И снится ему сон. Перед ним высокий голец. Вершина его неприступна, холодна, тяжела и страшна, как свинцовые облака в грозовую погоду. Однако каменный остроугольный пик светится бледно-жёлтым матовым светом. Таким ласковым, нежным, чарующим, притягательным, что сердце наполняет благодать. Смотрит он, и кажется, что это огромный слиток золота. Целый, неразделимый, бесценный. Стоит только протянуть руку – и бесконечное богатство осыплет тебя всего.

Но к золоту со всех сторон крадутся люди, враги. Каждый из них хочет завладеть богатством первым, а ему не оставить ничего. Гнев, зло заполоняет всё его трепещущее существо. Сознание требует только одного: добраться до золотого пика первым. Ведь это богатство ЕГО и принадлежит только ЕМУ! Задыхаясь от бешенства, он ползёт по вертикальной каменной стене гольца. Ногти ломаются, пальцы лопаются, сухожилия в запястьях рук напряжены до предела.

Невыносимая боль захватывает тело. Хочется разжать ладони, но жажда наживы сильнее. Нельзя отступать. Тем более, что до вершины осталось несколько метров. Кажется, стоит только протянуть руку – и он бесконечно богат. Но вдруг остроконечная золотая вершина медленно падает на него, давит своим грузом и, увлекая за собой, уносит в пропасть.

Ощущение бездонной пропасти сковывает каждый мускул. Болезненные судороги стягивают суставы. И нет сил справиться с этим ощущением. Вокруг лавина снега, камней, грязи. Он проваливается в жидкую массу половодной шуги. Лёд, снег, холодная вода топят его в вешней реке. Хочется крикнуть, но лёгкие заполнены смрадом. Нет сил продохнуть. Он задыхается от дыма.

Жарко! Горит огромный костёр, и он находится в этом огне. Пламя пляшет по лицу, на руках пузырится кожа. Невыносимая боль от ожогов сковывает движения. Он пытается убежать, но не может даже пошевелить рукой. Кто-то тянет его в черноту, выбивает из спины угарный дым. И слепое сознание начинает возвращаться в тяжёлую голову.

Голова… как нестерпимо болит голова! Кажется, что жестокий медведь-шатун сомкнул на его черепе свои клыки. Режущие зубы пронзают насквозь. Ещё мгновение, и он умрёт. Да лучше бы он умер, чем терпеть такую боль. В глазах пляшущие краски огня. Костёр, дым едкий, колючий. Он долго кашляет, выбивая из себя горечь. Какая-то неясная фигура мечется вокруг него.

Что происходит? Может быть, он умер? И находится в аду? Тогда почему так ощутимо горит лицо, а ноги мёрзнут? Кажется, он начинает что-то понимать. Слышен страшный треск, что-то горит, светло как днём. Вокруг него лежат раскиданные вещи: одежда, ружья, сумка с документами, ещё какие-то мелочи. Зачем они здесь, и почему всё валяется?

Там, у границы пихтача – чернота. Далеко в небе светятся звёзды. Ночь. Но тогда что горит? Собрался с силами, посмотрел на костёр и ужаснулся. Неукротимым пламенем горят избы и склады. Три яростных факела бьются высоко в небо. Трещат стены строений. Журчат ручьи от плавленного снега. От жара качаются, шипят ветки дальних лиственниц. Он потянулся, попытался встать на колени. Рядом голос:

– Ай, бое! Живой, отнако! Карашо. Мой тумал, ты помирай.

Он поднял голову, в свете бушующего пламени узнал знакомое плоское лицо. Тунгус Энакин. Почему он один? Где все? А эвенк, увидев, что он пришёл в себя, опять бросился в огонь, подбежал к входу в избу, да тут же едва отскочил назад: рухнула подгоревшая матка, горящая крыша завалила помещение.

– Ай, Амака! Ай, бое! Смерть пришла! – закричал тунгус, падая на снег. – Пашто так телать?!

Он наконец-то пришёл в себя, собрался с силами, шатаясь, подошёл к эвенку:

– Где хозяин?!

– Там, – махнул рукой Энакин на горящую избу.

– Что случилось?

– Мой не знай. Мой спал чум. Проснулся – огонь горит. Никого нет, – эвенк схватился за голову, закачался из стороны в сторону. – Однако, все там, – махнул он рукой на огонь.

Кажется, наконец-то он стал понимать, что происходит. Пожар! Как так могло случиться? Горят сразу две избы. Первая из них охвачена полностью. Сколько там осталось человек? Он не помнит. Был слишком навеселе. Если бы не Энакин, он был бы сейчас там… По всей вероятности, эвенк выдернул его в последние минуты, а потом обвалилась крыша. Вторая изба ещё цела, хотя полностью объята пламенем. Но к зимовью не подойти и на три метра. Резкий, порывистый ветер крутит огонь, бросает снопы искр, плавит снег.

Энакин пытается подбежать к закрытой двери, но не может. Даже на расстоянии на его голове трещат волосы, мокрая одежда парит. Прежде чем броситься в огонь, эвенк нырнул в прорубь. Может быть, добежать до реки ещё раз, но до воды слишком далеко. Погибнут люди. Тогда Энакин хватает деревянную лопату, начинает кидать в огонь снег. Пламя отступает, огонь шипит, гаснет. Но подойти к двери всё равно невозможно. Одному человеку не закидать бушующего костра. Нужна помощь.

– Помогай, бое! Спасай надо человек! – кричит тунгус ему, закидывая в пламя очередной ком плотного снега. – Месте, однако, мозно огонь тушить.

Но он стоит на месте, на некотором расстоянии от своего спасителя. В его голове мечутся ожившие мысли: а может, это судьба? Первая изба горит полностью, у второй сейчас рухнет крыша. Тем, кто там, внутри, уже не поможешь. Да и… зачем помогать, если представился случай? Сейчас главное – успеть!

Он бросился вперёд, но не ко второй избе, на помощь тунгусу. На склад! Где в завьюченных потках и мешках хранится пушнина.

Энакин заметил его, попытался остановить:

– Куда, бое? Нато люди спасай!..

Но он не слышит. Живо подбежал к приземистому строению. Здесь не так «жарко». У склада горит только одна, прилегающая ко второй избе, стена. С плоской крыши бежит снег, заливает языки пламени. Пламя шипит, гаснет, однако через мгновение вновь вспыхивает. Может быть, хорошо, что склад начинает гореть снаружи, а не изнутри. Тем не менее деревянное строение обречено. Склад с пушниной находится рядом с пожарищем: стена к стене. Старые бревна высохли, как порох. А порывистый ветер и пламя разбушевались не на шутку. Успеть бы…

На дверях небольшой замок. Нет, не от воров. Какие могут быть среди тунгусов воры? Так просто, для вида, что в складе никого нет. Замок – не преграда. Рядом с дверью на стене висит чьё-то ружьё. Он схватил его, ударил прикладом по щеколде, замок отлетел. Путь к богатству свободен! Внутри помещения темно, как в зимнюю ночь. Но это не помеха. В складе он знает каждый сантиметр и, как крот в своей норе, на ощупь, может разобраться, где что лежит.

В первую очередь самое ценное: соболя! Соболь – по-русски. Дынка – по-тунгусски. Какая разница, как называть? Важно другое, как светятся глаза у модных красавиц при виде шоколадного меха. Русские скупают шкурки за порох, муку, сахар или водку. А на западе за них дают золотые монеты. Самая дешёвая шкурка стоит в двадцать пять раз дороже, чем здесь. Вот они, упакованные в бунты. В каждом по сорок штук – «сорока», как принято называть с незапамятных времён при торговле с купцами. Каждый бунт он упаковывал своими руками и помнит, где, в каком мешке лежат самые чёрные козаки*["1], где шоколадные, а где серого, мышиного цвета.

Начал выбрасывать их в дверь на улицу, как можно дальше, чтобы не упала искра. Семнадцать поток. В каждой потке по два «сорока». В целом получается тридцать четыре сорока, или одна тысяча триста шестьдесят соболей. Ещё один сорок не набран, на верёвочке десятка полтора штук. Их тоже на улицу. Справа, на пряслах – пятьдесят восемь лисиц, двадцать шесть рысей, сто пятьдесят четыре песца, двадцать две выдры. Слева, в бунтах, белка. Около семи тысяч штук. Накидал гору.

Надо не один десяток оленей, чтобы увезти все потки. Он всё знает точно, сам принимал пушнину. Для одного – это целое состояние. Стоит только переправить «туда» – и можно обеспечить себе безбедную жизнь. Ещё раз проверил все углы склада – пусто. Больше ничего нет.

На улице на мгновение задержался. Первая изба догорает. Вторая полностью охвачена пламенем, ещё немного – и упадёт крыша. К нему бежит Энакин. На глазах слёзы, дыхание разорвано от горя. Подскочил вплотную, схватил за куртку:

– Эй, люча! Пашто не помогай? Там отец, люти гори, помирай. Вместе, отнако, спасти можно!

Он оторвал его от себя, отбросил, как щенка, в сторону, злобно закричал:

– Теперь никому не поможешь! Все сгорели!

– Я тебя спасай. Ты мне не помогай. Плахой человек, – не унимается Энакин. – Пойдём, отнако, ещё можно снег кидай!

– Куда идти? Сам сгореть хочешь?! – ещё больше злится он и про себя подумал: «Эх, гадёныш. Расскажет ведь, что было. Всем расскажет! Что делать?»

Пока думал, Энакин, кажется, собрался уезжать. Побежал к оленям, погнал их к чуму. Нет, слишком большая ставка. Надо что-то решать. И через минуту уже не сомневался: придётся ещё один грех на душу брать…

Он побежал к продуктовому складу. Заскочил в темноту. Где же, где они? Да вот! Нащупал рукой холодные стволы ружей. Здесь целая пирамида: с десяток малопулек, гладкостволки, шомполки. Всё для покруты (товарообмен) с тунгусами. Но всё не то. Надо надёжное, нарезное, чтобы сразу, наповал. Ах, вот, чуть в стороне, под дерюгой, короткоствольный винчестер. Надёжен, как кованый гвоздь.

Правая рука потянула карабин, левая, на полке, нашла коробку с патронами. Дёрнул рукой скобу вниз, по памяти заправил три патрона. Хватит? Может быть. Лишь бы не промазать. Выскочил к дверному проёму, присмотрелся. От пожара на улице светло, как днём, всё видно. Где Энакин? Да вон же, у оленя топчется. Взвёл курок, прицелился в спину. До эвенка метров тридцать, не должен промахнуться…

Резким хлопком бича ударил выстрел. Тунгус, даже не повернувшись, осел на ногах, ткнулся лицом в снег. Готов, собака. Нет свидетеля.

Выскочил на улицу, хотел подбежать, добить. Однако остановился. Пушной склад взвился факелом! Загорелась крыша, стены, дверь. Сейчас не до Энакина. Ещё минута, и огонь перекинется на продуктовый склад. Надо спасать продукты. Приставил винчестер к стене, заскочил назад. Чертыхаясь и проклиная всё на свете, начал выкидывать мешки с крупой, мукой, сахаром, солью. Не забыл про ружья, патроны, порох, дробь, свинец. Надо как можно больше выкинуть припасов: путь предстоит неближний!

Работал долго, быстро, упорно, пока не затрещали бревенчатые стены. Склад затянуло дымом, первые языки пламени бросились внутрь помещения. Всё, хватит. Пора спасать свою шкуру.

Как только выскочил на волю, подхватил винтарь, сразу же – к тунгусу. Сделал несколько шагов, похолодела спина. Нет оленя, как и нет эвенка. Не веря глазам, подбежал к тому месту, где стоял Энакин. Да, вот следы, кровь. Но дальше только копыта верховика. Уехал, сволочь!..

Собрался-таки с силами! Эх, чёрт, почему не подбежал и не добил? Присел на снег и, как пойманный в капкан волк, оглядываясь по сторонам, заскрипел зубами. От тоскливого предчувствия заныло сердце, похолодела душа.

Чрево черной полыньи

Резкие порывы мягкого весеннего ветерка принесли тёплый воздух. От нежного прикосновения невидимой руки вздрогнули поникшие лапы высокоствольных лиственниц, закачались густые заросли прибрежного ольшаника, негромким свистом откликнулись голые ветви стройных берёз. В приветственном танце по снежной корке прочного наста закружились ржавые хвоинки, перегнившие листья, лепестки еловых шишек и лёгкие отслоения отмершей коры деревьев.

Радуясь ласковым лучам весеннего солнца, на вершине старой ели застрекотала кедровка. Ей откликнулись более мелкие пичуги. Резко порхнув тугими крыльями, весело засвистел пёстрый рябчик. Из далёкого займища долетело первое, негромкое тявканье лисицы. Высоко в небе звонким колоколом заговорил чёрный ворон. Как будто под тяжёлыми шагами весны, на реке глухо треснул лёд. Белоснежный панцирь, сковывавший быструю воду долгие месяцы, мягко просел, опустился придавленной ватой.

На край большой продолговатой промоины из волнующейся быстрины резвым мячиком выскочила огромная чёрная выдра. Не выпуская из острых зубов только что пойманного хариуса, она замерла обгоревшим пнём. Какое-то время «стремительная торпеда» смотрела вокруг, оценивая окружающий мир. Не обнаружив опасности, проворная жительница речной стихии бросила рыбу перед собой, тут же схватила её цепкими лапами, разорвала на несколько частей и принялась за еду. Быстро покончив с обедом, хищная представительница сибирских рек занялась необходимым туалетом.

Выдра запустила в свою шубу чувствительный нос и стала взбивать густой мех. Прихорашиваясь, она была так увлечена, что, казалось, не замечала ничего вокруг себя. Но, следуя своему врождённому инстинкту самосохранения, она продолжала следить за окружающим миром особым, седьмым чувством, и неожиданную перемену почуяла вовремя. Как будто по чьей-то команде, мгновенно отказавшись от туалета, она резко подняла голову и замерла бурым изваянием. И хотя вокруг всё было тихо и спокойно, по её встревоженному виду можно было догадаться, что в природе происходят какие-то перемены. Вдруг царица речной стихии нервно закрутила головой, суетливо запрыгала на месте и, не дождавшись надвигающейся опасности, растаяла в промоине.

На засыпанном снегом берегу, на границе леса взволнованно засвистел рябчик. Он видел, как в воду нырнула выдра, и, так же, как и она, почувствовал неопределённое волнение, происходившее где-то в глубине тайги, в далёком, тёмном займище под плоскогорьем. Это напряжение зарождалось от непонятных, настораживающих звуков, которые не походили на естественные голоса тайги. Они напоминали далёкий набат колокола. Затем рвущееся эхо принесло нечто, отдалённо напоминающее перезвон бубенцов бегущих оленей.

И только лишь по прошествии ещё какого-то времени до насторожившихся обитателей тайги уже отчётливо долетел напористый лай собак. За перебранкой четвероногих друзей человека послышался резкий хруст наста, ломаемого чьими-то тяжёлыми, быстрыми шагами, треск сучьев под напором грузного тела и шумное, учащённое дыхание. С каждой минутой звуки становились отчётливей, ближе. Теперь можно было догадаться, что собаки облаивают какого-то зверя.

Встревоженный рябчик ещё раз звонко, предупреждающе свистнул, нервно вздрогнул хвостом, пробежался по склонившейся ветке и, не дожидаясь приближающегося хаоса, порхнул в густую чащу.

Вот в глубине займища мелькнула чёрная тень. Стремительно передвигаясь между стволами деревьев, взбивая и разбрасывая по сторонам плотную, ледяную массу снега, бегущий изо всех сил старался оторваться от погони. В большом буром пятне можно было без особого труда узнать могучего обитателя тайги.

Выбежав из густой чащи, сохатый остановился. В глазах застыл панический ужас. Сознание могучего великана сковал страх. Из приоткрытого рта вырывалось частое, шумное дыхание. Нервная дрожь пронизывала уставшее тело. По изрезанным крепким настом ногам бежала кровь. Под правой лопаткой торчал короткий обломок стрелы.

Неожиданная перемена местности испугала зверя не меньше, чем бегущие за ним собаки. Перед ним лежало открытое пространство, скрытая подо льдом и снегом река. Посередине реки темнела узкая промоина.

Сохатый понял, что перебраться на противоположный берег ему не удастся. Слишком тонкий, подточенный весенними водами лёд не выдержит веса его тела. Провалившись, он уже не сможет выбраться назад. Быстрое течение воды затянет под ледяной панцирь. Он боялся собак, человека. Но промоина ещё страшнее. Это – явная, видимая смерть. От собак он мог отбиваться своими крепкими, сильными ногами. На человека мог броситься, сбить с ног и затоптать копытами. Но преодолеть ледяную реку он бы не смог.

А между тем его настигла настойчивая погоня. Три пёстрые, чёрно-белые лайки догнали его одновременно. С громким, яростным лаем они бросились к нему, окружили и принялись рвать обречённого зверя за густую, пустотелую шерсть. Критическое положение таёжного великана осложнялось тем, что крепкий, прочный наст держал собак на поверхности. А он, в отличие от своих врагов, утопал в глубоком снегу по грудь и находился в невыгодном для защиты положении. Собаки бросались на его беззащитные бока, рвали израненные ноги и даже вскакивали на спину. Защищая себя, сохатый круто разворачивался, бросался на своих врагов. Отпугивая от себя одного врага, он открывал другой бок, на который тут же бросалась вторая лайка. Стоило обратить внимание на очередного противника, как две других собаки бросались на него с другой стороны.

Так продолжалось недолго. Очень быстро сохатый понял, что ему необходимо обеспечить себе защиту сзади. Прикрытием послужила большая, разлапистая лиственница, стоявшая неподалёку от места схватки. Сделав резкий бросок вперёд, разогнав собак, зверь достиг желанного места в несколько прыжков. Взбешенные лайки бросились за ним, попытались вцепиться острыми клыками, но, к своему негодованию, увидели склонённую голову и взметнувшиеся копыта. Добежав под прикрытие лиственницы, сохатый успел развернуться и встретить их во всеоружии.

Лайкам стоило огромных усилий, чтобы увернуться от стальных ног, от мгновенной смерти. Теперь зверь был надёжно защищён сзади и не боялся внезапного нападения со спины. Он стал отаптывать под собой снег, выбивая для себя небольшую площадку. Это удалось сделать очень быстро. За небольшой промежуток времени, одновременно отбиваясь от наседавших собак, он разбил и притоптал копытами крепкий снег на значительном расстоянии от себя. Теперь те боялись прыгать в яму: понимали, что прыжок может привести к неминуемой гибели под ногами раненого зверя. Им ничего не оставалось, как облаивать недосягаемую добычу с расстояния. И они усилили свою яростную осаду. Их злобные выпады с каждой минутой становились всё настойчивей, уверенней. Лайки знали, что на их голос очень скоро придёт человек.

Охотник был близко. Умело скрываясь за толстыми стволами деревьев, заранее предопределяя своё продвижение за густым кустарником, он осторожно, стараясь не спугнуть зверя, подкрадывался к желанной добыче. Надетые на широкие лыжи мягкие чехлы из собачьих шкур отлично глушили шум и шорох наста под шагами крадущегося человека. Встречное течение воздуха относило запахи далеко назад. Неторопливые, уверенные движения сильного тела с лёгкостью пружинистого аскыра несли охотника вперёд. Он уже видел беснующихся собак и осаждённого сохатого. Для того, чтобы произвести один-единственный, точный, смертельный выстрел, ему оставалось преодолеть ещё несколько десятков метров.

Зверь не видел человека. Всё его внимание было переключено на собак. Теперь он был более спокоен и уверен в своих действиях. Утоптанная площадка и лиственница защищали его. Сохатый мог легко передвигаться в нужном направлении, не опасаясь нападения сбоку и сзади. Единственное, что его раздражало и мучило в эти минуты – застрявшая в теле стрела. Она вызывала острую боль в правом боку и постепенно забирала силы зверя. Это было видно по поведению сохатого. Его движения становились неуверенными и какими-то неуклюжими. Выпады на собак заметно сократились.

Наконец сохатый остановился. Он уже не бегал и не отпугивал своих врагов, а, понуро опустив свою большую безрогую голову, раскачивался из стороны в сторону. Казалось, что судьба зверя решена. Собаки захлёбывались собственным лаем, предчувствуя скорую развязку. Неподалёку, за огромным стволом лиственницы, хладнокровный охотник тихо, без щелчка взвёл курок ружья.

В это мгновение, как будто насмехаясь над человеком, лёгкий шалунишка-ветер «заячьей смёткой» круто изменил своё направление. В какой-то миг холодный воздушный фронт развернул тёплое атмосферное течение на сто восемьдесят градусов. Острые запахи охотника коснулись чутких ноздрей сохатого.

«Человек! Смертельная опасность! Самый страшный враг!» Мысли, как молнии промелькнули в голове за долю секунды. Во все времена, из глубокой древности охотник вызывает у животных страх. Сохатого неожиданный «сигнал» поверг в панический ужас. Он уже встречался с человеком, который доставил ему адскую боль сегодня утром. Памятью об этой встрече из печени торчал обломок от стрелы.

Не выбирая дороги, огромными, двухметровыми прыжками сохатый бросился вперёд. Не ожидавшие такого стремительного передвижения своей добычи собаки едва успели увернуться от его острых копыт. Ещё не понимая, что произошло, они на какое-то мгновение задержались на месте, но увидев убегавшего зверя, бросились в погоню. А тот, воспользовавшись замешательством врагов, успел оторваться от преследователей и уже пробежал некоторое расстояние. Только вот направление передвижения зверем было выбрано неправильно. Он бежал по реке, по засыпанному снегом льду. Впереди рваной раной зияла промоина.

Но зверь не остановился перед препятствием. Ширина полыньи составляла всего каких-то пару метров. В своей жизни он преодолевал гораздо большее расстояние. А эту промоину зверь решил перемахнуть одним прыжком. Не останавливаясь, он резко оттолкнулся задними ногами и с лёгкостью метнувшейся белки перелетел через промоину. Но тонкий, подточенный вешней водой лёд не выдержал веса сгруппировавшегося тела.

Раздался звонкий треск лопнувшего стеклом льда. Взметнувшиеся фонтаны ледяных брызг. Глухой, бухающий звук воды, сомкнувшейся над провалившимся сохатым. Через мгновение он вынырнул, но уже значительно ниже места своего падения. Течение реки быстро понесло его вниз по промоине.

К этому времени негодующие собаки достигли края полыньи. Две из них в нерешительности остановились перед препятствием. Но третья, самая азартная и наиболее злобная, не задумываясь, прыгнула на голову проплывавшего мимо сохатого. Острые клыки сомкнулись на шее зверя.

Обезумевшее от страха и боли животное попыталось сбросить с себя ненавистного врага. Сохатый встряхнул головой и глубоко, натуженно застонал. Однако попытки избавиться от собаки оказались бесполезными. Пронзив мёртвой хваткой на затылке таёжного исполина жизненно важные нити, лайка не разжимала свои челюсти. А быстрое течение реки несло их к окончанию промоины.

За несколько метров до границы между жизнью и смертью сохатый сделал последнюю отчаянную попытку вырваться из плена. Резко рванувшись, он выкинул передние ноги на лёд. Не имея какой-то опоры, острые копыта лишь скользнули по гладкой поверхности и, не задержавшись, вновь утонули в воде. Потеряв последнюю точку опоры, не удержав равновесия, зверь медленно погрузился в чёрную пучину. В воздухе в последний раз мелькнули судорожно бьющиеся лапы собаки и согнутые в судороге ноги сохатого. Ещё одно мгновение, и они исчезли подо льдом. Как будто насмехаясь над своими жертвами, коварная река свернула бурное течение в маленькую воронку. Откуда-то из глубины на поверхность вырвались воздушные пузыри.

Неожиданное исчезновение добычи и собрата озадачило собак. Всё ещё не понимая, что произошло, они в растерянности и замешательстве смотрели в воду. Яростный лай сменился жалобным повизгиванием. Они все ещё верили и ждали, что вот-вот и из-под края промоины покажется вытянутая голова зверя и их друга.

С берега, ловко переставляя лыжи, на помощь бежал человек. В ожидании поддержки собаки бросились ему навстречу, призывно, как будто что-то хотели сказать, залаяли взволнованными голосами и, увлекая хозяина за собой, вернулись к месту трагедии. Но и теперь их встретила гнетущая пустота и черные волны узкой промоины. Понимая, что произошло непоправимое, лайки жалобно заскулили, подавленно опустили головы и, не глядя на человека, присели неподалёку от полыньи.

Охотник остановился рядом с собаками. Его глаза были полны печали. Медленно осмотрев место трагедии, он воткнул приклад ружья в снег, снял с головы лохматую шапку, рукавицы, бросил их себе под ноги и закрыл лицо ладонями. Потом, как будто очнувшись от глубокого забытья, оторвал руки и напряжённо прислушался.

Узкий разрез глаз взором сокола бесполезно блуждал по белоснежному панцирю льда и снега. В сознании вспыхнула надежда: «А вдруг?!» Губы охотника шептали какие-то непонятные, бессвязные слова. По загрубевшим на ветру и холоде щекам к редкой бороде скатились две прозрачные слезинки.

Прошло немало времени. Удостоверившись в бесполезном ожидании, охотник вздрогнул, глубоко вздохнул, медленно надел шапку, рукавицы, закинул за плечи ружьё и, круто развернувшись, пошёл к берегу. Собаки, понуро опустив головы, побрели следом.

На месте недавней осады, там, где собаки держали сохатого, охотник остановился, стал внимательно изучать следы. Опытным взглядом осмотрел приходной след зверя, утоптанную площадку, кровь на снегу, резкий рывок и бегство таёжного исполина от опасности. Особое внимание уделил цвету крови, её обилию и месту. Потом снял лыжи, стал ходить по площадке, представляя себя на месте раненого зверя. В заключение непродолжительного расследования следопыт разочарованно развёл руками и о чём-то со скорбью сказал сидевшим рядом собакам. Как будто понимая его речь, лайки виновато опустили головы, отвернулись в сторону. Но в словах хозяина не было укора в адрес своих верных помощников. Они отлично исполнили свои обязанности. В случившемся не было их вины.

Человек это прекрасно понимал и видел по следам на снегу. Наоборот, это он не смог предвидеть события. Ему надо было просчитать, в каком состоянии находится раненый зверь и что предпримет в дальнейшем для своего спасения. Стрела, выпущенная из лука сына, пронзила жизненно важный орган сохатого – печень. Если бы он не поспешил… Следы и кровь на снегу рассказали охотнику, что раненый зверь был обречён. Стоило подождать какой-то час, и ноги сохатого не выдержали бы слабое тело.

Охотник вытащил из-за пояса топор, срубил небольшую сушинку, наколол дров. Затем разбил обухом старый пень, набрал горсть ржавой трухи, осторожно пересыпал её с тоненькими щепочками и приготовился к священнодействию. Запустив загрубевшую руку во внутренний карман парки*["2], он вытащил драгоценный трут и начал быстро добывать огонь. Через несколько минут от быстрого вращения смолистой палочки задымилась нагревшаяся труха. Маленькие, тлеющие искорки поползли по тонким, сухим лучинкам. От настойчивого дыхания вспыхнул огонь.

Где-то далеко в займище едва слышно щёлкнул сучок. За ним послышался лёгкий шорох. Собаки настороженно приподняли остроухие морды, прислушались к тайге, но голоса не подали. Они узнали шаги знакомого человека. Одна из лаек, самая молодая и проворная, вскочила на ноги, приветливо закрутила калачом хвоста и побежала по лыжне навстречу идущему. После этого неподалёку послышался недовольный голос, пронзительный визг собаки, получившей несильный удар палкой. Через мгновение из густого курослепа выскочила обиженная лайка. Поджав хвост, она молча подошла к лиственнице, легла на снег и недовольно посмотрела назад.

Вот неподалёку качнулись ветви молодой поросли. По проложенной лыжне к костру из тайги вышел охотник. На его раскрасневшемся лице отпечатались дорожки горячего пота. Меховая парка распахнута, что говорило о его торопливом передвижении. Не доходя нескольких метров до стоянки, он снял из-за спины тугой лук, колчан со стрелами, повесил их на толстый сук лиственницы и, посмотрев по сторонам, удивлённо спросил:

– Отец, где сохатый?

Тот, к кому были обращены слова, с укоризной посмотрел на своего сына, подправил костёр под закипавшим котелком, глубоко выдохнул и грозно заговорил:

– В твоём теле, Хактын, слишком много жира! Почему так долго топчешь мой след? Я думал, что ты лёг спать.

– Юкса на лыжах порвалась. Пришлось шить новую, – краснея до кончиков ушей, ответил Хактын.

– Не абманывай своего отца. Загбой карашо знает крепление на твоих лыжах. Сам телал. Юксы крепки, как медвежьи жилы. Просто у тебя кароткие ноги!

Ещё больше смутившись, молодой охотник отвернулся от отца и обиженно надул губы. Загбой, не обращая никакого внимания на него, продолжал выговаривать:

– Твои глаза слепы, как у крота! Ты не мог остановить сохатого с первого раза! Зачем ты стрелял в печень, если на твоих стрелах железные наконечники? Нато бить в лопатку. Сейчас бы ты уже тавно ел жареные губы зверя.

– Я стрелял далеко. Там были кусты, – попытался оправдаться Хактын, но Загбой резко перебил его:

– Твои руки слабы, как лапки у лягушки! Они не могут натянуть тетиву лука! Твоё место в чуме, рядом с женщинами за вытелкой шкур! – проговорил он и быстрым взмахом руки дал понять, что разговор окончен.

Сказанные в сердцах слова отца подействовали на сына удручающе. Ничего не отвечая, он стал бесполезно крутить в руках мохнатые рукавицы.

Однако суровые высказывания Загбоя в адрес Хактына были недолгими. Через минуту, подчёркивая свой покладистый, уравновешенный характер, он заговорил более спокойно. Опытный охотник рассказал о том, что совсем недавно произошло здесь, на реке. Хактын слушал речи отца с широко открытыми глазами. Ещё ни разу в своей жизни он не знал такого случая, чтобы вместе с утонувшим зверем погибла собака.

Но это обстоятельство не было главным в случившемся. Утонула собака – ну и что? У них есть две! Если захотеть, у старого Гухэ можно взять много щенков и вырастить из них новых собак. Главное для Хактына – жалость о погибшем звере. Большой сохатый – много мяса! Это сытый желудок, тепло тела, лень разума, отличный, долгий сон! Что ещё может сравниться с хорошей жизнью?

Так думал Хактын. Но Загбой – иначе. В разговоре с сыном он больше всего опирался на свой опыт и в данный момент как бы разговаривал сам с собой. Он знал, что Хактын ленив, глуп, так же как и его мать Пэкта, и постоянно думает только о еде и сне. Так как же можно было сказать ему о том, что в настоящий момент мучило и терзало опытного охотника?

Загбой искренне скорбел о смерти своего четвероногого друга, утонувшего сегодня в водах Катоя. Его звали Чингар. Это был настоящий, преданный и незаменимый помощник в тайге, на охоте и в суровой кочевой жизни.

Чингар прекрасно брал любой след зверя, какой только водился в бесконечных просторах северной тайги. Злобная хватка, сила и смелость кобеля помогали Загбою в поединках с медведем. Настойчивость и ловкость служили несоизмеримыми качествами при добыче таких таёжных исполинов, как сохатый. От него в очень редких случаях уходил соболь. Чингар легко держал белку, не боялся острых когтей рыси и даже давил росомаху. Тёмными холодными зимними ночами кобель предсказывал появление своего серого дикого собрата – волка, и много раз защищал стадо оленей от его острых клыков.

Вся добытая в этом году пушнина – заслуга Чингара. Шкурки соболей, колонков, белок, горностаев послужат хорошим подспорьем для семьи Загбоя. На покруте*["3] русские купцы дадут много продуктов, материала для одежды, топоры, ножи, скребки для выделки шкур, ружьё и провиант уже в этом году, весной. Но что же будет потом, без Чингара? Оставшиеся лайки не обладают и половиной тех качеств, какими обладал кобель. Сколько пушнины добудет Загбой без своего верного друга? Будет ли его семья жить в достатке и благополучии?

Ближе к вечеру по лыжне на берег реки вышел аргиш. Как всегда, в отсутствие главы семьи караван возглавляла Пэкта. За ней на своём учаге*["4] ехала Ченка. На остальных оленях продуманно распределено небогатое имущество семьи Загбоя: переносные чумы, потки*["5] с продуктами, посуда, одежда, орудия труда, добытая пушнина и много других мелких вещей, необходимых охотникам для кочевой жизни в тайге. Шествие замыкал добрый и отзывчивый Калин.

Вырубая шесты для чумов, дружно застучали топоры. Звериными шкурами покрылись треугольные остовы временных жилищ. Загремела посуда, зашуршала одежда. Едкий дым окутал излучину реки. Запах приготавливаемой пищи головокружительным ароматом поплыл вверх по реке. Обширное прибрежное займище наполнилось шорохом шагов кормящихся оленей. К размеренному ритму, определяющему присутствие человека, добавлялся нудный голос недовольной Пэкты.

Пэкта – жена Загбоя. Для себя охотник уже давно проклял тот день, когда старый Гухэ променял на неё сорок оленей. Молодая женщина оказалась на редкость глупой, ленивой. Свои обязанности по ведению хозяйства выполняла из рук вон плохо. Загбой прекрасно помнит те времена, когда ему, уставшему за день на охоте, приходилось самому готовить еду, чинить одежду, поддерживать огонь в чуме и обрабатывать добытую пушнину.

По вине Пэкты во время длительного отсутствия мужа в тайге были потеряны тринадцать оленей. Это она поленилась вовремя вытащить из реки сети и привязать лодку, что привело к потере драгоценного имущества в весенний паводок. И, наконец-то, самое главное. Опять же, во время его отсутствия, в морозную зимнюю ночь она не пожелала встать на плач маленькой дочери. Так и не дождавшись материнской ласки, девочка выползла на улицу и замёрзла.

Теперь голос Пэкты, напоминая последние скрипы старой гнилой лиственницы, витал над стойбищем. Сварливая жена была недовольна неудачной охотой мужа. В том, что сохатый утонул в реке, а семья осталась без мяса, винила только Загбоя и не допускала мысли о попустительстве своего любимого старшего сына Хактына. Нагнетая обстановку, она не переставала ворчать до тех пор, пока глава семьи не покинул пределы стоянки.

Чтобы не слышать голоса жены, Загбой надел на ноги лыжи и вышел на реку, к полынье. Младшая дочь, Ченка, сочувствуя отцу, последовала за ним. Они вместе подошли к промоине и долго стояли у воды. Отец рассказал дочери, как всё произошло. Ченка выслушала очень внимательно и искренне пожалела о смерти собаки.

Чингар был любимой собакой девочки. Не один раз она ходила с ним на охоту за белкой, добывала рысь и росомаху. Умный кобель помогал собирать оленей в стадо, не единожды предсказывал появление волков, предупреждал о появлении медведя и однажды защитил её от острых копыт сохатого во время гона. Ченка всегда находила для собаки лакомый кусочек, втайне от родителей делилась с Чингаром печёной лепёшкой, мясом или питательным медвежьим жиром. Нередкими были случаи совместной ночёвки девочки и собаки, когда они где-то на привале делили друг с другом тепло своих тел. И вот Чингара не стало. Для девочки смерть любимого друга стала трагедией, свежей раной на горячем сердце. В глазах Ченки застыла горечь. Пушистые реснички намокли от слезинок.

Сдерживая себя из последних сил, чтобы не заплакать, девочка взяла заледеневшую корочку наста и, не снимая тёплых лосиновых рукавичек, медленными движениями слепила снежок. Какое-то время она без всякой цели перекидывала его с руки на руку, после чего бросила его в воду. От резкого взмаха вместе со снежком с её руки сорвалась и улетела в промоину правая рукавичка.

От неожиданности Ченка вскрикнула, бросилась к воде. Но строгий окрик Загбоя остановил её от неразумного поступка. Она замерла на месте и глазами, полными досады, стала смотреть, как быстрое течение реки уносит её меховую варежку.

Загбой молчал. Так же, как и всегда, он не проронил ни единого слова в укор дочери. Охотник понимал, что все произошло случайно и ругать девочку нельзя. Его вдруг взволновало другое. Лицо наполнилось радостью, а широко открывшиеся глаза засветились искорками восторга. Он видел, что более лёгкая рукавичка плывёт медленнее тяжёлого снежка, на поверхности воды.

– Ча! Пустая калава хуже гнилого пня! Как же я раньше не понял простой истины? – воскликнул Загбой и улыбнулся дочери.

Удивившись его поведению, девочка молча посмотрела на отца. Она ещё не поняла, что он хотел сказать.

А Загбой уже спешил к чумам. Не доходя до берега, он что-то сказал сыновьям. Хактын и Калин засуетились, вооружились таяками*["6], топорами, пальмами*["7] и поспешили за отцом.

Вернувшись к полынье, Загбой остановился, ещё раз внимательно осмотрелся вокруг, что-то буркнул себе под нос и, взмахнув рукой, позвал всех за собой вниз по реке. Через определённое расстояние опытный охотник останавливался, ложился на снег, прикладывал ухо к заледеневшей поверхности, прислушиваясь, что происходит подо льдом. После очередного, пятого по счёту, падения он взволнованно улыбнулся, отошёл ещё на несколько метров ниже и показал рукой под свои лыжи:

– Здесь!

Разбивая корку наста, одновременно ударили топоры. Откидывая прочный, надутый снег, замелькали таяки. Хактын и Калин копали снежную яму. Загбой и Ченка убирали комья снега. Прошло немало времени, прежде чем они, углубившись на полутораметровую глубину, достигли поверхности льда.

– Отец, здесь лежит сохатый? – спросила дочь.

Загбой какое-то время молчал, задумчиво посмотрел куда-то на холмистую тайгу и, по всей вероятности, обдумав свои мысли, заговорил:

– Да. В этом мире всё взаимосвязано и постоянно. После ночи всегда наступает день, за зимой идёт весна, солнце меняет луну, плохое растворяется в хорошем. Так же и на реке. За глубокой ямой течёт быстрый перекат. За перекатом опять начинаются ямы. Сохатый утонул в головке ямы. Шерсть у зверя пустотелая, он никогда не тонет в воде. Твоя рукавичка подсказала мне, что сохатый проплывёт яму на поверхности воды, подо льдом и застрянет на перекате. Вот и всё.

Братья и сестра выслушали разумную речь отца молча, с нескрываемым восхищением и уважением. А Загбой, как всегда, приятно улыбнулся, приложил свою руку к голове дочери и подбадривающее проговорил:

– А теперь – за работу. Осталось немного. Пробьём лёд, а там увидим, прав я или нет.

Подмытый вешними водами лёд оказался нетолстым. После упорной десятиминутной работы братья добрались до воды. Ледяное окно проруби показало каменистое дно реки. Несмотря на быстрое течение, глубина была сравнительно небольшой. Любой из братьев мог свободно дотянуться обухом топора до круглых, окатанных водой камней. Когда прорубь достигла нескольких метров в диаметре, Загбой приказал сыновьям отбивать лёд сверху, против течения.

Ещё несколько минут усердной, торопливой работы – и в воде намокшим мешком показалась мертвая туша сохатого. Освободившись из тисков ила и льда, подхваченная течением, она вывернулась в прорубь. Вместе с ней, сжав в мёртвой хватке на затылке зверя острые клыки, висел мёртвый Чингар. Преданный кобель, подчиняясь велению охотничьего инстинкта, до последних мгновений жизни выполнял свою обычную работу. В скрюченных, закостеневших лапах застряла мохнатая рукавичка Ченки.

Загбой

В его жилах течёт свободолюбивая кровь аборигена, вечного охотника, представителя малых народов Севера. С незапамятных времён его племена кочуют по необъятным просторам тайги от берегов Оби до Охотского моря, заселяют Сибирь от священного Байкала до Северного Ледовитого океана*["8].

Но настоящей родиной эвенков, излюбленной вотчиной, «эпицентром концентрации» всё же является правый приток Енисея и три знаменитые – Верхняя, Нижняя и Подкаменная – Тунгуски. Считается, что в честь этих рек и были названы эти добродушные, отзывчивые на чужое горе люди: тунгусы. А слово эвенк – более позднее, современное название, данное русскими переселенцами в конце девятнадцатого – начале двадцатого веков.

Род Загбоя носит славное имя – племя Длиннохвостой Выдры. Так принято у народов Севера с незапамятных времён – называть себя именами животных, растений, рек, озёр… Эвенки верят, что любое окружающее их творение: дерево, вода, огонь, камни – имеют душу, и поэтому преклоняются перед ними. В знак уважения живой природе просят у своих богов разрешения называться тем или иным именем. На время описываемых событий род Длиннохвостой Выдры находится на пике богатства и процветания, хотя и насчитывает два десятка семей, в которых около ста человек.

Теперь никто не может вспомнить, кто и когда стал первым в роду Длиннохвостой Выдры, с каких времён ведётся летоисчисление и какой была изначальная жизнь кочевого охотника. Тунгус знает только своих богов, которых дали ему в наследство предки. Он поклоняется духам, которым поклонялись его отцы, деды и прадеды. Охотник верит в приметы природы и знамения, которые ещё никогда и нигде не подводили его своими предупреждениями.

Семьи племени Длиннохвостой Выдры аргишат по бескрайним просторам Восточно-Сибирского плоскогорья в поисках мягкого золота. Главное богатство эвенка – олень. Большими и отдельными, семейными, стадами рогатые ороны копытят щедрые плантации ягеля необозримых седых белогорий. Только одна семья Гухэ, в которой родился Загбой, насчитывает семьдесят оленей и считается самой почитаемой семьёй в племени.

Щедрая тайга безвозмездно дарит эвенкам свои дары. В быстрых реках и глубоких озёрах водятся огромные косяки вкусной и питательной рыбы. На марях, гарях и болотах коротают свой век бородатые сохачи. Горные увалы гольцов испещряют сети троп диких сокжоев*["9]. Тайга полна следами хозяина тайги – амикана*["10].

Подготавливаясь к долгой студёной зиме, зелёные ельники и коричневые лиственницы заполоняют тысячи, сотни тысяч пышнохвостых белок. Зимние переновы крапят стежки шоколадных соболей. Охотнику стоит проявить минимум усилий, сноровки и мастерства, переданных ему с кровью предков, чтобы в достатке и даже некотором разумном изобилии обеспечить себя, свою семью и семьи родственников мясом, рыбой и пушниной.

За бунты белок и шкурки соболей «щедрые» русские купцы рассчитываются мукой, солью, ружьями, порохом, дробью, ножами и многими другими товарами, ставшими необходимыми в повседневной жизни эвенка. Великий род Длиннохвостой Выдры живёт в достатке.

Но счастье и благоденствие не может быть вечным. В непрекращающейся ежедневной борьбе с суровыми климатическими условиями и непредсказуемой постоянной опасностью жизнь кочевника, коренного жителя тайги, не может быть беззаботной и беспечной. Мать-природа периодически неожиданно преподносит свои уроки. Это заставляет детей тайги всегда жить в постоянном напряжении, быть готовыми к очередной «подножке», преподносимой судьбой. Это закреплено в сознании охотника с детских лет, с самого рождения и воспринимается как само собой разумеющееся.

В тайге всё просто. Для охотника зверь – добыча. Человек – друг. Так было всегда, это впитывается с молоком матери. Открытая, восприимчивая душа свободолюбивого народа совершенно не подготовлена к обману и коварству.

В ту памятную для Загбоя весну, в пору цветения серебристой вербы, племя Длиннохвостой Выдры собралось на берегу Харюзовой речки. После долгой зимней охоты эвенки готовились к встрече с русскими купцами, обещавшими привезти свой товар в обмен на пушнину. Облюбованный племенем берег реки наполнился шумом голосов, перебранкой собак, хорканьем оленей, звонкими ударами топоров. Пологий склон украсили остроклинные меховые чумы. По широкой долине реки растворился едкий дым костров.

В ожидании покруты племя находилось на пике восторженного настроения. Наскучавшиеся за тяжёлую, долгую зиму души людей желали общения друг с другом. Молодые и старые охотники хвалились добытой пушниной. Женщины – выделанными шкурами. Самые юные, подростки, рассказывали о невероятных приключениях, произошедших с ними в тайге. Девушки надевали праздничные парки, хольмэ*["11] и украдкой посматривали на состязавшихся в ловкости, силе и меткости юношей.

В чанах над жаркими кострами варилась жирная оленина. На вертелах жарились туполобые, широкохвостые таймени и сиги. По вечерам при свете беснующихся костров далеко вокруг разносились звонкие песни, прославляющие родную землю. Под удары бубна проходили танцы, в которых показывались сюжеты охоты на того или иного зверя.

Желая заострить на себе всеобщее внимание, кто-то из рассказчиков в танце представлял свою покруту, при этом изображая бесконечно удивлённое, жадное лицо купца, увидавшего бунты белок и чету черноспинных соболей. Иногда в импровизационном танце рассказчика появлялся шатающийся образ человека, принявшего лишнюю дозу «огненной воды». Но в суматохе предстоящего праздника никто не забывал смотреть на водную гладь вскрывшейся ото льда реки, на которой должны были появиться плоскодонные илимки – лодки русских купцов.

Загбой принимал непосредственное участие в происходящих событиях. Все знали, что он считается самым опытным охотником племени, прекрасным следопытом и отличным сторожем оленьего стада рода Длиннохвостой Выдры. Он постоянно кормит племя мясом медведя. Его сети ловят косяки чёрноспинных хариусов. Из его поток в туеса племени для выплаты ясака русскими выбирались самые лучшие аскыры, пышнохвостые белки, огненные лисицы и воронёные выдры. Загбой мог уверенно сказать своё слово старейшины у костра. Его мудрости и опыту преклонялись все уважаемые охотники племени.

В один из вечеров на совете Загбой высказал всё, что накопилось у него в душе за долгий год странствий по Великому сибирскому белогорью. В словах звучала радость об удачном промысле. В его потках лежали три бунта белок (300 штук), три десятка соболей, пять лисиц, три выдры, несколько песцов и две прекрасно выделанные руками Ченки сохатиные шкуры. С такой добычей русские купцы встретят Загбоя с распростёртыми объятиями и дадут ему такого товара, какого пожелает его душа.

Но вместе с этими радостями и удачами охотник не забыл упомянуть о своём горе, произошедшем на реке Катой. Хорошая собака – мечта любого охотника. Это радость, успех, везение, достаток. Потеря Чингара – невосполнимая утрата, о которой сожалели все, включая старого поседевшего Гухэ. Несмотря на это, Загбой продолжал жить будущим, хорошим, светлым и счастливым. И мечтами он делился со своими соплеменниками.

А мечтал приобрести очень многое. Кроме необходимых продуктов хотел купить своему младшему сыну Калину ружьё. Ченке – десять мер разноцветного бисера, несколько настоящих железных иголок, нитки, красный платок и бирюзовые бусы, которые он видел в прошлом году на прилавке у купца. Для своей жены Пэкты – тёплую ватную доху и большую костяную трубку для курения. Для старшего сына Хактына – нож, медные монеты, которые они хотели пришить к брачным уздечкам, красивое платье – подарок для будущей невесты и замысловатый крючок – скребок для разбивания костей, который должен был перейти в виде подарка будущему тестю от старшего сына. Однако всем этим простым, понятным, необходимым и по-детски радужным мечтам Загбоя сбыться было не суждено.

В ожидании русских купцов прошло много дней. В глазах тунгусов тускнела радость. Её сменила тревога – тревога бесполезного ожидания и обиды за обман, переживания за пустоту туесков и поняг, в которых не было муки, соли, круп и других необходимых продуктов. Сердца кочевых охотников заполнились тревогой. В молчавших ружьях не было пороха, дроби. В сознание каждого эвенка вкралось раздражение от не состоявшейся покруты.

Нет, никто из знаменитых и отважных охотников племени Длиннохвостой Выдры не боялся голода. Пищи в тайге предостаточно. Но с приходом в мир тайги русских, по прошествии десятилетий общения с цивилизованными людьми, коренные таежники уже не могли представить свою жизнь без тех вещей, что предлагал русский человек в обмен на пушнину.

Эвены не могли обходиться без того, без чего жили их предки. Они привыкли ко вкусу соли, навсегда запомнили аромат печёных лепёшек, вздрагивали при слове «сахар». Повседневным оружием охотников стали ружья и ножи. Одежду из шкур заменила мягкая цветная материя.

Но особенно на легковосприимчивую душу повлияло действие чая, табака и, конечно же, алкоголя. Попробовав эти «наркотики» единожды, люди тайги мгновенно становились их поклонниками. Вспоминая счастливые минуты после принятия спиртного, они вновь и вновь желали встречи с русскими купцами. И чем чаще было это воспоминание, тем чаще в сознании вспыхивало желание к повторению пережитого состояния. Расслабляющие тело и сознание табак и чай стали повседневными у эвенов.

Коварная зависимость стала привычкой, очень легко опутала своими сетями свободолюбивый народ и медленно потащила их с неповторимой культурой и обычаями к гибели.

Когда прошли все сроки ожидания, племя Длиннохвостой Выдры собралось на совет. После долгих обсуждений старейшины решили аргишить в пойму великой сибирской реки – на Енисей, где встреча с русскими купцами была наиболее вероятной. Переход назначили на раннее утро следующего дня. Предстоящая подготовка к аргишу внесла изменения в спокойную жизнь рода. Женщины собирали и упаковывали в потки вещи, мужчины подшивали упряжь, молодёжь разошлась по тайге на поиски оленей. За работой эвенки не сразу заметили появление небольшого каравана своих собратьев из рода Когтистого Медведя. Охотники принесли обнадёживающую весть: русские купцы остановились в нескольких днях перехода, внизу по реке. Подняться до назначенного места мешала паводковая вода, ежедневно набиравшая силу и мощь от таявших снегов.

Племя Длиннохвостой Выдры тут же вновь собралось на совет. Старейшины приняли решение кочевать вниз по реке, на покруту с русскими купцами. Однако братья из племени Когтистого Медведя разумно предупредили, что на месте торга уже собралось очень много охотников с оленями и гнать всё стадо вниз по реке было бы просто неразумно, так как огромное количество животных может вызвать большую путаницу между оленями. Тогда старейшины пересмотрели своё мнение. Было решено оставить стадо на месте, а на покруту с купцами отправить по несколько человек от каждой семьи.

По закону предков племени охранять родовое стадо должен остаться кто-то из сыновей Загбоя. Поддерживать тепло очага в чуме предстояло Пэкте. Это Загбой решил давно, ещё прошлой осенью. Твёрдое слово главы семьи поставило точку и этим вечером. Загбой приказал остаться на стойбище Хактыну и Пэкте. Он, Калин и Ченка стали собираться в дорогу.

Но хитрая Пэкта разрешила все иначе. Ей, испытавшей все «прелести и вкусы» покруты, очень хотелось попасть на торг. В добавление к приобретаемым продуктам и товару она желала как можно скорее вновь испытать вкус «огненной воды». Втайне от мужа предложила старому Гухэ оставить Загбоя сторожить оленей.

Несмотря на лень, Пэкта была хитрой, и это помогало женщине находить всяческие предлоги уклонения от работы. Она давно выучила характеры людей своего рода и уговорить старейшину ей не составило особого труда. Пэкта расхваливала положительные качества мужа как опытного охотника и пастуха, который за всю свою жизнь ещё не потерял ни одного оленя из стада племени. Этот убедительный довод был весомым. Недолго думая, Гухэ приказал Загбою остаться на стойбище пасти оленей, а Пэкте и сынам представлять семью на покруте с русскими купцами.

Загбой не осмелился ослушаться своего отца. Затаив обиду на жену, он молча увязал потки с пушниной на спины учагов Пэкты. Ченка безропотно разделила его участь.

Возвращение родных с покруты Загбой ждал очень долго. Прошли все сроки ожидания, а он с утра до вечера смотрел вдаль, на излучину реки, куда ушёл караван оленей. Напрасно охотник вглядывался в размытые паводком берега в надежде увидеть появление родного аргиша с потками, полными продуктов и провианта. Иногда ему казалось, что видит вдалеке серые точки медленно бредущих оленей. Однако вскоре оказывалось, что это всего лишь плывущее по реке бревно или беснующаяся под напором воды волна.

Загбой злился. Он прекрасно понимал, почему Пэкта и сыновья не возвращаются к родному чуму. Закрыв глаза, охотник видел свою жену пьяной, валяющейся у костра в грязи и золе. Рядом, оскалив зубы, дрались сыновья. Неподалёку валялись разбросанные потки с товаром. Ещё он видел чужих собак, растаскивающих эти товары и продукты. Картина была удручающей.

В один из торгов с ним произошло то же самое. Разгневанный Загбой вскакивал на ноги, кому-то грозил кулаками и порывался броситься вдоль реки. Его переполняло страстное желание как можно быстрее достичь места покруты и вырвать с корнями разлохматившиеся косы пьяной жены. Но приказ Гухэ пасти оленей, как удар рогатины между лопаток, охлаждал пыл разгорячённого мужа. Загбой не мог ослушаться своего отца. Слово отца – священно. За непослушание старшему Загбою грозил суд старейшин.

На десятый день ожидания грозный муж и глава семьи не выдержал и отправил за непослушными сыновьями и своенравной женой дочь. После долгих уговоров и просьб Ченка наконец-то привезла и пьяную, неконтролируемую в поступках мать и передравшихся от избытка разгорячённых чувств братьев.

Загбой был намного умнее и мудрее Пэкты. Он не стал вымещать зло на пьяную жену в тот же час, а решил провести нравоучение утром. Ему было очень интересно выслушать речи о чудесах, произошедших на покруте.

А пьяная троица наперебой восторженно пыталась высказать свои впечатления о каком-то русском шамане по имени Михаил, который был одет в длиннополую парку и носил на своей груди большой красно-зелёный крест. После принятия спиртного, контролируя состояние эвенков, шаман Михаил собрал всех охотников и стал говорить о русском Боге. Он то понижал голос, то повышал и грозил всевозможными небесными карами, уговаривая эвенков принять русского Бога.

У шамана Михаила не было в руках бубна. Он не носил амулет из зубов рыси, росомахи и медведя. Он не был одет в шкуры неведомых животных. Но Пэкта боялась его грозного голоса, длиннополой, развевающейся при ходьбе парки. Она боялась креста, которым тот махал во время своих проповедей. Пэкта боялась небесных кар и угроз, сыпавшихся из уст странного шамана. Вместе с Пэктой боялись все эвенки. Все падали на колени и бились головами о землю перед распятием, как велел того шаман Михаил. Чтобы задобрить гнев русского Бога, тунгусы давали ему пушнину. Пэкта давала тоже. Она отдала шаману пять соболей Загбоя. Тех, самых лучших из тридцати, за что Загбой хотел взять у русских купцов ружьё сыну.

Шаман Михаил сам выбирал их из потки Загбоя и сказал, что русский Бог останется доволен Загбоем и пошлёт ему удачу и благополучие. Он стал ласковым и три раза погладил Пэкту по голове. Он даже назвал Пэкту сестрой и дал ей поцеловать русского Бога. Русский Бог был нарисован на доске разноцветными красками и смотрел на Пэкту внимательно и строго. Все эвенки целовали русского Бога много раз. За это шаман Михаил обещал просить у Бога много удачи для всех охотников.

Загбой был очень удивлён рассказом пьяной жены и сыновей. У него, как и у всех охотников племени Длиннохвостой Выдры, было много богов. Он знал бога огня и удачи, верил в бога земли, воды, тайги. У его богов были верные послушники – духи, которые исполняли их волю и приносили людям либо благоденствие, либо горе. Эта вера жила в душе Загбоя с младенческих лет и была придумана не им и даже не предками, жившими в этих краях много веков назад, а тяжёлой кочевой жизнью и Его Величеством Временем.

Каждый дух имел свой образ. Перед каждым необъяснимым явлением природы Загбой обращался к тому или иному духу с просьбой и благодарил его за что-то. Но сегодня, после шокирующего рассказа Пэкты, он никак не мог понять, как можно просить благополучия, удачи или благодарить за все только одного бога? Как может Бог русских один перевоплощаться во все образы духов и действовать за всех одним лицом и отвечать за всех?

Но самое главное, Загбой не мог себе представить, как можно предать своих богов и духов, которые из поколения в поколение несли тунгусам веру, надежду, удачу, благополучие и, самое главное, – продолжение рода, жизни?

Он спрашивал сам себя и не находил ответа на собственные вопросы. Добиться чего-то вразумительного от Пэкты ему не удалось. Тогда он обратился к всемогущему покровителю и благодетелю – духу Огня. Так было всегда, когда ему было тяжело или просто требовалась чья-то помощь. Загбой бросал в костёр лучшие кусочки мяса и жира, задабривал всемогущего покровителя. Если костёр был благосклонен к человеку, он начинал говорить. Огонь всегда подсказывал охотнику правильные шаги в дальнейшей жизни, предупреждал о возможной опасности и радовался успехам и удачам.

Но в эту ночь Огонь не хотел разговаривать с Загбоем. Более того, его поведение было непонятным и непредсказуемым. Принимая кусочки жира, он сердито трещал и шипел. От самых сухих поленьев летели снопы искр. А пламя Огня, как будто предвещая беду, горело не ярко-красным цветом, как это было всегда, а голубым и даже зелёным.

Очень скоро Загбой понял причину поведения своего могущественного друга. Это произошло рано утром, когда разлохматившиеся тучи разорвал первый луч солнца. Из чума выбежал Хактын и с топором в руках бросился на отца. Его глаза были безумны. Лицо исказилось в страшных судорогах. На губах выступила пена. Загбой едва увернулся от занесённого над головой оружия и с большим трудом придавил сына к земле. Тот рвался, бессвязно грозил возмездием.

Пришлось связать Хактыну руки и ноги крепкими сыромятными ремнями. Отец понимал, что у сына всего лишь приступ агрессии. Однако было непонятно, чем было вызвано такое поведение юноши: либо последствиями продолжительного пьянства, либо какой-то непонятной болезнью.

А из чума слышались тяжёлые стоны. Младшего сына лихорадило. Несмотря на то, что он лежал в тёплом меховом спальнике, просил накрыть его оленьими шкурами. У Пэкты покраснели глаза. Её движения сделались медленными и неуверенными. Больная женщина говорила, что её тело заполонила суровая зима, которая леденит сердце морозом и ломает кости.

В голове Загбоя замелькали воспоминания далёкого детства. Страшная догадка парализовала сознание. Отбрасывая ее прочь, всё ещё на что-то надеясь и сомневаясь, он пытался успокоиться и успокоить ничего не понимающую, плачущую Ченку. Предчувствуя самое худшее, он постарался оградить дочь от близкого общения с матерью и братьями и приказал собрать все вещи, которых ещё не касались руки больных, и перенести их подальше в сторону. А сам, взяв в руки топор, принялся рубить новые шесты для отдельного чума. Когда новое жильё было готово, он закрыл под пологом шкур дочь, а сам постарался хоть чем-то помочь жене и сыновьям, чью плоть захватила в тиски смерть.

Долго, очень долго Загбой сидел над скованными в судорогах телами близких и дорогих ему людей, выпрашивая знакомыми ему заклинаниями и молитвами помощи у всемогущих духов. Густой и едкий дым костра заполонил жилище кочевника. Пар от кипящей в казане воды омывал пожелтевшие лица больных. Но все старания и попытки лечения были тщетны, бесполезны.

Едва нахмурившееся солнце коснулось линии горизонта, в страшных, спазматических муках умер Хактын. К этому времени беспощадная лихорадка захватила Пэкту и младшего сына. Загбой уже понял, что последует за этим. Понял потому, что в его памяти жили страшные воспоминания детства, когда от эпидемии чумы вымерла половина рода Длиннохвостой Выд ры. Загбой чувствовал, что трагедии не избежать. И знал, что теперь ему предстоит сделать.

Когда он наконец-то покинул своды чума, то увидел, что на стойбище творится невообразимый хаос. Из соседних чумов слышалась тяжёлая перебранка дравшихся соплеменников. Кто-то в безумии резал ножом оленей. Неожиданно неподалёку раздался резкий выстрел, породивший жалобный предсмертный визг собаки.

Больше не задерживаясь ни на минуту, Загбой быстро поймал семь своих оленей, завьючил их потками с вещами из нового чума и приготовился в дорогу. Он не стал брать с собой продукты, провиант, что выменяла Пэкта у русских купцов на покруте. Охотник бросил парки, спальники, шкуры оленей, посуду и оружие, чем уже пользовались после приезда от русских жена и больные сыновья. Собираясь в дорогу, Загбой видел, что, следуя его примеру, в путь собираются другие, ещё не заразившиеся чумой семьи из его племени.

Стараясь не допустить ещё одной беды, охотник не подпускал Ченку к чуму, в котором стонала и бредила обречённая Пэкта. Он посадил дочь на спину ведомого учага и, не оглядываясь, погнал свой маленький караван в сгущающиеся сумерки подступающей ночи. Какое-то время, не понимая происходящего, девочка молча смотрела назад.

Она ждала, что вот кто-то из братьев тоже начнёт собирать оленей, увязывать разбросанные около чума вещи в потки и так же, как и они, последует в дорогу за ними. Но из чума никто не выходил. Она так и не увидела хорошо знакомого силуэта матери, до этого всегда провожавшей отъезжающих. Всё дальше и дальше высокие шесты закопчённых чумов. Всё тише и тише стоны умирающих. Вот где-то там, позади, тяжело, заунывно завыла собака. Её голосу вторила другая. И только когда за идущим аргишем захлопнулась плотная стена тайги, Ченка вдруг поняла всё. Она поняла, что больше никогда не увидит улыбающееся лицо Пэкты, не почувствует тёплого прикосновения рук братьев, не услышит родного голоса близких ей людей, поющих простые и понятные доброму сердцу песни.

Раненой птицей девочка соскочила на землю и, не контролируя своих действий, захлёбываясь горькими слезами, побежала назад. Загбой догнал её, схватил трепещущее тело в крепкие объятия, постарался успокоить дочь. Но Ченка, не слушая его слов, пыталась вырваться к матери, когда-то подарившей ей жизнь. Тогда отец пошёл на крайние меры. Он просто спутал руки и ноги девочки маутом, привязал её к седлу учага и погнал караван прочь.

В ту страшную памятную ночь опытный охотник сделал большой переход. Он гнал аргиш на восток до самого рассвета. Торопливо идущий караван преодолел огромную, болотистую долину Ирчиль, и только лишь тогда, когда уставшие олени в изнеможении достигли туманного берега озера Сумнэ, он остановился. Загбой знал, что в случае, если Пэкта или старший сын останутся в живых, они очень скоро найдут их новый чум по следам.

Загбой ждал день, два, неделю… В томительном неведении медленно протекали серые, мрачные будни. Когда бледнолицая луна сменила три наряда, он наконец-то понял, что все ожидания напрасны. Их никто не догнал. К ним никто не пришёл. Потому что там все умерли…

Всё это время Ченка тихо плакала. Глазами, полными слёз, девочка безотрывно смотрела туда, откуда они пришли, в сторону Харюзовой речки. Но напрасно слух ловил ласковый разговор тайги, пытаясь различить в знакомых звуках торопливую поступь оленьих копыт, резкое понукание идущих животных. Зря пытливый, острый взор чёрных глаз старался различить в голубой дали знакомые точки идущего аргиша. В естественных запахах благоухающего марева отсутствовали запахи терпкого дыма, разгорячённых тел, взмыленных учагов и важенок и до боли знакомого дурмана, пропитанного трубкой курящей матери. Родные и близкие сердцу люди канули в вечность.

В отличие от дочери Загбой перенёс трагедию более сдержанно. Замкнувшись в себе, он днями и ночами просиживал у костра. В душе охотника была скорбь. Сердце сжалось в камень. Разум очерствел от тяжёлых мыслей. Он спрашивал у Огня ответы на свои неразрешимые вопросы. Но в эти дни Огонь не хотел разговаривать с ним. Тогда эвенк обращался с мольбами к другим духам. Он не понимал, чем мог прогневать Харги? Разве не он отдавал дань почтения в своих заклинаниях злому духу тайги? Почему Харги не принял те лакомые кусочки печени сокжоя и самых лучших соболей, оставленных им на Хачурском перевале в знак уважения и признания? Загбой корил себя за то, что не смог выполнить культовый ритуал по отношению к жене и сыновьям, хотя понимал, что ничего не мог сделать в той ситуации.

В сознании тунгусов смерть воспринимается как естественное явление. Вера в загробную жизнь помогает более легко переносить потерю родных и близких. Охотник верил, что, умирая, человек уходит в страну Вечной охоты, куда когда-то ушли его предки и куда в своё время уйдёт он сам. Вопрос был в другом: как и с чем уйти в иной мир, в страну Вечной охоты?

Согласно культовому обряду своего народа человек должен быть похоронен высоко от земли, на лабазе, в кедровой или лиственничной колоде, с необходимыми вещами, без которых ему нельзя обойтись в ином мире. К таким вещам относится личное оружие охотника, посуда, небольшое количество еды, повседневная одежда. Загбой винил себя за то, что не мог отправить в последний путь Пэкту и сыновей согласно старой доброй традиции. Более того, его мучила совесть за то, что он бросил их тела на произвол судьбы. Много раз охотник задавал себе один и тот же вопрос: как будут жить жена и сыновья в стране Вечной охоты, если их плоть изъедена мышами, а дух не нашёл пристанища на стволах многовековых деревьев?

Он снова и снова спрашивал об этом у своего верного друга Огня, но тот по-прежнему не давал ответа. Его молчание Загбой воспринимал как доказательство своей вины, и от этого становилось ещё тяжелее. Чувствуя всю горечь положения, охотник не единожды принимал решение повернуть свой след назад, но всякий раз от этого поступка его удерживал трезвый разум, подсказывавший о правильности выбранного решения. Он должен жить! Не для себя, а ради продолжения жизни Ченки! Жить ради той, кто в этом мире должна продолжить его род! Жить ради будущего поколения! Жить ради жизни на этой земле! И Загбой подчинился решению.

Однажды утром, как будто очнувшись от глубокого, беспробудного сна, он вернулся к настоящей, текущей жизни, с её повседневными заботами и проблемами. Загбой собрал оставшихся оленей, завьючил на спины животных имевшийся скарб, с виноватой улыбкой посадил на спину учага любимую дочь и, подталкиваемый вечным зовом странствий, вновь повёл маленький караван по бескрайним просторам северной тайги. Настоящим желанием кочевого охотника стало намерение забыть, запрятать подальше боль невосполнимой потери.

Он помнил мудрую пословицу, что самый лучший доктор – время! С его размеренным течением забываются и заживают самые глубокие раны. Жизнь продолжает свой бег, и в этом движении утихает боль утрат, какими бы тяжелыми они ни были.

Однако ни повседневные заботы, ни постоянная борьба за выживание, ни дальние переходы не смогли утихомирить боль, что кровавым рубцом разрезала сердце Загбоя. Он постоянно жил с ощущением какой-то пустоты. Иногда казалось, что вот из чума выйдет Пэкта и начнёт ворчать. Острый слух охотника приносил звонкий всплеск весла. Приподнимая голову, он долго смотрел на воду, ожидая появления лодки, в которой Хактын вёз богатый улов рыбы. Он видел, как качаются ветви густого пихтача, готовые отпустить из своих объятий Калина с его гордой походкой, ведущего в поводу рогатого учага, нагруженного мясом добытого сохатого. Но проходили минуты, и словно клыки медведя-шатуна разрывали сладкое представление, превращая его в глубокую рану. Из берестяного чума выходила Ченка, а не Пэкта. Тишину речной заводи нарушали всплески кормящихся сигов. Суровый северный ветер играл мохнатыми лапами угрюмой тайги, не желающей выпускать из своих цепких объятий сына.

В осеннюю пору золотого листопада Загбой вдруг поймал себя на мысли, что всё лето, сколько бы он ни кочевал по тайге, его след постоянно приводил его к озеру Сумнэ, где он когда-то ждал свою семью. Он уводил свой маленький караван на север, но через неделю вновь возвращался на прежнее место с востока. Тогда охотник направлял ведомого учага на заход солнца, но инстинкт снова приводил его к знакомым перевалам с южной стороны. А однажды, в одну из тёмных ночей, у костра он услышал голос Огня, который разрешил ему посетить берега Харюзовой речки.

Он выбрал самый непогожий, пасмурный, неприветливый день. На Сумнэ с севера угрожающе наплывали тяжёлые свинцовые тучи. На тёплую землю падали и тут же таяли редкие хлопья мокрого снега. Где-то на востоке сквозь непроглядную муть едва пробивалось блеклое пятно осеннего солнца.

Загбой поймал учага, собрал в кожаную потку небольшой запас продуктов, привычно забросил за спину ружьё, сел на спину оленя и, даже не попрощавшись с дочерью, быстро растворился в тайге. Его поездка казалась обычной и понятной. Предстоял сезон охоты, и для удачного промысла надо было найти кормовую базу белки. Ещё с вечера он говорил об этом с дочерью и, казалось, что убедил её в своём намерении.

Однако по неуверенному голосу отца, блуждающему взгляду Ченка поняла, что в словах кроется ложь. Непонятным внутренним чувством девочка разгадала его намерения. Утром она уже знала, куда поедет отец. В её взгляде горела искорка надежды, что он возьмёт её с собой. А Загбой, стараясь обмануть дочь, направил оленя в сторону противоположную берегам Харюзовой речки. И только лишь отдалившись на некоторое расстояние, повернул налево, далеко объехал стойбище и поторопил учага навстречу в нужном направлении.

То, что он увидел там, на знакомом берегу, превзошло все его представления. Охотника встретило мёртвое стойбище. Так же, как когда-то, на пологом склоне у реки теснились острые чумы. Около них в беспорядке валялись разбросанные вещи эвенков. По первому впечатлению казалось, что племя Длиннохвостой Выдры торопливо собирается в далёкий аргиш. Но… истлевшие потки, поняги, спальники, кем-то разорванные и наполовину съеденные шкуры, ржавые топоры, пальмы, ружья, отсутствие продуктов говорили о другом и дали опытному охотнику пищу для размышления. Неприветливая, пугающая тишина словно сковывала сознание. Таёжный воздух давно растворил дым былых костров. Летние дожди размыли пепел и золу в очагах и кострищах. Всё указывало на то, что человеческий дух очень давно покинул некогда родное стойбище.

В немом оцепенении, сковавшем горячее сердце словно льдом, он смотрел на пустые чумы в слабой надежде увидеть кого-то в живых. Сознание было парализовано. В какое-то мгновение он увидел то, что полностью дорисовывало картину трагедии. Вначале просто не поверил глазам, не мог осознать, что он видит и что наводит на него страх. И только тогда, когда нога оленя случайно наступила на то, что не желал воспринимать его разум, он вдруг понял весь ужас происшедшего несколько месяцев назад.

То, на что наступила нога его учага, оказалось головой человека. Вернее, это был добела обглоданный череп. От несильного толчка он прокатился несколько метров и ударился обо что-то белое и длинное и остановился. Загбой присмотрелся внимательно и увидел, что едет по костям. Они были всюду: на полянах у чумов, на берегу у реки, в кустах, под деревьями. Кости рук, ног, позвоночники, черепа. Растерзанные, обглоданные трупы людей. Целые и разорванные на части. Перед ним предстала картина невозможного. Ему показалось, будто какой-то злой, страшный, дикий и ненасытный зверь только что окончил своё пиршество и сейчас находится на отдыхе.

Загбой медленно подъехал к своему чуму. Неподалёку от мёртвого жилища, у прибрежной полосы реки лежал растерзанный и полностью обглоданный скелет человека. По обрывкам одежды, по волосам и отсутствию двух зубов на верхней челюсти он узнал Хактына. Загбой вспомнил, что два передних зуба сын потерял тогда, когда однажды, поспорив с Калином, попытался раскусить свинцовую, с железным сердечником пулю. Это было давно и недавно. Всего лишь год назад, прошлой осенью.

Он спрыгнул с оленя на землю. Подошёл к порогу чума, посмотрел в распахнутую черноту. Там, в невероятных позах, скрюченные, лежали останки Пэкты и Калина. Не зная что предпринять в следующее мгновение, он стоял у порога своего жилища не в силах сделать очередной шаг. От нервного напряжения тело Загбоя лихорадило мелкой дрожью. Страх притупил все органы восприятия. Никогда ещё в своей жизни ему не было так страшно.

Его настоящим, единственным желанием было стремление как можно быстрее покинуть царство смерти и больше никогда не возвращаться на берега Харюзовой речки. Однако где-то там, в глубине души, всё ещё теплилась отрезвляющая мысль – искупления запоздалой вины перед усопшими. Голос предков, как клекот древнего ворона на вершине сухой лиственницы, призывал к исполнению культового обряда, обязывая его захоронить останки родных людей. Этот безмолвный глас, подчиняющийся закону предков, был так силен, что он тут же, не задумываясь, приступил к работе.

Прежде всего он сорвал с шестов оленьи шкуры и уложил в них останки Пэкты и сыновей. Укладывая на меховое покрывало скелет Калина, Загбой спросил себя: кто мог таким образом – неповторимо и своеобразно – съесть мёртвую плоть?

В тайге много хищных зверей. Полакомиться мертвечиной мог любой плотоядный представитель таёжных просторов. Сюда, на безжизненное стойбище, могли прийти медведь, волк, росомаха, соболь, колонок, горностай, вездесущие мыши и полноправный санитар природы – чёрный ворон. После непродолжительного осмотра костей охотник понял, что никого из диких зверей на стойбище не было. Исключением могли быть только вороны, которые в настоящий момент сидели на почтительном расстоянии от него на вершинах деревьев и молча смотрели, ожидая его дальнейших действий. Всюду, куда ни падал внимательный, пытливый взор эвенка, были только следы собак. Ещё какое-то время он смотрел на круглые «печати», оставленные четвероногими друзьями человека. И вдруг его взорвавшийся разум нашёл объясняющий ответ.

Загбой испуганно посмотрел по сторонам. Его предположения тут же подтвердились. Из-за соседних чумов, из тальниковых, прибрежных зарослей за ним наблюдали злобные глаза собак. Загбой понял, что некогда верные и преданные, они за несколько месяцев, проведённых без человека, одичали и стали опасными. Он помнил случаи, когда брошенные на произвол судьбы собаки, через какое-то время сбившиеся в стаю, нападали на оленей эвенков, подобно волкам, валили их на землю и съедали заживо.

Да, тогда они походили на своих собратьев – серых разбойников. Только вот по сравнению с волками они были умнее и хитрее, потому что в совершенстве знали как характер человека, так и привычки одомашненных оленей. А если учесть то обстоятельство, что вьючные животные не боятся собак, то можно без сомнения предположить, куда делось огромное стадо оленей племени Длиннохвостой Выдры. Может быть, растерзаны и съедены были только лишь единицы, а остальные под страхом смерти разбежались по тайге и примкнули к «дикарям»*["12].

Загбой не знал, не помнил случая нападения собак на человека. Однако многочисленные следы доказывали, что это они съели своих хозяев. И пусть ко времени пиршества последние уже были мертвы, это не оправдывало их. Что можно думать о собаке, если она попробовала мясо человека? Можно ли дать гарантию, что одичавшие животные не набросятся на живого друга? От этой мысли у Загбоя по спине побежали мурашки.

Если бы кто-то когда-то рассказал ему о том, что он увидел сейчас своими глазами, он отнёсся бы к словам очевидца с недоверием. Но нельзя отрицать того, что видишь сам. Реальность существует. И она предсказывала самое худшее, что только можно было предположить. Собаки медленно, как по незримой и молчаливой команде, начали своё наступление.

Как полчища кровожадного гнуса, атакующего беззащитное тело сохатого, как вездесущие муравьи, защищающие свой муравейник, собаки появлялись отовсюду. Одичавшие, голодные псы выползали из чумов, выпрыгивали из прибрежных зарослей ольхи, выходили из густого ельника, чёрной стеной разросшегося на пригорке за мёртвым стойбищем. Их было много. Десять, двадцать, пятьдесят или даже сто. До этой минуты Загбой не мог предположить, что в племени так много собак. Он просто никогда не видел их всех вместе.

Они бежали небольшими группами, сливаясь в одну большую стаю. По их передвижению охотник понял, что они устремились за добычей. Пытаясь их остановить, Загбой резко крикнул. Подобная команда всегда действовала отрезвляюще на верных помощников человека. На слова «Стой!», «Нельзя», «Назад» любая из них всегда подчинялась голосу своего хозяина.

На краткий миг волна пёстрых тел приостановила передвижение. Собаки приподняли свои оскаленные озлобленные головы, в недоумении посмотрели на человека, но через секунду, подчинившись всеобщему рефлексу стаи, побежали ещё быстрее.

Расстояние между живой лавиной и охотником ежесекундно неумолимо сокращалось. Когда псы подбежали на расстояние выстрела, Загбой быстро сорвал со спины ружье и, даже не прицелившись, выстрелил в волну лохматых тел. Одна из собак завизжала, закрутилась на месте, упала на землю и забилась в предсмертной агонии. Но и это не произвело должного эффекта на остальных. Даже не взглянув на нее, стая продолжала движение. Чувство голода притупило страх перед человеком. Обезумевшие животные, увидев добычу, не могли остановиться.

Загбой чувствовал приближение катастрофы. Его одноствольное шомпольное ружьё молчало. Для того чтобы его зарядить, охотнику требовалось некоторое время, которого у него не было. Может быть, чувствуя это, собаки побежали быстрее.

Понимая, что сейчас может произойти, обречённый охотник быстро осмотрелся. Загбой знал, что безвыходных ситуаций не бывает. Всегда есть лазейка, через которую можно выбраться. Тем более что сейчас на «край пропасти» была поставлена его собственная жизнь.

Рядом не было деревьев, которые могли бы спасти его своей недосягаемой высотой. Он не допускал мысли о бегстве, так как прекрасно знал, что собаки догонят его через десять метров. Его не мог спасти олень, который, всё ещё не понимая, что происходит, послушно стоял далеко в стороне на краю поляны. И мысль собственного спасения пришла неожиданно и внезапно.

Вода! Это была река, до которой было всего лишь несколько шагов. Но броситься в воду – смерть. Загбой не умеет плавать! Он понял, что ему предстоит схватка с собаками. Схватка, в которой, возможно, не будет победителя.

Он отбросил ружьё в сторону: теперь оно не нужно. В настоящий момент для защиты был необходим нож, а ещё лучше – топор или пальма. И Загбой нашёл то, что ему было надо. Это был топор Хактына. Тот самый топор, которым обезумевший сын когда-то хотел убить отца. Топор валялся неподалёку, рядом с останками своего хозяина. А тогда, в тот страшный роковой день, охотник побоялся взять его в руки, потому что он был в руках больного сына. Теперь у него не оставалось выбора, так как это было единственное оружие, которое могло спасти ему жизнь.

Загбой схватил топор и с проворством хищного аскыра забежал в реку. Когда уровень воды достиг его груди, он остановился, поднял над головой грозное оружие и приготовился к защите.

Но собаки, казалось, и не думали нападать на охотника. Лишь некоторые из них подбежали к берегу и стали обнюхивать следы. С удивлением и нескрываемым недоверием рассматривая человека, они замерли на месте. Следы на берегу говорили о том, что в воде их хозяин, властелин, друг и, наконец, бог. Это испугало собак. Некоторые из них, вспомнив знакомую речь, робко замахали хвостами, но многие всё же приняли угрожающую позу.

А там, на краю поляны, основная масса уже окружила оленя. Злые, голодные собаки готовились к расправе над животным. Ситуация обострялась тем, что учаг не понимал, что его ждёт смерть. На окруживших его псов он смотрел как на пустое место, потому что в жизни привык видеть их всегда рядом. Собаки не предвещали угрозы. Никогда ещё клыки псов не касались его тела, а угрожающий рык предупреждал, защищал. Олень привык видеть собаку ежедневно, постоянно, воспринимал её как обычное, естественное и даже необходимое животное и никогда не видел в ней врага.

Сейчас собаки думали иначе. Их разум затмила неукротимая злоба, которая была вызвана жестоким голодом. С потерей своих хозяев они стали неконтролируемы в своих действиях. В поисках пищи съели мёртвых людей, а затем обратили внимание на оленей. Убив однажды одного из них, они привыкли видеть в этом животном средство для продолжения своего существования.

Последние мгновения перед броском были самыми ответственными. Тела собак напряглись взведённым черканом. Глаза налились кровью. Стремление и воля были направлены в едином намерении – убить. Каждая из них ждала только одного – сигнала к нападению. Самая молодая, горячая лайка, подстёгиваемая диким голодом, бросилась оленю на шею. Захлёбываясь в собственной ярости, вцепилась в добычу оскаленной пастью, но, к своему негодованию, захватила зубами только шерсть.

Кто хоть раз когда-то видел оленя в осеннем брачном наряде, тот знает, какую красивую, шикарную шубу носит одомашненный зверь в эту пору. Длинный, пустотелый волос на шее, порой достигающий двадцати сантиметров в длину, своей массой и плотностью в некотором сравнении чем-то напоминает гриву царя зверей – льва. А значит, что не всякому мелкому и даже среднему хищному зверю, в том числе и собаке, с одного захвата удастся добраться до жизненно важных артерий на шее этого животного. Однако в противоположность своей красоте и привлекательности волос имеет непрочную, ломкую основу, почему под воздействием некоторых усилий довольно легко отрывается от шкуры.

Так произошло и в этом случае. Молодая, неопытная лайка захватила своей пастью только шерсть. От сильного, резкого рывка и тяжести тела собаки волосы оторвались от шкуры. С набитой шерстью пастью она упала на спину под ноги оленю.

Это нападение оказалось решающим. Следуя ее примеру, со всех сторон на оленя налетела разномастная масса собачьих тел. Подобно снежной лавине, они мгновенно облепили обречённого учага. Переполняемые звериным инстинктом, стали заживо рвать добычу.

Какое-то время учаг не мог понять, что с ним происходит. Он нервно вздрагивал телом от колких, болезненных укусов и тупо, с невероятным удивлением смотрел на своих палачей. Олень даже не пытался защитить свою жизнь. Происходящее казалась ему пустой забавой или игрой, что когда-то происходила с ним и молодыми щенками в далёком детстве.

Учаг крутил рогатой головой, дёргал ногами и пытался сбросить с себя собак, как назойливых оводов. Со стороны вся эта свалка походила на робкий протест молодого пыжика-оленёнка, попавшего в объятия полчища гнуса. Но вот самый здоровый, матёрый, зверовой кобель скрутил своим телом «юлу», порвал учагу шкуру на животе.

Олень глухо взревел от боли, глубоко охнул, закрутился на месте. Пытаясь отогнать от себя собак, стал взлягивать копытами. Это ему плохо удавалось, так как некоторые из них были опытными: предусмотрительно следили за движениями учага, вовремя отскакивали от мелькающих ног в сторону и тут же стремительно нападали вновь.

Тогда обречённый зверь стал делать резкие выпады. Но необходимое время для защиты было упущено. Собаки уже разрывали вывалившиеся из брюшины кишки. Кто-то из самых напористых, смелых кобелей вскочил на спину и стал терзать шею жертвы. Из разорванной артерии фонтаном хлынула кровь.

От ужаса происходящего и нестерпимой боли учаг бросился бежать. Но эта попытка только осложнила ситуацию. Собаки рвали его на бегу. Вывалившиеся из живота внутренности, цепляясь за кочки и кусты, волочились по земле, замедляя передвижение. Теперь, уже не опасаясь сильных копыт, с десяток собак вскочили животному на спину. Масса насевших тел давила его к земле.

На спасительное, но безрезультатное бегство обречённому оленю хватило сил только лишь на сотню метров. У границы тайги он остановился, зашатался и, не в силах больше сдерживать тяжесть навалившихся тел, медленно упал на землю. Голодная, безумствующая толпа разъярённых псов накрыла поверженного зверя. Ещё несколько раз, как будто прощаясь с жизнью, его рогатая голова приподнималась над торжествующими палачами. Из глаз, переполненных болью и ужасом, текли большие прозрачные дождинки слез. Спазмы безысходности вырвались из краплёного кровью рта. Наполовину растерзанный, но ещё живой олень умирал страшной, мучительной смертью.

Загбой в негодовании смотрел на жестокую расправу собак над своим учагом. В его возмущённом сознании боролись два противоречивых чувства. Одно из них приказывало броситься на помощь к оленю. Второе, как всегда, более разумное, предупреждало об опасности и предсказывало, что во время кровавой оргии собаки не посчитаются с человеком и воспримут своего бога как не более чем просто добычу. Последнее чувство было сильнее и вскоре оправдало себя.

Собак было много. Не всем хватило места у поверженного оленя. Право первоочередного насыщения – точно так же, как в львиных прайдах или волчьих стаях, досталось самым сильным и крупным кобелям. Слабые были тут же отогнаны на приличное расстояние от добычи. От голода, видимой пищи, запахов парного мяса и смачного чавканья сильных сородичей изгнанники находились на высшем пике злости, которая тут же вылилась в кровавую драку. Псы слились в один пёстрый, неразрывный клубок. Кто-то из слабых оказался ещё слабее. Чьё-то тело уже рвали и терзали свои же братья и сёстры. От мысли оказаться в этом хаосе смерти тело Загбоя сковал леденящий ужас.

Но если судьба оленя уже была разрешена, то жизнь охотника находилась в подвешенном состоянии. Он стоял в холодной осенней воде, которая только ухудшала его положение. Он начал замерзать. Ему казалось, что его ноги одновременно кусают тысячи болезненных жал кровососущих паутов. Поясницу и живот тянуло и разрывало кожаным жгутом. Всё это он почувствовал только сейчас, когда вдруг вернулся в реальность.

Не в силах больше терпеть холод, он хотел выскочить на берег, но взбешённые собаки, те, кому не досталось пищи, быстро заполонили песчаную отмель и с нескрываемым алчным интересом стали смотреть на очередную жертву.

В голове Загбоя мелькнула мысль всё же попробовать переплыть на противоположный берег реки. Но в этом месте Харюзовая речка была широка, глубока и быстра. Учитывая своё настоящее состояние, охотник понял, что добраться до спасительной суши ему не хватит сил. И ничего не оставалось, как пробивать себе дорогу на берег, вперёд, где его ждали оскаленные пасти собак.

Раскрепощая тело, Загбой скинул с себя намокшую парку. Пробуя удар, несколько раз взмахнул топором над головой и сделал шаг навстречу. Он видел, как в глазах псов загорелись искорки злобы, как напряглись их худые тела, как вздыбилась на загривках шерсть. Понял, что его враги только и ждут момента, когда можно будет броситься на человека.

Но и в этот раз всемогущие духи были благосклонны к сохранению жизни Загбоя. Как только вода отпустила его из своих объятий, с противоположной стороны стойбища, откуда он приехал, вдруг послышался неожиданный шум. В глубине тайги глухо затопали быстрые шаги бегущего зверя.

Под натиском грузного тела затрещали сучки, в которое добавлялось шумное, учащённое дыхание. В то же мгновение из-за тёмных стволов лиственниц в мёртвое стойбище выбежал олень и, не задерживаясь, направляемый храбрым седоком, побежал к песчаной отмели. Загбой в недоумении смотрел на своё спасение. Радостный крик вырвался из глубины его души, когда на спине рогатого учага он увидел знакомый силуэт. Ченка!

Привлекая к себе внимание, он закричал, замахал руками и стал показывать на реку, на противоположный берег. Но его эмоции были лишними. Дочь знала что делать без подсказок отца. Она следила за ним с самого утра. Она ехала по его следам от берегов озера Сумнэ. Девочка видела, что произошло на мёртвом стойбище со стороны из тайги и понимала, что спасение отца только в воде.

В первые мгновения появлению бегущего оленя собаки были удивлены не меньше Загбоя. От внезапного шума они растерялись и, как всегда бывает с ними в подобных случаях, испуганно, предупреждающе залаяли. Некоторые из них, самые трусливые, в панике заметались по берегу, на какое-то время позабыв о человеке в воде. Но когда в источнике суматохи они увидели бегущего оленя, их поведение мгновенно изменилось.

Животное пробудило в них звериный инстинкт и напомнило о голоде в острой форме. Собаки приготовились к нападению. Они бросились навстречу Ченке, но, увидев, что добыча сама идёт к ним в зубы, остановились и стали ждать. Этого было достаточно, чтобы стремительно бегущий хор (верховой олень) с лихой наездницей на спине вклинился в стаю, разогнал её по сторонам и забежал в воду.

Возмущённые произошедшим псы с громким гонным лаем бросились в погоню. Услышав этот голос, к берегу от места трапезы убитого оленя отделилось ещё несколько собак. Им не досталось места у растерзанного животного. Они были голодны, как и остальные на берегу. Это существенно ухудшало положение людей.

Напасть псам на учага на берегу не удалось. Не замедляя бега, олень врезался в воду. Разъярённые собаки бросились за ним. Но здесь их уже поджидал Загбой. Он вернулся в реку назад, до пояса, и взмахнул топором. В этот раз собаки забыли про осторожность. Друг за другом они влетели в реку и, едва не хватая оленя за ноги, окунулись в объятия воды. Не доставая лапами дна, собаки плыли. Под удары острого жала.

Загбой владел оружием в совершенстве. Ему приходилось пользоваться топором ежедневно. Это единственное орудие труда, а теперь оружие, которое всегда находилось под рукой. Он готовил им дрова, рубил охотничьи тропы, строил ловушки, выкуривал из кедра соболей и однажды защитил себя от раненого медведя. Но рубить головы собакам ему ещё не приходилось. Однако выбора не было. Он защищал не только собственную жизнь. Но теперь и жизнь своей дочери.

Отражение нападения оказалось делом более лёгким и простым, чем он думал. Когда к нему приближалась плывущая собака, охотник просто опускал на её голову топор. Плывущая собака не могла увернуться от мгновенной смерти, тут же погибала. Быстрое течение относило собачий труп вниз. На её место подплывала другая, и опять взмах ловких рук.

Сколько раз Загбой поднимал и опускал топор на головы своих врагов, не помнит. Течение реки окрасилось кровью. Мёртвые тела собак, подхваченные течением, плыли вниз по реке, тонули, ударялись о дно, всплывали на поверхность и опять исчезали под водой. Кровавая расправа человека чем-то напоминала игру тайменей во время нереста, когда речные исполины, переваливаясь с боку на бок, продолжают жизнь. Вот только время для икромёта совершенно не соответствовало действительности, чистую воду окрасила кровь, а не икра, да вместо чешуйчатых боков на поверхности появлялась шерсть.

Когда была перебита большая часть собак, кто-то из псов, наконец-то вдруг поняв своё неизбежное поражение, повернул к берегу. За ним последовали другие, оставшиеся в живых. Смертельная атака закончилась поражением. Может быть, около десятка собак вернулись назад на берег. Поджав под себя мокрые хвосты, они трусливо затявкали на победителя.

Когда всё кончилось, Загбой вдруг почувствовал, как он замёрз и устал. Ещё какое-то время он смотрел на некогда верных друзей и помощников человека, превратившего их из волка в собаку, а теперь, так глупо и жестоко предавших своего бога. Загбой понимал, что виной предательству является только голод, что в какой-то мере оправдывало поведение взбунтовавшейся стаи.

Охотник знал, что все они, кто остался в живых, теперь обречены на смерть. Глубокий снег и холод надвигающейся зимы погубят их. От этой мысли, несмотря на произошедшее, сердце Загбоя наполнилось жалостью и состраданием к собакам, волею судьбы ставшим виновниками кровавой драмы на мёртвом стойбище. Но что он мог поделать, чтобы спасти их? Как можно было предотвратить гибель лаек племени Длиннохвостой Выдры, если они в настоящий момент в нём видели только добычу?

С глубокой скорбью Загбой покинул мёртвое стойбище. Он уплыл вместе с Ченкой. Преодолеть реку им помог олень. Он переплавил их на правый берег Харюзовой речки, спас от смерти, помог продлить жизнь рода Длиннохвостой Выдры. А этот трагический год, когда от чумы вымерло его племя, Загбой запомнил на всю жизнь, до конца своих дней.

Наступила осень. Выпал первый снег. Впереди долгая суровая зима. Надо промышлять пушного зверя, но для его добычи у охотника нет провианта. Да и к чему порох, дробь? Единственное ружьё, с которым он промышлял последние несколько лет, осталось там, на мёртвом стойбище.

Однако Загбой не жалел об этом. В его памяти были свежи воспоминания, как промышлять пушного зверя с луком и стрелами. Крепкие руки не разучились натягивать жильную тетиву. Острый глаз прекрасно видел, в какую точку должна полететь стрела. Прошлая жизнь – жизнь без русских – не прошла даром. В крови кочевника не умерло умение и мастерство, что передали ему его предки в суровом детстве.

Загбой благодарил судьбу за то, что надоумила его привязать двух своих собак на озере Сумнэ. Кто знает, остались бы они живы? А так опытные лайки, выращенные и воспитанные в тайге, принесут ему удачу и фарт. Жалко, что нет Чингара…

Используя каждый день, Загбой едва успел подготовиться к промыслу. Наскоро он срубил и насторожил самые примитивные, но продуктивные кулёмки, пасти, плашки. Огромную услугу в добыче аскыров*["13] сыграл обмёт. С его помощью охотник добыл семь соболей. В черканы попалось пятнадцать горностаев и девять колонков. В плашках и кулёмках задавилось около сотни белок. Трудолюбивая Ченка выделала три сохатинные шкуры. Морозным днём зимнего лютеня охотник вытравил из берлоги и взял на пальму большого рыжебокого амикана.

Но за охотничьими успехами Загбоя настигло ещё одно невосполнимое горе. В метельном декабре при переходе через реку провалились под лёд и утонули три оленя. Для него это был ещё один удар судьбы.

