Федорцов Игорь Владимирович Камень, брошенный богом

…На прибрежной галечной россыпи ЕМУ приглянулся именно этот камешек — плоский, жёлто-коричневый, с пятнами зелёного, с прожилками синего, в крапинах мелких сколов. Подобрав находку, повертел её. Дыхнув на белёсый от высохшей соли бок блинка, отер большим пальцем теплую запотелость. Как по волшебству камень засиял чистыми красками летних радуг, будто был вовсе не простой, одной из многих, галькой, а оброненной драгоценностью. Оп! и сокровище запрыгало поверх набегавших волн, по розово-алой дорожки заката, к медленно тонущему в море солнцу…


1


За дверью, в коридоре, шаркали тряпкой и пытались узнаваемо петь.


— …И жизнь хороша, и жить хорошо*…


Кому как! В данный момент со столь позитивным взглядом я не согласен ни на йоту. Похмелье мало оптимистичная штука. Жизнь не хороша, и жить не хочется абсолютно. Какое жить! В голове разгружают металлолом, сердце боксирует с желудком, во рту сушь из сушей, а нетленная душа прибывает в коме. Полный персональный апокалипсис!


Силюсь открыть заплывшие очи. С третьей попытки обозреваю мир в узкую щелочку век. В таких случаях присвистывают. Обычно удивленно. Для меня исторгнуть волшебную трель равносильно подвигу…. Не по Сеньке шапка…. Давно…. Потому умирающе закатываю глазоньки… Чудно, однако…


…Берлога не "трезвяк". Не среднестатистический российский "трезвяк", куда отправляют павших в борьбе с Зеленым Змием. Или я ошибаюсь? Неужели, за тот немалый срок, посвященный мною дотошной дегустации спиртосодержащей продукции шести континентов, экономические успехи родной державы оказались столь значительны, что представилось возможным финансировать отечественным алкашам номера класса люкс? Взращенный на благодатной почве бытового пьянства пессимизм предупреждает, так не бывает! Я склонен ему верить. Еще раз окидываю замутненным взором предоставленные пятизвездочные апартаменты. В голову назойливо лезут ленивые мысли о Рае, потерянном и обретенном. Только вместо зеленой лужайки, цветов и ручейка — длинный пенал помещения, окрашенного до потолка в ядовито синий цвет, кровать, на кровати возлежу я — неделю не брившийся и в черных сатиновых семейниках. С левого боку вмурованный в стену стол. Прямо дверь, пугающая заклепками и плохой сваркой железная махина с зажмуренным оконцем. От двери, по одну сторону воронка раковины, с заглушкой вместо крана (какой ужас!), по другую — блестит зеленым боком эмалированная параша, чистая и опрятная. На крышке и на цилиндре сосуда аккуратно выведено красной краской "Кам. Љ3". Похвальная предусмотрительность. В наш век повальной меркантильности не одна материальная ценность не должна оставаться без хозяйского досмотра. Вдруг свои позарятся и сопрут инвентарную единицу или при побеге зловредный обитатель утянет подотчетный объект, в память о блаженных минутах, проведенных в прекрасном узилище. Случись подобная оказия, мудрость бережливых проявится во всей красе. Современного Жана Вольжана с легкостью опознают по прижатой к каторжной груди зеленобокой параше.


Ни с чего захотелось закурить… Отцовского "Севера"… Размять табак, постучать гильзой по пачке, затянутся душистым дымом, блаженствуя, пустить к потолку сизое колечко. Увы! "Север" давно не выпускают. Я же вняв отцовскому совету, лучше стопка, чем затяжка, давненько не балуюсь никотиновым зельем. Но советы советами, а курить приперло, что молодожена до смазливой свояченицы. Невмоготу, хоть кричи! И прояснить причину такой напасти некому. Рядом ни близкого, ни дальнего, ни какой иной знакомой рожи. Лежи сиротой, пялься в потолок, да гадай, почто некурящему каскадеру и неудачнику тупо хочется дымнуть отцовского "Севера".


От ностальгии по куреву отвлекает ранее не замеченный предмет. На столе, подальше от края, стоит алюминиевая кружка, какие показывают в кино про войну. Желания мои в миг обрели реальную направленность. Для их воплощения требовалось дотянуться до вожделенного предмета и испить живой водицы.


Приподнимаюсь на локти. Ох, напрасно! В башке взорвалось и забулькало. Интересно сколько я вчерась откушал, коли сегодня мне хреновей, чем Багдаду от бомбёжек американской авиации?


Говорят в человеке самый дееспособный из прочих инстинкт самосохранения. Он, мол, заставляет проделывать разные трюки, понимание коих лежит за гранью человеческого разума. Трепотня и надувательство. Самое-самое это жажда. Спросите любого прибывающего в пост похмельном синдроме. А я как раз прибывающий! Вечность или две. Поэтому все внимание кружке. Весь потенциал духа тусклому алюминиевому предмету с вмятинами и погнутой ручкой — маяку спасения гибнущего от обезвоживания…


…Любуюсь кружкой, как не любовался бы и Сикстинской мадонной. Возношу ей мольбу, как не молил бы и Святых угодников. Хочу обладать ею, как не хотел обладать ни одной женщиной в мире. А доведись загадать собственную кончину не колеблясь, выбрал бы утопление.


Сажусь. Подавляю подлую слабость пасть обратно в объятия арестантского ложа. Нет! Гвардия погибает, но не сдается! Протягиваю трясущуюся руку за кружкой. О, как она многообещающе тяжела! Как она полна и прохладна!


Осторожно, не расплескав жизненосную влагу, подношу алюминиевый Грааль ко рту. Пью! Пью! Пью! До последнего глотка… Alles1!!! Опрокидываюсь в койку. Из черной дыры вращающегося сознания приходит сон.


…Хорошее начало кошмара. Вишу вниз головой. Ноги, захлестнутые тугой удавкой, глядят в высоту босыми пятками. В низу под макушкой жадно клацает ржавыми ножами гильотина. Возряюсь на окружающее что баран на новые ворота. Стены и стеллажи незнакомого помещения украшены огромным количеством пыточного инструмента. Любой музей инквизиции позавидовал бы разнообразию собранных экспонатов. Однако отсутствие пыли на раритетах, и легкий творческий бардак подсказывают — выставочные экземпляры в ходу.


У верстака, под бра из человеческого позвоночника, на уголке задрапированного плюшевой тканью сундука, примостился щуплый дедок в докторском халате. Меня он упорно не замечал, поглощенный листанием "Плейбоя" и разглядыванием панорам и ракурсов заголенных молодок.


— Эй, батя! — прохрипел я, подозревая у себя рецидив белой горячки.


Дедок, использовав, как закладку мумифицированное ухо, отложил журнал. Поправил ирокез зажатой в деревянные тисы голове и довольно вздохнул.


— Очнулся, голубец!


— Очнулся, — согласился я. В памяти всплыло имя. Малюта Скуратов.


Дедок нырнул за стеллаж с образцами гробов и тут же вернулся, таща огромный фолиант. Бухнул книгу на верстак, и, слюнявя вымазанный в дегте палец, быстро перелистал насколько страниц.


— Ну, босяк! — добродушно удивился Малюта, тыкая в книгу.


Подо мной хищно клацнула гильотина.


Пьянство до добра не доводит, — напомнил я себе и со всем жаром загубленного таланта философски высказал Скуратову. — У каждого свой крест.


— Ага, — вняв тонкой горечи моего слова, согласился дедок, — Еще есть соображения?


— По поводу? — уточнил я.


— Как же! Жизнь штука тяжелая, судьба играет человеком, удача повернулась задом.


Возможно, я бы пустился в пространные рассуждения о не размыкаемом круге претерпеваемых невзгод, но Скуратов бездушно поторопил меня.


— Жалься, жалься! Слушаю!


Влепить бы старикану в ухо. За черствость и не отзывчивость.


— Дак чё? Реки! — подогнал меня дедок, озабочено хлопоча у ржавого рубильника. Не дождавшись, одобрил мое молчание. — И то верно разговорами дело не справишь. — И шумно сдув пыль с рук, спросил. — Значит, про Весы Истины не знаешь?


— Не знаю, — огрызнулся я.


— Но догадывался?


— И не догадывался!


Малюта посмотрел из-подо лба и почесал затылок.


— Не беда, — успокоил он. В руке у него появилась (Кио, мать его!) указка. — Ты, посредством Верви Судьбы…, - указка задержалась на петле сдавившей мои лодыжки, — …соединен с механизмой Весов Истины. — Малюта отсалютовал вверх потолочного пространства. — А это…, - он постучал по рубильнику, — …включатель механизмы.


Не! Без дураков, брошу пить, — запоздало зарекся я, холодея и от не посильности принятого решения и от дурных предчувствий вызванных манипуляциями Скуратова.


— Я задействую рубильник, и механизма Воздаяния сработает, посредством удлинения Верви Судьбы на величину твоего… Про что подумал охальник? Грехопадения! — голос дедка стал торжественно грозен. — И воздастся!


Такелаж с пеньковой удавкой и фрагментом электрического стула был мне крайне не симпатичен. Больно походил на всамделишный.


— Начал за здравие…, - заключил я из услышанного, лихорадочно соображая, как выкрутится из сложившейся ситуации.


— Закончу не сумлевайся за упокой, — дедок гоголем прошелся по комнате, продолжая говорить. — Далее! Разверзнется под тобой бездна и в зависимости от того, как прожил жизнь, опустишься в низ.


— Тут же гильотина! — прикинувшись плохо соображающим, напомнил я Малюте.


— Не гильотина, а Ножницы Возмездия, — поправил дедок. — Они чикнут и все. Свободен!


— Э! Э! Э! А если они меня чикнут? — запаниковал я. За столь малое время в голову не пришло ни единой спасительной мысли.


— Такое случается. И ознаменует, что в тебе, окромя паскудства, имеется и хорошее. А хорошее не может быть низринуто в бездну.


Для убедительности слов дед скинул с сундука плюшевую драпировку. Сундук оказался морозильным ларем, какие устанавливают в мясных магазинах. Под стеклом, на полках, только без ценников, лежали: ступни, голени, ягодично-поясничный отдел, полтуловища, и туловище целиком, но без головы.


Не успеваю раскрыть рта. Отвесив мушкетерский реверанс, дед отжал рубильник вверх. Механизм послушно пришел в действие. Опускаясь, я заорал во всю мочь. Ржавые лезвия коцнули под коленками. Падаю, исторгая нечеловеческий вой…


…Ору, выворачивая легкие. Когда воздух кончается, быстро вдыхаю и снова ору! В одной из пауз веселый басок успевает сказать.


— Хорош визжать то!


Осекаюсь на выдохе и открываю глаза.


Покоюсь на низкой лавке накрытый грязной простыней. Передо мной волосатый пузан в неопрятном переднике патологоанатома небрежно опирается на ухват. Маленькие глазки на огромной лысой голове смешно стреляют туда-сюда. Поросячий пятачок нахально наморщен. Уши острые, в одном — казацкая серьга.


— Well come to hell!


— Чего? — огорошено спрашиваю я, вспоминая перевод.


— Добро пожаловать в ад, деревенщина малограмотная! — довольно хрюкнул пузан.


Затравленно озираюсь. Внутри меня холодно, будто проглотил льдину.


Пещера. Необозримо огромная, черная и пустая. Несмотря на необъятность её размеров, испытываю гнетущее ощущение тесноты и скученности.


— Ад, любезный, ад! — убеждает пузан. — Не выдумки Боттичелли к Божественной комедии. Натурально ад! — и привлекая мое внимание, тихонько стукнул по лавке ручкой ухвата.


Раздается пыхтение, сопение и шумный выброс анальных газов. Неудобно выворачиваю голову. Мимо тащился сухонький мужичок, на котором верхом восседала толстенная бабища в балетном трико и пуантах. Доходяга надрывался из последних сил. По впалой груди потоками бежал кровавый пот.


— При жизни совращал маленьких девочек, — пояснил пузан, делая "ручкой" грешнику. — За что принужден таскать сию… гы! гы! гы! лебедь белую тысячу лет. Без остановок, отдыха и перерывов на ланч. Ежели заминка, отсчет начнется заново. Вздумает взбрыкивать, толстушка помочится на него азотной кислотой.


Я попробовал сглотнуть подступивший к горлу комок, но поперхнулся. Навстречу взнузданному педофилу ковылял еще больший доходяга, толкавший перед собой тачку в которой вез свой огромный фаллос. Над пугающим размерами детородным органом роились шершни и осы, попеременно, с воем мессершмидтов пикировавшие на чувствительную плоть.


— Рот прикрой, — попросил меня пузан, — неприлично глазеть на срамное.


— За… что… его…? — выдавил я вопрос.


— Онанист поганый, — пренебрежительно ответил мой гид. — Нет, бабенку обрюхатить, он мужскую силу попусту тратил. Вот теперь и отдувается. Немного, правда, осталось. — Пузан достал из кармана фартука замусоленный блокнот и заглянул в него. — Два года и… дембель!


Господи, боже мой, — воззвал я и по русской привычке тут же ругнулся для острастки.


— Да ты не стесняйся, сыпь не по-книжному, — поддержал порыв пузан. — У нас не храм. Можно! — и хитро подмигнув, постучал по блокноту длинным ногтем и в полголоса добавил. — Если заковыристо, то по сроку скидка.


Я сыпанул пару многоэтажных фраз из лексикона знакомых портовых грузцов. На сердце маленько, но полегчало. Пузан остался недоволен.


— Лепет гимназистки, честное слово.


Представьте, я с ним согласился. Ибо то, что произошло, мгновение погодя, требовало выражений куда более забористых.


Темноту пещеры прорвало. Изо всех щелей, стеная и плача, повалил грешный люд. Кого-то хмыря взахлеб рвали трехглавые псы, другой пил горящую смолу из собственной задницы, третий руками выламывал себе ребра, четвертый, краснея от натуги, играл на члене как на волынке, пятый кормил грудью отсеченную голову, шестой в беге наступал на вываленный до земли изо рта язык, седьмой нес в оберемке кишки, восьмой…, сотый…, тысячный…, миллионный… Все они стремились к центру пещеры, где на трибуне жестикулировал веселый брюнет с разноцветными глазами, черным и зеленым.


— Индульгенции! Индульгенции! — орал он, разбрасывая четвертинки листков. — Не покупаются, не продаются, так раздаются! Ни какого обмана, убедитесь сами! Поймал счастье, на выход с вещами!


Тысячи страдальцев, в сутолоке, поверх голов, в крике и вое тянулись за вожделенной бумагой. Тщетно! От соприкосновения индульгенции ярко вспыхивали и мгновенно сгорали, распадаясь прахом в жадных ладонях грешников, от чего те выли и орали еще громче.


Я почувствовал острую потребность заскулить. Тихо, жалостливо, как заблудившаяся Каштанка, в надежде, что добрая рука меня приласкает и утешит. Не утешили и не приласкали. Пузан, с видом знатока и гурмана обозревавший шествие, без излишних эмоций поторопил меня.


— Ну, подымайсь, болезный. Не барин вылеживаться.


Потребовалось время сообразить чего он хочет. Смысл сказанного с великим трудом пробился в отупевший от страха разум.


— Вставай!? Ноги где? — я пнул культей простыню, надеясь увильнуть от вливания в общий строй.


— Ах, да, — спохватился пузан и по-разбойничьи звонко свистнул.


Откромсанные гильотиной члены пришлепали, бодро отбивая такт.


Раз! Два! Левой!


Раз! Два! Правой!


Шли солдаты на войну!


— А, ну веселей, — подзадорил их пузан, захлопав в ладоши. — Мыла Маша ножки белые в пруду!


Ноги, переступая с пятки на носок, пошли русскую плясовую.


— Ать! Ать! Ать! — хлопал пузан в такт. — Не плошай, молодцы!


Ободряемые хлопками "молодцы" не плошали. Пыль поднялась столбом, как от кавалерийского эскадрона. Не знаю, где они выучились выделывать кренделя, но среди скромных талантов их бывшего хозяина, мастерство взбрыкивать голеностопом и трясти мудями не значилось как таковое.


Натешившись, до умильной слезы, пузан призвал разохотившийся до пляса кордебалет к порядку.


— Побаловались и будя! Давайте на место!


Ноги, стриганув антраша, исполнили команду.


— Это что? — возмутился я. Мои вновь обретенные конечности перепутали правое с левым.


Пузан довольно хихикнул.


— Озоруют, канальи.


— Ничего себе озоруют! — взорвался я негодованием и… проснулся.


Проснувшись, полежал. Хорошо! Возвращаясь к реальной жизни окончательно, задорно проорал, имитируя сип длинноногой певицы.


— Отпустите меня в Гималаи, отпустите меня насовсем!*


Тот час клацнуло окошко на двери, и появилась опухшая морда караульного. Луч света в темном царстве, да и только!


— Человек, шампанского в номер! — надрывался я. — Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! Удивительно вкусно, искристо и остро!*…


— Пасть закрой, — изрекла морда, краснея от профессионального негодования.


— Тогда пивка! — примирительно попросил я.


— Геройствуешь? Ну-ну… Гляди, герой пучеглазый, кабы в козлятник не спровадили?


Я расценил угрозу как не состоятельную. Нету у морды полномочий бросать героя в козлятник.


— Пошел ты, — вяло ответил я служителю замка и решетки, подозревая не скорый выход из комфортабельного узилища.


— Заткни хлеборезку и лежи тихо. Пока лежится, — высказали мне пожелание их святейшество вертухай.


На том окошко захлопнулось, и остался я в гордом одиночестве меж стен синюшного цвета.


— По этапу, в Сибирь, не заслуженно, молодого меня повели… — попытался я пропеть, но желание исторгать рулады пропало. Вытряхнув из кружки оставшиеся капли и половчее устроившись на жестком ложе, погрузился в размышления.


Собственно, почему я здесь? По какой надобности органы правопорядка определили безвинного выжигу в пенитенциарное учреждение? Поскольку события вчерашнего дня помнились только до распития четвертой бутылки, приходилось надеяться, что далее ничего сверх антиобщественного я не совершал. Не сорвал российский флаг, не помочился в вечный огонь, не пытался уволочь бронзового гения революции в прием цветного лома и не устроил нудистский пляж на лужайке под окнами мэрии. Надежды мои зиждились на твердой убежденности в том, что сотвори я хоть одно из перечисленного, моему бренному телу не поздоровилось бы от блюстителей закона. Но плоть моя не носила свидетельства грубого с ней обращения, поэтому конфликт с адептами жезла и наручников исключался. Автоматически исключалось и пьянство. Незнающих меру в питие обыкновенно сдают в медвытрезвитель или в виду непрезентабельной внешности и крайней бедности оставляют на лоне матушки природы. Не возникало бы вопросов, очухайся я в какой-нибудь конуре на заблеванном полу, среди опрокинутых салатов или же в буржуйских покоях с хрусталем люстр и позолотой на унитазном стульчаке. Но я очнулся в камере. Столь неоспоримый факт требовал тщательных изысканий причин случившегося. С чего начать? С дат в метриках и аттестате? Вот значит, откуда желание курнуть отцовского "Севера"! Но отчий кров и родная школа вне подозрений. В школу ходил нормальный ребенок, как все ровесники страстно мечтавший стать героем. Возрастную блажь умело подогревало кино про неуловимых мстителей, голубые молний и отряды особого назначения. Литература тоже не плохо дурила голову. На страницах разнообразных опусов, Отважные Сердца совершали много хороших и очень хороших дел. Их любили прекрасные дамы и боготворили простые смертные, их боялись враги, а друзья были преданы, что покойник надгробной плите. Большинство из юных представителей дворовых кодл, как и положено возрасту, переболели геройской чумкой и приобрели к ней столь значимый для последующей жизни иммунитет. Большинство, но не все. К сожалению, от упомянутой заразы прививок не придумано, и болезнь порой переходит в хроническую форму. И вот, при полном попустительстве родителей, одно милое дитятко, не будем показывать пальце кто, принялось на практике закалять ум, дух и тело для великих свершений. Методика для зачисления в герои включала обширную программу, начиная от секции японского го, где малец рисковал совершенно свихнуть мозги, и, заканчивая занятиями подпольным таэквондо, где он чудом не свернул себе неокрепшую шею. В довесок к перечисленному, поскольку настоящие мужчины рубились на шпагах, скакали на лошадях и бесстрашно лазили по крепостным стенам и отвесным скалам, торная дорожка исканий привела мальчугана к дверям школы каскадеров. Иеху!!! Так закалялась сталь! Сильная рука сжимала эфес клинка. Ветер дальних странствий холодил лоб. Синее небо манило чертой горизонта…Туда!…Туда!…Где жизнь прекрасна!!!


Первый раз прекрасная жизнь показала себя едва вставшему на крыло герою, призвав оного под гвардейский стяг, в доблестную Красную Армию. Простившись на перроне с плачущей родней, борец с вселенским злом, без сожалений отправился в далекие края постигать премудрости воинской профессии. Застучали по стыкам рельсов колеса, заскрипел утильной древности вагон, пугая внезапностью, дико взвывал гудок электровоза. Сутки… Вторые… Третьи… Неповоротливое грядущее неотвратимо приближалось со скоростью 60 км. в час.


По прибытию, парня встретила славная, фронтовая семья*. Поборник добра был определен под опеку оборзевшего битюга с лычками ефрейтора, требовавшего от "духа" стирать "дедам" портянки, промышлять курево и подшивать к форме чистые воротнички. Ефрейторские капризы не нашли должного понимания у обуреваемого жаждой славных деяний подчиненного. Ибо мнил он, герои выше обыденного бытия. Зазнайку незамедлительно и охотно подравняли и поставили в общий строй.


И что? Оказалось вокруг тебя, рядом с тобой, плечо в плечо — сплошь герои! О двух руках, о двух ногах, в полосатых тельниках, в лихо заломленных беретах! Вот оно! Боевое братство!


