Как на собаке

Они стояли вдвоем перед Малинкиным, молча и внимательно глядя, — брат и сестра, судя по сходству носов и глаз. Брат — возраста младшего школьного, сестра — постарше. Третьей была собака, животное неопределенной породы, немного напоминающее свинью.

— С собаками нельзя, — сказал Малинкин.

— Мы хотели, пожалуйста, вам показать, — начал мальчик.

Собака заскулила, натягивая поводок к двери.

— Нельзя с собаками, — повторил Малинкин, — здесь лаборатория.

— А мы сюда шли, — сказала девочка.

— Вам кого нужно? — спросил Малинкин. — Нет никого сейчас, все на овощной базе.

— Мы быстро, — сказала девочка.

— Давай, Ленка, — поторопил ее брат.

Девочка открыла свой ученический портфель, из портфеля достала кусок полиэтиленовой пленки и что-то продолговатое, аккуратно завернутое в белую тряпку. Развернула. Неожиданно это оказался нож — массивный, как орудие мясника, тесак, только с острым концом. Мальчик потрогал лезвие, пробуя остроту, и подул на палец: острый был нож. Собаку поставили на полиэтилен. Собака заскулила, поджимая хвост.

— Смотрите, пожалуйста, — сказал мальчик.

Он оттянул собачью заднюю ногу — вверх и немного вбок — и быстро полоснул ножом. Брызнула кровь. Собака завизжала по-поросячьи.

— Ты что, ты что это делаешь! — закричал Малинкин, не зная, как реагировать на такую абсурдную ситуацию.

Мальчик вытер тряпкой кровь с собачьей ноги и провел рукой против шерсти.

— Смотрите, пожалуйста, — повторил он.

Малинкин увидел влажный от крови разрез, шрам, который — он не верил глазам — затягивался прямо сразу, зарастал новой кожей. Вот уже только остался багровый рубец, который бледнел, разглаживался, скоро исчез совсем.

Малинкин протер глаза руками.

— Мы и еще покажем, — сказал мальчик и острым концом ножа ткнул собаку в глаз. Собака завизжала по-поросячьи.

— Не так сразу заживет, а минут через двадцать, — сказала девочка.

— Заживет, как на собаке, — улыбнулся мальчик.

— Удивительно, — пробормотал Малинкин, — невероятный феномен.

— Да, — подтвердила девочка, — нам дядя Гриша говорил, что этот феномен заинтересует ученых.

Малинкин кивнул.

— Мы оставим вам эту удивительную собаку, — сказала девочка.

— Дядя, — а вы хотите стать ученым? — спросил мальчик.

— Ну… я и так… в некотором роде… — начал Малинкин, но сестра шикнула на брата и за руку потащила к выходу.

— До свидания, — они обернулись в дверях.

— До свидания, — задумчиво произнес Малинкин.

Оставшись один, он осмотрел собаку. Глаз, несомненно, заживал, рана уже не кровоточила. Это удивительно было. «Удивительно», — подумал Малинкин. Он разглядывал собаку. У нее был розовый нос, редкая шерсть — скорее свиная щетинка по виду, чем шерсть — через которую розовая кожа свободно просвечивала. Собачий глаз уже совсем ожил и нормально двигался, следя за Малинкиным. «Удивительно», — второй раз подумал Малинкин.