Для эвенка олень – это всё! Еда, тепло, уют, благосостояние, передвижение, охота и, наконец – «лицо охотника». Чем больше у кочевника оленей – тем богаче семья. Теперь у Загбоя осталось только четыре оленя. В один миг лишился своего большого стада. Теперь он был беден. Из почитаемого, всеми уважаемого по всему Великому сибирскому плоскогорью охотника превратился в простого бродягу, вечного странника, скитальца, потерявшего свой род, богатство и надежду на светлое будущее. Теперь не всякий знатный князь при встрече подаст ему свою руку, пустит в чум и накормит жирным куском оленины. Он не сможет отдать Ченку за самого богатого жениха из племени Бегущего Оленя – Митчена. Никто не даст за дочь больше десяти оленей. Да и сам Загбой не сможет выкупить себе новую жену.

Однажды во время зимнего перехода в поисках лучших охотничьих угодий Загбой наткнулся на свежий след аргиша. Теряясь в догадках, но радуясь всем сердцем от доброй встречи, он погнал свой маленький караван за людьми и уже к вечеру догнал Тынчана.

Тынчан – троюродный брат Загбоя из племени Длиннохвостой Выдры. Не раз они вместе тропили след полосатого аскыра, не единожды вьючили мясо добытого сохатого, добывали с собаками разъярённого амикана. Тынчан на несколько лет младше Загбоя. Он всегда относился к нему с уважением, добротой и должным вниманием.

Во время эпидемии чумы на Харюзовой речке он, послушавшись мудрого совета Загбоя, вовремя покинул стойбище вместе с женой, сыном и дочерью. Только вот, в отличие от Загбоя, оказался намного хитрее и предусмотрительнее. Во время своего бегства Тынчан успел собрать и угнать с собой более сорока оленей из общего стада племени.

Загбой попросил Тынчана дать ему несколько оленей. Но тот, к невероятному удивлению, показал своё «настоящее лицо». Из некогда спокойного и покладистого человека превратился в жадного, напыщенного князька. Возомнив себя едва ли не старейшиной рода, он отказал Загбою. Свой запрет новый хозяин общих оленей мотивировал будущими проблемами. Наступала пора выбора невесты для сына, а за тори*["14] будущий тесть просил двадцать оленей. Остальные олени Тынчану были нужны в его «трудной жизни».

Оскорблённый, униженный отказом брата, охотник ушёл от него ни с чем. Он спрашивал себя, почему Тынчан стал таким жадным и скупым? И почему-то тут же, сразу нашёл ответ на свой вопрос: богатство и достаток часто портят человека.

Единственное, что доброе и обнадёживающее сказал на прощание троюродный брат: из племени Длиннохвостой Выдры в живых осталось ещё несколько семей, в числе которых был родной брат Загбоя, Чилинчен, который тоже успел собрать четырнадцать оленей. Но где искать его след, Тынчан не знал.

В одиноком поиске охотник повёл своих оленей в сторону заката солнца. Ежедневно он покрывал большой путь, делал изматывающие переходы. За короткое время обошёл большую территорию Великого плоскогорья, но так и не мог отыскать следов своих родных. В своём дальнем аргише охотник встречал семьи из рода Проворной Кабарги, Огненной Лисицы, Когтистого Медведя и даже охотников из знаменитого, старого, но малочисленного, племени Кедра. Но эвенки не могли ему рассказать о тех, кого он искал. Никто не видел следов аргиша Чилинчена. Но Загбой не прекращал поиски родной крови.

Однажды на исходе зимы, в пору брачных игр огненной лисицы Загбой пересёк след семьи Бегущего Оленя. Вечером у костра он поведал Огню о своём горе, спросил о своих родных и наконец-то (!) услышал желанный ответ. Ему сказали, что Чилинчен повёл свой аргиш к устью Светлой реки, на покруту с русскими купцами. Ещё охотнику сказали, что у брата больше тридцати оленей.

Загбой был несказанно рад этой новости. Знал брата как мудрого, доброго и отзывчивого человека. И верил, что очень скоро произойдёт воссоединение семей, у него будет много оленей, и он будет водить по тайге большой аргиш. Но главное, о чём мечтал Загбой, – его единственная и любимая дочь сможет выйти замуж за достойного человека и продолжит род.

Отец видел, как за последний год она выросла и расцвела. Как-то раз утром, когда Ченка разводила костёр на улице, Загбой неожиданно для себя заметил, что из маленькой девочки дочка превратилась в юную красивую девушку. Как прекрасен был образ милого лица на фоне восходящего солнца! С каким жадным блеском наслаждения жизнью светились её чёрные глаза! Какой нежной улыбкой очарования, сравнимой с тёплым дуновением весны, озарялось милое лицо! А как видимо приподнялось на её груди расшитое бисером хольмэ! Стройным стал гибкий стан юной красавицы. Песнью капели звучит её нежный голос. От спокойного дыхания веет запахом созревших трав и вкусом тёплого молока важенки. Мягкость ладоней напоминает робкий трепет молодых листочков, наливающихся сладким соком берёзы. Он понял, что наступает ее время.

Охотник знает, почему это происходит и что за этим стоит. Просто к Ченке пришла переломная пора прощания с детством. Скоро, очень скоро наступит тот момент, когда она уйдёт от него в другой чум к мужу. Уйдёт от отца, будет жить своей семьёй, родит детей и уже никогда не вернётся под закопчённые своды его убогого чума. Потому что наступила пятнадцатая весна её жизни.

Ночное зарево

После нескольких дней тщательных поисков, к своей огромной радости, Загбой нашёл след брата, погнал по нему уставших оленей и стал быстро догонять аргиш.

С каждым днём сокращалось расстояние. Охотник видел свежие копанины оленей, чувствовал застойный запах дыма костров. Устанавливая на ночь чум, натягивал шкуры на шесты брата. Наконец-то в один из вечеров Загбой понял, что до встречи с родными остался всего лишь один однодневный переход, что не позднее следующей вечерней зари он и дочь будут сидеть в чуме Чилинчена, есть свежее мясо и наслаждаться теплом общего костра.

В ту ночь охотник спал плохо. Нервное перенапряжение не давало покоя. Счастливые мысли разогнали сон, перенесли сердце и мысли туда, где в эти минуты были его родные и близкие люди. Он крутился в своих спальниках, подкидывал в костёр очередное сухое полено, присаживался у костра, пил терпкий, настоявшийся до черноты чай, улыбался самой счастливой улыбкой сладко спящей Ченке и думал только о хорошем. Возбуждённое состояние организма требовало движения. Ноги звали в дорогу. Загбой был готов хоть сейчас, в эту минуту вскочить и бежать на лыжах вперёд, в черноту ночи по следу брата. Задумавшись, он вскакивал, суетился, искал одежду. И только лишь спокойное дыхание дочери останавливало его стремление.

За последние несколько дней в бесконечной погоне они сделали семь больших переходов. Тяжёлая физическая нагрузка, быстрое передвижение отрицательно сказались на состоянии Ченки. Движения дочери стали медленными. В глазах царило безразличие, отрешение. Девушка сильно устала. Ей был необходим отдых. Отец понимал это, и ночь полностью предоставлял в её распоряжение, давал отдыхать. Он сам следил за хозяйством, готовил еду, укладывал вещи на нарты и будил её только тогда, когда наступало время выхода в дорогу.

Учитывая состояние дочери, Загбой ждал рассвета. Часто выходил из чума на улицу, смотрел на мерцающие звёзды, на восток и с неудовлетворением думал, что Хоглен*["15] в эту ночь просто смеётся над ним. Чистые, яркие звёзды как будто застыли на месте и не желали продвигаться на запад.

В один из таких очередных выходов на свежий воздух Загбой случайно посмотрел на юг. Там в широкой речной долине Светлой реки, далеко разгоняя мрак, светилась широкая алая полоса. С той возвышенности, где стоял чум, было хорошо видно пляшущее пламя беспощадного огня, высоко протягивающее свои горячие руки над сжавшимися макушками деревьев.

Загбой удивился. Никогда ещё в это время года, ранней весной, он не видел пожара. В тайге плотной массой лежит снег, поэтому быстрое перемещение огненного пала было практически невозможно. А одиноко стоящее дерево, будь то сухостойная лиственница или дуплистый кедр, неосторожно подожжённые кем-то из охотников при добыче аскыра, тоже не могли дать подобной картины. Даже горящий одинокий чум или изба русских не дали такой силы и мощи беспощадному огню. Горело нечто большее, может быть, поселение лючей (русских). Но что?

Охотнику оставалось только строить догадки. Единственное, в чём он не сомневался, пожар связан с человеком. Это насторожило его, привело к самому плохому предположению. Было ясно, что такой сильный, мощный огонь не был случайностью.

Возможно, это был призыв человека, попавшего в беду. А если это так, то он должен откликнуться, потому что в его груди билось сердце эвенка, жившего по неписаным законам тайги. А закон тайги обязывал всегда и везде помогать людям, попавшим в беду. И помогать сразу же, не откладывая.

Он разбудил Ченку, поймал оленей, собрал свой небогатый скарб и, не дожидаясь первых голосов ранних утренних птах, повёл караван навстречу искусственной заре.

Тайга для эвенка – дом родной. Как человек, всю жизнь живущий в каком-то помещении, прекрасно знает расположение комнат и без особого труда в полной темноте может найти кровать, стол, шкаф и прочие другие вещи, включая мелочи, так же и эвенк, при любых погодных условиях, в различное время суток легко пройдёт по тайге до намеченной цели. Этому способствуют природные, врожденные чувства ориентирования на местности. В сочетании с ежедневной практикой они дают поразительные результаты, которые можно сравнить с безошибочными перелётами диких птиц на юг или обратно, на север.

Загбой владел наукой свободного ориентирования в тайге в совершенстве. Он чувствовал необходимое ему направление инстинктивно. В однообразной серости ночи мог различать оттенки, которые позволяли ему передвигаться в сумерках уверенно, быстро и своевременно обходить возникшее препятствие. Подобно диким зверям, чувствующим тропу лапами и копытами, Загбой, дитя тайги, чувствовал дорогу интуитивно, заранее останавливался перед ямами, колодинами или провалами.

У охотника было хорошо развито обоняние. На расстоянии нескольких метров с закрытыми глазами он мог по запаху отличить лиственницу от кедра, пихту от ели и берёзу от ольхи. И в ту тёмную ночь это помогло в быстром передвижении по ночной тайге. К восходу солнца маленький аргиш стоял у очага пожарища.

То, что предстало перед глазами Загбоя и Ченки, действительно можно было назвать большим пожаром. Они стояли на краю пепелища временного русского поселения. На высоком берегу Светлой речки, догорая, дымились несколько деревянных строений. Из пяти бревенчатых срубов целой и невредимой осталась только одна баня, которая стояла на берегу реки. Два жилых зимовья и два продуктовых склада с товарами купцов сгорели до основания. В огне заживо сгорели восемь человек. В живых остался только приказчик Дмитрий. Своё случайное спасение объяснял как великое чудо.

Странным было его поведение, когда увидел неожиданное появление тунгусов. Как всегда бывает при встречах в тайге, первыми почувствовали, услышали и увидели людей собаки. Предупреждая своего хозяина, они с лаем бросились навстречу маленькому каравану. Увидев Загбоя и Ченку, Дмитрий схватил ружьё, спрятался за лиственницу и приготовился стрелять. И только лишь настойчивые крики эвенка предупредили кровавую развязку.

Загбой удивился встрече. Он привык видеть русских купцов радостными и гостеприимными, радушно, с широко распростёртыми объятиями встречавшими людей тайги с мягким золотом. Но в этот раз лицо Дмитрия говорило о другом. Он был рассеян, необычайно взволнован и даже напуган ранним визитом тунгусов. Как будто ожидая появления ещё каких-то людей, приказчик постоянно оглядывался на тайгу, боязливо смотрел по сторонам и ни на минуту не выпускал из рук своего ружья. Несмотря на трагедию, в его глазах не было скорби и печали по погибшим товарищам.

Его лицо казалось холодным и равнодушным, как будто в эту ночь погибли не люди, а некоторые вещи из домашнего, повседневного обихода. В то время когда Загбой вытаскивал из пепелища обгоревшие тела, Дмитрий с дрожью в руках перебирал торбаза и потки с пушниной, подсчитывал оставшийся товар.

Как человек тайги, любознательный следопыт и охотник Загбой долго и тщательно обследовал место трагедии. Так как он плохо знал русский язык, а Ченка не знала его вообще, ему стоило огромных усилий, чтобы с помощью мимики и жестов понять картину произошедшего.

Со слов Дмитрия, пожар начался глубокой ночью, когда все спали. Первой загорелась крайняя к тайге изба, в которой жил купец Ярослав с двумя сыновьями. От сильного ветра огонь перекинулся на вторую избу, а затем и на склады. Приказчик Дмитрий жил во второй избе с тремя помощниками-рабочими. Проводник, тунгус Шунильга, из племени Чёрной горы всегда находился в своём чуме. Но вчера у русских был праздник, Пасха. Все они перебрали огненной воды. Отчего произошёл пожар, Дмитрий не знал. Может, от керосиновой лампы или незатушённой самокрутки. В сонном состоянии, едва не задохнувшись в дыму, обгорев, Дмитрий всё же успел выбраться на улицу. Спасти своих товарищей не смог, потому что рухнули подгоревшие крыши.

Загбой был удивлён объяснением. Язык и руки Дмитрия говорили об одном, а следы от произошедшего подсказывали другое. Но несопоставимость фактов была налицо. Следы! На месте пожарища были следы ещё одного человека, тунгуса, который уехал на олене в то время, когда жаркое пламя пожирало строения. Кровь на снегу. Откуда она? Свежая, возможно, пролитая два или три часа назад. У Дмитрия, кроме незначительных ожогов, не было резаных или каких-то кровоточащих ран.

Ещё следопыт заметил, что он даже не пытался тушить огонь сам, не брал в руки лопату. Пожар тушил кто-то другой, возможно, тунгус. Почему? Он нарочно дал Дмитрию лопату, попросил его набрать снег в казан и видел, что тот копает горизонтально, всей плоскостью, под острым углом, вглубь, помогая ногой. А там, у пожарища, комки снега отбивались ребром, сбоку, как легче. Так мог делать только тот человек, кто долго промышлял в тайге с таяком и знал, как лучше брать снег.

В завершение своего расследования эвенк долго смотрел на обгоревшие трупы людей, на пепелище, на потки со спасённой пушниной, на торбаза с мукой, товаром, после чего с явной укоризной покачал головой: почему люча смог спасти товар, а люди сгорели?

А Дмитрий, не замечая этого, продолжал перебирать и считать мягкое золото. Пушнины было много! Далеко в стороне лежали аккуратно упакованные мешки с сороками соболей, торбаза с сотнями белок, десятки серебристых лис, чёрные шкуры выдр, рыжие стрелки связанных в десятки колонков, смолевые головёшки норок. В отдельных понягах лежали росомахи, песцы и рысьи шкуры.

Загбой и Ченка смотрели на всё это богатство с чувством восхищения и в то же время сожаления. Мысли отца и дочери были полны разочарования: сколько шкурок таёжных зверей перекочевало в свой последний путь в котомки купца…

Дмитрий не замечал настроения кочевников. Подсчитывая богатство, рассказывал Загбою, что он, а не Ярослав хозяин пушнины, это он торгует с тунгусами, а все остальные погибшие люди – просто его помощники. До большой паводковой воды Дмитрий хотел отправить Ярослава, его сыновей и проводника – каюра с пушниной на берега Великой реки. Там, на Енисее, стоит его купеческая илимка*["16] с товаром. Но случилось страшное…

Следопыт выслушал Дмитрия спокойно: какая ему разница, кто хозяин товара и пушнины? Однако поразился, с каким спокойствием, хладнокровием и безразличием было произнесено слово «страшное». И подумал, что ему всё равно, что погибли люди. Главное – в сохранности потки с пушниной.

Загбой не стал говорить русскому о своих выводах. Он никогда не перечил людям, мудро рассуждая, что, правда, как быстрый ручей, пробивающий подтаявший снег, всегда найдёт себе дорогу. Простой, доверчивый по натуре охотник привык воспринимать выдаваемое за действительность. Если Дмитрий говорил так, как хотел, значит, так было надо (но не так, как это есть).

В свою очередь, желая продолжения общения с новым знакомым, едва объясняясь знаками и жестами, эвенк как мог поведал русскому о своём горе, постигшем его и его род на берегах Харюзовой реки. Он видел, с каким вниманием и сочувствием последний выслушал его скорбную речь. В то же время Загбой заметил, как покраснело лицо русского, каким живым, хитрым блеском загорелись глаза и как мгновенно переменилось его отношение.

Дмитрий преобразился. От некоторой надменности и высокомерия не осталось и следа. Забыв о пренебрежении к людям тайги, тунгусам, он вдруг стал услужливым, внимательным, предупредительным и даже ласковым (к Ченке). Загбой чувствовал фальшь, но отказаться от дальнейшего общения не мог, потому что этого требовал закон тайги: «Не отвергай того, кто желает тебе добра!»

А русский купец хотел оказать охотнику и его дочери помощь. И Загбой принял эту услугу. На предложение эвенка торговаться Дмитрий тут же согласился и скупил всю добытую пушнину по такой цене, что у того от радости едва не остановилось сердце. Не мешкая купец тут же выкладывал и отдавал охотнику всё то, что он просил.

В обмен на пушнину в руки Загбоя тут же перешли два шомпольных ружья, запасы провианта на два года, три топора, два ножа, несколько брусочков для заточки острых орудий, медные бляшки для оленьих уздечек, шило, гвозди и ещё очень много мелких металлических предметов, необходимых в тайге для нелёгкой кочевой жизни. Пустые потки заполнили продукты. Их было так много, что он просто растерялся. У Загбоя было только четыре оленя, а купленного товара было столько, что содержимое едва ли можно было увязать на десять учагов.

Ченка радовалась не меньше отца. Русский купец отрезал ей по три аршина красной, зелёной и голубой материи, дал пёстрое льняное платье, насыпал три меры разноцветного бисера, небольшое круглое зеркальце, несколько иголок, шёлковые нитки и удивительные режущие ткань ножницы.

Для счастливой девушки подобные покупки казались северным чудесным сиянием в ясный, солнечный летний день! Теперь она сошьёт себе красивое хольмэ, разукрасит его радужными капельками бисера и будет самой красивой, привлекательной невестой! Новой иголкой её проворные руки умело скрепят мягкие оленьи шкуры в тёплую меховую парку, прочные лосиновые штаны и длинные, на всю ногу, арамусы. Теперь отец не будет мёрзнуть на охоте, скрадывая по снегу сохатого. Благосостояние семьи улучшится во много раз, потому что русский купец щедро, без обмана провёл честную покруту.

А Дмитрий старался изо всех своих сил! Распологая к себе душевных, доверчивых людей тайги, он не скупился на подарки, очень быстро и легко добился своей цели. Захмелевший от спирта, Загбой с благодарной улыбкой на лице лез обниматься к Дмитрию и не переставал повторять одно-единственное слово: «Бое», что на языке народов Севера означает друг, товарищ, брат.

Не скрывая своих восторженных чувств, Ченка прыгала вокруг русского проворной кабарожкой и открыто, преданно смотрела ему в глаза. Она была счастлива вниманием купца, который в завершение торга вручил ей ещё один подарок, о котором девушка даже не смела мечтать. Медленно развязав небольшой мешочек, таинственно улыбнувшись Ченке, Дмитрий достал алые, цвета волчьей ягоды стеклянные бусы.

Ах, как быстро, крыльями порхнувшей куропатки затрепетало сердечко девушки при виде необыкновенного подарка! Яркими звёздочками Чолдона*["17] заискрились её глаза! Брусничным соком, случайно пролитым из берестяного туеса, налилось смутившееся лицо, когда, поправляя бусы, крепкие ладони Дмитрия ненадолго прикрыли налитые бугорки девичьей гордости! Холод полярной ночи смешался с таёжным палом в тот момент, когда широко открытые, испуганные, цвета шкурки зимней норки глаза Ченки встретились с проницательным, холодным взглядом Дмитрия. Неведомая истома тихого весеннего вечера вскружила голову юной девушки. Не понимая, что с ней происходит, она не знала, что ей надо сейчас делать: либо оторвать руки русского от своей груди и убежать надолго далеко в тайгу, либо благодарно улыбнуться в ответ на улыбку большого лючи.

Загбой не мог не заметить это внимание. На какой-то миг безграничную радость отрезвил разум. Сердце вдруг заполнили сомнения: не кроется ли за такой щедростью Дмитрия какое-то коварство? Он уже сталкивался с хитростью русских купцов. Охотник догадывался, что они спаивают эвенков специально, для того чтобы потом обманным путём задёшево выменять пушнину и заставить их брать товар в долг.

Однако покрута с Дмитрием была честной. Следопыт видел это по тому, что русский купец в первую очередь обменял пушнину на товар и только лишь потом предложил обязательное угощение.

Четверть со спиртом сблизила Загбоя и Дмитрия ещё больше. После нескольких довольно внушительных доз огненной воды охотник запел добрую песню, прославляющую щедрого русского, который стал тунгусу другом. А Дмитрий, чувствуя момент, наконец-то заговорил о задуманном. Прежде всего, он спросил у Загбоя, как хорошо он знает тайгу. Плохо понимая вопрос, пьяный следопыт на какое-то мгновение лишился дара речи, но когда до него дошло, что у него спрашивают, закачал головой.

О, да! Он, Загбой, знал тайгу очень хорошо, как все чёрточки на своих ладонях. За свои неполные сорок лет он исходил аргишем Великое Сибирское плоскогорье вдоль и поперёк. Помнил все реки, озёра, хребты и белогорья так, как хищный соболь помнит все дуплистые кедры и лиственницы, в которых он когда-то провёл ночь. О своих познаниях охотник мог говорить очень долго, до тех пор, пока русский друг будет подливать ему в кружку спирт.

А Дмитрию только того и надо. Он не скупился на угощение, потому что знал, как добиться желаемого. Когда наконец пьяный следопыт полез целоваться к своему новому бое, высказал свою просьбу. Дмитрий попросил Загбоя провести его караван с пушниной по Великому плоскогорью далеко на юг, к истокам большого, длинного и норовистого Енисея. За такой дальний переход купец не поскупится расплатой. Он пообещал отдать эвенку двадцать оленей (!) и своё новое, заряжающееся с казны ружьё.

Загбой был пьян. Его захмелевшее сознание требовало продолжения дружбы. Он был готов сделать для своего нового друга всё что угодно. Протянуть руку помощи? Пожалуйста! Добыть пушнины? Пожалуйста! Провести караван по тайге? Пожалуйста!

Плохо понимая смысл просьбы, Загбой согласился. Он не задавал лишних вопросов, почему Дмитрий хочет протянуть свой след так далеко на юг. Ему незачем знать, зачем русский купец везёт свой товар далеко в тайгу, а не на берег Великой реки, где стоит его илимка, до которой всего лишь несколько дневных переходов. Следопыт не спрашивал, почему русский повезёт аргишем только покруту, а тела своих друзей оставляет здесь, хоронит на берегах Светлой речки. Он не думал о том, насколько трудным и далёким будет переход, который займёт очень много времени и сил. Эх, Загбой, зачем ты тянешь свой след в дальний, неведомый, незнакомый край?

Обо всём этом Загбой подумает потом, много позже, когда станет кое о чём догадываться. Он будет вспоминать этот день очень часто, длинными бессонными ночами сидя у костра. А сегодня все мысли о другом!

Разве можно человеку о чём-то думать, если в кружку наливается спирт, а обескураженное, размягчённое сознание желает искренней, ответной дружбы с понравившимся ему человеком? Казалось, что в тот вечер охотник мог провести караван без всякой оплаты, просто так, потому что для него Дмитрий был просто друг, бое, и этим всё сказано.

Устный договор тут же скрепили крепким рукопожатием, обоюдными объятиями, чувственными поцелуями и, конечно же, очередной – уже лишней для Загбоя – дозой огненной воды. Плохо контролируя свои действия, развалившись у горящего костра, счастливый тунгус пел свою песню, связывая монотонный мотив с окружавшим его миром. Он пел о дружбе с русским, которого считал купцом. О том, что Дмитрий очень хороший и добрый человек. О предстоящем переходе на юг, об опасностях и непредвиденных преградах, что будут подстерегать аргиш во время пути и о том, как он, Загбой, будет их преодолевать.

Ему казалось, что сегодня ему подпевает весь мир: весёлое пламя костра, вековые лиственницы, кедры, олени, собаки и даже весенние птахи, подавшие робкий голос в знак приветствия первых тёплых дней предстоящей любви. Иногда он прерывал свой голос из-за звонкого смеха дочери, был счастлив, что Дмитрий относится хорошо не только к нему, но и к Ченке. Загбой верил, что честь, совесть русского купца имеет границы, потому что дружба людей важнее.

Загбой не мог предвидеть, что готовит ему судьба в его дальнейшей жизни, как не мог заглянуть в будущее. Знать бы, что кроется за ласковыми словами русского купца, что стоят льстивые речи и почему Дмитрий не поскупился щедрой покрутой. Если бы мог охотник представить, что дурман огненной воды притупил его разум, слух, затуманил взгляд, поэтому он вовремя не расслышал в вечерних песнях костра и тайги не песни радости и счастья, а робкое предупреждение о коварстве. Он не слышал злобного, недовольного ворчания собак, резкого хорканья насторожившихся оленей, предсказывавших беду. Опьянённое алкоголем сознание не услышало призывных возгласов, обречённых слёз дочери, которая в эту ночь стала женщиной.

Цена девичьих кос

Седьмой день движется на юг аргиш. Караван из двадцати четырех оленей растянулся длинной, связанной уздечками цепью. Издали, с некоторого расстояния, он похож на большую серую змею, огибающую препятствия и преграды, встающие на ее пути. Вот голова змеи нырнула в кедровую колку, запетляла между лохматых стволов деревьев, не останавливаясь, выползла на заснеженную поляну, растянувшись длинным телом, упала в неглубокий овраг, медленно поползла в гору. Всё ближе к срезу гребня её необыкновенное, комковатое тело. Всё громче нарастающее шипение.

С каждым метром становятся различимы очертания серых звеньев цепи. И вот уже более отчётливо видно вытянутую, мохнатую гадюку, которая вдруг превращается в сороконожку. Шумное шипение скользящего тела разбивается в частую поступь оленьих ног. Резкое, отрывистое дыхание, редкое, монотонное понукание каюра… Мохнатые волосы сороконожки превращаются в небольшие, короткие рога. Три черные точки на серой массе – в людей. Звенья цепи – в двадцать четыре оленьих тела. Чем дальше движется караван, тем яснее приметы наступающей весны. С каждым днём светлее, теплее, чище воздух. Всё короче отрезки времени между вечерней и утренней зарёй.

По ночам слышится робкая незамерзающая капель. Где-то под толщей снега журчит весёлый ручеёк. На солнцепёках вырезались первые пятаки проталин. На них, как будто по чьему-то негласному приказу, вылезла молодая зелень травы. Уверенный подснежник, едва проклюнувшись из земли, протянул навстречу солнцу белые и фиолетовые лепестки.

В прозрачном, бесконечном небе с громкими, призывными криками навстречу людям полетели косяки уток, гусей и белоснежных, царственных лебедей. Чувствуя призывные вздохи матери-природы, уважительно уступая дорогу каравану, на север торопливо бегут пугливые сокжои. Заблаговременно скрываясь в чаще, за ними крадутся величественные сохатые. Перерезая тайгу в самых непредвиденных местах, «как по шнуру», в разных направлениях переходят «босоногие» медведи.

Свежей сыростью вздохнула освобождённая из-под снега земля. От скалистых белков потянуло холодом взбудораженных ледников. Пьянящий воздух наполнился трепетом набухших почек берёз. К нему добавился клейкий аромат оттаявшей ольхи. В весенний букет терпким дурманом вкрался привкус разлохматившегося кедра. Как-то неожиданно, за одну ночь позеленели чёрные лиственницы. Далеко внизу, на реке, глухо треснул лёд. Под тёплыми лучами ласкового солнца ухнул просевший снег. Ранним утром, задолго до восхода солнца, в призывной истоме любви затоковал краснобровый глухарь.

На правах проводника Загбой едет во главе каравана. Под ним крепкий, молодой, сильный учаг. Своего верхового оленя он привязал сзади, в повод, навьючил на него потки со спальниками и шкурами для чума. Груз лёгок и не так утомляет животное в дороге. Расчёт охотника прост, как меняющийся день. Его олень идёт легко и свободно, не напрягаясь, без потери лишних сил. Завтра он поедет на нем, а молодого учага, наоборот, поставит в повод. Таким образом, ежедневно меняя оленей, Загбой бережёт силы животных. И это оправданно. Отдохнувший олень идёт быстрее и проходит за день большее расстояние. Таким же образом поступают Дмитрий и Ченка.

Учитывая погодные условия и время года, опытный проводник ведёт аргиш по вершинам белогорий. Там, наверху, весна ещё только предъявляет свои права. В отличие от долин, где снег в дневное время расплывается кашей, в горах он плотный, спрессованный, как цемент. Это даёт преимущество в передвижении: олени идут легко, свободно, не проваливаясь в снег. Высота белогорий, чистые поляны, низкие хребты, в отличие от захламлённых речных займищ, крутых прилавков, вскрывшихся болот, зыбунов и топей, позволяют каравану двигаться быстрее.

У Загбоя отличное настроение! Он счастлив, что ведёт большой аргиш из двадцати четырёх оленей, которые по окончании перехода будут его. Семь учагов везут на своих спинах его продукты, оружие и провиант. Он благодарит судьбу за встречу с русским купцом, который подарил ему так много дорогих подарков и обеспечил беззаботное существование на долгое время.

Об этом он поёт в своей длинной монотонной песне. За плечами охотника новое переламывающееся ружьё, которое можно заряжать быстро, металлическими патронами. Новое оружие не знает промаха! Два дня назад он добыл с ним молодого, любопытного сокжоя. А за весь путь, что они прошли караваном от берегов Светлой речки, не слезая со спины учага, он подстрелил пять зайцев, десять куропаток и двух глухарей.

У Ченки теперь тоже есть ружьё. Новая, шомполная, малокалиберная винтовка, из которой она ещё не сделала ни одного выстрела. Но это не беда. Ченка отлично стреляет из лука, с двадцати шагов попадает в маленькую, рамером с ноготь, метку. А это значит, что свинцовой пулей дочь поразит добычу на гораздо большем расстоянии. Теперь Ченка будет промышлять белку одна, без отца, и добудет много пышнохвостых красавиц.

На поясе Загбоя в кожаных ножнах болтается острый охотничий нож. Его сталь прочна и крепка, как гранит. Изящная форма лезвия напоминает маховое перо лебедя. Костяная рукоять выточена из бивня мамонта. На правой стороне ручки вырезана сценка охоты человека на медведя. На левой – аскыр, скрадывающий токующего глухаря. Когда Дмитрий подарил Загбою этот нож, он обрадовался. Рассматривая настоящее произведение искусства, спросил о том, что за мастер делал этот нож. Дмитрий ответил, что человек живёт очень далеко, где-то в городе, и встреча с ним невозможна, потому что он умер.

Любуясь подарком, Загбой периодически откидывает полу своей дошки, долго смотрит на холодное оружие и, налюбовавшись, всякий раз поворачивается назад, даруя своему благодетелю очередную благодарную улыбку.

Дмитрий едет за каюром на третьем олене. Загбой долго выбирал для него самого крупного и сильного учага. Шутка ли, вес его тела в полтора раза больше его, да и ростом Бог не обидел. Длинные ноги Дмитрия свисают с оленьих боков сучковатыми корягами, едва не достают земли и постоянно цепляются за кочки, колодины и низкорослый стланик. На голове – аккуратная вязаная шапочка. На теле поверх белья – суконная куртка. На ногах – длинные меховые ноговицы. За плечами короткий винчестер.

Необычное ружьё вызывает у Загбоя постоянный нескрываемый интерес. На каждом привале он с восхищением рассматривает оружие, ласково трогает руками вертикальные стволы, прикидывает к плечу и громко цокает языком. Охотник знает, что в потках русского помимо ещё нескольких ружей есть ещё одно, точно такое же. Однако оно очень дорогое. Дмитрий заломил за него такую цену, что расплатиться за него он сможет пушниной только лишь после трёх лет удачной охоты. Тогда зачем ему этот винчестер? Загбою надо кормить семью, себя, выдавать Ченку замуж. И у него уже есть одно, а большего ему и не надо.

В глазах Дмитрия отражаются противоречивые чувства. Он постоянно оглядывается назад, на оленей, на которых увязан груз с его пушниной. Раздувшиеся потки радуют. От мысли, что в них сокрыты тридцать четыре тысячи соболей и семь тысяч белок, у него замирает сердце, кровь холодит затылок, а большие голубые глаза превращаются в угловатые глазки крадущейся росомахи.

Но вдруг тайное ликование сменяется сомнением. Дмитрий недоволен, что Загбой ведёт аргиш слишком медленно, не так обходит препятствия и вообще едет не так и не там, где бы хотел ехать он. Но сомнения скоро проходят. Он видит, что каюр ведёт караван исправно, а отклонения от заданного маршрута – просто не что иное, как заблаговременный обход преград. Это даёт повод для молчаливого восхищения опытным проводником.

Дмитрий понимает, что следопыт знает местность отлично, ведёт караван так, как этого хочет, а его волнения совершенно напрасны. Тогда его строгие, слегка надменные черты лица покрывает тонкая, хитроватая улыбка. Повернувшись назад, он смотрит на Ченку, что-то шепчет про себя и медленно качает головой.

Ченка едет в хвосте каравана. В ее обязанности входит постоянный досмотр за завьюченными оленями. Глаза полны печали и неумело скрываемого горя. Она молча смотрит на проплывающую мимо неё тайгу, рубцеватые, скалистые горы и не видит их. Мысли девушки где-то далеко, там, в далёком чуме, где слышится песня матери, где всемогущий Огонь дарит тепло и уют её телу, где разумная речь отца учит жизни её братьев. Она вспоминает ласковый ветер, что приносил с рождения знакомые запахи родной тайги. Она там, в далеком, счастливом, безмятежном детстве, где все просто, ясно и понятно.

Ченка! Трепетный цветок на заре мироздания! Свежий поток весеннего воздуха на заре! Прозрачная росинка в лучах восходящего солнца! Простая, доверчивая, наивная, детская душа! Знала ли она, что человек способен на хитрость в достижении своей цели? Видела ли в лице мнимого друга хищный оскал волка? Нет.

Дитя тайги. Верная дочь своего народа. Того народа, в чьём сознании нет места обману, лести и лжи, кто всегда, в любой момент готов прийти на помощь человеку, попавшему в беду, готов делиться последними крохами еды, кто не ведает чувства жажды наживы за счёт чужого горя. Как она могла увидеть и разглядеть в обыкновенном лице человека маску насильника, если в тот злосчастный день она видела русского человека первый раз в своей жизни?

Она плохо помнит, что с ней происходило. Туман алкоголя затмил трезвый разум, притупил чувство самозащиты. В тот вечер она пила огненную воду первый раз. Кто мог ей подсказать, что ей категорически противопоказан холодный пожар алкоголя? Отец был пьян и только радовался поведению дочери, задохнувшейся от обжигающего чувства горькой воды. А он, Дмитрий, специально подливал в её кружку небольшие, но частые дозы спиртного.

А потом всё было как в нереальном мире. Окружавший её лес плавал, опрокидывался, переворачивался. Ченке казалось, что она несётся с высокого белка на лыжах. Или плывёт на лодке по порожистой речке. Ей было весело как никогда. Она смеялась, плакала, пела песни, танцевала и требовала продолжения праздника. Вместе с ней смеялся Дмитрий и, уступая её настойчивым просьбам, подливал и подливал ей обжигающую жидкость. Девушка с трудом контролировала своё состояние. Да и зачем ей это было надо? В реальности был сумбур восторженных чувств.

Вот она учит русского купца своим народным танцам. Вот Дмитрий учит танцевать её. Нежно приобняв за талию, медленно водит по кругу, прижимает к своей груди. Затем вдруг горячо целует в губы. Она, не понимая этого, отвечает ему тем же. Зачем? Может быть, так надо, и это необходимо в отношениях русских людей? Потом был очередной провал в памяти. Она плохо понимала и чувствовала, что кто-то несёт её на руках. Ченке плохо, её тошнит.

Она с трудом поворачивается набок и видит, как через оголённое плечо пересыпается распущенная коса. Когда она успела расплести свои косы? И почему лежит голая? Вот кто-то склонился над ней, осторожно гладит её угловатые плечики. Она замирает, чувствуя, как на налившуюся грудь впервые ложится загрубевшая рука мужчины.

Кто это? Дмитрий склонился над ней и настойчиво наползает на неё сверху. Зачем? И вдруг всё поняла! Попыталась вырваться, забилась пойманной рыбкой в лодке рыбака, да где там! Дмитрий силён, как медведь! Сжал трепещущее тело крепкими руками до хруста девичьих косточек. Какое-то время ещё пытался найти губами её губы, но потом, поддавшись влечению инстинкта, приподнялся, стал смотреть остекленевшими глазами куда-то вниз.

Вздрогнула Ченка, взвизгнула, застонала. Судорожная боль заполонила прогнувшееся в дугу тело. Тонкие руки взметнулись к его волосам, но он прижал их к телу, припал грудью к её пухлым бугоркам. Скреплённая в крепкие мужские объятия, девушка замерла с перекошенным лицом. А потом, почувствовав себя подвластной чужой, разрывающей плоти, медленно закрыла глаза и тихо, по-детски заплакала.

Та страшная, сумбурная ночь принесла Ченке боль, стыд, обиду и страшное разочарование. В своих юных, детских мечтах она видела светлую любовь, которая придёт к ней неожиданно и утопит в своих ласковых объятиях. Чудесные сны – представления, снившиеся ей много раз, заставляли биться сердце порхнувшей куропаткой, заполоняли разум восторженным томлением.

Ченка ещё никогда никого не любила, но уже видела и представляла свою будущую любовь так, как говорили ей сны, как подсказывало сердце. И вот теперь все ожидания разрушены за одну ночь, проведённую в аду. Она стала избегать Дмитрия, как избегает нежелательных встреч с аскыром пышнохвостая белка. За все время семидневного перехода ни разу не подошла к нему, держалась как можно дальше, в стороне, а ночью пряталась за спину отца. И постоянно, заглушая боль плоти и души, тихо, скрывая слезы, плакала.

Ченка не рассказала Загбою о том, что с ней сделал Дмитрий. Не могла, потому что не знала, как ему поведать об этом. Она не знала слов, объясняющих произошедшее. Нет, она не боялась его. Просто её поруганную душу съедали черви стыда. Была бы мать, всё было бы проще. Женщина всегда поймёт женщину. Но мужчина в редких случаях может найти общий язык с дочерью. Тем более что этот случай был позорным и унизительным. Так думала Ченка. А Загбой ни о чём не подозревал.

А Дмитрий, как будто ничего не произошло, продолжал оказывать девушке знаки внимания. Тайно от Загбоя. Настойчиво, многозначительно улыбался, подмигивал, ухаживал на привалах и даже дарил ей первые весенние цветы. Но Ченка отвергала все попытки к восстановлению дружбы. А потом, тайно от всех, подсунула ему в карман те злосчастные бусы, которые, как она думала, стали причиной её необдуманной благосклонности к насильнику. Теперь она знала, кто такой Дмитрий. Но всё-таки, как ни пыталась отклонить и отвергнуть единение с русским, это случилось.

И произошло это на седьмой день пути каравана. Ближе к вечеру аргиш подошёл к высокой, скалистой гряде, неприступной стеной вставшей на пути людей и оленей. Слева – глубокое, непроходимое ущелье. Справа – высокий, остроконечный голец. Осмотревшись, Загбой приказал Ченке ставить чум, разводить костёр и готовить ужин. Дмитрий стал развьючивать оленей и укладывать груз. Следопыт повернул своего учага в гору, поехал искать проход в скалах.

Если бы Загбой видел, какими глазами дочь смотрела на уезжающего отца! Знать бы ему, что в то время творилось в девичьей душе! Видеть бы, как рвалось вслед за ним раненое сердце Ченки, остающейся наедине со своим насильником…

Для Ченки это были самые тяжёлые минуты за всё время после встречи с Дмитрием. Она понимала, что он, конечно же, не упустит момента, и без отца случится то, чего она боялась. Не испытывая судьбу, надеясь только на свои силы, Ченка тайно вытащила из своей потки небольшой охотничий нож и спрятала у себя на груди под хольмэ.

Нет, она не хотела убивать Дмитрия. Мысли девушки были простыми и безобидными, как порождение молодых листочков на дереве. Ченка хотела просто напугать его, защитить себя в случае нападения. Однако в первые минуты Дмитрий как будто и не думал о своих корыстных целях. Не обращая никакого внимания на девушку, он разгрузил оленей, привязал к их ногам чанхай*["18] и пустил животных на волю. Затем собрал турсуки с продуктами, потки с пушниной, сложил их в кучу под лиственницу и накрыл оленьими шкурами.

Ченка развела костёр и поставила над огнём большой казан с водой. Теперь надо нарубить шесты для остова чума. Это мужская работа. Дмитрий взял из её рук топор, стал рубить подходящие деревья. Ченка растерялась, недоуменно посмотрела на него, но потом, как будто спохватившись, стала обрубать пальмой сучки и подносить шесты к месту будущего жилища.

Казалось, что все опасения девушки напрасны. Он молча махал топором и не смотрел в её сторону. Довольная его поведением, Ченка успокоилась и в какой-то момент посмотрела ему в лицо. Он улыбнулся ей в ответ, не отрываясь от работы, сказал какое-то ласковое слово. Но, как оказалось, это была всего лишь игра. Когда под ударом острого топора на снег упала последняя пихта, а увлечённая работой девушка стала обрубать мохнатый лапник, сзади на её хрупкие плечи легли крепкие мужские ладони.

Она замерла от неожиданности и страха. Сердце замедлило свой ритм. Разум взорвался вулканом. Затрепетавшая душа провалилась в бездну бушующего водопада. Мышцы сковала судорога, руки и ноги отказывались подчиняться. Как в небытие, девушка чувствовала, как он быстро повернул её к себе и прижал к своей груди. Видела его надменное, холодное лицо, хитрые, горящие глаза и растянутые в усмешке губы. Он привлёк её, настойчиво поцеловал в губы.

Она запомнила этот поцелуй надолго. Это был поцелуй страсти и нахальной вседозволенности. Как и в ту ночь, от Дмитрия веяло холодом и плохо скрываемой похотью. Единственное, что ему было необходимо, это её нежное, молодое тело.

Он подхватил Ченку на руки, всё так же криво усмехаясь, понёс в глубину тайги. Она попыталась вырваться, но все старания были бесполезны. Дмитрий прижал к себе ещё крепче и глубоко, неприятно засмеялся. Тогда она вспомнила, что в её правой руке сжата пальма.

Коротко взглянув на свое грозное оружие, она замахнулась рукой, хотела нанести Дмитрию отрезвляющий удар торцом секиры. Он заметил, своевременно предупредил её намерение. В последний момент отклонил голову в сторону. Но это всё равно не помогло избежать наказания: прочная, деревянная ручка сорвала ему за ухом кожу. И хотя удар был слабым, это заставило Дмитрия разжать руки и выпустить свою жертву. Ченка упала ему под ноги на снег, глядя снизу вверх молящими глазами. Будто куропатка в когтях филина, она ждала своей участи.

На какое-то мгновение Дмитрий растерялся. В удивлении, округлившимися глазами – что в некоторой степени предавало ему сходство с филином – он смотрел на девушку, осмысливая произошедшее. Приложил руку за ухо – кровь. Усмехнулся, скривил губы, в гневе прищурил глаза и вновь потянул к девушке свои руки.

Ченка попятилась назад, замахнулась пальмой для повторного удара. Но на этот раз к отражению нападения Дмитрий был готов. Едва секира описала половину своего направленного пути, он резко пнул ногой по руке девушки. Пальма вылетела из ладони Ченки и, изменив траекторию, отлетела далеко в сторону. Дмитрий торжествующе захохотал.

Девушка, не дожидаясь его последующих действий, с перепуганными, наполненными слезами глазами попятилась назад, вскочила на ноги и побежала в спасительную тайгу. Он как будто этого и ждал. В несколько прыжков догнал и едва не поймал её за косы. Увернувшись, девушка проворно скрылась за стволом лиственницы, и только этим спасла себя от рук насильника. Она поняла, что её спасение за стволами деревьев.

Но Дмитрий оказался более быстрым и ловким. Эти два качества очень быстро доказали его неоспоримое преимущество по сравнению с девушкой. Ченка поняла, что за одним деревом ей не спастись от цепких рук, стала перебегать от одного ствола к другому. Это ненадолго продлило ей свободу.

Быстрые перебежки двух людей со стороны могли показаться увлекательной игрой в кошки-мышки. Но, приглядевшись к лицам играющих, можно было увидеть боль и безнадежность в глазах девушки и азартную жажду, желание в глазах мужчины. И догадаться, что это далеко не догонялки, а нечто сравнимое с танцем смерти, в котором роль колонка исполнял Дмитрий, а роль мышки – Ченка.

Неизвестно, сколько времени могла продолжаться подобная игра, если бы за спиной девушки не осталось деревьев. Та самая скалистая гряда, что сегодня предстала перед караваном, теперь заслонила холодом камней путь к бегству растерявшейся Ченки. Все еще на что-то надеясь, пытаясь увернуться от рук русского за последним стволом разлапистого кедра, она со слезами на глазах смотрела на возвышающуюся стену.

Ухмыляющееся лицо Дмитрия выражало полное удовлетворение. В предчувствии скорого наслаждения возбуждённо загорелись глаза насильника. Движения стали медленными, уверенными. Он уже торжествовал победу.

Но поистине верна мысль, что стремление любой жертвы к спасению почти всегда побеждает. Мышь ищет самую узкую норку. Рябчик сливается с окружающим миром и затаивается в густых зарослях. Заяц делает смётку или даже прыгает в воду. Сохатый уходит в самое глубокое болото. Марал надеется на ноги. Кабарга затаивается на неприступном скалистом отстое. В сравнении с животными, человек не исключение. Благодаря своему в совершенстве развитому сознанию он более предприимчив, чем животное, и практически всегда находит порой невероятный выход из создавшегося положения.

И Ченка нашла этот путь. В самый последний момент, когда протянутая рука Дмитрия едва не поймала её взметнувшуюся косу, она круто развернулась, напрягая последние силы, бросилась к скале. С проворством, цепляясь за едва видимые трещины, полезла вверх.

Взорвавшийся Дмитрий бросился следом. Погоня возобновилась с новой силой. Только теперь мышка стала проворной, резвой кабаргой, а рыжий колонок превратился в хитрого, настойчивого лиса.

Метр за метром Ченка взбиралась вверх по скале. Быстроте её передвижения способствовали лёгкость, гибкость тела. Более грузный, неповоротливый Дмитрий заметно отстал. Однако желание добиться своего подгоняло его, он не допускал мысли о прекращении преследования. Трепещущее сознание жертвы лелеяло мысль о спасении. Кипящий разум насильника как никогда требовал наслаждения.

Ченка не знала, что будет наверху. Никогда здесь не была, взбиралась на скалу первый раз в жизни. Но верила в своё спасение, жила мыслью о том, что обретёт свободу. Каким горьким было её разочарование! Какой болью сжалось сердце девушки. Подобно белоснежному лебедю, у которого в небесах отрубили крылья, замерла мгновенно опустошённая душа. Все надежды были уничтожены в одно мгновение, когда она наконец-то достигла вершины скалы.

Двадцатиметровая высота природного изваяния ограничивалась крутыми, отвесными стенами. Между соседними скалами страшной пропастью зияла пустота, не дававшая никаких шансов на спасительный прыжок. Ченка оказалась на небольшой площадке. Единственный путь отступления, по которому она взобралась сюда, был отрезан Дмитрием.

Слёзы безысходности наполнили глаза девушки, попавшейся в непредвиденную ловушку. Сжавшись в комочек, она присела на краю обрыва и с очернённым сознанием стала ждать своей участи. В какой-то момент подумала о спасительном, смертельном прыжке вниз, на каменистый курум, но страх перед гибелью оказался сильнее её воли. Ченка вспомнила слова отца, который всегда говорил, что «смерть сильна, но жизнь сильнее!». Она была ещё молода, чтобы так неразумно расстаться с этим миром. В её сердце жила робкая надежда на то, что всё ещё может кончиться хорошо, что насильник откажется от своих намерений.

А Дмитрий уже близко. Всё громче слышалось шумное дыхание, отчётливее звук пальцев, царапающих каменные уступы, и тяжёлая поступь ног. Ещё мгновение – и на противоположной стороне площадки показалась взъерошенная голова, злые глаза, раскрасневшееся лицо.

Он вылез на площадку, увидел Ченку, край пропасти… Оценивая ситуацию, удовлетворённо посмотрел на безграничную ширь тайги, на обречённую жертву, небрежно, самодовольно рассмеялся и присел на корточки. С минуту, наклонив голову, смотрел на неё с хитрой улыбкой. Празднуя победу, хитрый лис наслаждался муками кабарги. Затем, восстановив дыхание, приподнял правую руку и медленно поманил к себе девушку пальцем. Ченка сжалась ещё сильнее, заплакала громче, но осталась сидеть на месте. Тогда он встал сам. На ходу снимая с себя курку, неторопливо подвинулся к ней. Его самоуверенная походка была осторожной, как у счастливого охотника, осматривающего пойманную в капкан добычу перед последним, решающим ударом таяком.

Но и сейчас Ченка не считала себя добычей. Это только казалось, что она была подавленной и обречённой, потому что в этот момент у неё вновь возник очередной робкий план спасения. Её глаза были полны слёз, но за этими слезами горела искорка решения, которое она хотела привести в исполнение. Каждый мускул тела девушки был напряжён до предела и только ждал момента, когда наступит миг для решающего прыжка.

Как только он оказался на расстоянии одного короткого шага, а протянутая рука едва не коснулась её головы, маленькая кабарожка сделала резкий выпад вперёд, делая вид, что хочет проскользнуть у лисовина под правым плечом. По всей вероятности, Дмитрий не ожидал подобных действий, потому что с некоторым опозданием попытался навалиться и придавить Ченку всем телом.

Этого было достаточно для того, чтобы стремительная кабарожка, точно предусмотрев свои и его действия, мгновенно отпрянула назад и пружиной сработавшего капкана сделала повторный, но теперь уже настоящий прыжок под левой рукой врага. Этот трюк удался ей даже более чем совершенно. За краткий миг она уже была на противоположной стороне площадки перед спасительным спуском вниз.

Ещё не понимая, что ей удалось вырваться на свободу, приостановилась, чтобы точно рассчитать трещины и уступы для бегства, как вдруг услышала за своей спиной резкий крик. Ченка замерла, круто развернулась на месте: Дмитрия на площадке не было.

Сразу поняла, что произошло. Сверкнувшей молнией в её голове метнулось воспоминание о том, что когда делала свой последний, решающий прыжок, её рука непроизвольно, но достаточно сильно толкнула русского. И если учесть то, что склонившийся Дмитрий потерял равновесие, то там, внизу, уже случилось самое плохое и непоправимое.

Ченка бросилась назад, к краю пропасти, увидела его. Невероятно как зацепившись за едва видимый выступ, он висел на вертикальной, отвесной стене, в нескольких метрах от края площадки. Правая нога в согнутом положении кончиком ступни поддерживала напрягшееся тело. Вторая, левая, выискивая опору, судорожно сжимаясь, болталась в воздухе. А там, далеко внизу, чёрные, холодные камни растёкшегося курумника в безмолвном молчании невидимым магнитом притягивали к себе обречённую жертву.

В округлившихся глазах Дмитрия застыл смертельный страх. Белоснежное, без единой кровиночки лицо отпечатывало оттиск ужаса последних мгновений его жизни. Из приоткрытого рта, с посиневших губ слетал едва слышный стон. Он смотрел в девичьи глаза с немой безысходностью, не в состоянии вымолвить хоть какого-то слова. Чувствуя смерть, он не просил прощения, не взывал мольбой о помощи и не грозил возмездием. Он просто обречённо молчал.

Какие-то мгновения они смотрели друг другу в глаза. Два человека. Мужчина и женщина. Девушка и насильник. Хищник и жертва. Два врага, чьи роли изменились за один миг. Теперь Дмитрий оказался в положении Ченки. Загнанная кабарожка превратилась в вольную, свободную птицу. Хитрый лис – в волка в капкане. Теперь он походил на существо, получившее то, что заслужил.

Но это был человек – человек, попавший в беду. А свободолюбивое, незлопамятное сердце девушки всегда приказывало помогать людям, с кем случилось несчастье. И пусть это был враг, минуту назад жаждущий её бесчестия, но это был тот, кто дышал с ней одним воздухом, был молод и хотел жить. Так твердил голос предков. Так говорило девичье сердце.

Беспрекословно повинуясь этому чувству, Ченка упала на край пропасти, протянула ему свою тонкую, хрупкую руку. В глазах Дмитрия вспыхнула надежда на спасение. Губы задрожали нервным трепетом, щёки покрылись легким румянцем брусничника, пальцы ладони в страждущем порыве медленно потянулись навстречу протянутой ладони.

Но слишком велико было расстояние, отделявшее жизнь от смерти. Как бы ни старалась Ченка дотянуться рукой до руки Дмитрия, оно все равно оставалось недосягаемым. Между пальцами оставалось не меньше полутора метров пустоты. Изо всех сил она пыталась как можно дальше вытянуться вниз, через край площадки, но это не привело к успеху.

Ченка вскочила на ноги, заметалась по площадке в поисках вспомогательного предмета, но на поверхности скалы, на камнях не росло ни единого деревца, не было ни одной палки или даже корявого сучка. Где-то там, внизу на стане, была верёвка, топор, росли деревья. Но, чтобы спуститься вниз, а потом вновь подняться наверх, требовалось время, драгоценное время, а его не было. Девушка видела, что судорожно сжимающиеся пальцы Дмитрия слабеют с каждой минутой, выдержат вес тела совсем недолго. А потом…

Она вновь упала на край площадки, опять протянула руку, но и эта попытка, увы, как и первая, конечно же, ничего не дала. Но… К невероятной радости, она вдруг увидела свои косы! Как две чёрные змеи, два связующих звена, две прочные веревки они выпали из-за её плеч навстречу руке Дмитрия.

Радостное восклицание сорвалось с её губ. Он тоже увидел косы, всё понял, подался вперед, вверх. В его угасающих глазах вновь засветились горящие искорки.

Но и это не помогло. Несмотря на все старания Ченки продвинуться как можно ниже, косы едва перекрывали её руки. А до руки Дмитрия оставалось ещё значительное расстояние.

Сознание девушки мгновенно озарила мысль. Она вскочила на ноги, выхватила из-под хольмэ нож и, не раздумывая, под корень отрезала правую косу. В её руке оказалась воронёная змея, которая могла спасти жизнь человеку.

Ченка бросила ему конец косы, но, к обоюдному разочарованию, ее не хватало для исполнения задуманного. Дмитрий едва касался кончиками пальцев за её конец. Тогда девушка ещё одним ловким движением отхватила вторую косу, быстро, прочно связала их в одну веревку, а с концов, для прочности захвата, накинула две небольшие петли под руки. В одну петлю просунула свою ладонь. Вторую бросила вниз, ему.

Теперь длины связанных кос хватало даже на то, чтобы для надёжности опоры Ченка могла отползти от края пропасти на некоторое расстояние. Но это не избавляло ее от смертельной опасности. Ладонь Ченки, так же как и рука Дмитрия, находилась в петле, они были связаны воедино. Одно неверное движение русского – и она полетит на курумник вслед за ним.

Напрягая последние силы, Ченка потянула тяжёлое тело вверх. Казалось, что эта помощь будет безуспешной, но по тому, как медленно – очень медленно – переползает переплетёная трёхжильная коса через край, понимала, что он выбирается наверх. Ченка не смотрела на него, не видела, что он делает, как, за какие уступы цепляется и на что опирается ногами. Но по тому, как и с каким напряжением звенит натянутая «верёвка», было понятно, что её помощь играет важную, главную роль в его спасении.

В какой-то момент коса резко дёрнулась и едва не увлекла Ченку за край уступа. Девушка села на площадку, упёрлась ногами в трещину в скале. Это помогло избежать трагедии. По всей вероятности, нога Дмитрия сорвалась с уступа и только своевременная поддержка спасительницы помогла ему сгруппироваться и вновь схватиться за трещину в камнях. Больше не испытывая судьбу, Ченка уже не вставала на ноги, тянула за косу сидя, уперевшись ногами в трещину.

Какими долгими, невероятно трудными были минуты напряжения! Девушке казалось что вот-вот – и на её ногах порвутся мышцы, лопнут жилы, оторвутся руки. Ей не хватало воздуха – она едва не задыхалась от перенапряжения. Из прикушенной губы тонкой струйкой текла алая кровь. Раскрасневшееся лицо пылало багряным закатом. Из широко открытых глаз капали прозрачные алмазы слёз.

Ченке казалось, что всё это продолжается долго, бесконечно. Может быть, он уже никогда не вылезет наверх. А Дмитрий как мог быстро, но в то же время тщательно пробовал все точки опоры. Лишь убедившись в их надёжности, хватался пальцами за выступ, ставил ногу и только тогда подтягивался выше.

Вот наконец-то он схватился побелевшими пальцами за край площадки. Возможно, для Ченки это мгновение было самым долгожданным за всю её короткую жизнь. Затем из пропасти показалась лохматая голова, плечи. Ещё несколько натужных усилий, и медленно, тяжело Дмитрий перевалился на площадку.

Уткнувшись лицом в камни, тяжело, прерывисто дышал. Она сидела рядом и судорожно трясущимися руками перебирала косу. Прошло немало времени, прежде чем он зашевелился, осторожно приподнялся на локтях и посмотрел ей в лицо. Ченка потупила глаза, отвернулась и, казалось, не удостаивала его своим вниманием. Так прошла минута.

Дмитрий встал, сел рядом, всё так же не отрывая взгляда, продолжал смотреть ей в лицо. Она собрала косу в кольцо, тяжело, шумно вздохнула, хотела встать. Он осторожно, нежно взял её за запястье, удержал на месте. Ченка вздрогнула, хотела вырваться, но, вдруг почувствовав резкую перемену в его поведении, безропотно подчинилась, осталась сидеть на месте. В сознании вновь вспыхнули яркие воспоминания той страшной ночи. Неужели опять?! Предчувствуя самое плохое, девушка обречено склонила голову на грудь и стала ждать.

Вопреки всем её самым плохим представлениям, он не набросился на неё диким зверем, а осторожно, мягко взял в свои ладони лицо девушки, повернул к себе, попытался привлечь её внимание к своим глазам. Она хотела высвободиться, смотрела куда-то в сторону, на безбрежный океан тайги или вниз, под скалу. Но Дмитрий был настойчив, старался добиться своего.

Она посмотрела на него, удивилась спокойствию, синеве его глаз. В них не было ничего, кроме благодарности. Он смотрел на неё искренне, откровенно. Всегда усмехающееся лицо было серьёзным, но не холодным. Дмитрий понимал, что обязан девушке жизнью, и теперь, после произошедшего, это в корне изменило его отношение к ней.

Она видела другого человека. Неизвестно как, куда и когда исчезли хамство, надменность, презрение. Вместо этого где-то там, в глубине его души, вспыхнули искорки неведомого чувства. Они разбудили в девичьей душе что-то новое, непонятное и заставили биться сердце с удвоенной силой.

А он, разбивая все девичьи предубеждения и недоверие, зажигая в её сознании горячий костёр, осторожно приблизил к себе смущённое лицо и поцеловал вздрогнувшие губы долгим, продолжительным поцелуем. После этого, как будто исполнив свой долг, выразив все свои эмоции по отношению к своей спасительнице, стал спускаться вниз.

Для девушки это было неожиданно. Она ещё долгое время не могла сдвинуться с места. В её душе царили хаос и смятение. Она не могла поверить, что поцелуй русского может произвести на неё такое впечатление. Разум застыл, сердце вспорхнуло ночным мотыльком и улетело в невидимую даль, раненая душа утонула в глубоком озере. Приложив ладонь к губам, как бы защищая от ветра след недавнего прикосновения, Ченка сидела и невидящими глазами смотрела куда-то в одну точку. Она ещё никогда в своей жизни не видела, не чувствовала вот такой невероятно приятной ласки постороннего мужчины. И вдруг поняла, что с ней что-то произошло.

Загбой в глубоком раздумье. Когда он увидел дочь без кос, очень удивился. Косы для девушки – это честь и гордость. Это красота, непорочность, неизменный путеводитель в мир семейной жизни. Лишиться кос – значит, лишиться чести. Без кос Ченка была некрасива, уродлива. Теперь на неё не посмотрит ни один юноша. Она не сможет, как все девушки, выйти замуж. Молва о девушке без волос очень быстро облетит все стойбища Великого плоскогорья. Теперь он, Загбой, вместе с дочерью потеряет уважение перед родом эвенков.

Его удивление переросло в родительский гнев. Даже не спросив Ченку о причинах, он первый раз в своей жизни бросился на дочь с кулаками. Однако Дмитрий преградил ему дорогу, заслонил грудью свою спасительницу. Ему пришлось какое-то время успокаивать взорвавшегося отца и уже потом объяснять произошедшее.

Русский постарался доступно рассказать о том, что случилось. Объяснил, как полез на скалу, сорвался в пропасть и Ченка ценой собственных кос спасла ему жизнь. Но не сказал самого главного. Он промолчал о причине, повлекшей за собой всю цепь непредвиденных событий. Тайно, украдкой посмотрев на девушку, он соврал следопыту, сказав, что видел на скале кабаргу и хотел добыть на ужин мясо.

Объяснение было более чем уважительной причиной. Загбой тут же остыл, с гордостью посмотрел на дочь. Но дальше поощрительного взгляда восхвалять поступок Ченки не стал. В племени Длиннохвостой Выдры не любили, да и не умели хвалить отличившихся. А своевременная помощь другому человеку эвенки воспринимали как естественный поступок.

Но опять же любопытный характер следопыта требовал обстоятельного осмотра места происшествия. После ужина охотник не поленился, поднялся на скалу и очень долго, кропотливо осматривал каждый сантиметр каменной площадки. Когда он спустился вниз, по его строгому, недоверчивому взгляду Дмитрий и Ченка сразу поняли, что Загбой не верит ни единому слову русского, и более того, что-то подозревает.

Да, это было так. Благодаря своему опыту, наблюдательности, разуму следопыт понял, что Дмитрий его просто обманывает. Загбой понял, что на таких скалах кабарга стоять не может. Прекрасно зная характер таёжного олененка, охотник учел все особенности любимых мест проживания осторожного зверя. Он привык видеть этих животных на скалах и возвышенностях с густой растительностью, небольшими выступами и нишами для отстоя, с возможными путями для спасительного бегства. Здесь не росло ни одного деревца. На гладких, обрубленных стенах не было ни одной ниши или маленького уступа. И на площадку можно было подняться только с одной стороны. На такой скале кабарга всегда окажется в ловушке, станет лёгкой добычей росомахи, аскыра, филина и даже черного ворона.

Для более точной оценки Загбой стал обследовать уступы и площадку. Охотник не нашёл ни одного следа маленького копытца. Также Загбой не видел ни единого шарика помёта кабарги. Когда его расследование было закончено, тогда и возник тот первый вопрос, который повлёк за собой череду подозрений в правдивости рассказа русского купца.

– Зачем Дмитрий взбирался на скалу? Как он мог оступиться? Почему там оказалась Ченка с ножом? – спрашивал себя Загбой и не находил ответа. Но самой важной и пока что неразрешимой оставалась неразгаданная мысль: почему русский врёт?

Охотник замкнулся в себе, молча, с некоторым укором и недоверием в глазах долго сидел у костра. Он не любил, когда его кто-то обманывал, но не выдавал своей обиды, считая, что если человек захочет, расскажет сам. А может, Дмитрию нечего говорить? Или это злой Харги увлёк русского и Ченку на вершину скалы для того, чтобы потом столкнуть их оттуда в пропасть?

От внезапной мысли у Загбоя похолодела спина. Он повернулся лицом к скале, замер от страха. Ему показалось, как откуда-то сверху слышится глухой, надменный смех, а яркие языки пламени отражаются в чьих-то огромных, блестящих глазах.

Да! Действительно, это был злой дух и искуситель человеческих жизней – Всемогущий Харги! И как это он сразу не мог разглядеть в неприступной каменной гряде его дом? Почему не угадал в препятствиях явный отказ для ночёвки у стен жилища злого духа? Зачем он поставил здесь свой чум и теперь своим присутствием нарушает его покой? Конечно же, теперь Харги будет гневаться и пошлёт на аргиш беду! Горе! Горе Загбою!!! Зачем он повернул своего учага в сторону незнакомых скал?

Запутавшись во власти чар собственных предубеждений, охотник хотел тут же покинуть страшное место, вскочил на ноги, но остановился. Стояла глубокая ночь, олени разбрелись по тайге в поисках корма, а собрать их сейчас вместе стоило огромных трудов. Так что выход каравана в дорогу может состояться только утром. Тогда он бросился к котомке, достал своего деревянного божка, поставил его на пенёк перед собой и стал вымаливать у него удачи и покровительства.

Бог Огня и Удачи Тугэт всегда во все времена был вместе с Загбоем. Не зря охотник мазал его лицо медвежьим жиром, грел у жаркого костра, а в дорогу укутывал в мягкий, тёплый, шелковый спальник, сшитый им из двух чёрных, смолевых шкурок соболей. И благодарный дух защищал его. Может, и теперь Тугэт не оставит эвенка в беде, отведёт карающую руку Харги, защитит их от неудач в пути.

Загбой очень долго разговаривал с деревянным идолом на своём, понятном только ему и Тугэту, языке. Мерцающие блики костра, играя, освещали суровый образ духа. Но охотнику казалось, что его благодетель улыбается ему слабой, обнадёживающей улыбкой. Это значило, что Бог Огня и Удачи слышит просьбы эвенка. Охотник понял, что его покровитель не оставит его в беде. Загбой поверил, что добрый дух помнит все жертвоприношения. И от этого на душе следопыта стало легко и спокойно.

В объятиях ледяного плена

Загбой открыл глаза. В закопчённое чело чума льётся ровный голубой свет. Где-то глубоко, в вышине неба, мерцая, гасла далёкая звезда. Нежный поток воздуха невидимым покрывалом бережно освежил заспанное лицо охотника. Наступающее утро позвало к чествованию нового дня.

Он присел, вылез из спальника, потянулся до хруста позвонков, стал одеваться. Рядом, под шкурами зашевелилась Ченка. Загбой легко прикоснулся к плечу дочери, осторожно толкнул, что-то негромко проговорил. Девушка приоткрыла глаза, сладко зевнула, подчинившись голосу отца, начала одеваться.

Накинув на себя лёгкую дошку, пригнувшись, охотник проворно выскочил из чума на улицу, поблагодарил Хомоко – духа, охраняющего вход в жилище, – за спокойную ночь, огляделся. Проверив, всё ли в порядке, убедившись, что все оставленные вещи находятся на своих местах, Загбой сухо улыбнулся уголками губ, стал вслушиваться в звуки тайги.

Тёплое весеннее утро встретило разноголосым гимном пернатых обитателей леса. Прыгая с ветки на ветку, оспаривая любовь самочки, друг за другом мечутся желтогрудые синички. Скромный поползень несёт в клювике длинную соломинку. Где-то в глубине тайги, чертыхаясь, переговариваются дрозды. Чикая нескончаемую мелодию, на длинной ветке корявого кедра пляшет завирушка. Смешно подпрыгивая вверх, монотонно токует рогатый жаворонок – рюм. Резко отбивая такт, поёт горный конёк. Высоко, далеко на белке заквохтала рыжепёрая капалуха.

Влажный воздух перенасыщен таявшим снегом, терпким запахом пихтовой смолы, пряной, только что освободившейся из-под зимнего покрывала земли, и холодными, вечными, но безжизненными камнями недалёкого курумника. Весь этот волнующий разум охотника таежный мир и букет ароматов весны призывал к движению, действию, работе.

Подчинившись, Загбой схватил котелок, набрал из ручья талой воды, повесил его на таган и принялся разводить костёр. На шум из глубины тайги выскочили мокрые собаки. Чирва и Илкун успели с утра пораньше пробежаться в окрестностях стана и теперь в ожидании подачки сели неподалёку от своего хозяина. Однако дождаться пищи от Загбоя бесполезно: собака в тайге должна кормить сама себя! Так гласит закон кочевников. А следопыт твёрдо следует этим правилам.

Но там, внутри чума, находится та, которая вопреки этому правилу всегда находит в карманах дошки лакомые кусочки пищи для своих друзей. Стоило Ченке выскочить на улицу, Чирва и Илкун тут же бросились к девушке. Выражая свою преданность, приветствуя хозяйку, они закрутились у её ног.

Из-под ствола лохматого кедра вскочил Князь, резко дёрнулся в сторону собак, негромко, предупреждающе зарычал. Подобным поведением кобель хотел ещё раз показать свое старшинство в стае, но короткая палка, к которой он был привязан, ограничила свободу передвижения. Кобелю ничего не оставалось, как голосом напоминать о недовольстве издали.

Хозяин Князя – Дмитрий. Зверовой кобель – единственный из пяти собак сгоревшего поселения, кто остался верен ему. Он высок на ногах, широк в груди, силён, вынослив и смел. Дмитрий говорит, что дед Князя – волк. Это подтверждает редкая настойчивость в погоне за зверем, взрывная злоба, необъяснимая агрессия и смертельная хватка. Серый цвет, переданный ему с генами от хищного разбойника, говорит о его родстве с далёкими предками. И, если бы не загнутый в полтора калача хвост и звонкий голос, унаследованные от эвенкийской лайки, вполне возможно, что кобель уже давно бы получил в своё сбитое, поджарое тело пулю от какого-то охотника.

На стоянках Князя лишают свободы передвижения. Причиной служит все тот же цвет шкуры. С некоторого расстояния олени принимают его за волка, в панике далеко разбегаются по тайге. Собрать их потом вместе Загбою доставляет больших трудов, особенно утром. Поняв это раз, опытный каюр на ночь стал привязывать кобеля к палке, так чтобы Князь не мог разогнаться и в прыжке оторваться от связующих оков. Смолистая сырая палка заменяет кожаный маут, который на его острых зубах может сравниться разве что с соломинкой. Сейчас кобелю ничего не остаётся, как завидовать, негодовать в адрес Чирвы и Илкуна, которые, демонстрируя чистую кровь эвенкийских лаек, носят пёстрые, черно-белые шкуры.

Загбой торопится. Ему хочется как можно быстрее покинуть неприветливое место. Однако на сборы в дорогу уходит много времени. Пока они с Дмитрием собирали по тайге и завьючивали оленей, утреннее солнце полностью осветило необозримые просторы горной тайги. День обещает быть ясным, тёплым, ласковым. Это значит, что к полудню жаркие лучи небесного светила подточат крепкий наст, олени будут проваливаться и дальнейшее передвижение каравана станет невозможным. До критического времени остаётся около трех часов. За этот отрезок дня аргишу надо уйти как можно дальше от мрачных скал. Но как покинуть стойбище Харги, если охотник не знает прохода в каменном поясе?

Вчера вечером Загбой ходил вверх по отрогу, дошёл до подножия вершины неприступного заснеженного гольца, но так и не нашёл хоть какой-то лазейки в отвесной стене, вставшей на пути каравана. Как огромные клыки зверя, ожидающего свою жертву, вековые каменные изваяния плотной цепью разделили тропу первопроходцев. Идти вниз, в долину, – значит подвергнуться новым испытаниям. Полноводные вешние воды, питаемые таявшим снегом, затопили берега рек, ручьёв, озёр, залили талым снегом болота, мари, распадки, напитали и подготовили для встречи с караваном смертоносные зыбуны. Для их преодоления понадобится драгоценное время, силы и, может быть, жизни людей и животных.

Разумнее всего в этот период года продвигаться вершинами хребтов, под гребнем обширного белогорья, альпийскими лугами, на которых ещё лежит подтаявший, но нетронутый снег. Загбой понимает это как человек, всю жизнь проживший в суровом, северном крае. Он предвидит дальнейший путь аргиша чутьём опытного кочевника. Знает, что верный путь каравана лежит только через высокую вершину поднебесного гольца. Охотник вчера смотрел на суровое изваяние перевала и по его покатой, несколько туполобой макушке понял, что они легко преодолеют его. А там, где пройдёт человек, всегда пройдёт и олень.

Сразу от стана перед путниками предстал небольшой взлобок. Но отдохнувшие за ночь, сытые олени пошли ходко, уверенно. Этому способствовала прочная, подмёрзшая корка наста, отлично державшая как людей, так и вьючных животных на поверхности зимнего покрывала. Трёхметровый слой слежавшегося снега скрывал под собой поваленные деревья, каменистые курумы, ямы, кочки, переплетения стлаников и создал идеальные условия для быстрого передвижения каравана.

Как всегда, Загбой идёт впереди аргиша. Стараясь держаться своего вчерашнего следа, он внимательно осматривал скалистую гряду в слабой надежде найти хоть какую-то лазейку для прохода. Но, как назло, плотные нагромождения камней скрывали за собой неизвестность местности, куда стремились путники.

В нескольких шагах, за опытным каюром спешит Дмитрий. На ходу поправляя сползающий с плеча ремень винчестера, бесполезно пытаясь восстановить рвущееся дыхание, он то и дело через некоторое расстояние предупреждал эвенка о краткой остановке. В его удивлённом сознании мечутся восхищённые мысли о неутомимости и выносливости проводника и его проворной дочери. То и дело, смахивая с лица обильный пот, русский завидует Загбою и Ченке, на лицах которых нет хоть какого-то намёка на усталость. Ему стыдно перед Ченкой, что он, здоровый и сильный мужик, не может идти так же быстро и без устали, как она. Чертыхаясь и проклиная перевал, Дмитрий торопит время, желает как можно скорее присесть на спину оленя. Но крутой взлобок кажется бесконечным. А неутомимый Загбой не разрешает садиться на учага на подъёмах.

Наконец-то тайга поредела. Густой пихтач сменили кедровые колки. Обширные, чистые поляны подсказали, что люди добрались до зоны альпийских лугов. Где-то далеко, высоко, нахмурилась белоснежная поднебесная вершина гольца. На краткий миг, остановившись, Загбой объяснил, что путь каравана лежит через его макушку. Это произвело на Дмитрия гнетущее впечатление. До пика оставалось не менее пяти километров. Крутизна и голые, подверженные эрозии зимних ветров курумы говорили о том, что и дальше, вверх, предстоит идти пешком.

Предлагая остановиться на короткий привал, русский потянулся в карман за кисетом. Загбой тоже достал из оленьей дошки свою костяную трубку, без разговоров залез пальцами в табакерку к Дмитрию, насыпал добрую порцию дурманящего зелья в чубук и в ожидании огонька посмотрел на него.

Вспыхнула спичка. Сизый дым окутал лица куривших. С важностью понимающего человека, подражая и копируя Дмитрия, эвенк довольно улыбнулся, покачал головой, цокнул языком. Русский, поддерживая его настроение, широко открыл рот, блеснул белыми зубами и похлопал того по плечу. От конца каравана подошла Ченка. Загбой протянул ей дымящуюся трубку. Она глубоко затянулась, задохнулась, закашлялась. Дмитрий и Загбой дружно захохотали. От громкого звука под белогорьем вздохнуло сырое эхо.

Где-то наверху, на соседней поляне послышался шорох. Там бежали собаки. Охотник посмотрел в том направлении, прислушался, насторожился. В глазах промелькнула тень нескрываемого интереса. Обычно собаки всегда торопятся на голос хозяина проверить, где он находится, чем занимается, куда, в какую сторону ведёт след и, только лишь потом, показавшись на глаза, вновь убегают в тайгу. Поведение верных помощников показалось охотнику несколько странным. Они не подходили к каравану, а находлсь где-то там, за перелеском.

Вот на частине промелькнули три собачьи фигуры. Во главе бежал Князь, за ним торопливо семенили Чирва и Илкун. По настороженному виду, опущенным к земле головам и вздыбившимся загривкам можно было догадаться, что лайки что-то пронюхали.

Резким движением ладони Загбой выбил трубку, положил её во внутренний карман, забросил на плечо ружьё, поспешил к собакам. За ним, как по команде, пошёл его учаг. За оленем, связанный поводами, потянулся весь караван.

Ещё издали охотник заметил на поляне след, пересекавший поляну поперёк его вчерашних следов. Широкие, разбросанные по сторонам копыта сокжоя. Рядом, сбоку, настойчивая, размеренная медвежья поступь. Вчера вечером этих следов не было. Звери прошли рано утром, перед рассветом. Об этом говорили неглубокие вмятины в прочной корке наста, с робкими размывами по краям от тёплого солнца.

Такой след мог оставить только бегущий олень, выбивавший в насте свое передвижение несколько часов назад. По широкому овальному копыту следопыт узнал стельную самку сокжоя, в панике убегавшую от преследовавшего её медведя. Хозяин тайги бежал мелкой трусцой, по всей вероятности, догоняя оленуху. Спаренный след жертвы и зверя вёл в сторону недалёких скал.

Загбой удивился. Он вчера был там, у каменистой гряды, и не видел никакого прохода. Получалось так, что самка сокжоя, не зная о тупике, бежала в западню и нашла свою смерть от беспощадных когтей амикана. Если это так, то медведь должен быть где-то тут, рядом. Но тогда почему молчат собаки?

Охотник снял ружьё, проверил патроны. Подождал, пока подойдёт караван, по спокойному поведению своего очага понял, что медведя рядом нет. И вдруг счастливая мысль лёгкой тенью покрыла его лицо. Он понял, что оленуха, спасаясь от смерти, знала куда бежать. Она помнила, что здесь, в скалах, есть путь к спасению через преграду.

Загбой заторопился, побежал по следам. Вот кончилась поляна. За ней, плотной стеной, прикрывая скалы, стояли четыре корявых, разбитых ветрами кедра. За деревьями – каменная плита. Следы вели за плиту. Он прошёл за этот древний каменный щит и увидел узкую, извилистую щель. Своим разрезом она напоминала глубокий лабиринт, протянувшийся в черноту скал.

В некоторых местах проход имел ширину до двух метров. А где-то сужалася так, что каменные стены были отполированы боками животных, проходивших здесь, между скал. По всей вероятности, здесь была звериная тропа. Иначе как объяснить тот факт, что стельная оленуха направилась сюда? Это также подсказывали многочисленные старые следы, отпечатанные на плотном надуве. Здесь же, увлечённый погоней, вслед за сокжоем пролез медведь, а потом пробежали собаки.

Он двинулся вперёд и за вторым поворотом увидел просвет. Длина прохода оказалась около двадцати метров. Трещина полностью разрезала непроходимые скалы и соединяла северную часть альпийских лугов незнакомого белка с восточным плато в виде огромного горного цирка. В отличие от того мира, откуда пришёл эвенк, здесь ласково светило солнце. Обширные проталины породили первые лепестки фиолетовых эдельвейсов. Звонкоголосые ручьи торопили торжественное шествие весны. Лёгкий сивер дурманил воздух ароматом оттаявшей земли, первых луговых трав, запревших за долгую зиму стлаников и родендронов и черствым, заплесневевшим запахом нагретых камней.

При виде царства весны охотник возликовал! Перевоплощение тайги, произошедшее за какие-то несколько десятков метров, для него казалось чудом. Нет, конечно же, он видел подобное много раз. Бывали и такие случаи, когда за одну ночь быстрое шествие времен года раскрепощало землю от снега и почти мгновенно превращало ее в летний бархат с зеленым покрывалом.

Он понимал, что это только яркая игра матери-природы, потому что на северную, заветренную, сторону гор лето приходит намного позже, чем на восточную или даже на южную. Это легко объяснимый закон гор. Но охотник посчитал, что обнаруженный проход между скал был не простой случайностью. Несомненно, это благодарность Тугэта за любовь, почитание и жертвоприношения. Добрый дух услышал молитвы следопыта. Он помог ему, открыл глаза, усыпил бдительность Харги, показал тропу. Как же теперь охотнику не верить в существование злых и добрых духов?

За спиной послышались негромкие шаги. Из прохода вышел Дмитрий. Он, так же как и Загбой, обрадовался новому миру. Какое-то время они молча стояли, восхищённые открывшимся видом, долгожданной переменой в природе и условиями, благоприятствовавшим скорому передвижению каравана. Они вновь закурили и теперь, уже не отрываясь, долго осматривали панораму горного цирка.

Из-за нижней кедровой колки выскочили запыхавшиеся собаки. Пятуя медвежий след*["19], они подбежали к людям. Князь ткнулся мордой в полы дошки Дмитрия. Чирва и Илкун, с некоторого расстояния поприветствовав Загбоя, убежали к Ченке.

Следопыт недовольно вздохнул: слишком много времени прошло с той поры, когда ушел медведь. Высокое солнце подмыло отпечатки следов зверя. Трепетные порывы настойчивого горного ветерка вылизали стойкие запахи. Теперь собакам не догнать амикана. Не будет у Загбоя на ужин сладкой медвежьей печёнки. Не пить из берестяного туеса густой, тёплый, питательный жир. Жалко, очень хороший зверь. По следам видно, что хозяин тайги совсем недавно вылез из берлоги. След зверя широк, тяжёл и раскорист: косолапит от упитанности. Ещё не весь зимний запас растратил после зимней спячки.

Но добыть медведя никак нельзя. Путь аргиша лежит строго на юг, напрямую через цирк гольца. А след зверя, торопившего сокжоя, уходит ниже, к срезу противоположного отрога. Остаётся только надеяться, что где-то на молодой, свежей траве южных склонов охотникам удастся встретить ещё одного амикана и пополнить опустевшие турсуки вяленым мясом.

На то, чтобы провести караван через проход, потребовалось время. Со спин оленей пришлось снимать потки, затем перегонять вьючных животных одной живой цепью в щель в скале, перетаскивать груз на плечах, вновь увязывать нетяжёлые, но объёмистые мешки на покорных учагов и только лишь потом продолжать движение.

Горячее солнце преодолело половину голубого неба, когда коротким окриком опытный каюр вновь тронул аргиш вдоль белка. Несмотря на плюсовую температуру и растворившуюся под лучами небесного светила корку наста, плотный, надувной снег держал оленей на поверхности. Это радовало всех. Загбой был счастлив удачному переходу через цирк. Дмитрий довольствовался тому, что вновь ехал на олене. Ченка улыбалась прекрасной погоде и ласковым поцелуям весны.

Далеко впереди, в зоне видимости неторопливо бежали собаки. Они внимательно изучали территорию, осматривали ближние колки, принюхивались к встречному ветру, прислушивались к всевозможным шорохам, возникавшим от тёплого прикосновения рук весны. Вот из-под вершины гольца сорвался комок подтаявшего снега. Остроухий Князь замер, настороженно посмотрел на движение, но, не обнаружив в нём какой-либо опасности, степенно побежал дальше вперёд. Чуткая Чирва уловила запах куропата. Принюхиваясь, осторожно пошла в сторону птицы. По всей вероятности, белоснежный петушок уже давно заметил опасность, заблаговременно порхнул и улетел далеко в густые заросли стланика. Обманутая лайка громко фыркнула, с явным неудовлетворением стала осматривать место, где её «добыча» окрестила лапками подтаявшую массу зимнего покрывала и оставила её с носом. Проворный Илкун раз за разом делал круги под гольцом, возвращался назад, на след идущего каравана, обгонял, убегал вперёд и вновь возвращался к людям.

На одной из немногочисленных проталин Дмитрий спрыгнул с оленя, нарвал небольшой букетик первоцветов, с улыбкой подарил их Ченке. Девушка какое-то время молча смотрела на цветы. Её взгляд выражал нескрываемое удивление. Ещё никто и никогда в жизни не дарил ей цветы. Она не поняла, что это значит, как понимать действия русского: расценить как знак внимания или принять нежные, но стойкие цветы как лекарство для прикладывания к ранам.

Посмотрев на неповторимые оттенки лепестков, Ченка с сожалением откинула уже мёртвый букетик в сторону, с укором подумала: «Русский! Зачем зря сорвал цветы? Зачем загубил просто так подснежники? Ох уж эти лючи, всегда всё делают не так, как надо!»

Караван преодолел половину огромного цирка, подошёл к продолговатому озерку на его дне. Рядом, на оттаявшей проталине, открылась большая плантация нетронутого, сочного ягеля – оленьего мха. Вьючные животные, не обращая внимания на команды людей, с жадностью набросились на корм. Загбой решил остановиться на привал. Не освобождая оленей от груза, охотник отпустил аргиш на волю, а сам пошёл с котелком к воде. Дмитрий занялся заготовкой дров для костра. Ченка загремела посудой. Прибежали собаки. В ожидании какой-нибудь подачки все трое улеглись неподалёку от стана.

Пока в котелке закипала вода, Загбой пошёл на противоположный берег озерка. Издали он увидел какие-то следы, но не мог понять, какому зверю горного мира они принадлежат. Через несколько минут охотник уже рассматривал наброды сокжоев, кормившихся здесь не так давно, может быть, рано утром, на восходе солнца. После недолгого осмотра местности следопыт знал, что зверей было семь: четыре стельные матки и три прошлогодних сеголетка.

После жировки олени пошли вверх, под голец. Петлявшие следы были очень хорошо видны на подтаявшем снегу. Они заканчивались у среза продолговатого, очень похожего на вытянутый собачий язык ледника. И сейчас, в этот момент звери находятся где-то там, в густых переплетениях стлаников, разросшегося паутиной ольховника и стелющейся по земле карликовой берёзки. Вероятно, они прекрасно слышат и видят затабарившийся аргиш, но в силу своего прелюбопытнейшего характера и большого, полуторакилометрового, расстояния стоят на месте и ждут, когда минует опасность.

Загбой не видел сокжоев. Да и зачем ему надо было выискивать добычу? Он не собирался испытывать охотничье счастье: в это время года никто из эвенков не поднимает ружьё на стельную матку. Через пару недель у неё появится телёнок. Убить сейчас – равносильно смерти своей жены, которая носит под сердцем ребёнка. У охотника впереди большое расстояние. Он выследит одинокого быка-пантача. А ещё лучше – пойдёт на южные склоны гольцов, где на молодой зелёной траве в это время пасутся чёрные медведи. Под лохматой шкурой ещё достаточно жира, чтобы наполнить им все турсуки охотника. Мясо Ченка высушит на костре и у них будет много пищи, которой хватит на весь путь. А что для эвенка может быть лучше большой кружки сладкого, тёплого и очень питательного медвежьего жира? Разве может сочное мясо амикана сравниться с постными кусочками сокжоя? Чем лучше поешь – тем дальше и дольше пройдёшь. Таежную тропу осилит сытый.

Где-то на противоположной стороне озерка, спрятавшись под густым кустом ерника, тревожно вскрикнула горная жёлтая трясогузка. Охотник посмотрел на таёжную птаху с некоторым удивлением: как могла теплолюбивая птичка забраться так высоко в горы? Что она здесь делает одна и почему предупреждает окружающий мир об опасности? Какие-то мгновения следопыт пытался найти под кустом пичугу, но вдруг увидел другое. В чёрном зеркале озера отражалась едва видимая точка. Он посмотрел на безоблачное небо и вздрогнул всем телом. Там, в глубине безбрежной выси, широко раскинув могучие крылья, парил чёрный коршун.

Хищная птица безмолвно кружила над людьми. Временами казалось, что коршун просто висит на месте. Но пространственный обман зрения подсказал, что это не так. Птица увеличивалась, уменьшалась, а это значило, что она приближается к земле, а потом вновь поднимается в высоту. Коршун высматривал добычу. Для несведущего человека эти полеты ничего не значили. Что в том такого, что вольная птица летает в небе? Однако для суеверного Загбоя «мёртвый полет» – осматривание местности с одной точки – птицы был ничем иным, как знамением.

Черный коршун – верный слуга Харги. Это злой дух отправил птицу по следу каравана. Он хочет наказать людей за то, что они нарушили его покой, пришли к порогу его жилища, стучали топорами, разводили костёр, громко говорили и, наконец, прошли через скалы по тайной тропе.

От этой мысли Загбою стало жарко. Он почувствовал, как вдруг ослабли ноги в коленях, как мелко задрожали руки и как морозом пробежал по спине нервный озноб. Предчувствие не обмануло его. Не зря ныло горячее сердце.

А коршун, как будто подтверждая мысли охотника, вдруг круто развернулся и, подхваченный лёгким верховиком, быстро помчался к скалистой гряде. В течение нескольких секунд, преодолев пройденный аргишем путь, он застыл над каменным отрогом. Вскоре оттуда долетел тревожный, плаксивый крик хищной птицы. Резкий, протяжный плач смотрителя гор раздавался недолго, возможно, это было краткое объяснение со своими сородичами или любовное признание в любви самке.

Однако Загбой воспринял это по-другому. Ему слышались насмешливые, призывные слова птицы: «Хагри! Я нашёл их, торопись!»

Быстро перебирая ногами, Загбой побежал вокруг озера назад, к костру. Дмитрий и Ченка переглянулись, схватили ружья. Заинтересованные собаки нервно закрутили мордами, вынюхивая и высматривая невидимого зверя. Все подумали, что охотник спасается, увидел какого-то зверя или новые непредвиденные обстоятельства, угрожающие не только ему, но и всему каравану. Но вокруг пока что все было спокойно, ничто не предвещало какой-то беды, что ещё в большей степени насторожило людей и животных.

А следопыт уже приблизился на расстояние нескольких метров. Его лицо выражало страх. С перекошенных губ слетело только одно слово:

– Харги!!!

На окружающих этот глас подействовал по-разному. Ченка присела на ногах, у неё затряслись руки и до цвета переновы побелело лицо. Дмитрий просто криво усмехнулся и спокойно присел на корточки с горячей кружкой свежезаваренного чая.

Действия Загбоя были более решительными, чем этого ожидал русский. Охотник схватил котелок, вылил кипяток в костёр и стал торопливо собирать в потки разложенные вещи. Помогая ему, Ченка проворно собирала продукты и посуду. И только Дмитрий оставался невозмутимым. Тогда охотник подскочил к нему, вырвал из рук кружку, выплеснул напиток, решительно поднял его за руку на ноги и показал на север:

– Там – злой дух! Нам нато пыстро хотить прочь!

Дмитрий лениво посмотрел назад, но ничего не увидел.

«Какой дух? Какой Харги? Просто какой-то бред…» – подумал он, но эвенк был настойчив:

– Витишь, птица? Это слуга злого Харги. Она нахотила нас по следам. Нас жтут несчастья. Нато быстро увотить свой след.

Дмитрий присмотрелся: действительно, над скалистым отрогом парили два коршуна. Ну и что в этом такого? Почему из-за этого такое волнение?

Пока он присматривался вдаль и, посмеиваясь, обдумывал поведение людей тайги, Загбой успел подогнать связанных оленей. Еще несколько мгновений – и две потки с едой и посудой прилипли к спине вьючного животного. Один верный взмах рук – и ружья за спинами отца и дочери. Резкое движение – и они сидят верхом на своих учагах. Дмитрию ничего не оставалось, как последовать их примеру. Загбой быстро погнал аргиш прочь от плохого места.

До ближайшего отрога – не больше двух километров. Проехать на одном олене верхом можно за несколько минут. Но чтобы провести караван из двадцати четырёх оленей, потребуется гораздо большее время. Кто-то из учагов споткнётся, другой потянется за ближайшим клочком ягеля, третий просто так, остановится сам и остановит всех. Все эти краткие задержки в целом влияют на передвижение всего аргиша, так как вьючные животные связаны друг с другом короткими поводами.

Так было и в этот раз. Практически сразу после выхода, через несколько сот метров, олени разорвали цепь между собой. Это случилось после того, как из-за соседней колки к аргишу быстро, случайно и неожиданно выбежал Князь. Кобель не подозревал, что его серого цвета панически боятся все олени. Он просто обследовал ближайший участок тайги и, как всегда, после определённого промежутка времени выбежал к людям проверить направление движения каравана. И не его вина, что очень похож на волка. Результат был более чем непредсказуемым. Большая часть вьючных животных от испуга в панике бросилась врассыпную. Между пятым и шестым оленями лопнул ременный повод. Спотыкаясь, путаясь в ремнях, теряя равновесие, олени кружились на одном месте, падали на снег. Началась свалка, которую было невозможно остановить. Загбою стоило огромных усилий успокоить подвластных ему животных, распутать ноги и расставить оронов по своим местам.

Прошло больше часа, прежде чем аргиш вновь двинулся с места. Для следопыта это время показалось вечностью. В глубине своего сознания он со страхом думал о том, что это неведомые силы, верные слуги Харги, специально задержали передвижение каравана для того, чтобы сам злой дух мог спокойно догнать людей и отомстить им за вторжение в его дом без разрешения. Бедный эвенк с ужасом верил в то, что теперь Харги догонит их обязательно.

Как будто в доказательство из-за вершины гольца появилось лёгкое байковое облачко, которое, быстро наливаясь, мутнело и превращалось в грязную, рваную потку. С севера подул лёгкий тянигус. И хотя большая часть небосвода была прозрачной и бесконечно голубой, для опытного охотника было понятно, что приближается буря.

В горах быстрая перемена погоды – нормальное явление. Духи гор за один час могут пригнать тяжёлые снеговые тучи и, наоборот, благоприятствуя человеку в его передвижении, очистить просторы и указать правильный путь.