…Звонко лопалась сталь под напором меча,


тетива от натуги дымилась,


смерть на копьях сидела, утробно урча,


в грязь валились враги, о пощаде крича,


победившим сдаваясь на милость.*…


Со временем мундир и эполеты героического юноши пропитались кровью ран и пропахли пороховой гарью. Он привык терять друзей и хлестать водку за помин души геройски павших, а там где жили сокровенные мечты, завелась липкая плесень апатии.


Я прервался для скромных итогов. За беззаветное служение отечеству притянуть к ответу не могли. О доблестных солдатах отчизна давно забыла. А те, кто не забыл, находились слишком в затруднительном положении, что бы резервировать за бывшим противником отдельные камеры. По сему можно смело переходить к последемобилизационному этапу героической биографии.


Гражданское житие бледно напоминало идеалы, высосанные из книг и подсмотренные в киношке. Герой скакал, рубился на мечах, прыгал в огонь и в воду, и рыскал в поисках чистой и светлой любви с этажа на этаж многочисленных женских общаг, где, не задумываясь, тратил на дам получаемое жалование штатного каскадера. Год, два, три… Календари отсчитывали канувшее в лету, столичные куранты на всю страну звонким боем предупреждали — время, идет, парень! Идет то идет, а жизнь будто примерзла к месту. Ни каких подвижек к славе и вечной любви не происходило! Пребывание в застое, герой, не мудрствуя, скрашивал употреблением и злоупотреблением алкоголя, и ждал своего часа. Сидение на мели закончилось не скоро, но все же закончилось. "Лед тронулся" и судьба неожиданно сделала крен в сторону криминала.


Я заерзал на арестантском ложе. Очевидно, так чувствовал себя Шлиман, когда в раскопе его лопата наткнулась на руины троянских стен. Я, как и он мог с уверенностью сказать: Здесь! И если археологическая находка вызвала в великом Шлимане ни с чем несравнимую радость, то моя догадка ничего кроме холодного пота вызвать не могла.


С Федей Кровельщиком я познакомился в баре. В ту пору наличность в моем кармане приближалось к обычной отметке "ноль" и потому позволив лишь 0,7л. BARENа, я употреблял заказанный напиток без закуски, прихлебывая прямо из горлышка. На шумную кампанию за соседним столиком я не очень-то обращал внимание. Денежные хлопцы вовсю спаивали двух голенастых и сиськатых крашеных блондинок. Подвыпившие девицы, хохотали отпускаемым сальным шуточкам, беспрестанно закидывали-перекидывали ногу на ногу, демонстрируя отличного качества ляжки и кружевное нижнее белье, томно поглядывали на кавалеров и ругались не хуже их самих. Ни какой особой неприязни компания у меня не вызывала, разве что раздражала едва початая бутылка французского коньяка. Отпили они из нее от силы сотку-полторы, переключившись на более привычное пойло — дамам шампанское и ликер, мужчинам контрафактный польский "Смирнофф". Недопитость же коньяка угнетала меня хлеще, чем апартеид несчастных юаровских негров.


К определенному времени моя посудина опустела, хотелось догнаться, и не чего лучшего чем глыкнуть коньячку мне не представлялось. Стрескав халявских орешков, из вазочки на барменской стойке, я нагло подошел к гулявшим буржуям.


— Земляки, налейте добавить, — и, что бы ни предложили чего попроще, щелкнул коньячную бутылку по этикеточному горлу.


От такой наглости в компании на миг воцарилась тишина. Затем из-за стола показательно медленно поднялся рябой жлоб. Картину гнать он умел, но беда заключалась в том, что я не собирался отступать и налитая мощь его крупной фигуры пугала меня не больше чем поручика Ржевского триппер. Не отрывая взгляда от второго, прилизанного, долговязого умника всем здесь заправлявшего, вежливо предупредил.


— Я попросил.


Жлоб шипя змеем навис над столом.


— Сам уберешься или помочь?


Золотые зубы в его оскаленной пасти сверкнули мне поминальными свечами. Ладан дорогой сигареты настырно забивался в нос.


— Сперва, выпивка, — нагло настаивал я. После столь не дружелюбного обхождения, коньяк приобрел в моих глазах качества эликсира молодости и панацеи от бед.


— Пошли, налью, — грубил жлоб, цепляя меня за локоть.


Говорят человек человеку брат? Я приценился к своему противнику. Брат?! Обычный зажравшийся недоносок, отказавший в выпивке. Мне? Герою!?


Пугать длинноногих барышень не стоило. Городской бар не ковбойский салун и крушить мебель неоправданно дорого.


— Пошли, зёма, — не раздумывая согласился я, хлопая жлоба по накаченному плечу. — Показывай дорогу.


Вернулся я через минуты три. Усаживаясь на освободившееся место, честно отдал умнику, реквизированный в бою ствол.


— Победитель получает все, — не скромно объявил я, и хлопнул без заминки, одна за другой, три рюмки французского чуда.


Барышни засуетились уходить, но долговязый цыкнув на них что бы не дергались, протянул мне узкую ладонь и представился.


— Федор.


От знакомства с покупающими дорогой коньяк отказываться не стоило. Я пожал его холодную тонкую руку.


Дружба повелась у нас странная. То днями и ночами куролесили во всю прыть молодого организма, то неделями не виделись. Когда сходились, нам было тесно в миллионном неоновом городе. Дай волю, мы бы пропили и профукали и человечество, и шар земной. Да что шар — Вселенную пустили бы по миру, не моргнув глазом. Понятно на наши фокусы кредитов ни фонд Сороса, ни Билл Гейтс, ни Минфин не выдавал. Оплачивал Федя. Из личного портмоне. И оплачивал, как положено, с чаевыми, компенсациями, выходными пособиями и на лечение. А деньги у моего другана водились. И не так себе деньги, а настоящие, пачками и зеленью.


Развеселое гулянье продолжалось полгода. На том светлая полоса в моей жизни закончилась и началась обычная — черная. Если вкратце, грохнул Федор по недомыслию одну приглянувшуюся хату. Думал адвокатскую — оказалось Сучья Нора. Несведущим поясню. Сучья Нора это место где скурвившийся блатной хранил компромат. Такие папочки с бумаженциями. За пару страничек из этих папок любопытный прокурор многократно обслюнявит твои небритые щеки. И жить бы Феди Кровельщику не тужить, прижимая торгашей и бомбя богатые квартирки новых русских и старых евреев да вот лоханулся. Единожды, но по крупному, угодив нечистой воровской лапой в Сучью Нору.


Подробности о сути содеянного Федюней мне поведали дяди в мундирах, с погонами в крупную звездочку. Потом со мной имели счастье коротко разговаривать другие дяди, без погон, но при такой власти, что задумай они воплотить в действительность бендеровскую аферу с Васюками, воплотили бы, не ойкнули.


На наших рандеву и золотопогонников и гражданских кровно интересовало, где скрывается господин Кровельщик и кому задумывает сбанчить бессовестно краденые папочки. Ответов на задаваемые вопросы я не знал. Промурыжив в подвале с полмесяца, меня посчитали не приделах и, сделав внушение с кем водить знакомства, отпустили. Выжить я выжил, а вот в каскадеры, в огонь и в воду — ни-ни! Моему дружку повезло меньше. Не установленные законом злоумышленники подсадили Федю в петлю.


Здесь я вторично остановил воспоминания, и, послав всё и вся куда подальше, уснул со спокойной совестью. Что может рассказать приятель ныне покойного? Как известно, о покойниках либо ничего, либо только хорошее. Вот только удовлетворит ли такой ответ любопытствующих? Вопрос вопросов!


Второе мое пробуждение было вызвано не затянувшимся похмельным отходняком и не грозным рыком доблестного вертухая, а причиной весьма банальной — сильнейшей эрекцией. Находись я дома, в своей неухоженной гостинке, вопрос бы решился двумя стуками в межкомнатную перегородку. Через пять минут Светка, двадцати трех летняя мать одиночка, упругая и вечно пахнущая хозяйственным мылом, навестила бы мою холостяцкую келью.


Трещинки и пупырышки на краске (проснулся я, уткнувшись лбом в стену) приобрели контуры знакомых сердцу женских форм. Горько вздохнув, я повернулся на другой бок… Если неприятности начались, что так скоро?


Некто стоял у противоположной стены. В иссиня-черной монашеской рясе, спрятав лицо в тени башлыка глубоко надвинутого на голову.


— Извините, святой брат! — стушевался я перед нежданным гостем, и деликатно прикрыл шатёр семейников. — Сейчас пройдет.


Гость не ответил.


— Чем собственно обязан? — спросил я, через некоторое время. — Отпевать меня вроде рановато, а исповедовать не заказывал.


— У нас пятнадцать минут для разговора, — уведомил меня поп.


Голос резкий, жесткий, властный. С таким голосом полками командовать на Куликовом поле, а не аллилуйю возносить.


— Отчего же пятнадцать? — поинтересовался я, садясь на кровати, и заглядывая в пустую кружку. За время моего сна наполнить ее ни кто, ни догадался. А жаль! Жаль, что человеколюбие всегда имеет дотационный характер. Больше чем на раз рассчитывать не приходится.


— Через пятнадцать минут за вами придут.


,Придут" не есть хорошо. За Яном Гусом тоже однажды пришли и что? Гори-гори ясно, чтобы не погасло!


— Название Сучья Нора вам что-нибудь говорит? — спросил гость. Самого его умыкнутые папки не интересовали. Ни та интонация.


— Более-менее, — ответил я, мысленно себе аплодируя. Я оказался прав. Глупость Феди Кровельщика пожизненно запятнала мою репутацию. Был так сказать замечен в порочащих связях. Ох, Федя, Федя! А как все славно шло! Как замечательно здорово мы нахратили твой уголовный капиталец! Кабаки — любые, пойло — всякое, девочки — на выбор! Даже визит к венерологу после чумовой групповухи и тот не смог омрачить нашего разгульного бытия. А ты взял и напаскудил! И теперь я здесь, на нарах, и какой-то поп хочет поиметь с меня свою непонятную выгоду.


— Я пришел предложить работу, — опередил мой вопрос гость.


— Так вдруг? — не поверил я. — С каких пор наниматель гоняется за работником? Да еще по злачным местам.


— У вас плохо с перспективами на будущее, — честно признался он.


Чистое ханжество припирать к стенке и толковать о будущем. Ведь, как пить дать, начнет эти самым будущим торговать.


— Что за работа, позвольте узнать?


— Ничего особенного.


— Вы неоригинальны святой отец. Так все обещают. Ребята есть работенка. Сущие пустяки. День туда, день обратно, три дня на месте. Всего пять дней! Не работа, а прогулка! И через пять дней из двенадцати девять жмурики. Так что насчет будущего… Или предложите получше? Нет? Тогда зачем мне ваша работа?


— Выбраться отсюда.


М-да! И возразить то нечего! Командовать собственным расстрелом мне не позволят, а вот жилы вытянут точно! И не важно, ваши или наши.


— Очень подозрительно… и смущает цена, которую вы заломите, — не торопился я кидаться на шею освободителю. — Поясните.


— Я же сказал — работа, — убеждал поп


— И все-таки, — настаивал я.


— Проедитесь недалече, — ответил тот.


— И все?


— И все.


— И для этого вам понадобился я?


— Считайте меня своим аббатом Фарио.


— Хотелось бы…, - усомнился я.


Перед взором отчего-то встали джунгли Амазонки со снежными пиками Анд на горизонте. Дорога дальняя… Казенный дом… Герои, даже бывшие, всегда выбирали дорогу. Особенно когда и выбирать не из чего. Согласно кивнул головой.


— Хорошо, — принял поп мою вербовку. Его голос дрогнул. От радости ли от хитрости я не уловил. Если и был подвох, то моему уму не постижимый.


— Паспорт нужен? Рекомендации? Характеристики с прежнего места работы? — шутливо поинтересовался я. — Может отжаться от пола на кулаках? Провести показательный бой на профпригодность?


— Нет необходимости. Соцпакет у нас не предусмотрен, потому ограничимся маленьким тестом, — в тон мне ответил поп и протянул стеклянный (или алмазный?) шар, соединенный стеклянной (бля буду алмазной!) цепочкой со вторым, точно таким же шаром. — Один будет у меня, второй у вас, — пояснил гость и вынул из рукава нечто подобное голографическому снимку. — Вы должны представить себя в этом месте. Не просто представить, а знать что вы там. Минута на подготовку и начинайте!


Минута ушла на другое… Почему-то вспомнил Катюшку. Симпатягу студентку из Педа. Возможно тот июль единственное светлое пятно в череде моих последних лет.


Год назад я случайно столкнулся с ней в электричке. Черт! Почему не с самой электричкой! Уверен, было бы не так больно. Она узнала меня, я не стал делать вид, что не помню ее. Мы смотрели друг на друга, не пытаясь приблизится или заговорить. Не звучало щемящей музыки Таривердиева, и человек не поглядывал на часы, торопя наше расставание. Когда белобрысый мальчишка, должно быть сын, что то спросил у нее, и она на мгновение отвела взгляд, мне хватило ума убраться…


Время истекло. Я без труда представил пейзаж с голограммы. Все-таки каскадер тот же артист.


Дно впадины между двух голых холмов. Красно-коричневые камни осыпи разогреты солнцем. От них поднимается колеблющееся марево. Жутко жарко. Над головой песочное небо на половину занятое желтой спиной светила. И еще хренова плита! Стоять невозможно! Так нестерпимо жжет подошвы ног!


— Уже работаю или меня обработали дурью? — спросил я нанимателя, подпрыгивая как на раскаленной сковороде.


— Работаете, — ответил поп и попросил. — Сойдите с плиты.


Легко сказать сойти. Плита была пусть горячей, но ровной. А вокруг нее рассыпано раскаленное каменное крошево, не преминувшее впиться в мои босые пятки.


— …твою мать! — выругался я, по-курячьи переминаясь с ноги на ногу.


Поп, коснувшись плиты рукой, открыл ее подобно крышки сундука. Ни какого волшебства, сплошная механика и архимедовы точки опоры.


В неглубокой щели лежал узел с одеждой и причиндалами к ней.


— Одевайтесь, — указал мне на сверток поп.


— Может объяснитесь? — обратился я к работодателю, стягивая казенное бельишко и примеряясь к знакомой по прошлой профессии амуниции.


— Есть необходимость? Посмотрите вокруг и все станет понятно.


Трудно спорить с очевидным. Зарекомендованного лекарства под рукой не имелось и потому употребив общепринятое в трудные минуты русское "Пох…ю!" принялся переодеваться. Признаюсь, без киношного опыта я бы не разобрался. А так, довольно шустро облачился в историческую спецовку. В место трусов напялил подобие женских колготок, поверх, короткие для брюк и длинные для шорт, штаны с подвязками-бантами под коленками. Обувшись в мушкетерские сапоги, притопнул. Золоченые шпорки звякнули по камням, вызывая приток героического адреналина.


— Отпад! — вдохновенно восхитился я. — Дадите бандану и в корсары?


Предположение отпало как необоснованное. Взгляд работодателя был красноречивей пушек королевского фрегата.


Я продолжил облачение. Тонкая рубашка с кружевными манжетами и воротничком приятно пахла жасмином и крахмально скрипела. Жилет из кожи, весь в сияющих пуговицах и брошах ввел бы в ступор любого именитого кутюрье.


Накинув на плечи песочного цвета, в бисерных вензелях, плащик, я предстал перед очами своего спасителя готовым к свершениям. Поп подал мне широкий пояс с мечом и кинжалом в ножнах на цепочках.


— Жаль, если окажется, что меня хотят определить в психушку? — съязвил я, застегивая позолоченные пряжки. Меня прямо таки распирала от глупой радости.


— Не определят. И в кино снимать не будут, — серьезно выговорил поп, оглядывая меня. Затем собственноручно водрузил мне на голову шляпу с белым пером цапли. — Время не терпит. — И поправив лихо, заломленные поля головного убора, коснулся пальцами моих висков. — Минимум информации. Недостающие знания добудете сами.


В голове замкнули высоковольтку. Искрануло будь здоров! Гнусное электричество изнасиловало каждый нейрон моего мозга самым извращенным способом. От избытка впечатлений я вспомнил великий и могучий русский язык. Пузан из пещеры мог бы мною гордится.


Не успев как следует прийти в себя от столь своеобразного курса обучения, я тут же подвергся новому испытанию. Поп извлек из загашника пенал и вытряхнул мне на ладонь пожухлую морковину.


— Корень шиу-шиа. Его отвар дают в младенчестве, что бы в последствие избежать многих опасных заболеваний.


— Кроме розовой чумы? — блеснул я новоприобретенными познаниями.


— Верно. Вы не младенец, поэтому жуйте так. И помните, чем дольше жуете, тем сильнее организм будет сопротивляться всякой заразе.


Это я и без него знал. Послушно сунув морковину в рот, хрястнул овощ зубами. Хваленый кайенский перец по сравнению с поповским корешком просто малиновый чупа-чупс. Эффект потрясающий. С большим удовольствием жевал бы раскаленную докрасна в кузнечном горне железяку. Но, избравший стезю героя не должен плакаться! Иначе что за герой!


Не желая проявить себя слабаком, я жевал и жевал отвратный корень до той поры пока не понял — умираю!


— Достаточно, достаточно! — остановил меня поп, не дождавшийся моей позорной капитуляции. — Кавказское долголетие вам не обязательно.


— Ага, — согласился я с замечанием, сплюнув корешок. — Профессия не предполагает.


Из-за навернувшихся на глаза слез, окружающее плавало и качалось. Подождав, пока мне полегчает, поп кратко изложил поставленную передо мной задачу.


— Спуститесь к дороге и свернете на закат. Цель — добраться до Ожена, ко Дню Поминания. До начала мессы, вы должны попасть в храм Искупления Всех Грехов. — И повторил. — До начала… Без опоздания.


— А обратно? А послание? — напомнил я работодателю условия найма.


— Явитесь в храм! — жестко уточнил предписание наниматель. — Это на дорожные расходы, — увесистая мошна перекочевала из его рук ко мне за пазуху. — Здесь сто имперских реалов. С лихвой хватит на пять декад приличного существования. На крайний случай в пояс зашито еще сто и в рукояти кинжала еще десять. Что не понятно?


— Прибыть ко Дню Поминания в Ожен. К началу мессы попасть в храм Искупления Всех Грехов. Дальнейшие инструкции на месте, — отчеканил я, по-армейски приложив руку к полям шляпы.


— Правильно, — подтвердил поп и двинул мне в челюсть. Удар — класс! Никак не ожидавший подобной выходки от представителя религии, я неуклюже шлепнулся на задницу.


— И не расслабляйтесь. Ваша шкура дешева, как и раньше.


Столь поучительное напутствие означало окончание первого этапа наших с попом деловых отношений. Мой работодатель, резко повернувшись, без прощальных жестов и слов, перебрался по осыпающемуся склону на другую сторону холма и пропал.


Я потер ушибленную скулу. Поп прав, расслабляться не следовало. Поднявшись, поправил свой экзотический прикид и направился указанным путем, отрабатывать освобождение из узилищ МВД.


2


С придорожного валуна, я бегло рекогносцировал местность. Безлюдье, жара и камень в неограниченном количестве. Лишнего вдохновения открытие не принесло, но и не расстроило — деньги имелись, экипирован не хуже испанского гранда, здоровьице нормализовалось и за исключением мерзопакостного привкуса во рту от жевания чудодейственного корнеплода ни чем о себе не напоминало. Я был готов опробовать новую жизнь на зуб! Правда, новизна её относительна. Вбитые в мою башку безымянным кудесником познания, укладывались в прокрустово ложе курса Грановского о Средневековье. Из необычного отмечу полное отсутствие смены дня и ночи. Ни тебе нежно-розовых утренних зорь в дымке стелящегося тумана, ни фиолетовых вечерних небес в окладе предгрозовых пурпурных облаков, ни волшебства звездно-лунной поры поэтов и любовников. Солнечный желто-красный горб занимал добрую половину небосвода и баста! Круглогодично день и лето. Вопрос бодрствования и сна урегулировали просто и строго. Семнадцать "дневных" часов2, отсчитываемых ударами церковных колоколов (а кое-где и курантов), народ вкалывал, лиходействовал и греховодничал ради хлеба насущного. "Ночное время" — Комплету или время Скорбных Небесных Слез, а попросту дождя3, тот же народ занимался всем ранее упомянутым, но с риском огрести загробные страдания и муки. О чем его, народ, не единожды предупреждали с амвона попы. Так продолжалось семь дней из десяти: иснайен, саласан, арбан, хамис, джумни, сабти и квира. Три оставшиеся: вигилий, нумен и пиетас вышеупомянутые попы предписывали молиться, посещать храмы и вести "дела благостные, похвалы достойные". Верующие так и поступали, ну, а неверующие, водились и такие, коротали отпущенные сроки в кабаках, игорных домах и борделях. Из прожитых, праведно или неправедно разговор отдельный, декад складывался календарный год, длительность которого определялась созреванием на священных грядках Ардатской (и только там) обители особого сорта репы, прозываемый Даром Небес. Как только снимали урожай, объявляли наступление Великих Благодарений. Народу давали гульнуть Великую Седмицу, а затем монахи под стенания и молитву сеяли репу вновь, личным примером призывая, закруглятся с праздностью. Особо непонятливых секли на площадях розгами, вколачивая почтение к вере и морали.


К диковинам здешнего бытия можно отнести и отсутствие сторон света. В место привычных уму и слуху направлений на запад, восток, север или юг, оговаривали — на закат и от заката, против кюриакэ4 или по кюриакэ, называя количество лиг5.


На этом, пожалуй, о необычном все. В данный момент, в нумен шестой декады, приблизительно в четвертый час Септы, я находился на имперском торговом тракте, ведущем в Тиар. Мое одиночество скрашивал назойливо круживший в высохшем небе гриф. Круг за кругом, мягко валясь на крыло, накручивала терпеливая птица над моей головой.


— Черный ворон, я не твой, — пропел я наглому падальщику, преждевременно отнесшего меня к своим гастрономическим притязаниям.


Пение грифа не убедило, и он продолжал медленный полет по кругу.


