Каменные гости

Глава 1 КТО В ДОМЕ ХОЗЯИН?

Рамы в здании были двойными, но здесь из окна все равно заметно тянуло морозным сквознячком, потому что во второй раме не хватало нижнего стекла. Архитектор Зубков машинально отколупнул ногтем кусочек старой растрескавшейся масляной краски с подоконника и заставил себя прислушаться к разговору.

— ...Могу, по-прежнему, сказать только одно, — тусклым, равнодушным голосом в пятый раз повторял кутавшийся в дорогую шубу чиновник районной администрации. — Планы консорциума относительно этих зданий противоречат общему плану реконструкции района и города, разработанному архитектурным комитетом и утвержденному правительством Москвы...

Судя по всему, дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Да и не могло сдвинуться. Не здесь и не такими силами решаются судьбы зданий в столице. Пусть даже старых, довоенных домов, стоящих на самом престижном участке в глубине жилой застройки. Их жалкой комиссии не дано решать, что делать с тремя опустевшими восьмидесятилетними пятиэтажными монстрами, диагональю уходящими в глубь квартала. Дома имели один и тот же номер и различались лишь литерами «А», «Б» и «В».

— А я ещё раз говорю, что наш вопрос уже рассматривался правительством Москвы, и было вынесено положительное решение. Дома теперь являются собственностью консорциума, и я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы «Палата» могла снести эти коробки и построить здесь культурно-досуговый комплекс и бизнесцентр, — говоривший это молодцеватый, напористый, спортивный мужчина благоухал французским кремом после бритья, а его яркая канадская куртка на холоде надувалась, демонстрируя свою способность противостоять русским морозам.

Впрочем, здесь, на четвертом этаже корпуса «В», такая способность была излишней: здание пока ещё отапливалось. Вода и электричество в него тоже подавались, хотя большого проку в этом не было: лампочки отсутствовали, а краны почти везде заменены латунными заглушками.

Архитектор вновь утратил интерес к разговору и стал смотреть в окно, на полузасыпанные снегом груды строительного мусора под окнами, на стоящие вдалеке жилые шестнадцатиэтажки, на поднимавшееся в небо невысокое декабрьское солнце. Можно было думать о чем угодно: об усилившихся слухах, что Президент вот-вот подаст в отставку, говорят, даже телеобращение уже записали, или о том, что у них в архитектурном комитете, наверное, будут кадровые перестановки, и ему, Зубкову, лучше не высовываться, потому что время смутное, или о том, что пора уже запастись новогодней елкой, праздник на носу...

В спор между энергичным обладателем импортной куртки и брюзгливо-важным владельцем бобровой шубы он не собирался вступать. Хотя формально обязан был — и собирался — поддержать спортивного молодца. Если бы дело дошло до подписей и высказывания особых мнений, тогда, конечно. О чем речь. Зубков себе не враг, а у него было указание начальства: поддержать план торгово-промышленного консорциума «Палата-999» по сносу трех обветшалых зданий на Стромынке.

Но до подписей дело не дошло, и восемь членов комиссии со скучными лицами слонялись по зданиям, делая вид, что осматривают их и составляют свое компетентное мнение. На самом деле и крепкий широкоплечий представитель строительной фирмы с хорошей фамилией Дюжев, и хитролицый, прячущий глаза за толстыми стеклами очков чиновник из земельного комитета, и кокетливая, приятная глазу дамочка, эксперт-историк из архива, и прочие три члена комиссии, в том числе и сам Зубков, просто ждали, чем кончатся словопрения между двумя людьми, за плечами которых стояли реальные силы, а значит, и власть.

Консорциум «Палата-999» имел неплохие позиции в правительстве федерации, но главный калибр схлестнувшихся группировок был не в высоких кабинетах, а в тех цепких руках, которые оплатили чиновникам устланную коврами дорогу наверх. Конфликт должен был решиться не правительственными депешами и не на заседаниях коллегий и комиссий. За плечами откормленного дяденьки, на которых покоился бобровый воротник, стояла очень влиятельная криминальная контора, называвшая себя «местными» или «центровыми». Им противостояла посягнувшая на участок не менее крутая организация «ломов», прикрывавшая деятельность консорциума. Вот этим-то двум структурам и предстояло в конце концов «забить», как водится, «стрелку», «поговорить по-пацановски» и выяснить, чья крыша выше. Неудивительно, что до тех пор представители серьезных официальных учреждений предпочитали относиться к делу так, словно происходившее вокруг трех пятиэтажек их совершенно не касалось.

Однако выезд на место формально был нужен — вот и приходилось всем этим ни на что не уполномоченным людям маяться в пыльных безжизненных коридорах. Благоухавшего французской косметикой представителя консорциума звали Дмитрий Дмитриевич Соседов. Он держался уверенно и ораторствовал громко и с чувством, зная, что большинство присутствующих обязано его поддержать. Денег на проталкивание этого проекта «Палата» уже потратила немало, и пусть данный конкретный выезд и данная группа людей ничего не решают — все равно. Три четверти комиссии на его стороне — мелочь, а приятно.

У московского чиновника фамилия была не менее специфичной: Донкий. Его поддерживал только представитель земельного комитета с неуловимым взглядом, и Донкий чувствовал себя гораздо менее комфортно. Однако он добросовестно отрабатывал свой чиновничий хлеб, в шестой раз нудным, высокомерным тоном озвучивая мнение руководства: «никакой реконструкции, здания сносу не подлежат». Он готов был огласить этот вердикт и в седьмой, и в десятый, и в двенадцатый раз — так же скучно, без лишних нервов, спокойно и снисходительно, ощущая за собой многослойную толщу бюрократической машины, у которой все схвачено и все пешки под боем.

Соседов и Донкий, как оперные певцы, ещё раз по очереди исполнили свои арии, и Дюжев, которому, очевидно надоело их слушать, направился к выходу из комнаты. В дверях он остановился и выразительно посмотрел на обтекаемого и суетливого сотрудника жилищно- коммунального хозяйства, у которого были ключи от зданий и помещений. Дюжев обладал, видимо, природным магнетизмом, потому что он сумел увлечь за собой всех остальных членов комиссии в соседнюю комнату. Не глядя друг на друга, но сохраняя сходство с двумя увлекаемыми отливной волной сцепившимися противниками, пошли со всеми брюзга-чиновник и торгово-промышленный воротила.

Впрочем, замешкавшийся у окна архитектор заметил, как Дмитрий Дмитриевич ухватил под локоть проходившего мимо него очкастого проныру из земельного комитета и что-то тихо сказал ему на ухо. Тот напрягся, испуганно посмотрел на Широкова, оглянулся на Зубкова и молча заторопился дальше. Линзы очков у него были толстые, плюсовые, и глаза становились видны только при прямом взгляде на собеседника — и тогда они словно вываливались из очков, непропорционально большие, пугающие — но такое с его бегающими глазками случалось очень редко.

«Похоже, Донкий вот-вот лишится последнего союзника, — подумал архитектор. — А, впрочем, это не мое дело». Видимо, он все-таки ошибался. Как ни ничтожен по своему значению был этот выезд, а все-таки какую-то роль он играл в мафиозно-бюрократической игре, которую вел консорциум, состоявший из дельцов, хотя и крутых, но в основном пришлых, провинциальных, стремившихся расчистить себе местечко под столичным солнцем. Какое-то официальное лыко тоже должно было лечь в строку, чтобы сломить сопротивление «местных». В этой кропотливой денежно-бумажной войне «Палата-999» не пренебрегала никакими средствами. В том-то и состоял секрет постоянного успеха консорциума: он никогда не брезговал никакими средствами.

В следующей комнате Зубков от нечего делать несколько минут украдкой любовался дамочкой-архивариусом, но потом это зрелище — по ассоциации, видимо, — навело на мысль о своих семейных застарелых, окаменевших дрязгах. Настроение испортилось, и он снова стал смотреть в окно, удивляясь, откуда взялось столько строительного мусора под окнами. Груды старой штукатурки и кирпичей располагались строго с южной стороны каждого корпуса, у прочих стен было чисто. Кирпичей, впрочем, было мало, больше досок да кое- где изломанная мебель, старый тюфяк, обломки пластмассовой люстры — следы того, что здание «В» когда- то было отведено под коммунальные квартиры.

Задумавшись, он не заметил, как снова остался один. Спохватился, вышел вслед за всеми в коридор — комиссия стояла у лестничной площадки. Слышался вежливый разговор, который они вели тихими равнодушными голосами.

— Ну что, по офисам? — весело спросил Зубков у дожидавшегося его с ключами коммунальщика. Они виделись раньше, но все, что архитектор помнил об этом простоватом на вид, но очень дошлом человечке—это то, что он в шутку называл себя «эксплуататором зданий».

— Сейчас, Дмитрия Дмитриевича дождемся, — кивнул тот.

— А где он?

— На пятый этаж зачем-то пошел.

Кой черт дернуло архитектора пойти разыскивать Соседова, он и сам впоследствии не мог объяснить. Возможно, любопытство. А может, он больше всех торопился вернуться в знакомую уютную контору... Как бы то ни было, повиновавшись этому неожиданному импульсу, он стал основным свидетелем случившегося.

На пятом этаже лестница выходила в небольшой, в три окна, холл, служивший некогда красным уголком или чем-то наподобие. Представителя «Палаты-999» Зубков увидел сразу же, едва ступив на последнюю ступеньку. Зрелище это заставило его вытаращить глаза и затаить дыхание. Дмитрий Дмитриевич Соседов смотрел на архитектора снаружи через крайнее справа окно, держась за перила длинного балкона. Он стоял не просто с внешней стороны окна — он был за перилами балкона, лицом к зданию. Выражение этого лица поразило Зубкова смесью ужаса и удивления, которые были на нем написаны. Соседов перевел изумленный взгляд на свои вцепившиеся в ограждение балкона руки — и вдруг разжал их, оттолкнувшись ногами, и скрылся из виду, коротко, сдавленно вскрикнув.

Зубков тоже ахнул, бросившись к окну. К нему с четвертого этажа побежал расторопный Дюжев — вовремя, словно для того чтобы засвидетельствовать потом следственным органам, что невзрачный архитектор не сбрасывал с балкона высокого, крепкого и спортивного Дмитрия Дмитриевича. Удар тела о землю был тихим, но не то что бы глухим, а растянуто-хрустящим, и когда Зубков выбежал на балкон, он увидел, в чем была причина такого звука. Шагах в четырех от дома из кучи строительного мусора торчала вертикально вверх расщепленная по диагонали полутораметровая доска. Соседов упал спиной прямо на нее, и теперь зловещий, длинный и зазубренный кол торчал из середины его туловища, дважды пробив и вспучив на животе импортную куртку. Архитектор закричал теперь уже в полный голос, потому что глядя на эти конвульсивно дергавшиеся конечности и невероятно длинный окровавленный обломок доски, торчавший из человеческого тела, невозможно было удержаться от крика.

После новогодних праздников самочувствие у капитана ФСБ Ларькина ещё несколько дней оставалось неважным. Хотя в общем Виталий был уравновешенным сангвиником — пусть даже несколько хроническим оптимистом. Вывести его, прошедшего не одну спецподготовку, из себя было практически невозможно. Никакие жизненные невзгоды не могли бы довести его до состояния подавленной мрачности и мизантропии. Но все же последние события в их группе вызывали даже у него ощущение неловкости и неудобства.

Группа по Расследованию Аномальных Ситуаций, занимавшая небольшой особняк в Хлебниковом переулке, была слишком мала, чтобы даже не очень большие конфликты и недоразумения проходили в ней бесследно, не сказываясь на работе. А нынешней зимой в ГРАСе развернулись прямо-таки мексиканские страсти, грозившие парализовать подразделение полностью.

...Виталий взглянул на часы, выключил электронный микроскоп, убрал препараты и направился к двери лаборатории, на ходу снимая белый халат. Его медико- биохимическая лаборатория была неплохо оснащена, и у выхода он ещё раз с удовольствием окинул взглядом стоявшие на тумбочках и подставках вдоль стен ряды колб и пробирок с реактивами, приборы, центрифуги, морозильники, печи и термостаты. Однако настало время с научных высот спускаться к грубой прозе. Сегодня майор Борисов назначил его дежурным по кухне, и пора было приготовить оголодавшим коллегам что-нибудь поесть. А Ларькин опять увлекся обработкой летних данных, и времени на приготовление обеда оставалось совсем немного. Наверное, придется опять распечатать сухой паек и нарубить бутербродов с ветчиной и с красной икрой. «Ланч в европейском стиле. Сытно и полезно, это я вам как врач говорю», — мысленно отрепетировал Виталий оправдательную фразу и пошел в компьютерный центр заручиться санкцией на облегченный обед у главного привереды и ворчуна Илюшки Большакова.

Возможно, Ларькина влекло в «бункер», как называл свое обиталище Большаков, и неосознанное желание помириться, как-нибудь восстановить дружеские отношения с программистом. В последнее время отношения эти были, мягко говоря, напряженными. И все из-за Рубцовой.

Когда Виталий начинал думать и вспоминать, как они дошли до такой жизни, служба в ГРАСе представлялась ему разделенной на два отрезка, отличавшиеся друг от друга, как две разные судьбы. Или как две книги, написанные в разных жанрах. До прошедшего лета их маленькое сверхзасекреченное подразделение тоже постоянно имело дело с неопознанными и необъяснимыми явлениями. «Летающие тарелочки» и последствия их приземлений, полтергейст и переселения душ, необычные монстры-мутанты и прочие результаты техногенного воздействия на живую природу, вплоть до самого человека включительно. Все это был их профиль.

Но до поры до времени чудеса происходили где-то далеко, во внешнем мире, словно за бортом корабля, команда которого оставалась в кругу обычных явлений, крепких нервов и здоровой психики. Разве что Илья время от времени щеголял своим даром провидения, который тоже, впрочем, на обыденном уровне можно было подогнать под определение «интуиция» — слово, ничего не значащее, но успокаивающее.

Водораздел пролегал где-то в июле-августе прошедшего года, когда Борисов, желая на время избавиться от стажёрки Ирины Рубцовой, которой он не без основания не доверял, отослал ее с Виталием в Саратовскую губернию. В деревню, в глушь, подальше от бурных столичных событий, в которые грасовцы тогда буквально вляпались. Надо же было так случиться, что капитан Ларькин и юная стажёрка влетели на волжских островах в самую что ни на есть засекреченную колонию чужой цивилизации. Существа, известные землянам под названием снежных людей, или йети, изловили, пленили и чуть не укокошили чекистов. Но те сумели им понравиться, оказаться полезными и, в конечном счете, освободились.

Из этой поездки Ирина и привезла астом — язык мыслеобразов, ключ к овладению телепатией, магией и бог весть ещё какими чудесами. Но овладеть ими оказалось под силу не всякому. Суровый их начальник, майор Борисов, так и не смог преодолеть внутренний барьер. Виталий Ларькин и прапорщик Ренат Ахмеров освоили умение воспринимать и передавать другому, владеющему астомом, человеку зрительные образы, картинки, знаки, А оказавшиеся самыми «продвинутыми» Рубцова и Большаков забрались куда-то в заоблачную высь и смогли стать экстрасенсами экстра-класса. Внушать мысли и желания, «отводить глаза», предчувствовать опасность, общаться между собой телепатически на многих уровнях, словно превращаясь в единое целое... Они могли заставить человека двигаться помимо его воли, испытать смертельный ужас и беспричинный экстаз, а скрыть какую-нибудь мысль от Ильи или Ирины стало практически невозможно...

Чудеса ворвались в жизнь Хлебникова переулка — и стали ее неотъемлемой частью. Майор Борисов приноровился пользоваться необычными способностями своих подчиненных и разрабатывал последние операции уже с учетом этого нового спецсредства. Но и проблем появилось немало. Самой большой заботой отца-командира и его заместителя капитана Ларькина в предновогодние дни стало постепенное сглаживание конфликта в любовном треугольнике «Большаков—Рубцова—Ларькин».

Виталий подошел к двери компьютерного центра и в очередной раз почувствовал, как пространство между стенами коридора словно вибрирует от напряжения. Напротив бункера, в библиотеке, сидела Ирина. «Маги» отгородились друг от друга двумя стенами и не видели один другого, но какое это имело для них значение? Капитан знал, что их всепроникающие сознания постоянно борются, стараясь то прощупать, просканировать соперника, то тщетно пытаясь отлепиться и избавиться от него. Параллельно эти новоявленные монстры могли заниматься ещё несколькими делами. Если бы нервы у всех уже не были на пределе, то работа, можно сказать, от личных дрязг почти не страдала.

Ларькин открыл цифровой замок и вошел в бункер. Илья бросил на него издалека цепкий взгляд сквозь очки и подождал, пока капитан приблизится к пульту. Огромный пульт компьютерной системы «Вампир» занимал сет редину комнаты, загораживая Большакова от вошедшего, как баррикада.

— Не беспокойся, — голос у Ильи был насмешливым и немного гнусавым. — Юрий Николаевич в курсе, что ты заработался. Он направил на кухню Рената. Так что мой слабый и нежный желудок спасен от твоих бутербродов. Сегодня на обед куриный бульон и многоногая курица, тушенная с картошкой. А впрочем, ты ещё успеешь соорудить десерт.

Ларькин вспомнил отдаленный вкусный запах, который почудился ему в коридоре. Он счел его голодной галлюцинацией. Значит, тушеная курица ему не примерещилась. Но что-то было не так...

— А как же майор догадался, что меня надо подстраховать?

Внушить Борисову Илья ничего не мог. Ни внушить, ни узнать его мысли, ни управлять ими каким бы то ни было образом. Майор словно обладал непробиваемым для телепатии экраном, против которого Рубцова и Большаков были бессильны.

— А Ренат ему сам вовремя подсказал.

Ах, вот оно что. Он взял под контроль Ахмерова. А реакцию майора вычислить было несложно. Сластолюбивая очкастая сволочь, не выходя из-за пульта, обеспечила себе сытный обед и осталась как бы не причем. Бедный Ренат. А впрочем, прапорщик сам любит вкусно поесть.

Оставалось самое трудное: надо было наконец сказать что-то насчет своего дурацкого поведения под Новый год. Объясниться. Ларькин помолчал, подбирая слова. Но первым заговорил опять Большаков. Он оторвал руки от клавиатуры, а взор — от монитора и подчеркнуто спокойно сказал:

— Не бери в голову. С каждым может случиться.

— Что? — на всякий случай спросил капитан.

— Не что, а кто... — программист был похож на ощерившуюся, выставившую ядовитые клыки крысу.

Ларькин не стал уточнять, кто имеется в виду, осуждающе вздохнул и ушел.

Поговорил... Объяснился... Подходя к крутой деревянной лестнице, которая вела на первый этаж, Виталий вздохнул ещё раз, печально и немного раздраженно. В конце концов он, Ларькин, не виноват, что нравится Ирине больше, чем Большаков. Можно подумать, это огромная и непрерывная радость — быть объектом повышенного внимания такой женщины, как Рубцова.

Как всегда, стоило подумать о ней — и она здесь. Перед глазами, прямо по курсу и чуть справа возник знакомый образ. ещё красивее, чем в жизни. Хотя это трудно себе представить. Но оказывается, можно увидеть. Приветливо улыбается, кокетливо строит глазки и вообще притягивает к себе внимание. Избавиться от этого глюка невозможно, убрать его может только сама Ирина. Называется, научил на свою голову: подробно объяснил, где у человека зрительный центр, где выходы на моторику, как взаимодействует слуховой центр с остальными, какую роль выполняют лобные доли... Глюк растаял только после того, как капитан чуть не свалился с лестницы. Должно быть, Ирина там, в библиотеке, получила удовольствие от этого маленького происшествия.

Если колдун Большаков упражнялся в основном на Ренате, то ведьма Рубцова сосредоточила свою гипнотическую мощь на Виталии. Выражалось это, особенно раньше, в унизительной для капитана форме — он чувствовал себя чем-то средним между марионеткой и обезьяной на поводке. По сравнению с этим простой приворот казался детской забавой. Оставалось только утешаться мыслью, что, отвлекая на себя внимание раздраженной ведьмы, он хотя бы частично выполняет поручение Борисова: следить, чтобы они не сделали ничего по-настоящему плохого с собой. Сам майор взялся опекать Большакова. Ларькин заметил недавно, что кроме этого разделения сфер влияния в ГРАСе действует ещё один негласный договор. Ирина не гипнотизировала Ахмерова, а Илья воздерживался от попыток внушить что-либо Виталию. Во всяком случае, капитан не обнаружил пока в своем сознании никаких следов большаковского внушения, в то время как на рубцовские он натыкался сплошь и рядом...

На первом этаже пахло ещё вкуснее. Капитан прошел в кухонный блок, где хозяйничал у плиты прапорщик Ахмеров.

— А, вспомнил, поганец! А мне Юрий Николаевич поручил тебе помочь, — встретил его ничего не подозревавший о большаковских кознях Ренат.

Ларькин, конечно, в душе и сам был рад, что «ланч» по-европейски не получился. Он осторожно заглянул под крышку большой глубокой сковородки. Вообще-то крышка была современной, прозрачной, но зрелище стоило того, чтобы насладиться им вплотную. Куриных ног, порубленных на небольшие кусочки, было, действительно, гораздо больше двух, а кроме ног капитан разглядел в мирно булькающем вареве множество разных, аппетитных на вид внутренностей. Виталий повеселел и, желая внести хотя бы какой-то свой вклад, сказал:

— Я все-таки сделаю бутербродов с икрой. Может, кто-нибудь будет.

— Конечно, — откликнулся прапорщик.

Некоторое время они трудились молча, затем Ахмеров вдруг негромко, словно у самого себя спросил:

— Почему у них на таких нервах все? Как в девятом классе, честное слово...

Виталий с полуслова понял, о чем речь. Он сам в это время думал о Большакове и Рубцовой.

— Все дело в их необычных способностях, — ответил он. — Они слишком хорошо чувствуют состояние друг друга, и в этом их беда. Илья не может идеализировать Ирину, нарисовать себе такой воображаемый образ, чтобы он продержался достаточно долго. Идеал рушится моментально, потому что он видит ее насквозь. Получается, что он все время в ней разочаровывается... А Ирина это чувствует и злится. Потому что это очень неприятно — когда в тебе разочаровываются. Она устала от чувства вины, которого она, в общем-то, не заслужила... А её раздражение рикошетом бьет по Илье — и так до бесконечности. Мы с тобой представить себе не можем, какой это кошмар — постоянно чувствовать, что на душе у другого человека.

— Да, никто не ангел, — ответил прапорщик.

Вначале Виталию эти слова показались сказанными немного невпопад, но потом он понял ход мыслей Рената, и ему представились два направленных друг на друга зеркала, отражающие не лучшие черты. Где-то там, в бесконечности, получалось просто чудовище. Ларькин подумал, что затишье в делах наступило совершенно не ко времени. Может быть, новая интересная работа отвлекла бы их наконец от выяснения личных отношений. Глядишь, все и устаканилось бы помаленьку.

Он не подозревал, насколько его желание близко к осуществлению. Компьютерная программа «Вампира», собиравшая и отсеивавшая информацию о необъяснимых чрезвычайных происшествиях на планете, уже взяла на заметку страшные события, начавшие происходить в районе трех дряхлых домов на Стромынке. Программа учитывала многие факторы, в том числе удаленность от столицы, поэтому в Москве «Вампир» контролировал даже переговоры служб спасения, скорой помощи, милиции. С каждым днем это дело продвигалось в памяти машины все выше по комплексной шкале, оценивающей уникальность и опасность случая. Уже недалека была та минута, когда ему будет присвоена категория «дельта», требующая немедленной инспекции и расследования.

Но человек предполагает, а кто-то располагает. В данном случае капитан Ларькин и предположить не мог, что волею судьбы или руководства ему придется заниматься расследованием грядущего дела большей частью в одиночестве.

В понедельник утром 3 января, когда большинство трудящихся и практически все прогрессивно настроенное человечество со сладкой болью вспоминало прошедшие праздники и пыталось осмыслить свои дальнейшие действия, к корпусу «Б», среднему из заброшенных зданий на Стромынке, подъехал грузовик. В кабине его сидели два человека сугубо пролетарского вида. Один, большой и рыхлый, с помятой и заспанной физиономией, осмотрел местность перед грузовиком и заглянул в зеркальце заднего обзора. Этого ему показалось мало, и он высунулся из дверцы, запустив в кабину лишнюю порцию утреннего мороза. Осмотрев окрестности позади машины, он вернулся на место и сообщил напарнику:

— Не подъехал еще.

Второй, сидевший за рулем мужчина с худым смуглым лицом, на котором Новый год не оставил заметных следов, ничего не ответил, только пошевелился, устраиваясь поудобнее и выражая готовность ждать долго. Однако не прошло и минуты, как из-за корпуса «А» вырулил тускло поблескивающий лаком малахитовый «Рено». Водитель вновь пошевелился и произнес, показывая на автомобиль:

— Вот он.

«Рено» неспешно приблизился и остановился в нескольких шагах от грузовика. К тому времени оба пролетария так же медленно выбрались из кабины и остановились посреди дороги, выжидающе глядя на автомобиль. Из «Рено» вылез мужчина среднего роста, одетый старательно-просто, в спортивно-сельскохозяйственном стиле. Но все же туристская штормовка и тренировочные брюки на нем были добротные, дорогие и чистые. Лицо мужчины было ничем не примечательным — настолько, что увидев второй раз в тот же день, его можно было не признать. Мужчину звали Антоном Михайловичем Николаиди, и занимался он частным предпринимательством.

Бизнес у него был не очень большой: несколько торговых точек на столичных рынках, продававших одежду и галантерейные изделия, привозимые челночниками из Турции, Италии, Китая. В общем, на жизнь хватало, но она все дорожала, да и хотелось больше, чтобы все как у людей. Дача, например. Ох, уж эта дача! Не первый год была она головной болью Антона Михайловича, требовала больше внимания, чем родное дитя. Если в квартире царил модный евродизайн, то дачу он решил оформить в стиле «ретро». Пол на втором этаже хотелось выложить паркетом, непременно старинным, чтобы создавал атмосферу, гармонировал с обстановкой кабинета и маленьких уютных спален. Николаиди как раз приметил такой: потемневший, но прочный дубовый паркет — в нескольких помещениях корпуса «Б».

Как у частного предпринимателя, не имевшего никакого отношения к зданиям на Стромынке, оказались дубликаты ключей от входной двери и десятка комнат — так и осталось невыясненным. А на вопрос, где был в тот момент сторож, заинтересовавшиеся этим позже сотрудники милиции получили исчерпывающий ответ: человек, который должен был выйти на дежурство, оказался в больнице с приступом аллергии, а заменить его не смогли. Ответ подтверждался документально: график дежурства и копия больничного листа прилагались.

Антон Михайлович кивнул рабочим, со сдержанным неудовольствием посмотрел на помятую физиономию здоровяка и отпер тяжелый навесной замок неизвестно где добытым ключом. Войдя вслед за Николаиди в подъезд, здоровяк присвистнул: дверь и лестница в подвал отсутствовали, вместо них был широкий темный провал. Оттуда доносился тошнотворный запах канализационных стоков. Лестница была старомодная, уходившая вверх угловатой спиралью. Негромкий свист гулко отозвался в пустом подъезде, отраженный от далеких стен и усиленный едва заметным эхом.

Антон Михайлович провел рабочих на второй этаж, открыл им две комнаты и указал фронт работы. Смуглолицый водитель, ни слова не говоря, надел строительные рукавицы и принялся за дело: с помощью монтировки в два рывка отодрал плинтус и стал выковыривать паркетные плитки, складывая их небрежными стопками в центре помещения. Николаиди вышел в коридор и, мурлыкая под нос популярный мотивчик, неторопливыми шагами двинулся вдоль ряда запертых дверей, как генерал вдоль шеренги солдат. Антон Михайлович осматривал обстановку вдумчиво, критически, прикидывая в уме, что ещё отсюда можно прихватить.