Но сейчас духи гор не были милостивы. Загбой понял и поспешил как можно скорее уйти в безопасное место, за скалистую гряду. Но желанный отрог не принёс надежду на благополучное бегство из неприветливого места. Едва караван достиг вершинки гребня, охотник остановил своего учага и от безысходности положения снял свою мохнатую шапку.

Перед ним лежала глубокая, крутая впадина, на дне которой покоился длинный многовековой ледник, берущий своё начало от скалистого обрыва и заканчивающийся глубокой пропастью где-то далеко внизу. Холодный, ледяной панцирь имел идеально гладкую поверхность и стекал вниз белоснежным полотном на огромное расстояние. Чтобы обойти его снизу, надо провести аргиш по выдувной россыпи, на которой любой олень по неосторожности мог очень легко сломать себе ногу. Путь вверх, к вершине гольца перекрывала отвесная, неприступная скала. Возвращаться назад – слишком далеко и долго. Да еще там, сзади, караван поджидает Харги.

Загбой в смятении. Ещё никогда в своей жизни он не по падал в такую западню. И, вполне понятно, что подобное обстоятельство, сложившееся именно здесь и именно сейчас, было не случайно. Несомненно, это были козни злого духа.

Не зная что делать, он слез с оленя, присел на камень, потянулся за кисетом. Сзади подошёл Дмитрий. От увиденной картины он заломил на затылок шапку, присвистнул. Какое-то время, подкуривая, молчали. Загбой растерянно посматривал на отрог за ледником. До него было не больше пятисот метров. За ним хорошо просматривалось ровное, заросшее густыми кедровыми колками плато, белогорье выполаживает, становится ровнее. Там можно остановиться на ночлег, потому что за этим отрогом заканчивались владения злых духов. Загбой чувствовал это каким-то внутренним чутьём. Но как пройти эти коварные пятьсот метров? Как преодолеть непредвиденное препятствие легко и без потерь?

Здесь, на этом отроге, они всё ещё находились в опасности. Сзади, с севера, уже закрыв половину неба, как чёрная шапка Эскери, наползала чёрная, свинцовая туча. Непогода могла захватить мир гор на несколько дней. Рядом нет корма для оленей, дров для долгого костра. Людям даже негде поставить чум.

Загбой смотрел на язык ледника в поисках какого-то решения, но не находил ответа. Слишком гладкая поверхность не удержит оленя. Вот если бы дать ему хоть какую-то зацепку для копыт, вести его по льду осторожно, то, возможно, животное могло бы перейти на противоположную сторону теснины. А что, если?..

Эта мысль промелькнула в голове охотника яркой вспышкой и тут же угасла, как звук ружейного выстрела. Прорубить на поверхности ледника ступеньки! Это возможно. Но что будет, если кто-то из оленей оступится или поскользнется? Вниз, по гладкой поверхности улетит весь караван. Но, возможно, недалеко. Вон там, через полкилометра начинается прилука, ледник выравнивает свой горб. Если переводить оленей небольшими группами или даже по одному, то вероятность потери уменьшится. Хотя уйдёт гораздо больше времени. А это значит, что, возможно, сегодня они перейдут этот проклятый ледник и будут ночевать в безопасности там, в тайге, за противоположным отрогом.

Так или иначе, выхода нет. Надо идти только вперёд. Прежде чем подойти к леднику, следопыт внимательно изучил и постарался предугадать все последствия, которые могут произойти. Он выбрал самое подходящее место для прохода. Это было сравнительно неширокое стометровое горло ледника, на которое недавно сорвалась и упала с каменистого утёса снежная лавина. Шероховатая поверхность смёрзшегося снега должна дать твёрдое сцепление копыт с поверхностью, но всё же не исключала возможности падения вниз. Так или иначе, прежде чем пройти через препятствие, надо вырубить ступеньки и только лишь потом переводить оленей.

Торопливо взметнулись руки людей. В воздухе поднимались и падали топоры. Глухое эхо заметалось по узкому ущелью. Насторожились скалы, утёсы, курумы. Замер потревоженный мир диких гор. Угрюмо насупились корявые кедры, переплетения и заросли оттаявших стлаников. Где-то внизу, в ожидании жертвы, холодом вздохнули трещины и промоины.

Работали вдвоём. Дмитрий рубил топором. Загбой предпочёл более лёгкую, но острую пальму. Русский шёл впереди, откалывая в ледяном панцире крупные куски снега. Сзади для надёжности опоры Загбой подбивал и углублял ступеньки. Несмотря на прочную массу, работа спорилась. Не прошло и часа, как они уже стояли на другой стороне ледника.

А между тем погода сломалась. Мёртвое небо угрожающе затянуло низкими, тяжёлыми тучами. Откуда-то сверху, с вершины гольца, опустилось белое молоко непроглядных облаков. Подул холодный, пронизывающий ветер. В какой-то момент в пелене мрака исчезли вершины гор, соседние отроги и ближайшие скалы. Видимость сократилась до нескольких метров. В потоке рвущегося хаоса растворились границы ледника.

Оказавшись на противоположной стороне ледника после быстрой и тяжёлой работы, восстанавливая дыхание, Дмитрий бросил топор на снег, присел на короткий перекур. Загбой привычно затолкал пальму в ножны, но отдыхать не стал, а поторопил его в обратный путь. Опытный охотник знал, что резкая перемена погоды – начало бури. Надо быстро переводить оленей через препятствие и уходить в спасительную тайгу, прятаться от ветра и стужи. Промедление и задержка подобны смерти. Эвенк видел, что Харги разозлился не на шутку.

Для большей безопасности при переходе ледника оленей решили разделить на тройки. Первую связку провёл Загбой. Вторую – Дмитрий. Ченка перешла одна, с перекинутыми через спину ружьями. Вслед за ними перебежали собаки.

Второй переход тоже прошёл без каких-либо осложнений. Медленно ведомые олени шли неторопливо, точно. Как бы чувствуя ответственность момента, гружёные учаги прочно, надёжно ставили на скользкую опору свои широкие копыта. Врождённый опыт подсказывал, предупреждал их об опасности. Понимая это, они безропотно подчинялись приказам строгого каюра идти осторожно. В нервном напряжении, осторожно, уверенно учаги преодолели препятствие. На другой стороне ледника стояло двенадцать оленей. Загбою и Дмитрию осталось сходить назад ещё два раза.

Так же, как и раньше, свою очередную тройку Загбой повёл первым. Он не торопился, шёл сам и вёл оленей медленно. Преодолев ледник, Загбой привязал вьючных животных к ведомым учагам и поспешил на помощь Дмитрию. Русский опаздывал. Может, он шел слишком медленно или поздно вышел на опасную тропу.

Прошло несколько минут. В пелене рвущихся облаков насторожилась тишина. На тропе так никто и не появлялся. Загбой крикнул. Где-то далеко, глухо, как будто на противоположной стороне ледника отозвался звонкий голос: по всей вероятности, Дмитрий, всё ещё находился там. Охотник крикнул ещё раз, спросил, нужна ли помощь, на что получил отрицательный ответ.

В ожидании пролетело ещё несколько минут. И вот наконец-то, в глубине серого молока послышалась глухая, осторожная поступь шагов. Ещё мгновение – и в нескольких метрах от охотника проявился рогатый выскорь*["20]. По ледяной тропе шёл завьюченный олень. Один. Без Дмитрия.

Загбой поймал оленя за повод, передал Ченке, повернулся. Из облаков выплывал ещё один олень. Охотник поймал и его и только тут понял, что русский пускает учагов с грузом по одному, без сопровождения. Возмущённый эвенк хотел разразить ся бранью. Он не мог смириться с мыслью, что Дмитрий его ослушался и поступил по-своему.

«Зачем русский отправляет оленей по одному? Это плохо! Как он посмел не слушать? Разве я говорил ему делать так? Почему он своевольничает?» – думал он про себя, однако в силу своего характера не посмел перечить вслух. В какой-то мере русский был прав: оленей можно пускать без человека. Но! А если на тропе кто-то из учагов поскользнется и улетит вниз по леднику? Как и где будет он искать оленя в такой непогоде?

Однако Всемогущий Амака пока (!) был милостив. Олени выплывали из облаков один за другим и всё шло хорошо. Через некоторое время охотник подвязал к каравану двадцатого оленя. А по тропе к нему приближался двадцать первый. Исход происходящего оправдывал задуманное. Они сэкономили время на переходе через ледник почти в три раза. Осталось три оленя – и можно трогаться в путь. Только бы их не заметил Харги…

С противоположной стороны ледника не пришёл двадцать второй олень. В томительном ожидании прошло немало времени. Загбой вопросительно крикнул. Ему из облаков прилетел ответ. Судя по голосу, было понятно, что русский всё ещё находится на той стороне тропы. Что-то его задерживало, но что, не было видно.

Он осторожно пошёл навстречу, думая, что, может быть, Дмитрию потребуется какая-то помощь. Продвинулся немного и наконец-то на середине тропы увидел остальных остановившихся оленей, а за ними недовольного купца. Вьючные животные стояли друг за другом. Причиной непредвиденной остановки послужил обыкновенный кожаный повод, упавший с седельной луки, перепутавший передние ноги первого животного. Русский не предусмотрел этого обстоятельства, а может, поленился подвязать ременную упряжь к седлу. Тонкие поводья, какое-то время свободно болтавшиеся на шее покорного учага, крепко спутали его копыта и ограничили передвижение.

Охотник прекрасно знал этого оленя. Это был Учхор, учаг Ченки. Ему было больше семи лет. За всю свою долгую службу человеку он привык к смирению и покорству. Для девушки олень был просто другом, всюду и везде возил её на своей спине и безропотно подчинялся первому требованию хозяйки и наездницы. Это с его помощью преданная дочь когда-то спасла жизнь своему отцу, вызволив его из окружения собак на мёртвом стойбище.

Запутавшись в поводу, Учхор остановился из-за натянутого повода, думая, что так распорядился человек. Он ждал, когда к нему подойдёт его любимая Ченка и, распутав ему ноги, проводит вперёд.

Увидев Загбоя, олень не испугался. Он знал хозяина и, так же, как и девушке, полностью доверялся. Его пугало другое: тот, другой, новый, злой человек, что стоял сзади, размахивая палкой, грозил побоями. Учхор не понимал, что от него требуют: либо стоять на месте, либо прыгать вперёд со связанными ногами. Учаг видел, что хозяин молча опустился перед ним на колени, а тот, кто кричит на него, подкрадывается к его спине.

Дальнейшее было непредсказуемо, молниеносно. Как только Загбой, распутав повод, встал из-под ног оленя, разгневанный Дмитрий резко ударил животное по крупу. Не ожидая удара, Учхор резко дернулся назад, толкнул купца и, поскользнувшись, сорвался с тропы. Дмитрий, не удержавшись на ногах, упал навзничь и поехал вниз по леднику. Какие-то мгновения, зацепившись передними ногами за выступы, олень пробовал удержать равновесие, но передние копыта лишь скользнули о край опоры. Тяжёлый вес потянул животное вслед за Дмитрием. Вместе с ними, не успев выпустить из рук намотанный повод, полетел Загбой.

Со стороны это напоминало увеселительную поездку с крутой горки. Стремительное передвижение, от которого захватывало дух, походило на свободное падение с поднебесной вершины. Непроглядная молочная пелена, в которую они летели, пугала неизвестностью. Да и шероховатая поверхность ледника, образовавшаяся в результате физического взаимодействия тепла со снегом, давала о себе знать.

Первые метры они летели как попало, вразброс, кружась, переворачиваясь и кувыркаясь. Потом, всё-таки выдержав равновесие, собравшись с силами, выправились. Первым на заднице ехал Дмитрий. За ним, широко раздвинув ноги, на животе скользил Учхор. Сзади оленя, переворачиваясь с боку на бок, крутился Загбой.

Русский негромко смеялся. Эта неожиданная поездка в неизвестность доставляла ему удовольствие. Он не пытался остановиться или за что-то уцепиться. Наоборот, даже желал прокатиться по леднику как можно дальше. Только вот неприятное жжение и трещавшие штаны давали о себе знать всё больше и больше.

Учхор, широко открыв свои и без того большие глаза, в страхе ожидал будущего. Так же, как и хозяина, его пугали непроглядные облака, в которых они находились. Первые мгновения он пытался встать на ноги, остановиться. Но, перевернувшись через голову, быстро понял, что лучше плохо ехать, чем, больно падая, ломать себе шею.

Загбой старался не отпустить повод учага. Охотник понимал, что скоро они остановятся, потому что впереди была более ровная поверхность. Эту поверхность он видел с вершины гребня, когда была хорошая видимость. Сейчас для него главное – не потеряться в тумане самим и не потерять оленя.

И действительно, вскоре крутая поверхность ледника начала выравниваться, сделалась более пологой. Быстрое передвижение людей и оленя постепенно замедлилось. Ещё несколько десятков метров – и они остановились. Казалось, что всё окончилось благополучно. Они просто прокатились с крутой ледяной горки в свое удовольствие. И всё. Для Дмитрия остановка оказалась неожиданной и разочаровала. Он хотел прокатиться ещё:

– Эх, славно проехались! Если бы не «тёрка», так бы и летел до самого дома!

С этими словами, как бы выискивая поддержки, он с улыбкой посмотрел на Загбоя. Однако тот был противоположного мнения. В отличие от русского, благодаря врождённому инстинкту, в это мгновение он видел, слышал и чувствовал то, что заставило его насторожиться и затрепетать. Где-то там впереди, при кратковременном разрыве облаков охотник увидел черную яму. До нее было не больше пятидесяти метров, и только благодаря чуду они не доехали до провала. И ещё. Он явственно слышал отчётливый шум ручья, доносившийся откуда-то снизу. Опытный следопыт чувствовал всем своим существом, что под ними пустота!

Эвенк вскинул руку: «Ча! Замри, не шевелись!» Но эта команда была воспринята только человеком. Учхор неосмотрительно вскочил на ноги.

Ухнуло разом, мгновенно. Снежная площадка, на которой находились люди и олень, диаметром в несколько метров просела, обвалилась под тяжестью. Все трое, ничего не поняв, полетели куда-то вниз, в пугающую неизвестность. В безудержном, стремительном полёте никто не мог задержаться хоть за что-то. Более того, никто не мог сгруппироваться и хоть как-то смягчить приземление. А оно наступило.

Загбой упал на живот. Дмитрий – на левое плечо. Небольшой слой снега смягчил падение, потому что плотное полотно, на которое они упали, оказалось крепким льдом, сковывавшим поверхность горного подгольцового ручья. Рассыпавшаяся перина не смогла помочь Учхору. Бедный олень упал вертикально вниз и сломал себе шею. Не в силах даже приподнять голову, забился в предсмертной агонии.

Дальнейшие события ещё больше ухудшили положение наших героев. Загбой вдруг понял, что они опять поехали. Все трое медленно, с ускорением вновь поплыли вниз, но теперь уже не по шершавому снегу, а по гладкой, идеальной поверхности льда, сковавшего горный ключ в сердце ледника. Чудо природы, непонятно как созданное под влиянием погодных условий, стало очередной непредвиденной ловушкой для людей.

В большей степени промоина в леднике походила на тёмную, холодную пещеру, промытую вешними водами таявших снегов в это время года. Временами при низком атмосферном давлении вода выступала на поверхность и проедала чрево ледника. А в другой период, как сегодня, замерзала, спряталась под крепкий панцирь. В какой-то мере Загбою и Дмитрию повезло, что они упали не в воду, а на лёд.

Но это обстоятельство нисколько не сгладило критическую ситуацию. Выбраться из ледниковой трещины тяжело. Высота до поверхности ледника не менее трёх метров. Стены пещеры были тщательно «облизаны» студёной водой и теперь представляли собой скользкое горло, в котором не за что зацепиться. Люди и олень с более быстрым ускорением, чем на поверхности ледника, снова полетели вниз, в чёрную пустоту.

Загбой тщетно пробовал за что-либо зацепиться. Гладкая поверхность не имела никаких выступов или трещин. Внутри «горла» было сумеречно, как в ненастный, непогожий день. Охотник едва видел спутника, который находился за оленем, у левой стены пещеры и, так же, как и он, не мог хоть что-то сделать, чтобы остановить передвижение. Скорее всего, у него было что-то повреждено, потому что во время соприкосновений со стеной он резко вскрикивал.

Тёмные своды, лёд, холод и неизвестность пугали. Не в силах хоть что-то предпринять в свою защиту, люди катились и ждали неизвестно чего. Вдруг впереди просветлело. Над головой быстро проплыла серая дыра: мутное, в облаках небо, свежий ветерок, первые снежинки непогоды. Это был тот самый провал, который Загбой видел еще там, наверху, во время разрыва облаков. Вполне возможно, что он тоже послужил кому-то ловушкой.

Как будто в подтверждение мыслей охотника, навстречу им пахнуло знакомым смрадом псины, не сравнимым ни с чем запахом свежей крови и тёплым разложением внутренностей. По ледяной поверхности ледникового ручья потянулись чёрные полосы – следы крови.

Все это пролетело в сознании охотника в какие-то доли мгновения, но осмысленно. Загбой понял это своим внутренним чувством человека тайги. Сколько времени прошло в этой круговерти, он не мог сказать. Минуты, секунды, мгновения. Сколько катились они по поверхности ручья: пятьдесят, сто, двести метров об этом мог судить только сам Харги. Впереди был страшный конец.

В сером мраке, в тёмно-голубых оттенках ледяной пещеры охотник увидел нечто чёрное, громоздкое и огромное. Оно приближалось с каждым мгновением, нарастало, увеличивалось и проявлялось. Загбой уже понял, кто это и что сейчас произойдёт. Ужас был в том, что не пятно наплывало на них, а они подъезжали к нему. Под самые ноги, в когтистые лапы, в клыкастую пасть большого чёрного медведя.

За некоторое расстояние, мгновенно оценив ситуацию, Загбой всё же успел предупредить Дмитрия об опасности.

– Лежи, не шевелись! Будь мёртвым! – выкрикнул он.

Удар, столкновение, остановка. Упёршись во что-то, они на какой-то миг замерли. Дмитрий, в сознании которого еще звучали слова проводника, что-то соображал и вдруг ужаснулся, видя, что над ним поднимается что-то огромное, неуклюжее, лохматое. Через мгновение по глухому, парализующему, угрожающему реву он понял, что находится под медвежьими ногами. В голове все перемешалось: предостережение Загбоя, яростный голос амикана и шоковый страх, сковавший все движения. В страхе, с перекошенным лицом он пал ниц, ожидая последний, смертельный удар. Учхор, осознав близость зверя, в панике попытался встать, броситься в бегство. Но парализованные конечности не подчинялись бедному животному.

Единственный, кто в этот момент оценивал сложившуюся обстановку, был, конечно, Загбой. Умение всегда оценивать ситуацию молниеносно, как всегда, приподнимало его над обстановкой на несколько ступеней выше. Он уже видел, что они остановились в ледниковом тупике, где волей случая тоже оказался провалившийся медведь. Охотник понял, что смертельный поединок с амиканом неизбежен, и здесь, как всегда, в живых останется только один. Обстановка во много раз осложнялась тем, что под ногами зверя лежала добыча – убитый сокжой. Вполне возможно, что это была та самая матка-оленуха, чей след они видели сегодня утром в проходе скал. А медведь, преследовавший стельную корову, вот он, стоит перед ним.

Нет, Загбой не боялся медведя. Он добывал амикана с пальмой, с луком, ножом и, конечно же, с ружьём. И всегда видел в нём противника, достойного не только уважения, но и поклонения. Это порождало в нём какую-то другую силу, способную побеждать и всегда в схватке наносить один-единственный, нужный и верный удар. Для этого была необходима твёрдость духа, отличная реакция, ловкость движения тела и, наконец, бесстрашие и решимость. Заученным движением руки Загбой схватился рукой за пояс. Да, вот она, пальма, здесь.

Многолетняя привычка всегда класть вещи на свои места и в этот раз оказала добрую услугу. После того как они с Дмитрием окончили рубить ступени, он в отличие от русского, который бросил топор на снег, вложил нож в ножны. Вот только нет палки, к которой надо прикрепить пальму. Крепкое берёзовое древко осталось притороченным к вьюку второго ведомого учага. Но, может быть, к своим зрелым годам он ещё не утратил ту ловкость, которой владел в недалёкой юности.

В доли секунды Загбой вспомнил, что когда-то он участвовал в празднике жертвоприношения. Суть заключалась в том, что несколько групп четырнадцати-шестнадцатилетних юношей соревновались между собой в ловкости, удали, бесстрашии и силе. Объектом служил всё тот же медведь. Ранним утром молодые охотники уходили в тайгу, с помощью собак находили, задерживали и добывали амикана. Оружием в руках служила только пальма.

Он прекрасно помнит незабываемые моменты, когда они вчетвером держали в плотном кольце разъярённого зверя, не давая ему вырваться на свободу, не допуская, чтобы последний напал на кого-то из друзей. Если медведь бросался к кому-то из юношей, трое других тут же вонзали в него свои пальмы-копья. Зверь бросался на другого человека, и его тут же били сзади острые пики друзей. Таким образом, побеждала та группа молодых охотников, кто быстрее всех приносил на стойбище самую большую голову мёртвого зверя.

Но это ещё не всё. В группе из юношей славили самого смелого, сильного, ловкого охотника. Им оказывался тот, кто смог проскочить под мелькающими лапами зверя и острым ножом вывалить внутренности амикана из шкуры. Конечно, это было само совершенство охоты на медведя. Отважиться на него мог не каждый юноша. Загбой помнит своих друзей, кто однажды, испытывая судьбу, в этой «игре» попадал в когти хозяина тайги и тут же погибал от его смертоносных объятий.

Потом он сам, один на один, выходил на схватку с медведем. Но это было при других обстоятельствах. Он находился в тайге, на твёрдой опоре. В руках Загбой держал длинную, на древке пальму, на которую он насаживал зверя. И рядом находились собаки, которые помогали ему в охоте.

Теперь охотник оказался в невыгодном для схватки положении. Под его ногами – скользкий лёд. В руках – короткий нож. Но самое плохое, с ним не было собак. Где они, дорогие Чирва и Илкун? Кто схватит разъярённого медведя за штаны? Кто не даст хозяина в обиду? Да, сейчас Загбой один. Помощи ждать неоткуда и не от кого. Дмитрий повержен. Стоит ему только приподнять руку, дать хоть какие-то признаки жизни, и его судьба будет решена мгновенно. Остаётся надеяться только на себя, на свою силу, ловкость и мужество. Но как и с чего начинать поединок?

Казалось, что медведь сам не понимает, что происходит. Он медлил с нападением. Его шумное, сиплое дыхание перемешивалось с глухим рыком. Наверное, он оценивал силу неизвестного противника, в достаточной мере представляя себе своего неожиданного врага, появившегося быстро и неизвестно откуда.

В обычном мире зверь привык видеть человека и добычу при других обстоятельствах. А здесь, в этом ледяном тоннеле, всё по-другому, и он не может понять, что происходит. Он только что приступил к трапезе, и тут кто-то большой, непонятный появился откуда-то сверху и остановился у его ног. Скорее всего, появление людей и обречённого оленя, попавших в ловушку, он принял за своих врагов, пытавшихся отнять у него добычу. Оскалившись, со стеклянной злобой в глазах, зверь приготовился к защите и уступать так просто убитую матку сокжоя не собирался.

Намерения амикана оправдались тут же и очень быстро. Это случилось сразу, как только смертельно раненный Учхор попытался приподнять голову. Молниеносный бросок, удар лапой по шее, несравнимое ни с чем сжатие острых клыков на шее. Последний вздох оленя, и всё кончилось. Загбой видел, как мгновенно погиб Учхор. И ничего уже нельзя изменить.

Как это страшно, когда тебе в лицо дышит смерть. Плохо, когда не знаешь, как избежать этой смерти, боишься её и трепещешь перед ней. Немногим лучше, когда ты знаешь, как поступить в данный момент, преодолеваешь свой страх, твой разум трезв, рука тверда, а нервы крепки, как тонкая, но необычайно прочная нить паутины, в которую попалась муха. Второе чувство для Загбоя сейчас было намного ближе, потому что он, обладая всеми этими качествами, знал, что ему предстоит делать.

Медведь, не замечая ничего вокруг, продолжал изливать свою ярость на мёртвом Учхоре. Он бил оленя могучими лапами, рвал безжизненные ткани клыками и давил его своим телом. Объект атаки несколько притупил его чувства. Он пока что не замечал ни Дмитрия, ни сгруппировавшегося для единственного прыжка охотника. И когда из уст эвенка слетел краткий возглас, чем-то далёким напоминавший боевой клич, зверь растерялся. Он не ожидал увидеть рядом с добычей ещё кого-то.

Медведь отскочил назад, резко фухнул, осклабился, неуклюже замер, тяжело вдыхая запах человека. Загбой выдернул из ножен пальму, сорвал с головы шапку, прыгнул вперёд, на мёртвого Учхора. Принимая вызов, медведь вздыбился, грозно заревел, замахал лапами, пытаясь достать охотника. Охотник, в свою очередь, опять подался вперёд, под лапы, к лохматому брюху зверя, и в прыжке бросил в морду амикана головной убор. Тот поймал шапку клыкастой пастью, схватил лапами и не заметил, как ловкий охотник скользнул ему под брюхо.

Как невидимый огонь, лизнувший пыль трухи дуплистого кедра, мелькнул острый нож. Стальное жало врезалось в низ живота, чуть выше паха и под воздействием сильной, жилистой руки резко вспороло лохматую шкуру до ребер.

Взвыл зверюга от боли, сгорбился, выплюнул шапку, замахал лапами, стараясь поймать и разорвать человека. Но Загбой уже был далёк от ловких тисков. Как тень метнувшегося тайменя, бросился между ног разьярённого исполина. Из широкой раны вывалились внутренности зверя. Медведь поймал кишки, рванул когтями, почувствовал ещё большую боль. Смертельно раненный, не осознавая происходящего, стал выворачивать и разбрасывать свою плоть по сторонам. Дикий рёв заполонил своды ледяной пещеры, со стен и потолка посыпались мелкие кусочки кристаллов.

Распластавшись на ледяном панцире, «слился и умер» Дмитрий. Ужас происходящего сковал его. В судороге скрючились руки и ноги. От страха он не мог отвернуть своё лицо от разорванных внутренностей, падавших на него из лап медведя. Он ждал, что вот-вот – и разъярённое страшилище будет рвать его тело.

Загбой сжался за спиной медведя. Он тоже не желал, чтобы зверь обратил на него своё внимание. Свою роль в поединке охотник выполнил, теперь оставалось только ждать. Но ждать так, чтобы зверь в предсмертном танце не бросился на него и не порвал на части.

А развязка была близка. Медведь вырвал из себя почти всё, разодрал лёгкие, печень. Окровавленные куски внутренних органов разлетались по сторонам. Неимоверная боль собственного уничтожения неповторимыми спазмами сковала лохматое тело исполина. Глухой рокот лился из горла. Зверь захлёбывался в собственной крови, харкал, плевал, задыхался и слабел на глазах. Вот он присел, закачался, повалился на бок, но, всё же совладав с собственными силами, вскочил и вновь запустил лапы в собственную утробу. Ему казалось, что источник поражения, его враг, находится там, откуда идёт боль.

Он желал мести, хотел задавить этого невидимого врага и еще больше ухудшал свое положение. Наконец-то он повалился набок, нервно замахал лапами перед собой, ещё раз попытался приподняться, но не смог. Тяжёлое, хриплое дыхание становилось всё реже и тише. Последние вздохи, прощальный стон… По хребту прокатились нервные судороги. Шкура зверя вздрогнула, как в лихорадке, туша выгорбилась и обмякла.

Загбой ещё какое-то время, затаившись, медлил. Потом встал, осторожно подошёл к медведю сбоку, толкнул его ногой. Лохматая гора едва вздрогнула, качнулась и на проверку охотника ответила молчанием. Зверь был мёртв.

Загбой подскочил к русскому, прикоснулся рукой к его плечу, в волнении спросил:

– Как ты, бое, шивой?

Какое-то время тот тупо смотрел на него, не в состоянии вымолвить хоть какое-то слово. Он был в шоке от произошедшего и, может быть, чувствовал себя уже мёртвым. Но потом глаза его заблестели. Разум возвращался. Узнав охотника, приподнялся на локте, посмотрел вокруг, на себя, на руки. Увидев мёртвого медведя у своих ног, месиво из внутренностей и крови на себе, вздрогнул – окончательно пришёл в себя, глубоко посмотрел в глаза Загбою, тихо спросил:

– Всё кончилось?

Эвенк радостно засуетился: жив! Рукавом куртки вытер ему лицо, помог подняться, усадил на тушу оленя, потрогал плечо. Дмитрий негромко застонал – больно. Загбой заставил его пошевелить пальцами, затем рукой. Он медленно подчинился, приподнял руку, повернулся из стороны в сторону. Это вызвало на лице охотника довольную улыбку. Перелома нет, это очень хорошо. Возможно, русский при падении на лёд сильно ударился левым боком, и только.

Немного посидели. Загбой молча смотрел на поверженного медведя, на мёртвого Учхора и тяжело, с сожалением вздыхал. Ему было жалко погибшего оленя. Дмитрий же радовался благополучному исходу поединка. Он хлопал эвенка по плечу, довольно цокал языком и не переставал повторять:

– Вот это да! Вот это да! Убить медведя ножом сможет не каждый! Ах ты, Загбой, вот молодец! Настоящий охотник!

Однако к похвалам следопыт относился с полным безразличием. Что в том такого, что он убил зверя? Значит, сегодня повезло ему. Могло быть иначе, наоборот, не он вспорол бы брюхо амикану, а медведь своими «расчёсками» разорвал бы ему голову. И тогда бы все кончилось намного хуже. Тогда бы погиб не только он, но и русский. Что тогда будет с Ченкой?

Ченка. Дочка. Где она теперь? Ждёт ли она их или думает, что они мертвы? Сможет ли она справиться с караваном, сохранить груз и помочь им выбраться из ловушки?

Победа над медведем – это всего лишь одна ступенька к свободе. Они по-прежнему в ледяном плену, из которого выбраться очень сложно, почти невозможно. Тяжёлые мысли заполоняли голову охотника. Как выбраться наверх? Что можно сделать в этом случае? Стоит ли им надеяться на помощь Ченки или надо рассчитывать только на свои силы?

А время неумолимо продолжало свой размеренный бег. В пещере темно и холодно. Вторая половина дня торопила вечер. Где-то там, над ними, свирепствовала непогода. Загбой слышал суровый разговор ветра. Их разгорячённые тела пронизывал студень, отражавшийся от ледяных сводов. Чтобы хоть как-то согреться, приходилось постоянно двигаться. Для эвенка это было просто. Для Дмитрия каждое движение давалось с трудом. Каждый поворот тела доставлял нестерпимую боль. Не в состоянии сопротивляться, он присел на тушу оленя и в изнеможении опустил голову.

Но охотник понимал, что из любой ситуации всегда найдётся хоть какой-то выход. Загбой не сидел, дожидаясь помощи от своих богов, а здраво осмыслил произошедшее и просчитал возможные варианты освобождения. Их было два. Первый – рубить ступени вверх по льду, до места падения. Второй – пробить снег над головой.

После некоторого раздумья отказался от первого варианта. Помнил, что до тупика они катились долго, расстояние до спасительной отдушины было не менее двухсот метров. Для того чтобы вырубить необходимое количество ступенек, ему потребуется очень много времени. Скоро наступит ночь, и там им всё равно придётся выбираться наверх. Если бы они рубили уступы вдвоём, как на леднике, все было бы по-другому. Но Дмитрий не помощник. Остаётся только одно – выбираться наверх здесь. Но как? До потолка пещеры не менее четырёх метров. Овальные стены обточены водой и пронизаны морозом. Вокруг нет ни одной палки. Нечем развести костёр и согреть своего русского друга.

А тот сгорбился, сжался, притих. Его тело бьёт мелкий озноб. Зубы стучат от холода и от нервного напряжения после пережитого. Так всегда бывает, когда по прошествии некоторого времени человек полностью начинает понимать случившееся. Кто-то, получая полное удовлетворение, принимает очередную порцию адреналина и радуется этому, как ребёнок, впервые в своей жизни попробовавший конфетку. Другой, как Загбой, воспринимает как само собой разумеющееся. Ну а третий, как Дмитрий, оттаивая после пережитого страха и ужаса, находится на грани истерического срыва.

Загбой ловко, быстро освежевал ещё тёплого медведя, положил купца на Учхора и накрыл его лохматой, царской шкурой. Однако и это не давало положительного результата. Ещё долгое время, согреваясь, Дмитрий стонал от боли и стучал зубами от холода. Наконец-то успокоился, тёплые шубы согрели, усыпили. Он затих, впал в полусонное забытье.

А тем временем находчивый охотник делал своё дело. Из задней ноги матки-оленухи вырезал берцовую кость, аккуратно подрезая ткани мышц, вытянул прочные сухожилия и подвязал к торцу кости нож. Расчёт был прост. Удлинив острое оружие, он хотел достать пальмой до снежно-ледяного потолка и пробить отверстие на волю.

Логическое мышление не подвело его и в этот раз. Несмотря на свой маленький рост (по сравнению с русским), теперь Загбой выглядел выше, чем купец. Выше потому, что встал на задубевшую тушу медведя и, протягивая вверх своё примитивное оружие, с запасом дотянулся ножом до свода пещеры. Несколько пробных ударов доказали, что он находится на правильном пути.

Мелкими кусочками посыпался откалываемый лёд. Через несколько минут в потолке образовалась незначительная воронка, но до окончания работы было ещё далеко. Толщина потолка над головой была не менее тридцати сантиметров. Чтобы пробить её короткими ударами, охотнику потребуется много времени.

Но Загбой не думал отступать от задуманного. Его настойчивость, стремление и упорство в достижении цели заслуживали уважения. Пальма, привязанная на кость, была тяжела и неудобна. Короткие удары требовали точности и резкости. А это быстро изматывало силы. Однако, несмотря ни на что, он продолжал колоть панцирь над своей головой. Усталость стягивала руки. Загбой садился на короткий отдых, затем вскакивал на ноги, продолжая бить ножом преграду.

Так продолжалось часа полтора-два. За это время в пещере стало ещё темнее, чувствовалось, что приближается вечер. А может быть, злой Харги, радуясь своей победе, челом непогоды застилал зимним покрывалом ледяную могилу, в которой находились живые люди.

Загбою стало жарко от работы. Он вытирал со лба капли пота и, изнывая от жажды, лизал языком стены пещеры, сосал ледяные сосульки. Проснулся Дмитрий, стянул с себя тяжёлую шкуру, присел, схватился рукой за плечо. После приступа боли выпрямился, с тоской посмотрел на охотника. В его глазах сверкала слабая искорка жизни. Он хотел помочь эвенку, но не мог. Рука повисла плетью.

Загбой бросил нож, присел рядом с русским, помог снять куртку и рубаху. Вся левая рука от ключицы до локтя опухла. Он осторожно прощупал место травмы, понимающе заключил – сильный ушиб. Желая помочь, тут же ножом срезал с туши медведя тонкие ленты жёлтого сала, приложил к плечу купца и, разорвав его рубаху, накрыл сверху. Дмитрий, нисколько не удивляясь познаниям своего спасителя в народной медицине, с благодарностью посмотрел ему в глаза. Потом, не говоря ни слова, осторожно прилёг на лохматое ложе. Эвенк вновь прикрыл его медвежьей шкурой, подражая русским привычкам, плюнул на руки и продолжил работу.

Он колол своей пальмой раз за разом, направляя ее вертикально. От каждого тычка ножом отлетали маленькие кусочки льдинок, сыпались на него, но дело спорилось. Он предположил, что ему удалось пробить половину ледяного панциря. Это придавало ему сил и веры, что они очень скоро будут на свободе.

Вдруг наверху, над тем местом, где он прорубил окно, что-то зашуршало, потом затихло, начало удаляться в сторону. Загбой приостановил работу, прислушался. Тишина. Может, показалось? Начал рубить вновь. Опять далеко еле слышно наверху заскрипел снег под чьими-то шагами. Здесь уже охотник не растерялся, как можно громче, звонко позвал:

– Эй, кто там! Чирва! Илкун! Ченка!!!

Всё стихло, потом возникло движение. Разгребая снег и царапая лед, проворно заскребли собачьи лапы. Загбой ещё раз подал голос, ласково призвал к себе и услышал приглушённый, но знакомый лай. Илкун!

Радостный хозяин звал, хвалил, говорил ласковые слова. Преданный кобель рвался сквозь лёд и, громко лая, призывал на помощь, оповещая весь мир о своей находке. Через короткое время к нему подскочила Чирва. Услышав голос Загбоя, она тоже отозвалась восторженным лаем, призывая на помощь свою хозяйку.

Ченка прибежала быстро. Загбой далеко услышал её торопливые шаги, раздававшиеся по куполу пещеры глухими, но тяжёлыми перестуками. С потолка посыпалась мелкая крошка. Это предупредило об опасности. Не дожидаясь от дочери каких-то слов, отец закричал первым:

– Ченка! Ходи тихо, провалишься!

Девушка в нерешительности остановилась, сквозь слёзы проговорила:

– Отец, вы живы?..

– Да. Говорю – ходи мало. Под тобой пустота. Лёд тонкий, провалишься.

– А как же тогда… – проговорила она в нерешительности и притихла мышью.

– Там, где стоишь, разводи костёр. Он сам пробьёт к нам дорогу, – приказал охотник и замолчал, вслушиваясь в то, как правильно Ченка поняла его мысль.

Девушке не надо повторять несколько раз. Она уже знала, что делать. Наверху очень тихо проскрипели крадущиеся шаги удаляющейся «рыси». Только Илкун скулил, пытаясь прорваться к своему хозяину.

Ожидание. Как долго тянутся минуты… Кажется, что время остановилось. Неизвестность заполонила пространство вечности. Сознание убивает пугающая мысль: не случилось ли чего?

Но нет. Вот опять послышались осторожные шаги. Ченка вернулась с охапкой сушняка. По всей вероятности, тоже волнуется. Это чувствуется по тому, как она долго не может разжечь костёр. Загбой понимает, старается приободрить дочь, спокойным голосом спрашивает:

– Ченка, где олени?

– Здесь, рядом. Я их всех привязала и прогнала в кедровую колку, под прикрытие, – слышится звонкий голос сверху.

– Как погода?

– Ох, отец! Буря… Метёт, как в зимнюю стужу. Холодно. Руки замёрзли, не могу зажечь огонь.

– А ты прикройся сверху дошкой, повернись спиной к ветру, – советует Загбой, переживая душой за дочь.

Но вот наконец-то услышал, как звонко затрещали сухие дрова, загудело подрываемое ветром пламя, запищал от жары тающий лёд.

Прошло ещё немало времени, прежде чем они дождались желаемого результата. Ченка несколько раз убегала в недалёкую колку за сухими кедровыми сучьями, приносила очередную охапку, кидала в огонь.

Постепенно пещера наполнилась матовым отсветом. Мутные блики, едва пробивавшие толщу льда, принесли Загбою и Дмитрию надежду и веру в спасение. С потолка упала первая капля воды. За ней через некоторое время ещё две. За ними затукал, заговорил, полился ручеёк. Под костром появилась небольшая дырка, в которую сочилась таявшая влага. Она быстро увеличивалась. Вот упала мокрая зола, за ней небольшие, обгоревшие сучки, палки – и вдруг неожиданно, быстро и разом в глубину отверстия провалился весь костёр. Сверху появилось улыбающееся и немного встревоженное лицо Ченки:

– Как вы там?

Загбой деловито осмотрел оплавленные края отдушины. Размеры лаза вполне могли пропустить человека, а это значит, до свободы им оставался всего лишь один шаг.

– Карашо. Теперь, доська, найти сушинку такой тлины, чтобы мы по ней смогли выбраться наверх. Отсюда до леса талеко?

– Нет. Но не знаю, найду ли я что-то подходящее… Здесь весь кедрач корявый, толстый, весь в сучках, – ответила девушка, вглядываясь в непроглядную пелену бури. – Когда я собирала дрова, видела, что, кроме сухих веток и стланика, ничего нет. А большое дерево мне не донести…

Загбой понял, что она была права. В подгольцовой зоне доброго, длинного и тонкого дерева не найти. В стране ветров каждый старается бороться за свою жизнь всевозможными путями. Любая древесина, чувствуя силу урагана, растёт не в высоту, а в толщину, охватывая своими корнями большую площадь. Что делать? Если нет одного выхода, ищи другой. И он обязательно найдётся.

Так и в этом случае. Уже через секунду охотник знал, что надо делать. Он остановил Ченку. Девушка, не зная что предпринять, без раздумий повиновалась голосу отца. Взяв в руки топор, она уже сделала несколько шагов по направлению к колке, чтобы найти дерево. Однако голос Загбоя вернул её назад.

– Доська, не хоти. Телай так. На моём учаге, в потке лежит маут. Возьми его, отвяжи от каравана трёх передовых оленей, гони сюда. Понятно ли я сказал?

– Понятно! – радостно ответила Ченка и поторопилась выполнить волю отца.

Теперь ожидание было непродолжительным. Загбой успел только свернуть шкуру медведя и отчленить от туши зверя заднюю ногу. Где-то в стороне послышался звонкий голосок:

– Мод! Мод!!!

Размеренная поступь оленьих копыт. Через минуту в дыру упал прочный конец кожаной верёвки. За ним показалось довольное лицо Ченки. Охотник прочно увязал к мауту тяжёлую шкуру амикана, приказал:

– Первый раз нато тащить шубу зверя, потом путем смотреть. Гони учагов!

Девушка скрылась за краем проруби. Издалека долетел погонный голос. Верёвка натянулась. Шкура быстро поднялась, поехала и вылетела наверх.

– Вот как! Карашо, отнако! – весело воскликнул Загбой и посмотрел на Дмитрия. – Теперь ты!

Русский подошёл к эвенку. Тот обвязал его вокруг пояса верёвкой и скомандовал наверх:

– Мало-мало, не тарапись!

Ченка кивнула головой, исчезла за краем лаза. Теперь маут натягивался медленно, видимо, девушка не гнала оленей, а вела их в поводу. Дмитрий медленно поехал вверх, ухватился здоровой рукой за край и перевалился на поверхность ледника.

Каково же было удивление, когда девушка увидела его близко. Весь в крови, с перекошенным от боли лицом, сгорбившийся, он имел жалкий вид. От надменного вида не осталось и следа. По всей вероятности, за несколько часов пребывания в ледяном плену, чудом избежав смерти, он кое-что понял и, возможно, переменил свои взгляды по отношению к людям тайги. Или, может быть, это только казалось со стороны? Однако в этот раз его поведение было иным.

Дмитрий встал на ноги, подошёл к Ченке и, не говоря никаких слов, посмотрел ей в глаза. Она смутилась, попыталась увернуться, уйти, усиленно дышала на свои озябшие ладошки и наклоняла голову. Он бережно взял её руки в свои ладони, медленно притянул к своему лицу и, согревая, стал дышать на них. Ченка едва не задохнулась от избытка нахлынувших чувств. Всё её существо вдруг наполнилось нежностью. Она была готова заплакать, и сдержать себя от этого ей стоило огромных усилий. Ченка просто стояла, и не могла сделать хоть какое-то движение, её сердце разрывало непонятное состояние, о котором она раньше не знала.

Неизвестно, сколько могло продолжаться это безмолвное объяснение, если бы возмущённый Загбой не дал знать о себе требовательным окриком. Теперь уже работали вместе. Ченка подогнала оленей назад. Дмитрий бросил в яму верёвку. Вытащили заднюю ногу медведя, мясо разделанного Учхора. Загбой вылез последним.

Охотник быстро вскочил на ноги, отряхнул с дошки снег и сурово, с тревогой осмотрелся вокруг.

– Эко! Витно, совсем Харги разозлился! А с ним и Эскери, и Мусонин! Грозная троица. Хотят нас тут загубить, – глухо проговорил он и стал нервно сматывать маут на руку.

Этим высказыванием он выразил беспокойство. Все три упомянутых имени: Харги – злой дух, Мусонин – дух гор и Эскери – бог, злой дух, повелитель смерти в предубеждениях таёжного народа всегда несли людям только горе и несчастье. А в сочетании с произошедшими событиями грядущая буря не сулила путникам ничего хорошего.

Они уже хотели покинуть неприветливое место, как вдруг Загбой, как будто что-то вспомнив, остановился, вернулся к краю дыры, посмотрел вниз, взволнованно приподнял руку.

– Снимайте с себя одежду! – отрывисто сказал он и сам быстро разделся, сорвал с себя дошку, шапку и бросил их вниз.

Ченка и Дмитрий недоуменно переглянулись, но, не говоря ни слова, последовали примеру. Эвенк взял в охапку их одежду и тоже, не раздумывая, бросил её в дыру. Затем, размотав маут, натянул его и нырнул обратно в ледник.

Дмирий и Ченка из любопытства осторожно подползли к краю лаза и с удивлением увидели такую картину. Загбой бережно накрывал одеждой туши мёртвых животных. Кряжистое тело медведя он прикрыл своей дошкой, на голову надел и завязал свою лохматую шапку из росомахи. Суконной курткой Дмитрия облачил останки Учхора. А забитую медведем оленуху прикрыл лёгкой паркой Ченки. При этом он что-то тихо бормотал и не переставал растягивать тонкие губы в улыбке.

– Ты что, Загбой, с кедра упал? – в негодовании воскликнул русский. – Давай одежду назад, холодно!

Однако тот не обращал на реплики никакого внимания. Завершив свой короткий, но, по всей вероятности, очень значимый обряд священнодействия, он наконец-то дал команду, чтобы его вытащили наверх. Только очутившись рядом с ними, эвенк удовлетворённо вздохнул и достаточно понятно объяснил:

– Эко! Смотри вниз! Витишь? Это мы там лежим! Ты, я и Ченка! Притёт Харги, увитит, что мы мёртвые, обратуется и не станет нас тогонять.

Дмитрий с недоверием посмотрел вниз. Действительно, прикрытые туши мертвых животных в какой-то мере напоминали людей. «Эх, Загбой! Древняя твоя душа! Ну и придумал! Неужели не можешь понять?..» – подумал он, но промолчал. Пусть будет так, как делает этот дикарь. Лишь бы он провёл его туда, куда он хочет. Лишь бы был целым его груз. Лишь бы он, Дмитрий, был жив!

Два капкана злого духа

Второй день караван стоит на одном месте. На берегу небольшого, по-весеннему разговорчивого ручья треугольным пиком высится остроконечный чум. Большая, покрытая свежей зеленью поляна заполонена духом присутствия людей. У кромки леса на невысоких лабазах чернеют комковатые потки с товаром и продуктами. На длинных горизонтальных шестах развешаны оленьи сёдла, кожаные мауты, потки, лосиновые потники, спальники и прочая хозяйственная утварь. Отдельно в стороне, на деревянной раме растянута большая медвежья шкура. У воды, на вбитых в землю кольях висит чистая, протёртая речным песком и травой посуда. В центре поляны, неподалёку от чума едва теплится костёр. Над ним, в чёрном овальном казане, распространяя далеко вокруг аппетитный запах мяса, парится медвежатина. Под соседними деревьями растянулись на солнышке сонные собаки. Их свобода временно ограничена короткими поводками.

Между чумом и костром, под корявым кедром, на спальнике, лежит Дмитрий. Глаза прикрыты, на лице равнодушие и невозмутимое хладнокровие. Однако это лишь видимая маска. На самом деле он внимательно наблюдает за Ченкой, которая занимается своими обыденными делами. Конечно же, девушка чувствует на себе внимание русского, иногда пытается перехватить его взоры. Старается быть спокойной, независимой, увлечённой работой, но потом вдруг резко поворачивается к Дмитрию, смотрит ему в глаза. Он же, притворяясь спящим, быстро закрывает веки, но это ему плохо удаётся. Ченка хитро улыбается, кокетливо грозит пальчиком, отворачивается на некоторое время. Чувствуется, что игра ей нравится, а движения девушки сегодня грациозные, походят на плывущую лебёдушку.

Полдень. Алое солнце торопит лето. Жаркие лучи небесного светила не по времени сильно греют горный мир. Видимо, на глазах плавятся огромные языки снежных надувов. Зелёные лоскуты проталин яростно съедают белые портянки зимнего покрывала. Тут же, на оголившейся земле, торопятся расти свежие побеги будущих трав. На приземистых стланиках, карликовых берёзках и перелетениях ольхи лопаются, выпуская на свободу листья, клейкие почки. Угрюмый край окрашивается в свежий, насыщенный цвет. Тёмные, однообразные каменные нагромождения принимают красочный вид, встречая скоротечное лето. Даже грозные пики незнакомых, безымянных гольцов, отражая потоки лучезарного неба, светятся робкой улыбкой проснувшейся от зимней спячки природы.

Ожил, заговорил разноголосицей пернатый и животный мир. Перелётные птицы, празднуя прибытие на родину, восхваляют этот суровый край звонкими трелями. В благоухающем воздухе завис непрекращающийся хор пёстрых ангелов торжествующей весны. Но как будто в напоминание о том, что не все так прекрасно в этом мире, из-под мокрых кустов, холодных камней и всевозможных щелей оттаяли, вылетели на простор первые комары и мошки.

Далеко под гольцом, на огромном сером плато словно рассыпались тёмные точки. Это пасутся олени. Сочный ягель кормит и восполняет силы вьючных животных после трудного пути. К каждому учагу Загбой предусмотрительно привязал по короткому чанхаю, что ограничивает их передвижение. Где-то за увалом далёким отголоском слышится негромкое урканье медведицы, призывающей к себе медвежат. А там, на скалистом гребне, мелкой пылью сбились в табунок снежные бараны. Они кормятся на одном месте. Горные крутороги спокойны и не подозревают, что где-то со стороны к ним крадётся человек с ружьём.

Ченка хочет помыться. Ещё утром она набрала в большое ведро золы из костра, залила его водой и поставила отстаиваться. Затем вскипятила ещё одно и наложила в него волчьих ягод, кусты смородины, черники, две пластика ягеля-лавикты и большой букет душистых первоцветов-подснежников. Когда приготовление настоев было готово, девушка осторожно слила отстоявшуюся зольную щёлочь в отдельный туес, сняла с костра ведро с разварившимися растениями и, дождавшись момента, когда Дмитрий погрузился в глубокий сон, исчезла с водой в тайге.

Углубившись от стойбища на безопасное расстояние, она долго стояла в густых переплетениях зарослей ерника, опасаясь посторонних глаз. Но тайга говорила своими голосами и приносила только естественные запахи и звуки. Это свидетельствовало о том, что здесь она одна и никто за ней не подсматривает. Убедившись, Ченка робко разделась и, не переставая осматриваться по сторонам, стала мыться.

Но, как бы она ни пряталась, в этот раз Дмитрий оказался хитрее. Он понял, что девушка сегодня будет мыться, и в последний момент просто притворился спящим, затем осторожно проследил за ней и теперь с восхищением любовался её молодым, совершенным телом из-за колодины.

А она, не замечая его, тщательно полоскала свои короткие, обрезанные ножом волосы щёлочью до тех пор, пока они не стали мягкими, шелковистыми, пушистыми. Затем, окуная в настой аромата альпийских лугов нежную, собранную из мохнатой бороды древесного мха мочалку, бережно ласкала шёлковый бархат кожи. Все движения были плавными, продуманными, как будто Ченка не просто смывала с себя многодневную грязь, а умело лепила из сырого материала фигуру богини.

Не в силах больше сдерживать в себе бунтующие эмоции, Дмитрий медленно встал и тихо, стараясь не спугнуть очаровательное видение, подошёл сзади. Какие-то мгновения, опасаясь прикоснуться к ней, он стоял на расстоянии вытянутой руки. Нежный запах чистого тела кружил голову, дурманил разум и нервными импульсами необычайного возбуждения сковывал каждый сантиметр его плоти. Ещё никогда в своей жизни Дмитрий не чувствовал в себе такого волнения. Естественный аромат красоты, заключённый в маленькое женское тело, сводил его с ума, заставлял роптать перед чувственным очарованием и даже дрожать.

Она повернулась, увидела его. От неожиданной близости каждый мускул её затрепетавшего тела сковал страх. В широко открытых смородиновых глазах застыл ужас. В один миг в памяти девушки промелькнуло страшное воспоминание той первой ночи, когда она была повержена грубой силой. Ченка помнила нанесённую ей боль, унижение. Сердце замедлило свой ритм и едва не остановилось. Не в состоянии даже сдвинуться с места, она обречённо стояла перед ним с опущенными руками.

Его рука медленно, с опаской едва прикоснулась к её щеке и тут же, как от языка пламени, отдернулась назад. И он, и она вздрогнули. Не чувствуя отпора, он повторил попытку, нежно, подрагивающими пальцами дотронулся до мокрых волос. Она слегка отстранилась. Он более настойчиво погладил её, взял голову обеими руками и стал бережно ласкать растрепавшиеся пряди. От лёгкого, как дуновение ветерка, и милого прикосновения голова девушки вдруг закружилась. В чувственной памяти всплыли воспоминания недалекого детства, когда вот так осторожно и тихо ее ласкала мать. Это неожиданное сравнение заставило биться сердце девушки с надеждой, появилось доверие к жёстким, загрубевшим ладоням.

Короткий, ласковый поцелуй принёс в сердце россыпь искр зарождающегося огня. Что-то новое, еще неясное вспыхнуло, захватило девичью душу. Ченка чувствовала, что с ней происходит что-то незнакомое, невероятное, глубоко волнующее и влекущее куда-то. Она была не в силах противиться и бороться с этим чувством. Всё её существо затрепетало, какая-то необъяснимая сила с каждым мгновением всё больше увлекала её в стихию страсти.

Горячие ладони поплыли по хрупким покатым плечикам девушки, магнетическим полем накрыли ее сбитые, упругие груди, скользнули по остреньким, налившимся до цвета переспелой брусники сосочкам. Хаос противоборствующих чувств исчез, его заменило смелое желание продолжения этих прикосновений.

Ещё никогда и никто не трогал Ченку вот так. Тогда, в ту страшную ночь – в ночь насилия – Дмитрий был не таким. Он был грубым, неукротимым. Теперь же перед ней стоял совершенно другой мужчина: внимательный и чуткий. В её теле уже бушевал шквал огненного пала, желания быть рядом с ним. В далёком подсознании девушка видела предел границы, через который ей нельзя было переступать. Но не могла противиться снежной лавине, уносившей её круговоротом любви в бездонную пропасть. Не могла и не хотела, потому что уже была захвачена бушующим паводком сумбурного потока, оканчивающим свое течение неизвестно где.

…Они молча лежат, всё так же сцепившись руками, не желая отпускать друг друга из крепких объятий. Он, отвалившись набок, плотно прижимает её разгорячённое тело к своей груди. Она, с трудом восстанавливая сбившееся дыхание, всё ещё трепещет осиновым листочком. Он, на ощупь отыскав сброшенную куртку, заботливо накрывает её и себя. В ответ Ченка ласково погладила ему щеку, неумело поцеловала плечо и доверчиво прижалась всем своим хрупким существом…

Вдруг на стане разом, одновременно взвыли, призывно залаяли собаки. Дмитрий и Ченка испуганно приподняли головы, прислушиваясь. Девушка, освободившись из его объятий, быстро вскочила на ноги, стыдливо отвернувшись, стала одеваться. Дмитрий последовал её примеру. Через некоторое время они уже бежали к чуму через плотный лес, стараясь опередить друг друга. Впереди послышались какой-то непонятный гул, шум и треск. Резко запахло едким дымом и гарью. Над макушками невысоких деревьев несколько раз взметнулось и упало алое пламя. Они побежали ещё быстрее, предчувствуя самое плохое.

Когда выбежали на опушку леса, в глазах обоих застыл ужас. Весь чум, от верха до земли, был объят огнём. Бушующее пламя яростно пожирало лохматые стены жилища кочевников. Вместе с ним уже тлели и дымились развешанные неподалёку спальники, вьюки, потки и торбаза. Под деревьями, тщетно стараясь освободиться от крепких пут, метались собаки.

Не раздумывая, Дмитрий бросился к своему товару, стал тушить и отбрасывать далеко в сторону уже нагревшиеся от жары, потрескивающие вьюки с пушниной и продуктами. Ченка проворно отцепила собак. Словно насмехающийся над людьми огонь с жаром перекинулся на оленьи спальники, медвежью шкуру, стал яростно лизать мягкую, сухую шерсть.

Дмитрий метнулся под огненный шквал, схватил горевшие вещи, сдернул их с вешалов, отбросил далеко назад. Ченка тут же залила тлевшие спальники водой из берестяного чумана. За спальниками последовала очередь медвежьей шкуры. Так же, как и в первый раз, русский резким рывком откинул громоздкую раму к ногам девушки. Казалось, что большая часть вещей была спасена. Однако в последний момент разбушевавшаяся стихия, вымещая свой неуемный гнев, упала на голову Дмитрию. Затрещали и вспыхнули волосы. Раскалённый жар окутал каждую щелочку открытой кожи. Задымилась, оплавилась суконная куртка.

Дмитрий упал, заревел от боли диким зверем. Пронизывающие судороги сковали каждый мускул его тела. Превозмогая себя, пытался отползти в сторону, но невидимая парализующая сила продолжала держать его на одном месте. А сверху, как будто издеваясь над поверженным человеком, жестокие языки бушующего пламени продолжали безжалостно лизать его сгорбленную фигуру.

Раненой птицей кинулась Ченка на помощь, но огненный пал оскаленной пастью отпугнул её назад. Едва не задохнувшись от жара, девушка упала навзничь, взвизгнула пойманной в кулёму соболюшкой. Но безудержное стремление спасти человека из беды вновь подкинуло её на ноги, заставило более осмысленно подумать о помощи Дмитрию. Вода! Вот что только может помочь ей в задуманном!

Она бросилась к мутному ручью, не раздумывая, прыгнула в ледяную воду, скрылась с головой, вынырнула, побежала назад. В первую очередь распотрошила свою котомку, вырвала из неё лохматые рукавички, надела на руки. На голову водрузила берестяной чуман и, уже не опасаясь жалящего пламени, вытянула русского подальше от очага разбушевавшейся стихии.

Дмитрий, закрыв обожёнными руками лицо, глубоко, тяжело стонал. Жестокий огонь оставил на нём страшные раны. Волосы на голове оплавились, обнажив на затылке красную вздувшуюся кожу. Руки покрылись кровавыми пузырями. Ченка осторожно оторвала от лица его руки и ужаснулась. Пламя напрочь слизнуло брови, ресницы, жёсткую щетину. Почерневшие щеки, нос, губы, лоб быстро отекали, превращая маску лица в отвратительное месиво.

– Глаза… Что с моими глазами? Я ничего не вижу… – хрипел Дмитрий, бесполезно стараясь открыть опухшие веки.

Ещё плохо понимая смысл его слов, испугавшись страшного вида, Ченка заплакала. Она не знала, что ей надо делать. Неизвестность и непредсказуемость сковали разум.

Затрещали шесты горевшего чума. Бушующее пламя охнуло, провалилось, растеклось по земле. К голубому небу вырвался клуб чёрного дыма. На месте былого чума теперь плясали затухающие языки большого костра.

Ченка вдруг вспомнила свою мать, которая лечила ее от ожога. Это было давно, но врезалось в память на всю жизнь. Когда-то в детстве она обожгла на костре запястье. Пэкта смазывала ей руку медвежьим жиром.

Да! Медвежий жир! В потке Загбоя был упакован небольшой чуман с этим эликсиром. Девушка знала об этом.

Она бросилась к вещам, нашла походную сумку отца, раскрыла её и, к своей радости, сразу же нашла то, что искала. Вместе с берестяной ёмкостью в небольшом кожаном мешочке лежал мягкий, пушистый хвостик зайца. Умудрённый опытом кочевой жизни, охотник был хорошо подготовлен к непредвиденным обстоятельствам. Вместе с лекарствами было и средство для безболезненного нанесения на поражённое место. Заячий хвостик служил тампоном.

Ченка схватила жир, подбежала к Дмитрию, присела на корточки и попыталась объяснить своё намерение. Он не видел Ченку, но по мягкому, успокаивающему голосу, ласковому прикосновению рук понял, что она хочет ему помочь. Превозмогая боль, он встал и, с её поддержкой, спотыкаясь, прошёл под разлапистую ель, где девушка расстелила мягкое ложе из спасённых спальников. Когда ему удалось прилечь на спину, она приступила к врачеванию.

Осторожно прикасаясь к обожённым местам, мягким хвостиком Ченка смазала жиром лицо, шею, руки. После продолжительной процедуры Дмитрию стало значительно легче. Он перестал стонать, несколько успокоился, затих. Сила животного бальзама размягчила потрескавшуюся, стянутую кожу, притупила боль, облегчила страдания и начала своё невидимое дело – восстановление поражённых участков тела. Русский впал в забытьё.

Девушка прикрыла его одеялом, недолго посидела рядом, встала, начала собирать на поляне разбросанные вещи. Дымившиеся останки чума говорили о том, что все вещи, находившиеся внутри, сгорели. Обидно было то, что в огне погибла её хозяйственная котомка, в которой лежало всё самое необходимое, дорогое, ценное. Нитки, иголки, скребки, бисер, праздничное хольмэ, зеркальце, бусы, платки, платье и ещё много других женских вещей и украшений, без которых она уже не представляла своего существования.

Ченка была в отчаянии. Она молча теребила руками край оленьей дошки и, понуро потупившись, смотрела куда-то в дымящееся пепелище. Как теперь ей быть? Чем она будет шить для Загбоя новые олочи, парку, рукавицы? Что она наденет на себя при встрече с соплеменниками? Что скажут про неё люди, увидев её простой, неухоженной, без длинных чёрных кос? А её недавняя близость с Дмитрием… Минуты наслаждения, затмившие разум. Что теперь будет? Что скажет отец, узнав о её отношениях с русским?

Отец! При воспоминании о нем девушка вздрогнула от страха. Он спросит, почему она недосмотрела за чумом, почему сгорело их жилище. А если узнает о её грехопадении, а он когда-то обязательно узнает, то что скажет и сделает?

От этих мыслей сердце Ченки едва не остановилось. Плохо контролируя свои действия, девушка бесцельно заметалась по поляне, пиная ногами всевозможный мусор, кочки, обгоревшие палки и тряпки. В какой-то момент в своих сумбурных действиях она подошла к собакам. Чирва и Илкун, понимая состояние своей любимой хозяйки, понуро опустили головы, заскулили.

Ченка опустилась перед ними на колени, привлекла их головы к своей груди, обняла и горько заплакала. Только им, этим милым, дорогим существам она могла пожаловаться на свою судьбу, разделить своё безутешное горе. Только с ними она могла говорить, честно рассказать о случившемся, выдать им всю горечь обиды и принять искреннее сочувствие. Прозрачные слёзы алмазными каплями катились по её щекам, а собаки, разделяя печаль дорогой хозяйки, горячим языками слизывали накопившуюся боль. От этих нежных прикосновений, от молчаливого сочувствия вдруг стало легко. Как всегда, Ченка поняла, что она не одинока в своём горе. И пусть собаки не могут словами высказать своё отношение к ней, но импульсивные порывы, передающиеся через ответную ласку помогли ей на какое-то время притупить боль переживаний и почувствовать себя хоть кем-то любимой. И пусть она виновата в случившемся, в своих прегрешениях винила только себя.

Да, она винила только себя и даже не допускала какой-то далекой мысли, что во всех её бедах может быть виноват тот, кто сейчас лежит там, под елью. Жизнь продолжается, и время тщательно залижет нанесённые раны, оставив в памяти только добрые воспоминания. Девушка хорошо помнила слова отца, что все происходящее надо воспринимать как должное. Загбой поймет её, выслушает и отнесётся ко всему с тонким пониманием. Он её и простит. Потому что так было всегда.

Где-то далеко, под суровым гольцом, едва слышно токнул выстрел. Раскатившееся эхо ударом хлыста растянуло хлопок по огромному плато. Ченка вздрогнула, вскочила на ноги – отец! Он все-таки скорее всего выследил снежного круторога.

Вместе с девушкой насторожились собаки, навострились, застригли ушами в сторону неожиданного звука, напряглись пружинистыми телами в желании броситься на зов хозяина. Вместе с ними сработавшей пружиной капкана вскочил Князь. Кобель во время общения девушки и своих сородичей, молча созерцал со стороны. Он был слишком гордым, чтобы так же чувственно открывать трепет души. Может быть, он просто не знал любви к человеку, потому что в его жилах текла кровь волка. Услышав выстрел, он был готов умчаться к далекому отрогу.

Прошло несколько минут напряжённого ожидания. Чирва и Илкун настороженно ждали повторного выстрела. Князь немного остыл, присел, стал нервно выбивать из своей шубы блох. Ченка подошла к Дмитрию, опустилась перед ним на колени. Он не спал, узнал, осторожно повернул голову в её сторону, тихо спросил:

– Ченка, это ты?

Она негромко подтвердила. Он слабо улыбнулся вздувшимися губами, что больше походило не на улыбку, а на какое-то ее подобие, напоминающее презрение. Приподняв свою руку, нашёл, взял покрасневшими руками руку девушки и несильно прижал её к своей груди. Какое-то время, не говоря друг другу ни слова, они молчали.

На далёком гребне едва слышно лопнувшей почкой раздался ещё один выстрел. Ченка вздрогнула. Дмитрий насторожился. Собаки заскулили. Желая разрядить обстановку, Ченка отпустила их с поводов. Они, не раздумывая, бросились в ручей, быстро переплыли его и, выскочив на крутой берег, перегоняя друг друга, помчались на зов хозяина.

– Это стреляет Загбой? – едва слышно спросил Дмитрий.

– Да, – плохо понимая его язык, но угадывая мысли, ответила Ченка. – Наверное, добыл барана. Однако, будет вкусный ужин… на пепелище чума. Отец будет ругаться…

– Не бойся, я за тебя заступлюсь, что-нибудь придумаю. Скажем, что когда ходили за дровами, случился пожар.

Девушка долгое время силилась понять то, что он ей сказал. В отличие от Дмитрия, который хорошо знал язык тунгусов, Ченка знала только несколько русских слов. Для того чтобы понять смысл сказанного, ей иногда приходилось переспрашивать по несколько раз. Так было и в этом случае. Пока он пытался объяснить ей свою мысль, прошло ещё несколько минут.

С каменистого отрога настойчиво и уже требовательно приплыло эхо третьего выстрела. Загбой звал к себе. Третий выстрел всегда был условным. И значил, что охотник добыл зверя, крупного зверя, и зовёт свою дочь с оленем к себе за мясом.

Ченка осторожно освободила свои руки из рук Дмитрия, медленно встала и, не говоря ни слова, пошла к раскиданным вещам за уздечкой. Но вдруг, как будто опомнившись, остановилась, потрогала свою мокрую одежду, пошла в другую сторону, где в нагромождении тюков и поток лежала котомка с её вещами. Не опасаясь невидящего купца, девушка быстро переоделась, скинула с себя дошку, платье, штаны, достала из мешка сменное бельё и только теперь торопливо поспешила на плато к пасущимся оленям.

Поймать кормящихся учагов ей не составило большого труда. Подвязанные к чанхаю олени доверились рукам девушки. Ченка ловко накинула на головы смирных животных крепкие уздечки, села на спину одного из них, взяла в повод ещё двух учагов и поехала к далёкому гребню. Стоило оленям пройти несколько сот шагов, как вдруг из-под гольца долетел ещё один, четвертый выстрел. Этот, четвёртый, знак служил условным сигналом в оказании скорой помощи, заставлял торопиться и гнать оленей к Загбою как можно быстрее.

В сознание Ченки вкралась тревога, беспокойство за отца. Ещё никогда в своей жизни Загбой не стрелял подряд по четыре раза. Обычно меткий охотник добывал добычу с первого или со второго патрона. Третий служил условным вызовом дочери к нему с оленями. Но вот четвертый уже был полным неведением, и девушка заставила бежать учагов так, насколько этому позволяло пересечение местности и всевозможные преграды.

Где-то далеко впереди, на окраине плато, у склона гребня возникла серая точка. Отделившись от скальных нагромождений, она быстро заскользила по седому полю ягеля навстречу ей. Ченка остановила оленей, пытаясь определить бегущего зверя. В какой-то момент по скорости передвижения и по прыжкам она приняла плывущий комочек за волка, который мог принести не только испуг встревоженным учагам, но и множество непредвиденных обстоятельств ей самой. Сжавшимся сердцем девушка вспомнила об оставленном на стане ружье.

Ещё было не поздно повернуть оленей назад, умчаться от грядущей опасности, но какое-то внутреннее чувство заставляло её пока что оставаться на месте и ждать. Но вот прыткий комочек превратился в четвероногое лохматое существо, окрасился в пёстрый цвет и наконец-то, к необычайному облегчению лихой наездницы, ясно и чётко представился: Илкун! Девушка глубоко вздохнула, тронула хоркающих учагов дальше, вперёд к скалистому гребню.

Илкун тоже заметил тройку оленей с хозяйкой на спине передовика. Круто изменив своё направление, он стремительно подбежал к аргишу и громко, пронзительно залаял. Изумлённая Ченка на краткий миг вновь приостановила оленей, спрыгнула на землю.

Кобель бросился ей на грудь, едва не свалил с ног, не переставая о чём-то говорить ей на своём, собачьем, языке. В его голосе слышались тревога, волнение, призыв. Суетливые, проворные движения рассказывали о чём-то необычном. Он бросался назад, откуда прибежал, возвращался, крутился клубком и опять прыгал в сторону отрога. На несколько секунд он замер, прислушался и с тревогой посмотрел на хозяйку, спрашивая её своими умными глазами: «Слышишь, как лает Чирва?»

Да, теперь Ченка отчетливо слышала далекий лай, едва долетавший до её ушей из глубины нагромождения камней. Девушка без труда узнала знакомый голос, глухо бухающий на одном месте. Она поняла, что Илкун прибежал к ней не просто так, а звал на помощь – на помощь хозяину, Загбою, с которым случилась беда.

Она нашла отца за стеной каменистого отрога, в глубокой осыпи. Ноги охотника были придавлены большим, холодным, тяжёлым валуном. Болезненный вид Загбоя говорил о его беспомощности, страшной боли и безысходности положения.

С раннего утра, заметив на гольце едва видимые крапинки снежных баранов, он долго подкрадывался к свободолюбивым горным круторогам. Прошло много времени, прежде чем осторожный охотник смог различить в небольшом табунке четырёх самок с детёнышами и двух круторогов, ревниво оберегавших покой стада. По мере осторожного приближения к желанной добыче удача обещала быть на стороне отважного эвенка.

Встречный ветер благоприятно относил все запахи человека далеко назад. Мягкие росомашьи олочи глушили шаги. Вывернутая мехом наружу серая оленья дошка и лохматая шапка прекрасно сливались на фоне камней и отлично скрадывали охотника от острых глаз баранов. Казалось, ничто не может препятствовать удачной охоте Загбоя, а многочасовое преследование осторожных круторогов решено в пользу человека. Но в последний момент случилось то, чего следопыт боялся больше всего.

До баранов оставалось не более двух полётов пуль. Спокойное поведение животных говорило о том, что все движения охотника были верны, точны, аккуратны. Загбой уже прекрасно видел самого крупного, рогатого самца, который должен был стать добычей. Он лежал в стороне от табунка и, как это всегда бывает при подобных обстоятельствах, возлагал на себя права главы, сторожа и защитника стада. Временами круторог резко приподнимал свою голову, тщательно прислушивался ко всевозможным звукам, ревниво осматривал ближайшие складки местности, но, не замечая опасности, опять успокаивался на какое-то время.

Загбой уже видел его маленькие чёрные глаза, слышал, как он прядёт ушами в поисках возможного врага, и даже мог сосчитать количество витков на его кольцеобразных рогах. Их было восемь. Вожак был в самом расцвете сил, жил достойной жизнью предводителя семейства и не желал уступать своих прав кому-то из сородичей. Несмотря на раннюю весну, он был хорошо упитан, крепок грудью, сбит телом. Это говорило о том, что, несмотря на тяжёлые, суровые условия жизни в горах, не только он, но и вся семья не испытывали недостатка в пище.

Это радовало, так как круторог был отличным трофеем и мог обеспечить сытую жизнь людей на долгое время. Загбой уже заранее выбрал место, откуда будет произведён один-единственный, точный выстрел. Ему предстояло пройти за грядой камней около сорока метров и потом осторожно, медленно выставить заряженное ружьё из-за того рубцеватого валуна.

Охотник был ловок, осторожен, как крадущаяся росомаха. Он бесшумно преодолел половину пути до намеченного укрытия… Но и недовольный Мусонин – дух гор – и всё тот же Харги, своим временным союзом нарушили намерения Загбоя. Так думал эвенк. Нет, он не просто думал, а знал, что в его неудаче виноваты только злые, разгневанные демоны.

Сегодня охотник первый раз пошёл с новым ружьём, подаренным ему русским. Нет, конечно же, он стрелял из него со спины оленя, добывал зайцев, глухарей, куропаток. Дмитрий преподал ему несколько уроков обращения с оружием, и Загбой прекрасно знал все его детали, как и что работает, как стреляет и даже то, как надо заряжать металлические гильзы. Позавчера он застрелил по дороге большого зайца с семидесяти шагов и был очень доволен ружьём, так как его шомполка стреляла едва ли не в половину ближе. Еще одним огромным преимуществом перед старым оружием было то, что при одинаковом весе и более короткой длине у ружья было два ствола, которые можно было перезаряжать очень быстро.

И вот первая неудача. Загбой просто не мог предусмотреть того, что произошло. Перед тем как посмотреть на баранов из своего укрытия, охотник взвёл курок. Щелчок оказался звонким, стальным и достаточно громким, чтобы его услышал круторог. Как и следовало ожидать, чуткие бараны оставили охотнику глухой цокот копыт и мелкую осыпь камней, покатившихся из-под сильных ног убегающих животных.

Загбой был в глубоком разочаровании. Только сейчас он вспомнил о том, что рабочий механизм его старой, верной, меткой шомполки густо смазан живицей лиственницы, которая глушит металлические щелчки курка. А обработать «глушителем» новое ружьё он не успел. Когда он выглянул из-за камня, то, конечно же, не увидел желанного круторога.

Из горького опыта охотник знал, что вспугнутые бараны уйдут очень далеко и преследовать их теперь – пустая трата времени. Незнакомый звук подобен смертельному прыжку волка. Спасение от острых клыков хищника – только за третьим перевалом. А преодолеть это расстояние по каменным нагромождениям отрогов для быстрых животных не составляет труда и может сравниться разве что с перелётом дикой утки с одного озера на другое.

Уже ни на что не надеясь, не таясь, он вышел из-за своего укрытия и осторожно подошёл к месту жировки снежных баранов. За непродолжительное время охотник прочитал их следы. Взрывая крепкими копытцами оттаявшую землю, поедая свежие, молодые побеги дикоросов, они кормились здесь с раннего утра, не подозревая о грозящей опасности. Эх, если бы не его оплошность, то сейчас он мог смаковать тёплые бараньи почки! Но сегодня удача отвернулась от него, и в этом был виноват Харги.

Как в каком-то безутешном забытьи он всё же пошёл вперёд, в гору, к недалёкому пику гольца. В его душе ещё была жива надежда: а вдруг бараны остановились за гребнем? Ведь бывает же так, не знаешь, где потеряешь, где найдёшь. А может быть, с острой макушки он увидит сокжоя или даже амикана. С вершины видно далеко, да и время ещё есть.

Горячее солнце только-только выкатилось в зенит. До вечера можно обойти ещё два пика, и, может быть, добрый Амака – хозяин воды, земли и неба, преподнесёт настойчивому следопыту удачу на сегодняшний день.

Когда Загбой взбирался на второй прилавок и был близок к достижению намеченной цели, до его ушей вдруг долетел далёкий, едва уловимый лай собак. Он остановился, посмотрел назад и задрожал от волнения. Там, глубоко внизу, на краю пятнистого плато, выбрасывая в небо сиреневые сгустки дыма, полыхал огромный костёр. Опытный таежник сразу же понял, что на стойбище горит чум. Так могли гореть только шкуры животных. Много шкур! Которыми было обшито его жилище.

Загбой едва не задохнулся: он, мудрый охотник, не предусмотрел беды, не обратил внимания на предупреждение, вызванное щелчком курка. Он должен был понять, что его добрый покровитель Тугэт ограждает его от дальнейшей охоты и заставляет вернуться на стан, потому что там уже был Харги…

Он бросился вниз по гребню, побежал, заторопился, прыгая с камня на камень как тот же самый круторог, который только что убежал от него. Ружьё билось о спину, тощая котомка вылезла на шею, лохматая шапка то и дело наползала на глаза, а мокрая от пота грудь оголилась из-под распахнувшейся дошки. Но охотник не замечал всего этого. Быстрее, быстрее вниз, на стойбище! Узнать, что там случилось. Увидеть своими глазами произошедшее. Помочь в беде Ченке и Дмитрию!

Русские говорят: «Поспешишь – людей насмешишь!» Пословица предупреждает об осмотрительности, осторожности, более разумном решении в той или иной ситуации. А как же быть тогда, когда тебя торопит время или расстояние, когда кому-то нужна твоя помощь, и немедленно?

Да, Загбой торопился. Да, был неосмотрителен. И поплатился за это. По неосторожности он просто оступился на крутом склоне, поскользнулся и упал на каменистую осыпь. Хлипкий, оттаявший на солнце курумник поплыл по слежавшемуся снегу, подминая под себя и выворачивая человека наверх. Так продолжалось недолго, около пятнадцати или двадцати метров. Может быть, всё окончилось хорошо. Хуже оказался финал ситуации. Загбою придавило ноги большим катившимся за ним валуном, из-под которого он не мог выбраться на свободу.

Сильной или даже парализующей боли не было. Он не мог встать. В его голове мелькали шокирующие сознание мысли о безысходности положения, своей глупой неосмотрительности и о тех людях, кто сейчас, может, нуждался в его помощи. С какой-то острой, жгучей обидой в его голове мелькнуло воспоминание о Харги: «Всё-таки злой дух идёт по моим следам, и я опять попался в его ловушку…»

Да, действительно, Загбой находился в природном капкане, из которого выбраться самостоятельно не было никакой возможности. Ноги были крепко, плотно прижаты к земле плоским камнем, весом более центнера, и оставалось только удивляться, что волей случая их не раздавило в месиво. О том, что ноги целы и невредимы, он понял, когда в первый раз попробовал осторожно пошевелить ими. Ступни безболезненно подчинялись его воле, значит, переломов нет, а есть объемное сдавливание, что в какой-то мере напомнило ему пышнохвостую белку, попавшуюся в плашку охотника.

Хорошо, что в его руках было ружьё. Загбой стал звать на помощь. После второго выстрела к нему прибежали собаки. Он поймал Чирву на поводок, а Илкуна грубо оттолкнул, даже ударил рукой, давая понять, что ему надо бежать на стойбище. Когда кобель исчез за скалистым гребнем, привязанная мать, завидуя свободному сыну, стала лаять и своим голосом обозначила Ченке точное местонахождение попавшего в беду хозяина.

Ченка нашла отца довольно быстро, но освободить его из каменного плена ей было не по силам. Несколько раз попыталась приподнять и отодвинуть валун, но тот даже не пошевелился. Девушка заметалась вокруг придавленного отца, думая о том, что можно предпринять в этом случае. Но и в этот раз путь к собственной свободе нашёл сам охотник.

– Руби шест и подверни камень! – приказал он дочери.

Ченка сразу все поняла, метнулась к оленю, но растерянно остановилась:

– Отец! Я забыла на стойбище топор…

Загбой посмотрел на Ченку, но корить не стал. Он понял, что в то время, когда она спешила ему на помощь, ее мысли были о другом и она не могла всё предусмотреть заранее. Тем не менее у него уже был продуман ещё один вариант освобождения. Он думал о нём тогда, когда Ченка ещё ехала к нему.

– Ружье… возьми ружье! – сказал он и протянул ей из своих рук двустволку.

Она, ещё не понимая, что он хочет, удивлённо смотрела ему в глаза, не решаясь взять оружие, однако он повторил более настойчиво:

– Заряди дробовыми патронами и отстрели вон ту ольху.

Только теперь, уяснив совет отца, Ченка засуетилась, взяла ружье в руки, зарядила его двумя патронами и с небольшого расстояния выстрелила в основание дерева. Вздрогнувшая ольха сорвалось с комля. Дальнейшее было просто. Ченка приподняла валун шестом, а освобождённый Загбой сам вылез на безопасное место.

Надежды охотника оправдались. В его ногах не было переломов. Но сильное, резкое сдавление, ушиб вывели его из строя. Едва он приподнялся, как ступни и голень правой ноги стянуло судорожной болью. Загбой упал на землю, застонал. Тогда Ченка осторожно стянула с него олочи и ужаснулась. Ноги посинели, опухли. Длительное время, что он пролежал под камнем, и тяжесть валуна нарушили кровообращение в ногах. Ченке стоило больших усилий, чтобы посадить его на покорного учага.

Верховой олень, словно понимая боль страданий своего хозяина, понёс Загбоя бережно, мягко, но в то же время довольно быстро. Не более чем через полчаса караван уже был на стане у горного ручья.

Увидев следы недавнего пожарища, сгоревший чум, разбросанные вещи и раненого Дмитрия, Загбой не удивился. Его холодное, даже несколько равнодушное лицо было спокойным. Казалось, что эвенк уже знал и видел следы преступления огня раньше. Единственной озабоченностью следопыта вызвало состояние русского. Он подогнал понурого учага к дереву, под которым тот лежал, остановился над ним, сочувственно посмотрел на лежащего человека и спросил у Ченки:

– Как он, жив?..

Девушка утвердительно кивнула головой, спрыгнула со спины своего оленя на землю и поторопилась расстелить спальник отца неподалеку с Дмитрием, помогла спуститься, положила рядом.

Не обращая внимания на свою боль, Загбой участливо осмотрел раны Дмитрия, осторожно потрогал красное, заплывшее лицо и сочувствующе покачал головой:

– Эко, как его кусал огонь! Схватка была шестокой. Карашо, что ты мазала широм. Это оплегчит поль и пыстро залечит раны.

От бережных прикосновений рук и сочувственных слов Дмитрий очнулся от забытья, зашевелился, повернул лицо в сторону охотника:

– Загбой, это ты?

– Так, бое. Лежи спокойно, оттыхай. Как же так случилось? Почему ты тал пламени покусать глаза и руки?

– А где Ченка? – взволнованно спросил тот, бесполезно выискивая девушку невидящими глазами.

– Здесь, бое, здесь. Она привезла меня. Мои ноги не хотят. Их притавило камнем. Злой Харги поставил мне капкан, я попался. Пройтёт немало времени, прежде чем я опять буту бегать по тайге.

– А как же теперь?.. – едва слышно прошептал Дмитрий и умолк на полуслове.

– Ты хочешь сказать, как мы теперь будем тропить свой след на юг? – договорил за него охотник. – Ты слеп и болен. Я беспомощен в передвижении. Но у нас с тобой есть глаза, руки и ноги! Это Ченка! Доська погонит караван вперед до тех пор, пока мы с тобой не станем такими, как были раньше. Она поможет нам!

– Но как же? Ведь она так молода, неопытна, сможет ли она сделать мужскую работу?

– Эко! – воскликнул охотник свою любимую присказку. – Ченка мала ростом, но в её жилах течёт кровь лютей тайги. Её тонкие руки проворны и сильны, как тело змеи! Её ноги пыстры в твижении, как лапы волка! Её тело выносливо, как тело росомахи! В её распоряжении твацать три оленя. Мои глаза бутут показывать тарогу. Твой ум поветёт нас на юг. Вместе мы преотолеем таёжную тропу. Ната тарапиться. Нас караулит Харги. Он гте-то рядом. Он смеётся над нами, потому что мы с топой пыли у него в руках. Если мы путем оставаться на месте, злой дух принесёт нам новые неудачи. Нато ухотить тальше как можно скорее. Это нато телать сейчас, не откладывая. А поэтому, доська, слушай, что я тебе скажу…

Бегство от Харги

Густой туман промозглой мокретью пропитал сжавшуюся тайгу. Под тяжестью обильной влаги провисли тяжёлые ветки позеленевших лиственниц, заплакали широкие лапы колючих елей, свернулись клубочками листочки зарослей тальника, поникли липкие побеги переплетённых ольшаников. Стволы вековых деревьев почернели, насторожились, притихли в ожидании ласковых лучей солнца. Бесконечный, мелкий, холодный дождь едва видимой пылью неслышно оседает на землю. Микроскопические капельки лёгким муравьиным шорохом бьются о молодой покров невысокой травы. Прозрачные слёзы неприветливой погоды очередными безграничными, безмерными порциями кропят естественный мир дикой природы.

Тяжёлый, густой воздух пропитан водой. Яркие краски весны приобрели однообразный тёмно-зелёный цвет. Острые запахи притупились, потеряли свой вкус. Несмотря на полдень, в тайге хмуро, неприветливо. Кажется, что разгневанные боги ниспослали на землю в виде слякотной непогоды свою кару. Однако живой мир, кажется, на это обстоятельство не обращает никакого внимания.

Подобные погодные условия в северной тайге не редкость. Бывают случаи, когда промозглые густые облака обкладывают тайгу на неделю, две, а то и на месяц. Каждая живая птаха, любой лесной зверь привыкли к тяжёлым климатическим неурядицам, для них затяжной дождь – обычное явление. Короткое лето не прощает поблажек. Надо успеть обзавестись семьёй, вывести, выкормить и вырастить потомство.

Конец мая – начало июня – пора размножения. Практически у всех обитателей животного мира тайги маленькие дети. Медведица выгуливает лохматых медвежат по горным увалам в поисках сладких корешков и молодых сочных трав. Пугливая оленуха сокжоя крадучись подходит к спрятанному в родендронах оленёнку, «пыжику», стараясь накормить его жирным, питательным молоком. Волчица, выносливая росомаха, упругая рысь в поисках добычи для потомства плутают в дебрях тайги в поисках чьей-то зазевавшейся плоти. Большинство пернатых тварей еще сидят на яйцах. Но резко бросается на сонных комаров и мошек юркая мухоловка, трепещет крыльями над водой хлопотливая трясогузка, мелькает между деревьев лесной конёк, молча взлетает и падает на землю пестрогрудка, тревожно вскрикивает при виде опасности рябой дрозд.

У птичьей братии уже вылупились прожорливые птенцы. И при чём здесь глухая непогодь, густой туман, сумрачные облака и нескончаемый нудный дождь? Жизнь продолжается, время движется вперёд. Дети требуют пищи. А это значит, что в глухой тайге и в эти минуты происходит бесконечное движение.

Всё естественно и обычно для таёжных обитателей. За тысячи лет каждое существо приспособилось к любым условиям. Зверь встряхнет лохматой шубой, и водяная масса мгновенно слетит с взъерошенной шерсти. Встрепенётся птица, станет сухой. Пропитанные собственным жиром перья легко сбросят с себя ненужную влагу.

При такой погоде человеку хуже всего. Он не имеет на своем теле защиты. У него нет густых, тёплых перьев, как у птицы. В отличие от дикого зверя он не носит шерстяной шубы. Но у него есть нечто более важное, чем естественные средства защиты. Это ум. Человек понял, что можно сшить одежду, одомашнить животных и завести надежного друга с неповторимым именем – Огонь. Он нашёл способ, как перенести тяжёлую снежную зиму. Он в совершенстве научился добывать столько пищи, чтобы хватило для пропитания. И, наконец, благодаря тому же разуму стал изобретать себе оружие для охоты, предметы быта, что помогают ему выживать в борьбе за своё существование. Так что же для него какой-то дождь, когда надо двигаться вперёд?

Несмотря на непогоду, караван продолжает своё движение. Длинной цепью, издали напоминающей огромную гадюку, привязанные друг к другу короткими поводами, размеренно петляют между деревьями завьюченные олени. Путаясь под ногами учагов, исчезая в тайге и опять появляясь на глаза, бегут собаки. Всё как всегда. Впереди каравана на своем учаге теперь едет Ченка. Между четвёртым и пятым оленем накрепко привязан к плоским бокам тальниковый дюгувун – носилки. На них лежит Дмитрий. Загбой едет последним. Он выполняет роль смотрителя.

Прошло три ночи с тех пор, как безжалостный огонь съел чум, «покусал» купца, камень придавил ноги Загбою. Трое суток тяжёлого перехода, от рассвета до заката, днями напролёт, без остановок и привалов, с короткими ночевками у гилиуна*["21].

Люди и животные устали. В бесконечном движении проголодались олени, при первой возможности, на ходу хватают молодые листики прибрежного тальника и свежую поросль таёжных трав. Но этого недостаточно. Основная пища – лавикта. Но здесь, в глубокой долине, в пойме реки питательный ягель не растёт, и голод изматывает силы оленей.

Дмитрий устал от боли. Обгоревшее лицо почернело, потрескалось, любое случайное прикосновение веток, кустарников о поражённое место доставляет ему страдания. Неудачный шаг оленя передаётся мощным взрывом нервной системы. Но за прошедшее время ему стало намного легче. Благодаря бережному уходу Ченки спала опухоль, исчезла температура. А главное: сегодня утром он увидел своими глазами прежний мир.

Дмитрию удалось приоткрыть обгоревшие веки пальцами, и краски нового дня ворвались в его сознание. Это значит, что потерянное зрение вновь возвращается. Поэтому у него хорошее настроение. Он не стонет, как это было вчера, крутит головой и даже ласково улыбается Ченке. Однако сидеть в седле, верхом на олене, ещё не может. Слишком свежи кроваво-мясные раны на ногах. Единственное положение, в котором он может находиться, – лежа на животе, на носилках, которые везут два крепких рогатых учага.

У Загбоя дела несколько лучше. Хотя он и не может самостоятельно передвигаться, но всё же сидит в седле оленя, едет без посторонней помощи. На ногах арамусы – ноговица, длинная меховая обувь на всю ногу, внутри которых мягкая хаикта*["22]. «Ноги в тепле – и душе спокойно. Муравьи, однако, боль заберут», – негромко говорит он одну из своих любимых пословиц, хлопая рукой по обуви. А о том, что его ноги выздоравливают, говорит широкая улыбка, иногда покрывающая его спокойное лицо.

Хуже всех Ченке. «Идущему впереди всегда достаются первые коряги и кочки». Так гласит пословица кочевников. На голову девушки льются потоки воды, падающие с мокрых лап деревьев. Выискивая дорогу идущему каравану, ей приходится останавливать оленя, иногда спешиваться, осматривать препятствие, переводить аргиш в поводу через ручьи, речки, прорубать пальмой в густых тальниковых зарослях очередной проход для каравана. Что из того, что отец едет сзади и подсказывает дорогу?

Вся грубая мужская работа проводника легла на её хрупкие плечики. Руки девушки немеют от взмахов секиры, большие переходы, недосыпание и забота о ближних валят ее с ног. В глазах порхают бабочки. Земля дрожит и подпрыгивает от шагов оленя. Ветви деревьев больно хлещут по лицу. Она чувствует, как от монотонных покачивающихся движений медленно, незаметно засыпает. Вот опять, проснулась от громкого голоса отца. Её олень стоит, упёршись пантами в неприступную скалу. Повод в руках натянут жилами и направляет верховое животное точно на препятствие, хотя его можно обойти стороной.

– Эко, доська! Уснула, не витишь тароги? – кричит сзади Загбой.

Ченка вздрогнула, посмотрела вокруг – действительно, перед ней преграда. Повернула повод направо, погнала оленя вверх, в гору. Сзади ходко потянулся весь караван.

Она плохо слышит команды отца, не разбирает дороги. Олень идет сам. Ветки бьют, а злые прутья жестоко царапают кожу. Промокшая лёгкая меховая парка холодит тело. Хорошо, что разгорячённая спина учага согревает снизу жаркой печкой, и от этого на её душе становится немного легче и спокойнее. Ее глаза слипаются.

– Мод-мод-мод! – старается она приободрить своего хора. Однако эти слова предназначены большей частью для себя: они бодрят и на краткое время придают сил.

На невысоком пригорке наткнулись на большую звериную тропу. Многочисленные следы лосей, в том числе и свежие, подсказали, что тропа проходная, служит таёжным гигантам для перехода из малоснежных зимних районов к болотистым летним пастбищам.

Загбой прекрасно знает о таких тропах. Хорошо выбитые в земле, они точно ведут в нужном направлении, заблаговременно обходят завалы, препятствия и тянутся порой на многие километры.

Ченка обрадованно остановилась у взбитой копытами канавы, посмотрела на отца. Загбой почти равнодушно махнул рукой налево:

– Поворачивай на юг.

Ехать по звериной тропе во много раз легче, чем по глухой тайге. Выбитая острыми копытами дорога как никогда отлично подходит для вьючного оленя. Теперь какое-то расстояние можно будет ехать спокойно, не опасаясь завалов и природных ловушек. Сохатый знает, где и как ходить. Довериться его инстинкту – значит сократить расстояние, сохранить силы, выиграть время.

Не стоит думать, что зверь в тайге – это только зверь. В своём незнании человек оценивает жителей тайги только лишь с поверхностной стороны и не видит глубины, не может осознать, что скрывается под лохматой шкурой, чем живёт душа (да, именно душа!) и плоть любого коренного обитателя тайги, начиная от серой мышки до могучего сохатого.

