В общем-то, недостатка талантов в этом веселом доме не наблюдалось. Совет мог бы возглавить и Наполеон IV, лет десять назад отловленный специальной психобригадой где-то в далекой таежной деревушке; и свирепый на вид кудлатый студент Баранов, самостоятельно открывший новую теорию чисел; и лектор-международник Степа, выдвинувший в свое время проект переустройства мира при помощи кнута, пряника и порошка от тараканов...
Недостатка в кандидатах не было, и даже больше того: когда слух о предстоящих выборах пронзил весь больничный корпус до основания, к бывшему председателю совета Кондратию Воруй-нога явились взволнованные психопаты с целью низложить его еще заранее и завладеть "Журналом учета мероприятий", в который легкомысленный Воруйнога наклеивал фантики от конфет.
Но военный переворот не получился, поскольку на стороне экс-премьера были могучие санитары, медсестры, а также закон, справедливость и демократия. "Черные полковники", как метко назвал этих путчистов лектор Степа, были с воплями и матерщиной водворены в наблюдательную палату и привязаны к лежанкам с указанием врача "отвязать этих сукиных сынов только тогда, когда завершится выборная кампания".
Надо сказать, что предвыборные страсти накалялись неспроста. Пост премьера, по негласному статусу, в данном случае давал определенные преимущества и привилегии. Премьер мог без очереди обедать, принимать ванну, бриться... В его безразмерной тумбочке находилась львиная доля периодической печати, которую он изымал у своих собратьев по разуму, отечески внушая им, что "познание – величайшее зло, а туалетную бумагу прекрасно заменяет указательный палец".
Как и в другой, большой политике, здесь нашлись проворные дельцы, создающие рекламу будущему премьеру. (Конечно, в надежде на то, что и они погреются в лучах премьерской славы.)
Один здешний дипломат, с веселой фамилией Шмидт-твою-мать, знал все тайные пружины воздействия на дефективные массы, так как пребывал в больнице со времен Второй мировой войны и даже, говорят, имел железную медаль "За штурм Москвы". Он-то и стал главным администратором подготовки выборов.
На предварительном совещании избирателей, имевшем место в туалете, он выдвинул сразу несколько смелых вариантов проведения тайного голосования.
Вариант №1 Накануне политического торжества следует провести Ночь Длинных Ножей, которая покажет, кто есть кто и кто кому дедушка. Уцелевшие в эту страшную ночь утром будут единодушны и более сговорчивы, что "поможет нам утвердить своего ставленника".
Вариант №2 Назначить премьером старого дурака Чекушкина и пристегнуть к нему двух здравомыслящих алкоголиков – один из палаты общин, другой из палаты лордов. Такая британская многопартийная система охватит интересы всех граждан, независимо от их социального положения и диагноза.
Вариант №3 Председатель должен обладать твердым характером, живостью натуры и мгновенной политической реакцией. Такие качества имеет ближайший друг Шмидта-твою-мать, бывший фотограф-порнографист Лева Зет. Твердость его проявилась в том, что в сексуально-хоровых композициях "порно" он снимал даже самого себя, но на следствии бойко отрекся от своего образа, заявив, что "впервые видит этого человека".
А мгновенную реакцию и живость Лева Зет отточил в контакте с натурщицами: готовя женщин к порнографическим съемкам и "употреблению внутрь", он раздевал их догола всего за пятнадцать секунд.
При обсуждении этих трех вариантов Шмидт-твою-мать не терпел двоедушия: если кто-то колебался, Шмидт коленом под зад крепко напоминал ему древний эсеровский лозунг – "Кто не с нами, тот против нас!" – и сомневающийся товарищ враз обретал политическую платформу.
Свою одиозную кандидатуру Шмидт-твою-мать пока что оставлял "за кадром", избегая всяческой ответственности и возможных репрессий со стороны врачей за свою политнаркоманию, мародерство и мрачный средневековый цинизм. .
..Ответственным за проведение кампании был молодой доктор Картузов, имеющий великолепную клочкастую рыжую бороду и такой же клочкастый, еще не устоявшийся авторитет. Каждый день он являл собой разных по стилю врачей, описанных Чеховым, Вересаевым и Эмилем Золя. По мере накопления опыта он становился все более ироничным, кратким в суждениях и втайне мечтал уйти в науку биологию, чтоб на законном основании выращивать розги для своих пациентов.
Время для собрания было выбрано весьма неудобное: после обеда и приема таблеток аборигены дружно рухнули в постели и каждый занялся своим глубоко индивидуальным делом: один безуспешно, уже не первый год, налаживал прямую связь с внеземными цивилизациями, другой сочинял поэму "Международный банный день", которая начиналась словами "И в Бухенвальде тоже были бани...", третий, встав в оппозицию к любителям тишины, во всю свою бронзовую глотку исполнял песню про кабачок Одноглазого Гарри...
