Калушари. Файл №221

Линкольн-парк Мюррей, Вирджиния

Всё было плохо, и все были плохими.

Это отчаянное состояние накатывало на Чарли все чаще и совсем перестало ему нравиться. Поначалу — нравилось; поначалу оно давало чувство хоть и мрачноватой, но головокружительной, абсолютно ничем не стесненной свободы. В последнее время мальчик стал побаиваться отчаяния, потому что понял: раньше или позже оно выпрет наружу, и тогда начнет происходить что-нибудь страшное и непоправимое.

И уж никак он не ожидал, что злобная удушливая мгла набросится сегодня. День начинался чудесно: у папы выходной, все здоровы и веселы и наконец-то едут гулять в Линкольн-парк, про который Чарли так много слышал и куда они так давно собирались выбраться всей семьей. Оттого, что все катилось так ладно, и все были добры и довольны друг другом, даже младший братишка, двухлетний карапуз Тедди, перестал раздражать и казался забавным и милым.

Вообще-то Чарли не любил брата. Брат ему мешал; брат с самого момента рождения стал преградой между Чарли и полноценной жизнью.

Полноценная жизнь — это делать все, что хочешь, и так ли, сяк ли, мытьем или катаньем, заставлять другого делать то, что хочешь ты; вплоть до зыбкой границы, когда заставляемый, решив, что у него появился какой-нибудь убедительный, доказуемый повод, какая-нибудь неопровержимая улика, тащит тебя в суд. Взрослые называют это правами. Насколько Чарли сумел тогда понять из их разговоров, за правами-то папа и привез его и маму сюда. Важней прав у них тут, в Америке, ничего нет; права они качают направо и налево целыми днями. Даже мама с папой, чуть что, повышают друг на друга голос и, будто игрушечным бумерангом, кидают один в другого: «Это мое право!» — «Ты не имеешь права лишать меня права!» Как они только целоваться ухитряются без адвоката, прикопанного под подушкой… Эти самые права были главной чертой, отличавшей ту жизнь от этой. Чарли уже совсем смутно представлял себе ту жизнь, но у него сохранилось четкое ощущение, что там газеты, радио, телевизор давили и давили, долдоня только про обязанности — перед страной, перед строем, перед вождем; Чарли не помнил, как вождя звали, что-то вроде итальянского «чао!», и как-то про уши… Может, те, кто в Америке родился, знали об этой жизни что-нибудь еще, кроме того, что тут — права. Чарли не знал.

Тедди, едва появившись на свет, лишил его основных прав. И, мало того, надел на него тяжеленные обязанности. Теперь, будто Америка сделалась уже и не вполне Америка, мама то и дело запросто, даже не соображая, что посягает на чьи-то права, командовала: покорми братика! присмотри за братиком! убери после братика! А если Чарли артачился, начинала сама, как адвокат, убеждать его железными аргументами: он же еще маленький, он же еще глупенький, он же не умеет ходить, мы же его так любим. Вот именно. Его-то они любят. Все время теперь с ним: ням-ням-ням, да чух-чух-чух, да баюшки-баю! А тем, что чувствует Чарли, им и в голову не пришло поинтересоваться ни разу; будто само собой разумелось, что, раз они его любят, и ему полагается. Получалось, мама и папа сами теперь стали как тот чао с ушами.

Иногда Чарли приходило в голову, что если бы они жили с Тедди вдвоем, он бы тоже любил брата. Чарли нравилось, как этот теплый гладкий зверек гулит и таращится, как искренне, не то что взрослые, улыбается, как самозабвенно тянет руки к погремушке; учить веселого эмбриона садиться, давая ему два указательных пальца, чтоб он их зажал в кулачках, или, например, делать ему козу — было физически приятно, будто загорать или есть мороженое. Вдобавок Тедди ощущал себя тогда добрым, могучим и мудрым — а это тоже было приятно, только не как от удовольствия, а иначе; не объяснить, как. Но стоило маме сказать: ты должен, причем должен по таким-то и таким-то причинам, вполне, наверное, убедительным для суда присяжных — сразу хотелось плеснуть на их кумира кипятком.

Чарли смутно подозревал, что сам он стал для родителей ребенком второго сорта потому, что родился еще там. А Тедди — уже здесь.

Однако в тот день ни у кого не было ни прав, ни обязанностей — просто все задорно собирались вместе гулять. Потом ехали — опять-таки все вместе и каждый на своем месте: папа рулил и объяснял, мама щебетала и смеялась, Чарли смотрел по сторонам и размышлял, Тедди улыбался, говорил «Дай!» и все щупал. Ничто не предвещало беды.

И в парке все было классно. Погода стояла прохладная, пасмурная, но от обилия флажков, транспарантов, вывесок, картинок рябило в глазах, будто летом у моря. Народу было полно. Играл оркестр, везде продавались вкусности и вообще всякая ерунда, крутились карусели и качались качели; то и дело гудел гудком, носясь, как ошалелый, за низеньким забором ярко-красный паровозик детской железной дороги. Взрослые дяди и тети, у которых сейчас не было прав, а только обязанности, потому что они были на работе, и при этом никто не пытался их убить или ограбить, мельтешили туда-сюда кто в платье Белоснежки, кто в пузатом и ушастом костюме Микки-Мауса, кто в обалденных индейских перьях — и наперебой помогали веселиться тем, у кого тут были только права, потому что они заплатили за вход.

Даже когда папа купил Чарли и Тедди по воздушному шарику, на какой-то момент все стало даже еще лучше, чем было, потому что он купил совершенно одинаковые шарики. Вообще на папу в тот день словно просветление какое-то нашло напоследок; не задумываясь, он все делал совершенно одинаково по отношению к обоим братьям — но маленький Тедди этого даже не замечал, такие сложности были покамест выше его понимания, а Чарли был на седьмом небе, будто вот наконец он добрался до настоящей Америки, где все равны.

И папа же все испортил.

— Эге-ей! — позвал он от очередного лотка. — А вот и мороженое!

Нелепее всего было то, что Чарли мороженое обожал, а Тедди толком даже не знал, что это такое — мороженое; до сих пор ему редко-редко давали хотя бы один кусочек полакомиться, только дома, только с ложечки, чтобы он не простудил горло. Но папа, довольный собой, шел к ним, остановившимся у ограждения железной дороги, и нес четыре вафельных стаканчика с любимейшим из любимейших, шоколадным с орехами. По одному на каждого. Без разницы, кому нравится, кому нет. Без разницы, кому можно хоть десять — а кому даже одного полного нельзя. Равны так равны, дескать, получайте.

Это уже было неприятно. Наверное, именно это взрослые называют не очень вразумительным словом «несправедливость»: когда тому, кто нуждается позарез, и тому, кто, по сути, и не знает, хочет он этого, или не хочет — дают одновременно и поровну. Краски праздничного парка сразу потускнели, и залихватский грохот музыки сделался неприятным, утомительным шумом, от которого хотелось убежать подальше. Но это было невозможно, Чарли должен был быть с родителями. Должен. Он только отвернулся опять, честно пытаясь отвлечь себя от негодования детским предвкушением того, что вот сейчас из-за поворота снова выскочит разрисованный улыбчивый паровозик и приветственно загудит.

Но когда паровозик выскочил, то показался ему страшным. Паровозик угрожающе заорал. Паровозик оскалился, словно хотел всех съесть. Чарли понял: скоро что-то произойдет. И паровозик примет в этом самое непосредственное участие.

— Чарли, мороженое, — сказал папа. Чарли повернулся к отцу и пристально посмотрел ему в глаза. Папа ничего не понимал.

— Ну, бери, бери скорей, — нетерпеливо проговорил он, глядя куда-то в сторону.

Чарли скосил взгляд. Там, неторопливо удаляясь, вышагивали две взрослые девчонки, лет по семнадцать.

Одна в обтягивающих джинсах, другая в очень короткой юбке. Понятно.

— Спасибо, папочка, — с отчужденной вежливостью сказал Чарли, но отец не обратил на его тон ни малейшего внимания.

На вкус мороженое оказалось отвратительным.

Мама сидела на корточках перед Тедди и, сама не своя от дурацкого счастья, сюсюкала с ним, и делала ему всякие мордочки.

— Ах, какое мороженое, — приговаривала она. — Ам-ам! — приговаривала она. — Дай-ка шарик, мама подержит шарик, пока Тедди скушает ам-ам, — приговаривала она. Рук им обоим явно не хватало; одной своей рукой Тедди вцепился в одну мамину руку, в другой держал шарик, болтающийся на ветру ярдах в трех над землей, а у мамы в свободной руке было мороженое, которое ей надо было разделить. Понятно. Как всегда, она скормит Тедди кусочек-другой, а остальное съест сама. Свое съест и почти все Теддино съест. Это ее право.

Всё было плохо, и все были плохими.

Совсем не удивительно, что они упустили шарик.

Чарли не видел, как это произошло. Он не хотел смотреть ни на кого из них, и потому старательно пялился на фотографа, который совсем неподалеку, у перехода через пути, щелкал всех желающих в компании с огромным розовым Микки-Маусом, нарисованная улыбка которого теперь казалась Тедди лицемерной и зловещей. Фотограф старался быть веселым и компанейским, чуть ли не общим другом, но Чарли знал, это обман; орать, дурачиться и приставать с шутками было его обязанностью, потому что он получал за это деньги.

Тедди обиженно заревел. Чарли против воли обернулся и успел увидеть, как шарик, освобожденно виляя длинной держалкой, косо уходит в небо. А Тедди, обе руки выставив ему вслед и глядя тоже ему вслед, затопал в бессмысленную погоню и через два шага, разумеется, бумкнулся носом в землю, да еще и прямо на мороженое, которое как раз успела вложить ему в освободившуюся руку очень умная мама.

Конечно, мама его подняла. И что тут началось!

— Шарик улетел! Ай-ай, улетел. Улетел в страну воздушных шариков! Пока, шарик, пока! Ну, ничего, Тедди! Не плачь! Это твой первый воздушный шарик! Ой, как ты вымазался. Придется тебя мыть! Вся курточка в мороженом. Нет ам-ам!

И ей тоже не досталось ее ам-ам, мстительно подумал Чарли.

Тедди ревел, не обращая ни малейшего внимания на мамины причитания. В голосе его было такое отчаяние, будто его вот-вот могли зарезать. Будто вся жизнь у него улетела вместе с этим шариком. Слышать его было совершенно невыносимо; хоть бы папа сумел его как-нибудь заткнуть, подумал Чарли. Все-таки папа из нас самый крутой, может, у него получится.

Напрасно он это подумал. Папа сумел.

Умный папа решил, что настал его черед утешать бедного несмышленыша Тедди. Он поднял с земли раздавленный труп мороженого, а потом, не сказав Чарли ни слова, не спросив, не посоветовавшись, не извинившись, не сделав вообще ничего такого, что превратило бы его поступок в поступок общий, такой, будто его совершили и он, и Чарли вместе — он просто отобрал у Чарли его воздушный шарик и тоже присел на корточки перед несчастным принцем, размазывающим грязными кулачками слезы и сопли по щекам.

Чарли окаменел.

— Тедди, — ненатурально умильным голосом сказал папа. — Вот шарик. Смотри. Шарик прилетел обратно. Он тебе передает, что решил тебя не огорчать. Не плачь, просит тебя твой шарик.

Сволочь Тедди мгновенно заулыбался, напоследок подхлюпывая мокрым носом, и вцепился в держалку. Он все это нарочно, потрясенно подумал Чарли. Нарочно!

— Умница, — благодарно сказала мама и чмокнула папу в щеку. Папа, раздуваясь от гордости, поднялся. Мама тоже встала с корточек. Тедди цвел, дергая за хвост покорно ныряющий шарик. По его курточке текло. — Мы с Тедди убежим на минутку, почистимся.

— Мы подождем, — сказал папа. Чарли честно дождался, когда ни мама, ни Тед уже не могли их слышать. Папа опять озирался по сторонам, но Чарли, понимая, что потом заводить этот разговор окажется уже смешно, да и не было тут никакого разговора, просто в душе поднялась черная ядовитая пена и булькала, грозя выхлестнуть через край — сказал коротко и веско:

— Это был мой шарик.

Папа посмотрел на него — как всегда, сверху вниз. Сесть на корточки ему и в голову не пришло.

— Ешь мороженое, — повелительно сказал он, — растает.

— Не хочу мороженое. Хочу мой шарик.

— Купим мы тебе шарик.

— Я хочу МОЙ шарик, — по-прежнему ровно и бесстрастно сказал Чарли. Папа, вероятно, думал, что это блажь. И, конечно же, блажь неважная, раз Чарли не плачет и не кричит.

— Хорошо, — сказал папа. — Мы купим тебе другой шарик.

Папа вообще не слышал, что ему говорят. Или не хотел слышать. Какая разница? Стенка есть стенка.

Папа слышал только самого себя.

С мороженого Чарли стало капать.

Недовольно скривившись, папа, опять не сказав ни слова, отобрал у Чарли ставший противно мягким стаканчик.

— Не хватало еще, чтобы и ты перемазался, — раздраженно сказал он и пошел к мусорному контейнеру с двумя увечными стаканчиками, раздавленным и раскисшим, неся их в далеко отставленной руке, чтобы, не дай Бог, ни капельки не попало на его пальто.

Может, Чарли еще пересилил бы себя. Он мучился бы, он ненавидел бы весь свет до самой ночи, пока не уснул бы, а может, еще и назавтра — но все осталось бы в нем за семью печатями. Он очень старался не дать пене брызнуть. Он совсем не хотел ничего по-настоящему плохого. Он даже боялся; стыдно сказать, но он, совсем не будучи трусом, отчаянно боялся того, что, стоит один-единственный раз совсем сорваться — потом все покатится, как ком с горы. Стоит один-единственный раз не совладать — потом уж не совладаешь нипочем. Ужас перед вулканом неподвластных последствий и брезгливое нежелание Большого Зла уже не раз помогали ему; помогли бы и на этот раз.

Но, унося в мусор погубленные стаканчики, папа пробормотал с самой натуральной, пусть и мелкой, пусть и мимолетной — но все равно ненавистью:

— Только деньги зря потратил…

— Привет, — сказал сзади Майкл. Чарли обернулся, как ужаленный.

— Ты чего?

— Ничего, — сказал Майкл и улыбнулся. Это была улыбка паровозика, который мчится и хочет всех съесть.

— Что ты придумал?

— Сейчас увидишь.

— Не надо.

— Надо. Ты сам никогда не соберешься. И пошел за мамой вслед.