Время текло, я ни вяло, ни бодро, шагал. Каменный пейзаж разнообразили чахлые деревья, и наблюдалась посещаемость здешних мест людьми. Пообочь дороги, на скрипучей виселичной перекладине болтались дурно пахнувшие останки, какого то прощелыги. Сдержав дыхание, я поспешил пройти дальше, стараясь не оглянуться на мертвый взгляд гноящихся глазниц.


Скоро холмы расступились, пропуская дорогу в долину. Не единой живой души! Камни, жара и манящим миражем, в лиге ходьбы — крошечная тополиная рощица. Пошамкав пересохшим ртом, я мужественно потопал вперед, уповая обрести под белесой зеленью дерев отдых и спасительную прохладу родника. Мечты, мечты! Рощица оказалась малюсенькой, и родника в ней не имелось. За то в тени молодых топольков, надвинув на лоб, от света и мух замусоленную шляпу, дрых экземпляр Homo sapiens — эдакий переросток Илья Муромец.


Возможно, я бы и проследовал мимо, не потревожив безмятежный сон храпевшего на всю округу, но в головах у богатыря лежал туго раздувшийся мех. Правда тут же лежал и меч, но его угрожающий вид мелочь против необоримой жажды, терзавшей меня.


— Послушайте, любезный, — галантно обратился я к хозяину бурдюка.


"Любезный" ответил весьма не любезно.


— Проваливай!


В его тоне не прозвучало ноток дружелюбия. Я вожделенно впился взглядом в бурдюк. Вода! Во рту стало суше, чем в доменной печи и в голову полезли дурные мысли. Рука как у заправского бретёра машинально легла на эфес. Я повнимательней пригляделся к обладателю водных сокровищ.


На вид лет сорок. Бержераковский нос, под глазами мешки, пышные гвардейские усы и рваный шрам на щеке. Одежды в отличие от моих не блистали ни вышивкой, ни золотом. Обыкновенный воинский трудяга, в многократно чиненых сапогах.


— Не подскажите, который час? — не вняв совету проваливать, спросил я, отвергнув грубое насилие и склонившись к "высокой дипломатии".


Детина сел и непонимающе уставился на меня.


— Чего? — переспросил владетель бурдючных вод, бдительно озираясь вокруг. Думаю, будь таких как я с десяток, у него и тогда бы ни один мускул на лице не дрогнул.


— Я спросил о времени? — как можно вежливей повторил я. Естественно! Попроси у него воды, он угостит своим мечищем.


— А я почем знаю, — огорошено ответил богатырь и покосился на бурдюк.


— Весьма жаль. Вы бы оказали мне неоценимую услугу.


— Ты кто? — нахмурился "Муромец". Очевидно, на счет меня у него возникли кое, какие не лишенные оснований подозрения.


Я снял шляпу, чуть-чуть присел отклячив зад, метанул пером цапли по пыльному сапогу и назвался, переврав паспортные данные на тутошний лад.


— Князь Лех фон Вирхофф.


,Муромец" продолжал не доверчиво буравить меня взглядом. Оно и понятно, князь неухожен и безлошаден. Я, почесав колючую поросль щетины, кратко ответил на подозрения.


— Этой стерве нравились фрондирующие эстеты…, - здесь я картинно вздохнул, глубоко, как в рентгенкабинете, и добавил. — Окна будуара выходили на другую сторону, от коновязи.


Взгляд незнакомца потеплел, но не настолько что бы он предложил глоток воды.


— Если вам что-нибудь говорит название Гюнц… — воспользовался я плодами электроразрядного просвещения.


— Из мятежных маркграфств? — не поверил мой собеседник.


— Из столицы свободных земель, — патетично поправил я "Муромца".


— А в Геттер чего занесло? — в его голосе послышалось ехидное превосходство цивилизованного человека над дикарем.


— По долгу службы, — выразился я кратко.


Моя дипломатия по развешиванию лапши принесла первые плоды. Муромец, правда, без всякой галантности и церемониальных па, назвался.


— Тибо Маршалси, идальго.


То, что он идальго, не секрет и слепому. Из благосостояния — дворянство и вся широта возможностей, какие изыщутся под небесами для приобретения собственных владений. Мой знакомец за прожитые годы не преуспел в создании личного феода.


Пить хотелось ужасно. Но ранг "благородия" не позволял просить. Либо берешь сам, либо ждешь, пока предложат.


— Как далеко до ближайшей харчевни? — продолжал я дурить голову обладателю бурдюка. Маршалси плотоядно пошевелил губами. В его животе призывно уркнуло, словно там взяли на трубе аккорд турецкого марша.


— К Приме можно успеть.


Столько терпеть чистый садомазохизм! Но не затевать же свару из-за пинты воды? Выход нашелся сам собой. Маршалси пораздумав или послушав призывные вопли голодного брюха предложил.


— Могу проводить… Если не против…


— Вот и отлично, — одобрил я и заговорщицки ухмыльнувшись, сделал тонкий ход достойный самого Тайлерана. — Перекусим на сон грядущий.


Маршалси скривился. Не он это предложил! Но если я настаиваю… Тогда другое дело.


Нахлобучив помятую шляпу с жиденьким плюмажем, Маршалси поднялся с земли, возвысившись надо мной, что гора над Магомедом. Кажется, какой-то придурок хотел применить грубую силу? Мое здоровье сказало огромное спасибо моей дипломатичности. Инвалидность так не вяжется с обликом героя.


Еще раз, оглядевшись, Маршалси справился у меня.


— Ты налегке?


— Наличие багажа зависит от целей путешествия, а не от платежеспособности, — изрек я многозначительно.


— Понятно, — хмыкнул не склонный к доверчивости Маршалси и, подняв бурдюк, протянул мне. — Промочи горло.


Откупорил мех, я хорошенько приложился. Вино с пряностями (не вода!), вдохнуло в меня вторую жизнь.


Идти в компании бесспорно приятней, чем ковылять одинокой понурой дворнягой. И особенно приятно, что налаживанию взаимоотношений замечательно помогал бурдюк, который, в конце концов, был опорожнен.


— А что в Гюнце опять война? — спросил Маршалси, зашвырнув распитый на двоих мех.


— В Гюнце всегда война! — с патриотическим пафосом ответствовал я. — Знаешь, какая у нас поговорка? Если не хватаешься за меч при скрипе табурета под собственной задницей, значит ты покойник.


— Из-за чего на этот раз?


— А разве нужны причины? Друг мой, для ведения войны нужны полет души и широта взглядов, — молол я как пописанному. — Территориальные претензии, династические споры, политические кризисы, торговый дисбаланс… Все это сплошное занудство.


— И все-таки? — уточнил Маршалси, не осилив моего хмельного бреда.


— Для всей вселенной последняя война будет актом возмездия клана Мак Фьюр клану Кимуро. Гордый Чертополох оскорблен Горной Розой. Но я не вся вселенная, а часть Гюнца, — бессовестно завирал я, — И мне доподлинно известно, сыр-бор у них из-за легкомысленности беспутной Мак Фьюр, доверившей свое девичество ухарю Кимуро. Теперь, когда последствия доверчивости разрослись, так что не один портной не задрапирует их внушительную округлость, а Кимуро лишь многозначительно улыбается и строит непонимающие мины, дело решили выправить старым дедовским способом. Мечом!


Я так отчаянно жестикулировал, скрашивая рассказ пантомимой, что едва не завалился в канаву. Маршалси поймал меня за кружевной ворот и заботливо отвел на середину дороги.


— Раз там у вас горячая пора, какого рожна ты плутаешь по Мореяку? Тут такая глухомань! От одного окружающего пейзажа умом тронешься!


— Я на службе, — напомнил я Маршалси. — А на службе не задают вопросов.


Во взгляде Маршалси блеснула искорка зависти. Рядом с ним находился не абы кто, бродяжка в поисках лучшей доли и кормежки, а человек при деле и при убеждениях. Собственно так и было. Я числился у работодателя в порученцах по особо важным вопросам, иначе, зачем меня вытаскивать из кутузки. Ну, а убеждения? Долго ли их достать из пыльного архива прошедшей юности.


— Странная служба, — заинтригованный моими словами размышлял мой попутчик. — Для шпиона ты треплив, для посланника не представителен, для вербовщика вольных клинков беден…


— Для совратителя слишком коряв, для похитителя — пеш, — помог я товарищу в отборе приличествуюшего повода нахождения в отдаленной провинции. — Для казнокрада — спокоен, для каторжанина — румян… Дело, по которому я направлен в империю личного порядка. Конечно, я бы с большим удовольствием ездил в карете, дефилировал по Хейму, шаркал ножкой на званых балах, пел серенады под балконами столичных красавиц, фехтовал на дуэлях за право считаться первым клинком… Словом был бы весь на виду, что перезревший прыщ на носу министра финансов, и каждый шпик в столице знал бы про меня больше чем родная мама. Но иногда… иногда приходится не иметь рекомендательных писем, жить скромнее монаха и изображать инфансона6, ради выполнения поручения.


— Если хорошо платят можно и потерпеть, — резюмировал мою "лапшу" Маршалси.


— О! В яблочко! — воздев указующий перст к небу, поддакнул я. — Кстати, а почему ты здесь? Почему не в Хейме? Горизонты и перспективы открываются от чужих парадных и будуаров, но ни как не с обочины дороги.


— Без денег в столице тоска, — прозвучавший пессимизм Маршалси соразмерен его габаритам. — Будь ты честен или семь пядей во лбу, но без подношений на службу в Хейме не попадешь.


— А что же прекрасные незнакомки? — с видом знатока дворцовых нравов спросил я. — С коих пор они обращают внимания на кошелек, а не на мотню.


— Обращают, — согласился мой друг. — Если она застегнута на брильянтовые пуговицы.


— Вы меня разочаровываете, — сокрушался я, будто бы сам лишился реальной возможности достичь высот общественного положения. — А у меня складывалось противоположное мнение…


— Твое мнение без звонкой монеты стоит не много, — перебил меня Маршалси


— А знакомства? Manus manum lavat7, - козырнул я перед собеседником латинским афоризмом. — Неужели не нашлось ни кого замолвить за тебя словечко?


— Нашлось, — в порыве откровенности Маршалси достал сложенный вчетверо листок. Развернув, подал мне. На гербовой бумаге, волей Императорского Суда, идальго Тибо Маршалси, под угрозой ареста и казни, предписывалось не приближаться к столице ближе двадцати лиг.


— Плевать на писанину, — состроил я брезгливую гримасу. — В сортир предписания крючкотворов и их закон! Меч, вот закон!


— Плетью обуха не перешибешь, — остудил мое негодование Маршалси и, видя мою готовность до хрипоты оспаривать его утверждение оговорился. — Да и не в этом дело.


Как не был я под хмельком, каким героем себя не мнил, но в моей башке хватило серого вещества сообразить, действительно дело не в этом.


Я вернул лист. Маршалси аккуратно сложил и убрал бумагу. Мне стало досадно за хорошего парня, чьи таланты не востребованы и пропадают на задворках империи.


— Раз тебе заказана столица, приглашаю прогуляться в Ожен. Я должен прибыть в сей славный город не позже дня Поминания.


Насчет "славного", я бессовестно загнул. Понятия не имел, чем славен, или не славен Ожен.


— Ты рехнулся! — оторопел Маршалси. — Кто тебе, еретику, дозволит войти в Святой город!


— А кого я буду спрашивать, — чисто с дворянским высокомерием ответил я. — Князю везде дорога.


Идальго сдвинул шляпу на затылок, присматриваясь ко мне. Я подбоченился и выпятил грудь. Жаль под рукой не было фронтового фотографа. Отличный типаж для передовицы боевого листка.


— Наглость сверх меры, — услышал я от Маршалси. — Ты в Гюнце князь. А в империи — еретик. А на всякого еретика у нас припасено по злющей жрице. Самое безобидное, что тебе гостеприимно предложат в Ожене, — Маршалси коряво присел в реверансе. — Костер!!!


Подвиг Джордано Бруно не тот ориентир, по которому стоило держать курс, но выбирать не приходилось. Служба!


— Мне необходимо в Ожен, — повторил я, но позировать престал. — И на мне не написано из маркграфств я или нет.


— Ты хоть представляешь, как попадают в Ожен, про остальное пока молчу, — возбужденно жестикулировал Маршалси.


— Как, как! Через ворота, — неуверенно ответил я. Шпионские трюки хоть и шли на ум, но их я приберег на потом.


— Ворота воротами, — интонацией и жестами Маршалси пытался донести до моего сознания важность своих слов. — Через Воды Очищения! И любая несущая караул стерва с ланжем8, глянув на твой необрезанный детородный орган, признает в тебе еретика и маркграфского шпиона.


Опанцы! На босу ногу шлепанцы! — вспомнил я глупое присловье армейского дружка. — Неувязочка, гражданин герой! Как быть?


Требовалось время обдумать нездоровую ситуацию. И серьезно обдумать.


— Там жриц, что в арбузе семечек, — настойчиво информировал Маршалси, дивясь моему упрямству. — Мухи и те предъявляют им пропуск, когда хотят залететь в Ожен. Без пропуска сеньориты не стесняясь, утопят тебя в священном озере. И никто не посчитает их действия святотатством. Еретиком больше, еретиком меньше.


— Заладил! Жрицы, жрицы, — досадовал я на его предупреждение. — Я должен попасть в город!


— Ты слышишь, о чем я тебе говорю?


— Понятно слышу! Но мне надо в город!


Моя твердолобость оказала бы честь любому политику.


— Зачем тебе в поповский скворечник? — недоумевал Маршалси.


— Запалю с четырех сторон, — пошутил я, не торопясь посвящать идальго в обстоятельства дела.


Маршалси было "до лампочки" пущу я красного петуха в хоромы духовным пастырям или нет. Он обреченно махнул рукой.


— Ты безнадежен. Не удивлюсь, если от тебя захотели избавиться и поручили провальное предприятие. Знай, и мотай на ус, князь еретиков, в Геттере одна возможность прожить долго. Не переходить дорогу жрицам Кабиры. Лучше не попадаться им на глаза вовсе. А Ожен такое место, где их полным полно и там…


— Слышал! — перебил я. — Даже мухи предъявляют им пропуска на вход.


— Именно!


Богатырская фигура идальго несколько поблекла. На Илью Муромца он уже не походил. Не богатырь, а так, тень пенсионера Сталлоне. Возникла прямая угроза лишиться колоритного гида.


— Дружище, не переживайте сверх меры, — поспешил я успокоить переволновавшегося приятеля. — Мне нужен попутчик и только. Я не прошу провожать меня до самых ворот, и потом на виду у всех вытирать слезы и махать вслед сопливым платочком. Как завиднеются шпили на крышах, можете считаться свободным, стопроцентно выполнившим долг. Дальше я сам!


Слова не привнесли в душу идальго бодрости и уверенности.


— Харчи и вино за мной счет, — предложил я Маршалси и дополнительно посулил. — Плюс пятьдесят реалов за хлопоты.


— Восемьдесят, — попросил Маршалси хмурясь.


— Шестьдесят, — уступил я немного.


— А жрицы? — напомнил идальго.


— Семьдесят, — увеличил я оклад горе-работничку.


— Половину вперед, — тут же потребовал Маршалси.


— Но! Но! Не зарывайтесь, — отмел я требование об авансе. В жизни не любил вымогателей.


Маршалси покривился и не очень радостно хмыкнул.


— Надеюсь, обойдется.


Из достигнутого соглашения следовало: первое — профессию кондотьера выбирают исключительно те, кого жизнь приперла к стенке, второе — служба, казавшаяся легкой прогулкой, на деле зело хлопотная. Выходит, поп знал, за что щедро платил деньги…


Тракт, прямым отрезком прошил низину и, протиснувшись между скальными осыпями и болотцем, вывел к околку леса. Обогнув сонное царство тополей, поднялся на взгорок. Откуда как на ладони виделись поля в полосках меж, стога скошенного сена и в самой дали черные кубики домов. За ними, размазанная муть каменных башен Кастехона. Бить ноги предстояло еще долго.


3


Звук колокола предупредил — опоздали. Перед самым носом крепостные ворота захлопнулись. Нас оставили за бортом благ человеческого общества, под прытко зарядившим дождем.


— Маршалси, — скрывая усталость, злился я, — вы не чувствуете себя новобранцем брошенным на погибель?


— Нет, — отозвался тот, — я чувствую себя голодным! И это гораздо важнее молитв о спасении души.


Он решительно свернул с дороги в обход сторожевой башне. За ней, в тени, маскировалась железная дверь, будто специально предусмотренная для таких раззяв, как мы. Взявшись за кольцо, Маршалси громко постучал.


— Какого хрена надоть? — не сразу донесся голос в ответ на стук. Щелкнула задвижка и в маленькое окошко выглянула круглая рожа караульного. Свят! Свят! Свят! Не может быть! Вертухай из трезвяка!? Или близнец?! Не единоутробный, а пространственно-временной!


— Мы усталые путники, — неумело изображая "овечку" произнес Маршалси, — просим дозволения войти в город.


— Колокол отзвонил? Отзвонил! — напомнил караульный. — Закон для всех одинаков. После боя большого колокола никого в город не допускать.


Шельмоватые глазки караульного обшарили нас не хуже металлодетектора. Зрил насквозь! Особенно по части состояния финансов.


Маршалси не был дипломатом. Глаза его бешено заблестели. Мой друг примерился к дверному косяку с намерениями преграду выворотить.


— Послушайте, сеньор, — обратил я внимания стража на себя. В душе я негодовал. Опыт подсказывал, придется платить злодею. Иначе… Наше крыша небо голубое*..


— И слушать нечего не стану, — упорствовал буквоед-караульный, собираясь захлопнуть окошко.


— Да послушайте, — настаивал я, незаметно потряхивая кошелем.


От волшебного звона мздоимец посуровел.


— Оправдания не помогут!


Это точно, — согласился я молча, выуживая пару золотых монет.


— Что это? — неподкупно спросил караульный, чуть ли не вываливаясь наружу от охватившего его корыстолюбия.


— Раз нельзя войти, принести нам вина и еды, — невинно объяснил я.


— Не положено, отлучаться, — отказался караульный, истекая слюной по золоту.


— Тогда разрешите пройти нам. Мы туда и обратно, — уговаривал я блюстителя. — А это залог нашей честности.


— Залог? — икнул караульный, облизывая губы.


— Залог, — подтвердил я, сунув мзду в ладонь толстомордого.


Караульный задергал задвижками. Дверь в край обетованный распахнулась, и нас впустили.


Я оглянулся на Маршалси, кивнув головой — знай наших! Но тот не одобрил моего мотовства.


В здании пахло кожами, плесенью и мышами. Ширкало точило и громко смеялись. К мужскому басу липло кокетливое женское хихиканье.


Проведя нас окольными коридорами, стражник для острастки напомнил уговор.


— Быстро! Одна нога здесь другая там. Я подожду.


Ждать, конечно, он не собирался. Полученных от нас денег с него не вытребовал бы и алькальд9. Разве что был в доле.


— Непременно, — хором ответили мы, устремляясь помыслами к ближайшей харчевне, вывеска которой виднелась в конце улицы.


Маршалси, буквально волочил меня за руку за собой. Расстояние в двести шагов покрыли быстрее спринтера на Олимпиаде.


— Хозяин! — с порога кликнул Маршалси, жадно вдыхая запахи кухни и орлом выглядывая свободные места.


Таковые имелись — по проходу слева, рядом с заставленным бутылками прилавком. Я с наслаждением плюхнулся на скамью, невзначай толкнув сидящего парня обряженного вагантом. От толчка парень расплескал вино из кружки, но, не выказав недовольства, отодвинулся к краю стола.


— Хозяин! — ревел в нетерпении Маршалси, громыхая кулачищем по столешнице.


На зов явился замухрышка с кувшином вина и двумя стаканами.


— Тащи готовку, — распорядился Маршалси. — Да не овощи и прочую солому, а мясо или дичь.


— Приму отбили, — скромно возразил замухрышка. Кулак Маршалси подлетел к его голове. Размер в размер! Хозяин покорно склонился.


— Есть жаркое из баранины. Могу предложить поросенка.


— Целиком, — уточнил Маршалси, и, хлебнув из кувшина, сморщился. — Вина получше. Паштет давай, запеканку из ребрышек, печенку с чесноком, колбасок охотничьих. Шевелись! Шевелись! Мы здесь не для того бы нас морили голодом.


Доверив приятелю, изощрялся в выборе блюд, я оглядел зал. Квадратное, с лестницей на второй этаж, помещение. Плохо и не часто беленое, со следами безобразий подвыпившего люда. За десятком столов собралась разномастная публика: простонародье, купцы, торговцы мелочевкой. Трое идальго, отставив мечи, играли в кости. Мало кто ел, больше пили, растягивая удовольствие беседой.


Когда настропаленный хозяин вырвался выполнять заказ, Маршалси окинув бдительным взором, разношерстый контингент посетителей хитро предупредил.


— Будь осмотрительней. Сброда полно.


От его слов повеяло энтузиазмом покойного Феди Кровельщика, умевшего из пустяка срежиссировать целое шоу.


Недолго пропадая, вернулся расторопный замухрышка. Оставив на столе первые порции, помчался за вторыми. Ткацкий челнок меньше суетился в прялке, чем наш хлебосольный недомерок с доставкой. Его рвение было оценено одобрительным потиранием рук и новыми пожеланиями.


— Пока перекусываем, приготовь комнаты, — наказал подобревший Маршалси.


Запыхавшийся от усердия замухрышка только и сумел выпалить.


— Как прикажете. Спальня на двоих или по раздельности.


— Понятно по раздельности! Мы что похожи на нищих!?


— Ни в коем случае, — оправдывался хозяин, счастливый поправить на нас свое финансовое положение.


— Ну, так ступай! — гаркнул Маршалси. — Дай спокойно поесть.


Хозяин, охотничьей ищейкой описав полукруг, зашел с другой стороны стола и обратился к парню. Не сказать что бы вежливо, скорее как терпеливый кредитор к проштрафившемуся должнику.