Санитарам, медсестрам и добровольцам-дуракам из корпуса быстрого реагирования пришлось изрядно потрудиться, прежде чем сто с лишним мятежных избирателей были водворены в зал голосования. Сборище это, разномастное, шевелящееся, настороженное, напоминало мыслящий океан в миниатюре, и каждый миг в разных его концах всплескивались непредвиденные взрывы инстинктов.
Параноик Сережа, взваливший на себя тяжкое бремя Арлекина, драматически навис над массами из своего темного угла и пламенной декламацией явно выбивал инициативу из рук доктора Картузова: Парад пороков! К рампе все! А ну, сходитесь ближе! Отважно хохочи, Веселый мой народ!..
На призыв Арлекина изо всех углов посыпались увесистые реплики, матерные частушки, политические доктрины, смело спрессованные в афоризмах типа: "Долой десять министров-капиталистов!" – "Патронов не жалеть!" – "Nо passaran!" – "Свободу мне и Луису Корвалану!" – "Хлеба и зрелищ!".
Картузов понял, что свалял большого дурака, не обеспечив дополнительный конвой из состава психобригады. Загнать в бутылку этого стоголового рассвирепевшего джинна можно было только с помощью пожарной машины или отчаянной выходки, способной потрясти анархистов до глубины души. Картузов выбрал второе.
Он, делая вид скучающего супермена, который даже в эпицентре атомного взрыва будет увлеченно ковырять в носу, – между тем ждал подходящего случая. А зал грохотал:
– Товарищ, верь, взойдет она!..
– Ребята! В борще черви!.. Ура-а-а!..
– Государство – это аппарат подавления!..
Картузов вдруг звонко хлопнул книгой по столу и начал медленно, по частям, как складной плотничий метр, подниматься со стула. К моменту, когда он полностью выпрямился, избиратели уже почти все утихли, ожидая следующего прилива тотального вдохновения.
– Государство – это я! – тихо, но веско сказал доктор Картузов, глядя поверх толпы, в туманную даль, где на серой стене косовато висела репродукция с великой картины И. Репина "Иван Грозный в день морозный".
"Эффект Картузова" был так неожидан, что притихшие бунтари стали оглядываться назад, будто надеялись увидеть на репинской картине свое светлое будущее. Конечно, все остались при своих сугубо личных мнениях, но в открытую связываться с государством никто не хотел. Тем более, данный бородатый эквивалент государства обладал здесь колоссальной исполнительной силой, способной смести с лица земли не только личность инакомыслящего, но даже и память о нем среди родных и знакомых.
– Товарищи больные! – тем же деревянным голосом Людовика Четырнадцатого обратился Картузов к массам. Он знал, что многих тихопомешанных приводит в гнев обращение "товарищи", а еще больше слово "больные".
Один здешний мыслитель в ответ на подобное "обзывательство" однажды высокомерно сообщил главврачу, что "все здесь до того больные, что считают себя здоровыми и подозревают, что больными здесь являются врачи".
– Товарищи больные! Наш совет работает отвратительно, хотя он должен являться правой рукой врачей, их ушами и глазами, – здесь Картузов непроизвольно отыскал взглядом в толпе своих тайных осведомителей, бывших его "глазами и ушами". "Глаза и уши" были на месте.
"Глаза" сразу начали крутить головой, опасаясь щелчков по лысине, которая и без того была потерта, как мушкетерское седло.
"Уши" представляли собой бесцветного человечка неопределенного возраста. Он появился на свет еще в ежовское время как результат преступной сексуальной связи психопатки Людмилы и медбрата Григория. Родившись в больнице и ни разу не покинув ее стен, он знал о существовании большого мира только из телевизора и газет. В истории его болезни, в графе "возраст", стоял знак бесконечности – лежащая восьмерка, а на вопрос о национальности он скромно отвечал, что мать у него русская, а отец шофер.
"Правой рукой", упомянутой доктором Картузовым во вступительном слове, был с ума сошедший техник-рентгенолог, пытавшийся выплавить из вверенной ему рентген-установки металлический плутоний, необходимый для производства собственной атомной бомбы. Васю привезли в психобольницу с пространным тревожным заявлением от жителей 6-го микрорайона, где, в частности, говорилось: "Мы не хотим повторения Хиросимы и Нагасаки! Пепел японских детей стучит в наши сердца, и если вы изолируете этого сибирского Оппенгеймера Васю, то мы все как один отдадим в Фонд мира по пять рублей. Да здравствует мир и дружба между народами!" (Далее следовали четыреста подписей.)
Чрезвычайно обидевшись на все человечество, опальный техник стал беспощаден и лют, а во время врачебного обхода сопровождал врачей как военный атташе, мысленно отмечая всех, кто впадал в докторскую немилость. Этих несчастных он колотил потом в туалете, приговаривая: "Ешь глазами начальство! Кушай глазами великих! Брррысь!.."