Он прав, мрачно подумал Чарли. Ну что ж. Значит, сегодня. И остался стоять.

Глазами Майкла он видел, как в женском туалете мама моет курточку Тедди и вытирает его перемазанные щеки. Они были там вдвоем; какая-то толстая тетка хотела тоже войти, но Майкл ее не пустил, и она недоуменно закрутилась по площадке между аттракционами и туалетами, забыв, чего хочет. В конце концов она, так и не поняв ничего, обмочилась. Это оказалось смешно.

Маме тоже приспичило присесть; Чарли не понял, произошло это само собой или опять Майкл постарался. Во всяком случае, мама аккуратно пристегнула своего любимчика к пока еще холодной трубе отопления специальными постромками или, как папа их еще называл, подтяжками — чтоб никуда не делся; а сама затворилась в кабинке. Она что-то напевала, чтобы Тедди слышал ее голос и не боялся. Один раз она даже нагнулась, чтобы бросить взгляд в проем между полом и дверцей кабинки и убедиться, что ноги Тедди стоят там, где им и положено, что принц никуда не делся. Она тревожилась, она за него всегда тревожилась. А может, что-то такое все-таки уже чувствовала.

Тедди, хихикая, выпустил шарик. Тот всплыл к потолку и стал прыгать там вверх-вниз. Майкл дергал его за ниточку. Потом Майкл отстегнул Тедди. Потом снова взял шарик и вышел с ним наружу. Хлопая в ладоши от удовольствия, улыбаясь и гугукая, Тедди потопал за шариком. Шарик не улетал. Шарик гулял, а Тедди гулял следом.

Когда мама вышла наконец из кабинки, пустые подтяжки лежали на полу, а Тедди и след простыл. Мама сразу перестала петь.

Народу было полно, а никто, как всегда, ничего не видел, все были заняты собой. Майкл, улыбаясь, вел шарик в поводу, а Тедди, смешно растопырив руки, его преследовал, норовя ухватить болтающийся буквально в футе у него перед носом тросик. Проходя мимо Чарли, Майкл ему подмигнул. Чарли не пошевелился и не сказал ни слова; он сделался, как каменный. Впрочем, если б он и решил помешать Майклу, вряд ли бы это у него получилось. Наверное, теперь даже папа бы не смог. Прямо в открытые ворота шарик выплыл на полотно узкоколейки, и Тедди, косолапя, неуклюже последовал за ним.

А в полусотне ярдов позади, среди толпы, звала и слепо металась мама.

А папа вообще ничего не делал, глазел по сторонам и мечтал пропустить стаканчик, раз уж у него отдых, а ему испортили настроение, а он в ответ опять всех спас.

А из-за поворота бодро выбежал паровозик с двумя переполненными ребятней вагончиками.

Фотограф наклонился к видоискателю, прицеливаясь на тройку подростков, стоявших в обнимку с толстым противным Микки-Маусом. Щелкнул он уже на рефлексе; когда он поднял от видоискателя лицо, оно было белее мела.

— Ребенок на рельсах… — просипел он, будто проколотая шина. Прочистил горло и заорал: — Ребенок на рельсах!!! Чей ребенок? Уберите ребенка!!!

И все перемешалось и понеслось. Паровозик загудел, завизжал, будто это его резали. Машинист жал и жал тормоз, а тормоз, разумеется, не работал, оставалось только визжать. И едущей ребятне тоже оставалось только визжать, потому что им было плохо видно — а по лицам и крикам взрослых за забором они понимали, что впереди происходит нечто интересное. А Тедди, наконец, поймал шарик за держалку, буквально вложенную Майклом ему в руку, и стоял теперь на рельсах довольне-шенек, улыбался и гулил, и притопывал от удовольствия одной ножкой, и не было ему никакого дела до того, что сзади визжат, навек въезжая в ад бессильного раскаяния, паровоз и машинист. Они же взрослые — значит, ничего плохого ему не сделают, и можно не обращать на них внимания.

— Тедди!! — кричала мама и бежала.

— Тедди!! — орал папа и бежал.

— Ребенок на рельсах! — кричали люди и бежали.

— Ты мне еще спасибо скажешь, — пообещал Майкл и ушел.

Чарли смотрел молча.

Никто не добежал.

Хрясь.

Когда паровозик проехал, то, что осталось на рельсах, было совершенно не похоже на Тедди. Оно больше не могло ни баловаться, ни капризничать, его не надо стало ни кормить, ни мыть. Мама и папа могли кричать и биться возле него сколько угодно; сколько угодно могли повторять: «Нет! О, нет! Тедди! Маленький мой!» То было их право.

Лаборатория Чарлза Бёрка.

Мэрилендский университет

— Привет, Молдер.

— Привет, Дэйна. Заходи. Плащ можешь повесить сюда.

— Привет. Меня зовут Чак.

— Меня зовут Дэйна Скалли. Рада видеть вас, Чак.

— Очень много слышал о вас, Дэйна. Молдер говорит, лучшего напарника у него никогда не было.

— Ни один мужчина не стал бы так самозабвенно вытаскивать его из больниц, кутузок, секретных застенков и прочих малоприятных мест.

— Да, наверное, дело именно в этом.

— Ладно, посмеялись и будет. Чак, дай проекцию фото.

— Момент.

На стену вымахнуло громадное, чуть бледноватое изображение. Троица веселых подростков стояла в обнимку с громадным и грузным Микки-Маусом, кругом висели куски людей, попавших в кадр кто шагнувшей вперед ногой, кто встрепанной ветром прической, кто высунувшейся рукой с американским флажком или бутылкой пива. Какой-то фестиваль, подумала Скалли, или просто воскресное увеселение в парке аттракционов. Ее на подобные сходки с раннего детства было именинным пирогом не заманить. Если выдавалась свободная минута, Скалли предпочитала гулять там, где нет ни гама, ни дураков.

На заднем плане, в десятке ярдов позади фотографирующейся группы, виднелись забор с полуоткрытыми дощатыми воротцами и целеустремленно шагающий за воротца малыш с поднятыми руками.. Куда это он так устремился, недоуменно подумала было Скалли — но сразу поняла, куда и зачем. На фоне росших по ту сторону забора, немного поодаль, деревьев и серого лохматого неба отчетливо был виден яркий воздушный шарик, кренясь, летящий по ветру.

— И что? — спросила Скалли.

— Данное фото было сделано три месяца назад, — пояснил Молдер и коснулся рукой преследующего шарик ребенка. — Этот карапуз, спиной к нам — Тедди Хоуи. Он погиб буквально через несколько секунд после того, как был сделан снимок.

— Господи, — пробормотала Скалли. И снова, уже пристальнее, уже совсем иным взором, взглянула на фотографию. Как это могло случиться?

Там, за забором, наверняка железная дорога, без которой не обходится ни один такой парк. Но что же, машинист ослеп?

— Как он погиб? — тихо спросила она.

— Он выбежал на полотно узкоколейки. Поймал свой шарик, вот этот, и встал, как вкопанный. Машинист не смог ничего сделать, отказали тормоза. А на гудок ребенок не среагировал.

— Господи, — снова сказала Скалли. — Какой ужас: Куда смотрели родители?

— Сейчас расскажу. Отец Тедди работает в Госдепартаменте, так что было проведено довольно-таки тщательное расследование. Тем более, этот несчастный случай произошел при весьма странных обстоятельствах.

Неужто это окажется не шарик, а опять полная свежих зелененьких гуманоидов тарелка, разочарованно подумала Скалли, но вслух только сказала с бесстрастно-деловитым видом:

— Что за обстоятельства?

— Мне позвонил проводивший расследование эксперт. Он был очень обеспокоен некоторыми, казалось бы незначительными, подробностями — и, главным образом, вот этой самой фотографией.

Скалли вгляделась в изображение в третий раз.

— Не вижу ничего особенного.

Молдер снова дотронулся рукой до проекции фото. По его руке, погрузившейся в луч, скользнули взад-вперед юркие блики.

— Видишь ли… Вот гелиевый воздушный шарик. Я еще в детском саду накрепко выучил, что, если такой шарик выпустить из рук, он улетает вверх. А здесь, судя по его наклону и, в особенности, по тому, как свисает лента, мы видим, что шарик летит горизонтально.

— Просто мороз по коже от таких подробностей. Тебе в детском саду ничего не объясняли про ветер?

Сидевший за пультом лысоватый, жизнерадостный Чак усмехнулся и покрутил головой.

— В том-то и дело. Эксперт связывался с службой погоды. Я потом — тоже. Дэйна, в тот день ветер дул на север. Шарик летит на юг.

Скалли смолчала.

— Неужели ты не видишь, что шарик словно бы кто-то тянет?

— Тянет? — подняла брови Скалли и посмотрела на фото в четвертый раз. — Кто тянет? Я никого не вижу.

— Чтобы это выяснить, я и пришел к Чаку. Помимо того, что он мой давний друг, он еще и король цифрового процессинга изображений. Он может вытянуть из фотографии любые детали. Давай, Чак, показывай.

Чак в крутящемся кресле повернулся от проектора к компьютеру и пробежал пальцами по клавиатуре. На дисплее вспыхнуло то же изображение. Потом мальчик и шарик прыгнули вперед, распухая и вытесняя все остальное.

— Не детали, а скрытую информацию, — назидательно поправил Чак. — Наш глаз воспринимает очень ограниченную часть того, что на самом деле находится на изображении. Но с помощью специальной программы, которую разработал я, мы можем обнаружить и все остальное. Смотрите, Дэйна. Повторяю специально для вас, Фокс на эту прелесть уже вторые сутки смотрит. Как наркоман.

По экрану дисплея последовательно пробегали волны аккуратных трансформаций, вычищая изображение от разноцветья естественных красок и делая его раз за разом все более контрастным. Небо сделалось серой пустотой, доски забора — мертвенно-белым скелетом, контуры деревьев — однородно и беспросветно черными. А на этом фоне…

На этом фоне, в нескольких шагах впереди увлеченно шагающего ребенка, но уже по ту сторону ворот, проявилась смутная, дымчато-серая тень маленького человека, буксирующего шарик за его тонкую привязь.

Скалли не менее минуты вглядывалась в этот бред. Потом тихонько кашлянула, освежая вдруг пересохшее горло и спросила с иронией, которая показалась Молде-ру немного наигранной:

— Ты хочешь сказать, что Тедди выманило под поезд привидение?

Молдер чуть пожал плечами, а потом кивнул.

Ну, разумеется, устало подумала Скалли. Опять чудеса.

— И тормоз поезда, разумеется, тоже испортило оно?

Ну, разумеется, устало подумал Молдер. Опять не верит.

Казалось бы, сколько раз мы попадали в ситуации, когда получали возможность объяснить события, лишь введя фактор невозможного. И не только объяснить — найти виновных. И подчас даже — спасти пострадавших. И не наша вина, что точные, однозначные доказательства так часто уплывают у нас из рук в последний момент. Все равно. Но вот она опять не верит, и все приходится начинать сначала. Откуда такое упрямство? Что она защищает, сопротивляясь очевидному с такой горячностью и таким упорством, будто оно напада— ет? Оно ведь не нападает. Оно просто есть, а мы не хотим его замечать… мы его боимся, мы его не любим, мы его не желаем…

— Не исключено, — сказал Молдер.

— А фотоаппарат кто-нибудь удосужился проверить? Может, у него объектив не в порядке. Может, пленка плохо прижимается. Да может быть, это в самой пленке дефект!

— Дэйна, не смеши. Все проверено пятьдесят пять раз.

— Ну, и что из этого следует?

— Из этого следует, что на фотографии можно, если постараться, увидеть некий энергетический сгусток. Согласно хотя и скрытой, но запечатленной на фото информации, Тедди Хоуи убило нечто вроде полтергейста.

— Если постараться, в шевелящейся кроне тополя можно узреть лицо Христа. Игра света и тени, вот что это такое.

Чак хохотнул и снова покрутил головой: дескать, во дает!

Молдер молча подошел к стенному шкафу, открыл одну из створок и вынул прозрачный пакет, а потом подошел к Скалли и все так же молча протянул пакет ей. Тот был снабжен ярлычком «Департамент полиции. ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО»; строчкой ниже стояли дата происшествия и дата оформления вещцока.

— Что это? — помяв полиэтилен пальцами, спросила Скалли, чувствуя, как на нее опять, как и всегда, когда обрабатывать ее брался ее маниакальный друг и напарник, накатывают безнадежность и бессилие.

— Это специальные детские постромки, которыми миссис Хоуи пристегнула ребенка в туалете, сама затворившись буквально на минуту. Она клянется, что там они были с Тедди вдвоем, никто не входил и не выходил. Чтобы устремиться за шариком, двухлетнему ребенку самому надо было выбраться из этих хитрых держалок.

— Может, они скользкие?

— Скалли, их тоже специально проверяли. Из них физически невозможно выбраться. Разве только Тедди был реинкарнацией Гудини. А это уже само по себе достаточно странно и требует, чтобы в деле кто-то разобрался. Не так ли?

— Опять Гудини… — с тоской сказала Скалли.

Чак хохотнул.

Дом Стивена Хоуи.

Арлингтон, Вирджиния

Размерами и убранством гостиная напоминала зал торжественных приемов какой-нибудь всемогущей корпорации. Уютно горел камин, потрескивая и постреливая с милой сердцу патриархальностью, в точно выверенной пропорции оттенявшей простор и роскошь. Да, подумал Молдер, не зря в регистрационных документах написано не «хаус», а «резиденс». Резиденция Стивена Хоуи.

Сам же мистер Хоуи не понравился ни ему, ни Скалли. Невзрачный и очень довольный собой человек, привычно, но неумело и без особых стараний скрывавший под простотой манер — я такой же, как вы! я простой американский парень, который много работал и всего достиг! — напыщенность и тщеславие.

А вот жена его была красавицей. Яркая молодая брюнетка с прекрасной фигурой и вызывающе чувственными чертами смуглого, резкого лица. Где он такую купил, невольно прикидывал Молдер. Италия? Испания? Нет, что-то иное; вероятно, еще более экзотичное… Она и говорила с акцентом — но акцент тоже не помог, акцент был Молдеру незнаком.

— Я не понимаю, — горячилась она сейчас. Мистер Хоуи только кивал. — Формально расследование завершено, и у вас нет ни малейшего права вновь мучить нас расспросами. Мы с мужем и старшим сыном и так много пережили.

— Да, — вставил мистер Хоуи.

— Мы прекрасно понимаем ваши чувства, — сдержанно отвечал Молдер. Скалли кивнула, а потом, поняв, видимо, что непроизвольно взяла на себя роль кивающего мужа, отчетливо передернулась и стала глядеть в сторону.