— Сеньор бард, поторопитесь начинать с выступлением. Публика ждет.


Парень отставил кружку и, воздев на кабатчика грустные очи, обречено вздохнул.


— Подайте стул и прикажите принести инструмент, — попросил он, явно не уверенный в томлении посетителей о высоком искусстве.


Хозяин вынес парню трехногий, времен палеолита, табурет и предмет отдаленно напоминающее шестиструнную гитару. Парень кивнул, поблагодарив за заботу и тренькнув по струнам громко представился.


— Мое имя Амадеус Медина.


Последовал замысловатый пассаж, и наш сосед по столу довольно приличным голосом запел. Не трудно догадаться о чем. О любви и страданиях. Любви как водится безответной, а страданиях, понятно, душераздирающих. По моему глубокому убеждению, у человечества тема неразделенных чувств — любимый конек. Настолько любимый, что всякая подвижка в организме, будь то зубная боль, нервный тик или икание от холода, без зазрения совести относятся к недугу, благословленному Венерой. Несчастные стенают, пускают слезы и сопли, и не при каких обстоятельствах не сознаются, что исторгаемые ахи лишь прикрытие здоровому желанию совокупится с ненаглядным предметом страсти. И бог с вами, плачьте сколько душе угодно, выворачивайтесь наизнанку, нянчитесь со своей любовью, что дурак с поленом, но зачем морочить головы другим, придавая "четырем ягодицам, скрепленным животворящим болтом"10 ореол мученичества. Зачем спекулировать на том во что так хочется верить? И так больно верить. Ибо поверив, ощущаешь себя никчемным ущербным типом. Особенно когда с похмелья просыпаешься в объятьях разящей перегаром и табачищем мымры. Вечерняя царевна на утренней зорьке, обычно, выглядит хлеще зелено-пупырчатой жабы.


— Вирхофф, попробуйте паштет, — отвлек меня от прослушивания трактирного шансона Маршалси. Мой приятель, похоже, признавал лишь поэзию хорошо приготовленной жратвы. Я последовал его совету и приналег на поварские чудачества, выложенные в блюда и тарелки. Маршалси бесспорно был прав. Хорошая кухня лучше серенад.


Последний раз я так харчевался месяца за три до злополучного залета в "трезвяк". Тогда мы с Гошкой, по прозвищу Жлыга подрядились в "Быттехнике" за четверть ставки выполнят обязанности разнорабочих: помогали получать товар, волохали его со склада в торговый зал и обратно, суетились перед покупателями и т. д. по штатному расписанию. Работенка не фартовая, но лучше нам не предлагали. В тот светлый день, в субботу, мы с Жлыгой только-только опохмелились, заев поллитровку карамелькой, как нас кликнули к исполнению трудовой повинности. Неприятно когда тебя начинают горбатить в столь ранний час, но мятеж устраивать мы не собирались и покорно поехали доставлять купленный "Аристон". Рыжекудрая выдрища в атласном китайском халате, впустив нас в свои хоромы, распорядилась поставить товар в… язык не поворачивается сказать ванную. Скорее бассейновую. Под ее чутким досмотром мы проследовали по королевству зеркал, кафеля и позолоченных ручек в один из не обустроенных углов. Опустив на пол оттянувший руки агрегат, мы передохнули и принялись за установку техники. Провозились с час. Причем лишь Жлыга честно усердствовал в работе. Я больше поглядывал по сторонам да на ноги временами наведывавшейся хозяйки. Из партера виделось гораздо выше пухлых коленок.


И вот грянула кульминация. Жлыга, отерев перепачканные руки о фирменный комбинезон, знающе заявил.


— Опробовать бы.


Рыжеволосая сбросила с плеч халатик. Оставшись голышом, протянула Гоше одежку.


— Подойдет?


Росту в ней было от силы метр семьдесят. Грудь! Не грудь, а мама дорогая! Пятый номер! Талия осиная! А там где полагалось, курчавится волосам, золотилась свежевыбритость джиллетом.


Видя наши в раз ставшие непроницаемыми морды, она с издевкой спросила.


— Имеете ли вы привычку кушать до… или после?


Я бы отказался от жрачки, но Жлыга проживший на четыре пятилетки больше меня, по-житейски мудро рассудил.


— Подкрепиться, не помешает.


Все выходные мы без сна и покоя стаяли прикроватную вахту. И только когда ненасытная шалава пожелала развлечься трио, малодушно сбежали, прихватив в карманы копченую колбасу и дорогую марочную водку.


Я чуть было не поперхнулся. Нашел что вспомнить! Еще бы припомнил, как с Федькой ходили Театр Лесбиянок смотреть. Тут уж я поспешил залить в организм добрых полкувшина вина. Не сразу, но в голове просветлело, а на душе воцарилась ностальгическая маята, под которую нехитрые бардовские рифмы казались не такими топорными.


— С девицами не густо, — выказал недовольство Маршалси, впиваясь зубами в сочную поросячью ножку. — Обычно их в любой забегаловке пруд пруди, а здесь, — он презрительно ткнул мосолыгой в дальний угол.


Костлявая особа, не иначе внучка кикиморы, слюнявилась с упившимся до безобразия золотарем. Инспектор выгребных ям икал, рыгал, мурчал и норовил прикорнуть на плоской груди подружки.


— А вон, — переадресовал я внимание Маршалси в другой угол.


Тот, покосившись, отверг предложенную кандидатуру.


— Не следует меня так пугать.


— Привередничаешь, — высказался я по поводу его разборчивости, на что Маршалси громко захрустел свиным хрящиком.


От переизбытка колбасы, вина и музыки потянуло на размышления. Гнусная и бесполезная привычка расставлять точки, подводить итоги и делать выводы, грозила утопить меня в омуте хмельных рассусоливаний. Во избежание глупейшего занятия, непременно бы испортившего замечательные посиделки, я прибегнул к проверенному жизнью и потому весьма действенному в таких случаях снадобью. А именно, жахнул утроенную дозу крепленого муската. Благородный вкус питья отозвался приятным головокружением, сразу снявшим с повестки дня многие из животрепещущих вопросов. И классический до пошлости "Что делать?" в том числе. В такой момент важно не упустить инициативу из рук. Поэтому я вновь наполнил кружку и словами старца Рабле обратился к Проведению, внесшему мое имя в "действующие лица" своей новой пьесы.


Господь, простую воду


Вином ты делал встарь!


Дай, чтоб мой зад народу


Мог заменить фонарь!


Четвертая порция окончательно вернула меня к прелестям текущей действительности.


Бард прервал песнопения и музицирование для отдыха. Обошел столы, собирая у публики жалкие монетки. Его заработка не хватило бы и на прокорм синицы. Сунув кровные в поясной кармашек, парень вернулся на лавку к не допитой кружке. Я покосился на притихшего певуна. Конечно, высшее скотство обжираться на глазах у пацана, глотавшего с голодухи слюни.


— Поешь, ремесленник слова и музы, — предложил я барду, являя барскую щедрость.


Бард не принял подачки.


— Я не голоден, — отказался он, хотя отказ стоил ему внутренней борьбы.


— Ешь, — поддержал меня Маршалси, подсовывая парню остатки от поросенка и овощного рагу. — У тебя в брюхе воет громче, чем на волынке играют. А ты — не голоден! — Идальго подлил в кружку барда вина из нашего кувшина. — Пьешь кислятину. Потом изжога замучает.


— Право… — стушевался парень перед нашей настойчивостью.


— Не стесняйся, — пододвинул я одну из нетронутых тарелок с мясной мешаниной к барду поближе. — Считай это вознаграждением за прекрасное владение вокалом.


Спорить и отнекиваться парень перестал и настороженно потянулся к хлебу, словно боялся, что мы передумаем и посмеемся над ним.


— Лех фон Вирхофф, — представился я, подбадривая парня жестом. — А это, — я указал на своего приятеля, — Тибо Маршалси.


— Идальго, — добавил тот, зорко оглядывая зал. Получив хлеба, натура Маршалси очевидно запросила зрелищ.


— Не желаешь сыграть в кости? — обратился он ко мне, как бы промежду прочим.


— Предпочитаю деньги пропить, — отказался я. Отказ удостоился недоумевающего взгляда… В ясных глазах Маршалси читался скрытый вопрос: Как же быть? У этих трех кабальеро за соседним столом такие мерзкие рожи.


Я пожал плечами, показывая отсутствие заинтересованности в намеченном им предприятии.


— Где же ты научился петь и играть, Амадеус? — отвлекся я от переглядов с Маршалси и подсунул барду следующую тарелку. Парень был голоден не на шутку и, отринув корпоративную гордость бряцающих по струнам, лопал, так что за ушами трещало. Прошло время, прежде чем он прожевал и ответил.


— Я последователь великого Ал Сеговия. Учился в Школе Свободных Искусств в Нихаре.


— Ого! — удивился я. Школа Свободных Искусств это звучит. — И чем же велик твой Сеговия? — продолжил я расспросы. И из любопытства и для расширения личного кругозора.


Амадеус посмотрел на меня осуждающе.


— Он открыл гладкое стихосложение. До него писали, используя исключительно открытый слог.


Парень отложил вилку и, взяв в руки инструмент, сыграл пару аккордов и пропел:


Над равниной колышутся стяги, и трубы надрывно звучат,


Призывая героев на сечу и подвиг во славу Отчизны.


И спешат те, кто сердцем горяч и душой благороден,


И торопят коней вороных, что бы к сроку успеть.


В такт пению он энергично покачивал головой и легонько притопывал. Получалось здорово. Но от излишней патетики у парня запершило в горле и он закашлялся. Прочистив глотку Амадеус продолжал.


— Ныне так никто не пишет, разве что сторонники классицизма, да академики императорской консерватории. Весь остальной мир признал открытие Ал Сеговия. Благодаря ему слова и музыка зазвучали в унисон, дополняя друг друга.


Амадеус снова заиграл, на этот раз более сдержано.


Из далеких походов вернувшись домой,


Не о новых ли битвах мечтает герой?


Ни о том ли грустит, выезжая коня,


Что на нем лишь камзол — не стальная броня!


— Просто чудесно, — отвесил я барду поощрительный комплемент.


Амадеус скромно заулыбался. Похвале он был более рад, нежели деньгам, которые собрал с тугоухой публики.


— Сам откуда родом? — продолжал я добывать информацию.


— Из Нихара, — не скрываясь и не таясь, отвечал Амадеус. — Вообще отец желал выучить меня на сапожника, но я ослушался.


— И как родитель воспринял твое самовольство?


— Выгнал из дома.


Парень хотел выглядеть взрослым и самостоятельным. Я, почему то заподозрил, что из дома его выгнали не далее как дней десять назад и хлебнуть вольной жизни он как следует, не успел.


Разговаривая с бардом, я присматривал и за Маршалси. Не найдя у меня поддержки своей затеи, он скучал не долго, поскольку удача благоволила ему. Правда, весьма необычным способом. На краешек нашего стола, в поиске хлеба насущного выполз приличного размера и отвратного вида тараканище. Подлое насекомое нацеливалось совершить марш-бросок на остатки печеночного паштета. Маршалси, недолго думая, расчетливым щелчком превратил сухопутного прожору в бравого десантника. Итоги проведенной операции были более чем удовлетворительны. Перелетев проход, рыжеусое чудище плюхнулось прямиком в бокал одного из игравших в кости кабальеро. Охеревший (другого слова не подберу) дворянчик, что хамелеон в брачную пору моментально покрылся цветными пятнами: нос и лоб запунцовели, щеки посерели, уши позеленели. Он тут же принялся высматривать виновника своего непростительного унижения. Порыскав глазенками, уперся взглядом в Маршалси. Мой друг ответил невинной улыбкой Джека Потрошителя.


Дворянчик потянулся к мечу. То, что он удумал, бесповоротно переводило его из завсегдатая кабака в разряд подопечного кладбищенских землекопов. Я уже воочию видел его чистенького, бледненького, накрытого накрахмаленной короткой простынкой, из-под которой торчат его желтые круглые пятки с пометками зеленки. На одной коряво черкнуто "муж.", на другой единица на кривой подставке, означавшая не понятно что, но точно не лидерство среди сильнейшей половины человечества. Красотой Делона дворянчик обделен на все сто процентов, а до "Мистера Стальные Мускулы" недотягивал целую тысячу.


Не вникая в суть, собутыльника поддержали и оставшиеся двое кабальеро. Опрокидывая кружки и проливая вино, они дружно схватились за оружие.


— Убери инструмент подальше, — порекомендовал я, трещавшему без умолку барду. И в качестве назидания изрек одну из древнейших истин, переделанную мною под нынешний случай. — Когда гремят мечи, музы молчат!


Я не осуждал Маршалси, ибо сам причислял себя к породе людей склонных к эпатажным выходкам. Но сейчас, как следует, пожрав и выпив, гораздо приятней было бы отправиться на боковую.


— Хозяин, что за свара? — вдруг раздался сверху властный женский голос.


В первое мгновение я ничего не понял. Мой скандальный богатырь скис и чуть ли не по-собачьи сунул нос в недоеденное рагу. Его противники, последовав примеру, уткнулись в свои полупустые кружки. Остальные присутствующие, и бард в том числе, в одночасье, притихли, скукожились, виновато опустив лица к долу. Нашлись и такие, кто спрятались под стол. Я в недоумении посмотрел наверх…Сердце, громко стукнув, замерло, а затем бешено заколотилось. Люблю! Люблю! Люблю! Представьте, вы встретили свою мечту, свой идеал, королеву ваших страстных желаний и безутешных грез. Я встретил… Темноволосая, стройная, в серо-голубом шлафоре11, в разошедшемся запахе которого светлела божественной формы нога.


— Не смотри, — предостерег меня Маршалси. Но я не мог оторвать взгляда от диво дивного чудо чудного. Тогда он попытался схватить меня за полу плаща и усадить на лавку. Я увернулся.


— Жрица! — проблеял рядом со мной бард и зажал рот ладонями.


Его слова сгорели в костре взорвавшихся чувств.


— Принесете мне вина, — попросила незнакомка, награждая меня улыбкой. Вина?! Вина!!? Пожелай она того я бы принес ей и солнце, и гору Арарат, и вечный двигатель.


— Конечно, — выдавил я, вслепую нашарив на столе кувшин. Маршалси предпринял еще одну попытку остановить меня и поставил подножку. Я удержался.


Незнакомка поманила движениями пальцев руки.


— Поднимайтесь!


Зов, приказ, просьба. Все вместе. С той ноткой убежденности, что по-другому я не поступлю. Умру, но выполню. Но я не собираюсь умирать. Нельзя умирать, наткнувшись в потемках жизни на собственное счастье. Счастье, в конце концов, не противопехотная мина.


— Иду! — ответил я ей.


В притихшем зале мой голос прозвучал выстрелом шампанского под сводами церкви, где отправляли траурную панихиду. Меня ни что не могло остановить! Мир застила любовь. Любовь готовая испепелить вселенную в прах!


Не помню, как взобрался по лестнице, вполне возможно взлетел… Не помню, как отдал кувшин… Не помню её слов… Не помню, что отвечал… Она взяла мою руку и повела… Время расступилась, и осталось на страже, у захлопнувшейся комнатной двери.


…У нее сильные горячие руки и упругое гибкое тело… Кожа пахнет дурманным ландышем и пчелиным воском… Её дыхание прерывисто в такт движению…


В далеком прошлом, бездельничая в полковом лазарете иностранного города N…, я, под патронажем своего дружка Рафика Тулиева, изучил искусство арабского перепихона. В начале теорию, а потом практику. Молоденькие медсестры, насмотревшиеся страданий, по природной бабьей жалости, не отказывали домогательствам перебинтованных героев. Так что необходимые навыки были приобретены и отработаны. Гордиться собственным паскудством не стоило. Я и не гордился. Но попав в любовные сети и ошалев от нахлынувших чувств, выложился на полную катушку.


Я был галантным кавалером и неотесанной деревенщиной, грозным властелином и низким рабом, пылким любовником и суровым мужем, гнусным обольстителем и целомудренным юнцом, растлителем нравственности и скромником-моралистом, развязным солдатом и благородным рыцарем, девственником в вертепе разврата и богом разврата в компании девственницы, суженным вернувшимся к любимой из похода и соседом приходившей к ней пока суженый тянул армейскую лямку. Я сменил множество ипостасей, я примерил десятки личин, я хотел быть достойным избравшей меня…


4


Распластанный и истерзанный лежу под невесомым батистовым покрывалом. Открывать глаза совсем не хочется. Да и что я увижу? Одиночество комнатных сумерек? Надгробие беленого потолка? Безделушку, оставленную на память?


А чего ты хотел? — спрашиваю себя, и последняя искра надежд на пепелище чувств гаснет. Инквизиция любви закончилась. В душе пусто, в мыслях горько, в паху больно.


В дверь тихонько, по-мышиному, поскребли. Приглушенным сипом простуженного боцмана разрешаю.


— Войди! — и приоткрываю щелку век.


Крадучись и озираясь, что деловар на тропе войны, в комнату протиснулся Маршалси.


— Жив? — в полголоса спросил он, приглядываясь ко мне.


Равнодушно отвечаю:


— Нет.


— Я серьезно, — обиделся Маршалси, но голоса не повысил.


— Где она? — вопрос отсутствия незнакомки волновал меня больше собственных болезненных ощущений.


— Уехала, — чуточку бодрее произнес идальго и облегченно добавил. — Слава Святой Троице!


— Я женюсь на ней! — заявил я. С отчаянья мне были по плечу и не такие фокусы. Однажды, добиваясь расположенности прекрасной заезжей туристки, я едва не стал католиком. И только благодаря здравомыслию пожилого кюре, выслушавшего мою запальчивую исповедь и отказавшего мне в переходе лоно святой римской курии, я по сию пору мерзкий язычник. "Париж стоит мессы, — заключил он свой отказ словами Генриха IV и от себя добавил, — но парижская вертихвостка нет*".


Маршалси не ведал о моем пороке. Похлопав глазами, почесав подбородок, он с прискорбием изрек.


— Вообще то такие свидания плохо сказываются на физическом состоянии. Но ты первый кто повредился головой.


— Она мне нужна! — чуть ли не рыдал я.


Во мне все болело. Каждый дюйм моей души кровоточил слезами разлуки и тоски. Любовь моя! Услышь мое разрывающееся в клочья сердце! Вернись!


Маршалси подошел к кровати и встал у меня в ногах. Его брови удивленно поползли от переносицы вверх.


— Про неё не скажу, а лекарь нужен точно! — неподдельно забеспокоился он.


— Нет такого лекаря, что бы помог мне, — отказался я от услуг медицины.


Маршалси без стеснения задрал край покрывала.


В моем отравленном чувствами мозгу моментально сопоставились боль в паху с возгласом собутыльника.


— Что? Что такое? — запричитал я, холодея нутром. Странная онемелость в низу живота не откликнулась на прилив адреналина.


Бросив боязливый взгляд, поверх покрывала я различил на цветастом батисте, там, где он соприкасался с мужским атрибутом, темное пятно. Кровь! Кровище! Кровавый отпечаток Тихого океана! В ушах зазвенел неистовый тенор Фаринелли, проголосивший "Аминь!" Дрожа как овечий хвост, я сам заглянул под покрывало. Святыня Святынь поругана и осквернена. Меня, героя песков и гор, без пяти минут православного и потенциального католика подвергли подлой циркумцизии12.


— А! а! а! — выдохнул я в горючей тоске. Жениться расхотелось сразу. Напрочь!


— Лекаря звать? — спросил Маршалси, ехидно щуря левый глаз.


— Зови! Скорей! Сейчас же! — заторопил я.


Если птице подрезать крылья она больше не полетит, если лошадь охромеет, её ведут на живодерню, если у охотничьей собаки пропадает нюх, ее бросают привязанной в лесу, если моего "гренадера" лишили естественной красоты, сможет ли он служить так же исправно, как и до этого черного дня?


Маршалси немедля вышел и вскоре вернулся, ведя за собой злодейского вида старикана, в зеленом камзоле, малиновых шоссах, огромных башмаках с пряжками и пузатым саквояжем в руках.


— Мэтр Греко, — представил Маршалси лекаря и жестом пригласил того исполнить профессиональные обязанности. — Прошу, осмотрите моего друга.


Старикан поставил саквояж на край постели и запорхал вокруг меня, что пчела вокруг медоноса. Будь моя воля, не доверил бы ему врачевать и легкого насморка. Но выбора не было и приходилось, скрипя зубами наблюдать, как варнак обращается с изувеченной частью моего тела.


Обложив "гренадера" салфетками и рассмотрев его в увеличительное стекло, светило клистирной науки глубокомысленно изрекло:


— Вовремя обработанные покусы заживают быстрее.


— Покусы? — удивился я результатам осмотра мэтра Грико.


— Покусы, покусы, — поддержал лекаря Маршалси. — Думаешь, она шкуру ножничками для ногтей состригла. — И для доходчивости клацнув зубами, пояснил. — Отжевала!


От его слов засосало под ложечкой.


— Тебя предупреждали! Она Жрица, — укорил меня Маршалси. — Нет, раззявил пасть, пустил слюну и вперед за подолом. Уж лучше бы отбил подружку у золотаря. Попахивал бы дерьмом, зато и невредимым остался.


— Да откуда мне знать, что она такая жрица! — оправдывался я.


Лекарь, прервав терапию, строго посмотрел на меня, потом на Маршалси. Тот не юля сознался.


— Мой друг не здешний. Из Гюнца. Так сказать пострадал из-за своей беспросветной ереси.


Старикан еще раз поглядел на меня. Никакого правоверного злорадства я в его взгляде не заметил. Очевидно, и в правду последователям Гиппократа все одно кого врачевать, лишь бы им в немытые лапы поскорее доверили невинную жертву недуга.


Мэтр Грико, возобновляя шаманство с присыпками и мазями, пустился в пространные разъяснения.


