Как маркиз свой кафтан назад получил

Он был прекрасен. Замечателен. Уникален. И стал причиной того, что маркиз де Карабас оказался прикован цепью к шесту посередине круглой комнаты, глубоко под землей, а вода поднималась все выше и выше. В нем было тридцать карманов, семь обычных, девятнадцать потайных и четыре таких, которые и найти было почти невозможно – даже самому маркизу, время от времени.

Однажды ему дали (к шесту, комнате и поднимающейся воде мы еще вернемся со временем) – пусть и слово «дали» можно счесть большим преувеличением, пусть и оправданным, – подзорную трубу, от самой Виктории. Это было чудесное изделие – расписное, позолоченное, с цепочкой, украшенное крошечными херувимами и горгульями, и линзы его обладали необычным свойством. Все, на что смотрели в эту трубу, становилось прозрачным. Маркиз не знал, где сама Виктория обрела эту трубу до того, как он ее стянул в качестве довеска к оплате, которую он счел не совпадающей с договоренной. В конце концов, был всего один Слон, заполучить дневник Слона оказалось нелегко, не говоря уже о том, чтобы скрыться от Слона и Замка, когда дневник был взят. Маркиз сунул подзорную трубу Виктории в один из четырех карманов, которых, по сути, и не существовало, да так и не нашел ее потом.

Помимо этих необычных карманов, у кафтана были величественные рукава, роскошный воротник и разрез на спине. Кафтан был сделан из какой-то кожи цвета мокрой улицы в полночь, но что еще важнее, он был стильным.

Есть люди, которые считают, что одежда делает человека, и они неправы чаще всего. Однако будет правильным сказать, что когда мальчишка, ставший маркизом, надел кафтан в первый раз и поглядел на себя в зеркало, он невольно выпрямился и стал держаться иначе, поскольку, видя свое отражение, понял, что человек, надевший такой кафтан, – не простой юноша, вор, проныра и торговец услугами. Мальчишка в кафтане, который тогда был ему велик, улыбнулся, глядя на свое отражение, вспомнив картинку из книги, на которой кот мельника стоял на задних лапах, изящных, как у лани. Щегольской кот в высоких роскошных сапогах. И тогда он выбрал себе имя.

Он решил, что такой кафтан может носить только маркиз де Карабас. Он не был уверен ни тогда, ни сейчас, как правильно произносится «маркиз де Карабас». Иногда говорил так, иногда – иначе.

Воды уже было по колено, и он задумался. Такого бы никогда не случилось, подумал он, будь у меня кафтан.

Был базарный день после самой худшей недели в жизни маркиза де Карабаса, и похоже, улучшения не предвиделось. Конечно, он уже не был мертв, а перерезанное горло быстро заживало. Появилась хрипотца в голосе, которая ему вполне нравилась. Очевидные плюсы.

Но были и очевидные минусы. То, что он побывал среди мертвых некоторое время и, самое худшее, что пропал его кафтан.

Сточный Народ ему не помог.

– Вы продали мой труп, – сказал маркиз. – Такое бывает. И продали мое имущество. Я хочу его назад. Я заплачу.

Данникин Сточный пожал плечами.

– Продали, – сказал он. – Как и тебя продали. Того, что продано, не вернешь. Так дела не делаются.

– Речь о моем кафтане, – сказал маркиз де Карабас. – Я твердо намерен получить его обратно.

Данникин пожал плечами.

– Кому вы его продали? – спросил маркиз.

Сточный вообще ничего не ответил. Так, будто и вопроса не услышал.

– Я могу достать вам духи, – сказал маркиз, изо всех сил скрывая раздражение. – Чудесные, великолепные, пахучие духи. Ты же их хочешь.

Данникин с каменным лицом смотрел на маркиза. А потом провел пальцем по горлу. Омерзительный жест, подумал маркиз. Но он возымел желаемый эффект. Маркиз перестал спрашивать. Спрашивать тут было больше не о чем.

Маркиз отправился в продуктовые ряды. Этой ночью Плавучий Рынок устроили в Галерее Татэ. Едой торговали в зале прерафаэлитов, и торговцы уже почти все убрали. Лотков осталось очень мало – невысокий мужчина печального вида продавал колбасу, а в углу, под картиной Берн-Джонса с леди в прозрачных платьях, спускающихся по лестнице, сидели Грибные Люди со столами, табуретками и грилем. Маркиз однажды уже ел колбасу, которой торговал мужчина печального вида, и твердо придерживался правила, что нельзя совершать одну и ту же ошибку дважды, по крайней мере, осознанно, так что пришлось идти к Грибным Людям.

У прилавка были трое Грибных Людей, два юноши и девушка. Они пахли сыростью. На них были старые байковые пальто и жилеты с распродажи военного имущества. Они глядели из-под всклокоченных волос так, будто их глазам было больно от света.

– Чем торгуете? – спросил он.

– Гриб. Гриб жареный. Гриб сырой.

– Я возьму немного Гриба жареного, – сказал он. Один из Грибных Людей, худая бледная девушка с лицом цвета вчерашней овсянки, отрезала ломоть от дождевика размером с пень.

– Я хочу, чтобы он был нормально прожарен. Насквозь, – сказал маркиз.

– Будь храбр. Съешь сырым, – сказала девушка. – Стань нашим.

– Я уже имел дело с Грибом, – сказал маркиз. – Мы друг друга поняли.

Девушка положила ломоть белого дождевика в переносной гриль.

Один из парней, рослый и сутулый, в байковом пальто, пахнущем старым погребом, подвинулся к маркизу и налил ему чашку грибного чая. Наклонился вперед, и маркиз увидел крохотные шляпки бледных грибов, растущие у него на щеках вместо прыщиков.

– Ты де Карабас? – спросило грибное существо. – Посредник?

Маркиз никогда не считал себя посредником.

– Да, я, – сказал он.

– Слышал, ты свой кафтан ищешь. Я тут был, когда Сточные его продавали. В начале прошлого Рынка. В Белфасте. Я видел, кто его купил.

У маркиза по затылку мурашки пошли.

– И что ты хочешь за эту информацию?

Грибной Человек облизнул губы лишайным языком.

– Есть девушка, которая мне нравится, но которая на меня и не смотрит.

– Грибная девушка?

– Если бы мне так повезло. Если бы мы были одним, влюбленные, во Грибе, мне не о чем было бы беспокоиться. Нет. Она из Рэйвенскорт. Но иногда здесь ест. Иногда мы говорим. Как сейчас я и ты.

Маркиз не улыбнулся сочувственно и не вздрогнул. Лишь слегка приподнял брови.

– И, тем не менее, она не отвечает на твою страсть. Вот странно. И что ты хочешь, чтобы я сделал?

Юноша сунул серую руку в карман длинного байкового пальто. Достал конверт, упакованный в чистый пластиковый пакет для сэндвичей.