Доктор Картузов, обуздав аудиторию, теперь пытался оседлать ее. Спортивный интерес в игре "сто против одного" был так силен, что Картузов забыл, с кем имеет дело: он угрожающе прошелся вдоль рядов, похлопывая воображаемым стеком по воображаемому лаковому сапогу, а в его левом глазу вдруг зловеще блеснул монокль...
(Сидящий в третьем ряду угрюмый Шмидт-твою-мать внезапно покрылся горячим потом, волосатое сердце его стало бить, как Бухенвальдский набат... Он мысленно сдавил горло сидящему рядом с ним старому дураку Чекушкину и мысленно заревел: "Говори, где партизаны! Убью!..")
– Сейчас каждый из вас, – сказал Картузов, – назовет кандидатуру председателя совета. Называть себя и меня как претендентов на этот высокий пост я вам не рекомендую. Ну, кто первый?..
Из задних рядов вверх взметнулась чья-то нервно трепещущая грязная рука. Ее обладателем был некто Возмущанский, по кличке "Наследник из Калькутты". Это довольно мирное животное, имеющее два высших образования, было доставлено в наручниках из деревни Малиновка, где оно проживало на иждивении бабушки, скупой и брюзгливой старухи.
Услышав о том, что бабка отписала наследство не ему, а какому-то гипотетическому внуку Егорию, Возмущанский решил восстановить справедливость с применением современных технических средств. Связав свою "Арину Родионовну" по рукам и по ногам, он принялся старательно гладить ее включенным в сеть электроутюгом.
Когда бабка покрылась нежной хрустящей корочкой, на запах горелого мяса явилась вся деревня, но спасти славную старушку уже не смогли.
– Слово имеет товарищ Возмущанский!
"Наследник из Калькутты" встал в позицию римского трибуна и начал:
– Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повестий...
Бессмертные строки "Слова о полку Игореве" вызвали в массах новый прилив коллективного экстаза.
Картузов, чтобы пресечь крамолу, издали показал декламатору пальцы, сложенные так, как если бы в них находился сияющий шприц. Возмущанский все понял и тем же торжественным голосом, без всякого перехода, выдвинул сразу три кандидатуры на место председателя: лектора Степу, лунатика Штучку и дежурную медсестру Сусанну Иудовну.
(По поводу последней кандидатуры он со знанием дела пояснил, что хотя она представитель администрации, но мало чем отличается от нас и в прошлую субботу на равных, как мужчина с мужчиной, подралась с дураком Чекушкиным. Здесь налицо факт профессионального заболевания, и пост премьера ей подойдет вполне.)
В дальнейшем собрание стало напоминать выборы куренного атамана в Запорожской сечи: фамилии, клички и характеристики кандидатов сыпались прямо с мест, с курьерской скоростью, с пулеметной частотой... Аудитория стала неуправляемой, как самолет-снаряд, сорвавшийся со струны радиосигналов. Доктор Картузов под шумок переписал фамилии некоторых лидеров анархии и любовно округлил этот список загадочной лирической надписью: "Абрикосовое масло – в четыре точки".
...На другой день даже невооруженным глазом можно было без труда различить в общей массе тех, кто на вчерашнем торжестве проявлял особый энтузиазм.
Эти пасынки стихийных явлений, уязвленные процедурной сестрой пониже поясницы и под лопатки, с тяжкими стонами, согнувшись в три дуги, бродили по коридору, обдумывая мудрое педагогическое напутствие, сделанное им доктором Картузовым: "Ребята! Вы не так больны, как дурно воспитаны. Будьте взаимно вежливы!"
Это собрание, как и многие другие подобные торжества, могло бы кануть в безвестность, и потомки так и не узнали бы о результатах голосования.
Но когда для человечества закроются ржавые ворота несчастной судьбы и распахнутся золотые ворота славы, – вот тогда историки обнародуют Самую Великую Книгу нашего времени – "Журнал учета мероприятий".
На потемневших страницах его, среди наклеенных там открыток с атомными грибами, среди фантиков от конфет и чертежей "вечного двигателя", наши потомки с волнением прочитают:
"...Января, 18-го, 1982 года... слушали-постановили... Посланник западносибирского господа бога товарищ Рыжая Борода благословил нас, верных сынов Отечества, и заставил отдать голоса за нового вождя племени яйцеголовых. Вождем стал ребенок, найденный в дровах, по фамилии Бесфамильный, а по социальному положению – кондуктор трамвая. Новый вождь назначил состав кабинета в таком порядке: культурно-массовый сектор – старый дурак Чекуш-кин; сектор быта – лунатик С. Штучка; сектор досуга-товарищ Возмущанский и господин Шмидт-твою-мать (они же – ревизионная комиссия). Собрание шло два дня. Протокол собрания вел Алеша Скворцов – командир летающей тарелки. Привет!"
Омск