— Поклонение Кабире тоже в своем роде крамола, суть коей есть не отрицание постулатов веры, а дополнение их. Называющиеся Жрицами свято чтят Святую Троицу, в отличие от вас жителей маркграфств или подданных королевства Карг, признающих лишь Бога Сотворившего Мир и не признающих Бога Вдохнувшего Жизнь и Бога Дарующего Забвение. Ересь жриц заключается в том, что они над Святой Троицей ставят Мать Прародительницу. Они полагают, поскольку жизнь людей воссоздана по образу и подобию божьему, то и у небожителей была Мать. На заре зарождения ереси жриц нещадно преследовали, стараясь, мечем и огнем выжечь крамолу, но добились лишь того, что из заурядной секты жрицы переформировались в воинствующий орден. И литься бы крови и по сию пору не найдись среди верховных понтификов светлая голова, предложившая использовать воинственность женщин в своих целях. Кнут сменили на пряник и теперь Жрицы Кабиры непобедимая армия Святой Троицы. Стоит церковникам из Ожена повести бровью как они бросаются в бой и горе тому, кто вздумает потягаться с ними силой. Еще не одной армии не удавалось выиграть сражения, если на стороне противника выступали Жрицы. Даже хваленые кирасиры из Мейо не более как неумехи по сравнению с ними.


— Чего же ваша пресвятая монахиня меня в постель потащила? — сердито заметил я. Грехов в моей развеселой жизни и так предостаточно. Для пущего разнообразия не хватало только сожительства с монастырской девой. В голове зрело подозрение, если история блуда выплывет, Оженские сидни меня сами в город приволокут, повесить.


— Вы путаете, — развеял мои опасения старикан, — жрицы не монахини. Они служительницы Матери Богов. Материнство, как известно не возможно без участия некой сторонней силой. Поэтому обет целомудрия жрицами отринут и их не частые любовные интрижки своеобразный ритуал в честь праматери сущего.


Мэтр запустил руку в саквояж и извлек оттуда зловещего вида железяку, гибрид садового секатора и сапожного ножа. От вида полированного металла у меня вспотели пятки, подколенные сухожилия натянулись буксировочными канатами, а мошонка стала меньше воробьиных яиц. Медицинская акула поднесла инструмент к "гренадеру" и примерилась орудовать.


— А почему я ничего не ощущал, когда она меня…? — договаривать я не стал. Вернее не смог. Голос жалобно задрожал. Как у двоечника перед отцовским ремнем.


— Жрицы употребляют отвар смеси горного мака, корневищ речного плывуна и особой травы, выращиваемой орденом в строжайшем секрете от остального мира. Отвар служит для быстрого восстановления утраченных сил, стимуляции умственной и сердечной деятельности и для повышения выносливости. Одно из побочных действий зелья жриц, снижение болевой чувствительности. Не зря же они пьют его перед дальними походами и перед боем. Очевидно, и вам дали выпить отвара, перед тем как….


— Да, да, да! Припоминаю! — перебил я врачевателя, хотя ничего в действительности не припоминал. Я трусил как последняя каналья и даже не пытался сокрыть этого постыдного факта. Постыдного для героя. А герой хотел одного, что бы грубые руки лекаря, сжимавшие хирургическую снасть, убрались подальше от пожеванной плоти, всякое прикосновение к которой вызывало сердечный спазм.


Должно быть, у меня назревал истерический срыв. Ни с того, ни с сего я мысленно пропел.


Она жует свой Орбит без сахара…! Она жует свой Орбит без сахара*


Мне привиделась оскаленная пасть в алой мазне помады и огромная пачка жевательной резинки в форме джинсов с ремнем в поясе. Волосатая лапища с накрашенными битумом когтями вспарывает молнию гульфика и выковыривает дольку из упаковки и кладет на желтый клык.


Она жует свой Орбит без сахара…! Она ЖУЕТ…!


Странно, но мне полегчало. Как висельнику, которому пришел отказ в прошении о помиловании. Грядущие события представлялись фундаментальной неизменностью. Изменить их не в людской власти. Остается только принять, выступая безмолвным зрителем.


Операция спасения отняла час. По истечению времени, мэтр убрал секатор на место и оценил качество работы. "Гренадер" выглядел не ахти, но гораздо лучше, чем до вмешательства здешней службы,03". Лохмотья кожи убраны, серьезные порывы сшиты шелковинками.


Завершая экзекуцию, мэтр Грико достал темного стекла чекушку.


— И много этих жриц, — выпалил я, извиваясь ужом. Старикан полил на раны голимым йодом пополам с расплавленным оловом.


— Орден достаточно велик и разделен на три составляющих, — лекарь для пущей эффективности лечения сыпанул на "гренадера" соли. — Низшая ступень, Плакальщицы, несут внутреннюю службу при храмах и монастырях, выступают как эскорт у патриархов. Плакальщицами их зовут за татуировку в виде золотистой слезки. Несмотря на прозвание, плаксивостью и жалостью они отнюдь не отличаются. И не моргнув глазом, перережут горло всякому преступившему им путь. Далее идут Скорбящие, самая многочисленная из ступеней ордена. Их отличие — на лбу татуированные морщинки. Они исполняют роль ударной гвардии. Думается, не их бы помощь, варвары из Земель Порока давно бы сожгли и вытоптали империю. Высшей ступенью в ордене считаются — Мстящие. Эдакая тайная сила. Их атрибут, татуировка серебристого клинка на ушной раковине правого уха. Чем занимаются они лучше не допытываться. Ходят слухи о существовании в ордене особой ступени — Судящих, не подвластных даже Верховому патриарху. Но сами понимаете говорить о слухах все равно, что самому их придумывать.


Дослушав лекаря, я глянул на Маршалси. Мой испепеляющий взор, по накалу вложенных чувств не уступал революционному бешенству трибунала В.Ч.К.


— Мог бы и предупредить.


— Я пытался, — парировал "наезд" идальго с уверенностью человека до конца, выполнившего дружеский долг.


Его ответ меня не устроил и я, было, раскрыл рот для дальнейших нападок, но за Маршалси вступился лекарь.


— Вы очевидно не уяснили. Власть жриц всеобъемлюща и непререкаема. А суд за неподчинение скор!


— Точно! — поддакнул Маршалси. — Эти стервы сразу хватаются за мечи. Сам свидетель как одна стервища в мгновение ока отправила к праотцам целый гвардейский караул. Знаете за что? Бравые ребята во время Комплеты собирались пользовать шлюх в портике Соренского аббатства, — идальго сыпанул парочку скромных богохульств и продолжил говорить уже применительно к нашему случаю. — Да только за попытку тебя удержать, жрица могла не полениться вывернуть харчевню наизнанку.


— Молодой человек, — вторил лекарь Маршалси. — Поймите и усвойте, от жриц лучше держатся подальше. А коли судьба столкнет с ними лицом к лицу, беспрекословно выполняйте их поручения. Себе же во благо.


— Как нынче, — не удержавшись, хихикнул Маршалси из-за спины мэтра Грико. Тот утвердительно закивал головой, не находя ничего предосудительного в моей ситуации.


Я скорчил презрительную мину и отвернулся в сторону.


Лекарь, получив причитающуюся мзду, удалился, пообещав заглянуть денька через два. Когда дверь за стариком закрылась, Маршалси прошелся по комнате из угла в угол. Я догадался, его снедает любопытство.


— И какой масти твоя подружка? — спросил идальго, останавливаясь у двери и прислушиваясь к коридорным звукам.


— В смысле? — непонимающе уточнил я.


— Ты же слушал старого умника! Плакальщица, Скорбящая, Мстящая?


Я напряг память, вспоминая указанные лекарем приметы. Наскоком ничего не получилось. В голове, что в демонстрационном зале лишь быстро менялись слайды иллюстраций к мировому бестселлеру Кама Сутра, с моим непосредственным участием. В качестве партнерш травмированная психика подсовывала Клаудию Шифер, Помелу Андерсен, Чочолину и прочих симпатичных представительниц противоположного пола. Калейдоскоп из ляжек, сисек и попок мешал сосредоточиться. Образ жрицы если и прорывался на передний план, то ненадолго и виделся расплывчато, без интересующих подробностей.


— Не припомню, — честно сознался я не в состоянии одолеть наваждение.


— Вот те раз! Как так? Пошевели мозгами, — настаивал Маршалси. В его голосе проскользнула смешинка.


— Не помню, — обиделся я. Человека чуть евнухом не сделали, а ему хи-хи ха-ха!


— Постарайся, — не отставал идальго.


— Какая разница, — отмахнулся я от него. — Было, да прошло.


— Какая разница? — подивился моему непониманию Маршалси. — На моей памяти ты первый еретик, попавший в руки жрицы Кабиры и уцелевший.


— Ничего себе уцелевший, — возмутился я до глубины души. В прочем мое возмущение ему было не понять. За то, каково мне, бывшему герою?


Видя мою обиженную физиономию, Маршалси поспешил с утешениями.


— Но держался ты молодцом. Я бы сказал, мне посчастливилось прослушать лучшую симфонию совокупления! Вашим чудным неподражаемым стенаниям, развесив уши, внимала вся харчевня, — и, изменив голос, спародировал сначала меня. — Да! Да! Так! Так! — Потом жрицу. — О! О! О! Варвар! О, мой варвар! — И не справившись с собой, раскатисто захохотал во всю глотку.


— Ты спятил! — фыркнул я на него за неуместное веселье.


Мои слова лишь подстегнули идальго. Он едва не свалился на пол от безудержного смеха.


Ни чего не оставалось, как лежать и чувствовать себя круглым дураком. Сатанея от обиды, я взирал на окружающую мебель в поисках предмета поувесистей, запустить в развеселившегося подчиненного. Где ты, человеческая благодарность?! Я его приласкал, зачислил в свиту, накормил, а он веселится над несчастьем своего спонсора.


Чуть унявшись, Маршалси обрадовал меня.


— Теперь попасть в Ожен — раз плюнуть!


Он не поленился разыграть небольшую сценку. Якобы оттянув двумя пальцами незримую плоть, наотмашь рубанул воздух ребром ладони. От его лицедейства меня окотила холодная волна бессильной злости.


Наконец сжалившись надо мной и оставив веселость, Маршалси предложил.


— Тебе следует подкрепиться.


Не позволив возразить, тут же организовал стол. С размахом и щедрость. Будто собирался праздновать мои проводы на пенсию.


Есть абсолютно не хотелось. Мысли в голове метались, что пьяный кочегар у топки тонущего крейсера. Для начала я обругал себя кратко и по делу. Не стесняясь в выражениях, прошелся по родове жрицы до десятого колена. Припомнил попа, просклоняв его по всем падежам божбы. Досталось и моей разнесчастной судьбе, хотя, помнится, недавно я был несказанно ею доволен. Пассажи из матов и богохульств сменили реплики в адрес моего прошлого и зубовный скрежет по поводу незавидного текущего момента. Результатом душевных кипений явились досада и раздражение. Жизнь в который раз поманила меня, что доверчивого щенка дурной прохожий, и в который раз сладкое обещание "На! На! Возьми!" обернулось грубым пинком. Впрочем, не привыкать! Утешенье слабоватое и не способное ни на гран подсластить горечь, но не лежать же закатив очи ко лбу в ожидании пока жизнь или извинится или закончится.


Маршалси не скупясь, доверху, налил по первой. Я, не смакуя, в один прием заглотил из кубка. Идальго сразу наполнил по второй. С ней я тоже не церемонился. После третьей, на душе мягко потеплело. В похоронном марше бытия проскользнули нотки гвардейских горнов.


Следуя строгому предписанию "Склифосовского" в малиновых шоссах пришлось провести в постели два последующих дня. Немощь я пережидал с максимальным комфортом: продегустировал имеющиеся в наличии сорта здешних и привозных вин, отведал с десяток местных деликатесов и фирменных блюд, на два раза прослушал небогатый репертуар Амадеуса, и узнал от брадобрея, добродушного розовощекого дядьки, все тутошние новости и сплетни. Посланный судьбой в жесточайший нокдаун я воспользовался передышкой с мудростью знаменитого пушкинского дяди, который "не в шутку занемог". И хотя подушки мне никто не поправлял, а лекарства не подавал, забавлять забавляли. Все-таки быть князем и человеком при деньгах весьма и весьма не плохо!


На третий день, с разрешения ученого фельдшера твердо заверившего о моем скорейшем и полном выздоровлении, я прервал постельный режим и вызвал Маршалси, оторвав оного от распития брюта13 и охотой за женским полом.


Идальго явился довольным, замечательно пьяным и пропахшим дешевым одеколоном служительниц красного фонаря.


— Мы отправляемся в путь? — с порога задал он вопрос. Его позе и жестам позавидовал бы любой актер. Столько помпы, самоуважения и самодовольства не встретишь и у столичных знаменитостей избалованных чрезмерным вниманием публики.


— Совершенно верно, — решительно подтвердил я. — Раздобудьте соответствующий моему здоровью транспортное средство. Желательно крытую коляску или что-то в этом роде. После обеда выезжаем.


— Наем обойдется дорого, — предупредил Маршалси.


Я не мог не оценить заботу о моем кошельке. Пьяный или трезвый он блюл интересы сюзерена.


— Тогда купите, — порекомендовал я идальго и обратился к Амадеусу, мявшемуся в углу. — Друг мой, насколько предопределенны ваши планы?


— Вообще…, - протянул бард, взирая на потолок. Юноша ни столько старался изложить свои планы на будущее, сколько угадать наши.


— Можешь управлять лошадью? — перешел я сразу к делу.


— Конечно, — воодушевлено отозвался бард, расплываясь в благодарной улыбке.


— Отлично, — деловито одобрил я. — Маршалси возьмите деньги, — и протянул похудевший за истекшие трое суток кошель. — Полагаюсь на вашу рассудительность и опыт. Поторопитесь. Мне эта богадельня обрыдла, что истомившейся девице венчальный обряд. Жду вас внизу за столом.


Следом за Маршалси я откомандировал Амадеуса организовывать обед и купить дорожных припасов. Сам же, с тщательностью и не торопливостью заправского щеголя облачился в одежды. Рубашка заблаговременно отглажена, кружева на ней обновлены и накрахмалены. Пуговицы на модняцком жилете надраены до огня. На плаще ни пылинки, ни соринки, ни морщинки. Ухарски пройдясь по комнате, обулся. Сапоги сверкали начищенными носками и пахли маслом. От прилива жажды деятельности метнулся к оружию. Шпорки шкрябанули по половице оставляя желтые полоски. Я киношно ловко выдернул меч и тушировал спинку кровати. Острие скололо длинную щепку.


— Есть многие на свете друг Гораццо, — в моем переводе великий Шекспир звучал как никогда злободневно. — Кто хочет подержать судьбу за яйца!


Натешившись, собственным обличием и хваткой, я застегнул портупею вокруг геройского живота и спустился в низ, пообедать и заплатить по счету.


5


Покинув Кастехон, мы выбрались на торговый тракт, и белобокий меринок весело покатил нашу коляску по ухабам и колдобинам Мореяка.


Ехали не быстро и с остановками. Обожравшийся организм Маршалси взбунтовался и немилосердно гонял того по нужде, при всякой крупной встряске. Заслышав ругань, Амадеус останавливал транспорт, Маршалси рысью несся прочь, подальше в кусты, за камни или в поле. Облегчив страдания и возвращаясь в повозку, обессилено плюхался на сидение и беспомощно махал рукой Амадеусу разрешая ехать. Вначале беготня обсерающегося кабальеро забавляла, но по мере прогрессирования кишечного расстройства бег его становился все короче и вскоре до нас стали доносится и звук и вонь.


— Маршалси, вы знаете, что фрукты перед едой моют? — глубокомысленно спросил я страдающего чревоугодника.


— Это не от фруктов.


— Значит, вы поели дурного.


— Если бы!


— Тогда от чего, жидкий стул изводит вас и нас вместе с вами.


— От молочного.


— От молочного? — изумился я. Идальго не походил на поклонника творога и сметаны.


— От молочного пудинга, с имбирем и толчеными орехами, — уточнил он, прижимая руки к брюху, что роженица к бандажному поясу.


— На кой вы его жрали, мой ненасытный друг? Хотели послушать, как ваше пердило протрубит вам: Кабальеро, в атаку!


Амадеус прыснул в кулак, видно представив себе такого залихватского горниста.


— Меня… э… угостила одна сеньора…, - грозно косясь на барда, пояснил Маршалси.


— Она хоть стоила ваших теперешних мук? По моему мнению, ни одна юбка не стоит и однократного придорожного поноса.


— По вашему мнению, по вашему мнению! — обиделся Маршалси. Он ждал сочувствия, а не нотаций. — Засуньте свое мнение, знаете куда?


— С удовольствием, если это поможет, и вы дадите нам спокойно доехать до Шира.


Маршалси не дослушав выпрыгнул из повозки. Дела его обстояли хуже некуда. Бедолага успел только заскочить за саму повозку. Брякнули пряжки, раздалось душераздирающее "Ох!!!" и напугавший лошадь звук разорвавшегося фейерверка. Говорят, лошади лишены обоняния. В человеческом понимании. Но даже у нашего Белобока, навернулись на глаза слезы, когда газовая составляющая переработанного кишечником пудинга тронула носовые рецепторы животного. Белобок замотал мордой и попытался ринуться вскачь. Бард предусмотрительно натянул вожжи. Бросать раненых и хворых не достойно ни начинающему пииту, ни липовому князю.


Лишь только измочаленный хворью Маршалси вполз на подножку повозки, я гаркнул Амадеусу.


— Гони!


Но догадливый бард, красный от продолжительно сдерживаемого дыхания, и без команды уже нахлестывал лошадь, с неподдельным энтузиазмом рванувшую вперед.


Маршалси едва не выпал на дорогу.


— К чему такая спешка? — безвинно поинтересовался он, застегивая ремень и поправляя меч.


— К чему? Либо мы успеем довести вас к лекарю, либо вы нас уморите!


— Ну, пока ничего страшного не произошло, — успокоил меня Маршалси.


— Когда начнется страшное, — заверил я в ответ идальго. — Оставлю вас на дороге.


— Не драматизируйте! — усомнился в исполнении моих слов Маршалси и, привалившись поудобней к спинке сидения, поделился историей своего конфуза.


— Когда вы отрядили меня покупать коляску, я прямиком направился на ближайший базар выспросить, где и как можно выполнить распоряжение. В лавке менялы порекомендовали обратиться к Орпу Вагару проживающему у Старых Казарм. Я поспешил по указанному адресу. Дома его не оказалось, но гостеприимная хозяйка, — здесь Маршалси чувственно сглотнул слюну, — пригласила меня в дом, обождать его возвращения. О! это была во всех отношениях сеньора из сеньор доселе мною виданных. Круп что у породистой кобылки. Талия не толще амфорного горла. А зашнурованная в тесный корсет объемная грудь казалась, порвет шелковые вязки. Врать не буду, на личико супруга торгаша не вышла — корява, но ведь с лица воды не пить!


— И вы решили воспользоваться отсутствием главы семейства, — с пониманием намекнул я Маршалси. Он походил на мартовского помоечного кота учудившего шкодство с закормленной "Вискасом" киской, неосмотрительно вырвавшейся из-под хозяйской опеки.


— Ничего такого я не решил, — отмел пошлые намеки Маршалси.


— Значит, вас прельстил уют семейного очага, — заключил я. Может, в моих словах и не было правды, за то прозвучали они донельзя поэтично.


— Наверное, — согласился Маршалси и продолжил рассказ. — Она пригласила меня в гостиную, предложила вина…


— И молочный пудинг с имбирем и тертыми орехами…


— И пудинг с имбирем и орехами, и все ходила вокруг меня и говорила, говорила, говорила… Сам не помню, как сожрал стряпню, которую в иных условиях не заставили бы съесть и под пыткой. Признаюсь, я проявил слабохарактерность. Но как было отказать такой цыпе?


— Одинокой, — сочувственно вздохнул я в поддержку идальго, — и хозяйственной…


— Да, да! Одинокой, — опять согласился Маршалси, почему то, не очень обращая внимание на хозяйственность. Что ж каждому свое…


Приосанившись, охотник за оставленными без присмотра женами, без утайки раскрыл механизм совращения.


— Осознав, на что себя обрёк, из-за собственной мягкотелости, я решил компенсировать грядущие неудобства безвинным легким флиртом. Щепок за бочёк, хлопок по попке, одним словом детские шалости, — тут у покорителя женских сердец не выдержали нервы, и он откровенно признался. — У меня прямо руки чесались запустить их ей за пазуху.


— Хороший способ компенсации. Не будете возражать, если я у вас его позаимствую?


— Нет, не буду!


— Спасибо огромное!


— …И я начал действовать. Понимаете обращаться с сеньорой не одно и то же, что водить шашни с уличной потаскушкой. Здесь на твоей стороне нет денежного мешка. Приходится полагаться лишь на собственное обаяние и ловкость. Я попросил еще вина. Когда она принесла кувшин и принялась наливать, нежно и как бы невзначай коснулся ее колена.


— И это вам сошло с рук, — рассудил я глядя на довольную физиономию Маршалси.


— Она даже вида не подала! — воодушевлено подтвердил разносчик рогов. — На третьей чарке я уже гладил ее округлости, на пятой она позволила заглянуть под подол на ее кружева, бантики и тесёмки.


— Фи, Маршалси как можно здесь же малолетние, — в шутку возмутился я скабрезным подробностям, но идальго было не остановить.


— К концу кувшина, моя прекрасная сеньора, уселась ко мне на колени. Она так чудно пахла!


— Откуда? Из-под подола? — уточнил я у соблазнителя. Маршалси не счел обязательным отвечать на подначки. Речь его полилась оживленней.


— Я понимал времени у меня немного, Орп мог вернуться в любую минуту. Потому пренебрег милыми сердцу удобствами, коими пользуешься, нырнув в постель. Опрокинув сеньору Вагару на стол…, - тут Маршалси рванулся с места, завывая почище иерихонской трубы. — Стой, стой! — и, не дожидаясь пока бард остановится, сиганул с повозки, рвя пряжки на ремне.


— Какое бескультурье, — вздохнул я, сокрушенно качая головой. — На самом интересном!