И потому именно она увидела мальчика, выглянувшего в гостиную из одной из внутренних дверей. Мальчик, стоя в проеме, смотрел и прислушивался с недетской пытливостью. Еще пять минут назад, когда они входили и рассаживались, его не было.

— Мы проводим новое расследование, совершенно отдельное от предыдущего, — продолжал спокойно разъяснять Молдер. — Совершенно не зависимое от него. Нас вынудили к тому некие новые факты. В связи с ними мы считаем, что предыдущее расследование, возможно, кое-что упустило.

— Что именно? — подал голос мистер Хоуи.

— Ну… например, что кто-то мог и помочь Тедди оказаться не там, где ему следовало быть. Что Тедди не сам выбежал на рельсы.

У мистера Хоуи открылся рот. Миссис Хоуи гневно встряхнула головой, и ее длинные волосы цвета, что называется, воронова крыла всполошенно забились — как вороновы крылья.

— Было более сотни свидетелей, — резко сказала она. — Мы сами видели, оба. Тедди бежал вдогонку за своим воздушным шариком. Он был совершенно один.

И вдруг мирно горевший камин, зашипев разъяренным драконом, свирепо полыхнул, словно в пасть ему плеснули бензином. Пламя вздулось и выхлестнуло в комнату, на миг показав, как оно, на самом-то деле, ненавидит людей и как радо было бы до них добраться.

Тут же все кончилось.

Мистер Хоуи отвел от камина испуганный взгляд и снова уставился на Молдера.

А для Молдера этот прыжок огня был еще одним звеном в той цепи, которую он пытался проследить. Молдер не был удивлен.

А миссис Хоуи в пылу спора ничего не заметила.

А Скалли смотрела на мальчика. И ей показалось, что отсвет пламени в его глазах полыхнул на какую-то долю мгновения раньше, чем прогудел, как мимолетный пожар, камин. Ей стало не по себе.

— Это был ужасный, нелепый, чудовищный несчастный случай, — сказал мистер Хоуи. — Рядом с Тедди никого не было.

Скалли увидела, как из той же двери за спиною неподвижно стоящего мальчика появилась высокая и худая старуха в черном. Во всем черном; даже голова ее была укрыта черным платком. Совершенно не американская старуха. Зловещая и мрачная, как… как призрак отца Гамлета, что ли. Она положила руки мальчику на плечи и осторожно потянула его вон из гостиной.

Скалли, стараясь привлекать поменьше внимания, беззвучно поднялась из кресла.

— Может быть, вы все-таки постараетесь ответить на несколько вопросов? Буквально на несколько. Вот первый, он к вам обоим, — мягко сказал Молдер. — У вас никогда не было причин подозревать, что кто-либо хочет вреда Тедди?

— Тедди? — переспросил мистер Хоуи. — Кто мог хотеть ему вреда? Он ведь всего лишь ребенок!

Еще не научился говорить о сыне в прошедшем времени, с сочувствием подумал Молдер. Как это естественно и понятно. И как безнадежно…

Скалли выглянула в дверь.

За дверью была небольшая — по меркам этого дома, разумеется — площадка, вся в коврах, а за нею лестница наверх. И там нагоняющая жуть, совершенно ведь-миного кроя и обличья старуха что-то сосредоточенно рисовала на руке покорно стоящего перед нею мальчугана. Ох, обреченно подумала Скалли, идя обратно. Призрак не призрак, а колдуньей эта кошмарная бабка себя наверняка мнит. Резкие, будто их кромсали саблей, черты ее длинного породистого лица, когда-то, вероятно, экзотично красивого, имели некое трудно уловимое сходство с чертами миссис Хоуи. Мать? Не исключено. Миссис Хоуи вполне может стать такой лет через трид-цать-сорок.

— Я не знаю, куда вы клоните, — отвечал меж тем мистер Хоуи. — Если мы, по-вашему, похожи на ту безумную женщину, которая в августе перетопила своих детей в озере, как котят… об этом писали на все лады чуть не целую неделю, я помню… вы просчитались. Подкормить прессу дешевыми сенсациями за наш счет не удастся.

— Миссис Хоуи, — невозмутимо продолжал Молдер, и Скалли в который раз не могла не восхититься его целеустремленностью и самообладанием, — вы ничего не слышали в туалете перед тем, как исчез Тедди?

— Ничего, — отрезала миссис Хоуи. — Я все это уже рассказывала следователю во всех подробностях. Ничего не слышала и никого не видела.

— Как долго вы к тому времени уже пользовались постромками?

Миссис Хоуи несколько увяла.

— Почти полгода. Они нас до этого ни разу, ни разу не подвели.

Похоже, она готова была заплакать. Неудивительно. Формально все случившееся началось с ее недосмотра.

— А вот скажите. В ту пору, когда все это случилось, у Тедди была какая-то нянька, или вообще служанка в доме? В парке вы были вчетвером, я знаю — но вообще?

— Нет. С момент рождения Тедди к нам переехала моя мама…

Ну, так и есть, подумала Скалли.

— Она следила за детьми и заботилась о них лучше всякой няньки.

Молдер отметил, как при этих ее словах мимолетно скривилось лицо мистера Хоуи, словно он совершенно не был согласен с этой оценкой. Возможно, он предпочел бы няньку. Но мистер Хоуи смолчал. . — В тот день с утра, перед поездкой, вы не заметили ничего странного, непривычного в доме или рядом с домом? Чего-то, что заставило бы вас не то что насторожиться или встревожиться, а… скажем так — с недоумением пожать плечами и отмахнуться. Мол, мало ли что бывает, а у нас свои дела.

— К чему вы клоните? — опять возмутился мистер Хоуи.

— Я не клоню. Я выясняю.

— Ничего, — сказала миссис Хоуи.

И вдруг противно заверещал какой-то сигнал.

— Никаких перемещающихся объектов или странных звуков?

Мистер Хоуи вскочил.

— Вот вам странный звук, — в сердцах бросил он, идя к двери. — Проклятый детектор дыма, то и дело срабатывает впустую. Сейчас странный объект под названием Стивен Хоуи начнет перемещаться в поисках поломки. Через минуту вернусь.

Оказывается, у него сохранились какие-то рудименты чувства юмора, удивленно подумал Молдер. Только почему-то с явным привкусом горечи. Что-то его гложет. Свет погас.

— И часто у вас так? — участливо спросила Скалли.

В полощущем рдяном свете камина лицо миссис Хоуи окончательно сделалось лицом прекрасной жрицы какого-то древнего варварского культа. Возможно, требующего жертвоприношений. Возможно, человеческих. Рубленые тени иссушили и состарили ее, юная скругленность линий пропала, проглоченная пятнами тьмы, и сходство с матерью стало неоспоримым. Откуда же она родом, мучилась Скалли.

— У нас старый дом, и проводка давно не чинена, — почти виновато ответила миссис Хоуи. Однако, подумал Молдер. Старый дом… Какую резиденцию она хотела бы нынче?

Свет зажегся, и заглох мерзкий, зудящий звук тревоги. Ожидая увидеть возвращающегося мистера Хоуи, все оглянулись к двери — но там, гордо и мрачно распрямившись и придерживая за плечи мальчика, стояла старая женщина в черном.

— Не проводка! — отрывисто выкрикнула она с сильным акцентом. — Не проводка! Дьявол Лул! Из-за него все наши беды! Дьявол Лул!

Мороз прокатился по спине Молдера. Женщина будто каркала, возвещая приближение несчастий.

— Мама! — вскочила миссис Хоуи.

— Дьявол Лул!

— Мама! Побойся Бога, это всего лишь ложный сигнал тревоги! — в голосе миссис Хоуи была паника. — Какая-то искорка проскочила случайно…

— Нет! Дьявол Лул!

Чарли стоял совсем спокойно и смотрел совсем спокойно. Непонятно спокойно. И тут Молдер увидел свастику, нарисованную то ли шариковой ручкой, то ли тонким фломастером на тыльной стороне его правой ладони. Ну и дела, подумал он. Сфотографировать бы их сейчас, да пропустить фото через программу Чака… Много интересно, возможно, удалось бы увидеть.

— Мы должны провести обряд, дочь! Только так! Не то смерти продолжатся!! Им не будет конца!

— Глупости!

И тут старая женщина взмахнула рукой, будто вызывая духов ночи, и хрипло закаркала на каком-то никому, кроме миссис Хоуи, не понятном наречии. Словно читала заклинания. Голос ее был мощным, требовательным и грозным.

— Что она говорит? — бессмысленно спросила Скалли, прекрасно понимая, что миссис Хоуи сейчас не до того, чтобы служить толмачом. Но тут вбежал мистер Хоуи.

— Мэгги!

Он в два шага оказался возле жены и, будто защищая, обнял ее за плечи и прижал к себе. Так они некоторое время стояли молча: старая колдунья с жилистыми, в морщинах руками на плечах у равнодушного мальчика с мистическим символом на руке — и перспективный состоятельный служащий Государственного департамента Соединенных Штатов Америки с пухлыми розовыми руками на хрупких плечах перепуганной красавицы. Потом колдунья сплюнула.

— Ты вышла за дьявола! — выкрикнула она по-английски. — И сын твой вот-вот станет дьяволом! Может, он уже дьявол!!

Мальчик стоял безучастно. Словно это все его не касалось.

Ведьма развернула его за плечи и, не выпуская, увела.

Только тогда миссис Хоуи разрыдалась. Муж, обняв ее и что-то бормоча, гладил ее по голове, потом вспомнил, что они не одни. Поднял взгляд.

— Извините, — сухо произнес он. Это прозвучало как «подите прочь».

ФБР

Кабинет Фокса Молдера

— Садись, Скалли. Что-нибудь есть?

— Как сказать…

— Посмотри сюда, — Молдер с некоторым напряжением, обеими руками, протянул ей через стол открытый на середине впечатляющий том «Энциклопедии оккультных символов». — Знакомая картинка?

Скалли бросила взгляд на страницу.

— Конечно. Это свастика.

— Известная также как греческий крест и разновидность мальтийского креста.

— Ты уверен?

Молдер снова повалил неподъемный том на стол перед собой.

— Тут так написано. Скалли пожала плечами.

— Это символ, который использовался для защиты от зла или как талисман на удачу. Он в ходу уже со средних веков.

Скалли саркастически поджала губы.

— Я без всякой энциклопедии тебе скажу, что он в ходу еще с античности. Самый распространенный из солярных знаков. А уж если взять буддийскую символику…

— Да знаю я, знаю, — Молдер засмеялся и замахал руками, сдаваясь. — Кто их только пишет, эти энциклопедии… Ладно, суть не в том… не в Тибет же нам ехать, в конце концов. У ребенка Хоуи был на руке точно такой вот рисунок. Думаю, его сделала старуха. И думаю, для того, чтобы от чего-то защитить.

— Я видела, как она его рисовала. Это было сразу после того, как в камине полыхнуло.

— Ага, ты тоже обратила на это внимание?

— Еще бы! Я думала, сейчас вся гостиная займется.

— Тебе не кажется, что все это странно?

— Вспышка? — Скалли покачала головой. — Нет, не кажется. Скорее всего, просто полено упало, и облако искр…

— Ох, Скалли. Ну, хорошо. А то, что бабушка… импозантная, надо сказать, особа…

— О да!

— …Украшает внука двусмысленными татуировками?

— Почему двусмысленными?

— Ну, лет пятьдесят назад никто не стал бы разбираться, мальтийская она или буддийская, эта крестовина. Старуху мигом заподозрили бы в пронацистских симпатиях, и наш обожаемый мистер Хоуи закончил бы свою карьеру в Госдепе гораздо раньше, чем рассчитывал.

— Молдер, ты еще салемских ведьм вспомни. Какое нам дело, что подумали бы пятьдесят лет назад, сто лет назад, тысячу лет назад…

— Тоже верно.

— Нам надо разбираться с тем, что есть сейчас.

— Свежая и богатая мысль.

— Так вот. Миссис Хоуи и ее мама явно приезжие. Явно с какой-то варварской периферии Европы, где еще живы всевозможные суеверия. Особенно среди старшего поколения. А мальчик определенно нуждается в защите, и отнюдь не от потусторонних сил.

— Очень интересно, — Молдер положил ногу на ногу и откинулся на спинку кресла. Теперь висящий на стене с незапамятных времен здоровенный самодельный лозунг «Хочу верить!» маячил для Скалли прямо над его головой. А я — не хочу, подумала Скалли. Я хочу знать. Верят пускай пожилые сумасшедшие дамы неопределенно-пещерной национальности. Прости, Фокс.

— Вот посмотри это, — проговорила она, протягивая Молдеру принесенные с собою листы. Наклонившись вперед, он проворно взял.

— Что это?

— Выписки из медицинских документов детей Хоуи.

— Ага.

— Ты слышал когда-нибудь о наведении порчи?

— О! И ты туда же. Я рад за тебя, материалистка Дэйна.

— Не ерничай. В нем может и не быть никакой мистики. Сопровождаются подобные действия, как правило, теми или иными простейшими магическими операциями, но в основе лежит совершенно материальное воздействие — введение с пищей или питьем малополезных снадобий, разновидности гипноза… Все, что может исподволь нанести вред здоровью, физическому или психическому. Если ты посмотришь на документы Тедди Хоуи, то увидишь, что он госпитализировался десять раз. Десять раз за два года жизни, Молдер! То есть почти что раз в два месяца!

Фокс заинтересованно уставился в бумаги и принялся пролистывать их с профессиональной цепкостью и быстротой.

— Тошнота в три месяца, понос в четыре… тошнота, понос… тошнота-понос, тошнота-понос…

— Ни разу не удалось определить причину заболевания, — добавила Скалли.

Молдер качнул головой.

— И никто ни разу не поинтересовался, почему так часто?

— Семья часто переезжала, — Скалли пожала плечами. — Мужа переводили то туда, то сюда, в центральный аппарат он перешел совсем недавно. И, судя по всему, очень этим гордится.

— Так что пока документы шли из больницы в больницу, проходило немало времени, и, вместо того, чтобы ими заинтересоваться попристальней, приходилось их уже снова отправлять дальше. Я посмотрела документы и старшего.

— Та же картина?

— С момента рождения Тедди — да. То есть с момента переезда в дом тещи нашего дипломата. Да. Та же.

Молдер помолчал, задумчиво грызя карандаш. Скалли ненавидела эту его привычку. Но им слишком редко выпадало сидеть в кабинетах — а вне привычной обстановки Молдер никогда этого не делал; и Скалли не обостряла их отношений по таким незначительным поводам. Изредка можно было и потерпеть.

