Как колдунами становятся

Это был уже второй год, когда Огньяр не успевал приготовиться к осенинам. С тех пор, как наставник его, знатко́й Волемир, ушел к лучшим людям в бою с упырями, что на не по правилам захороненного младенца подтянулись, у него все валилось из рук. Руны обережные на бортях выходили такими кривыми, что отдавать было совестно, да и Огньяр даже не был уверен, что работать они будут, как надо; сено торчало из обережных кукол так, что они щетинились, словно ежи, а травы, которые Огньяр собирал и под проливным дождем, и в полнолуние у русальей реки, не сворачивались, а гнили и чернели. Ругал себя Огньяр, не переставая. Почему не был он прозорливее да повнимательнее, когда Волемир его уму-разуму учил? Все надеялся, на то, что наставник подскажет, приглядит, поможет, да так без собственных знаний и остался. Понимал же, что колдуны своей смертью не помирают, и происходит это всегда неожиданно – почему не был поусерднее?

Может, был бы он не один, работа бы лучше двигалась. Знаткой из деревни за лесом, Филипп Егорович, вон, двух учеников себе взял – Дара, дальнего родственника старосты деревни Дарьяны, да девчонку какую-то городскую, молоденьку, говорят, совсем. С Даром Огньяр был знаком – видались на ярмарках, когда все деревни уезда товарами обменивались. Да от того хуже – Дар был на несколько лет младше Огньяра, а смышленый – на зависть. И травы с ним как будто сами разговоры вели. Недо-знаткой вздохнул, щелчком отправил в глиняную миску очередную ягоду клюквы – погрызла ее какая-то падаль, хорошо хоть проверил, а то и продал бы такую, полусъеденную. Да и Волемир не был к нему так же ласков, как дед Филипп к своим ученикам: те сердечно называли его “дедко”. А ведь Огньяр жил у Волемира с самого детства, ровно с тех самых пор, как мамка с батькой померли от оспы. Оголодавший и почти одичавший Огньяр тогда пробрался в лавку, в которой Волемир обереги продавал, хотел стащить парочку, чтобы сбыть да монетами разжиться – тут-то его ведун и сцапал. Хворостиной мокрой сначала отходил так, что ни сидеть, ни спины согнуть несколько дней подряд не выходило, а потом смягчил сердце и взял мальчишку к себе помощником.

Отвлек от дум невеселых его стук в дверь да гомон на крыльце. “Опять жаловаться пришли, что столбушка жениха не привела”, – в сердцах подумалось Огньяру. Дверь, открываясь, натужно скрипнула. К дому знаткого стянулась почти вся деревня: бабы с босоногими детьми, мужики да совет деревенский, во главе которого шел староста Ефрем Порфирьевич.

– Бог в помощь, Огньяр Богданович, – староста сдвинул на затылок побитую молью шапку.

– Помогай господь, – эхом отозвался Огньяр, разглядывая гостей. Без факелов, вроде, пожаловали, значит, жечь за помощь неудавшуюся не собираются…

– Мы к тебе вот по какому делу, – Ефрем замялся, пригладил сначала бороду, затем начал рассеянно разглаживать на груди рубаху. – Слыхал, небось, лихо у нас на болотах завелось, детей уводит…

– Так это черти болотные, – пожал плечами Огньяр. – За огнями, небось, сами идут. Поучать надо сызмальства, мамаши, – он перевел глаза на ближайшую из баб, за чьей юбкой пряталась девчонка с косичками, торчавшими из-под грязного зеленого платка.

– Нет, не то, – сочным басом прогудел охотник Назар – детина ростом не менее пяти локтей. – Болотники мирные. Бывает – барагозят, да не задавили еще никого. А тут недавно вот совсем ходили мы с моей Аксинькой по ягоды – все как обычно было. А тут раз – и идет она в самую трясину, тихонько так, а глазищи пустые-пустые, будто ведет ее кто-то. Я за ней, схватил – а она не отвечает, лишь вперед тянется. Ну я ее на плечо закинул, с болот припустил, как только не увязли… А тут как не то завоет, не то заплачет – не разберешь, да страшно так – небось не понравилось ему, что я Аксиньку спас. Да только спас ли? Как вернулась, она сама не своя: не ест, не разговаривает, сидит в одну точку смотрит, благо хоть слюни не пускает…

Огньяр действительно слышал о пропавших детях и раньше. То пацаненок Настасьи с пекарни ушел в болота за единственной козой и не вернулся. А коза вернулась. То дети бортника – брат с сестрой – утопли, когда заигравшись тайком сошли с протоптанной дорожки. Слыхал Огньяр также, что собирались деревенские мужики с вилами выяснять, что за тварь лихая детей их таскает, но проплутали до ночи, продрогли в болотном тумане, да так никого и не нашли. Но Огньяр не придавал этому значения: откуда на болоте лихо? Свои там хозяева есть – болотники, которые играясь заманивают несознательных селян блуждающими огоньками к себе. Люди постарше посметливее, а дети – топнут, ничего в этом странного нет. Но рассказ Назара насторожил знаткого.