Даже опытный охотник не знает и не может предсказать миграционные пути соболя. Он не может объяснить, почему белка заблаговременно чувствует бескормицу и приносит только то количество бельчат, что смогут прожить в тот или иной год. Находясь от своей берлоги за сотни километров, медведь идёт на лежку так точно – «как по шнуру» – и выходит на порог своего зимнего жилища, как будто он видел лаз с первого шага, из-за далёких перевалов.

Звериные тропы – особая страница в летописи тайги. О них можно говорить много и очень долго, и всё равно не расскажешь все, что мог бы рассказать сам зверь. Только опытный глаз следопыта может оценить совершенство инстинкта и практичность животных. Можно бесконечно удивляться выбранному им направлению, точности намеченной цели и умению преодолевать препятствия. Порой кажется, что зверь смотрит на какую-то карту и заранее видит скалы, прижимы, уступы, завалы, непроходимые болотные топи или ледники.

Да, вполне возможно, что такая карта есть. И находится она в голове животного. А называется она – интуиция, природный рефлекс и, наконец, опыт. Иначе как объяснить тот факт, что молодой зверь, впервые идущий по тайге, заранее знает проход или обход того или иного препятствия?

Троп в тайге много, и все они имеют разное назначение: проходные, кормовые, водопойные, отстойные, защитные, обходные, пограничные. Ими могут пользоваться как все звери, так и кто-то один. В нашем случае мы не будем глубоко вдаваться в более точное определение таёжных маршрутов. Нас ждут наши герои, которые только что нашли одну из троп и теперь идут по ней в южном направлении.

По выбитой колее караван пошёл много быстрее. Уставшие олени, почувствовав значительное облегчение, ускорили шаг. Теперь им не надо было взбираться в гору, спотыкаться о колодины, кочки или оступаться в ямы. Вон издалека видны недавно упавшая лиственница, коварная, топкая мочажина, каменистые уступы или скользкий бугор. Идущий олень заранее видит уже очерченную многочисленными копытами опасность и аккуратно ставит свою ногу так, чтобы выдержать равновесие тела, не споткнуться, не упасть или даже вывернуть ногу. Многовековая дорога, проложенная зверьём, плавно взбирается из оврагов, спокойно стелется по прилавку, ловко оббегает топкую лужу.

Ченка рада удаче. Теперь какое-то расстояние можно отдохнуть на спине учага. Ей не надо спрыгивать на землю, искать обход или махать тяжелой пальмой. Дорога чиста. Лоси сами давно нашли обход в завалах, обломали телами сучки на деревьях и утоптали копытами застоявшуюся грязь. Девушка переключает внимание на летопись проложенной тропы. Она без труда читает чёткие, слегка подквашенные моросью дождя следы и представляет то, что здесь происходило несколько часов назад.

Вот навстречу ей важно, размеренно шёл могучий бык. Его огромные копыта отпечатались в грязи широкими шляпами. В застойных местах сохатый глубоко утопал в болотной жиже, с лёгкостью песчинок выкидывал большие комья грязи и, несмотря на скользкую дорогу, размашисто переставлял длинные сильные ноги. Поваленный ствол лиственницы он просто перешагнул, не задерживаясь, пошёл дальше. В то время как лось преодолел препятствие в один мах, не заметив колодины, Ченке пришлось объезжать поваленное дерево стороной.

Рядом попадаются более ранние, размытые следы стельных коров. Их след несколько острее, тоньше. Широкий развод задних ног без труда подсказывает о том, что животное несёт в своем чреве телёнка. А длинная поступь наводит на мысль, что корова торопится в укромное место на отел.

Иногда в грязи видны едва видимые точки. Если приглядеться внимательно, то внутри ямки можно увидеть крохотную перегородку. Это след кабарги. Этот маленький оленёнок тоже пользуется общей дорогой, какое-то расстояние идёт по тропе, но недолго. По всей вероятности, он идёт на отстой к ближайшим скалам, которые едва видны за плотной стеной тумана справа.

Здесь же, рядом с кабаргой, скользят мягкие подушки рыси. Может быть, таежная кошка охотится за оленёнком или просто делает переход на новое место. Но тем не менее следы рыси сворачивают за кабаргой, а это наводит девушку на разные мысли. Но сказать что-то определённое невозможно.

Непрекращающийся дождь размочил следы животных так, что на них даже не реагируют собаки. Ткнувшись в след носом один раз, они равнодушно пробегают дальше. Это говорит о том, что влага, время и атмосферное течение воздуха уже давно растворили все запахи и размытые тычки имеют для них не больший интерес, чем лежащий рядом с тропой камень.

Все три собаки сегодня бегут неподалёку от каравана. Князь легко семенит впереди по тропе. Чирва и Илкун всё же стараются проверять ближайшие кусты, забегают в глубь тайги на несколько десятков метров, но очень быстро возвращаются, к идущему аргишу. В такую слякоть они предпочитают держаться поближе к людям. Сегодня их мало интересует возможная добыча. Дождь, туман, сырость притупили интерес к охоте, единственным желанием всех троих остаётся скорый отдых, где-нибудь в сухом месте под пушистой елью.

Но вот их что-то заинтересовало. Как по команде, все трое замедлили движение, уткнулись носами в тропу и, с шумом втягивая в себя воздух, стали принюхиваться к чьим-то следам.

Ченка приостановила оленя, стала смотреть на предмет собачьей любознательности. В глубине тропы печатался мозолистый след. Где-то вдавленный, а где-то скользящий, он очень походил на тяжёлую поступь хозяина тайги.

Увидеть на тропе следы медведя – не редкость. Тайга полна неожиданностей, амикан в этих краях – действительный царь, ходит там, где ему хочется и где вздумается. Может быть, он, так же как и сохачи, делает переход, просто шныряет в поисках лучшего корма, а может, присматривается к проходящим по лесной дороге зверям в поисках добычи.

Но человек для медведя – далеко не пища. Ченка знает паническое состояние косолапого при встречах с разумным существом, знает, как он боится одного только запаха людей, верит, что зверь нападает в исключительно редких случаях. Однако кто ведает, что на уме у могущественного исполина?

Ченка вытащила из чехла ружьё, закинула его за спину, спокойно потянула повод оленя. Караван тронулся дальше.

А между тем мозолистый, голый след всё так же петлял впереди и направлялся в ту сторону, куда шёл аргиш. Местами он был практически полностью размыт, смазан, растянут по грязи. Это говорило о том, что зверь прошёл очень давно, много часов назад, может быть, вчера вечером или даже днём. Однако насторожившиеся собаки, их нерешительность, вздыбившиеся загривки подсказывали, что отпечатки лап имеют довольно прочный, застоявшийся запах. По одному из них, самому чёткому, Ченка пыталась получше рассмотреть походку зверя и очень скоро определила примерный возраст амикана: среднего роста, трёх-четырёх лет.

Вот только одно смущало девушку. Сколько, где и как бы она ни вглядывалась в голую подошву, она не видела отпечатков когтей. Некоторое недоумение очень скоро рассеялось. Она решила, что виноват долгий дождь, обильно поливавший землю уже третьи сутки. Несколько раз она посмотрела на отца. Загбой тоже заинтересовался следами не меньше дочери. Не отрывая взгляда, он пристально проверял тропу опытными глазами следопыта, при этом о чем-то негромко рассуждая вполголоса.

Тропа вынырнула из глухой тайги, обогнула топкую мочажину, подпрыгнула на небольшой взлобок и вновь врезалась в чёрную стену вековых лиственниц. Растянувшийся караван благополучно миновал очередное препятствие, углубился в лес. Краем глаза Ченка заметила более чем непонятное поведение собак. Все трое, как по команде, свернули с тропы в сторону и, остановившись у огромной ели, что-то с интересом вынюхивали на толстом стволе.

Девушка видела какой-то непонятный нарост, густые ветви, светлое пятно, но подумала, что это просто обломившийся сучок. Она ехала, со стороны наблюдая, как встревоженный Илкун вдруг побежал ей наперерез. Поднятая морда, внимательный взгляд и поведение кобеля вызвали улыбку. Ещё никогда она не видела собаку в такой позе. Смешно перебирая лапами, кобель тянулся к невидимой цели, бежал как по ниточке, которая невидимой жилой пересекала тропу. Вот он выскочил перед оленем, потянулся вверх, что-то понюхал и, повернувшись к хозяйке, звонко, предупреждающе залаял.

Ченка вздрогнула, натянула повод:

– Ча! Ча!!!

Учаг остановился, за ним встал весь караван.

Девушка внимательно посмотрела перед собой и, к своему необычайному удивлению, за несколько метров от оленя на уровне груди учага увидела тонкую холщовую нить.

Ченка похолодела. Сердце остановилось. Руки обмякли. Ей стоило огромных усилий удержаться в седле и не упасть на землю.

Сзади подъехал Загбой, посмотрел вперёд, влево, под ель и охнул. На дювугуне зашевелился Дмитрий:

– Что там?

– Эко, случай! Самострел… однако…

Русский приподнялся на локтях, затаил дыхание, насторожился. От нервного напряжения тела вздрогнули олени.

– Как самострел?! Чей самострел?

Загбой подъехал к дереву, присмотрелся, после некоторого молчания стал рассуждать:

– Ружьё к дереву припито. Тетива натянута. На зверя ловушка стелана. Однако, люча телал. Тунгус так телать не бутет. Мы черкан из жил тянем, а тут верёвка. Сторожок через палочку накинут. Тунгус так не стелает. Мы челак через заячью косточку пускаем, чтобы не затирало. Ещё узелок завязан не по-нашему. Мы на курок удавку зацепляем. А тут завязано, как ты потки увязываешь. Это точно, русский самострел налаживал… Эко, я смотрю, на тропе след на медведя не похож. Однако, человек ходи. Где-то тут неталеко люди живи. Слет вчерашний, вечерний. А самострел плохо поставлен. Нитка пахнет. Видишь, сохатый это место стороной прошёл?

Дмитрий подавленно молчал. Ченка замёрзшим камнем, не двигаясь, сидела на олене там, где она увидела самострел. Загбой, продолжая расследование, поворачивал своего учага вокруг дерева:

– Человек отин был. След одинаковый. На ногах олочи. Не знаю, кто такой. Раньше такого слета не вител. Пойтём, однако, за ним, в ту сторону, куда он ходи. Говорть путем. Кто такой, гте живет, чем занимается. Знать нато, говорить, самострел убирать надо. Лючи ходят.

Охотник подтвердил свои намерения действиями, повернул оленя по примятой траве, давая понять Ченке, чтобы она вела караван за ним. Он уже проехал какое-то расстояние, как вдруг его остановил громкий голос:

– Стой, Загбой! Не надо нам ходить за русским. Зачем? Только время потеряем. Нам дорога на юг, а ты поедешь назад, в обратную сторону. Ты же сам говоришь, что нам надо быстрее бежать от Харги. Злой дух гонится по нашим следам, и ему будет очень легко нас догнать, если мы сами возвращаемся ему в руки. Если мы встретимся с людьми, то их тоже постигнет беда. А это, как ты сам рассказывал, грех – наводить гнев духов на других. Пойдём своей дорогой. Нам ещё долго идти. Будет лучше, если мы проедем сегодня как можно дальше. А вечером… у меня в потке есть фляжка со спиртом! Я тебе налью большую кружку!

Следопыт замешкался. Как так пройти в глухой тайге мимо человеческого жилья? Встретиться с людьми, поговорить, рассказать о себе, выслушать другого, поделиться опытом – святое дело! Широкая душа кочевника всегда требует общения. Об этом говорит закон тайги. Об этом всегда говорили его предки! Почему Дмитрий не хочет видеть людей?

Но, с другой стороны, был прав. Они торопились уйти от опасности. А если сейчас встретиться с людьми, то можно навести беду на чужое стойбище. А этого делать нельзя. Закон тайги противоречит этому. «Погибай сам, но выручай других», – так всегда говорили предки, и они были правы. Так, может быть, русский прав?

Да и последний довод – спирт – самый веский. Только от одного представления об алкоголе у Загбоя закружилась голова, потеплело на сердце. Огненная вода! Как сладко бывает от неё на душе! Какое тепло разливается по телу! Как весело говорит язык и смешно заплетаются ноги! Ему всегда приходится сожалеть о том, что живительная жидкость так быстро кончается. Но почему Дмитрий молчал и ничего не говорил про спирт раньше? И вспомнил только сейчас?

Ещё какое-то время Загбой колебался, куда направить своего оленя. Он нервно крутил головой, ему очень хотелось встретить новых людей. Но и не послушаться разумного голоса он не мог.

– Карашо, – наконец-то проговорил охотник. – Етем тальше. Ченка, води аргиш за мной, мимо самострела. Не путем мешать охотничьей утаче тругих. Пусть повезёт тому, кто настроил эту ловушку.

С этими словами эвенк круто развернул учага, отъехал в сторону и пропустил идущий караван. Девушка проехала мимо, направила оленя на тропу, продолжила шествие в нужном направлении. Загбой занял свое место в хвосте аргиша.

Ближе к вечеру караван спустился в широкий лог. Дорогу преградила неширокая, но полноводная река. Вздыбившиеся волны, напитанные таявшим снегом угрюмых гор и проливным дождём, несли на своем горбу подмытые деревья, комковатые кустарники, коряги, палки и всяческий мусор. Стремительное течение угрожающе шипело, ревело предупреждающей разноголосицей. О переправе на противоположный берег не было и речи. Бушующий поток грозил смертью.

Ченка остановилась у самой воды, нерешительно посмотрела на отца в ожидании его дальнейшей команды. Загбой подъехал, серьёзно посмотрел на очередную преграду, недовольно покачал головой:

– Ча! Секотня тальше не хоти. Ночевать бутем тут. Доська, развоти гилиун!

Девушка спешилась, привязала своего учага за кусты тальника, помогла отцу спуститься на землю. Опершись на ее хрупкое плечо, осторожно ступая на ноги, Загбой медленно доковылял под сень трёх больших елей и присел на корни. Ченка поспешно сдернула с оленей потки со спальниками, разложила их под деревьями в сухом месте, помогла спуститься Дмитрию. Отец уже наломал сухих сучьев, наковырял слёзной смолы, развёл костёр.

– Эко! А где твой потка со спиртом? – лукаво спросил он у Дмитрия, как будто только об этом и думал всю дорогу.

Дмитрий указал пальцем на то место, где была спрятана огненная жидкость. Ченка послушно принесла его вещи, развязала котомку. Если мужчины уже находились на своих местах предстоящего ночлега и единственным занятием оставалось только потчевание тела, то ей предстояло сделать ещё очень многое.

Прежде всего, она освободила уставших оленей от поток и каждого из них – двадцать три оленя – привязала поводами к тальниковым зарослям. Голодные животные с жадностью стали поедать молодые листья. Когда последний орон занял своё место, девушка принялась варить ужин, готовить дрова, сушить промокшую одежду, перебирать продукты, чинить прохудившуюся обувь, лечить Дмитрия и отца и просто следить за кочевым хозяйством.

Да, такова уж женская доля северных кочевников. В то время, когда мужчина после долгого трудового дня, дальнего перехода или охоты предаёт своё тело наслаждению отдыхом, женщина продолжает заниматься своими многочисленными делами. Испокон веков она находилась в положении безропотной рабыни. Беспрекословное подчинение мужчине как старшему, как сильнейшему с давних, незапамятных времён сделало ее покорной. Она не имела права решать важные дела. Большинство женщин становились замкнутыми.

Закон эвенков гласит и приказывает женщине подчиняться мужчине с первого слова, видеть в нём главу семьи, чтить его как своего господина. Это привело к тому, что мужчины относятся к женщинам как к более низшему существу. Женщины обязаны вести хозяйство, рожать, растить и воспитывать детей и выполнять все прихоти своего мужа. Иначе зачем же тогда платить тори (выкуп за невесту)?

Ченка относится к слабой половине. И пусть она молода, ещё не замужем и у неё пока что нет своего господина, но это не значит, что она должна сидеть сложа руки. Она дочь своего отца, одна среди мужчин и должна выполнять женские обязанности. Её положение усугубляется тем, что оба мужика ранены, ограничены в передвижении. Да, будь Загбой во здравии, он бы помог любимой дочери, возложил бы на себя большую часть тяжёлого физического труда. От этого бы не отказался и Дмитрий. Так было всегда, когда они оба были во здравии. Но сегодня у девушки нет помощников. Ченка безропотно несёт на своих хрупких плечах тяготы кочевой жизни.

Когда она приготовила ужин, наступил вечер. Плотный туман приблизил сумерки. Мелкая морось омрачала весенние краски. Как будто из ниоткуда, по вершинам елей пробежался лёгкий верховик. Деревья вздрогнули, легко закачались. На молодую траву, подражая резким ударам палочки по шаманскому бубну, зачастили большие, редкие капли дождя. Захмелевший Загбой радостно закрутил головой, посмотрел на свинцовое небо, куда-то вверх по реке и заключил:

– Отнако к карошей поготе. Завтра путет лето!

Ченка подала Дмитрию настой: запаренную в котелке шикшу, листья кашкары и корни бадана. Это лекарство девушка настаивала ежедневно, практически на каждом привале. Может быть, поэтому сочетание трёх высокогорных, собранных в стланиках гольцов трав давало поразительный результат. Уже на третий день он стал приоткрывать веки, безболезненно шевелить обгоревшими пальцами и улыбаться. Чудодейственное зелье, впитавшее в себя все природные качества, благотворно влияет на нервную систему, на скорое заживление поражённых участков кожи человека изнутри и закрепляет иммунитет.

Дмитрий благодарно принял из рук спасительницы котелок, сделал несколько глотков, отставил лекарство в сторону, налил в кружку спирт. Ченка хотела отстраниться, но Загбой ухватил её за руку:

– Эко, доська! Пей! Огненная вода – карашо! Телу тепло, сертцу весело, туше спокойно. Полеть не путешь, вся хворь выпрыгнет. Спать путешь крепко, никто не разбудит.

Дочь послушно приняла кружку, поднесла к губам, сделала глоток. Тут же задохнулась, открыла рот, хватая воздух, округлила глаза, замахала руками. Загбой захохотал, русский подал котелок с холодной водой. Она схватилась за него руками, запила, едва отдышалась. Практически сразу же захмелела. Не своими, а как будто чужими руками, принялась за еду. Загбой затянул песню:

Русский купец – хороший человек.

В его потках много всякого товара.

Он щедро поделился с Загбоем продуктами.

А за это Загбой повезёт его далеко на юг.

Эвенкийская песня, как ветер, такая же неповторимая и неподражаемая. В ней нет рифмы. Каждое четверостишие никогда не повторяется. Поющий её человек открывает свою душу, мысли, чувства. В таких песнях можно услышать голос ветра, увидеть красоту тайги, разговор деревьев, суету птиц, призыв зверей и, конечно же, узнать характеры людей. Человек тайги, дитя природы, древний кочевник, эвенк, тунгус прост душой, горяч сердцем, отзывчив на чужое горе. Он воспринимает окружающий его мир таким, какой он есть, с чистотой детского воображения. И передаёт его другим так же, не изменяя красок. И пусть в этих песнях нет ласкающего слух мотива, душезабористой мелодии, зато в ней есть правда жизни и глубина мысли.

Сегодня Загбой был пьян. Его язык развязался до мягкости стелющейся осоки. Он мог говорить легко обо всём. Особенно хотелось сказать доброе слово о своем русском бое. Так пусть же в этот час его песня прославит того, кого он считает своим другом. Считает потому, что он ещё просто не знает Дмитрия.

Дождь прекратился. Мутная пелена тумана поплыла вниз по реке. Тяжёлые, мокрые, поникшие ветви деревьев колючими расчёсками разлохматили густое молоко. Водянистая трава потянула в себя живительную влагу, спрессовывая и съедая непроглядное молоко. Через некоторое время восторженному взгляду открылись недалёкие горы. Сквозь серость и муть с запада пробился вечерний луч ласкового солнца. Под его всевластными руками озолотились, затрепетали радужным мерцанием скопившиеся капли алмазы прошедшего дождя. Чествуя перемены погоды, залопотал разноголосицей пернатый мир тайги. Воздух посвежел, наполнился благоуханиями молодого лета. Ароматы смолистых иголок, клейких лепестков ольхи, терпких тальников переплелись в дурманящий запах распустившихся многочисленных цветов, чей пёстрый платок раскинулся вокруг.

Неожиданно, словно напоминая людям о том, что они находятся в северной тайге, сверху, от ледниковых гольцов, дыхнуло холодом. Ченка поёжилась: быть морозу. Так всегда бывает в горах, после дождя высокое атмосферное давление обсаживает, давит к земле сверху холодный воздух. Здесь даже в июне может выпасть снег, а в конце июля начинаются первые заморозки.

Очередная порция сухих поленьев оживила костёр. Взметнувшееся пламя отодвинуло сидевших назад. Загбой квёло завалился на спину, он был пьян. Дмитрий вальяжно отвалился на спальнике, отравил воздух густым дымом табака. Ченка встала, начала собирать посуду. Русский внимательно посмотрел ей в глаза, улыбнулся, что-то ласково сказал. Девушка не расслышала, подбила огонь, запихала под грудь кусочки вареного мяса, поспешила к воде с грязной посудой. В тальниковых зарослях её уже с нетерпением ждали собаки. Убедившись, что за ней никто не наблюдает, Ченка разделила остатки пищи на три части. А в благодарность за своё спасение игривому Илкуну позволила начисто вылизать казан из-под каши.

Только сейчас Ченка почувствовала, как она устала. Целый день на ногах, с пальмой в руках, измотали её до предела. Она едва не валилась с ног, глаза слипались в представлении желанного отдыха. Голова кружилась позёмкой от выпитого спирта, который обволакивал тело приятной, безразличной теплотой. Ченка подошла к двум огромным разлохматившимся елям, стоявшим неподалёку от бурлящей реки, прислонилась к шероховатому стволу и, не удержавшись на слабеющих ногах, медленно опустилась в корни деревьев. К ней тотчас подскочили Чирва и Илкун, радостно заюлили лохматыми телами, хитрыми мордами стали смотреть на хозяйку в ожидании подачки.

Они прекрасно знали, что добрая девушка всегда припасёт им что-нибудь вкусное. Тем более что сейчас из-под полы дошки до собачьих носов доходил ароматный запах мяса. Ченка не стала испытывать терпение преданных друзей, вытащила желанное лакомство, разделила мясо на три равные части и подала в раскрытые пасти. Чирва и Илкун проглотили порции практически мгновенно, но Князь, как бы подчёркивая истинное родство с белой кровью, степенно отошёл в сторону и, растягивая удовольствие, стал есть свою порцию маленькими кусочками.

Ченка улыбнулась: хорошо, когда тебя кто-то любит. Пусть даже не человек, а животное. Преданное животное – ещё лучше. Оно никогда не продаст, выручит из беды и отдаст тебе любя всю свою душу, до последней капельки, до кровиночки. Вот и сейчас, желая высказать своё отношение к ней, оба, Чирва и Илкун, юлят, тычутся в бока девушки, липнут меховыми шарами в ожидании ласки мягких, нежных рук. А девушка не против. Приютила, притянула собак к себе, обняла тонкими руками.

Хорошо Ченке. Хорошо так, что хочется хоть кому-то выразить своё настроение. У человека в жизни всегда бывают минуты слабости, когда чувственная душа хочет высказаться, кому-то поведать всё то, о чём думаешь, как относишься к прожитым дням или поделиться своей мечтой. Но нет у девушки того человека, кому бы она сейчас раскрыла свою душу. Нет человека, но зато есть собаки. А они – преданные свидетели девичьих чувств, прекрасно понимают настроение хозяйки в любое время. Они любят её и готовы слушать нежный, сравнимый с весенней капелью голосок.

А она уже тихо напевает длинную песню. В ней нет похвал русскому бое, как это было у отца. В ней нет горечи упрека и сожаления о прошедшем и случившемся. Но в ней есть правда о событиях, доброе слово, благодарность своему другу – четвероногому Илкуну, который родился в месяц налива ягод.

Ласково, нежно, мило, спокойно льётся голос девушки. Умолкли птицы. Замер на бегу шалун ветер. Насторожились угрюмые горы. Бросили якорь брусничные облака. Бурная река, прислушавшись к ней, казалось, приостановила своё течение и прилизала беснующиеся волны. В умилении, пригревшись с боков, прикрыли глаза собаки. Даже Князь, подкравшись, осторожно положил на девичьи ноги свою волчью голову.

Поёт Ченка, а на душе радуга летнего дня, тёплый ветер затухающей осени, тишина глухой зимы, волнение весеннего восхода солнца. Благодать и покой заполняют сознание. Горячее сердце спокойно вспоминает мгновения протекающей жизни. Тяжёлые веки залепляет сладкий мёд. Усталое тело погружается в глубокий сон.

Безымянная река

Загбой проснулся от холода. Голую грудь и босые ноги словно прокусили острые волчьи клыки. Руки дрожат рябью воды. Зубы отстукивают быстрый полет порхнувшего рябчика. На губах, во рту жаркое дно пересохшего озера, где неделю назад сдох олень. Он приподнял голову, посмотрел вокруг. Рядом, с головой закрутившись в спальник, спит Дмитрий. Костёр давно потух и не имеет ни малейших признаков жизни. Хотел привстать, но тупая, колющая боль прошлась по спине и положила его на место. Лихорадочно протянул руку за спину и горько усмехнулся: в пьяном угаре, ночью развалился на еловых корнях и отлежал себе ребра. Лохматый олений спальник валялся где-то в стороне, под ногами. Возможно, он сам его затоптал ногами в сонном беспамятстве.

Повернувшись на спину, натянул на холодную грудь лёгкую дошку. Стало немного теплее. Привстал, сел, посмотрел на синие ноги. Длинные лосиные арамусы висели над головой на сучках ели. Загбой вспомнил, что вечером повесил их сушить, но, видимо, так и не смог надеть. Потрогал руками ступни – холодные, как осенняя перенова. Попробовал пошевелить пальцами, получается, и очень даже хорошо. Старая боль отступила, её заменила нервная, далёкая ломота – последствия перенесённой травмы. Протянул руку, снял тёплую обувь, натянул арамусы на ноги. Попробовал встать – получается. Шагнул: хоть ещё и больно, но ноги слушаются хозяина. По всей вероятности, этой ночью произошёл перелом в лечении и наступила пора ходить по земле самостоятельно.

Загбой облегченно вздохнул, однако пройтись без палки пока что не решился. Его «верный орон» – посох – стоял позади дерева со вчерашнего вечера. Он с удовольствием взял его в руки, погладил, положил рядом с собой.

Несмотря на озноб, внутри тела старая гарь. После вчерашней попойки в животе горит костёр. Загбой пробежался руками по котелкам и кружкам – воды нет. Может, пролили… Увидел фляжку из-под спирта, обрадованно схватил и тут же осекся – пустая. Выпили все. Безразлично взял котелок, встал, превозмогая боль в ногах, пошел к реке за водой.

Голубой рассвет леденящим покрывалом проявил безбрежный мир тайги. Как и предсказывалось с вечера, мокрую землю покрыл иней. Прозрачным хрусталем покрылись омертвевшие деревья, кустарники. Стеклянным переливом схватилась молодая трава. Морозный воздух застыл в невидимом вздохе. Яркие весенние цветы, не успев закрыться на ночь, так и замёрзли очаровательным, пестрым платком. В прибрежных тальниках пригрелись, парят спинами отдыхающие олени.

Где-то в стороне, под разлапистыми елями спит Ченка. Ей тепло, потому что с трех сторон к ней прижались свернувшиеся собаки. На движения охотника все трое приподняли головы, посмотрели в сторону хозяина, но, не обнаружив ничего нового и подозрительного, не пожелали покинуть своих нагретых мест.

Загбой старался не шуметь, но стеклянный хруст ломаемого ногами льда все равно разбудил нахохлившийся мир живой природы. Где-то в глубине леса затрещал дыргивка (дрозд). Далеко в пойме засвистел рябчик. Призывая всех к продолжению жизни, негромко зацокал лесной конёк. Заслышав идущего, зашевелились моховые рога – олени повернули головы в сторону человека, но, признав в нем хозяина, спокойно опустили уши.

За ночь уровень реки упал в два раза. Вода посветлела до чистоты девичьей слезы, на дне просматривался каждый камешек. Бугристые волны поникли, умерили свой бег. Переправиться через бурное течение именно в этом месте не представлялось никакой возможности. Довольно сильный напор воды и глубина могли доставить каравану большие проблемы, поэтому надо было где-то искать более мелкий брод.

Загбой прокрался сквозь густые заросли тальников к воде, обломал забереги, припал к живительной влаге. Какое-то время глотал ледяную воду, пока не заломило зубы. Наконец-то напившись, присел на корточки, зачерпнул в котелок воды и облегченно вздохнул – хорошо! На душе стало легче. Горная вода освежила тело, возвратила голове ясные мысли.

Он улыбнулся сам себе, посмотрел на бирюзовое небо, в котором не было ни единого облачка, на противоположный берег, куда им предстояло переправиться, вверх, на смеющуюся реку. Неподалеку, в ста метрах увидел плывущую корягу. «Эко! – удивился. – Такой мороз, а все равно весна берет свое. Вымывает кочки и пни, несет куда-то в неизвестность…» Хотел сам себе сказать что-то еще, но так и замер, выкатив глаза. Смотрит и не верит: что вместо коряги прямо к нему плывет сохатый!

Бросил котелок, попятился назад за кусты. Шутка ли, сама добыча в руки идет! А ружье-то там, под елкой стоит. Эх, эникан!*["23]

Заторопился, как всегда бывает в подобных случаях, побежал вприсядку, как гусь к кострищу. Даже забыл посох – не до этого. Старался двигаться как можно незаметнее, но получилось как всегда. Зверь заметил человека, развернулся посреди реки, поплыл назад, на противоположный берег. Загбой увидел краем глаза перемену ситуации, еще быстрее поспешил к кострищу. Добежал, схватил свое старое ружье – надёжное, проверенное десятки раз, – вспомнил, что вчера утром забивал пулю, побежал назад.

На суету приподняли головы собаки, не поймут, что это хозяин суетится? Увидели ружье, вскочили разом, нюхтят воздух, выискивая запах добычи, смотрят по сторонам. Но им не видно сохатого из-за кустов, а запах зверя река уносит вниз. Взволнованные олени приподняли головы, смотрят удивлёнными глазами на человека, опасаясь возможного выстрела, нервно подрагивают линялыми, провалившимися боками.

А Загбой уже у кромки воды, в кустах. Просунул ствол шомполки в небольшое окно, обстоятельно посмотрел на добычу. Прикинул расстояние, щелкнул курком и, прицелившись в горбатую тушу, ждет момент. А зверь уже на противоположной стороне, коснулся ногами каменистого дна, выскочил из воды до колен, пружинисто остановился, повернул голову назад, зашевелил ушами. Смотрит назад, слушает опасность. А охотнику только этого и надо.

Громогласный взрыв распорол утреннюю тишину. Метровое пламя полосонуло от тальников над водой в направлении противоположного берега. Сизый дым окутал прибрежное пространство. Дождевые льдинки посыпались с деревьев. От громкого выстрела полопались стебли замороженных трав. У Загбоя заложило уши, отдача сильно толкнула в плечо, посадила на пятую точку опоры. В глазах потемнело от вспышки, но это не помешало увидеть, как длинноногий исполин подломился в коленях, присел на круп, взгорбатился и приложил голову к груди. Но это продолжалось какую-то долю секунды.

Через мгновение сохатый уже вскочил на ноги, рывком дёрнулся вперёд и в несколько прыжков растаял в густых зарослях тайги. Но охотник доволен собой. По поведению зверя он видел, что свинцовая пуля попала в печень и зверь уйдёт недалеко. Тихо наговаривая, Загбой ласково гладит своё ружьё, цокая языком, удовлетворённо качает головой.

Выстрел переполошил всё живое. Перепуганные олени вскочили на ноги. Между деревьев заметались притаившиеся птахи. Мимо Загбоя пронеслись собаки. Они видели, в кого стрелял хозяин, заметили убегающего сохатого. Охотничий инстинкт безраздельно приказал им следовать за добычей, и они тут же, не раздумывая, бросились в холодную воду и быстро поплыли на противоположный берег. Следопыт не попытался их остановить. Держать зверя – это прямая обязанность лаек. Наоборот, охотник напутственно подбодрил их, а сам поспешил к кострищу.

Ченка уже разводила костёр. Из спальника выглянул Дмитрий, непонимающе, сонными глазами уставился на Загбоя:

– Чего стрелял?

– Эко! Спим толго! Отнако зверя тобывал, сеготня путем кушай свежую печёнку! – спокойно ответил охотник, бережно повесил на сучок ружьё и присел рядом. – Надо чай пить, да путем тумай, как на ту сторону ходи.

Через час караван начал своё движение вверх по реке. Загбой решил найти для переправы более мелкий перекат, где можно спокойно перевести оленей на сопредельный берег реки, не замочив котомок.

Сегодня в плане распределения мест в караване произошли добрые изменения. Загбой снова занял своё место во главе аргиша. Дмитрий отказался от носилок, изнывая от боли, сел на своего учага и поехал вслед за охотником. По его внешнему виду было понятно, что передвижение верхом доставляет ему только мучение, однако твёрдое слово русского самостоятельно противостоять болезни утвердило его дух и вызвало в глазах спутников уважение. Ченка ехала в хвосте каравана.

Загбой торопился. Поводом для скорого движения служили обременяющие обстоятельства. Несмотря на раннее утро яркое весеннее солнце уже выкатилось над вершинами гор, озарило золотом заледеневшую землю, пригрело горячими лучами нахохлившуюся тайгу. Через час, максимум – два растопится слежавшийся снег близкого белогорья. Горные ручьи очень быстро напоят горную реку мутной, быстрой водой. Преодолеть беснующийся поток тогда будет намного сложнее, если вообще возможно.

За небольшой промежуток времени прошли несколько километров, но подходящего места для преодоления препятствия так и не нашли. Как будто показывая свое превосходство, бурная стремнина напористо несла мощный поток по крутому руслу. Волны бились о многочисленные валуны, играли, бесились от ударов о каменную твердь, создавали иллюзию магматического наплыва извергающегося вулкана. Высота гор образовывала сплошной перекат. Давление воды и глубина делали реку дурной, опасной. Чтобы переправиться через неё – надо иметь полное безрассудство, быть глупым, непредусмотрительным.

Но вот удача улыбнулась нашим героям. Впереди, перед крутым, скалистым прижимом, за густыми, вековыми лиственницами мелькнула гладкая поверхность. Вырвавшись из каменного плена, река на миг замедляла свой стремительный бег и, как будто отдыхая перед дальнейшим броском, образовывала тихую, глубокую яму. Тёмно-синее, почти чёрное дно из глубины постепенно зеленело, светлело, по мере приближения к сливу становилось серым, под цвет округлых, обкатанных камней. Всё это природное детище своим стометровым размером создавало иллюзию спокойствия и медлительности застойного плеса, окончание которого – мелкий, говорливый перекат. Лучшего места для переправы не найти. Довольный Загбой в своих помыслах уже видел себя на противоположном берегу.

Однако, чтобы преодолеть препятствие, надо было ещё раз убедиться в безопасности намеченного плана. Для этого охотник решил съездить через реку, просмотреть дно, измерить глубину и только лишь потом переводить караван с грузом.

Отвязал от седла связующий повод, направил учага в воду. Послушный олень, прекрасно понимая, что от него требуется, смело понёс своего хозяина по мелководью к глубине. Ему не единожды приходилось преодолевать таёжные реки с седоком на спине. Его сознанием руководил опыт прошлых переправ, мудрый орон не торопился, сам пошёл в нужном направлении, чуть выше границы слива, где пологое дно обещало быть наиболее мелким. Казалось, что исход выбранного положения уже разрешён в пользу человека, но, как бывает во многих ситуациях, всегда находится что-то такое, что мешает добиться намеченного без каких-то проблем. Сейчас этой проблемой оказалась глубина на середине реки, которую Загбой не мог предвидеть. Всего лишь несколько метров, через которые олень, не доставая ногами дна реки, должен был проплыть с седоком на спине. Это обстоятельство не давало повода для отказа от переправы. Вьючные животные и люди могли переплыть свободно, пусть даже намочившись в ледяной воде. Но как быть с потками и турсуками, в которых были продукты и пушнина?

Загбой вернулся хмурый, спешился, с тревогой посмотрел на чистое небо:

– Надо пыстро делай тумэлэн*["24]. Олени переплывут сами, но груз притётся плавить. Ната торопись. Скоро пойтёт турной вода.

Быстро застучал топор. Загбой стал рубить застоявшуюся сушину. В прибрежных тальниках звонко свистела пальма. Ченка готовила гибкие прутья для связки плота. Дмитрий, не в состоянии помочь, присел на кочку и закурил трубку.

А солнце поднималось всё выше и выше. Растаяли замёрзшие капельки вчерашнего дождя. Могучие деревья сбросили с себя искристую влагу, протянули к небу длинные лапы – ветви, приветствуя праздный день. Высохла трава, пожухлые стебли начали оживать от тепла и влаги. Весёлый ветерок заговорил о прелестях существующего мира. Вдохновлённый благодатными условиями, пернатый мир неумолкаемой трелью славил лето.

Начали сбываться предсказания Загбоя. Река зашумела, вода стала мутной. В нарастающем круговороте понеслись прошлогодние почерневшие листья, отмершие хвоинки, застаревшая чаща, мелкие прутики ольхи и более крупные сучки деревьев. Очень скоро течение понесёт вырванные кустарники и даже деревья.

Но вот наконец-то благодаря настойчивости, умению и стремлению Загбоя и Ченки тумэлэн готов. Четыре сухостойных пихтовых кряжа крепко перевязаны гибкими тальниковыми прутьями. Четырёхметровое плавающее средство готово к покорению небольшой реки. Посреди плота – помост из жердей. На него уложены потки с пушниной. Самое ценное и необходимое – ружья, топоры, продукты, посуду и более мелкие вещи, как то: спички, провиант – Загбой решил плавить в первую очередь. Однако Дмитрий упросил его сначала доставить на противоположный берег пушнину, а потом уже все остальное. Эвенк согласился, нагрузил свой корабль объёмистым грузом, сразу прикинул, сколько раз ему и Ченке придётся пересекать течение, и поторопился: шесть ходок – дело нешуточное. Пусть в этом месте река шириной около пятидесяти метров, но всё равно на переправу уйдёт какое-то время, а река поднимается на глазах.

Дружно взметнулись и утонули прочные шесты. Загбой в корме, Ченка на носу. Неуклюжий тумэлэн, опасно покачиваясь из стороны в сторону, медленно поплыл через течение и через минуту ткнулся в каменистый берег. На разгрузку ушло не более полуминуты. Назад плот вернулся гораздо быстрее. Пока плавили пушнину, Дмитрий волновался, с замиранием сердца следил за проворными лоцманами, которыми выступали низкорослый мужчина и хрупкая, маленькая девушка. В какой-то момент купцу казалось, что они не справятся с возложенной задачей, утопят груз и утонут сами. Но ловкие, уверенные движения, своевременная постановка шестов подсказали обратное. В какой-то миг Дмитрий представил, что отец и дочь всю свою жизнь только и делали, что от зари до зари работали на переправе груза через реку.

И вот наконец-то, к огромному облегчению Дмитрия, закончился последний рейс. На том берегу – гора поток и вьюков. Здесь остались только олени и он. Перерезая уже бурное течение, плот возвращается. Загбой и Ченка напрягают все усилия, прикладывают всё умение для сопротивления потоку. Громоздкое, неуклюжее сооружение сильно парусит на поверхности воды и, едва не завалившись за границу слива, в бушующий перекат, всё же пристаёт к берегу. Теперь проблема лишь в одном – как переправить оленей.

Загбой хочет переплавить Дмитрия на плоту, но река с каждым мгновением дурит всё больше. Вот уже поплыли первые деревья. Это опасно, так как громоздкие стволы могут сбить плывущих, и неизвестно, смогут ли люди вернуться за оленями. Тогда охотник решает разделить вьючных животных на три части, по количеству людей, чтобы в поводу загнать их в реку и переплыть с ними на их спинах. Выбора нет. Ситуация с каждым мгновением меняется в худшую сторону и надо торопиться.

Загбой отвязал повод между тринадцатым и четырнадцатым оленями, резво вскочил на передовика, смело направил свою группу в воду. Дружная цепочка оронов, поддерживаемая друг другом, осторожно потянулась через реку, уже через несколько минут, благополучно переправившись через бурный поток, встала между стволов деревьев желанного берега.

Наступила очередь переправы Дмитрия. Оставшиеся десять оленей были поделены пополам, по пятёркам, так что преодоление водной преграды обещало быть более безопасным. Вот вторая цепочка вошла в быстрый поток. Какое-то расстояние вьючные животные осторожно ступали по каменистому дну. Затем, добравшись до глубокого места, поплыли.

Русский припал к шее своего верховика и как мог помогал оленю в достижении его цели. Он крепко держал повод, подгонял орона и даже подгребал рукой ледяную грязную воду. Несмотря на сильное давление паводка, плывущая пятёрка благополучно достигла середины реки. Казалось, что успех задуманного был разрешён в пользу людей. Загбой, торопливо стучал топором. Охотник хотел развести жаркий костёр. Ченка медленно правила своего учага к переправе. Каждый был занят своими делами, и никто не видел, как где-то в глубине реки, подхваченная бурным течением, из водоворота вылетела тёмная тень чёрной торпеды.

Топляк – затопленное водой дерево – появился на поверхности реки неожиданно. Вывернувшись из мутного потока, разорванным концом он приподнялся на некоторую высоту и, увлекаемый собственной тяжестью, опустился на голову четвёртого оленя пятерки Дмитрия. Это произошло так быстро, что в первые мгновения никто из людей не мог в полной мере оценить случившееся.

Ченка видела вывернувшееся дерево, как оно накрыло и утопило оленя, предупредительно закричала, но было слишком поздно. Под тяжестью топляка четвёртый орон скрылся под водой.

Дмитрий услышал крик, повернулся назад, но из-за шума говорливого переката не мог разобрать её слов. Однако сомкнувшаяся вода над утонувшим оленем подсказала, что произошло что-то непредсказуемое, страшное. Желанный берег вдруг остановился на месте и поплыл назад. Обман зрения, течение реки не скоро навели его на мысль, что удаляется не берег, а он вместе с оленями двигается к перекату. Где-то сзади забился обречённый олень. За ним, увлекаемый крепким поводом, нырнул ещё один, пятый орон. Следующим был третий крепыш – учаг. Сбившаяся цепочка, подхваченная топляком и течением, перевалилась за границу слива и с нарастающим ускорением врезалась в бушующий перекат. Передовой учаг, на котором плыл Дмитрий, все ещё пытался противиться природной стихии. Чувствуя приближение смертельной опасности, он изо всех сил старался достичь берега, судорожно дёргался вперёд, отталкивался ногами от дна. Но непосильный груз сбившихся в неразборчивую массу ведомых оленей все быстрее тянул его за собой в хаос бушующих волн. В водовороте стремнины, брызг, бьющуюся о подводные камни воду замелькали копыта, головы, рога.

На призывный голос Ченки о помощи на берег выбежал Загбой. В какой-то миг охотник замер от страха, но потом, справившись с чувствами, закричал, замахал руками:

– Режь! Режь повод!!!

Но где там… Из-за грохота рвущегося переката Дмитрий не слышит охотника. Он уже несколько раз нырял с головой в ледяную мутную воду и теперь, едва не захлебнувшись, ловил открытым ртом воздух и цеплялся скрюченными пальцами за рога передовика.

А река ревёт, бушует, несётся вперёд, в невидимую даль. Вода шипит, свистит, ухает. И нет спасения в этом смертоносном аду ни оленю, ни человеку. Тела животных бьются о камни, крутятся волчком в водовороте. Кто-то из них уже мёртв, захлебнулся. И только Дмитрий, вцепившись в рога своему орону, борется за свою жизнь.

Но слишком велико расстояние до спасительного берега. До тальниковых зарослей, густо покрывших границу земли и воды, не менее сорока метров. Добраться самостоятельно вплавь тонущему человеку тяжело. А олень, как бы ни старался, не сможет вытянуть за собой на поводу своих четырёх собратьев.

Дмитрий наконец-то понимает это, хочет обрезать повод. Он хватается за нож, но острое жало не слушается его руки, выскальзывает из скрюченных пальцев и тонет в невидимой глубине. Дмитрий глубоко стонет, крутит головой в поисках бесполезного спасения. Разумная мысль самосохранения всё же заставляет его держаться на поверхности воды как можно дольше и он, понимая это, крепко держит оленя за рога.

Все это события развиваются не более одной минуты. Вода унесла оленей и человека на значительное расстояние. В кочковатых волнах мелькают едва видимые головы. Кажется, что помочь гибнущему человеку в стихии уже невозможно.

Но нет. По правому берегу, у самой воды, огибая стволы деревьев и кустарники, бежит-летит рогатый олень. На его спине, прижавшись к шее учага, сидит Загбой. Погоняя передовика, он торопится вырваться вперёд, до поворота, где сможет протянуть руку помощи русскому. А сзади, на границе слива и переката, уже набирает скорость тумэлэн. На нем с длинным шестом в руках стоит маленькая, хрупкая Ченка. Она давно поняла, что спасение купца возможно только с помощью плота, поэтому не раздумывая вскочила на неповоротливый «корабль», оттолкнулась от берега, вывернула на середину реки и полетела вниз по течению.

Деревянная платформа, связанная хлипкими, жидкими тальниковыми прутьями, трясётся, как холодец, трепещет на волнах, вздрагивает от ударов о камни. Кажется, что вот-вот – и опрокинется плотик на водяном увале, разлетятся бревна от резкого взбоя, а игривая река поглотит в себя маленькую фигурку человека.

Но стойко держится на ногах смелая девушка! Проворной норкой ловит малейший наклон тумэлэна в ту или иную сторону. Прыткой кабарожкой скачет по брёвнам, выравнивая равновесие. Тонкие руки когтями ястреба держат длинный шест, подталкивают плот, выравнивают на поворотах и гонят неуклюжее судёнышко навстречу опасности во имя спасения человека.

Загбой увидел дочь, замер с перекошенным от страха лицом, застонал:

– Куда?! Зачем?! Остановись…

Но где там! Разве можно остановить стекающую с крутолобого белка лавину? Ченка ничего не слышит и не видит, кроме утопающего человека.

Вьются на ветру короткие волосы. Трепещет распахнутая дошка. Мелькают руки. Суетятся ноги. Но лицо девушки хладнокровно, напряжённо, сосредоточенно. Она следит за Дмитрием, боится потерять его из вида. До него осталось не более полусотни метров, и расстояние быстро сокращается. Плот плывёт быстрее человека. Теперь только остаётся вовремя предупредить Дмитрия, не наскочить на него, не сбить брёвнами.

Закричала Ченка. Но тонкий голос не смог пересилить рёв беснующейся пучины. Не слышит и не видит Дмитрий, как на него сверху летит разогнавшийся тумэлэн. Всё его внимание сосредоточено на мелькающих зарослях берега, к которому он отчаянно старается доплыть. У него уже нет верного помощника, кто мог бы его поддержать в эту критическую минуту. Захлебнулись олени, погрузились в грязную воду и теперь, ударяясь телами о камни и дно, выбрасывают на поверхность широкие копыта, рога и вислоухие головы с широко открытыми глазами, в которых застыл страх смерти.

Но не добраться самому Дмитрию до желанной тверди. Намокшие одежда и обувь свинцом тянут ко дну. Ноги свело колючей судорогой. Он захлёбывается водой, не может дышать. Холод, лёд бушующего потока заморозил сжавшееся тело, сковал движения. Но купец не сдается, продолжает грести тяжёлыми руками.

А Ченка уже рядом, в нескольких метрах. Крикнула, предупредила Дмитрия о своей близости. Он повернул голову, слепо посмотрел на свою спасительницу и, даже не удивившись, отрешённо протянул ей свои руки навстречу.

Девушка схватила их цепкими ладонями, потянула на хлипкие брёвна. Но слишком мало сил для такого грузного, намокшего, обессиленного тела. Все старания вытащить человека на плот безуспешны… Он не может вылезти из воды на тумэлэн. А впереди, за недалёким поворотом ревёт и грохочет очередная шивера. Волны бьются о камни, взметая фонтаны брызг. Стремительная вода многотонной массой врезается в каменный, беснующийся поток. В чрево неизбежного ада хрупкой щепкой летит ненадёжная опора обречённых людей.

Ченка тонко закричала. Слёзы безысходности брызнули из глаз. Дмитрий, как будто очнулся, посмотрел вперёд, потом в глаза своей спасительнице. Поведение девушки разбудило в русском уснувшую силу. Собрав всю свою волю в клубок спасительного импульса, он рванулся из воды и с помощью девушки наконец-то перевалился на бревна.

Ченка выдернула Дмитрия на плот, потеряла равновесие, упала на спину, ударилась головой. Не обращая внимания на боль, вскочила на ноги, схватила шест. Ловкие руки направили деревянную палку в невидимую глубину. Плот вздрогнул, повинуясь разумному действию, очень медленно повернулся наискось течению и, теперь уже направленно разрезая поток, подталкиваемый водой, быстро пошёл к берегу.

Тридцать метров, двадцать, десять. Всё ближе и ближе спасительные заросли тальника и ольшаника. А впереди вот они, рядом, первые, насторожившиеся в ожидании камни-лизуны грохочущего порога. Отвернуть от них нет сил. Тяжёлый плот врезался в один из валунов. Хрупкой спичкой треснуло и отлетело крайнее бревно. Тумэлэн накренился. Правый край утонул в воде, левый вздыбился. Потеряв устойчивость, узкий мостик был готов перевернуться, встал на ребро. В последний момент Ченка бросилась на левый борт. Медленно, нехотя плот завалился назад, выровнялся. А впереди грозными часовыми посреди реки замерли скалистые перья.

Но спасительный берег уже близко. На расстоянии вытянутой руки мелькают гибкие кусты, склонившиеся, подточенные водой деревья.

– Прыкай! – кричит Ченка Дмитрию.

Но он и сам видит, что наступили последние секунды перед тараном. Собравшись с силами, он сгорбился сжавшимся зайцем, привстал на скрюченных ногах, оттолкнулся от бревна и плюхнулся в воду. Но руки успели схватить гибкие ветки дугообразной ольхи. Прочный, крепкий кустарник остановил его движение. Стремительный поток забил его под густые за росли, где он наконец-то почувствовал под ногами твёрдую землю.

Дмитрий понял, что ему удалось спастись – с помощью Ченки! Переживая о её судьбе, он с тревогой посмотрел назад и ужаснулся: плот налетел на камни, ударился о скалистое перо и разлетелся на отдельные бревна. Но самое страшное то, что Ченки на тумэлэне уже не было. Дмитрий не увидел девушку, вдруг подумал, что она упала в воду и сильное течение бросило её тело в бушующий ад.

Ещё какое-то время смотрел на воду в надежде увидеть ее. Потом, спохватившись, желая хоть как-то помочь Ченке, заторопился на берег. Превозмогая судороги, из последних сил он стал подтягиваться на руках по играющему кусту вперёд. А в голове круги, звёздное небо, муть бушующей реки. И так хочется спать. Может, не стоит сопротивляться судьбе?

Но что это? Как будто из ниоткуда ему навстречу тянет руки Загбой. Дмитрий не удивился его появлению, тупо посмотрел охотнику в глаза и едва слышно прошептал:

– Ченка… Ченка утонула…

Загбой криво усмехнулся и, вытаскивая его за рукава куртки, равнодушно залопотал:

– Как «тонула»? Разве мошет Ченка тонуть? Ченка проворна, как сополь, быстра, как ястреп. Ченка тавно на берегу. Это ты, как ленивый налим, лешишь в воте.

Посмотрел он вверх, за спину охотника. Вздох облегчения вырвался из груди. Из-за плеча эвенка смотрят и улыбаются чёрные глаза. Как и когда она успела прыгнуть с плота, выбраться на берег и уже поспешить на помощь – остается только догадываться.

Вытащили Дмитрия на берег, положили к стволу вековой лиственницы. Почувствовав продолжение жизни, он расслабился, притих. Тут же на смену нервному напряжению его тело заполонил холод, страшный холод! Мокрая одежда стянула мышцы в стальной узел. Миллионы острых иголок впились в кожу. В жилах застыла кровь. Сердце остановилось. От спазматической лихорадки прервалось дыхание.

Загбой увидел его состояние, закричал:

– Вставай, отнако! Пеги!!!

Дмитрий едва приподнял голову, попытался подняться на стянутых руках, но тут же упал.

– Не могу… – едва выдохнул он и, стараясь согреться, втянул голову в плечи.

Загбой с одной стороны, Ченка – с другой подняли его, поставили на ноги, потащили вокруг дерева. Едва передвигая ногами, он медленно пошёл за ними. Первые движения давались плохо. Колени подламывались, ступни выворачивались внутрь. Скрюченное тело заваливалось из стороны в сторону. Теряя равновесие, он падал, но тут же, подхваченный руками, вставал и опять пытался идти. Ему стоило больших усилий самостоятельно сделать свой первый шаг. Как только купец немного приспособился к передвижению, отец и дочь отпустили его в самостоятельный путь. Но Дмитрий в изнеможении тут же упал на землю и, повинуясь чарам сладкого сна, вновь втянул голову в плечи.

– Вставай! Грейся, беги от Эскери!!! – приказывал охотник.

– Не могу… – был однозначный ответ.

– Не можешь? – переспросил Загбой. – Тогда не пишайся.

Резким взмахом ножа следопыт срезал тонкий талиновый прут, попробовал его на взмах и без жалости ожег им русского по спине.

Дмитрий взвыл от боли:

– Ты что, одурел?

– Отнако нет. Не хочешь пароться со злым тухом сам, я помогу тебе прогнать Эскери палкой. В тебя вселилась смерть. Если ты не путешь пегай, уснёшь навсегта. Ставай, пеки, грейся. Только так ты путешь жить! – ответил Загбой и прижёг его второй раз.

Дмитрий что-то промычал, но зашевелился, кое-как приподнялся на ноги и, придерживаясь за ствол ели, в скрюченном положении пошёл вокруг дерева. Охотник оживился:

– Эко! Однако карашо получается. Ох, как злой дух поится прута. Надо пить польше, чаще.

С этими словами он передал хлыст Ченке – подгоняй, бегай за Дмитрием, а сам принялся торопливо разводить костёр.

Через несколько минут на небольшой полянке гудело высокое пламя огня. Но и Дмитрий с Ченкой не тратили времени даром, всё быстрее и быстрее пробегали друг за другом круги вокруг ели. Купец разогрелся, шумно задышал. От мокрой одежды клубился пар. В какие-то мгновения он пытался остановиться, сесть на землю, но взмах хлыста заставлял его бежать дальше.

Конечно же, со стороны все выглядело как детская забава. Ченка била русского легко, не больно. А Дмитрий, убегая от неё, опускал глаза. Его мучила совесть за свою беспомощность и слабость перед девушкой. Ему было стыдно, что он, такой здоровый и сильный мужик, оказался намного слабее и даже глупее (!) её. Это было невероятно, но правда. Он понимал это всё своим угнетенным сознанием и ничего не мог поделать с этим фактом. Вот уже который раз она спасла его от смерти, а это было неоспоримым доказательством её мужества, силы духа, смелости, отваги.

Наконец-то Загбой остановил их.

– Стой, отнако, теперь снимай отешда. Пусть теперь Огонь борется с Эскери.

Дмитрий стянул суконную куртку, тёплую рубаху, олочи, штаны, остался в нижнем белье. Обнажить своё тело он не решился, стесняясь Ченки. Но охотник настоял и на этом:

– Не пойся, отнако, Ченка. Она не путет на тепя смотреть, путет стоять с тругой староны кастра. Тоже сушиться путет, намокла, когда тебя спасай, – и тут же приказал дочери: – Снимай тошка, грейся, суши отежту. Люча на тебя глятеть не пудет. Сейчас нато не стесняйся труг труга. Нато карашо у огня тело греть, с Харги бороться.

Странно, необычно, может, даже неправдоподобно было видеть в тот час на берегу безымянной реки трёх людей, двое из которых были совершенно голыми. А третий, одетый в тёплые лосиновые штаны, лёгкую дошку, ходил вокруг костра, бросал в огонь сухие дрова и нравоучительно приговаривал:

– Повернись спиной, грей кости, спину, отнако. Путут кости тёплый – всё тело будет здоровый. А брюхо грей не надо. Брюхо надо горячий воздух от огня тышать, тогда никакая хворь не пристанет… Эко! Ты, Ченка, у меня, как жимолость, налилась! Надо замуш оттавай, да где муша бери? Вот потожти, осенью вернёмся назат, схотим на Тураму, там живет старый Окоюн. У него четыре сына. Может пыть, они ещё не знают даннилян*["25] и кто-то из них согласится взять тебя в жёны…

Девушка краснела переспевшей брусникой. Согреваясь у костра, она украдкой смотрела через огонь на Дмитрия, прикрывала ладошками свою ноготу, поворачивалась спиной и чувствовала на себе его взгляды.

А Загбой, загадочно усмехаясь в редкую бородёнку, блестел глазами, говорил русскому:

– Отнако, карашо я думай: голое тело женщины греет лучче пошара! Вижу, бое, как в тебе кровь турит. А когта кровь играет, никакая болезнь не пристанет! Путешь ты зторов. А зторового лючи Харги и Эскери побетить тяжело! Так ещё говорил мой отец. Помни, лючи, тайга любит зторового и сильного охотника. А слапый и ропкий тайга пропатай…

Глубокая ночь рассыпала по бесконечному куполу неба разноцветный чектыль*["26]. Тысячи мерцающих звёздочек придали чёрной глубине жизнь, красоту, завораживающее очарование. Если присмотреться глубоко и долго, то кажется, что это не просто далёкие планеты приветствуют земных жителей своим светом, а чьи-то многочисленные глаза живых существ смотрят из бездны на распрекрасную, влекущую к себе планету с красивым названием Земля. Прямо над головой выгнулся Хоглен. Радугой серебристых искр во всю ширь простора протянулся Млечный Путь. А на востоке далёким, ярким костром одинокого охотника бьётся, плещется незаменимый путеводитель странников – Чолдон. И, кажется, что весь этот далёкий, опрокинутый мир смотрит только в одну точку – на маленькую поляну в глухой северной тайге, где, несмотря на такой поздний час, горит яркий, животрепещущий огонь.

У костра – одинокая, неподвижная фигурка человека. Жаркие языки пламени лижут округлое, закопчённое дно большого казана, в котором варятся большие куски мяса. Лицо Загбоя спокойно, довольно и даже безмятежно. Он сыт, согрет, очарован красотой звёздного неба. Его глаза смотрят ввысь, разум с трудом воспринимает бесконечность далеких миров.

Рубиновые блики костра матовым цветом окрашивают взметнувшиеся к небу деревья. Угловатые тени высокоствольных лиственниц, кедров и рябин безмолвно пляшут где-то глубоко в чаще. Порой кажется, что сзади, сливаясь с землёй, крадётся упругая рысь. В осторожной позе замер волк или оскалил пасть разъярённый амикан.

Игра теней в ночи придаёт воображению более таинственные краски, и сознание несведущего человека содрогнётся в паническом неведении, загонит в взволнованное сердце лёд или отправит сжавшуюся душу в пятки.

Но Загбой спокоен. Он в этом мире тайги разумный хозяин. За все свои годы жизни, единении с природой слился с естественными условиями настолько, что с одного мановения всех своих чувств может точно, без какой-либо ошибки сказать, что происходит где-то рядом или за спиной. Он остро чувствует запахи влажной земли, благоухающей травы, с томлением вдыхает терпкий аромат клейкой смолы на распустившейся лиственнице. Он слышит, как где-то далеко, на краю поляны шуршит серая полёвка, мягким оперением крыльев режет воздух сова, в сочетании с шумом реки в прибрежной заводи плещется горбатая норка. Он видит над головой тени летучих мышей, серую ласку, в поисках добычи прошивающую корни векового кедра, и даже глаза недовольного аскыра, отражающиеся ярким фосфором на костре в далёких кустах.

Для Загбоя это всё так просто, естественно, совершенно, как очередной глоток воздуха, вкус проточной воды, тепло огня, в эту минуту согревающего его разомлевшее тело. Охотник у себя дома. Он в объятиях матери-природы. Поэтому сейчас в его котле варится ароматная сохатина, в дыму тальниковых прутьев вялятся бордовые куски грудинки, а во рту тает сладкий вкус мягкой, пористой печени зверя. И кажется Загбою, что подобную картину свежевания и смакования добытой плоти он видел уже тысячи раз, когда-то очень давно, когда на его теле лохматым обрывком висела шкура мамонта Сэли, а вместо ружья на дереве к стволу было приставлено копьё.

Неподалёку от костра в тёплых спальниках спят Дмитрий и Ченка. После очередного происшествия в холодных водах реки их измученные тела требуют покоя и здорового сна. Питательное, свежее мясо сохатого насытило, успокоило молодых людей. Загбой чувствует, видит, как зарумянились их щёки, каким ровным и спокойным стало дыхание, в какое положение (повернувшись друг к другу лицом) легли оба. А это значит, что природа восстанавливает их силы, отдаёт им необходимую энергию, очищает разум от плохих мыслей и переживаний.

Неподалеку в кустах растянулись во всю длину тела собаки. Для них праздник живота наступил ещё утром. После выстрела Загбоя они переплыли реку, бросились по следу обречённого сохатого и очень скоро нашли его мёртвым. Не теряя времени напрасно, не дождавшись хозяина, они вскрыли зверю брюшину острыми зубами и начали долгий пир. Охотник нашёл их у туши зверя после обеда, объевшимися до такой степени, что они могли едва передвигаться на раздвинутых ногах. Вздувшиеся до размеров стельной важенки животы существенно ограничивали их передвижение. Все трое валялись на земле, тяжело вздыхали от обжорства и изредка ходили к ручью пить воду.

Где-то в глубине ночи на болоте редко брякает глухой колокольчик. Для восемнадцати оставшихся в живых оленей сегодня тоже счастливый день. Неподалёку от стана, на кочковатой мочажине начиналась огромная поросль сочной осоки. Каждому оленю Загбой привязал чанхай, для того чтобы животные не могли далеко уйти. Измученные долгим переходом олени с удовольствием, вволю насыщались сладкой, сочной травой.

Загбой не спит. Какой может быть сон, если рядом на костре варится свежее мясо? Скоро ли представится ещё такой случай, когда он будет смаковать тёплую кровяную печёнку зверя, кусать сырые почки или глотать маленькие ломтики сердца? Однако самым вкусным у эвенков считаются мягкие губы травоядного животного и длинный, змеевидный язык. Сладкие деликатесы слегка обжариваются на вертеле и поедаются тут же, наполовину сырыми, без соли. Так подсказал практичный разум. Такому образу жизни они научились с древних, незапамятных времён.

От набитого мясом желудка мысли охотника далеко. В этот момент он где-то летает над болотистыми просторами родного края, шагает по Великому сибирскому плоскогорью или плывёт на своей берестяной лодке по широким разливам могучей реки. Одновременно думает о том, как лучше выследить чуткого медведя, каким способом поймать рыбу и где в этом году осенью будет кормиться белка.

Постепенно его охватывает непонятная тревога за череду непредвиденных случаев, произошедших с ними за короткий промежуток времени. Он в деталях вспоминает все переходы, начиная от дня встречи с русским купцом. «Почему так всё происходит? Зачем злой Харги преследует наш караван? Чем я прогневал своих богов?» – с тоской думает охотник и не находит ответа на свои вопросы.

Он вспоминает свою прошлую жизнь, какими прекрасными и добрыми были дни, когда всё племя собиралось вместе. Счастливые вечера, танцы у костра, песни, родовые праздники. Каким это всё казалось естественным и постоянным. И вот всего этого не стало. Он не может найти следа своего племени. Он уже, наверное, никогда не встретит тех, кто был так дорог и близок его сердцу. И сегодня куда и зачем он топчет свой след? Зачем идёт в далёкий, незнакомый край, когда его родина осталась за спиной?

Причина всему – русский. Это он, Дмитрий, попросил провести аргиш. Это по его вине произошло так много непростительных ошибок. Зачем человек идёт в тайгу, если не видит свой следующий шаг? И вдруг Загбой вспомнил слова Большого шамана Хэгли. Это было в далёком детстве, на весеннем празднике Мунняк. Тогда Хэгли бил в свой бубен три дня и три ночи, вызывая добрых духов. А под конец третьих суток, устав от предсказания, шаман упал и уснул, ему приснился вещий сон. К Хэгли явился сам Амака – бог, хозяин воды, земли и неба. Он сказал, что все беды эвенков пойдут от высоких голубоглазых людей.

Тогда все верили Большому шаману, боялись русских. Но русские принесли много нужного и необходимого товара, были добры, честны с жителями тайги. За какое-то время эвенки так привыкли к переселенцам и купцам, что не представляли своё дальнейшее существование без материи, оружия, продуктов, муки и, конечно же, огненной воды. А может быть, общение с русскими и есть источник всех бед?

Загбой вздрогнул: «А может быть, злой Харги преследует аргиш из-за Дмитрия?.. Нет, такого не может быть. Купец – хороший человек. Он никому не сделал зла. Добрый и щедрый по отношению к нему и дочери. Он дал очень много хорошего товара, провианта. Нет, такого не может быть, чтобы он оказался плохим и нехорошим человеком. Что в том того, что он постоянно попадает во всевозможные каверзные ситуации? Не всякий человек может предусмотреть свою дальнейшую судьбу. Охотниками не становятся, а рождаются. То, что не заложено в тебя природой, потом никак не наверстаешь за всю жизнь. Может быть, Дмитрий оказался в тайге случайно, и не его вина, что судьба отправила его в далёкие края…»

Эти мысли успокоили охотника. Ему захотелось спать. Загбой подкинул несколько поленьев в костёр, подлил в казан воды и, довольный, в хорошем настроении повернулся спиной к огню. Через несколько минут он уже видел глубокий, беспробудный сон.

Его безмятежное, громкое дыхание разбудило Дмитрия и Ченку. Они в недоумении приподняли головы, переглянулись, но, убедившись, что все нормально, успокоились. Девушка перевернулась на другой бок, положила ладошки под левую щёку, хотела досматривать последние сны.

Но сильная мужская рука осторожно легла на её вздрогнувшее плечо, проползла по груди, змеей обвила талию, настойчиво притянула к себе. Ченка не успела что-то сказать, воспротивиться, как оказалась в стальных тисках. Горячие губы Дмитрия прикрыли её рот горячим поцелуем. Мгновенно загоревшись, она едва не задохнулась, хотела отстраниться, но нежные руки сами, не подчиняясь хозяйке, обняли его плечи. Пожар любви захватил затрепетавшее сознание, перекинулся в сердце и опутал коварной паутиной чувствительную душу. И нет сил сбросить сладкие чары. Да и зачем, когда всё уже было?..

У Ченки ноет спина. От напряжённой работы затекли руки. В глазах рябит. Голова кружится. В ногах – муравейник. Второй день девушка сидит, согнувшись над нудной, но необходимой работой. В её руках большая железная иголка. На подогнутых коленях две сохатиные шкуры, которые она стягивает крепким, прочным швом.

Время торопит. Бурная пора листопада багряным цветом окрасила стройные рябины, позолотила высокоствольные берёзы, затушевала в тёмно-зелёный оттенок кудрявые кедры. Зеркальная гладь озера перевернула облака, утопила бесконечную высоту в непроглядной глубине и разлила на своей поверхности нежный бирюзовый лак. Недалёкий туполобый голец надел на лысую макушку заячью шапку. При лёгком дуновении ветерка с макушек кедров горохом падают коричневые шишки. Всё говорит о том, что близок первый день долгой зимы, а у Ченки ещё не сшиты шкуры для чума. Прочный остов из толстых, прочных жердей уже стоит рядом с кедровой колкой. Большая часть конусообразного жилища обтянута лохматыми покрывалами, остался небольшой клин, который прикроют две шубы зверей.

Время приближается к вечеру. Осеннее солнце прикоснулось к вершине огромного кедра-великана. Холодная тень медленно накрыла склонившуюся Ченку, вздохнула ознобом, неприятной прохладой прокралась, потекла по спине. Ченка не стала испытывать неприятные ощущения дальше, перебралась на солнышко, перетащила за собой работу и, вытянувшись на некоторое время спиной, стала дошивать шов.

На озере закричали гуси. С неба на воду упал очередной клин неугомонных птиц. Собратья по перу загоготали, загалдели приветственные речи, залепились в общую чёрную массу. Ченка украдкой взглянула на бирюзовую гладь, улыбнулась. Там, неподалёку от острова, в гордом одиночестве, отделившись от своих базарных сородичей, спокойно плавают шесть белоснежных лебедей. Не обращая внимания на бесконечные крики, царские птицы ведут себя степенно, величаво. Как будто подчёркивая красоту этого горного края, птицы выгибают свои изящные шеи, взбивают перо, бьют тугими, сильными крыльями и кружатся в вечном танце любви. Иногда лебеди дружно взлетали, с громким клёкотом делали несколько больших кругов над озером и так же торжественно, как на смотре перед высокопоставленными особами, садились назад на воду.

Ченка знает, что подобные полёты – это подготовка к перелёту на юг. Она понимает, что очень скоро озеро опустеет, покроется льдом, и суровая, холодная зима надолго займёт царственный трон над красивым, богатым и щедрым краем. От этой мысли её сердце заполоняла необъяснимая грусть. Стараясь прогнать от себя тоску, девушка загружала себя работой и опять же всё любовалась прекрасными птицами.

Вот уже семь дней Ченка наблюдает за лебедями. Семь дней прошло с тех пор, как она впервые ступила на берег этого прекрасного таёжного озера, а измученный долгим, длинным, тяжёлым переходом караван наконец-то достиг своего назначенного места. Того места, где пожелал наконец-то остановиться Дмитрий.

Пять месяцев пути, полной неизвестности дороги, напряжений, всевозможных опасностей, усталости, лишения нормальных условий отдыха. Каждый день – тайга, деревья, горы, реки, озёра, звериные тропы и мелькающие перед глазами рога оленей. Множество неожиданных ситуаций, в которых приходилось бороться со смертью, терпеть боль и обиду. Большое количество препятствий: неприступные скалы, ущелья, ледники, полноводные реки, болота, зыбуны, завалы, пожарища, жара, холод, комары, мошка. Всё это не прошло бесследно.

Большим препятствием были стремительные в любое время года реки: Нижняя Тугнгуска, Бахта, Подкаменная Тунгуска, Большой Пит и Ангара. На их преодоление уходило много времени и сил. Загбой долго выбирал место, искал на противоположной стороне подходящие для причала заводи. Потом они заходили как можно дальше выше по течению, рубили сухой лес, вязали большие плоты для груза. Оленей привязывали рядом на уздечки. Выплывали на струю, стараясь пересечь течение правили наискось. В итоге вода сама выносила плот в нужное место. Тяжелее всего было на Большом Пите. Порожистая река не давала возможности переправиться на плоту. Помог случай: Загбой нашел старую, изрядно потрепанную илимку, починил ее, на ней перебрались на другую сторону. Олени переплыли сами.

Загбой до сих пор прихрамывает на левую ногу. У Дмитрия в память об ожогах остались раны. На голове Ченки короткие волосы… Не все олени пришли к финишу. Из двадцати четырёх в живых осталось шестнадцать.

Лишь собаки за всё время перехода оставались бодрыми и жизнерадостными. Бесконечный путь не утомил их, а наоборот, придавал сил и энергии. Все трое – Чирва, Илкун и Князь – только и знали, как во время пути найти себе пропитание. А дичи в тайге было более чем предостаточно, о чём говорила их лоснившаяся шерсть.

Когда вышли на берег озера, Загбой, Дмитрий и Ченка больше суток отдыхали: спали, лежали и вставали только лишь для того, чтобы разжечь костёр и приготовить на нем пищу. Но уже на второе утро Загбой зашевелился, поднял дочь, купца и принялся обживать безлюдный берег незнакомого озера. Впрочем, безлюдный – неточная характеристика. Люди приходили сюда и, возможно, даже жили здесь какое-то время. Об этом говорили старые следы, замытые дождями кострища и небольшое зимовье, которое Загбой нашёл позже в дальнем углу глухого лимана. Там же лежала перевёрнутая лодка, развешанные на вешалах сети и высокий лабаз с продуктами. По всей вероятности, хозяин приходил сюда на рыбалку или даже на промысел пушного зверя.

Загбой не стал пользоваться чужими вещами, не занял избу, не трогал лодку, сети, не полез на лабаз. Он прекрасно знал, что чужое в тайге брать нельзя. Так гласил неписаный закон. Об этом говорил ему его разум и совесть. На правах проводника он твёрдо решил обосновать своё стойбище на противоположном берегу озера. Дмитрий и Ченка беспрекословно подчинились его требованию.

Выбор понравившегося места пал на южный берег. Загбой не случайно присматривался к большим, полого спускающимся к воде полянам. Оленям нужен корм. Болотистая низменность. Огромные просторы таёжных лугов. Сочные таёжные травы. Берега озера переплели непроходимые заросли тальника. Что ещё надо оленю? Зимой, когда любой лучик солнца кажется праздником, открытое пространство дает свет и тепло. Плотная стена высокоствольной тайги, подступавшей к полянам, обещала людям изобилие топлива, надёжную защиту от зимних буранов и богатую, естественную пищу. С первого взгляда Загбой был полностью удовлетворён многочисленными следами копытных животных, богатейшим урожаем кедровых орехов, плантациями брусники, черники и осенних грибов.

Следующие два дня были потрачены на постройку трёх лабазов, на которые были уложены продукты, хозяйственная утварь и потки с пушниной Дмитрия. Четвёртый и пятый дни увенчались охотничьей удачей. С собаками Загбой и Дмитрий добыли двух лосей. Они на долгое время были обеспечены мясом. Но самое главное то, что шкур животных теперь хватало на постройку большого постоянного чума.

Шестой день был прощальным. Рано утром на восходе солнца Дмитрий уехал на своём олене искать поселение русских. Загбой направился к недалёким белкам обследовать ближайшие окрестности. Ченка осталась одна на берегу озера. В её обязанности входит окончательная постройка чума, уход за оленьим стадом и досмотр товара, продуктов и пушнины на лабазах.

Ченка подавлена, разбита, опустошена. Причина всему – разлука с Дмитрием. С его уходом остановилось течение времени, замерло торжество грядущей жизни, улетело в пропасть девичье счастье. За всё время их знакомства девушка настолько привыкла к русскому, что не представляла своей дальнейшей жизни без него. Он ворвался сумбурным хаосом, страшным смертоносным ураганом. Но потом превратился в доброго, чувственного, ласкового человека.

Вопреки всем законам тайги он стал частью её существа, первым мужчиной, прикоснувшимся к её невинному телу. Не понимая всего происходящего, Ченка в конце концов доверилась ему, приняла таким, какой он есть. И полюбила. Всей своей наив ной детской душой и горячим сердцем. Может быть, потому, что ещё никого и никогда не любила. Ласковые руки, нежные губы и эмоциональные чувства заставили утонуть её в гармонии любовной страсти.

Она уже не противилась ему, как это было впервые. Постоянная мысль – быть рядом – куколкой-древоточицей съедало её мозг. Дни напролёт она старалась ехать рядом с ним, на привалах сидеть около него, вечерами у костра трепетно смотреть на него через пламя. А ночью держать в своей ладошке его крепкую мужскую руку, слышать дыхание, чувствовать ритм бьющегося сердца. Постоянное желание быть ласковой, доброй, отзывчивой, угодить ему сделало девушку покорной рабыней, не отдававшей себе отчёта в настоящем и не желавшей знать, что будет дальше. Может быть, поэтому в редкие случаи единения она безропотно, с ответной лаской отдавала ему своё юное тело и, чувствуя себя половинкой, единым целым, упивалась его любовью.

Любовная связь не прошла даром. Однажды утром, несколько дней назад, Ченка почувствовала, что с ней что-то происходит. Это ощущение, как предупредительный крик желны, заставило насторожиться, раскололо взорвавшееся сознание на мелкие частички радужной пыли, ударило о неприступную стену отвесной вершины, подтолкнуло и остановило на краю бездонной пропасти. Не допуская мысли об этом, девушка старалась успокоить себя, терзалась сомнениями. Однако реальность напоминала о себе всё чаще и чаще, пока наконец-то она не поняла, что в ней зародилась и живёт новая жизнь.

Об этом знала только она. Ченка не решалась сказать о своей беременности Дмитрию, потому что не знала его реакции. Если сказать точнее – боялась его, всё откладывала разговор на будущее. Со страхом ловила себя на мысли, что будет, когда об этом узнает отец? В одиночестве плакала, корила себя и твёрдо решалась открыть тайну любимому человеку завтра. Но наступало утро, проходил день, вечер, и всё повторялось сначала. До тех пор, пока он не уехал.

Его отъезд для Ченки страшнее удара медвежьей лапы. Она осталась одна со своей болью и тоской, стала жить одной мыслью – ожиданием. Теперь она твёрдо решила, что по приезде Дмитрия расскажет ему обо всем, так как больше и дальше скрывать своё состояние нельзя.

Но Дмитрий не сказал, когда вернётся. Он даже не знал, куда едет и как долго продлятся поиски русского поселения. Может быть, неделя, две, месяц или даже год… Год?! От одной этой мысли Ченка холодела: через год уже всё решится! Да какой год? Пройдёт месяц, от силы два – и отец всё поймёт. Что тогда он скажет? Нет, Дмитрий не может так поступить. Он тоже любит Ченку и вернётся скоро, очень скоро! Может быть, завтра. Или через три дня. В крайнем случае через десять ночей. Тогда она расскажет ему всё. Дмитрий выслушает её, поцелует, улыбнётся и попросит у Загбоя разрешения взять её в жёны.

Представив счастливый конец, Ченка улыбалась и тихо напевала добрую песню. Стараясь как можно быстрее провести время, она загружала себя работой: с утра до позднего вечера скоблила, кроила, резала, сшивала шкуры для будущего чума. Представляла, как им будет хорошо жить в новом тёплом жилище втроём: ей, Дмитрию и отцу.

Она тщательно, прочно стягивала крепкой ниткой швы, чтобы холодный ветер и мороз не пробрались внутрь нового жилища. Ченка будет поддерживать костёр, вкусно готовить и наводить порядок, чтобы в чуме всегда было тепло и уютно. А потом, когда у неё родится ребенок, они сделают еще один, новый чум, и тогда уже будут жить отдельно от отца – спокойно и счастливо.

Окрылённая заоблачными представлениями, девушка наконец-то дошила шов, накинула клинообразный покров на шесты, закрепила их сухожилиями сохатого и залюбовалась новым строением. Чум получился большой, высокий, просторный. В нём с запасом хватит места не только им, но и гостям, кто попросится переночевать в лютую стужу предстоящей зимы.

Большая, основная, часть работы на сегодняшний день была завершена. Теперь Ченке оставалось только посмотреть оленей, подогнать их на ночь поближе к стойбищу и приготовить ужин.

Первую часть своих обязанностей она выполнила быстро. Сытые животные паслись неподалёку от озера в заболоченной низменности. Девушка перегнала верховиков, самым ретивым быкам привязала чанхай и отпустила их на волю. Теперь до самого утра олени будут находиться под её присмотром.

Ченка тайно улыбнулась себе: в её голове уже давно зрела головокружительная мысль. Она хотела встретить Дмитрия в красочном наряде, с красивыми украшениями. Для этого у неё уже было готово новое, в оборках горностаевых шкурок платье, мягкие, заячьи лекомеи*["27] и шикарное, расшитое чектылем хольмэ. Дело оставалось за малым. У неё не было серёжек.

Когда-то давно, в далёком детстве Ченка видела, как девушки её племени цепляют в уши белоснежные пушистые шарики, вырезанные из надхвостной железы лебедя. Украшение, заменявшее серёжки, у эвенков считалось вершиной красоты и совершенства. Девушка, носившая их, считалась самой красивой, очаровательной и привлекательной среди своих подруг. На неё всегда обращали своё внимание юноши и мужчины. К ней относились с должным уважением парни и с некоторой завистью подруги. Тех, кто носил такую красоту, сватали в первую очередь.

К мысли иметь естественное природное украшение девушку подтолкнул Загбой. Уезжая на голец, он попросил дочь пострелять на озере гусей. Несмотря на запасы сохатиного мяса, мягкая жирная гусятина не помешает. Некоторое разнообразие пищи придавало силы, энергии, скрашивало серый досуг охотников в долгие зимние вечера светлыми воспоминаниями о красках и прелестях лета и осени, да и вообще являлось незаменимой частью праздничной трапезы.

Со вчерашнего вечера дочь начала выполнять просьбу отца. На недалёком перешейке озера, что длинным языком уставшей собаки врезался в водную гладь, Ченка соорудила скрадок. Густые переплетения тальников прекрасно скрывали юную охотницу и делали её невидимой от водоплавающей птицы. А зоркие глаза девушки незаметно наблюдали из зарослей за добычей, помогали выбрать из разнопёстрой массы наиболее крупных особей. Сегодня рано утром охота увенчалась успехом. За какой-то час она добыла трёх огромных, по-осеннему упитанных гусей. Дальнейший промысел обещал быть более удачным. Наблюдая за озером, Ченка видела, как на вечернем закате с севера прилетели и подсели к общей массе птиц два больших клина казарок. А это значило, что утренний рассвет мог подарить ей ещё несколько желанных трофеев.

Однако заветной мечтой, страстным желанием девушки оставался один из тех шести лебедей, что в гордом одиночестве, отдельно от всех, у острова плавал всё это время после прибытия каравана в эти места. Но как убить лебедя, если он недосягаем для выстрела?

Отличительной особенностью этой охоты являлось то, что Ченке надо промышлять старым дедовским способом – с луком. Бесшумный полёт стрелы имеет неоспоримое преимущество. Непуганые птицы, не понимая смертельной опасности, остаются сидеть на воде даже тогда, когда раненый сородич, пронзённый стрелой, начинает биться в предсмертной агонии. Это даёт возможность стрелять столько раз, сколько этого требовала необходимость.

Лук у Ченки большой, крепкий, упругий, прочный. Загбой сделал его дочери ещё в прошлом году из прямослойной ели. Для этой цели из плотной болони*["28] он выколол три тонкие лучины длиной чуть больше метра и шириной в половину ладони девушки, плотно подогнал их друг к другу ножом и склеил рыбьим клеем. На тетиву пустил сухожилие из ноги сохатого. Полуметровые стрелы так же были расщеплены из прямых волокон ели. Наконечниками служили остро заточенные пазанки лисьего хвоста. Оперением – перья из хвоста глухаря. Из своего лука Ченка научилась стрелять так метко, что с расстояния в сорок шагов попадала в затёс размером с человеческую ладонь.

Ещё одной немаловажной хитринкой для охоты на водоплавающую дичь было то, что к стреле привязывалась тонкая волокнистая нить. Ченка теребила её из жил сокжоя. Когда выпущенная стрела поражала добычу, охотница осторожно подтягивала её к себе с помощью этой жилки, вытаскивала стрелу и пускала её вновь. Таким образом, Ченка могла стрелять сколько угодно, не теряя при этом ни единой стрелы, подбирая дичь не намочив ног.

Лук и стрелы Ченка всегда хранит в кожаном водонепроницаемом колчане. Это главное требование. «Оружие охотника – это сама жизнь!» – так говорит Загбой. Так говорили предки. Оно должно быть сухим, прочным и всегда под рукой. От этого зависит успех в любой охоте.

Девушка следует мудрым советам и наставлениям отца. В данном случае её лук хранится как самое ценное и дорогое творение. Он зачехлен в обработанную, выделанную шкуру ланчака*["29]. А обращается с ним молодая охотница так, как важенка с новорождённым телёнком. Может быть, поэтому она не знает промахов, и редкая охота остаётся без добычи.

Рано утром, когда мутный рассвет робкими шагами вкрадывался на чёрные гольцы, Ченка уже сидела в своём скрадке. Бездвижная гладь озера бездонной пропастью заполнила пространство. Над поверхностью воды медленно плывёт, рвётся и сталкивается густой туман. Откуда-то сверху, с белков тянет промозглый хиус. Тальниковые заросли подёрнулись серебристой пылью инея. Берег оброс тонкими, хрупкими заберегами. Прибитая морозом трава застыла в прощальном поклоне сгоревшему лету. Холодно. Месяц листопада в разгаре. Ясными солнечными днями ещё бывает тепло, а ночью в этом глухом, диком, таёжном краю температура падает ниже нуля.

Озеро уже живёт полноправной жизнью. Повсюду слышится кряканье уток, гогот гусей и клёкот лебедей. Разрезая воздух крыльями, в невидимом молоке носятся стайки чирков. Резкими взрывами пугают взлетающие крякаши. С громким всплеском ныряют суетливые казарки. Тут и там, вырезая невероятную траекторию, пролетают длинношеие крохали, размеренно свистят тугими крыльями степенные гуменники. Налетая друг на друга в непроглядном тумане, пугаясь, птицы тревожно кричат, мечутся по сторонам, взмывают в невидимую высь, плюхаются на озеро и вновь взлетают к своим собратьям. Над спокойным озером раздаётся праздная музыка живой природы: шум, гомон, крики водоплавающих.

Несмотря на хаос вокруг себя, Ченка, как всегда, спокойна. Она ждёт своего часа, когда птицы разомнут крылья, окончат утреннюю разминку и, успокоившись, начнут жировку. Тогда каждая из них подплывёт поближе к берегу, на мелководье, где растёт сочная, вкусная трава, а в тёмной воде плавает молодая рыба. Вот тогда для её лука и стрел представится возможность показать, на что способно древнее искусство кочевников.

А вот и первые разведчики. Несколько чирков появляются из глубины тумана, ныряют, резвятся, щиплют донник и, призывая к трапезе своих сородичей, призывно трещат крохотными клювиками. Вторыми на расстояние полёта стрелы подплывают жирные крякаши. Они тоже начинают кормиться, но уже более степенно, без суеты и игривой потасовки. И вот наконец-то тёмными пятнами проявляются первые гуси. Как быстроходные илимки, они гордо подплывают к общей массе пернатых и, потеснив их по сторонам, начинают опускать в воду гибкие шеи. За ними, как из ниоткуда, выплывают ещё и ещё. Прибрежное пространство заполоняется десятками птиц. Ченке кажется, что мелководный лиман покрыт пёстрым живым одеялом. Некоторые утки плюхаются около самого берега, теребят пожухлые листики скрадка девушки. При желании до них можно дотянуться рукой, схватить за шею и спрятать в котомку. Однако этого делать нельзя. Поймаешь одну утку, другие улетят. Да и зачем Ченке мелочь, когда в двадцати метрах от неё вальяжно плавают три огромных жирных гуменника?

Но девушка не стреляет и в них. Внимательно вглядываясь в туман, она хочет увидеть желанную добычу. Но лебедей нет. По всей вероятности, они где-то там, за островом, и надеяться на успех сегодня утром не имеет смысла. А время идёт. Вот из тумана показалась первая макушка гольца. Утренняя жировка в разгаре. Пора начинать охоту.

Ченка осторожно, бесшумно приподнимает лук, накладывает стрелу, натягивает тетиву. Зоркий глаз юной охотницы целит ничего не подозревающему гусю в основание шеи. Высокотональным аккордом конгипкавуна пропела тетива. Мягким свистом синички пролетела невидимая стрела. Смертельно поражённый гусь порванной тряпкой раскинул крылья, уронил в воду голову и тут же затих. Никто из собратьев не обратил внимания на своего соседа. Предсмертные движения гуся были приняты за обыкновенный бросок за промелькнувшей в воде рыбкой. Так поступают все утки и гуси, никакой опасности в мгновенной смерти своего сородича никто из них не заметил.

А Ченка уже тянула свою добычу к берегу. Распростёртое тело, разгоняя по сторонам несведущих крякашей, быстро плыло к скраду. Несколько гусей потянулись за своим товарищем, проплыли несколько метров и остановились, продолжая кормиться сочным донником. А удачливая охотница, протащив за жилку гуся под переплетениями тальников, уже готовила стрелу к следующему полёту.

Ещё двух гуменников постигла та же участь, что и первого собрата. Тонкий писк тетивы. Стремительный полет стрелы. Моментальная смерть. Не более чем через пятнадцать минут за спиной Ченки уже лежало три здоровенных, жирных гуся. Воодушевлённая удачей, девушка готовилась пустить стрелу в очередной раз.

Однако гуси что-то заподозрили. Не понимая, куда исчезают их братья, они нервно закрутили головами, закружились на месте. Один из них, самый крупный, огромный, гусь коротко гакнул, передёрнул крыльями и медленно поплыл от берега. Подчиняясь команде вожака, потревоженная стая последовала его примеру.

Ченка заторопилась. Ей хотелось подстрелить ещё одного гуменника. Но выбор цели уже был не в её пользу. Гуси повернулись к ней задом, скрывая самое убойное место. Над водой возвышались только длинные шеи, что сильно ограничивало точное попадание. Расстояние до них ещё было не слишком велико, около тридцати метров. И она решилась сделать свой последний выстрел.

Стрела попала гуменнику в шею, чуть пониже головы. Тяжело раненный гусь забился, громко закричал, попытался взлететь. Ченка схватила связующую жилку, потянула на себя. Гусь упал в воду, нырнул, но тут же всплыл на поверхность. Силы быстро покидали его. Крылья птицы ослабли, голова завалилась набок. Но всё ещё сопротивляясь наступающей смерти, он одиноко крутился на месте, пытался освободиться от стрелы. Крики становились всё реже, тише, печальнее.

Ченка потянула за жилку. Гусь без каких-либо сопротивлений поплыл к берегу. И вдруг произошло то, что на какой-то миг заставило её онеметь от страха.

Из воды стремительно вынырнула огромная зубастая голова, схватила гуся за шею и исчезла вместе с добычей в черной глубине. Раскрытая пасть очень походила на огромную голову гадюки. Поражённая увиденным, Ченка едва выдохнула побелевшими губами:

– Чабджар!..

Тонкая жилка в руке девушки натянулась, потянула её за собой в воду. Ченка упала, вспомнила, где она находится и что с ней происходит. Левой рукой ухватилась за корявый ствол талины. В правую ладонь врезалась тонкая жилка. Предупреждающее сознание подсказывало ей: «Отпусти!» Но она теперь уже не могла освободить повод. Как на распятии, из последних сил удерживала своё тело на суше. Мелькнула мысль об остром ноже, который лежал где-то за спиной, в потке. А тоненький поводок уже натянулся тетивой лука. Невидимое существо тянуло свою добычу в глубину озера.

И вдруг движение прекратилось. Жилка замерла струной. Может быть, тот, кто тянул гуся понял, что его что-то задерживает. Несколько секунд замешательства – жилка пошла влево, остановилась на отмели и, разрезая воду, потянулась назад. Всё это походило на рыбалку, когда человек тянет пойманную на крючке рыбу, а та, конечно же, не хочет покидать воду. Только вот вместо удочки была хрупкая, тоненькая ладошка, в которую впился и перехлестнулся прочный повод. А взамен крючка – впившаяся в шею гуся стрела.

Нить ослабла, опала по поверхности воды, отпустила руку девушки. Ченка поняла, что сейчас должно произойти. Заторопилась, быстро размотала с руки поводок, накинула его на ствол талины сметочным узелком. И вовремя. Жилка опять резко натянулась. От необъяснимой, невидимой силы вздрогнул, склонился к земле, затрещал ствол дерева. Натянутый тетивой повод коротко зазвенел, пискнул и тут же ослаб. По всей вероятности, где-то там в воде что-то оборвалось. Быстро перебирая руками, Ченка вытянула жилку из воды и похолодела: на её конце болтался короткий обломок стрелы. Она осторожно взяла его в руки. На нём ясно и четко виднелись следы зубов, что говорило о том, что стрела была не обломана, а перекушена.

Девушка посмотрела на безмолвное озеро в надежде увидеть того, кто это сделал, и пошатнулась назад. К берегу из чёрной глубины на отмель двигалась огромная неясная тень. На некотором расстоянии от берега она остановилась. Зеркальное стекло разбежалось кругами, и на поверхности показались широкий тёмно-зелёный лоб и жёлтые круглые глаза.

Ченка попятилась назад, споткнулась о кочку, упала на спину, но тут же присела и с ужасом посмотрела на неведомое чудовище. Она никогда не видела такого существа. Новые, непонятные формы животного, не походившего ни на кого из тех, кого она видела за свою короткую жизнь, парализовали мысли. Ей стало страшно.

В позапрошлом году летом она наткнулась на разъярённую медведицу с медвежатами. Амиканша подскочила к ней вплотную, остановилась в трёх шагах, встала на задние лапы. Рост превосходил Ченку в два раза. А что говорить об оскаленной морде, клыках и когтях? В детстве, во время листопада, во время гона девушку едва не растоптал сохатый. Только чудо помогло ей увернуться от его рогов.

Сейчас, в сравнении с медведицей и сохатым, явление было неповторимо ужасающим. Широкий голый лоб. Тёмно-зелёный цвет кожи. Тупая морда с оскалом прозрачных острых зубов. И, конечно же – глаза. Большие, размером с ладонь, жёлтые, круглые. Они смотрели Ченке прямо в лицо и, казалось, оценивали её как реальную добычу. Бездвижные зрачки вымеряли расстояние до жертвы. Ченке показалось, что вот-вот – и чудовище бросится на неё, а те пять метров, что их разделяли друг от друга, покроются одним прыжком и не спасут её от зубастой пасти. Она хотела бежать, но не могла. Гипнотическое воздействие жёлтых глаз сковало движения.

Но неведомое существо не собиралось нападать. Может быть, в этот раз. Уделив Ченке ещё несколько секунд внимания, оно так же медленно погрузилось в воду. Где-то далеко позади показался горб с плавником. Змеевидное тело изогнулось радугой, резко ударило большим хвостом и исчезло в черноте озера.