– Я написал ей письмо. Скорее, поэму, хотя я и не слишком хороший поэт. Чтобы рассказать о моих чувствах к ней. Но я не уверен, что она станет читать, если я ей сам его отдам. А сейчас тебя увидел и подумал, что если ты ей его отдашь, с твоим умением красиво говорить и себя вести…

Он умолк.

– Ты думаешь, она его прочитает и станет более склонна оценить твой костюм.

Юноша озадаченно поглядел на свое байковое пальто.

– У меня нет костюма, – сказал он. – Только тот, что на мне.

Маркиз удержался, чтобы не вздохнуть. Грибная Девушка поставила перед ним треснутую пластиковую тарелку, на которой исходил паром обжаренный кусок Гриба.

Маркиз потыкал Гриб, убеждаясь, что он полностью прожарен и в нем нет активных спор. Осторожности много не бывает, и маркиз считал себя достаточно эгоистичным для симбиоза.

Хороший. Он принялся жевать и глотать, хотя в горле было больно.

– Значит, все, что ты хочешь, – чтобы я добился того, что она прочтет твое послание томления?

– В смысле, мое письмо? Мои стихи?

– Точно.

– Ну, да. И я хочу, чтобы ты был рядом, когда она читать будет, чтобы точно знать, что она не выкинула его, не читая. И чтобы ты передал мне ее ответ.

Маркиз поглядел на юношу. Действительно, его щеки и шея обросли крохотными грибами, волосы у него было всклокоченные и немытые, от него исходил запах заброшенного дома. Но из-под густой челки глядели умные светло-голубые глаза, он был рослым и вовсе не отвратительным. Представив себе парня вымытым и обчищенным, чуть менее Грибным, маркиз согласился.

– Я положил письмо в пакет для сэндвичей, чтобы по дороге не промокло, – сказал юноша.

– Очень мудро. А теперь скажи мне, кто купил мой кафтан.

– Не все сразу, мистер Скорострел. Ты еще не спросил, как зовут мою настоящую любовь. Ее имя Друзилла. Ты ее легко узнаешь, она самая красивая девушка во всем Рэйвенскорт.

– О вкусах, как обычно, не спорят. Скажи мне что-нибудь еще.

– Я же тебе сказал. Зовут Друзилла. Там одна такая. И у нее большая красная родинка на запястье в виде звезды.

– Плохая из вас пара, похоже. Парень из Грибного Народа и леди из Рэйвенскорт. Почему ты думаешь, что она согласна провести жизнь в ваших сырых погребах и грибном счастье?

– Она меня полюбит, – сказал Грибной юноша, пожимая плечами. – Как только мои стихи прочтет.

Он крутанул ножку гриба-зонтика, росшего у него на правой щеке, а когда тот упал на стол, подобрал его и стал вертеть в пальцах.

– Договорились?

– Договорились.

– Тот малый, что твой кафтан купил, ходил с палочкой, – сказал Грибной.

– Многие ходят с палочкой, – сказал де Карабас.

– У этого палочка с крюком на конце, – сказал Грибной. – Сам слегка на жабу похож, вот. Невысокий. Толстоват. Волосы цвета гравия. Ему кафтан был нужен, и он на твой запал.

Юноша закинул гриб в рот.

– Полезная информация. Я обязательно передам весть о твоей страсти и твою хвалебную речь чудесной Друзилле, – сказал маркиз де Карабас с радостью, которой вовсе не ощущал.

Протянул руку и взял пакет для сэндвичей с конвертом внутри из пальцев юноши. И сунул в один из карманов, пришитых к рубашке изнутри.

И ушел, раздумывая о человеке с тростью с крюком.

Маркизу де Карабасу пришлось завернуться в одеяло вместо кафтана. Замотаться, будто в чертово пончо. И это его не радовало. Ему очень хотелось вернуть кафтан. Не одежда красит человека, тихо прозвучало где-то в его голове. Кто-то когда-то сказал ему это, когда он еще мальчишкой был. Наверное, брат. Маркиз изо всех сил постарался побыстрее забыть это.

Крюк. Человек, который купил кафтан у Сточных, был с тростью с крюком.

Он задумался.

Маркиз де Карабас нравился себе таким, какой он есть, а когда он шел на риск, то предпочитал, чтобы это был оправданный риск. Чаще всего он просчитывал все по два-три раза.

На этот раз он просчитал все в четвертый.

Маркиз де Карабас не доверял людям. Это плохо для бизнеса и может создать неудачный прецедент. Он не доверял ни друзьям, ни мимолетным любовницам и уж точно не доверял своим работодателям. Все его доверие было направлено лишь на маркиза де Карабаса, представительную фигуру в представительном кафтане, способного переболтать, перехитрить и переиграть кого угодно.

Палки с крюками носят только два вида людей – епископы и пастухи.

В Бишопсгейт крюки были декоративные, чисто символические, не функциональные. И епископам кафтаны незачем. У них есть мантии, красивые белые мантии епископов.

Маркиз не боялся епископов. Он знал, что Сточный Народ не боится епископов. А вот обитатели Шепердс-буш – совсем другое дело. Даже в лучшие времена, в своем кафтане, совершенно здоровый и с небольшой армией, готовой явиться по его первому зову, маркиз не хотел бы встретиться с Пастухами.

Он подумал насчет того, чтобы посетить Бишопсгейт, провести несколько приятных дней, убедившись, что его кафтана там нет.

Трагически вздохнул и пошел в Логово Проводников, чтобы найти обязательного проводника, которого можно уговорить отвести его в Шепердс-буш.

Проводник оказался очень невысоким, с коротко стриженными светлыми волосами. Маркиз сначала подумал, что это девушка-подросток, но затем, пройдя вместе с ней полдня, решил, что ей уже за двадцать. Поговорил с полдюжиной проводников, прежде чем нашел ее. Ее звали Книббс, она выглядела достаточно уверенной, а ему сейчас нужна была уверенность. Он сказал ей, что ему надо попасть в два места, когда они вышли из Логова Проводников.

– Так куда пойдем сначала? – спросила она. – В Шепердс-буш или Рэйвенскорт?

– Визит в Рэйвенскорт – простая формальность. Письмо доставить. Некоей девушке по имени Друзилла.

– Любовное письмо?

– Я так полагаю. А почему ты спросила?

– Я слышала, что прекрасная Друзилла чертовски красива, а еще у нее скверная привычка превращать тех, кто ей не угоден, в хищных птиц. Должно быть, ты ее очень любишь, если ей письма пишешь.

– Боюсь, я никогда не встречал эту юную леди, – сказал маркиз. – И письмо не от меня. И без разницы, куда мы сначала пойдем.

– Знаешь, – задумчиво начала Книббс, – на всякий случай, если с тобой что-то особенно скверное случится, когда до Пастухов доберешься, давай сначала в Рэйвенскорт сходим. Чтобы прекрасная Друзилла письмо получила. Я не говорю, что с тобой обязательно что-то ужасное случится. Но лучше перебдеть, сам понимаешь.

Маркиз де Карабас поглядел на себя, завернутого в одеяло. Будь он в своем кафтане, сомнений бы не было – он бы точно знал, что делать. Поглядел на девушку и ободряюще ухмыльнулся, как только мог.