— Она мне показалась не вполне нормальной, — осторожно добавила Скалли. — Она может ревновать дочь к ее мужу. Назвать человека, который их содержит, дьяволом — это надо… — она помолчала, подбирая слово, а потом просто постучала себя согнутым пальцем по лбу. — Следовательно, детей она может рассматривать как полное и окончательное свидетельство измены дочери. Того, что дочь, так сказать, променяла ее на чужого мужчину. И — возненавидела внуков. Молдер молчал, размышляя.

— Психология… — с явным неудовольствием пробормотал он потом.

— Ну, разумеется! — раздраженно парировала Скалли. — Куда вероятнее привидения и полтергейст!

Фокс покивал.

— Однако это не обязательно теща. Мог быть кто-то другой…

— Кто, Молдер? — совсем теряя терпение, спросила Скалли. — Ну подумай сам, кто? В доме только трое постоянно живущих взрослых! И двое детей, из которых теперь остался один.

— Один, — задумчиво повторил Молдер. — Один… Та тень на фотографии, Дэйна, тоже очень маленького роста.

Дэйна уже не знала, как его убеждать. Молдер сел на своего конька, и теперь в него хоть из базуки стреляй — не выбьешь отчаянной надежды ухватить некробиота за шкирку и привести во дворец правосудия. Подсудимый, где вы были двадцать четвертого октября с двух до пяти пополудни? На том свете, господин судья, в гробу! Скалли так и не нашлась, что сказать, и после мгновенного колебания повторила свой не очень-то свидетельствующий о правильном воспитании жест — постучала себя по лбу согнутым пальцем.

Молдер и не подумал обижаться, рассмеялся только.

— Тебе не кажется, — сказал он, — что нам сейчас самое время прокатиться до Госдепа?

Государственный департамент США, Вашингтон, округ Колумбия

В своем кабинете, за письменным столом, который, судя по размерам, предназначен был скорее для пеших прогулок, нежели для работы, под сенью флага страны, мистер Хоуи выглядел совсем иначе, чем дома. Тут он был неоспоримым владыкой. Тут он стал выше ростом. Даже улыбка его сделалась иной — снисходительной и вальяжной.

Только вот губы задрожали по-прежнему, когда ему начали задавать вопросы.

Он облизнул эти дрожащие губы. Сцепил пальцы рук.

— С тех пор, как Голда… это моя теща… стала жить с нами, ситуация сделалась очень напряженной. Очень. Я встретил Мэгги в восемьдесят девятом году в Румынии…

Ага, подумала Скалли. Ну, так я и думала, варварская периферия. Колдуны, вурдалаки, оборотни. А там и до Сибири недалеко.

— Голда была настроена против нашего брака. Что-то такое усматривала во мне… одержимость злом, что ли. Мне трудно это объяснить. Местные суеверия. Надо быть знатоком восточноевропейского фольклора, чтобы как-то в этих тонкостях разбираться, но у меня совсем другая специальность, что вы, надеюсь, понимаете, — гордо вставил он. — Когда я перевелся обратно в Штаты, дела пошли лучше, и мы с Мэгги думали, что все сложности позади. До тех пор, пока не появился Тедди. С двумя мальчишками Мэгги приходилось туго, и мы позвали Гол-ду к нам… в конце концов, это дешевле, чем брать в дом служанок и нянек, вы же понимаете. Прислуга в наше время… м-да, — он помолчал, потом снова облизнул губы. — Лучше бы я нанял прислугу.

Скалли терпеливо слушала. Молдер тоже внимал бесстрастно — хотя Скалли мгновенно почувствовала, с каким трудом он сдержался при последних словах мистера Хоуи.

— Потом, — осторожно подбирая слова, продолжил мистер Хоуи, — началась довольно странная полоса.

— Что за странная полоса? — спросил Молдер негромко и спокойно.

Мистер Хоуи промокнул лоб платком.

— Суеверия правят жизнью Голды, а не рассудок. Мне очень неловко рассказывать все это… вы имеете полное право спросить, как я, американец, терпел все это в своем доме, но… У нас с Мэгги и так хватало размолвок, и тут я не мог… понимаете, это ее мать.

— Разумеется, понимаем, мистер Хоуи, — задушевно заверил Молдер. Скалли лишь кивнула.

— Она плюется, если ребенка кто-то похвалит. Едва перебравшись к нам, она принялась по вечерам поливать кипятком ступени перед входом, чтобы отвадить демонов, и привязывать Чарли красные бантики на запястья, это называлось обереги…

— Только Чарли? — быстро спросил Молдер.

— Д-да… — растерянно подтвердил мистер Хоуи. — Интересно, я как-то до сих пор не обращал на это внимания… Действительно, только Чарли. Тедди — никогда.

— Продолжайте, мистер Хоуи, — попросила Скалли.

— Это можно продолжать до бесконечности, мисс Скалли. Однажды я застал ее, когда она разбрасывала перед входом цыплячьи кишки!

Он перевел дух. Чувствовалась, что при этом воспоминании его до сих пор корчит от отвращения.

— Она называла Чарли злодеем. Называла в лицо! Мальчик плакал… Но с другой стороны, она лелеяла и берегла его так, будто смертельно чего-то боялась…

— Боялась его — или за него? — спросил Молдер.

Мистер Хоуи растерянно пожал плечами.

— Я не знаю.

— Дети часто болели? — спросила Скалли.

— Да. Увы. Очень часто.

— Вы слышали о таком специфическом правонарушении, как наведение порчи?

Мистер Хоуи отчетливо вздрогнул.

— Но это же сказки… Скалли молча ждала ответа.

— Вы что, считаете, будто кто-то из нас… хочет извести детей? — тихо ответил мистер Хоуи вопросом на вопрос.

— Никоим образом. Просто мы посмотрели медицинские документы ваших детей, и у нас возникло некоторое недоумение.

Мистер Хоуи тяжко вздохнул, а потом достал свой платок и снова долго и тщательно вытирал лоб.

— Знаете… Я, разумеется, не мог этого говорить при Мэгги. Но я не удивился бы, узнав, что это Голда отстегнула тогда Тедди в туалете. И что Мэгги теперь выгораживает свою мать…

Отличная семья, подумал Молдер. Дружная такая семья дипломата. Сумасшедшая бабка из первобытного племени, истеричка-жена с обложки журнала красоты и тщеславный безвольный муж, в душе подозревающий тещу в убийстве сына, а жену — в том, что она ее покрывает. И потом кто-то удивляется, что у нас непоследовательная и подчас невыдержанная внешняя политика!

— Мы очень хотели бы поговорить с вашим сыном. Разумеется, в присутствии опытного детского эксперта.

И Молдер протянул мистеру Хоуи визитную карточку, на которой значилось: «Карен Ф. Коссеф. Психосоциальное обеспечение. ФБР».

— Боже мой… — натужно пробормотал мистер Хоуи, принимая карточку. Он даже не заглянул в нее, лишь вымученно улыбнулся дрожащими губами. — Боюсь… боюсь, это будет непросто.

Но он даже не подозревал, насколько это окажется непросто для него самого.

Дом Стивена Хоуи

Опять приехали эти.

И, разумеется, мама с папой тут же начали ссориться.

Эти молча стояли в прихожей, угрюмо делая вид, будто ничего не слышат, а если и слышат, то ничего особенного в услышанном не усматривают, вроде как все нормально. Но Чарли было стыдно за родителей. Он понимал — все совершенно не нормально. Они ссорились из-за него, но на него самого-то им было плевать. Они просто тянули его каждый на себя, будто он, Чарли, был крупным срочным вкладом на предъявителя; и до того момента, как подойдет срок им пользоваться, надо успеть записать его на свое имя. От этого брала тоска, и черная ядовитая пена подступала словно бы прямо к горлу.

— Они что, хотят забрать у нас Чарли? — кричала мама, и ее всегда в такие моменты становившийся отвратительно визгливым голос отчетливо доносился в прихожую. — Они хотят лишить нас прав на него?

— Да нет же, Мэгги! Они только хотят с ним поговорить, все по закону! При разговоре будет присутствовать детский специалист!

— Они хотят забить медицинскую карту Чарли сплошной ложью! Они хотят выставить его сумасшедшим! Какое право они имеют издеваться над нами и нашим сыном?

— Мэгги, ты ведешь себя неразумно! Они хотят помочь нам и Чарли, и у тебя нет ни малейшего права им мешать!

— Да? Ты обвиняешь меня в смерти Тедди! А теперь ты хочешь отнять у меня и Чарли!

— Я не желаю говорить с тобой в таком тоне! Тебе нужно успокоиться! Я беру Чарли и уезжаю, а ты, если хочешь, оставайся дома!

— Я не позволю! Чарли не только твой сын, но и мой! Он никуда не поедет!

— Он поедет!

Они решают, ехать мне или не ехать, но то, что папа хочет меня повезти, а мама — оставить, совершенно не имеет отношения ко мне, безнадежно думал Чарли. Просто каждому важно настоять на своем. На принцип пошли. Кто распорядится сейчас мной — тот и главный. А спросить меня, хочу я ехать или не хочу, им и в голову не приходит.

Сейчас он ненавидел родителей.

Впрочем, он сам не знал, хочет ехать, или нет. Если бы он был уверен, что там, куда вознамерились отправить его эти, ему действительно помогут одолеть Майкла… Но он совсем не был в этом уверен — а злить Майкла попусту было слишком опасно. Он чувствовал: вот-вот случится что-то очень плохое. И он опять не сумеет этому помешать.

Может быть, потому, что в доме от всех ко всем брызгала злость, и из его собственной души вот-вот готова была во все стороны брызнуть злость — он не очень-то и хотел ему мешать.

Отличная семья, в который раз думал Молдер, стараясь не слышать доносившихся из гостиной голосов. Скалли мрачно смотрела в пол, глубоко засунув руки в карманы плаща.

Красный, будто ошпаренный мистер Хоуи выскочил из гостиной.

— Одевайся, Чарли, — бросил он.

Хоть бы раз спросил меня, с тоской подумал Чарли напоследок — и отчетливо ощутил, что они не доедут туда, куда собрался ехать папа.

— Мы будем ждать вас в своей машине, мистер Хоуи, — сдержанно сказал Молдер.

— Да-да… — рассеянно отозвался мистер Хоуи, с трудом продевая руки в рукава.

До гаража было десять шагов, но Чарли шел с трудом. Он отчетливо ощущал, как приближается нечто, чего он совсем не хотел — и все же каким-то странным, изогнутым и вывернутым образом хотел. Он не знал, что будет, и насыщенное картинками комиксов и ужастиков воображение подсовывало ему образы стандартных детских апокалипсисов: атомное нападение из Советского Союза (но его уже нет!), прилет тарелки с жуткими пришельцами-рас-членителями (но их никто никогда не видел!), плотный гудящий рой кусачих мух-мутантов (это было бы даже интересно!). Он сел в машину и аккуратно пристегнулся, чтобы раздраженный папа хоть на него не стал орать; под горячую руку папа орал на него из-за каждого пустяка, а ко всем мелочам, обеспечивающим безопасность на дорогах, папа всегда относился буквально с религиозным пиететом. Как бабушка к оберегам против демонов. Папа тоже пристегнулся и, подняв руку к потолку кабины, ткнул пальцем в кнопку дистанционного открывания гаража.

Дверь и не подумала реагировать.

Папа чертыхнулся.

Бабушка, если бы она была сейчас тут, укоряюще и презрительно скривилась бы, назидательно сказала со своим дурацким акцентом: «Опять твой отец зовет нечистого» — и сейчас же принялась бы бормотать охранительные заклинания.

Папа потерзал безответную кнопку и, снова чертыхнувшись в сердцах, принялся отстегиваться. Чарли молчал и сидел неподвижно, будто его все это не касалось, будто его вовсе нет.

Папа торопливо подтащил стремянку под люк в потолке, за которым, невидимый сейчас, громоздился черный и тяжелый механизм дверей, и полез вверх.

— Привет, — сказал Майкл. Чарли к нему даже не обернулся.

— Майкл, — тихо и безнадежно сказал он. — Не надо.

— Хлюпик ты, — сказал Майкл.

— Это же папа, — сказал Чарли.

— Строго говоря, до определенного времени папа, конечно, необходим — но только если делает то, что хочешь ты, а не наоборот.

Против этого нечего было возразить. Чарли зажмурился.

Мистер Хоуи, стоя на верхней ступеньке, откинул люк, просунул в него голову и плечи — и принялся, что-то шипя сквозь зубы, копаться в механизме. И тут мотор заработал.

Чарли все-таки не выдержал.

— Майкл!! Не надо!! Нет! Папочка!! Не надо! Пожалуйста!!

Майкл, словно это он уже стал папой, как от назойливого насекомого отмахнулся от Чарли — и, повинуясь далекому движению его ладони, ветровое стекло машины вдруг взорвалось, будто в него попали ракетой.

Кричащий и плачущий Чарли не слышал, как папа хрипел, и не видел, как дергались его повисшие над стремянкой ноги, Молдер и Скалли сидели в своем автомобиле, уже немного нервничая и время от времени поглядывая на часы — то она, то он. Потом они увидели, как неторопливо и спокойно поползла вверх, втягиваясь в пазы, створка двери гаража — и изнутри выхлестнул отчаянный детский крик.

Два часа спустя

Скалли вошла в гараж. Молдер, стоя на коленях возле машины, повернулся к ней.

— Ну, как мальчик?

— Плохо. Ему сделали уже два укола — но он так и не может уснуть. Мать в полном шоке, ей самой впору колоть барбитураты. А бабка ходит королевой. И, знаешь… по-моему, готовится к какому-то обряду.

— Вот как? Любопытно, — он поднялся, наконец, и принялся отряхивать колени. — К какому именно обряду?

— Почем я знаю, Молдер? У нее в спальне расставлены свечи, только что притащили двух мертвых петухов… Понятия не имею. А у тебя?

— Что я могу сказать… Придушил его ремень передачи. Как у нашего дипломата ума хватило сунуть голову в буквальном смысле слова в петлю — никаких идей. Слепое доверие к механизму, что ли… Мой механизм, дескать, мне вреда не сделает. Не знаю. Я не психолог. Может, он был настолько взвинчен, что вообще плохо соображал. Теперь мы этого уже никогда не узнаем. И, похоже, никогда не узнаем, что случилось с мотором. И совершенно нет никаких идей относительно ветрового стекла. Кто и чем его так долбанул — тайна сия велика есть. В общем, весело.