Рыхлый здоровяк, видя, что предприниматель удалился, не торопился приступать к работе. Собираясь с силами для трудового подвига, он присел у окна на корточки и начал дело с перекура, как водится на просторах великой страны. Шофер продолжал работать, не обращая на напарника никакого внимания, словно его и вовсе не было.

Николаиди, оглядываясь в коридоре, увидел на пыльном полу свои следы и поморщился. Впрочем, он знал почти наверняка, что такими пустяками милиция заниматься не будет. Он уже не в первый раз выступал в роли той самой маленькой собачки, которой удается урвать кусочек мясца, из-за которого насмерть дерутся большие псы. Антон Михайлович был своего рода специалист по таким ситуациям. Он ещё не догадывался, что на сей раз ему очень сильно не повезло.

Николаиди вернулся к рабочим, увидел бездельничающего здоровяка и строго сказал:

— Степан, ты чего расселся? Не в колхозе. Бечевку взял?

— В машине, — сипло отозвался Степан.

— Вот и сходи за ней. Увязывай стопки и грузи.

Рабочий с тяжелым вздохом поднялся, вышел в коридор и направился к лестнице. Спустившись на один пролет, он, однако замедлил шаг и остановился. Лицо его, и без того сонное, толстое и невыразительное, стало совсем отрешенным, но взгляд прояснился и обрел большую целеустремленность. Он быстро сбегал за бечевкой, вернулся на второй этаж и внимательно осмотрелся. В коридоре никого не было. Степан увидел третью открытую дверь и пошел к ней крадучись, неслышными шагами. Правой рукой он слегка придерживался за стену, которая была здесь капитальной, необычно толстой для внутренней перегородки. В нескольких шагах от двери, где штукатурка отвалилась на большом участке, в руке у Степана оказался увесистый камень из кладки. Рабочий беззвучно вошел в помещение.

Николаиди стоял в середине комнаты спиной к двери и смотрел в окно. Степан быстро и тихо подошел к нему сзади, поднял камень и мощным ударом раскроил предпринимателю череп. Антон Михайлович мешком рухнул на пол.

Здоровяк не стал задерживаться возле его тела ни на секунду. Все так же сосредоточенно глядя перед собой, он вышел из комнаты и вернулся к тому месту в стене, где брал камень.

Большой тяжелый блок, по всей видимости из обточенного песчаника, вошел на прежнее место с ювелирной точностью — даже закаменевший цементный раствор не осыпался.

Избавившись от камня, Степан спокойно, вразвалочку двинулся к той комнате, где продолжал работать его напарник. Половицы вновь заскрипели под его ногами. К тому времени, когда он остановился на пороге, выражение лица его опять переменилось. Оно стало уже не отрешенным, а просто тупым, но плюс к тому несколько неуверенным, даже удивленным.

— Слышь, Григорий, — произнес он.

— Ну что? — подал голос водитель.

— Михалыч говорит, передумал. Возвращаемся. Бросай всё — и поехали.

— Как так? А бабки? — недоверчиво спросил Григорий.

Только опытное ухо могло различить в его речи едва заметный молдавский акцент.

— Говорит, заплатит неустойку. За моральный ущерб.

— Сколько?

— Половину.

— Что за х...ня? — озадаченно спросил водитель. — Ты брешешь, что ли? Опять разыгрываешь?

— Не веришь — сам у него спроси, — буркнул Степан. — Он вон там, в той стороне. — Махнув рукой, он прошел в комнату и сложил крест-накрест две пары пачек паркетных плиток.» Устроившись на этом ненадежном сиденье, он вынул дешевую зажигалку и невесть когда забычкованный окурок и опять закурил.

Напарник с подозрением посмотрел на него и, не выпуская из руки монтировку, удалился в указанном направлении. Вернулся Григорий с вытаращенными глазами и с порога закричал:

— Ты что, е...нулся, что ли? На х... ты его замочил? Молдавский акцент в его выговоре стал гораздо заметнее. Степан закашлял, поперхнувшись дымом, и едва не свалился со своего трона. Его тупая рыхлая рожа излучала неподдельное удивление. В таких же и ещё более непечатных выражениях он потребовал объяснений. В ответ на что ему было предложено не придуриваться, а пойти и полюбоваться на содеянное.

Здоровяк так и сделал, миновав напарника со всеми предосторожностями, опасливо поглядывая на монтировку. Он знал, что Григорий, может быть, и не так силен, но очень быстр и ловок, а это важнее. Впрочем, тот сам от него шарахнулся. На труп Николаиди Степан взглянул только мельком, больше косясь на напарника. По всему было видно, что он уверен: молдаванин убил монтировкой предпринимателя, а теперь собирается то ли свалить вину на него, то ли прикончить как единственного свидетеля.

Такое поведение здоровяка больше всего удивляло Григория. Он был знаком со Степаном чуть меньше года и знал, что тот способен на глуповатые, без проблеска фантазии, розыгрыши, но чтобы убить работодателя непонятно за что, а после этого притворяться... Да не просто притворяться, а играть как Смоктуновский... Водитель был напуган и озадачен, вдобавок на него навалилось ощущение опасности, грозившей не со стороны напарника, а откуда-то со стороны: сзади, слева, справа... А может быть, отовсюду. Григорию стало казаться, что они не одни в пустом доме.

Рабочие стояли в пыльном коридоре, глядя друг на друга с ужасом и подозрением... Взаимопонимание появилось у них в глазах только после того, как Григорий произнес:

— Надо сматываться отсюда. — Подумав, он добавил: — Но врозь. По одному.

Степан не стал возражать. Настороженно оглядываясь, водитель спустился к грузовику, сел за руль и уехал. Здоровяк в это время успел совершить отчаянное мыслительное усилие и вспомнить про оброненный в пылу перебранки окурок в коридоре. Наклонившись, он увидел следы. Следы в пыли. В коридоре было уже достаточно натоптано, но когда Степан, трясясь от страха, ещё раз заглянул в страшную комнату, он увидел, что к трупу бизнесмена ведет, кроме следов самого Николаиди, только один след. И след этот — безусловно, его, Степанов, сорок пятый растоптанный, без рисунка на подошве. Этого его нервы уже не выдержали: кубарем спустившись по лестнице, он выскочил из подъезда, испуганно обогнул малахитовый «Рено» и побежал в сторону, противоположную той, куда скрылся грузовик. Он пытался идти спокойно и не озираться, но это у него не очень хорошо получалось. Время от времени он все же непроизвольно оглядывался на обезлюдевший корпус «Б» и стоявшую возле него машину.

Белая невзрачная «копейка», за рулем которой сидел Ларькин, нырнула в подворотню и, проехав подлинному коридору проходных дворов, миновала приветливо распахнувшиеся перед ней ворота грасовского гаража. Виталий вылез из машины и немного постоял, рассеянно глядя на то, как тщательно смыкаются створки ворот. Огромные диски с натугой провернулись, прошли «мертвую точку» и замерли в заклиненном положении. Длинные рычаги напряглись, толстые стальные листы вздрогнули, издав чуть слышный гул. Представление окончено. Капитан позвякал ключами в кармане кожаной куртки, похлопал себя по колену вместительной папкой размером с добрый портфель. Полуосознанно проверив таким образом, всё ли необходимое он забрал из «жигулёнка», Виталий направился к двери в мастерскую, через которую можно было попасть в другие помещения особняка. Мысли его были заняты новым делом.

Вот и работа есть, а радости не прибавилось. В отношениях с коллегами ощущалась скованность, до сих пор неловко как-то было. Ну и ладно. Дело о стромынском полтергейсте майор Борисов взвалил на своего заместителя, а сам, хотя и интересовался ходом расследования, держался в стороне.

...Старший опер с Петровки майор Лямцев на встречу с Виталием опоздал, но позвонил с дороги и попросил, чтобы «смежника» проводили к нему в кабинет. Ждать пришлось минут десять, но и это время не пропало даром. Вышколенный темноволосый малыш в форме старшего лейтенанта милиции достал из лямцевского стола четыре красивых современных папки со скоросшивателем и положил перед Ларькиным, сказав, что майор просил пока почитать материалы дела.

Оставшись в одиночестве, Виталий ещё раз бегло осмотрелся и пришел к выводу, что майор Лямцев в душе пижон. Кабинет сам по себе был очень заурядным, и современная офисная мебель в нем контрастировала со стенами, наводя на мысли о евроремонте. Конторское оборудование тоже было стильным, навороченным, оно гораздо лучше подошло бы какой-нибудь туристической фирме.

Капитан занялся документами. Три необъяснимых самоубийства и одно, тоже совершенно непонятное, убийство. В делах о самоубийствах документов было не густо, и каждый листок, как полагается по современной моде, был упакован в целлофан. Показаний было мало, все знакомые покойных уверяли, что безвременно почившие были людьми благополучными и жизнелюбивыми. Уголовное дело об убийстве предпринимателя Николаиди было заведено по всей форме, материалов в нем было очень много. Тем не менее, и здесь царили порядок и аккуратность. «Как только они тут успевают все подшивать», — подумал Виталий, быстро пролистал несколько протоколов и погрузился в чтение результатов медэкспертизы.

Вскоре появился Лямцев: большой, широкоплечий, круглолицый мужчина. Глаза у него были серые, лучистые, как и у самого Ларькина. Удивительно и необычно смотрелись на его простоватом, ребячьем, но все-таки сугубо мужском лице огромные белесые, загнутые кверху ресницы. В общем-то, они гармонировали с его светло-русыми волосами, но гораздо больше подошли бы какой-нибудь шестнадцатилетней красавице с длинной толстой косой.

Виталий представился, назвав свой служебный псевдоним, и спросил, указав взглядом на папки:

— У вас есть какие-нибудь предположения? Рабочие версии? Пусть даже не подтвержденные пока никакими фактами? Пусть даже самые невероятные?

Лямцев тоскливо посмотрел в окно, наполовину прикрытое вертикальными серыми шторами-жалюзи, и печально скривил красивые полные губы:

— Нич-чего конкретного. То есть я могу, конечно, растечься мыслию по древу, основываясь на своих интуитивных догадках и ощущениях...

Майор говорил вдумчиво, с расстановкой, по-актерски выдерживая паузы между предложениями.

— ...но главная моя интуитивная догадка, что все это дело не мой профиль, — его рука, указав на материалы следствия, сделала плавный жест в сторону Ларькина. — Теперь у меня есть тому подтверждение — ваше появление здесь.

— Хорошо, — Виталий перетасовал поблескивавшие пластиком папки. — Но по какому-то признаку вы ведь отобрали именно эти дела. Техник из БТИ, двое деляг из этой самой «Палаты», один из них с уголовным прошлым, плюс какой-то мелкий предприниматель...

— Скажем, по территориальному, — Лямцев неопределенно пошевелил пальцами. Милиционер и чекист испытующе посмотрели друг на друга. Они чем-то были похожи: оба большие, медведеобразные, сероглазые. Только у майора лицо круглее и нос картошкой, а у Виталия черты правильные, прямо истинный ариец.

— Ладно. А какими-то другими, не входящими в вашу компетенцию происшествиями, вы интересовались? По территориальному признаку? — подчеркнул капитан.

Лямцев достал из верхнего ящика стола приготовленный, очевидно заранее лист. Виталий быстро прочитал текст. Сообщалось о двух сердечных приступах с летальным исходом: у женщины-архитектора и у чиновника правительства Москвы. Причем чиновник ехал на своей машине и был за рулем, он врезался в ограждение тротуара. Скорость была небольшой, и паталогоанатомам не составило большого труда определить, что смерть произошла не в результате удара водителя головой о лобовое стекло, а по причине остановки сердца.

— Все шесть смертей случились в пределах километра от трех зданий, предназначенных на снос, — произнес Лямцев. Из них пять — внутри и в непосредственной близости от зданий. Если не считать предпринимателя Николаиди, все погибшие имели отношение к консорциуму, работали в «Палате-999» или помогали ей «проталкивать» решение о сносе домов. Да и Николаиди тоже... Если верить показаниям рабочих, он приехал поживиться чем Бог послал, то есть так или иначе, собирался разрушать дома.

— Интересный у вас территориальный признак, — серьезно сказал Виталий. — Убедительный. Кто же, по- вашему, так работает?

Круглое лицо Лямцева на секунду исказила невольная гримаса.

— Вот в этом-то вся и загвоздка. Если отбросить всех, кто мог быть в этом заинтересован, но не делал этого, как показала проверка... тогда остается только домовой.

Ларькин скептически покачал головой.

— Довести до инфаркта человека на движущейся машине за — сколько там? — семьсот метров от места своего обитания? Домовой-ниндзя.

— Что мы о них знаем? — пожал плечами милиционер.

«Вы, возможно, и ничего, — подумал Виталий. — А мы кое-что знаем». Но поскольку говорить такие вещи он не имел права, вслух он сказал другое:

— А менее фантастические противники у консорциума были? Такие, которые могли бы претендовать на это здание?

— Были и есть. Группировка «центровых» — так они себя называют. Но, по нашим данным, «центровые» тут не причем.

— Мы попробуем сами в этом убедиться.

— Тогда вам лучше всего встретиться или оперативно поработать с Сайгановым Эрнестом Владиленовичем.

— Звучное сочетание.

— Кличка — Горыныч. Председатель земского союза «Долгорукий». Обычная гоблинская контора, является крышей для десятка крупных агентов по торговле недвижимостью. Этот Горыныч не последний человек у «центровых». Хотя и не первый по иерархии, служит больше декоративной фигурой. Но он очень осведомленный.

— Ладно, учтем, — кивнул Ларькин и раскрыл папку с материалами об убийстве Николаиди. — А теперь я хотел бы уточнить кое-какие детали...

Детали они уточняли ещё минут двадцать, после чего Виталий откланялся и поехал в Хлебников на доклад к своему майору.

«Похоже, направление, действительно, наше, — размышлял он, подходя к кабинету Борисова. — Я, конечно, не Большаков, но тоже кое-чему научился. Черного пуделя от белого агнца отличить сумею, если не на ощупь, то по запаху. Хотя проверять и уточнять ещё ой сколько. Да и не похож этот случай на простой полтергейст».

Эту мысль он повторил вслух перед майором Борисовым, устроившись за т-образным столом на своем обычном месте, по левую руку от Юрия Николаевича. Начальство выслушало его с незажженной «Явой» в руке — несколько месяцев назад у Борисова появилась привычка обнюхивать сигарету прежде чем выкурить ее — затем знакомо хмыкнуло и предположило:

— Просто этот случай не укладывается в теорию полтергейста.

Нет и не может быть больших материалистов, чем биологи. Не случайно именно Чарлза Дарвина церковники проклинают уже много лет после его смерти. Биологу очень трудно представить себе такую вещь, как Ноев ковчег. Его очень трудно убедить, что животные и люди созданы двумя различными действиями и одни чем-то принципиально отличаются от других. Слишком много биолог о тех и о других знает.

Виталий Ларькин не был исключением: занимаясь по долгу службы явлениями сверхъестественными, он стремился подыскать им естественное объяснение. Он считал, что у полтергейста, каким бы отвязанным он ни был, всегда есть материальный носитель — человек, поселившийся в доме. В отсутствие носителя ничего необычного в доме не происходит. За два года исследований Ларькин даже выработал свою методику работы с полтергейстом: беседовал со всеми жильцами, после чего направлял одного-двух к знакомому психотерапевту. Загадочные стуки и швыряния предметами прекращались.

— Тем более, значит, наш профиль, — невозмутимо ответил шефу Виталий.

— А более земных объяснений там не найдется? — вопреки всем фильтрам в программах «Вампира», ложных вызовов было предостаточно, и Юрий Николаевич был не меньшим скептиком, чем сам Ларькин.

— За этот кусок Москвы борются две конторы. Но если эти смерти на их совести, то войну они ведут какими-то новыми средствами. Или, наоборот, очень старыми. Вместо снайперов и бомб — доски, камни, осколки стекол...

— ...Сердечные приступы... — подхватил Борисов. — Ну ладно. Беру, заверните в бумажку. Кстати, о бумажках. Ты принес дела?

— Принес. Думаю, майор Лямцев вздохнул с облегчением, — капитан протянул начальнику сверкнувшие глянцем папки. — Кстати, он уверяет, что мафия тут не причем.

— Выгораживает, подлец, — рассеянно пошутил майор, углубляясь в чтение.

Пока он листал документы, Ларькин окинул взглядом знакомый борисовский кабинет, сравнивая его с лямцевским. Если там все сверкало и тяготело к модерну, то здесь, наоборот, каждый предмет напоминал о старине и приглашал перенестись в конец девятнадцатого века.

Тяжелые дубовые столы и стулья были покрыты темно-коричневым лаком, несли на себе груз веков и кое- где были даже попорчены древесными червями— впрочем, черви те уже давным-давно издохли. Самой интересной деталью интерьера было рабочее место для компьютера. Не столько сама машина приковывала внимание, контрастируя своей светлой пластмассой с остальными темными предметами, сколько именно стол, сделанный из кедра и дуба, казалось, сто лет назад, но рассчитанный под современную «персоналку». Подарок Ахмерова и Большакова, воплощенная в дереве шутка, которую майор с полным основанием называл дубовой.

Долго скучать Виталию не пришлось. Не прошло и двух минут, как Юрий Николаевич отложил последнее «дело».

— Однако молодец этот майор милиции, — буркнул он. — Отследил один сердечный приступ, который наш «Вампир» прошляпил.

— Но «Вампир» вычислил ещё два, на которые Лямцев не обратил внимания, — вступился за машину Ларькин.

— Все равно, молодец. Как вы договорились связаться?

— Я ему позвоню.

— Наши орлы за ним и его ребятами немного присмотрят. Точнее, прислушают. Я получил разрешение пользоваться стационарной «прослушкой» у них в здании, а Ренат поехал ожучивать его сотрудников. Если они ещё что-то накопают — он тебе сообщит.

— Большакова вы все-таки отправляете в отпуск?

— А ты уже против? Сам ведь предложил.

— Предложил, когда работы не было.

Юрий Николаевич помолчал, посопел недовольно и ответил:

— Справишься. В кои-то веки парень из-за пульта выбрался. Пусть съездит на историческую родину, развеется, отдохнет от вас с Рубцовой. А вы — от него. Не буду отменять решение.

Малой родиной Ильи была глухая новгородская деревня. Туда он и собирался на днях отправиться.

— Я ему уже поручил, как обычно, накопать аналогичных случаев в базе данных, — сказал Ларькин.

— Правильно, — одобрил Борисов. — Пользуйся моментом, пока он ещё здесь.

Он, поколебавшись ещё немного, отложил начатую сигарету в сторону и отошел от нее подальше, к окну. По сравнению с рослым Виталием майор казался приземистым, едва ли не квадратным, хотя рост у него был вполне приличный, чуть выше среднего. На первый взгляд могло показаться, что Юрий Николаевич расплылся вширь от кабинетного образа жизни, однако это было не так. Проводя по восемь часов в неделю в спортзале и тратя неизвестное количество часов на домашние тренировки, ширококостный и накачанный Борисов поддерживал себя в прекрасной спортивной форме. Уж кто- кто, а Виталий это прекрасно знал: время, проведенное ими в поединках на татами, можно было исчислять сутками и даже неделями.

Характеры и слабости друг друга командир группы и его заместитель знали очень хорошо. Но в последнее время Борисов вел себя непривычно для Виталия. Обычно он большую часть черновой работы делал сам, не гнушался. Теперь поведение майора стало другим: отдавая приказы подчиненным, он сам отсиживался в кабинете. Это было странно и непохоже на него, но обсуждать действия начальства у Ларькина не было ни права, ни желания.

Майор угрюмо осмотрел глухой дворик позади особняка, повернулся спиной к окну и указал на свою, серенькую и такую неказистую по сравнению с лямцевскими папку для бумаг.

— Начнем в хронологическом порядке. Несчастный случай с дизайнером. Который милиция почему-то не приняла в расчет... Да и ладно, это не их дело... Послушай, если отбросить — точнее, на время отложить — инфаркты и поставить в ряд все эти членовредительские происшествия? Тебе не видится в нем некий почерк, этакое единство стиля? Этакое, как бы сказать... Черт, словами не могу выразить это ощущение.

Виталий читал содержимое серенькой папочки и подробности страшной смерти дизайнера Пальцева помнил. Его неловкое падение головой в оконное стекло сочли несчастным случаем.

Дизайнер жил недалеко от тех самых домов и был одним из соавторов проекта будущего бизнес-центра. Фирма, в которой он работал, сотрудничала с «Палатой-999». Тяжелый, почти цельный верхний кусок стекла откололся по диагонали и, падая, наподобие ножа гильотины, перерезал артерию, часть гортани и пищевода, вену, наполовину отделив лысеющую голову дизайнера от тела. Был затронут даже позвоночник.

Куском стекла действовал и посетивший в ноябре корпус «Б» бизнесмен Ужурский. Он искромсал себе руки, словно шинковал их, и для того чтобы истечь кровью, ванная с теплой водой ему не потребовалась. Огромное темно-бурое пятно до сих пор покрывало пол в одной из комнат третьего этажа.

В этот ряд легко укладывались и леденящие душу подробности падения с пятого этажа корпуса «В» руководителя одного из отделов «Палаты» Дмитрия Соседова.

— Нужны конкретные версии, — продолжал Борисов. — Может быть, действительно бомж какой-нибудь обитает в одном из домов. В комнате поселился — их же до черта. Да знаю, следов нет. Тогда на чердаке где-нибудь. И сам боится той твари, которая на нем паразитирует. Как вы с Илюхой их называете — «ослики»?

Кто из них придумал назвать энергоинформационные образования «осликами», Ларькин не помнил. Это слово обронил в разговоре то ли он сам, то ли Большаков, но шутливое название прижилось, вытеснив даже «барабашек».

— Ослики не ведут себя так злобно, — возразил капитан. — Пугают, питаются эмоциями страха и удивления, поддерживая свой энергетический потенциал, но от убийств воздерживаются. Чем больше людей в округе, тем им вольготнее.

— Ну тогда, может, эти дома — тайная база фэйри или йети? Вы же говорили, что они следят за развитием человеческой цивилизаций? По-моему, у них для этого должны быть базы в крупных городах. Или хотя бы в крупнейших.

— Йети в городе? — покачал головой Ларькин, — Я скорее поверю в озверевшего домового.

— А фэйри? Согласись, это на них похоже.

Не согласиться было трудно. Виталий вспомнил выползающие из зарослей щупальца-веревочки, опутывающие «ментальное тело» и заставляющие его повиноваться. Нужно было преодолеть особый подсознательный барьер, чтобы научиться видеть эти нити. А чтобы бороться с ними, требовались особые качества.

Казалось невероятным, что источником такого мощного волевого импульса могло быть существо маленькое и хрупкое. Например, Ленань. Если бы Виталий не видел своими глазами, как, повинуясь ее мысленному приказу, вор в законе» по кличке Мальчик перерезал себе горло, — ни за что бы не поверил.

Однако довелось быть свидетелем. Маленькая женщина в камуфляжном балахоне. Смугло-зеленая кожа, удлиненный череп, Странный взгляд, по-детски наивный и пристальный одновременно. Лицо, которое невозможно забыть.

Вообще, ни одной минуты из проведенных вместе долгих недель нельзя забыть, потому что во второй раз в жизни все было так, словно в первый. Непредсказуемость — и доверие, осторожное взаимное исследование — и разделенные, нет, помноженные на двоих мгновения счастья.

Непредусмотренным такой контакт двух цивилизаций был только для него. Она-то, сотрудница тамошнего ГБ, подсаженная к Ларькину в его подземном заточении, конечно, пошла на близость с ведома руководства. Но вряд ли они предвидели, чем это кончится. Никто не заставлял Ленань помогать людям-разведчикам бежать.

Что с ней теперь стало? Этого Виталий до сих пор не знал и старался пореже об этом думать...

— Основное место обитания фэйри — все-таки Ирландия, — сказал он.

— А кто им мешает иметь секретные базы по всему миру? — проворчал Борисов, и он был прав. Эту версию тоже следовало отработать.

— Тогда объясним и случай с Николаиди. Рабочий Рындин под гипнозом убил бизнесмена, а потом все забыл, — начал рассуждать вслух Ларькин. — Такие вещи фэйри запросто могут делать. Рындин пристукнул Николаиди каким-то тяжелым предметом, вернулся к напарнику и предложил сматывать удочки. После этого его вывели из-под контроля.

— Булыжник — оружие пролетариата, — вздохнул майор. — Между прочим, оно до сих пор не найдено.

— Прибрал, должно быть, потом кто-нибудь из фэйри.

— Кроме человеческих, никаких следов в пыли нет.

— Возможно, автоматическая галлюцинация. А вообще-то, на небольшие расстояния они могут телепортироваться.

— Хорошо. Пока гипотеза получается непротиворечивая, — сказал Борисов. Он сказал это с удовольствием, потому что идея была его. — Непонятно только, отчего фэйри так держатся за эти дома. Фактически, они уже выдали себя своим сопротивлением. Не проще им было перебазироваться?

Главный специалист ГРАСа по фэйри на секунду задумался:

— Может, это не так-то просто... Может быть, у них там пункт телепортации в Ирландию. Аппаратура громоздкая или место удачное в смысле геоэнергетики.

Произнося слово «Ирландия», Ларькин представил себе поселения зеленоватых человечков. Скрытые под заросшими густой травой холмами города, которых капитан никогда не видел. Кое-что показала в астоме Ленань и ее соплеменник Ахх-Ишке. Но совсем немного. Ирландия. Помешавшийся на Ирине Большаков уверяет, что далекий остров назван в честь Рубцовой. Однако не будем отвлекаться...

Юрий Николаевич вернулся к столу, взял в руки дело об убийстве и ещё раз перелистал его.

— Что-нибудь ещё настораживает? Пробелы какие-нибудь, несоответствия?

— Я вот сейчас повспоминал, пофантазировал, попытался представить себя на месте фэйри...

— Ну?

— Не укладываются в схему остановки сердца — не их стиль. Хотя им, конечно, ничего не стоит сотворить какой-нибудь страшный глюк или что-то наподобие. Для фэйри, насколько я понимаю, больше характерны похищения людей.

— Может быть, они сменили стиль. Что мы знаем о фэйри? — проворчал майор Борисов, почти точно повторив майора Лямцева. — Что еще?

— Анализ каменной крошки в ране убитого. Он сделан, и проведена идентификация с материалом, из которого сложены стены здания. Но этот вывод — голословный. Результатов экспертизы камня из кладки нет. То ли проба не бралась, то ли вторая справка затерялась. А на Лямцева не похоже, чтобы у него что-то терялось.

— Быстро ты делаешь выводы о людях, — буркнул Юрий Николаевич, но, повертев в руках аккуратную папочку, согласился. — Хоть и правильные... Ну этот пробел мы заполним сами, это нетрудно. Направим Ахмерова с походной лабораторией. Нет, пусть он просто возьмет образцы материалов, а ты сделай анализ и сравни то, что у тебя получится, с тем, что у них тут есть.

— Только сначала я сам съезжу на Стромынку, — сказал Ларькин, и майор не стал возражать.

Порой общественный транспорт быстрее автомобиля. Виталий решил добираться до места на метро. Зато от остановки «Преображенская площадь» до злополучных домов пришлось порядочно идти пешком. С двух сторон пространство между интересовавшими Ларькина корпусами и остальными зданиями занимали скверики, мало ухоженные и диковатые на вид. В них с одной стороны прятался детский сад, с другой — трансформаторная подстанция. С третьей был дворик, детская площадка, чуть поодаль обширная автостоянка и какой-то склад оптовой торговли. Дальше стояла вторая группа таких же старых домов.

С четвертой, с которой приближался Виталий, был большой, засыпанный кое-где строительным мусором пустырь. Здесь тоже раньше стояли дома, но они были не так давно снесены. Теперь здесь шло строительство новых жилых домов, о чем свидетельствовал недоделанный бетонный забор, большой неподвижный бульдозер и отрытый справа от тропинки котлован. Тропинка, которая шла через пустырь к домам, была широкой и. очевидно давно протоптанной. Шагая по ней, Ларькин отметил, что людей вокруг необычно мало: он словно попал в полосу отчуждения, за границей которой остались столичная толкотня и шум.