– Тогда в Рэйвенскорт.

Книббс кивнула и двинулась вперед. Маркиз пошел следом.

Пути Нижнего Лондона вовсе не такие, как у Верхнего. Они ни в малейшей степени не соотносятся с такими вещами, как верования, мнения и традиции. Как и с реалиями карт.

Де Карабас и Книббс шли, две крохотные фигурки в высоком тоннеле, высеченном в древнем белом камне. Шаги отдавались эхом.

– Ты же де Карабас, так? – спросила Книббс. – Ты знаменит. Знаешь, как пробираться в места разные. Зачем же тебе проводник потребовался?

– Одна голова – хорошо, две – лучше, – ответил он. – Как и две пары глаз.

– У тебя вроде шикарный кафтан был, так? – спросила она.

– Был. Да.

– Что с ним случилось?

Он ничего не ответил, сначала.

– Я передумал. Мы сначала идем в Шепердс-буш, – сказал он затем.

– Все ясно, – сказала проводница. – Легко отведу тебя и туда. Но помни, буду ждать тебя за торговым постом Пастухов.

– Очень мудро, девочка.

– Меня Книббс зовут, – сказала она. – А не «девочка». Знаешь, почему я проводником стала? Интересная история.

– Не особенно, – сказал маркиз де Карабас. У него не было настроения болтать, а проводнице хорошо заплатили за работу. – Почему бы нам не попробовать идти молча?

Книббс кивнула и не сказала ни слова. Ни когда они дошли до конца тоннеля, ни когда они стали спускаться по металлическим ступеням, вделанным в стену. До тех пор, пока они не дошли до берегов Мортлейка, большого подземного Озера Мертвых. Она зажгла свечу, чтобы вызвать перевозчика, и снова заговорила.

– Чтобы быть настоящим проводником, нужно быть обязательным. Чтобы люди были уверены, что ты не отведешь их не туда.

Маркиз лишь фыркнул. Он раздумывал, что сказать Пастухам на торговом посту, пытаясь найти альтернативные возможности и вероятности. У него нет ничего, что захотели бы получить Пастухи, в этом и проблема.

– Один раз приведешь неправильно и больше никогда не будешь проводником работать, – радостно заявила Книббс. – Это обязывает.

– Я знаю, – ответил маркиз. Самая докучливая из всех проводников, подумал он. Две головы лучше только тогда, когда вторая не открывает рот и не рассказывает ему то, что он и так знает.

– Я дала обязательство на Бонд-стрит, Улице Обязательств, – сказала она, коснувшись маленькой цепочки на запястье.

– Я паромщика не вижу, – сказал маркиз.

– Он скоро будет. Гляди туда и крикни, когда его увидишь. А я буду глядеть в другую сторону. Так или иначе, мы его заметим.

Они глядели на темные воды Тайберна. Книббс снова начала болтать.

– До того как проводником стать, когда я маленькой была, мой народ научил меня этому. Они сказали, что это единственный способ получить почет.

Маркиз повернулся к ней. Книббс держала свечку на уровне лица, перед собой. Все здесь и закончится, подумал маркиз, понял, что надо было с самого начала ее послушать. Все неправильно.

– А кто твой народ, Книббс? Откуда ты пришла?

– Оттуда, где тебя теперь не слишком любят, – сказала девушка. – Я родилась, выросла и приняла присягу верности Слону и Замку.

Что-то твердое ударило его в затылок, будто молот, в голове вспыхнула молния, и он упал на землю.

Маркиз де Карабас не мог пошевелить руками. Понял, что они связаны за спиной. Он лежал на боку. До этого был без сознания. Если те, кто это сделал, думают, что он до сих пор без сознания, он не станет разубеждать их в этом. Приоткрыл глаза, еле-еле, чтобы украдкой оглядеться.

– О, не будь столь глупым, де Карабас, – произнес низкий жесткий голос. – Я не верю, что ты до сих пор без сознания. У меня большие уши. Я слышу, как бьется твое сердце. Открой глаза нормально, проныра. Гляди на меня, будь мужчиной.

Маркиз узнал голос, лишь надеясь, что он ошибся. Открыл глаза. Он увидел перед собой ноги, босые человеческие ноги. С короткими массивными пальцами, близко поставленными. Ноги были цвета тикового дерева. Знал он эти ноги. Он не ошибся.

В голове появилось сразу две мысли. Первая. Он выругал себя за невнимательность и глупость. Книббс сама сказала, во имя Темпла и Арки, он просто не слушал. Но, как бы он ни гневался на свою глупость, была и другая мысль. Он заставил себя улыбнуться.

– Что ж, это действительно честь. Не обязательно было устраивать встречу так. Малейший намек на то, что Ваша Выпуклость имеют хоть самое небольшое желание увидеть меня, вполне…

– Заставило бы тебя бежать со всех твоих тонких ног в противоположном направлении, – сказало существо с ногами цвета тикового дерева.

Он протянул хобот, длинный, гибкий, сине-зеленого оттенка, свисавший ему до лодыжек, и толкнул маркиза, переворачивая его на спину.

Маркиз тут же принялся тереть веревки на запястьях о бетонный пол.

– Вовсе нет. Совсем напротив, – сказал он. – Не описать словами то удовольствие, которое я испытываю в вашем толстокожем присутствии. Могу ли я попросить, чтобы вы меня развязали и позволили вас поприветствовать, как мужчина… мужчина – слона?

– Я так не думаю, учитывая все те хлопоты, которые у меня были, чтобы все это устроить, – сказал другой. У него была серо-зеленая голова слона и острые бивни, красно-коричневые на концах. – Сам понимаешь, я поклялся, когда узнал, что ты сделал, что заставлю тебя вопить и умолять о пощаде. И поклялся, что отвечу «нет» и не дам тебе пощады, когда ты будешь о ней умолять.

– Вы можете сказать и «да», – сказал маркиз.

– Я не могу сказать «да». Ты злоупотребил гостеприимством, – сказал Слон. – Я никогда не забуду этого.

Маркизу поручили принести Виктории дневник Слона в те дни, когда он и весь этот мир были куда моложе. Слон управлял своим уделом бесцеремонно, иногда жестоко, безо всякого сострадания и юмора, поэтому маркиз думал, что Слон глуп. Он даже считал, что Слону ни за что не определить его истинную роль в истории с исчезновением дневника. Это было очень давно, когда маркиз был молод и глуп.

– И все эти годы провести, обучая проводника, чтобы она предала меня, с тем ничтожным шансом, что я приду и найму ее? – спросил маркиз. – Не выглядит ли это чрезмерным?

– Нет, если знать мой нрав, – сказал Слон. – Если бы ты знал, то согласился бы, что это еще мягко. Я делал и многое другое, чтобы найти тебя.

Маркиз попытался сесть. Слон толкнул его босой ногой обратно на пол.

– Проси пощады, – сказал Слон.

Это было просто.