– А мастера почему не пригласили? – поинтересовался он у старосты.

– Ишь чего удумал! – визгливо выкрикнула из толпы какая-то баба.

Огньяр приподнял брови. Ефрем Порфирьевич шикнул через плечо, стянул шапку и начал тискать ее в руках.

– Так знаете ж, каковы те мастера, – крякнул он наконец. – Цену запросят неподъемную, а вдруг и еще чего – корову последнюю, девку, да че да1… Да и ежели даже соберем по сусекам монет, а мастера того потом тварь болотная схарчит, кто нам их потом вернет? Так что мы эти рубли лучше тебе отдадим, а ты нам оберегов от лиха того наделаешь.

Это звучало заманчиво, но даже не потому, что за глиняные бусины с рунами Огньяр мог заработать целое состояние. Конечно, шанс, что все пойдет наперекосяк был огромный, но если ему удастся выяснить, что за лихо завелось на болоте – а уж тем более, если ему удастся его извести, – не только деньги – почет ему на всю жизнь будет обеспечен.

– Погляжу я, что за тварь детей под воду тягает, – решился Огньяр. – Заодно решу, какие обереги мастерить. А может и ясно станет, как ее одолеть.

Крестьяне одобрительно загудели, бабы запричитали, вскидывая руки в крестном знамении. Народ потихоньку начал расходиться.

Огньяр вернулся в горницу, кинул взгляд на чашки с клюквой и от души выругался: отвлекшись на жалость к себе, он перепутал чашки – целая клюква смешалась с порченой, и теперь надо было потратить столько же времени, чтобы все исправить.

*****

Следующий вечер подходил для ритуала знакомства с нечистью как нельзя лучше: в первый день новолуния лихо было почти бессильно. Почти – на малые пакости, типа напугать потусторонним смехом старуху в бане, или молодую девку на речке за ягодицу холодной рукой схватить, его хватало.

Готовился Огньяр тщательно, очень уж не хотелось ударить в грязь лицом. Да и мало ли какая тварь его на той стороне поджидала. Он несколько раз подкрутил фитиль у свечей, достал сразу четыре мелка на случай, если один сломается. Весь день Огньяр только и делал, что бормотал заговоры, чтобы они от зубов отлетали, а когда солнце окончательно спряталось за горизонтом и лес за окном избушки почернел, он начал готовиться к ритуалу.

Из печки раздалось шуршание, и из устья выполз домовой в красной дымящейся рубахе. Оставив свое занятие, Огньяр подошел к берестяному коробу, где хранился хлеб, отломил добрый кусок от вчерашней краюхи и положил на самое маленькое блюдце. В другое такое же он налил немного шишкового варенья, принесенного одной из деревенских теток в благодарность за то, что корове помереть от сглазу не дал. Домовой (Огньяр звал его Митяем) огляделся, принял угощение молчаливо; усевшись у блюдец, он покрутил их, раскрошил хлеб и начал есть, причмокивая и макая крошки в варенье. Митяя Огньяр любил. Хотя, “любил” – не совсем то слово. Он ему сочувствовал. Не только он натерпелся от Волемира зуботычин, домовому тоже досталось. Сам знаткой никогда об этом не рассказывал – Огньяр узнал об этой истории от вазилы2. Она ходила между навьими, как страшная сказка, какими люди пугают детей. Огньяр бы не удивился, если бы узнал, что нечистики и свою малышню стращали деревенским колдуном.

Волемир был человеком жестким, не терпящим неповиновения. Как он оказался в Крутом Яре, никто не знал. Говаривали лишь, что появился он в конце осени, а за ним пришли жгучие морозы, от которых деревья в лесу трещали. Митяй достался ему “по наследству”, вместе с хатой, в которую и поселили знаткого.

Волемир дело свое знал и брался за любую работу: по просьбе селянина на соседскую жену килу3 накидывал за то, что на сеновал с ним отправиться не захотела, а потом сам же ее и лечил – уже за деньги ее мужа.