— Они жаловались на проводку, помнишь? Может, мотор коротнул?

— Да нет, Дэйна, я все проверил. Механика в прекрасном состоянии. Чувствуется, Хоуи за ней следил очень бережно.

— Извини за нескромный вопрос…

— Да?

— Каково тебе было вставать на ту стремянку?

Молдер кривовато усмехнулся.

— Честно говоря, не очень. А уж соваться туда, к двигателю… Ладно, это неинтересно. А вот что интересно, — он протянул к Скалли свою раскрытую ладонь, полную какого-то тускло-серого, очень мелкого порошка.

— Что это? — приглядевшись, спросила Скалли.

— А ты как думаешь, эксперт?

— Похоже на пепел.

— Да, похоже. Он тут повсюду. Вот, на капоте… на сиденье машины чуть-чуть, и плотный налет на осколках стекла. И на верхней ступеньке стремянки, даже на пол с нее просыпалось. И полно — там, наверху.

— Все-таки замыкание…

— Нет, не замыкание. Электромотор — не собака, на нем само ничего не заживает, Дэйна.

— Что же тогда?

— Я не знаю. Надо поскорее отвезти это на анализ.

— Странно все это… Как думаешь, старуха из Румынии может настолько разбираться в технике, чтобы подсыпать какую-нибудь дрянь в шестеренки?

Молдер внимательно посмотрел на нее. Скалли встряхнула головой, по-прежнему держа руки глубоко в карманах плаща.

— Отсюда и пепел, — уверенно пояснила она.

— И раздробленное стекло, — сказал Молдер. — Как ты думаешь, старуха из Румынии может кулаком вдребезги, расколотить небьющееся ветровое стекло автомобиля?

Скалли поджала губы.

— Ребенок в опасности, — сухо сказала она. — Пока мы ничего не можем понять, надо его увезти из этого дома. Немедленно. Я только что позвонила мисс Коссеф, она приедет и составит протокол так быстро, как только сможет.

— Судьи отказываются работать по таким протоколам.

— Постараемся добиться исключения. После того, как я обнаружила этих петухов и полное блюдо крови…

— Петушиной?

— Надеюсь. Надеюсь, это не кровь некрещеных младенцев.

— Ты редко шутишь, но уж если шутишь, получается очень смешно.

— Не иронизируй, пожалуйста. Я сама не знаю, шучу я или нет. Мне не по себе, Молдер.

— Ты все еще думаешь, что это наведение порчи?

— Господи, сама не знаю. Только чувствую, что мальчику грозит опасность.

— Благодаря усилиям бабки или вопреки им, вот вопрос…

И тут в тишине гаража негромко и даже как-то вкрадчиво взвыл электромотор. Оба вздрогнули.

— Что ты сделал? — нервно спросила Скалли.

— Я? Ничего… — растерянно ответил Молдер. — Да ты же видела, я пальцем не шевельнул!

Створка двери проворно ползла вверх.

Сначала они увидели четыре пары ног. Потом поняли, что одна пара принадлежит женщине, остальные — мужчинам. Потом сообразили, что женщина — это старая леди теща.

Остальные были ей под стать.

Чем-то они напоминали пожилых раввинов, но раввины — всего лишь безобидные неопрятные чудаки, а эти зловеще напоминали темных магов. Седые кудри и седая щетина на щеках, безумные, глубоко запавшие глаза, высохшие губы… Черные глухие одеяния…

Одинаковые. Длинные, застегнутые на все пуговицы пальто и надвинутые широкополые шляпы были словно униформа воинства тьмы.

Они явно не ожидали никого встретить в гараже. Несколько мучительно долгих мгновений агенты и пришельцы неприязненно сверлили друг друга взглядами. Потом самый старый из черных что-то гортанно спросил, и старуха ответила ему, опять словно каркнув; и показала на потолочный люк. Старый предводитель кивнул.

— Держитесь подальше от нашего дома! — повелительно выкрикнула старуха, а потом все четверо слаженно, точно в строю, повернулись и строем же, хоть и не в ногу, неторопливо и величаво отступили к дому.

Скалли зябко повела плечами.

— Какой жуткий у нее акцент… — пробормотала она. — Молдер, Дракула ведь был как раз из тех краев, нет?

— Черт его знает, — ответил Молдер. И немного принужденно улыбнулся. — Честно говоря, я всегда был уверен, что он, как и Франкенштейн, родом из Голливуда.

Лаборатория Чарлза Бёрка

— Присядь здесь, Скалли. Хорошо, что ты приехала. Чак будет через пять минут.

Скалли, подозрительно глядя на него, сняла плащ и, аккуратно его сложив, положила на подлокотник кресла.

— Что случилось?

— Что случилось? Сейчас… сейчас покажу тебе кое-что странное.

— Опять странное? — устало вздохнула Скалли. — Молдер, сколько можно?

— Дэйна, да разве же я виноват?

— Конечно. Ты буквально притягиваешь к себе несообразности.

— Спасибо… — он взял со стола один из бесчисленных листов бумаги, громоздившихся сбоку от компьютера, и протянул его Скалли. — Вот.

— Что это?

— Это химический анализ порошка, который мы обнаружили в гараже Хоуи.

Скалли несколько мгновений вглядывалась в колонки цифр и бессмысленный график, ровная горизонтальная полоса на котором напоминала кардиограмму трупа.

— Богатый анализ, — сказала она потом.

— Нет следов ни кислорода, ни углерода, ни водорода. Нет металла, нет угля. Нет органических соединений, нет неорганических соединений. Похоже на издевательство, правда?

— Только вот кто над кем издевается?

— Порошок над нами, разумеется. По мнению специалистов, он не существует. Спектральный анализ не выявил в нем ни единого химического элемента.

— И зачем мы здесь? Пропустить этот листок через фотопрограмму Чака, чтобы выявить скрытую информацию? Тогда могу поручиться — в каждой строчке найдется по привидению.

Молдер улыбнулся.

— А как твои дела? Скалли помрачнела.

— Никак. Мисс Коссеф еще занята. Открылась дверь, и в лабораторию влетел жизнерадостный Чак.

— Вот и я, — сказал он. — Простите, что заставил ждать. Надеюсь, вы не успели соскучиться. Привет, Дэйна.

— Привет, Чак.

— Старина, — проговорил Молдер и подал ему лист с результатами анализа, — что тебе подскажет сердце при виде этого безобразия?

Чак нахмурился. Впрочем, через мгновение Скалли поняла, что это только видимость — просто с его лица пропала, казалось, неснимаемая ухмылка, и оно сделалось серьезным и сосредоточенным. Вот так он выглядит, когда работает, поняла Скалли. Теперь невооруженным взглядом было видно, что он взаправду умен.

— А что за объект? — спросил Чак, не отрывая глаз от бумаги.

— Вот, — и Молдер протянул ему прозрачный пакетик с порошком. Чак несколько секунд оторопело глядел на пакет, потом взял его и помял в пальцах.

— Bay! — сказал он. Лицо его приобрело мечтательное выражение. — Давненько я такого не видел.

Так, подумала Скалли.

— Давненько? — повторил Молдер. — То есть, ты это когда-то уже видел?

— И не раз, — Чак уселся в кресло перед компьютером и закинул ногу на ногу. — В Индии, в семьдесят девятом, а ашраме Сая-бабы. Где ты это взял?

— .В ашраме… — немного брезгливо сказала Скалли. Молдер повернулся к ней.

— До того, как стать выдающимся специалистом, Чак прошел весь путь хиппи, — пояснил он. Чак захохотал. Его пухлые щеки довольно затряслись.

— Это называется вибути, — сказал он. — . Священный пепел. Насколько можно понять в понятиях и терминах позитивной науки, он является сверхсухой распыленной ртутью, материализованной из воздуха.

— Ртутью? — удивился Молдер. — Но почему анализ…

— Потому что это не просто ртуть, а сверхсухая ртуть.

Похоже, начиналась оживленная беседа двух сумасшедших. Скалли не выдержала.

— Минутку. Как может пусть даже и сухая ртуть, — она постаралась голос передать максимум сарказма, — возникнуть из воздуха? Из воздуха ничего не возникает!

Чак повернулся к ней. На его упитанном розовом лице вновь уже сияла улыбка порхающего гения, которому все загадки мироздания — на раз..

— Библию читали? — спросил он. — Помните, как Христос накормил толпу, материализовав из воздуха хлеб и рыбу?

— Но это же метафора!

— Это доказанный факт. Я сам видел, как гуру Сая-баба двумя движениями ладоней извлек из воздуха праздничный ужин для своей общины. После этого с травы было собрано больше семи фунтов вибути. Его всегда собирают. Бедняки по всей округе лечатся от кожных болезней притираниями из священного пепла пополам с коровьим навозом. Между прочим, в два счета снимает даже проказу, я видел это сам.

Молдер серьезно, внимательно слушал. Скалли только головой встряхнула, стараясь отогнать вязкую пелену бреда. Так и поверить можно, подумала она опасливо.

Хочу верить, вспомнила она — и привычно разозлилась. Не хочу верить! Не хочу верить!! Не хочу!!!

— Вибути возникает в качестве побочного продукта при активной деятельности чистых духовных начал, — продолжал Чак. — Например, при биолокации, или при волевом переносе биотической энергии. Ну, вроде как выхлоп из автомобиля.

— Этой энергии может хватить, чтобы, например, запустить мотор двери гаража? — спросил Молдер.

Чак покосился на него иронически.

— Вообще-то при соответствующем сосредоточении ее может хватить и на то, чтобы сдвинуть Землю с орбиты, — сказал он небрежно.

— Неплохо, — вставила Скалли. — Но может быть и другое объяснение, Молдер.

Фокс обернулся к ней.

— Какое?

— У кого-то был пультик дистанционного управления.

Чак ухмыльнулся и, как бы сдаваясь, поднял руки.

— Свежая мысль, Дэйна, — сказал Молдер. — У кого?

— У того, кто был рядом.

— Старая леди из Румынии?

— Почему бы нет? Не настолько же она дикая, чтобы не уметь нажать кнопку?

Молдер на миг задумчиво оттопырив губу.

— Вероятно, — проговорил он потом.

— Это все очень интересно, но я тревожусь, — сказала Скалли. — Я еду туда. Ты со мной?

— Разумеется. Чак, ты не мог бы слепить нам на дорогу пару гамбургеров из воздуха?

Чак беззлобно засмеялся.

— Предпочитаю покупать их у стойки на первом этаже, — ответил он. — Зачем мне лишний вибути? В Штатах его не продать.

Дом покойного Стивена Хоуи

Бабушка что-то затеяла.

Что-то страшное.

Она заперлась в своей комнате с тремя страшными черными стариками, приехавшими в беспросветно-черной, будто похоронной, машине, и теперь из-за двери слышались размеренные то ли песнопения, то ли нараспев произносимые колдовские камлания. Сейчас Чарли жалел, что нежелание помнить свой родной — вернее, свой бывший родной… впрочем, тоже не так… непонятно, как ему называть язык, на котором говорили и, наверное, до сих пор говорят там, откуда папа их вывез… Словом, из-за его собственного нежелания помнить тот язык, запрет говорить по-румынски, много раз повторявшийся и мамой, и папой, относился к тем немногим их повелениям, которые Чарли выполнял тщательно и охотно. И, когда бабушка пыталась поговорить с ним по-старому, он высовывал язык и приплясывал: «Не понимаю! Не понимаю!» А вскоре и действительно перестал понимать. Ты должен вырасти настоящим американцем, говорила мама. Забудь все, что там было, в этой проклятой тюрьме. Я хочу, чтобы ты стал стопроцентным американским парнем, вторил ей папа, тогда перед тобою будет весь мир. Незачем тебе забивать голову ерундой, которая никогда тебе не пригодится в жизни, твердили оба.

И вот теперь он слышал все сквозь дверь отчетливо, но не понимал ни слова.

А Майкл ухмылялся и корчил рожи где-то совсем рядом, и вот-вот мог снова вылезти.

А Чарли никак не мог понять, кому хочет повредить бабушка — ему самому или Майклу.

Он стоял в пустом длинном коридоре, прижавшись к двери, в зазор под которой сочились странные сладкие запахи, и по временам, когда то ли бабушка, то ли те трое черных швыряли в факелы гневных свечей кристаллы и шкурки, выпрыгивали зловещие отблески — и чувствовал себя все хуже и хуже.

Потом ковер на полу коридора вдруг оказался у него перед самым носом. Значит, вред все-таки мне, подумал Чарли. Он понял, что лежит; он и не заметил, когда упал. Из носа у него закапала на ковер кровь. Папа будет ругаться, что я испачкал ковер, бессильно подумал Чарли, а потом вспомнил, что папа уже никогда не будет на него ругаться. Сознание ускользало; но в последний миг перед тем, как кануть во тьму, он успел услышать из спальни злые, отрывистые выкрики Майкла.

И Чарли снова не мог понять, что он кричит, потому что, оказывается, Майкл-то не забыл румынский. Значит, они с ним заодно, беспомощно подумал Чарли. Ну, конечно, подумал Чарли, меня-то вырастили американцем, а Майклу на приказы родителей было плевать. Вот они с бабушкой и договорились. На родном языке.

В это самое время миссис Хоуи, даже не подозревая о том, что творится наверху, открыла дверь дома. Перед нею стояла некрасивая и неказистая женщина средних лет. Бесформенная скандинавская толстуха, наметанным глазом определила миссис Хоуи. Она не любила северные народности. Еще со времен социалистической молодости она терпеть не могла тех, у кого холодная кровь. А уж женщины без перца в крови вызывали у нее просто-таки брезгливую жалость, как полураздавленные лягушки на шоссе.

Но тогда, из нищей и расплющенной страны, презирать благополучных и богатых шведов, датчан и норвежцев было как-то затруднительно; теперь, в Штатах, где все равны, это было проще простого.

— Что могу вам помочь? — холодно спросила она.

Толстуха улыбнулась.

— Это я приехала вам помочь, — ответила она. — Я Карен Косееф, работник психосоциальной службы. Можно мне войти, миссис Хоуи?

Миссис Хоуи помедлила и с наслаждением ответила:

— Нет.

У бесцветной коровы на лице написалась растерянность.

— Мы должны здесь встретиться с агентом Дэйной Скалли. Ее еще нет?

— Ее еще нет. И не будет. И вам нельзя войти. Будьте добры, уходите. Мне и без того достаточно горя.

Корова не уходила.

— Я понимаю вас, миссис Хоуи, — ровне сказала она после небольшой заминки. — Но, раз вы не хотите говорить со мной и пустить меня к ребенку, мне придется все это указать в моем протоколе. Не исключено, что после этого ваше и без того нелегкое положение еще более усложнится.

