Избранные стихи и песни

Эх, дороги...

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Знать не можешь

Доли своей:

Может, крылья сложишь

Посреди степей.

Вьется пыль под сапогами -

степями,

полями,-

А кругом бушует пламя

Да пули свистят.

Эх, дороги...

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Выстрел грянет,

Ворон кружит,

Твой дружок в бурьяне

Неживой лежит.

А дорога дальше мчится,

пылится,

клубится

А кругом земля дымится -

Чужая земля!

Эх, дороги...

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Край сосновый.

Солнце встает.

У крыльца родного

Мать сыночка ждет.

И бескрайними путями

степями,

полями -

Все глядят вослед за нами

Родные глаза.

Эх, дороги...

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Снег ли, ветер

Вспомним, друзья.

...Нам дороги эти

Позабыть нельзя.

Как хорошо вдвоем, вдвоем

Прийти и выбрать этот дом,

Перо и стол, простой диван,

Смотреть в глаза, в окно, в туман

И знать, и знать, что мы живем

Со всеми - и совсем вдвоем...

Накличут коршуны беду,

Трубач затрубит под окном.

Я попрощаюсь и уйду,

Ремень поправив за плечом.

И мы пойдем из края в край.

Но книг моих не убирай

И спи спокойно.

В поздний час

Я постучу в твое окно.

Соленый след морской воды,

Песок и пыль чужих дорог

Я принесу на сапогах.

Я запах боя принесу

И песня, звавшую на бой,

И сердце, полное тобой.

И встретят в комнате меня

Мои глаза, совсем мои,

И детский, теплый запах сна.

Как хорошо, что мы вдвоем

Решили выбрать этот дом,

Перо и стол, простой диван,

В глаза смотрели, в смерть, в туман

И твердо знали, что мы живем

Со всеми - и совсем вдвоем.

Ты ждешь любви всем существом своим,

А ждать-то каково? Ведь ты - живая.

И ты идешь с чужим, недорогим,

Тоску свою любовью называя.

Один не тот. Потом другой не тот.

Оглянешься, а сердце-то остыло.

Когда ж в толпе единственный мелькнет,

Его окликнуть не достанет силы.

Не шаля с любовью, не балуя,

От живого чувства не беги.

Береги, девчонка, поцелуи.

Да смотри - не пере-бере-ги!

А не то, с ноги поднявшись левой,

Щуря потускневшие зрачки,

Вдруг проснешся нудной старой девой,

Полной злобы к людям и тоски.

Забота у нас простая,

Забота наша такая:

Жила бы страна родная,

И нету других забот!

И снег, и ветер,

И звёзд ночной полёт..

Меня мое сердце

В тревожную даль зовёт.

Пускай нам с тобой обоим

Беда грозит за бедою,

Но дружба моя с тобою

Лишь вместе со мной умрёт.

Пока я ходить умею,

Пока глядеть я умею,

Пока я дышать умею,

Я буду идти вперёд!

И так же, как в жизни каждый,

Любовь ты встретишь однажды,-

С тобою, как ты, отважно

Сквозь бури она пройдёт.

Не думай, что всё пропели,

Что бури все отгремели.

Готовься к великой цели,

А слава тебя найдёт!

И снег, и ветер,

И звёзд ночной полёт..

Меня мое сердце

В тревожную даль зовёт.

Их было столько, ярких и блестящих,

Светящихся в пути передо мной,

Манящих смехом, радостью звенящих,

Прекрасных вечной прелестью земной!..

А ты была единственной любимой,

Совсем другой была, совсем другой,

Как стрельчатая веточка рябины

Над круглою и плоскою листвой.

Огоньки от звезды проплывают к звезде,

Так на Волге плывут огоньки по воде.

Так в степи, пропадая потом без следа,

Огоньками сверкая, бегут поезда.

Все как прежде - и степи и веточки рек,

Просто на небе светится нынешний век.

Просто движутся люди от нас или к нам

По своим человеческим добрым делам.

Была гроза. Гроза как наводненье.

Без отдыха. Все миги, все мгновенья -

Одна сплошная молния ребром.

Один непрекращающийся гром.

Я, столько лет глядящий на природу,

Такой грозы еще не видел сроду.

Казалось, это день и солнце встало,

Казалось, это море грохотало.

Казалось, этот гром и это пламя,

Нечеловечьей злобой рождены,

На землю низвергаются стволами

С затучной марсианской стороны.

Никто не спал. Собака жалась к людям

И вздрагивала вогнутой спиной.

Соседи шебуршали за стеной.

Качались ветви, как от тяжкой боли,

Казалось, содрогался шар земной!

А сын, шельмец, устав на волейболе,

Спокойно спал...

Она стареет. Дряблому лицу

Не помогают больше притиранья,

Как новой ручки медное сиянье

Усталому от времени крыльцу.

А взгляд ее не сдался, не потух.

Пусть не девчонок, не красавиц хлестких,-

Она еще выводит на подмостки

Своих эпизодических старух.

И сохранилась старенькая лента,

Едва объявят где-нибудь, одна,

Смущаясь, с томной слабостью в коленках,

Спешит в неполный кинозал она.