И пришла как-то к Волемиру девица одна, из соседней деревни. А идти было, почитай, верст тридцать, и все это по болотам да снежным лесным переметам. Просила она знаткого, чтобы глянул он на судьбу их с суженым ее. Что делал в тот момент Митяй – каждый говорит разное: кто-то – что хлеб пек, да тот пригорел, кто-то – что пол мел, а Волемир от пыли расчихался, отвлекся да заговор неверно произнес, да все одно: вышло так, что знаткой проклял своего домового – непонятно, то ли в сердцах, то ли умышленно, – хлопнул в ладоши – и Митяй оказался в лесу, далеко-далеко от дома. А домовым вдали от своей избы, как известно, долго не протянуть. Блуждал Митяй по заснеженному лесу, почитай, весь день. Силы его иссякали стремительно, как вода сквозь пальцы утекали. Собрался он уже помирать, осенил себя ведьминским знаком – но подхватили его лесные черти, что по приказу хозяина за домовым наблюдали. Хоть и недолюбливали друг друга домашние духи и духи лесные, не мог Ворса4 собрата на погибель оставить. Принесли черти Митяя в дом, что стоял поодаль от остальных: заходить глубже в деревню им не хотелось – мало ли, вдруг колдун, что Митяя выгнал, и их изведет. Начали тамошнего домового кликать и поняли, что нет его там. Исчезли черти в вихре, появились на пороге второй избы, уже ближе к деревне. Открыла им бабища в три обхвата.

– Не надо нам нечисти в доме! – рявкнула она неожиданно тоненьким, девичьим, голосом на робкие просьбы оставить домового у печи хоть ненадолго – пока за хозяином сбегают. – Идите в свои топи болотные да там и грейтесь!

– Попробуй только кого за ягодами летом послать, – в сердцах пообещал один из чертей, – не вернутся!

Таскали лешаки Митяя от дома к дому, но им то не открывали вовсе, то мигом захлопывали дверь, едва услышав имя Волемира.

– Так это ейвойный, че ли? – таращили глаза деревенские. – Не пущу! Еще потом самим, как душегубам, ответ держать, ежели помрет!

Так оказались лешаки у дома, где совсем малой тогда Огньяр со своими родителями да бабкой Авдотьей жил. Она-то и приняла Митяя, не побоявшись ни его хозяина-колдуна, ни отца Огньяра, который нечисть не жаловал. Обогрела, накормила бедного домового, и даже когда Волемир, поостыв, сам за ним пожаловал, отдавать не хотела. Но пришлось: негоже домовому не в своей избе жить.

А потом пришла на деревню снежная буря. Длилась она несколько дней, выдувала тепло из изб, не давала шагу ступить на порог, чтобы за дровами сходить. А вот дом Авдотьи стихия словно пощадила: Огньяр помнил, как по-странному неспешно прогорали тогда дрова, а снег не замел тропки в их дворе.

Варенье в блюдечке Митяя кончилось. Он облизал пальцы, залез в корзину с бельем и принялся за штопку. Подвинув ему свечу поближе, Огньяр вернулся к ритуалу.

Первым делом он очертил на полу избы два меловых круга, наполнил знаками-глифами, вливая в них силу через заговоры. За кругом плотно друг к другу поставил свечи и зажег. Воздух наполнился сладковатым запахом жира, от свечей потянуло тоненькими струйками черного дыма… В середину круга Огньяр подтащил стол, водрузил на него зеркало. Поставил еще свечи: одну – за зеркалом, одну – перед. Достал из-под подушки еще одно зеркало, завернутое в тряпицу, бережно развернул и сел за стол. Осенив себя крестным знамением, знаткой бегло прочел “Отче наш” – и заговор на удачу. Лишним не будет.

Уныло потекли слова заговора. Парень старался вспомнить слова наперед, чтобы не было запинок. Направив маленькое зеркало на большое, он вгляделся в мерцание свечи в отражении. Сначала ничего не происходило. В какой-то момент Огньяру показалось, что он опять что-то напутал, и уже начал было в голове прокручивать заговор, что произносил, но заметил, как пламя в в зеркальной глади потускнело, размылось. Рефлекторно моргнув, знаткой глянул на саму свечу: та трепетала, вторя его шепоту и вдохам. Он снова перевел взгляд на отражение. Огонек терял очертания все сильнее, вытягивался и принимал очертания далеких деревьев. Огньяр определенно видел лес – немного размытый, но вполне различимый. Точно такой же вокруг деревни стоял – низкий, чахлый, тянущий силу из зыбких болотных топей. К лесу вела тропка, на который отпечались следы – четкие и темные, будто золой присыпанные. Огньяр склонился ниже, потянулся духом к следам, приказывая им вести его за собой. Картинка качнулась, поплыла навстречу. Из углов избы поползли холод и мрак – липкие, противно шевелящиеся – точно живые. Силой воли Огньяр заставил себя не сводить взгляд с призрачной тропы – и прямо под окном раздался оглушительный кошачий мяв – противный и гундосый. Подпрыгнув от неожиданности и едва не выронив зеркало, которое держал в руках, Огньяр в сердцах сплюнул.