Несколько минут Ченка ещё сидела с открытым ртом. Затем, как будто очнувшись, вытерла с лица брызги, долетевшие до неё после удара животного, и осторожно встала на слабых ногах. Она всё ещё смотрела на воду… Но безмолвное стеклянное озеро спрятало свою тайну в себе, оставив на отмели оседающую муть да гусиный пух на воде.

Грязный ключ

Древняя эвенкийская пословица гласит: «Рыбе – вода, зверю – тайга, птице – небо, охотнику – дорога». Что может сравниться с новыми местами? Что влечёт путника, странника, кочевника к горизонту? Какие силы зовут в неведомые края? Чем измерить то чувство, которое волнует человеческую душу, призывает к познанию нового мира и ведёт в самые глухие дебри тайги на поиски приключений?

Кто знаком с подобным состоянием, никогда не забудет пьянящий воздух открытия, необъяснимое волнение запаха воли, томление души пережитого, нового, неизведанного. На свете много людей-романтиков, кто посвятил свою жизнь путешествиям. Благодаря им открыты новые моря, океаны, материки, земли, горы, озёра, реки. И почти всё это записано в анналах истории. Тот, кто сумел писать свой путь и привез доказательства своих открытий, считается первооткрывателем. Ему достаётся слава, почёт.

А кем тогда называть тех людей, кто уже жил с незапамятных времён в тех краях, куда пришёл так называемый «открыватель»? Как назвать тех, кто освоил земли, может быть, со времен динозавров и считаются аборигенами, коренными жителями? Нередко их называют дикарями, считают более низшими людьми по разуму. Наверное, потому, что они не умеют читать, писать, не знают правила этикета. Как же назвать этих дикарей, которые всегда, везде и во всем помогали первопроходцам, кормили, поили их, одевали и, не задумываясь о последствиях, показывали, водили за руку, как слепых щенков, в те места, которые «первые люди», позже приписали себе? У охотников есть хорошая пословица: «Тебя ещё не было нигде, а у меня уже висела фуражка на гвозде». Если вдуматься в её смысл, можно понять, кого по праву можно называть первым, а кого назвать навозной мухой, сидящей на хребте буйвола.

Хочешь увидеть тайгу – поднимись на гору. Так говорят не только эвенки. Так говорят мудрые люди. Загбой был мудрым и практичным, потому что всегда и во всем руководствовался советами предков и богатым опытом постоянной жизни в мире дикой природы. Для знакомства с новым землями он решил подняться на недалёкий, но уже белый от первого снега голец, который гордо возвышался в нескольких километрах от озера.

Раннее утро встретило охотника прохладой. В лицо потянул смелый, леденящий хиус. С гор потянуло увядающим летом, перестоявшей травой, мертвеющими листьями и обильным трепетом перегоревшей смолы созревших шишек кедра. Молча, не прощаясь с дочерью, он ловко вскочил на оленя, поправил тощую котомку, перекинул через спину ружьё, взял в руки повод и коротко скомандовал:

– Мод!

Послушный верховик заторопился в высокий кедрач. Где-то впереди мелькнули и исчезли собаки. Копируя береговую линию, Загбой проехал вдоль озера, переехал широкую, но неглубокую в это осеннее время года реку и углубился в займище. Темнохвойная тайга, в которой преимущественно, забивая ель и пихту, рос высокоствольный кедр, своими кронами заслоняла небо. В такой тайге и в ясную погоду днём серо и неуютно. А в ранний час перед рассветом сумеречно.

Несмотря на это, животный и пернатый мир уже бегал, прыгал, летал, порхал. Широкое займище свистело, трещало, трепетало, фыркало. Многочисленные представители фауны продолжали праздновать богатый, многодневный пир, посвящённый обильному урожаю кедрового ореха. Каждый спешил заготовить запас высококалорийной пищи впрок как можно больше, чтобы хватило на долгую, суровую зиму и даже весну не только себе, но и своим собратьям.

Рябые кедровки, оглашая тайгу громким треском, призывали к себе не только подруг, но и мохнатых грызунов. Едва Загбой появлялся в поле зрения бурундуков, как те спешили оповестить о нем своих соседей. А когда он скрывался за стволами деревьев, сзади тоже доносился посвист, но уже успокаивающий. Получалось, что о передвижении человека знали все звери. Это несколько смущало, так как эвенк привык слушать и видеть тайгу, а не представлять свою персону на всеобщее обозрение другим. Как можно увидеть оленя, сохатого или медведя, если они о тебе знают задолго до приближения? Впрочем, о более крупных представителях тайги он знал по многочисленным следам. Самый большой из них – след медведя. Он был повсюду: примятый мох, объеденные шишки и, конечно же, многочисленные красноватые кучи переработанной шелухи.

Даже с первого взгляда Загбой определил, что в этом займище сейчас живут и накапливают жир сразу несколько особей. Как и всегда бывает при достаточном обилии корма, они заключают между собой негласное перемирие, что позволяет им занимать территорию более плотно. И бывают случаи, когда два и даже три крупных зверя кормятся неподалёку друг от друга, в зоне слышимости. В другое же время года эти соседства нереальны, так как право на владение определённой территорией у медведей достаётся клыками и зубами, что порой нередко приводит к гибели одного из соперников.

Чирва и Илкун закрутились. Свежие запахи амикана всегда действовали на собак особо. Они понимали свою задачу: задержать, закрутить, облаять зверя, так как были охотниками, зверовыми эвенкийскими лайками и верными помощниками человека. И должны были понять, чего хочет Загбой. Если он останавливал оленя, поощрял их поведение, травил и тропил след вместе с ними, начинали охоту. А если же, наоборот, был равнодушным, собаки, чувствуя это, тоже бросали охоту и переключались на что-то другое.

Сегодня хозяин проехал мимо медвежьих следов. У Загбоя более важная цель: ознакомление с охотничьими угодьями. А медведи подождут. Ещё есть время. Пусть лохматый амикан нагуляет побольше жира, который будет нужен долгой холодной зимой.

И вот сейчас, когда вдруг Чирва наскочила на «парную мозоль», Загбой четко скомандовал:

– Ча!

Лайки поняли его команду как отказ от промысла, побежали дальше вперёд.

Большую часть промыслового зверя в кедровнике составляли белки. Их было много. Они встречались «в вид» через каждые пятьдесят-сто метров, по одной и несколько штук сразу. Испугавшись собак, пышнохвостки с недовольным цоканьем взлетали на нижние сучки деревьев и, нервно подрагивая хвостами, дразнили лаек. Они совершенно не боялись ни резкого, отрывистого лая, ни похрапывающего оленя с человеком на спине. Своим чутьем понимали, что в это время не представляют для охотника интереса, потому что летняя шубка не имеет никакой ценности. Об этом знал и Загбой. Казалось, что эвенк просто игнорирует будущую добычу своим вниманием. Он даже не останавливал оленя, проезжал мимо и резким окриком отгонял собак.

Душа охотника ликовала! Обилие пушного зверька радовало его взволнованное сердце. Предстоящий сезон охоты вселял радужные надежды. Белка – основной промысловый вид кочевников. Чем больше будет добыто шкурок, тем больше он возьмёт с покрутой продуктов у купцов. А это обещало сытое существование, и, улыбаясь, Загбой представлял, сколько он и дочь смогут добыть пышнохвосток в этих угодьях.

Но, как и подобает мудрому человеку, наряду с возможной удачей он, прежде всего, постарался предусмотреть и возможные неудачи, которые могут препятствовать продуктивной охоте. Высокоствольная, тёмнохвойная тайга – густой ельник, пихтач и кедрач – отличная защита для зверька. Белку, спрятавшуюся в кроне дерева, добыть непросто. На это уйдёт драгоценное время, силы, провиант. И неизвестно, сколько шкурок можно взять за день при таких обстоятельствах.

Загбой с грустью вспомнил северную тайгу, где преимущественно растёт лиственница. Сбрасывая с себя на зиму хвою, дерево становится голым. Сбить пышнохвостку с него не представляет труда. В урожайный год, при достаточном обилии грызуна, в листвяных угодьях охотник добывал до пятидесяти белок в день. А как он будет промышлять здесь? Возможно, стоит искать какие-то другие способы охоты или даже отказаться от собак. Но это дело будущего. Время ещё есть. Просто надо изучить эту тайгу и найти самое правильное решение. Главное – узнать, много ли в кедровниках соболя?

Сразу за займищем начинался пологий подъём на голец. Быстро изогнувшись, он превратился в отвесный взлобок, который исчезал где-то далеко вверху. Крутой угол создавал некоторые неудобства для передвижения оленю, и Загбой решил поискать более подходящее место для подъёма на хребет. Слева в глубине тайги виднелась глубокая разложина. Глухой шум ручья подсказывал о возможности более пологого передвижения, поэтому охотник повернул учага в объезд горы. Через некоторое расстояние ему повезло: параллельно бушующему ручью из займища в гору уходила большая, хорошо натоптанная тропа. Она тянулась в нужном направлении, и, довольный открытием, он направил оленя по ней.

Многочисленные, в том числе и свежие, следы копытных рассказали ему о богатстве этого края. Тропой пользовались сохатые, маралы, сокжои, косули, кабарга, медведь. Связующее звено долины и высокогорья было удобно во всех направлениях: кто-то спускался вниз на плантации кедрового ореха. А кто-то спасался в подголоцовой зоне от кровососущего гнуса и комаров. Звери просто передвигались из одного места в другое, потому что этого требовала сама жзнь, которая заключалась в постоянном движении.

В последнее время тропа была особенно востребована. Пора листопада – горячее время свадеб копытных животных. Повинуясь природному желанию, быки ищут коров, успокаивают кипящую кровь ради продолжения жизни. Это заставляет зверей активно передвигаться по тайге во всевозможных направлениях, и в этом им тоже помогает тропа.

Загбой оказался прав. Сегодня ночью или вчера вечером вверх на голец прошла семья маралов: четыре коровы и бык, подгоняющий завоёванных в бою самок впереди себя. Своеобразные гаремы из нескольких животных могут быть созданы только крупным, сильным и здоровым самцом, способным победить в схватке более слабых соперников. А то, что марал был таким, доказывали его крупные следы, накладывающиеся на более мелкие копыта маралух. Несмотря на крутой подъём, подгоняя самок, бык успевал копытить землю, бить рогами по стволам деревьев и в одном месте даже покрыл одну из своих «жён».

Всё это охотник «читал» мимоходом, как бы между делом, потому что этому способствовала природная смекалка. Вот уже целый час он идёт пешком и ведёт оленя в поводу. Крутые взлобки, увалы доставляли учагу определённые трудности. Загбой, жалея верховика, освободил его спину от своего веса.

Осторожно, внимательно и даже бережно он изучает каждый метр пути. По тому, как широко и щедро открывает и доверяет природа свои двери, Загбой понял, что в этих местах он найдёт себе сытое пристанище хотя бы до весны. Приятные думы, ожидание богатого промыслового сезона заполонили сознание охотника полностью. На какой-то миг погрузившись в свои мечты, он не заметил, как тропа резко перевалилась на плоскотину и растворилась в зоне альпийских лугов.

Маралье царство! Огромные подбелочные поляны, разделяющиеся невысокими кедровыми колками. Широкая, пологая граница между высокоствольной тайгой и каменистыми гольцами. Обилие питательных высокогорных трав, переплетения стлаников и рододендронов, мелкие ручьи и озёра с прозрачной, чистейшей водой. Вольный ветер. Высота, бесконечная, едва видимая граница горизонта. Ширь, простор, низкие, летящие над самой головой облака. Дурманящий воздух, радужные краски благоухающей осени, резкий контраст уходящего лета и подступающей зимы. Вот где расположилась вотчина свободолюбивого, вольного, быстроногого оленя.

Следы маральей семьи свернули влево, в шумный недалёкий ключ. Может быть, ревнивый бык, не желая дарить своих «жён» возможному сопернику, повёл их за недалёкий отрог, в ломняки, где в спокойной обстановке без посторонних глаз он подарит им любовные чары. Или он желает зачатия будущей жизни на вольных просторах? Пока что Загбою этого не понять. Да и зачем ему торопить след оленей? Его лабаз полон мяса двух сохатых, и ни к чему губить чью-то жизнь ради собственной забавы. Настоящий охотник должен добывать зверя только в случае необходимости. Так гласит закон тайги.

Загбой свернул направо, к небольшой скалистой гряде на краю крутой горы, которую он только что вывершил по тропе. Через двадцать минут он уже созерцал открывшиеся просторы острым взором поднебесного беркута. Наконец-то увидел долину с высоты птичьего полёта. Увидел и восхитился красоте дикого края, в котором ему предстояло прожить какое-то время.

Прямо под ним, далеко внизу лежало глубокое, бесконечно длинное, широкое ущелье, начинавшееся где-то далеко в гольцах на юго-востоке. Невидимый конец терялся в более низких горах на северо-западе. Двухкилометровая пойма, ограниченная остроконечными гольцами густо заросла зелёным ковром сибирского кедра. Кое-где в бархате естественного насаждения врезались более светлые тона лиственных деревьев: берёзы, тополя и осины. По всей длине долины блестела, извиваясь, неширокая, но быстрая река. Под ногами охотника, отражая в себе голубое небо, блестели спокойные глаза земли – три больших, продолговатых озера.

На первом из них, самом верхнем, рвался сизый дымок костра. Там было стойбище, на котором Ченка в эти минуты сшивала шкуры для чума. Охотник недолго задержал на нём свой взгляд, быстро запечатлел все изгибы, лиманы, расположение двух небольших островов и наиболее тёмные, самые глубокие места. Более всего его занимали два других озера, о существовании которых он не знал и видел впервые.

Они находились несколько ниже по течению, были связаны друг с другом рекой-протокой и разделялись короткими, стометровыми перешейками. Второе озеро было меньше первого в два раза – около пятисот метров – и имело форму дождевой капли. А вот третье заслуживало должного внимания и восхищения! Оно было огромным, может быть, около двух километров шириной и пяти или даже более длиной. Овальная форма как бы раздвигала берегами крутые гольцы, продолжала бесконечную долину бирюзовой гладью и оканчивалась едва видимой границей тайги у самого горизонта. Загбой искренне пожалел, что несколько дней назад караван вышел не на нижнее, а на верхнее озеро. Перенести чум недолго, и это успокаивало его. Возможно, Дмитрий уже знал о нем, потому что ушёл вниз по течению реки и должен был выйти на третье озеро через некоторое время после того, как покинул стойбище. Об этом он узнает позже, когда русский вернётся назад.

Налюбовавшись панорамой долины, Загбой посмотрел вокруг. Повсюду, куда бы он ни направил свой взор, были горы. Тупые и острые гольцы. Продолговатые, округлые белки. Низкие, поросшие чахлой тайгой горы и белые от первого снега вершины. Постепенно возвышаясь с запада, они нагромождались друг на друга, теснились, сталкивались и уже к востоку оканчивались сплошным хребтом с частыми пиками и отвесными скалами. Там властвовала зима. Белое покрывало полностью застелило мёртвые камни пуховой периной. И только лишь вековые ледники длинными языками врезались далеко вниз, в чёрную тайгу, где ещё теплилась жизнь пёстрой осени.

Загбой стоял на скалистом уступе долго. Тщательно старался запечатлеть незнакомые места, чтобы потом, во время своих будущих переходов, без труда ориентироваться в разреженных дебрях этого, без всякого сомнения, сурового края. Этой горной тайги, где, возможно, нет людей и дикое зверьё ведёт свой обычный образ жизни.

Но насчёт людей охотник ошибся. Оказалось места были обжиты. Об этом говорила изба, что стояла на другом конце верхнего озера, старые следы на берегу и (!) вон тот, далёкий дым, что клубился вверху по реке. Этот мутный, едва различимый на фоне тайги след от костра он заметил давно, сразу же, как только поднялся на скалистый отрог. Какое-то время думал, что это обрывки утреннего тумана. Временами он практически исчезал, но затем через какое-то время появлялся вновь. Теперь уже у него не оставалось никаких сомнений, что лёгкое голубое облачко – творение рук человека.

От озера, где сейчас находилась Ченка, до костра было не менее пяти километров. И горел он не на реке, что впадала в озеро, а на небольшом притоке, разрезающем глубоким логом большой, противоположный этой стороне голец. Кто развёл костёр в такое время, оставалось загадкой. Может быть, охотники, рыбаки или какая-то кочевая семья, странствующая по этим диким местам в поисках призрачного счастья. Загбой был очень рад этому костру, так как желал встречи с людьми. Всё лето, практически с самой весны, он ещё ни разу не видел никого, кроме Дмитрия и Ченки. Не потому что на пути каравана не встречались следы, выдававшие присутствие представителей высшего разума. Люди были. Тунгусы, русские. Охотник определял это по всевозможным следам жизнедеятельности. Но так получалось, что с настойчивого требования Дмитрия кочевник умело обходил стороной все поселения и стойбища, встречавшиеся на их дороге.

По прямой до костра было несколько километров. Чтобы добраться до него, можно было использовать два пути. Первый – тот, по которому он только что прошёл: вновь спуститься по тропе к озеру и только потом подняться вверх по реке. Второй – пройти по хребту и спуститься вниз в долину как раз напротив костра. Недолго поколебавшись, Загбой избрал последний вариант. За время и расстояние, что он ещё проведёт под белками, надеялся познакомиться с окружающей обстановкой ещё ближе. Таким образом, охотник убивал двух зайцев.

Где-то в стороне, в том направлении, куда он решил ехать, залаяли собаки. Загбой прислушался к голосу своих питомцев, удивленно вскинул брови. Чирва и Илкун призывали его к добыче, но к какой? По ровным, несколько озлобленным голосам не трудно было догадаться, что источником их внимания оказался соболь. Загбой резво вскочил на оленя и торопливо поехал на голос.

Аскыр сидел на невысоком, наполовину засохшем кедре на видном месте. Вальяжно развалившись в развилке когда-то сломанной макушки, он преспокойно смотрел на собак и всем своим видом показывал равнодушное отношение к происходящему. Увидев человека, он даже не пошевелился, оценил его презрительным взглядом, перевёл блестящие бусинки глаз на беснующихся собак и недовольно уркнул.

Загбой подъехал ближе, остановился рядом с кедром и с улыбкой стал разглядывать ценного зверька. До него было около десяти метров, так что рассмотреть его не составляло большого труда. Соболь оказался немолодым, матёрым котом. Округлая мордочка говорила о его упитанности. Цвета коры кедра шкурка лоснилась на солнце. А весь его довольный вид говорил о том, что с пищей у него проблем нет. По всей вероятности, аскыр был хозяином этой округи, потому что он частым взором сокола окидывал ближайшую местность. Такой взгляд мог быть только у настоящего хозяина охотничьего участка, ревностно охраняющего пределы территории от посягательств других особей этого вида. И то, что он не боялся собак, наталкивало на мысль, что соболь, возможно, впервые в своей жизни видит своих заклятых врагов.

Добыть аскыра сейчас, в эту минуту, не доставляло каких-то проблем. Стоило только вскинуть ружьё, прицелиться – и ореховый красавец мог быть первой добычей Загбоя в начинающемся сезоне. Но зачем? Пора листопада – не время охоты на аскыра. Его шкурка ещё не представляет никакой ценности. Мех низок и редок. И нет шелковистого пуха. Убить соболя сейчас – значит просто так, зря загубить жизнь зверька. Зелёную ягоду не клюет птица, не дошедшую пушнину не берёт купец. Так говорят эвенки. А они всегда правы. Нет, Загбой не станет добывать аскыра сейчас, он приедет сюда потом, когда ударят морозы. Когда полосатый хищник наденет свою зимнюю шубу.

Отозвав собак, Загбой поехал дальше по хребту. Торопливое передвижение верховика очень скоро приблизило его к тому мес ту, где один из многочисленных подгольцовых ручьёв с шумом падал вниз, в долину. Теперь дым от видимого костра находился как раз напротив крутого склона. Оставалось только спуститься к реке, перебраться на другой берег и проехать займищем около километра по притоку. Здесь же, на удачу Загбою, с гольца спускалась ещё одна зверинная тропа. Воспользовавшись ею, он направил оленя вниз и менее чем через час стоял на устье ручья, на котором находились люди. А в том, что это было действительно так, охотник уже не сомневался. Об этом ему подсказала всё та же тропа, петлявшая между стволами деревьев по берегу притока. И хотя она была набита копытами зверей, на ней чётко печатались следы кожаных бродней.

Через несколько метров внимательного наблюдения он уже знал, что люди – русские, трое, с ними одна собака, и ходили они здесь не позднее трёх ночей назад. Следы вели вверх по ручью, от озера, где было его стойбище. Это несколько удивило его, потому что три дня назад они уже обживали облюбованное место, охотились на сохатых, стреляли. Это точно, что выстрелы были слышны людьми. Почему же они ходили к озеру и обратно? Проверяли гостей? Но почему никто их них не вышел к ним, а пожелал остаться неузнанным?

Ещё больше Загбоя удивил ручей. Его вода была грязной и мутной, как в половодье. Но во время листопада никогда не бывает паводков. А дождь последний раз шёл не менее пяти ночей назад. Да и уровень воды в ручье был таким маленьким, что перейти его по камням пешком не составляло труда. Казалось, что кто-то специально бросает в воду грязь. Но кто, зачем и для чего? Вопросы остались без ответа. Желая как можно быстрее открыть тайну, Загбой погнал оленя вперёд, по тропе, куда уходили следы людей.

Ехать пришлось недолго. Через километр пахнуло дымом. Верховик нервно засопел носом. Чирва и Илкун остепенили свой бег, принюхиваясь, вздыбили загривки, пошли рядом. Где-то впереди предупреждающе залаяла собака. Тайга раздвинулась. Большая раскорчёванная поляна, как на ладони, открыла кочевнику следы пребывания людей: отвалы земли, глубокие ямы, кедровые колоды, разбросанные лопаты, заступы и деревянные чаши. Неподалёку в стороне, у края тёмного леса прилепилась большая приземистая изба. На ошкуренных елях взгромоздился высокий лабаз. Перед тесовыми сенями зимовья горел костёр. Горячие языки пламени лизали полукруглый казан. Булькающая вода распространяла аппетитный запах варёного мяса.

Навстречу собакам подбежал огромный рыжий кобель. Остановившись рядом, он трепетно обнюхал Чирву, оскалил клыки на Илкуна, гордо заходил вокруг и сделал необходимую отметку на ближайшей кочке. Мать и сын заискивающе замахали хвостами, присели, запрыгали зайцами. Подобное поведение гостей полностью определило уважение к кобелю и без каких-либо лишних трений подтвердило старшинство хозяина.

Но если знакомство между собаками произошло без каких-либо осложнений, то появление оленя с человеком на спине вызвало у рыжего кобеля совершенно противоположные чувства. Желая схватить верховика за ноги, разъярённый пёс с грозным лаем бросился к учагу. Он впервые в своей жизни видел одомашненного оленя, принял его за дикого сокжоя и желал выместить свой природный инстинкт на шкуре животного. Верховик Загбоя оказался не из робкого десятка. Он уже когда-то испытывал на себе укусы клыков и предусмотрительно выставил навстречу кобелю рога. Это заставило пса остепениться. Рыжий разумно отскочил в сторону, опасаясь возможного нападения, закружил вокруг. Своим грозным голосом он пытался призвать к себе в помощь своих новых друзей, но те даже не подумали поддержать его. Дальнейшее для кобеля было ново и непонятно. Он хватил запах животного. Дым, пот, одежда, ремни, повод – всё говорило о том, что это рогатое существо имеет большую склонность к другу человека, чем отношение к дикому зверю. Это заставило рыжего несколько остепенить свой пыл. Он отбежал к зимовью и уже оттуда, не подпуская никого к стоянке, угрожающе зарычал на пришельцев.

Но Загбой и не думал внедряться в уклад чужой жизни. Его больше удивило странное поведение бородатых людей, спрятавшихся от него с ружьями в кустах. Он видел их, когда подъезжал к поляне, чувствовал сейчас на себе грозные взгляды. И не мог понять, почему русские его боятся. Но больше всего его угнетало то, что именно в этот момент он находился под прицелом трёх ружей, смертоносными жерлами смотревших ему в лицо.

Не поддаваясь панике, Загбой спокойно слез с оленя, подошёл к пеньку, сел на него, вытащил кисет и стал набивать трубку. Рыжий, нервно наблюдая за поведением пришельца, присел неподалёку и, тяжело втягивая в себя чужие запахи, остепенил свой пыл.

Загбой подкурил, глубоко затянулся дымом. Не поворачивая головы, заговорил:

– Эко, хозяин! Отнако плохо гостей встречай. Пашто в человека ружьём целишь?

Какое-то время ответом ему была всё та же тишина. Но потом, как будто набравшись смелости от дружелюбного тона, из кустов медленно, с ружьём в руках вышел здоровенный бородатый мужик. Грозно сверкая глазами из-под густых бровей, он внимательно рассматривал новоявленного гостя. Не заметив враждебных намерений, бородач подошёл ближе, остановился в двух шагах и наконец-то глухо выдохнул:

– Ты кто таков будешь?

– Я-то? Закбой зовут, отнако, – спокойно ответил следопыт и оценивающие посмотрел русскому в глаза.

– А что ты тут делаешь?

– По тайге иту. Дым вител – ехал к вам. Хотел каварить, чай пить. А ты на меня ружьём целишь! Некарашо так, отнако. Лючи в тайге так не встречай.

Мужик отпустил ружьё, приставил его к стволу дерева, посмотрел на кусты, где сидели ещё двое, и продолжил:

– Ты один?

– Как «один»! Ты что, слепой? Сопаки со мной, олень. Там на озере Ченка в чуме. Тима на олене поехал на восток, лючи искать.

– Ах, так это вы на озере стоите?

– Так, отнако.

– А откуда вы взялись?

– Мы не взялись. Мы с севера шли. Аргишили. Тима просил на юг ехать, пуснину везти оленях. Толго, отнако, ехали. Торогу не знаю сапсем. Тропа плохая. Луна пять рас по небу хотила. Назат тамой не успею. Зима скоро. Зимовать, отнако, тут буду. На озере.

– Так ты кто, бурят, кыргыз или хакас?

– Какой кахас? Ты что, сапсем без глаз? Мой, венка, отнако.

– Какой венка?! Эвенк, что ли?!

– Во-во. Точно так. Венка мой зовут. Народ мой на Севере живи.

– Хо!!! Мужики! Выходи! – воодушевлённо развёл руками бородач. – Смотрите, кто к нам пожаловал – тунгус, собственной персоной!

– Во-во. Тунгуска мой. А не персона, – захлопал глазами Загбой.

Раздвинулись кусты, к ним подошли ещё двое таких же бородатых, здоровых мужика с ружьями. Удивившись неожиданному гостю, все трое заулыбались, закачали головами, захлопали в ладоши:

– Надо же! Во как бывает, живой тунгус к нам пожаловал! Да ещё и на олене!

– А мы про вас слышали, но видеть ни разу не приходилось. Говорят, что вы всю жизнь в седле, постоянно ездите по тайге. Где ночь застанет – там и дом! – уже вполне радушно проговорил тот, кто вышел из кустов первым.

По всей вероятности, он был старшим среди своих друзей, в приказном порядке скомандовал:

– А ну-ка, Гришка, давай чай ставь. Будем гостя потчевать.

Загбой несколько обиженно протянул:

– Эко, чай! Отин чай пить путешь, с оленя упатешь. Калава кружиться путет. Отнако, на костре сохатина парится. Тавай, мясо корми. А вотой брюхо не напьёшь.

– Воно как! – захохотали все трое. – Молодец, знаешь, что в тайге есть надо!

Пригласили Загбоя к костру, усадили на кедровую чурку, поставили перед ним казан с мясом, дали горсть сухарей, в берестяную кружку налили крепкого, настоявшегося чая. Подобным поведением бородачи расположили к себе следопыта. И он, почувствовав доброе отношение, охотно отвечал на вопросы, вытащил кисет с табаком и, смакуя разварившуюся сохатину, – как и следует поступать в подобных случаях – стал хвалить гостеприимных хозяев:

– Карашо, отнако, живёте. Мясо ширное, зверь кусный, витно топрые охотники. Эко! Какие сухари кусные! Лепёшки печёте? Молотцы, отнако!

Мужики, улыбаясь эвенку в свою очередь, пыхтели трубочками, крякали и блаженно вдыхали табак:

– Ох, и крепок зараза. Давненько мы такого не пробовали. Уж неделю как мох курим. Фильку в посёлок отправили, за продуктами. Так он, зараза, уже десять дней как по тайге шастает. Наверное, бражку пьёт. Или с девками хороводится. А про нас забыл, чёрт кудлатый.

– Эко! – удивился Загбой. – Филька чёрт! Кто такой? Пашто так толго по тайга ходи? Тарогу запыл? Как так, тарогу теряй? Сапсем без глаз.

Тот, кто был старшим, Егор, стал неторопливо разъяснять, что Филька, это не совсем чёрт, а брат. И вообще все они из одной семьи, четыре брата – Егор, Григорий, Иван и Филипп. Живут здесь с весны. А Фильку с двумя лошадями вот уже второй раз за лето отправляют за продуктами. Первый посёлок русских отсюда – четыре дневных перехода. Идти надо звериной тропой на северо-восток, через два хребта.

– Эко! – воскликнул Загбой. – А у меня Тима сопсем без каловы, не туда ходи. Вниз по реке ехал.

– Это не беда. Там тоже люди живут. Посёлки есть. Но ход намного хуже. Река зажата хребтами – щёки, пороги. Придётся перелазить через горы. Но если всё нормально будет, то в один конец семь дней пути, – объяснил Гришка. – Только вот торопиться надо ему. Скоро большие снега пойдут. Перевалы завалит – не пробьётся назад.

– На олене проедет, отнако. На коне – нет. У оленя копыто пальсой, по снегу карашо ходи. А конь – плохо. Конь, как сохатый, снег тони, – задумчиво проговорил эвенк, откусывая от грудинки разварившиеся хрящики.

– А кто же такой Тима, что ты о нём так беспокоишься? – поинтересовался Егор. – Что же это он, сам поехал, а вас здесь оставил?

– Тима купес. Пуснину торгуй. Сополь, белка, вытра, колонок, песец. Мно-о-о-ого пуснина. В потках, на лапазе лежи.

При этих словах братья переглянулись, в глазах сверкнули искорки живого интереса. По всей вероятности, подобная информация произвела на них сильное впечатление, потому что все вдруг заговорили разом, перебивая друг друга:

– Зачем же это вы так далеко везли пушнину? Почему Тима твой не продал её там, на севере?

– А почему с вами нет приказчиков?

– Это что получается, вы товар везли только втроём, без охраны?

– Засем охрана? Кто в тайге пуснину заберёт? – удивился Загбой. – В тайге чужое брать нелься! Плохо так, прать чужое. У нас никто не ворует.

– Э-э-э, брат… Это у вас не воруют. А у нас застрелят, камень на шею и в воду… – задумчиво проговорил Егор.

– Как так, стреляй? Разве можно лючи стреляй? – испуганно залопотал эвенк. – Лючи стреляй нельзя. Плохо так телать. Амака сертиться будет. Человеку мать жизнь таёт, а тобрые духи её перегут. Только Эскери может упить, Харги, Мусонин.

Усмехнулись братья, переглянулись, закачали лохматыми головами:

– Плохо ты, видно, людей знаешь. У нас в тайге много бродяг. Топором зарубят – и фамилию не спросят…

– Как так руби калаву? – вскочил охотник на ноги. – За что плохой люди на тругих сердись?

– За что? Повод найдётся всегда. Вон, я вижу у тебя ружьё хорошее, новое. Кто-то позарится, нож в спину, и поминай как звали, – добавил Григорий.

– Как так, рушьё? Это рушьё мой! Тима тарил! – в страхе зашептал Загбой. – Никому не дам.

– Да что ты, Загбой. Не бойся, мы же не собираемся его у тебя отбирать. Мы не разбойники, не бродяги, – успокаивающе заулыбался Иван. – Но предупреждаем, чтобы ты был осторожнее. Всяко бывает…

Загбой перекинул через спину свою двустволку, озираясь по сторонам, попятился к оленю.

– Эх, напугали мужика до смерти, – захохотал Егор. – Да садись ты на место! Ешь мясо. Здесь нет вокруг никого на двести верст! Это там, на большаке, чураться надо. А тут тебя никто не тронет. Если что, так заступимся. Когда нас много – нам сам черт не страшен! Мы и сами кому надо отпор дадим. Видишь, какие кулаки? А если надо – так из ружей пальнём.

Загбой покорно присел на место, но мясо уже есть не стал, а осторожно, озираясь по кустам, как будто на него смотрели сотни злых глаз, взял кружку с чаем.

Некоторое время молчали. Эвенк угрюмо, с шумом хлебал горячий напиток. Мужики пыхтели трубочками.

Чтобы успокоить гостя, Иван всплеснул руками, вскочил на ноги и исчез в избе. Через минуту он уже стоял рядом и щедро протягивал мозолистыми ручищами грязный, завалявшийся где-то в мешке леденец:

– На вот, с весны храню. Для лучших гостей!

Загбой недоверчиво посмотрел на парня, но лакомство взял, покрутил в руках, плюнул на ладонь, стер грязь, затолкал леденец в рот. Через мгновение его почерневшее лицо расплылось в блаженной улыбке, на губах заблестела сладкая слюна:

– Эко диво! На зубах хрустит, как камень, а языку приятно! Как сахар, но, отнако, исё луцсе…

Мужики захохотали. Напряжённая обстановка была снята. Казалось, что теперь братья знали о Загбое всё. Наступил его черед расспрашивать мужиков. И так как он был любознательный от природы, то, конечно же, начал разговор с главного:

– Пашто землю капай? Зачем зря работай? Нато тайга ходи, ловушка руби, сополя добывай, пелка бей. Купец много товара таст, карашо! Крупу, соль, сахар, чай. Отежду разную. Спирт. Бутешь карошо промышляй, бутешь карашо кушай. А зачем камни кидай? Толку зря. Зря рапотай – голотный путешь.

Мужики переглянулись, засмеялись.

– А мы и так работаем. Только… по-своему, – хитро подмигнул Егор. – Зачем нам соболь? Зачем белка? По тайге рыскать, ноги ломать. Мы себе на жизнь руками зарабатываем.

– Эко! Как так руками? Рыпу лови? – удивился Загбой.

– Да нет, друг, не рыбу. Камешки собираем…

– Зачем камешки?! Разве купец камни купит?!

– Купит… Ещё как купит!

С этими словами бородач потянулся рукой в карман и, желая заинтриговать охотника, вытащил плоский, продолговатый камень размером в половину ладони. Загбой осторожно взял его пальцами и стал равнодушно крутить в руках. Камень как камень. Желтый, тяжёлый, шероховатый. Что в нем такого?

– Эко! Такой тайга много лежи. Опманываешь меня, отнако, – обиженно сказал Загбой и бросил пластинку в сторону.

Егор тут же подобрал его, значимо покачал на огромной ладони и серьёзно подтвердил:

– Да нет, друг, не обманываю. В тайге много таких – да не такие. А эти – и крупы, и сахар, и одежда, и чай, и спирт. Для кого-то это и деньги, и слава, и власть.

Эвенк оторопело смотрел на русского. Во-первых, он не знал, что значат три последних слова. А во-вторых, не мог понять, почему этот камень может так дорого стоить. Он ещё раз взял в руки камень, покрутил пальцами, понюхал, попробовал на зуб, лизнул языком и, так ничего и не поняв, вернул обратно. Какое-то время смотрел то на Гришку, то на Егора с Иваном и, разглядев в их глазах хитрую искру, покачал головой и с улыбкой протянул:

– Отнако карашо врёшь, труг Егор. Загбоя не опманешь. Загбой сам любит шути…

Филькина грамота

Последние сто метров подъёма дались тяжело. Взмыленные лошади, напрягая последние силы, с резким храпом били подковами землю, выбивали из-под себя комья грязи, мелкие камни и хрупкие льдинки утреннего заморозка. Большие баулы с продуктами гнули спины, сдавливали подтянувшиеся бока, мешали дышать, тянули запарившихся животных назад. Сыромятная уздечка, связывавшая коней, вытягивала шею ведомой Ласточке. Более слабая кобыла нервно перебирала дрожащими ногами, торопилась за передовым Разбегом, но, не попадая в такт равномерным рывкам, теряла равновесие, спотыкалась и едва не падала в канаву зверинной тропы. Чувствуя слабость подруги, мерин приостанавливал движение, давал ей выправиться и только тогда повиновался поводу своего хозяина.

Филька торопился. До озера всего несколько километров, а времени оставалось мало. Вечернее солнце малиновым соком залило вершину гольца. Через два часа наступит быстрая осенняя ночь. На угрюмую тайгу упадёт непроглядная тьма, тропа сольётся с землей, потеряется между стволов деревьев. При таких обстоятельствах выколоть глаз сучком себе или лошади – одно мгновенье. А если учесть то, что с перевала предстоит крутой спуск, то шансы на благополучное окончание долгого перехода заметно сокращаются.

Но вот и перевал. Он появился, как всегда неожиданно, с робким просветом в стволах пихтача. Разбитая тропа изогнулась коромыслом, резко выпрямилась и вывела на продолговатую мочажину с небольшим озерком – лужей в середине. Тайга расступилась, уступив место болотистым кочкам с редкими, чахлыми берёзками. Два невысоких, острых гольца, как неизменные часовые вечности, сковали двухсотметровую площадку с обеих сторон. Чёрные курумы остановились у подножия, утонули в моховом зыбуне.

Задержавшись на мгновение, Филька посмотрел закреплённый груз, подтянул на Ласточке ослабшую подпругу, ласково потрепал Разбега по шее:

– Устали, милые. Но ничего, потерпите немного. Недалеко осталось. Под гору спустимся, а там отдыхать будете. На озере осока сочная, сладкая. Корма много! Опять неделю вас никто нагружать не будет, будет вам раздолье.

Как будто понимая речь хозяина, мерин довольно всхрапнул, закусил удила. Уставшая Ласточка потянулась к земле за травой, но парень не дал ей насытиться лакомством:

– Нет, здесь стоять не будем. Видите, какой промозглый хиус от белков тянет? Вы сейчас горячие, враз продует. Надо идти дальше. Уж как-нибудь… Сейчас тропа под гору пойдёт… Как бы только ноги не переломать.

С этими словами Филя подкинул на плече ружьё, потянул за повод вперёд. Понурые лошади медленно побрели за хозяином.

Перед спуском он ещё раз остановился, посмотрел вниз, на знакомые места. В глубоком логу уже растеклась синяя дымка наступающего вечера. В бездвижном зеркале озёр отражалось матовое небо. Притихшая тайга раскинулась необозримым тёмно-зелёным платком. Где-то вдалеке едва слышно шумела река. На уровне глаз, с противоположной стороны лога от горизонта до горизонта простирались неровные, как зубья тупой пилы, пики гольцов. На некоторых из них уже лежал снег. Который раз, залюбовавшись открывшейся панорамой, парень восхищённо выдохнул:

– Эх, красота-то какая! Не то что в посёлке – холмы да луга. Простора нет. А здесь… Всю жизнь бы жил!

Где-то на окраине верхнего озера едва теплился дымок костра. «Ждут братья-то… торопиться надо, засветло успеть бы», – уже про себя подумал Филя и шагнул вниз.

С воспоминанием о братьях, с радостью от предстоящей встречи в голове парня вновь всплыли недобрые события, произошедшее с ним дома в посёлке.

Как воспримут дурные вести Егор, Гришка и Иван? Что скажут? Как поступят по отношению к нему, томил себя Филька. А сам всё уносился туда, назад, за сотни километров, где осталась голубоглазая, круглолицая девушка с простым, но чудесным именем Лиза.

В свои восемнадцати лет Филька выглядел намного старше: высок ростом, широк в плечах, крепок в руках. Да и лицом больше походил на зрелого мужика, чем на хлипкого юнца. Может быть, потому, что в своей жизни уже всякого видел: работы непочатый край, матушку-тайгу поломал, да и горя уже кое-какого хапнул. Однако правильные черты загрубевшего лица нравились многим девчонкам. Да только ему не все были милы…

Первый раз Филька увидел Лизу в прошлом году, осенью, когда вышел из тайги. До этого была она невзрачная: сухая, как доска, да на голове две метёлки-косички. А тут на тебе! За пять месяцев расцвела пушистой вербой, налилась берёзовым соком, округлилась, набухла ягодкой-малинкой! Чистые, ясные глаза – как промоины зимней реки. Тонкие брови – крылья ястреба. Длинные реснички – ость хвоста белки. Алые щеки – цвет бровей глухаря. Припухлые губки – лепестки таёжных жарков. Мягкие руки – гибкая талина. Русая коса – змейка, пригревшаяся на спине. Гибкая талия – как шея у маралухи. Чуть ниже плеч тонкое платьице рвется-лопается от сбитых девичьих прелестей. Походка быстрая. Движения точны и проворны, как у проказницы росомахи.

Взглянула на Фильку – вцепилась в сердце острыми когтями рыси, не отпускает, готова порвать на мелкие кусочки. Заныла душа парня стоном старого, дуплистого кедра на холодном ветру. Высохло ясное сознание, как лужа в жаркую погоду. Присох парень к Лизе, как живица к шерсти зверя. Ни дня ни ночи покоя нет, все думы только о ней. Стал оказывать настойчивое внимание. А Лиза в ответ лукаво улыбается, посмеивается. Как в детстве щебечет: «Филька-зверь», да и только. К себе не подпускает, на расстоянии держит, умело вовремя осаживает, как ретивого мерина. Но и не отвергает. Тихими вечерами под окнами его дома с подружками прохаживается и нарочито громко ему, Фильке, косточки моет. Значит, думает.

Сколько раз Филя пытался хоть на какое-то время уединиться, просто поговорить с девушкой, за руку подержать. Но нет! Недотрога знает чур, вовремя убегает к крыльцу своего дома, исчезает за дверью и потом долго наблюдает за ним из-за шторки в окне. Чувствует, внимательно так смотрит, как будто что-то сказать хочет, но не осмеливается.

Вполне понятно, почему Филька из тайги за продуктами ходить сам напрашивается. Хочется хоть раз увидеть одним глазом свою любовь, а потом – трава не расти. Братья понимают его состояние, шутливо посмеиваются, но всегда идут навстречу, так как искренне желают счастья.

А в этот раз как будто огнём обожгло, молнией ударило. Пришёл Филька домой уже ночью, как это всегда полагается у старателей-золотарей. А сестра младшая, Катя, как из ружья в лицо выстрелила. Весь посёлок приисковый говорит, что к Лизе Антон «на лыжах подъезжает».

Вспыхнул парень сухим поленом. Стоит, как будто шатун голову оторвал. Горе залило душу дёгтем. Беда расплавленным свинцом заполонила сердце. Антон – сын золотоскупщика, лавочника Потехина. Красив, высок, черняв, за словом в карман не полезет. Избалован вниманием слабого пола. Не одну девку испортил в посёлке, а теперь, вот видишь, до Лизы добирается. А кто Филя против него? Простой парень, из многодетной старательской семьи. Беден, как все. Да и грамоту плохо разумеет. Нет у него никаких шансов на ответную любовь. Всё равно Антон добьётся девичьего тела. Хотя, может быть, у него и более серьёзные намерения. Ведь Лиза – дочь приискового пристава Берестова. А он будет не против породниться с Потехиным.

Ночь Филька не спал, думу думал. Кончилась его любовь, не начинаясь. Что делать? Как быть? А никак. Теперь уже ничего не исправишь. Ведь Лиза ему никто. Он даже не разговаривал с ней, и ничего она ему не обещала. А то, что глаза блестят ответно, так это не в счёт. Глаза у всех девчонок блестят. Но по-разному… Одно спасение парню – уйти в тайгу, забыться, не видеть лукавой девчонки, стереть из памяти свои чувства. Но разве можно забыть ту, о ком думаешь постоянно? Чьи глаза снятся по ночам?

Решил больше не встречаться с Лизой. Не травить душу и сердце печалью. Может, будет лучше. Днём пошёл в лавку к Потехину, сдавать золото. Пошёл огородами, закоулками, далеко от дома Берестовых. Смотрел в масляные, заискивающие глаза лавочника. А сам видел в них глаза Лизы. Вдруг сзади хлопнула дверь. Вошла она. Может, случайно свела судьба, а может, и нет. Но если нет, откуда узнала, что Филя здесь?

Сдаёт парень песок и не видит, как проворный Лазарь его обсчитывает. Чувствует её дыхание за спиной, аромат свежести иван-чая, томной мяты, вкус берёзового сока. Но не смотрит, боится встретиться взглядами. Получил расчёт, стал брать продукты, товар. В мешки складывает, а у самого руки дрожат. Эх, быстрее бы из посёлка уйти!

А она делает вид, что товар по прилавкам разглядывает. Но вот, купила. Булавку! На кой чёрт ей булавка? Выскочила вперёд него на улицу. Он взвалил мешки на плечи, вышел на крыльцо. А перед ним Лиза стоит, на него смотрит. Прямо в глаза. Не так, как всегда, со смехом, а строго, серьёзно, как будто хочет просверлить его насквозь. Филя едва мешки держит. Руки-ноги трясутся, как после зимнего купания, хотя на улице тепло. Рот мхом забит, ничего сказать не может.

Она наконец-то прошептала какие-то слова. Хотела ещё что-то добавить, но старая карга Засошиха из-за угла вывалилась, заскрипела несмазанной телегой. Лиза убежала. Филя домой пошёл, и только через некоторое время до него дошло, что она ему сказала: «Приходи к реке…»

Побежал, как сохатый. Бросил мешки, быстрее в конюшню. Вскочил на Разбега, поехал на речку, якобы мерина поить. Выскочил за огороды, загнал коня в воду, а сам по сторонам смотрит. Долго ждал, подумал, что обманула девчонка, посмеялась. Хотел домой ехать. Вдруг видит – тальники трясутся. Присмотрелся: Лиза! Стоит, в кустах, на него смотрит. Заволновался, едва с коня не упал. Соскочил на землю, забыл про Разбега и, как пчела на яркий цветок, поспешил к ней.

Подошёл, остановился в двух шагах напротив, смотрит на неё и слова сказать не может. Оробел, как перед вздыбившимся медведем. Руки лихорадит, зубы постукивают мелкую чечётку, чувствует, как уши лопаются от прилива крови. А Лиза и сама не может справиться с волнением. Стоит перед ним маленькая, сжавшаяся в комочек. Голова на уровне подбородка. Смотрит на Филю снизу, как на зародившийся месяц. В глазах глубина июньского неба. Брови вскинуты. Реснички подрагивают. Глаза в глаза. Дыхание затаила в ожидании неизвестного.

– Это правда? – наконец-то проговорил он.

Она как будто ожидала этого вопроса, вздрогнула, вспыхнула фитилем, заговорила быстро-быстро:

– Нет! Это не так! Может быть, Антон что-то и думает, но я не хочу с ним. Не будет этого! Пусть говорят разное что хотят, не люблю я его! Всё напрасно, не такая я. Всё его внимание ко мне бесполезно. Не дождётся. И ты знаешь, почему… Мы оба знаем. Просто никогда об этом не говорили… Боялась я тебя. А вот теперь не боюсь! Потому что…

Замолчала Лиза, опомнилась. Вспомнила, что девушке такие слова первой говорить нельзя. Неприлично, некрасиво. Подумает Филя, что она ему сама навязывается. Будет относиться к ней с некоторым пренебрежением, возгордится, что сама пришла к нему и первая открыла свои чувства.

Он понял её, вздохнул облегчённо. Сердце забилось в груди камнепадом. Шагнул навстречу, схватил грубыми руками её мягкие ладошки, притянул к губам:

– Не надо. Не говори. Я и так все понимаю… Люблю я тебя, Лиза! Очень люблю!!! Больше всего на свете! Все глаза ты мне проела, мысли только о тебе! И нет мне покоя ни днем, ни ночью. Где бы ни был, куда бы ни шёл – всегда, постоянно со мной…

Он не договорил, схватил ладонями её голову, притянул к губам, утопил девичье лицо поцелуями. Она не отстранилась. Стала покорной, податливой. Прикоснулась руками к его плечам, вцепилась пальчиками в рубаху, утонула в чувственных ласках.

А Филя уже не владеет собой. Крепкие руки сжимают трепещущее тело девушки. Грузно наваливается на податливую фигурку. Вздрогнула Лиза, поняла, что сейчас произойдёт. Вывернулась, освободилась, отскочила и, задыхаясь от рвущегося дыхания, испуганно заговорила:

– Э-э-э, нет! Остынь. Нельзя этого… Не надо. Не время. Что же это ты, опозорить хочешь?

– Да что ты, Лизонька! Я же люблю тебя! Твой я, навсегда…

Потянулся вслед за ней, хотел поймать, прижать к себе своё счастье. Но девушка отбежала ещё дальше, заметалась по кустам игривой белкой, громко заговорила:

– Не подходи близко, кричать буду!

Замер Филя, обречённо остановился, опустил руки. А она, поправляя косу, продолжила:

– Всё… Пошла я…

– Лиза, увидимся вечером? – с надеждой спросил он. – Здесь же, на закате?

Девушка кокетливо передёрнула плечами, выстрелила глазами в его сторону, тихо ответила:

– Не знаю, может быть. До вечера дожить надо…

Убежала. Оставила парня наедине с собой, как будто ничего и не было. Не верится Филе, то ли была она, то ли нет? Может, приснилось?.. Но нет, не приснилось! Всё ещё звучат в его ушах её слова. Руки помнят трепет хрупкого тела, губы горят страстным поветрием нежных поцелуев!..

Но не пришла Лиза вечером в условленное место. Напрасны были его ожидания, мучения. Сестричка Катя принесла весточку от нее, небольшой измятый листочек, на котором быстрым, броским почерком было торопливо написано:

Филя! Прийти не могу. Кто-то видел сегодня, как мы с тобой встречались на берегу. Матушка запретила мне выходить из дома. И ещё. Под вечер к нам приходил Лазарь Потехин. Случайно подслушала его разговор с отцом. Они собираются отправить Кузю Солохина тропить твой след. Желают знать, где вы с братьями моете золото, чтобы потом застолбить участок. Будь осторожен! Твоя Лиза.

Филю как будто в костёр бросили:

«Эх, сволочи! Вот оно что, не зря Лазарь мне так улыбается, хочет на хребте прокатиться! Участок застолбить… Ну и гады! Значит, Солоха пасти будет… Ладно, посмотрим, кто кого будет скрадывать. Но Лиза! Ах, Лиза, милый мой человечек, спасибо тебе, никогда не забуду твоё предупреждение. Но кто мог видеть нас сегодня на берегу? Кто мог рассказать Берестову о встрече?»

И тут же вспомнил, когда шёл от Лазаря, заметил Кузю Солохина, как тот сидел на лавке у своего дома. Он, конечно же, наблюдал, как они с Лизой стояли на крыльце золотоскупки. И проследил за ним.

«Вот оно что! Значит, за мной поставлены глаза. Так-так. Что же теперь делать? Мне же сегодня надо в тайгу идти, братья ждут. Как уйти из посёлка незамеченным?» – лихорадочно соображал парень.

Записка Лизы имела для Фили огромное значение. Она доказывала, что девушка действительно его любит. Он был готов вскочить на коня и гнать во весь опор куда-нибудь очень далеко, чтобы буйный ветер выдул из его головы все прошлые сомнения и терзания. Впрочем, этого и так не надо было делать. За день в его жизни произошли значительные события. Встреча. Разговор. Ответные чувства. Всё было, как в сказке. Но было! И есть! И у Фили своя огромная – соизмеримая с миром тайги – любовь. Он окрылён надеждой будущей встречи. Теперь в его жизни три пристанища: отчий дом, мир природы и Лиза.

Вторая новость была более чем удручающей. За ним следят. С его помощью хотят найти золотую россыпь, прогнать его и братьев с обжитого места, отобрать средства к существованию и, возможно, даже заставить работать «на дядю».

Захват старательских участков хитростью распространён. Увидит купец у старателя хорошее золото, напоит спиртом и у пьяного узнает, где находится прииск. Или тайно выследит, где он моет благородный металл. Дальше – проще. Подаёт заявку в контору на присвоение участка, платит налог, получает купчую и прогоняет с обжитого места мужика. Затем набирает на работы сезонных старателей, даже того, кто показал золотую россыпь, и набивает себе карманы. Год, два – и вот уже, глядишь, это не какой-то купчишка-замухрышка, а знаменитый Иван Иваныч Иванов, золотопромышленник! Не просто так, а с большой буквы, в картузе, в модном пиджаке, яловых сапогах! К нему уже так не подойти, строго смотрит, свысока. Может и в морду дать запросто, и ничего ему не будет, так как за ним власть, которую он кормит.

Лазарь Потехин один из таких купцов. У него уже есть два участка по Дурной речке. Но прииски заметно истощились. А где найти новые – не знает. Вот и мечется, как хариус на икромёте. Самому идти в тайгу – страшно, не приспособлен он к путешествиям по горному краю. Да и грехи не пускают: прииски захвачены обманным путём. Вот и ищет какого-нибудь дурака, кто ему в тайге золотую россыпь покажет. Да только мало сейчас дураков-то. Люди умнее стали.

Видит Лазарь, как братья Вороховы золото на скупку несут. Много золота, песок и самородки, да какие! С куриное яйцо! А узнать про прииск не может. Хитры братья, как лисы. Спирт не пьют в кабаке. А в тайгу ходят из посёлка – как будто ветром уносит. Ночь для них – мать родная. Как проследить, где Вороховы золото моют? И наконец-то придумал. Решил Кузю Солоху нанять. Первым делом подвёл его под кабалу, сделал так, что тот в лавке задолжал ему большую сумму. Пообещал долг списать, да ещё вдобавок ссуду дал. Кузя согласился, но тайно, не дай бог, братья узнают! Потом в тайге поймают, на муравейник голой задницей посадят, такие уж у старателей законы… На том и порешили.

Конечно же, о многом Филя знал. И о том, как старательские прииски в руки купцов переходят. И о том, что у Лазаря слюна бежит. Но вот что он Солоху в следопыты нанял – впервые. Здесь придётся призадуматься, так как Кузя едва ли не лучший охотник во всем посёлке. Всю жизнь в тайге, много зверя выследил и добыл. Запутать свой след будет очень сложно, так как Солоха дотошный, настойчивый, да к тому же прекрасно знает все старательские уловки и хитрости.

«Эх, Кузя. Пуля по тебе плачет. Продался Лазарю. Не простят тебе этого старатели… – с сожалением думал Филя, прочитав записку Лизы. – А ведь таким хорошим мужиком был! Своим…»

Однако слезами горю не поможешь. Думать надо, как в тайгу идти. Сегодня ночью срок назначен. Вот-вот – и на перевалах снег ляжет.

Крепко закручинился Филя. Уселся на лавку, в одну точку уставился, ничего не видит. Катя его за рукав теребит, записку просит прочитать, хотя сама её уже изучила, когда от Лизы шла. Что поделать – девичий характер прелюбопытен. И хотя в свои шестнадцать лет её сердце ещё никому не принадлежит, но о любви она, конечно, знает все и лучше всех. Кате очень хочется, чтобы брат поделился с ней своими чувствами. Но Филя угрюм, как осенняя вода. Однако и девушка настойчива. Она хитрит и, стараясь разговорить его, начинает издалека:

– А я знаю, кто вас с Лизой выдал.

От подобной осведомлённости у Фили отвисла челюсть. Выкатив глаза, он смотрит на сестру и едва слышно шепчет:

– Кто?!!!

– Кузя Солоха. Он за тобой с сеновала бабки Засошихи наблюдал. Он и сейчас там сидит, смотрит. Притих, как бурундук.

– Так что же ты молчишь-то! – вскочил парень. – Ну ты и дурёха. Тут дело такое, а ты…

– А я что! Я ничего, я и говорю, – обиженно захлопала Катя ресницами.

Заметался Филя по избе, подбежал к окну. Эх ты, чёрт! И как сам раньше не додумался? Ну, конечно же, вон он, сеновал бабки Засошихи, в ста метрах от дома. Всё видно, как на ладони. И изба, и ограда, и конюшня, и выход за огород. Представил себе, как Солоха за ним наблюдает. Прекрасно видел, как он в тайгу собирался, и как коней ковал, и как на реку к Лизе бегал. Надо же такому случиться. А то, как он сегодня ночью в тайгу пойдёт, заметить не проблема. Эх, Кузя, ну гад! За ним пойдёт, как росомаха по следу. И, конечно же, выследит. Ему только узнать направление, а там дело опыта. Присел на лавку. Что делать? Как след запутать? Как уйти незамеченным?

Катя рядом стоит, молчит, не знает, как брату помочь. А потом вдруг встрепенулась, хитро улыбнулась, что-то тихо зашептала Филе на ухо. Приподнялся парень, приободрился. В глазах сверкнула лукавая искра:

– Что же, давай попробуем.

Засуетились вместе. Катя по комнате бегает, одежду ищет. Филя запрыгнул на печку, достал неполную четверть с брагой, вылил в нее полбутылки спирта, что-то прикинул, посмотрел и, усмехнувшись, добавил остатки. А сестра уже принарядилась, две подушки привязала – одну на задницу, вторую к животу, поверх платье накинула, платком подвязалась, в руку палку, согнулась, закряхтела, шатаясь, прошлась по избе. Филя захохотал: копия бабка Засошиха!

Крадучись от сеновала перешли между домами, пролезли в дыру в заборе, осмотрелись. Соседки дома нет, где-то на завалинке со старухами вечеряет. Хорошо, что у бабки собаки нет, можно беспрепятственно по ограде ходить.

Настроилась Катя, бутыль под мышку, палку в руки и пошла, переваливаясь из стороны в сторону от дома в огород. Оглядывается по сторонам, делает вид, что таится от чужих глаз. Прошла бурьяном к картошке и как раз напротив сеновала бутыль в ботву спрятала. Филя со стороны смотрит, едва смех сдерживает: ну чисто Засошиха от своего деда брагу прячет! Вернулась Катя. Так же незаметно в заборе пролезли назад, вернулись домой и быстро к окну припали: что будет? Сработает их план или нет?

Ждать пришлось недолго. Смотрят, Солоха с сеновала соскользнул, запрыгал зайцем по бурьяну, схватил бутыль в руки и назад. Теперь – дело времени.

Глубокой ночью Филя подкрался к сеновалу, убедился, что с Кузей полный порядок. Отпал Солоха на спину, раскинул руки, как битый глухарь, храпит так, что стропила звенят. А рядом половина бутыли стоит. Видно, не хватило духу остатки допить, да и силы не рассчитал.

Уже потом, позже, когда все вышли из тайги, Филя узнал, что Засошиха попа на дом приводила, сеновал освящать от чертей, а то бесятся ночами, дурят, играются и спать не дают. А по посёлку молва потекла, что в одну их тёмных осенних ночей у Засошихи бесы песни пели и гопака отплясывали. Дед Митрий на все эти россказни только смеялся, говорил, что все бабки с ума посходили: какие могут быть на сеновале черти? Там даже и сена-то нет, потому что он корову пять лет назад заколол. Однако через неделю сеновал разобрал на дрова. Сказал, что старый был, гнилой.

В эту ночь Филя ушёл в тайгу незамеченным. Тайно, задолго до рассвета. На ноги лошадям одел суконные «валенки», чтобы копыта не печатались на дороге. За огородами вышел на речку и руслом, по мелководью, ехал около двух часов. А в хребет вылез по переходной тропе, где звери ходят часто. Ну а на хребте – топкая мочажина. Мох – как подушка. Пройдёт конь, а он через час в исходное положение поднимается. И непонятно никому, то ли зверь прошёл, а то ли так просто, леший плясал.

К озеру Филя подходил затемно. Вышел из тайги на частину, встал пнём. Дух захватило, сокжои пасутся на лугах, полтора десятка! Эх ты, хороша добыча, да рядом с домом! Завалить одного, мяса надолго хватит! Сжался кочкой, ружьё со спины сорвал, приложил к плечу, прикинул: не достанет пуля, далеко. Решил скрадывать. Но как? Место чистое, ровное, ни кустика, ни деревца. Трава дурнина высохла, полегла, шуршит, как берёзовая кора. Сделал три шага, олени разом головы подняли, увидели. Что делать? Расстояние двести шагов. В лучшем случае от пули синяк останется. Решил отпустить зверей. Всё одно толку никакого, убегут, да и ночь вот-вот опутает землю. Успеть бы до зимовья на озере дойти.

Вернулся, взял в руки повод, повёл за собой коней. Идёт краем поляны, напрямую, к избе. Стоят олени, смотрят в его сторону. Удивился Филя: во какие непуганые! Может, так и удастся на выстрел подойти? Пошёл тише, вырезает угол, а сам все ближе подходит, но на зверей не смотрит. Идёт так, как будто мимо. Может, выждут сокжои, подпустят хоть ещё немного?

Дымом напахнуло… Где-то костёр горит. Вспомнил парень, что с перевала видел стоянку. Ещё больше удивился: как так звери стоят рядом с человеком и не боятся его? До озера триста метров, не больше. Но это ещё лучше, мясо таскать далеко не надо. Присмотрелся – расстояние всё меньше. Ещё немного – и можно стрелять. Наконец-то тронулись рогачи. Медленно пошли к озеру. Вдруг, о диво! Колокольчики зазвенели. Легкий перезвон, как будто лошади в ночном пасутся. Присмотрелся Филя повнимательней, а на одном из них, самом крупном рогаче, лента малиновая на шее повязана. На́ тебе! Олени-то домашние!

Насторожился Филя, призадумался. Раз верховики чужие, значит, и люди новые. Но кто? Сколько здесь был, ни разу не видел посторонних. Приходили местные охотники, буряты, кыргызы, хакасы. Но те все ходят с лошадьми. А тут – олени!

Привязал коней к дереву, пошёл осторожно к озеру. Подкрался из-за бугра, ещё больше удивился. Неподалёку от озера чум стоит огромный. Возле него люди толкутся. Присмотрелся – успокоился. Около костра братья и ещё двое незнакомых сидят. Вот и хорошо. Раз свои здесь, значит, всё в порядке. Вернулся за лошадьми и, теперь уже не скрываясь, пошёл прямо на стан.

Его появление было встречено по-разному. Братья молча, сдержанно ожидали сидя у костра. Загбой и Ченка вскочили на ноги, стали присматриваться к идущему. Но самыми непредсказуемыми оказались собаки. Чирва и Илкун ещё никогда не видели лошадей и приняли их за каких-то новых, неведомых зверей, возможно, за сохатых, что тут же пробудило в их сознании естественное чувство охоты. Они вскочили сработавшими пружинами капканов. Разлохматились пестрыми шарами. Понеслись быстрыми комками. Илкун сразу же на бегу вцепился Разбегу в морду. Чирва повисла на гриве. Испугался мерин, захрипел от боли, шарахнулся в сторону, замотал головой. А собаки ещё того больше, кусают за ноги, рвут шерсть на боках. Лайки атакуют лошадей, те мечутся по поляне, люди бегают вокруг.

– Нельзя! Нельзя!!! – орёт Егор.

– Ча! Ча!!! – мечется Загбой.

– Тпру! Тпр-р-ру!!! – завис на уздечке Филя.

Наконец-то Загбой схватил собак за загривки, придавил к земле, быстро залопотал на своём языке:

– Кому сказано – нельзя!

Притихли лайки, понять не могут, почему хозяин не даёт им расправиться с добычей. Закрутили носами – а запах-то со всем другой от животных. Пахнет не зверем, а человеком, дымом и совершенно непонятным, новым потом.

Наконец-то разобрались, присмирели, с недоверием отошли в сторону, издалека бросают косые взгляды на перепуганных лошадей. Братья смеются, Филя в растерянности, Загбой что-то лопочет на своём языке и грозит палкой собакам. Ченка в нерешительности посматривает то на парня, то на коней. Она тоже впервые видит таких диковинных зверей, её интересу нет предела.

Сняли с лошадей вьюки, накрыли мокрые спины суконными потниками, завязали на ноги путо. Проголодавшиеся, уставшие животные, искоса посматривая на собак, с жадностью набросились на сочную осоку.

Люди собрались у костра, присели. Филя вытащил ложку, принялся за ужин. Братья забили трубочки. Вместе с ними затянулся дымом табака Загбой. Ченка молча взяла в руки кружку с чаем.

– Это и есь Филька-чёрт, отнако? – с интересом посмотрев на парня, спросил Загбой.

– Он самый, – усмехнулся Егор, немного помолчал и задумчиво продолжил: – Самый младший из нас. И самый проворный. Но вот только что-то в этот раз задержался. Что долго бродил?

– Да были дела… – ответил Филя и покосился на Загбоя. – А это что, олени все ваши?

– Все, отнако. Мой и доська моя. Еще Тима уехал горат.

– Так это дочь твоя?! – удивился парень. – А я-то думал… А почему она без кос?

– Посему так тумай? Девка это, Ченка зовут. Холошая девка. Хочешь – замуш бери. Шалеть не путешь. Всё телай. Шить, кушай вари, рыпу лови, сополя бей, амикана не бойся. А косы Ченка ножом резала. Лючу вытаскивала. Тима на скале повис, она тащила наверх. Потому и без кос. Но ничего, отнако, скоро новые вырастут. Путет опять красивая.

– Да она и так ничего, красивая! – заметил Григорий. – И без кос хороша. Только вот молодая ещё. Девчонка совсем.

– Какой девчонка? Пятнасать зим, отнако. Замуш нато. У нас все девки так замуш хотят, – возмутился Загбой. – Дети нато. Мальчишка рошать нато. Загбой старый путет, кто оленей пасти путет? Кто тайга хотить путет? Белка, сополь кто бить путет? Нет, не рано, отнако. Пора наступила. Само карашо. Наследника нато.

Братья улыбнулись вескому доводу, покачали головами, переглянулись, но ничего не сказали. У костра воцарилось молчание.

– Как там дома дела? – наконец-то нарушил паузу Егор, обращаясь к Филе.

– Дома-то? – переспросил парень. – Да всё нормально. Только вот для нас новости плохие…

– Что такое? – насторожились братья.

– Да вот… – начал Филя, но на какое-то время замешкался, помедлил, полез во внутренний карман и достал потёртую записку Лизы.

Егор взял в руки бумажку, покрутил в руках и, так как не умел читать, передал её Ивану. Тот внимательно посмотрел и по слогам, медленно изрёк её содержимое.

– Эко! Грамота какая-то. Писано карашо. Однако кто такая Солоха и зачем она слет тропить бутет? – удивился Загбой.

– Солоха – это не она, а он. Мужик у нас такой живет в посёлке. Но дело, в общем-то, не в нём, – задумчиво пояснил Егор. – Дело в других. Плохие люди, нехорошие. За счёт других на чужом хребте в рай хотят уехать.

– Эко! Как так? Знаю, отнако! На олене мозно ехай, на коне. А как мозно на человеке ехать – не знай!

– Да уж. Где тебе знать… – криво усмехнулся Иван. – У вас всё просто. Ездят только на оленях. А вот у нас-то садятся. Ноги на плечи, да ещё и палкой сзади…

– У, люча. И, правда, плахой лючи, отнако. Низя так делай.

– Да, нельзя. Но мы-то спину не подставляем. Правда, братья? Хоть у нас уже один участок отобрали, этот им дорого обойдётся, – грозно заговорил Егор. – Раз они на нас нахрапом – так и мы им по морде хряпнем! Тяжело достанется тому, кто к нам со злом придёт…

Сидит Загбой, слушает. Но ничего понять не может: зачем люди друг на друга ругаются? Тайги-то много, за всю жизнь не обойдёшь. Всем места хватит. Вот только, может… Дело совсем не в тайге?

Свадьба Ченки

С крепкими заморозками облетели листья. Хвойные деревья нахмурились, потемнели, стали угрюмыми и неприветливыми. Крутобокие белки дыхнули холодом, раскинули серебро инея по прибитой траве, сковали озёра ледяным панцирем. С поверхности полыньи одновременно сорвались и потянули на юг птицы. Их прощальная песня заунывным мотивом оповестила всю округу о грядущей зиме. И сразу же, глубокой ночью на тёплую землю выпал первый снег. Его появление не было неожиданностью. В мире природы всё взаимосвязано: за порой листопада всегда наступает пора первоснежья. Об этом знают все, кто живёт в тайге. Однако наступление этой поры сравнимо с некоторым торжеством, необъяснимым волнением души, окрылёнными чувствами, сопоставимыми с приходом весны или жаркого лета, потому что в круговороте природы нет лишних времён года.

Лёгкой пороше радуются все, начиная от мелких пернатых до человека. Вот по перенове накрестил лапками хохлатый рябчик. В поисках сочных ягод под провисшей рябиной взбили лёгкую перину неугомонные дрозды. Пышнохвостые белки окрестили кедровник броскими прыжками. Грузными чётками отмерял границу своей территории соболь.

На стойбище возбуждение. Вокруг чума катаются на спинах собаки. Круторогие олени фыркают, бьются рогами за право власти над важенками. У них продолжается брачная пора.

Из чума выскочила Ченка. Радостно улыбнувшись утренней свежести, девушка схватила ладошками легкую порошу, приложила её к лицу, быстрыми движениями разогнала дремоту. Холодный снег придал бодрости, настроения. Освежившись, она приступила к следующей части утреннего туалета – разгребла припорошенное кострище, набрала щепотку мелкой золы, сунула в рот и пальцем отполировала ровненькие ряды зубов.

Откуда-то со стороны подскочили Чирва и Илкун, в приветствии закрутились у ног хозяйки, заговорили тонкими голосами. Ченка приласкала собак, вытащила из кармана два маленьких кусочка вяленой сохатины, дала своим верным друзьям.

А из оленьего стада уже торопился верховик девушки – однорогий Ухтырь. Настойчиво отпугнув головой лаек, он ткнулся губами в знакомый карман и замер в ожидании лакомства. Ченка не заставила себя долго ждать, вытащила горсточку соли, приложила к бархатным губам оленя. Тот, закрыв от наслаждения глаза, зачмокал губами.

Закончив обязательную часть приветствия с природой и животными, Ченка быстро развела костёр, поставила на огонь котелок для чая. Ожидая, пока закипит вода, присела рядом, достала деревянный гребень и запустила его в волосы.

Из чума послышался негромкий голос Загбоя. Девушка оставила свое занятие, скрылась под пологом шкур. Она поспешила к отцу выполнить небольшие, но необходимые обязанности.

У эвенков существует закон: хранительница очага, женщина должна во всём прислуживать главе семьи, мужчине. Это выражается во всём, начиная от мелких, незначительных хлопот – подать ложку, чашку, одежду – до более крупных работ – собрать имущество стойбища, обработать добытую пушнину или даже перенести добычу мужа с одного места на другое. И пусть Ченка приходилась Загбою не женой, а дочерью, это не освобождало её от забот, потому что она была, прежде всего, женщиной.

Едва отец вытащил из спальника босые ноги, а девушка уже подала ему с вешалов сухие олочи, свежую хаикту, оленью дошку. Пока отец ощупывал руками свою одежду, Ченка присела на колени около прогоревшего очага, продолжая прибирать в коротенькую косичку волосы. Она сидела к Загбою боком, с левой стороны, со склонённой головой и поэтому не сразу увидела, как он, вдруг оставив своё занятие, внимательно и странно посмотрел в её сторону. Ченка вздрогнула, бросила кроткий взгляд и сразу же всё поняла. А он, быстро приблизившись, протянул руку, осторожно положил ей на живот. Трепетные пальцы пробежались вниз по платью, скользнули из стороны в сторону, вскочили до груди и вновь упали на округлившийся бугорок.

– Когда это случилось?.. – глухим голосом спросил он.

Ченка густо покраснела, низко опустила голову и после некоторой паузы тихо выдохнула:

– В тот вечер, когда мы встретили русского…

– Это пыло часто?

– Да… Много раз…

Загбой убрал руку, более не говоря ни слова, стал одеваться. Ченка окаменело сидела на месте, ожидая жестокой кары отца. Однако наказания не последовало. Эвенк накинул на плечи свою дошку, проворно вскочил на ноги, покинул чум. Ченка приложила руки к животу, глубоко вздохнула, что-то тихо зашептала.

От костра долетел его голос. Загбой призывал дочь к утреннему завтраку. Она проворно, зорянкой выскочила к нему, засуетилась, накрывая на стол. Он снял с костра бурлящий котелок, налил по кружкам и, таинственно улыбнувшись, негромко запел, выдавая своё настроение.

В словах его песни говорилось о красоте зарождавшегося утра, о тишине насторожившегося мира, о празднике шествующей зимы и о будущем человеке, наследнике, кто очень скоро увидит этот мир.

Ченка облегчённо вздохнула. Всё тяжёлое с сердца было снято в один момент. Все переживания и тревожные ожидания растворились, как утренний туман. Загбой узнал, что у Ченки будет ребёнок, и отнёсся к этому с чувством глубокой ответственности, воспринял это как само собой разумеющееся, просто, как мудрый человек.

Он понял, что в произошедшем Ченка не виновата, потому что Дмитрий, скорее всего, добился желаемого силой, как это было очень часто в отношениях эвенков и русских. Зачем тратить свой гнев напрасно, когда дело сделано и ничего не вернуть? Не лучше ли предаться ожиданию счастья будущей жизни и торжествовать от мысли, что твой род не окончил своё существование?

А праздное утро продолжает своё гордое шествие. Жарковое солнце отражается в белоснежных боках крутобоких белков. На могучих лапах насупившихся кедров искрится серебристая перхоть переновы. Ледяное озеро взрывается искрами северного сияния. Морозный воздух играет хрупкими блёстками мороси. Рябые кедровки гортанным кряхтеньем тревожат дикий мир тайги. Неугомонные стайки дроздов лепят склонившиеся кусты алой рябины. На остроклинных елях тонко пикают желтогрудые синички. Между толстых стволов деревьев оранжевым опахалом планируют важные ронжи. Удивительный и неповторимый дикий мир тайги живёт своей обычной жизнью.

Кружка горячего, тонизирующего чая приносит в тело взрывную силу адреналина. Загбой вальяжно улыбается, неторопливо набивает трубку табаком, подкуривает от костра, затягивается горьким дымом и, отвалившись спиной к пеньку, хитрым прищуром смотрит куда-то вдаль, на недалёкий трёхглавый голец. Мысли охотника где-то там, далеко за этими горами. Он едет на своём учаге, преодолевает распадки, увалы, покоряет заснеженные перевалы, переправляется через бурные ручьи, попадает в новую тайгу, где ещё никогда не был. Горячая кровь вечного странника, кочевника зовёт его вдаль за горизонт, к открытию новых просторов, где, как ему кажется, находятся богатые зверем места. Охотник счастлив, добывая соболя, сердце радостно бьётся, встряхивая бунты белок. Он уже видит лисьи глаза купца, жадно протягивающего руки к его пушнине. Он грезит, живет будущим, потому что его временное вдохновение не знает границ и пределов пространства. Он лелеет вечную мечту постоянных открытий. Его пылкое сердце трепещет в ожидании будущих походов.

Откуда-то сверху, с широкой лапы ели на лицо упала капля подтаявшего снега. Загбой вздрогнул, очнулся, возвратился к действительности. Реальность притупила очарование мечты. В один миг вернувшись издалека, он очутился здесь, на берегу заледеневшего озера, у чума, рядом со своей дочерью и повседневными заботам.

А проблем действительно хватало. Начинался промысел, а у него нарублено всего несколько десятков ловушек на соболя. Надо торопиться. Сегодняшняя выпадка снега ещё раз напомнила, что осталось всего лишь несколько дней, и аскыр переоденется в зимнюю шубу. Тогда – не лей в рукавицу воду. Торопись, так как каждый день кормит год. Егор сказал, что в этих краях пора мелкоснежья очень коротка: две-три недели, и надо становиться на лыжи. Потом с собакой не поработаешь. Тогда надо настраивать ловушки. А где их взять, если Загбой пришёл в эти края недавно, в пору листопада? Приходится работать весь день с раннего утра до позднего вечера.

Когда Загбой докурил трубку, Ченка уже подогнала его верховика, накинула на широкую спину кожаное седло, собрала котомку. Охотник вскочил на спину оленя, принял из рук дочери ружье, перекинул его через спину и, не говоря прощальных слов, тронул повод. Покорный учаг резво засеменил в тайгу. Где-то впереди, в густой чаще растаяли собаки. У костра остался одинокий силуэт счастливой дочери.

Сразу же от стойбища охотник направил оленя по тропе, ведущей вверх по реке к Грязному ключу. Сегодня эвенк решил навестить братьев Вороховых. Прошла неделя, как они встречались последний раз. В населённом пункте это – не время. Но в тайге – это срок. В сердце охотника живёт забота о знакомых людях. Душа требует новых впечатлений. Разум переполнен чувствами братства и уважения. Загбой чутко воспринимает хорошее отношение к себе и за доброе слово, сказанное в его адрес, готов отдать последний заряд пороха.

Знакомая тропа игриво гуляет вдоль берега между деревьев. Норовисто, резво бежит сытый, сильный олень. Будто приклеенный рыбьим клеем, сидит на спине орона Загбой, негромко понукает верховика, торопит к встрече со старателями.

А вот и устье Грязного ключа. Только вода в нём уже не мутная, а чистая, светлая. Закончили братья старательские работы. Прошло время тёплых дней. Первый снег и холодная, даже ледяная, вода остановили Вороховых от бутовки жёлтых камней до будущей весны. А вот и изба. Приземистый барак, отвалы земли, дым костра. От зимовья выскочил тот же рыжий кобель, нарочито залаял, предупреждая хозяев, обнюхал собак, замахал хвостом. Навстречу эвенку отделились две фигуры – Гришка и Егор. Широко заулыбались, в приветствии раскинули руки:

– О-о-о! Кто к нам приехал! Сам Загбой Иванович! Здорово живёшь!

Загбой счастлив. Чувствует откровенно доброе отношение братьев, рад общению с дорогими людьми. Никто из русских ещё никогда не говорил с ним так просто, открыто, сердечно. В глазах купцов скрывается хитрость. Даже Дмитрий не имеет такого откровения. А братья всегда разговаривают с ним как с равным, с самым преданным товарищем. А то, что его называют по отчеству, доставляет охотнику удовольствие. Это Егор окрестил его так. Вроде и слово-то простое, обыденное. И отца у Загбоя звали совсем не Иваном. Но он согласен, горд, но не заносчив. Величание Ивановичем для него сопоставимо разве что с именем эвенкийского князя Ченколика, у которого оленье стадо насчитывает более двух тысяч голов. Чтобы его назвали так ещё раз, он готов ехать к океану. Но, к его огромному счастью, братья Вороховы живут рядом, ехать на олене всего лишь полчаса. И желание встречаться с ними с каждым днём растёт всё больше и больше.

Мужики по-таёжному гостеприимны, уважительны. Один из них принимает из рук Загбоя повод, подвязывает его к стволу дерева. Второй усаживает гостя на чурку, наливает чай, подаёт сладкий сухарь. Сердце охотника заполняет томительная истома благодарности. Он вдохновлённо улыбается, волнуется, рука с чаем трясётся, а язык лопочет едва понятные слова:

– А те Филька-чёрт? Спит, отнако? Сополь все тропы обметал, рятом пегает, котомку просится. Плахой охотник Филька, проспит частье.

Братья смеются в бороды, переглядываются и так же простодушно объясняют:

– Да нет, не спит Филька. Давно уже на ногах. В тайгу с Иваном поехали. Подвезло брату – марала вчера добыл, мясо залабазил. А вот сегодня, на рассвете, поторопились, кабы росомаха не напакостила.

Братья неторопливо ведут разговор, а эвенк, внимательно выслушав, одобряюще качает головой – хорошо братья делают. Готовятся к промыслу. Знает Загбой, что Егор и Иван остаются на соболевку до глубоких снегов. Через несколько дней Гришка и Филька уйдут домой, погонят лошадей, а они к Рождеству потянутся на лыжах.

Знает Загбой, всё знает. Ничего братья не скрывают от него по простоте своей души, так как считают его своим человеком. Они рассказали ему всё: сколько у них избушек, куда тянутся путики с кулёмками, количество самоловов, где держится соболь, белка, основные погодные прихоти, особенности местности, как и на что лучше ловить пушного зверя и ещё о многом другом, что необходимо знать охотнику в тайге. Рассказывают всё как на духу, потому что увидели в нем человека!

Но и Загбой не остался в долгу. Ему есть с кем поделиться опытом прожитой жизнью. Это он рассказал им, как выделывать шкуры зверей золой, как добыть белку без собаки, как сделать рожон на росомаху, как подманить кабаргу. Это он надоумил их к простейшему изготовлению насторожек на кулёмки – пруток, сторожок и жилка зверя. Те дивились: как сами не додумались до такого простого изобретения? На то, чтобы вырезать челаки, надо время. А оно в тайге дорого. А здесь же всё можно приготовить на месте, у ловушки, за несколько минут. На это Загбой проговорил пословицу своего народа:

– Мать родит голову, время – ум, а ум – всё.

Братьям ничего не остаётся, как только поражаться к месту вставленным изречениям своего нового друга-эвенка.

В разговорах о промысле совершенно спокойно, без споров договорились об охотничьих угодьях. Так как братья уже давно промышляли в этих местах и путики были проложены в округе Грязного ключа, Загбою предстояло охотиться на левом берегу Туманихи. С этим предложением охотник согласился без каких-либо колебаний, молча, сдержанно.

За то время, что прожил здесь, успел объехать на олене ближайшие окрестности вдоль и поперёк и благодаря своему глубокому опыту успел отметить, что самые лучшие собольи места находятся на левом берегу реки, в подгольцовой зоне. Ему было непонятно, почему братья промышляют аскыра там, где его меньше всего. Но уважение к чужому мнению не давало повода советовать, он просто молчал, стараясь не показаться умнее их. Таков уж его характер. И тем более сильным стало его удивление, когда Вороховы щедрой рукой определили ему его место будущего промысла именно на левом берегу.

Промолчал он в ответ на их советы, где именно прокладывать путики, какую приманку готовить и что делать, когда соболь в ловушки не идёт. Говорили, что ловушки лучше рубить в займище, там более ровное место для обхода и встречается больше всего собольих следов. На прикорм можно готовить кусочки шкур зверя, требуху и даже свежее мясо.

На эти рекомендации у Загбоя было своё определённое мнение. Путики он рубил не в займище, а у подножия гор. Следопыт знает, что соболь кормится только тогда, когда идёт в гору. В займище зверёк просто делает выбежку, разминается, резвится, поэтому игнорирует ловушки и всевозможный прикорм. Насчёт приманки у него тоже особое мнение. Для этого Ченка специально потратила целый день: мясо добытого зверя нарезала на мелкие кусочки, добавила добрую порцию гусиного и медвежьего жира, перемешала с кровью и наглухо зашила массу в шкуру сохатого. Всё это месиво Загбой подвесил на лабаз, в тень, до поры до времени – пусть квасится. Он знал, что через какое-то время на такую приманку пойдёт самый ленивый соболь. Ну, а насчёт того, что в ловушки большей массой ловится белка, это хорошо. Белка – тоже пушнина. Загбой знает, что русский купец любит любую пушнину, как росомаха кровь.

Уже потом, несколько позже эвенк поймёт, что братья Вороховы лучше всего умеют промывать землю в поисках жёлтого песка. А добывают пушного зверя так, попутно, в свободное от основной работы время. Поймёт, но не удивится. Он, Загбой, наоборот, лучше знает все тонкости и премудрости промысла, но ничего не понимает, как и где искать тяжёлые камни. Что же – каждому своё.

Сегодня у Ченки хорошее настроение. Во-первых, она рада первому снегу. Во-вторых, отец узнал о том, что у неё скоро будет ребёнок, отнёсся с пониманием, сдержанно, не обрушил на неё свой родительский гнев. В-третьих, ей приснился вещий сон. Девушка видела, как к их оленьему стаду прибился белый сокжой. Это – знак, весть о скорых переменах в её жизни. Вполне возможно, что это будет добыча, удача на промысле. Но и нельзя было отрицать того, что в самое ближайшее время, даже сегодня, у них на стойбище появятся новые люди. Она верила в сны. Верила потому, что они всегда сбывались. Девушка знала, чувствовала сердцем, что скоро к ней приедет Дмитрий.

Как продрогшая за ночь от холода зорянка смотрит на восток в ожидании восхода солнца, так и Ченка весь день глядит туда, куда две недели назад ушёл любимый. Она скоблит мездру на шкуре сохатого, но скребок то и дело выпадает из её рук. Мысли девушки витают где-то далеко, указывают путь, торопят оленя, на котором уехал Дмитрий в неизведанный край. Горячее сердце стонет в ожидании встречи. Душа волнуется, ропщет от неведения.

Русские говорят: «Нет ничего хуже, чем ждать да догонять». Народная мудрость вполне приемлема и для эвенков. Вечные кочевники, охотники, привыкшие воспринимать дикую тайгу как свой родной дом, считают, что удел женщины – ждать, быть хранительнецей очага и надежной опорой мужчины. А догонять – задача мужчин, кормильцев семьи. И неизвестно, кому приходится хуже, мужчине, постоянно вступающему в единоборство с жестокими условиями тайги, или женщине, безропотно выполняющей все дела в семье. Мужчины часто не замечают женского труда. Под дырявым покровом не держится тепло, в голове мужчины не гнездится женская забота. И все удобства, уют, созданные руками женщины, в основном остаются без внимания. Никто из сильной половины не догадывается о чувствах своих подруг, как им трудно ждать.

А Ченка ждёт. Как ветер в ураганную погоду, мечутся её мысли. Каждое утро наполняется радужными надеждами. Во мраке чёрной ночи утопает тоска. Нет милого – нет жизни. И всё для девушки кажется неинтересным. А утром всё заново. В этих грёзах-мечтах не заметила изменений вокруг.

Очнулась, увидев, как по приозёрному лугу к стойбищу мчатся олени. За ними трусцой спешит волк. Огромный, серый, вытянутый в струну. Бросила Ченка нож, вскочила, подбежала к кедру, схватила ружьё, взвела курок. Олени вбежали на пригорок к чуму, заслонили телами серого разбойника, заметались вокруг костра и человека. Не может девушка точно прицелиться в хищника, ждёт удобного момента. А волк уже около стана, ведёт себя странно, не боится ни оленей, ни костра, ни человека. Бежит прямо на Ченку, высунул язык и вдруг закрутил хвост в калач.

Охнула девушка, опустила ружьё, радостно взвизгнула: Князь! Кобель заскулил от радости, пополз в руки, стал лизать её лицо, ладони. Обняла Ченка густую шерсть собаки, в глазах выступили слезинки. Не может скрыть своих чувств, теребит лохматое тело, прижимает к себе. Пес отвечает признательностью, скулит, тычется мордой в грудь, помнит ласку девичьих рук, доброе отношение, лакомые кусочки вяленого мяса. Ченка вскочила на ноги, забежала в чум, достала из потки и бросила ему большой кусок копчёной сохатины.

А рядом – топот тяжёлых ног. Через поляну, к стойбищу торопятся шесть огромных, больших лошадей. Верхом – два человека. На передовике – Дмитрий. Сзади ещё один незнакомый русский мужик. Подъехали, спешились, подвязали коней.

Ченка от радости не знает что делать: метнулась в чум, быстро накинула на себя новое платье, пристегнула хольмэ, расчесала волосы, вышла на улицу. Дмитрий слабо улыбается ей, кивнул головой, но глаза уже другие: равнодушные, холодные. Даже не подал руки, не обнял, не поцеловал. Сразу же поспешил к лабазам, проверять потки с пушниной, турсуки с товаром. Она в нерешительности стоит около костра, не знает что делать. Не ожидала такой холодной встречи. Второй, что приехал с Дмитрием, оказался куда более приветливым. Подошёл к Ченке, широко заулыбался, схватил огромными руками её хрупкую ладошку, стал трясти, что-то объяснять:

– Меня зовут Матвей! Понимаешь? Русский я, проводник, с Дмитрием коней пригнал, дорогу показал. Понимаешь?

Ченка слабо улыбается, а сама всё смотрит на лабаз, где суетится её любимый. А тот оттуда глухо проворчал:

– Да не ори ты ей на ухо. Мало она что понимает. Скажи просто, как звать, да и ладно. Хватит с неё… холера. Что с неё возьмёшь? Чурка с глазами…

Слушает Ченка, многих слов не понимает. Однако чувствует грубую интонацию голоса, в растерянности не может понять, что произошло с Дмитрием. Как будто подменили за это время. Вместо нормальных, спокойных слов – грозный рык. Наконец-то слез с лабазов, подошёл к костру:

– Фух! Слава богу, вроде все цело, – и рыкнул на Ченку: – Что стоишь, как оскорина? Давай жрать, видишь, люди с дороги, голодные!

Засуетилась она, накрывая на стол. Сняла с тагана напарившееся мясо, разложила лепёшки, налила чай. А у самой на сердце муравьи душу точат. Что случилось? Почему Дмитрий такой злой? Почему не любит её, как это было прежде?

Матвей тоже чувствует натянутые отношения, молчит, смотрит исподлобья то на Ченку, то на Дмитрия. Но не вмешивается в разговор, потому что знает своё место. Не он главный здесь, просто проводник, нанятый для перехода по тайге.

Через какое-то время купец поостыл, отмяк, налил из большой фляжки спирт себе, Матвею, Ченке. Выпили за встречу, за знакомство. Дмитрий сделался добрее. Поинтересовался, где Загбой.

– Тайгу посел, кулема рупить. Аскыр ловить нато. Зима скоро, – пьяненько залопотала Ченка. – Утром уехал. Вечером путет.

Радуется девушка, что он на неё внимание обратил, глядит заискивающе, преданно, с надеждой. Думает, что сейчас будет спрашивать о жизни, чувствах и, может быть, даже заметит округлившийся животик.

Рано радовалась. Напрасно надеялась. Дмитрий – всё внимание на Матвея. Спирт подливает, мясо подкладывает, о здешней тайге спрашивает. Ченку как будто и не замечает, изредка взглянет в её сторону, спросит, да и то только по существу: подай лепёшку, налей чай, принеси потник под задницу да подкинь дров в костёр.

Сидела Ченка долго, подавленная, молчаливая, как побитая собака. Потом встала, пошла в тайгу, приложила к лицу ладошки и от обиды долго и тихо плакала. Утешением стал один Князь. Кобель осторожно пришёл по следу девушки, преданно сел рядом, уткнулся головой в грудь, сопереживая.

Очень скоро приехал Загбой. Может, тоже чувствовал приход Дмитрия. Тот встретил его более приветливо, чем Ченку. Широко распахнул руки для приветствия, крепко обнял, усадил к столу и налил чарку спирта. Загбой сразу же захмелел, развеселился, стал рассказывать обо всех важныех событиях, произошедших в отсутствие Дмитрия.

Говорил о том, как он и Ченка ставили новый чум, о невиданной, огромной рыбине, живущей в озере, об особенностях охотничьих угодий, о свадьбе оленьего стада.

– Сколько у тебя оленух в табуне? – поинтересовался Матвей.

– Отнако, десять калов путет, – важно покачал головой Загбой.

– Вот видишь, на будущий год весной десять телят прибавится.

– Эко! Скорый ты, как белка. Пашто перо на живом глухаре терепишь? Никогта так не путет. Сколько маток не догулялось, сколько скинет, сколько телков при родах погипнет. Нечего склатывать в потку не добытую пушнину, – мудро ответил охотник и вдруг, что-то вспомнив, посмотрел на Дмитрия. – Где орон, на котором ты ехал к лютям?

– Дык… Дык я это, того… – замешкался тот. – Попросил его у меня пристав Волынский. А вместо него дал вот коня. Хочешь, бери коня. Я ему рассказал о тебе, какой ты хороший охотник. Он тебе привет передал.

Врёт Дмитрий, не краснеет. Только глазки бегают. Бросил косой взгляд на Матвея, тот все понял и без зазрения совести поддакивает. Лишь бы он побольше спирту налил. А Загбой – простая детская душа – верит каждому слову. Не знает, что русский в знак знакомства с местными властями подарил оленя на шашлыки, под выпивку. За это Волынский дал Дмитрию лошадей и проводника.

Для Загбоя новое имя – пристав Волынский – значимое лицо. Раз русские о нём говорят с таким почтением, значит, это, наверное, их бог. И если он вспоминает о нём, то ради этого можно пожертвовать одним оленем. Загбой серьёзно смотрит куда-то в костёр, качает головой и соглашается:

– Эко, латно. Пусть путет отнако. Один орон не шалко. Но конь мне не нато. Чем я его кормить путу? Олень мох, ягель, траву кушай. Конь мох не кушай. Я сам вител. Снег патёт – стохнет, отнако. Зачем мне мёртвый конь?

Помолчал немного и протянул ладонь:

– Конь не нато, привет давай.

Дмитрий и Матвей смеются, объясняют, что передать привет – это словесная форма выражения уважения. Загбой сконфужен, насупился, обижается. Думал, что привет – это что-то наподобие фляжки со спиртом или отрез материи на рубаху. Купец быстро разрешил проблему, налил по кружкам спирт, пригласил выпить. Ударились посудой, проглотили огненную воду и, едва не задохнувшись, потянулись за мясом.

Из тайги пришла Ченка. Услышала голос отца, поспешила к костру. А сама волнуется, знает, что сейчас он будет вести важный разговор о ней. Так и случилось. Не успела девушка подойти к ним, а Загбой уже лопочет:

– Эко, Тима! Доська мой живот растёт. Дитя бутет, отнако. От тебя репёнок.