Спешит назад к себе двадцатилетней,

Когда, среди бесчисленных сестер,

Ее, одну на целом белом свете,

Открыл для этой ленты режиссер.

И, хоть глаза счастливые влажны,

Она глядит чуть-чуть со стороны.

Вот этот шаг не так бы, это слово,

Вот этот взгляд, вот этот поворот...

Ах, если бы сейчас, ах, если б слова...

А фильм себе тихонечко идет -

Не слишком звонкий и не обветшалый.

Но что-то было в той девчонке шалой,

Чего она не поняла сама.

Ухмылка? Быстрой речи кутерьма?

И вновь она тревожится и любит

Среди чужих людей в случайном клубе...

Но гаснет ленты обжитой уют.

Вся там, вдали от жизни повседневной,

Она идет походкою царевны.

А зрители ее не узнают.

Он год в моих дружках ходил,

Мне улыбался и кадил,

Пока ему я нужен был!

Потом меня он обходил...

И вдруг успех его забыл.

И вот он вновь ко мне прилез,

А мы с Тайгой - тихонько в лес.

У моего дружка Тайги

Четыре тоненьких ноги.

Большие уши, мокрый нос

И сердце верное до слез.

И волосы рыжи, и тонки запястья,

И губ запрокинутых зной...

Спасибо тебе за короткое счастье,

За то, что я молод с тобой.

Протянутся рельсы и лязгнут зубами.

Спасибо тебе и прощай.

Ты можешь не врать мне про вечную память,

Но все ж вспомянешь невзначай!

Тщеславье твое я тревожу немножко,

И слишком ты в жизни одна.

А ты для меня посошок на дорожку,

Последняя стопка вина.

Нам встретиться снова не будет оказий -

Спешат уже черти за мной.

Ты тонкая ниточка радиосвязи

С моей ненаглядной землей.

Вновь залаяла собака,

Я смотрю через кусты,-

Но беззвучно-одинаков

Мир зеленой темноты.

Дрогнет лист, да ветер дунет...

Как часы остановить?

Ты сказала накануне,

Что приедешь, может быть.

Возвращаюсь в мир тесовый.

Длинен вечер в сентябре.

Только сяду - лает снова

Та собака на дворе.

Ведь не злая же, однако

Все мудрует надо мной!

...Просто глупая собака,

Просто скучно ей одной.

Я люблю эту девочку в шарфике тонком,

В красных варежках, взятых у зорьки взаймы,

Что явилась сияющим гадким утенком

Ни с того ни с сего посредине зимы.

Я люблю эту женщину, ту, что проснулась

И открыла нежданно мне глаз глубину,

Ту, чья нежная и беспощадная юность

Молодит и торопит мою седину.

Мы смеемся, бежим, окликая друг друга,

Друг от друга почти ничего не тая.

По снегам и болотам Полярного круга

Разнеслась лебединая песня моя.

Время бьет каблуками в пружинистый камень,

Самолеты взвиваются, небо смоля....

...Ну и что же, любимая, если земля

Потихоньку горит у меня под ногами?

Снится мне, что я усталый конь.

Волоку телегу сквозь огонь.

И со мной в упряжку впряжена

Маленькая девочка - жена.

Слезы по щекам, блуждает взгляд,

Волосы ее уже горят.

- Брось телегу, глупая. Беги,-

Дальше вовсе не видать ни зги.-

Нос в веснушках подняла рябой,

Заглотнула слезы:- Я с тобой.

Спасибо тебе, что тебя я придумал

Под вьюги неласковых зим,

Что несколько лет среди звона и шума

Счастливым я был и слепым.

Воздушные замки построить несложно,

Но след их не сыщешь в золе.

Как жаль, что недолго и неосторожно

Стояли они на земле.

Спасибо тебе, что я строил их звонко

Из песен, цветов и тепла.

Я выдумал девочку в шарфике тонком -

И значит, такая была.

Не по-африкански, не по-русски...

Нынче август по-октябрьски лют.

На меня поглядывает грустно

Шерстяной египетский верблюд.

Я ему сказал в Александрии,

Там, где тени желтые резки:

- Дочка у меня. Наговори ей

Все, что знаешь, про свои пески.-

Мы с ним плыли через Фамагусту,

Заходя в Бейрут, в Пирей, в Стамбул,

Впитывая белизну искусства,

Черный средиземноморский гул.

...Я не знал тогда, что дома пусто -

Только стол, тахта, рабочий стул.

Свечи обгоревшие погасли.

Дочку увезли, отдали в ясли.

И верблюд мой скучен и сутул.

За окном ни солнца, ни лазури.

Где небес египетская синь?

...А давай, верблюд, камин раскурим,

Распахнем окно навстречу бурям,

Впустим ветер трех твоих пустынь...

Мир мой для тебя еще неведом,

Мой заморский шерстяной верблюд.

Пусть песок засыплет наши беды,

Пусть их белые снега зальют.

Издалека долго

Течет река Волга,

Течет река Волга -

Конца и края нет...

Среди хлебов спелых,

Среди снегов белых

Течет моя Волга,

А мне семнадцать лет.

Сказала мать: "Бывает все, сынок,

Быть может, ты устанешь от дорог,-

Когда придешь домой в конце пути,

Свои ладони в Волгу опусти".