– Пощади! – сказал маркиз. – Умоляю! Прошу! Пощади меня – сделай лучший дар, какой только может быть. Это пристало тебе, о могучий Слон, как властителю твоего удела – быть милосердным к тому, кто недостоин даже пыль стирать с твоих превосходных пальцев…

– Знаешь ли ты, что твои слова звучат саркастически? – спросил Слон.

– Я не хотел этого. Я прошу прощения. Я честен до последнего слова.

– Вопи, – сказал Слон.

Маркиз де Карабас вопил очень долго и очень громко. Трудновато вопить, когда тебе недавно глотку перерезали, но он вопил громко и жалко, как только мог.

– Ты даже вопишь саркастически, – сказал Слон.

Из стены торчала большая черная труба из чугуна. Колесо сбоку от трубы позволяло включать и выключать поток из трубы. Слон ухватился за него могучими руками, из трубы вытекла струйка черной слизи, а потом потекла вода.

– Дренаж переполнен, – сказал Слон. – Итак. Суть в том, что я выполнил намеченное. Ты очень хорошо скрывался, де Карабас. Все эти годы с тех пор, как впервые пересеклись наши пути. Не было смысла даже пытаться что-то делать, пока ты жив где-то. У меня свои люди по всему Нижнему Лондону – люди, с которыми ты ел, люди, с которыми ты спал, веселился или кувыркался, обнаженный, в часовой башне Биг-Бена. Но не было смысла продолжать это и дальше, пока твоя жизнь тщательно оберегалась от неприятностей. До прошлой недели, когда прошел слух, что твоя жизнь выпала из колеи. И именно тогда я оповестил, что я освобожу от Замка того, кто даст мне увидеть…

– …увидеть, как я воплю и молю о пощаде, – сказал Карабас. – Ты сказал.

– Ты меня перебил, – спокойно сказал Слон. – Я собирался сказать, что дам свободу от Замка тому, кто даст мне увидеть твое мертвое тело.

Он еще повернул колесо, и вода полилась потоком.

– Я должен предупредить тебя, что проклятие падет на того, чьи руки убьют меня, – сказал де Карабас.

– Я приму это проклятие, – сказал Слон. – Хотя ты это наверняка выдумал. Следующая часть тебе понравится. Комната наполнится водой, и ты утонешь. Потом я спущу воду, войду в комнату и вдоволь посмеюсь.

Он издал трубный звук, видимо, заменявший ему смех, как слону.

И Слон скрылся из виду.

Маркиз услышал грохот двери. Он уже лежал в луже. Извиваясь и корчась, поднялся на ноги. Поглядел вниз. На его ноге было железное кольцо, к которому была присоединена цепь. А цепь, в свою очередь, была присоединена к металлическому шесту в центре комнаты.

Как плохо, что у него нет его кафтана. Там у него были ножи, отмычки, пуговицы, вовсе не столь невинные, и совсем не пуговицы, несмотря на их вид. Он потер веревку на запястьях о шест, надеясь, что она начнет перетираться, почувствовал, как немеют пальцы и кисти от того, что веревка намокла и стянула ему запястья. Вода прибывала и уже была ему по бедра.

Де Карабас оглядел круглое помещение. Нужно только освободиться от пут на руках – очевидно, перетерев их о шест, к которому он прикован, потом он расстегнет кольцо на лодыжке, выключит воду, выберется из комнаты, постарается не встретиться с мстительным Слоном и его многочисленными громилами и сбежит.

Он дернул шест. Тот не шелохнулся. Дернул сильнее. И снова шест не двинулся.

Он привалился к шесту, задумавшись о смерти, настоящей, окончательной смерти, подумал о кафтане.

– Тихо! – прошептал ему на ухо голос.

Что-то потянуло за его запястья, и путы упали. Лишь теперь, когда кровь прилила к пальцам, он понял, насколько туго они были связаны. Он обернулся.

– Что? – спросил он.

Лицо было знакомо ему, как его собственное. Обезоруживающая улыбка, простодушный и задорный взгляд.

– Лодыжка, – сказал человек, улыбнувшись еще более обезоруживающе.

Маркиз де Карабас не был обезоружен. Он поднял ногу, и человек протянул вниз руки, что-то сделал куском проволоки и снял кольцо с ноги.

– Слышал, ты попал в затруднительное положение, – сказал человек. У него была такая же темная кожа, как у маркиза. Чуть выше ростом, меньше, чем на дюйм, но держит себя так, будто он выше всех, с кем общается.

– Нет. Никаких затруднений. Я в порядке, – сказал маркиз.

– Не так. Я только что спас тебя.

Де Карабас проигнорировал эти слова.

– Где Слон? – спросил он.

– За дверью, с некоторым количеством людей, ему подчиняющихся. Дверь закрывается автоматически, когда зал наполняется водой. Он желал быть уверен, что не окажется тут в ловушке вместе с тобой. На это я и рассчитывал.

– Рассчитывал?

– Безусловно. Я следил за ними несколько часов. С тех пор, как услышал, что ты куда-то отправился с одним из его юнцов. Плохо дело, подумал я, плохо. Ему понадобится помощь со всем этим.

– Ты услышал?..

– Слушай, – сказал человек, выглядящий похожим на маркиза де Карабаса, только чуть выше ростом и, как сказали бы некоторые – только не маркиз, очевидно, – чуть-чуть красивее его. – Ты же не думал, что я допущу, чтобы что-то с моим младшим братом случилось, а?

Они были по пояс в воде.

– Я в порядке, – сказал де Карабас. – Я все под контролем держал.

Человек ушел к противоположной стене. Присел, повозился руками в воде, а потом достал из заплечного мешка нечто, похожее на ломик. Сунул один конец в воду.

– Приготовься, – сказал он. – Думаю, это самый короткий путь отсюда.

Маркиз продолжал сжимать и разжимать пальцы, которые кололо иголками, стараясь привести их в порядок.

– Что это? – спросил он, пытаясь скрыть изумление.

– Вот и готово, – сказал человек. Поднял большой квадратный кусок металла. – Это слив.

Де Карабас даже не успел возразить, когда брат схватил его и бросил в дыру в полу.

Наверное, подумал де Карабас, на ярмарках такие аттракционы бывают. Можно себе представить. Жители Верхнего Мира дорого заплатили бы, чтобы так прокатиться, если бы были уверены, что выживут в процессе.

Его несло по трубам, ударяя на поворотах, поток воды нес его все ниже и глубже. Он вовсе не был уверен, что выживет, и ему совсем не было весело.

Тело маркиза покрылось синяками и ссадинами, пока его несло по трубам. И вдруг он вывалился лицом вперед на большую металлическую решетку, похоже, едва способную удержать его вес. Сполз по решетке на скальное основание под ней, дрожа.

Послышался странный щум, и тут из трубы выплюнуло его брата, который приземлился на ноги, будто специально тренировался. И улыбнулся.

– Весело, а?

– Не очень, – сказал маркиз де Карабас. – Ты готов «Ура!» кричать, а? – решил спросить он.