— Вы не имеете права! — гневно выкрикнула миссис Хоуи.

— Мне очень жаль, — ответила та.

Несколько мгновений миссис Хоуи возмущенно мерила ее огненным взглядом своих громадных глаз. Потом отступила в глубину прихожей, чуть в сторону от двери.

И в этот момент откуда-то сверху, с нечеловеческой силой прорвавшись сквозь потолки и стены, сквозь завесы портьер и пузыри мягкой мебели, раздался отчаянный крик:

— Мама!

Миссис Хоуи изменилась в лице.

— Чарли?!

— Мама!!!

Словно мальчик кричал из соседней комнаты.

Миссис Хоуи припустила вверх по лестнице, а мисс Коссеф — за нею следом.

Мальчик ничком лежал в коридоре.

— Чарли! Чарли! — закричала миссис Хоуи, но тот не отвечал, пока она не схватила-его на руки. Тогда глаза Чарли чуть открылись.

И мисс Коссеф пришла в голову странная мысль: если мальчик без сознания, то как же он только что кричал?

— Чарли болел… моя мама должна был присматривать за ним… — сбивчиво объяснила миссис Хоуи. — Где же мама? — она оглянулась по сторонам, будто мама могла затеряться за одной из украшавших коридор ваз на дорогих, с инкрустациями, подставках, или под одной из картин в могучих рамах. И тут заметила дым и отблески под дверью.

— Мама!! — гневно закричала миссис Хоуи и толкнула плечом дверь материнской спальни. Дверь не поддалась. — Мама, немедленно открой! Что у тебя происходит?

Дверь открылась.

Такого мисс Коссеф еще не видела.

Комната полна была удушающего дыма благовоний. Сквозь сизую слоистую муть едва просвечивало пламя десятков свечей на столе. Там же стояли какие-то блюда, чаши, подносы… На всех окнах и на всех зеркалах были грубо, аляповато намалеваны свастики. Вокруг стола стояли, глядя на открывшуюся дверь вполоборота и словно бы с нетерпением ожидая, когда можно будет вернуться к прерванному на миг чрезвычайно важному делу, стояли странные, плохо различимые фигуры в черном. Будто хирурги на сложной операции.

А над столом, в медленно текущих перекатах дыма, ровно посреди между теми тремя, чуть различимо мерцало злобно оскаленное, прозрачное мальчишеское лицо. Мисс Коссеф показалось, что это лицо Чарли.

Через мгновение оно растворилось, и эксперт психоциального обеспечения совсем не поручилась бы, что видела его; и уж подавно — никогда не рассказала бы о том под присягой.

Один из черных что-то хрипло сказал на не знакомом мисс Коссеф языке. Миссис Хоуи тряхнула головой.

— Убирайтесь отсюда немедленно! — громко сказала она по-английски. — Немедленно! Я вас не звала!

— Дочь! — тоже по-английски, но с сильным незнакомым акцентом ответила жуткая старуха. — Не мешай!

— Я не желаю ничего слушать! — прервала ее миссис Хоуи. — Пусть они уйдут! Навсегда!

Старуха помолчала, буравя дочь запавшими глазами, в которых отчетливо сквозило отчаяние. Потом обернулась и что-то негромко и коротко сказала. Старик ответил еще короче. В его голосе была безнадежность.

— Что они говорят? — спросила мисс Коссеф. Миссис Хоуи не удостоила ее ответом. Тогда мисс Коссеф нагнулась к Чарли, взгляд которого стал уже совсем осмысленным, и шепотом спросила:

— Ты понимаешь, о чем они говорят?

— Я американец, — ответил мальчик. — Я не понимаю.

— Послушай-ка, — еще тише спросила мисс Коссеф. — Пару минут назад — ты звал маму?

— Я молчал, — ответил маленький американец.

Мисс Коссеф ждала именно этого ответа. Она выпрямилась. Кто же кричал, думала она. Кто? Да так, что и сама миссис Хоуи приняла донесшийся голос за голос сына…

Три странных черных старика неторопливо и с достоинством, как бы покоряясь судьбе, один за другим вышли из задымленной спальни и пошли прочь по коридору, не оборачиваясь и не глядя по сторонам.

Но то было еще не все. Миссис Хоуи проводила их взглядом, а потом повернулась к матери. Глаза молодой женщины метали молнии. Мисс Коссеф почему-то стало страшно за мальчика — он полусидел, прислонившись спиной к стене коридора, и, казалось, одна из молний может по ошибке попасть в него и невзначай, между делом, испепелить.

— С меня довольно, мама! — крикнула миссис Хоуи, высоко вздернув прекрасную гордую голову. — Чтобы ноги твоей больше не было в моем доме! Я хочу, чтобы ты съехала немедленно! Куда угодно! Я не хочу, чтобы ты погубила моего сына!

И мисс Коссеф показалось, что на маленьком лице бессильно распластанного мальчика, измученном, с засохшей кровью на верхней губе и на подбородке, проступила застарелая, недетская тоска. Опираясь рукой о стену коридора, он с трудом встал — но лишь затем, чтобы миссис Хоуи, ухватив его за локоть, дернула его и прижала к себе.

— Кровь мальчика должна быть очищена! — хрипло прокаркала старуха в черном. — Так и только так! Не то Зло будет набирать силу! День ото дня!

И вдруг она, ухватив мальчика за другой локоть, рванула его на себя. На мгновение мисс Коссеф показалось, что две сумасшедшие бабы сейчас раздерут ребенка пополам, она рванулась было ему на выручку — но поздно. Миссис Хоуи никак не ожидала от матери такой активности. Чарли влетел, едва не потеряв равновесия, в по-прежнему полную дыма спальню старухи и, прежде чем оставшиеся в коридоре женщины смогли опомниться, в замочной скважине с той стороны проскрежетал ключ.

— Мама… — ошеломленно сказала миссис Хоуи и рефлекторно подергала ручку двери. Та, разумеется, и не подумала отвориться.

— Я позову полицию!! — отчаянно закричала миссис Хоуи, молотя в дверь кулаками. Но изнутри раздалось непреклонное:

— Мы должны закончить обряд.

И тут, словно громадный первобытный ящер, угодивший в асфальтовую трясину, из которой, несмотря на всю его титаническую мощь, выхода нет, заревел Чарли.

Но мисс Коссеф подумалось, что это не он, не может быть у мальчика столько сил. Только голос его. А на самом деле ревет кто-то совсем иной.

Только вот никого, кроме старухи и мальчика, за дверью ведь не могло быть. Все черные вышли, мисс Коссеф видела это собственными глазами. Вот в этом она могла бы присягнуть хоть в суде.

— Что здесь происходит? — спросил Молдер.

В суматохе и крике женщины и не заметили, как он и Скалли поднялись на второй этаж, решив, что доносящиеся вопли служат им достаточным оправданием для того, чтобы без спросу нарушить неприкосновенность жилища..

— Трое странных мужчин устроили там что-то вроде ритуала, — заторопилась мисс Коссеф. — А ребенок позвал мать… но когда мы прибежали, он был без сознания, и, похоже, звал кто-то другой, только как бы его голосом. Те трое ушли, но старая женщина втащила мальчика туда и вот… вот теперь он там ревет…

Чем больше она говорила, тем отчетливее сама понимала, что ее рассказ звучит, как ахинея. И потому с каждым словом рассказывала все медленнее и тише — и, наконец, совсем осеклась.

— Мама! — кричала меж тем миссис Хоуи, честно колотя кулаком в дверь.

За дверью началось нечто невообразимое.

Что-то загрохотало, словно колонна танков вдруг на полной скорости прокатила поперек железнодорожных путей. Потом словно завыл ветер. Старуха отчаянно крикнула, в голосе ее были страх и сострадание. Не страдание — а именно сострадание. Потом с диким треском что-то раскололось, а что-то упало.

— Мама! — на пробу крикнула миссис Хоуи.

Голос Чарли, холодный и тяжелый, как глыба льда, размеренно принялся произносить какие-то фразы на непонятном языке. Словно мальчик мрачно и торжествующе читал по страшной книге черных заклятий.

— Чарли! — нерешительно позвала миссис Хоуи.

Страшно закричала женщина. И затем, в наступившей тишине, отчетливо захлопали крылья.

— Мама! — взвыла миссис Хоуи, и тогда Молдер, поняв, что ждать больше нечего, с разбегу вломился в дверь плечом.

С грохотом дверь слетела с петель.

Маленький перепуганный Чарли стоял над лежащей навзничь старухой. В сизой мгле мальчик казался полупрозрачным и невесомым. На гром падающей двери он обернулся — и Скалли с Молдером поразились тому, какие затравленные у него глаза.

— О Боже! — пискнула миссис Хоуи, заглядывая из коридора и боясь войти. — Мама! Мамочка! Что с тобой?

Час спустя

Полицейский фотограф сделал последний снимок и спрятал аппарат в футляр.

— Тут будто торнадо прогулялось, — сказал он. Молдер только кивнул. Он еще не мог придти в себя. — Если бы не видел сам — не поверил бы, что такой бардак устроили старуха и ребенок.

— А я и не верю, — сказал Молдер. Фотограф невесело рассмеялся.

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, а факты налицо. Запертая изнутри дверь, три свидетеля снаружи, два человека внутри — мертвая бабка и полуживой пацан. Хоть лопни, в протоколе ничего больше не напишешь.

— Да, насчет протокола вы правы, — согласился Молдер.

В комнату вошла Скалли.

— Говорила с Чарли? — обернулся к ней Молдер. Скалли зябко повела плечами. Руки она опять глубоко засунула в карманы.

— Да, — нехотя ответила она.

— Ну, и?

— Он ничего не помнит.

— Скрывает что-то?

— По-моему, он не врет. Шок. Амнезия. Все может быть. Что тут произошло? Предварительное заключение коронера — естественная смерть. Рана на голове не могла быть причиной смерти… это просто… ваза, вон та… Как Чарли мог ее кинуть на такое расстояние, никаких идей. Но ладно, пусть. А другие раны, Фокс! Ее глаза! Клянусь, их выклевали птицы! Но, Фокс, окна закрыты, и в комнате нет никаких птиц, кроме двух мертвых петухов! Мертвых! Я их видела еще днем, на столе!

— А теперь их нашли на полу, возле ее головы.

— Да.

— А теперь слушай, Скалли. Слушай, — он понизил голос, чтобы их не слышал ни фотограф, ни полицейский офицер, деловито и неторопливо расхаживавший по разгромленной комнате. — На полу полно вибути.

— Что?

— Вибути. Священного пепла. Как в гараже.

— Фокс… — бессильно проговорила Скалли. — Неужели она готовила ритуальное убийство ребенка… а он, в порядке самозащиты, убил ее?

— Все наоборот, Дэйна. Смотри, везде обереги. И красные нитки на руках у Чарли. Она его защищала. Понимаешь? Она его защищала! Она погибла, защищая ребенка!

— От чего?

— Никаких идей. Но старуха — знала, знала доподлинно. И те трое черных приходили, чтобы помочь ей отвести беду. Возможно, если бы миссис Хоуи не стала колотить в дверь и не прогнала трех жрецов, трагедии бы не случилось.

— Но тогда, — медленно проговорила Скалли, — получается, что Чарли, когда позвал маму, помешал им отвести беду?

— Честно говоря, — опять понизил голос Молдер, — я очень сомневаюсь, что маму звал именно Чарли. Вспомни, что успела рассказать нам мисс Коссеф. И вспомни рев из-за двери — за мгновение, как мы ворвались.

— Молдер, Молдер…

Снизу, из гостиной, раздался гневный голос миссис Хоуи:

— Я сказала вам! Немедленно убирайтесь! Мало вам всех моих несчастий? Вон! Вон!!

— Это те, — бросил Молдер и бросился из комнаты.

Все-таки что-то снизу слышно, подумала Скалли, неторопливо идя за ним следом. Значит, и сверху могло быть слышно, когда миссис Хоуи и мисс Коссеф стояли у порога.

Правда, сейчас все двери распахнуты настежь. Пожалуй, при закрытых…

У порога она обернулась. Снова оглядела комнату. Тусклым серым слоем, гася в себе свет зажженных ламп, лежал на полу вибути.

— Офицер! — позвала Скалли. И, когда полицейский обернулся с готовностью, спросила, вынув одну руку из кармана и указав на пол: — Как вы думаете, что это за порошок?

— Ну, агент Скалли, — полицейский сдвинул фуражку чуть набок и почесал в затылке, — вы слишком многого от меня хотите. Мало ли что могли тут спалить эти психи. Дом цел — и то слава Богу.

Молдер скатился по лестнице в гостиную в тот момент, когда один из стариков, тряся белой бородой, что-то угрюмо втолковывал миссис Хоуи по-румынски. Она нетерпеливо мотала головой и наконец прервала старика:

— Меня не интересуют ваши бредни! — резко сказала она по-английски. — Меня не интересуют ваши суеверия! Я и мой сын живем в цивилизованной стране и требуем, чтобы вы оставили нас в покое. Убирайтесь, я говорю! Иначе вас выдворят силой! Здесь полно полиции, и я имею все права потребовать, чтобы вас удалили из моего дома!

Старик грустно посмотрел на нее и сделал едва заметный знак остальным. Один за другим они вышли из гостиной в прихожую, потом — на улицу.

— Кто это такие? — спросил Молдер, глядя в их черные, не по-стариковски прямые спины.

Миссис Хоуи скривилась и помолчал. Потом брезгливо ответила:

— Калушари.

— Что это значит? — терпеливо спросил Молдер, с трудом борясь с желанием взять красотку за воротник и поспрошать ее как следует, без цирлих-манирлих.

— У нас на… на родине, — с трудом выдавила она, — они отвечают за соблюдение обрядов.

— Вот как. Что-то вроде жрецов?

— Что-то вроде.

— И что же он вам сказал?

— Он сказал, что ничего еще не кончено, и зло по-прежнему здесь.

— Прошу прощения, — торопливо пробормотал Молдер и кинулся вслед за стариками.

Его счастье, что они шагали по дорожке между шпалерами аккуратно подстриженных кустов так неторопливо.

— Сэр!

Ни один даже не обернулся. Шагали как шагали. Гуськом. Наверное, строго по ранжиру своих непонятных нормальным людям жреческих рангов. Совершенно библейские старики. Жаль, что они не раввины, с раввинами Молдер нашел бы общий язык.

— Сэр, можно вас на пару слов? Нулевая реакция.