Издалека долго

Течет река Волга,

Течет река Волга -

Конца и края нет...

Среди хлебов спелых,

Среди снегов белых

Течет моя Волга,

А мне уж тридцать лет.

Тот первый взгляд и первый плеск весла...

Все было, только речка унесла...

Я не грущу о той весне былой,

Взамен ее твоя любовь со мной.

Издалека долго

Течет река Волга,

Течет река Волга -

Конца и края нет...

Среди хлебов спелых,

Среди снегов белых

Гляжу в тебя, Волга,-

Седьмой десяток лет.

Здесь мой причал, и здесь мои друзья,

Все, без чего на свете жить нельзя.

С далеких плесов в звездной тишине

Другой мальчишка подпевает мне:

"Издалека долго

Течет река Волга,

Течет река Волга -

Конца и края нет...

Среди хлебов спелых,

Среди снегов белых

Течет моя Волга,

А мне семнадцать лет".

Ехал я из Берлина

По дороге прямой,

На попутных машинах

Ехал с фронта домой.

Ехал мимо Варшавы,

Ехал мимо Орла -

Там, где русская слава

Все тропинки прошла.

Эй, встречай,

С победой поздравляй,

Белыми руками

Покрепче обнимай.

Очень дальние дали

Мы с друзьями прошли

И нигде не видали

Лучше нашей земли.

Наше солнышко краше,

И скажу, не тая:

Лучше девушек наших

Нет на свете, друзья.

За весенние ночи,

За родную страну

Да за карие очи

Я ходил на войну.

Вы цветите пышнее,

Золотые края,

Ты целуй горячее,

Дорогая моя!

Эй, встречай,

С победой поздравляй,

Белыми руками

Покрепче обнимай.

Солнечный круг,

Небо вокруг -

Это рисунок мальчишки.

Нарисовал он на листке

И подписал в уголке:

Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет мама,

Пусть всегда буду я.

Милый мой друг,

Добрый мой друг,

Людям так хочется мира.

И в тридцать пять

Сердце опять

Не устает повторять:

Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет мама,

Пусть всегда буду я.

Тише, солдат,

Слышишь, солдат,-

Люди пугаются взрывов.

Тысячи глаз

В небо глядят,

Губы упрямо твердят:

Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет мама,

Пусть всегда буду я.

Против беды,

Против войны

Встанем за наших мальчишек.

Солнце - навек! Счастье - навек!-

Так повелел человек.

Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет мама,

Пусть всегда буду я.

В этот вечер в танце карнавала

Я руки твоей коснулся вдруг.

И внезапно искра пробежала

В пальцах наших встретившихся рук.

Где потом мы были, я не знаю,

Только губы помню в тишине,

Только те слова, что, убегая,

На прощанье ты шепнула мне:

Если любишь - найди,

Если хочешь - приди,

Этот день не пройдет без следа.

Если ж нету любви,

Ты меня не зови,

Все равно не найдешь никогда.

И ночами снятся мне недаром

Холодок оставленной скамьи,

Тронутые ласковым загаром

Руки обнаженные твои.

Неужели не вернется снова

Этой летней ночи забытье,

Тихий шепот голоса родного,

Легкое дыхание твое:

Если любишь - найди,

Если хочешь - приди,

Этот день не пройдет без следа.

Если ж нету любви,

Ты меня не зови,

Все равно не найдешь никогда.

Кем я был на войне?

Полузрячим посланцем из тыла,

Забракованный напрочно всеми врачами земли.

Только песня моя с батальоном в атаку ходила,-

Ясноглазые люди ее сквозь огонь пронесли.

Я подслушал в народной душе эту песню когда-то

И, ничем не прикрасив, тихонько сказал ей: - Лети!

И за песню солдаты

встречали меня, как солдата,

А враги нас обоих старались убить на пути.

Что я делал в тылу?

Резал сталь огневыми резцами.

Взявшись за руки,

в тундре шагали мы в белую мглу.

Город строили мы, воевали с водой и снегами.

С комсомольских времен

никогда не бывал я в тылу.

Дай же силу мне, время,

сверкающим словом и чистым

Так пропеть, чтоб цвели

небывалым цветеньем поля,

Где танкисты и конники

шляхом прошли каменистым,

Где за тем батальоном дымилась дорога-земля.

Высоки были стены, и ров был глубок.

С ходу взять эту крепость никак он не мог.

Вот засыпали ров - он с землей наравне.

Вот приставили лестницы к гордой стене.

Лезут воины кверху, но сверху долой

Их сшибают камнями, кипящей смолой.

Лезут новые - новый срывается крик.

И вершины стены ни один не достиг.

- Трусы! Серые крысы вас стоят вполне!-

Загремел Александр.- Дайте лестницу мне!-

Первым на стену бешено кинулся он,

Словно был обезьяною в джунглях рожден.

Следом бросились воины,-

как виноград,-

Гроздья шлемов над каждой ступенью висят.

Александр уже на стену вынес свой щит.

Слышит - лестница снизу надсадно трещит.

Лишь с двумя смельчаками он к небу взлетел,

Как обрушило лестницу тяжестью тел.

Три мишени, три тени - добыча камням.