– Еще бы! А ты – нет? – спросил брат.

Де Карабас неуверенно поднялся на ноги.

– Как ты нынче себя называешь? – только и спросил он.

– Все так же. Я не меняюсь.

– Это же не твое настоящее имя, Перегрин, – сказал де Карабас.

– Сойдет. Хорошо обозначает мою территорию и мои намерения. А ты все маркизом себя называешь? – спросил Перегрин.

– Называю, поскольку я и есть, – сказал маркиз. Он понимал, что вид у него сейчас, как у утопленника, и слова его неубедительны. Он чувствовал себя маленьким и глупым.

– Как хочешь. В любом случае мне пора. Ты во мне более не нуждаешься. Не лезь в неприятности. И можешь меня не благодарить на самом деле.

Конечно же, брат это всерьез сказал. И это уязвило маркиза более всего.

Маркиз де Карабас презрел себя. Не хотелось этого говорить, но надо.

– Спасибо тебе, Перегрин.

– Ого! – сказал Перегрин. – Твой кафтан! Слухи ходят, что он в Шепердс-буш. Это все, что я знаю. Так что совет. Совершенно искренний. Знаю, что ты терпеть не можешь советы. Но это же кафтан. Забудь про него. Просто найди себе новый. Честно.

– Что ж, хорошо, – сказал маркиз.

– Хорошо, – сказал Перегрин. Отряхнулся, будто собака, ухмыльнулся, нырнул в темноту и исчез.

Маркиз де Карабас стоял и злобно обтекал.

Времени мало, скоро Слон поймет, что воды в комнате нет, как и тела, и начнет искать его.

Проверил карман рубашки. Пакет для сэндвича там лежал, и конверт внутри, в сухости и сохранности.

На мгновение он задумался над тем, что беспокоило его со времени встречи на Рынке. С чего бы это парню из Грибных использовать его, де Карабаса, чтобы отправить письмо прекрасной Друзилле? И какое письмо смогло бы убедить члена Рэйвенскорт, со звездой на руке оставить жизнь при Дворе ради любви к представителю Грибного Народа?

У него зародилось подозрение. Не слишком приятное, но его пришлось забыть в силу более срочных проблем.

Надо спрятаться. Некоторое время не высовываться. Все пройдет. Но ведь еще есть кафтан, и об этом стоит подумать. Его спас – спас! – родной брат, в нормальных обстоятельствах такое было бы просто невозможно. Можно найти новый кафтан. Конечно, можно. Но это не будет его кафтан.

Его кафтан у Пастуха.

У маркиза де Карабаса всегда имелся план. И запасной план тоже. Под этими планами всегда был скрыт третий, настоящий, такой, о каком он и самому себе думать не позволит, если только первоочередной и запасной не отправятся в зад.

Сейчас, как ему ни больно было в этом себе признаться, у него плана не было. Даже нормального, скучного и очевидного, от которого можно отказаться, если дела пойдут плохо. У него было лишь желание, которое двигало им, как движет желание еды или любви теми, кого маркиз считал ниже себя уровнем.

Плана не было. Только желание вернуть кафтан.

Маркиз де Карабас двинулся вперед. У него в кармане был конверт с поэмой любви, он был завернут в мокрое одеяло, и он ненавидел брата за то, что тот спас его.

Когда ты сделал себя из ничего, тебе нужен образец, то, к чему стремиться, или то, от чего стремглав бежать. То, чем ты хочешь стать, или то, чем ты не хочешь стать никогда.

Маркиз четко знал, кем он не хочет стать, когда мальчишкой был. Он совершенно не хотел стать Перегрином. Никоим образом. Он хотел стать элегантным, неуловимым, гениальным, но более всего он желал быть уникальным.

В точности как Перегрин.

Суть в том, что, как ему рассказывал беглый Пастух, которому он помог пробраться на свободу, переправившись через Тайберн, даровав ему короткую, но радостную жизнь шута в лагере римского легиона, расположившегося у реки в ожидании приказов, которые уже никто не отдаст, что Пастухи ничего не заставляют тебя делать. Просто используют твои естественные желания и стремления, немного подталкивают, и ты действуешь вроде бы совершенно естественно, но в результате так, как им необходимо.

Он это помнил, а потом забыл, поскольку испугался остаться в одиночестве.

Вплоть до нынешнего момента маркиз не понимал, как он боится остаться в одиночестве, с какой радостью он увидел, что еще несколько человек идут в том же направлении, что он сам.

– Рад, что ты здесь, – сказал один из них.

– Рад, что ты здесь, – сказал другой.

– И я рад, что я здесь, – сказал де Карабас. Куда он идет? Куда они идут? Так хорошо, что они идут в одну сторону вместе. Вместе всегда безопаснее.

– Хорошо быть вместе, – с удовлетворенным вздохом сказала худощавая светлая женщина. Так и есть.

– Хорошо быть вместе, – сказал маркиз.

– В самом деле. Хорошо быть вместе, – сказал тот, что шел по другую сторону от него. Было в нем что-то знакомое. С большими, как веера, ушами и носом, будто толстая серо-зеленая змея. Маркиз уже задумался, не встречался ли он с ним раньше, попытался вспомнить, где именно, и тут его похлопал по плечу мужчина с большой тростью с загнутым концом.

– Мы же не будем идти не в ногу, так ведь? – успокаивающе сказал человек. Конечно, нет, подумал маркиз и слегка прибавил шагу, чтобы идти в ногу с остальными.

– Это хорошо. Не в ногу – значит, не в своем уме, – сказал человек с палкой и двинулся дальше.

– Не в ногу – не в своем уме, – сказал вслух маркиз. Как же ему раньше не приходила в голову такая мысль, такая простая, такая очевидная. Но крохотная его часть, еле заметная, задумалась, что же это означает на самом деле.

Они пришли туда, куда шли, и так хорошо было оказаться среди друзей.

Время в том месте текло странно, но вскоре маркиз и его друг с серо-зеленым лицом и длинным носом получили работу, настоящую работу. Они избавлялись от тех членов стада, которые более не могли ни идти, ни служить после того, как все полезное было взято для другого использования. Они забирали последнее, что осталось, волосы, нутряной жир, а потом оттаскивали ненужное к яме и выкидывали. Трудились подолгу, тяжело, работа была грязная, но они делали ее вместе и в ногу.

Несколько дней работали, гордые собой, когда маркиз заметил, что его что-то раздражает. Похоже, кто-то хотел привлечь его внимание.

– Я за тобой следил, – прошептал чужой. – Знаю, ты не хотел, чтобы я это делал. Но, это, так надо было.

Маркиз не понял, о чем говорит чужой.

– У меня есть план бегства, как только ты пробудишься, – сказал чужой. – Проснись, пожалуйста.

Маркиз не спал. И снова подумал, что не понимает, о чем говорит чужой. Почему он думает, что он спит? Маркиз сказал бы что-нибудь, но надо было работать. Он задумался, разделывая на части следующего из бывших членов стада, и решил, что есть то, что он желает сказать, объяснить, почему чужой его раздражает.

– Работать хорошо, – сказал вслух маркиз.

Его друг с длинным гибким носом и огромными ушами закивал головой.

Они работали. Через некоторое время его друг подхватил то, что осталось от бывших членов стада, и кинул в яму. Яма была очень глубокой.

Маркиз пытался не обращать внимания на чужака, который стоял у него за спиной. И ужасно расстроился, когда почувствовал, как что-то закрыло ему рот, а руки ему завели за спину. Непонятно, что теперь делать. Он теперь явно не в ногу со стадом, надо бы пожаловаться, надо бы позвать друга, но его губы были чем-то плотно заклеены, и он мог лишь издавать нечленораздельные звуки.

– Это я, – прошептал голос у него за спиной. – Перегрин. Твой брат. Тебя поймали Пастухи. Нам надо выбираться отсюда.

– Угу, – через некоторое время произнес голос.

Раздался голос, будто какой-то лай. Стал ближе – визгливый лай, внезапно перешедший в торжествующее завывание. И такой же вой с разных сторон.

– Где твой товарищ по стаду? – рявкнул чей-то голос.

– Он ушел туда, – зазвучал в ответ низкий голос, похожий на слоновий. – Ушел с другим.

– Другим?

Маркиз надеялся, что они найдут его и со всем разберутся. Явно произошла какая-то ошибка. Он хотел идти в ногу со стадом, а теперь он идет не в ногу, он жертва, не по своей воле. Он хотел работать.

– Ладсгейт! – прошептал Перегрин. Их окружили силуэты людей, не совсем людей – с вытянутыми лицами, одетых в лохматые шкуры. И они возбужденно переговаривались.

Люди развязали маркизу руки, но оставили клейкую ленту поверх рта. Ему было без разницы. Сказать ему было нечего.

Успокоившись от того, что все кончилось, маркиз уже собрался вернуться к работе, но, к его легкому удивлению, он, его похититель и его друг с огромным длинным гибким носом шли прочь от ямы по настилу, а затем дошли до стоящих одна к одной, будто соты, крохотных комнаток, наполненных людьми, упорно трудящихся в ногу друг с другом.

Узкая лестница вверх. Один из сопровождающих, в лохматой шкуре, поскребся в дверь.

– Войдите! – ответил голос. Маркиз ощутил возбуждение, почти что сексуальное. Этот голос. Голос того, которого маркиз желал бы радовать всю свою жизнь. Всю свою жизнь? Сколько? Неделю? Две недели?

– Заблудшая овца, – сказал один из сопровождающих. – Хищник. И его товарищ по стаду.

Комната оказалась огромной, на стенах висели картины, написанные маслом. Пейзажи по большей части, потемневшие от времени, дыма и пыли.

– Зачем? – спросил человек, сидящий за столом. – Зачем вы потревожили меня из-за такой чепухи?

– Потому, – начал голос, в котором маркиз узнал голос своего неудавшегося похитителя, – что ты отдаешь приказы, что я, появись я в пределах Шепердс-буш, должен был бы быть приведен к тебе на расправу лично.

Человек отодвинул стул и встал. Пошел к ним, выходя на свет. У стены стояла деревянная палка с крюком, и он взял ее, проходя мимо. Несколько долгих секунд смотрел на них.

– Перегрин? – наконец сказал он, и маркиз снова задрожал от возбуждения. – Я слышал, ты в отставку ушел. Монахом стал или что-то вроде. Даже не мечтал, что ты посмеешь прийти.

Голову маркиза наполнило нечто огромное. Нечто наполнило его голову и сердце. Что-то совершенно невообразимое, но такое, что он буквально мог его коснуться.

Пастух протянул руку и сорвал клейкую ленту со рта маркиза. Маркиз понимал, что он должен быть вне себя от радости, быть в возбуждении от того, что этот человек обратил на него внимание.

– А теперь понимаю… кто бы мог подумать?

У Пастуха был низкий и звучный голос.

– Он уже здесь. И уже один из наших? Маркиз де Карабас. Знаешь, Перегрин, я давно мечтал вырвать тебе язык, размозжить тебе пальцы у тебя на глазах, но теперь думаю, насколько же приятнее будет, если последнее, что ты увидишь, будет то, что твой собственный брат, один из стада, станет твоим палачом.

Голову маркиза наполнило нечто огромное.

Пастух был пухлым, откормленным и превосходно одетым. С седеющими волосами песочного цвета и раздраженным лицом. На нем был прекрасный кафтан, который, правда, был ему немного маловат. Кафтан цвета мокрой улицы в полночь.

Нечто огромное наполнило голову маркиза, и он понял, что это ярость. Ярость, которая начала пожирать его, будто лесной пожар, готовая уничтожить все на своем пути своим пламенем.

Кафтан. Изящный. Прекрасный. Так близко, что стоит лишь протянуть руку, и он его коснется.

Его кафтан, безо всяких сомнений.

Маркиз де Карабас не подал ни малейшего признака того, что пробудился. Это было бы ошибкой. Он думал, и думал очень быстро. Его мысли не имели ни малейшего отношения к этой комнате. У маркиза единственное преимущество перед Пастухом и его овчарками. Он знает, что он пробудился, и контролирует свои мысли, а они – нет.

Он выдвинул гипотезы. Обдумал гипотезы. И стал действовать.

– Простите, – вдруг спросил он. – Боюсь, мне действительно надо продолжать. Мы не можем побыстрее? Я опаздываю по ужасно важному делу.

Пастух оперся на посох. Похоже, его это нисколько не тревожило.

– Ты покинул стадо, де Карабас, – только и сказал он.

– Похоже на то, – сказал маркиз. – Привет, Перегрин. Рад видеть, что ты так хорошо выглядишь. И Слон. Как здорово. Вся братия здесь.

Он посмотрел на Пастуха.

– Как чудесно, что я встретил тебя, как здорово было провести немного времени в качестве одного из твоих великих мыслителей. Ладно, чего я чушь несу. Хватит. У меня важное дело, дипломатическое. Письмо доставить надо. Знаешь ведь, как бывает.

– Брат мой, подозреваю, ты не понимаешь всей серьезности ситуации… – начал Перегрин.

Маркиз, идеально понимая серьезность ситуации, заговорил:

– Уверен, все эти чудесные люди…

Он обвел жестом Пастуха и троих остролицых людей-овчарок, покрытых шерстью, стоявших вокруг.

– …позволят мне отправиться, оставив тебя здесь. Им ведь ты нужен, не я. А у меня есть очень важное послание, которое я должен доставить.

– Я могу это сделать, – сказал Перегрин.

– Теперь тебе придется помолчать, – сказал Пастух. Достал полосу клейкой ленты, которой до этого был заклеен рот маркиза, и наклеил на губы Перегрину.

Пастух был ниже ростом и толще маркиза, и великолепный кафтан смотрелся на нем несколько смешно.

– Важное послание доставить? – спросил Пастух, стряхивая с пальцев пыль. – О чем именно мы говорим?

– Боюсь, я не могу тебе этого сказать, – ответил маркиз. – В конце концов, ты не адресат этого сугубо дипломатического послания.

– Почему нет? Что там написано? И кому оно адресовано?

Маркиз пожал плечами. Кафтан был так близко, что он смог бы его потрогать, протяни он руку.

– Лишь угроза смерти сможет заставить меня хотя бы показать его, – нерешительно сказал он.

– Ну, это просто. Я угрожаю тебе смертью. В дополнение к смертному приговору, уже вынесенному тебе, как отступнику стада. Что же до Смеющегося Мальчика…

Пастух показал посохом на Перегрина, который не смеялся.

– …он пытался украть члена стада. Это также карается смертью, помимо всего остального, что мы для него приготовили.

Пастух поглядел на Слона.

– И, наверное, надо было сразу спросить, но, во имя Олдвич, что это?

– Я послушный член стада, – скромно сказал Слон низким голосом. Интересно, подумал маркиз, у него самого тоже был настолько бездушный и невыразительный голос, когда он был членом стада? – Я остался послушным и шел в ногу даже тогда, когда другой не шел.

– Стадо благодарно тебе за твой тяжелый труд, – сказал Пастух. Протянул руку и осторожно коснулся острого кончика слоновьего бивня. – Никогда не видел таких, как ты, и, наверное, очень скоро больше никогда не увижу. Вероятно, лучше всего будет, чтобы ты тоже умер.

Уши Слона дернулись.

– Но я член стада…

Пастух поглядел на огромное лицо Слона.

– Лучше перебдеть, – сказал он.

– Итак? – спросил он, обращаясь к маркизу. – Что же это за письмо?

– Оно у меня в рубашке. Вынужден повторить, что это самый важный из документов, какие мне доводилось доставлять. Я настоятельно прошу тебя не трогать его. Ради твоей же безопасности.

Пастух дернул за ворот рубашки маркиза. Полетели пуговицы, застучали по полу и стенам. Письмо лежало в пакете для сэндвича, в пришитом к рубашке кармане, изнутри.

– Какая жалость. Уверен, ты прочтешь нам его вслух прежде, чем мы умрем, – сказал маркиз. – Но прочтешь ты его нам или нет, обещаю, я и Перегрин будем слушать, затаив дыхание. Ведь так, Перегрин?

Пастух открыл пакет для сэндвичей, поглядел на конверт. Разорвал его и достал лист бесцветной бумаги. Из конверта пошла пыль. И повисла в неподвижном воздухе полутемной комнаты.

– «Моя дорогая прекрасная Друзилла», – начал читать вслух пастух. – «Хотя я знаю, что ты пока что не испытываешь ко мне таких же чувств, как я к тебе…» Что это за чушь?

Маркиз не сказал ничего. Даже не улыбнулся. Он, как и сказал ранее, стоял, затаив дыхание, в надежде, что Перегрин сделал то же самое. И он считал про себя, самое лучшее, что он мог сделать, чтобы не дать себе вдохнуть. А ведь очень скоро вдохнуть захочется.

35… 36… 37…

Интересно, как долго будут висеть в воздухе споры Гриба.

43… 44… 45… 46…

Пастух замолчал.

Маркиз сделал шаг назад, опасаясь ножа под ребра или зубов в глотку, от лохматых людей-овчарок, но ничего не произошло. Он пошел дальше, от овчарок и Слона.

Увидел, что Перегрин тоже пятится.

Легкие начало жечь. Пульс стучал в висках так громко, что заглушал звон в ушах.

Лишь упершись спиной в книжный шкаф, уже очень далеко от конверта, он позволил себе глубоко вдохнуть. Услышал, как Перегрин тоже сделал глубокий вдох.

Раздался громкий шорох. Перегрин открыл рот, широко, клейкая лента упала на землю.

– Что это было такое? – спросил Перегрин.

– Наш способ выбраться отсюда и из Шепердс-буш, если я не ошибся, – сказал де Карабас. – А ошибаюсь я редко. Если ты не против, развяжи мне руки, а?

Он почувствовал руки Перегрина на своих запястьях, и путы упали.

Раздался низкий рык.

– Я кое-кого убью, – сказал Слон. – Как только пойму, кого именно.

– Вау, дорогуша, – сказал маркиз, потирая руки. – Ты же знаешь, кого.

Пастух и люди-овчарки неуверенно двинулись к двери, шатаясь.

– Заверяю тебя, что тебе никого убивать не надо, если ты хочешь вернуться в Замок целым и невредимым.

Слон раздраженно вхмахнул хоботом.

– Вот тебя я точно убью.

Маркиз ухмыльнулся.

– Хочешь вынудить меня сказать «фу»? Или «вздор»? До сих пор я не испытывал ни малейшей потребности сказать «вздор». Но чувствую, как это желание во мне нарастает…

– Что в тебя вселилось, во имя Темпла и Арки? – спросил Слон.

– Вопрос неправильный. Я задам правильный вопрос за тебя. Вопрос в том, что не вселилось в нас троих. Не вселилось в меня и Перегрина, поскольку мы дыхание затаили, не вселилось в тебя, поскольку не знаю, то ли ты слишком толстокожий Слон, то ли потому, что дышишь хоботом, который низко к земле опущен. Но оно вселилось в тех, кто нас удерживал. То, что в нас не вселилось, – все те же споры, которые вселились в нашего толстого Пастуха и его псевдопсовых друзей.

– Споры Гриба? – спросил Перегрин. – Гриба Грибного Народа?

– Именно. Того самого Гриба, – ответил маркиз.

– Вот те раз! – сказал Слон.

– Именно поэтому, – сказал Слону маркиз, – если ты попытаешься убить меня или Перегрина, ты не только в этом не преуспеешь, но и обречешь всех нас. Так что заткнись, и давайте сделаем все, чтобы выглядеть членами стада пока что. Тогда у нас есть шанс. Споры уже пустили нити в стороны их мозгов. В любой момент Гриб может призвать их.

Пастух неумолимо двинулся вперед, держа в руке деревянный посох с крюком. Трое людей двинулись следом. Один с головой слона, второй рослый и странно симпатичный, а на третьем был великолепный кафтан. Идеально на нем сидящий, цвета мокрой улицы в полночь.

Следом за ними шли трое людей-овчарок, шли так, будто были готовы пройти сквозь огонь, чтобы попасть туда, куда, как они думали, они идут.

Ничего необычного для Шепердс-буш – увидеть Пастуха и часть его стада, переходящих с одного места на другое в сопровождении нескольких злейших овчарок (которые были людьми, по крайней мере, когда-то). Так что все видели лишь Пастуха и трех овчарок, ведущих трех членов стада. Пусть они и шли из Шепердс-буш, другие стада, подольше, не обратили на них внимания. Все члены стад занимались тем же, что обычно, будучи членами стада, а если и почувствовали, что влияние Пастухов немного ослабло, то терпеливо ждали, пока придет другой Пастух и о них позаботится, спасет от хищников и остального мира. В конце концов, так страшно быть одному.

Никто не заметил, как они пересекли границы Шепердс-буш, а они все шли дальше.

Семеро достигли берегов Тайберна. Остановились. Бывший Пастух и трое лохматых людей-овчарок решительно зашли в воду.

В голове четверых людей, как понимал маркиз, не было ничего, лишь потребность дойти до Гриба и вновь вкусить его плоти, позволить ей жить в них, служить ему, и служить достойно. Взамен Гриб улаживал все их дела, все то, что они в себе ненавидели. Их внутренняя жизнь становилась намного счастливее и интереснее.

– Надо было тебе дать мне их всех убить, – сказал Слон, когда бывший Пастух и овчарки удалялись.

– Смысла нет, – сказал маркиз. – Даже ради мести. Тех людей, что нас пленили, более не существует.

Слон сильно тряхнул ушами и принялся их усердно чесать.

– Кстати, о мести, кто, черт подери, сказал тебе тогда мой дневник стащить? – спросил он.

– Виктория, – признался де Карабас.

– На самом деле я не считал, что она среди тех, кто мог такое сделать. Продувная бестия, – сказал Слон, подумав мгновение.

– С этим не поспоришь, – сказал маркиз. – Еще она не заплатила мне полностью, так, как договорились. Пришлось взять у нее маленький сувенир, чтобы восполнить.

Он сунул под кафтан темную руку. Нащупал пальцами очевидные карманы, потом менее очевидные, а затем, к своему удивлению, самые неочевидные. Сунул руку в один из них и достал подзорную трубу на цепочке.

– Она принадлежала Виктории, – сказал он. – Насколько я понимаю, с ее помощью можно глядеть сквозь твердые предметы. Сойдет ли это за небольшую плату в счет моего долга перед тобой?

Слон что-то достал из своего кармана, маркиз не увидел, что, и поглядел на предмет через подзорную трубу, прищурившись. А затем издал звук, нечто среднее между довольным фырканьем и удовлетворенным трубным звуком.

– О, чудесно, совершенно чудесно, – сказал он, убирая оба предмета в карман. – Думаю, что спасение моей жизни перевешивает кражу дневника. Хотя ее и не потребовалось бы спасать, если бы я не последовал за тобой по сливу, дальнейшие обвинения не имеют смысла. Учитывая, что твоя жизнь снова принадлежит тебе.

– Думаю, как-нибудь я снова зайду к тебе в гости в Замок, – сказал маркиз.

– Не испытывай судьбу, приятель, – сказал Слон, раздраженно взмахнув хоботом.

– Ни разу, – ответил маркиз, сдержавшись, чтобы не сказать, что его судьба – единственное, что позволило ему дожить до нынешнего момента. Посмотрев вокруг, понял, что Перегрин опять исчез загадочным образом, к его раздражению, даже не попрощавшись.

Маркиз терпеть не мог, когда так поступают.

Он слегка поклонился Слону, вежливо, и кафтан маркиза, его чудесный кафтан, поклонился вместе с ним, усилив это движение, сделав его совершенным, таким поклоном, какой, наверное, мог сделать лишь маркиз де Карабас. Кем бы он ни был на самом деле.

Следующий Плавучий Рынок устроили в Саду на Крыше «Дерри и Том». Хотя магазина «Дерри и Том» не существовало с 1973 года, время, пространство и Нижний Лондон заключили договоренность, не слишком удобную, поэтому Сад на Крыше был куда более молод и невинен, чем в наши дни. Люди из Верхнего Лондона (молодые, несговорчивые, в ботинках на кожаных каблуках, кашмирских накидках и брюках-клеш, и мужчины, и женщины) совершенно игнорировали людей из Нижнего Лондона.

Маркиз де Карабас шел через Сад на Крыше так, будто был здесь хозяином, пока не дошел до продуктовых рядов. Прошел мимо крохотной женщины, продававшей скрюченные сэндвичи с сыром с тележки, на которой громоздилось множество всего, мимо прилавка с карри, мимо невысокого мужчины с большим бочонком бледно-белых слепых рыб и вилкой для поджаривания и наконец дошел до прилавка, где продавали Гриб.

– Ломтик Гриба, хорошо прожаренный, пожалуйста, – сказал маркиз де Карабас.

Продавец был пониже его ростом и несколько пообъемнее. С редеющими волосами песочного цвета и изможденным лицом.

– Как раз сейчас будет, – сказал он. – Что-нибудь еще?

– Нет, все, – сказал маркиз де Карабас. Огляделся. – Где тот молодой парень, что здесь работал?

– А, это совершенно любопытная история, сэр, – сказал мужчина. От него еще не пахло сыростью, но сбоку у него на шее уже выросла небольшая россыпь грибов. – Кто-то сказал прекрасной Друзилле из Рэйвенскорт, что у нашего Винса на нее планы, и – можете не верить, но уверяю, что так и было, – он послал ей письмо, наполненное спорами, чтобы она стала его невестой во Грибе.

Маркиз удивленно приподнял брови, хотя и вовсе ничему не удивился. В конце концов, он же сам это Друзилле сказал и даже письмо показал.

– Она с радостью среагировала на такие новости?

– Я не думаю, что это была радость, сэр. Я так не думаю. Она и несколько ее сестер поджидали Винса и встретили нас по дороге на Рынок. Она сказала ему, что им надо что-то обсудить, нечто интимного плана. Похоже, он такому обрадовался и пошел вместе с ней выяснить, что это за вопросы. Я до самого вечера ждал его здесь, работая один, но уже не думаю, что он придет.

Мужчина с легкой завистью поглядел на кафтан.

– Какой чудесный кафтан. Мне кажется, что у меня похожий был, в прежней жизни.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал маркиз де Карабас, удовлетворенный услышанным и вгрызаясь в хорошо прожаренный ломоть Гриба. – Но данный кафтан мой, совершенно определенно.

Он пошел прочь с Рынка и прошел мимо группы людей, спускающихся по лестнице. Остановившись, поклонился женщине необычайной красоты. У нее были длинные волосы апельсиново-рыжего цвета и спокойные черты лица, как на картинах прерафаэлитов. И родимое пятно в виде звезды на тыльной стороне запястья. Свободной рукой она поглаживала по голове большого взъерошенного филина, встревоженно глядящего на мир глазами странного для такой птицы ярко-голубого цвета.

Маркиз кивнул ей, она неловко поглядела на него, а затем отвернулась, как человек, который понял, что теперь он у маркиза в большом долгу.

Маркиз дружески кивнул ей снова и пошел дальше.

Друзилла поспешила за ним. Она явно хотела что-то сказать.

Маркиз остановился на мгновение на лестничной площадке, подумал о людях, о вещах, о том, как всегда тяжело сделать что-то в первый раз. А затем, одетый в свой чудесный кафтан, загадочно ускользнул, даже, скажем так, ко всеобщему раздражению. Даже не попрощавшись. Исчез.