— Сэр, я работаю в ФБР и хотел бы задать вам несколько вопросов!

С тем уже успехом можно была пытаться вручить повестку в полицию статуе Свободы.

Они уже подошли к своей машине, передний взялся за ручку двери. Но Молдер успел схватить его за локоть.

— Вы пытались защитить семью, не так ли? — чуть задыхаясь от пробежки, спросил Молдер. — Вы сказали, зло еще здесь, — старик молчал и смотрел, не мигая. Казалось, он не понимает ни слова. — Сэр, в конце концов, если вы будете так себя вести, я могу арестовать вас, — сам ощущая непристойность своих слов, сдался Молдер.

Бескровные губы старика дрогнули.

— Вы думаете, Зло — сказал он с сильным акцентом, — это что-то вроде тараканов или вшей, которые заводятся лишь там, где голодно и грязно? Нет. Роскошь ему не помеха. Наивность ему не помеха. Благополучие ему не помеха. Деловитость ему не помеха. В разные времена люди давали ему разные имена: Люцифер, Каин, Гитлер… Неважно. Думаете, — его твердый сухой палец больно уперся Молдеру в грудь, — вы застрахованы? Никто не застрахован. Злу все равно, убить одного или десять миллионов. А если вы постараетесь нам помешать, кровь будущих жертв падет и на вас.

Он отвернулся и величественно сел в машину; остальные двое уже были внутри. Не оглядываясь на Молдера, они смотрели прямо перед собой, слегка все же напоминая роботов и всем своим видом свидетельствуя, что жесткая субординация, особенно если она принята всей душой, накладывает на людей неизгладимый и не совсем приятный отпечаток.

Машина тронулась, обдав Молдера коротким порывом удушливого ветра из выхлопной трубы.

Скалли медленно подошла к миссис Хоуи. Та наверняка слышала ее шаги, но не обернулась. Приблизившись, Скалли поняла, куда та смотрит — на каминной полке были расставлены прилично выполненные крупные фото. Семейные. Вот мистер Хоуи с детьми, Тедди на руках, Чарли рядом. А вот миссис Хоуи с Чарли на моторной лодке, оба смеются, у обоих удочки в руках. А вот старая леди, здесь ей лет на пятнадцать меньше, за нею — какой-то прекрасный, но мрачный собор…

— Миссис Хоуи? — нерешительно позвала Скалли.

— Да, — безжизненно отозвалась та.

— Я понимаю, как вам тяжело, но нам нужно получить ответы на кое-какие вопросы… и чем скорее — тем лучше.

В такие моменты Скалли сама казалась себе до отвратительности циничной и бездушной. Я не такая, хотелось ей сказать — и зареветь на плече у женщины, и чтобы та заревела у нее на плече. Глядишь, и полегчало б. Но это было совершенно немыслимо. Где-нибудь у славян или скифов такое прошло бы, возможно… да и то. Да и то.

Времена изменились. Некогда рыдать, некогда. Вопрос — ответ.

— Как я понимаю, у вас были довольно сложные отношения с матерью?

Миссис Хоуи обернулась наконец. Ее громадные черные глаза были полны слез.

— Я ведь ее винила! — с болью и отчаянием выкрикнула она. — Ее, маму! С ее предрассудками, с ее суевериями, с ее акцентом… с ее нарядами, Господи, даже нарядами! Она, как ядро на ноге у меня болталась, она меня держала, как мертвец из могилы, не давала стать настоящей! Здешней! Господи, что я говорю… Мертвец… — ее затрясло.

— Может быть, воды? — механически спросила Скалли.

Миссис Хоуи отрицательно покачала головой.

— Я думала, она нас прокляла, — проговорила она. — Думала, она так меня наказывает.

Вопрос — ответ. Работаем.

— За что?

— За то, что я порвала с традициями. Мы ведь из глуши… Что вам скажет слово Тыргу-Муреш? Абракадабра какая-то, язык сломать можно, люди так не говорят… Угадала? А это самый крупный город в округе, до шестнадцати лет я и не представляла, что бывает больше… Меня воспитали в вере, в настоящей вере. Как и ее. В мир невидимого, в мир духов… во всю эту проклятую чушь!!! — она даже ногой притопнула от искренней ярости. — Мне было восемнадцать. Я училась в Букурешти, встретила Стива случайно, он меня из машины увидел и остановился, представляете? Нет, это не важно, это все не важно… Вы даже вообразить себе не можете этот переход!

— Наверное, действительно не могу, — медленно произнесла Скалли.

— Я так хотела все забыть… Скалли вздохнула. Хватит. Порыдали.

— Вы знаете, что за обряд они совершали там, в спальне вашей… вашей матушки? — ей почему-то захотелось произнести эту фразу помягче, почеловечней.

Но получилось лишь вычурно и глупо. Миссис Хоуи кивнула.

— Она старалась очистить дом от Зла. Она думала, что Чарли как-то виноват в том, что происходит. Но как он может быть виноват? Он всего лишь маленький мальчик! Зачем ему нужна была смерть Тедди? Смерть Стива? Мамы? Не может этого быть, не может!

Сейчас опять зарыдает, с неприязнью подумала Скалли. И торопливо сказал деловитым голосом:

— Я думаю, нам нужно очень тщательно и мягко поговорить с вашим сыном и разобраться наконец в том, что произошло в спальне вашей матуш… матери.

Миссис Хоуи лишь снова кивнула.

Медицинский центр Святого Мэтью Арлингтон, Вирджиния

Просторная детская комната была яркой и праздничной; и половодье игрушек, цветных, маленьких и громадных, мягких пушистых и твердых пластмассовых, придавали ей вид сладкого сна дошколенка: игрушечного магазина, в котором все бесплатно. Миссис Хоуи, Скалли и Молдер стояли за односторонне прозрачной стеной, молча наблюдая профессионально натужные попытки мисс Коссеф побеседовать с Чарли, и Скалли каким-то уголком сознания не уставала жалеть, что в ее время столь роскошных забав еще не существовало.

А Молдер угрюмо опирался обеими ладонями на хоть и совершенно необходимую с точки зрения господствующих доктрин психиатрии и юриспруденции, но, в сущности, предательскую стену и думал: вот такого плюшевого жирафа я обязательно подарил бы Саманте. Или вот этого смешного крокодильчика, чтобы на нем ездить. Для него все дети немножко были его навек исчезнувшей сестрой.

А миссис Хоуи тихонько плакала — и, в общем, никуда не смотрела.

— Чарли, — неутомимо говорила мисс Коссеф, — мне сказал тот полицейский дядя, что тебя нашли в комнате бабушки. Неужели ты не можешь ничего мне рассказать о том, что бабушка делала, когда ты к ней пришел?

Чарли молча помотал головой. У него опять был этот недетский, затравленный взгляд. Вот пристала к ребенку, против воли подумал Молдер.

— А может, бабушка тебя сама туда привела?

Чарли пожал плечами.

— Ты не помнишь, как ты туда попал?

— Нет.

— Мама сказала мне, что ты там был и что-то говорил на родном языке.

— Мой родной язык — английский.

— Разве?

— И меня у бабушки не было.

— Зачем же ты говоришь неправду? — терпеливо, с давно отработанной ласковостью в голосе спросила мисс Коссеф. — Тебя там многие видели. И мама, и офицер…

— Меня там не было!!! — отчаянно закричал Чарли и стиснул кулачки. Он стоял перед сидящей мисс Коссеф, напряженный, как натянутая до предела струна. Вот-вот лопнет, подумал Молдер.

И что тогда?

— Но ведь… — начала мисс Коссеф, но Чарли не дослушал. В бессильной ярости он затопал ногами, а потом принялся носиться по комнате и ногами расшвыривать и опрокидывать ни в чем не повинные замечательные игрушки.

— Меня там не было! Не было! Не было!!

И тут то ли от полной безнадежности, то ли по наитию мисс Коссеф спросила:

— А кто там был?

Чарли замер. В полной растерянности он долго смотрел на специалиста, который наконец задал правильный вопрос. Он боялся ответить — и еще больше боялся соврать.

Наконец он тихонько пробормотал:

— Майкл…

Миссис Хоуи вздрогнула.

— Кто? — недоуменно спросила она.

— Майкл!! Майкл!! Это все он! Я ничего плохого никому не делал!

Он готов был зарыдать — и явно держался из последних сил.

— Как же тебе не совестно выдумывать такие небылицы? — ласково спросила мисс Коссеф. — Сваливать на кого-то…

— Миссис Хоуи, — негромко сказал Молдер и повернулся к потрясенной женщине, замершей с прижатыми к мокрым щекам кулаками. — Миссис Хоуи. Кто такой Майкл?

Скалли удивленно покосилась на Молдера.

— Откуда он мог узнать..; — прошептала миссис Хоуи. — Откуда? Мы никогда ему не говорили…

— Кто такой Майкл? — мягко, но настойчиво повторил Молдер.

Миссис Хоуи глубоко, порывисто вздохнула и опустила руки.

— Это его брат, — сказала она. — Брат-близнец. Он родился мертвым. Еще там, в Румынии… У нас со Стивеном был уговор держать все втайне — чтобы не травмировать ребенка… Но мама… — она опять вздохнула. — Она согласилась молчать, но все время хотела провести обряд… как это… обряд разделения. Чтобы души близнецов разделились. Она говорила, что если мы этого не сделаем, мир мертвых будет преследовать Чарли. Но как я могла пойти на это? Как можно верить в такую чушь — в наше-то время, в нашей-то стране! И как стал бы смотреть на меня Стивен!

Из-за прозрачной стены донесся отчаянный крик:

— На помощь!!

Через боковую дверь все трое ворвались в детскую буквально в следующее мгновение.

Чарли бился на полу, у рта его выступила пена. Мисс Коссеф, что было сил, пыталась удержать его — но это явно было ей не по плечу.

— Помогите! — снова крикнула она, и Молдер обрушился на мальчика, всем своим весом придавив его судорожно ерзающие и брыкающиеся ноги. Ноги были будто из стальных пружин.

— У него какой-то припадок, — переводя дух, сообщила мисс Коссеф.

— То-то я смотрю, — немного невнятно ответил Молдер.

— Поверните его набок, — сказала мисс Коссеф. — Он может задохнуться.

Чарли обмяк. Молдер еще несколько секунд держал его, готовый ко всему — но тут глаза Чарли открылись; в первый момент они были совсем пустыми и бессмысленными, будто со сна, потом в них проступил испуг.

— У мальчика серьезное психическое расстройство, — сказала мисс Коссеф. — Генезис мне пока непонятен, но ясно, что необходима госпитализация.

— Необходимы калушари, — сказал Молдер, вставая.

— Кто? — спросила мисс Коссеф. Молдер принялся отряхивать колени. Полчаса спустя они встретились со Скалли на лестничной площадке между этажами, у огромного окна, выходящего во двор медицинского центра. Здесь можно было спокойно поговорить. По этажам сновали служащие и посетители, но лестница оставалась почти пустой, все предпочитали пользоваться лифтами. Что было вполне объяснимо.

На улице совсем уже стемнело. Влажная мгла накрыла город; чуть расплываясь в мороси, сияли фонари вдоль подъездной дороги, и мокрые покатые спины припаркованных внизу машин тускло и мрачно отблескивали в их лучах.

— Как Чарли? — спросил Молдер.

— Отдыхает. Боюсь, его перекормят лекарствами теперь…

— Боюсь, тот, кто попробует что-то делать с ним против его воли — сильно рискует, — ответил Молдер. — А что миссис Хоуи?

— Поразительно, как она еще держится. Отказалась уехать домой. Ей дали одеяло. По-моему, когда я уходила, она начала задремывать…

Некоторое время они помолчали. Потом Скалли неловко спросила:

— Ты позвонил?

— Да.

— Молдер… Ты правда веришь… Молдер смотрел сквозь стекло в темноту.

— Хочу верить, — проговорил он негромко и упрямо.

Медсестра, перехватив подносик с лекарствами в левую руку, правой резко откинула гигиенический полог у постели — и Чарли, лежавший на боку лицом к стене, перепуганно обернулся.

— Прости, Чарли, — приветливо сказала девушка, ставя поднос на тумбочку у изголовья кровати, — я не хотела тебя напугать. Меня зовут сестра Каспар. Мужайся. Сейчас я тебе дам таблеточку, чтобы ты заснул.

— Я не хочу.

— Надо. Доктор прописал, ты же знаешь. Тебе совершенно необходимо успокоиться. Чарли, ну будь умницей.

Чарли с отвращением взял таблетку.

— Ну, вот и славно, вот и молодец… — она стала торопливо готовить шприц. Ее смена уже кончалась.

— Я не хочу укол, — настороженно следя за ее действиями и все сильнее вжимаясь в стену спиной, проговорил Чарли.

— Надо. Доктор прописал.

— Не надо.

— Надо.

— Не надо!

— Ну успокойся, маленький. Это совсем не больно.

— Я не маленький. Я не боюсь, что будет больно. Я просто не хочу. Понимаете вы — не хочу!!!

— Опять принимаешься буянить? — ласково спросила сестра Каспар со шприцем в руках. — Так не годится. Это вот как раз и значит, что тебе совершенно необходим укол.

— Оставьте меня в покое!

— Один маленький укольчик. Будто комарик укусит. Раз — и все.

— Перестаньте со мной так разговаривать!

— Чарли, веди себя как следует! — Мне совсем не нужен укол!

— Ну, хватит болтать, давай-ка руку. Бесполезно, понял Чарли. Ей ничего не объяснить. И ни в чем не убедить. Никому ничего невозможно объяснить, все слушают только себя. Все уверены, что, раз им что-то надо, это сразу надо и тебе. Стенка. Мертвая стенка. Проклятая мертвая стенка, а не люди. Мертвая…

Хуже мертвых. Потому что живые и могли бы жить — а ведут себя, как мертвые. Придется снова уступить.

— Смотри, какая сейчас будет потеха, — сказал Майкл, на цыпочках подкрадываясь из угла.

— Майкл, не надо! — закричал Чарли, уже зная наверняка, что и Майкл его опять не послушает ровно так же, как никто никогда его не слушал. — Она же просто дура, но ничего плохого не хочет!

— Ты как это разговариваешь? — перестав улыбаться и даже перестав думать про новую кофточку, которую собиралась сегодня в первый раз продемонстрировать на вечеринке, сердито спросила сестра Каспар. — Кто это выучил тебя так грубить?

И тут поняла, что Чарли смотрит не на нее, а куда-то мимо.

Она успела обернуться и сказать «Джизус».