Сзади тясячный крик:

- Прыгай на руки к нам!-

Но уже он почувствовал, что недалек

Тот щемящий, веселый и злой холодок.

Холодок безрассудства. Негаданный, тот,

Сумасшедшего сердца слепой нерасчет.

А в слепом нерасчете - всему вопреки -

Острый поиск ума, безотказность руки.

Просят вниз его прыгать? Ну что ж, он готов,-

Только в крепость, в толпу озверелых врагов.

Он летит уже. Меч вырывает рука.

И с мечами, как с крыльями, два смельчака.

(...Так, с персидским царем начиная свой бой,

С горсткой всадников резал он вражеский строй

Да следил, чтоб коня его злая ноздря

Не теряла тропу к колеснице царя...)

Но ведь прошлые битвы вершили судьбу -

То ль корона в кудрях, то ли ворон на лбу.

Это ж так, крепостца на неглавном пути,

Можно было и просто ее обойти,

Но никто из ведущих о битвах рассказ

Не видал, чтобы он колебался хоть раз.

И теперь, не надеясь на добрый прием,

Заработали складно мечами втроем.

Груды тел вырастали вокруг.

Между тем

Камень сбил с Александра сверкающий шлем.

Лишь на миг опустил он свой щит. И стрела

Панцирь смяла и в грудь Александра вошла.

Он упал на колено. И встать он не смог.

И на землю безмолвно, беспомощно лег.

Но уже крепостные ворота в щепе.

Меч победы и мести гуляет в толпе.

Александра выносят. Пробитая грудь

Свежий воздух целебный не в силах вдохнуть...

Разлетелся быстрее, чем топот копыт,

Слух по войску, что царь их стрелою убит.

Старый воин качает седой головой:

"Был он так безрассуден, наш царь молодой".

Между тем, хоть лицо его словно в мелу,

Из груди Александра добыли стрелу.

Буйно хлынула кровь. А потом запеклась.

Стали тайные травы на грудь ему класть.

Был он молод и крепок. И вот он опять

Из беспамятства выплыл. Но хочется спать...

Возле мачты сидит он в лавровом венке.

Мимо войска галера плывет по реке.

Хоть не ведали воины точно пока,

То ль живого везут, то ль везут мертвяка,

Может, все-таки рано им плакать о нем?

Он у мачты сидит. И молчит о своем.

Безрассудство... А где его грань?

Сложен суд,-

Где отвага и глупость границу несут.

Вспомнил он, как под вечер, устав тяжело,

Войско мерно над черною пропастью шло.

Там персидских послов на окраине дня

Принял он второпях, не слезая с коня.

Взял письмо, а дары завязали в узлы.

- Не спешите на битву,- просили послы.-

Замиритесь с великим персидским царем.

- Нет,- сказал Александр,- мы скорее умрем.

- Вы погибнете,- грустно сказали послы,-

Нас без счета, а ваши фаланги малы.-

Он ответил:

- Неверно ведете вы счет.

Каждый воин мой стоит иных пятисот.-

К утомленным рядам повернул он коня.

- Кто хотел бы из вас умереть за меня? -

Сразу двинулись все.

- Нет,- отвел он свой взгляд,-

Только трое нужны. Остальные - назад.-

Трое юношей, сильных и звонких, как меч,

Появились в размашистой резкости плеч.

Он, любуясь прекрасною статью такой,

Указал им на черную пропасть рукой.

И мальчишки, с улыбкой пройдя перед ним,

Молча прыгнули в пропасть один за другим.

Он спросил:

- Значит, наши фаланги малы?-

Тихо, с ужасом скрылись в закате послы.

Безрассудство, а где его грань?

Сложен суд,

Где бесстрашье с бессмертьем границу несут.

Не безумно ль водить по бумаге пустой,

Если жили на свете Шекспир и Толстой?

А зачем же душа? Чтобы зябко беречь

От снегов и костров, от безжалостных встреч?

Если вера с тобой и свеченье ума,

То за ними удача приходит сама.

...Царь у мачты. А с берега смотрят войска:

- Мертвый? Нет, погляди, шевельнулась рука...-

Старый воин качает седой головой:

- Больно ты безрассуден, наш царь молодой.-

Александр, улыбнувшись, ответил ему:

- Прыгать в крепость, ты прав, было мне ни к чему.

Это будет вот так:

будут звезды бесчисленно падать.

Разбежится гроза,

а закат еще жив в полумгле...

Будешь ты повторять мне:

«Не надо, не надо, не надо...»

Я возьму тебя за руку

и поведу по земле.

И рука твоя станет доверчивой, доброй,

послушной.

А земля будет разной — радушной, чужой,

равнодушной...

Это что за река? Это Нил, Енисей или Волга?

Я прижму тебя больно к перилам моста.

Я люблю тебя, слышишь?

Всю жизнь. Беспощадно. Безмолвно.

Звезды тихо уходят домой.

Холодеет. Рассвет.

И в руках пустота.

Сколько лет, вагонных полок,

Зной, мороз и снова зной...

Двух вчерашних комсомолок

Два лица передо мной.

На одном нежданно-строго

Складка меж бровей легла,

Возле глаз морщинок много,

А улыбка как была.

Но зато лицо второе

Встало вдруг передо мной

Непонятно молодое,

Вез морщинки без одной.

