в поле, в лес уйти норовит. Но и отец Никифор не отстаёт: через изгороди, по сугробам… Остановится, прицелится, стрельнет, и снова за ним…

Только к утру вернулся. И слёг: месяц хворал. Говорит, убил. Уж за версту от Хряковки. Мужики ходили, правда, не нашли ничего.

Чёрт его знает, дело тёмное.

БЛИНЫ (КОСАРИ)

Любил отец Никифор по утрам ходить на косарей смотреть. Смотрит, как мужики сено косят, любуется: «Ладно косят!» — думает. Аппетит нагуляет и к обеду домой возвращается.

Возвращается, думает: «Вот сейчас пельменей покушаю.» А в тот раз попадья блинов напекла.

— Отведай, — говорит, — со сметанкой, с грибочками или с вареньем.

— Сметанка, грибочки, — передразнил отец Никифор, — водка да рыла свиные кругом. — И, вздохнув, только немного съел и пошёл отдыхать.

ДРАКА

Отец Никифор поужинал и теперь сидел возле печки и смотрел на огонь. Тут на улице мужики затеяли драку. Отец Никифор поспешил к окну. Но мужики подрались совсем недолго и разошлись. Тогда отец Никифор вернулся к своему месту возле печки и продолжал смотреть на огонь.

БАТЬКА МАХНО

— Ну что, отпущаешь грех мой, или как? — повторил батька Махно, сдвигая брови.

Отец Никифор отвёл глаза. Тёплый майский ветерок играл листьями берёзы за окном и чубами трёх висящих на ней казаков.

— Отпущаю, чего уж…

— Ну и ладно. Хлопцы, батюшку обратно доставить!

«Ну и сволочь, — думал отец Никифор, залезая в телегу. — Кадилом бы тебя по ебалу!»

РЕВОЛЮЦИЯ

К отцу Никифору батька Махно всегда приходил с большой трёхлитровой бутылью самогона. Бывало, разгорячившись, заводил батька Махно разговор о своих хлопцах и конях, о России да о своей роли в мировой революции.

— Говно, — отвечал, захмелев, отец Никифор, — твои хлопцы, и кони твои — говно. И Россия — говно, и революция твоя, да и сам ты — говно.

ХРЯКОВКА В ОГНЕ

Под вечер в избу ворвался батька Махно с окровавленной шашкой.

— Где красные?! — орёт.

— А в Хряковке, — пошутил отец Никифор.

Уже ложась спать, услышал он канонаду, глянул в окно — над Хряковкой зарево.

— Ишь, воюють, — усмехнулся отец Никифор.

ПОМИНКИ

Отец Никифор любил ходить на поминки. Так бывало разгуляется!..

Однако, вёл себя сдержанно и никаких скабрезностей не допускал.

ИЕРУСАЛИМ

Николка Ебанько полез в церкви крышу чинить, да и свалился. Лежит, не шевелится. Послали за отцом Никифором. Тот как раз в бане парился. Оделся наспех, побежал к церкви, а тут его ещё шмель в шею укусил.

Бросился он на колени возле Николки, возопил:

— Господи! Да что ж такое делается! Люди набожные и работящие мрут, а эти, — на мужиков столпившихся указал, — живут, паскуды, и шмели их не кусают!

Тут Николка сел, головой трясёт, перегаром от него за версту разит.

Встал тогда отец Никифор, печально посмотрел вокруг себя:

— Уйду я от вас на хуй, — говорит. — в Иерусалим.

ПАРАДОКС

Как-то раз отец Никифор любовался на работу косарей, прислонясь к стогу сена, и сам не заметил, как заснул. И было ему чудное видение: будто явился к нему ангел небесный, весь в белом, и молвит: «Поведаю я сейчас тебе, отец Никифор, феньку одну. Коли послушаешь меня, первым станешь средь приходских священников и неоценимую помощь принесёшь отечеству…»

Возрадовался сердцем отец Никифор. Но тут ударил гром, и он проснулся.

«Парадокс,» — вспоминал потом этот случай отец Никифор.

ХАВРОНЬЯ

Вскоре после Вербного Воскресенья Хавронья опоросилась. Довольный отец Никифор, бывало, по нескольку раз на день наведывался в хлев посмотреть на приплод.

А по вечерам, сидя на крыльце, с эадумчивой улыбкой раэмышлял над тайнами Творения, едва отвечая на приветствия возвращающихся с покоса мужиков.

СТАРУШКИ

Хотя и много было вокруг набожных старушек, но отец Никифор их не жаловал. На вопрос, почему он их не жалует? — Дуры они, — отвечал.

МУЗЫКА

Любил отец Никифор слушать, как Николка Ебанько на гармошке играет. Нарочно в гости звал. Слушает, бывало, а сам плачет.

А из поэтов любил он Горация.

ЛУНА

Отец Никифор сидел на крыльце и смотрел на луну.

— Вот так же, наверно, и отец Гавриил, что до меня тут был, смотрел на луну, — думал он, — да и раньше ещё, отец Амвросий, да и до него кто-то, бог его знает, да и прежде ещё… Все умерли. И я тоже умру. И попадья… И даже Николка Ебанько, хоть молодой ещё и крепкий такой. И священник новый, что заместо меня придёт. Хоть он, может, церковь покрасит. А когда-нибудь, глядишь, и новую построют. Ведь и этой когда-то не было… Хорошо!..

ПОДАРОК

Отец Никифор с ярмарки всегда попадье подарок привозил. То бусы купит, то платок какой. А попадья потом всё перед зеркалом крутится, довольная. Да и сам отец Никифор доволен, смотрит на неё, радуется: «Ну и баба у меня, ну и дура!»

УХОД

В конце августа отец Никифор ушёл в Иерусалим. Вроде и не собирался, а только встал однажды утром чуть свет:

— Всё, — говорит, — пора, пойду я.

Попадья рыдает, однако вещичек да пирогов в дорогу собрала. Обошёл он в последний раз двор, в хлев заглянул, обнял попадью и ушёл.

Навсегда ушёл. В последний раз его в Калязине видели.

В Иерусалиме отцу Никифору не понравилось.