Миссис Хоуи проснулась за мгновение до того, как маленькая рука коснулась ее локтя.

— Чарли? — встревоженно спросила она, торопливо садясь и спуская ноги на пол. Нащупала туфли. — Ты зачем встал?

Сын стоял перед нею напряженный, сосредоточенный и какой-то совсем взрослый. И какой-то совсем чужой. Маленький, чужой и, похоже, враждебный мужчина с лицом Чарли пристально, холодно, требовательно вглядывался в нее.

— Чарли? — упавшим голосом повторила она. По спине у нее потек озноб.

— Мама, — сказал Чарли. — Я хочу домой.

— Почему ты оделся?

— Потому что мне сказали, что я могу идти домой.

— Кто сказал? — в полном ошеломлении спросила миссис Хоуи.

— Доктора. Они все-все сказали, что я могу идти домой.

Миссис Хоуи облизнула губы. Она ничего еще не понимала — но все уже чувствовала. И только не могла в это поверить.

— Н-ну, хорошо, — медленно сказала она. — Давай тогда заберем твою верхнюю одежду и поговорим с врачом. Может, он даст мне какие-то рекомендации…

— Нет, мама, — жестко и властно сказал мальчик, стоявший перед нею. — Давай просто пойдем домой. Сразу.

Миссис Хоуи помолчала, собираясь с мыслями. Ей было страшно.

— О'кэй, Чарли, — сказала она. — Как ты хочешь. Пойдем прямиком домой.

Молдер, по-прежнему смотревший в окно, вдруг вздрогнул и согнулся, едва не ударившись лбом о стекло.

— Куда ты так уставился? — устало спросила Скалли.

— Дэйна. У меня что-то с Глазами… или с головой? Посмотри. Это ведь миссис Хоуи садится в машину. И Чарли с ней?

Через мгновение Скалли уже бежала по лестнице вниз, прыгая, будто отчаянная школьница, через три ступени. Только лицо у нее было — совсем не как у веселой со-рви-головы в юбке.

— Нет! — страшно закричал Молдер сверху. — Нет, Дэйна! Они все равно уже уехали! Сначала в палату!!

Сестра Каспар была жива.

С залитым кровью лицом она лежала у кровати Чарли. Она пришла в себя буквально за минуту до того, как Скалли и Молдер ворвались в палату — но не могла пошевелиться. Молдер упал на колени возле нее; Скалли, круто развернувшись на бегу так, что каблуки туфель коротко заскрежетали по полу, высунулась в коридор:

— Санитары! Кто-нибудь! На помощь!

— Он меня ударил… — бессильно проговорила сестра Каспар, и слезы боли и обиды выступили у нее на глазах.

— Кто? Чарли?

— Нет… Другой. Тут был другой мальчик. Другой Чарли…

— Бредит… — бросила Скалли.

— А где Чарли? — спроси Молдер. — Он ушел? Оба Чарли ушли?

И Фокс бредит, подумала Скалли, но вслух этого уже не сказала.

Девушка не ответила. Похоже, она снова потеряла сознание.

Молдер сдернул с кровати одеяло.

Чарли, вжимаясь в стену, скорченный и перепуганный, смотрел на него, как затравленный зайчонок.

— Скалли, — отрывисто сказал Молдер. — Немедленно поезжай в дом к Хоуи.

— Зачем теперь? Чарли здесь. Мы наверняка обознались…

— Мы не обознались, Дэйна! Ты что, до сих пор не поняла? Миссис Хоуи уехала, и с нею — Майкл!

— Дух? Привидение?

— Я не знаю. Но, кем бы он ни был, он убил уже трех людей.

— И что мне делать там?

— Громко кричать «Помогите». Скалли шагнула к двери — но замерла на пороге.

— А ты?

— А я… — Молдер положил ладонь на обнаженное плечо мальчика. Плечо мелко дрожало. Мокрые глаза мальчика полны были ужаса и сумасшедшей надежды. — Я встречу калушари. И я, черт возьми, никому не позволю им помешать. Если понадобится — отстреливаться буду.

Скалли чуть поджала губы — а потом слабо, но ободряюще улыбнулась Молдеру.

— Хорошо, что у тебя всего лишь пистолет, а не противотанковая пушка.

Дом покойного Стивена Хоуи

Миссис Хоуи ничего не могла придумать. Она тщательно изжарила сидевшему позади нее мальчику любимую яичницу Чарли, с беконом и помидорами, так, как это умела только она. Холодный взгляд маленьких глаз сверлил ей спину. Она открыла любимый сок Чарли. Она инстинктивно пыталась задобрить того, кто спокойно и жутко восседал в ожидании за столом кухни, она делала все, как когда они с сыном ссорились, и надо было в очередной раз налаживать мир — но понимала, что все это мелко, что задобрить не удастся, потому что это не Чарли.

— Ну, вот, — сказала она, с отвращением слыша свой заискивающий, подобострастный голос. — Вот твоя любимая яишенка… — она поставила тарелку перед мальчиком. Тот выжидательно заглянул ей в лицо.

— А ты не хочешь попробовать, мама?

— Нет, дорогой. Я не хочу есть. Я так переволновалась… Я же люблю тебя. И всегда за тебя волнуюсь.

Лицемерием от этих фраз пахло за милю.

— Мам, — сказал мальчик. — Давай поедем завтра в парк.

— Давай.

— Ты купишь мне шарик?

— Шарик? Конечно. Все, что захочешь.

— Я хочу воздушный шарик.

— Ну, да. Сколько хочешь шариков.

— А на паровозике мы с тобой покатаемся?

— Конечно. И на паровозике покатаемся.

— Как с тобой теперь стало легко, мама. Я всегда знал, что страх лучше любви.

Она окаменела на миг. Потом, старательно улыбаясь, выдвинула ящик и нашла коробок спичек.

— Кушай, маленький. Мама сейчас придет.

Шагая неторопливо, она вышла из кухни, притворила за собою дверь — и помчалась в комнату матери.

Там все оставалось, как и было несколько часов назад. Когда мать ее была еще жива. Когда петухи еще лежали на столе.

Невнятно бормоча сквозь зубы, она зажгла спичку, засветила свечу и, когда спичка стала жечь ей пальцы, уронила ее в блюдо с мутной от снадобий водой. Потом вторую. Потом третью. Не переставая бормотать, отложила коробок и пристально посмотрела на медленно кружащиеся спички.

Спички утонули.

Да. Это был не Чарли.

В бессильном отчаянии и ужасе она сцепила руки — и тут дверь за ее спиной отворилась.

— Что ты тут делаешь, мама? — спросил голос Чарли. Миссис Хоуи обернулась. Мальчик стоял на пороге. Невесть откуда прилетевший в коридор ледяной ветер перебирал и топорщил его волосы, и глаза его отблескивали багровым светом глубинных магматических жил.

Миссис Хоуи взялась за нож.

— Мама, — спокойно, но предостерегающе сказал мальчик.

Когда Скалли вошла, свет нигде не горел. Она несколько раз пощелкала выключателем — тщетно.

— Миссис Хоуи? — громко позвала она. Никто не ответил. Высвечивая себе дорогу упруго скачущим по ступеням лучом фонарика, Скалли двинулась наверх. Почему-то она была уверена, что в первую очередь надо смотреть в комнате старухи. Там, где были свечи.

Одна свеча и впрямь горела на столе.

В темных углах просторной комнаты прятался ужас. Скалли шагнула вперед, нащупывая левой рукой рукоять пистолета — и увидела. Миссис Хоуи, словно пришпиленная, висела высоко на стене, под самым потолком; руки ее были раскинуты, как у распятой, а губы беззвучно шевелились.

— Миссис Хоуи! — снова позвала Скалли. Та не ответила, широко открытыми безумными глазами глядя прямо на Скалли. Скалли сделала еще шаг.

— А вот пришла еще одна красивая тетя, — раздался сзади глумливый голосок. Скалли обернулась. Кривляясь и строя рожи, прямо на нее неторопливо двигался громадный, чудовищный Чарли, едва не задевая головой потолок. Наверное, Скалли в жизни не видела ничего страшнее — маленький мальчик, с лицом, сложением и повадкой безобидного десятилетнего шалуна; и росту в нем было футов девять. — Тетя думает, она еще живая. А на самом деле она уже почти что мертвая!

Его могучий голос гулко звенел, словно колокольная бронза.

Его правая кисть превратилась в кошмарный секач.

Теряя дыхание, Скалли выдернула оружие — но в комнате начался шторм.

Медицинский центр Святого Мэтью

Три черных старика один за другим вошли в палату; Молдер, пропустив их вперед, вошел следом. Тот, кто говорил с ним у машины несколько часов назад, не делая лишних движений, спокойно, но быстро раскрыл свой саквояж и стал выкладывать на тумбочку какие-то склянки, коренья, перья… Старик напоминал опытного врача, пришедшего к очередному пациенту. Бред, подумал Молдер. Сердце у него колотилось отчаянно. Все-таки это бред. Лицо старика оставалось бесстрастным.

Зато на Чарли было жалко смотреть.

— Стой у двери, — не оборачиваясь, бросил Молдеру старик. — Чтобы сюда никто не смел войти. Мы должны успеть. Как это говорят у вас… Другого шанса уже не будет.

Второй старик быстро и четко обвязывал запястья и щиколотки Чарли красными оберегами. Третий зажег свечи, уже расставленные четырехугольником на полу возле кровати. Первый бросил в их пламя по щепотке какого-то порошка. Сладкий удушливый дым, мерцая, поплыл в воздухе палаты, медленно поднимаясь и заполняя весь объем.

Чарли скорчился с криком.

Молдер плохо помнил, что происходило потом, и уж во всяком случае не сумел бы ничего толком рассказать. Стены растворились, неторопливо уплыв в какую-то мглу. Подул ветер — сначала слегка, будто примериваясь, а потом завыл льдистым ураганом, секущим лицо миллионами бритв. С истошным звоном лопнула и рассыпалась лампа на тумбочке, потом — лампа под потолком; но пламя свечей, упруго склонившись под первым ударом урагана, выпрямилось и встало неколебимо, напоминая острые штыри из раскаленного золота. Старики заголосили хором, размеренно и хрипло; старший принялся что-то рисовать птичьим пером у Чарли на груди. Чарли забился и заревел, и в его голосе не осталось уже ничего человеческого.

— Держи ему ноги! — едва слышно в реве ветра и чудовища крикнул Молдеру первый старик. Почти не в силах сделать шаг, Молдер качнулся к кровати, ухватил ноги мальчика, бившие в стороны, как стальные рычаги. С тем же успехом, казалось, можно пытаться остановить поезд на полном ходу. Мышцы Молдера захрустели, и он, как недавно, вновь навалился на адские шатуны всем телом. Каменные пятки лупили его в ребра. — Хорошо, так! — крикнул старик и вновь присоединил свой голос к наводящему ужас хору заклятий.

Лицо Чарли стало меняться. Багрянцем запылали глаза. Коричневые клыки, прореженные темными провалами промежутков, полезли изо рта. Рев стал невыносимым.

— Не смотри ему в лицо! — хрипло крикнул старик. — Оно тебя запомнит!!

Молдер торопливо отвернулся так, что едва не вывернул шею.

Открылась холодная бездна. Кровать, сотрясаясь, плавала в пустоте, кренясь то влево, то вправо — и они, все четверо, мотались вместе с нею, непонятным образом словно приклеенные к той точке беспредельного, однообразно клубящегося грозного пространства, в которой она находилась. Из глубины, хохоча и завывая, полезли жуткие черные тени. Молдер зажмурился. Остались только рев, и ледяной вихрь, и град ударов, вышибающих дыхание и крошащих ребра…

Когда все кончилось, он бессильно опустился на пол и, скорчившись, приник щекой к простыне у ног затихшего Чарли.

Какая тишина…

Как тепло.

Молдер открыл глаза.

Мирно горели лампы, так звонко лопнувшие несколько минут… часов? веков? назад. Уютные тесные стены были на своих местах. Старики неторопливо собирали свои флаконы и свечи. Тот, который говорил с Молдером, стоял над ним и смотрел на него сверху вниз.

— Вставай, — сказал он, увидев, что глаза Молдера открылись. — Ты хорошо держал. И ты хорошо держался.

Молдеру показалось, что в суровом голосе скользнула нотка тепла. Он жалко улыбнулся.

— Ноги ватные… — пробормотал он. Старик подал ему коричневую морщинистую руку.

Рука тоже была, как стальной рычаг.

С трудом поднявшись, Молдер увидел Чарли. Обыкновенный маленький мальчик сидел на кровати, поджав под себя худенькие ноги, и ошеломленно озирался. Наверное, он и теперь ничего не помнит, подумал Молдер. И хорошо. И слава Богу.

— На этот раз мы победили, — сказал старик. — Но ты и твоя женщина должны быть очень осторожными. Боюсь, оно теперь знает вас.

Молдер только вздохнул. Сейчас ему было все равно. Стены… свет… нормальный кафельный пол…

Какое счастье!

— Теперь отвези ребенка к матери, — сказал старик. — Ребенку нужна мать.

Дом покойного Стивена Хоуи

— Фокс, — обессиленно проговорила Скалли. Она все еще цеплялась за его руку. — Я думала, уже все… конец. Что это было?

— Не знаю, — ответил Молдер. — И, честно говоря, не хочу знать. Совершенно не хочу. Чем меньше мы будем об этом думать, тем лучше.

На прощание старик еказал ему: прошлое можно победить, лишь заглянув в него широко открытыми глазами — но совсем не обязательно глядеть в него все время.

Похоже, старик был прав, как новенький доллар.

Боюсь, оно теперь знает вас, вспомнилось Молдеру. А я-то как этого боюсь, подумал он. Роскошь ему не помеха. Наивность ему не помеха. Благополучие ему не помеха. Деловитость ему не помеха… Хорошенькое дело. Что же тогда помеха-то?

Чарли сидел на коленях у миссис Хоуи и тихонько плакал, уткнувшись ей в плечо и обняв за шею обеими руками.

— Мама… — лепетал он. — Мамочка… Я так тебя люблю. Мама.

— И я тебя люблю, детка, — давясь слезами и гладя Чарли по голове, тихо отвечала миссис Хоуи. — И я тебя очень, очень люблю.

Теперь в ее дрожащем голосе не было ни капли лицемерия.

Она подняла на Скалли и Молдера виноватый взгляд, а потом, уже не в силах сдерживаться даже при людях, заплакала навзрыд и тоже уткнулась лицом в маленькое плечо, изо всех сил прижимая сына к себе.

То было ее право. Но сейчас она даже не вспоминала об этом.