Без морщинки, без улыбки,

Без упрека, без ошибки,

Без дерзаний, без желаний,

Даже без воспоминаний...

От него, зевок роняя,

Отвернулся я тотчас...

Что же ты, моя родная,

Вся в морщинках возле глаз?

Просто ты жила иначе,—

Как у нас заведено,

От людей глаза не пряча,

Радуясь, смеясь и плача,

Если грустно и смешно.

И осталась гордой, ясной,

Все, что знаешь, не тая,

Пусть не юной, но прекрасной.

Здравствуй, молодость моя!

Третий год у Натальи тяжелые сны,

Третий год ей земля горяча —

С той поры как солдатской дорогой войны

Муж ушел, сапогами стуча.

На четвертом году прибывает пакет.

Почерк в нем незнаком и суров:

«Он отправлен в саратовский лазарет,

Ваш супруг, Алексей Ковалев».

Председатель дает подорожную ей.

То надеждой, то горем полна,

На другую солдатку оставив детей,

Едет в город Саратов она.

А Саратов велик. От дверей до дверей

Как найти в нем родные следы?

Много раненых братьев, отцов и мужей

На покое у волжской воды.

Наконец ее доктор ведет в тишине

По тропинкам больничных ковров.

И, притихшая, слышит она, как во сне:

— Здесь лежит Алексей Ковалев.—

Нерастраченной нежности женской полна,

И калеку Наталья ждала,

Но того, что увидела, даже она

Ни понять, ни узнать не могла.

Он хозяином был ее дум и тревог,

Запевалой, лихим кузнецом.

Он ли — этот бедняга без рук и без ног,

С перекошенным, серым лицом?

И, не в силах сдержаться, от горя пьяна,

Повалившись в кровать головой,

В голос вдруг закричала, завыла она:

— Где ты, Леша, соколик ты мой?! —

Лишь в глазах у него два горячих луча.

Что он скажет — безрукий, немой!

И сурово Наталья глядит на врача:

— Собирайте, он едет домой.

Не узнать тебе друга былого, жена,—

Пусть как память живет он в дому.

— Вот спаситель ваш,— детям сказала она,—

Все втроем поклонитесь ему!

Причитали соседки над женской судьбой,

Горевал ее горем колхоз.

Но, как прежде, вставала Наталья с зарей,

И никто не видал ее слез...

Чисто в горнице. Дышат в печи пироги.

Только вдруг, словно годы назад,

Под окном раздаются мужские шаги,

Сапоги по ступенькам стучат.

И Наталья глядит со скамейки без слов,

Как, склонившись в дверях головой,

Входит в горницу муж — Алексей Ковалев —

С перевязанной правой рукой.

— Не ждала? — говорит, улыбаясь, жене.

И, взглянув по-хозяйски кругом,

Замечает чужие глаза в тишине

И другого на месте своем.

А жена перед ним ни мертва ни жива...

Но, как был он, в дорожной пыли,

Все поняв и не в силах придумать слова,

Поклонился жене до земли.

За великую душу подруге не мстят

И не мучают верной жены.

А с войны воротился не просто солдат,

Не с простой воротился войны.

Если будешь на Волге — припомни рассказ,

Невзначай загляни в этот дом,

Где напротив хозяйки в обеденный час

Два солдата сидят за столом.

Кто такой коммунист?

Человек попрямее других и построже.

Может, с братом твоим

и с отцом твоим схожий.

Может быть, невысокий

и раньше других седоватый.

Может быть, его плечи

по виду слегка узковаты.

Но на эти вот плечи

он принял всю землю родную,

Все труды и заботы,

всю радость и горечь земную.

Сколько раз его

буря шершавой рукой задевала...

Часто трудно ему

или тяжко до боли бывало.

Но и завтрашний день

всей мечты, всей борьбы человечьей

Он берет все на те же

надежные, крепкие плечи.

Этот день уже близок,

но враг не сдается, не дремлет.

Так сумей, коммунист,—

сам дойди и друзей доведи!

Чтобы сделать прекрасной

родимую круглую землю,

Может, самое трудное

то, что еще впереди.

День за днем бегут года —

Зори новых поколений.

Но никто и никогда

Не забудет имя: Ленин.

Ленин всегда живой,

Ленин всегда с тобой

В горе, в надежде и радости.

Ленин в твоей весне,

В каждом счастливом дне,

Ленин в тебе и во мне!

В давний час, в суровой мгле,

На заре Советской власти,

Он сказал, что на земле

Мы построим людям счастье.

Мы за Партией идем,

Славя Родину делами,

И на всем пути большом

В каждом деле Ленин с нами.

Ленин всегда живой,

Ленин всегда с тобой

В горе, в надежде и радости.

Ленин в твоей весне,

В каждом счастливом дне,

Ленин в тебе и во мне!

Есть покладистые люди,

Нераздумчивый народ,

Как им скажут, так и будет,

Все исполнят в свой черед.

Много есть из них достойных,

Только я люблю не их,

А шерстистых, беспокойных,

Самобытных, волевых.

Все, что знают,— знают сами.

Решено — так решено.

Все, что сказано словами,

Все обдумано давно.

Хочешь — ставь его министром,

Хочешь — мастером пошли,

Будет тем же коммунистом

Он в любом краю земли.