У Дмитрия губы затряслись. Чувствовал, что это случится, и новость – не вовремя. Едва владея собой, заулыбался, всплеснул руками:

– Эх ты! Надо же! А я и не думал, что так получится…

Матвей смотрит тупо то на Ченку, то на купца, ещё понять ничего не может: как так мог он совратить такую маленькую девочку? Быстро понял, что здесь дело не обошлось без какого-то обмана, покраснел до кончиков ушей. Но виду не подал, а наоборот, подыграл Дмитрию:

– Так это же хорошо, ребёнок! За это надо выпить!

– Што телай путем? Отнако нато тебе Ченку замуш брать. Жить вместе путете. Новый чум построим. Тайга месте хоти. Карашо жить путем! – торопливо говорит Загбой. – Нелься репёнку без отца. Да и Ченке без муша тоже. Плохо так. Доське муша нато, ребёнку отца. Нельзя, чтобы дитя в безотцовщине ротился.

Дмитрий в замешательстве. В один миг нарушились все его планы. До этой минуты у него всё шло как никогда хорошо: удачный переход на юг, целая пушнина, которую он уже знает куда продать и за хорошие деньги. Он сполна рассчитался с эвенками товаром, продуктами, оружием. Теперь ему не нужен проводник-тунгус в тайге. Он уезжает в город, в мир цивилизации. Зачем ему какая-то Ченка, которую он и знать не хочет? Зачем ему какой-то незаконный выродок от этой узкоглазой девчонки, к которой у него ничего не было, кроме природного желания? Скорее, как можно быстрее надо уйти из тайги, раствориться в мире людей, забыть обо всём. Ещё немного – и он будет богат. Теперь он развернётся и не будет бедствовать. А тунгусы… Что тунгусы? Они проживут и без него. Эти люди – дикари… Ведь жили же они до него, так проживут и дальше. Не вовремя эта девчонка забрюхатила. Надо как-то обмануть их, уйти, чтобы больше никогда не встречаться. Уйти, уехать, и концы в воду.

– Что же, жениться я не против, – хитро улыбнулся он. – Только вот времени нет сейчас. Мне надо срочно ехать в город, пушнину продавать. Договорился я там, ждут меня. Но вот когда вернусь, тогда и совершим обряд.

Загбой доволен решением будущего зятя. Как всегда, верит на слово, как пятилетний ребёнок. Потянулся целоваться к Дмитрию.

Счастливая Ченка убежала в чум. Наконец-то сбылись её мечты! Она выходит замуж! За любимого человека, за того, кого она ждала, кем грезила тёмными ночами, с кем делила сладкое лоно любви, кому отдавала своё юное, хрупкое тело. Теперь у её ребенка будет отец – законный отец. Её сын не родится богыдей. Никто не упрекнёт её в том, что она нагуляла дитя на стороне. Сердце девушки бьётся от восторга.

Матвей ничего не может понять. Лупит глазами, как налим во время нереста. Где это слыхано, чтобы купцы на тунгусах женились? Или, может, он ослышался, или пьян? Хотел что-то спросить у Дмитрия, но тот украдкой грозит кулаком: молчи.

Налили по кружкам вновь, ударились, выпили. Загбой совсем захмелел, что видит, то и говорит. Матвей тоже заговорил, торопится высказать свои впечатления. Один лишь Дмитрий молчит, ловит руками куски мяса в котле да искоса поглядывает на чум.

А Загбой уже весь в мечтах о предстоящей свадьбе. Точно расписывает Матвею очерёдность обряда, как и что надо делать по эвенкийским законам. Охотник осмелел и, не спросив своего будущего зятя, сам решил, что всё будет проходить строго по обычаям его предков. Дмитрий не перечит, ему всё равно – хоть по-русски, хоть по-эвенкийски, никакой свадьбы не будет.

Загбой с сожалением цокает языком, скорбит о том, что они находятся вдали от родных земель и рядом нет близких и родственников, которых он бы пригласил на торжество. Но это не беда, гости всё равно будут, так как он позовёт своих друзей: Егора, Гришку, Ивана и Фильку-чёрта.

– Кто это такие, что за друзья? – выкатил испуганные глаза Дмитрий.

– Эко! А ты и не знай, отнако. Это мой друсья, зиви там, – Загбой махнул рукой куда-то вверх по реке. – Там у них том, собака, лошати…

– Да ты что, пьяный хрен, сбредил? Тут на сотни вёрст по всей округе ни одного человека нет. Может быть, только чалдоны или кыргызы. Уж я-то про эти места все хорошо знаю! – взорвался Матвей.

– Пашто не веришь? Правту говорю, врать никогта не путу. Ченка спроси, она скажет, – обиделся эвенк.

– Ченка! Подь сюда, – воскликнул Дмитрий.

Девушка тут же выскочила из чума, подбежала к купцу, преданной собачкой остановилась рядом. Глаза блестят, готова выполнить любое приказание, не говоря уже о том, что рассказать о старателях, живущих по Грязному ключу.

– Это правда? – тихо спросил Дмитрий.

– Что? – не сразу поняла она.

– Ну… что там, вверху, люди живут.

Ченка молча кивнула головой в знак согласия.

– Кто они?

– Люча, отнако, – пролопотала девушка, приподняла правую ладонь и по очереди загнула пальцы. – Четыре, отнако.

Дмитрий удивлённо посмотрел на Матвея. Тот поражён не меньше купца. Он не слышал о людях в этих краях. Что-то бессвязно шепчет, стреляет глазами из стороны в сторону.

– И давно они пришли сюда? – вновь спрашивает Дмитрий у Ченки.

– Они не хоти. Они тут живи. Вон там, за озером дом. Они телай, – взмахнула девушка рукой в густой кедрач, расположенный на противоположном берегу. – Там рыбу лови.

– А почему же они живут не в этой избе, а перешли в другое место? Там что, они к промыслу готовятся?

– Нет, – закачал головой Загбой, сказал и как будто топором отрубил: – Там землю копай, камни пери. Зёлтые. Солото насываеся…

Дмитрий открыл рот, выпучил глаза, лишился дара речи. Замер, как корявый пень, руки вскинул, мясо выронил, смотрит то на Загбоя, то на Ченку, то на Матвея. А Матвей сам не может прожевать сказанное, задохнулся, икает, как гонный марал, которому не досталась маралуха. Золото! Одно слово навеяло на обоих мерцающий блеск богатства, затмило разум, нервная лихорадка залила души расплавленным свинцом. Смотрят друг на друга: в глазах искры, губы вытянулись тонкими, синюшными лепестками баюн-травы. Лица налились кровью. Уши горят огнём марьиного корня. Со лба побежал холодный пот.

Загбой и Ченка смотрят на русских, не могут понять, что произошло с мужиками: то ли спирт действует, то ли мясо поперёк горла встало. Наконец-то Дмитрий совладал с собой, мгновенно побелел лицом, как поганка, тяжело задышал, зашипел гадюкой:

– Ты что это, правду говоришь?!

– Пашто так говори? – обиженно залопотал Загбой. – Загбой никогда не ври, всегда правту кавари. Сам вител. Егор зёлтый камень показывай. Вот такой, маленький, как ложка, отнако. Тяжёлый, как свинец.

Дмитрий вскочил на ноги, заходил около костра, о чём-то сосредоточенно думает и косо посматривает на своего проводника. А Матвей до сих пор слова сказать не может. Отрешённо жует кусок мяса и сам того, не замечая, равнодушно запивает спиртом.

Присел купец к Загбою, обнял за плечи, радостно тормошит, спирт подливает, а сам всё задаёт наводящие вопросы. От такого внимания Загбой расчувствовался и охотно рассказал обо всём, что знал.

Подробно доложил, как нашёл Грязный ключ, как познакомился с братьями, как ходил к ним в гости, и даже упомянул о том, как Филька-чёрт неделю назад привёз на двух конях продукты.

– Откуда ты говоришь, пришёл парень? – переспросил купец.

Загбой услужливо махнул рукой в сторону перевала. Дмитрий выстрелил взглядом в протрезвевшего Матвея:

– Что там за посёлок?

Тот недолго чесал затылок, что-то припоминая, потом наконец-то выдохнул:

– Покровский прииск. Но далеко, километров двести по тайге будет, а может, и того больше.

– Ты был там?

– Как не быть – был. У меня там тётка живёт родная. Мы туда часто ездим в гости, каждый год, и на Покрова, и на Рождество. От нашего посёлка до него всего-то верст сорок будет.

– Знаешь их?

– Кого? – не понял Матвей.

– Ну, этих, как их зовут-то? – обратился к Загбою купец.

– Игорка, Иванка, Гришка и Филька-чёрт, – охотно напомнил охотник.

– Да хрен их знает… – задумался проводник. – Вроде имена знакомые, да вот сразу-то и не припомнишь. Что-то крутится на уме… Старателей в посёлке много, но большинство наёмные, сезонники. Весной напрашиваются на работы – осенью уходят в город. Местных мало… – и обратился к Загбою: – Ну-ка, расскажи, на кого они похожи…

Загбой мямлит – ничего не понять. У него все русские на одно лицо: высокие, огромные, бородатые, большеглазые, носатые. Под такую марку подходят буквально все – и Дмитрий, и Матвей, и все старатели-золотари. Однако всё же вспомнил: у одного из них, у Гришки, на левой руке двух пальцев нет.

Матвея будто кто в задницу шилом ткнул! Вскочил, волосы на голове теребит, глаза округлил, как у совы, и зубами сверкает:

– Господи Иисусе! Помоги моей душе грешной! Так то же братья Вороховы! И как я раньше не докумекал?

– Кто такие? – пыхнул Дмитрий.

– О-о-о! Да ты што! Братья Вороховы – это… О-го-го! Старатели-золотари с большой буквы!

Схватил Матвей в руку кружку, под нос Дмитрию тянет:

– Наливай, да говорить буду.

Дмитрий налил всем, выпили дружно, крякнули, закусили… Матвей начал рассказ, откуда Вороховы появились в Сибири. Как золото мыть начали. Как прииск Покровский нашли. И как Лазарь Потехин этот прииск у них обманным путём захватил. Озлобились братья, ушли в тайгу, где-то россыпь нашли, самородки хорошие приносят, в золотоскупку сдают. Но о своём участке молчат, след прячут. Многие пытались отыскать их, да всё неудачно, тайга большая. А братья Вороховы – как глухари, улетают, как на крыльях. А особенно их ищет всё тот же Лазарь. Шутка ли, братья самородки таскают, как куриное яйцо. Но боится Лазарь сам в тайгу идти, знает, что для него пуля отлита.

Слушает Дмитрий, а у самого глаза блестят, в голове мысли роятся хитрые, новые, ведомые только ему одному. А в этих задумках коварство зарождается. Шутка ли сказать, счастье и богатство само в руки идёт? Такой случай подворачивается только один раз в жизни! И упускать его никак нельзя. К обману ему не привыкать. Жизнь – болото. И все люди в нём – пиявки. И выживает в трясине только та пиявка, кто занимает самое благодатное место под солнцем. Так думает Дмитрий, и он непоколебим в своих убеждениях. Задуманное дело стоит многого. И для этого надо кое что предпринять. Первое, и самое главное, надо уговорить Загбоя остаться жить здесь. Эвенк вдруг стал опять нужен купцу. Как человек тайги, как проводник. Никто не знает природу так, как он. Но останется ли охотник жить в этих местах какое-то время, если он не позднее чем ранней весной собирается кочевать на родину? Ченка! Вот выход. Надо уговорить девушку, и она остановит отца. Но для этого надо жениться… Ну так что же – придётся пойти на это. Матвея можно предупредить, чтобы прикусил язык. И это формальное «мероприятие» не вылезет из тайги в посёлок. Тогда всё будет нормально. Задуманное может свершиться.

Он не стал терять время напрасно. Бросил к костру ещё одну фляжку со спиртом – пейте, не жалко! Загбой и Матвей счастливы: огненной воды хватит на всю ночь. А Дмитрий скользнул под шкуры чума, захватил могучими руками трепещущее тело Ченки, утопил её в своих объятиях, стал ласков и нежен.

Утро принесло приятные вести: Дмитрий задумал жениться на Ченке сегодня, прямо сейчас, не откладывая. Загбой торжествует, ещё не протрезвел с ночи, качается, падает, но вскочил на ноги, затопотил, тут же стал готовиться к обряду. Матвей лупит глаза, сомневается, не может понять, не ослышался ли он. Ченка мечется из чума на улицу и обратно, надевает на себя одежду, которую она готовила сама себе на свадьбу.

В какой-то момент, как будто очнувшись, Загбой вспомнил:

– Однако поету в Грязный ключ, надо трузей звать.

Дмитрий испугался, противится:

– Зачем звать? Что ты, некогда, надо быстрее обряд делать. Нам скоро идти надо. А с друзьями потом погуляешь. Я вам спирт оставлю.

Эвенк сконфужен скоротечностью событий, но делать нечего. Раз зять так говорит – значит, так надо.

Поймали оленя, на шею повесили звонкие колокольчики, на рога подвязали разноцветные яркие ленточки. На спину накинули мягкие потники, привязали новую кожаную уздечку.

По законам эвенков, жених и невеста должны начать совместную жизнь в новом чуме. Но второго чума нет, некогда делать, да и не из чего. Решили совершать обряд в том, который есть.

В первую очередь Загбой вытащил из своей заветной потки деревянные лики святых духов. Около чума на пенёк поставил самого большого идола, Амаку, хозяина и покровителя воды, земли и неба. Над входом в жилище подвешал Хомоко, всемогущего духа здоровья и болезней. Справа на кедровую чурку посадил Мусонина, духа гор. Слева – маленького божка Тугэта, властелина огня и удачи. Затем началось священнодействие. Каким бы ни был эвенк пьяным, но тут как будто вмиг протрезвел. Уже ровной походкой забегал вокруг чума, пнул ногой гнилой пенёк, бросил в костёр, подождал, пока задымится, схватил в руку, стал бегать вокруг чума. Приплясывает, из стороны в сторону качается, как медведь, и ревёт гортанным голосом, призывает из тайги, с небес всемогущих богов. Просит у Амаки покровительства и защиты для молодой семьи. Славит Хомоко, кланяется Мусонину, целует Тугэта. Забылся, отключился от реального мира. Выкрикивает грозные слова в адрес Харги и Эскери. И надо же такому случиться, может быть, случайно, а может быть, и нет, с озера подул резкий ветер, рванул пламя костра, закачал могучие кедры. Закружились в бешеном танце хвоинки, листья, мелкая трава. Тяжёлым гулом отозвались горы. Грозный шум порывистого вихря сучколомом промчался над займищем. Дмитрий в смятении, не может понять, может, и правда, к ним спустились духи? Озирается по сторонам, глаза бегают, лицо побелело. Наверное, чувствует за собой грехи.

Матвей упал на колени, крестится в небеса, вмиг тоже протрезвел. Лишь Ченка молчалива и хладнокровна. Она знает, что на всё воля духов, они всё знают, всё в их власти.

А Загбой танцует, стонет, кричит, как настоящий шаман. А ведь, и правда, в его роду были самые знаменитые и великие шаманы.

Недолго длились призывы к духам. Упал Загбой на землю, дышит тяжело, подняться не может. И, к огромному удивлению окружающих, так же резко, как и начался, прекратился ветер. Стало тихо, спокойно и неопределённо. И что это было?..

Смотрит Дмитрий по сторонам – нет Ченки! Как и куда исчезла девушка, непонятно. Может быть, её ветер унёс с собой, а может, убежала в тайгу. Один лишь Загбой знает, где его дочь. Взял за повод свадебного оленя, пошёл прочь от стойбища по тропе. Мужики понять ничего не могут, нет слов, но в сознание вкрадывается мысль, что надо ждать.

Прошло некоторое время. На стане – тишина. Русские сидят неподалёку друг от друга у костра, смотрят по сторонам, на чум, на деревянных божков. В сознание вкрадывается парализующий страх.

Но вот где-то вдалеке, в чаще тайги едва слышно раздаётся мелодичный звон колокольчиков. С каждым мгновением он становится всё ближе, громче. Очень скоро между огромных стволов кедров мелькнули пёстрые ленточки. По тропе назад к стойбищу возвращается Загбой. Охотник идёт медленно, важно, чувствуя всю значимость происходящего обряда. В правой руке – посох. На верхнем торце насажен небольшой образ специально вырезанного эвенком для этого случая Кингита, проказливого лесного духа. В левой руке охотника повод, за который он ведёт за собой наряженного учага. На спине оленя сидит счастливая Ченка. Девушку не узнать. На её голове малиновый платок. В короткие волосы вплетены пёстрые ленты. Новое шёлковое платье украшают расписные узоры. На груди девушки широкое хольмэ, на котором чектылем замерла сцена охоты – бегущий олень и охотник, стреляющий в него из лука. Ручная работа – настоящее произведение искусства. Остаётся только догадываться, сколько времени потратила Ченка для замечательного творения и где она этому научилась.

Ещё никогда Дмитрий не видел девушку такой очаровательной и милой. Смуглое личико зарумянилось спелой рябиной. Тоненькие губки подрагивают улыбкой зародившегося месяца. Чёрные, смородиновые глаза светятся искорками мерцающих звёздочек. Пышные реснички подрагивают нервным возбуждением беличьего хвостика. Густые брови изогнулись полётом планирующего глухаря. В какой-то момент купец засомневался: Ченка ли это? И только преданный взгляд доказал, что действительно на спине свадебного учага сидит именно та, кто желает разделить с ним судьбу до конца своих дней.

А между тем торжественное шествие достигло стойбища. Загбой медленно провёл оленя несколько раз вокруг чума и остановился у входа в жилище. Дмитрий не знает, что надо делать дальше. Но тесть негромко командует:

– Стели под ноги невесты сохатиную шкуру.

Купец подбежал к вешалам, быстро сорвал лохматый ковёр, бросил его под ноги девушки. Ченка перекинула ногу, хотела спрыгнуть на землю, но Дмитрий оказался проворнее – подхватил ее на руки и, уже согласно русской традиции, понёс её в жилище.

Загбой удивлён. Он ещё ни разу не видел такого внимания жениха к невесте. Однако это обстоятельство ему понравилось. Он доволен, улыбается, тянет руки для крепкого рукопожатия Матвею.

Обряд закончен. Купец выглянул из чума, бросил в руки Матвея полную фляжку спирта: чествуйте, пейте за здоровье и счастье молодых! Сам исчез под пологом шкур в объятия молодой жены.

Поздний след амикана

Легко идёт Ухтырь, быстро, ходко, но и осторожно. Чувствует, что несёт на своей спине не одну жизнь, а две. Предусмотрительно обходит склонившиеся деревья, мягко перешагивает через колодины, плавно ставит в снег широкие копыта. Рогатая голова спокойно склоняется под нависшими ветвями. Чувствительный нос тычется в следы на перенове. Большие уши нервно прядают в поисках возможного постороннего шума.

Раскрасневшаяся от мороза, Ченка ловко управляет уздечкой, цепкими руками правит вправо, влево, а если это необходимо, настойчиво тормозит передвижение оленя. На руках девушки тёплые беличьи рукавички. На голове мохнатая росомашья шапка. Лёгкая дошка из оленьих шкур плотно застёгнута на груди и прекрасно сохраняет тепло заметно округлившегося живота. Мягкие ноговицы*["30] из лосины бережно хранят ноги молодой охотницы от холода и снега. За спиной – малокалиберная винтовка. С правой стороны, к седлу крепко приторочен колчан с луком и стрелами. Сегодня у Ченки обычный промысловый день – белковка, и вся её задача заключается в том, чтобы как можно больше настрелять пышнохвосток.

С самого утра девушке сопутствует удача. С рассвета до полудня она уже добыла девять белок, и дальнейшее продолжение светового дня обещает ей ещё несколько тушек желанной добычи.

Для такого промысла в это время года – конец октября – существуют свои маленькие тонкости и хитрости, о которых Ченка знает с малых лет от отца. Основными являются осторожность, терпение, настойчивость и, конечно же, прекрасно обученный олень. Верховик играет главную роль, так как острое чутьё, слух служат неоспоримыми преимуществом перед всеми качествами промысловика и с большим превосходством заменяют недостающие, притуплённые чувства охотника в тайге.

Описываемая охота происходит следующим образом. Ухтырь спокойно везёт свою хозяйку по беличьим угодьям – кедрач, ельник – до первого «квадратного» набега пышнохвостки. Если след старый, олень просто игнорирует его своим вниманием, проходит мимо. У свежего останавливается, шумно фыркает, чем даёт понять Ченке о возможном преследовании зверька. Здесь роль следопыта берёт на себя молодая охотница. Она гонит учага вслед за белкой, тропит добычу и очень скоро настигает её. В большинстве случаев, услышав или увидев погоню, пышнохвостка взбирается на ближайшее дерево, на недосягаемую высоту и высматривает, кто её мог испугать. Белка не боится оленя, она просто сидит на видном месте, ожидая, когда тот уйдёт.

Ченка метко стреляет из винтовки, не слезая с Учхора, добывает ее, тут же, не спускаясь на землю, подбирает добычу специальной крючковатой палкой и укладывает её в котомку. Если добыча сидит рядом, неподалёку, на чистом месте, девушка стреляет из лука, экономит дорогостоящие заряды и пули. В некоторых случаях, что бывает очень редко, зверёк затаивается в переплетениях ветвей, прячется в кроне дерева. Тогда охотница применяет давно заученную хитрость. Жидким талиновым прутиком делает несколько резких движений сверху вниз. Разрезая воздух, гибкая лоза издает кроткий звук, очень похожий на урканье белки, призывающей своих сородичей к трапезе. От подобного «голоса» зверек забывает об опасности, покидает укромное место, спускается вниз и попадает на мушку. Для более точного прицеливания Ченка приучила Ухтыря к временному обездвиживанию. Перед выстрелом она несильно сдавливает оленю грудь под передними ногами. Это является условным знаком. Учаг замирает, сдерживает дыхание, что даёт девушке право на меткую стрельбу.

А стреляет Ченка отлично! Самое убойное место у белки – голова или шея. С ранних лет, привлекая дочь к охоте, Загбой наставлял: «Всегда бей зверя куда надо. Это избавит его от мучений и не повредит качеству шкурки. От верного выстрела добыча не узнает, что она умерла». Эти слова являются законом промысла, и она всегда стремится бить любое живое существо точно, метко, наверняка.

Сегодняшний день – не исключение. Тёплое утро с последующим лёгким морозцем к обеду призывает к активной жизни: белка ходит «низом», по земле, не боится появления оленя с человеком, садится невысоко, на нижние сучки деревьев. Близкое расстояние позволяет девушке стрелять только из лука, а ствол винтовки во избежание попадания снега зачехлён кожаным мешочком.

Ченка радуется удаче: по колодине протянулись глубокие стежки. Соболь! Ухтырь нервно потянул носом, повернул к следу, ткнулся в лунки, с шумом рюхнул, повернул голову и посмотрел на хозяйку глубоким взглядом. Это значит, что чётки довольно свежи, и покорный верховик спрашивает у своей хозяйки, стоит преследовать добычу или нет. Девушка тычет прутиком в глубину спаренных ямок: аскыр прошёл всего лишь несколько минут назад. Тронула оленя по ходу зверька и тут же, через некоторое расстояние, «прочитала», что в настоящий момент соболь сыт, идёт вяло, спокойно, скорее всего, на дневную лёжку. Возможно, что он недалеко или уже лежит в дупле кедра, догнать его не составит большого труда. Глубокий, сорокасантиметровый снег приглушит поступь спешащего Ухтыря. Ченка настигнет драгоценную добычу. Шелковистая шкурка будет в потке у девушки. Вот обрадуется Загбой! А с каким уважением на неё посмотрит Дмитрий!

– Ча! – негромко скомандовала Ченка, и послушный орон уже тропит неглубокий след. Широкий шаг сочетается с осторожностью. Бережная поступь плавно передаётся от спины к телу хозяйки. Вокруг головы Ченки мелькают склонившиеся кусты и ветки, но ни один из них не соприкасается с ней, не обронит залежавшуюся кухту. Ухтырь предусмотрительно обходит препятствия стороной.

А знакомые чётки петляют между угрюмых кедров, ныряют под заваленные кусты, прыгают на колодник, не задерживаясь, режут поляны посредине. Вот зверёк замедлил движение, остановился у мареватой кочки, потоптался на месте, почуяв какую-то добычу, мелкими шагами подошёл к дуплистому выскорю. Однако, потоптавшись на землистой кочке, внутрь дерева не полез, а просто посмотрел в тёмную пустоту и опять поскакал в нужном направлении. Ченка знает, что подобное внимание аскыра – не что иное, как простое обнаружение будущей добычи. Может быть, где-то там, в глубине поваленного кедра, гнездится выводок мышей или полосатый бурундук почивает в зимней спячке. А для соболя – это будущая пища. И пусть хищник в данный момент сыт, но он запомнил это место навсегда и вернётся сюда потом, в голодный час. Память у аскыра отменная! Этим качеством зверька восхищается сам Загбой. Да и Ченка, не единожды добывавшая этого хищника, знает несколько случаев, когда последний, увидев приманку ранней осенью, возвращался к этому месту поздней весной.

А чётки зовут, влекут за собой молодую охотницу. Заставляют сердце биться намного чаще, волнуют кровь. Однако сознание Ченки остаётся всё таким же холодным, рассудительным. Она уже твёрдо знает, что молодой кот – определила по следам – где-то рядом, может быть, вон в той кедровой колке. Это видно по прямым, без сколов и отходов по сторонам стёжкам*["31]. И Ченка уже готова к встрече. На ходу, не слезая с оленя, взяла в руки винтовку, проверила капсюль и отсутствие в стволе снега.

А вот и дневная лёжка аскыра. Ею оказался огромный, явно дуплистый высокоствольный кедр. По мере приближения к дереву соболий след становится всё короче, чаще, а за несколько метров до корневища разделился на мелкие шажки. Аскыр подходит к знакомому лазу и, на краткий миг потоптавшись на месте, ныряет внутрь. Сразу видно, что он чувствует себя полноправным хозяином здесь, прекрасно знает местность, не единожды ночевал в этом кедре и ничего и никого не боится.

Ченка зорко смотрит по сторонам: только вход, выхода нет. Соболь здесь, в дупле на дневной лёжке. Направила Ухтыря к дереву. Поравнявшись с кедром, тихо, бесшумно соскользнула со спины оленя, тихо скомандовала:

– Мод! Мод!!!

Верховик, понимая команду, продолжает движение и идёт вперёд. Ченка негромко щёлкает курком, подводит срез ствола к соболиному лазу. Палец на курке. Все тело девушки напряжено в безмолвном ожидании.

Особенностью этой нехитрой, короткой, но напряжённой охоты является доскональное знание всех повадок и характера аскыра. Всё дело в том, что благодаря своей осторожности, ловкости, силе, хитрости и коварству соболь, как и все животные тайги, необычайно любопытен. Он никогда не убежит от опасности, не оценив её в полном объёме, на что – благодаря его реакции – ему хватает нескольких долей секунды. Аскыр всегда проверит незнакомый источник шума. И, конечно же, обязательно проверит, кто здесь был.

В данной ситуации Ченка рассчитывала именно на это. Она знала, что соболь прекрасно слышит шаги неизвестного существа, которое прошло мимо, не потревожив его покоя. Так же, надеялась, что благодаря своему любопытству зверёк покинет логово, вылезет из кедра, чтобы проверить, понюхать след.

Многовековой опыт древних охотников-эвенков подтвердился тут же. Не прошло и минуты после того, как стихли шаги Ухтыря, из дупла в корнях высунулась хитрая мордочка аскыра. На миг застыв, соболь пытался разобраться в происходящем, покрутил головой и даже бросил взгляд вверх, на своего исконного врага – человека. Однако Ченку он не увидел, как и не понял того, что мгновенно умер. Пуля летит быстрее, чем сфокусированный взгляд живого существа может оценить смертельную опасность.

И вот уже Ченка держит в руках желанную добычу, проворно треплет обмякшую тушку в руках, резко дует на шелковистую россыпь кедровой шкурки и счастливо улыбается. Чувствительная душа охотницы заполонена трепетом сбывшейся надежды. Сознание с детской наивностью воспринимает удачу. Горячее сердце гонит по жилкам адреналин. Она удовлетворена собой. Удовлетворена тем, что держит в руках добытого соболя, что процесс охоты длился такое короткое время. Но более всего радуется тому, что аскыр умер быстро, мгновенно, не заметив пришедшей смерти. Потому что это завет предков: убивать зверя без боли и мучений. И она, Ченка, живёт по этим законам, где побеждает сильный, умный, ловкий, трудолюбивый. Она не знает другой жизни, потому что родилась в тайге, ни разу не видела другого мира и не имеет ни малейшего представления, как можно жить иначе.

И вот она вновь сидит на спине оленя, правит уздечкой в поисках возможной добычи, тянет свой след по голубому, бесконечному океану тайги за синекрылой птицей удачи, а по существу, занимается обыкновенным промыслом, который поможет хоть как-то продолжить её кочевую жизнь.

Колки, мари, распадки, гривы, прилавки. Крутые взлобки меняются широкими займищами. Глубокие, каменистые ручьи разрезают плотное нагорье. Кедрачи перемешиваются с пихтачами. Более светлый ельник дополняют «голые», лиственничные рябинки, берёзки, перепутавшийся ольшаник. Сколько за день переменится перед глазами охотницы всевозможных картин – знает только один Амака. Было бы трудно, даже очень тяжело, пройти весь этот путь на ногах. Но четвероногий друг Ухтырь, кажется, даже не замечает препятствий, спокойно, мягко, уверенно несёт лёгкое тело своей хозяйки.

Но и его силам когда-то приходит конец. Нудная усталость заполняет крепкое, выносливое тело оленя. Когда-то и ему будет нужен отдых. Ченка понимает, чувствует, что пора возвращаться на стойбище. Сегодня день был особенно удачным. В потке девушки один аскыр и пятнадцать белок. За весь месяц у неё никогда не выходило более десяти белок в день. Ну а уж соболь – это вообще редкая удача.

Ченка остановила оленя на разрежённом, открытом месте, осмотрелась. Вокруг все хорошо знакомо. Внизу шумит Туманиха. Напротив за речкой – Грязный ключ. Там охотятся братья Вороховы: Егор и Григорий. Позади, за спиной, крутосклонный белок. Где-то там наверху её отец – Загбой, с собаками промышляет соболей.

До озера ехать недалеко, один короткий переход. Стоит только пропеть три маленьких песни о сегодняшней охоте, и перед тобой откроется озеро, чум, тепло костра, сытная, наваристая сохатина. Вот только надо объехать небольшой завал, спуститься к реке, потом повернуть налево и направить Ухтыря вниз по течению Туманихи.

На крутом, обрывистом берегу перед шумным руслом Ченка увидела глубокую канаву. Параллельно её передвижению с горы к реке спустился медведь. В первые секунды девушка не обратила на след особого внимания. Что в том такого, что по тайге бродит дядюшка амикан? Здесь, в кедровниках, следы зверя встречаются довольно часто. Даже более того, иногда охотнице казалось, что сюда, в долину Трёхозерья, на орех собрались все медведи тайги. Отпечатки когтистых лап топтали урочище везде и всюду, встречались практически на каждом шагу, и под каждым кедром – остатки переработанного желудком ореха.

Для человека или копытного зверя в это время года медведь не представляет практически никакой опасности. Изобилие корма делает амикана этаким добродушным, миролюбивым увальнем, игнорирующим прямой контакт с разумным существом. Встречи Ченки и медведя, конечно же, были. Раз или два в неделю она сталкивалась со зверем, иной раз очень даже близко. Но эти встречи были случайны, в результате – амикан старался тут же убежать с глаз долой. В большинстве случаев хозяин тайги, услышав или почуяв приближение человека, заблаговременно уступал дорогу.

Ченка прекрасно знала, что на человека медведь нападает только в трех случаях: когда он смертельно ранен, защищает своих детей или сильно голоден, особенно в осеннее время, то есть шатун. Но в эти дни ей ничего не угрожало, и молодая охотница не боялась промышлять одна, ежедневно выезжала на Ухтыре белковать и чувствовала себя в окружении лохматой братии, как рыба в воде.

Она не стремилась добыть амикана, Загбой с собаками уже отстрелял одного зверя, так что вполне хватало семье запасов жира на долгую зиму, а медведь не посягал на её жизнь. К этому позднеосеннему времени звери уже накопили достаточное количество жира, необходимое для зимней спячки, и большее время суток, ожидая своего часа, снежной погоды, благодатной для залегания в берлогу, просто лежат где-то в завалах, в скалах или густой, непроходимой чаще. Следы таких амиканов вызывают завистливое уважение. Они круглые, широкие, по-настоящему косолапы. Мозолистые ступни набиты жиром. Когти смотрят внутрь. Задние лапы не накладываются друг на друга, а лепятся продолговатыми блинами внахлёст. Сытого медведя отличить от голодного очень легко, поэтому увиденная канава-след заинтересовала, а потом и насторожила Ченку.

Этот медведь был голоден. Чёткие отпечатки узких мозолей говорили о том, что в амикане нет запасов на зиму. Узкая постановка лап походила на лисий, в цепочку, след. Когти – наружу. Задние лапы чётко накладывались на передние.

Зверь торопливо передвигался от кедра к кедру, ковырял в снегу лапами, тыкался мордой в поисках шишек и тут же глотал питательные плоды. В одном месте он выкопал нору бурундука, проглотил запасы полосатика вместе с хозяином, пошёл дальше. Бордовые плоды рябины не остались без внимания: медведь заломил склонившийся куст, старательно объел все гроздья. Не побрезговал бурой полёвкой. Последняя, случайно выскочившая из своей норы, тут же оказалась в клыкастой пасти зверя. Все эти факты только доказывали предположения девушки, что косолапый имеет «свои» виды на пищу и в такое позднее время осени перед большими снегопадами уже не успеет набрать столько жира, чтобы хватило ему на долгую зиму. И холодит ее разум тревожная мысль: в берлогу он уже не ляжет, а будет бродить до тех пор, пока не пропадёт от холода и голода.

В голове Ченки заметались страшные мысли. Она знает, что такое медведь, который не лёг в берлогу. Эвенкийские легенды гласили о шатуне как о самом опасном звере, которого только можно представить. Это был посланник разгневанного Харги, отправлявшего свои кары на людей в виде лохматого чудовища. Голодный шатун не останавливается ни перед чем, нападает на всех, кто встречается на его пути, будь то зверь, собака или человек. Кстати сказать о человеке – он является самой лёгкой добычей медведя, так как пять чувств разумного существа развиты более слабо, чем у амикана. А зверь, применяя всю ловкость, силу, хитрость, скорость в реакции, очень быстро добивается желаемого.

Ченка помнит много случаев, когда от лап шатуна погибали мужчины, женщины и дети из её большого рода Длиннохвостой Выдры. Остановить такого зверя могла только смерть. Проехав какое-то расстояние по медвежьим набродам, девушка спустилась к реке. Медведь смело перешёл на противоположный берег и скрылся в ольховых зарослях. Не было никаких сомнений, что зверь пересечёт широкое займище до горы. А там – охотничий путик братьев Вороховых.

Эта мысль – что удар молнии. Ослепила вспышкой, обожгла разрядом, оглушила громом. Братья ходят по путику по одному и без собаки. Ещё по чернотропу рыжий кобель ушёл в тайгу и не вернулся. Может быть, закопался в дупле кедра или его порвал зверь. Это неважно. Сейчас главное – другое. У Вороховых нет собаки, которая вовремя предупредит хозяина об опасности. Это – беда.

Как можно быстрее надо сказать, предупредить, оповестить братьев о шатуне! Время дорого! Промедление равносильно смерти. Каждая минута стоит человеческой жизни…

Ченка направила Ухтыря в воду, переправилась на противоположный берег, поехала по медвежьему следу. Олень противится, шумно фыркает, хоркает, мотает головой, не хочет идти по следу шатуна. И хотя зверь прошёл давно, олень всё равно чувствует запах смерти, понимает, что это не простой амикан, а явная угроза жизни.

Предположения Ченки оправдались. Медведь пересёк займище и под горой наткнулся на свежий след человека. Кто-то из братьев утром уже прошёл по путику, проверяя кулёмки. Зверь подошёл к лыжнику – братья Вороховы уже ходили по путику на лыжах – тщательно обнюхал след, прошел в пяту и, узнав, куда идёт человек, бросился в погоню.

Ченка остановилась в нерешительности. Она не знала, что делать дальше. В том, что амикан имеет цель, девушка убедилась по следам шатуна. Догоняя свою жертву, медведь побежал не по путику, а параллельно, рядом с лыжнёй, укрываясь в густом курослепе. Расстояние по времени между идущим человеком и зверем было не более часа. По всей вероятности, теперь медведь уже догнал идущего охотника. Идти по следам – значит подвергнуть себя смертельной опасности. Злой шатун постоит за свою добычу.

Что делать? Даже в таком безвыходном положении всё равно остаётся хоть какая-то надежда: а вдруг всё закончится хорошо? Но ехать на защиту человека одной, зная, что тебя в любой момент заломает зверь – полное безрассудство. Остаётся только одно, спешить на зимовье братьев и с поддержкой идти на помощь. Это решение показалось девушке единственно верным.

Она повернула Ухтыря в сторону зимовья, не жалея, погнала уставшего оленя по лыжне: не время беречь себя и животное. Погибает человек. Надо спешить! До избы братьев Вороховых недалеко, около километра. Но как медленно бежит олень! Ченке кажется, что насупившиеся кедры стоят, а не пролетают мимо, а петляющая лыжня застыла под ногами Ухтыря.

Вот наконец-то знакомый ключ, крутой яр, огромная поляна, на краю которой притаилось приземистое зимовье. К огромной радости девушки, из каменной трубы стелется сизый дым: кто-то из хозяев дома. Не доезжая нескольких десятков метров, Ченка закричала:

– Бое! Бое!!! Люча, хоти ко мне!..

На её голос тут же распахнулась дверь, на улицу выскочил огромный бородач – Егор. Какое-то время, оценивая обстановку, он держал под прицелом своей фузеи гостью. Наконец-то узнав знакомое лицо, тут же опустил ружьё, растянул лицо в приветливой улыбке, приветственно протянул навстречу руки:

– О! Кто к нам пожаловал! Никак сама Ченка в гости приехала! Вот радость-то!

Но девушка не разделила его радушного приёма. Не слезая с оленя, она замахала руками и, показывая куда-то в сторону тайги, залопотала:

– Бое! Беда, отнако! Люча амикан кушай. Пежать пыстро нато, помогай лючи! Торопиться нато…

– Ты что это там такое говоришь? – ещё ничего не понимая, понизил голос Егор.

– Там амикан!.. Шатун, однако!.. Твой прат караулить побежал… Кушай, путет… – отчаянно жестикулируя, продолжила девушка.

Понял Егор, почернело лицо, растерянно заметался около избы. Неизвестно, сколько бы прошло времени в бесполезной суматохе, если бы его не отрезвила Ченка:

– Бери ружьё, отнако, топор, нож. Торопиться нато, пежать. Позтно бутет…

Понял Егор, забежал в избу, тут же выскочил. На поясе уже висит нож, карманы раздулись от зарядов. Схватил топор, ткнул за пояс. Забросил за спину ружьё, потянулся за лыжами.

А Ченка уже на другой стороне ручья, остановилась, смотрит, как русский бежит по камням. В одном из прыжков не рассчитал точку опоры, поскользнулся, упал в ледяную воду, но тут же вскочил и выбрался на берег. Весь мокрый, но сушиться некогда. Сбил ладонями воду со штанов, отряхнул куртку, камус на лыжах протёр сухой бородой ели, подвязал юксы к ичигам и побежал за Ченкой по лыжне.

Девушка впереди торопит Ухтыря, но Егор не отстает, бежит следом. От сырой одежды валит пар, лицо раскраснелось, пыхтит, как закипевший чайник.

Очень скоро добежали до медвежьего следа. Ченка остановилась. Русский осмотрел след зверя, заскрипел зубами. Девушка проехала какое-то расстояние по маховым прыжкам шатуна, вернулась и пояснила:

– Амикан этой стороной хоти, – махнула правой рукой. – Брата опгонит и путет караулить. Нато лючу претупредить, чтобы не шёл вперёт, шёл назат. Тогта живой путет.

Понял Егор, сдернул из-за спины шомполку, взвёл курок. Тяжёлый грохот разорвал тишину, ломающееся эхо выстрела далеко покатилось по логу. Ждать ответа бесполезно: у Григория нет ружья, с собой только нож да топор.

После первого выстрела надо обязательно сжечь ещё один заряд. Иначе брат не поймёт, выстрел примет просто за чью-то охотничью удачу и не пойдёт назад.

Сунул Егор руку в карман, за порохом, и едва не лишился дыхания – мокрый, вода полностью намочила заветный мешочек с зарядами. Хорошо, что Ченка рядом. Вытащила из потки туесок, подала ему. Тот набрал на ладонь чёрного порошка, высыпал в ствол, сверху шомполом забил еловой бороды, немного дроби для звука, на пенёк замка наколол капсюль, взвёл круторогий курок и вновь выстрелил в воздух.

Ченка ёжится, отворачивает лицо: столько грохота – и никакого толку. Только порох да дробь зря сожгли. Два выстрела впустую. Если разделить на малопульку эти заряды, то можно добыть десять белок. И как только русские в тайге промышляют, не экономят запасы? Однако сейчас дело не до промысла, человек в смертельной опасности!

После выстрела постояли немного, прислушались. В ответ – тишина, никаких звуков, никаких намёков на присутствие человека.

Егор опустил голову. Самые плохие мысли витают в голове мужика. Вновь насыпал на ладонь большую меру пороха – на глаз. Сверху зашомполил огромную, восьмого калибра пулю-котлету. Пенёк смазал еловой смолой, сверху прилепил капсюль. Попробовал на прочность пальцами, чтобы, не дай бог, в суматохе не слетел. Проверил нож, топор. Всё на месте. Теперь можно и на медведя идти. Строгим, серьёзным взглядом посмотрел на Ченку: что теперь делать будем?

А она уже смело руководила действиями. Посмотрела на Егора и на правах старшей скомандовала:

– Ты хоти лышнёй. Я поету по слету. Гляти на меня, я путу гляти тебя. Как амикан путет близко, нато пыть месте.

– А как ты узнаешь, что медведь рядом? – спросил Егор.

Ченка посмотрела на него с таким видом, как будто тот только что родился от оленухи и, подражая Загбою, кротко бросила:

– Эко глупый! Ухтырь скажет…

Разошлись. Егор с ружьём в руках по лыжне катится. Ченка по медвежьим махам на олене едет. Стараются не упускать друг друга из вида, идут параллельно. Медведь прёт неподалёку от лыжни, в каких-то тридцати метрах. Местами подбегает ближе, сверяется в правильности хода. Вот он остановился на пригорке, по всей вероятности, прислушался. Но нет, ещё не слышно и не чувствуется идущего впереди человека. Далеко до жертвы. Опять сорвался с места, пошёл в мах, прыжками. Ченка знаками показывает Егору о действиях зверя, даёт знак рукой идти дальше. Опять продолжили преследование. На ходу девушка ткнула прутиком следы: уже успели подмёрзнуть. Прошло несколько часов. Наверное, уже слишком поздно…

Так прошли около часа. Егор топчет лыжню брата, смотрит, как Григорий проверяет последние в своей жизни кулёмки… Ченка тропит медвежий след, «читает» следы шатуна, догоняющего свою жертву. Широкое займище постепенно сузилось. Где-то неподалёку заговорила река. Путик братьев приблизился к самому подножию круто спускающегося гольца. Там, впереди, уже доносятся первые отголоски большого порога. Григорий должен пройти прижимы рядом со скалами, у самой воды. Для скрада человека шатуну лучшего места не найти.

Как будто подтверждая мысли Ченки, медведь приостановился, потом пошёл быстрым шагом, отдаляясь от лыжни. По всей вероятности, он чувствовал близость охотника, старался до времени остаться незамеченным, обгонял Григория стороной.

Ухтырь закрутил головой, глухо рюхнул, со страхом округлил глаза и посмотрел на хозяйку. Весь вид говорил о том, что он почувствовал запах смерти. Ченка сделала знак рукой Егору остановиться, подъехала, негромко сказала о близости медведя. Далее охотники пошли по лыжне вместе: девушка впереди на олене, русский – сзади.

Двигались медленно, с опаской осматривая скрытые места, за которыми мог бы притаиться зверь. Ченка наблюдала за поведением Ухтыря. Тот часто останавливался, с шумом нюхал воздух, негромко фыркал, мотал головой. Однако девушка думала, что шатун ещё далеко. Дул резкий встречный ветерок, и наносимые запахи олень мог чувствовать на большом расстоянии. Кроме того, люди ещё не видели следов нападения медведя на человека. Это давало гарантию временной безопасности.

Но вот – случилось…

Ничего не подозревающий Григорий подошёл к очередной кулемке, стал поправлять сбившийся сторожок. Шатун бросился на него сзади, из-за огромной колодины. Четыре огромных прыжка зверя. Возможно, охотник, заслышав шум, успел оглянуться, чтобы воочию увидеть оскаленную пасть зверя.

Григорий был убит мгновенно. Об этом говорил чистый, без крови нож охотника. Он лежал тут же, рядом, на лыжне. По всей вероятности, защищаясь, он всё-таки успел выдернуть его из ножен…

Кровавая каша снега, утоптанная многочисленными следами медведя. Куски разорванной куртки, сбитая шапка, бурые от крови рукавицы, сломанная лыжа с подвязанным ичигом, из которого торчала рваная кость перекушенной голени. Зверь долго бил и терзал охотника когтями и клыками. Затем, полностью убедившись в смерти добычи, потащил ее к горе.

Ченка соскользнула со спины Ухтыря на землю, бросила повод. Теперь скрадывать шатуна верхом очень опасно. Испугавшись неожиданного появления медведя, олень может броситься куда угодно и сбросить с себя хозяйку. А это грозит девушке неминуемой гибелью. Сейчас лучше всего подходить к зверю по одному, для большей безопасности скрываясь за стволами деревьев. Освобождённый верховик отскочил назад, но через несколько десятков метров остановился и со страхом посмотрел на хозяйку. Весь его перепуганный вид говорил о безрассудстве намерения людей. Настороженные уши взметнулись трепетными четами. Каждый мускул застыл в ожидании молниеносного бегства. Чуткие ноздри с шумом вдыхали малейшие запахи смерти. Всё говорило о том, что медведь рядом, здесь, и самым разумным решением для людей будет поспешное бегство прочь от этого кровавого места.

Но люди думали иначе. Медведь преступил границу закона тайги, убил человека. С этого мгновения он стал ещё более опасен, так как, вкусив плоти разумного существа, будет вновь искать встречи с человеком. Кроме того, зверь убил брата Егора, родную кровь. Эти существенные обстоятельства требовали незамедлительной мести. Так говорит, требует неписаный закон тайги.

Егор был готов схватиться с медведем хоть сейчас, один на один, с ножом. Злость захватила всё его существо. Гнев переполнял все его существо. Сознание поглотила буря ненависти к зверю. Он был готов броситься в заросли курослепа хоть сейчас, в эту секунду, и только хладнокровие спутницы удерживало от этого неразумного поступка, что, может быть, спасло ему жизнь.

Егор был старше Ченки почти в три раза и за свою жизнь – большую часть времени которой провёл в тайге – повидал немало. Но в данный момент старатель вдруг почему-то подчинился власти этой маленькой, хрупкой, но очень смелой девушки. Он не знал, как и почему это произошло, но только с первой минуты преследования шатуна сразу же доверился ей, слушал и исполнял команды. Он чувствовал правильность её решений. Этому способствовало искреннее уважение к коренным жителям тайги, детям природы. Прежде чем сделать свой первый шаг навстречу смертельной опасности, он посмотрел на нее: что дальше? И беспрекословно подчинился приказу Ченки.

А она, понимая свою роль, жестикулировала – что надо делать. Правой рукой Ченка указала на него и взмахнула вдоль кровавого потаска: иди вдоль следа справа. Потом приложила ладонь себе на грудь и показала в густую чащу: я пойду слева. Обе руки вверх, к глазам: идём на видимом расстоянии, недалеко друг от друга.

Егор согласно кивнул головой – всё понял. Проверили ножи. Русский взмахнул топором. Ченка насадила на древко пальму. Молча посмотрели друг другу в глаза, глубоко вздохнули, пошли. Ружья в руках. Пальцы на курках. От дерева к дереву, где безопаснее и можно в любое мгновение укрыться от стремительного броска шатуна. По колено в снегу, без лыж, которые только придают неуверенность и делают охотника неуклюжим. Шаг за шагом. Метр за метром. От кедра к пихте. От пихты к ели. Всё дальше и дальше в густые заросли. Всё ближе к смерти.

Ченка следит за Егором. Тот крадётся за глубоким волоком, в каких-то десяти метрах от неё. Она видит каждый мускул на его лице, бегающие глаза, нервно подрагивающую бороду. Он в свою очередь краем глаза следит за своей смелой спутницей, но и не выпускает из вида таежные заросли. Перед каждым препятствием оба останавливаются, тщательно проверяют каждый кустик, кочку, валежину и лишь потом, убедившись в безопасности, одновременно двигаются дальше.

Прошли около сотни метров. Время остановилось. Мир природы замер в ожидании поединка. Звенящая тишина заполонила пространство. В немом оцепенении поникли ветви деревьев. Молчит пернатая братия. И только лишь снег продолжает играть радужными переливами под холодными лучами вечернего солнца.

Путь Ченки преградил огромный выскорь: многовековой кедр, поваленный временем, раскорячился могучими корневищами, придавил толстым стволом молодой пихтач, загородил дорогу на соседнюю полянку. Медведь протащил свою жертву туда, за переплетение корней, но идти по следу опасно, так как шатун, возможно, уже слышит крадущиеся шаги и приготовился к встрече неожиданных гостей. Чтобы не попасть ему в лапы, Ченка останавливается, осматривает дальнейший путь. Лучше всего идти вдоль ствола кедра, налево. Там, в проломе сучьев, можно увидеть то, что происходит за препятствием. Перед очередным шагом Ченка смотрит в сторону Егора. Тот в двадцати шагах от неё, крадётся в густой подсаде. Сосредоточен скрадыванием, не смотрит на девушку. Привлекая его внимание, Ченка взмахнула рукой. Егор заметил знак, остановился. Она приложила руку к груди и отвела её в сторону: я пошла налево. Он качнул головой: понял.

Ещё несколько осторожных шагов. Мягкие арамусы из сохатиной шкуры глушат скрип снега «до нуля». Плавное передвижение девушки сравнимо с движениями крадущейся рыси, чего не скажешь о Егоре. Его кожаные бродни шуршат, как голицы*["32] по насту. Как бы он ни старался идти как можно тише, шум от шагов девушка слышит прекрасно. А что тогда говорить о медведе? Вполне возможно, что шатун уже приготовился к своему решающему прыжку…

Вот Ченка подошла к колодине, посмотрела между веток туда, на поляну, и наконец-то увидела… Труп Григория, вернее то, что осталось от человека, лежал на краю полянки, у густой, невысокой подсады пихтача-курослепа. Обезображенное лицо, раскинутые руки, перекушеные ноги. Обрывки одежды, расщеплённая лыжа, лопнувшая котомка. Рёбра вырваны, внутренности съедены. Нижнюю и верхнюю части тела соединяет голый, обгрызенный позвоночник. Весь вид изуродованного человека привел в ужас!.. Ченка мгновенно представила, что всего лишь несколько часов назад Григорий двигался вперед, шевелил руками, шел на лыжах, крутил головой и просто жил своей обычной жизнью…

Виновник трагедии лежал тут же рядом, в трёх метрах, под огромной елью. Насытившись за долгое время, шатун спал крепким сном. Он даже не удосужился закопать труп, как бывает всегда, когда зверь добывает сохатого или сокжоя. И более того, предавшись благодати сытого желудка, зверь поленился отойти в сторону от добычи и лечь на входном следу.

Шатун лежал на животе на подогнутых лапах. Большая голова покоилась на кряжистых «руках». Нос был прикрыт мозолистым ступаком. Глубокое, шумное дыхание медведя говорило о его спокойном состоянии. Нервно подрагивающие, «стоящие» уши не слышали шагов крадущихся охотников. Впалые, «лысые», с редкой летней шкурой бока шатуна чётко обозначили дугообразные ребра. При частом дыхании внутри зверя что-то хрипело, булькало, что очень напоминало игру неумелого гармониста на старой, затырканной тульской двухрядке. Он был настолько худым и облезлым, что его вполне можно было сравнить с летней норкой, только что выпрыгнувшей из воды на берег. По всей вероятности, какая-то внутренняя боль, мучения и голод утомили зверя, и он, насытившись лёгкой добычей, тут же отключился от реального мира и уснул крепким сном.

Быстро оценив ситуацию, Ченка посмотрела в сторону Егора. Надо было срочно предупредить его о медведе, но, как назло, тот скрылся в густом пихтаче и был вне видимости. Осторожные, крадущиеся шаги охотника едва доносились до девичьих ушей, что говорило о том, что русский проходит зверя намного дальше стороной. Ещё какое-то мгновение, и он пройдёт шатуна, подставит спину. А зверь, конечно же, не упустит возможности для очередного нападения.

Мысли Ченки мечутся в хаотическом вихре: что делать? Сейчас медведь услышит Егора, проснётся, и тогда… Надо предупредить русского, чтобы тот встал за дерево, обезопасил свою жизнь. Но как это сделать? Крикнуть? Щёлкнуть сучком? Но тогда будет упущена возможность для меткого, точного выстрела. Пока шатун спит, он уязвим. В него легко прицелиться. Намного труднее будет попасть в мечущуюся, прыгающую массу. Тем более что для него небольшая пулька из малокалиберной винтовки?

Более не раздумывая, Ченка вскинула ружьё к плечу, совместила мушку с прорезью, подвела к голове зверя. Шатун лежит хорошо, в каких-то пятнадцати шагах, боком. Лучше не надо! Вполне возможно, что удастся его убить с первого выстрела.

Затаила дыхание, медленно потянула ствол к убойному месту, за круглое ухо, на ладонь пониже от загривка и плавно надавила на спусковой крючок. И уже ничего не смогла сделать в то мгновение, когда вдруг увидела, что голова зверя резко дернулась вверх.

Сухой хлопок, очень напоминающий треск развалившейся под топором чурки, наполнил ближайшее пространство. Ченка замерла от страха: она видела, как медведь быстро приподнялся на передних лапах и закрутил носом. Девушка осторожно скользнула за колодину, стала торопливо забивать в винтовку новый заряд. Но и за зверем следит краем глаза. Она поняла, что промахнулась. И дальнейшее было непредсказуемо, как ветер в горах.

Шатун в удивлении оглядывается по сторонам, не может понять, что происходит. Или ему послышался какой-то звук, или рядом прожужжал паут*["33]. Медведь втянул в себя воздух и вдруг хватил слабый запах человека.

Дрогнул зверюга телом, осклабился, громко фыркнул. Изо рта харкнула россыпь алых брызг. Всё-таки попала Ченка медведю, но обнизила и пробила горло. Закрутился зверь на месте, то на лапы падёт, то вскочит. Хватает воздух поросячьим пятаком, шевелит ноздрями, клацает зубами, рычит, прядает ушами, как жеребец. Хочет понять, где находится враг, но не может, так как острый вкус людей всюду. Охотники рядом, в нескольких метрах притаились. Проспал своё благополучие косолапый.

Ченка торопится, порох засыпала, уже шомполом пульку забивает. Осторожно, но ловко двигает руками, боится, чтобы шатун не услышал. А сама все молит Амаку, вспоминает Тугэта: почему Егор не стреляет? Неужели капсюль осечку дал?

А медведь не стоит на месте, пошёл по поляне. Редкая шерсть дыбарем, клыки осклабил, голову к земле склонил, уши на загривок прижал, приготовился к атаке, глухо рычит, пугает. За ним красная дорожка тянется, с нижней губы кровь сочится. Вдруг бросился вперёд, сделал резкий выпад. Таким образом хотел испугать человека и обнаружить его местонахождение. Сделал пару прыжков в сторону притаившейся Ченки, подскочил к колодине, встал в дыбы, упёрся передними лапами в поваленный ствол кедра, замер обломленной дранощепиной. Стоит, слушает, смотрит, вынюхивает.

Ченка – ни жива ни мертва! Сжалась зайцем, старается не смотреть в глаза зверю. Шатун в трёх метрах, губами трясёт, воздух полощет. Но между ними густые ветки, и медведь не может видеть, кто сидит у него под ногами. Однако чутьё зверя ещё никогда не подводило. Шатун чувствует, что человек тут, рядом, и уже повернул голову в сторону девушки, вытянулся туловищем, подался вперёд.

И тут Ченку обдало, окропило сотнями мелких алых капель. Она не поняла, что произошло, бросила быстрый взгляд на бок зверя, а там рваная рана размером с мужскую ладонь. Ещё какие-то доли секунды – и окружающее пространство заполнил грохот выстрела.

Медведь тут же молниеносно повернул оскаленную башку в сторону выстрела и наконец-то увидел своего врага. Однако больше сделать ничего не мог. Какая-то невидимая страшная сила потянула его назад, завалила и уложила на лопатки.

Упал зверь навзничь, вытянулся сухой колодой, в отчаянии, не понимая, что с ним происходит, стал рвать воздух лапами. Челюсти чавкают, изо рта летит кровавая пена, голова мечется из стороны в сторону.

Откуда-то из кустов на край полянки выбежал Егор, приставил свою фузею к дереву, выхватил из-за пояса топор, шагает к смертельно раненому зверю, желая добить его своими руками.

– Ча! Ча!!! Стой бое! Назат! Не хоти к амикану!!! – предупреждающе тонким голосом закричала Ченка.

Но где там… Егор в слепой ярости и желает мести за брата. Он торопится, почти бежит и уже замахнулся топором. А шатун ещё жив. В предсмертных мгновениях зверь сконцентрировал свои силы, перевернулся на живот, поджал лапы, прижал уши к затылку и приготовился к прыжку.

Русский понял это, вмиг охладел, пошатнулся, хотел броситься назад. Но слишком поздно в трезвую голову приходят разумные мысли…

Шатун развернулся сработавшей пружиной капкана и, как огромный, лохматый ком, в два прыжка настиг человека. Егор даже не успел ударить топором, как был тут же повержен свирепым зверем. Но здесь необходимо воздать дань меткому выстрелу охотника. Свинцовая пуля восьмого калибра в достаточной мере поразила медведя, и те два прыжка, что он сделал, были не настолько сильны, чтобы в мгновение убить человека. Медведь был уже неуверен в своих движениях, второй прыжок оказался намного слабее первого, почему зверю удалось только лишь сбить Егора с ног. Спасая себя, падая, охотник резко дёрнулся назад. Это оградило его от мгновенной смерти, но не от когтей шатуна. Левая нога русского оказалась во власти клыков и когтей хищника. Сквозь шум завязавшейся борьбы явственно хрустнула кость. Егор заорал от боли. Медведь глухо, довольно заревел.

Больше не раздумывая, Ченка перескочила через колодину и, почти не целясь, с нескольких шагов выстрелила в шею медведя. Сухой выстрел не произвёл на зверя должного впечатления. Он как будто не заметил обжигающего укуса винтовки. Только в месте попадания нервно несколько раз дрогнула шкура, да у самого затылка, сверху обагрилось кровавое пятно. Шатун продолжал крошить клыками колено человека, одновременно разрывая бедро острыми, грязными когтями.

Теперь у Ченки осталось только одно оружие – пальма. Времени на заряжание винтовки не было. Да и эффект от малопульки был незначительным: кусочек свинца действовал на зверя не более, чем укус пчелы. И хотя она ещё ни разу в своей жизни не ходила на медведя с пальмой, она решилась на это тут же, без колебаний.

Дальше – как по врождённому опыту. Подскочила, замахнулась, ударила шатуна пальмой в затылок. Смерть зверя была мгновенной. Он тут же пал на живот и обмяк. Но Ченка не доверилась состоянию людоеда. Вновь замахнулась, опять ударила. Била до тех пор, пока не увидела, как по облезлой спине от затылка к хвосту и обратно прокатилась троекратная, спазматическая дрожь. Всё. Шатун мёртв.

Когда всё закончилось, Ченка торопливо подскочила к Егору, стала отрывать голову поверженного зверя от раздробленной ноги. На удивление это получилось довольно легко: засаленные, охристые, до цвета коры кедра клыки шатуна свободно разошлись под давлением рук девушки. Таким же образом Ченка оторвала от бедра когти. Освобождённый Егор с тяжёлым стоном попробовал приподняться на локтях, но это доставило ему огромную боль. Он закричал, повалился спиной на снег. Девушка со страхом, испуганно смотрела на страшную рану, которая представляла сплошное месиво из разорванных тканей мышц и осколочных костей. Сразу же в нескольких местах из прерванных сосудов сочились нескончаемые ручейки крови. Не зная что делать, девушка посмотрела на бледное лицо Егора. Тот уловил её взгляд, всё понял. Однако, не теряя самообладания, напрягая последние силы, потянулся к поясу, снял ремень и протянул Ченке:

– Перетяни ногу… Да, здесь… Режь штаны. Так, вот… А теперь дави, сильнее… Завязывай…

Она делала так, как говорил он. После жгута кровь остановилась, но рваная рана оставалась открытой. Надо было срочно накладывать хоть какую-то повязку, но где взять чистую тряпку?

Сомнения Ченки были недолгими. Она быстро скинула с себя легкую дошку и тут же, не стесняясь Егора, на его глазах сняла короткое платье.

– Дура! Что делаешь? Замёрзнешь!!! – с округлившимися глазами выдохнул Егор.

Она его не слушала, резала ножом на ленты свою одежду и торопливо лопотала:

– Нисиго, отнако. Ченка отенет парку. Ченка не замёрзнет… Попежит вперети оленя пыстро, путет шарко!

Осторожно, аккуратно перевязала «хлябающую» ногу, срубила несколько сухих палочек и во всю длину раздробленной ноги плотно привязала прочное дерево. Теперь нога была единым целым, однако ее движения доставляли Егору острую, нестерпимую боль. Он стонал, корчился в мучительных судорогах и хоть как-то старался помочь своей спасительнице. По его лицу сочился холодный пот. Большая потеря крови давала знать: Егору становилось холодно, по телу катилась мелкая дрожь.

Ченка поспешно утоптала около него снег, нарубила пихтовых лапок, кое-как с большим усилием перевернула русского на подстилку на живот. Тут же в несколько минут развела большой костёр. Егору стало несколько полегче, от жаркого пламени измученному телу теплее. Расслабившись, он впал в забытье.

А она лихорадочно соображала: что делать? Как доставить раненого домой? Нет, на олене ему не уехать. Егор просто не сможет забраться на спину Ухтыря. Придётся тащить охотника оленем за собой. Можно уложить его на лыжи, но это будет доставлять большие неудобства: слабый Егор не сможет удержаться на камусках, будет переворачиваться и постоянно падать. В данной ситуации лучше всего применить старый проверенный способ перетаскивания грузов – на шкуре.

Девушка не стала долго раздумывать, как и с чего начинать свежевать медведя. Обрабатывать добычу ей приходилось много раз. В ловких руках замелькал острый нож и, уже через двадцать минут драная шкура шатуна развернулась широким пластом на окровавленном снегу.

Всё это время Егор полусонно смотрел на Ченку грустными глазами. Он понимал, что попал в незавидное положение, ранен, потерял много крови, и теперь его жизнь зависит только от разумных, быстрых действий молодой охотницы. Он не задавал девушке лишних вопросов, так как понимал, что она делает. Ему самому не единожды приходилось транспортировать мясо диких животных таким способом. В своих молчаливых наблюдениях он поражался находчивости и сообразительности случайной помощницы. В какой-то момент старатель просто попросил её ослабить на ноге ремень. Ченка развязала жгут, но просочившаяся кровь заставила её сделать обратное. Егор застонал от боли и безысходности положения. Он понял, что по тайге ему больше не ходить…

Ченка нарубила пихтовых веток, наложила их на шкуру мягкой подстилкой. С помощью девичьих рук Егор перевалился на своеобразные носилки из медвежьей шкуры. Затем девушка завернула края шубы, связала сыромятной упряжью. Создавалось впечатление, что он находится в меховом спальнике. Егор лежал на спине, опечаленными глазами оглядывая склонившиеся в почтении кедры. В какой-то момент, когда девушка хотела тронуть в путь Ухтыря, охотник приподнял голову и негромко проговорил:

– Подожди, я хочу попрощаться с братом. Он так и останется лежать под открытым небом на съедение мышам и воронам? Кто его похоронит?…

– Пашто так каваришь? Некарошо так делай. Ченка завтра приетет, заперёт брата, Загбой калоту тесать путет, путем лабазить тело. А амикан путем голову рупи, глаза вырезать, пусть не знает, кута мы поехали. А то его тух путет за нами хоти, пету неси, – твёрдо заверила девушка и тронула учага в путь.

Послушный олень часто затопотил копытами по мягкому снегу, стараясь как можно скорее покинуть место, где витал терпкий запах смерти. Ченка восседала на спине своего верного друга, разумно выбирала чистые, без колодин и кустарников места, часто смотрела назад, на плывущего в шкуре Егора. А русский, в свою очередь, закусив губу, прикрывал мозолистыми руками мокрое от слёз лицо. В его голове витали благодарные мысли к молоденькой девушке, что спасла от неминуемой гибели, не бросила в трудную минуту и сейчас увозила от собственной могилы для дальнейшей жизни.

В какой-то момент Ченка выросла в его глазах до сказочной героини, которая своей сообразительностью победила хозяина тайги. Своей смелостью она могла бы потягаться с самым сильным человеком и в то же время оставалась слабой, хрупкой, готовившейся стать матерью. Егору порой казалось, что он видит страшный сон. Но существовавшая реальность была рядом. Она отдавала болью в раздробленной ноге, толкала в спину мягким снегом, вкрадывалась в уши шумным сопением оленя. Когда он смотрел вперед, то ловил на себе обнадёживающий взгляд Ченки, которая, стараясь поддержать его дух, слабо улыбалась и подбадривающе говорила:

– Однако, бое, ты сильный люча! У нас так каварят: кто пот шатун пыл и вышил – шить путет толго! Ты путешь толго жить. Зверь сапсем не поялся и попетил.

Егор слабо улыбался. Он понимал, что она старается ободрить, чувствовал и поражался, откуда в ней столько мужества, силы и духа?!

Крёстный отец

За лохматыми стенами чума насторожилась тишина. В гордом величии молчат промёрзшие стволы деревьев. На заснеженных лапах кедров уснул леденящий ветерок. В ожидании сжались в комочки пернатые существа. Где-то под толстым слоем зимнего покрывала притаились мелкие зверушки. Замёрзший мир дикой тайги насупился в неведении происходящего.

В большом, просторном чуме тепло и уютно. Жаркое пламя костра щедро распространяет по сторонам благодатное тепло. Малиновые блики прыгают по закопчённым стенам таёжного жилища. Горячие ладони огня яростно терзают чёрные стенки круглого казана. В глубине посуды, подчиняясь воле всемогущего властелина, живым родником бурлит вода. Прозрачный пар, смешиваясь с вихрем едкого дыма, быстро поднимается к челу куполообразного чума, растворяется в решётчатых связках дымохода.

Егор сидит на своём спальнике. Его строгий взгляд устремлён в самое сердце костра, где матовым плывуном плавятся обуглившиеся поленья. Могучие руки старателя нервно теребят сухие кедровые сучья, ломают на мелкие кусочки и тут же бросают их в огонь. В гордой фигуре охотника – напряжение. На заросшем, почерневшем лице печатается тревога и печаль. Через какое-то время периодически, как будто очнувшись из забытья, он оглядывается по сторонам, машинально бросает в котёл куски холодного снега, бережно поправляет взбитый спальник Ченки и с тяжёлым вздохом вновь предаётся тягостным думам. Все мысли напряжены. Острый слух выискивает знакомые звуки шагов. Взгляд ждёт, когда приоткроется полог входа. Разум торопит, подгоняет время. Горячее сердце томится в неизвестности. Который раз Егор думает о том, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Жизнь научила его относиться к этому с должным терпением, но он все же изнывает от желания узнать конечный результат.

Где-то далеко, в глубине леса иногда раздается негромкий крик, напоминая жалобный писк ронжи. А может быть, это бьётся пойманный в петлю заяц или вороная желна призывает своих сородичей к пиру? Но это далеко не так. Егор понимает значение этих криков, вздрагивает при каждом отголоске, сжимается в комок и нервно вздыхает.

Но вот наконец-то натекает равномерный, быстрый шорох: на лыжах к чуму спешит человек. Вот он подкатывается к жилищу, останавливается, развязывает юксы и делает несколько шагов к входу. Кротким жестом распахивается шкура, и с морозным воздухом внутрь помещения входит Загбой. Даже не посмотрев на русского, он присаживается на свою лежанку и, не говоря ни слова, начинает набивать табаком трубку. Егор понимает ответственность момента, знает, что степенные эвенки перед каждым разговором должны выдержать необходимую паузу, терпеливо ждёт, когда охотник подкурит от уголька и вдохнёт в себя сизый дым. Он смотрит ему в лицо внимательным взглядом, призывая к разговору.

– Плохо, отнако. Шипко плохо. Мучиится доська. Не может ротить сама. Помрёт, наверное… – глухо говорит Загбой и роняет на грудь голову.

– Так что же ты, дурья твоя башка?! Зачем было девчонку в тайгу гнать? – нервно взрывается Егор. – Говорил, что нельзя её из чума выпускать. Пусть бы рожала здесь. Я бы ей помог… Знаю что к чему, глядишь – всё нормально будет…

– Незя так, отнако. Злые духи гневаться путут. У нас так сегда – баба толжна одна ротить, чтобы никто не знал и не вител… – пытается роптать Загбой, но русский его гневно перебивает:

– Да плевал я на твои законы и на твоего Амаку вместе с Харги и с чёртом рогатым! У нас все девки в банях родят, обязательно с повитухой, иначе и нельзя!

Загбой роняет трубку, в страхе смотрит на русского и торопливо шепчет:

– Ой, бое! Пашто так каваришь? Шипка плохо каваришь, духи гневаться путут, бета путет, мор путет. Помирать путем, отнако…

– Дурак ты и есть дурак! Оставил девку одну, она и так умрёт, не сможет одна родить! Там, наверное, уже ребенок задохнулся, а ты здесь слюни пускаешь. Последний раз спрашиваю, приведёшь Ченку сюда? Загбой неуверенно мотает косматой головой и пятится в угол чума:

– Нет, отнако… Харги гневаться путет…

– Да и пошёл ты!.. – отчаянно ругается Егор и начинает надевать штаны. – Первый раз вижу такого козла, кто своей дочери смерти желает… Духи ему дороже… Где мой бродень?

Эвенк что-то бессвязно лопочет, но протягивает русскому правую обувку. Тот поспешно натягивает её на ногу, накидывает на плечи свою суконную куртку, проверяет на поясе наличие ножа и коряво выползает из чума.

Ползать на трёх точках опоры – на двух руках и одном, правом, колене – Егор научился около месяца назад. Левую ногу после схватки с шатуном спасти не удалось. Начавшаяся гангрена заставила пойти на крайние меры: Загбой отрезал конечность чуть выше колена, что помогло спасти старателю жизнь. Своевременная операция, умелый шов, настои трав, мази и тщательный уход Ченки сделали свое дело: русский очень быстро пошёл на поправку и уже через несколько месяцев к описываемым событиям мог самостоятельно передвигаться не только по чуму, но и выползать на короткое время на улицу. Со стороны было жалко смотреть на человека-инвалида без одной ноги. Но главное – Егор остался жив!

А между тем старатель выполз на улицу, осмотрелся и стал ждать Загбоя. Он всё ещё надеялся, что эвенк последует его примеру, повезет его на лыжах в тот отдельный чум, где сейчас умирала Ченка. Но своенравный отец, следуя законам предков, перед страхом сурового наказания духов даже не соизволил подать голос.

А всё только из-за того, что, по давним законам эвенков, будущая мать должна рожать ребенка в отдельном чуме, в стороне от стойбища, одна, и потом принести его мужу, мотивируя факт появления дитя случайной находкой.

Глупый, дикий обычай. Так думают русские. Невозможно сосчитать тех тунгусок, что умерли от боли, страданий и мучений при родах. Однако древние охотники принимают это как само собой разумеющееся событие, потому что свято верят в своих духов. Если ребёнку было не суждено появиться на свет, значит, так было угодно богу. И этим всё сказано. А Егор против такого обычая. Он в гневе! Он считает суеверия Загбоя не чем иным, как бредом сивой кобылы! У русских так не бывает. Будущей матери надо помочь. Ченка должна жить! Так говорит его разум. Так велит его совесть.

Но как добраться инвалиду без одной ноги до отдельного чума, стоящего далеко, в глубине тайги? Если бы помог Загбой, тогда бы не было проблем. Он бы увёз Егора на лыжах. Но тот притих в чуме затравленным колонком. Придётся добираться самому.

Присел старатель около чума, ещё раз позвал Загбоя. Он молчит, не выходит, боится гнева Харги и Эскери. Единственные, кто сейчас сочувствуют беде, – Чирва и Илкун. Бедные собаки крутятся рядом, с тревогой смотрят в глубину леса, откуда доносятся крики и стоны хозяйки. Зовут людей на помощь. Чувствуют, что всё теперь зависит от русского. Как только Егор сел на лыжи и оттолкнулся руками, они бросились по лыжне вперёд и скрылись за стволами деревьев.

Катится Егор на помощь своей спасительнице, торопится. Да только далеко ли уедешь, сидя на лыжах, загребая голыми руками холодный, сыпучий снег? Хорошо то, что широкая лыжня тверда и набита. Но это не даёт большого преимущества. За один рывок старатель преодолевает около полуметра. Проехал двадцать саженей – замёрзли руки, устали плечи, затекла спина. Остановился отдохнуть, греет ладони дыханием. В сознании мелькнула мысль, что надо было надеть рукавицы. Повернулся назад – чум далеко. Возвращаться поздно. Крикнул Загбоя – бесполезно. Он как будто и не слышит. Выругался крепко, но делать нечего, никто не поможет. Теперь надо двигаться вперёд.

Опять загрёб руками, как веслами, не чувствует холода. Вспотел, телу жарко, а пальцы одеревенели. За второй заезд проехал еще меньше, около десяти метров. А чума не видно, крики Ченки так же глухи и едва различимы – далеко. Понимает Егор, что таким образом ехать ему ещё очень долго.

Посидел немного, опять покатился. В этот раз проехал совсем немного. Обидно, но от своего не отступает, ждёт, пока отойдут ладони. Вдруг впереди послышался шорох: навстречу бежит Илкун. Подскочил, остановился, скулит, торопит: «Что же ты, человек? Давай быстрее, моей хозяйке очень плохо». И тут Егора будто окатило ледяной водой! Подозвал кобеля к себе ласковыми словами, обнял бережно, а сам едва не плачет. Собака, чувствуя настроение человека, притихла, прижалась к груди. А он осторожно снял с пояса ремень, крепко перевязал шею кобеля и настойчиво потребовал:

– Давай, милый, вези! Спасай свою хозяйку!..

Понял Илкун, что от него требуется. Дернулся с места, натянул поводок, потащил человека за собой. С каждым метром всё сильнее, только мелькают стволы деревьев. Пятьдесят, сто, двести метров. Вот и почерневший конус, закиданный лохмотьями старых шкур. Подкатился Егор, торопится, упал с лыж, а у самого в голове только мысли мелькают: «Успел ли?..»

Ченка лежала на оленьей шкуре на правом боку. Ноги подогнуты к животу. Руки перехватили бедра. В глазах боль и отчаянье. Кровавые губы распухли от укусов. Короткие волосы растрепались комковатыми лохмами. Увидела Егора, сжалась в комочек. Едва приподняла голову, что-то бессвязно залопотала, в испуге попятилась назад.

В чуме холодно. Костёр едва теплится. В чело дымохода тускло струится дневной свет. Кругом мрак, грязь, кровь.

Егор бросил в кострище сухих поленьев – вспыхнуло пламя. Стены убогого жилища наполнились светом. Благодатное тепло наполнило помещение. Придвинулся к девушке, успокоил, мягко приласкал трясущимися руками:

– Ах ты, милая, измучилась вся. Сутки уже, как терзаешься. Не бойся, я тебе плохого ничего не сделаю. Доверься, давай-ка, посмотрим, что здесь у нас происходит…

Слышит Ченка добрые слова, боится, но всё же осторожно, со стоном доверяется чужому человеку.

А он, понимая всю сложность положения, бережно протягивает свои загрубевшие руки, долго ощупывает её вздувшийся живот, что-то бормочет и под конец удовлетворённо выдыхает:

– Эх, горе не беда! Так я и думал. Дитя-то спинкой идёт…

…Через несколько часов он вернулся назад. Уже не так, как уезжал от чума когда-то, отталкиваясь руками, а зацепившись за Илкуна. Стойбище встретило его настороженно. Припорошённый снегом чум цедил из себя прозрачный дым. Неподалёку в стороне вытянули шеи олени. И только лишь тогда, когда Егор отпустил кобеля и свалился с лыж, из-под шкуры показалось лицо Загбоя.

Даже не удостоив эвенка взглядом, русский отпихнул его в сторону, заполз в жилище, завалился на свою лежанку, налил в берестяную кружку чай. Загбой молча присел рядом на корточки, засунул в рот свою замусоленную трубку, стал выжидать, когда старатель утолит жажду и отмякнет душой. Но поскольку время тянулось медленно, а любопытство переполняло чашу терпения, не вытерпел, закрутился на месте и тихо спросил:

– Как девка мой?

На эти слова Егор вдруг отбросил кружку, быстро присел, схватил Загбоя за редкую бородёнку и, коротко замахнувшись, трахнул его в лоб кулачищем. Эвенк зайцем перевернулся через голову, вскочил на четвереньки, какое-то время, выкатив глаза, пялился на котелок. Через несколько секунд наконец-то пришёл в себя, как марал на гону, замахал головой и со стоном выдохнул:

– Ой, бое! Пашто калавой кулак пил? Польно, отнако…

Грозный Егор вдруг разорвал бороду широкой улыбкой, сверкнул глазами и притянул Загбоя за плечи:

– Эх, плешивая твоя бороденка. Это тебе за то, что чуть свою дочь не умертвил. А так – вставай на лыжи да беги за поколением своим. Ченка внучку тебе родила. Девочку.

Время больших перемен

В этот год весна опаздывает. Так говорит Егор. Начало мая, а зима не хочет отдавать свои права долгожданной властительнице тепла и любви. В редкий день на несколько часов выглядывает высокое солнце, тут же будит своими лучами звонкоголосых птах, зримо плавит снег и лёд на озере, пригревает зелёные проталины, напитывает соком оттаявшие стволы деревьев и дурманит, пьянит головокружительным запахом мир дикой природы. В остальное время дня небо затянуто глухими тучами, идёт мокрый снег, пылит мелкий, нудный дождь, а густой, непроглядный туман заволакивает видимое пространство на весь световой день. Ночью немного подмораживает, мокрый снег превращается в крепкий прочный наст, что даёт возможность передвижения человеку и зверю во всевозможном направлении, быстро и на большие расстояния. Так всегда бывает в Саянах, когда перед большими паводками наступает время весеннего равноденствия. Повезёт охотнику за один день в лёгкий мороз по насту можно пройти до семидесяти километров. А не повезет – навалится на тайгу оттепель – сиди под елкой, жди, когда мать-природа смилостивится над тобой, сдавит снег плотной массой, приморозит плотной коркой и даст «ход» для продолжения пути.

Егор прекрасно знает об этих особенностях, каверзах горного края, поэтому с каждым днём делается всё более молчаливым, хмурым и угрюмым. Проходят последние дни, когда ещё можно пройти заснеженные перевалы на лыжах. Через неделю – максимум десять дней наступит время большой воды, что значительно усложнит передвижение человека по тайге. Он не знает календаря, но чувствует, что в прошлые годы к этому времени они с братьями уже добирались сюда, на Туманиху и Трёхозерье, рыбачили, добывали зверя, готовились к тяжёлому старательскому промыслу. Егор не может понять, почему не приходят братья, которых не видел уже полгода. Он в неведении без вестей из мира цивилизации, скучает по дому, жене, детям. Угнетает неопределённость и отсутствие информации. И только лишь его спасители – Загбой и Ченка – словом, делом, терпением и спокойствием поддерживают его моральное и физическое состояние. Отец и дочь у себя дома. Им некуда идти. Они не знают иного мира, как тайга. Единственно, кого они ждут, это Дмитрия. Но и ожидание кочевников старательно скрывается, что заставляет Егора проникаться к этим людям с ещё большим уважением.

Но времени на томительную скуку у них нет. Дело – прежде всего. Это Егор понял за весь период зимовки, что провёл с Загбоем и Ченкой в одном чуме. Он сравнивал их с бытом сельского труженика, который не сидит без работы. Но ту жизнь, которой живут эвенки, он видел впервые.

За трудную, многоснежную зиму Загбой не пропустил ни одного дня, чтобы не выйти в тайгу. В любую погоду: в пургу, сорокаградусный мороз, промозглую оттепель и заунывный дождь – он шёл, проверял, вырубал, тесал, тропил и делал всё то, что связано с основным занятием – охотой. Это был настоящее дитя тайги, великий следопыт, прекрасно знавший тайгу так, как хороший крестьянин знает своё поле и день, когда надо сеять пшеницу.

Ченка была под стать отцу: трудолюбивая, настойчивая, честная, добрая и по-детски наивная и доверчивая. Как и подобает женщине – тем более молодой матери, она одновременно выполняла сразу несколько дел. Находясь в чуме, готовила обед, тут же шила дочери маленькую дошку, теребила на подсыпку труху, колола дрова, топила снег и услужливо выполняла просьбы Егора. Всё это девушка делала быстро, как бы заученно, с улыбкой, как будто работа была для неё не бременем сложившихся обстоятельств, а некоторым праздником в кругу своих сверстников. Егор поражался её энергии, ловкости рук, выносливости и, наконец, терпению. Ченка – что таёжный родник, такая же живая, свежая, чистая. Для старателя это было удивительно, невероятно. Может быть, в другое время он бы не поверил рассказам людей о жизни тунгусов в тайге. Но как можно не верить своим глазам?

Находясь в обществе этой семьи, он, естественно, старался подражать энтузиазму эвенков, несмотря на свою неуклюжесть и ограниченность действий, хотел быть хоть чем-то полезным в повседневной жизни. В отсутствие Ченки варил пищу, поддерживал тепло в чуме и даже пеленал младенца. Вот только доставались эти обязанности ему крайне редко. Молодая мать старалась не допускать русского к работе. Не потому что не доверяла, а потому что в знак уважения желала оградить его от всевозможных дел. Не случайно говорят: «Стоит только один раз сделать тунгусу добро, и он отдаст за тебя жизнь». А Егор сделал больше, чем добро. Он спас Ченке жизнь, теперь оба – и отец, и дочь – считали себя обязанными русскому до конца своих дней.

Егор сердился: что в том такого, что он помог ребёнку появиться на свет? Однако Загбой и Ченка думали иначе. После рождения девочки русский возвысился в их глазах до доброго духа.

Старатель не смирился со своей участью. Всё свободное время он посвящал собственной реабилитации: за пару недель вырезал лёгкий осиновый протез, подогнал его к обрезанной ноге и теперь учился ходить. Настойчивые, ежедневные тренировки привели к желаемому результату. К моменту описываемых событий, за три месяца он научился не только вставать, стоять на одной ноге, но и ходить на своей деревяшке вокруг чума. При этом Егор угрюмо шутит:

– Ну вот, можно хоть на вечёрку, к девкам…

В этот день всё шло как обычно. Загбоя не было на стойбище. Ещё вчера утром он угнал оленей под белок на плантации ягеля. Он делает так всегда. Периодически, один раз в десять-пятнадцать дней выводит свое стадо в горы, на откорм. Организм вьючных животных устроен так, что им необходим подножный корм – олений мох. Здесь, на юге, в Саянах в отличие от Севера он растёт на большой высоте, у подножия поднебесных пиков. Богатый витаминами, минеральными веществами и калориями, ягель служит оленям как основа пищи. Никакая другая растительность не может заменить его животным. Как опытный каюр Загбой знает об этом и в определённое время поднимается на нужную высоту, чтобы дать своим подопечным вволю насытиться любимым лакомством.

Егор и Ченка готовятся к рыбалке. Время торопит: скоро вскроется ото льда озеро, рыба пойдёт на нерест, а у них ещё не готовы орудия лова. Молодая мать подсаживает на кожаную тетиву новое полотно сети. Русский смолит осиновую долблёнку.

Несколько дней назад Егор попросил Загбоя притащить на оленях от первого зимовья, что находится на противоположном берегу озера лодку и сети. Он охотно согласился на его просьбу, рано утром, по крепкому насту на трёх учагах доставил деревянную посудину и средства для рыбалки к стойбищу. Потом тщательно осмотрел четырёхметровую долблёнку и сделал свой, соответствующий вывод:

– Отнако, сильно пальшая, тяшёлая. Зачем так много терева? Надо резать пересту, шить жилами и клеить рыбой. Вот тогда путет карашо!

Егор с удивлением разглядывал сети русских. Сплетённые из толстой суровой нитки и конского волоса, они вызвали ещё большее недовольство. Загбой долго перебирал ячейки, теребил узлы, недовольно качал головой и так же остался недоволен работой.

– Сапсем плахой нитка. Слабый, гнилой, пыстро рвётся. Много рыба не поймаешь. А волос групый, отнако. Ткнется таймень – отойтёт. Так можно голотный остаться, – проговорил он и показал Егору свои, эвенкийские, сети, связанные руками Ченки. – Смотри, отнако! Надо жилы зверя распускать. Они мягкие, прочные. Много лет рыбу ловят.

Егор не стал спорить: в словах кочевника кроется многовековая практика его народа. Пусть будет так, как говорит он. А время расставит всё на свои места.

После обеда посветлело. Мелкий дождь прекратил свое нудное нашествие. Легкий ветерок разорвал низкие облака. Ласковое, весеннее солнышко бросило добрую улыбку на притихшую землю. На разные голоса заговорил дикий мир тайги. Воздух посвежел, сделался тёплым и ласковым.

Пользуясь случаем, Ченка сразу же вытащила из чума на улицу свою дочурку. С улыбкой посмотрев на нее, молодая мать поставила лёгкую зыбку неподалеку от костра, на солнце и принялась за работу. Егор оставил лодку, опираясь на палку, подошёл к ребенку, с тревогой спросил:

– Не продует? Ещё холодно на улице…

– Сто ты, бое? Как мошет пыть холотно? Солнце светит, тепло сапсем. Мне карашо. Тебе карашо. И ей карашо, – ласково проговорила счастливая мать. – Тунгуска надо жить тайга. Тогда пудет зторовый и крепкий, как молотой кедр. Болеть не путет никогда. Вырастет сильной.

Русский цокнул языком, что-то сказал нараспев, притронулся к носику и дополнил:

– Эко, какая чернявая и узкоглазая! На тебя похожа.

– Какой «на меня»? – подскочила Ченка, вспыхнула и заспорила: – Смотри, какой глаза пальшой – как непо летом! Синие и круглые. У эвенка глаза не такой. У эвенка глаза узкие и черные, как ночь. И лицо круглый. А тут лицо, отнако, длинный, как лыжа. И белый, как снег. Отнако, польше на отес походит. У-у-у, люча…

Заулыбалась девушка, склонилась над ребенком, стала целовать своё чадо, в чувствах что-то запела тихим голосом. Девочка растянула ротик в беззубой улыбке, радостно загукала, зашевелилась. Светлые глазки сосредоточились на родном лице.

Егор с нежностью смотрел на отношения матери и ребенка. Что-то далёкое и родное вспомнилось и разбудило сознание. Сердце сжалось. Душа закипела. На глаза навернулись слёзы. Стараясь скрыть минутную слабость, он отвернулся в сторону, уткнулся бородой в грудь, приложил мозолистую ладонь ко лбу. Ченка тут же заметила его чувства, с нескрываемым удивлением посмотрела на него и закачала головой:

– Э-э-э, бое, а ты, отнако, тоже плакать мошешь. Тебя амикан трал – ты молчал. Загбой ногу резал – молчал. Почему сийчас плачешь? Не кавари ничего. Знаю, у тебя тоже сердсе есть. Потому как люча ты, не камень. Камни – и те плачут…

Она легко прикоснулась ладонью к его голове, ласково погладила, постаралась успокоить:

– Что ты, бое? Все карашо, отнако. Не давай волю слабости. Всё плохое прошло. Не нато тумай, как пыло. Надо тумай, как есть.

Вслушался Егор в слова Ченки, вздрогнул всем телом. Сразу же высохли слезы. Поднял глаза, посмотрел ей в лицо, удивился спокойствию девушки и поразился её мудрости, доброте сердца. Восхитился силе духа, стойкости. Понял, что она, такая маленькая и хрупкая, никогда не сломается перед очередными напастями, с достоинством пройдёт через будущие препятствия, перед жестокой судьбой. И это заслуживало ещё большего уважения, потому что в характере молодой женщины скрывалась огромная сила жизнелюбия. Что ждет его в этом хаосе вечных странствий? Какой вырастет ее дочка?

Скорее всего, её постигнет та же участь что и мать. Егору плохо верится, что русский купец Дмитрий, которого он ещё ни разу не видел, выведет её в люди, даст образование и создаст хорошие условия для жизни. Почему? Да потому что он уже много наслышан об отце девочки и, благодаря своей интуиции и жизненному опыту, чувствовал, что в отношениях купца к тунгусам кроется какой-то подвох. Но какой? Егор не мог сказать, потому что не знал сути обстоятельств, начавшихся со случайного знакомства в тайге на севере и повлекших кочевников вдаль от родного дома, куда-то в Саяны, где они никогда не жили. В какой-то момент он пытался убедить отца и молодую мать в наивности их ожиданий. Но как можно втолковать тунгусам все свои сомнения, если сознание доверчивых людей от природы основано на честном слове? В настоящий момент для Егора было важно: он не бросит, не обманет, не предаст и не оставит этих людей в беде даже тогда, когда ему самому будет грозить смертельная опасность.

И эту крошку с красивым русским именем Уля – так просил назвать девочку Дмитрий, – которая была обязана ему, Егору, своим рождением, он не оставит и постарается сделать всё, чтобы её никто не обидел в этом мире. Почему? Он был ее крёстным отцом. Как-то в один из долгих зимних вечеров, сидя у костра в чуме, Егор случайно рассказал Загбою и Ченке о том, что у русских кроме родных отца и матери есть ещё и названые родители, которые тоже несут ответственность за воспитание и жизнь ребёнка. А в случае смерти заменят их. Эвенкам так понравился этот обычай, что они тотчас же, незамедлительно попросили его стать крёстным отцом для девочки. Егор отнекивался, говорил, что так нельзя, что это непорядок – проводить обряд без освящения в церкви или хотя бы представителя православной веры. Но где там!

Обряд Загбой решил сделать по-своему. Он что-то долго колдовал со своими божками, чадил едким дымом, до полночи пел свои, известные только ему, эвенкийские песни и под конец окунул Улю в казан, наполненный холодной речной водой. Под конец все обменялись дорогими подарками. Егор снял с себя медный крестик для девочки, который Ченка почему-то сразу же нацепила на свою шею. Со своей стороны, девушка отдала русскому вышитый своими руками кисет, на котором разноцветным бисером была изображена сцена охоты на медведя и три золотые монеты, подвязанные на крепкую, прочную жилку в виде нехитрой подвески.

Егор долго рассматривал монеты и при свете костра поразился их происхождению. На чистом золоте был отчеканен образ Великой Императрицы Екатерины Второй. Изготовление датировалось концом прошлого века. Он удивился их наличию у эвенков и не замедлил спросить об их появления. Ответ был, как всегда, прост и понятен. Загбой рассказал, что несколько лет назад ныне покойная Пэкта какими-то неведомыми путями выменяла три монеты у какой-то Анны, жены русского купца Ивана, за шесть соболей. Но так как женщина не могла знать ни точной стоимости, ни применения своему приобретению, то просто пробила в монетах дырки, подцепила их на жилку и надевала на себя только в исключительных случаях, по праздникам или при гостях. Во время мора ожерелье случайно оказалось в потке Ченки, что и было единственным напоминанием дочери о матери.

Выслушав, русский наотрез отказался от подарка, однако настойчивость Загбоя и Ченки были превыше. Егору ничего не оставалось, как взять монеты.

После обряда отец и дочь остались очень довольными – теперь они считали себя родственниками Егору. Егор был несколько сконфужен, так как считал крещение неверным, а подарки слишком дорогими. Но в конце концов он успокоил себя мыслью, что, возможно, в недалёком будущем сделает всё для того, чтобы свозить всю семью в приисковый посёлок, к себе домой, и уже там, с отцом Михаилом, в церкви, произвести законный обряд. А что касается подарков, то, со своей стороны, он решил подарить Ченке серебряные серёжки и колечко, которые были куплены им несколько лет назад в золотоскупке для будущей невестки и хранились дома под образами.

А время шло. Время летело! После рождения Ул и минуло два с половиной месяца. Егор томился без своих братьев. Загбой и Ченка – без Дмитрия. Но, как часто бывает, счастливая минута встречи наступает тогда, когда о ней думаешь меньше всего.