Приблизившись к зданиям, Виталий стал внимательно осматривать их снаружи. Дома как дома. Три серых оштукатуренных пятиэтажки. Одна была отведена под коммунальные квартиры, во второй долгие годы располагалось профтехучилище, а в третьей — общежитие пэтэушников. Стекла почти все целы, окна на первом этаже кое-где забраны решетками.

«Как тут могла бы располагаться, скажем, секретная база фэйри? В самой гуще жильцов? Ведь, если я не ошибаюсь, раньше ни о чем из ряда вон выходящем здесь слышно не было? — думал Ларькин. — Но стоило домам опустеть... Они так простояли больше месяца — и вдруг «Вампир» начинает фиксировать происшествие за происшествием. Бешеная аномальная активность. Кто же тут хозяйничает?»

Он получил ответ на свой вопрос очень скоро, когда попытался отпереть отмычкой замок на двери единственного подъезда корпуса «Б». Трудно сказать, являлись ли нарисовавшиеся с двух сторон люди подлинными хозяевами в здешних местах, но повели они себя именно так.

Их было двое. Один сидел за рулем белого «мерса», выдвинувшегося малым ходом со стороны корпуса «В». Другой появился со стороны неизвестно зачем устроенной перед общагой детской площадки, откуда-то из-за игрушечной избушки на курьих ножках. Он приблизился к Виталию с одной стороны, а «мерседес» остановился с другой, метрах в двадцати. Ларькин к тому времени уже сумел открыть замок и спрятал в карман связку отмычек.

— Что вы здесь делаете? Кто разрешил? — несмотря на обращение «вы», тон у мужчины был крайне невежливый и неприязненный. Одет он был в теплую неброскую куртку, спортивные брюки и теплые кроссовки, на голове — черная вязаная шапочка. Вид и размеры угрожающие, здоровенный такой дядька с жирными щеками и вытаращенными круглыми глазками.

— Разрешение я сам могу выдать. Если захочу, — спокойно ответил Виталий и продемонстрировал незнакомцу издалека приготовленное на этот случай милицейское удостоверение. — Майор Лямцев. А вот вы кто такие?

Он ожидал, что агрессивно настроенный здоровяк поубавит свою прыть, но тот повел себя совсем иначе. Изобразил на роже — ибо то, что у него находилось спереди между ушами, иначе как рожей назвать было нельзя — презрительное недоумение и ответил:

— Врешь. Лямцева я знаю. А ты кто? Колись сам, пока мы тебя...

Он не окончил фразы, потому что долго беседовать с такими типами Ларькин был не намерен. Виталию не понравилось то, что выбравшийся из «мерса» напарник верзилы-грубияна довольно быстро приближается, а собеседник уже вытянул из кармана куртки «вальтер». Наверное, для убедительности. Руки бугай распускать не спешил, потому что ни ростом, ни размерами Виталий ему не уступал. Да и стоял он, в отличие от верзилы, не на утоптанном скользком снегу, а на свободном от него бетонированном пятачке перед подъездом. К тому же, стоял так, что нападать на него совсем не хотелось.

Ничего угрожающего в облике Ларькина не было: свободная, уверенная, расслабленная такая стойка. Но почему-то при взгляде на капитана казалось, что любое направленное против него действие будет, в самом удачном случае, равно противодействию. Попытка достать пистолет тоже была действием. Ларькин по некоторым мелким, почти неуловимым признакам уже успел оценить степень тренированности своего визави и пришел к выводу, что ничего особенного тот не представляет. Прямо скажем, не майор Борисов — хотя и ростом повыше, и весом побольше. Весьма заурядная особь. Бык обыкновенный. Научно говоря, бос вульгарис. Хотя по-русски все-таки лучше звучит.

К тому моменту, когда ствол «вальтера» вышел на уровень вполроста, — туда, где стоял Виталий, Ларькина уже там не было. А был он недалеко, гораздо ближе к быку, чем секундой раньше. Правой рукой он успел схватить руку с пистолетом, а сам, находясь боком к здоровяку, продолжал быстро поворачиваться против часовой. Броска через спину, оказалось достаточно: «бос вульгарис» жестко приземлился на ледяной наплыв, тянувшийся вдоль стены здания, а «вальтер» переместился из его хрустнувшей кисти в руку капитана.

Трофеями приятно любоваться после схватки. В бою не стоит особо на них полагаться. Лучше пользоваться своим оружием, в котором уверен. Капитан достал свой ПМ.

Долговязый напарник верзилы, повинуясь выразительным знакам, которые Ларькин делал стволом «вальтера», поднял руки за голову и медленно повернулся спиной. Наметанный глаз и жизненный опыт подсказали капитану, что перед ним кадр, вернувшийся «оттуда». Повадки и многие приемы таких ловкачей были Ларь- кину хорошо знакомы. Не торопясь приближаться, он рассмотрел за правым ухом бандита блеснувшую металлом узкую полоску бритвенного лезвия. Страшное оружие в умелых руках, и одна из этих рук находится от лезвия в двух сантиметрах.

Капитан спрятал «вальтер», быстро схватил правое запястье долговязого, вывел его на болевой прием и опрокинул противника в снег. Следующим болевым — вращением кисти — он заставил его перевернуться на живот и зафиксировал руку бандита в последней фазе этого приема. Рука при этом заведена за спину, и свободы у нее так мало, что обездвиженного врага можно удерживать в лежачем положении, упираясь коленом в его плечо. Но Виталий не стал рисковать и разжимать захват, ограничился тем, что взял на прицел своего бывшего собеседника — того с полным основанием теперь можно было назвать Сидящим Быком — и велел ему не шевелиться.

— Продолжаем разговор, — сообщил Ларькин. — У вас есть время рассказать о себе и передать приветы родственникам, пока крутится барабан моего револьвера. Так я не расслышал, где вы работаете?

— Охранное агентство «Блок», — неохотно проворчал бос вульгарно.

— Кто наниматель? Неужели сам Александр Александрович?

— Не знаю такого. Мы люди маленькие.

— Глядя на вас, не сказал бы. А теперь внимание, правильный ответ, — объявил Виталий и легонько ткнул стволом за правым ухом лежащего. Лезвие глубоко вошло в кожу, бандит дернулся и крякнул, после того как капитан, удерживая его, надавил в плечо коленом.

— Не самое удачное место для бритвы. Останешься без уха, — предупредил Ларькин и продолжал. — Так кто ваш работодатель?

— Сайганов Эрнест Владиленович, — прохрипел долговязый.

— Горыныч? Так бы сразу и сказали. С ним я еще, может, поговорил бы. А с вами не буду, — пользуясь зажатой кистью как пультом управления Виталий поставил долговязого на четвереньки, обыскал его и обнаружил под левой рукой кольт. — Эту штуку вы найдете часа через три где-нибудь в здании. Если хорошо поищете. Раньше возвращаться не советую. А «вальтер» оставлю себе, не обижайся, толстячок. Зря ты ствол вытащил. Марш отсюда.

Не прошло и минуты, как «мерс» с неудачливыми бойцами скрылся за углом.

«Есть контакт, — подумал Ларькин. — Но ситуация не проясняется, скорее наоборот. Непонятно. Отечественная мафия перешла на аномальные методы воздействия? Зачем тогда эти два бычка приходили бодаться? Непонятно».

Он вошел в корпус «Б», задержался у огромного провала и спустился по кирпичной стене вниз. Лестницы не было, ее заменяла отвесная кладка кирпичей, но Ларькин легко справился со своей задачей. В спецлагерях по практике выживания он по скалолазанию был в числе лучших.

В темном просторном подвале он сделал несколько шагов и замер, внимательно прислушиваясь и стараясь не принюхиваться. Чувство опасности, которое есть у большинства опытных воинов, ничего ему здесь не говорило, именно поэтому обследовать подвал ему стало неинтересно.

Отложив данное мероприятие на потом, Ларькин поднялся на второй этаж, отпер нужную комнату и осмотрел место убийства предпринимателя Николаиди. Не обнаружив ничего примечательного, он перешел на третий этаж, затем на четвертый. Там на лестничной площадке он остановился, повинуясь внезапному импульсу. Причину, заставившую его насторожиться, он сам не смог определить. Что-то было неладно в окружающей обстановке. Что-то не так. Но осмотревшись и вслушавшись в свои ощущения, он ни к какому определенному выводу не пришел и двинулся дальше.

Аккуратно, со всеми предосторожностями на случай засады, он миновал дверной проем и очутился в длинном коридоре. Никого. Ощущение необычности вдруг ослабло, словно он миновал критическую точку. Это было похоже на игру «теплее-холоднее». Ларькин вернулся на лестничную клетку — и вновь его охватило чувство настороженности, даже недоверия и испуга. Но что было причиной, он так и не мог понять.

Чертовщина какая-то. Теперь он вспомнил, что похожее ощущение возникло у него, когда он осматривал здание снаружи, возле одной из стен. Тогда он отмахнулся от этого чувства, принял его за обычное волнение и подавил усилием воли. Теперь оно вернулось и усилилось. Один из центров мозга докладывал, что отмечает в окружающей обстановке что-то непривычное, дикое, не укладывающееся в сознание, противоречащее докладам других органов чувств.

Может быть, все дело в стенах? Виталий стал внимательно разглядывать их и уже возле второй остановился как вкопанный. Источник странного ощущения был, безусловно, здесь. Но Ларькин видел перед собой только ровную, выкрашенную когда-то бежевой масляной краской стену. Слой краски покрылся тонким налетом пыли и в некоторых местах облупился. И все-таки нечто, смущавшее сознание, находилось прямо перед ним, в этой стене. Обман зрения — вот что это напоминало. Когда ночью в свете фонаря принимаешь тень от двери или неровно обвалившейся кирпичной стены за силуэт человека, причем фантастический, больше чем наполовину придуманный собственным мозгом. Но этот плод твоего воображения — какая-нибудь черная старуха или мрачный костлявый тип в остроконечном колпаке — стойко держится перед глазами вопреки всем уверениям внутреннего критика, что это простая галлюцинация. Пока наконец не подойдешь вплотную и не увидишь, как порожденный самим мозгом образ испаряется, превращаясь в заурядную тень приоткрытой двери.

Хотя в стене, в которую упирался взгляд Ларькина, не было ничего фантастического, Виталий почему-то перестал верить глазам своим и решил потрогать ее руками. Кончики пальцев его приблизились к стене и ничего не почувствовали. Они словно повисли в пустоте там, где он отчетливо видел слой старой краски и налет осыпавшейся побелки. Ларькин успел заметить, как его пальцы утонули в иллюзорной стене и, кажется, коснулись чего-то шероховатого, как камень — но вдруг ему захотелось отдернуть руку. Желание было таким внезапным и нестерпимым, что он убрал ее совершенно непроизвольно, раньше, чем успел осознать, что делает.

Уже по собственной воле, осознанно шагнув прочь от такой обыкновенной и такой пугающей стены, Виталий попытался подыскать объяснение тому, что произошло. Теперь он не сомневался, что перед ним глюк, сотворенный не без помощи астома. Обычный человек даже не остановился бы возле этой стены. Только особые навыки, приобретенные капитаном после длительных тренировок под руководством Рубцовой, помогли ему почувствовать обман. Хотя галлюцинация и не развеялась, к Ларькину вернулось обычное спокойствие, тревожное чувство исчезло, словно отключился звонок сработавшей охранной сигнализации. Мозг нашел объяснение противоречивым ощущениям и успокоился.

Виталий вспомнил все, что он знал о возможностях и средствах астома. Долго удерживать такой камуфляж Ленань и ее сородичи, да и грасовские колдуны Ирина и Илья, могли бы, только находясь в непосредственной близости от данного места. В принципе, радиус действия астома был около километра, но работая с такой дистанции, все знакомые Ларькину мастера этого дела быстро утомлялись. Его собственных способностей даже вот с такого расстояния — три шага — хватило бы на полчаса, максимум час. А ведь это явно не единственное место, где удерживается астоматическая завеса. Зачем? Для прикрытия старых камней? Сколько же здесь неведомых гипнотизеров? Попробовать поймать одного или не стоит и пытаться?

Виталий представил себе такую охоту. Около сорока запертых помещений только на одном-этаже, итого двести. Когда капитан, свесив язык, будет осматривать, скажем, сто девяносто восьмую по счету комнату, зеленоватая тварь в пятнистом балахоне соберется с силами и телепортируется в соседнее здание. Нет, пожалуй, в другой раз. Прихватив с собой батальон спецназа.

Впрочем, у этого варианта тоже были свои недостатки. Конечно, чтобы победить волю Ларькина, требуется огромная психическая сила. Но удается же это Ирине. Как удалось только что невидимому супостату. Неприятный факт. Чем лучше будут вооружены наши бойцы, тем дороже это может им обойтись.

Стоп. Кстати, о Рубцовой. Вот кого нужно будет взять с собой в следующий раз. И не надо никакого батальона. Карманная рация за пазухой издала короткий негромкий сигнал: его вызывали на связь. Ларькин включил прием, но звуки, издаваемые аппаратом, были такими тихими, что комариный писк по сравнению с ними показался бы трубным ревом слона. Лишь прибавив громкость до предела, Виталий смог разобрать голос Рената:

— Второй, прием, ты где? Слышишь меня? Второй...

— Слышу. Но почему-то очень плохо. Ты далеко?

Выяснилось, что Ренат находится в своей «Победе» всего лишь в ста пятидесяти метрах от капитана. Это было тем более странно, что бортовая радиостанция ахмеровского броневичка была довольно мощной.

«Должно быть, стены экранируют. Что же это за материал?» — думал капитан, переходя в коридор. Он отпер ближайшую комнату и приблизился к окну на другой стороне здания.

Действительно, «Победа» стояла совсем рядом.

— Ты не захватил экспресс-лабораторию? — произнес Ларькин в микрофон.

— О, как тебя хорошо слышно! — вдруг взревела рация, и капитану снова пришлось убавлять звук. — Нет, Юрий Николаевич ничего мне не говорил. А что, надо было?

— Ладно, теперь уж в другой раз... — пробормотал Виталий, которому в этот момент почудился какой-то звук, словно этажом ниже передвинули мебель. — Подожди-ка...

Он осторожно спустился на третий этаж. Звук не повторялся. В длинном коридоре было тихо. Капитан открыл три комнаты подряд, показавшиеся ему подозрительными, но никого и ничего не обнаружил. За исключением одного поломанного письменного стола, покрытого пушистой пылью, в них не было даже никакой мебели.

Вновь ожила рация.

—- К тебе гости, — сообщил прапорщик. — Богатые гости, на двух «мерседесах».

— Что делают? — Ларькин покинул помещение и приблизился к лестнице.

— Четверо вышли. По двое из каждой машины, — говорил Ренат. — Встали по периметру. Один смотрит в мою сторону. Засек. Достал рацию, докладывает. Один «мерс» развернулся мордой в мою сторону. Остановился. Второй стоит у подъезда. Тебя, наверное, дожидается.

— Ну что ж, раз такси уже подано, пора выходить, — сказал Виталий. — Если что — ты знаешь, что делать.

Он вернул рацию на прежнее место, проверил пистолеты. «Вальтер» и «кольт» были заряжены всерьез, без фокусов, боевыми. Ларькин рассовал их по карманам куртки. «Макаров» он приспособил в левом рукаве. Чтобы доставать ПМ из этого положения, нужно было иметь определенный навык. Беззаботным пружинящим шагом капитан спустился по лестнице и вышел из подъезда.

Глава 2 ЗАЧИСТКА

Каким-то образом они засекли его приближение, потому что, когда Виталий вышел из подъезда, водитель «мерса», успевший покинуть свое место, открыл заднюю дверцу машины. Проделав это, он шагнул вбок, превратившись в своеобразный живой столбик ограждения. Не сверните, мол, случайно в эту сторону — можете ушибиться. С другой стороны и чуть дальше нарисовался ещё один такой же столбик. А из машины Виталию сделал приглашающий жест грузный пожилой блондин с печальным лицом. Ларькин решил не заставлять долго себя упрашивать, подошел и уселся рядом с толстяком на заднее сиденье.

Вопреки его ожиданиям, водитель не вернулся за руль, а аккуратно прикрыл за капитаном дверцу и отошел в сторону. Пожилой блондин произнес внушительным и властным голосом, совершенно не вязавшимся с его безвольными чертами лица:

— Я вас слушаю.

Встретившись с вопросительным взглядом Виталия, он уточнил:

— Вы хотели поговорить с Горынычем?

— А, Эрнест Владиленович? Простите, вы так оперативно действуете, что я ещё не успел изучить вашего досье. — Ларькин показал свое служебное удостоверение и привычно солгал:

— Грибов Сергей Тимофеевич.

— Не могу с вами согласиться насчет нашей оперативности, — возразил Сайганов. — Я пока тоже не успел изучить вашего досье.

— Значит, в процессе знакомства у нас будет больше простора для фантазии.

Горыныч усмехнулся, но обвисшие щеки превратили его усмешку в печальную гримасу.

— Насчет чего будем знакомиться?

— Насколько я понял, вы присматриваете за этими домами? — Виталий кивнул в сторону безжизненных серых блоков.

— Верно. Тут кое-кто полагает, что это ничье, так он ошибается.

— И что вы собираетесь с ними делать?

— Ничего. Продать. Но если кто-то собирается это место купить, за него надо дать настоящую цену.

— Понятно. Эрнест Владиленович, я сейчас задам наивный вопрос, но прежде чем смеяться в ответ, вы должны узнать, чьи интересы я представляю. Я — в первую очередь ученый, занимаюсь необычными аномальными явлениями. Происходящее вокруг этих зданий интересует меня только с научной точки зрения. Итак, внимание, вопрос: гибель Николаиди — ваша работа?

Видя, что Сайганов не торопится отвечать, Виталий добавил:

— Если вы мне убедительно скажете, ЧТО это так, я потеряю значительную часть интереса к этим домам... Хотя остаются ещё несколько странных самоубийств и несчастных случаев.

Эрнест Владиленович ещё немного помолчал, складки на его щеках обозначились ещё глубже, лицо стало совсем скорбным.

— Я понял. Хотя, конечно, я не верю, что нам пожмут руку и скажут: «Извините, все в порядке», — если мы возьмем на себя всех здешних жмуриков. Тем более, если они не сами по себе прижмурились. Да и бабушка в детстве меня учила, что обманывать нехорошо. Нет, это не мы.

— Вы могли бы познакомить меня с другими вашими... авторитетами? Мне бы хотелось слышать их подтверждение.

— Обижаете, Сергей Тимофеевич. Хотите сказать, я за базар не отвечаю?

— Не исключено, что кто-то пытается вас крупно подставить. Не может быть такого? Вместе мы могли бы точнее это определить.

Сайганов подумал и сказал:

— Не знаю, зачем вам это надо. Но ладно, я устрою вам встречу с одним человеком. Хотя... уверен, что это сделали не наши. Мы уже разбирались в своем, так сказать, кругу. Общее мнение: в натуре, плохое место. В том смысле, что там странные вещи творятся. Есть ещё особое мнение, что это ваша гэбистская поганка... А вы как объясняете себе? Что это за аномалия?

— Полтергейст, например. Или враждебно настроенная неземная цивилизация.

Эрнест Владиленович недоверчиво посмотрел на Ларькина.

— Я не шучу, — кивнул тот, хотя больше чем наполовину его целью было напугать Сайганова, чтобы он и его люди убрались с горизонта и не мешали работать. Ради такого не грех и правду сказать. -

Горыныч сделал озабоченное лицо и задумался.

«Узнать бы, что он замышляет. Решено, на встречу с этим его «автором» возьму Ирину. Лишь бы встреча состоялась», — промелькнула мысль у Ларькина.

— Как с вами связаться? — спросил Сайганов.

— Забросьте сообщение на пейджер. Вот номер.

— Угу. Да, кстати... Мелочь, конечно... В качестве залога дружбы верните ствол. Сами понимаете, он зарегистрирован.

— Пожалуйста, — капитан достал из кармана «вальтер».»- Я забрал его только потому, что ваш человек не по делу им размахивал.

— В том-то все и дело, — Эрнест Владиленович озабоченно повертел в руках пистолет и осторожно положил его на переднее сиденье. — Я так и не понял, зачем он достал оружие. Вообще, у них был приказ только следить за событиями, информировать нас, а не охранять и устанавливать личности. Он нарушил приказ, и мы с ним ещё разберемся. Хотя странно, парень всегда был послушный, дисциплинированный. Сам не может толком объяснить, что на него нашло...

Заметив, что Ларькин с интересом, не высказывая недоверия, его слушает, Горыныч кивнул:

— Можете занести в свой список ещё одну х...ню. Чует мое сердце, кончится все плохо. Гиблое место.

— Если уж вам так надо наблюдать за зданиями, делайте это издалека, — предложил Виталий. — Не ближе километра.

— Да? Ну что ж, спасибо за совет.

— Не стоит благодарности. Всего хорошего, — сказал капитан и вылез из машины.

В день отъезда Большакова Виталию все-таки удалось поговорить с ним более или менее по-дружески. Они не затрагивали больных вопросов и не выясняли отношений. Но уже то, что капитан и старлей впервые за долгое время, кроме обсуждения служебных дел, как в старые добрые времена, покалякали просто так, на отвлеченные темы, было само по себе достижением.

Илюша был весел и беззаботен. Угадывалось, что он мысленно уже наполовину не здесь. Он предложил Ларькину отгадать две загадки: во-первых, чем красивая женщина похожа на русскую баню, а во-вторых, что общего между пролетариатом и новыми русскими. Ответ на второй вопрос Виталий знал: и тем, и другим нечего терять, кроме своих цепей.

— А первое — как обычно, какая-нибудь пошлость, — предположил он.

— Опять угадал, — кивнул Илья. — Более точный ответ: и та, и другая вызывают очень приятную тяжесть в членах.

— Правильно Юрий Николаевич говорит, что ты сексуальный маньяк.

— Так вот каким меня видит руководство? Обидно, что маньяк. Приятно, что сексуальный.

Большакову всегда было что сказать. В том числе и по делу. Он подготовил для капитана несколько справок по поводу домов на Стромынке, а также адреса архивов, где можно было разжиться более подробной информацией.

Оказалось, что дома те строились в конце 1920-х годов их родным ведомством, конечно, силами заключенных. Был возведен вначале один корпус, затем, через год, построили ещё два здания с тем же номером, и тогда уже корпусам присвоили литеры «А», «Б» и «В». Работы на обоих этапах проводились быстро, первый дом вырос буквально за одну ночь, то же самое можно было сказать и о последующих двух.

— Все-таки едешь? — Виталий наблюдал за программистом с любопытством. Предстоящий короткий отпуск явно был тому по душе, хотя обычно Илья очень неохотно покидал свой бункер. Видимо, сильно достала его неразделенная любовь.

— Дан приказ ему на запад... Точнее, на северо-запад.

— Мы тут, значит, будем трудиться, чертей ловить, а ему послабление вышло.

— Звезды говорят, что вы все равно без меня не справитесь.

— Тьфу! Типун тебе на язык. Если уж ты Илья-пророк, так хотя бы не каркай.

Большаков загоготал: смех у него из едва слышного хихиканья резко переходил в неожиданно громкое для его интеллигентной и субтильной внешности ржание. Сотрудник он был, конечно, по-своему, уникальный, редко когда удавалось застать его работающим. Чаще всего, заходя в компьютерный центр, Виталий обнаруживал, что Илья играет или ломает очередную «стратегию». Хотя работал Илья много. Просто он делал это очень быстро и незаметно.

— Кстати, если я невзначай провалюсь под лед и утону в родимом Сясь-озере, назначаю тебя моим душеприказчиком. В первую очередь постарайся опубликовать мой «Русско-англо-русский словарь».

— Не обещаю. Ты уж извини, — Ларькин знал, о чем говорил, потому что многие перлы из «Словаря» ему уже были известны.

Большаков ограничился тихим хихиканьем. Разговаривая, Виталий просматривал подготовленную Ильей подборку данных о полтергейстах в России и других странах, а также их сравнительный анализ. Случаи, отдаленно напоминавшие стромынские, были единичными: один в России, один в Канаде, несколько в скандинавских странах, по одному в Англии и Ирландии...

«Все почему-то в северных широтах. Странно», — подумал капитан. Да и по классу полтергейста они проходят с большой натяжкой. «И здесь Ирландия...»

— Кто же там шерудит, в этих домах? Фэйри?

— Может, они, а может, и нет. Во всяком случае, без внушения не обошлось, — ответил Илья на его безмолвный вопрос. Больше он ничем не мог помочь. Свой первый вердикт он уже высказал — мол, дело наше, перспективное, надо им заняться — и больше на данный момент ничем хорошим его интуиция грасовцев не порадовала. А по части фэйри он специалистом не был и все представления о них черпал в воспоминаниях самого Виталия.

Капитан беседовал с Ильей ещё четверть часа. Разбитое сердце Большакова, судя по всему, шло на поправку. О Рубцовой он не упомянул ни разу. Только однажды, вскользь, обозвал ее родной город «столицей Поволжлобья». Больше до самого отъезда Ильи Ларькин приятеля не видел.

Когда прапорщик Ахмеров подогнал свою допотопную на вид, но оснащенную по последнему слову техники «Победу» к безмолвным серым зданиям, в коробке на переднем сиденье рядом с ним лежали два небольших контейнера из небьющегося стекла, напильник с крупной насечкой, молоток, зубило и портативный бур с электроприводом для взятия твердых образцов породы. Источник питания к буру — мощный аккумулятор — стоял на заднем сиденье. Впрочем, когда Ренат заглушил двигатель и осмотрелся, он представил себе, как будет разматывать провод, подключать его, мучиться с капризным буром, сматывать провод... и решил не выделываться, а обойтись по-простому, молотком и зубилом.

Захватив контейнер и инструменты, он вышел из машины и, присматриваясь, приблизился к стене. Затем дошел, на всякий случай, до угла здания. На приличном расстоянии, за корпусом «А», удаляясь, ковылял по протоптанной в снегу тропинке какой-то старик, но он явно был случайным прохожим.

Прапорщик вернулся к тому участку на торцевой стороне здания, к которому он подошел в самом начале, и остановился, внимательно глядя на стену. Чем-то привлекал его именно этот участок.

Поигрывая молотком — инструмент вращался в его руке, как пропеллер, — Ренат, по своей привычке, запел татарскую старинную песню о любви: «Красавица, посмотри мне в глаза, красавица, скажи мне «да»... Ахмеров отчетливо представлял себе эту красавицу: светлые волосы, темно-серые глаза, круглолицая, широкие, размашистые полукружия бровей, а над краешком сочных губ легкий, едва заметный пушок. Загляденье. Ренат облизнулся и запел громче.

Прапорщик не подозревал, что стоит на том самом месте, где Ларькина впервые посетило странное чувство сомнения, ощущение, что что-то неладно в окружающей действительности. Стена перед Ренатом казалась гладкой и ровной, без единого изъяна. Ахмеров был не так силен в астоме, как Виталий, он так и не осознал, что слой серой штукатурки на этом отрезке стены является иллюзией. Но и для него уроки Рубцовой не прошли даром: прапорщик инстинктивно почувствовал, что именно здесь добраться до материала, из которого построены стены здания, должно быть легче всего.

Напевая, он стал примериваться, в каком месте ударить зубилом, чтобы отколоть первый кусок штукатурки. Однако поднеся инструмент к стене, Ренат вдруг замер и перестал петь. Постояв так несколько секунд, он принялся внимательно и с недоумением рассматривать зубило. Прапорщик совершенно забыл, зачем приехал. То, что он только что собирался сделать, стало казаться ему несусветной глупостью, и через некоторое время он с раздражением зашвырнул зубило в сторону пустыря. Вслед за ним полетел и стеклянный контейнер. После этого Ренат вернулся в «Победу», несколько минут посидел за рулем, хмурясь и встряхивая время от времени головой, а потом бросил молоток в коробку, завел двигатель и уехал.

Время дежурства и большаковские обязанности после отъезда программиста были поделены поровну между оставшимися сотрудниками группы. Очередь Виталия была дежурить в ночь, и он решил использовать это время, чтобы получше изучить те материалы и адреса, которые удалось найти Илье.

Большаков умел обустроиться с удобством, и это умение отмечал каждый заступавший на пост. Уютное современное кресло на колесиках было мягким и комфортабельным ровно настолько, чтобы в нем можно было работать долго, но не до такой степени, чтобы располагать ко сну. Оптимально расположены рабочие и охранные мониторы. Под рукой столь необходимая тумбочка с кофейником и запасом шоколадок...

Когда «Вампир» расположил на рабочем столе центрального монитора иконки различных программ, Ларькин не сразу приступил к работе, а любопытства ради полазил по большаковским игрушкам. В числе прочих здесь было и любимое детище Ильи — «Русско-англо-русский словарь», построенный на тех же принципах, что и знаменитая фраза «Кто есть ху». В нем были совсем короткие абзацы, например:

«Старпер — star purr — звездное мурлыканье».

Были и пространные статьи:

«On — на (предлог или послелог). Омонимичен русскому местоимению 3 лица ед. числа муж. рода. Созвучие это, очевидно не случайно, оно указывает на принадлежность мужскому роду, т.е. мужскую принадлежность. Таким образом, проясняется семантический подтекст целого ряда известных устойчивых выражений, таких как go on (пойти на...), put on (положить на...) и т.п.

Судя по дате последней записи, новых перлов Илюша в словарь не добавил. Зато отдельно, снабженный персональным значком, на рабочем столе лежал свежеизготовленный предвыборный плакате изображением известного борца и броской надписью: «Это наш кандидат! Его место — в Doom'e!»

Поработав с материалами о полтергейстах больше часа, Ларькин решил сделать перерыв и заварил себе кофе. «Есть ощущение, что ряд случаев вообще отнесен к разряду полтергейстов ошибочно, — рассуждал он. — Просто потому, что их некуда больше деть. Но почему все они группируются в Северном полушарии, в северных широтах? Потому что фэйри, например, не переносят жары? Чушь, нормально переносят. Уж что-что, а их физиологию я изучил прекрасно. Тогда, может быть, фэйри все-таки не причем? Может, все дело в домах? Например, в северных широтах строят особые дома, такие, которые на юге не встречаются...»

После этого мысли Виталия естественным образом перешли на материал, из которого были построены здания — и на вчерашнее загадочное происшествие с прапорщиком. Уехав за образцами стройматериалов, Ренат вернулся через час в состоянии полной растерянности. Проб он не взял, часть инструмента потерял и ничего о том, что с ним произошло возле загадочных домов, не помнил. Он смог восстановить в памяти и пересказать товарищам события до того момента, как он свернул вглубь жилой застройки — и после того, как обнаружил, что ведет машину, направляясь к Павелецкому вокзалу. А что было в промежутке, почти полчаса, Ренат забыл напрочь, и даже Ирина не смогла добыть из его памяти этих событий. Стромынский «полтергейст» ещё раз дал о себе знать. Можно сказать, бросил вызов теперь уже самим грасовцам.

«Придется нам втроем туда съездить, — подумал капитан. — Пусть Ренат ещё раз попробует поковыряться в стене, а мы с Ириной будем следить за руками фокусника. Вот только на завтра на утро я уже договорился с архивом, поэтому ехать придется во второй половине дня».

Однако на следующий день, едва он вернулся из архива ФСБ, дежурившая за пультом «Вампира» Рубцова сказала ему, что в одну из контролируемых компьютером ячеек пейджинговой системы пришло срочное сообщение. Звонил Горыныч: Ларькина ждали в полдень в 215 номере гостиницы «Рэдиссон-Славянская».

В тот же день ранним утром к корпусу «В» со стороны заснеженного пустыря и не до конца отрытого котлована приблизился большой бульдозер. В его кабине сидели два человека в телогрейках, ушанках, теплых ватных штанах.

Бульдозер остановился шагах в двадцати от здания. Один из мужиков вылез из кабины, прошел вперед по широкой гусенице и спрыгнул на землю. Равнодушно посмотрев в сторону дома, он пинком отворил и таким же образом закрыл дверцу попавшейся под ноги изломанной тумбочки. Затем мужичок старательно высморкался, повернул к бульдозеру и крикнул, вытирая пальцы о телогрейку:

— Слышь?

— Че? — отозвался второй, разминавший пальцами «Приму», высовываясь из кабины.

— Они тут все отключки перекрыли?

— В обед приедут? Че ты беспокоишься? Все равно взрывать ночью надо, а не щас. Ты давай, смотри, изучай конструкцию. Заряд не туда поставишь, да как за…бешь кирпичом в окно кому-нибудь.

— Тем лучше. Прикольно.

— Ага, может, начальнику или крутому какому-нибудь. Будет тебе прикольно.

— Не ссы, все будет, как по нотам. Ломать — не строить, дурное дело нехитрое, — бодро ответил подрывник и, сунув руки в карманы, поплелся в обход здания ко второму (и последнему из имеющихся в здании) подъезду.

Когда он скрылся за углом, бульдозерист тоже выбрался на свежий воздух. Он стоял на дальней от здания гусенице трактора, покуривая и оглядывая окрестные дома.

Со всех сторон, разрастаясь, слышался шум постепенно просыпавшегося огромного города. Но здесь было так тихо, что можно было расслышать шум крыльев крупной сороки, которая пролетела мимо трактора и села на недостроенный забор вокруг котлована. С белесого неба нерешительно, одна за одной, начинали падать крупные снежинки.

Подрывник тем временем отпер подъезд и поднялся на второй этаж. Здесь коридоры были гораздо короче, чем в корпусе «Б», но по форме такие же: прямые, нигде не сворачивающие отрезки. Мужичок отсчитал третью дверь налево, открыл ее и вошел в небольшую пустую комнату с полуободранными обоями на стенах. Справа от двери находился запертый чуланчик.

Подрывник открыл замок: на полке прямо перед ним красовался припасенный заранее штабель разнокалиберных толовых шашек. Он выбрал две разные, среднюю и поменьше, закрыл чулан и вышел в коридор.

Там он некоторое время стоял, задумавшись, словно пытался что-то вспомнить. Потом, точно вспомнив, деловитым шагом вернулся на лестницу и заторопился вверх. Подрывник поднялся на пятый этаж и, не переводя дыхания, стал пытаться открыть одну из комнат, окна которых выходили на пустырь. Но подходящих ключей у него не оказалось. Он оглянулся, прошел дальше по коридору и нашел выход: окно красного уголка, под которым проходил длинный балкон. Не прошло и месяца с того дня, как прыжком с этого балкона окончил жизнь Дмитрий Дмитриевич Соседов.

Подрывник открыл окно и выбрался наружу. Присев на корточки, он быстро связал между собой шашки тонкой бечевкой, достал из кармана взрыватель и привычным движением установил его в предназначенное для него углубление. Вставил запальный шнур и, не мешкая ни секунды, поджег его.

— Эй, ты! — крикнул он, подходя к перилам балкона.

Разглядев в руках у товарища шашку с дымящимся шнуром, бульдозерист опешил.

— Вовка, ты че, ох...ел?! — сипло спросил он.

Вместо ответа Вовка бросил вниз шашку. Короткий бикфордов шнур закончился как раз в тот момент, когда связка коснулась земли. Взрыв не причинил большого вреда мощному трактору: сорвало легкую крышку с кожуха двигателя, вылетели стекла в кабине, выбило дверцу с противоположной стороны. Даже траки ближней тяжелой гусеницы не были повреждены. Бульдозериста вместе с дверцей снесло ударной волной, но он остался жив, поднялся на ноги и побежал прочь; не разбирая дороги.

— Слушай! — странным, искаженным, как в граммофонной записи, голосом прокричал ему вслед подрывник. — Чтобы сюда больше не возвращался! Ещё раз появишься здесь — умрёшь!

Напарник, по всей видимости, не нуждался в его советах: спотыкаясь, мчался со всех ног по пересеченной местности. Забор, который находился у него на пути, можно было легко обогнуть, взяв чуть в сторону, но обезумевшему бульдозеристу это в голову не пришло. Он с разбегу вскочил на забор, перевалился через него, отчаянно барахтая в воздухе ногами, и спрыгнул вниз. Четырехметровой глубины котлован тоже не остановил тракториста, выход из него с другой стороны был пологим. Опаленный и оглушенный взрывом рабочий пересек стройку на спринтерской скорости и исчез из виду.

Спокойно наблюдавший за ним подрывник вернулся через окно в бывший красный уголок домоуправления и остановился в центре комнаты. На секунду он словно пробудился от сна, на его лице отразились испуг и тревога. Потом подрывник скорчился от боли, ноги его обмякли, и он свалился на пол лицом вниз. Вокруг жуткого места опять воцарилось безмолвие, только над котлованом, отчаянно треща, кружила напуганная взрывом сорока.

Водитель такси, которое Виталий остановил у гостиницы «Рэдиссон-Славянская», чтобы вернуться в штаб ГРАСа, был поначалу удивлен его странными действиями. Ларькин открыл заднюю дверцу, делая вид, что собирается сесть на заднее сиденье, а потом захлопнул ее и устроился впереди, рядом с водителем. Интересно, что подумал бы шофер, если бы видел, что Виталий проделал то же самое часом раньше, когда добирался сюда на другом такси. Впрочем, недоумевать водителю суждено было недолго. Через полминуты странное поведение пассажира испарилось из его памяти. И это был ещё далеко не предел способностей лейтенанта Рубцовой. Она могла проделывать и не такие трюки с человеческим сознанием.

Сейчас ее мысленный приказ был адресован не только шоферу. Ларькин знал, что гипнотическая программа, излучаемая ею в окружающее пространство, формулируется примерно так: «Каждому, кто меня видит: ты меня не видишь». В старину это называлось «отводить глаза». Внушение действовало и на самого капитана, но некоторые участки мозга Виталия на этом уровне гипноза ещё могли ему противостоять.

Ирина казалась ему полупрозрачной. Он словно видел ее только одним глазом: когда сосредоточивал внимание на Рубцовой, ее черты проступали в воздухе отчетливее, но все-таки находившиеся за ней предметы капитан видел постоянно. Иринин образ как бы проецировался на все остальное.

Разговор с Сайгановым и его компаньоном оказался короче, чем они все ожидали. Собственно, он и задумывался как сжатый, деловой обмен информацией. Своего рода декларация о намерениях. Но неожиданный звонок по мобильному телефону сделал беседу ещё лаконичнее.

«Старший партнер» Горыныча был, в отличие от него самого, худощав и моложав. Близко посаженные глаза его были похожи на рукояти закрытых ножниц. Или дула двустволки. Длинный прямой нос, тонкие губы. Его характерное лицо сразу показалось Ларькину знакомым, и он очень быстро вспомнил, откуда его знает. Года четыре тому назад этот человек (капитан помнил его кличку — Скелет) руководил производством и сбытом синтетических наркотиков. У него была своя лаборатория и обширная сеть торговцев в западных районах столицы. Лавочку прикрыли, но доказать его причастность к делу не удалось. Хотя все сотрудники отдела по борьбе с организованной преступностью знали, что Скелет — деятель крупного масштаба, и были заочно, по фотографии, с ним знакомы. Вот, значит, где судьба свела. Скелет предоставил вести переговоры Эрнесту Владиленовичу, а сам взял со столика на колесах, на котором был доставлен в номер заказ из ресторана, высокий фужер с соком манго и стал слушать, временами отпивая глоток-другой и внимательно глядя на капитана.

В холле гостиницы Рубцова опередила Виталия и его провожатого из числа сайгановских охранников. К тому моменту, когда они подошли к двери 215 номера, она уже успела протереть подошвы своих кроссовок специально приготовленной тряпочкой, не доверяя гостиничным коврам. Тротуары были покрыты полужидким мокрым снегом, а сами по себе Иринины следы гипнотической силой не обладали.

Очутившись в номере, Рубцова сразу же стала искать укромное место, чтобы спрятаться и не тратить силы на отвод глаз. Укромнее всего ей показался угол за телевизором. Усевшись в нем на пол, она прислонилась к телевизору спиной. Ирина не учла, что яркий дневной свет падает на нее сбоку из окна. Возле кресла, в котором сидел Скелет, на стену легла ее тень: симпатичный такой дамский профиль. Он был бы виден даже в том случае, если бы Рубцова продолжала «отводить глаза», но только от себя самой, не замечая своей оплошности. Но так как Ирина сидела неподвижно, на ее тень за время разговора никто, кроме Ларькина, так и не обратил внимания.

Устроившись в углу, Рубцова сосредоточила внимание на собеседниках Виталия. Ее опыта уже хватало на то, чтобы сканировать мысли двух человек одновременно. Результаты сканирования она передавала бегущей строкой, русскими буквами, прямо над головой исследуемого. Вообще-то, астом исконно использовался его носителями — фэйри и йети — для передачи картинок, образов живых существ и предметов. Но людям, привыкшим к другому, словесному способу общения, оказалось проще передавать образы букв. Ирина «печатала» их со скоростью умелой машинистки. Для простодушных йети, к тому же, простой текст был сложнейшим шифром — они читать не умели в принципе.

В искренности собеседников теперь можно было легко убедиться. Оказалось, что «центровые», действительно, не причастны к серии загадочных смертей на Стромынке и не меньше самого Виталия озадачены тем, что там происходит. В двух словах они обменялись информацией о последнем, сегодняшнем событии: странном сумасшествии подрывника и его необъяснимой смерти. Подрывник работал в крупной строительной фирме, сотрудничавшей с «Палатой-999». Ларькин, торопясь на встречу в гостиницу, не успел узнать всех подробностей, но Горыныч и Скелет сами знали не так уж много.

— Мы навели о вас справки, — сказал Сайганов. — Нам удалось выяснить, что ваш отдел действительно существует.

Текст над головой уточнил: «Это все, что им удалось. Адреса и имен они не знают».

— Вы, правда, не в курсе, что там за х...ня творится? — продолжал Горыныч. — В смысле, может, вы нас, прошу прощения, на понт берете?

— Нет, не в курсе, — заверил Ларькин, подавляя желание попросить собеседников не выражаться при даме. — Собираемся исследовать.

— Ясно, — и бегущая строка над головами мафиози сообщила о том, что они пришли к одинаковому решению, причем даже в одних и тех же выражениях: взять с «Палаты» минимальные отступные (шестизначное число в долларах) и свалить. Воевать со сверхъестественными силами они не хотели. Да тут ещё ФСБ... Вот только утреннее происшествие грозило все испортить.

Раздавшаяся вскоре трель «мобайла» подтвердила их опасения: из конторы Горыныча передали, что «ломы» только что позвонили в земский союз и обещали укоротить «местным» их длинные руки.

— У этих козлов хватит ума начать войну, — озабоченно сказал Эрнест Владиленович.

Скелет пристально посмотрел на Сайганова и перевел свою «двустволку» на Виталия.

— Очень надеюсь, что это не ваша поганка, — он, кажется, впервые за все время подал голос, и голос этот был неприятным, холодным и злым. — Иначе вам никакая секретность не поможет. Больше нет вопросов? Тогда не смею вас задерживать.

«Попробовал бы ты меня задержать», — подумал Ларькин и неторопливо поднялся, давая возможность Ирине выбраться из-за телевизора и подойти к выходу. Бандит-телохранитель открыл перед ним дверь. Виталий чуть помешкал, прощаясь. Грасовцы благополучно покинули номер и спустились на улицу.

В такси Рубцова вначале игриво щекотала капитанскую шею Мягкими пальчиками, потом решила, что устала, и прилегла на заднем сиденье отдохнуть, прекратив работать в астоме. В зеркальце ее не видно было шоферу, но то-то бы он, обернувшись, удивился. Ирина обожала шалить во время выполнения заданий, ощущение собственного могущества приводило ее в состояние эйфории. До сих пор сегодня она просто чудом удерживалась от обычных проказ. Некоторое время Ларькин размышлял о том, как он накажет Рубцову, если она все-таки отколет какой-нибудь номер.

Угроза, кажется, подействовала. Он не мог воспринимать ее мысли, но она-то его прекрасно слышала. Из такси на Садовом кольце выбрались благополучно. Они забрели в ближайший магазин, и во входном тамбуре Ирина вновь перестала «отводить глаза», появившись рядом с Ларькиным во всей красе. В магазине, довольная собой, Рубцова прижалась к Виталию:

— Капитан, капитан, улыбнитесь!

— Не вижу причины.

— Как? А я? Неужели я — недостаточная причина для счастливой улыбки?

Ее очаровательная мордашка излучала энтузиазм, да и вся она, кажется, готова была прыгать на месте — просто так, исключительно для того чтобы вот этот рослый, ловкий и умный мужик лишний раз обратил внимание на нее, прелестницу.

— Достаточная, — улыбнувшись, сказал Ларькин.

Может быть, Рубцова считала, что их отношения могут перерасти в чувство по-настоящему серьезное, такое, на котором создаются и держатся счастливые пары. Но Ларькин так не думал. Он считал их «любовь» смесью физического влечения и служебного товарищества и в глубине души не давал ни одного шанса тому, чтобы кавычки вокруг этого слова когда-нибудь исчезли, пусть даже в отдаленном будущем. Ирина ему очень нравилась... но Виталий ей не верил.

«Насколько она отдает себе отчет в мотивах собственных поступков? Действует она сознательно или плывет по течению, следуя когда-то заложенной поведенческой программе? Этого я, наверное, никогда не узнаю. Ей самой ведь глупо верить на слово. А если уж Илья иногда недоумевает...» Как-то лет десять назад Виталий играл с двумя совсем маленькими котятами, братом и сестричкой одного возраста. Он изображал пальцами лапы атакующего котенка и «нападал» на них по очереди, легонько колотя по ушам и лапкам. Мальчик сразу вступал в бой: поднимался на дыбы, обхватывал лапами руку Виталия и принимался играючи ее кусать. А девочка тут же отступала, спасалась от нападающего противника бегством. Но стоило убрать руку, она тут же возвращалась на место, посматривая на пальцы мужчины с задором и интересом: ну где же ты, агрессор?

«Нет, меру осознанности ее действий я вряд ли когда-нибудь узнаю. Не дано мне читать в ее душе. А может быть, это и хорошо».

Одного взгляда на несчастное лицо Большакова было достаточно, чтобы отбить у кого угодно желание заглядывать в душу близкой женщине.

Возможно, все дело было в самом Ларькине. Он так и не простил Ирине того, что в самом начале складывавшихся между ними отношений она не удержалась и несколько раз, пользуясь своей магической силой, подергала его, как марионетку, за веревочки. Если бы не это, возможно, теперешняя дружба и взаимная приязнь могли бы перерасти в любовь. Возможно. Да, Рубцова спасла ему жизнь. Да, попривыкнув к власти, данной ей над людьми, она стала меньше злоупотреблять ею, даже проказничала с каждым месяцем все реже... Да, все это правда, и возможно, что проблема была теперь только в том, что он ее так и не простил. Но это ничего не меняло. Ничего. Будущее их было разделено бронированной стеной, ломиться в которую с любой стороны было бесполезно.

...Когда они подъехали к знакомым хмурым корпусам, было ещё светло, но короткий зимний день был уже на исходе. На этот раз Ахмеров подъехал со стороны корпуса «А» и остановился шагов за двести. Заброшенный скверик отделял «Победу» от зданий.

— Ну вот, выходите здесь. Идите дальше пешком.

— Ты где будешь ковыряться? Нам нужно выбрать место так, чтобы тебя было хорошо видно.

— Попробую со стороны фасада. Подъеду так, чтобы провода хватило.

— Мы тебе скажем, когда начинать.

У каждого из них была рация. Капитан и Рубцова вылезли из машины и пошли прочь, огибая детскую площадку и стоянку для машин — так, чтобы оказаться метрах в ста пятидесяти от корпуса «Б» и отчетливо видеть все, что будет происходить с прапорщиком.

— Сторож на автостоянке заинтересуется, — сказала на ходу Ирина.

— Черт с ним, — ответил Виталий. — Нейтрализуем, если будет интересоваться слишком назойливо.

Через десяток шагов Рубцова сообщила:

— Он не будет назойливо, потому что он купленный. Сторож работает на «местных», и он нас уже засек.

— Нестрашно.

— За нами следят ещё с трех сторон, — произнесла Ирина, когда они вышли к намеченному рубежу. — Из окна вон того дома, с крыши той двенадцатиэтажки и из черного «мерседеса» сзади, за оптовым складом. Два поста «ломов» и ещё один — «местных».

— Снимают?

— Да, с крыши.

— Вот псы... Запомни их получше. Надо будет потом кассету изъять.

Капитан достал из кармана рацию.

— Ты оставайся здесь, за заборчиком, а я обойду стоянку и выдвинусь метров на пятьдесят поближе. Нам теперь, видимо, нужно будет опасаться друг друга. Если вдруг до того, как Ренат вернется на исходную позицию, ты увидишь, что я мчусь к тебе с распростертыми объятиями, на всякий случай тикай.

— Как же, убежишь от тебя... Да ладно, я разберусь как-нибудь, что делать.

Виталий отошел от нее на приличное расстояние, приготовил свою видеокамеру, вызвал по рации Рената и велел ему начинать. «Победа» резво подкатилась к подъезду среднего здания. Капитану было хорошо видно, как прапорщик быстро разматывает провод электробура. «Куда он так спешит? Нервы, очевидно шалят». Ларькину тоже было как-то не по себе. Услышав по рации невнятное восклицание Рубцовой, он даже вздрогнул. Ахмеров в это время как раз начал сверлить стену здания.

— Что случилось? — спросил Виталий в микрофон.

— Так, показалось... — неуверенно ответила Ирина.

— С ним все в порядке?

— С кем?

— С Ренатом, с кем же еще!

— Ах, да, с ним-то все нормально... — спокойно отреагировала она.

— Так в чем же дело?

— Потом расскажу. Наверное, померещилось...

Через полторы минуты Ахмеров завершил работы и стал сматывать провод. ещё через двадцать секунд неуклюжая на вид «Победа» сорвалась с места, лихо, с юзом, в один прием развернулась и помчалась обратно к тому скверику, где Ренат высадил своих спутников.

— Ну как дела, четвертый? — спросил капитан.

— Все в порядке. Полная коробка песка, как для кошечки, — услышал он голос прапорщика.

— Добро, — Виталий спрятал видеокамеру. Выезжай на Богородское и будь на связи. Мы тут ещё поэкспериментируем. Пятый, можешь приближаться.

Ларькин дождался, когда Ирина подойдет поближе, и спросил:

— Ну что тебе там померещилось?

— Нет, ничего. Силуэт человека... или фэйри. В одном окне, — лицо Ирины выражало разочарование. — Но сейчас я уверена, что это была галлюцинация.

— Почему?

— Разобралась в ощущениях. Не совсем, конечно, галлюцинация. Что-то было там, внутри, какое-то движение смыслового поля. Мой мозг истолковал его по- своему и оформил его в виде зрительного образа. В виде человечка, который выглянул в окно и скрылся.

— Так. Но на самом деле это был не человечек?

— Не знаю.

— И что же он сделал?

— Ничего, выглянул, увидел меня и скрылся.

— Он испугался тебя?

— Да, — кивнула Ирина.

— Почему?

— Сейчас... — она прикрыла глаза, вспоминая, а потом сказала уверенным тоном. — Точно. Он хотел что- то сделать с Ренатом, но понял, что я его заметила, и исчез. Но это, скорее всего, мне примерещилось. Говорю — и сама себе не верю.

— Так-так... Слушай-ка, а ты вообще можешь узнать, есть там, в зданиях, кто-нибудь, какие-нибудь живые существа?

— Я как раз собираясь тебе сказать. Существа внутри, наверное, есть, потому что все три дома закрыты астоматическим смысловым полем. Границы его проходят точно по стенам здания, и эти поля непрозрачны, ты понимаешь? Я ничего не вижу, что там внутри, не чувствую, хоть тресни.

— Вот что, давай зайдем в дом... ну, хотя бы в тот, у которого возился Ренат, — предложил Виталий. — Там мелькнул твой человечек?

— Угу... Постой, — она прикоснулась к его руке, призывая к вниманию. — Там, в «мерсе», наводят о нас справки. У них есть кто-то свой в органах, и они рассчитывают на успех.

— Что за свой?

— Те, что сидят в «мерсе», его не знают.

— Ну и прекрасно, тогда черт с ними. Пока не отвлекайся. Пошли. Попробуешь просканировать здание изнутри, раз снаружи не получается. Наверное, нам можно уже друг друга не бояться. Если уж они боятся тебя.

— Ну пойдем.

Они приблизились к подъезду. Капитан выбрал из связки нужную отмычку и открыл замок. Шагнув в подъезд, он прислушался и, не обнаружив вблизи никакой опасности, вернулся к Ирине.

— Входи!

Рубцова шагнула на порог, но тут же отшатнулась, словно налетела на невидимую преграду. Вытянув вперед руки, она повторила попытку. Но стоило ей сделать шаг, как ноги у нее подкосились, и она рухнула на колени. Ларькин бросился ей на помощь, но она справилась без него: быстро отползла на четвереньках в сторону.

— Что с тобой? — спросил Виталий, помогая ей подняться.

— Голова очень сильно... и затошнило. Сама не понимаю, что со мной, — ее лицо исказилось при воспоминании о пережитой боли. — Чертовщина какая-то. Все кувырком полетело.

— Не все. Только ты. Будем ещё раз пытаться?

— Пытаться — хорошо сказано. Сейчас, я соберусь с силами...

После третьей попытки она потеряла сознание. Ларькину пришлось отнести Ирину подальше в сторону и приводить ее в чувство. Когда он набрал снега с деревянного грибка на детской площадке и осторожно обтер ей лицо, Рубцова вздохнула, открыла глаза и простонала:

— Больше не пойду. Боюсь.

Лицо у Ирины по цвету теперь мало отличалось от комка талого снега.

— Ясное дело, не пойдешь, — кивнул Ларькин.

Он усадил лейтенанта Рубцову на край заледеневшей песочницы и, обняв ее за плечи, сказал:

— Вот тебе и смысловое поле... Кто-то очень не хочет пускать тебя в теремок. Кто бы это мог быть?

В эту минуту Виталий впервые по-настоящему пожалел, что Илья Большаков уехал в отпуск.

— Третий год уж пошел, как я тут, а все никак не могу привыкнуть. Смысловые поля вместо швейцара, астом заместо штукатурки... — Борисов затянулся и, пыхая дымом, продолжал. — Значит, говоришь, это что-то новенькое?

— Предыдущий опыт не помогает, товарищ майор, — Виталий следил взглядом за Борисовым, который расхаживал по кабинету. — Все совсем иначе. Раньше мы, помните, брали образцы почвы, расставляли аппаратуру, фотокамеры. Лишнюю гамма-частицу поймать считали удачей. Но чаще всего ни фига не обнаруживали. А здесь невооруженным...

Он замолчал, и Юрий Николаевич договорил мысль за него:

— Невооруженным третьим глазом сразу все видно. А может быть, явление-то как раз не новое? Может, вы переменились? Не в этом ли дело?

— Вряд ли. Не думаю.

— Не думаешь. Ну-ну. А, кстати, анализ породы когда будешь делать?

— Сейчас, сразу же, как от вас выйду.

— Как Ирина себя чувствует?

— Сейчас уже неплохо. Осмелела. Хочет попытаться войти в другие корпуса.

— Упрямая девчонка. Она определила, кто у «ломов» знает того человека из органов?

— На связь с ним выходил некий Брыль, больше мы о нем пока ничего не знаем.

— Ладно, с Брылем повременим. Ренат пусть займется пленкой, на которую местные там вас снимали. Пусть уточнит у Ирины координаты этих типов и изымет видеоматериал. Рубцовой, по-моему, надо оклематься, но если Ренат подступиться к пленке не сможет, пусть Ирина будет на подхвате. Это надо сделать тихо.

— Понятно.

— Ну чем тебе заниматься, я указывать не буду. Сам решай. Камни так камни, бумажки так бумажки. Только вот что, пожалуй. Позвони в милицию — хотя бы тому же Лямцеву, он мужик сообразительный. Пусть по-тихому перекроют подходы к этим домам. Оцепят, но без шума. Сосульки, мол, скапывают, проход закрыт. Там несколько человек достаточно поставить.

— «Снег башка попадет — совсем мертвый будешь».

— Вот-вот. Чтобы случайные люди не пострадали. У нас и так статистика большая набралась. А мне пора что- то руководству докладывать. Мне кажется, контора могла бы на себя взять внутренний периметр. Сторожу на автостоянке, например, пора сменить систему ценностей и побыть хоть немного патриотом.

...Анализ песчаника дал такие результаты, что капитан не знал, что и подумать. В обычном, на первый взгляд, песчанике, который бур искромсал в песок, объявились следы волокнистого материала, которого в принципе не должно было быть. Необычных примесей не было, просто микроволокна, видимые только при сильном увеличении. Они состояли из такой же двуокиси кремния с ничтожными добавками соединений щелочных и редких металлов. Но как они могли образоваться, в результате каких геологических процессов?

«По-моему, это могло произойти только искусственным путем, — думал Ларькин в вагоне метро по пути к себе домой в Выхино. — Но тогда нужно срочно выяснить, откуда был привезен этот песчаник».

...Он уже собирался войти в свой подъезд, когда почувствовал за дверью опасность. Астом и прочие виды прикладного искусства фэйри были тут не причем. Вполне земная, человеческая натренированность. Ментальное видение атаки. За подробными инструкциями, как его выработать, обращайтесь к Борисову Ю.Н. У него своя метода обучения единоборствам, хотя большинство его техник — из японских традиций. А ваш покорный слуга капитан Ларькин — всего лишь его ученик.

Виталий остановился возле двери, пошарил по карманам и оглянулся. Можно было, конечно, применить кое-какие приемы прохождения таких засад. Но на них существуют контрприемы, а степень тренированности тех людей, которые ждали его в подъезде, он пока не знал. Капитан вынул сигареты и присел на лавочку у подъезда. Возвратился он довольно поздно, и во дворе уже почти никого не было, лишь толпилась кучка молодежи у последнего подъезда. Но до них было далеко.

Вообще-то он не был курильщиком, так, баловался изредка. Сигареты держал специально для таких случаев. Делая вид, что наслаждается свежим вечерним дымком, он заметил, что в окружающей среде произошло какое-то движение, одновременно с разных сторон. Очевидно охотники решили, что их хитрость разгадана и сменили сценарий.

В окне подъезда промелькнула мужская фигура — по лестнице спускался человек. Спокойно так, неторопливо спускался, очевидно возвращался из гостей, откуда- то со второго или с третьего этажа. Вот только характерного звука закрываемой железной двери Виталий не слышал, и откуда мужчина вышел, было совершенно непонятно. Значит, стоял на лестнице, а потом решил спуститься. Тоже бывает. Сзади похрустывали ледяные крошки на тротуаре — по двору, приближаясь, шел человек, и откуда он вынырнул, тоже было непонятно. Капитан готов был поспорить, что ни из одного из ближайших подъездов никто не выходил. Человек — судя по шагам, тоже мужчина — возник словно из ничего. С его стороны.

Виталий затылком ощущал нехорошее такое воздействие — незнакомец словно излучал опасность. Наверное, примеривался садануть по капитанскому затылку чем-нибудь увесистым. Наконец, со стороны Кузьминского пруда во двор свернул черный «мерседес» и, разбрызгивая колесами снежную кашицу на мостовой, направился в его сторону. Траектории всех этих движущихся тел должны были одновременно пересечься где- то недалеко от скамейки, на которой сидел капитан Ларькин. Вероятно, замысел был таким. Но, поскольку в мире нет совершенства, события должны были, по уточненным расчетам, произойти примерно в такой последовательности: «мерседес» слева и одновременно недружелюбно настроенный незнакомец за спиной, а затем уже, с опозданием секунды на четыре, выходит мужик из подъезда. Можно было подождать, свалить того, что сзади, но тогда капитан оказывался одновременно с тремя... Это, по крайней мере, а если их было больше? И хотя Виталий уже понял, что имеет дело не с профессионалами из ГРУ или родной Службы — сноровка не та, — он решил не рисковать и действовать на опережение.

Когда не знаешь, что тебе приготовили и каков расклад, лучше всего помогают раскованность и нетрадиционные ходы. Сегодня вечером капитан решил нетрадиционно войти в свой подъезд через окно. Вскочить на бетонный козырек над дверью было делом одной секунды. Выбить стекло в высоко, но в пределах «досягаемости» для Ларькина, расположенном окне и влезть в него — ещё две. Теперь, когда сталкивающиеся лбами в дверях подъезда противники думают, что он бежит к себе домой на шестой этаж, самое время поспешить им навстречу.

Мчась по ступенькам вниз, Виталий заметил, что самый шустрый из желающих познакомиться уже собирается преодолеть нижний, самый короткий лестничный пролет. Капитан оттолкнулся левой ногой и прыгнул на лестничную площадку, туда, где к моменту его прибытия должен был оказаться первый противник. Тот не только увидел капитана, но и успел отреагировать на его действия, блокировавшись руками. Да только, учитывая вес и скорость летящего тела, уворачиваться надо было, а не блоки ставить. Хотя, строго говоря, уворачиваться ему было некуда. Виталий снес бедолагу вместе со всеми его блоками и вбил его в стену, если по-футбольному, в правый нижний угол ворот. Что-то звякнуло о плиты пола, выпав из руки «охотника».

«Электрошокер какой-то, — подумал Ларькин. — Вот ещё глупости».

Второй противник, находившийся в опасной близости от Виталия, оказался не готов к прямому удару левой в челюсть, а затем сразу правой — в грудь, отлетел на руки своих товарищей. Тем самым он дал капитану возможность разобраться с третьим, который пытался по примеру Ларькина проникнуть в подъезд через окно.

Третий, очевидно был каратеистом. Он успел встать на ноги и встретил Виталия ударом ноги в лицо. Но Ларькин успел больше. В ответ на «мавашигери» он успел не только убрать голову с линии удара, но и, нырнув под атакующую ногу, сделать кувырок через верхнюю ступеньку. Завершить его он вряд ли смог бы из-за недостатка места, но он и не собирался. Его затея была в том, чтобы «выстрелить» ногами снизу в область паха противнику. Удар пришелся больше по ягодицам, но его хватило. Каратиста швырнуло лицом об стену, и что там осталось от его носа и бровей — неизвестно. Противник, опускаясь вниз, оставил на стене яркий след. Двигаться он, может быть, и мог, но ослеп от боли и залившей лицо крови.

Ларькин вскочил на ноги, перепрыгнул через противника и поднялся ещё на один пролет вверх. Проверил, нет ли опасности за спиной, и достал «Макаров». Теперь они будут осторожнее и внимательнее, но я уже намекнул им, как мог, думал он, а сейчас скажу прямым текстом, что шутки кончились. Так сколько их там осталось? Четыре целых и почти невредимых лба. Пока — невредимых.

— Буду стрелять.

Остановились... Тесно. Развернуться полукольцом, окружить его невозможно. Судя по пластике и полуобхвату талий, на них бронежилеты, но стоят они невыгодно. Велики шансы поймать пулю именно лбом. Оружие не вынимают. Видимо, у них приказ взять живым. Но у него-то нет такого приказа. Он стесняться не будет.

Неторопливые тупые пули, выпущенные из ПМ, не столько продырявливают человеческое тело, сколько рвут его на части. Раны от них больнее, чем от автоматных. Так говорят те, кому умеренно повезло. Кто испытал то и другое — и выжил. Ларькина судьба пока хранила от такого опыта. Гранатными осколками по ногам — это было. Но обошлось малой кровью.

— Хотите проверить, как я стреляю? В четырех шагах четыре черепа разобью, не сомневайтесь.

Чтобы разогнаться вверх по лестнице, надо преодолевать не только инерцию своего тела, но и силу тяжести. Шансов остаться невредимыми у них не было. Они это поняли и ретировались, собирая по дороге раненых. Только один, самый главный или самый неугомонный, проворчал что-то вроде: «Ничего, мы тебя ещё поймаем».

— Ага, — иронически напутствовал его Виталий, на большее в тот момент не хватило фантазии. Нужные слова часто приходят с запозданием.

Можно было, конечно, не останавливаться на достигнутом. Побить оставшихся, попытаться выжать из кого-то из них информацию. Но что взять с дураков, кроме анализов? Кто они такие, Ларькин уже и так догадывался. Он решил так: «Не буду драть «ломов», в смысле, ломать дров. А пойду-ка я себе домой и отдохну, ибо день был трудный. Кроме того, они ведь сами обещали, что эта встреча — не последняя».

Следующий день тоже выдался хлопотливым. На Стромынку Ларькин не выезжал, но поездок по учреждениям и телефонных звонков было достаточно. На обдумывание информации времени оставалось мало. Впрочем, информацию сначала нужно было накопить.

Документов на постройку домов он найти не смог. Они не сохранились в необъятных архивах его ведомства, и это было странно, потому что сами дома ещё стояли. А дом, как и человек, должен иметь не только паспорт, но и свидетельство о рождении. За неимением оного вопрос о том, откуда добывался загадочный песчаник, повисал в воздухе.

Полдня Ларькин просидел в архивах коммунального хозяйства, изучая квартирные дрязги десятилетней давности, жалобы жильцов друг на друга и на чиновников из домоуправления. Поначалу капитан сам не мог понять, почему его вдруг так увлекла эта повесть о спорных квадратных метрах, написанная в эпистолярном жанре. Спроси его об этом тот же майор Борисов — Виталий не смог бы ответить. Но постепенно количество вздорных фактов перевело проблему в другое качество.

Майор Лямцев обещал связаться с патрульно-постовой службой и внештатниками и оцепить нехорошие дома так, чтобы это не вызывало излишнего беспокойства населения. Кроме того, он сообщил, что «ломы» и «местные» вступили в боевые действия и первой жертвой войны стал их общий знакомый Эрнест Владиленович Сайганов. В его белый «мерседес» был заложен большой заряд взрывчатки, Горыныч подорвался вместе с шофером и охраной, все погибли. Лямцев назвал это действие глупостью, потому что земским союзом фактически руководил Скелет, который теперь вышел из тени и лично возглавил гоблинскую контору.

В ответ «местные» для начала перехватили два принадлежащих «ломам» авторефрижератора с мясом, которые шли из Воронежа в столицу. Это, конечно, мелочевка, надо полагать, что «центровые» на этом не остановятся. Лямцев рассказывал о бандитской войне с таким же увлечением, как футбольный фанат о последнем матче любимой команды, но Виталия мафиозные дела мало интересовали. Он попросил у майора подробную информацию на одного из «ломов» по фамилии или по кличке Брыль.

Оказалось, Брыль — и то, и другое одновременно, потому что уж очень удобной оказалась фамилия. А зовут его Владимир Романович, 1961 года рождения, уроженец города Курска, отец украинец, мать русская. Есть и другая информация, но более подробно капитан ФСБ может узнать об этом человеке в своем собственном ведомстве, потому что Брыля не так давно разрабатывал их отдел по борьбе с организованной преступностью.

«В России все дороги ведут в ФСБ», — думал Виталий, набирая знакомый номер своего бывшего начальника. Майор Прокопенко был единственным человеком в отделе, который знал, куда два года назад перевели работать Ларькина. Он уже смирился с утратой ценного кадра, который был не только экспертом по редким видам наркотиков, но и оперативником неплохим. Хотя по адресу грасовской специфики Прокопенко до сих пор зло шутил, с ним можно было говорить более откровенно, чем с Лямцевым.

— Григорий Тарасович, меня интересует, не забрасывали вы какую-нибудь дезу, когда работали с Брылем. Наводок никаких не делали? — спросил Виталий после обычного обмена приветствиями и дежурными ехидными «любезностями».

— Мы только слушали да кино снимали. Нет, Виталик. А что, не обчистили тебя часом? У тебя, по-моему, и брать-то нечего...

— Обчистить не обчистили, а вот мой домашний адрес, похоже, какая-то сволочь ему сообщила.

— Да ты что? Погоди-ка... Знаешь что, подъезжай к нам, покалякаем, что да как.

— Хорошо, — Ларькин понял, что Прокопенко что-то знает, но не хочет говорить об этом по телефону. Договорились встретиться после обеда.

За обедом Ренат рассказал, как прошедшей ночью они с Ириной изъяли видеозапись из сейфа союза «Долгорукий». Ахмеров был не очень многословен, зато Рубцова добавила много ярких подробностей. Хотя дело, судя по их рассказу, было плевое. Виталий им верил, потому что для такого спеца, как Ренат, разыскать нужные кабели и отрубить систему сигнализации было привычным занятием. Так же, как отпереть после этого дверь, вскрыть сейф, забрать видеокассету и замести следы. Охрана в конторе, конечно, была — два дюжих гоблина, которые к моменту появления Рената спали крепким сном — Рубцова, не выходя из «Победы», перевела их примитивные мозги в состояние альфа-ритма.

Ларькин в двух словах рассказал им о своем вчерашнем приключении — от Рената не было смысла скрывать такие вещи, он не дама. Адама и так уже все знала, от нее не спрячешься за бетонным мужским молчанием.

В управление капитан поехал на метро. Полтора квартала от станции нужно было пройти пешком, но в самом начале этого пути Ларькину перекрыл дорогу квадратного вида субъект в необъятном, длинном и просторном черном пальто и темных очках. Жест, которым он предложил капитану остановиться, был решительным, но вежливым. За сим последовало такое же молчаливое приглашение зайти в расположенный неподалеку бар под названием «Вероника». В ту же секунду рядом остановился типичный для «ломов» черный «мерс», и из него выбрался стильно одетый и пышущий здоровьем незнакомый гражданин.

— Зайдите, капитан, побеседуем, — произнес он приветливо.

— Я, наверное, должен извиниться за вчерашнее. Хотя, кажется, мы не первые, кто начинает с вами знакомство вот так... как мы это сделали.

— Я, наверное, тоже должен извиниться, — в тон незнакомцу ответил Виталий.

— И есть за что, знаете ли, — озабоченно сказал тот. — Ну ладно, это в прошлом. Голыми руками вас не возьмешь. Ну давайте тогда по-хорошему договоримся.

— Давайте, — согласился Ларькин. — Простите, как к вам обращаться?

Они сидели за ближайшим к выходу столиком. Один из «ломов» пристроился у стойки бара, второй остался на улице. Официант принес заказанный джин-тоник со льдом и удалился. Ночной бар только что открылся, и в связи со светлым временем суток в нем кроме вышеупомянутых лиц никого не было.

— Ну пусть будет Владимир Романыч, — решил собеседник, словно выбрал подходящее из длинного списка своих имен.

Значит, это и был Брыль. Возраст, судя по внешнему виду, соответствовал, хотя лицо было румяное, цветущее и щекастое.

Глаза поросячьи, голубые и глупые, как у Пятачка, а впрочем, с хитринкой. Но она заметна только при изредка пробегающей по губам усмешке. Линия подбородка и жесткие складки у рта говорят об упрямстве и способности к убийству. В общем, кадр ещё тот.

— Капитан, — страдальчески сморщив румяное лицо, проговорил Брыль, — что вы там вертитесь, возле этих домов? Скажите столько правды, сколько хотите. Но только без п...ды, я вашими чекистскими шутками сыт по горло. Не можете сказать прямо — лучше промолчите.

Ну и времена, — покачал головой Ларькин. — Сотрудника ФСБ, как самого паршивого беспризорника, допрашивает какой-то...

— Ага, какой-то, — спокойно согласился Брыль, разглядывая перстень на руке. — Только не допрашивает, а робко так ждет ответа на вопрос. Если можно.

— Так вы же разрешили промолчать. Нет, я скажу, мне скрывать нечего. Научный отдел. Изучаю аномальные явления. Ученый я, в натуре.

— Что в натуре — это я уже понял... А что там за аномалия?

— Пока сам не знаю. Но думаю, что она в два счета может замочить любое количество ваших людей. Судя по всему, бьет эта пакость только тех, кто покушается на ее жилище. Вы уже потеряли, насколько мне известно, двенадцать человек, считая самоубийства и несчастные случаи. Николаиди — тринадцатый. Может, хватит для ровного счета?

— Нет, нам теперь обратной дороги нет. Не боюсь я этой вашей х...ни. Хотя, в общем, я вам верю. А мы уже начали, было, думать, что это вы на нашей фирме какое-то спецоружие испытываете. Но уж больно круто — косите всех без разбору.

— Мне про это ничего не известно, — сухо произнес Виталий и спросил. — А какие у вас основания?

— Основания? — Брыль помялся и сказал уклончиво: — А вот есть у нас основания думать, что на эти дома навела нас госбезопасность. Вообще-то, служба информации у нас хорошо поставлена, нам без этого никак нельзя тут, в Москве. Где чье, кто на кого работает — все надо знать. Но бывает, и обосрешься. Когда не то скушаешь. Так и в этот раз. Ничьи, мол, почитай, дома, задешево достанутся... Ни хрена себе ничьи. Вляпались, такие бабки уже потратили. Инвестировали, бля, коту под хвост. Нет, мы не отступимся.

— Мой вам совет: плюньте. Дороже обойдется. ещё больше людей положите.

— Но пасаран, да? Это мы ещё посмотрим, капитан. Посмотрим.

«А ведь он не знает, как меня зовут, — подумал вдруг Ларькин. — Все капитан да капитан».

— Я вас предупредил, — сказал он собеседнику.

Пропуск на вахте был выписан. Когда Ларькин зашел в кабинет своего бывшего начальника, он застал майора Прокопенко за непривычным занятием: тот слушал современную музыку.

— Слыхал? — он махнул рукой в сторону кресла — у него была пара мягких кресел в кабинете. — Садись. Знаешь, как это называется?

— Знаю, «Скутер».

— Ты смотри, знает. А я вот сегодня в первый раз услышал. Взял у одного дурачка. Послушать, думаю, надо, чтобы быть в курсе. Вот, сижу, слушаю.

— Ну и как, нравится?

— Смеешься? Одна радость, что звезды на грудях. Ну давай поговорим, — и Григорий Тарасович протянул руку к кассетнику, но вместо того, чтобы убавить или выключить звук, сделал его ещё громче. — Что там у тебя за дела с Брылем?

Виталий рассказал вкратце только то, что имел право говорить. Упомянул и о только что состоявшейся встрече в баре «Вероника».

Выслушав, Прокопенко пододвинул поближе к себе пухлую папку с бумагами. Однако вытянул он из нее лишь несколько лежавших сверху листков и фотографий.

— Я тебе тут подобрал кое-что. Ну посмотри, убедись. Он?

— Да, это он.

— Точно, значит, Брыль Владимир Романович, — майор показал другую фотографию. — А вот этого типа рядом с ним видел когда-нибудь?

— Нет, я его не знаю.

— А вот он про тебя, похоже, знает. Фамилия его Яшуков. Встречались они с Брылем тайно. Ты видишь, с какого расстояния снимок сделан. Этот Яшуков начинал у нас, но трудился недолго, потом его в СОБТ перевели. Видишь, гутарят о чем-то.

— Что же он мог про меня знать?

— Понятия не имею. Ты ведь у нас позже работал. Но из наших Брыль встречался только с ним, за это я отвечаю, потому что мы за ним долго присматривали. Но потом нам дали отбой. И чуть было не дали по рукам. У меня такое осталось впечатление. Это было вскоре после того, как я сообщил про нашего Яшукова куда следует.

— Мне показалось, что не так уж много «ломам» про меня рассказали. Может быть, Яшуков делал запланированный вброс информации, наводку?

— Может быть. Даже похоже на то. Но все-равно, сдавать бандюкам наши адреса — это... как бы это помягче... в общем, по-любому, западло. А Владимира Романыча нашего, наверное, уже под ответ поставили. На дома, очевидно он свою контору успел сориентировать. А контора немаленькая, объединяет несколько областных землячеств — и он там не самый главный. Видимо, обещал своим корешам вернуться с победой — ничего другого ему не оставалось. Я так понимаю, деньги вложены такие, что одному ему не рассчитаться.

— Ладно, это все его проблемы. Моя проблема — Яшуков.

— Я его координаты знаю лишь приблизительно, — задумчиво сказал Прокопенко. — Но если и найдешь его... по дури не связывайся. За ним кто-то стоит.

— Спасибо. Выясним.

Юрий Николаевич, узнав о неожиданной встрече с представителем «ломов», одобрил ларькинскую откровенность:

— Бандиты суеверны и непонятных вещей очень не любят. Чем меньше придурков будет крутиться у нас под ногами, тем лучше. Правильно. Пугай их и дальше, если только они захотят с тобой разговаривать. Странно, что этот Брыль не испугался полтергейста.

— Он испугался. Только своих коллег он боится гораздо больше.

— Бывает. Так что ты выяснил про его информатора?

Капитан изложил содержание разговора с Прокопенко. Борисов с прищуром посмотрел куда-то в сторону.

— Я знаю, кто за ним стоит. Ты, наверное, тоже догадываешься. Ну я ему щас...

— А может, не стоит сейчас раскрывать карты, повременим?

Но Юрий Николаевич уже набирал номер. Он звонил полковнику Тимашову. Полковник, совсем недавно получивший это звание, уже много лет вел с Борисовым смертельно опасную игру, весь смысл которой был понятен, наверное, только ему одному. По тому, как вдруг подобрался Борисов, по его лицу, принявшему холодное и хищное выражение, Ларькин понял, что Тимашов поднял трубку лично.

— Вячеслав Никитич? Хорошо, что ты на месте, — сказал Юрий Николаевич голосом, в котором сквозь тонкий слой мягкого бархатного дружелюбия вдруг прорезалась раскаленная сталь лютого гнева. — Хочу тебя спросить: что ж ты, м..., делаешь? Какого х... ты сдаешь моих людей всяким п...?! Лапушка ты моя, не строй из себя... я точно знаю.

Если высокое начальство выводило Борисова из себя, в выражениях майор не стеснялся. Просто удивительно, как Служба ещё терпела его в своих рядах. Ларькин пару раз фыркнул, слушая их беседу.

— Тем не менее, комбинатор х...в, — уже более спокойным тоном говорил в трубку чуть охрипший Борисов. — ГРАС — секретное подразделение. А твоими стараниями про нас скоро каждая блатная сука будет знать. Какие у тебя гарантии?... Под контролем?... Восемь?... Почему пять? Было шесть... А-а... Ну и что, ты намерен что-нибудь предпринять?

Он надолго замолчал, затем буркнул что-то вроде: «да пошел ты...» — и повесил трубку. Посмотрел на капитана и сообщил:

— Не отрицает, что нагадил.

— Ответственность за теракт взял на себя отдел по борьбе с терроризмом?

— Ну. Уверяет, что ситуация под контролем. Если не считать его агентов, которых он внедрил в банду, лишние знания, как он выражается, обременяют шестерых. Говорит, ему пришлось выдать часть информации, чтобы его человек смог войти в доверие. Обещает потом произвести зачистку. Короче, в своем репертуаре. Мясник.

— Его отдел разрабатывает «ломов»?

— Да. Те слишком увлеклись взрывами.

Юрий Николаевич вытащил из пачки очередную сигарету.

— Один из тех молодцов, которых ты так неосторожно расталкивал в подъезде, умер в реанимации. Простой бросок в замкнутом пространстве бывает очень эффективным. Чем жестче границы пространства, тем выше эффективность.

— Знаю.

— Знаний мало, нужны навыки. Понял, убивец? Ты же не будешь говорить, что нарочно его так сделал?

— Просто не рассчитал.

— Вот, я как раз об этом.

— Исправлюсь.

— Нашел что-нибудь любопытное в скрижалях? В смысле, в анналах истории?

— В архивах-то? Да нет, анализ аннальных историй ничего интересного не дал. Если не считать склок из- за квадратных метров.

— Значит, барабашки никого не беспокоили? Они же, вроде бы, живут и в коммуналках тоже?

— Вообще-то, живут, но в этой не водились. Жалоб, по крайней мере, как принято говорить у врачей, нет.

— А на кого жалуются?

— Управдом, друг человека, утаивал незарегистрированные квадратные метры от народа. Общим числом до сорока на каждом этаже.

— Итого, стало быть, двести квадратных метров? Неплохо. И куда ему столько?

— Так ведь явные психи телеги писали. Мотивацию не могли толком обосновать. Вроде как он для собственной выгоды старался. Но он же не мог держать на этих метрах тайных жильцов. Народ там дотошный, заметили бы враз. Они весь дом обмерили, изнутри и снаружи. Расчеты и чертежи прилагаются.

— Убедительные?

— На вид, вроде бы, да. Но приезжало несколько комиссий, и никаких излишков жилой площади обнаружено не было.

— А мог он с кого-то брать побольше — себе в карман — за дополнительную жилплощадь?

— Была и такая версия. Но ведь обмерили все сто раз.

— Угу, — майор наконец чиркнул зажигалкой и закурил. — Так. Потайные квадратные метры. Невидимые, но доходные жильцы. Стены... Что там у тебя было со стеной? В общем, видимые, но несуществующие стены. Тайны Стромынского двора. А ты говоришь, неинтересно.

— Я сказал: кроме этого, ничего интересного нет.

— По-моему, для начала хватит. А в виде продолжения попытайся выяснить, было ли что-то похожее в корпусах «А» и «Б».

— ПТУ закрыли. Там вряд ли сохранились какие-то бумаги.

— Остались люди. Отыщи, поговори с ними.

— Есть.

— Ну а историю с Яшуковым замнем для ясности. Хотя «ломов» на дома навел он, и зачем он это сделал — непонятно.

Весь следующий день прошел относительно спокойно. А через день майор Борисов вызвал к себе Виталия и сказал с напускным равнодушием:

— Там наши дома на Стромынке собираются ломать.

— Кто?

— Странный вопрос. «Ломы», естественно. Как следует из названия. Так ты подъезжай туда часам к десяти, присмотри. Раньше они не начнут.

Обстановка в районе серых домов сильно переменилась по сравнению с тем, что видел Ларькин в предыдущее свое посещение. Высокий дощатый забор был удлинен и достроен так, что охватывал не только пустырь, но всю территорию вокруг серых пятиэтажек. Забор примыкал к ограждению автостоянки и детсада. На первый взгляд, пройти через пустырь было по-прежнему легко. Широкие незагороженные отрезки метров по десять шириной были оставлены с трех сторон.

Но возле каждого такого отрезка стоял либо вагончик строителей, либо легковой автомобиль, а в проходе дежурили сотрудники правоохранительных органов.

Они словно вырастали из-под земли на пути граждан, пытавшихся по привычке сократить себе путь, пройдя мимо заброшенных зданий. На самом деле, конечно, все было проще: они выдвигались наперерез прохожим потихоньку, так что не слишком внимательные граждане иногда буквально упирались им в грудь головой. Дежурные тихо, спокойно, но очень убедительно объясняли людям, что дороги здесь нет. Детский сад со вчерашнего дня был закрыт на карантин.

Виталий подъехал со стороны пустыря, миновав вагончик с дымящейся трубой. Дежурный в одежде строителя пропустил его, предварительно проверив документы. Не доезжая до второго, стоявшего неподалеку от корпуса «Б» вагончика, Ларькин остановил «жигуленок» и вышел из машины. Температура была чуть выше нуля, и снег, нападавший перед домом, начинал таять, пропитывая своей влагой выброшенную из котлована глину.

Работы ещё не начинались. Из вагончика рабочих слышались невнятные голоса. Техника для сноса зданий стояла поодаль слева, близ одного из заброшенных сквериков. Ларькин посмотрел на часы: восемь минут одиннадцатого. Ему было неизвестно, сколько агентов ФСБ и МВД находится вокруг: под видом рабочих, сторожа в детсаду, электриков, снимавших провода со столбов/жильцов окрестных многоэтажек, но он знал, что они плотным двойным кольцом обложили место аномалии, следя за развитием событий. Понимал он и то, что «Палате-999» никто препятствий не будет чинить. Капитану оставалось только наблюдать, копить факты и делать выводы.

В четверть одиннадцатого на пустыре показался большой черный «мерседес» с тонированными стеклами. Машина остановилась поодаль, из нее вышел знакомый Ларькину субъект в длинном черном пальто и скрылся в первом вагончике, стоявшем у «проходной». Через несколько секунд он появился вновь. Опередив его, из вагончика выпрыгнул мужчина в ярком строительном шлеме. Кивая на ходу, он сделал решительное и грозное лицо и побежал, поскальзываясь на мокром снегу, ко второму вагончику. Мужчина, очевидно был прорабом. Когда он скрылся за дверью второго вагончика, оттуда послышались неразборчивые, но громкие крики. Ларькин угадывал только отдельные, в основном нецензурные, слова.

Через минуту прораб выскочил наружу, под хмурое зимнее небо, и заторопился обратно к «мерседесу». Вслед за ним на небольшую железную площадку перед дверью вышел один из строителей. Он что-то сказал вслед прорабу, сделал неуверенный шаг вперед, покачнулся — и вдруг, едва успев ухватиться за перила, сел на верхнюю ступеньку стальной лестницы. Похоже, рабочий был изрядно пьян.

Из «мерседеса» вышли ещё два человека, судя по всему, телохранители. Человек в черном пальто что-то сказал прорабу, и тот забегал между вагончиками, лихорадочно пытаясь организовать народ.

Ларькин подошел к большой машине. Перед ним с двух сторон, как створки ворот, сомкнулись охранники.

— Мне надо поговорить с Владимиром Романовичем.

— Сдайте оружие, — велел один из них.

— Экстренные меры безопасности? — спросил Ларькин. — Лучше я оставлю пистолет в своей машине.

Он вернулся к «копейке», положил ПМ на переднее сиденье и, после быстрого профессионального обыска, был допущен в «мерс».

— Здравствуйте, Владимир Романович. Что это у вас стряслось?

— Напились, сволочи. Вся бригада в стельку.

Брыль старался держаться бодро и уверенно, но свиные глазки его выражали беспокойство.

— Ничего, сейчас мы спецбригаду сколотим, — пообещал он.

— Штрафную роту из инженерно-технических работников.

Действительно, судя по тому, что творилось снаружи за тонированными стеклами, в новую бригаду должны были войти прораб, мастер, ещё какой-то мужчина в очках и двое самых трезвых рабочих. Постояв немного, посовещавшись, размахивая руками, и получив ценные указания от страшноватого помощника Брыля — субъекта в черных очках, — они гурьбой направились к стоянке техники.

— Последний раз вам говорю, — без особой надежды произнес Виталий. — Бросьте это все, не лезьте.

— Назад ходу нет, — ответил Брыль. — К тому же, фортуна нам благоволит. «Местные» отказались от этих домов. Скелет нам их сдал без базара. Даже стрелку не пришлось забивать.

— Думаете, вас испугались? Нет, не вас. Вы сделали большую глупость, убив Горыныча. Видел я этого Скелета. Он выждет, пока закончится эта история, а потом разгромит то, что останется от вашей конторы. Мне вас не жаль, — спокойно сказал Ларькин. — Жаль, что могут погибнуть ни в чем не повинные люди. Хотя, не скрою, именно вам грозит самая большая опасность.

— Я не боюсь. И не отступлю.

По лицу Брыля было видно, что он очень боится, но пути назад у него, действительно, нет.

— Вспомните, что стало с Николаиди, с Соседовым...

— Вы меня не испугаете. Я принял меры.

— Да не помогут вам никакие меры. Ладно. По крайней мере, я вас предупредил, — произнес капитан и вышел из машины.

«Если я правильно понял, этой твари доступны двухходовые решения, — думал он, всматриваясь в пустые темные окна. — Она не стала убивать ломавшего паркет рабочего, а прихлопнула предпринимателя, который отдавал приказ, был движущей силой разрушения. А может, паркет ей особо не нужен? Может, Николаиди положил глаз на что-то еще, чем эта тварь дорожила?»

Возле скверика взревел один дизельный двигатель, затем другой.

«Если верить Тимашову, то Брыль все равно не жилец. Тимашову верить, конечно, нельзя, но такими вещами он не шутит. Да и Борисов не сомневается, что Тимашов выполнит обещание. Но если я ошибаюсь, и «оно» ударит все-таки по исполнителям?»

Виталий перевел взгляд на небольшую воронку, оставшуюся после взрыва шашки. Что-то было не так в этом натюрморте, чего-то не хватало. Фон, что ли, не такой... Ларькина вдруг осенило, и он почувствовал, что брови его сами по себе удивленно приподнялись. Стекла. Никто не удивился почему-то, что у трактора вышибло окна, а у близко расположенного дома все стекла целы.

«Что-то я не помню, чтобы в заброшенных домах вставляли стекла, — подумал Ларькин. — Наоборот бывает, а чтобы вставляли — не помню. Как же они могли уцелеть при взрыве?»

Со стороны «Мерседеса» раздался приглушенный хлопок. Он был едва различим в шуме двигателей. Телохранители Брыля суетились возле машины. Капитан осторожно приблизился. Дверцы «мерседеса» были заперты изнутри, но водителю удалось отыскать запасной ключ. Дверцу открывали с опаской, и по разговорам бандитов между собой Ларькин понял причину их опасения: Брыль под страхом смерти запретил им без приказа приближаться к машине.

Но Владимир Романович уже не мог ничего приказать. Наказать за ослушание он тоже никого не мог. Брыль сидел, скорчившись, на заднем сиденье машины. Последним судорожным движением обеих рук к его груди был прижат пистолет — тот самый, из которого он выпустил себе пулю в рот. Весь салон был запачкан кровью, особенно заднее сиденье. Стекла «мерса» были изготовлены из сверхвязкого стекла, в котором пули застревали, не отражаясь рикошетом. Сейчас пистолетная пуля отчетливо виднелась в центре заднего стекла: кусочек смерти, угодивший в силки. Лишнее доказательство того, что стреляли изнутри машины.

Субъект в черных очках повернулся к Виталию:

— Что ты с ним сделал?! Ты последний с ним разговаривал!

Он собирался ещё что-то сказать, но не успел, как не успел и поднять на Ларькина пистолет, который держал в руке. Голова его мотнулась вбок, как от сильного удара. Но удар пришелся не в голову, а ниже, в шею, из которой брызнула струйка крови — и помощник Брыля рухнул в грязь. Выстрела не было слышно.

Произвести его мог только «пьяный» рабочий, до сих пор сидевший на лестнице вагончика: он держал в руках пистолет с глушителем, положив ствол на стальные перила. В него прицелился один из оставшихся телохранителей, а второй навел «магнум» на Ларькина. Навел и даже выстрелил, но в капитана не попал, потому что Виталий, подстраховывая голову руками, ушел с линии огня кувырком вбок.

Секундой раньше Ларькин увидел то, что происходит за спинами у «ломов», и решил, что самое лучшее сейчас — держаться в стороне. В широком проеме, оставленном строителями в заборе, появились два молодых человека в ярких пуховиках. Они держали в руках компактные автоматы, тоже с навинченными глушителями. Характерные рукоятки, прикрепленные вверху, говорили о том, что несколько секунд назад эти изделия имели вид обыкновенных «дипломатов».

Две коротких приглушенных очереди прозвучали одновременно. Ларькин вышел из кувырка на ноги, распрямился и, отряхивая с затылка налипшие маленькие комочки мокрого снега, смотрел на расторопных молодых людей. Один из них приблизился к Виталию и щегольским движением вытащил удостоверение сотрудника ФСБ:

— Капитан Яшуков Сергей Иванович.

— Капитан Ларькин Виталий Юрьевич.

— Работайте спокойно, капитан, — кивнул Яшуков. Никто вам больше мешать не будет.

Второй автоматчик что-то говорил по рации. Двигатели у скверика замолчали, только «Урал» с пассажирским салоном, покачиваясь на буграх глины, подъехал к дальнему вагончику и постоял немного, дожидаясь, пока трезвые перегрузят в него пьяных. Затем грузовик рыкнул двигателем и уехал с пустыря.

Ларькин повернулся к пятиэтажкам. Он слышал, что за спиной ещё возятся коллеги, осматривая трупы бандитов, и понимал, что за всем, происходящим на огороженной территории, следят десятки внимательных глаз. Но тем не менее у него было такое чувство, словно он остался с тем зловещим, что обитало в этих домах, один на один.

Глава 3 КЛИНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ

Последние несколько дней до приезда Большакова пролетели незаметно, и в первый день февраля, придя на службу, Виталий с удивлением обнаружил вместо остававшегося дежурить Рената, сидящего на своем привычном месте за пультом Илью. Старлей и прапорщик часто подменяли друг друга, когда товарищу нужно было срочно слинять с поста по личному делу.

— Здорово! Как отдохнул? — спросил капитан. — Ходил на рыбалку?

— Да какой из меня рыбак. Я уже забыл, к чему грузило привязывают, А так — хорошо. Снег. Воздух. Лес. Родимый дом: Мать-старушка. В общем, всё путем.

Виталий отметил, что Большакова недельный отдых преобразил: в нем появилось какое-то спокойствие, лицо его посветлело.

— Ну что ж, можешь начинать новую жизнь, — похлопал приятеля по плечу Ларькин.

— Новая жизнь — это хорошо звучит, — кивнул старлей. — Знаешь, что сказал один программист, чуть не разбившись е подругой насмерть в автокатастрофе?

— Знаю. «С двумя жизнями переходим на следующий уровень».

— А знаешь, чему бы я непременно посвятил одну жизнь целиком, если бы у меня их было... скажем, десять?

— Чему?

— Одну жизнь посвятил бы музыке, другую — цирку.

— В клоуны подался бы?

— Почему — в клоуны? Маг и чародей из меня разве плохой? Дэвид Копперфильд отдыхает!

— Да, кстати, Дэвид, найди-ка мне вот этого человечка, — Ларькин протянул компьютерщику листок с краткими анкетными данными. — Меня интересует нынешнее место работы, да и адрес, а то он переехал куда-то.

— А кто это? Новая жертва полтергейста?

— Нет. Надеюсь, что пока ещё нет. Это бывший комендант общаги пэтэушников.

— А-а, свидетель. Будет сделано, кэп.

— Ну я рад, что отпуск пошел тебе на пользу, — с оттенком досады подвел итог Ларькин и направился было к выходу, но ответ Ильи заставил его задержаться у двери.

— Все-таки ты прав, Виталик. Я решил начать новую жизнь.

— Серьезно? — обернулся капитан.

— Да! Брошу пить... э-э... курить я и так не курю. Значит, брошу все остальное и буду спортом заниматься. Как Юрий Николаевич. Запишусь в рыцари без траха и упрека.

— Без траха? — уточнил, смеясь, Ларькин.

— И без упрека. Ибо первое неизбежно влечет за собой второе. Ибо не ошибается только тот, кто никого не делает.

Капитан вышел из бункера под гогот Ильи. Это был, безусловно, новый Большаков, точнее сказать, обновленный. Очень многое в нем восстановилось из прежнего, («дорубцовского» периода: исчезла озлобленность, обида на весь мир из-за того, что ему не повезло в любви, отчаяние. Вернулась прежняя веселость, разбавляющая и нейтрализующая яд его ехидных шуток. Но появилось и нечто новое: взрослая, серьезная целеустремленность, уверенность в себе. В его шутливых планах насчет новой жизни, конечно, была какая-то доля истины. Вопрос в том, какая. Виталию хотелось поехать куда-нибудь в Подмосковье или хотя бы к себе в Выхино, куда Илья не доставал, и подумать об этом спокойно и вволю, не сдерживаясь и не переключая намеренно мысли на другие предметы.

Раньше Ларькину казалось, что Илюша прячется от мира за своим могучим «Вампиром», как за щитом, живет в создаваемой компьютером виртуальной реальности, избегая осязаемого вещного мира. Но то был Илья, ещё не открывший и не осознавший своих сверхъестественных способностей. Теперь капитану стало казаться, что «Вампир» прикрывает не столько Илью от мира, сколько мир от Ильи. Виталий с беспокойством представил себе, что будет, если Большаков надумает заняться политикой.

Политические взгляды у них сильно различались, несмотря на то, что оба служили в одной Конторе. Ларькин душой был за сильную, но все ж таки непременно демократическую Россию. А на убеждениях Ильи сильно сказывалось, очевидно его простонародное происхождение в сочетании с «верхним» образованием. Он был оголтелым технократом, болел за власть сильную и просвещенную одновременно, демократию называл фикцией, опиумом для народа и игрой для дураков. «Простому народу, — неоднократно говорил он Ларькину, — не нужны избирательные права, и не надо его втягивать в эту грязную игру. Народ хочет только кушать и жить в безопасном уютном жилище — и что самое странное, имеет на это полное право».

Затем Илья обычно начинал излагать такую бредовую феодально-технократическую утопию, что капитан только насмешливо отмахивался. Но теперь Виталий без прежней иронии вспоминал эти прожекты. А что, если компьютерщик попытается воплотить их в жизнь?

«Не ввели ли его в соблазн открывшиеся способности? — начал было думать Виталий. — То, что недоступно простому человеку, для него теперь — раз плюнуть. Разогнать бушующую толпу, разоружить роту спецназа, пройти на любой охраняемый объект, внушить главе государства отдать любое приказание...»

Может быть, именно желание попридержать Большакова за пультом, боязнь лишний раз дать ему почувствовать свою силу сыграла решающую роль в том, что капитан отказался на время от планов свозить Илью на Стромынку для сканирования домов. Неосторожную шалунью Рубцову он опасался теперь меньше, чем внезапно посерьезневшего Большакова. Во всем этом надо было предварительно разобраться.

Бывший комендант общежития Петр Ильич Донковцев, оказалось, вышел недавно на пенсию и спокойно жил в своей уютной двухкомнатной квартирке близ Сокольников. Это был лысый большеголовый крепкий ещё старик, сохранивший в манерах и мимике властные командирские черты, без которых никак было не обойтись правителю, умевшему долгие годы держать в своих руках буйное население корпуса «А». Ларькина он, впрочем, встретил приветливо, угостил крольчатиной с овощным гарниром и напитком из красной смородины.

— Нет, жалоб на квадратные метры не было, — сказал он, отвечая на вопрос Виталия. — На то, что мест мало в общежитии, обижались. На меня жаловались, это было. А так, вообще-то, народ молодой, у них заботы были другие. Какие им квадратные метры? Была бы койка — вот и всё, что им нужно.

— А у вас не было никаких сомнений, проблем, связанных с метражом?

— Хлопот и без того много было. Чтобы комнаты перемерять — нет, этого не было... — старик вдруг задумался, и весь лоб у него покрылся складками. — Хотя вот неплохо было бы это сделать в восемьдесят четвертом году в двадцать второй комнате. И в двадцать третьей — тоже. Сейчас, когда вы сказали, я так подумал... Но теперь уж не воротишь.

— А что такое?

— Да мелочь, в общем-то. Коврик у одного парнишки висел на стене. Сам-то парень из Грузии был, Гоча его все звали. Вот он для тепла и для красоты коврик себе повесил, с тигром, красивый такой, большой, хотя и тонкий. А на стене полка висела книжная, места было мало. Полку он перевешивать не захотел, поленился — и загнул часть ковра в углу на вторую стену, — рассказывал старик. — Не так красиво, но тепла больше.

— И, что же?

— А летом у него этот ковер так сильно провис, что пришлось перевешивать. Да не просто провис, а гвозди, словно крючки от гардины, вместе съехались. Так, как будто стена сантиметров на тридцать подалась. И в двадцать второй комнате, за стеной, то же самое.

— То есть одна из стен, как вы говорите, увеличилась в толщине больше чем на полметра?

— Так получается.

— Интересно получается. Вы приняли какие-то меры?

— Вызвали специалиста-строителя, он посмотрел, стены постукал, ничего не обнаружил. Только ребятишки потом жаловались: койки перестали вдоль стены умещаться, как раньше. Одну тумбочку пришлось переставить. Но и все, на этом вся история закончилась. Никаких бед от этого расширения не было. Если оно вообще было. Хотя почему-то я сейчас больше уверен, что толщина стены увеличилась. А тогда ни в какую не хотел верить, — старик покачал головой. — Много шуму было.

— А вам не кажется, что стены в здании, в целом, чрезмерно толстые, нестандартные?

— Да кто ж его знает, зачем его строили. Нам-то оно от НКВД досталось. Может, там раньше тюрьма была... Особо не задумывался.

— Постарайтесь вспомнить, не слышали ли вы каких-нибудь рассказов о сверхъестественных явлениях в вашем корпусе? Домовой, например? Призраки?

— Как же, было, все было. Черти, привидения, ведьмы... Напьются, простыни на головы напялят — и айда девок пугать. А те намажутся пострашнее — и парням в окна рожи корчат. Или меня пугают. Всякой всячины насмотрелся.

— Я имею в виду что-нибудь серьезное.

Старик засмеялся:

— Сам призраков не видел, врать не буду. А по разговорам не отличишь, то ли на самом деле было, то ли врут, то ли с перепугу несут невесть что. Не знаю.

— Объясните мне, пожалуйста, где находятся двадцать вторая и двадцать третья комнаты.

Донковцев нарисовал Виталию план на листочке бумаги. Стена между комнатами находилась ближе к западу и делила здание по длине в отношении три к одному.

Прежде чем идти на очередной доклад к Борисову, Виталий провел ещё полтора дня в архивах, беседовал с Ириной и Ильей, копался в лаборатории с пробами песчаника. К исходу второго дня он сидел, отодвинув в сторону трубочки с реактивами и приборы, и размышлял, рисуя шариковой ручкой замысловатые узоры и смешные рожицы на листе бумаги.

Главные коммунальные скандалисты корпуса «В» проживали на втором этаже. Планов и чертежей кляузники нарисовали порядочное количество. С некоторых Ларькин предварительно снял копии и теперь легко мог начертить по ним свою схему с предполагаемым центром аномалии. Он располагался в корпусе «В» примерно там же, где, соответственно, проходила загадочно растолстевшая стена в корпусе «А». Четверть длины здания от восточного торца, второй этаж. Судя по рассказу Ирины, примерещившаяся ей фигура промелькнула примерно в той же части здания в корпусе «Б».

Скандалы в коммуналке были десять лет назад, происшествие в общежитии — почти шестнадцать. А промелькнувшую тень в окне Рубцова видела несколько дней назад. Поэтому больше всего Ларькина интересовало именно среднее здание.

«Потом ещё эти необычные камни и небьющиеся стекла... — размышлял он, машинально складывая бумажный самолетик из изрисованного листка. — Надо каким- то образом поближе рассмотреть этот материал, в естественных условиях. А то Ренат своим буром все искрошил, структура вещества нарушена. Но ведь она была, это же очевидно — и очень сложная, необычная структура».

Вздохнув и запустив самолетик, — тот описал по комнате дугу и залетел прямо в печь для сжигания органики — Виталий пошел докладывать майору.

— Не понял. Ты все-таки учитывай мое гуманитарное прошлое. Что за силикатные волокна такие? — спросил Борисов, выслушав его краткий доклад о строении песчаника. — Окаменелости, что ли, какие-нибудь?

— Не похоже.

— А на что похоже?

— Внешне, больше всего — на стекловату. Но встречаются и металлизированные волоски с высоким содержанием лития, бериллия, натрия, алюминия и некоторых других легких металлов.

— Тебе это что-нибудь говорит?

— Пока ничего, — признался Ларькин. — Я должен осмотреть этот материал, если можно так выразиться, в естественных условиях. На месте.

— Ну-ну. Сам полезешь? Возьми кого-нибудь для подстраховки.

— Кого? Все заняты. Ренат на «подслушке», Ирина, в своей области, тоже. Следят за соблюдением режима секретности. Чтобы тот, кто случайно о наших делах узнает, сразу о них забыл. Илья дежурит, да и он все время у меня на подхвате, если какая-то информация нужна.

— Ты преувеличиваешь его занятость. Подежурить и я могу. По-моему, ты стесняешься привлекать его к этому делу После вашей амурной истории. Смотри, личные дела не должны сказываться на службе.

— Всё не так... А может быть, и правда, -- согласился Ларькин. — Но вот что я ещё думаю. Я уже был там несколько раз — и ничего со мной не случилось. По- моему, то, что там обитает, бьет только по тем, кто именно сейчас представляет угрозу, причем наибольшую, пусть даже опосредованную. Оно выбирает тех, кто сосредоточен на своем намерении снести эти дома, сломать их, нанести им ущерб. Я не буду об этом думать — и со мной ничего не случится. — И помолчав, добавил: — Вот что мне пришло в голову, Юрий Николаевич... — продолжал Виталий. — А может быть, это сами дома... защищаются?

Он остановился, не зная, чем обосновать свои слова. Толстеющие стены и измельченное стекловолокно в качестве аргументов выглядели довольно жалко. Но Борисов сам пришел ему на помощь.

— Одушевленные дома? Это что-то новенькое. Если говорить о том, как они защищаются, то я бы вспомнил тот взрыв под окнами.

— Да, со стеклами тоже надо разобраться, — кивнул Ларькин.

— Интересно, как ты собираешься уберечься от их противодействия, когда будешь разбираться? — усмехнулся майор. — Насколько я в курсе, метод ученых-естествоиспытателей за последний миллион лет принципиально не изменился. Чтобы изучить какой-то природный объект, надо треснуть по нему другим, уже изученным природным объектом. Технология совершенствуется, но подход остается прежним. Разрезать, разбить, сжечь, так или иначе испортить. Подумай хорошенько, прежде чем соваться. Подумай заранее, потому что, судя по всему, на месте у тебя такой возможности не будет.

— Есть подумать заранее.

Они посмотрели друг другу в глаза, затем Борисов сказал:

— Догадываюсь, что у тебя на уме. Хоть телепатией и не владею. Ты как раз об этом и думаешь, да?

— Мелькнула такая мысль, — признался Ларькин. — Судя по всему, у вас какой-то биологический щит, не позволяющий установить с вашим мозгом волновую связь. Вы, наверное, идеально подходите для исследования этой аномалии непосредственно на месте. Но вы не специалист.

— Если бы дело было только в этом... Хотя, может быть, это и есть самое главное. Когда я просил «добро» на то, чтобы заниматься этим случаем, знаешь, какое условие мне поставил генерал? Не приближаться к зданиям лично. Ты что-нибудь понимаешь?

Капитан отрицательно покачал головой.

— Я тоже, — продолжал Юрий Николаевич. — Санкцию на расследование я получил, но мне самому на Стромынке появляться запрещено. Зная мой характер, генерал даже взял с меня слово. Так что сам посуди...

Виталий кивнул. Ну что ж. Ясности в деле не прибавилось, зато она появилась хотя бы в одном вопросе. Майор Борисов остался прежним.

Ничего особенного капитан Ларькин так и не придумал. Хотя голову ломал долго. Вероятно, постоянные мысли о зловещих зданиях навеяли Виталию жуткий сон.

Ему приснилось, что он — знаменитый ученый, но не биолог, как в жизни, а физик. И работает он не в своей привычной лаборатории, а в каком-то огромном научном центре, занимающем целый этаж. И на всем этаже он был один и работал почему-то поздно ночью. Огромные, уходящие во тьму трубы, угрюмые пустые помещения. А в центре всего — большая, в полтора человеческих роста, бронированная камера. Именно там и решается судьба эксперимента, там должно было синтезироваться (а может быть, получиться в результате распада) что-то таинственное и страшное.

В самый ответственный момент вдруг раздается звонок. Лаборатория секретная, звонит охранник со входа. В это неурочное время к нему, физику Ларькину, явился корреспондент. Понятное дело, он ведь ученый с мировым именем. «Как некстати», — морщится Ларькин, но велит пропустить корреспондента.

Тот появляется, с благоговением осматривает плохо освещенные залы, мерцающие индикаторы, кабели, насосы и чудовищные тяжелые трубы, сходящиеся со всех сторон к камере. «Что является целью ваших исследований, профессор?» «Вы удивитесь, — с изрядной долей позерства отвечает ученый. — То, что я собираюсь получить через несколько секунд в этой камере, на обыденном языке называется Ничто!»

«Ничто! Ничто!! Ничто!!!» — пролетает по залам гулкое эхо. В недрах камеры раздается тяжелый удар — что- то взорвалось, заверещали зуммеры, стрелки приборов заплясали и установились на нулевом делении. Эксперимент закончен. В камере образовалось Ничто.

Но дверца камеры от взрыва приоткрылась, слетев с непрочной защелки, — и ученый с корреспондентом увидели Ничто. Но и Ничто увидело их. Потому что оно оказалось не то чтобы живым, но в какой-то степени обладающим сознанием. Во всяком случае, видеть оно могло, и это было очень страшно: ощущение безглазого ледяного взгляда, направленного на тебя, живого и дрожащего, откуда-то издалека, из тусклой черной мглы. Они ничего не видели, но чувствовали на себе страшный взор, говоривший о близости Ничто. Это был самый большой страх, который когда-либо испытывал Ларькин.

Корреспондент и физик навалились на тяжелую стальную дверь и стали, поднатужившись, закрывать ее. Казалось, ещё немного — и Ничто вырвется на свободу и поглотит их. Нет, оно не препятствовало им и не торопилось наружу. Ему было некуда спешить, оно было вечным, оно родилось раньше всего сущего и было безразлично к тем, кто пробился к нему через покров материи здесь и сегодня. Но все равно, дверь нужно было закрыть как можно скорее.

Ничто не оказывало сопротивления, но все-таки было трудно, невыносимо тяжело сдвинуть с места бронированную, поврежденную взрывом дверь. И когда она наконец встала на место, корреспондент и ученый долго не могли отдышаться, припав к ней: два теплых, живых, насмерть перепуганных и поседевших от страха человеческих существа...

Проснувшись, Ларькин долго не мог прийти в себя, страшный сон казался ему предвестником чего-то ужасного. Хотя вообще-то в сны он не верил — и сам постеснялся внезапно возникшего желания пересказать свой кошмар Большакову. Но тому, как обычно, не нужно было ничего говорить.

— А сон тебе приснился паршивый, — ни с того ни с сего заявил вдруг тот в середине разговора о врачах. — Вашу душу тревожат нехорошие предчувствия, господин ротмистр. Я бы на вашем месте в ближайшее время вел себя поосторожнее.

— Ладно, я буду осторожен, — пообещал Ларькин.

— Как-то легкомысленно ты отнесся, Виталик, честное слово. Ты, может быть, думаешь, что такие сны предвещают опасность нечаянно стать отцом? Осторожность осторожности рознь, — Илья имел обыкновение в шутовской манере говорить очень серьезные вещи. — Звезды советуют вам, коллега, провести ближайшие сутки дома в обнимку с бутылкой водки.

— Не каркай, тебе говорят. Когда же ты уймешься?

Юрий Николаевич выглядел озабоченным. Свое беспокойство он позволял себе выражать одним-единственным способом: дымил своей «Явой». Он кивнул на стул и сказал Ларькину:

— Садись. Я тут думал... как бы необычно это не звучало, — майор иронизировал и над собой, и над другими без намека на улыбку. — Мне это дело напоминает ещё одну историю, вот только я не знаю, имеет ли смысл её рассказывать. Было это в ноябре и вспомнилось по ассоциации. Да тут припутан ещё и третий случай, который тоже кажется мне довольно сомнительным. Мне надо убедиться, что Стромынка имеет какое-то отношение к тем прошлым событиям — и тогда я смогу рассказать тебе все. В принципе, дело сверхсекретное. Пока я могу только посоветовать тебе: будь осторожен. Возможно, речь идет о классе «гамма».

— Третья степень? Локальное проникновение другой цивилизации с целью диверсии и шпионажа?

— Именно.

...Виталий взял с собой пистолет, радиомаячок, фонарик, набор отмычек, несколько приборов, в том числе счетчик радиоактивности. По старой привычке захватил длинный прочный шнур. Отстраненно подумал о том, что, может быть, от пули из своего «Макарова» он сегодня и...

Но не будем о грустном. Все равно так лучше, чем спиной на кол. Вздор, он жив, здоров, силен и погибать не собирается. Ларькин собрал оставшееся снаряжение, часть развесил на себе, часть положил в сумку и спустился к машине.

В гараже его ждала Ирина, необычно серьезная. Сегодня она не стала, как делала обычно, перекрашивать радужную оболочку глаз в голубой цвет при помощи астома. Карие очи выражали тревогу.

— Возьми меня с собой, капитан.

— Меня с тобой не пустят, — строго ответил Ларькин. — И не смей меня гипнотизировать.

— Я больше не буду. Возьми меня, Виталюшка-дурачок, я тебе пригожусь.

Капитан остановился у «жигуленка», повернулся к Ирине, состроил укоризненную гримасу.

— Нет. Лейтенант Рубцова, не устраивайте сцен. Очень вас прошу.

— Ладно, — но вместо того, чтобы уйти, она вцепилась в его плечи, глядя прямо в глаза, сказала: — Тогда я нарушу обещание и все-таки внушу тебе кое-что, Ларькин. Ты будешь думать обо мне. Понял? В тот самый момент, когда твой мозг будет готов тебя выдать, ты будешь думать обо мне.

Рубцова притянула к себе Ларькина — ему пришлось отвесить едва ли не поясной поклон, чтобы она смогла дотянуться до его губ. Ирина крепко поцеловала его и отпустила, глаза ее вновь сияли необычным голубым светом, едва ли не фосфоресцировали при тусклом дежурном освещении гаража. Таких глаз в природе не бывает, но ей нравилось. Лейтенант Рубцова теперь выглядела гораздо веселее и бодрее. Садясь в машину, Ларькин осознал, как хитро и двусмысленно Ирина поступила. С одной стороны, дала щит или, если угодно, надела шлем на его голову. С другой стороны, воспользовалась случаем, чтобы привязать ещё крепче, показать свою власть.

Перед раскрывающимися створками ворот, взявшись за руки, пробежали огромные, в человеческий рост, ярко раскрашенные печатные буквы: «Думай о том, какая я стерва». Это было так неожиданно, что выезжавший во дворик капитан чуть не нажал на педаль тормоза. Чуть позже вторая вереница букв догнала его уже на улице: «О том, как нам было хорошо».

Как любит говорить Илья Большаков, минует нас пуще всех печалей и бабский гнев, и бабская любовь.

Виталий оставил «копейку» за пределами огороженной площадки и пошел к трем пятиэтажкам пешком через заброшенный скверик. Недавние морозы отступили, температура была чуть ниже нуля — самый комфортный из зимних погодных режимов. Проходя мимо закрытого детсада, он почувствовал на себе взгляд из одного окна на первом этаже, но, когда осторожно взглянул туда, никого не увидел. Конечно, нетрудно было догадаться, что люди Тимашова «вели» его от самого Хлебникова переулка.

Серые здания остались прежними. Большие, неподвижные, хмурые, они словно неохотно обратили на Ларькина внимание: подумаешь, ползет какая-то козявка. С виду дома как дома: серая цементная штукатурка, крыша из старого шифера, пять этажей, балконы у всех домов начинаются с третьего, их мало, всего по шесть штук с северной и южной стороны. Но они длинные, проходят под четырьмя окнами каждый.

Ларькин теперь научился уже лучше отличать реальные стены от поддельных, сосредоточить внимание на том сигнале, который подают в мозг глаза, не отвлекаясь на астоматические помехи. Подойдя к стене, Виталий всмотрелся в проглядывавшую через призрачную помеху каменную кладку. Ему померещилось что-то знакомое в том узоре извилистых стыков между камнями, который образовывал не совсем правильную прямоугольную решетку. Где-то он все это уже видел...

Но стена, созданная внушением невидимого гипнотизера, застилала камень и мешала его тщательно рассмотреть. Виталий осторожно поднял руку, протянув ее вперед, смотрел, как ладонь погружается в призрачную поверхность. Пальцы его коснулись шероховатого камня, только когда снаружи осталось лишь запястье — вся ладонь погрузилась в галлюцинацию. Песчаник был холодным, плотным и неровным.

Перед мысленным взором Ларькина вдруг появилась Ирина. Такая, какой он ее видел на островах. Озорной и умный взгляд, очаровательное личико, которое не портило даже часто появлявшееся на нем тогда выражение беспокойства. Загорелые ноги, живот... Прямо сказать, и грудь тоже довольно загорелая. Нежная, темно-золотистая кожа на скулах. Удивительные, магические и могучие существа эти женщины. У них есть только один достойный противник — старость.

...Капитан сообразил, что едва не выдал себя какой- то недружелюбной мыслью, и отошел от стены. Быстрым шагом он обогнул здание, направляясь к корпусу «А». Стена между двадцать второй и двадцать третьей комнатами была действительно очень толстой, как и все стены в этих странных зданиях. Ларькин ощупал и обстучал её всю, но диагноз поставить не смог.

Запирая подъезд, он думал о том, с какой целью понадобилось кому-то почти восемьдесят лет назад строить в домах внутренние перегородки такой устрашающей толщины. Никаких дефектов в них он не заметил.

Почему же тогда три месяца назад экспертная комиссия один за другим признала эти дома аварийными и непригодными для жилья? Училище к тому времени было уже закрыто, но расселить по Москве многочисленных обитателей общаги и коммуналки было не так-то легко. Тем не менее, это было сделано в рекордные сроки. Большие вместительные дома со стенами, толщине и прочности которых позавидовал бы иной замок, опустели и были обречены на снос. Кто принял это решение? Что послужило причиной? Вероятно, какая-то силовая структура раньше ГРАСа определила, что здания представляют потенциальную опасность, и позаботилась о том, чтобы эвакуировать население. Затем эти люди аккуратненько навели на нехорошие дома «ломов» — такую организацию, которую им было не жаль потрепать. А теперь, исподволь, в несколько ходов выведя на цель грасовцев, они самоустранились и затаились на крышах окрестных домов.

«Они» — это, судя по всему, отдел по борьбе с терроризмом. Или организация, членом которой является полковник Тимашов и которая прикрывается антитеррористическими структурами, как ширмой. Погибло много людей, не имеющих к преступности никакого отношения, но Борисов говорит, что это похоже на стиль работы Тимашова. А может быть, за спиной его организации стоит ещё одна, более мощная...

Размышляя, Виталий незаметно дошел до корпуса «Б», поднялся на второй этаж и принялся исследовать стену, примерно соответствующую той, которую он осматривал в соседнем здании. Тоже мощная стенка, даже, пожалуй, потолще будет... Метра два, это как минимум. А то и все три. Не бывает, господа и товарищи, таких стен в жилых и общественных зданиях советского периода. Комнаты такого размера бывают, а стены — нет. Но почему этого раньше никто не замечал?

Ларькин вошел в одну из комнат и приблизился к окну. Он старался не думать о том, что собирался сделать, но в какой-то момент, когда капитан уже стоял возле окна, его мозг опять, видимо, готов был сформулировать свои намерения. И опять наплывали воспоминания... Да такие, которые Виталий старался спрятать подальше и забыть.

Их странная, дикая первая ночь, когда Ирина привела его в свою маленькую и не очень уютную квартирку, напилась или притворилась, что напилась, и затащила его в постель... То-то и обидно, что затащила, по сути дела, силой, хотя в этом не было никакой необходимости. Совсем не надо было посылать возбуждающие импульсы в разные центры мозга, не нужно было ничего внушать, ведь он нормальный здоровый мужик. А с учетом её внешних данных любой, даже не очень здоровый близлежащий мужчина, как пелось когда-то, стал бы героем. Не дожидаясь, когда страна прикажет.

Но Рубцовой слишком нравилось управлять. Ей это нравилось даже больше, чем ощущать себя желанной, и больше, чем заниматься сексом. Поэтому, хотя ночь прошла на высшем уровне, и несмотря на то что в самозабвенном, до полной потери контроля над собой, возбуждении был, безусловно, свой кайф, Виталий остался недоволен. У него было ощущение, что его использовали в качестве фаллоимитатора. Поэтому следовало непременно встретиться ещё раз в другой обстановке, чтобы показать, как это правильно, по-людски, делается. Как он, Виталий Ларькин, сам это может. Разумеется, они повторили, и все было прекрасно, но на второй раз недовольной осталась Ирина. Ей больше нравилось дергать за веревочки.

Но поступать так по отношению к боевому товарищу было свинством, и кандидат медицинских наук Ларькин пришел к выводу, что его подруга — стерва патологическая и неизлечимая. Очевидно прав был майор Борисов, который говорил, что русских женщин нужно сбрасывать на врага, как самое страшное оружие.

…В недрах здания пронесся какой-то шорох, стекла в окнах чуть слышно дрогнули. Виталий стоял в коридоре, придерживаясь за стены. Все то время, что он думал об Ирине, он действовал. Действовал неосознанно, как зомби, а теперь его зрительная память восстановила всё, что проделало его тело за истекшие минуты.

Вначале он ухватился руками за старый, покрытый растрескавшейся краской подоконник — и оторвал его напрочь. Затем то же самое он проделал с планками оконной рамы, прикрывавшими с внутренней стороны стекло. То, что он увидел, до сих пор стояло у него перед глазами.

Стекло не ограничивалось рамой, оно уходило за ее пределы в оштукатуренные стены, а деревянные планки служили лишь прикрытием, маскировкой. Под ними обнаружился стык оконного стекла и стены, состоявший из плотно прилегавших друг к другу кристаллов расстеклившегося кварца. Ближе к стене кристаллы становились все мельче и мельче — и наконец смешивались с белым песком, неизвестно как и откуда сюда попавшим.

Капитан помнил, что он кое-как вернул планки и подоконник на место и благополучно выбрался из комнаты. «Дух зданий» поначалу никак не отреагировал на его поступок. Тихий звук, словно эхо его собственных мыслей, отразившееся от безмолвных стен, прозвучал только сейчас, когда он стоял в коридоре и продолжал предаваться воспоминаниям. Звук этот, а ещё ощущение едва заметного толчка или вздрагивания, показались Ларькину знакомыми. Когда-то он уже слышал нечто подобное. Здесь, в этом же корпусе, когда приходил в первый раз на разведку. Он тогда тоже вот так стоял и думал о том, что майор...

Стекла дрогнули так, словно под окнами проехал тяжелый грузовик, а где-то недалеко, этажом-двумя выше, раздался негромкий, но чистый и отчетливый звук, словно кто-то ткнул пальцем в клавишу «до» большой октавы рояля. «Это ж-ж-ж неспроста, — подумал -Ларькин. — Нет сомнений в том, что эта штука реагирует на имя... вернее, на образ в моем сознании... а значит, от этих мыслей надо воздержаться. Во что бы то ни стало не думать о белой обезьяне. Простите. Как раз о ней-то и нужно думать. О белой обезьяне, о белых медведях, слонах, чайках... А также о черных котах, синих китах и зеленых попугайчиках. Но ни в коем случае не о...

Звук повторился, трепещущим эхом на пределе слышимости разлетевшись по коридорам. На этот раз было невозможно определить, где он зародился, звук был ниже предыдущего, откуда-то уже из субконтроктавы.

«Плохо ты меня загипнотизировала, Ирочка, — летели мысли Виталия. — Но кто же знал... Нипочем не желаю вступать в контакт на таких условиях. Но что же делать? Бежать или искать рояль и того домового, который на нем наяривает?»

Невидимая тварь, определенно, реагировала на образ Борисова, но не на внешний зрительный облик и не на фамилию, а на его должность и звание. Командир Группы по Расследованию Аномальных Ситуаций, майор. Что это могло означать, Виталий не знал, а выяснять экспериментальным путем не стал, помня, сколько человек уже переправила на тот свет стромынская аномалия. Капитан немного успокоился, почувствовав, что он вполне в состоянии управлять ходом своих мыслей — и стал вспоминать, что он ещё собирался сделать. Отступать так быстро ему не хотелось: казалось, вот-вот начнется самое интересное. Вопросов возникло больше, чем получено было ответов.

Виталий решил исследовать подвал. Сквозняки, проникавшие туда через отсутствовавшие стекла подвальных окошек, разносили по коридорам и лестничным пролетам зловонные испарения. В подвале было темно, но капитан захватил с собой фонарик, да и света, который пробивался через маленькие оконца, для человека с его зрением было вполне достаточно.

Здесь его недоумение возросло: уходившие в землю массивные блоки фундамента были сплошь закрыты астоматической завесой. Там, на поверхности, эта мера была ещё как-то объяснима: кому-то из обитателей дома хотелось, чтобы его жилище выглядело поновее. Но здесь люди почти не бывают. Здесь-то зачем?

Ларькин стал пробираться между блоками, похожими на многометровые тумбы, освещая себе путь фонариком. Подойдя к тому району, где должен был находиться центр западной половины здания, он увидел на одном из участков астоматический слой настолько толстый, что стена состояла из него целиком. Капитан убедился в этом, просто шагнув вперед и пройдя насквозь через стену-мираж.

Пытаясь отвлечься от навязываемых сознанию извне образов и удержать в сфере внимания реальные объекты, Виталий осмотрелся: на шестиметровом отрезке стены не было. Вместо нее сверху, с трехметрового потолка выступал вниз тяжелый каменный цилиндр диаметром примерно метра в три. Порода камня, из которого он был выложен, напоминала гранит. В центре цилиндрического выступа находилось отверстие диаметром около метра. Протянув руку вверх, Ларькин мог потрогать вплотную подогнанные друг к другу и намертво схваченные каким-то камни.

«Интересная система вентиляции, — подумал капитан. Он послюнявил палец и подержал его у отверстия, проверяя наличие потоков воздуха. Никаких потоков не было. — Что же там такое?»

Виталию не хотелось уходить, так и не проверив, куда ведет этот лаз. Он вдруг испугался, что, вернувшись сюда с более оснащенной экспедицией, никакого лаза он уже не обнаружит. Вдобавок возникло опасение, что неизвестная тварь, следящая за его мыслями, расценит его действия как враждебные.

Программа кодирования сработала. Он вспомнил очень маленький, но самый трогательный случай. Он лежал на диванчике у Ирины, а она, вернувшись то ли с кухни, то ли из ванной, сказала с восторгом:

— Ларькин, как ты здорово лежишь! Ты похож на большого полярного медведя на льдине.

— Почему полярного? — спросил он.

— Потому что ты весь белый. А я буду твоим медвежонком.

— Ведьмежонком, — усмехнулся Виталий.

— А это как скажете, — стараясь своим тоненьким и нежным голоском изобразить звериное рычание, она подползла к его груди, уткнулась в нее лицом и заворчала тихонько, с показной суровостью и потрясающей внутренней лаской: «у-у-у!» Рубцова вообще была большой мастерицей издавать разные возбуждающие и нежные звуки, но ничего подобного Виталий больше никогда не слышал — ни от нее, ни от кого-то еще. Это коротенькое и негромкое «у-у», действительно похожее на ворчание маленького смешного медвежонка, нетерпеливо требующего внимания и ласки от кого-то большого и родного, было красноречивее самого изысканного признания в любви. В нем все было сказано. «Я знаю, ты считаешь меня стервой, и, может быть, ты прав. Но ты не забудь, как много лет меня некому было защитить, ты же знаешь, я выросла без родителей, и мир был ко мне жесток, да и теперь у меня мало близких людей, мне нужна опора и защита. А ещё не забудь и поверь: Ларькин, я тебя люблю!»

Это воркование покорило его тогда, и он хранил его, как самое — и, пожалуй, единственное пока — воспоминание об их с Ириной близости. Теперь это лукавое «у-у» стало его защитой от вслушивающегося в его мысли неведомого противника.

...По лазу можно было подниматься, упираясь в его стены руками, ногами и спиной. Но для этого нужно было в него попасть. Пытаться отжаться руками от края отверстия с прыжка было бесполезно: слишком высоко, да и почва под ногами слишком размокшая, чтобы можно было как следует оттолкнуться. Никакой старой ломаной мебели, никаких кирпичей, обычно валяющихся в подвалах, поблизости не было. Лишенный возможности толком подумать, как преодолеть препятствие, Ларькин принял решение инстинктивно, полагаясь на прежние спецназовские навыки.

Пригодился шнур, который он захватил в штабе. Капитан обвязал им цилиндрический выступ по периметру, стараясь уложить его в едва заметные каменные складки. Для этого Ларькину пришлось, упираясь ногами в расположенные поблизости стены, а руками — в нависающий выступ, несколько раз зависнуть диагонально над землей. Он уложил последний отрезок шнура по диаметру цилиндра и, туго натянув, привязал его к противоположному краю петли. Соскочив в хлюпнувшую грязь, он примерился, подпрыгнул и повис на прочном шнуре всем своим центнером.

Веревка заметно провисла, но не сорвалась, выдержала. Капитан исполнил на шнуре упражнение, называемое «выход силой», а остальное было уже совсем легко.

Виталий полез вверх, упираясь в края колодца руками и ногами. Когда он поднялся метра на два вверх от начала лаза, то есть находился на уровне первого этажа, у него появилось чувство, которое можно было бы назвать предчувствием озарения. Вот-вот, ещё немного—и он вспомнит, на что похожи эти странные камни, уложенные так плотно, словно их обтесывали и подгоняли друг к другу по многу дней каждый, так что промежутков практически не осталось. Зазор так ничтожен, словно эти камни некогда были частями единого монолита, а затем он разбился и был заново склеен... Они так удобно и ровно уложились, словно выросли вместе, вжимаясь друг в друга боками...

Точно. Клеточная ткань — вот на что это похоже. Виталий прекратил подъем, направил фонарик на стену и стал внимательно изучать кладку, пытаясь осмыслить свое нечаянное открытие. Стена здесь тоже оказалась сложённой из песчаника. Безусловно, камни эти не были уложенными случайным образом валунами. Они были структурными единицами чего-то большего, какого-то огромного — каменного?! — организма.

Грасовцы много раз обсуждали между собой возможность существования жизни на основе кремния. Тема была хорошо разработана в научной фантастике, но на практике они до сих пор ничего подобного не встречали. Старинные легенды о каменных великанах и всяческих големах не в счет. Гораздо интереснее и продуктивнее выглядело изучение способности минералов расти, записывать информацию и передавать ее. Это выглядело неким прообразом размножения и передачи наследственной информации. Но как же от этого далеко до привычных высших форм жизни.

Кремний — один из самых распространенных в земной коре элементов. По массе он составляет 27% от исследованной ее части, занимая второе место после кислорода. В природе кремний встречается только в соединениях: в виде диоксида кремния SiO₂ и в виде солей кремниевых кислот (силикат). Если углерод, входя в состав всех органических веществ, является важнейшим элементом растительного и животного царства, то кремний — главный элемент в царстве минералов и горных пород.

«В большинстве организмов содержание кремния очень невелико. Только некоторые морские организмы накапливают его помногу, — вспомнил Ларькин. Не переставая рассматривать кладку огромных каменных «клеток», он продолжал восхождение. — Радиолярии, например, или кремневые губки. Не удивительно, ведь белковая жизнь на его основе невозможна — в подобных соединениях атомы кремния не держатся друг за друга так прочно, как атомы углерода. Но вот у меня перед глазами подтверждение того, что какая-то форма жизни на его основе все-таки возможна. И, надо полагать, абсолютно не белковая».

Диоксид кремния многолик. Это и простой песок, и минерал кварц — горный хрусталь. Окрашенный примесями в лиловый цвет, он называется аметистом, а в буроватый — дымчатым топазом. К мелкокристаллическим разновидностям кварца относятся агат и яшма. Кварц входит в состав сложных горных пород, например, гранита.

«Электрический сигнал, если вспомнить металлизированные волоски, эта каменная ткань передает, — размышлял Виталий. — Да и сам кремний с нужными примесями— ценнейший продукт в электронике. Полупроводники, фотоэлементы всякие. Что же получается, природа сумела создать живые электроприборы? Теперь понятно, почему радиоволны так плохо проходят через эти стены».

Судя по всему, он поднялся уже метров на пять. Где- то здесь, на втором этаже, должен быть тот аномально толстый участок стены. Неужели ничего интересного он не найдет? Открытие открытием, но простая логика подсказывает, что где-то здесь должно быть нечто совершенно особенное.

Он оказался прав. ещё через полметра луч фонарика, упиравшийся в стены колодца, провалился в темноту. Виталий почувствовал, что дальше стены лаза резко расходятся в стороны, образуя небольшой грот общим объемом кубометров в восемь. Оттолкнувшись от одной из стен, он сумел встать на другую, перешедшую в покатый пол грота. Дальше хода не было. Шершавые стены серо-бурого цвета вспыхивали под лучом фонарика мириадами маленьких искр. Когда же капитан осветил дальнюю от входа полукруглую поверхность этого помещения, оттуда брызнул сноп радужных многоцветных огоньков. Присмотревшись, Виталий увидел, что в стену, которая здесь состояла из материала неизвестной ему породы, были вкраплены десятки, сотни различных кристаллов. Многие из них, без всякого сомнения, были алмазами.

От мысли выковырять себе несколько драгоценных кристаллов в виде вещественного доказательства он отказался сразу. «Убьет, на фиг...» Оставалось вот так, присев на корточках, рассматривать вспыхивающую разноцветными огоньками стену. Виталий хотел отложить фонарик в сторону так, чтобы свет падал искоса, но тот немного откатился. Луч света переместился дальше вбок, и это позволило капитану увидеть, что там, где только что побывало яркое овальное пятно, кристаллы продолжают мерцать, словно набравшись света. А некоторые из них временами даже вспыхивали ярче, красивыми искорками красного, зеленого, желтого цвета.

Капитан совсем выключил фонарик и стал смотреть. Казалось, в чередовании огоньков была своя последовательность. Он даже начал различать определенные узоры: огненные, пунктиром начерченные в кромешной тьме овалы, отрезки и треугольники. Виталий не заметил, как постепенно цели и задачи, ради которых он сюда прибыл, отошли на второй план, уступив место новым впечатлениям, ярким образам, теснившимся у входа в его сознание. -Он сидел неподвижно, в неудобной позе, и видел сны слишком необычные для того, чтобы быть снами. Ему, капитану ФСБ Ларькину Виталию Юрьевичу, и в голову бы такое не пришло. Но он перестал быть Виталием Ларькиным.

...Раньше он был очень маленьким, почти как его далекие предки. Но он не был таким глупым, как они. Каждый из них передавал потомству все, что знал, чему научился за долгую жизнь. Следующие поколения всегда были умнее предыдущих. Поэтому он — самый младший и самый умный в своем роду. Поэтому он и смог стать Бойцом.

Бойцы нужны, потому что нужно захватывать новые Небесные Тела, где много свободных соединений кремния. На новых Небесных Телах хорошо и просторно. Например, там, где он родился. Не везде так хорошо — он помнит это памятью предков, которая записана на маленьких изящных кристаллах.

На новых, больших и круглых Небесных Телах просторно. На них можно расти досыта, не упираясь боками в соседа и не ссорясь из-за каждой песчинки, из-за каждой молекулы диоксида кремния.

Когда тесно, испытываешь голод. Хочется расти, а некуда. Везде чужие структуры. Раньше было много войн, хищничества, незаконного разрушения соседских структур. Потом наступило время Закона. Стало можно разрушать только структуры провинившихся перед Законом.

Разрушать, пользоваться его молекулами и наращивать свои структуры. Но все доставалось соседям провинившегося, остальные жили голодно, пока не находился нарушитель поблизости. На том Небесном Теле; откуда они все родом, было очень голодно и тесно. Поэтому настоящим событием стало открытие возможности достигать других Небесных Тел.

От этого события даже стали исчислять время, с него началась новая эра — Эра Небесных Тел. Все остальное было доисторическими временами. Когда-то, на заре доисторического времени, на их Небесном Теле зародилась организованная минеральная жизнь. Как это произошло, предки не запомнили и не передали потомкам. Предки были маленькие и глупые: один ничтожный кристалл, четыре или шесть нитей — и все. И считали они не по шесть, как сейчас, а по два. («Раз-два и обчелся», — подумал кто-то посторонний, наверное, тот коллоид, который забрался внутрь.)

Наверное, это произошло в кратерах глубоководных вулканов. Первые предки были совсем примитивными, они даже не умели преобразовывать свет в электрическую энергию. Теперь это умеет каждый. Но не каждый может убивать коллоидов криком, как он. Это могут делать только настоящие Бойцы. И только настоящие Бойцы могут летать.

Бойцы нужны, потому что на некоторых Небесных Телах им стали оказывать сопротивление жалкие существа, состоящие из живого коллоида. Информационная структура их построена на основе углерода. Эти полужидкие слизни не могут обходиться без воды.

Несколько Небесных Тел удалось захватить. Но некоторые виды живых коллоидов оказались настолько хитры и организованны, что научились деструктурировать Бойцов.

На базовом Небесном Теле, откуда прибыли первые Бойцы, в то время вода ещё была. Но нужды в ней не было, поэтому ее разлагали за счет энергии Источников Света на кислород и водород. Кислород — прекрасная пища и строительный материал, а водороду позволяли испаряться в окружающее пространство, пока не выяснилось, что он — прекрасное топливо и может пригодиться в войне. Тогда и его стали собирать. Вскоре воды на базовой планете не осталось совсем.

Все минеральные структуры могут двигаться и заставлять организованную материю передвигаться вместе с собой. Но они делают это очень медленно — всего лишь одна полная длина своего тела за один оборот Небесного Тела вокруг Источника Света. Это очень несовершенный способ передвижения по сравнению с полетом. Но чтобы овладеть полетом, нужно много энергии и тренировок.

Он родился на Небесном Теле, отбитом у коллоидов. Одиннадцатое по счету Небесное Тело возле яркого белого Источника Света. Предок высадил его на прекрасную скалу из плотного диоксида кремния — самого удобного материала для выращивания структуры. Он рос быстро, увеличивая массу управляемой материи в десятки раз за один оборот. Небесное Тело не успело сделать и трехсот оборотов вокруг Источника Света, как он вступил в пору зрелости и начал готовиться стать Бойцом.

Настоящий Боец должен уметь летать над поверхностью Небесного Тела. Для этого нужно научиться управлять одновременно всеми подконтрольными атомами, а это доступно не каждой структуре. Боец должен знать язык коллоидов и угадывать их враждебные намерения. Боец должен уметь убивать коллоидов криком, управлять ими, он должен уметь маскироваться, притворяясь обыкновенной скалой или даже жилищем коллоидов.

Если заманить коллоида внутрь, его можно убить криком, или заставить его убить себя, или запереть и лишить его воздуха. Тогда можно воспользоваться атомами его тела — в их телах много редких и нужных атомов, хотя много и лишних, но их легко выпарить. В коллоидах много углерода, а из него получаются прекрасные прочные кристаллы. Кристаллы, где атомы углерода чередуются с атомами кремния, тоже хороши, но кристаллы из чистого углерода все-таки лучше. Они нужны для передачи информации потомкам.

Того коллоида, который забрался внутрь, он непременно убьет. Он мог бы убить его прямо сейчас, лишив воздуха. Но это опасно. Умирающий коллоид может ему повредит. Таким способом были деструктурированы многие Бойцы. Правда, эта порода коллоидов не знает, как деструктурировать. Но у него случайно может получиться. Поэтому лучше выманить его в другое место.

К тому же, этот коллоид что-то знает про Цель, которую нужно уничтожить. Уничтожение Цели — самая важная задача со времени Великой Битвы за Терминал. Если им, Бойцам-разведчикам, удастся выследить и уничтожить Цель, осуществится высадка Большого Десанта. Большой Десант был уничтожен при высадке на это безобидное Небесное Тело, и это было самым большим поражением в истории минеральных структур.

Но Общая Решетка смогла найти правильное решение. Если уничтожить Цель, поражения не будет. Все сложится иначе. Они должны выполнить приказ Общей Решетки. Тот коллоид, который внутри, может выдать Цель, если его оставить жить на какое-то время. А если его убить, Цель может сама выйти на них в поисках погибшего коллеги. Можно будет не ждать много оборотов, когда она появится случайно. Он умный, он самый умный в своем роду. Он примет правильное решение.

...Виталий усилием воли отогнал наваждение. Ноги затекли, все тело ныло от длительного неподвижного сидения в пещере. Сколько он так просидел? Ларькин взглянул на часы. День, слава богу, тот же. 7 февраля 2000 года. Да и времени прошло сравнительно немного, чуть меньше часа. Однако, как незаметно оно пролетело... Его мозг воспринимал одновременно и несложные мысли одушевленного каменного исполина, выраженные незнакомыми понятиями, которым мозг капитана не всегда мог подобрать точный эквивалент, и зрительные образы, хранившиеся в памяти у... Язык не поворачивался больше назвать это существо домом.

«Как же его называть? У них и самоназвания-то путевого нет, — думал Виталий. — Каменные великаны, по сути дела, ничего общего с человеком не имеющие. Есть ли что-нибудь похожее в легендах, сохранившихся в культуре, или какой-нибудь аналог, чтобы я мог обозначить им этих тварей?

Пожалуй, тролли. Вероятнее всего, это именно они. Решено. Буду называть их троллями».

Зрительной информации, как всегда, поступило больше. Память Ларькина сохранила яркие фантастические образы, полученные троллем от предков и запечатленные его личными органами чувств. В роли органов чувств, насколько он мог судить, выступали фотоэлементы и локаторы, расставленные во многих местах огромного тела тролля. Картинки получались многомерными, но трудными для человеческого восприятия. Капитан не все смог понять, не во всех сложных вопросах разобраться.

Жуткая бугристая планета троллей, сплошь покрытая живыми разумными скалами — если только этих монстров можно было назвать разумными. В случае необходимости они подключали свои электрические мозги в единую сеть, получался своеобразный интернет, который они называли Общей Решеткой — вернее, это мозг Виталия подобрал ему подходящее слово, которым в русском языке называли упорядоченную атомную структуру кристалла.

Там, среди этих картинок, было нечто вроде иллюстрированного пособия по борьбе с гуманоидами — тролль обозначал их понятием, которому сознание Виталия подобрало соответствие «коллоиды». Из-за особенностей зрения тролля они, пожалуй, выглядели ещё более жидкими, чем в действительности. Во всяком случае, очень необычно. Тем не менее, Ларькин без труда распознал в коллоидах своих знакомых — йети и фэйри. Именно они много тысяч лет назад вели ожесточенную войну с каменными варягами.

Виталию запомнилась сцена в зарослях, похожих на джунгли. Вернее, над джунглями. Съемочная аппаратура была установлена на каком-то низко летящем средстве — скорее всего, это были глаза самого тролля, сигнал из которых он записал на свои кристаллы памяти. Внизу проносились необычные джунгли — очень много колоссального размера листьев, в несколько квадратных метров каждый. Подлесок там тоже был: серенький безлистный низкий кустарник. Но подробностей капитан не рассмотрел. Крейсерская скорость у низко летящего тролля была, как у типового вертолета, километров двести в час. Рядом рассекал атмосферу чужой планеты ещё один тролль.

Внезапно с разных сторон к ним из джунглей протянулись десятки веревочек, похожих на скрученные тряпки. Они извивались в воздухе, облепляя врагов со всех сторон и туго натягиваясь после этого, — очевидно тянули их вниз. Ларькину был знаком такой приемчик, когда-то фэйри его самого вытащили из машины таким образом. Хорошо, что противников оказалось только двое.

Второму троллю удалось пересилить воздействие, он смог снова набрать высоту, но длинные нити не отпускали, тянулись за ним, как паутинки. Зато тому, который вел съемку, не повезло. Он пару раз окунулся в рыхлую рыже-серую почву, как в воду. Большую часть объемного экрана залепило грязью, видимость ухудшилась.

Можно было понять, что тролль то ли мечется без толку, то ли хитро маневрирует, пытаясь избежать чего- то. Вблизи мелькнули переливающиеся фигурки нескольких покрытых шерстью существ: йети. На секунду один возник совсем близко, была видна его искаженная обезьяноподобная морда, потом он исчез. ещё несколько рывков и метаний — и вдруг изображение стало медленно гаснуть, теряя объемность и четкость. Через минуту воцарилась тьма. Все ясно. Деструктурирование. Смотрите дети, так делать нельзя. Или, пожалуй, так: остерегайтесь, не наступите сюда, ибо здесь нехорошо.

Еще более впечатляющим был клип про Битву за Терминал: какая-то планета в другой звездной системе. Система, судя по яркости и количеству сиявших в окружающем космосе звезд, а главное, их размерам, была где- то близко к центру Галактики или, по крайней мере, в середине одной из ее спиралевидных ветвей, а не на отшибе, как наше Солнце. Планета принадлежала фэйри и йети: сдвоенной расе господ и рабов. С троллями, впрочем, они дрались одинаково отчаянно. Никому не хотелось, чтобы плодородный слой почвы превратился в каменистую пустыню, вода, а с ней и белковая жизнь на планете, исчезли.

Обе стороны называли планету Терминалом, потому что она занимала стратегически важное положение для межзвездных перебросок. Сама природа позаботилась о том, чтобы создать здесь огромные запасы энергии и удобные условия для оборудования телепортационных установок. В механизме их работы Ларькин не разобрался, запомнились только их кошмарные размеры: многокилометровые элементы этого устройства находились в восьми точках в разных местах планеты.

Терминал, вторая планета звездной системы, исконно не был планетой фэйри. Насколько Виталий смог понять из мыслей тролля, они являлись пришлой расой, поработившей местных обитателей — йети. Планета фэйри — четвертая по счету в той же системе — вынянчила белковую жизнь раньше, но была гораздо беднее ресурсами. Йети не успели не то что развиться, а даже толком произойти от своих обезьяноподобных предков, когда были захвачены и порабощены пришельцами. Те переняли их магический язык — астом — и затормозили развитие их цивилизации самим фактом своего существования. Все остальные достижения культуры и науки этой симбиотической цивилизации принадлежали фэйри, в том числе телепортация и основанный на ней принцип освоения космоса.

Традиционные технические средства позволяли им совершать межпланетные перелеты в пределах одной звездной системы. Телепортационные установки Терминала позволяли с определенной степенью точности забросить небольшой космический корабль, теоретически, в любую точку Галактики — хватило бы энергии.

Но затраты энергии были огромными, и им приходилось выбирать звездные системы поближе и отправлять небольшие группы разведчиков-смертников в надежде на то, что им повезет и удастся найти планету, пригодную для колонизации. Обратной связью служил обычный радиосигнал.

Это был билет в один конец, потому что, насколько троллю было известно, телепортационных установок, позволявших путешествовать между звездами, существовало всего две: одна на Терминале, другая на планете троллей, расположенной гораздо дальше от Солнца.

Как тролли узнали основные принципы телепортации, память каменного гостя, доставшаяся ему от предков, запечатлела беспристрастно и четко. Десант фэйри высадился на их планету и попал в плен. Несчастных подвергли ужасным пыткам, и кто-то не выдержал: передал в астоме то, что знал. Остальное, конечно, вычислила Общая Решетка.

Тролли не пожалели средств на создание своей установки, и она оправдала себя. Почти каждый десант у них был удачным. Хотя бы на одной планете системы находился кремний: камни или песок. Как существа гораздо более неприхотливые и стойкие, тролли стали вытеснять фэйри-йети со всех планет, где встречались с ними, и через несколько тысяч «оборотов» предприняли штурм самого Терминала.

Как явствовало из просмотренного эпизода видеозаписи Битвы, жизнеспособность троллей была огромной. Так, вручную, не разломаешь. А техническими средствами фэйри были небогаты. Кое-что для освоения ближнего космоса, самый необходимый минимум. Конечно, в качестве оружия эту технику можно было использовать, что они и делали.

Но космические брандеры — тихоходные торпеды, использующие химическое топливо и начиненные взрывчаткой, показали свою малую эффективность против каменных истуканов. Тролли использовали для движения и разгона магнитное поле планет, а в межпланетном пространстве, по которому они путешествовали, двигаясь по инерции, без всяких дополнительных средств, попасть в них, зная законы баллистики, было легко. Но с вычислительной техникой фэйри явно не дружили. Их торпеды были так же неповоротливы, как и тролли. В общем, это была очень своеобразная война, закончившаяся, тем не менее, очень трагично для гуманоидов.

С захватом Терминала возможности троллей возросли, к тому же, они овладели новой информацией о колониях фэйри. Правда, родную планету фэйри им захватить не удалось. В «учебнике юного тролля» она была обозначена как Опасное Небесное Тело. Десятки каменных тварей по очереди несли боевое дежурство на орбите этой планеты, но приземление на нее грозило им немедленным «деструктурированием». Пакостили они как только могли, например, распыляли всякую дрянь в верхних слоях атмосферы, и сумели изрядно испортить фэйри климат, но победного рапорта о взятии этой планеты Виталий все-таки не помнил.

Были и ещё какие-то войны, с какими-то совершенно незнакомыми Виталию существами, но, судя по всему, к информации о фэйри и йети — а также и к информации о Земле-матушке — они не имели никакого отношения. Или почти никакого. А потому Виталий особо внимательно присматриваться к этой информации не стал — и без того хватало, чем заняться. Тем более, что блоки образов, посвященных этим, неизвестным существам, были какими-то блеклыми. Может, просто потому, что ни сам «хозяин», ни его непосредственная генетическая линия лично с этими тварями не сталкивались.

Зато был большой раздел, посвященный поощрениям отличившихся Бойцов. Одним из главных поощрений было право заточить в себе «коллоида» и медленно (или быстро — на свой вкус) уморить его в одном из отсеков, а затем использовать в своих «структурах» атомы его тела. Большой ценностью считался углерод, полученный таким способом, — он шел на изготовление алмазов.

Алмазы, наряду с карборундом, играли важную роль в передаче наследственной информации у троллей. Тролли изготавливали их сами — медленно, по атому собирая их -в укромных уголках своего тела, но могли использовать и готовые алмазы — и охотно это делали. Планеты, на которых оказывались богатые месторождения алмазов, считались первоклассными и заселялись в первую очередь.

К числу таких планет в какой-то момент тролли отнесли и Землю. Но не сразу. Их плацдармом сначала была Скандинавия, потому что маневренность и способность к левитации у них возрастала с приближением к Северному Полюсу. Захолустная планетка, сравнительно безопасные, не владеющие астомом и легко управляемые гуманоиды. Земляне, по мнению троллей, не достойны были даже хорошей войны. Правда, обнаружилась уцелевшая, отрезанная от материнской цивилизации, цепь поселений йети и фэйри. Вот этих следовало разгромить в первую очередь, чем и занимались первые отправленные сюда немногочисленные Бойцы - разведчики.

Позже ситуация изменилась — как в худшую, так и в лучшую для троллей сторону. Вначале, как обычно, плохая новость. Среди коренного населения объявились «бойцы-коллоиды» или «структурные коллоиды», как стали называть их тролли, отдавая тем самым дань уважения их воинскому искусству. Ибо понятия «структура» и «боец» были для троллей безусловно положительными. «Структурные коллоиды» нанесли каменным гостям ощутимый урон и заставили их впредь быть осторожнее.

Хорошей новостью было то, что в Сибири троллям посчастливилось обнаружить месторождения алмазов. На Терминал ушло сообщение, и прибывшие оттуда в положенное время гонцы велели разведчикам готовиться к принятию большого десанта в тайге. Можно себе представить, какой ажиотаж поднялся бы среди троллей, если бы они добрались до Южной Африки. Но так далеко тролли не залетали, хотя пробыли на Земле несколько тысяч лет.

Оборудованием таежной базы занимались полтора десятка троллей — больше половины из находившихся тогда на Земле разведчиков. Транспорт ожидался большой. Счет шел на сотни троллей, как во времена штурма Терминала. Правда, далеко не все из прибывающих были Бойцами. Земля считалась планетой безопасной, поэтому около половины пассажиров невообразимо громадной капсулы были обычными малоподвижными каменными исполинами. Но и Бойцов было немало, вполне достаточно, чтобы несколькими мощными ударами уничтожить базы фэйри в Ирландии и окончательно выбить йети из стратегически важных горных районов Азии. А заодно и расчистить от местного населения самый крупный материк данного Небесного Тела — для начала.

Все это должно было произойти совсем недавно. Может быть, даже в этом веке. Или прошлом, девятнадцатом. Капсула была отправлена и появилась точно в заданном районе — между орбитами Земли и Марса. Приближение к планете заняло около двух недель, посадка в районе базы в старом, заросшем тайгой вулканическом кратере, шла успешно. Как вдруг коварные аборигены нанесли сокрушительный удар. Жутким оружием, от которого тролли не могли защищаться. Капсула с пятью сотнями троллей была уничтожена. Большинство встречавших ее тоже погибли. Такого поражения тролли ещё не знали. Даже взятие Терминала обошлось меньшими жертвами.

Немногие оставшиеся в живых затаились, стали собирать разведывательную информацию и пытаться понять, что произошло и как это могло произойти. Ведь они точно знали, что такого страшного оружия у местных коллоидов не было. Но позже, когда оно появилось, тролли пришли к выводу, что удар каким-то неизвестным способом был нанесен из будущего.

Прибывший недавно с Терминала гонец подтвердил, что Общая Решетка десятки лет назад пришла к такому же выводу, и передал приказ руководства: уничтожить бойца-коллоида, руководителя противодействующей им структуры. Прилагалось примерное описание того, кого нужно было искать, и в этом описании Ларькин без колебаний узнал своего отца-командира, майора Борисова...

Виталий сидел на покатом каменном полу, разминал затекшие ноги и думал, что же ему теперь делать. Поводов серьезно поразмыслить было несколько, и главный из них — узкий колодец, через который он попал в чрево тролля, за время его забытья перестал существовать. Осталась ямка глубиной около метра, выложенная все теми же камнями-клетками. Дно ее медленно поднималось, и с каждой минутой ямка становилась на пару сантиметров мельче.

Если бы нового прохода для воздуха не появилось, Виталий уже давным-давно задохнулся бы. Но теперь колодец появился вверху, там, где раньше была гладкая ровная каменная поверхность. Пролезть в него было пока нельзя, но лаз так же медленно расширялся. Намек был яснее ясного. По каким-то причинам тролль не хотел убивать его здесь. Хотя мог. Но он приглашал непрошеного коллоида выйти через парадное. Потому что тот ход, через который капитан вошел, иначе как черным нельзя было назвать.

Пещерка сама по себе была небольшой, и перебои с воздухоснабжением сделали свое дело: кислорода здесь осталось всего ничего. Виталию очень хотелось побыстрее отсюда выбраться, но не хотелось играть на руку противнику. В любом случае, верхний колодец был пока ещё слишком узким для него. Удобный момент спланировать дальнейшие действия. Ничто не мешает сосредоточиться, кроме собственного тяжелого дыхания.

Может быть, имеет смысл остаться? Думал же тролль о каком-то ущербе, который гуманоид может нанести ему, пробравшись именно сюда. Но надо суметь это сделать. Как? Выстрелить в стену из пистолета? Ларькину было неизвестно, что причинит пуля троллю, но он хорошо представлял себе, каково после этого действия будет ему самому. Уж лучше сразу об ту же стену башкой.

Но если дождаться, пока откроется ход, и попробовать вылезти, что тогда? «Тогда-то он меня и прихлопнет, — думал капитан. — Или я успею удрать? Он рассчитывает, что я на это надеюсь. А окажется, что камера пыток не здесь, а там. «Вот теперь тебе конец». С другой стороны, продолжать сидеть здесь — самое глупое, что только можно придумать».

В конце концов, он разведчик, а значит, после того, как ему удалось получить информацию, у него одна забота — передать ее в штаб. Как? Для очистки совести Ларькин потерзал немножко рацию, но она молчала.

Нет, надо выбираться, воспользоваться любезным приглашением, тем более, что другого пути нет — в самом осязаемом смысле этого слова. Виталий убедился, что, упирая ноги в противоположные стены зала, он может подняться к расширившемуся до нужного диаметра колодцу. В тесном лазе он уже не мог вытянуть ноги и опирался ладонями, локтями и коленями.

Только бы выбраться из живой тюрьмы и успеть передать информацию. Со своими мыслями он как-нибудь справится, а радиоволны распространяются во все стороны, по ним тролли не смогут выследить свою Цель. Только бы выбраться... Ведь, если не считать йети-фэйри — а с чего бы их считать, они же не из нашего муравейника — только он один знает, что из себя представляют каменные подобия домов. Он должен выбраться.

Вверху над ним было так же черным-черно, как и внизу. Однако выход должен был существовать, раз он до сих пор, пусть с некоторым трудом, но все-таки дышит. Метра через четыре лаз чуть свернул вбок, шел некоторое время по диагонали, затем был поворот в другой плоскости под прямым углом — и вскоре капитан полз уже по горизонтальной норе. Потом вновь резкий поворот — и новая вертикаль. Над головой было все так же черно...

Выход обнаружился где-то на уровне четвертого этажа. Ларькин вывалился на пол ярко освещенной комнаты прямо сквозь стену, в которой оказался большой участок, состоящий исключительно из астома. Вернее будет сказать, обычный солнечный свет после полутора часов, проведенных в темном чреве тролля, показался Виталию неестественно ярким.

Надо было срочно уносить ноги. Дверь заперта, и пока он будет возиться с отмычкой, его прикончат. Остается окно. Капитан подбежал к нему и попытался разбить ногой стекло. То, что Ларькин не стал бить со всей дури в прыжке, спасло его от вероятного увечья. Стекло не разбилось. Оно выдержало три страшных удара, усиленных отчаянием — и даже не треснуло. Капитан вспомнил окна, оставшиеся целыми после близкого взрыва, и понял, что тролль успел изменить структуру стекла и сделать его бронированным. Виталий попал в заранее приготовленную ловушку.

Где-то близко опять раздался хриплый басовитый звук — и затих. Дрогнули стекла, как будто под окнами завелся мощный дизель. Капитан сделал несколько шагов к двери и остановился, парализованный приступом боли. Ему показалось, что внутри у него взорвалась бомба. Боль путешествовала по внутренностям, хватая беспощадными стальными клещами поочередно печень, поджелудочную железу, сердце... Она остановилась на сердце — словно по нему часто неравномерно били огромной кувалдой.

Ларькина охватил знакомый ледяной ужас: он уже испытывал что-то подобное совсем недавно, в своем кошмарном сне. Только на этот раз ужас был смешан с тоской и чувством неизбежности, ожиданием чего-то гадкого, но неотвратимого. Спрятаться от этого можно было только в сон, в небытие. Хотелось, чтобы скорее уже все кончилось. После очередного страшного удара Виталий почувствовал, что падает, глазные яблоки начали сами собой поворачиваться, и сознание стало медленно проваливаться куда-то в тошнотворные сумерки. Последней осознанной мыслью было короткое, отрывочное: «Инфразвук».

Капитан не упал мешком, как другие жертвы тролля. Тренированное тело автоматически выполнило много раз отработанное упражнение: чуть подогнулась одна нога, легла на пол другая, и Ларькин мягко «стек» вниз, как огромная капля. Ноги так и остались согнутыми, готовые выполнить обратное движение, словно он собирался вот-вот подняться. Но встать капитан не смог. Его сознание двинулось по этапам в свой последний путь. Вначале Виталию, вернее, тому беспомощному остатку его «я», который оказался заперт в темном лабиринте мозга, лишенный зрения, слуха и других чувств, было страшно, он метался в отчаянии, натыкаясь на смутные картинки, тускло освещенные неразборчивые воспоминания. Затем движение стало более целенаправленным, эмоции отключились. Он уже не метался по лабиринту, он ехал по длинному туннелю, ускоряясь, как отошедший от станции поезд метро.

На несколько секунд включилось зрение: внизу простиралась Москва. Мелькнули изгибы Яузы, игла Останкинской телебашни... казавшийся сверху серым пятном парк Сокольники... Он уносился куда-то вверх, и, видимо, с родным городом следовало попрощаться. Потом Виталия втянуло в очередной черный туннель, и на некоторое время ничего не осталось, кроме мчащейся на него из тьмы яркой звезды.

Но это было не Солнце, это была какая-то чужая, незнакомая звезда. Капитан удивился — и вдруг очутился в собственном детстве. Он стал очень маленьким, чьи- то негрубые, умелые, но в общем, довольно равнодушные руки берут его и сажают на весы. Так, он уже может сидеть, но весы ещё младенческие, так что возраст приблизительно можно определить. Пеленка на весах оказалась чуть в стороне, и Виталию запомнилось ощущение холодной железной поверхности, коснувшейся его голой попки...

...Так, а это он делает первые шаги. Впрочем, нет, уже не первые. Довольно уверенно шагает по дачному участку родителей, держась за удобно расположенную как раз на высоте его груди водопроводную трубу. Топ- топ, перехватываемся. А вот по трубе ползет огромный страшный муравей. Никогда в жизни Ларькин не видел больше таких колоссальных муравьев.

...Муравьи, жучки, бабочки... Хватало ума в третьем классе коллекционировать насекомых. Наверное, через это надо было пройти.

...Первая драка, ощущение поражения. Секция бокса, первая победа — очень большое чувство удовольствия, ни с чем не сравнимое. Боев потом было много, но таких ярких впечатлений не сохранилось.

...Первая любовь — молоденькая учительница английского на биофаке университета. Он — огромный, наивный, неопытный первокурсник. Жгучее ощущение стыда и радости — и испуга, словно проваливался в какую-то яму.

...Первое разочарование и первое расставание. Страшная боль и одиночество. Ее неумолимые, чужие глаза, которые ещё несколько дней назад были так близко, до невозможности близко — и казались родными навсегда.

...Драки, стрельба, удары и блоки. Бой на горном перевале, снизу палят из гранатомета, осколки рвут одежду и бьют через бронежилет по ребрам. Надо забиться куда-нибудь в щель между камнями, отползти, а потом вернуться и рассчитаться с ними, с теми, в зеленых повязках...

Странный знакомый звук, словно диктор на вокзале объявляет прибытие поезда. Да, так и есть, приехали. Капитан Ларькин вдруг увидел себя на незнакомом вокзале, он стоял на пустой платформе, вокруг никого не было, но слышался какой-то гул и шум, который обычно бывает на перроне. Вокзал был очень похож на один из московских: огромная крытая стеклом платформа, множество железнодорожных путей, оканчивающихся тупиком. Но Виталий не припоминал такого вокзала в столице. Он пошел по пустому перрону, оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, куда же ему теперь деваться.

Внимание его привлекло огромное электронное табло, прикрепленное на большой высоте к сводчатому потолку. На таких обычно выводят информацию о прибытии и отправлении поездов. Ларькин обратил на него внимание, потому что табло вдруг ожило, на нем зеленоватыми флюоресцирующими буквами стала выкладываться надпись. Но это было не название поезда. Это были его имя, фамилия и отчество.

«Ларькин Виталий Юрьевич», — гласила первая строка. Чуть погодя, за ней стала появляться вторая: «Дата рождения — 17 ноября 1968 года».

Затем, с чувством ужаса и обреченности Виталий прочел третью строчку: «Дата смерти — 7 февраля 2000 года».

После чего его сознание вновь померкло.

Глава 4 РАЗБОР ПОЛЕТОВ

Эпилог

Когда совещание в кабинете майора Борисова закончилось, Ирина вдруг спросила у Большакова:

— А как ты узнал, что Виталия надо выручать?

Остальные усмехнулись заранее, не дожидаясь ответа Ильи.

— Интуиция, — пожал плечами тот.

Но Рубцова не успокоилась, а продолжала внимательно смотреть на Большакова.

— А как же ты смог привести его в сознание, не приближаясь?

— Я не приводил его никуда, он сам пришел в себя, как только тролль перестал его гасить. Здоровый, бычара, его очень трудно до конца вырубить.

— Что же такое случилось с троллем? Почему он отключился?

— Я же говорю, я его послал. Только он не отключился, а растерялся. Не смог интерпретировать полученный сигнал. Перезагружался. «Программа выполнила недопустимое действие и будет закрыта».

Остальные не обратили внимания на Иринину вспышку интереса к произошедшим недавно событиям. Гораздо интереснее было то, что Борисов надиктовывал в телефон генералу Яковлеву, поглядывая в лежавший перед ним листок. Это был план изоляции и уничтожения троллей-диверсантов, который грасовцы только что закончили составлять.

— Две зоны оцепления, — говорил Юрий Николаевич. — Первая радиусом до километра, вторая — от километра, скажем, до полутора, а пожалуй, что и до двух. Эвакуировать в два этапа население: вначале из внутренней зоны, затем из внешней. Сотрудники, производящие эвакуацию во внутренней зоне, подлинной причины знать не должны. Чтобы у них не возникало враждебных по отношению к троллям мыслей. Надо придумать какое-нибудь убедительное объяснение.

Он мельком взглянул на знаки, которые делал Илья, и чуть нахмурившись продолжал:

— По периметру во внешней зоне расположить тяжелые лазеры. Приготовить термитные бомбы, вертолеты... Что?... Нет, хотя это самый надежный способ. Однако хотелось бы избежать радиоактивного заражения. Думаю, справимся обычными средствами. Мы сейчас выезжаем на место.

Положив трубку, он громко объявил:

— Ахмеров — дежурный. Остальные на выезд.

Решение командира самому поехать на место событий вызвало у грасовцев состояние, близкое к шоку. Все наперебой бросились его отговаривать.

— Как-то не очень разумно, Юрий Николаевич, — позволил себе ляпнуть Ларькин. — По-моему, это как раз такой бой, который можно выиграть, только избежав его. Тролли — существа тупые и упрямые. Я бы сказал, твердолобые. Вряд ли они про вас забыли.

— Всё равно, — ответил майор. — Главное уже сделано, а от судьбы все равно не уйдешь. Вначале посмотрю издали, потом подъеду ближе. После того, как из внутренней зоны вывезут людей.

...Когда грасовцы свернули со Стромынки вглубь квартала, они обратили внимание на оживленную суету в рядах оцепления. Радио было включено, и знакомый басовитый голос полковника Тимашова произнес:

— Опоздал, Николаич, они рассыпались в пыль. Тебя испугались. Шучу, они рассыпались, когда мы стали эвакуировать население.

«Победа» миновала знакомый забор. Пейзажу недоставало чего-то очень знакомого и значительного. Три больших серых здания превратились в бесформенные груды мелкого желто-серого порошка.

— А где же сокровища Али-бабы? — разочарованно спросил Большаков. — Товарищ майор, можно я поиграю в песочек?

— Есть здесь и без тебя желающие, — ответил Борисов. — Ты лучше скажи, отчего наши друзья так преобразились.

— Проще простого. Обнаружили, что их обнаружили, — и сделали себе харакири. У них же самурайская этика.

— Так, специалисты, а как бы нам обработать этот песочек, чтобы быть уверенными, что в нем нет тролльчиных спор?

— Думаю, простой мартеновской печи хватит, — сказал Ларькин.

Майор Борисов вернулся к «Победе», вызвал по рации генерала и стал ему втолковывать про мартеновскую печь.

— Демонстрация произведена успешно, — сообщил Большаков и пояснил, встретив недоуменные взгляды товарищей. — В смысле, избавление от монстров.

— Виталик, скажи им надгробное слово, — попросила Ирина.

— Всё, чудовищ больше нет, — лаконично заключил Ларькин.

Как показали дальнейшие события, этот вывод оказался несколько поспешным и излишне категоричным.