Будет жить он без уступки,

Не идя на поводу,

Все решенья, все поступки,

Все ошибки на виду.

А чтоб жизнь не заносила,—

Жесткой правды не тая,

Есть одна на свете сила —

Это Партия моя.

Перед ней смирив гордыню,

Как мальчишка вдруг смущен,—

И слова горчей полыни

Сердцем будет слушать он.

Беззаветный, твердоглазый,

Крепкорукий человек,

Может, что поймет не сразу,

Но зато поймет навек.

Строг и быстр Енисей, и гневен...

Через волны взгляни, застыв,

Как карабкаются деревья

На скалистый, крутой обрыв.

Искривляясь, стелясь ветвями,

Корни тонкие торопя,

Ковыляя между камнями,

К солнцу лезут они, скрипя.

Чем трудней, тем они упорней,

Тем сильней они в тонком стволе...

Так вот люди пускали корни

На сибирской глухой земле.

Начальник района прощается с нами.

Немного сутулый, немного усталый,

Идет, как бывало, большими шагами

Над кромкою шлюза, над трассой канала.

Подрубленный тяжкой глубокой болезнью,

Он знает, что больше работать не сможет.

Забыть о бетоне, забыть о железе

Строителю в жизни ничто не поможет.

Немного сутулый, немного усталый,

Он так же вот шел Беломорским каналом.

Он так же фуражку снимал с головы

И лоб вытирал на канале Москвы.

И все становилось понятнее сразу,

Едва промелькнет его выцветший китель.

А папки его рапортов и приказов —

История наших великих строительств.

И вновь вспоминает начальник суровый

Всю жизнь кочевую, что с ветром промчалась.

Дорогу, которую — дай ему снова —

Он снова ее повторил бы сначала.

И только одно его душу тревожит,

И только одно возвратить он не может:

Опять вспоминаются милые руки

В заботливой спешке, в прощальной печали.

Не слишком ли часто они провожали,

Не слишком ли длинными были разлуки?

А если и вместе — ночей не считая,

С рассвета в делах и порой до рассвета,

Он виделся с ней лишь за чашкою чая,

Склонясь над тарелкой, уткнувшись в газету.

В заботах о людях, о Доне и Волге,

Над Ольгиной он и не думал судьбою.

А сколько ночей прождала она долгих,

А как расцветала под лаской скупою...

Казалось ему — это личное дело,

Оно не влезало в расчеты и планы,

А Ольга Андревна пока поседела.

И, может быть, слишком и, может быть, рано.

Он понял все это на койке больничной,

Когда она, слезы и жалобы пряча,

Ладонь ему клала движеньем привычным

На лоб дорогой, нестерпимо горячий.

А дети — их трое росло-подрастало.

Любил он их сильно, а видел их мало.

Начальник района прощается с нами,

Впервые за жизнь не закончив работы:

Еще не шумят берега тополями,

Не собраны к шлюзу стальные ворота.

А рядом с начальником в эту минуту

Прораб «восемнадцать» идет по каналу.

Давно ли птенец со скамьи института —

Он прожил немного, а сделал немало.

Сегодня, волнуясь, по трассе идет он,

Глядит на дорогу воды и бетона.

Мечты и надежды, мосты и ворота

Ему доверяет начальник района.

Выходит он в путь беспокойный и дальний.

Что скажет ему на прощанье начальник?

О том, как расставить теперь инженеров?

Как сделать, чтоб паводок — вечный обманщик —

Пришел не врагом, а помощником верным?

Об этом не раз уже сказано раньше.

И так необычно для этой минуты

Начальник спросил: — Вы женаты как будто?—

И слышит вчерашний прораб удивленно,

Растерянно глядя на выцветший китель,

Как старый суровый начальник района

Ему говорит: — А любовь берегите.

Над кромкою шлюза стоят они двое.

Отсюда сейчас разойдутся дороги.

И старший, как прежде кивнув головою,

Уйдет навсегда, похудевший и строгий.

Сдвигает сочувственно молодость брови,

Слова утешенья уже наготове.

Но сильные слов утешенья боятся.

Чтоб только не дать с языка им сорваться,

Начальник его оборвал на полслове,

Горячую руку ему подает,

А сам говорит, сколько рыбы наловит

И как он Толстого всего перечтет.

В тенистом саду под кустами сирени

Он будет и рад не спешить никуда,

Припомнить промчавшиеся года,

Внучонка-вьюна посадить на колени...

Починят, подправят врачи на покое,

И, может быть, снова здоровье вернется.

Пускай небольшое, пускай не такое,

Но дело строителю всюду найдется.

Немного сутулый, немного усталый,

Идет он к поселку большими шагами.

Ему благодарна земля под ногами

За то. что он строил моря и каналы.

Идет он счастливый, как все полководцы,

Чей путь завершился победой большою.

Идет он к поселку навстречу покою,

А сердце в степи, позади остается.

Ему б ни чинов, ни отличий... Признаться,

Он слишком привык к этим кранам плечистым,—

Ему бы остаться, хоть на год остаться

Прорабом, десятником, машинистом...

А дышится тяжко, а дышится худо.

Последняя ночь. Он уедет отсюда.