Ближе к вечеру погода разгулялась. Нежный, мягкий ветерок разогнал матовые облака. Высокое солнце засверкало радужными переливами весеннего благоденствия. Угрюмая тайга вздохнула хвойным ароматом. Талая земля, ежеминутно, настойчиво расширяя свои владения, пыхнула вкусом молодой жизни. У самой поверхности развернулись робкие, едва видимые побеги зелени. Слежавшийся снег заплакал талой водой. Многочисленные ручейки заговорили всевозможными голосами. От могучей силы вливающейся воды повеселела Туманиха. С каждым часом прозрачные воды таёжной реки напитывали серый, грязный цвет. Поверхность озера покрылась бирюзовой наледью. Егор оторвался от работы и посмотрел на ледяное пространство:

– Ещё день-два, и лёд растает, – проговорил он и, уже обращаясь к Ченке, добавил: – Как ты думаешь, успеем на рыбалку сети настроить?

– Отнако, да. Мой сетка готовый. Грузила потвяжу, и можно ставить. А как ты?

– И у меня всё нормально. Вот только осталось на корме две дырки засмолить, – в тон девушке, любуясь своей работой, ответил Егор. – И будем мы с тобой с рыбой. Наловим целую гору. Куда солить будем?

– Пастой, отнако, солить. Надо поймать. Зачем вольную рыбу считаешь? – настороженно спросила молодая мать и дополнила: – Так путешь кавари – ничего не поймаешь.

– Это так, – улыбнулся Егор и, желая похвалить девушку, тонко подметил: – И откуда ты такая умная взялась?

На его слова Ченка ответила более чем скромно, просто и понятно:

– Жизнь научит, отнако…

Она хотела дополнить что-то ещё, посмотрела в сторону русского и вдруг замолчала, бросила из рук челнок, быстро подскочила к дереву и схватила ружьё. Егор удивленно посмотрел: что это с ней? Но в то же мгновение перехватил её взгляд, понял, что она смотрит куда-то далеко за его спину. Резко повернулся, от удивления открыл рот. Неподалёку от чума, на пригорке, в каких-то двадцати метрах на них смотрел большой серый волк.

Во все времена хищный разбойник является самым первым врагом эвенков. Основой этому отношению служит факт кровавого отношения к оленьему стаду. Добравшись до учагов, волки режут одомашненных животных в неограниченном количестве, не считаясь с потребностью. Таков уж природный инстинкт этого животного – убивать до последнего. Вот почему таёжные кочевники отстреливают волков в любом удобном случае, в любое время года. Это стало для эвенков суровым законом.

Заученно щёлкнул курок винтовки. Приклад к плечу. Мушка застыла на груди зверя. Палец прилип к спусковому крючку. Осталась какая-то доля секунды, и хлопнет смертельный выстрел. Волк стоял к девушке прямо, и молодая охотница не видела того, что видел русский. В последний момент он успел крикнуть и остановить её от непростительного поступка:

– Не стреляй! Это собака…

Ченка опустила ружье, удивленно вскинула брови: да, действительно, хвост зверя свернулся в калач, а из раскрытой пасти сорвался резкий, предупредительный лай. Тут же на помощь своему собрату из-за пригорка выбежала ещё одна, но теперь уже рыжая сука, которую Егор узнал без труда:

– Белка!

На какой-то миг собаки замерли. Рыжая, узнав знакомый голос, сначала с недоверием, а потом радостно пулей бросилась к ногам хозяина, закрутилась вокруг, стараясь достать до бородатого лица запрыгала и едва не свалила Егора на землю. А он, бесполезно скрывая накатившиеся слёзы, пытался остановить её грубоватым голосом:

– Ну что ты, дурёха! Эх ты, рыжая, узнала хозяина. Ну, будя, будя, хватит. А то бороду вырвешь…

Егор знал, что стоит за появлением собак. Это значило, что где-то близко, на подходе идут братья. Это значило, что он дождался счастливой минуты и его дальнейшая жизнь уже определена.

Стараясь скрыть волнение от предстоящей встречи, с глубоким кряхтеньем он присел на перевернутую лодку и потянулся за кисетом. Ченка взяла на руки крошечную Улю, придвинулась к костру. Суетливые собаки, выяснив обстановку на стойбище, убежали навстречу идущим людям.

А последние уже появились вдалеке, на краю луговой поляны. На миг остановившись у кромки пихтача, кто-то из них негромко, своеобразно свистнул. Егор однообразно вторил, после чего идущие отделились от спасительной чащи и стали быстро приближаться к чуму.

Первым шёл Филя. Егор узнал его сразу по неторопливой, размеренной походке, по ссутулившейся под тяжестью груза фигуре и вытянутому, бритому лицу. Второго путника он не мог узнать, как ни вглядывался в большой и крепко сложенный силуэт. Но вот третий путник вызвал у него огромное удивление, так как лёгкая походка, плавные движения говорили о том, что идет женщина. Даже Ченка, кротко бросив взгляд на идущих, радостно объявила:

– Послетний, отнако, баба шагай!

Егор так и оставался в неведении, пока уставшие путники не приблизились до расстояния нескольких метров. Не доходя до чума, Филя приостановился, пошёл медленнее. Вытянутое лицо перекосилось от сострадания, когда увидел, что у родного брата нет ноги. По его виду было понятно, что представленная картина произвела на него тяжёлое впечатление. Однако совладав со своими чувствами, парень степенно снял со спины объёмную котомку, поставил на землю, помог снять груз со спины девушки, и только тогда протянул Егору руку:

– Здравствуй, брат!

Егор ответил сухо, сдержанно, как и подобает старшему. Коротко, недолго пожав влажную ладонь Фили, сразу же обратился к несколько смущённой девушке:

– А это кто такова? Что-то не признаю, много времени прошло. Но что-то в памяти прошибает. Никак нашего пристава Берестова дочка?

– Да, – слабо улыбнулся Филя. – Она самая. Лиза. Невеста моя. А теперь… Можно сказать, жена уже…

– Во как! Ну и ловок ты, брат, как я посмотрю. Первую красавицу в посёлке сосватал. Давно ли свадьбу справили?

– Да нет ещё… – смутился Филя. – Не справляли мы никакой свадьбы. Вот, пришли у тебя как у старшего разрешения спрашивать.

– Ишь ты как. Значит, хочешь, чтобы всё по-хорошему было? А как же отец-то, дал согласие?

Филя смутился, покраснел, посмотрел на Лизу. Та, чувствуя, что наступил момент её слова, смело выдохнула:

– Нет. Он запретил мне. Я сама с Филей в тайгу убежала…

– О как!!! А что же за спешка такая? – хитро усмехнулся Егор. – Или сроки поджимают?

– Ну что ты, братка! – вступился за свою подругу Филя. – Не о том ты думаешь. Просто её замуж за другого хотели выдать. А она… Видишь, не захотела за Потехина. Со мной хочет…

Егор довольно усмехнулся, от волнения вновь полез в карман за табаком. Филя, всё это время со скорбью смотревший на протез брата, тихо проговорил:

– Как же это ты… Ногу-то потерял?

– А-а-а… – почти равнодушно, стараясь казаться спокойным, протянул Егор. – Было дело. Шатун порвал. Спасибо моей спасительнице, – кивнул он головой в сторону Ченки. – Кабы не она, не осталось бы и следов от меня.

На минуту возникла гнетущая тишина. Все с горечью смотрели, как пальцы Егора с дрожью сворачивают самокрутку.

Третий из путников, до этого не проронивший ни слова, племянник Максим, сын Григория, как будто о чём-то вспомнив, вдруг спросил:

– А где же тятя? Никак на прииске уже золото моет? Скоро ли придёт?

Егор уронил голову. На глаза накатились огромные слёзы. Парни, ещё ничего не понимая, с тревогой переглянулись и, в ожидании страшной новости, замерли надломленными деревьями. А Егор, смахнув кулаком с лица горечь души, глухим, внутренним голосом выдавил:

– Нет, племяш. Не моет твой тятя золото. Не придёт он боле из тайги. Залабазил его Загбой в кедровую колоду… мертвого. Погиб он. Замял его шатун осенью…

Сняли с костра парящий казан с мясом, поставили на землю. Ченка вытерла подолом платья деревянные ложки. Лиза удивлённо посмотрела на свою новую знакомую, но ничего не сказала. Егор заметил взгляд девушки, слабо улыбнулся:

– Привыкай к нашим обычаям. У нас так принято, в тайге грязи нет.

Максим раскрыл свою котомку, вытащил сало, чеснок, перец. Лиза нарезала хлеб. Филя, таинственно посмотрев на брата, испытывая его терпение, долго копался в своём мешке и вдруг, с испугом вскинув брови, выдохнул:

– Нету. Дома забыли!

Егор сердито замотал головой:

– Ах ты, злыдень! Издеваешься? Не томи душу!

Филя расцвёл широкой улыбкой и торжественно вытащил большую фляжку со спиртом:

– Нет, не забыли! Туточки!

От домашних яств и горячительного напитка Егор застонал, зацокал языком и блаженно потрепал бороду:

– Эх, давно такого не ел. Как дома!.. Так и хочется язык проглотить!

Налили в берестяные кружки – всем. Лиза отрицательно замотала головой, но Егор так сурово посмотрел на неё, что она тут же схватила свою посуду. На миг задержались, молча переглянулись и не чокаясь выпили содержимое до дна.

– В память о Григории… – выдохнул Егор и молча потянулся за чесноком и салом.

Ченка взяла кусочек невиданного яства, немного пососала и удивленно вскинула брови:

– Эко диво! Бело, как сахар, но не слатко. Солёно, отнако. И вкусно, как шир тайменя, – вложила сало в ротик Ули и нежно добавила: – Кушай, отнако. У лючи еды много. Ещё дам.

– Не подавится? – встревоженно воскликнула Лиза.

– Как подавится? Пашто так коворишь? Мясо зверя сосёт – не давится. И тут не давится. Мы прутик воткнём, – покачала головой молодая мать, быстро насадила кусочек на маленькую палочку и засунула «соску» в беззубые десна девочки.

Ул я довольно засопела, в блаженстве притихла. Ченка положила её рядом с собой на землю, взяла рукой головку чеснока. Никто ничего не успел сказать, как она, не очищая луковицу, затолкала её в рот и раскусила острыми зубами. Окружающие в изумлении замерли в ожидании происходящего, а она, ещё не разобравшись, громко захрустела набитым ртом. Однако через мгновение выкатила глаза, широко открыла рот, замерла медведем, случайно наступившим на осиное гнездо. Тут же, спохватившись, выплюнула горечь на землю и, отчаянно хватая ртом воздух, зашептала:

– Ой, бое. Какой некароший сеснок. Горький, как спирт. Рот жжёт костром. Сушит смолой. Не путу, отнако, польсе кушай его. И доське не там. Помрёт, как старый Годун.

Все дружно засмеялись и поочередно стали показывать, как надо есть чеснок. Но она отчаянно замахала руками и отскочила от стола:

– Спирт наливай. Сеснок не надо…

После непродолжительной трапезы, развязав языки, заговорили о наболевшем. Егор долго и обстоятельно рассказывал о своей жизни зимой с эвенками, о нападении шатуна на Григория, об охоте на зверя, о том, как Загбой отрезал и залечил ему ногу. При этом он всё время с благодарностью смотрел на свою спасительницу, давая понять, что главная роль в продолжении его жизни принадлежит только Ченке.

На щедрые похвалы русского молодая мать реагировала совершенно безразлично, как будто спасение человека для неё было всего лишь очередной добычей пышнохвостой белки. Но, в свою очередь, уже приняв излишнюю дозу спиртного, пьяно залопотала о том, как крёстный люча вместе с ней рожал маленькую Улю.

Говорили долго, рассудительно, внимательно выслушивая Егора и вставляя скупые фразы новостей Покровского прииска. Было видно, что для старателя дорого каждое слово брата и племянника о доме, где он не был уже целый год…

Больше всего говорил Филя. Максим, склонив голову, задумчиво смотрел куда-то в одну точку. Вспоминая отца, он был далёк от окружающих. Ченка преподавала Лизе первые уроки материнства. Она быстро пеленала Улю в мягкую заячью шкурку, для присыпки проворно растирала руками в пыль труху гнилого пня и выстилала дно зыбки гусиным пухом. При этом она так небрежно обращалась со своей дочерью – крутила, вертела, переворачивала, бросала в воздухе, – что девушка едва не вырвала младенца из рук пьяненькой матери. Казалось, что на такое обращение Уля должна была закричать, заплакать, проявить хоть какой-то протест. Но этого не случилось. Ребёнок оставался спокойным. Более того, она сладко посапывала и растягивала тоненькие губки в улыбке. Может быть, потому, что во рту мусолила кусочек сала. А может, радовалась прикосновению материнских рук.

По окончании короткого, но поучительного урока Ченка звонко чмокнула дочку в смуглую попку и мечтательно, стараясь привлечь всеобщее внимание, проговорила:

– Эко, доська! Отнако, скоро отес Тима прихоти. Месте шить путем. Тайга хотить путем. Сополь, белка бить. Рыба ловить. Карашо, отнако, путет!

Филя как будто на змею сел! Вскочил, лицо вытянул, покраснел и разом выдохнул:

– Во, братуха, чуть не забыл сказать. В Покровском знаешь, кого видел?

– Кого? – приподняв на него осоловевшие глаза, протянул Егор.

– А вот этого самого, его. Дмитрия. Ну, того мужика, что прошлой осенью здесь был, когда свадьбу гуляли.

– Купца, что Ченке ребёнка нагулял?

– Ну, его самого.

– И что? – насторожился Егор.

– Дык как что… – ответил Филя и покосился на Ченку, которая, заслышав знакомое имя, замерла с приоткрытым ртом. – Появился он в посёлке где-то перед Пасхой. Ну и сразу же захороводился с Берестовым, с властью, так сказать. А там и Лазарь Потехин с ними да Кузя Солоха. Видно, что-то замышляют, так как всё время вместе. К нам домой приходил, спиртом поил, всё выпрашивал, как, да где братья, когда в тайгу собираемся идти. А я-то сразу усёк что к чему. Молчу, как налим, а сам себе на ус мотаю, что-то неладное происходит. Купец-то здесь был, знает об этих местах, видел, что мы здесь песочек моем. Ох, чую, братка, беда будет. Да и Лиза вот говорит, что отец с купцом какой-то новый прииск делят. А какой «новый»? Знать, наш, мы здесь золотишко то нашли…

– Так что же ты до сих пор молчишь и сразу ничего не сказал? – изменился в лице Егор. – Не было печали – и тут нашли, гады! Ну, теперь жди гостей. Скоро приползут на готовое…

– Пашто каваришь так, Филя? Тиму вител, отнако? Где он? Когда к нам слет потянет? – вступила в разговор Ченка. Но, встретив суровые взгляды братьев, осеклась и испуганно посмотрела на Лизу. – Что так Игорка и Филя плохо смотри? Что плохо Тима телай?

Девушка успокаивающе погладила молодую мать по голове и ласково заговорила:

– Да что ты, милая, никто ничего плохого не делал. Всё хорошо. Скоро придёт к тебе Дмитрий, и вы будете вместе…

Она говорила что-то ещё, спокойно, мягко, долго. Но Ченка чувствовала, что что-то произошло. В настроении и отношении русских образовалась какая-то трещина напряжения. Она видела это в глазах Егора, ловила его косые, несколько обиженные взгляды, почему думала, что виновата она сама, хотя и не могла понять в чём.

Уже несколько позже, вечером, крадучись от всех, она осторожно спросила у своего крёстного:

– Что, Игорка, плохо так сапсем? Зачем обижаешься на Ченка? Что телай не так?

Русский приподнял глаза, какое-то время смотрел на неё и, наконец-то поняв, о чём она говорит, приобнял девушку, бережно притянул её к своей груди, по-отцовски заговорил:

– Эх, дочка! Да если бы дело было только в тебе или Загбое! Были бы у всех нас такие детские, искренние и честные души, то, наверное, вокруг нас не было бы столько зла и неравноправия. Не понять тебе, почему люди такие злые. Вот и Дмитрий твой представился честным и покладистым. Но на самом деле мне кажется, что он просто хитрый лис…

– Пашто так кавари? – вскочила Ченка на ноги и, защищая купца, затараторила: – Тима кароший человек, однако. Кушай, тавай. Порох, дробь тавай. Ружьё тавай. Оленей тавай. Одежда тавай. Все тавай! … Тима тобрый и нежадный.

– Да уж. За то, чтобы вы его сюда привели… – сквозь зубы процедил Егор. – Да к тому же тебя, наверное, силой взял… Было такое дело?

Ченка осеклась, густо покраснела и какое-то время молчала. Но потом, как будто опомнившись, вновь бросилась на защиту своего суженого:

– Не так кавари. Тима брал Ченку не силой. Тима любил Ченку. Он так ковори. Тима прал Ченку в жёны. Ченка ротила ему доська. Притет Тима, и мы будем жить карашо – тайга ходить, сополь, белка бить, рыба ловить. Все путет карашо, отнако…

После этих слов, как будто уже упиваясь стихией собственных мечтаний, молодая мать схватила на руки Ул ю и, ласково улыбаясь ей, что-то запела на своём эвенкийском языке.

Егор грустно усмехнулся и тихо, едва слышно заговорил сам с собой:

– Эх, дочка. Какая же ты наивная. Дай-то Бог, чтобы у тебя было всё так хорошо, как ты хочешь.

Ченка говорит своё слово

Ченке снится сон. Она промышляет на белках зверя. Вот она подкрадывается из-за рододендронового ерника к пасущимся сокжоям. До оленей осталось немного, около пятидесяти метров, можно стрелять. Охотница тщательно выцеливает крупного рогача, наводит мушку на лопатку зверя и уже пытается нажать на спусковой крючок. Но вдруг, как на беду, откуда-то из-за каменистой гривки выскакивают волки и бросаются к оленям. Сокжои в испуге мечутся по белогорью, бегут мимо Ченки и, окружив её, начинают прыгать неподалеку. Земля дрожит, глухой гул заполоняет пространство, девушке становится страшно. Ченка вскакивает из укрытия на ноги и смело двигается на волков. Оскалившиеся хищники бегут прямо на нее. До них осталось несколько десятков метров и, кажется, что смерти не избежать. Охотница в страхе закрывает глаза, тонко, пронзительно кричит. Но следующее представление приносит новые ощущения. Ченка в горах, под гольцом. На нее обрушивается скалистый выступ и летит в ее сторону. Валун собирает за собой более мелкие камни, и вот уже черная лавина осыпи с грохотом плывёт за девушкой. Убегая от беды, Ченка мечется в густом курослепе обречённым зайцем, не может найти выход из западни…

Очнувшись от страшного сна, Ченка всё ещё находится в каком-то оцепенении, в сковывающем забытьи. Не в силах вернуться к реальности она всё же чувствует, что что-то происходит: как-то странно подрагивают угольки в очаге, а в чело дымохода слышится непонятный, глухой рокот.

Во сне заплакала Уля. Наконец-то, полностью проснувшись на призыв дочери, Ченка протянула руки к зыбке, прижала дочку к груди. Ткнувшись в набухший сосок матери, Ул я тут же успокоилась и быстро зачмокала беззубым ротиком. Ласково обняв правой рукой любимое существо, молодая мать склонила голову и дотронулась губами до пушистого темечка. Почувствовав знакомое прикосновение, девочка довольно вздохнула и стала сосать молоко с еще большим старанием.

Ожидая, пока дочка успокоится, Ченка осторожно протянула руку к очагу и палочкой подправила тлевшие угли. Собранные в кучу головёшки оплавились матовыми бликами, по стенам чума заиграли, запрыгали рубиновые светлячки. В центре костра взметнулось небольшая тряпочка пламени и на миг озарила закопчённое жилище. На противоположной лежанке заворочался Загбой. Перевернувшись на другой бок, приоткрыл заспанные глаза. Какое-то время он настороженно смотрел на кормящую мать, а потом вдруг глухо спросил:

– Эко, доська, слышишь, как река каварит?

Ченка затаила дыхание и прислушалась. Действительно, за кожаными стенами чума происходило что-то непонятное. Ещё вечером было всё тихо. Когда они ложились спать, где-то вдалеке глухо плескалась набухшая талыми водами река. Теперь же весь окружающий мир наполнился угрожающим шумом, как будто жилище кочевников окружили сотни или даже тысячи змей.

Загбой вскочил с лежанки, не одеваясь, босиком выскочил на улицу. Тут же раздался его встревоженный крик, призывающий дочь за собой. Не выпуская из рук ребенка, Ченка метнулась под полог шкур, выбежала вслед за отцом и ахнула!

В серости раннего утра, во всю ширь глубокого лога растеклась бурая, грязная масса вешней воды. Вздувшаяся Туманиха вышла из берегов и затопила не только прибрежные луга, но и кедровые колки, стоящие на обрывистых берегах высоко над руслом реки. Границы озера утонули где-то далеко на линии горизонта. Подтопленная долина была заполнена водой, на которой взвышались вековые деревья. Некоторые стволы начинались из пугающей глубины, создавалось впечатление, что многовековая тайга не имеет под собой опоры, а растет из воды. Одинокая группа кедров, гордо стоящая посреди образовавшегося моря, подсказывала, что где-то там, глубоко внизу, находится остров.

Скопившаяся за ночь вода поднялась более чем на три метра. Об этом говорила наполовину затопленная лодка Егора, приземистый лабаз у реки, где хранилась копчёная рыба, и вешала для сетей, которые находились на высоком пригорке у границы тайги. И только чум, как гордое строение Загбоя, стоял высоко на пригорке, вне досягаемости водной стихии.

Но не это беспокоило в данный момент опытного охотника. С тревогой, вглядываясь в поверхность озера, он что-то выискивал глазами. Напрягшееся лицо выдавало нервное волнение. Рвущееся, тяжёлое дыхание говорило о волнении следопыта.

Ченка понимала поведение отца. Так же как и он, она напрягла все свои чувства и утонула в поисках, пока наконец не увидела то, что хотела видеть.

– Вон они! – воскликнула Ченка и как доказательство своих слов указала пальцем на небольшую полянку, узким языком-полумесяцем протянувшуюся вдоль лимана.

Там, в глубине разросшегося, густого пихтача, стояли олени. Это были их олени, которых Загбой с вечера оставил на прибрежном пастбище на откорм и отдых. Даже с этого трёхсотметрового расстояния в синеватой дымке рассвета охотник узнал их, потому что каждого из животных он знал «в лицо». Тех, кого видел, мог назвать по имени, потому что как не узнать своих питомцев, если общаешься с ними каждый день?

Но Загбой видит только семь голов. Почему семь? Где остальные? Почему их не видно? Куда они могли убежать от паводка?

С недобрым предчувствием в душе Загбой поспешил к животным, добежал до перепуганных, сбившихся в кучу оленей и в растерянности остановился. Из всего стада перед ним стояло только семь животных: три стельные важенки, два быка и два сеголетка. Да, действительно, предчувствие не обмануло его. По тревожным глазам верховиков, бросающих испуганные взгляды, понял, что произошло непоправимое. Но всё ещё на что-то надеясь, охотник побежал дальше по берегу, останавливался, призывно кричал в хаотическое нагромождение плавника, льда и воды, но не слышал ответа. В какие-то моменты ему казалось, что он видит качающиеся рога, барахтающееся тело. Но присмотревшись, узнавал раскористые корневища кедров, пихт, елей, а мнимые тела становились мохнатыми ветками поверженных великанов. Ему хотелось пробраться туда, в центр, в самую середину природного плотбища, но это грозило смертельной опасностью.

Вдруг, вспомнив о лодке, Загбой побежал назад, к чуму. Не говоря никаких объясняющих слов дочери, эвенк перевернул долблёнку, столкнул её на воду и через мгновение, быстро работая веслом, стремительно поплыл по воде. Достигнув границы плавника, долго всматривался в гущу ветвей, кричал, звал, но ответом опять была тишина.

Он плыл вниз, к границе тайги, пытаясь хоть что-то понять причину трагедии. Медленно подгребая лопашней, Загбой дотронулся до дна и, к своему удивлению, вдруг понял, что в этом месте глубина воды составляет всего лишь несколько десятков сантиметров. Это было так неожиданно, что он, не доверившись первому разу, промерял свое открытие ещё и ещё, быстро осмотрелся вокруг и понял, что происходит. Вода быстро падала. Вот уже по краям озера обозначились резкие очертания берегов, с глухим треском и шелестом ветвей на луговые поляны осаживались принесённые вешней водой деревья, а там, у стойбища, вновь заговорила свою знакомую речь Туманиха.

Загбой направил лодку в середину озера, из которого лохматым горбом разъярённого медведя выныривал остров. Почерневшая, бурая вода успокаивалась. И только лишь жёлтая пена, покрывавшая водную гладь, говорила о недавнем светопреставлении. Теперь следопыт понял всё и мог более обстоятельно объяснить то, что произошло за последние два часа.

Когда граница паводковой воды наконец-то достигла положенного в это весеннее время года уровня, охотник причалил к берегу и с усталым, болезненным видом присел на своё место к костру. Ченка молчала, ожидая, когда отец начнёт разговор сам. А он, понимая, что объясняющие слова необходимы, недолго забивал трубку, подкурил угольком костра и, выдохнув клубок табачного дыма, глухо заговорил.

– Горе, доська, настигло нас опять. Злой Харги пришёл по нашим следам… Ночью вверху по реке образовался затор. Где-то скопился лёд и задержал воду. Большая волна разбила преграду и пошла вниз, вырывая на своем пути деревья вместе с корнями. Когда большой поток достиг озера, вода быстро вышла из берегов. Плывущий лес задавил десять оленей…

Ченка выронила из рук ложку и, не в состоянии удержаться на ногах от такой новости, присела с противоположной стороны костра.

– Как же теперь, отец, жить путем? – едва выдохнула она, уронив голову на грудь.

Загбой угрюмо молчал. Его узкие глаза смотрели куда-то вдаль, на север, где линию горизонта разрезали хаотические очертания далёких, незнакомых белков. Он смотрел и как будто видел далёкую родину, откуда они пришли в прошлом году. Неслышимый, далёкий голос звал его в страну, где он родился, вырос и провёл большую часть своей сознательной жизни. С волнением в сердце охотник вспоминал горы, долины, реки, тайгу, по которой кочевали его предки. Этот зов был так силён, что он думал о возвращении назад ежедневно, каждый свободный час, когда всемогущий костёр дарил ему тепло своих языков.

До сего дня он никогда не разговаривал с Ченкой о возвращении. Но сейчас, ранним утром, после случившегося Загбой понял, что наступил тот час, когда об этом стоит, и даже надо, поговорить с дочерью. Глубоко вздохнув, как будто набираясь сил, Загбой повернул голову к Ченке и заговорил:

– Злые духи преследуют нас на всём протяжении пути, после того как мы покинули Большое плоскогорье. Беды и несчастья караулят нас повсюду, где бы мы ни находились. Я говорил со своими богами – они пророчат нам новые неприятности. Добрые духи и Амака не хотят нас защищать на чужой земле. Боги отвернулись от нас, потому что мы топчем чужие тропы. Огонь говорит, что нам надо вернуться назад.

– Но как же Тима? Он мой муж! Он люпит меня! У меня от него точь. Как мы можем уйти, не тожтавшись его? – воскликнула Ченка.

– Мудрая пословица говорит: «Не ищи на новой гари птичьих гнезд. Нога идущего никогда не повернёт к свежему пепелищу». Дмитрий не пойдёт на север, как бы ты этого ни хотела, – глухо проговорил Загбой и замолчал, ожидая, что ответит дочь.

Ченка какое-то время молчала, потупив взор, затем осторожно повернула голову в сторону чума, где спала Уля, и совершенно неожиданно, смело, по-взрослому, так, как ещё никогда не смотрела, взглянула на отца:

– Тогда и я не пойту, как бы этого ни хотел ты или твои Боги!

От подобного ответа, услышанного от Ченки впервые в своей жизни, Загбой на время лишился дара речи. А она, не дождавшись от него каких-либо слов, быстро вскочила на ноги, встряхнула коротенькими косичками и гордо ушла в чум к дочери.

Проводив ее растерянным взглядом, Загбой затолкал потухшую трубку в рот и уткнулся взглядом в догорающий костёр.

Там, где живет Большой змей

Плавно скользит лёгкая долблёнка. Прочное весло в руках Ченки бесшумно и очень быстро толкает юркую посудину по стек лянной поверхности озера. В бирюзовой бездне непроглядного дна отражается синь перевёрнутого неба, яркое, режущее глаза солнце. У далёких берегов окунулись в воду рубчатые, тёмно-зелёные горы. Под ними острыми клиньями провисли зубчатые гольцы. Рядом не растаявшим снегом замёрзли редкие, туманные облака. Вдоволь налюбовавшись водяными пейзажами, Ченка «переворачивает» картинку – смотрит вверх, на горы, и, как всегда, не может налюбоваться незабываемым контрастом дикой природы. Один лишь взгляд охватывает сразу три месяца года. Там, на белках, ещё борется с зимой ранняя весна. Мокрые серые камни бьются за право существования под открытым небом с грязными кусками мокрого надувного снега. Чуть пониже, в зоне альпийских лугов, шёлковым платком раскинулась молодая, зелёная трава. А здесь, внизу, в долине Трёхозерья уже распустились листья на берёзках, осинах и тополях. Вековые кедры, пихты и ели подёрнулись лёгким салатом проклюнувшихся хвоинок. На чистых, луговых полянках оранжевыми веснушками горят набухшие бутоны жарков, бледной желтизной светится купальница, а в добавление к ним фиолетовым крапом распустились таёжные ландыши. По глубоким, врезанным по крутым склонам ложкам, стекая с гольцов, грохочет талая, снеговая вода. По изрезанным эрозией скалистым отрогам шумит верховой ветер.

Приподняв глаза, Ченка видит, как на прогонистом, протянувшемся от подбелочья до подножия горы лизуне на молодой зелёной травке пасётся медведица с двумя медвежатами. Несколько ниже, у шумного ключа, копытит одинокая маралуха. Радуясь теплому времени года, перелётные птицы отдают дань почести красоте, безумству любви и безудержной страсти. Многочисленные разновидности нырковых, чирки, кряковые утки, гуси и, конечно же, красавцы-лебеди. Их много, очень много! Десятки, сотни, тысячи. Они кричат на всевозможные голоса. С одновременным свистом, клёкотом, гоготом, треском, шипением, бульканьем и резкими ударами о воду создается невообразимый гвалт, которому есть лишь одно единственное оправдание – в пернатом мире идёт брачная пора.

Воздух насыщен всевозможными запахами весны. Здесь терпкий привкус молодой, липкой хвои кедра и пихты, свежее томление берёзовых листочков, аромат молодых, сочных трав, игривые переливы ярких цветов, сырость талой земли, лёгкие прикосновения нерастаявшего снега и, конечно же, атмосферное течение, в котором главную роль играет волнующий аккорд гармонии продолжающейся жизни.

Все эти три фактора – очаровательный вид, головокружительные запахи и звуковая мелодия живого мира – дают неповторимый импульс живительной силы, который будоражит разум, выбрасывает в кровь очередную дозу адреналина и поит душу человека целебным соком.

Именно этим чувством сейчас охвачена Ченка. Ей хочется петь, кричать, плыть, бежать и рассказать другим людям о том, как она счастлива, передать им своё настроение, показать красоту природы, увлечь за собой, поделиться всеми чувствами, которые сейчас бушуют у неё в груди.

Не удержавшись от соблазна, Ченка кладёт весло, осторожно берёт на руки Ул ю и, приподняв, чтобы девочка смогла увидеть все вокруг, показывает ей красоту окружающего мира.

– Эко, доська! Смотри, как красиво! Горы, реки, озёра – всё это для тебя! Всемогущий Амака распорятился так, чтобы ты ротилась, выросла и топтала своими ножками охотничьи тропы. Скоро ты путешь такой же большой и красивой, как твой отец Тима, мутрой, как дедушка Загбой, пыстрой и проворной, как твоя мать Ченка. А чувства, которые живут в любом человеке тайги, в тебе поможет воспитать природа, – говорит молодая мать и в подтверждение своих слов показывает вокруг рукой.

Кроха молчит, внимательно слушает, куда-то смотрит голубыми глазёнками и, как будто соглашаясь, резко пыхает носиком. Понимает ли она всё то, о чем говорит ей Ченка? Ведь ей всего лишь два месяца, она ещё не может держать головку, да и взгляд малюсеньких глазёнок, кажется, выражает полное безразличие. Но молодая мать твёрдо уверена, что её чадо уже понимает все и первые познавательные уроки не пройдут даром.

Поцеловав Улю, Ченка кладёт дочку на меховое ложе из оленьих шкур, укутывает её заячьей накидкой и вновь берёт в руки весло. Лодка плавно качнулась. Тоненькие губки растянулись в приятную улыбку, что доказывало: ребёнку очень нравилась уютная зыбка, сделанная из расколотого пополам трухлявого пня.

Уверенно направив лодку, Ченка гребёт к острову. Заним есть большой лиман. Уровень воды в нём не больше метра. В солнечные дни вода хорошо прогревается, что создаёт благоприятные условия для икромета рыбы. Зная это, она ещё с вечера поставила там большую сеть. Так делала вот уже много дней и всегда возвращалась на стойбище с богатым уловом.

Этот лиман Ченка нашла сама, когда после ледохода обследовала каждый закуток первого озера. Мелководье заинтересовало её своим заманчивым месторасположением. Она не замедлила в этот же день поставить в улово сеть и уже на следующее утро приплавила столько рыбы, что этому удивился даже сам Егор.

– Сколько здесь рыбачу, никогда такого улова не было! – воскликнул он.

– Доська мой – кароший рыпак! Никто не может ловить рыпу так, как она! – гордился Загбой.

Филя молча цокал языком, а Лиза с нескрываемым уважением смотрела на свою подругу.

Ченка не гордилась. Она спокойно заготавливала столько рыбы, сколько им хватило бы на всех. На всех – не только на себя, отца, дочку и Дмитрия. Расчёт был и на братьев Вороховых, так как теперь все они считались «кровной родней». И пусть старатели выше жили по Грязному ключу, где мыли золото, неважно. Главное, они чувствовали обоюдную ответственность друг за друга. Часто ездили друг к другу в гости, помогали всем, чем могли.

Как-то Егор попросил Ченку наловить рыбы побольше и закоптить её в таком количестве, чтобы всем хватило до самой осени. В ответ молодая женщина удивлённо вскинула брови и на этот счёт высказала свое мнение:

– Такой пальшой, а глупый, как тугутка. Зачем кушай старую рыбу, когда мозно поймать новую? Ченка поймает столько, сколько надо. А много рыпы лови не нато. Амака ругаться путет…

Загбой, добывая зверя, сам, на оленях доставлял старателям столько мяса, сколько им было необходимо. При этом ему было достаточно всего лишь несколько добрых слов благодарности, на которые он отвечал просто, скромно и понятно:

– Кушай, пошалуйста. Загбой добудет есё.

В это утро было все, как всегда. Ченка спокойно обогнула остров с нижней стороны и уже направила лодку к заводи, как вдруг издали, на мелководье, у берега заметила что-то новое и непонятное. Несмотря на спокойный, безветренный день, на поверхности лимана гуляли волны. Мутная, грязная вода кипела, пузырилась, через некоторые промежутки времени над поверхностью взметались фонтаны брызг, которые взрывались вверх на несколько метров радужной пылью, а затем рассеивались мелким дождём.

Ченка застопорила движение, с нескрываемым удивлением стала наблюдать. Какое-то время ей казалось, что на дне лимана пробился большой, горячий родник, наподобие того, что она когда-то видела в детстве в горах на Севере. Однако присмотревшись более внимательно, увидела какие-то необычайные тёмные предметы, довольно часто появляющиеся над поверхностью воды.

Это заинтересовало её. Подчинившись любопытству, осторожно поплыла ближе. Когда до назначенного места осталось не более полусотни метров, неожиданно из воды молниеносно вырвалось большое, продолговатое бревно, которое почти вертикально застыло над лиманом и, задержавшись на секунду в таком положении, с шумом обрушилось назад. Этого было достаточно, чтобы по большой голове, напряжённым плавникам и жёлтым, светящимся глазам Ченка узнала своего знакомого. Это было то самое существо, которое она видела в прошлом году. И ещё. Ченка увидела то, что заставило её сердце забиться восторгом небывалой удачи. Неизвестное существо запуталось в сеть, которую она поставила здесь вчера вечером.

Можно было предположить, что Большой змей – Чабджар зашёл в этот мелководный лиман для того, чтобы поохотиться на более мелких хариусов или ленков. Но в то же время нельзя было отрицать того, что эта заводь служила ему местом нереста. Тем не менее факт удачи был налицо: запутавшись в прочные жилки орудия лова, «чёрное бревно» являлось неожиданной добычей Ченки.

Не задумываясь ни на мгновение, Ченка быстро направила долблёнку в лиман. Не доплывая нескольких метров до бьющейся рыбы, остановилась. В лодке спала кроха Уля, было опасно выбирать сеть с таким трофеем. По всей вероятности, существо попалось совсем недавно, так как было полно сил и энергии. В ближайшее время тащить её из воды в лодку было очень тяжело. Сильное тело могло доставить много неприятностей, в том числе и опрокинуть верткую долблёнку. Можно было просто добить рыбу из винтовки, что лежала у Ченки под рукой. Однако попасть в бьющуюся в воде цель было трудно, и рыбачка решила подождать, когда Чабджар устанет и успокоится.

Стараясь не разбудить дочку, Ченка отплыла назад, присела на доску и стала наблюдать. Чабджар продолжал метаться, тем самым запутывая себя в сеть всё больше. С каждой минутой его движения становились скованнее, а выпады и прыжки слабее. Ченка уже представляла себе час победы и задумывалась, как доставлять тело рыбы на стойбище.

Втащить добычу в лодку она, скорее всего, не сможет. Остаётся только одно: привязать Большого змея маутом к корме и плавить его рядом с лодкой. Она представляла, как все удивятся, увидев её невиданный улов, как будут хвалить вкус бульона, с каким удовольствием пить золотистый топлёный жир, есть сочные куски мяса. А для Дмитрия Ченка оставит балык. Она вырежет его по всей длине тела, закоптит на сырых прутьях талины и спрячет лакомство на лабаз. Балык должен получиться отменный, большой, нежный, мягкий и необычайно сладкий. Об этом можно было судить по виду Большого змея, по его белому, огромному животу. А может быть, у него есть икра? От внезапной мысли у Ченки на лице появилась сладкая улыбка, так как по размерам подводного существа она даже не могла сообразить, сколько может быть икры.

А между тем большая рыба затихла, затаилась, собираясь с силами. Казалось, что итог её бесполезным попыткам вырваться из крепких пут уже решён в пользу Ченки. Но Ченка понимала, что это ещё не всё, что Чабджар готовится для новых бросков, поэтому оставалась на почтительном, безопасном расстоянии.

Во время наблюдений и мечтаний Ченка не обращала внимания на окружающую обстановку и не сразу поняла, почему опущенное в воду весло как-то странно, под давлением непонятной силы поплыло вперёд. Она подумала, что лёгкое течение относит лодку в сторону, а лопашня просто зацепилась за дно. Однако последовавший за этим в дно долблёнки толчок заставил её обернуться назад.

То, что она увидела, превзошло все границы нормального, человеческого восприятия. Если сказать точнее, в первые мгновения она даже не могла понять, что находится за бортом. Чёрное бревно, более всего походившее на топляк, медленно двигалось вдоль борта. Спинной плавник, на несколько сантиметров выступающий над поверхностью воды, резал гладь озера, как остро наточенный нож. Второе существо – ещё одна Большая рыба, больше, чем та, которая сидела в сети, спокойно прошла рядом вдоль лодки и исчезла в глубине.

Несколько секунд Ченка безмолвно созерцала. Впечатление от увиденного было таким сильным, что она не могла сделать хоть какое-то движение. Шок сковал тело. Большая рыба уже давно исчезла из вида, а Ченка всё ещё сидела замороженным деревом, плохо понимая, что это было. Единственное, что она запомнила: длина большой рыбы была гораздо больше, чем долблёнка, а с толщиной мог поспорить разве что столетний кедр.

Но это было непродолжительное замешательство. Не прошло и минуты, а Ченка была уже готова к возможной схватке. В руках – малокалиберная винтовка. Курок – на взводе. Осталось лишь только хорошо прицелиться и нажать на спуск. Но это смелое решение – убить Чабджара из ружья – пришло как-то спонтанно, может быть, даже неосознанно. Хаотические мысли, мелькающие в её голове, предупреждали, что для такой добычи маленькая пулька недостаточна, чтобы с первого раза поразить цель. Скорее всего, Ченка схватила винтовку для защиты, так как не знала, что может предпринять Большая рыба в следующий момент.

А этот момент наступил. Наступил так же неожиданно, как и в первый раз. Сколько Ченка ни крутила головой, выискивая в воде чёрное тело, она не смогла увидеть Большую рыбу первой. Прошло немало времени, прежде чем это произошло. Где-то в лимане плескалась первая, пойманная в сеть, рыбина, но вокруг лодки было всё спокойно. Казалось, что, избежав неволи, вторая рыбина просто ушла и больше не вернётся. Теперь Ченка понимала, что обе рыбы – самец и самка. А мелководный лиман – место их нереста. Так бывает всегда у более крупных особей. Ленки и таймени практически всегда, во все время года живут парами. Об этом знает каждый опытный рыболов. Вот только Ченка не знала, к какому виду относятся эти Большие рыбы, так как по форме и грандиозным размерам они не походили на тех, кого когда-то видела и ловила Ченка за свою жизнь.

Чабджара она увидела там, где ожидала увидеть меньше всего. Ченка крутила головой направо, налево, но существо подкралось к корме. Спокойное появление «чёрного бревна» нельзя назвать иначе. Рыба стояла в полутора метрах от лодки, на метровой глубине. Так же, как и в прошлом году, на человека смотрели большие жёлтые глаза. Огромная, туполобая голова заканчивалась приплюснутым ртом, несколько походившим на щучью пасть.

Но то была не щука, это Ченка знала точно. В то же время рыбина не походила и на тайменя, о чем говорила округлая, будто змеиная, форма тела. Сразу же, с первого взгляда Ченка узнала, что это та самая рыба, которую она видела осенью на охоте на гусей. Её пасть была приоткрыта. Во рту торчали ряды острых, внушительных зубов, что, конечно, доказывало, что она питается далеко не травкой. Однако Большой змей вел себя спокойно, не проявляя агрессии. Он просто стоял и смотрел на человека, без страха и волнения, как будто лодка была всего лишь плавающим бревном, а Ченка – корягой.

В свою очередь, девушка тоже была спокойна. Она не желала причинить ему какой-либо вред, потому что это было совершенно бессмысленно, а может быть, и смертельно опасно. Поразить Большую рыбу из винтовки невозможно: вода мгновенно погасит убойную силу пули, да еще и неизвестно, как прочен лоб подводного дьявола.

А между тем в мелководном лимане что-то произошло. Взрывная буря пойманной рыбы прекратилась, но гладь воды как-то необычно, равномерно заиграла, закрутилась, потянулась в одну сторону выхода из курьи. Не понимая, что происходит, Ченка стала всматриваться в темноту озера, пока не увидела охристые поплавки, которые медленно тянулись друг за другом. Попавшаяся рыба тащила за собой сеть!

Происходящее никак не входило в планы девушки. Она поняла, что сейчас произойдёт невероятное – Большая рыба уйдет в глубину сама и утащит за собой ее орудие лова. Это было очевидно, потому что поплавки потекли с некоторым ускорением, мимо лодки, в ширь озёрного пространства.

Резкая перемена событий подтолкнула девушку к действию. Ченка схватила весло и, с силой загребая упругую воду, погнала долблёнку в заводь. Единственная мысль – успеть – острым жалом ножа колола сердце. Теперь она уже не думала о добыче, пусть рыба уходит. Но дорогостоящая сеть, над которой она корпела длинными зимними вечерами при свете костра, могла стать невосполнимой утратой в её хозяйстве. От одной мысли и воспоминаниях, скольких сил и упорства пришлось ей потратить, чтобы ее связать, у Ченки произошёл импульсивный взрыв. Сила, решимость, ловкость сплелись в единый клубок нервов, гнавший вёрткую лодку к цели.

Она успела поймать конец ускользавшей сети, зацепила крючковатым шестом полотно у предпоследнего поплавка. Ухватившись руками за прочную тетиву, почувствовала силу напряжения могучего тела рыбы, спасающей свою жизнь. Она была где-то там, впереди, в невидимой глубине и, по всей вероятности, шла над самым дном озера. Однако это нисколько не останавливало её передвижение, а наоборот, увеличивало скорость.

Вот плавно качнулась, развернулась и поплыла за «буксиром» лодка. Всё быстрее и быстрее мелькают прибрежные кусты и деревья на острове. Острый нос долблёнки с шумом режет спокойную поверхность озера. Но Ченка упряма. Она не отпускает связующую нить сети, крепко держит цепкими пальцами кожаную тетиву. Чувствует, как на другом конце резкими толчками, отталкиваясь, бьётся сильное тело.

Проходит какое-то время. Ченка не заметила, как очутилась на самой середине озера. Мелководный лиман остался далеко позади. Пальцы онемели, руки замёрзли от холодной воды. В голове мелькнула мысль: «Бросить сеть, пусть рыба уходит». Но врождённая настойчивость и терпение тут же отгоняют ее и Ченка продолжает держать конец сети в своих руках.

Краем глаза она заметила мелькнувшую тень. Вторая, свободная от пут сети, Большая рыба идёт рядом, справа от лодки, на некоторой глубине. Подобный эскорт насторожил девушку. Это сопровождение не предвещало ничего хорошего, однако Ченка не отпускает бечёвку. Сознанием рыбачки руководит глас предков: «Не отпускай добычу, если она всё равно погибнет». А в том, что запутавшаяся торпеда обречена, девушка не сомневалась. Из сети, связанной крепкими, прочными жилками, невозможно освободиться.

Неожиданно бечева ослабла. Сеть провисла. Рыба остановилась. Вторая Большая рыба, не задерживаясь, прошла мимо и тут же исчезала в чёрной глубине. По всей вероятности, она поплыла к своему собрату. Воспользовавшись моментом, Ченка привязала бечёвку за нос лодки. Теперь её руки были свободными, а добыча крепко закреплена связующей нитью сети.

Тонко и звонко, требуя к себе внимания, заплакала Уля. Молодая мать наклонилась к дочери, узнала причину её недовольства, быстро сменила мокрую пелёнку на сухую, бережно закутала крошку в тёплую парку и дала ей грудь. Девочка тут же успокоилась, захлюпала беззубым ротиком. В ожидании, пока Ул я насытится, Ченка с улыбкой склонила лицо и на миг забыла обо всём.

Резкий толчок заставил вернуться к реальности. Она посмотрела за борт, в метре от себя опять увидела огромную голову, знакомые жёлтые глаза и приоткрытую зубастую пасть. Всё её склизлое тело находилось на поверхности воды. Теперь Ченка могла полностью разглядеть гладкую, с продолговатыми, размером с детскую ладонь чешуями спину, настороженно вздыбленный плавник и нервно подрагивающий хвост. Размеры существа впечатлили и испугали Ченку. Не зная, что Большая рыба предпримет в данный момент, девушка в страхе замерла надломленной рябиной и не сразу поняла, что редкие, но настойчивые толчки исходят с противоположного борта лодки. Повернула голову и увидела вторую, запутавшуюся в сеть рыбу. Она была почти вполовину меньше. Так же, как и первое существо, находилась на поверхности воды, параллельно лодке. Спутанные крепкими путами плавники были плотно прижаты к её гладкому телу, что говорило о скованности передвижения. Нервно подрагивающее, волнующееся тело говорило о силе и могуществе.

Ченка вспомнила слова отца, воздающего хвалу царю сибирских рек. Загбой всегда говорил, что таймень в воде силой подобен медведю. С его ловкостью может сравниться разве что соболь. Он гораздо хитрее лисы. А выносливость сопоставима с росомахой. Сочетание этих качеств даёт точную оценку коварному хищнику, от которого нет пощады никому. Таймень легко ловит рыбу, пожирает своих меньших братьев по классу, стремительно хватает и топит водоплавающую птицу, нападает на мелких животных, преодолевающих препятствие вплавь, не брезгует падалью и даже может утянуть за собой человека. Опытный охотник не раз рассказывал о своём брате Ыхтынгуле, которого утопил «Черный дух», когда тот пытался выловить тайменя на блесну-обманку.

Но рыбы, которых девушка видела сейчас, были не таймени. Об этом можно было судить по формам, виду и размерам существ. Тайменей Ченка ловила не единожды. Они были гораздо меньше и другими. И тем больше было уважение к этим рыбам, таившим в себе непредвиденную опасность. И в то же время в сердце рыбачки трепетало большее желание поймать их. К этому её звали врожденный инстинкт охотницы, азарт, интерес. И неважно, что хочет и о чём думает сейчас Большой змей: просит ли человека разрезать на спине сеть и выпустить его на свободу или просто ради интереса и знакомства трётся боком о дно лодки.

Осторожно, стараясь не потревожить добычу, Ченка положила Ул ю в берестяную зыбку, возвратилась на лавочку и взяла рукой винтовку. Бесшумно щёлкнул взведённый курок. Шестигранный ствол медленно поплыл над бортом. Приклад привычно ткнулся в плечо. Острый глаз заученно поймал планку, сравнял его с мушкой и остановился на овальной голове запутавшейся в сети рыбы. Указательный палец плавно надавил на спусковой крючок. Ударом весла по воде хлопнул резкий выстрел.

В то же мгновение, когда пуля достигла и поразила цель, весь существующий мир разделился на мир спокойный и мир безумный.

Ченка хотела поразить Большого змея с первого выстрела, стараясь попасть в самое убойное место, на полладони выше желтого глаза. Однако в самый последний момент, нажимая на крючок, она почувствовала лёгкий толчок телом о борт второго существа. Этого было достаточно для того, чтобы ствол отклонился на несколько сантиметров повыше. Но отложить момент выстрела девушка уже не могла.

Вздыбилась рыбина, выгнулась, наполовину выскочила из воды, упала, взрывая фонтаны брызг и, отвечая человеку за нанесённую боль, ударила хвостом по борту лодки. От неожиданности и силы удара юркая долблёнка взлетела в воздух на метр, закрутилась и, едва не зачерпнув воду, сильно накренилась на правый борт. Не удержавшись, потеряв равновесие, Ченка упала на спину. Винтовка вырвалась из рук, плюхнулась за борт и тут же исчезла в глубине озера. Из зыбки вывалилась Уля, покатилась колобком к борту. Увидев неминуемую трагедию, молодая мать сгруппировала всю свою волю, молниеносным прыжком рыси вскочила, прыгнула, поймала на лету свое драгоценное чадо. Ощутив в руках тёплый, крикливый комочек бухнулась на дно лодки и, не сдерживая слез, притихла свернувшимся берестом. От мысли, что сейчас могло произойти непоправимое, задрожала осиновым листочком, глубоко задышала, закачалась из стороны в сторону гибкой талиной на ветру.

Дёрнулась долблёнка, взбивая утлым носом упругую волну, полетела по озёрной глади. Впереди на некотором расстоянии металась, прыгала из воды и тут же ныряла раненая рыба. Жильная сеть натягивалась тетивой лука, тонко пела в струях встречного течения безжалостным паутом, шумела игривыми пузырями, опускалась мягкой паутиной. В какой-то момент пойманное существо останавливалось, уходило в непроглядную глубину, но, удерживаемое прочными путами, вновь стрелой взлетало на поверхность и, взбивая фейерверк радужных брызг, продолжало движение вперёд.

Опасаясь неожиданностей, Ченка решила обрезать сеть, отпустить беснующуюся рыбу. Она уже выхватила из ножен лезвие, потянулась к носу долблёнки, но в этот момент сильный, резкий удар в борт лодки откинул девушку назад. Серебристым хариусом булькнул и утонул в воде короткий эвенкийский нож.

Не выпуская из рук жалобно кричащую Улю, Ченка упала на спину на дно лодки, больно ударилась головой об упруг. На краткий миг сознание притупило белый свет. В глазах захороводились рубиновые блики костра. Болевой шок расслабил мышцы тела. Каким-то далёким подсознанием Ченка чувствовала, как из ослабших рук выскальзывает мягкий комочек. Это заставило её вернуться к действительности. Превозмогая своё состояние, молодая мать прижала к себе дочку, приподнялась на локте и какое-то время тупо смотрела вперёд себя непонимающими глазами. Полностью возвратиться к реальности помогло неожиданное движение, происходившее теперь с левого борта. Она посмотрела, ужаснулась, но всё же сумела сгруппироваться и предугадать очередной удар.

Вторая, свободная от пут сети, Большая рыба закрученным топляком резко врезалась головой в борт лодки. Мокрым сучком под ногой бегущего медведя треснула осиновая тесина. Внутри долблёнки промакнулось тёмное пятнышко.

При столкновении Ченка схватилась рукой за край борта, наклонилась в сторону, куда ударила рыба. Это в какой-то степени защитило ее и накренившуюся долблёнку от возможного затопления. Хотя лодка и зачерпнула воды, но тут же выровнялась в нормальное положение.

А между тем безудержная, сумасшедшая гонка продолжалась. Пытаясь оторваться от липкой паутины сети, запутавшаяся в неё рыба стремительно неслась вперёд, увлекая за собой юркое судёнышко с двумя пассажирами на борту.

Ченка не могла сравнить скорость передвижения, но по размеренно текущему берегу про себя отметила, что они плывут гораздо быстрее, чем с веслом. Какое-то время она не замечала, куда плывёт и увлекает долблёнку рыба. Всё её внимание было сосредоточено на втором существе, которое в очередной раз таранило лодку. Но очень скоро увидела впереди узкую, но глубокую протоку, соединяющую верхнее озеро со средним. Запутавшаяся рыба шла в этом направлении и через короткий промежуток времени на всей скорости влетела в горло творила. Подхваченная быстрым течением лодка полетела ещё быстрее. Со скоростью степенно бегущего оленя замелькали недалёкие кусты, заросшие густым тальником берега, склонившиеся над озёрной протокой кедры и редкие жарковые поляны.

Теперь Ченка думала не о рыбе, которая билась где-то впереди. Ситуация резко изменилась. Сейчас она и ее дочь могли стать добычей чудовищ. И надо было думать о спасении.

В голове девушки мелькнула мысль: выпрыгнуть из лодки на берег, спасти свою жизнь и жизнь дочери. Но те далекие пять метров и существо, что сопровождало лодку, заставили её отказаться от затеи. Хотела выбросить одну Улю, но долетит ли кроха до спасительной земли и куда упадёт? А если и останется жить, то кто её подберёт?..

Реальная «подруга-смерть» плыла рядом с лодкой, только протяни руку. Ченка видела её глаза и словно усмехающийся оскал. Но девушка решительно отгоняла страх, цепляясь за ниточку жизни, лихорадочно думала, что делать.

Она уже пробовала отвязать от лодки сеть, но прочный узел, которым она недавно прихватила орудие лова, перехлестнулся и намок, все попытки отпустить рыбу были бесполезны. А острый нож, как и винтовка, лежали где-то на дне озера.

Сто метров глубокой и быстрой протоки пролетели одним мгновением. Покачивающуюся долблёнку вынесло на просторы второго озера. Почувствовав волю, пойманная рыба пошла медленнее, спокойнее, сохраняя и накапливая утраченные силы. Вторая, наоборот, как будто желая помочь своей подруге в беде, наказывая людей за нанесённую боль, активизировала действия, вновь бросилась в атаку и раз за разом стала таранить головой потрескивающий борт лодки. В образовавшиеся трещинки потекла вода. Ченке стоило огромных усилий одновременно выравнивать долблёнку, левой рукой удерживать крохотную дочурку, а правой черпать берестяным ковшом быстро скапливающуюся на дне лодки воду. Сейчас молодая мать уже жалела, что не выбросила на берег протоки Ул ю и не выпрыгнула сама.

Это озеро было в три раза меньше первого, намного уже и короче. Своей формой напоминая отдыхающую, вытянувшуюся во всю длину тела собаку, оно имело несколько лиманов, два из которых заменяли передние и задние лапы животного, ещё один – крючковатый хвост и последний, более широкий – голову.

Ченка не единожды проплывала через озеро, видела его с соседнего крутобокого белка. Действительно, с высоты парящего коршуна озерко казалось сказочной собакой. А Загбой, впервые увидев его, так и сказал:

– Эко, доська! Отнако, пальшая сабака лежи, нинакин. Потом вода напежала, – и уже более таинственно прошептал: – Тут легента живи, однако…

Тогда Ченка была готова верить словам отца, и теперь с испугом понимала, что в этих озёрах действительно кроется какая-то тайна, и тайна вот она, перед ней, два огромных неизвестных подводных существа, которым нет названия. Но живут ли они в этом, втором, озерке, девушка сомневалась. Для таких тварей этот водоем был слишком мелким. Она знала это, видела каждый камешек в слезливой воде. Да и сейчас, сидя в лодке, её взгляд блуждал по песчаному дну, до которого было не более трёх метров. «Большие рыбы не живут в этом озере, – думала она. – Они живут там, где огромная глубина».

От этой мысли у неё перехватило дыхание, так как она знала, где была самая большая глубина. Это было то самое, третье, озеро, несоизмеримая ширина и глубина которого впечатляли своими размерами, где деревья на противоположном берегу казались тонкой бахромой вытоптанного оленьими ногами мха, а вместо дна по всему обозримому пространству зияла непроглядная, тёмно-зелёная рана.

Как будто подтверждая логический ход мыслей Ченки, рыба в сети пошла быстрее. И тянула лодку в том направлении, где проходная вода образовывала ещё одну протоку, соединяющую второе, среднее, озеро с третьим.

Выискивая пути к спасению, Ченка закрутила головой, заметалась по лодке. Теперь она готовилась выбросить Улю на берег, каких бы усилий ей это ни стоило. Это последний шанс спасти ребёнка, а сама… что получится. Может быть, Загбой хватится их, пойдёт искать по берегу и успеет найти внучку ещё живой. Вот только хватит ли сил добросить Ульянку до берега? Ширина этой протоки была в три раза больше, чем первая, около тридцати метров. Оставалось только надеяться, что пойманная рыба пройдёт неподалёку от берега. В крайнем случае можно будет подправить лодку веслом и сократить расстояние с землей до нескольких метров.

Девушка взяла в руки весло, попробовала править. Долблёнку бросило вправо, она едва не зачерпнула бортом. Лодка плохо подчинилась воле человека. Однако, добиваясь своего, Ченка продолжала рулить, выигрывая хоть какие-то метры водного пространства. И это получалось. Постепенно достигая протоки, лодка медленно отклонялась, приближалась к желанной земле.

Вдруг весло резко дернулось, выпало из рук рыбачки. С отрешённым взглядом девушка посмотрела назад. Большая рыба яростно, с нескрываемой насмешкой в глазах терзала крепкими зубами лопашню. Выравнивая движение, Ченка на краткий миг забыла о существе за бортом. Итог оказался непростительным: лодка стала неуправляемой.

С нескрываемым ужасом она смотрела вперёд, на плавное течение протоки, на далёкие берега, на притихшую тайгу, молча ожидавшие развязки. Однако, всё ещё на что-то надеясь, Ченка продолжала черпать сочившуюся воду, крепко прижимать к груди дочку и, обращаясь к далёким духам, просить всемогущего Амаку о спасении, пусть не своей жизни, а жизни дочери.

Но казалось, что боги отвернулись. Пойманная в сеть рыба тащила лодку в самое глубокое место. Сзади, сопровождая долблёнку, плыла вторая рыба. А где-то впереди, за небольшим поворотом, уже дышало третье озеро. И не было надежды на спасение. С ужасом в глазах Ченка представила, что их ожидает. Её и дочку не похоронят на лабазе, как этого требует обычай. Их души не соединятся с душами предков. Тела разорвёт на куски и сожрёт ненасытное существо.

От этой мысли девушке стало не по себе. Склонив голову к дочке, она осторожно прикоснулась губами к крохотным очертаниям лица, с трепетной нежностью стала целовать губы, нос, щеки, глаза. От нахлынувших чувств на глазах выступила роса слезинок. Ченка думала о том, как мало, очень мало пожила её кровиночка на этом свете, не насладилась всеми красками, запахами, ощущениями окружающего мира, которые дарит человеку природа. Она не узнает детства, молодости, не выйдет замуж, не родит детей, её ноги не будут топтать эту землю. И молодая мать винила себя. Если бы она не привязала к носу лодки сеть, а отпустила рыбу, всё было бы по-другому. Но что делать, когда уже всё произошло и ничего не изменить? Нет! Ей ещё рано хоронить себя и дочку. Она будет бороться за две жизни до последнего, чего бы ей этого ни стоило. Так было всегда. Так говорил ей отец. Об этом подсказывал голос предков: «Не зови смерть, пока ты жив!»

Откинув со своей души путы минутной слабости, Ченка приподняла голову, осмотрелась, что можно сделать, чтобы оказаться на свободе. Эта мысль не покидала её всё время. Но ей что-то всегда мешало: резкие рывки первой рыбы либо удары второй. В эти минуты, когда лодка плыла по протоке, ситуация изменилась. Обе рыбы старались как можно быстрее уйти в глубину третьего озера, торопились и плыли ровно, без каких-либо рывков, ударов и волнений. Это благоприятствовало задуманному.

Ченка бережно положила дочку назад, в зыбку, перешла в нос долблёнки и припала к кожаным узлам сети. Острые зубы впились в прочную тетиву.

Миллиметр за миллиметром. Усилие за усилием. До изнеможения, до судорог в челюстях, до скрежета в зубах, до боли в голове. Девушка чувствовала, что медленно, очень медленно плетёная кожа всё же делится на две половинки. Это давало надежду. В какие-то моменты, восстанавливая силы, она отстранялась, чтобы, вдохнув воздуха, опять врезаться зубами в намокшие узлы. Оставалось ещё совсем немного, может быть, несколько узелков, но не хватало воздуха в лёгких. Ченка приподняла голову, вздохнула, посмотрела вперёд и… Забыла о том, что осталось несколько сильных, режущих давлений зубами. Прямо на неё плыл лохматый, многовековой кедр.

Так казалось Ченке. На самом деле увлекаемая долблёнка с обречёнными пассажирами на борту двигалась к зависшему над протокой гигантскому исполину. Отжив свою жизнь, подточенный временем и водой могучий кедр пал необъятной колодой поперёк русла реки. Вырванные с землёй крепкие корни лохматым выскорем вздыбились за крутым берегом. Шероховатый комель, на некотором расстоянии упёрся в большой камень, который послужил опорой поваленному дереву. Это оградило кедр от падения в воду. Своеобразный подвесной мост имел горизонтальное положение над спокойным течением. И только лохматые, ещё зелёные ветки, как руки молодой девы, задумчиво касающейся изящными пальчиками холодных струй течения, едва достигали протоки.

Ченка сразу же поняла: судьба предоставила ей возможность спасти свою жизнь и жизнь дочки. А может, всемогущий Амака услышал её молитвы? Она готовилась к единственно верному, спасительному прыжку.

Она уже знала, что ей надо делать, заранее рассчитала траекторию своего будущего полёта, представила, за какие ветки ей предстоит зацепиться и куда потом надо будет передвигаться. К намеченной цели особых препятствий не было. Ей приходилось перепрыгивать с дерева на дерева там, вверху, у самых макушек, где расстояние между стволами было до нескольких метров. Здесь же надо только посильней оттолкнуться ногами и ухватиться за основание сучьев. Но дочка, крохотный комочек, её кровиночка, драгоценная Уля… Получится ли прыжок вместе с ней?

Времени на раздумье не было. До кедра оставалось метров пятнадцать, и надо было быть готовой к предстоящему. Ченка распеленала девочку, запихнула её под платье и быстро перевязала живот кожаным маутом. Потрогала – дочка прижата к телу плотно, не выпадёт. Теперь только надо смотреть, чтобы какой-нибудь сучок или ветка не повредила глаза и нежное тельце ребёнка. А долблёнка уже подошла под гущу веток.

Замерла Ченка спрятавшейся белкой, напряглась настороженным черканом, затаила дыхание битой гагарой. Дождалась нужного момента и – в один миг взорвалась пороховым зарядом – прыгнула ловкой рысью, ухватилась, будто сапсан, цепкими пальчиками в толстые сучья, извернулась лисой в густых переплетениях ветвей и уже через две секунды сидела верхом на стволе кедра.

Пустая долблёнка быстро прошла под деревом. Сопровождающая рыба, не заметив исчезновения людей, так же ровно и спокойно проплыла чуть в стороне, с левого борта. Ещё секунда – и они отдалились.

Подождав ещё какое-то время, Ченка перешла по стволу кедра на берег и только тогда облегчённо вздохнула. С благодарностью, воздавая почести добрым духам, не переставала шептать молитвы, тут же целовала в мокрое от слёз личико Ули, плакала сама и медленно качалась всем телом из стороны в сторону. Потом, как будто очнувшись, торопливо пошла вдоль протоки, вышла на берег Большого, третьего, озера, увидела наполовину затопленную лодку. Присела на траву и со страхом в глазах стала наблюдать, как юркая долблёнка быстро погружается в воду. Вот уж затоплена половина, вот остались кромки бортов. И тут из глубины озера вырвалось чёрное бревно. Взлетело над водой, перевалилось через край борта и, взметнув хвостом фонтаны брызг, задавило обречённую долблёнку своим телом. Резкий прощальный удар могучего хвоста – и всё стихло.

Размеренно, спокойно разошлись круги на воде. Отражая небо и деревья, озеро заиграло зелёными бликами. Где-то справа, у берега, беспокойно засвистел куличок-стригунок. Громко хлопая сильными крыльями, набирая высоту, с зеркальной поверхности сорвались, полетели два белоснежных лебедя.

Нашествие

Загбой добыл марала. Высоко в горах, на подгольцовых альпийских лугах выждал, подкараулил и ранним утром с одного выстрела завалил ретивого, быстроногого, осторожного пантача. Недаром были потрачены двое долгих суток, проведённых охотником в засаде на естественном, природном солонце. Не зря следопыт мёрз прохладными ночами, «дубел» от однообразного положения тела, пытаясь заглушить голод и жажду, жевал кору жимолости и мочил рот, собирая прохладные дождевые капли кожаной поткой. Добыча стоила того. Осторожный бык пятилеток заполнил четыре оленьих турсука и подарил старательному эвенку свои великолепные, налитые кровью моховые рога.

Всё это было утром. А сейчас, в предвечернее время, Ченка резала, солила, готовила к копчению красные куски мяса. Вырубив несколько палок, она нанизывала на них длинные, тонкие ленты маралятины, развешивала на рогульки с таким расчётом, чтобы обносило едким, кисловато-горьким дымом талины. Наконец-то в её руки попалась печень зверя. Предчувствуя лакомство, девушка нарезала мягкие кусочки и как дань уважения старшему в первую очередь подала отцу. Загбой степенно взял угощение, не спеша стал есть сырые кубики. Недолго пожевав, удовлетворенно качнул головой – вкусно!

Ченка улыбнулась, ловко отхватила ножом тоненький ломтик, нанизала на прутик тоненькой ленточкой и поднесла к губам Ули. Кроха раскрыла ротик, на какое-то время, почувствовав новый, незнакомый вкус, замерла, готовая вот-вот расплакаться. Однако голос предков был сильнее младенческой «слепоты». Распробовав печень, она с жадностью стала сосать предложенное «сырое блюдо». Как только ленточка растаяла во рту, девочка заплакала, требуя очередной порции. Молодая мать преподнесла к её губам своеобразную соску – короткую жилку из ног сохатого, смоченную берёзовым соком. Но Уля тут же выплюнула ее, закричала таким звонким голосочком, что Ченка и Загбой дружно засмеялись над капризами ребёнка. Девушка отрезала вторую ленточку печени, подала дочурке. Та тут же притихла, рассматривая улыбающуюся мать, удовлетворённо засопела носиком.

– Эко! Охотница путет. Вон как мясо сырое люпит, – довольно протянул Загбой.

Счастливая Ченка шумно вздохнула. На отдельном костре закипел большой жестяной казан. Загбой подошёл к дереву, осторожно снял подвязанные к сучкам моховые рога марала, ещё раз осмотрел их перед варкой. Крепкой рукой бережно прикоснулся к перетянутым тряпочками угловатым соединениям пеньков, подтянул овальные отростки, проверил на черепной коробке, не сочится ли кровь. Все движения охотника были плавны, точны, осторожны. Всё так, как показывал, учил Егор.

Убедившись, что всё нормально, Загбой подвязал вилообразную корону к жильному мауту, подошёл к костру. Перед тем как опустить панты в кипящую воду, коротко приказал дочери:

– Убери два полена. Много огня.

Ченка тут же исполнила его просьбу. Вода в котле притихла. Кипящий родник успокоился, забурлил медленнее. Загбой удовлетворённо кивнул головой и приступил к варке.

Он присел перед казаном на чурку и, уклоняясь от дыма, опустил в кипяток один рог. Губы беззвучно зашевелились, отсчитывая положенное время. Только после того как мысленная граница периода была преодолена, рука следопыта дрогнула, метнулась вверх, вытащила пант. Ченка тут же схватила «сучковатый отросток» правой рукой, а из левой подала отцу второй рог. Загбой тут же утопил его в воде и опять зашевелил губами нужный отсчёт. Когда время прошло, отец и дочь вновь заменили панты из рук в руки и варили молодые рога до тех пор, пока взмокший от близости костра и напряжения Загбой не отдал команду:

– Хватит, отнако. Считал правильно. Теперь путем сушить. Завтра утром путем варить ещё раз.

Убрав панты в чум на просушку, он прошёл к подножию двухсотлетнего кедра, неторопливо, с чувством человека, покорившего новую, незнакомую и очень красивую вершину, сел на своё любимое место и стал забивать небольшую трубочку. Недолго порывшись пальцами рук в обмякшем кисете, Загбой бросил вторую щепоть табака назад, посмотрел вокруг и с досадой бросил:

– Где Тима слет тянет? Сколько времени прошло: табак нет, огненной вода нет, соли сапсем нет. Ченка штёт. Ул я штёт. Загбой штёт. Как шить тальше?

Показав свою обиду, охотник подкурил от костра и, затягиваясь дымом, отвалился к стволу дерева. Блуждающий взгляд заскользил по высоким горам, поплыл по глади озера, лениво перешёл к оленям и вдруг удивлённо замер на месте. Оставшиеся в живых семь оронов настороженно повернули головы в сторону заливных лугов и нервно прядали ушами. По поведению животных Загбой понимал, что они услышали какое-то движение на переходной тропе. Прошло несколько секунд. Свой интерес к окружающему миру проявил Илкун. Отъевшийся на маральей требухе, толстобрюхий кобель резко приподнял голову и тоже удостоил своим внимательным взглядом заросший густой темнохвойной тайгой перевал. За ним вскочила Чирва, быстро закрутила носом по ветру, но замерла пёстрым шаром.

Следопыт отложил трубку, выдохнул дым и, предупреждая Ченку, приподнял ладонь правой руки:

– Ча! Отнако с горы зверь хоти.

А девушка и сама уже слышала какое-то движение, доносившееся до её острого слуха. Она привстала на ногах, так же как и отец, стала смотреть на границу леса.

– Амикан допывать не путем. Шкура плахой, жиру нет, мясо пахнет… – спокойно проговорил Загбой, давая понять, что сегодня он охотиться не будет.

Вдруг разом сорвались с места и побежали к стойбищу олени. Собаки же, наоборот, довольно вяло, с сытыми желудками засеменили к тайге. На половине пути животные встретились, разбежались. Семь верховиков и важенок поспешили под защиту человека, а собаки – узнать, кто идёт по тропе.

Где-то на границе тайги они остановились, с тревогой опустили хвосты. Загбой сразу же понял, что они увидели какое-то необычайное животное, которое привело их к растерянности, замешательству. Медведя собаки не боялись, сохатого тоже, тем более марала. Поведение собак подсказывало одно: они увидели себе подобное существо, которое им было хорошо знакомо. Это мог быть только…

Радостная улыбка покрыла взволнованное лицо охотника. Он торжественно посмотрел на дочь и весело проговорил:

– Отнако, доська, дожтались…

А там, на краю полян, у границы тайги уже приветственно «лобызались» пёстрые и тёмные комочки. Одну из них Ченка узнала без труда:

– Князь!

Загбой согласно кивнул головой, потирая рукой редкую бородёнку, стал вглядываться в других собак. Однако, как бы он ни напрягал зрение, остальных трёх, непонятных и незнакомых ему лаек, узнать не мог.

А между тем два пестрых шарика – Чирва и Илкун – громко, предупреждающе залаяли и исчезли в тайге. Ещё несколько минут неведения – и на чистый луг вышел огромный «сохатый» с человеком на спине. Загбой узнал на коне Дмитрия, который направил лошадь к стойбищу. За ним, на некотором расстоянии появился еще один верховой. За вторым – третий. За третьим – четвертый.

Загбой и Ченка в растерянности смотрели вперед, не находя каких-то объясняющих слов. А люди все ехали и ехали друг за другом. Для них такое количество новых, незнакомых людей было так велико, что им казалось, что на заливных лугах собрались все русские, которых они видели за всю свою жизнь.

Верховых было всего девять человек. Лошадей гораздо больше, так как к каждому передовику были подвязаны два ведомых коня с грузом. Караван состоял из двадцати семи лошадей. Сзади шли пешие люди. Растянувшись цепочкой, спина в спину, они чем-то походили на тружеников-муравьёв, тащивших на своих спинах непосильную ношу. Присмотревшись внимательно, Загбой различил небольшие котомки, оттягивающие плечи. Увидеть хвост каравана Загбою так и не удалось, так как «голова» каравана уже приближалась к берегу озера. Уставший, но довольный, улыбающийся Дмитрий привлёк к себе внимание.

– Эй, Загбой, старый хрыч! Что зенки вылупил? Али не признал зятя своего, зверь подколодный? – радостно воскликнул он и, потянув повод, спешился рядом. – Ну здравствуй, что ли, дорогой ты мой друг! Загбой, растроганный обращением русского, доверчиво потянулся к купцу, хрустнул костями в его могучих объятиях, уткнувшись лицом ему в грудь, поспешно запричитал:

– Трастуй, трастуй, отнако, бое! Пашто так толго слет тянешь или тарогу сопсем запыл, как плахой гусь? Пелка, и та в гайно итёт. А ты не можешь знать, где оставил том свой?

– Ну что ты! Как же я могу забыть, где тебя оставил, и озеро, и Ченку… А где она? – отпуская охотника, закрутил он головой.

Загбой и сам удивился, куда могла исчезнуть Ченка, пока он ожидал подходящего каравана. Ему и в голову не могло прийти, что она, испугавшись новых людей, ехавших сзади Дмитрия, схватила Улю и заскочила в чум.

А испугаться, оказалось, было чего и кого. Когда Загбой посмотрел за спину Дмитрия, то и сам едва выстоял на ногах. Позолоченные погоны на плечах, заломленные на затылок фуражки, блестящие пуговицы, выгнутые сабли, короткие, кавалерийские карабины за спинами и, конечно же, лампасы на штанах произвели на Загбоя такое впечатление, как будто он увидел воочию русских богов. Охотник попятился назад, обо что-то споткнулся, упал на задницу и, открыв рот, выпучил маленькие глазки.

Поведение эвенка, конечно же, не осталось незамеченным. Все, кто успел приблизиться, дружно захохотали, а Дмитрий, поставив следопыта в вертикальное положение, успокаивающе пояснил:

– Что, брат, служивых людей ни разу не видел? Это – казаки. Верные слуги батюшки царя и отечества. А знать, и наши защитники. Твои и мои.

То, что сказал Дмитрий, Загбой, конечно же, не понял. Какие слуги? Какого царя? И где оно, отечество? И зачем его защищать, когда он привык бороться с опасностью и хищниками сам, своими руками и имеющимся оружием? Неужели эти люди имеют такое же, а может, и большее влияние, как всемогущий шаман Ахтын, который может излечить людей от болезней и отогнать от стойбища злых духов? Погоны, лампасы яркость обмундирования почти повергли его в шок. Он был очень далёк от мысли, что появление казаков в этой глухой тайге – не что иное, как устрашающая власть над забитыми, тёмными людьми. Что Загбой? Он всего лишь охотник, слепое оружие в руках умного, хитрого человека. Но здесь, в этих краях, ещё живут братья Вороховы. И Дмитрий об этом знает.

Пока Загбой разглядывал пришлых, Дмитрий заскочил в чум сам и вытянул оттуда Ченку. Девушка не смогла противиться своему мужу. Не выпуская дочку, она вышла к людям. Так же как и Загбой, Ченка со страхом смотрела то на невиданную одежду, то на длинные сабли, то на закрученные усы, то на удивлённого Дмитрия.

– Ченка! Ребёнок… У тебя на руках ребёнок! Чьё это дитя?.. – заикаясь спросил русский.

– Эко, чей! – подскочил Загбой. – Твой, отнако. Кто мой доська шипко целовал, опнимал, люпил крепко? Пашто запыл? Твоя память – как трухлявый пень, внутри пусто. Помнишь, сватьба пыла? Я на оленях возил Ченку вокруг чума, ты вино наливал, а вот он – охотник показал на Матвея – мясо кушай и у костра пляши.

– Дык, как же не помнить… – Дмитрий закрутил глазами, покраснел и взволнованно посмотрел на Берестова. – Все помню. Дорогой ты мой друг, как же не помнить? Так, значит, Ченка, ты родила?!

– Так, отнако, – наконец-то покачала головой молодая мать и слабо улыбнулась. – Доська маненький. Как ты такой. Волос чёрный, а глаза – как небо!

– Дочка?! – воскликнул Дмитрий. – Девочка, значит?.. А как назвали-то?

– Как ты просил, отнако. Уля маненькая. Ульянка.

– В мою мать, значит… – растерянно протянул Дмитрий, лихорадочно соображая, как выпутаться из создавшейся ситуации.

Так нелепо попасть в затруднительное положение… Он действительно не знал, что здесь, в тайге, у него родилась дочь. «Знал бы – упредил эвенов, отправил куда подальше в горы, на время, пока пристав Берестов и сотник Кулаков осматривают и подтверждают наличие золотоносного участка. Думал же отправить вперёд Матвея, да понадеялся на себя. Эх, мать твою, что скажут?» – думал он, а сам старался перевести разговор на другую тему.

Но Берестов не пропустил разговора мимо ушей. Хитро переглянувшись с сотником, он вальяжно кашлянул в кулак и тихо, так, чтобы слышал только один купец, пробубнил:

– Что же вы это так, Дмитрий Иванович, неосторожно? Матушку Сибирь своим потомством пополняете?!

– Так я что же, Федор Степанович… – стал оправдываться купец. – Так уж получилось…

– Да полноте, Дмитрий Иванович. Не объясняйте. Мы с Григорием Матвеевичем и так-с всё понимаем, – пристав томно улыбнулся казачьему атаману. – Так-то, господин сотник?

– А как же! Мы люди понятливые, не первый год на службе, знаем, что это такое… – подкручивая усы, отчеканил сотник.

– Но смотрите, уважаемый, как бы это всё… так-с сказать, и слово-то не подберёшь подходящее… наружу не выплыло. То есть туда, – пристав показал пальцем в небо, потом осторожно кивнул головой на Ченку с ребёнком. – Мы-то с Григорием Матвеевичем молчать будем. А как кто узнает?.. Что будет вам?

– Ну что вы, господин пристав! Ну, как можно! Тайга, так-с сказать, кругом, хозяин… буду я. У меня ни одна живая душа без моего ведома через вот этот перевал не пройдёт, – заулыбался Дмитрий, указав пальцем на голец, с которого только что пришёл караван.

– Это хор-рр-рошо, так-с сказать. Просто даже замечательно! Ну а людьми – людьми мы вам поможем. А в остальном – как договорились. Правильно ли я говорю, господин купец?

– Правильно, ваше высокорблагородие! – отчеканил Дмитрий и поспешил послужить нужным людям. – А сейчас, по прибытии на место, не желаете ли отдохнуть, поесть? Мясо вяленое и рыбка свежая наверняка есть. Сейчас, только слово своим людям кликну, и всё будет в лучшем виде!

Торопливо, стараясь как можно быстрее угодить приставу и сотнику, по-новому, по-хозяйски прикрикнул на эвенов:

– Эй, Ченка! Что у вас там перекусить есть? Давай мясо, хариуса свежего, икру. Мы с дороги, жрать хочется…

Ченка засуетилась, подавая еду. Но Загбой, впервые почувствовав грубоватую, приказную интонацию в голосе зятя, обиделся. Он отошёл в сторону, как всегда, присел к кедру и стал забивать трубочку. Дмитрий понял, что промахнулся, поспешил исправить свою ошибку. Подбежал к охотнику, затормошил его за плечи, потащил к костру:

– Ну что ты, Загбой Иванович! Пошли-ка с нами! Я спирта привёз. Мноо-о-ого! Всю ночь пить будешь. И ещё на три дня хватит!

– Что, отнако, орёшь, как голодный амикан? Злой, сердитый. Я тебе только хорошо телай. А ты мне плохо говори…

– Что ты, что ты, друг! Да это я просто так, вырвалось случайно, прости! – стал оправдываться Дмитрий. – Давай-ка вот поближе к костру как хозяин. – Матвей! Распаковывай вьюк, доставай угощение!

Вокруг разом всё ожило, зашевелилось. Устраиваясь на отдых, люди выполняли свои обязанности. Пристав Берестов показывал своему денщику, куда складывать вещи, где ставить палатку. Сотник Кулаков покрикивал на казаков и рабочих. Те, в свою очередь, разгружали лошадей, снимали сёдла, прикрывали потные спины потниками, путали передние ноги волосяными путами и пускали животных на волю. Где-то по сторонам разводили ещё несколько костров: рядом, неподалёку от стана эвенов расположились казаки, чуть пониже, ближе к озеру, присели рабочие. Загбой сам залез на лабаз, скинул на землю тяжёлые потки с вяленым мясом и раздал его всем столько, кто сколько захотел. Ченка открыла колоду с солёной рыбой, вытащила черноспинных хариусов, рыжебоких ленков, туполобых таймешат. При виде щедрого угощения у всех поднялось настроение, все стали хвалить охотника и рыбака, добывшего мясо и рыбу в таком количестве, за то, что сразу же накормил тридцать человек. Покрасневший от приличной дозы спиртного, Загбой не стал куражиться, гордиться своими трофеями, а как всегда просто, объяснил:

– Эко, дело! Тайга пальсой, сохатый, марал мноко. Амикан сам рятом ходи. Сколько нато, столько стреляй. А рыба мой доська ловил. Она умеет сети ставить. Только вот три тня назад её и внуська пальшой рыба хотел кушай, да добрый Амака спасал девку…

– Кто такой Большой рыба? – как бы нехотя спросил Дмитрий и посмотрел на окружающих. – Что за рыба? Таймень, что ли?

– Нет, бое. Мой Ченка говорит, что это не тайменя. Мой девка никогда такой рыба не видал.

– И большая рыба-то? – вставил слово пристав, обращаясь к молодой матери.

Ченка, до этого времени всё время молчавшая доверчивой зорянкой у плеча Дмитрия, стыдливо опустила глаза и тихо прошептала:

– Больсая. Сапсем больсая. Как три оленя…

Сидящие вокруг костра не дослушали её слов, громко засмеялись. Друг за другом полетели колкие реплики, осмеивающие враньё девушки:

– Ну, ты и сказала! Может, топляк видела?

– А тебе, случайно, черти не мерещатся по ночам?

Ченка обиделась, Загбой тоже. Пытаясь заступиться за дочь, отец, сдержавшись от взрыва отрицательных эмоций, не стал спорить, а ответил просто с достоинством:

– Дурная голова – без глаз. Слепого оленя режут. Пуля без пороха не летит. Пудет время, смотреть сами путете…

Все сдержанно переглянулись. Вроде и правда, эвенк не врёт. Но, может, уже хватил лишнего, тем не менее надо подлить в кружку, пусть уставший народ повеселит. Дмитрий торопливо разлил неразведённый спирт и, хитро перемигнувшись с приставом, «подкинул в костёр дров»:

– А что, когда рыбу-то увидеть можно? Сегодня вечером будет на воде играть?

– Случаем, она по берегу не ползает? – едва пережёвывая мясо набитым ртом, выдавил сотник. – А то мои орлы давно в руках сабли не держали!

Дружный хохот опять разорвал тайгу. Загбой быстро выпил, долго морщился, хватал воздух губами и, так и не закусывая, уже заплетающимся языком залопотал:

– Эко, бое. Правту гаварю. Ченку рыба кушай. Я видел талеко. Игорка вител близко. Филька-чёрт рыба сети рвала…

– Это что? – наклонившись к Дмитрию, прошептал Берестов. – Он про Вороховых говорит?

Тот согласно кивнул головой, но тут же приложил палец к губам – молчи пока, до времени. И тут же, с улыбкой повернувшись к Ченке, ласково приобняв её за плечи, нежно спросил:

– А что, русские-то так и живут там?

Вспыхнувшая Ченка, обрадовавшись, что её муж наконец-то обратил на неё внимание, согласно затрясла головой и, готовая рассказать обо всём, что только захочет её любимый, залопотала:

– Живут, отнако. Дом строят новый. Филька там с Лизой жить путут. А Кришку шатун зимой кушай. Ченка амикана пальмой колола. Игорку в чум возила на олене. А Игорка месте с Ченкой рожал Улю…

Она готова говорить весь вечер, но сквозь маску внимания все же чувствует равнодушие по отношению к ней. Более того, Дмитрий не хочет с ней разговаривать. Он просто приподнимает палец к своим губам и перебивает её:

– Потом расскажешь…

А веселье набирает силу. Вот уже от дальних костров доносится громкая речь. Наёмные рабочие-сезонники обсуждают преимущество золотых приисков, видимые приметы, по которым лучше всего находить золото, и ещё многое другое, что относится к ремеслу старателя. Каждый хочет доказать другому и всем, что он лучше всех, мастер своего дела, ему нет равных, а благородный металл сам сыпется в лоток. То, что скрывается в мыслях трезвого человека, всегда выплывает под воздействием алкоголя. От тени скромности не остаётся каких-то следов, развязанный язык не знает границ дозволенного, все тайны выплывают наружу. Суровый мир делается красочным и привлекательным, все люди становятся братьями. И ведь знает старатель-золотоискатель, что этим пользуются хитрые купцы-спиртоносы, но ничего не могут поделать, так как дурман сильнее воли человека. В такие мгновения за бутылку спирта продаются золотоносные шурфы, открываются благородные жилы, широким, щедрым жестом руки подписываются купчие на пользование приисками и золотыми россыпями. Просыпается старатель утром, если просыпается вообще, а дело сделано. Гол как сокол, за душой ни гроша. И где то несметное богатство, что ещё вчера утром тайным сиянием грело душу? У какого-то купца Хитроумова, который уже сегодня не даёт похмелиться и гонит прочь со двора. Знает это мужик-работяга. Потому и старается держаться особняком, подальше от недоброго чура, скрывая разговоры и тайны.

Да только что для Дмитрия эта осторожность? В кругу двух десятков наёмных мужиков у него есть свои глаза и уши, которые своевременно донесут о любых недовольствах темного люда и предупредят о возможных провокациях. Старатели – люди тёмные, подобны зверю лесному. У них свои законы, если затаят обиду, так на всю жизнь. Да и на расправу руки длинные, снесут голову топором и фамилию не спросят. Так что уж лучше знать всё заранее… Правда, пока никто о Дмитрии плохо не думает. Человек новый, незнакомый, присматриваются, что за купец такой объявился, да ещё на неведомых местах, в тайге хочет разработать новый прииск. И плату пообещал хорошую, еду и одежду. Пока что всё так и идет: обращение хорошее, еда есть, одеты и обуты мужики во всё новое.

Казаки сидят от старателей отдельно. У них свой круг общения, другой костёр, иные обязанности: верой и правдой служить царю и Отечеству, охранять земли российские от набегов монголов и китайцев, поддерживать порядок и закон, беззаветно слушать приказы отцов-командиров. В данном случае таковым является сотник Кулаков. Стоит ему только мигнуть, и пятеро бравых молодцов в капусту искромсают не только этих мужиков, но и пристава, купца и приказчика. Впрочем, этого не должно произойти, так как все они имеют свои общие интересы, о которых казакам знать не положено. Лишь бы не обидели дорогого, уважаемого Григория Матвеевича. Да, надо быть внимательнее, а то вон тот пьяный чалдон уже хватает за рукав, мажет его слюнями и что-то убедительно доказывает. Не остепенить ли его, пока беды не приключилось?

Но сотник успокаивающе машет своим подчинённым ладонью, всё нормально, сидите, сынки, спокойно, пейте водку, ваш час не настал. А то, что дикарь пристаёт, так то ничего, это безобидный человек, и мысли у него детские. Пусть себе доказывает что угодно, так даже забавнее и веселей.

А Загбой не унимается, что-то лопочет на своём, едва переводимом на русский языке, коверкает слова под всеобщий смех, потешает собравшихся. Желает знать, почему у казаков такие большие и длинные ножи. Эвену невдомёк, что сабли нужны не для того, чтобы колоть медведя, а чтобы рубить человеческие головы.

Спросив у сотника разрешение, он вытащил из ножен острое, бриткое лезвие шашки и долго смотрел на него, пытаясь понять, зачем нужен такой изгиб. В доказательство преимущества своего оружия достал пальму, показал, как надо колоть медведя. Затем взял шашку и стал тыкать вперёд, показывая, что сабля вообще непригодна для охоты на зверя. А потом положил саблю на место и, качая головой из стороны в сторону, сказал:

– Какой худой человек тумал сапля. Сопсем мозгов нет. Как можно не понимать, что амикана резать нельзя? А по тайге хотить плохо, за кусты цепляется…

Однако форменная одежда казаков следопыту очень понравилась. Первое время, когда ещё был трезв, Загбой, не отрывая глаз, смотрел на расшитые погоны, начищенные пуговицы, фуражки и прочую амуницию. А когда алкоголь заполонил его душу храбростью перед незнакомыми людьми, стал хватать руками китель сотника и заявил:

– Эко, какой отешта кароший! Отнако тавай пудем меняться. Загбой путет три сополя тавать, а люча парку.

Гришка Коваль, залихватский казак, весельчак и балагур тут же взял просьбу охотника на вооружение. Недолго думая вытащил из своего конского вьюка запасной китель, предложил его надеть Загбою. Все поняли, что хочет Гришка, тут же, под всеобщий смех стали переодевать тунгуса в форму. И вот через пять минут тот стоит в новом облачении. Большой, не по плечам китель висит мешком чуть не до колен. Широкополые, с лампасами штаны торчат из сморщенных, поношенных, на несколько размеров больше яловых сапог. Помятая фуражка держится на ушах. Гришка перетянул суховатую фигуру следопыта своей портупеей и подцепил саблю, которая волочится за охотником по земле, тормозит передвижение и создаёт всяческие неудобства.

Но Загбой доволен! Из-под лакового козырька блестят прищуренные глазёнки, редкая бородёнка растопорщилась мочалкой, по спине катается засаленная косичка. Тёплая улыбка растеклась по круглому лицу. Он ходит у костра по поляне, спотыкается, придерживает непосильную и неудобную саблю и восторженным голосом поёт песню о том, какой он лихой охотник и казак.

Дмитрий понимает настроение тестя, в продолжение веселья кричит:

– Семён! А ну давай балалайку! Тресни что-нибудь, пусть душа потешится!

Один из старателей понял, полез в вещмешок, вытащил балалайку, попробовал струны, что-то подтянул и брякнул так, что закачались вековые кедры!

Замер Загбой высохшим пнем. Восторженная Ченка вытянулась рябиной. Даже кроха Ул я притихла от необычного, нового звука. Что за диво? То ли медные колокольчики на оленьих шеях переливаются? Или ветер в упругих ветках деревьев поёт? А может, речка журчит на мелком перекате? Непонятно. А как пригляделись – изумились! Бьёт проворная рука по струнам, дарит весёлую, зажигательную мелодию. Впервые эвенки видят балалайку, слышат игру. И кажется им, что эти простые, народные переливы сопоставимы с даром добрых духов, подарившим людям тайги тепло, покой, достаток на всю оставшуюся жизнь.

Все вокруг вскочили на ноги, пустились в пляс. Восторженное настроение заполонило чёрствые души старателей. Каждый норовит выкинуть коленце как можно чуднее, заковыристей. И вприсядку, и наскоком, и на руках – кто как может. Подхватили Загбоя, втянули в круг. Тут же и Ченка с Улей на руках топчет босыми ногами зелёную траву, мягко покачивает дочку, которая молчит.

Казаки смешались с мужиками, не разобрать, кто и где находится, мечутся в куче, как просыпанный горох. А вот и сотник Кулаков вышел из тени, размахивает руками, как могучий ворон, сопротивляющийся плотному потоку ветра. Присядет, ногу выкинет, вновь встанет и опять падает. А за ним и сам пристав Берестов, Фёдор Степанович, цаплей скачет, с одной ноги на вторую переваливается, руки за затылок заламывает. Дмитрию тоже ничего не остаётся, как поддержать честную компанию. А как иначе? Стоит не угодить господам-начальникам, и разговор будет другой. Так что уж волей-неволей, хочешь не хочешь, а надо стелиться податливым мхом под ноги представителей власти.