В Шире мы провели около трех часов. Пока местный знахарь отпаивал Маршалси чудодейственными эликсирами, я нанес визит местному цирюльнику, а потом мы с Амадеусом покатились по городку в поисках достопримечательностей. Их открылось не много. Пепелище магистрата, откуда местные мужики без зазрения совести растаскивали камень и мрамор на собственные нужды, и тюрьма — симпатичное зданьице в стиле поздней готики. Более ни чем городишко не запомнился, разве к перечисленному добавлю, огромное количество бродячих собак и в харчевнях подают одинаково кислое вино.


Отдыхали в Риарню, на самой границе Мореяка и Бадии. На следующий день, к последней септе миновали Аморим малонаселенный и мрачный, что каторжная галера, затем Пратор, напоминающий выселки ссыльных. К Комплете, въехали в Горж. Всех ценностей в городе, не по провинциальным масштабам солидная ратуша с часами и колокольным боем и чудо плотницкого искусства виселица. Ни то ни другое не понравилось, как не понравилась и местная кулинария. Слишком много птицы, специй и овощей.


Прикончив десятипинтовую бадью местного хереса, завалились спать. Во сне мне явилась фельдшер Ольгец из штабного здравпункта. Она нежно гладила меня по остриженной под ноль голове и норовила покормить грудью. Я тянулся к розовому соску губами, скашивая глаза на наколку "Пиво жигулевское". На другой груди точно так же вокруг соска красовалось "Губернаторское особое". Попить пивка, как не старался, мне не удалось, и я проснулся весь в поту и ознобе. По соседству заливисто храпел Маршалси, рядом с ним по-щенячьи уткнувшись головой в богатырскую подмышку, посапывал Амадеус. Жутко воняло перегаром. Я облизал пересохшие губы и скользнул с кровати. Доковылял до стола и хлебнул из неполной кружки. День начинался не очень здорово.


Позавтракав и уплатив за койко-место, еду и кормежку для лошади, наша компания, позевывая от недосыпа и почесываясь от сытой ленцы, съехала из-под гостеприимного крова харчевни. Самыми ранними пташками, покинувшими Горж в неурочный час, мы не были. Ехавший впереди горшечник свернул к Блуазу, на открывающуюся большую ярмарку, а торговец тканями и одеждой, обогнавший нас у мельницы мчался в Рю, на распродажу имущества разорившегося Ла Ёша. Наш путь лежал в Доккен, то бишь прямо.


Дорогу коротали, прикладываясь к прихваченному кувшину с амабиле14. Маршалси на удивление был молчалив и задумчив. Его смурной вид портил мне и без того паршивое настроение, но заговорить с ним я не решался, опасаясь услышать какую-нибудь душераздирающую историю.


Поколесив по плато, перебрались через каньон реки Саг. Реки, сказано несколько сильно. Поток не превосходил размерами и телячьей струи. Зато мост через него поражал монументальностью. На огромных четырехугольных быках, выгнутой дугой с перилами и сфинксами на въездах, покрытая в каждой пяди орнаментом, лежала цельная гранитная плита. Не знаю, кого хотел удивить маразматик-строитель оригинальностью, но лично меня сразил наповал. Я даже попросил Амадеуса остановиться и, свесившись через перила, сбросил с высоты опорожненную бутылку. Винная тара пропала из вида раньше, чем достигла речных вод.


После моста Маршалси заговорил.


— Во скольких компаниях вы участвовали, Вирхофф? — обратился он ко мне.


— Легче перечислить во скольких не участвовал, — юлил я, не зная, что ответить.


— А все-таки?


— Заварушки под Шпреем, вам достаточно? — нагло примазался я к деяниям мнимых земляков.


У идальго в удивлении отпала челюсть.


— Мало? Тогда перевалы Жаохим, — еще наглее заявил я.


Маршалси счел необходимым почать бутылку.


— Вы сумасшедший, Вирхофф. С таким послужным списком разъезжаете по Геттеру как по родным местам. Прознает имперский сыск о вашем участии в подвигах маркграфской гвардии, придушат как цыпленка.


— Вас же интересовало мое боевое прошлое, — продолжал ломать комедию я. — Зачем, если не секрет?


— Хотел поделиться воспоминаниями о своем участии в обороне клятого моста через Саг.


— Того самого что проехали?


— Того самого, — подтвердил Маршалси.


— Расскажите, — попросил я идальго. Как всякий прибывающий под чужой личиной я предпочитал слушать других, нежели извращаться в придумывании фактов собственной биографии.


Маршалси не поверил, что мне, участнику таких грандиозных баталий как битва под Шпреем и осада горных крепостей Жоахима, будут интересны россказни о какой-то драчке в нищей Бадии.


— Рассказывайте, Маршалси, рассказывайте, — потребовал я от своего спутника. — В истории войн незначительных сражений не бывает. Вспомните хотя бы знаменитый пинок нашего гения конных контратак маркграфа Де Грассо в войне с баронами Приречья.


— Что за пинок? — живо поинтересовался Маршалси. — И что за война?


— Обычная война средней руки. А вот пендель действительно знаменит, — начал пересказывать я вваренную высокоамперным обучением историю. — Де Грассо командовал сводным отрядом тяжелой кавалерии. И вот перед самой атакой маркграфу донесли, пехота попятилась под натиском баронских дружин. От переизбытка презрения к безлошадным товарищам, Де Грассо в сердцах пнул подвернувшуюся борзую. Воя от боли, пес рванул прочь и врезался в воткнутый в землю гонфалон15 графа Мару. Гонфалон упал и запачкался в конском дерьме. Не успел Де Грассо и рта раскрыть для извинений, как Мару увел своих людей, а это было без малого треть. Пришлось Де Грассо управляться самому. Потом его патлатая голова декаду украшала один из базаров в Приречье. Кажется в Ходде.


Мой рассказ убедил Маршалси и он, поведал эпизод из своего боевого прошлого.


— Это было лет пятнадцать назад. Я тогда крепко сидел на мели и болтался в поисках подходящей службы по Самбору, городке расположенному верх по течению. Отсюда примерно лиг тридцать, не больше. Ничего путного как назло не подворачивалось, и я уже подумывал об императорской службе где-нибудь в пограничье. Караулить рубежи милой отчизны в захолустном гарнизоне, скажу честно, удовольствие незавидное. Знаю о том не понаслышке. Имел счастье попробовать. В Сванских низинах, которые мы ни как не отобьем у Дю Рюона. Вот служба так служба. Хуже каторги. Ни выпивки, ни баб, ни прочих развлечений. Вся жизнь по команде. Спать, есть, срать — с дозволения вышестоящего чина. Плюс каждодневные стычки. Дюрюонцы не особенно миндальничали. Через полгода из завербованных вместе со мной осталось четверо. Остальным отпели вечную память. М-да!!! Болтался, значит, я по Самбору, но как не крутился, ни к какому делу пристроится, не мог. Да забыл сказать, в Самборе я оказался не случайно. Отбывал годичную высылку как участник дуэли. Срок заканчивался, но легче мне от этого не становилось. Местный алькальд, до чего сволочной тип, лелеял блажь упечь меня в долговую яму. И все из-за того, что я имел удовольствие иметь его родственницу.


— Отличный каламбурчик, — похвалил я идальго, — но давайте обойдемся без преамбулы.


— Я кратко, — пояснил Маршалси. — Для воссоздания проистекающих тогда реалий и той гнуснейшей атмосферы подвигнувшей меня обратится к вербовщику. Конечно, не стоит думать, что спасаясь от преследования, взъевшегося на меня алькальда, я кинулся на шею первому попавшему имперскому канцеляристу. Я оттягивал время, как мог, но, увы, без толку. В такой дыре как Самбор честному человеку кроме как в солдаты податься некуда. Потому в очередной приезд вербовщика, я отправился подписывать контракт. Первое, что предложил канцелярский хорь — разовый патент. Я не поверил своим ушам. Разовый патент! Мечта всех непослушных сынков, конченых мотов и бросивших беременных невест! Услышав о нем, я решил, удача, наконец, повернулась ко мне лицом и, не раздумывая подписал контракт, по которому обязывался принять участи в единственной компании, на которую буду призван. С чистой совестью, взяв задаток из причитающегося мне бонуса, я отправился развеяться и угостить знакомых шлюшек вином и сладостями. Особо развернуться не удалось. Через полдекады, нас, человек сорок-сорок пять, собрали перед ратушей, выдали казненное оружие и лошадей и, поставив под капитанские знамена, в качестве подспорья сотне лучников и пикинеров регулярной армии, отправили охранять мост. Нашей общей задачей было помешать неприятелю переправиться с берега на берег. Все предельно ясно, за исключением, откуда мог взяться в таком глубоком тылу у империи противник. Но вербовщики зря денег ни кому не платят и в этом я вскоре убедился. В ту пору в Мейо взбунтовались кланы горцев. Хитрожопый Олов, не зря просидел на троне тридцать лет. Прижав смутьянов к границе с Геттером, он через третьи лица, пообещал провинившимся, а так же их семьям, полное прощение, если те разорят Аргон, незыблемый оплот империи в Спорных землях. Горцы, находясь в безвыходном положении, приняли королевские условия. Попробовали бы не принять! Только последний дурак не догадается, речь шла о судьбах горских стариков, детей и женщин, оставшихся под рукой Олова. Цитадель горцы не взяли, жила тонка. И лечь бы им костьми под неприступными стенами Аргона, не сподобься Ла Бри командовавший силами Геттера, вытеснить неспокойных подданных Олова на равнины. Перед лицом превосходящего числом и умением противника, горцам ничего не оставалось, как пустится в бега по задворкам имперских провинций.


Что мне нравится в императорской премьер-кавалерии, умеют ребята, проявив себя в бою полным дерьмом, реабилитироваться в погоне. Ведут как хорошо вышколенная борзая. След держат и гонят, гонят, гонят, не отставая. В тот раз сотни три горцев. Вот им то мы и должны были преградить путь. Мы и преградили. Наш капитан, старая развалина, приказал возвести заграждение прямо на середине моста. Спорить с выжившим из ума придурем никто, не стал и, убив пару деньков, мы соорудили подобие бастиона, единственным и главным недостатком которого было местонахождение.


На пятый день службы горцы достигли реки Саг и, пометавшись над обрывами, устремились к единственной переправе. Первый натиск обозленных до предела дикарей мы встретили достойно. За то второй, когда враг пошел валом, отбили из последних сил. Из нас, вербованных, уцелело меньше половины, пикинеров порубили в хлам, а лучников выкосило на треть. Неудача обозлила горцев до предела. Они быстро перестроились и, осыпав тьмой стрел, атаковали вновь. Поверите ли, Вирхофф это единственный случай, когда я потерял надежду остаться живым. Нас выжали из укрытия, потом медленно стали теснить по мосту на берег. Мы ничего не могли поделать. Разве только продать свою шкуру подороже. Я был ранен в бедро, у меня в плече сидел кусок проклятой стрелы, мой меч сломился став короче на четверть, и не смотря на перечисленное, я вертелся, что кот на раскаленном противне. Из кожи вон лез прожить лишнюю минутку. Но обстоятельства складывались хуже и хуже, и соратников моих становилось меньше и меньше. Гибли что мухи под мухобойкой ловкой домохозяйки. Счастливчики падали с выпущенными кишками на мост, менее везучих перекидывали через перила в каньон. Обделавшиеся со страху императоровы лучники слали стрелы абы куда и пятились быстрее, чем мы за ними поспевали. Придурочному капитану на моих глазах оттяпали руку и он орал так, что заглушал звон оружия и крики проклятий. Я много благодарен дикарю, сподобившемуся заткнуть капитанскую глотку. Как уцелел, тогда ума не приложу. Думаю, меня спасло то, что в конце моста я был сбит с ног и без сознания скатился под осыпь.


Я протянул замолчавшему приятелю кувшин.


— Хлебни.


Его чувства очень даже понятны. В похожие истории имел удовольствие влипать неоднократно. Самое паскудное, тех, кто погиб сражаясь рядом, помнишь по именам и лицам еще ой как долго.


— Потом две декады тюремного лазарета и ожидание трибунала, — продолжал невеселый рассказ Маршалси, через предложение, делая глоток вина. — Как мне объяснили, я нарушил заключенный с империей контракт, не выполнил приказ не пропускать врага. А посему подлежу положенному в таких случаях взысканию — смертной казни. Я уж собирался дать драпака, но пришло распоряжение императорского бальи16 о помиловании. Оставшихся денег, правда, не выплатили, намекнув убираться подальше, поскольку распоряжение устное.


Я утешительно похлопал Маршалси по плечу.


— Бывает.


Он быстро, в три глотка, допил мускат.


В Доккене мы пообедали и сразу выехали. Я не собирался останавливаться и в Сандории, но Маршалси уговорил, обещая угостить местным деликатесом — рыбой в желе из свиной крови. Блюдо готовят только после наступления Комплеты и подают с дорогим пятилетней выдержки вином. Я, как и подобает руководителю концессии, вначале не согласился, долго думал, задавал вопросы и наконец, позволил себя уломать.


Рыбой можно назвать и головастиков и личинок стрекозы, если исходить из того, что они тоже плавают в воде. Нам подали перчено-солено-красно-прозрачное заливное, в середине которого крест-накрест виделись два малька. С апломбом гурмана я ковырнул дрожащую массу и впихнул в рот. Весьма недурственно! Запивая мадерой, расправился с блюдом в два счета и заказал еще. Разохотившись, я, было, потребовал рыбу и в третий раз, но Маршалси тихо намекнул, что она не дешева.


Когда принесли счет, я чуть не окочурился. Пирушка обошлась дороже, чем расходы на лекарей. Поборов скопидомские воздыхания, князь я или не князь, рассчитался за фуршет.


Сандорию мы покинули на следующий день, ближе к обеду, предварительно нанеся визиты к брадобрею и лекарю, а так же к кузнецу, починившему в повозке правый обод и заодно перековавшего Белобока. Как обычно, затарившись фруктами и вином, мы выехали по направлению к Лектуру, городку, расположенному у императорского торгового тракта. Из Лектура я нацеливался попасть прямо в Тиар, первый крупный город на моем пути. По моим сведениям это был именно город, тысяч сто народу и масса всего того, что сопутствует проживанию такого скопища людей. В Тиаре я намеревался пожить декаду-полторы в буче цивилизации и только затем перебраться поближе к Ожену. Имея запас времени, я мог спокойно выведать, как и куда следует явиться в назначенный срок.


Ехали по залитой светом долине. Вдалеке зелено-серым фронтом виделся лес, у границы которого блестела стальной прожилиной речка. Ниже по течению отчетливо различалась допотопная плотинка, с серебристыми ивами и камышом по насыпному бережку и приземистое здание мельницы, чье вращающееся колесо от сюда, от нас, напоминало бриллиантовый волчок, лежащий на боку.


Эх, не дал бог таланта! Сидел бы в тиши, возил кисточкой краски по холсту на мольберте и были бы мне пофигу разъезды, поиски, происки и прочие аксессуары героического житья. А угораздило б ручки замарать во время трудов, особенно в красное, так и не переживал бы. Киноварь не кровь, смыл и спи спокойно.


От переизбытка на душе лирики захотелось припомнить хорошее… Под настроение… Все равно что. Есенинские "Радуницы". Из Бальмонта. Сгодился бы и Блок со своей "Незнакомкой". Но не получилось. В башку, словно специально лезли строфы:


…Покойный предок их Порфирий


Еще при Грозном службу нес…17


Приземленное "службу нес" в одночасье сбило душевный настрой, оставив неутоленной потребность погрустить ни о чем. Я бросил прощальный взор на закрываемые холмом лес и речку, и сунул руку в плетенку с провизией за вином. В пузатом запотелом бутыле плюхался кларет18. Глоток другой привнес радостный штришок в пейзаж простиравшейся в бесконечность дороги.


Осадив кувшин со мной на пару, Маршалси прибывал в прекрасном расположении духа и галдел громче ярмарочного зазывалы.


— Послушай, сынок, — идальго упрямо отказывался называть барда по имени, чем вызывал у последнего гневное розовение щек и покраснение ушей. — Что тебе дома не сиделось. В твоем нежном возрасте зубрят азбуки, учат псалмы, тайком подглядывают за девицами, а не ходят с брынькалкой по белу свету.


— Для барда сидеть на месте абсурд, — гордо отвечал Амадеус, словно запамятовал изгнание из отчего дома. — Сидя на лавке, мир не увидишь.


— И что ты в миру посмотрел? — спросил Маршалси обескураженный таким заумным ответом.


— Я только в начале исканий, — сбавив пафосу, сознался бард. — Побывал в Арле, посещал ярмарку в Трю, пел в Навле.


— Захолустье, — отмахнулся Маршалси, кривя губы.


— А слава начинается не обязательно в столице, — заспорил Амадеус, не принявший замечаний экс-столичного жигало. — Великие Беардот и Тирир долго жили в маленьких городках, прежде чем их пригласили ко двору императора.


— Как же, как же! О чудный цветок под безжалостным зноем. Позволь мне укрыть тебя в сердце своем от невзгод!


— Это Ральд, — поправил Амадеус Маршалси, дирижировавшего в такт декламации кувшином.


— Ральд так Ральд, — не стал спорить со знатоком идальго. — Все одно его кастрировали за посягательство на честь графини дю Фоар, которой он так страстно и вдохновенно пел свои баллады.


— Женская неблагодарность, — вставил словечко я. Маяться молчанием не в моих правилах. Ну не передвижник я и что с того?


— Как бы ни так, — Маршалси отмел мою версию как несостоятельную. — В не покладистости графиню ни кто бы, не смог обвинить. Я сам одно время волочился за ней. Всем присущим человеку талантам она предпочитала один, и отнюдь не поэтический.


— Догадываюсь какой, — хмыкнул я, потягивая вино.


— Тут и догадываться не нужно, — Маршалси самодовольно осклабился. Видно свой дар он графине продемонстрировал. — Мужчина должен быть мужчиной, а уж потом воином, поэтом или еще кем то.


— Так что, несчастный сплоховал? — поинтересовался я у Маршалси. — Сурово же милейшая графиня обходилась с оплошавшими кавалерами.


— Какое там графиня… Сам дю Фоар, — заступился за бывшую подружку идальго. — Его взбесило плебейство любовника супруги. Он простил сеньоре многое, но не шашни с сыном безродного аптекаря из Парм.


Амадеусу наш вариант развития событий не понравился. Не мог его кумир пасть жертвой чистоплюя-рогоносца.


— Сеньора дю Фоар абсолютно не причем. Ральда ложно обвинили его завистники. И не в покусительстве на честь придворной дамы, а в государственной измене.


— Сынок, за государственную измену колесуют, но не оскопляют и вешают, — попробовал убедить в своей правоте барда Маршалси.


Амадеус проигнорировал доводы идальго. Для него поэт чист и невинен всегда.


— А что, — снова обратился Маршалси к разобиженному вознице, — путешествуя по городам и весям, неужто ты не выучил не одной забористой песни? Не мямли, а такую… с огоньком и без сантиментов.


Амадеус по-девичьи дернул плечиком, отстань мол.


— Вижу, выучил! — не обратил внимания на отказ Маршалси. — Давай спой! Я не любитель всякого рода поэзий, но хорошо сказанное слово ценю.


— Верно! — поддержал я идальго. — Ехать и ехать, с тоски помрешь. Сыграй что-нибудь развеяться.


К моей просьбе Амадеус отнесся более уважительно. Во всяком случае, хоть ответил.


— Я право не знаю… Ни каких таких особых песен не разучивал.


— Сыграй, а мы рассудим, особые они или нет, — зудил парня Маршалси. — Или ты только про охи и ахи поешь.


Амадеус остановил повозку, бережно достал из котомки инструмент и, подстроив, заиграл простенькую мелодию.


— Во! Во! — оживленно направлял его Маршалси.


— Песня называется, — Амадеус замялся.


— Без цензурных купонов, — заорал Маршалси и нырнул в кошелку за новым кувшином.


— Потаскуха и король, — объявил Амадеус тихо, словно опасался, что венценосная особа его услышит.


Сюжет песенки незатейлив и прост. Разочарованного немудреными и нерегулярными утехами с вечно хворой королевой, самодержца судьба привела в бордель. Проведя там недурственно время, король вместо звонкой монеты, вознаградил обслужившую его шлюху дворянским саном. Не удивившись монаршей скупости, шлюха поблагодарила короля за оказанную ей честь и сообщила венценосцу, что она в свою очередь тоже наградила его — солдатской закалки лобковыми вшами именуемыми в народе мандавошками.


Маршалси ржал как ненормальный, от восторга хлопая себя по коленкам.


— Молодец! Вот молодец! Настоящий бард! Ха! Ха! Ха! Как там? Золото короны и приданное дочек. Все ушло в оплату лекарских примочек. Ха! Ха! Ха! Молодец! Давай еще! Позабористей! — потребовал разохотившийся Маршалси, тыкая пройдоху в бок.


Амадеус краснея, выдал позабористей. Самой невинной строкой в песнопении барда прозвучала:


Коли баб не пое…сти,


Начинает х…й цвести!


Веселью Маршалси не было границ. Идальго даже полез целовать угодившего ему барда.


— Амадеус! — вопил Маршалси на всю округу, — я недооценивал твой талант! — и только излапав, измяв и обслюнив осчастливленного признанием барда, плюхнулся на свое место.


— Ладно, поехали! — призвал я к порядку развеселую компанию. — Опоздаем к Приме, вот тогда напоетесь в чистом поле сколько душе угодно. Давать стражнику на лапу больше не буду. Во всяком случае, за вас.


Угроза подействовала. Бард, убрав инструмент, понукнул застоявшуюся конягу. Разомлевший Белобок поплелся со скоростью три тартилы в час.


Умиротворенный прослушиванием песнопений, Маршалси поинтересовался у меня.


— Сколько вам платят, князь?


— В зависимости от поручения, — ответил я и, воздержавшись на время от небылиц, сознался. — В последнем случае освободили из тюрьмы.