Но здесь он останется прочным бетоном,

Бегущей водой, нержавеющей сталью.

Людьми, что он вырастил — целым районом,

Великой любовью и светлой печалью.

До свиданья, белый город

С огоньками на весу!

Через степи, через горы

Мне на речку Бирюсу.

Только лоси славят в трубы

Там сибирскую весну.

Только валят лесорубы

Там ангарскую сосну.

Там, где речка, речка Бирюса,

Ломая лед, шумит-поет на голоса,—

Там ждет меня таежная

Тревожная краса...

Не березку, не осинку,

Не кедровую тайгу,

А девчонку-бирюсинку

Позабыть я не могу.

С ружьецом уйдет под ветер,

Не найдешь четыре дня.

...Может, в лося выстрел метил,

А ударил он в меня.

Пусть красивы городские —

У нее глаза синей.

Городские не такие,

Если сердце тянет к ней...

Перед этим синим взором

Я как парус на волне.

То ль ее везти мне в город,

То ль в тайге остаться мне.

Там, где речка, речка Бирюса,

Ломая лед, шумит-поет на голоса,—

Там ждет меня таежная

Тревожная краса...

Разутюжила платье и ленты. С платочком

К материнским духам... И шумит. И поет.

Ничего не поделаешь, выросла дочка —

Комсомольский значок и шестнадцатый год.

— Ты куда собралась?— я спросить ее вправе.

— Мама знает,— тряхнула она головой.

— Мама — мамой. Но что ж ты со мною лукавишь?

Я ведь, девочка, тоже тебе не чужой!—

А Татьяна краснеет. Вовек не забыть ей

То, о чем я сейчас так случайно спросил.

У девчонки сегодня большое событье —

Первый раз ее мальчик в театр пригласил.

Кто такой? Я смотрю мимо глаз ее, на пол.

Парень славный и дельный. Но тихая грусть

Заполняет мне душу.— Ты сердишься, папа?

— Что ты, дочка! Иди. Я совсем не сержусь.

Белый фартук нарядный надела она.

Звучно хлопнула дверь. Тишина.

Почему же так грустно? Что выросла Таня?

А ведь Танина мама, чей смех по весне

Так же звонок и светел, как в юности ранней,

Все порой еще девочкой кажется мне.

Долго тянется вечер — секунды заметней...

Я сижу, вспоминая сквозь тысячи дней,

Был ли бережен с тою, шестнадцатилетней,

С полудетскою, с первой любовью моей.

А у нас во дворе есть девчонка одна,

Между шумных подруг неприметна она.

Никому из ребят неприметна она.

Я гляжу ей вслед:

Ничего в ней нет.

А я все гляжу,

Глаз не отвожу...

Есть дружок у меня, я с ним с детства знаком,—

Но о ней я молчу даже с лучшим дружком.

Почему-то молчу даже с лучшим дружком.

Не боюсь я, ребята, ни ночи, ни дня,

Ни крутых кулаков, ни воды, ни огня.

А при ней — словно вдруг подменяют меня.

Вот опять вечерком я стою у ворот,

Она мимо из булочной с булкой идет...

Я стою и молчу, и обида берет.

Или утром стучит каблучками она,—

Обо всем позабыв, я слежу из окна

И не знаю, зачем мне она так нужна.

Я гляжу ей вслед:

Ничего в ней нет.

А я все гляжу,

Глаз не отвожу...

Хлопает гид меня по плечу —

Что смотрит сеньор в этот темный угол?

А я молчу, а я ищу

Могилу друга.

Большой, со смеющимся ртом,

Он уехал в тридцать седьмом.

Это было чуть не полвека назад,

Но со мной в автобусе в полумгле

Улыбка его и глаза

Качаются на стекле.

И, рассказа не торопя,

Я все жду его одного.

Испания, он был за тебя,

А ты убила его.

Хлопает гид меня по плечу:

— Сеньор, за поворотом Гранада.—

А я молчу, а я ищу

Могилу брата.

В оливковых рощах

И в калифских садах

От рассвета и до заката,

На скалах

И городских площадях —

Могилу брата.

Может быть, его не найти,

А разве забыть...

Маленький бар на пути.

— Вы русские?

Этого не может быть.

Вы русские?—

И глядит, не мигая,

Тоже Испания,

Но другая.

И дрожащая рука

Старика

Красный паспорт берет.

И становится влажной щека,

И к нему прижимается рот.

Что он хочет сказать, старик?

Я стираю время с его лица,

По морщинке снимаю с его лица,

Словно друг мой рядом стоит.

Версты, горы и города...

Может, вместе шли они в те года?..

Хлопает гид меня по плечу.

А я молчу.

Может, здесь над обрывом,

Где птичья власть,

В небо синее

Прямо из сердца его поднялась

Горная пиния?

Может, это его душа

Смерти не верит,

Апельсиновым цветом

Пороша

Белый берег?

Дети разных народов,

Мы мечтою о мире живем.

В эти грозные годы

Мы за счастье бороться идем.

В разных землях и странах,

На морях-океанах

Каждый, кто молод,

Дайте нам руки,—

В наши ряды, друзья!

Песню дружбы запевает молодежь.

Эту песню не задушишь, не убьешь!