Собака подошла к двери, поскуливая. «Хороший песик, хороший», — сказал Малинкин. Или это не песик, а сучка? Он посмотрел. Хорошо, что сучка. Собака скребла дверь лапой. Из холодильника он взял колбасу. Отрезал кусок и положил собаке. Сделал и себе бутерброд. Вскипятил чай в колбе. Он был один в этот день, пил чай и думал. Мысли текли толчками, окрашенные возбуждением и предвкушением больших событий. Уникальный, удивительный случай Это повезло ему. А дело науки — тиражировать уникум. Рутинная, буденная работа, но — интересно, захватывающе интересно. Надо будет клонировать животное, попробовать в тканевой культуре… и искать, конечно химический агент, отвечающий за необыкновенные свойства. Своими силами не поднять. Нужны контакты. Он подумал о путях контактов. Возможно и с инофирмами совместное участие. Он подумал об этом с энтузиазмом. Тут — в диссонанс — осторожная, недоверчивая мысль появилась. Нервное такое сомнение, словно у вышедшего из дому: не забыл ли газ погасить на кухне? Малинкин сомневался. Чем в чудо, легче было поверить в гипноз дурацкий, в обман зрения. Проверить, что ли? Надо проверить. Чтобы убедиться. Уже скальпель появился в руке, словно сам по себе. Левой своей Малинкин осторожно погладил собаку, почесал за ухом: «хороший, хороший», — а правой воткнул скальпель в ту же заднюю собачью ногу. Собака завизжала по-поросячьи. Малинкин поморщился. «Ничего, — сказал он, — ничего. Вот уже и не больно». Присев на корточки, он наблюдал чудесный эффект заживления. Удостоверившись, намазал для собаки маслом кусок булки и отлил из стакана теплого чаю с сахаром. Снова задумался. Дети-то, дети как обнаружили такое собачье качество? Наверное, парнишка. Шустрый какой. И, главное, правильно поняли. А то какая потеря была б для науки. Малинкин подумал о науке, о путях науки, о пользе науки, о ее хозрасчете. Впервые он думал о хозрасчете без страхов и опасений. А что? Плодотворная должна получиться тема. С перспективами. Можно к медицине приложить… или в народное хозяйство: семь шкур взять с одного барана Попробовать, что ли, прямо сейчас? Маленький для начала кусочек, совсем немного. Малинкин погладил собаку, незаметно прихватывая на загривке отстающую шкуру. Хотя — он отнял руку — медицина, конечно, гуманнее. И разве только заживление? Глубже брать надо. Может быть, и полная регенерация возможна, почему бы и нет? А скальпель уже оказался в руке, словно сам по себе. Малинкин примерился и ампутировал собаке половину хвоста. Поморщился от собачьего визга. Надо бы подсечь ей голосовые связки, чтоб спокойнее было, хотя ведь не получится. Вот какая задача. Но ничего, наука требует жертв. Малинкин усмехнулся губами. Отрезанный хвост он положил в холодильник для дальнейшего исследования. С неслабеющим интересом пронаблюдал заживление обрубка, который быстро затягивался свежей кожицей — знакомая, ожидаемая картина. А вот остаточная часть хвоста регенерирует ли? Отрастет со временем или нет? Это уже должен быть не такой быстрый процесс, потому что там позвонки в хвосте — кости. Но посмотрим. Завтра посмотрим. Думая о завтрашнем дне, Малинкин сел за стол и составил перспективный план исследований из двадцати шести пунктов и подпунктов.

Был уже вечер, конец рабочего дня. Малинкин вздохнул. Он поглядел на составленный план: двадцать шесть пунктов, развернутых на четыре с половиной листа мелкого почерка. Вроде все как надо было сделано, но Малинкин не чувствовал удовлетворения от сделанного, а чувствовал другое: — невнятные какие-то угрызения. «Разъял природу я как труп», — подумал он заемными словами, и — «Суха теория, мой друг». Собака лежала на боку, спала и бежала во сне куда-то, конвульсивно подрагивая четырьмя ногами. «Чудо природы, — подумал Малинкин, и еще, — то ли я делаю сейчас, то ли совсем делаю? Я пришел когда-то в науку, имея только любопытство в уме, а теперь мои мысли текут другими путями. Как получилось такое? Хозрасчет рублевый, семь шкур с барана — раньше мне не это пришло бы в голову. Или от привычки к системному анализу явлений я утратил какие-то непосредственные человеческие качества? Да, человек меняется под воздействием обстоятельств своей жизни и работы: что-то уходит из него, а что-то вырастает новое». Малинкин наклонился над спящей собакой. «Для кого-то это будет собака, кому-то это покажется чудом, а для меня это объект, который я буду исследовать», — подумал он. Это была правильная, разумная мысль, приносящая удовлетворение. «Да, человек формируется обстоятельствами», — второй раз подумал Малинкин. С близкого расстояния он рассматривал собачий хвост. Обрубочек, кажется, стал чуть длиннее, совсем чуть-чуть. Малинкин понял это, увидев пушок новой шерсти — тонкой полоской по краю. Он поискал в ящиках инструмент, чтобы произвести замеры, но оставил поиски. «Ах! — подумал он. — Все-таки это собака, живая собака. Но тем не менее, это чудо. Я не хочу делать из нее объект, есть ведь границы… границы науки и границы морали, всему есть границы. И на чудо я хочу смотреть как на чудо, без задних мыслей». Детским взглядом ребенка Малинкин смахнул исписанные четыре с половиной листа в корзину. Он разбудил собаку, взял на поводок. «А я ведь с материнской стороны, можно сказать, Собакин, — подумал он вдруг, — потому что мама моя была Собакина. И двоюродные мои тоже Собакины».

Выходя в дверь, пропустил собаку вперед. На пороге спохватился и вернулся, хотя это и была дурная примета — возвращаться с порога. Взял скальпель.