Маршалси удивленно покосился. Очевидно, посадить князя за решетку могли не иначе как за политику.


— Превентивная мера, — пояснил я. — Мой близкий друг совершил глупость и меня, безвинно упекли в каталажку.


— Знакомое дело, — согласился Маршалси. — Я сам отсидел две декады за маркиза Шатуре. Болван вписал, без моего ведома, мое имя в качестве поручителя по его долгам, а сам смылся под Ла Салану19. Я потом двадцать дней водил компанию с крысами и бродягами.


— Маркиз, конечно, вспомнил о вас, заплатил долг, и вас выпустили, — постарался я увести тему разговора. Главное подтолкнуть Маршалси к рассказу.


— Как же, вспомнил, — презрительно фыркнул идальго. — Я попросту удрал.


— Вас ищут, — выказал я сочувствие вынужденно преступившему закон.


— Нет! Маркиза пришибло во время штурма Старопрудных ворот Ла Саланы. А по закону смерть должника павшего на службе отечеству аннулирует претензии кредиторов. К тому же я сам подвязался на кошт к императору в Малагар.


— Мой друг то же завершил круг бытия, — сообщил я Маршалси. — Но в отличие от империи у нас столь полезного закона нет.


— И вас попросили оплатить чужие грехи? Рискнуть шкурой и сунуться в Ожен?


— Сунуться — да, — подтвердил я, — но платить собственной шкурой — увольте! Она мне самому дорога.


— Не похоже, — усомнился Маршалси.


Проехали развилку с кривым указателем, затем миновали уютную долинку с ручьем и рощицей, одолели серпантин на плато и выехали к живописному местечку под названием Лектур. При виде рыжих стен, черепичных крыш и ниспадавших имперских вымпелов по бокам клепанных железом ворот, Маршалси безапелляционно заявил, не посетив мыльню, города не покинет. Я сам был не прочь принять ванну и потому поддержал задумку.


Остановились в "Голубке и Горлице", заведении зажиточном, опрятном и хлебосольном. Единственным неудобством причиненным нам, было требование посетить службу в храме, в десятый час Декты20. Открутиться от мероприятия и посвятить время еде и чарке оказалось совершенно не возможно. Согласно городскому постановлению, явка для иногородних была стопроцентно обязательна. Хозяин даже пригрозил, будем артачиться, кликнет стражу, специально назначенную бургомистром обеспечивать выполнение предписания. Наше недоумение по поводу ненормальной набожности горожан владелец "Голубка и горлицы" развеял поучительной историей. Еще полгода назад местное население, не зная горя, вовсю пользовалось привилегиями имперского города. Было тех привилегий дареных монаршей милостью не мало, плюс те, что жители Лектура на придумывали сами, включая и такую, как игнорировать прослушивания слова божьего. Большого греха в том никто не видел, пока в город не занесло Жриц. Как говорится, кабы знали, где упали, соломки бы подстелили… Толи здешняя кухня жрицам не глянулась, толи мужички удалью подкачали, но взъелись дамочки на Лектур от всего сердца. Первым делом, за то, что паству плохо досматривали, распяли на воротах городской капитул. Весь! От звонаря до епископа! Капитана городской стражи, пытавшегося противиться беззаконию, сбросили с крепостной стены, а из самой стражи повесили каждого третьего. Бургомистра прилюдно высекли на базарной площади, а что б память не оказалась коротка, отсекли левую руку по локоть. С той поры в Лектуре население свято соблюдало правило "кесарю кесарево, а Святой Троице трижды сверх положенного".


Выслушав хозяина, мы решили не искушать судьбу и, скорчив постные рожи, прибывающих в истиной вере, отправились стоять службу в храм Святого Себастия.


Места нам как опоздавшим достались у выхода, так что зрелище церковного хора, песнопения, вынос раки, мы наблюдали без подробностей, как в лилипутском театре. Мы, я имею в виду себя и Амадеуса, Маршалси глазел по сторонам, беспардонно подталкивая меня плечом при виде мало-мальски приличной прихожанки.


— Смотри, смотри, какая пава стоит рядом с седоволосой развалиной. Ох, старый мухомор, не побоялся, на такой жениться.


— Может это его дочь, — возразил я ценителю женщин.


— Скажи кому другому! Он и в храме жмется к женушке, будто они под семейным одеялом! Ого! Как тебе та, во вдовьей чепце? М… м… м! Персик! А щечки! Щечки! Розовенькие! Разве такая сеньора может быть безутешной вдовой?


— Так утешь ее, — не выдержал я кобелизма идальго, но тот слушал только себя.


— А вот! Мать с дочерью! О! Одна другой краше. У одной формы и томность взгляда, у другой дерзкая худосочность и кокетство начинающей сердцеедки.


— Маршалси! Мы в храме! — воззвал я к благочестивости Маршалси, но тот был во власти чар здешних красоток.


— В храме, в храме! Тебе ли говорить маркграфский еретик! Это твои земляки выпустил кишки страдальцу Себастии, — ответил он и продолжил пускать слюни при виде всякой юбки.


Я с трудом дождался окончания службы. На нас уже грозно косились отцы почтенных семейств, злобно щурились добропорядочные мужья, обычно покладистые вдовицы осуждающе качали головами, не принимая восторгов в свой адрес, а сердобольные в миру старушки напоминали приготовившихся к броску кобр. Когда с амвона прозвучало долгожданное "Во славим дарующих благо!", а прихожане дружно поддержали "Славим! Славим! Славим!", я выволок упиравшегося Маршалси из храма и быстрехонько загнал в "Гуся и ветреницу", средней руки харчевню, расположенную на сто шагов через площадь. Пришедший позже Амадеус застал нас за распитием мадеры и перебранкой.


— Зачем вы меня увели? — ворчал Маршалси. — Вы заметили, как на меня посмотрела высокая сеньора, стоявшая рядом с военным? Не взгляд, а тавро на мою неприкаянную душу. О, эти чудные глаза!


— Маршалси вы бы видели глаза ее спутника. Бык на тореро смотрит и то ласковей.


— Плевать я хотел на задроченного лейтенанта. Попадись он мне, не раздумывая сверну ему шею…


— Более того, — перебил я идальго, не давая тому распалиться сердцем, — не люблю, когда поют хором. Тем паче вы обозвали меня еретиком, а еретику не пристало слушать псалмы.


— Да никто вас не заставлял слушать панихиду по святому!


Утихомирить Маршалси можно было только обильной трапезой. Я не поскупился истратить лишний золотой, что бы переизбыток жратвы отвлек идальго от мыслей о женском поле.


Плотно поев — грибной пирог был выше всяких похвал, мы сговорились, в качестве разрядки и общего развития, совершить легкий променад по Лектуру. Поколесив по центральным улицам, пестревшим вывесками магазинчиков и питейнь, что елка новогодними игрушками, заглянули на ратушную площадь. Сама ратуша, приземистое строение выглядела по-сиротски бедно, ни в пример расфуфыренному соседу — Собору Святой Троицы, напоминавшему свадебный торт. Подивившись выдумке провинциальных каменотесов, а заодно и бронзовой махине памятника Оффе V, которого Маршалси охарактеризовал величайшим волокитой и пьяницей прошлого, наша дружная компания отправилась по бульвару Великомучеников, на площадь Триумфальных Колонн. Не ведаю, чем блеснули полководцы на поле брани, гениальностью тактики или мастерством владения стратегии, но судя по барельефам на воздвигнутых в их честь монументах, непревзойденные таланты воителей больше проявились в мародерстве, поджогах и насилии над мирным населением.


Потолкавшись в этом Стоунхендже воинской славы и освежившись у фонтана, мы продолжили экскурсию, заглянув по пути в пару-тройку кабаков промочить глотку. Причем, в каждом последующем засиживались вдвое дольше предыдущего. Исчерпав вместимость наших желудков, пили в основном мульс, легкое вино с медом, мы свернули в городской сад, отдохнуть и поболтать.


Сладко пахло яблоками и грушами, в кругах и пентаграммах цветников красовались розы и тюльпаны, веселые струйки фонтанчиков цыркали и журчали, переливаясь нежной радугой.


— Присядем, здесь — предложил я, своим спутникам облюбовав одну из беседок, густо увитую плющом и виноградом. Обоюдное молчание я истолковал как знак полного согласия и занял одно из плетеных креслиц, вольготно в нем развалясь.


— Все-таки провинция есть провинция, — умиротворенно вздохнув, сделал вывод Маршалси, без зазрения совести общипывая гроздь общественного винограда.


— Собираетесь сюда переехать? — поинтересовался я у идальго, наблюдая за возней воробьев в пыли.


— Разве что женившись. Или в ссылку.


Живо припомнилась наша первая встреча в тополиной роще. Спящий под кустом жених! Персонаж из сказок и басен.


— На счет второго, пожалуй, соглашусь, — продолжил я разговор, — но законный брак!!! Убейте, не представляю вас главой семейства.


— Тут как выпадет, — жуя и от того невнятно произнес Маршалси. — Помните, я рассказывал о своем житие в Самборе. Не вмешайся проклятый алькальд ходить бы мне в церковь еще в худшей кампании, чем нынче.


Я пропустил подначку мимо ушей. Идальго все не мог простить мне разлуки с высокой дамочкой. Что ж, его можно понять. Во всяком случае, его тоска находила понимание в моей израненной шипами любви душе.


— А по-моему жениться не следует вовсе, — влез в беседу Амадеус. — Ни что так не связывает мужчину по рукам и ногам как семья.


Юноша явно перепил, и вдобавок его развезло от жары. Чтобы наш скромный бард позволил себе вмешаться в разговор!!!


— Хо! Хо! — удивленно выпучил глаза Маршалси. — Вирхофф, наш птенец пытается поделиться с нами личным опытом. Друже, — обратился он к барду, — сколько раз твое прыщавое самолюбие пострадало от капризов обладательниц прекрасных глазок, что ты столь рьяно печешься о свободе?


— Ни какого опыта не требуется. Личная свобода гораздо дороже благ союза с женщиной, пусть даже и любимой, — заявил бард.


— А как же ваши баллады-серенады? А? — подловил Амадеуса на лицемерии Маршалси.


— Преклонятся перед дамой сердца — одно, а пожертвовать свободой — другое.


Словно в пику их разговора, мимо, под ручку с галантным кавалером, прошествовала одна из тех, ради которой упомянутая бардом свобода была принесена в жертву. Не сказать, чтобы ее спутник горько убивался, рвал на себе волосы или как то по-другому переживал личную катастрофу. Наоборот! Сиял ярче начищенной медной сковороды!


Мои спорщики заткнулись и, затаив дыхание, проводили парочку взглядами. Справедливо подмечено, хорошо, что глазами можно лишь смотреть. Ни тебе потрогать, ни тебе пощупать…


— Вот вам и пример несвободы, — наставнически мудро поставил я точку в их споре.


— Не показательный пример, — не согласился бард.


Обсуждение зашло в тупик и все замолчали. Амадеус хмурясь, боролся с одолевающей его сонливостью, Маршалси кидал виноградом в воробьев, а я слушал шелест листвы и смотрел на солнечные лучики, паутинками пронизывающие сладкий воздух.


— Я все гадал, — начал новый разговор Маршалси, — на кой ляд тебя отрядили в Ожен.


— И как? Догадался? — лениво спросил я. Может с его слов и мне откроется тайна моего путешествия.


— Причина одна — война! — вынес приговор Маршалси.


— Вас бы в министры иностранных дел, с таким тонким чутьем на события, — разочаровался я в его словах, но пошутил. — Для ассасина я через чур стар и неповоротлив.


— Жрица на твою старость и неповоротливость не пеняла, — ухмыльнулся идальго.


Грубоватая колкость задела старую болячку на сердце.


— Понтифик не жрица, с ним этот номер не пройдет, — ответил я, наивно рассчитывая отыграться на его приверженности к ортодоксальности. Куда там!


— Вы не поняли! Война! — не унимался Маршалси. — Война за общие интересы.


— Какие такие общие интересы у Вольных маркграфств и империи Геттер? — возмутился я. Нашел парламентера!


— Союзные! — с нажимом проговорил идальго.


— Маршалси, Маршалси! Не заговаривайтесь! Еретики и правоверные не едят из одной чашки, так, кажется, ответствовал Святой Себастий своим мучителям.


— А мы и не будем есть! Мы будем воевать! Воевать с варварами Земель Порока! Потому и идете в Ожен. Вам нужна поддержка понтифика для союза с императором.


Я подавил вздох и постарался изобразить на лице отчаяние, досаду и надежду попеременно. Подыграйте человеку в его заблуждениях, и они приобретут железобетонную твердость. Я старался, как мог. Только что не гудел как трансформатор от натуги. Станиславский выгнал бы меня при первом движении бровью. За полную бездарность. Но то Станиславский! У Маршалси моя роль провалившегося резидента прошла на ура.


— Не делайте таких страшных глаз, Вирхофф, — остался доволен разоблачением идальго.


— Знаете Маршалси, отчего проистекают человеческие несчастья? — с сарказмом философа спросил я у прозорливого приятеля. Такой счастливой хари как у Маршалси мне не доводилось видеть за истекшее время, как получил в челюсть от своего благодетеля.


— Отчего?


— Как сказал один мудрец — горе от ума, — и, не выдержав собственного глубокомыслия, я улыбнулся.


Моя улыбка вызвала чудодейственные изменения. Маршалси посерьезнел. Я одобрительно кивнул головой.


— Вы ценный подчиненный, Маршалси. Все понимаете с лету.


Идальго по военному, щелкнул пальцами по полям шляпы и сурово глянул на барда. Юноша спал, свесив голову на грудь и мирно посапывая.


По саду прошествовала городская стража. Сизомордые алебардисты тяжело волочили ноги, тихо переругивались и взирали на белый свет желтыми глазами конченых алкашей. Нашему "кружку полуночных бесед" они уделили внимания не больше чем бродячему псу, мелькнувшему в кустах в погоне за голубями. Будь мы трижды насильники и тати, застигнутые с поличным за злым ремеслом, и тогда бы нам не удостоится большего. Церберы закона спешили в кабак в конце улицы, омыть истомленные души виноградной крепостью амонтильядо21.


Когда алебардисты пропали из виду, Маршалси легко поднялся с кресла и потянулся, словно лев перед большой охотой.


— Пойду, разомнусь. Не желаете составить компанию? — пригласил он меня.


— Нет, нет, — дальновидно отказался я. — Устал. Да и особой охоты нет.


— Тогда, с вашего позволения покину вас.


Маршалси, махнув шляпой перед моим носом, резво удалился.


Поблаженствовав еще немного, люблю, знаете ли, беспечное безделье на лоне природы, я разбудил барда, и мы отправились восвояси, в "Голубка и горлицу", пропустить на сон грядущий по стаканчику кларета.


Можно сказать, город к этому времени спал, заботливо согретый лучами щедрого солнца. На уличных пространствах безлюдье. Не абсолютное конечно, но…


…Два упившихся до чертиков собутыльника, поддерживая друг друга, горланили во всю мочь скорбную песню. Один единственный куплет. Невпопад и каждый на свой мотив. Их души жаждали излить взбаламученные хмелем жгучие чувства. Им горело поделиться своей тоской с окружающими. Но кто их слышал? Обыватели дрыхли в уютных спальнях и кельях, Святая Троица занятая масштабными проблемами мироздания тоже не уделяла должного внимания, даже стража охочая до рукоприкладства не явилась на их крики и не свела в каталажку за нарушение общественного порядка. Поэтому, отринутые всеми, парии продолжали орать, краснея лицами, в надежде достучаться до черствых сердец, громким словом песни и матерщины…


…В проулке фехтовали школяры, приноравливаясь проткнуть один другого мечом. Их товарищи воем поддерживали обоих, получая удовольствия от не мудреной затеи. Результат кто кого для них значения не имел. Главное процесс…


…Группа деятелей выносила через окно узлы и торбы с вещичками. То-то сюрприз хозяину дома и не подозревавшему, что его барахлишко переезжает к скупщику краденого…


…В "Лиловом камзоле" учинилась драка. Сыпались стекла, вылетали рамы, выбрасывались прочь клиенты. Звали стражу, визжали перепуганные дамочки, рычали и богохульствовали противоборствующие стороны…


…На углу улиц, Монастырской и Сукновалов приличная барышня предложила нам интимные услуги. За умеренную плату полный сервис до начала Септы. От выгодной сделки пришлось отказаться. Рядом с бардом я чувствовал себя седовласым папашей. А папаши, как известно не имеют морального права попустительствовать греху и подвергать излишним испытаниям неокрепшую нравственность безусых молокососов. Хотя, если судить по взгляду, брошенному шлюхе на прощанье, Амадеус не отказался бы на время позабыть об упомянутой нравственности.


Протопав еще малость, мы, наконец, добрались до родимых пенатов. К столбу, у входа в гостиницу, приклеен лист полотенечного формата. На официальной бумаге, крупными буквами уведомлялось: завтра, в пятый час Декты, на площади Юстиции, под бой барабанов состоится казнь конченого лиходея и шаромыжника Вольбаха. Именем императора и согласно сложившемуся обычаю, ему произведут усекновение рук, ног и головы. Не смотря на круглую печать магистратуры в нижнем углу, удостоверяющую ответственность мероприятия, чья то грамотная рука провела корректорскую правку текста, подписав угольком над словом "император" — мерин, после "барабанов" — пердёшь, после "головы" — члена.


— Вы пойдете? — спросил Амадеус ознакомившийся с уведомлением. Извращенный ум моего юного друга был готов использовать любое события как кладезь тем для рифмования виршей.


— Нет, лекаря рекомендовали беречь нервы, — отказался я. — К тому же кромсать человека на куски дурной обычай, приличествующий скорее горцам Карга, нежели императорскому правосудию. Но ты можешь сходить. Такие мероприятия заставляют четче осознавать границы, которые переступать не рекомендуется.


С последним наставлением я перегнул. Прожив тридцатник с лишком, я упомянутые границы и сам-то не особо ясно представлял…И как бывший герой и как простой человек


Амадеус открыл дверь и впустил меня в "Голубя". В таверне наблюдался массовый наплыв посетителей. Народу набилось несчетно. Обуреваемые жаждой пропить кровные накопления: крестьяне, ремесленники, служивые, праздно шатающиеся, благородия и прочие, и прочие, и прочие заняли все наличествующие лавки и табуреты. В зале не то, что яблоку, иголке упасть было негде.


Толкаться в людском муравейнике такому благородию как мне "в падлу" и потому прихватив с собой объемистый кувшин с вином, мы поднялись в комнату. Завалившись на кровать и задрав ноги на спинку я, блаженствуя, стал потягивать чудесный напиток. Бард от нечего делать взялся оттачивать мастерство треньканья на мандолине.


— Странный все-таки обычай, — задумчиво произнес он, — казнить осужденного прилюдно и под барабанную дробь.


Очевидно, предстоящее аутодафе занимало его гораздо больше, чем следовало.


— Не самый странный из тех, что мне пришлось наблюдать, — отозвался я на его слова, хотя, разумеется, благоразумней было промолчать. Великовозрастное дитятко могло замучить вопросами не хуже гестаповского штурмбанфюрера. Но великолепный кларет располагал к разговору. Я немного сожалел, что не отправился вместе с Маршалси. Где-нибудь, сидя в укромном уголке, так близко к даме, что чувствуешь собственной ляжкой тесемки ее нижнего белья, хорошо давить на слезу, повествуя о превратностях судьбы.


— Расскажите, — попросил Амадеус, вырывая меня из томных грез.


— О чем? — великодушно уточнил я.


— Ну, об обычаях. Вы же всего повидали, — в последней фразе звучало столько льстивого уважения, что отказать я не смог.


— Эта тема, друг мой, неисчерпаема как человеческая глупость и столь же многообразна, — вдохновенно и высокопарно начал рассказывать я. — Куда бы ни занесла жизнь, буквально на каждом шагу встретишь реликты, завещанные минувшими эпохами. Вековые обычаи, праздничные и повседневные, ритуалы светские и церковные, запреты для мужчин, женщин и детей, правила писанные и устные. Словом масса условностей осложняющих существование. Представь, ты путешествуешь по Мейо! По предгорьям. Тихие буковые леса обступают тихие голубые озера. Не глухие дебри как в маркграфствах, а чистые, светлые, почти воздушные, напитанные солнцем и теплым воздухом. Ты едешь по хорошей дороги, слушаешь перепевки птиц, оглядываешься на треск сучьев под копытами оленя, любуешься вереницей полосатых кабанчиков удирающих за своей мамашей, и не сном не духом не чуешь, как смерть подкрадывается к тебе в виде обнаженной девицы. У тамошних незамужних красоток имеется обычай, при регулах гулять по лесным кущам нагишом и отстреливать из боевого лука всех кто их наготу узрит. Ты еще не успеешь разглядеть какой формы соски на ее упругой девичьей груди, как она всадит в тебя с десяток стрел отравленных ядом болотной гадюки. Или возьмем Карг. Усталый и измученный от таскания по горам и долинам, ты забредаешь в облепившую каменные террасы деревеньку. Понятно отроги Проклятых гор не Хейм и даже не Льетор, потому постоялого двора нет, как нет и харчевни где можно поесть и перевести дух. Ты начинаешь впадать в отчаяния, блага цивилизации, на которые рассчитывал, так же недоступны как небесная благодать в Пустошах Излома. Метания и поиски по пустым незнакомым улочкам ни к чему не приводят. Ты одинок, брошен и голоден. И лишь здоровенные дворовые псы облаивают тебя из всех подворотен. Совершенно отчаявшись, ты робко, на удачу, просишься на постой в наиболее приглянувшийся дом. Тебе не откажут. Сводят в парильню, дадут переодеться в свежее белье, посадят в красный угол и накормят до отвала. А потом, когда от тяжести съеденного и хмеля выпитого ты начнешь клевать носом, уложат спать. Сон твой будет сладок, приятен и недолог. Не успеешь ты, как следует пустить слюни на подушку, тебя тот час растолкает одна из обитательниц гостеприимного дома: жена хозяина, его сестра или кто-то из дочерей, чаще всего старшая. Она поднесет тебе кубок с вином и, подождав пока ты выпьешь, предложит исполнить обычай Ответного Дара. Поголовье дураков достаточно многолюдно и ты мой друг запросто угодишь в их число, если глядя на сеньору в прозрачной сорочке посчитаешь, что обычай подразумевает получения от твоей персоны с полпинты спермы. Как гостю тебе не откажут. Но даже яви ты образец морали, что замечу довольно редко, но бывает, утром тебя горемыку сбросят в пропасть. А почему? А потому мой юный путешественник, что испивши вина, ты должен надрезав себе палец об острый край обронить несколько капель собственной крови в опустошенный кубок. Вот так, а не иначе исполняется обычай Ответного Дарения.