Нам, молодым,

Вторит песней той

Весь шар земной.

Эту песню не задушишь, не убьешь!

Помним грохот металла

И друзей боевых имена.

Кровью праведной алой

Наша дружба навек скреплена.

Всех, кто честен душою,

Мы зовем за собою.

Счастье народов,

Светлое завтра

В наших руках, друзья!

Молодыми сердцами

Повторяем мы клятвы слова,

Подымаем мы знамя

За священные наши права!

Снова черные силы

Роют миру могилу,—

Каждый, кто честен,

Встань с нами вместе

Против огня войны!

Песню дружбы запевает молодежь.

Эту песню не задушишь, не убьешь!

Нам, молодым,

Вторит песней той

Весь шар земной.

Эту песню не задушишь, но убьешь!

У лиловой картины, которую ты мне принес,

Где ухабы, дома или море с соляркой и дымом,

Старый критик стоял, глядя в заводи зыбких полос,

И спросил наконец:

— Почему вы дружили с Назымом?

Ты, пройдя сквозь страданье, которого хватит троим,

Ты, придя как легенда и вдруг обернувшись живым,—

Рыжий турок с короткой и вечной судьбой,

В самом деле, Назым, почему мы дружили с тобой?

Я любил в тебе ярость и то, как ты жил без отказа.

То, что не был ты старым, что не был ты старым ни разу.

Звонкий труженик, землю упрямо лечил ты больную,

В шестьдесят пил вино и девчонку любил озорную.

Даже умер — живя, улыбнувшись июньскому свету

Утром. Руку подняв, чтобы вынуть газету.

Я с тобой подружился той давней турецкою ночью,

В час, когда тебя бросили в одиночку.

И в тот полдень берлинский, в те две раскаленных недели,

Когда вместе с тобой мы дрались, и писали, и пели.

В драке ты веселел, забывал и болезнь и усталость.

И за друга был рад, если песня его получалась.

Ты, как я, москвичом был. Москву ты любил. Но я знаю,

Как во сне тебя Турция не оставляла родная.

Минаретами сердце колола, синела Босфором,

Молодыми друзьями стояла всегда перед взором.

Пусть писал ты, могучий, иным, удивительным словом.

Пусть привык ты вдали к диковатым картинам лиловым.

Пусть не сверстники мы, пусть мы кровью совсем неродные.

Пусть хотели поссорить нас люди иные,—

Жажда жизни, Назым, нас навеки сдружила с тобою.

Чувство локтя, Назым, нас нигде не бросало с тобою.

Мы с тобой оптимисты, Назым,— так нам сердце велело.

Мы с тобой коммунисты, Назым. Может, в этом все дело.

Мы олененка взяли на руки

И тропами глухой земли

С сырых камней Медвежьей вараки[1]

В наш новый город принесли.

На одеялах, щедро постланных,

Он вырос в городском дому,

И мы вчера, уже как взрослому,

Овса насыпали ему.

А он стучал рогами новыми —

В тепле согреться он не мог,—

За дверь с непрочными засовами

Ушел на снежный холодок.

За речкой, в нашем старом лагере,

Забыв про дружбу и ночлег,

Искал он сладкий стебель ягеля,

Копытцем разрывая снег.

Глядим мы на гору из форточки —

На меркнущий полярный день.

Наш край такой же несговорчивый,

Как этот маленький олень.

От любви моей до любви твоей

Было столько верст, было столько дней.

Вьюга смешала землю с небом,

Серое небо с белым снегом.

Шел я сквозь вьюгу, шел сквозь небо,

Чтобы тебя отыскать на земле.

Как ты посмела не поверить,

Как ты посмела не ответить,

Не догадаться, не заметить,

Что твое счастье в руках у меня.

Нет без тебя света,

Нет от тебя ответа.

Верю, что ждешь где-то.

Всюду зову, всюду ищу тебя.

Вьюга смешала землю с небом,

Серое небо с белым снегом.

Шел я сквозь вьюгу, шел сквозь небо,

Но до тебя я дойду все равно.

От любви моей, от любви твоей

Стал упрямей я, стал еще сильней.

Хочешь, пройду я кручей горной,

Хочешь, взлечу я к туче черной.

Тесен для сердца мир просторный,

И не умею я жить, не любя.

Нет без тебя света,

Нет от тебя ответа.

Верю, что ждешь где-то.

Слышишь, зову, слышишь, иду к тебе.

Вьюга смешала землю с небом,

Серое небо с белым снегом.

Шел я сквозь вьюгу, шел сквозь небо,

Но я тебя отыщу все равно. Все равно.

Северный жался ко мне олень.

Годы летели прочь.

Я видел в жизни вечный день

И видел вечную ночь.

День мне реками резал путь

И мучил мои глаза,—

Ни уйти от него, ни уснуть,

Ни спрятать душу нельзя.

И я, измученный белой тоской,

Гоня все дневное прочь,

Шептал, к березе припав щекой:

«Ночь... Ночь... Ночь...»

И ночь тогда приходила ко мне,

Свет и снег темня.

Вьюгой звезды гася в окне,

Обволакивала меня.

Снегов бездомная чистота,

Сияний северных тень...

У ночи есть своя красота,

Но — день! День. День.