Только один лишь приказчик у костра сидит, в ладоши хлопает, но глаза суровые, смотрят исподлобья на окружающих, оценивающее, как будто кругом не простые мужики, а басурманы-враги. И тому есть причина. Многое повидал на своём веку Илья Трифонович Мукосеев. В свои неполные сорок пять лет успел выучиться в торговой школе, заиметь своё дело, побывать на каторге, обойти половину Сибири и наконец-то остановиться, залечь на дно до поры до времени в глухой волости, под крылом самого губернатора Нефёдова, который лично порекомендовал своего полномочного в распоряжение новоявленного купца-золотопромышленника. А Дмитрию ничего не оставалось, как принять опытного человека на работу. А то как иначе? Кто же тогда подпишет купчую на прииск? Хоть и опутали Дмитрия представители власти, как мизгири муху, а делать нечего, надо делиться пока что ещё не добытым золотом, иначе задуманное дело пропадёт на корню.

Веселятся, пляшут в общем кругу под звон трёхструнной балалайки люди. Тешит затуманенный разум горячительный напиток. И, кажется, что все едины, дружны. Однако далеко не у всех мысли светлы и чисты. Призрачный жёлтый цвет золота не перестаёт будоражить разум Дмитрия, который думает, а как все произойдёт завтра? Богатые ли здесь запасы благородного металла и какая прибыль пойдёт ему в карман?

Пристав Берестов представляет, какой процент с нового прииска перепадёт ему. Сотник Кулаков обдумывает, напрягает свои извилины в подсчете той суммы, что можно запросить за услугу казаков. Казаки о том – как будут устанавливать новую власть в тайге. Мужики – как проработать до осени и заработать денег, которых бы хватило для безбедного существования семьи до будущей весны.

Только лишь Загбой и Ченка ни о чём не думают. В их душах – чистота помыслов. Они искренне рады приходу в тайгу русских людей, готовы помогать им во всём, зарезать оленя, отдать последний сухарь. А может быть, даже и жизнь. У них нет злобы и ненависти. Они не понимают, что такое зависть и корысть.

Даже в танце Загбой и Ченка стараются показать своё доброе отношение к русским. В какой-то момент охотник пытается изобразить медведя, приседает на ногах, пьяно покачивается, гребёт руками под себя. Но тут же, преобразившись, несуразно подпрыгивает, изображает русского на коне. Потом медведь бросается на человека, а он, то есть Загбой, выхватив саблю, колет зверя прямо в сердце. Конечно, в нетрезвом виде у него всё это получается более чем забавно, все вокруг смеются до слёз.

…Весел Загбой, рад приходу новых людей, хотя совсем не понимает, зачем они здесь. Узнал бы – лишился рассудка!

Раскол

Тихое утро придавило туман к реке. Алмазные гроздья прозрачной росы окропили землю, траву, деревья. На макушках величавых кедров прилипли первые лучи летнего солнца. Свежесть прохладного утра дышит мягкой смолой, ароматом терпкой черёмухи, зеленью налившихся трав, клейких листочков ольхи, прелью подгнивающих колодин. Коктейль запахов дополняет кисловатый привкус проснувшегося муравейника, прогоревшего костра, свежих, ошкуренных, сложенных в новый сруб деревьев, мокрых тесин и постного отслоения взрыхлённой земли. Очарование знойного дня встречает многоголосый хор таёжных птиц, снующих во всевозможных направлениях в поисках добычи. Над шумливым перекатом трепещет белобокий кулик. Ему вторит неугомонная мухоловка. Чувствуя подступающее тепло, в воздухе заплясали вездесущие комары.

Опавшим листом рябины из-за деревьев выплыла оранжевая сойка. Зацепившись за почерневшую тесину старательского зимовья, птица какое-то время прислушивалась, смотрела по сторонам, выискивая источник какой-нибудь опасности. Не обнаружив ничего подозрительного, таёжная сорока тихо опустилась на помойку и стала выискивать источник отходов. По поведению птицы можно догадаться, что здесь она бывала не единожды, и человеческое пристанище служит хорошим подспорьем в выкармливании её крикливого, ненасытного потомства. Главное для ронжи, чтобы во время посещения места трапезы здесь не было собак.

Четвероногие друзья человека преданно охраняют старательскую заимку не только от зверя, но и от таких мелких налётов таёжных соек. Особенно старается небольшая восьмимесячная сучка Зорька. Имея темпераментный и очень ревнивый характер, собака не допускает на стан не только мелких тварей, но и рвёт за штаны кособокого медведя, который живет в долине Туманихи со дня своего рождения. В этот час собак нет. Об этом ронжа знает прекрасно, потому что ранние часы наступающего дня всегда, во все времена лайки убегают в близлежащие окрестности на проверку территории. На это у трёх собак уходит не менее двух часов, и проказнице-ронже можно проверить не только помойку за избой, но и плохо прикрытый казан, в котором люди вчера варили вкусное мясо. Лучше всего это сделать сейчас, пока на улице никого нет.

Ронжа быстро взлетела на знакомую полку, замерла. Нет ли какого подвоха? Всё спокойно. В зимовье тишина. Собак нет. Даже мыши разбежались по норам. Значит, можно преспокойно проверить не только посуду, но и подвязанные к матке мешки. Сойка сунула нос под крышку – нет, сегодня не везёт. Казан с мясом закрыт плотно. Молодая хозяйка научена горьким опытом, с тех пор как однажды утром обнаружила в еде четырех утонувших мышей, все закрывает. Тогда надо проверить ведро для собак. Но и тут неудача. Мало того, что с вечера всё слопали лайки, но ещё ночью здесь побывала орда серых полёвок. Что же, остаётся только мешок с сухарями. И тут наконец-то – удача! Сбоку холщовой ткани – небольшая дырка. Здесь уже кто-то побывал из пернатых братьев. Значит, будет пожива! Ронжа сунула нос. Точно, что-то есть. Поковыряла носом – поддалось. Внутри мешка что-то странно зашуршало, поехало и вдруг разом поплыло тягучей массой, да так быстро, что пакостная птица едва успела отлететь в сторону.

А в зимовье услышали странный шум. Внутри помещения заскрипели нары, послышалось тяжёлое кряхтенье, стук и наконец-то негромко скрипнула тесовая дверь. В проёме появилось заспанное, бородатое лицо Егора. Он хмуро посмотрел исподлобья вверх и тут же взорвался:

– Итить-тя мать! Ах, ты, чалдон недорезанный! Максимка, задницу на вожжи исполосую! Почему перловку не прибрал вечером?

За его плечами послышался шумное сопение, затем грубоватый, но юношеский голос возразил:

– А Лиза на што?

– Я те дам, Лиза! У ней свой дом, своя семья. Што, она тебе должна штаны стирать? Вставай сейчас же, хватай мешок, а то вся крупа стекёт на землю…

В соседней, стоящей неподалёку, новой избе услышали разговор. На перепалку из сеней выскочил полуголый Филя с ружьём в руках, сонно захлопал глазами, увидел брата, тревожно спросил:

– Что случилось?

Егор успокаивающе махнул рукой – иди, мол, царствуй медовый месяц дальше, мы тут без тебя разберёмся. Филька пригнулся под низкими косяками, юркнул в тёмное помещение назад. По памяти хватил из ведра кружку холодной воды, приткнул к стене ружье, в два шага дошёл до нар и скользнул под теплую, медвежью шкуру.

– Что там? – тихо прошептала Лиза, утопая в его объятиях.

– Да ничего, сами между собой разговаривают, – в тон ей ответил он и запечатал сладкие, малиновые губы любимой нежным поцелуем.

Крепкие руки скользнули по горячим плечам, поплыли на упругие бугорки, накрыли кедровые орешки назревших сосочков. Сильные пальцы в нервном напряжении передали ласку и желание.

– Что ты… что ты… светло уже… – отталкиваясь от него, встревожилась Лиза. – Зайдёт кто…

Но разве возможно отстраниться от цепких рук любимого человека? А он все крепче прижимает ее к себе, не оставляя возможности на отчуждение. Понимая это, Лиза просто предаётся необузданному порыву, ответно обнимает Филю за могучие плечи.

…Недолго пошарив в сумеречном помещении, Егор нащупал прочный посох, вывалился медведем из зимовья на улицу, доковылял до кострища, присел на кедровую чурку. Выбивая из-под рубахи подрагивающим телом утреннюю прохладу, развёл костёр, навесил над огнём закопчённый чайник. В ожидании, пока закипит вода, достал из кармана кисет, забил трубку, подкурил от уголька.

Из избы следом за ним вышел Иван, отошёл в сторону, постоял и, поёживаясь от колкой влаги, протянул руки к огню:

– Вроде лето, а прохладно, как осенью.

– Да уж. Горы холод любят, – в тон ему ответил Егор, затягиваясь самосадом. – Здесь так, в конце августа первый снег пробрасывает.

Помолчали. Иван тоже засыпал небольшую дозу табака в свою трубочку, посмотрел на вершины высоких гольцов, хитро усмехнувшись, спросил:

– День на дворе, пора бы и молодожёнов будить. А то проспят до обеда, когда золото мыть?

– Сладок сок берёзы весной, хороша жена смолоду, – спокойно протянул Егор. – Пусть потешатся. Жизнь большая, ещё наработаются на своем веку. Лучше вон Максима поднимай. Хватит бока мять. Надо еду подогревать, – и рявкнул так, что загудели венцы брёвен. – Эй, племяш! Что, девки снятся? Поднимайся, хватит рёбра ломать. Пора и для живота поработать.

На его слова открылась дверь второй избы. Вышел Филя.

– Чего рычишь? Всех медмедей перепугаешь, – заулыбался он, с хрустом потянувшись, довольно крякнул. – Эх, и утро хорошее!

Братья хитро переглянулись, многозначительно заулыбались, стали наблюдать, как младший брат резво подскочил к таёжному ручью, зафыркал конём, принялся бросать на голый торс пригоршни ледяной воды.

– Ишь как! Горячая, однако, девка попалась! Жар никак снять не может… – загоготал Иван и вдруг осёкся на полуслове, не договорил, насторожился, уставился через костёр на тайгу.

Егор перехватил взгляд брата, выпрямился спиной, разглядывая непонятное движение между стволов деревьев, замер надломленным пнём. Из пихтача по набитой тропе разом выскочили собаки и, виляя хвостами знакомым людям, закрутились рядом.

– Ах, вы, Чирва! Илкун! – ласково протянул Иван. – Никак, Загбой едет! Что так рано? – и уже настороженно проговорил: – И не один…

А там, на тропе, действительно замелькали оленьи рога, серое тело учага и знакомого наездника на нём. Только вот на охотнике какая-то непонятная одежка.

– Да. И не один… – хмуро просипел Егор и опустил голову. – Дождались, однако, гостей…

А за Загбоем – конный отряд. Казаки!

Иван метнулся было за ружьём, да где там! Подъехали разом, встали кольцом – некуда бежать, да и бесполезно. Фуражки заломлены на затылок, кителя распахнуты, лица красные, в руках карабины. Впереди всех – Загбой, пьяный, едва в седле держится. На нём – суконная форма. На поясе – кривая сабля, бьётся о кочки и пеньки. За спиной – ружье. Встал напротив, свалился с оленя, упал на землю, прокатился битым рябчиком к костру, но тут же вскочил и, шатаясь, протянул руки.

– Трастуй, бое! Вот, отнако, гостей вёз! Спирт вёз! Пить толго путем, – растянутой, довольной улыбкой залопотал эвенк и на радостях полез целоваться к Егору.

Но смотрит, лица у братьев недовольные. Не отвечают на приветствие. Угрюмо, исподлобья смотрят на всемогущую власть, которая настигла их и здесь, в таёжной глухомани.

– Что, не ждали? – довольный внезапным появлением, оскалился сотник Кулаков. – Ишь, как мы вас, тёпленькими прихватили!

Чуть в сторонке на кауром коне сидит Дмитрий. Молчит, ожидая поворота ситуации. Вдруг старатели стрелять начнут? Впереди всех, рядом с сотником покачивается в седле пристав Берестов. Выжидает, что скажут мужики.

Но молчат братья, будто оглоблей прихлопнутые. Только Филя бросился к зимовью за ружьём, но тут же будто оступился под грозным окриком Гришки Коваля и резкими, звонкими, предупреждающими щелчками затворов карабинов:

– Куд-да?! Я вот те, враз прошью, только попробуй!..

Из зимовья выглянул испуганный Максим, тут же закрыл дверь, но Гришка, не целясь, навскид бахнул из карабина чуть выше избы, проревел зверем:

– Но-ка! Ходи сюда, милой!

Максим понуро вышел из избы, подошёл, встал рядом.

– Ну вот. Теперь вроде все. Одной только не хватает, – усмехнувшись в усы, протянул Берестов. – Что же это вы, мужики, разве в тайге так гостей встречают?

Загбой испуганно лупит глазами, не понимает, что происходит, почему стреляют и почему так сердито, сурово говорят гости. Выпрямился во весь рост, повернулся к Берестову, осуждающе заговорил:

– Пашто такой злой? Как можно так каварить? Игорка – труг! Иван – труг! Филька – труг! Максим – труг! Зачем гости так плохо хотить?

– Да мы что, мы бы и рады хорошей встрече, да, видно, у хозяев плохое настроение, – спешиваясь с коня, ответил пристав и, снимая с рук перчатки, подошёл к костру. – Что же, здорово, что ли, Егор Исаич? Али своих не признал?

– Ну, как же не признать, – наконец-то проговорил старший брат. – Узнал. Да только вот в гости-то мы вас не звали… в гости с добром ходят. Ну, раз уж приехали, так проходите к нашему костру… хоть мы и не рады, так всё одно ничего не поделаешь.

– А откуда ты знаешь, может быть, мы с добром?

– Да нет уж, по вашим лицам видно…

– Ну, для кого как! Кому радость, а кому и печаль. Надо было все по уму делать. Прииск-то надо было отметить, так он бы, глядишь, и твой был.

– Делал я уже так. Отмечал. Вон, Егорьевский-то да Покровский прииски наши, мы их нашли. Да только кто там хозяин? А? Лазарь Потехин. Вон то-то. И этот бы прииск так же отошёл кому-то. Опять тому же Лазарю. Или вон ему, – Егор махнул головой на Дмитрия. – А впрочем, он и так ему отходит. Так я говорю? Небось уже все бумаги подписаны… За чужой спиной.

– Ы-ы, как ты догадался? – гыкнул сотник. – Поди, дочурка пристава напела?

– Да какая уж тут дочурка! Я его, – Егор махнул головой на Дмитрия, – ещё в прошлом году видел. У него в глазах было написано… – заключил старатель, а сам горько подумал: «Надо было… грех на душу взять… всё одно теперь жизни никакой не будет…»

– Так вот, – немного осмелев, вступил в разговор Дмитрий. – Раз уж вы всё поняли, скажу главное. Теперь этот прииск мой! Потому как у меня с собой в кармане купчая, подписанная самим его превосходительством губернатором Нефедовым! Зачитать?

– Ишь ты, Нефедовым, значит. Что мне читать? Я неграмотный. И так понятно, иначе бы ты с собой весь этот хоровод не притащил. И скоко же ты ему, крыса, уплатил?

– Попрошу без оскорблений! При представителях власти и закона! Не разбрасывайся всякими там… словечками! – покраснел Дмитрий.

– Власть?! Закон?! – вскочил на култышку Егор. – Это кто это здесь власть? Кто закон? Уж не энти ли кроты-захребетники, кто мужицкую кровушку пьёт?! – и показал на пристава и сотника. – У меня своя власть – тайга! А медведь хозяин.

– Но-но! Плетей захотел? – вскочил Кулаков. – Так мы это враз обеспечим!

– Во-во. Ты только это и можешь. Чуешь силу, когда звезды на плечах да присыпка во трусах!

– Что-о-о?! Ты с кем говоришь, портянка вонючая?! Да я тя… Культя переломанная… В холодец искрошу! – заорал сотник, ловко выхватил шашку и замахнулся над головой Егора.

Но Дмитрий упредил удар, подскочил под Кулакова, схватил за руку, придавил саблю к земле:

– Что вы, Григорий Матвеевич! Охолонитесь, не надо кровь лить. Это он так сказал, сгоряча, не подумавши. Его тоже понять можно – не подкову теряет, а, почитай, своё состояние. Но и ты, Егор Исаич, язык-то прикуси. Не с кобылой разговариваешь…

На минуту возникла пауза замешательства. Казаки в нервном напряжении – пальцы на курках – ждут команды. Берестов с револьвером в руке. Кулаков весь багровый, глаза навыкате, сразу ясно, что затаил зло и никогда Егору таких слов не простит. Вороховы стоят, как перед смертным приговором, бледные, скованные. Знают, что стоит только сделать лишнее движение – и сразу же поймают по пуле в грудь.

Загбой – в растерянности, протрезвел, стоит с открытым ртом, руки трясутся. Как между двух огней. И Вороховы – как родные. А сзади Дмитрий – зять, да и казаки теперь уже его друзья. Понимает, что происходит что-то страшное, непоправимое. А что? Не разберёт. Одно видит. Дмитрий приехал с казаками с какой-то плохой целью и почему-то ссорится со старателями. Хотел успокоить обе стороны добрым словом, да не успел. Пытаясь смягчить обстановку, Дмитрий заговорил сам:

– Ну, хватит, мужики. Погорячились и ладно. Давайте мирно жить. Нам здесь всем вместе жить, работать. Всё, что было, забудем. То, что вы здесь золото намыли, пусть ваше будет. Если есть желание, я его куплю, по хорошей цене. Ну и предлагаю вам устраиваться ко мне на работу. Вас, Егор Исаич, – пытаясь влезть в доверие, Дмитрий перешёл на «вы», – я назначаю управляющим прииска. И как пионерам, первооткрывателям этого места, всем братьям буду платить в два раза больше, чем простому сезонному рабочему. Избы – ваши, живите в них. Только вот, пока мы новые дома не срубим, попрошу вас потесниться на время, отдать нам одно зимовье под продуктовый склад… Давайте будем жить мирно, так сказать, дружно, понимая друг друга, душа в душу…

Всё время, пока он говорил, братья в негодовании переглядывались, сверкали глазами, скрипели зубами от наглости. Наконец Егор опять не выдержал, закипел как вода в котелке, взорвался, не дал договорить новоявленному хозяину:

– Ах ты… Жук навозный! Червяк недоделанный! Крыса амбарная! Золото тебе продать?! Управляющим назначил?! Дома себе забираешь?! Плесень затхлая! На тебя горбатиться? А кто ты такой? Ты что, по тайге ходил да это место искал? От голода пух, от холода синел, от усталости изнемогал? Мира хочешь, дружбы? Чтобы с тобой, с пауком, душа в душу? А енто ты видел?! – Егор выдвинул к роже Дмитрия огромный кулак. – Вот тебе наша дружба! Враг ты нам, такой же, как и Лазарь Потехин. Никогда мы на тебя горбатиться не будем. Никогда! Понял? Враг ты нам, а не друг. Враг! Веришь?! До конца дней моих, пока живу! Так и помни.

– Ну что же – я хотел как лучше. Не хотите, как хотите, – стараясь скрыть страх, поглядывая на пристава, выдохнул Дмитрий.

– Скрутить их, да на каторгу всех. Пусть там поговорят, – шепнул на ухо Берестову Кулаков.

– Не за что пока… – сухо ответил пристав, зло покрутил усами и добавил: – Надо их на какое-то злодеяние подтолкнуть, тогда…

– Да что с ними разговаривать – гнать их взашей. Не хотят по-хорошему, будет по-плохому, – взвизгнул сотник и, уже обращаясь к казакам, приказал: – А ну-ка, братки, выкидывай вещи на улицу, освобождай хаты!

Казаки нехотя повиновались. Разделились на две группы, пошли дверям.

– Не троньте вещи, – угрюмо бросил Егор. – К вечеру сами уйдём.

Почувствовав некоторое потепление в голосе старшего из братьев, Дмитрий радостно попросил:

– Григорий Матвеевич! Попрошу вас. Не надо. Пусть сами освободят избы.

– Отставить! – уже спокойно отчеканил Кулаков, но не успел.

Гришка Коваль уже дёрнул ручку, широко распахнул её и удивленно присвистнул:

– Хо! Братцы! Да тут девка!

Коваль отодвинулся, пропустил Лизу на улицу. Под всеобщим вниманием девушка подошла к костру, остановилась около Фили и смело посмотрела на Берестова:

– Здравствуй, папа!

Пристав усмехнулся в усы, строгим прищуром посмотрел на дочь, процедил сквозь зубы:

– Здравствуй, дочка…

Дмитрий засуетился, протянул руку Лизе, хотел тоже поприветствовать девушку, но та не подала ему руку – слышала весь разговор из избы и теперь полностью поддерживала сторону Вороховых.

«Ах ты… Ладушка ты моя, вербочка! Что же ты так не вовремя сбежала? А я-то хотел для твоей справной фигурки постельку приготовить. А ты тут, дурёха, комаров кормишь да с этим медведем ласкаешься. Ну, ничего, ещё не ушло время, сама придёшь…» – засверкал глазами Дмитрий, затаил дыхание, ожидая, что скажет отец дочери. Увидев однажды Лизу в поселке, заприметил и, вероятно, хотел взять в жены, но не успел сделать предложение. Девушка убежала с Филей в тайгу.

А пристав, нервно покачивая головой, какое-то время молча смотрел на непутёвую дочь, потом, стараясь казаться хладнокровным в этой позорной ситуации перед казаками, зло выдавил:

– Ну и что скажешь? Что всё это значит? По какому праву ты с этим уродом убежала? Или, может, он тебя силой увёз?

Лиза потупила глаза в землю:

– Нет. Не силой. Я сама.

– Так-так, значит. Сама. Хорошо-с. Ладно, будем дома разговаривать, – отрезал пристав и повернулся к дочери спиной, давая понять, что на настоящий момент разговор окончен.

Однако через мгновение остановился в удивлении, потому что строптивая девушка твёрдо и более чем резко бросила:

– Я не поеду!

– Что?! – взвизгнул пристав.

– Я не поеду! – ещё громче повторила она, преданно посмотрела на Филиппа и добавила: – Я остаюсь здесь, с ним.

Взрывая каблуками землю, Берестов круто развернулся на месте и вмиг подскочил к дочери:

– Как так? Эт-то ещё почему?

Лиза ласково прислонилась головой к плечу Фили и тихо произнесла:

– Да потому, что муж он мне…

Казалось, что в первое мгновение пристав даже не понял значения этих слов, но когда до него дошло, о чём говорит беспутная дочь, едва не задохнулся от ярости. Лиза всегда была покорной, послушной, но тут! Оскорбить честь отца, при всех! Для высокопоставленного лица это было высшей мерой оскорбления, принародной оплеухой, непочитанием родительского права или того хуже – плевком в лицо. Потеряв над собой контроль, униженный отец бросился к Лизе, схватил её за косу, резко дёрнул к себе. Девушка закричала от боли. Филя тут же поспешил ей на помощь, перехватил руку пристава, заломил за спину. От неожиданности Берестов выпустил волосы дочери и, согнувшись в три погибели, не удержавшись на ногах, взрыхлил носом землю под ногами новоявленного зятя.

Никто не ожидал такого поворота событий. Пристав – личность неприкосновенная. Применить против него силу – это все равно что подписать себе приговор на каторгу. А тут какой-то обыкновенный мужик, старатель, заломил и бросил его на землю, как хвоинку. Это было небывалой наглостью.

Окружающие заледенели. Казаки открыли рты. Кулаков вылупил глаза. Братья Вороховы подались на помощь Филе. Загбой растерянно прыгал зайцем рядом.

– Что встали? – наконец-то пришёл в себя пристав. – Ломай его!

Казаки разом бросились на Филю, но тот не промах, бросил Берестова, отскочил назад и давай размахивать кувалдами. Первым отлетел самый смелый – Гришка Коваль. Завалился на спину, раскрылатился битым глухарём, глаза на переносицу смотрят, где отпечатался кулак парня. Следом забодал стену зимовья ещё один станичник, Михась Худаков. Врезался так, что изба отозвалась глухим звоном, как будто пьяный поп Лефон ударил к обедне в свой треснувший колокол. Но и Филе достаётся тоже. Кто-то из удалых казаков прилепил к уху увесистый кулак, у парня искры из глаз посыпались, как будто кто в затухающий костёр бросил сухое полено. Из-под низу пнули в солнечное сплетение, у Фили сердце захолонуло. Скорчился коромыслом – ни вздохнуть, ни охнуть.

Видят братья, дело туго. Спешат на помощь, даже Егор на култышке хромает. Однако Кулаков не промах, выхватил из кобуры револьвер, хлопнул выше старательских голов, хрюкнул колонком:

– Стоять на месте, а то по пуле схватите!

Замерли все, а тут и конец драке: Стенька Молох рубанул Филю сзади по затылку прикладом карабина. Сложился Филя пополам, упал на землю без памяти колодой. Лиза к нему бросилась, кричит пойманным зайцем, причитает. Берестов подошёл, тронул Филю за руку, приник ухом к лицу – жив, дышит. Встал, достал из кармана платочек, вытер с усов глину, приказывает:

– Одыбается – всыпать ему плетей! А эту, – он небрежно показал пальцем на дочь – на озеро, а завтра домой. Привязать к седлу и следить за каждым шагом. Я ей покажу, как замуж выходить.

Сотник грозно посмотрел на подчинённых:

– Что стоите? Слышали, что сказано было? Исполнять приказ!

Двое из казаков подхватили девушку под руки и, не давая ей опомниться, закинули на коня. Лиза тут же спрыгнула на землю с другой стороны, побежала в тайгу. Её догнали, поймали, связали руки впереди ремнём, опять подсадили на лошадь, коротко приторочили к седлу. Михась Худаков вскочил на своего каурого, взял ведомую в повод и погнал спарку назад по тропе, к озеру. В минуту за стволами деревьев растаяли мелькающие крупы коней, стихли глухая поступь тяжёлых копыт и судорожные рыдания Лизы.

Оставшиеся казаки подхватили тяжёлое, бессознательное тело Фили, потащили к козлам, уложили вниз лицом, связали руки. Коваль схватил казан с супом, вылил содержимое на землю, сбегал на речку за водой, освежил голову парня. Филя пришёл в себя, слепо посмотрел на своих палачей, понял, что ему предстоит выдержать, зло сузил глаза, стиснул зубы.

Рассекая воздух, резко взвизгнули тальниковые прутья. Кровавые следы ударов отпечатали поперечный след на голой спине. Филя застонал, задёргался от жгучей боли.

Желая прекратить жестокую экзекуцию, сзади подскочил Загбой:

– Стой, отнако! Пашто, бое, пьёшь?

Сенька Молох схватил эвена за шиворот и, как собаку, откинул его в сторону. Загбой закувыркался в кустах, но тут же вскочил на ноги, подбежал к Дмитрию, потянул его за рукав:

– Тима, скажи, чтобы Фильку не лупили! Он не виноват.

Но Дмитрий равнодушно отвернулся от охотника, как от надоедливого комара, стал тупо рассматривать свежие отвалы земли.

Рядом стоят братья Вороховы. Бледный Иван подрагивает плечами от каждого взмаха крепких рук. Максим в гневе сжимает кулаки. Егор трясущимися руками шарит по карманам в поисках кисета с табаком.

Пристав Берестов неторопливо подтягивает подпруги на седле коня. Сотник Кулаков нахально смотрит на братьев с кривой улыбкой.

– Хватит, казаки! Запорете парня до смерти! – наконец закричал Егор.

– А ты што, тут командир? – гадюкой зашипел сотник. – Как скажу, так и «хватит».

Однако через несколько ударов, немного остыв, уже спокойно скомандовал:

– Отставить! Довольно. Хватит ему на первый раз. Будет знать, на кого руку поднимать… и вам тоже это урок, – сказал он братьям. – Молите Бога, что шкуру не порвали.

После этих слов, с чувством исполненного долга и в то же время с опаской поглядывая назад, чтобы старатели не выстрелили в спину, все сели на коней, оправили форму, но, держа в руках карабины, повернули в сторону озера. Кулаков, всё ещё желая подчеркнуть своё превосходство, власть, на прощание прикрикнул:

– Не хотите работать на прииске, освободите избы. К вечеру придут рабочие.

Дмитрий, пытаясь загладить случившееся, миролюбиво заговорил:

– Приходите на озеро. Там старатели гуляют. Спирта много, на всех хватит! – а Загбою сказал: – Ну, а ты что сидишь? Поехали!

– Сам давись своим спиртом… – сквозь зубы, едва слышно процедил Егор и зло сплюнул перед собой.

На слова зятя Загбой не двинулся с места. Дмитрий удивлённо пожал плечами, повернул коня вслед за казаками. Подумал: «Приедет сам, никуда не денется. Ченка на озере, да и спирт для эвенка слаще меда».

Уехали казаки. Подскочили братья к Филе, развязали руки, помогли подняться на ноги, подвели к костру. Максим прыгнул в зимовье, вытащил медвежью шкуру. Филя лег на неё вниз животом. Иван недолго искал в своей котомке заветный мешочек, принёс чистую, прокипячённую тряпку, фляжку со спиртом и гранёный пузырёк с заветной мазью. Егор поставил кружку, Иван набулькал в нее огненной воды. Подали Филе: «Пей!» Тот трясущимися руками принял содержимое, едва не захлебнувшись, опорожнил дозу, закусил вяленой сохатиной, уронил голову. Немного полежал, наконец заговорил:

– Ну, суки, ну, скоты! Сволочи! Ни за чё располосовали!

– А ты как хотел? Чтобы тебя по головке гладили? – хмуро буркнул Егор. – Скажи спасибо, что жив остался.

– Как там спина?

– Да ничего, заживёт, как на собаке.

– Ну что, отпустило хоть немного? – спросил Иван.

– Да, полегче стало, – пьяным языком ответил Филя. – Коли ещё нальёшь, плясать пойду.

– Да нет уж, лежи, крепись. В следующий раз как-нибудь налью, когда перевязку делать буду, – усмехнулся Иван и приступил к лечению.

Разорвал на несколько частей чистую тряпку, осторожно прикасаясь к бардовым, налившимся кровью рубцам удалил малиновые подтёки и, прикладывая мазь, обработал раны. Братья знали, что состав – еловая живица, мед, воск, медвежий жир – является отличным лекарством при тяжёлых ранениях в любых случаях, особенно в тайге. Эту мазь братья готовили специально, в домашних условиях, привезли сюда за сотни километров, хранили на чёрный день, как стекло от керосиновой лампы. Они знали, что от неё за короткий период времени затягиваются не только рваные раны, но и гнойники.

Замазали Филе спину, хотели перевязывать, но Загбой остановил, знаком велел подождать. Недолго ходил за избой, принёс несколько пучков пырея, подал Ивану, велел наложить на мазь, а уж потом завязывать тряпкой.

Посмотрели братья на эвенка с удивлением, действительно, в этом дополнении есть смысл. А мысли следопыта заполнены другим, более важным и глубоким. За последние полчаса его мир перевернулся, как глыба льда в обломившемся леднике.

«Что происходит? Зачем русские делят землю? Почему братьев выгоняют из своих домов? Зачем били Филю и украли Лизу?» – эти и десятки других неразрешимых вопросов затуманил голову Загбоя. Он знал другой мир, в котором были свои законы. Там, где живёт их народ, никто и никогда не делил землю на «твою» и «мою». Любой шёл туда, куда его гнала нужда, где было больше еды, пушнины. Если на богатом месте уже жило племя или отдельная семья, пришедший просто уходил в другое место. Никто из эвенов не может выгнать кого-то из чума, пусть это будет даже сам князь Куркогир. И зачем делить землю, когда вокруг столько тайги?

К своему огромному разочарованию и стыду, охотник понимал, что Дмитрий не прав. Зачем он привёл в тайгу злых людей, которые обидели Егора, Филю, Ивана, Максима и Лизу? Если бы Большой Фёдор – пристав Берестов – попросил, Филя мог бы заплатить ему хороший тори. У Фили много жёлтых камешков, от которых у русских светятся глаза и трясутся руки. А у Егора с осени есть десять соболей. На Севере за невесту отдавали по десять соболей и несколько оленей. Но у Фили нет оленей, а у Загбоя есть. Загбой мог дать своих оленей за Лизу. Так зачем было так сильно бить Филю? Не лучше ли было договориться?

Где-то в глубине души он винил себя за то, что привёл в эти места Дмитрия. То, что его зять – плохой человек, Загбой уже думал. Случившееся сейчас только подтверждало догадки. Он теперь считал себя виноватым перед братьями Вороховыми, так как это его ноги прошлой осенью привели сюда купца. И прямо спросил об этом у Егора:

– В пору листопада Загбой вотил сюта Тиму. Тима смотрел, как Егор мыл шёлтые камни. Сейчас Тима вотил плохих людей, которые прогоняют Егора. Виноват ли Загбой, что вотил Тиму?

Егор удивлённо вскинул брови, некоторое время смотрел на него. Затем, твёрдо протянул охотнику свою крепкую руку и, когда тот утопил в крепком пожатии свою маленькую в сравнении с ним ладонь, тяжело заговорил:

– Нет, Загбой Иванович! О тебе из нас плохо никто не думает. Ты не виноват, что твой зять такой жадный. Твоя дочь спасла меня от смерти. Ты вылечил меня. Я крёстный отец твоей внучке. Мы знаем, что такое нужда, холод и голод. Мы знаем, что такое тяжёлый физический труд. Своими ногами протоптали по тайге не одну тысячу верст. Мы едины духом братства и стремимся к цели, братства с такими же таёжными бродягами. Так что же, мы теперь должны разменять нашу дружбу из-за каких-то крыс, продать честь, обмануть тех, с кем едим из одного котла? Нет, Загбой Иванович! Этого не будет, – и, уже криво усмехнувшись себе в бороду, сверкнул глазами. – Что нам, впервой, что ли, прииски другим дарить? Да пусть, они, суки, подавятся. Все одно им счастья в жизни не будет за счёт чужого хребта. А мы найдём новое место, может, ещё получше этого…

Из глаз Загбоя побежали слезы. Редко он плакал в своей жизни, видимо, привык к суровым условиям и постоянным утратам. Но здесь, в эту напряжённую минуту – может быть, одну из главных минут в его жизни – охотник не мог удержаться. Крупные капли, напоминающие утреннюю росу, текли по его щекам. Это были слезы благодарности, преданности, верности. Он не вытирал их, потому что не стыдился своих чувств перед этими людьми, так как сейчас они были ему дороже того, кого он когда-то спасал в леднике от медведя, кого водил по тайге, вытаскивал из воды, заживлял на теле ожоги и кто теперь был ему родственником. Братья Вороховы были чище, честнее, дороже тех, кто вчера щедро наливал ему в кружку спирт и, выставляя посмешищем, одел в форму казака. Тех, кто глумился над его простодушным, детским характером. Где они сейчас? Нету. Приехали, навели свои порядки, уехали. Им здесь не жить.

А кто остался с Загбоем? Те, кто в повседневной таёжной жизни делятся с ним всем тем, что есть. Кто уважает его за прямой, честный, открытый характер. Кто относится к нему как к равному, а не к низшему сословию, представителю малых, недоразвитых народов. Так кто же тогда Загбою настоящий друг? Об этом все мысли охотника. Теперь он знает, что среди русских тоже есть хорошие и плохие, начинает понимать кто есть кто. Теперь он уже не будет относиться ко всем так, как относился раньше – с открытой душой, распахивая настежь двери своего горячего сердца. Теперь, прежде чем встретить человека добротой, он присмотрится к нему, узнает, кто перед ним, и лишь потом улыбнётся своей скупой и доброй улыбкой.

Загбой присел на чурку, попросил у Егора закурить. Пока забивал свою трубочку, молча слушал сопение Фили. Всё ещё находясь под воздействием алкоголя, парень тяжело дышал и негромко бубнил себе под нос, но не от нанесённой боли, а от невосполнимой потери:

– Лиза… Ах, Лиза. Отобрали тебя у меня, увезли мою красу ненаглядную. Как же я теперь без тебя?..

– Эко! – перебил его Загбой. – Нашёл о чем плакать! Это не пета, путет тебе Лиза. Скаши, отнако, как шить путешь?

– Что «жить»? Тайга большая, места много. Надо искать новые россыпи, может, Бог и поможет, – вставил слово Егор. – Не может такого быть, чтобы рядом золота не было.

– Бог Амака? – удивился Загбой.

– Нет, у нас свой Бог, Сын Божий – Иисус. Он нам всегда помогал.

– Эко! У вас свой Бог, а телай одно тело, помогай карошим людям. Загбой тоже хочет помочь Игорке, Ивану, Максиму и Фильке-чёрту. Потому как они карошие люди. А Тима, отнако, плахой человек. Загбой не скажет Тиме, где лежат желтые камни…

У Егора изо рта выпала трубка. Иван как стоял, так и сел на землю. Максим вылупил глаза. Филя перестал икать.

– Какие такие камни? – тихо проговорил Егор.

– Эко! Такие, отнако, как вы вон там копаете, – следопыт махнул рукой на отвалы.

– И?.. Где это? – едва выдавил Иван.

– А, там, отнако, – затянувшись табаком, равнодушно ответил Загбой и показал рукой на восток. – На олене целый день ехать нато…

Черти перевала Хактэ

С гольца потянуло холодом. Густые, молочные облака натекли на острый каменный пик, утопили его в своих объятиях. Верховой хиус подхватил непроглядную пелену своими невидимыми, сильными руками и, как могучий хлебопёк, который месит тесто на столе, придавил её к земле, на болотистый, подгольцовый зыбун. Небо почернело. Как из ниоткуда, посыпала прозрачная, мокрая пыль. Хмурые краски дополнили редкие снежинки, медленно опускающиеся на тёплую землю. Они тут же таяли, превращались в прозрачные слёзы. За какую-то минуту приветливый, радостный мир тайги стал мрачным, угрюмым. Видимость сократилась до нескольких метров.

Гришка Коваль остановил коня, повернулся к сотнику, раздражённо спросил:

– Куда ехать-то? Ни черта не видно! Как у кобылы под хвостом.

– Что, тропы не видишь? Давай прямо по ней! – рыкнул Кулаков в ответ.

– Какая тропа? Болото одно, мох по колено.

– А как доселе ехал?

– Так видно же было, между двух гольцов, по седловине.

– Ну, дак так и езжай, только закрайкой болота бери, у самой таёжки, а то ещё в окно попадём.

Гришка потянул за уздечку, тронул буланого. Конь послушно пошел влево. Следом проехал Кулаков, за ним Берестов. За отцом – привязанная к седлу Лиза. За ней потянулись порожние одиночки, лошади, освобождённые от привезённого на озеро груза. Шествие отряда замыкал Михась Худаков.

Первую сотню метров проехали нормально. Зверовая тропа обходила немногочисленные препятствия, колодины, завалы, чёрные окна и ненадёжно покачивающиеся зыбуны. Но за этим из плотного тумана вдруг проявилась плотная стена леса. Гришка опять остановил коня, заломил на затылок фуражку, не оборачиваясь назад, звонко крикнул:

– Вот ведь к тайге приткнулись. Куда ехать-то?

– А что, тропа есть? – спросил сотник.

– Да есть вроде. В самую чащу ведёт.

– А вдруг не туда уедем? В этих облаках и сколоться недолго…

– Езжай, не спрашивай. Я помню, мы в прошлый раз здесь ехали.

Гришка неуверенно пожал плечами, но ослушаться не посмел, стараясь не касаться мокрых веток, направил лошадь в пихтач.

Проехали ещё пару сотен метров. Дорогу преградил небольшой завал, непонятно как появившийся здесь. Невысокие, подбелочные кедры и пихты были свалены в хаотическом порядке, как будто смерч небывалой силы крутанулся в одном месте и, повалив несколько десятков деревьев, растворился неизвестно в каком направлении. И деревья завалены совсем недавно, может быть, даже вчера. Только вот как заломы у корней уже успели обрасти мхом?

Но недосуг Гришке разглядывать какие-то таёжные тонкости. Некогда, да и незачем. Казак рождён для того, чтобы Родину охранять, защищать интересы государства да Его Величество, царя батюшку. А насчёт премудростей тайги – нет, не моги. Так уже если где что – при случае подстрелить рябчика или глухаря, ну, может быть, марала. А сейчас быстрее бы вырваться из этой проклятой мокрети, спуститься с гольца вниз да развести костёр, обсушиться, а то суконный китель промок до такой степени, что отяжелел до веса кольчуги. Да и холод даёт о себе знать. Проклятый ветерок наносит снег. И откуда в июне может быть снег?

Объехал завал стороной, справа. Старается снова найти дорогу, но нет зверовой тропы. Нет и все тут! Кругом одна чаща-курослеп, подсада мелкая, в человеческий рост. Конь путается ногами в густых переплетениях, спотыкается, не идёт. Да и тайга подниматься стала, перед ними небольшой взлобок. Весь отряд запутался в непонятном переплёте. Что за черт? Никак бесы окрутили.

– Стой! – орет сотник. – Куды прёшь? Дороги не видишь?

– Да какая тут дорога? Её тут и нету-ка. Зашли куда-то, сам чёрт не поймёт.

Остановился отряд. Ни взад, ни вперед. Лошади сгрудились, уздечки перепутались.

– Давай назад! – кричит Берестов.

А куда назад? Сначала надо коней развязать да по одному выводить на чистое место. А шутка ли – вывести из подсады двадцать три лошади?

– Мы поедем назад, по своему следу до тропы. А вы с Худаковым, за нами спарки выводите, – командует Кулаков.

Повернули вниз втроем: Кулаков, Берестов и Лиза. Поехали по чаще вниз, к завалу. Гришка с Михасем остались лошадей разворачивать.

Едет пристав впереди: что за дьявол? Подсада не кончается, завала нет, а гора всё круче и круче. Взяли немного правее, прилавок вроде выровнялся, гора сгладилась, но тропы не могут найти. Свернули левее, наконец-то достигли какой-то поляны, но на ней нет никакой тропы, одни следы маральи, да и те вразброд. Остановились. Что делать? Надо Гришку ждать. Крикнул Кулаков:

– Коваль! Где ты? Гони лошадей сюда. Здесь чисто.

В ответ – тишина. Никого и ничего не слышно. Только ветер волком воет, да молочная муть по земле стелется, в пяти метрах ничего не видно. Пристав вытащил револьвер, выстрелил в воздух. Звук выстрела – как треснувший сучок: едва слышно рядом. Однако через пару секунд далеко внизу ахнул карабин, кто-то отозвался.

– Вот те раз! – удивлённо вскинул брови пристав. – Как-то они нас обошли? Надо их назад поворачивать, на ровное место, и здесь тропу искать. А то упрутся куда-нибудь… Вы здесь, Федор Степанович, будьте, если что – стреляйте в воздух. А я поеду, этих бесов приведу.

Кулаков верхом на лошади торопливо скрылся в тумане, поехал на выстрел. Берестов неторопливо спешился, привязал коня к дереву, мягко спросил у дочери:

– Ты как?

– Замёрзла… – подрагивая телом, глухо ответила Лиза.

Пристав подошёл к ней, развязал руки, помог слезть с кобылы.

– Сейчас костёр разведу, а ты пока сходи, только недалеко, а то заблудишься… – Резко выругался и, ломая сухие ветки, забубнил он себе под нос: – Говорил, надо было проводника взять. Хоть этого тунгуса. Ничего не видно… Попали в лапы чертям. Глядишь, ещё и ночевать придётся.

Живо загорелся огонь. Лиза протянула к костру озябшие руки, присела рядом. Берестов закурил папироску, пользуясь случаем, нравоучительно спросил:

– Что же это ты так, а? Зачем из дому убежала? Мать переживает, дочка потерялась, ночами не спит.

– А ты зачем меня хотел отдать замуж за этого… Потехина?

– Дура! – взорвался отец. – Да разве же я… Это всё шутка!

– Ничего себе шутка! Ты намекнул, а он всё понял. Знаешь ли ты, что он меня в тальниках ловил?.. Насилу отбилась! Здоровый, как бык, а ума, как у поросёнка. Хорошо, что бабка Засошиха телка искала…

– А чего же не сказала? – немного помолчав, бросил пристав. – Ну и хотя бы вышла замуж, что такого – парень видный, отец – золотопромышленник. Жила бы, как у Христа за пазухой. А что толку в этом Филе? Медведь медведем! За всю жизнь так и подохнет в тайге.

– Не медведь он, человек! С ним мне хорошо. Слово ласковое скажет – душа поёт. А руками прикоснётся – сердце замирает. Он добрый, весёлый, справедливый. Люблю я его, и все тут… – заключила дочь и исподлобья посмотрела на отца.

– Ишь ты, любишь… Так что же тогда не по уму всё сделала? Надо было сказать.

– А как с вами разговаривать, если вы с матушкой мне слова молвить не даёте? У вас свои планы: лишь бы побогаче да посытнее. Никто бы мне и не разрешил. А так всё равно убегу, с ним жить буду.

– Во как! Характерная! И куда же ты побежишь-то? Тайга, она вон какая, – и припугнул: – Медведи сожрут, или сама пропадёшь, заблудишься.

– Ну… Не сейчас, потом, дома. Филя сам за мной придёт, – неуверенно заключила Лиза.

– Не успеет, – заулыбался Берестов. – Пошла против родительской воли – приструню сам. Всё равно замуж отдам, как только придём. Потехин не возьмёт, вон, Архип Молохов, сын приказчика, по тебе высох. Все зенки отпялил, говорит, всё сделаю для вашей дочери, лишь бы была моей. А нет – в город отправлю, к тётке. Та тебя быстро воспитает, сама знаешь. Не допущу, чтобы моя дочь в тайге сгнила.

Лиза побледнела, знает, что характер отца что камень. Что сказал, то и сделает. Не уйти ей от родительской руки… Филя далеко, там, на Грязной речке. Убежать она не сумеет, дорогу не помнит. И надеяться не на кого… «В крайнем случае наложу на себя руки», – твёрдо решила она и склонила голову, чтобы отец не видел ее покатившихся по щекам слёз.

В этот момент, где-то неподалеку, в какой-то сотне метров крикнули:

– Фёдор Степанович! Помогите, Карька ногу подломил. Что делать?

– Гришка, ты, что ли?

– Ну, дак я, кто же больше! Только скорее, Григория Матвеича придавило, я один коня выправить не могу.

Как будто в подтверждение его слов, тут же раздался тяжёлый, заунывный стон, как будто там, в тумане, и вправду кто-то умирает.

Вскочил Берестов, бросился на помощь. Однако тут же вернулся, перехватил дочери руки и ноги. Затем, быстро, как того требовала ситуация, засеменил в пихтаче и растворился в тумане.

Ещё не стихли его шаги, а с другой стороны слышится лёгкий топот, чьё-то сопение. Испугалась Лиза, сжалась в комочек. Броситься бы за отцом, да ноги связаны. Хотела закричать, но от страха перехватило дыхание. А зверь всё ближе, ломится напрямую к костру.

Лошади захрипели, забрыкались, рвутся на волю, да крепко привязаны уздечками. Топотят, крутятся. Одна из лошадей споткнулась, завалилась через спину. Лизе стоило огромных усилий, чтобы вовремя увернуться от мелькающих в воздухе копыт.

А из тумана нарастает, выплывает неведомое рогатое чудище! Лиза уткнулась лицом в землю, закрыла глаза, сжалась в комочек. Ждет самого плохого… Торопливые шаги уже совсем рядом, над головой, а вместе с ними слышится до боли знакомый, негромкий голос:

– Эко, доська! Вставай, однако, Филька-чёрт тебя ждёт!

Девушка открыла глаза и не поверила: над ней склонился Загбой! А он пружинисто спрыгнул на землю со спины верховика, помог подняться. Ничего не говоря, выхватил нож, полоснул по путам, освободил руки, ноги. Негромко спросил:

– Мозешь ехать на олень?

Лиза неуверенно пожала плечами. Загбой подтолкнул её к учагу, помог забраться на спину, сунул в руки уздечку:

– Дерзись, отнако, крепко. Пыстро ехать нато.

Сам тут же резво перекинул ногу через холку своего учага, влился в кожаное седло и направил оленя в тайгу. Лиза не успела дёрнуть уздечку – важенка сама засеменила за хозяином, только успевай держись да нагибайся от веток. Впрочем, особого труда для этого не требовалось. Наученный долгими переходами по тайге, Ченкин верховик Ухтырь шёл плавно, аккуратно, осторожно и в то же время быстро переставляя по земле широкие копыта. Оберегая всадницу от возможных неудобств, заблаговременно обходил низко склонившуюся чащу и колодины. В какой-то момент, переосмысливая случившееся, девушка подумала, что ехать на олене гораздо мягче и удобнее, чем на лошади.

Ехали недолго. Загбой вёл своего оленя спокойно, уверенно, по одному ему известным приметам. И немудрено, что через несколько минут привёз пленницу на топкую марь, на зверовую тропу, точно в то место, где не более получаса назад прошёл, а затем заблудился отряд.

А там уже встречает, скупо улыбается Лизе Иван.

– Ну, как дела? – спросил.

– Однако, карашо. Девку вот вёз. Филька-черт путет рат!

…Зря торопился Берестов на тревожный зов казака. Потому что никакого Гришки там не было и в помине. Это Иван своим зычным голосом привлёк внимание пристава и дал возможность Загбою выручить Лизу. Не зря были потрачено время на подготовку для спасения девушки, в котором главная роль принадлежала следопыту. Это он, Загбой, целую ночь у костра обдумывал план похищения пленницы. Остаётся только удивляться, как он мог точно рассчитать время прохождения отряда через перевал, на котором после полудня всегда собираются густые облака. Может быть, это надо отнести к уникальной наблюдательности охотника, его глубокому опыту или искренней просьбе к Чоо-дороку*["34], который помог ему сбить с дороги казаков. Этого не понять. Но и нельзя не рассказать о стараниях Ивана и Максима, которые, следуя наставлениям Загбоя, заложили мхом зверовую тропу, натоптали новую дорогу и перед глухой подсадой создали мнимый завал.

Первое время эвенк и сам не верил в немудрёную затею, думал, что казаки быстро прочитают хитрость, и выкрасть Лизу не удастся. Но все получилось намного проще, быстрее.

Позднее Загбой долго удивлялся неопытности русских, которые не смогли увидеть новые следы, свежесрубленные деревья, пеньки которых были заделаны мхом, и, конечно же, поверить крику о помощи. Позже, сидя у костра, пожимал плечами, качал головой и восклицал:

– Как так? Пашто казак сопсем без глаз? Как мошно ходить тайга, когда не видишь, куда ходи? Отнако, такой человек нато оленю за хвост вязать…

Интересно было посмотреть на поведение Берестова, когда он увидел исчезновение своей дочери. Первое время он просто думал, что Лиза развязалась сама и убежала, но всё равно скоро вернётся. Пристав зло усмехался себе в усы. Потом, напрягая голос, тревожно кричал. И только лишь к вечеру, когда после нескольких часов блужданий по тайге с помощью многочисленных выстрелов отряд собрался вместе, он с горечью понял, что над ними посмеялись далеко не черти гольца Хактэ.

Тревожная песня Загбоя

И ударили топоры. Зашуршали пилы. С тяжёлым стоном повалились вековые кедры. Глухие удары ядрёных стволов сотрясали землю. Звонкий треск сучьев колкими щелчками катился над озером. Безмолвие и покой дикого края нарушили подбадривающие голоса мужиков.

– Давай! Тяни! Руби! Разом! – подхватывало эхо, пугая диких обитателей долины Туманихи.

Две бригады старателей, разделившись по десять человек, рубили два больших сруба под бараки. Толстые стены росли с каждым днём, как на опаре. На пятый день бросили продольную матку, к вечеру следующего дня застелили потолок, затем взметнулись стропила. На них прилепили тонкий, колотый тёс. Из глинобитных печных труб потянулся сизый дымок. Сырым скрипом пропели новые двери. Блеклыми пятнами взглянули на окружающий мир небольшие окна, едва пропускающие мутный свет внутрь помещения через мочевой пузырь сохатого. В последнюю очередь внесли толстые колотые доски, сложили двухъярусные нары-лежанки, откидывающиеся столы и продольные, по всей длине стен, полки. Каждый из двадцати метровых бараков был рассчитан как минимум на тридцать человек, что гарантировало тесноту и неудобства для нормального проживания рабочих.

Мужики понимали это из опыта постоянной жизни на приисках, предупреждали нового хозяина, предлагая потратить ещё несколько дней на постройку ещё двух бараков. Однако Дмитрий успокаивал старателей, говорил, что это все временно, на будущий год он развернёт более объёмное строительство, обещал выделить время и средства на улучшение быта. А в настоящее время, ссылаясь на короткое, непродолжительное лето, приказал начинать разработку нового прииска.

За прошедшие десять дней, пока шло строительство, он провёл небольшую, поверхностную разведку. Вместе с Мукосеевым они прошли по берегам Туманихи, по примыкающим ручьям, отмывая на лоток глиняную супесь. И не зря! Почти везде выскакивали значки – есть золото, и в большом количестве. По Грязному ключу, ниже и выше вороховских отвалов, взяли сразу пять самородков, от четырёх до пятнадцати граммов. Поковырялись и вокруг озера, забили три шурфа по полтора метра. Здесь результат превзошел все вообразимые ожидания: три ямы подарили по самородку, сорока шести, семидесяти двух и восьмидесяти граммов! Без всякого сомнения, это были сливки, новые, необработанные рукой человека места. Об этом говорила нетронутая, слежавшаяся за тысячелетия глиняная супесь, которая своим внешним видом отливает – блестит дымчатым шлихом, или, как говорят старатели, потянута смазкой.

Это была невиданная удача, своеобразный сибирский Клондайк, богатое золотоносное месторождение, где благородный металл находился практически на поверхности земли.

Трудно передать выражение лица Дмитрия, когда он снимал с лотка третий, самый большой, самородок. Старатели говорят, что в это время кожа жадного человека, как зеркало, отражает цвет золота, переливается жёлтыми, бурыми, тёмно-зелёными тонами. А это значит, что разум застыл, как холодец, поддался искушению, жадности, а проще говоря, заболел золотой лихорадкой. И как описать мысли и чувства, которые замелькали в голове Дмитрия? В такие мгновения человек теряет свой настоящий облик, воплощается в дьявола! Нет, не в зверя, волка, шатуна или тигра, а именно в дьявола, коварству которого нет границ. В эти минуты человек способен на всё: убить не только друга, но и предать отца, мать, детей, выпить кровь из жил своего брата, и все только ради того, чтобы безраздельно властвовать несметным богатством, держать в руках золото и, пусть недолго, властвовать всем миром.

Из рассказов старателей, охотников очевидно, что золотой лихорадке подвластны только те люди, кто почувствовал вкус денег и власти, кто никогда не делился с другим человеком последним куском хлеба, в ком живет превосходство над другими людьми. Таких единицы, и они обычно в тайге долго не задерживаются.

Так что же сказать о Дмитрии, который воочию увидел под своими ногами несметное богатство? Он хотел, чтобы всё это золото было его и только его! И, как всегда бывает в подобных случаях, когда сделанного не вернуть, горькое сожаление и укор в собственный адрес.

«Какой дурак!!! – думал он про себя. – Самый настоящий идиот!! Болван! Выгреб золото из собственного кармана! Привёл в тайгу захребетников, карманников, свиные рыла! В собственную кормушку. Зачем?..»

Он уже понял, что всё, что он сделал, – документально зарезервировал золотоносный прииск, привёл за собой пристава, сотника и, конечно же, пристебая его превосходительства губернатора, показал дорогу – непростительная глупость, которую совершал когда-либо в своей жизни.

«Да надо было просто подружиться с братьями Вороховыми и вместе с ними потихонечку ковыряться в земле, отмывая благородный металл. Со временем можно было подчинить себе их, они бы стали работать на меня. И все было бы шито-крыто! До царя далеко, до Бога высоко! Никто бы не нашёл их здесь, в этой глуши, ближайшие десять лет! А за это время можно было бы намыть очень много, да всё по новым местам! Да пустить всё в дело!..» – стонал от алчности купец, анализируя ситуацию. Но в ещё больший ужас его приводили мысли о том, что здесь будет через год. Он уже видел армаду наёмных старателей, разбитые участки, чужие фамилии золотопромышленников на столбах, конкуренцию, бараки, посёлки, магазины, золотоскупки, в которые будет сдаваться ЕГО золото!..

Дмитрий потерял аппетит, не ел, похудел – кожа да кости, плохо спал, среди ночи вскакивал, кричал что-то диким голосом, то и дело вспоминая каких-то покойников. Ченка как могла его успокаивала, заботилась, пыталась лечить от неизвестной хвори. Это не давало положительных результатов, может быть, даже наоборот, раздражало и злило его. Он беспричинно срывался на нее, раскидывал вещи, едва сдерживал себя, чтобы не ударить. Если говорить об Уле, то он вообще просто не замечал ребенка. По ночам, когда девочка начинала плакать, Дмитрий зло скрипел зубами, что-то бубнил себе под нос или вообще забирал спальник и уходил из чума на улицу.

Ченка плакала. Она не могла понять, что произошло с любимым мужем. Куда девались горячие поцелуи, нежные слова, ласковые руки? Где тепло мужского тела? Почему он уже не любит её?

Молодая мать спрашивала себя и не находила ответа. Дмитрий сильно изменился за эту зиму. По отношению к ней он стал холодным, нервным, раздражительным. Каждый раз, когда она приходила к нему ночью, он отворачивался к стене, делал вид, что спит. Единственная близость, которая была у них за эти десять дней, произошла в первый день, когда пришёл караван. Но это было так непонятно, больно, как когда-то очень давно, когда он овладел ею первый раз.

– Я тебе не нушна? – тихо спрашивала она утром.

– Дура, – хмуро отвечал он.

– Пашто ты меня гонис ночью?

– Я устаю днём.

– Ты меня больсе не люпишь? – с глазами, полными слёз, выпытывала она.

– Отстань. Мне сейчас не до тебя… – отмахивался он от неё, как от комара.

Ченка отставала, но всё равно целыми днями думала только об их отношениях, но так и не могла понять. Не могла, потому что многого не знала. Не понимала, что прежде относился он к ней с лаской и вниманием только лишь для своей похоти, а может быть, из чувства благодарности за то, что она дважды спасала ему жизнь. И самое главное – не любит её и никогда не любил. И не нужна она ему вместе с дочерью, так как у него теперь совершенно другие планы. И думает он не том, как сделать Ченку счастливой, а как поплотнее набить свои сумы и поскорее покинуть эту страшную страну – Сибирь.

Так Дмитрий думает не только о Ченке, а обо всей семье эвенков. Даже Загбой – лишний рот. Не лучше ли отправить их назад, на север, пока его не накрыла рука возмездия?

«Но как это сделать? Просто выгнать с прииска? Не хватает совести. Всё-таки несколько раз спасали от смерти, благополучно переправили груз. Опять придумать какую-нибудь хитрость, обмануть? Сказать, что через два года встретимся там, на Великом Сибирском плоскогорье. Но поверят ли? Загбой и так что-то косится, видно, что-то подозревает… – думает Дмитрий. – Да и где он теперь, этот леший? Десятые сутки, как по тайге мотается. И оленей увёл с собой. Говорит, что поехал зверя добывать. Врёт, сволочь тунгусская. Братьям Вороховым помогает, перевозит скарб на новое место. Где-то сейчас залягут, обоснуются, опять золото мыть будут. Эти чалдоны свое дело знают, не то что я, дурак! И избы пожгли, и лабаза – всё подчистую! Ушли, как на крыльях улетели! Даже никаких следов не оставили. Да-а, мастера, следопыты! Ну, тут, наверное, без тунгуса не обошлось. И Лиза – его рук дело. Точно его! Только он может из-под носа человека выкрасть, так как тайгу прекрасно знает – дом родной. Ах, Лиза! Ягодка лесная! Как плохо, что ты мне не досталась… Где же теперь тебя искать-то, в этом безбрежном океане гор?..» – Дмитрий уныло качал головой и с тоской смотрел на дымчатые гольцы…

Из-под кедра вскочил Князь, навострил уши, вытянул хвост. Острый взгляд утонул в вечерних сумерках. Дмитрий встал на ноги, отошёл от костра – теперь у него появились враги, ходи по тайге да оглядывайся, – взял в руки ружье и встал за толстый ствол дерева.

Кобель недолго нюхтил воздух, через минуту присел на место – почувствовал знакомый запах. Идут свои. Через несколько секунд к нему подкатились два пёстрых шара. Выдержав ритуальный этикет приветствия, – облобызались языками, принюхались – Чирва и Илкун подскочили к Ченке, закрутились у ног хозяйки, выпрашивая какую-либо подачку. Та не заставила себя долго ждать, достала из турсука косточки, бросила собакам.

Где-то в глубине леса едва слышно заговорил колокольчик. Успокоившись, Дмитрий повесил ружьё, вернулся к костру. Три казака – охрана Дмитрия – и приказчик вопросительно приподняли головы.

– Что это? – спросил Мукосеев.

– Отец етет, – ответила за мужа Ченка и, не поднимая головы, добавила: – Карашо путет носью. Загбой мясо везёт.

– Ты откуда знаешь?

– Как не знать? Пустой олень пыстро хоти, сразу за собаками. А тут толго. Собаки, отнако, тавно тут, а учаг во-о-он гте!

Слова Ченки подтвердились. Через минуту от реки по тропе на своем верховике выехал Загбой и, в удивлении приподняв голову, натянул повод:

– Ча!

Олень послушно остановился. За ним замерли остальные шесть верховиков. Эвенк с удивлением смотрел вокруг, не узнал местность. За его отсутствие выстроились два новых, больших барака. Тайга отступила на добрую сотню метров, оставив после себя смолистые разномастные пеньки. В какой-то момент засомневался, туда ли приехал? Но увидел свой чум, у костров знакомые лица, услышал голоса, поехал дальше.

Ченка вышла навстречу, приняла из его рук повод. Загбой спешился, нерешительно подошёл к костру, рассеянно осмотрелся вокруг, тихо спросил:

– Эко! Туда ли ехал? Пыла тайга, нет тайга! Не пыло чума русских, есть чум русских! Эко, тиво! Как мозно?

– Будешь долго пропадать, вообще места не узнаешь. – усмехнулся Дмитрий и с интересом спросил: – Где был, бродяга? Чем котомки завьючены?

Загбой неторопливо присел к костру и, как и подобает опытному охотнику, долго молчал, подбирал слова и одновременно набивал трубку. Так прошло минут пять. Чувствуя, что терпение русских на исходе, наконец-то пыхнул трубкой и степенно заговорил:

– Хотил, отнако, на Упырь. Место смотрел, корм, – равнодушно махнул он рукой куда-то вверх по Туманихе. – Далеко ехал, три день. Кыргыз Мухой встречал, толго разговаривал, день и ночь. Он на коне, с женой. Сам етет, баба безит сзати. Язык венки сапсем не знат. Толго объяснял, где меня мозно найти. Тружили, отнако. Говорил, в месяц листопада приетет, бутем тумай, как сополь-пелка промышлять. Ночью жену тавал. Кароший баба, сладкий, тёплый, как молоко оленя. Тобрый кыргыз Мухой. Труг, отнако, путет.

Рассказывает Загбой о своих похождениях, но всё крутит вокруг да около. Старается казаться хладнокровным, выдержанным, но по бегающим глазкам Дмитрий видит, что эвенк что-то недоговаривает, пытается скрыть правду. А что? Оно и так понятно, что не только с бабой Мухоя кувыркался и точно знает, где братья Вороховы приткнулись.

«Только что теперь Вороховы? Пусть живут себе до поры до времени. Здесь, на Туманихе, дел по горло. Вот только лишь бы пуля в голову из кустов не прилетела, – с тревогой думает Дмитрий. – Но нет, не прилетит, пока Загбой со мной. Он не позволит, как бы этого ни хотели братья. А это значит, эвена надо держать подле себя, как заслон, прикидываться, что всё хорошо, поддерживать с Загбоем и Ченкой хорошие отношения. Тем более что он нужен как хороший охотник, потому что прииск надо кормить, не возить же сюда из посёлка тушёнку! Так и выгоднее, и дешевле. И пушнина не лишняя. Ну, а там дальше видно будет, как жить».

Загбой перебил мысли:

– Тима! Однако, спирт тавай. Загбой сокжой стрелял, мясо топыл. Латно ли делал?

– Ладно, – повеселел Дмитрий и кивнул Мукосееву. – Илья! Налей кормильцу в кружку. Заработал… Да мужикам скажи, пусть мясо помогут переложить, а то Ченка одна надрывается…

Приказчик пошёл выполнять поручение, а Дмитрий, тихо, так чтобы не слышали казаки, спросил у Загбоя:

– Куда Вороховы ушли?

Эвенк наигранно выпучил глаза, сделал вид, что удивился. Однако это у него получилось более чем забавно, так как, возможно, он врал первый раз в своей жизни.

– Моя не знай. Тайга пальшой, мозет туда, – показал на восток, – или туда… – махнул на юг. – Мой не видел. Голец хотил, сокжой стрелял…

«Сейчас не скажет. Надо потом с одним поговорить, по-доброму, или подпоить. Ну а сейчас хоть направление верное узнал», – подумал купец, логично понимая, что эвенк показал во всех неправильных направлениях, кроме одного верного – вверх по Туманихе. Значит, братья Вороховы где-то там.

Мукосеев принёс спирт. Загбой посмотрел в кружку, обиделся:

– Мало, отнако. Тавай польсе!

– Хватит с тебя. Хорошего помаленьку… – резко оборвал Дмитрий.

– Как-то? Десять ночей хоти, сокжой караулил, замерзай, не кушай толго. Тут мало, Ченке нато, мне нато, всем маненько нато. Харги глоток, Амаке глоток, за то, что утачу тавай…

– Обойдешься со своим Харги! – не подумав, вспылил Дмитрий. – Пей сам, а то и это отберу.

Загбой серьёзно посмотрел на него окаменевшим взглядом, потом вдруг выплеснул несчастные пятьдесят граммов в костёр, бросил Дмитрию кружку, вскочил на ноги, тяжело прошептал:

– Злой ты, отнако… Некароший.

Дмитрий опомнился, заговорил мягче:

– Постой, Загбой! Да пошутил я! Подожди! Иди сюда, сейчас налью полную кружку…

Но охотник что кремень: намокнет – искры не высечешь. Обиделся не на шутку. Не на то, что зять пожалел огненной воды, а на то, что разговаривал с ним, как с рабом, и оскорбил его богов. Ушёл в темноту, к оленям.

Трое старателей под руководством Ченки разгружали потки с мясом. Загбой помог мужикам, снял с учага спальник, тут же привязал к ногам животного чанхай, закрутился на месте, решая, куда бы пойти ночевать. Идти в чум не хотелось – там Дмитрий.

Спать у костра с казаками тоже. Сейчас ему надо было какое-то время побыть одному, поговорить с костром, обдумать ситуацию, приглушить боль обиды. Один из старателей, увидев его замешательство, дружелюбно предложил:

– Что, Загбой Иванович, думаешь, куда идти ночевать? Не думай, айда к нам, у нас костёр жаркий да чай горячий! Почему и ночь коротка.

Сказал – что материнской рукой погладил. Загбой чувствует, что к нему относятся чистосердечно, с добром. И не только сейчас, так было всегда, когда он впервые познакомился со старателями. Те, в свою очередь, общаются с охотником на равных, видят, что ради блага других людей эвенк готов выпрыгнуть из своих драных штанов. Мужики знают, что Загбой честен и справедлив – как ребенок, никогда не обманет и не бросит в трудную минуту. Потому и разговаривают с ним на равных, считая его своим человеком.

Пошёл следопыт за Семёном на берег, где у склонившейся ёлки горит костёр. Остановился подле, удовлетворенно цокнул языком. Хорошее место старатели выбрали, ладное. Под деревом дождь не намочит, а от воды тянигус гнус-мошку отгоняет. Бросил спальник на открытом месте, но Семён недоволен, командует сотоварищам, чтобы те раздвинулись, уступили место охотнику посредине, под деревом, в корнях.

Сел Загбой, а ему уже котёл с мясом-кашей поставили, ложку, кружку дали:

– Ешь, Загбой Иванович! Голоден с дороги.

– А вы, отнако, тоже помогай! – краснея, лопочет следопыт. – Как одному кушай, когда лючи гляди?

– Да что ты! – смеются. – Мы сыты, видишь, до тебя полкотла умяли?

Взялся охотник за ложку, наворачивает кашу с мясом, припевает чаем.

Старатели дружно закурили, заговорили о повседневных проблемах, о работе. Семён вспомнил о семье. Илька – о кабаке. Петро – какие вкусные жена готовит оладьи. Захар – как в этом году объезжал кобылу. Как всегда – обычные разговоры. Но потом всё равно сошлись к единому, что у всех на уме, о чём болит душа и томится сердце. Золото! Сколько про него сказано – не передать словами. Где и кто когда копал благородный металл, сколько было отмыто золотников, самородков, как его искать, да как получше сбыть.

Разговаривают старатели, друг от друга тайн нет. Видно, давно укрепилась дружба четырёх мужиков, всё друг о друге знают, надеются на товарищей, как на самого себя, и имеют общие тайны. При других – ни слова, молчат, как немые. А здесь, у отдельного костра, в стороне от посторонних ушей делятся мнением, хотя и вполголоса. Знают, что среди них – двадцати пришедших старателей – есть «ворон». Втихаря слушает разговоры мужиков, а потом тайно рассказывает Дмитрию. Только вот как вычислить стукача? Непонятно, зряшное дело. Вот и приходится опасаться каждого куста.

Но здесь, на берегу, в своём кругу бояться нечего. Все свои. А Загбой не в счёт. Все равно он в золоте ничего не понимает, да и разговора конкретного нет. Так, просто поверхностные намётки. Да и про Вороховых не мешало бы расспросить. Все равно что-то эвен знает да помалкивает.

– А вот братья-то лучше всех умели золото искать! – как бы невзначай проговорил Семён, тайно поглядывая на Загбоя. – Вороховы – лучше всех на Покровском прииске, других не найти.

Смотрят мужики, попал старшой в точку! Побледнел охотник, жевать перестал. Точно что-то знает, а может быть, даже и помог скрыться в тайге. Однако Загбой не намерен открывать чужую тайну. Совладал с собой, стал равнодушно хлебать душистый чай.

Но старатели не отступают от своего. Стараются склонить следопыта к откровению. Захар вспомнил, как Егор когда-то давно нашёл песочек по Покровскому ключу, а Потехин его себе приписал. Одно и название от прииска осталось – Егорьевский. А толку-то? Лазарь и по сей день там золото моет себе в карман. Илья поддакивает, рассказал, как в голодный год, когда у него пропала корова, Иван Ворохов отдал ему стельную тёлку на бессрочное содержание, чем спас его многодетную семью от нищеты.

И Петро не остался молчаливым. Он как-никак родственник, женат на Вороховой Марии, родной сестре братьев. Не по разговорам знает о справедливости родовы, не раз занимал денег и продукты брал в долг. А отдать так до сих пор и не отдал. Не берут братья. Об одном жалеет, что не ушёл вместе с родственниками, ведь звали же с собой! А теперь вот горбаться на дядю за проценты. А будут ли они, проценты-то? Эх, знать бы, где сейчас братья, точно бы ушёл к ним.

Сидит Загбой рядом, слушает. На сердце тепло, душа поёт! Добрые слова ласкают слух. Хорошие люди Вороховы, сам знает. Но от других услышать, о чём знаешь, втройне приятно. Не зря, значит, помог переселиться и Лизу украсть.

Прекрасное настроение у Загбоя! Оттого, что у этого костра благодать исходит, люди хорошие, мысли справедливые. И мир от этого кажется добрым. И небо не хмурится, комары не зудят, гнус не ест. И то корневище, что несколько минут назад тыкало в бок, кажется мягкой травой. Смотрит охотник на тёмное небо, видит звёзды. Слушает шум реки, слышит ласковую, убаюкивающую песню матери-природы. Вдыхает ароматы застоявшейся летней ночи, чувствует дуновение полёта. Кажется, были бы крылья – и полетел бы куда-нибудь как беркут.

Однако тонкий слух не пропускает ничего подозрительного. Вот уже который раз слышит, как сзади, за кедром, скрипит трава. Вроде как кто ползает. Собаки? Нет, они остались там, у чума с Ченкой. Знают, что всё равно от хозяйки перепадёт лакомый кусочек. Да нет же, это просто, кажется, ветер наносит шум реки. Для верности понюхал воздух. Пахнет человеком. А это и правильно, сидит среди мужиков, каждый курит, да и рубахи пропитались потом. Какие могут быть тут запахи, как не эти? Ну, разве что, может, мыши в корневище носятся. Лето всё-таки, только успевай плодись.

Успокоился, опять вернулся в реальность. А к нему прямой вопрос. Семён спрашивает, может, видел случайно, где в тайге братьев Вороховых? Поддавшись порыву чувств, развязав язык, Загбой и отвечает правду, хотя и несколько туманную:

– Отнако, там, – кивнул он головой вверх по реке. – На олене день ехать. Три перевала.

Но тут же, как будто спохватившись, прикусил язык, понял, что сказал лишнее, поправился:

– Слет вител. Ногу коня. В железо копыто одето. И олочи, как у Ивана. А может, и не он, кто другой хоти. По траве, не понять…

– Да как не понять-то? – подхватил Семён. – Они, точно! А куда пошли?

– Моя след не тропи, не знай, – сухо ответил охотник.

– Да как не знаешь! Знаешь ведь, верно? Да ты не бойся нас, мы люди свои, никому ничего не скажем! – попытался разговорить Загбоя Петро. – Мне бы встретиться с ними, поговорить.

Но молчит охотник, только головой кивает да однообразно толмачит, что видел только след, и всё тут. Как ни пытались старатели разговорить эвена, ничего не получилось. Был бы спирт, тогда да. А так – упёрся на своём: не знаю и точка!

Так и легли спать ни с чем. Один лишь Загбой о своём думает: «Спрошу у Егора, надо Петро позвать, так приведу. А нет, пусть не обижается».

Проснулся Загбой, как всегда, с рассветом. Посмотрел вокруг, старатели спят мёртвым сном, никто и не думает подниматься. Храпят в четыре голоса, аж кусты трясутся. А на горе медведь хрюкает, откликается: кто кого громче. Только подходить боится, различает, что это люди и ничего доброго они ему дать не могут.

С вершины реки плывет прохладный туман – к хорошей погоде. Бирюзовое небо отражает своей чистотой и непорочностью. Вершины гольцов оплавились золотом, там уже гуляют тёплые разливы яркого солнца.

Над водой порхают кулики. Где-то далеко, у острова, призывая к себе глупую молодь, тревожно кричит утка. Проворно прошивая ветви деревьев, суетятся неугомонные вьюрки, мухоловки. В глубине кедрача перекликаются рябые дрозды.

Загбой встал, подживил тлеющий костёр. Взял холодный чайник, сходил за водой, подвесил его над огнём. В ожидании, пока закипит, решил сходить к чуму. Оттуда, с пригорка, хорошо видно пасущихся оленей. Сбивая просохшими олочами рясную росу, пошёл вверх по тропинке. Услышав его движение, из-под стволов кедров приподняли настороженные головы собаки, для порядка подали голос. Охотник негромко ответил одобряющим приветствием. Чирва и Илкун вскочили, побежали навстречу, возбуждённо чихая, закрутились у ног.

Из чума выглянула заспанная Ченка, посмотрела на отца и опять скрылась под шкурами. Тут же послышались негромкие голоса: Дмитрий что-то спросил у девушки, та коротко ответила.

Эвенк прошёл за бараки, внимательно посмотрел на заливные луга, пересчитал оленей, удовлетворённо хмыкнул себе под нос, повернувшись, пошёл назад. От чума его окликнули. Загбой остановился, вернулся, подождал Дмитрия. Русский, босой, без рубахи проворно выскочил к нему на улицу и более чем приветливо протянул руку:

– Здравствуй, дорогой Загбой Иванович!

Охотник промолчал, но ответил крепким рукопожатием.

– Я вчера немного погорячился. Ты меня извини уж… Так получилось, – заминая слова, продолжил Дмитрий. – Не хотел я так… Давай-ка лучше покурим, – и услужливо выдернул кисет.

Загбой улыбнулся в ответ, – простил зятя, присел у потухшего костра на чурку, вытащил свою трубочку, потянулся к табаку.

Закурили. Не зная, с чего начать разговор, Дмитрий попросил Ченку вынести рубаху и какую-нибудь обувь. Молодая женщина тут же выполнила его просьбу, засуетилась у костра.

– Как ходил по тайге? – начал купец издалека. – Далеко ли ездил?

– Карашо хоти. Талеко езти. Сокжой стреляй. Ты, отнако, сам вчера мясо кушай, – помолчав, выдохнул Загбой и, радуясь, что зять интересуется его проблемами, начал увлечённо рассказывать о своих похождениях.

Давая ему выговориться, купец молча, с некоторым восхищением смотрел ему в лицо, иногда пыхал табаком, вставлял редкие слова одобрения, чем ещё больше подталкивал охотника к откровению. Эвенк, не понимая подвоха, думая, что зять искренне заинтересован тайгой, распалялся, открывая тонкости своего ремесла, премудрости охоты, маленькие хитрости и тайны. Где-то в глубине души следопыта металась искра надежды: «Ну вот, наконец- то! Дмитрий, дорогой зять, интересуется тайгой! Он тоже хочет стать настоящим охотником, великим следопытом! Хочет жить в лесу, как и все кочевники. Это очень хорошо, просто даже замечательно! Это значит, что род Загбоя не умрёт. По моим следам пойдут крепкие ноги потомков, которые будут чтить память рода Длиннохвостой Выдры. А это значит, что ради этого стоит жить!»

Да, Загбой расскажет всё, что знает. Да, он научит его всему, чему учили его дед, отец, братья. У Загбоя не будет от зятя никаких тайн. Он научит его, как надо читать следы зверей, слушать природу, предсказывать погоду, выживать в тяжёлый час, преодолевать голод, терпеть холод и лишения, быть честным и справедливым, делиться последним куском мяса с голодными. Загбой передаст Дмитрию все тонкости охоты. И он станет одним из лучших, кого будут благодарить и вспоминать люди добрым словом.

Но хочет ли этого сам Дмитрий? На лице купца наигранная маска лицемерия. Загбой не знает, что, внимательно слушая его, зять просто играет, ожидая нужной минуты. И этот момент наступил. Может быть, немного раньше, чем этого хотелось бы Дмитрию. Ему стоило малого, выждать ещё какое-то время, может быть, налить тестю добрый стакан вина и выведать всё, что он хотел знать. Некоторая недооценка характера охотника, поспешность и жадность сгубили купца и в этот раз.

Недослушав Загбоя, он, стараясь казаться равнодушным, как бы между прочим спросил:

– А где ты видел следы братьев Вороховых?

Загбой осекся на полуслове, открыл рот и какое-то время переосмысливал вопрос. Пытаясь понять смысл вопроса, какое-то время смотрел Дмитрию в глаза. Потом тихо ответил:

– Отнако там, – махнул рукой вверх по реке. – Три перевала. На олене день хоти…

И… Похолодел! Сказал лишнее. Вспомнил, что про братьев он Дмитрию не говорил! А Дмитрий, не упуская момента, понимая, что поймал Загбоя, не давая опомниться, тут же подхватил:

– А что Лиза-то, с ними была?

Молчит Загбой. Понял, что проговорился. Но самое страшное то, что поверил Дмитрию, открылся, был откровенным. Думал, что зять хочет быть справедливым, а он… Он просто хочет знать тайну. Чужую тайну! Которую, он не может сказать никому!

Спохватился Дмитрий, осмыслил, что спросил не то и не вовремя. Засуетился, перевёл разговор на другую тему, повысил голос, кричит Ченке:

– Эй, жена! Ставь чайник! Мы сейчас с отцом кушать будем, – похлопал Загбоя по плечу. – По кружке спирта выпьем!

Но охотник расстрен. Медленно встал, холодно, едва слышно выдавил:

– У меня, там, отнако, костёр гори. Чай кипи…

И пошёл под гору, едва переставляя ноги. Дмитрий прыгает вокруг, пытается его остановить:

– Да что ты! Брось свой чайник! У нас лучше, ты же дома, вот твой чум. Сейчас будем кушать. Спирт пить. Много спирта!..

Но Загбой непреклонен. Шагает, не слушает, как будто вокруг никого нет. Отступился Дмитрий, остановился, зло сплюнул и вернулся к костру:

– Не хочешь – как хочешь. Чёрт с тобой. Ишь, опять обиделся… Иди-иди, потом придёшь… – и накинулся на Ченку: – Что стоишь, как размазня? Жрать давай!..

Спускается Загбой к костру, а сам тропы не видит, реки не слышит, дыма от костра не чувствует. Идёт так, как по наитию, спонтанно, природным рефлексом. В голове хаос мыслей, память плещется кипящим котлом, перебирая вчерашний вечер.

Да, точно помнит, когда и где он сказал эти слова: «Три перевала. На олене день ехать». Когда сидел вечером у костра со старателями. Дмитрий не слышал. Тогда кто мог ему об этом сказать? И ведь сказал-то точное местонахождение братьев Вороховых. Кто пойдёт по подсказке, сразу найдёт. Вот дела! И как так получилось? Когда говорил, точно помнит, что после этого никто к баракам не ходил. Все сразу спать легли. Может, кто ночью тайно сбегал к Дмитрию. Но зачем? Можно спокойно и утром сходить.

Подошёл Загбой к своему костру, присел рядом. Лицо чёрное, глаза тусклые, на себя не похож. Закурил трубку, затянулся дымом, смотрит куда-то за костёр. Чайник кипит, а он не видит.

Первым Петро потянулся, широко зевнул, приподнял голову:

– Эй! Загбой Иванович! Чайник-то весь выкипел.

Охотник косо посмотрел на него, ничего не сказал и опять уставился в одну точку. Петро удивленно пожал плечами, встал, снял с тагана чайник. Следом зашевелился Семён, за ним Илья.

– Что тут кричите? – глухо спросил Семён. – Можно спать, а вы тявкаетесь.

– Да я-то ничё, вон Загбой как будто онемел. Молчит. Ни слова не говорит. А лицо вроде как сковородка, черная. С чего бы это так? Может, встал да не проснулся?

Подивились мужики, но никаких слов от Загбоя не добились. Молчит охотник, думает о чем-то своем. Отступились от него. Кто в реке лицо моет, кто подкуривает, кто на стол накрывает, чай в кружки наливает. Уселись наконец-то около костра. Илья Загбою кружку тянет и сладкий сухарь:

– Бери, Загбой! Давай завтракать!

Тот спокойно взял угощение, с шумом хлебнул горячий напиток, покачал головой и глухо заговорил:

– Кто-то ночью ходи в чум, говори Тиме, что я братьев в тайгу води.

Переглянулись мужики между собой, вскинули густые брови на лоб, округлили глаза, вытянули бороды:

– Ты че, Загбой, мухоморов наелся?

– Нет, отнако. Тима мне сам говори. Я вчера говори, что видел след Игорки. На олене день ехать. Три перевала. А Тима знает сегодня, что я такое говори.

Старатели онемели, переосмысливая сказанное. Прошло около минуты напряжённой тишины. Наконец Семён не выдержал, зашипел змеем:

– Но как? Ты же сам видел, что мы всегда были здесь, вместе. Это ты так зря думаешь. Я, – он обвёл глазами своих друзей, – за всех ручаюсь, как за самого себя.

– А может… – несмело начал Петро. – Может, кто подслушивал? И у кустов уши есть.

Загбой приподнял удивлённые брови, вскочил на ноги, затопотил на месте, звонко хлопнул себя ладошкой по лбу:

– Эко я глупый! Как ронжа. Голова, как худой котелок. Вода наливаешь, а чай нету!

Он хитро усмехнулся в реденькую бородёнку и, изображая росомаху, пошёл к неподалеку стоящему кедру. Остановившись около ствола, понуро покачал головой, призывая к себе мужиков махнул рукой:

– Ходи ко мне, только тихо, как лиса. След не топчи. Вот, – показал на примятую траву за деревом. – Отнако тут кто-то слушай, как мы кавари.

Действительно, там, за стволом дерева, в небольшой ямочке кто-то лежал. Возможно, даже не первый раз. А кто, как не человек? Олень около дымокуров толкается. Лошадь на сочной траве пасётся. Для собаки придавлено слишком много места. Старатели стоят, видят всё, а понять ничего не могут. Только и дело, что ругаются, матерят невидимого «ворона», а что толку? За ногу-то не поймали. Попробуй найди из двадцати человек стукача. Но Загбой приподнял руку – стойте на месте, не топчитесь – и аккуратно ходит вокруг, внимательно смотрит на землю, не пропуская видимую только ему мелочь, пытается прочитать, что здесь было ночью.

Вот он отошёл на несколько метров назад, посмотрел себе под ноги, потрогал рукой примятую траву.

– Человек хоти отсюта, – показал на густую подсаду пихтача. – На ногах сапоги.

– Ишь, сука. Курослепом крался, чтобы не видели, – зло сплюнул Семён.

– А что толку-то? Попробуй-ка, найди мужика в сапогах! Почти все старатели в них обуты. И казаки. Да и Дмитрий, – разочарованно протянул Петро.

– А может, это Дмитрий и подслушивал? – спросил Илья.

– Нет, отнако. Это не Тима. У Тима сапоги новый, а здесь старый, каблук затёрт набок, – Загбой показал на правую сторону. – И подошва, как мозоль у старый метветь – гладкий. И ноги ставит вразбой. Тима ставит ноги ровно. И рост маленький, – чуть поднял руку над своей головой. – Вот такой высота. Вон, гляти, отнако, под рябинкой прошёл? Тима тут не хоти, пальсой, мимо нато.

– И что дальше? – прикуривая, спросил Илья. – Всё равно ни черта не понятно. Пошли завтракать, а то время…

– Погодь, – хмуро отозвался Семён. – Пусть ещё посмотрит. Может, найдёт ещё чего. Мне энтого щёголя край как надо вычислить. Во где он у меня… – и показал рукой у горла. – Ещё на Егорьевском прииске из-за него у меня золото отобрали. Глицерину бутыль выпил. А потом в карцере три месяца с крысами отсидел.

Примолкли, курят и внимательно смотрят на следопыта. А тот преобразился, сам не свой. То вытягивается, то оборачивается, то к самой земле припадает. Каждый сантиметр, каждую пядь земли просматривает. Ставит ноги след в след, копирует, как шёл человек, и почему все движения становятся понятными и обоснованными.

– Вот вставай на колени, наклонись, выстави правый локоть. Когда слушай, лежи на правом боку. Локоть в землю упирайся, – неторопливо рассказывал Загбой. – Надо гляди, у кого правый рукав куртки в свежей земле.

Переглянулись старатели – это уже что-то. Но не уходят, ждут, что им Загбой ещё скажет. А он прилёг, голову над корневищем вытянул, покачал головой. Хорошее укрытие для кого-то было. До костра – четыре метра, не более. Всё слышно и видно, как на ладони. И, наоборот, от стана отлично скрывают кусты и корень.

Загбой вдруг посмотрел вверх, потом перед собой, приподнялся на руках, прислонился подбородком к корневищу и холодно отметил:

– Человек пыл пез параты.

Старатели насторожились:

– Как так?

Загбой вначале показал, как лежал человек, потом уже разъяснил:

– Он лежал так, – уперся он локтем в землю. – А голова была на корне, – повторяя движения, попытался высунуться из-за дерева. – Тут, отнако, живица беги. Моя порота прилипай, вот волос мой. А его волоса – нет. Как так? Потому как волос у него на лице нет.

– Это что, значит, он бритый? Ну, бреется, что ли? … – тихо промолвил Семён и страшными глазами посмотрел на мужиков.

– Отнако, так. У него тут, – показал Загбой себе на подбородок, – метка есть, точка. Смола липкая, свежая. Слет хорошо оставляет.

– Кто у нас… в тайге бреется? – загробным, холодным голосом спросил Петро.

Илья задумчиво посмотрел куда-то вдаль и, вспоминая, перечислил:

– Дык… Только двое. Прохоров и Воловский…

– От-т оно что! … – выдохнул Семён. – Знать, кто-то из них.

Загбой, не слушая их, попятился назад, вычисляя выходной след. Нашёл-таки, прошёл по нему, почему-то остановился, дотронулся рукой до ствола пихты, провёл ладонью по сучку, что-то разглядывая, зашептал и наконец-то повернулся:

– Когда человек хоти назат, на сучек ткнулся. Вот свежий излом. Тут, – показал на левую щёку чуть пониже глаза, – есть слет. Может, царапина или ссадина…

Сказал просто, вроде как допил кружку чая. Но выдал столько информации, удивил своей наблюдательностью. Поразил старателей знаниями, вызвал уважение. Прошёл ещё несколько шагов, разочарованно развёл руками:

– Всё, отнако. Польсе слета нет. Говорить польсе не могу.

Усмехнулись мужики в бороды, сверкнули глазами:

– А больше и говорить ничего не надо. И так всё сказано. Спасибо, Загбой Иванович! Огромную службу ты нам сослужил. Помог, лучше и не надо. Теперь дело за нами… – проговорил Семён и уже сурово добавил: – Кто пойдёт?

– Я пойду, – холодно вызвался Илья и, более не говоря ни слова, повернулся и пошёл по тропинке к баракам.

Все посмотрели ему вслед, друг за другом пошли к костру. Ждали недолго. Минут через десять Илья вернулся, не говоря ни слова, опустился на колени перед чайником, налил в кружку кипяток и приложился губами к душистому напитку. Шумно хлебнул несколько больших глотков, поочередно посмотрел на всех восторженными, возбуждёнными глазами и глухим, каким-то загробным голосом произнёс свой приговор:

– Воловский это. Сапоги старые, борода недавно бритая. На локте свежая земля, уже успела за ночь высохнуть. Тут, – показал на подбородок – тёмное пятно от смолы. А на щеке царапина свежая, ещё коростой не покрылась. Всё, как и говорил Загбой. Спросил у него, где щеку поранил. Даже ума не хватило соврать, так и сказал, что на сучок ткнулся, когда ночью по малому ходил…

– Ах ты, сука… Крыса вонючая! Вон, кто, значит, у нас «ворон-то»! – зашипел Семён. – Вот и ладушки. Отлетался, птица певчая…

– Отнако, пашто не летай? – предчувствуя недоброе, спросил Загбой.

– Пашто отлетался? – переспросил Петро и злорадно засмеялся. – А это значит, что теперь плавать будет. Твоей Большой рыбе закусь намечается…

Тревожно на душе у Загбоя. Болит сердце, предчувствуя недоброе. Стонет разум, ожидая плохое. Сидит охотник у костра, смотрит на огонь, спрашивает своего покровителя Амаку и не может дождаться ответа. Многое непонятно следопыту, что происходит у русских.

Прошло несколько дней, как Дмитрий привёл людей в тайгу. И за это время в жизни Загбоя, произошли большие перемены.

Спокойное, размеренное существование следопыта окончилось. Изменился и мир тайги. Из долины Трехозёрья ушёл зверь. Птицы покинули свои излюбленные места. С тревожным криком снялись и улетели белоснежные лебеди. Ураганный вихрь, развернувшись на вырубах, повалил десятки могучих исполинов-кедров. Даже вездесущие гнус-комарье, потеряв основу приюта – выбитая многочисленными ногами трава – отдалились в глубь девственной тайги. Но самым главным проявлением царствования человека явилась гнетущая обстановка, невидимым чёрным покрывалом нависшая над прибрежными заливными лугами, притихшим лесом и безмолвным озером. Отношение людей друг к другу, влияние хозяйской руки, новые законы, превосходство одной личности над другой породили напряжение, которое зависло в воздухе недобрым предзнаменованием.

Теперь Загбой приезжал в свой чум раздражённым, с чувством некоторой неуверенности, как будто там его ждали не тепло, кров и уют, а холод, голод и мрак. Недобрые, косые взгляды Дмитрия, равнодушие приказчиков, угрюмое настроение старателей угнетали его состояние. Все было не так, как происходило всего лишь полгода назад. Спокойное дыхание матери-природы, размеренное шествие времени, благодатное влияние окружающего мира растворилось, исчезло, как весенний снег. Даже Ченка стала непохожей на себя, замкнутой, пугливой, обиженной. Охотник забыл то время, когда она пела свои тёплые, весёлые песни, когда её нежные руки ласкали собак, а на смуглом лице светилась милая, почти детская улыбка.

Загбой предлагал дочери уйти от людей, но она всегда отвечала печально отказом. Она была матерью дочери, которой нужен был отец, и не могла покинуть Дмитрия, как бы этого ни требовала обстановка. Он понимал её и как любящий отец соглашался с её желанием остаться здесь. А соглашаясь, не мог бросить её, внучку и уйти в безбрежные просторы тайги.

А время шло. Через месяц на берегах Туманихи уже жило не двадцать человек, а несколько сотен. Новоявленные хозяева тайги гнали старателей, разнорабочих в тайгу, на новое месторождение золота. Берега реки разбились на участки, в результате чего возникло сразу же несколько приисков. Строились бараки, склады, пригоны для животных, бани, магазины, золотоскупки. Десятки мозолистых, сильных рук били шурфы, рыли отводные канавы, накладывали колоды, отмывали в кедровых лотках «ржавые пески».

Мир цивилизации ворвался в дикую тайгу смертельным прыжком росомахи: напористо, смело, кровожадно. И не было спасения от этого натиска ничему живому, начиная от безобидного муравья до хозяина тайги – медведя. Более слабый животный мир отступал, оставляя свои родные, девственные угодья. Летели щепки, падали деревья, земля дыбилась от взрывов динамита, чистая, прозрачная вода рек и ручьёв окрашивалась в бурый цвет – кровь земли – в цвет боли, утраты и невосполнимой потери. Но никто не видел и не слышал этой боли, потому что у кровожадного человека, познавшего жажду наживы, нет чувства сострадания…

…Смотрит Загбой на долину с вершины гольца. Видит преобразившийся мир – новый мир, в который пришли люди. Угрюмо качает головой и негромко поёт свою песню: