Как украсть гуся

КАК УКРАСТЬ ГУСЯ

Не буду на себя зря клепать. Опыт у меня в этом деле не так велик. Два гуся – и больше ничего такого зоологического в жизни не было. Да и то сказать: все же я прожил жизнь по большей части научным работником, а не уркой. Ну, еще немного понадувал щеки в качестве представителя сибирской нефтедобывающей фирмы в Москве. Плюс два года лейтенантом на Дальнем Востоке, но это так уж давно было, что я почти ничего не помню.

Вот по ботанической части ... тут чуть побольше, хотя все равно даже на самый маленький срок, думаю, не потянет. Во-первых, году, наверное, в 1951-м жили мы в строящемся городке нефтепереработчиков и моторостроителей Черниковске совсем рядом со столицей Башкирии Уфой. Теперь это и есть один районов Уфы. Мы жили не в бараке, а как белые люди – в центре пятиэтажного Соцгорода. Дом наш все называли не по уличному номеру, а по строительному – “Гэ-один”. Потом стали называть еще “Индийской Гробницей“, поскольку после визита в наш город индийского премьера Джавахарлала Неру и его дочери Индиры прошел слух, что они должны были переночевать именно в этом доме, в ведомственной гостинице нефтяного министерства, но, дескать, заторопились и улетели в Куйбышев. Правда или нет – не знаю, но разговор такой был. Мы-то уже к тому времени переехали в новопостроенный дом в двух кварталах.

Во дворе “Гэ-один” у нас был довольно сплоченный коллектив дошкольников и младших школьников, под предводительством, если правильно помню, десятилетнего сына парторга нефтеперерабатывающего завода. А не очень далеко от нашего дома были картофельные поля, сейчас-то там Дворец Культуры им. Орджоникидзе, центр этой части города, я хорошо помню, как там проходили демонстрации на 1-е Мая и 7-е Ноября. Но это попозже. А пока – вот это поле. И как-то мы довольно большой малышовой компанией отправились из двора на эти поля, накопали там картофелин, не сильно задумываясь о том – чьи они. Ну, а потом разожгли костерок, благо спички у кого-то были. Спекли картошки в золе и съели без соли. Это, значит, первый случай. Не рассказывать об этом родителям ума хватило у всех, так что прошло без последствий. Но в памяти осталось.

Далее будут яблоки и тёрн. У нас в Башкирии яблок было море, а груши, сливы или вишни,, сколько помню не росли. Но терновник и яблони, как и сирень, были практически во всех дворах “частного сектора“, как именовались деревянные домишки, в 50-60-е годы составлявшие большую часть жилого фонда старой части города, “губернской Уфы“, как ее можно было бы назвать. Нынче ничего этого, практически, не осталось, везде многоэтажные кварталы, а тогда ... Тогда огороженные заборами дворы с деревянными домами дореволюционной постройки были уже в квартале от главной городской улицы Ленина. Мы в конце 50-х-начале 60-х жили как раз на этой улице. Ну, не в “частном секторе“, а в пятиэтажном доме сталинской постройки. Отца перевели на работу в Совнархоз, мы и переехали туда, на пешеходное расстояние от Совнархоза, Совмина республики, обкома партии и прочих главных республиканских учреждений.

Но большинство моих приятелей, потом и подруг, да и наших учителей жили именно что за дощатыми заборами, как и большая часть жителей столицы Башкирской АССР. Я в этих домах часто бывал, все хорошо себе представлял. И вот в такие же садики с яблонями, терновником, сиренью делали мы с дружками иногда вылазки. Не часто, но бывало, так что пару раз по нам хозяева даже палили из дробовика, заряженного солью. Но не попали. Было это не постоянным промыслом, как у гайдаровского Мишки Квакина. Но случалось. Дети же! Ну, максимум, подростки.

Но, как ни странно, рецидив случился уже после окончания ВУЗа, когда я надел “пиджак с погонами“ и провел два года жизни неподалеку от маодзедуновской “Культурной революции“. Тут вышло так, что сначала на офицерских сборах в Приморье мы с коллегами-двухгодичниками шастали по окраине тайги в виде учебных маневров. И набрели неожиданно на большую кучу сложенного на краю поля турнепса. Ну, и подхватили каждый по корнеплоду, чистили штыками и ели. Соскучились по свежему-то овощу на курсантском пайке в Уссурийском Военно-автомобильном училище. Я, правда, пытался народ урезонить: что ж, мол, вы, товарищи офицеры?! Это же турнепс, им немцы наших военнопленных кормили. Но в конце концов сам почистил и грыз, как другие.

Это раз, а еще ехали мы с нашим зампотехом как-то из областного центра Благовещенска на ГАЗике к себе домой. И проезжали мимо большого поля 11-го военсовхоза, засаженного редиской. Шикарный редис, яркокрасный, длинный как редька дайкон, вкусный до обалдения. На благовещенском рынке примерно таким же торговали корейцы. Ну, выкопали себе по паре корней, тут же и съели. Больше, кажется, ничего, связанного с продукцией растениеводства, за мной нет.

А вот по части животноводства ... . Сейчас честно признаюсь. Было два случая, именно, с гусями. Один в шестнадцать лет, когда я летом работал в геодезической партии, а второй уже после второго курса, когда ездили в студенческий стройотряд в Казахстан на строительство второй очереди газопровода Бухара-Урал.

В геодезисты я попал, потому, что Никита Сергеевич Хрущев в ту пору практиковал “трудовое обучение“. От одиннадцатилетней школы я смылся, перейдя в одну из последних в нашем городе десятилеток, но и тут в девятом классе один день в неделю нам пришлось ходить на близлежащий Завод Низковольтной аппаратуры, где мы и должны были по четыре часа сидеть на конвейере, имитируя политехнизацию и создавая головную боль для заводской администрации. А потом мы должны были летом ходить туда же целый месяц по пять дней в неделю, чтобы гороно могло отчитаться о выполнении идей В.И.Ленина и Н.К.Крупской.

Мне это сильно не понравилось и я попросил свою маму пристроить меня на этот месяц в изыскательский отдел своего проектного института рабочим-геодезистом, таскать рейку и нивелир. Под блат моей мамы еще человек пять из нашей школы пристроились туда же. Прокладывали мы трассу под трубопровод с одного завода на другой на северной окраине нашего города. Но от дома и школы это было довольно далеко, километров тридцать, тридцать пять. Так что жили мы в палатке в лесу, там же держали по ночам теодолит, нивелир, рейки и прочее, а наш босс, техник-геодезист приезжал к нам по утрам на автобусе. С едой мы устроились достаточно просто. Днем ходили в столовую одного из заводов, а по утрам тетка из соседней деревни поставляла нам ведро молока. С вечера в столовой покупалась пара буханок хлеба – вот и завтрак. Правда, один из нас с детства не пил молока, как бы что-то генетическое. Но на третий день стал пить молоко и он, куда ж денешься, не будешь же жевать сухой хлеб, когда люди рядом пьют молоко. Тут не у мамы, не покапризничаешь.

Отбились от рук, конечно. Все закурили, кто и не знал табака. Комары же, больше нечем отпугнуть. Водки, правда, не пили, хотя в принципе со вкусом этого продукта уже были к концу девятого класса знакомы. Пили молоко, чай, как-то раз сварили себе какао. В заводской столовой еда была, разумеется, не на уровне “Арагви“, но есть было возможно, это уж в дальнейшем советский общепит стал сразу давать корм для свиноводства. Но, ясно, что не как дома у мамы. И некоторая тоска по домашним котлеткам и блинчикам была. Хотелось чего-то вкусненького. Как сказано выше – дети же! Ну, подростки.

Вот однажды добирались мы после рабочего дня к себе в палатку и встретили заблудившегося гуся. Птица совершенно не предвидела своей судьбы и стала изгонять нас с приглянувшейся ей территории. Это, собственно, и определило ее участь. Гуся скрутили, оторвали ему голову и засунули в чей-то ватник. Тут нас одолел жуткий и, правду сказать, небеспочвенный страх. А ну как хозяин где-то неподалеку?!

Мы понеслись через лесок как стадо бизонов, ломая лбами по дороге молодые деревца. Птичку, однако, не выпустили, приволокли с собой. Но вот добежали, повалились у палатки. Что делать дальше? На счастье все оказались читателями приключенческой литературы, с технологией хоть и заочно, но знакомы. Глина была в 50 метрах от нашей стоянки. Выкопали ямку, развели в ней костер, тем временем у гуся, не ощипывая его, распороли пузечко, выкинули кишки и положили назад сердце, печенку и желудок. Вот пупок бы надо было еще и разрезать, чтобы снять внутреннюю “кожу“, но тут наших познаний не хватило.

Костер довольно быстро прогорел, а гусика мы обмазали толстым слоем глины, положили на уголья и засыпали землей. А на ней развели новый костер. Погорел и он часика полтора. Тогда уж его разбросали, достали запекшийся ком глины, чуть подождали, чтоб остыл, и разломили. Все перья с подпушкой и гусиная кожа остались прилипшими к глиняной корке. А гусик, вполне испеченный, нежный и парящий, пахнет очень соблазнительно и заставляет даже забыть об его хозяине.

Ну, разделили, съели. Очень вкусно!

Но новых пиратских подвигов мы уже больше не совершали. Зато рассказов по осени после возвращения в школу было больше, чем у Билли Бонса и одноногого Джона Сильвера вместе. Мы и так ходили по школьным коридорам, отчасти сознавая себя носителями тогдашней всесоюзной популярности геологоразведчиков и вообще землепроходцев. Что нам могли сказать оставшиеся, проходившие практику на заводе? Про конвейер мы знали и без них, пыльное городское лето разве можно сравнить с лесом, палаткой, костром, красивыми словами “нивелир“ и “теодолит“, воспоминаниями об утреннем ведре молока и вечерней росе! Пусть все это и было в нескольких километрах от концевой остановки городского трамвая.

Прошло несколько лет. Стал я студентом технического ВУЗа, все по той же идее Нашего Никиты Сергеевича, совмещавшим в первых двух курсах учебу с работой по сменам химиком-аппаратчиком на том самом заводе, где мы обедали тем прошедшим геодезическим летом. Закончил это дело, стал уже учиться днем, как и положено очнику. После весенней сессии нам объявили, что каникулы мы проведем в студенческом строительном отряде, это была еще одна новинка отечественной жизни. Можно было, конечно, что-то такое ремонтировать у себя же в студгородке, но альтернативой была поездка в пустыню на строительство второй нитки великого по тем временам газопровода Бухара-Урал. Сомнений, конечно, не было. Я, как многие мои приятели, захотел увидеть ту самую Стройку Коммунизма, про какие нам постоянно долдонили газеты, радио и всякая идеологическая публика, окормлявшая наши молодые души.

В нашем стройотряде было, наверное, человек сто с разных курсов и факультетов. Должны мы были работать на трест Газмонтажавтоматика ГлавГаза, находившийся тогда в подмосковном Щелкове, помогать монтажникам в строительстве и наладке измерительных приборов. Приехали на станцию Челкар посреди полупустыни. Там первым делом увидали верблюда, запряженного в телегу. В принципе, мы такое видели с детства. На уфимском рынке раньше всегда стояли верблюжьи телеги, в которых казахи привозили шерсть на продажу. Но все же не удержались и стали дразнить млекопитающее. Он посмотрел на нас и высокомерно отвернулся. Кончилось, конечно, тем, что Сашка оплевал корабль пустыни, но так и не смог обратить на себя его внимание.

Ну, мы все позавтракали в станционном буфете и легли на чахлую травку неподалеку – ждать дальнейших указаний. Мы с Сашей с помощью остальных стали сочинять песенку в модном бардовском стиле о станции Челкар и подругах, ожидающих нас в далекой Уфе. Тут нам и сообщили, что в одном месте столько неумелых помощников никому не нужно и нам предстоит разъехаться по разным компрессорным станциям газопровода – кому на север, кому на юг. Тут смысл в том, что газ по дороге в трубе теряет давление и надо его подкачивать. Компрессора работают, конечно, на газовом же приводе. От станции до станции километров, примерно, сто и ясно, что мы все вместе уже до конца нашего “трудового семестра“ не соберемся.

Меня, правду сказать, больше привлекал юг – пустыня, близость Аральского моря, знакомого более по фильму “Сорок первый“, Средней Азии, где я никогда не был. Но я был не один. Среди нашей сотни бойцов были, разумеется, отдельные компании, в основном, по учебе в одной группе или хотя бы на одном потоке. Нас было пятеро, объединенных не столько совместной учебой, сколько участием в созданном полгода назад, после нашего возврата к дневному обучению, Студенческом Театре Эстрадных Миниатюр – СТЭМе, если коротко.

Вот мы и поехали впятером на Компрессорную Станцию номер Четырнадцать. От места, куда мы первоначально приехали, это километров четыреста. Сели в кузов грузовика – отправились. Тут была еще просто пустыня. Еще без барханов, но уже практически без растительности. Жизнь спустя я увижу редкие деревца, кустарник и чахлую травку Иудейской пустыни и усомнюсь – точно ли это пустыня, при все-таки растительности во всем поле видения. А тут сомнений не было.

Потом, часа через полтора езды высохшая трава и какие-то кустики показали нам, что настоящая пустыня сменилась полустепью. А потом мы вдруг увидели маленькое озерцо, даже, собственно цепь озер уходящих вперед по курсу. Это значило, что мы приехали. А озера это не озера, а пересохшая по лету река Орь, которая километров еще на двести севернее впадает в Урал.

Поселок компрессорной станции был построен года за два до нашего приезда, во время строительства Первой Очереди. Похож он был на все подобные поселки, которые после этого пришлось мне увидеть в Казахстане, на Тюменском Севере, в Коми, на фото, привезенных отцом с Огненной Земли после его чилийской командировки. В центре – одноэтажное здание конторы, там же клуб, столовая, магазинчик. От него крестом расходятся ряды коттеджиков и вагончиков на приколе. Жило в них по тому времени вместе эксплуатационников, их семей и монтажников человек двести. В полутора километрах по приличной дороге – два здания КаЭс – собственно компрессорной станции, работающей и новой, строящейся. Вокруг та самая выгоревшая по лету степь, в паре километров – ближайшее из озер. Еще километрах в трех – село Копинское, по здешней кличке Копенгаген, довольно большое для здешней малоплодородной местности. Еще километрах в пяти, как вскоре выяснилось, поселок Амангельды, там контора совхоза.

Райцентр, горняцкий моногородок Хром-Тау был километрах в двадцати пяти, областной центр Актюбинск километрах в ста – ста двадцати. Но нас в тот момент это интересовало мало. Оказалось, что тут о нас никто не знает, к нашему приезду не готовы. Видимо, какие-то бумаги застряли в главной конторе в Щелково, либо в Штабе Комсомольской Стройки в Актюбинске. Самое плохое, как оказалось, что о нас не знают в бухгалтерии, нету нас в списке на аванс. Но это стало ясно чуть позже. Вообще же лишних пять человек для стройки – не проблема. Выделили нам вагончик, дали матрацы, подушки и одеяла. Сказали, что непосредственно нами будет командовать бригадир Боря. Что столовая работает с семи, а в здании КаЭс надо быть утром в восемь.

Мы все люди благодаря Никите Сергеевичу к трудовой дисциплине уже как-то приученные. Отправились в вагончик, устроились, поужинали в столовой, еще и в вагончике выпили чайку. Переспали ночь, утром пришли за эти полтора километра в здание строящейся станции, Борис нас распределил подручными к штатным монтажникам. Кого протаскивать провода, кого их же “прозванивать“ – определять какой провод куда и откуда, кого в помощь сварщику. В здании и на “гитаре“ – переплетении труб за корпусом.

Не на уровне асов, но оказалось что справляемся. Жарко днем, конечно, но большей частью под крышей, так что в тени. Работаем. Но дня через четыре вылезла проблема. Нам же аванс не угрожает, а когда сложили деньги – оказалось, что их хватает на жизнь и еду на неделю. Еще ведь и не слабо погуляли на вокзале да пока ехали. У меня так в памяти осталась литровка кошмарного польского вермута, которую я допивал в вагоне. Ну, и остальные так же.

Перешли на режим экономии. Курить покупали только жуткие польские сигареты “Спорт“ по десять копеек, табак от которых если положить в воду, так к утру будет коричневая вода, в которой лежит ворох белых бумажных полосок. Ввели двухразовый режим еды: утром и вечером. Ни на какие посторонние напитки, конечно, денежек не было, хотя в столовой предлагали медовуху – бражку на меду, а в магазине стояла “казенная“. Но – пусто в кармане.

Все же и при жесткой экономии деньги неотвратимо высыхали. Был выдвинут лозунг – “каждый, кто снимает себя с довольствия, помогает обществу“. Но тут преуспел, в основном, красавец Аркаша, которого все девицы института и окрестных школ знали по сольному исполнению на концертах самодеятельности песни “Морзянка“. Его появление на сцене всегда встречалось девичьими голосами из зала: “Аркадий, спойте, пожалуйста, “Морзянку”!”. А в нашей узкой компании текст звучал так: “Поет Аркашка в микрофон пропитым дискантом ... “. Возможно, что от некоторой зависти. Вот он завел себе в поселке зазнобу, которая регулярно кормила его борщом. А однажды Аркадий принес вечером в вагончик связку вяленой рыбы, которую подхватил, целуясь на прощание около коттеджика своей милой.

Я было тоже завел себе подругу, башкирку-подавальщицу из столовой, с которой мы сходили пару раз миловаться в степь. Она даже пригласила всю нашу команду к себе на день рождения. Помнятся тазы с винегретом. И как наша голодная компания поглощала этот винегрет. Но тут, по неприятному совпадению, еще до мясного появился старый любовник Фариды. Не совсем помню, почему не было большой драки. Помню только крик моей временной подруги: “Посуды, посуды чтоб не побились!“ Имелись в виду тарелки, занятые на вечер в столовой. По непонятным для меня сегодня причинам драки не было. Но и наша с ней любовь после этого как-то закончилась. Соответственно, и этот источник съестного.

Остальные члены нашей пятерки особых любовных приключений там и тогда не имели. Но пару раз нам удалось занять у аборигенов сеть, с ней мы и сходили два раза после работы на упомянутые выше озера, оставшиеся от пересохшей Ори. Ну, скажу вам, что более рыбных мест я лично в жизни не видал, хотя поездил по свету немало. Это напоминало какие-то страницы из Чаковского про ход кеты на Амуре или самые сказочные страницы из Аксакова. Проход по озерку с сетью приносил ведра два-три рыбы, так что вытягивать ее на берег было довольно трудно. Плюс почти ведро раков. Рыбу мы рассортировали, мелочь пошла на уху, среднюю рыбу мы отнесли к магазину и продали там по-быстрому, на выручку купили бутылку православной, пару буханок хлеба и бутылку постного масла. А крупную почистили и пожарили. Наелись так, что сидели и тихо икали, глядя друг на друга. Ну, и раков сварили, конечно. Это было уж на десерт. Так было два раза. Но, к сожалению, больше сеть к нам в руки не попадала.

Потом отличился еще один из нашей компании – Малик. Дело было так, что нас ним послали на грузовичке привезти, не помню уж точно – то ли трубку-красномедку, то ли несколько мешков с гайками да фиттингами. Поехали мы километров за сто на другую КаЭс. Да выпросили у местного паренька Виталика ружье-одностволку и несколько патронов с крупной дробью. Едем по степи, едем, смотрим из кузова по сторонам. И вдруг увидели на дороге казахскую антилопу сайгака. Он, вообще говоря, считается нынче как “находящийся под угрозой“. Их уже и к началу ХХ века хорошо поистребили. Но как раз в середине 60-х развелось их немало по всей казахской степи.

Вот мы на одного и наткнулись. Заорали дурным голосом шоферу: “Догоняй!“ Да он уж и сам сообразил, начал газовать за сайгаком. Тут был самец, потому как с рогами. Гнались минут десять на скорости больше 60 километров. Я и сам про себя знаю, что стрелок неважный. Без слова уступил одностволку Малику. Но его же в кузове мотает, того гляди, что вылетит на дорогу. Так что он прижался к переднем борту, пытается прицелиться, но не очень получается. Я его сзади обхватил, притиснул к борту. Он, наконец, что-то выцелил, нажал на спуск. И, не поверите, попал. Горд был, конечно. Малик-то по-арабски значит принц. Вот, вроде как подтвердил. Да, сегодня был Его день!

Закинули мы антилопу в кузов, довезли до нашего вагончика, отрезали водителю его долю. И начали обсуждать – что делать с остальным. Мяса-то там осталось килограмм двадцать. Разумеется, понабежало к нам море советчиков. Все упирают, что надо сварить. А я вспомнил, что читал у Жюля Верна да Майн Рида, стою на своем – пожарить надо. Пошли на компромисс – ногу запекли на костре, а остальное в ведра и варить. Как свежевали, совсем не помню, я это и умею не очень. Одно осталось в памяти, что сайгак горбоносый, но если на его нос нажать, то все мягкое и проваливается аж до челюсти.

В этот вечер тоже наелись до изумления. Кстати и захмелились, много нашлось доброхотов из монтажников, приходивших к нам с бутылкой дать совет, как с добычей обходиться. Тут как человека не пригласить к столу. Единственно, всех посылали в ихние вагончики за ножами, тарелками, ложками и вилками.

Но как бы не наелись – а брюхо добра не помнит. Через пару дней мясное изобилие закончилось, а денег больше не стало. А есть все одно надо. Наши приятели-монтажники рады бы нам помочь, как они говорили. Но денег и у самих на нуле. Мы, кстати, обратили внимание на странную особенность, среди наших временных коллег было немало и москвичей, и ленинградцев. Но прописаны они были все в каких-то маленьких городках Ярославской и Костромской областей. Тут все понятно. Москва, Ленинград, Киев, Минск для прописки после отсидки закрыты. Их и прописывали во всяких Нерехтах и Даниловых. Ну, не все, конечно. Вот бригадир Боря зоны не видал, приехал после техникума из Краснодарского края. Удивил он нас тем, что чая совсем не пил, а все вспоминал трехлитровые банки своей мамы с закатанным компотом.

Бывшие зэки и вообще монтажники оказались довольно симпатичными ребятами, но, как говорят, “без царя в голове“. Что и понятно при их кочевой жизни. Это были не профессиональные урки, а люди, попавшие по дурости либо несчастью под правосудие. Ну, дальше закон не разбирает – раз сидел, то в столицы тебе хода нет. Они нас выучили своей песне: “Мы с тобою, друг, монтажники. Вся наша жизнь – езда. Нас встречают и разлучают стуком колес поезда ... “ .

Давали они нам советы. Например, удавить какую-нибудь собаку, вот и мясо. Но мы к этому были все же не готовы. И я задумался о гусе. Малик уже отличился, теперь была моя очередь. Благо, за мной, как рассказано выше, был некоторый опыт еще со школьных времен. Дело в том, что, как уже упоминалось, не так далеко было сельцо Копинское. Делилось оно на три конца. На одном жили казахи, на другом русские, а на третьем высланные сюда во время войны немцы. При раздумьях стало понятно, что идти на дело нужно ближе к русскому концу.

У казахов гусей нет, у них бараны. А это уже другая статья по Кодексу, с другим сроком. Да и как его, барана, хватать, нужно, наверное, тут же горло перерезать. Крови будет море, да и не умеет никто из нас. У немцев гусей много, но у них же, надо полагать, считанные. Выследят, придут к вагончику, греха не оберешься. А у русских и гуси есть, и никто их не считает, разве что раз в полгода.

Пошли опять мы с Маликом. Дело было в воскресенье, когда все с утра бухают. Идем, я с высоты своего опыта читаю сотоварищу лекцию на тему, соответствующую названию рассказа. То есть, о технике гусекрадства. Кроме личного знакомства с темой я в разных местах еще наслушался советов на эту тему. Собрал информацию, проанализировал и теперь излагаю приятелю, Нашли мы проволоку, как мне советовали опытные люди, “не сталистую“. В смысле, не жесткую, легко изгибающуюся, не ту, что идет на пружины. Далее, на конец проволоки привязывается гайка потяжелее. Берешь, стало быть, кусок проволоки с гайкой длиной метра два с половиной-три, идешь с задумчивым видом, типа играешь этой проволокой, помахиваешь гаечкой. Гусь тебя увидит, будет шипеть, показывать свое доминирование на местности. Тут надо накинуть свою проволоку ему на шею, как латиноамериканцы свои бола на страусов. И дернуть на себя. Гусь и ... тово. Твой, значит.

Тут мы как раз на объект поиска и вышли. Гусь, как и ожидалось, зашипел, горделиво поднял шею. Я тут изобразил гаучо в охоте на страуса нанду. Потянул проволоку на себя, а она обмоталась уже, так что гусиную головку и сдернула. Гусику шипеть уже нечем, голова отлетела, но ноги еще есть. Он и побежал. На нашу удачу – в кусты в сторону нашего поселка и вагончика. Тут уже Малик, наинструктированный мной до предела, не подкачал, догнал безголовую птицу и накрыл ее своей телогрейкой. Добыли, значит. Вот сегодня уж был мой день!

Приносим домой – опять начинается дискуссия, что-де надо ощипать и в ведерко. Варить похлебку. Игорь уже копейки считает, собрался идти в магазин за луковицей и лапшой либо макаронами. Но я это пресек вопросом: “Что будете делать с пухом и перьями?“ Следы же останутся! А ну как хозяин, против нашего ожидания, заметит пропажу и придет к вагончикам? Пошли мы по проверенной методике. Выкопали яму, разожгли в ней костерок. Когда прогорел, положили на угли обмазанного глиной выпотрошенного, но не ощипанного гусика, засыпали землей, разожгли новый костер и сели ждать. А для самых нетерпеливых и голодных, действительно, сварили похлебочку из гусиных желудка, сердца, печенки, селезенки. Немного, но как-то поддержало уходящие силы часа на два. Потом достали нашу готовку, раскололи запекшийся панцирь, куски его с перьями, пухом и шкуркой побросали в ту же ямку и засыпали землей.

А обнаженного ароматного, сочащегося гуся разломали на части и съели. Так было вкусно, не говоря уже о голоде, что долго потом нашу птичку вспоминали добрым словом. Ну, и нас за удачную охоту.

Впрочем, через несколько дней наконец пришли деньги и нам, оставшим уже без единой копейки, выдали аванс. Рублей по сто пятьдесят или двести, так что нам хватило не только на поесть, но и на плацкартные билеты после окончания работы до Крыма. Но это уже отдельная история.