Бард, бросив бренчать, слушал меня, открывши рот. Надо признаться, я не соврал ему ни слова. Такие обычаи действительно существовали, и я их выкопал из завольтаженных мне в голову знаний.


— А у вас в маркграфствах? Есть что-нибудь необычное?


— Да будет тебе известно, необычное есть везде, — заверил я ошарашенного Амадеуса. — К примеру, едем мы с тобой по Гюнцу и вдруг нам на встречу процессия во главе с маркграфом. Развеваются знамена, воют фанфары, герольды несут шиты с гербами, блеск доспехов и бряцание оружие… Впечатляет! Особенно когда за маркграфом следует полусотня копейщиков. Так вот, если мы являемся его придворными, то по приближении приветствуем сюзерена тройным поклонам, а его супругу поцелуем в колено. Как тебе?


— И все так поступают? — поразился бард, услышанному от меня.


— Конечно! — подтвердил я, догадываясь, что вовсе не воинская мощь, взволновала поэтическое воображение Амадеуса, а чувственное лобызание маркграфиневой коленки.


— Не представляю, как такое бывает, — с грустью признался он.


— Не ты один! Поскольку не многие отважатся высунуть нос дальше дворовой калитки. Их можно понять. Не везде тебе будут рады. Хуже того, отыщется множество мест, где спят и видят, как бы попортить твою шкуру. Тут надо чувствовать прелесть момента. После того как недосыпая, недоедая, не выпуская из рук оружия протопаешь сотни лиг, приятно оказаться там где тебе приветят. Напоят, накормят, уложат спать и ничего не попросят взамен, — покровительственно разглагольствовал я. — Однажды мне посчастливилось побывать в Пуэрто Фа, в Дальних маркграфствах. Поверь лучшего места не сыскать под сотворенным Троицей небом! На улицах как в праздник полно народу, на площадях ярмарки, в кабачках каждая вторая чарка бесплатная, мужчины дружелюбны и щедры, сеньориты влюбчивы и красивы. Нужно совсем немного времени, что бы ощутить себя не гостем, а старым другом, заглянувшим на огонек к приятелям на чарку другую. Время потечет легко и весело, выгоняя из сердца застарелую тоску и боль. Ты заподозришь, что счастлив, истинно счастлив. И твои подозрения оправдаются, когда преисполненный хмельной бодрости будешь прогуливать по берегу реки прекрасную даму, и созерцать, — здесь я подержал умышленную паузу, немного поддразнив Амадеуса и закончил речь совсем не так как он того ожидал, — как в прозрачной воде местные попы сотнями топят любопытных бардов.


Амадеус непонимающе глянул на меня, а потом когда переварил сказанное, обиженно надулся. Ореол моей славы в его глазах пал ниже рыцарских шпор.


— Не обижайтесь мой юный друг на приятельскую шутку, — обратился я к нему с примирительной речью. — Просто будьте осторожны ко всему, что услышите и даже к тому, что увидите собственными глазами. Здоровое недоверие несказанно облегчает жизнь.


Бард ничего не ответил, лишь по новому принялся тренькать на мандолине. Слушать его плачущие переборы мне не фартило, и я в качестве компенсации за нанесенную обиду под строжайшим секретом поведал ему о суровой воительнице Жанне Д" Арк. Поведал как бывший соратник и друг, пересказав сценарий фильма в котором дублировал одного из героев. Амадеус, тут же забыв мои наставления об осторожности к разного рода рассказам, затаил дыхание. Временами он вскакивал и торопил меня продолжать, не позволяя как следует приложиться к султыге с кларетом. Когда же я дошел до описания ее казни он чуть ли не ревел.


— Что ж вы! Не могли ее спасти? А еще друг! Соратник!


— Не мог, Амадеус, не мог, — хмуро как бы борясь с горестными воспоминаниями, добавил я. — Это только в балладах герои в одиночку расправляются с сотнями. Я споткнулся на двенадцатом. Тринадцатый проткнул мне грудь.


Решительно расстегнув рубаху, я показал ему шрам. Был он конечно не от вражеского меча, а от пули американской М16. Кусок свинца нанес герою гор и пустынь, легкое касательное ранение, не повлекшее долгого выбывания из строя.


— Я напишу про нее, — загорелся вдохновением Амадеус, хватаясь за инструмент одной рукой, другой копошась в своем вещмешке в поисках бумаги и чернил.


— Ты думаешь, стоит? Она ведь была еретичка, — напомнил я ему. Его идея с переложением моего рассказа на бумагу мне не понравилась. Парень запросто мог нажить себе лишних неприятностей. Здешние служители поэтической музы дозволяли вымысел лишь как небольшой штрих к портрету героя. Ни каких выдуманных героев не допускалось. Увы, история Жанны являлось красивой сказкой. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.


— Благородство и мужество выше догм и условностей! — отмел мое возражение бард.


— А справишься? — заинтересованно спросил я, зная верный способ остудить творческий пыл Амадеуса. — Видишь ли, рассказать плохо все одно, что соврать.


За рассказами вино закончилось. Пришлось подниматься и отправляться в низ. Как всегда желание тяпнуть по маленькой пересилило собственную лень, да и настроение способствовало употреблению крепленых напитков.


6


Народишку в зале поубавилось. Остались самые сливки: неукротимые борцы с Зеленым Змием, дамы зарабатывающие расстёгиванием гульфиков на мужских штанах, да беззаботная школярская бестолочь.


Усевшись подальше в уголок, добирать норму, я потягивал чудную мадеру, смакуя глоток за глотком. Окружающее казалось премилым, люди братьями, а надувший меня на сдаче хозяин заведения симпатичной сволочью. Реальность исподволь, градус за градусом, трансформировалась в отрешенные мечтания. Я грезил себя приятелем императора, другом императрицы, учителем танцев императорских дочек, кумом министра финансов и еще черте кем. Но обязательно при деньгах. Как только моя нетрезвая думка напоролась на неисчерпаемо большие суммы в золоте и ценных бумагах, я хлебнул так, что закашлялся. Кашель замутил чистоту грез, и я сразу же ощутил себя извечно бедным и брошенным. Насчет бедности ничего не поделать, новое поступление финансов ожидалось не раньше выполнения миссии в Ожене, а вот одиночество… Я окинул взглядом жующих, пьющих и ржущих в пространстве харчевни. Все суета сует! Оказалось симпатичного и милого в мире не так и много. В данном помещении лишь моя персона и не более.


Пока я высматривал и выглядывал, сам не зная чего и кого, одна из особ прельстившись моей блаженной алкоголической мордой, подсела ко мне за стол.


На старух меня не тянуло даже в положении полного не соображения. Я не отрицаю очень и очень тепло отношусь к покладистым многоопытным матронам, но отнюдь не к палеонтологическим древностям.


— Угостите сеньориту, — проворковала старушенция строя мыльные глазки и растягивая в улыбке ярко накрашенные лошадиные губищи. Сеньорита выглядела минимум втрое старше меня и являла классический образец ведьмы из польских сказок.


— Венера Милосская, — поморщился я брезгливо, — сделай меня счастливым — умри!


Улыбка старушки полиняла.


— Хам! — фыркнула она рассерженно и упорхнула от меня быстрее, чем синица счастья из корявых рук.


— Addie! Не забуду вашей милости до конца своих непутевых дней, — отсалютовал я ей кружкой и залпом опустошил посудину.


После не состоявшегося рандеву я налег на остатки мадеры, желая возвратить утраченные грезы. Усилий для этого потребовалось гораздо меньше, но, увы, они приняли нарочито извращенный характер. Грезилось поиметь женщину на ярмарочной площади.


Тут я решил остановиться и просто посидеть, прикрыв веки на несколько минут. Когда я их открыл, напротив меня уже расположился старик и крошил хлеб в жидкий суп, чтоб сделать баланду гуще. В памяти смутно проклюнулся похожий образ так же вот…чинивший тюрю22! Тюря! Я попробовал вспомнить человека называвшего так готовку и само блюдо. Тщетно! Алкоголь ли тому виной или пропитые мозги не знаю. Может я никогда и не знал того деда и мне почудилось… Я налил мадеры и жадно выглушил.


Искрошив хлеб, старик вытер руки о замусоленный, ветхий кафтан, взял ложку, и низко склонившись над тарелкой, принялся есть. Ел не спеша, подминая хлеб в юшку, черпал с горкой, жевал долго, будто дегустировал каждую порцию.


— Где ж ты так пообносился, старче? — полез я с разговором.


Старик не откликнулся, даже не подал вида, что услышал вопрос. Дохлебав суп, отставил тарелку, смел немногие оброненные крошки на ладонь и, слепив из мякиша шарик, отправил в рот. Я внимательно следил за его руками. Натруженными, мозолистыми, сбитыми, в трещинках въевшейся грязи, с дрожащими и неловкими пальцами. Мне захотелось, что бы он выпил вина, не просто выпил, а именно моего угощения, из моей кружки.


— Выпей, отец, — попросил я его, наливая вина. К горлу подступил комок. Общеизвестно, перепившие бывают без причинно слезливы и жалостливы. Но в тот момент я уже не был пьян. Хмель сошел дурной мутью, обнажив болезненные углы забытого прошлого. Как обозвать его? Какой ярлык навесить, что бы самому понять, что я испытывал глядя на незнакомого старика?


Старик отпил самую малость. Тихонько, без жадности и суеты. Со знанием дела. Сейчас, из-за реденькой бородки, он напоминал мне Хаттабыча, да и, пожалуй, почтаря Печкина тоже — еврейским носом.


— Любопытствуешь? — прервал он молчание, подслеповато оглядывая меня.


— Естественно. Не всякий раз окажешься за одним столом с человеком, — я специально втянул воздух носом, — пропахшим кострами большой дороги.


— В Марджаде.


Старик испытующе поглядел мне в глаза. Под его взглядом я почувствовал себя лягушонком под микроскопом практикующего ветеринара. Возможно, я не оправдал надежд собеседника, не побледнел, ни ойкнул, ни осенил себя оберегающим знаком. Все что я смог выудить в своей голове — Марджад город-призрак, находившийся где-то в неизведанных Землях Порока. Согласитесь довольно мало для того что бы впадать в отчаяние.


— Хорошее место, — спокойным голосом вымолвил я.


— Хорошее — не хорошее, — снисходительно проговорил старик, — а ты там не бывал.


— Советуешь съездить посмотреть? — заерепенился я.


Терпеть не могу, когда на меня смотрят, как на маменькина сыночка. Я сам кое-что повидал в жизни. Но свой горб прожитого на других не примеряю.


— Нет, не советую, — категорически заверил дед… и весь как то осунулся, согнулся. Он и до этого не выглядел красным молодцем, а тут и вовсе почернел, что головешка из прогоревшего костра. Мне стало стыдно. Проклятый гонор! Герой х…ев!


Старик полез за пазуху и выудил оттуда тряпицу. Развязал завязанный узелок и, прикрывая ладонью от чужих глаз, пододвинул мне увесистую монету.


— Да ты что, дед, — обиделся я. — Я ж угостил.


Старик подвинул денежку еще поближе.


— На память.


Я взял монету в руки рассмотреть поближе. На одной стороне изображен минарет с мелкой вязью букв, на другой змея в короне, со всем не по-змеиному изогнувшаяся. Возможно от того что ее хвост был прижат рогаткой.


— Примечательная динара, — не весело заметил старик. В его тихом голосе прозвучала усталость, усталость и усталость. Словно человек исчерпал себя. Всего. До самого донца.


Ни чего примечательного в железке я не увидел. Может как нумизмат я, и стою с полгроша, но как перспективный мот и выжига убежден, на плохого серебра денежку много не купишь. Для успокоения, что не проморгал, ни золотоносной середины, ни вкраплений рубинов, вторично повнимательней оглядел монету. Но так ни чего особенного и не приметил. Разве что различил на теле у змеи тигровые полосы, да рогатка оказалась буквой "А".


— И я не сразу уразумел, — утешил он меня, хотя я вовсе и не расстроился.


— Спасибо, — поблагодарил я.


— Ты монетку сильно никому не показывай, — предупредил он. — В оплату, сам видишь, она не годится. А вот ежели кто не следует, увидит, — старик указал на мой меч, намекая на императорскую службу сыска. — Расспросов и неприятностей не оберешься.


Он хлебнул мадеры и, утерев кулачком губы, рассказал свою историю.


Звали его Диего Барко, и был он, средней руки торгашом, коих пруд пруди в пресветлой империи Геттер. Дела его шли не шатко не валко, на хлеб и масло хватало. Однажды, как это случается в жизни всякого алчущего легких денег, ему подвернулся счастливый случай. Ну, или показалось, что подвернулся. Он и еще трое приятелей снарядили сообща караван в Мезр, что на самом краю империи, у границ Земель Порока. Почему туда? Прошел слух о готовящейся крупной компании против варваров и что формироваться экспедиционный корпус будет именно в Мезре. А где войска там и повышенный спрос на оружие. Загрузив повозки воинским металлоломом, Диего сотоварищи двинулись в путь-дорожку и, претерпев обычные мытарства и лишения, добрались, живы и здоровы до цели своего путешествия. Товарец их сразу пошел нарасхват, денежки текли в загашники и дружки благодарили небо за покровительство в столь успешном начинании. Поблагодарить поблагодарили, но видно поторопились. Варвары не дожидаясь пока империя, соберется с войной нанесли превентивный удар. Гарнизон Мезра посопротивлялся, сколько позволяли силы и резервы, и капитулировал на милость победителя. Пустынники зря не злобствовали: кого порубили, над кем надругались, самых дееспособных угнали плен. Десять лет Диего прожил в Марджаде в рабстве, горбом отрабатывая счастье жить.


Слушая старика, я заподозрил его в пересказе "Тысячи и одной ночи". Марджад напоминал Дамаск, где по многолюдным улицам бродит неприкаянный скиталец Синдбад-мореход, в хибаре на курьих ножках, спрятавшись от любопытных соседей, корпит над лампой сиротка Алладин возжелавший заполучить принцессу Будур, после пары рейсов к пещере сорока разбойников пересчитывает попавшее в руки золотишко нувориш Али-Баба, а в гареме велеречивая Шахерезада пудрит мозги охочему до баек шаху.


Очевидно, прочитав на моем лице тень недоверия, старик поспешил закончить свою повесть.


— Досталась она мне случайно. Сына хозяйского, принявшего смерть под Лузаном, привезли в родительский дом совершить обряд прощания. Когда тело в молельню заносили, динар и выпал из шейного мешочка. Ни кто не заметил, я и подобрал. Думал вернуть, выслужиться, а когда слуг пороть стали без разбору, дознавать, не видывал, кто монету старую, повременил. А погодя, динар и рассмотрел.


Старик поднялся с места и договорил уже стоя.


— Мне приспичило, я и догадался, что за оберег таскал убиенный. Тебя приспичит, и ты разумеешь…


Он умолк на полуслове словно убоялся накликать беды на мою голову, выбрался из-за стола и направился к выходу. Не оглянулся, не попрощался ни словом, ни жестом, просто пропал за порогом харчевни. Я подвинул кружку к себе, машинально долил, но пить не стал. Толи с похмелья, толи от слов старика, толи от чего-то еще почувствовал я себя крайне неуютно, шкурой и инстинктами предугадывая опасность. Серьезную опасность, из которой малой кровью не выпутаешься.


Подаренную монету сунул в рукав, в потайной кармашек. Для успокоения потрогал за рукоять меч. Организм моментально выбросил в кровь порцию адреналина. "Охота к перемене мест" принимала свой обычный привкус… Привкус авантюризма.


В харчевню ввалилась шумная компания. Заправлял в ней тщедушный франт, напоминающий бройлера "а-ля Рашен", на тонюсеньких ножках, с тонюсенькими ручками, и головой набок на тонюсенькой шее. Тыл, как и следовало ожидать, ему прикрывал красномордый бугай, необъятной широты и мощи, еле тепленький от вина и наглющий, что налоговый инспектор в калачных рядах. Остальные, человек пять-шесть, разномастный сброд лизоблюдов и подсерал. Новоприбывшие шумели, толкались, цеплялись к посетителям и явно искали над кем поизмываться. Первым им попался немолодой крестьянин, полусонный от выпитого кюве23.


— Мужлан! — франт брезгливо ткнул пьянчужку в грудь. — Куда прешь!!


Из сказанного перепивший служитель сохи и орала уловил только оскорбление. Потому грозно, как ему казалось, набычился.


— Ого! — пискнул франт и вновь ткнул мужичка в грудь. — Амантейский бык, да и только!


Крестьянин еще сильнее нагнул голову и засопел, в гневе раздувая ноздри. Звук получился тише паровоза, зато сопли полетели во все стороны.


— Фу! Фу! Фу! — рассмеялся франт отступая. — Ты не бык! Корова!


Крестьянин неудержимо ринулся на обидчика.


Франт по-детски взвизгнул и махнул перед физиономией кормильца нации кружевной утиркой.


— Торро! Торро!


Коррида закончилась быстро. Из-за спины франта высунулся телохранитель и бухнул атакующего кулачищем в лоб. Полное туше. Бедолага рухнул на пол. Из носа закапала кровавая юшка.


Компания под хохот и вой разразилась аплодисментами. Франт раскланялся как заправский тореро.


На память, не ко сну будь помянут, пришел незабвенный Федя Кровельщик. Тот тоже западал на плоские шуточки. Однажды за кило зеленых, он откупил в поликлинике кабинет гинекологии и целый день под видом столичного профессора вел прием ничего неподозревающих гражданок. Напялив на лоб позаимствованное у отоларинголога зеркальце, и помахивая стетоскопом, Федя с умным выражением на запитой морде осматривал занемогших энным местом дам. После чего, без зазрения совести, вписывал в карточку диагноз и рекомендуемое лечение, на тарабарщине из английских букв.,Pizdohen swartz. Fuck 3–5 hour in day. Analus, oralus, vlagalus." И размашисто подписывался. Член наук, профессор Елдинский-Трахов.


К чему я вспомнил Федину выходку. Да так, не очень чтобы и к чему. От простого желания набить морду предводителю веселого дворянства.


К сожалению, о моем сокровенном желании ни тощенький франт, ни его дружки не подозревали, и следующим объектом веселья стала знакомая мне пенсионерка клюшечного ремесла. Мадам привлекла внимание публики тем, что позволила перепившемуся школяру шарить у себя за пазухой. Патриарха блядства выволокли из угла и поставили на стол.


— Как тебя зовут? — спросил тощий закоперщик развлечений, одаряя матрону улыбкой. Повешенный Буратино улыбался бы милее, чем этот недоеденный хлыщ.


— Карья, досточтимый сеньор. Бедная Карья из квартала прачек, — представилась "прекрасная леди"


— Давай, Карья сыграем в одну занятную игру, — предложил ей франт, по возрасту годившейся ей в праправнуки.


— Я не понимаю вас сеньор Пачеко, — кокетливо ломалась старая гулена, назвав хлыща по имени. — Вы хотите посмеяться над бедной сеньоритой.


— Ничуть, Карья, я серьезен как никогда, — успокоил тот ее.


— Могли бы найти для игр помоложе да порезвей, — набивала себе цену избранница Пачеко.


— На что мне молодые? От них один визг и никакого толку, — убеждал ее франт. — А сыграем мы в "Жадную и глупого".


— Не знаю я такой игры, — в последний раз "застеснялась" грандшлюхенция.


— Это просто, — Пачеко снял плащ, чтоб не мешал, и отдал одному из прихлебаев. — Слушай внимательно. Я буду называть цену за твои одежки и ложить деньги вот сюда, на край стола. Ты если не согласна с ценой — топай ногой, а согласна — снимай проданное. Если пожадничаешь и захочешь взять с меня лишку, я забираю деньги и ухожу. Понятно?


— Да, сеньор Пачеко.


Торг пошел у них замечательно быстро. Пачеко не скупился, Карья не занималась чрезмерным вымогательством. Очень скоро она оказалась в одном нижнем белье. Наступила кульминация торга. Пачеко не рядясь, предложил сразу золотой за сорочку, последнее вещь, одетую на Карью. Сеньора топнула ногой, поднимая цену. Как я понял, она не боялась опростоволоситься. Пачеко ошибался, думая найти в ней жертву. За свою жизнь она повидал и не таких шутничков. Зря ли на ней морщин, что складок на сухофрукте.


Франт добавил монетку. Карья вновь топнула ногой. Еще монетка.


Карья со спокойным видом сняла сорочку, и осталось нагишом. Ну и видуха!!! Баба Яга в бане. Рекомендую как рвотное. Вывернет до прямой кишки.


На этом стоило бы, и заканчивать, но Пачеко продолжил. Тряхнув оставшимся в кошеле золотом, он оглядел притихшую в немом ужасе харчевню.


— Отдам тому, — Пачеко поднял кошель над головой, — кто сумеет сорвать его с прекрасной Карьи.


Несколько слов подручным и те продели вязку кошеля в ремень, а сам атрибут одежды застегнули на поясе старухе. Зрелище хуже некуда. Кошель, свисая ниже клока лобкового мха, напоминал мошонку столетнего ишака изнахраченного работой.


— Кто попытает счастья? — воззвал Пачеко к добровольцам. Улыбочка на его морде стала еще гаже, чем прежде. Такие физиономии надо вышивать на циновках, лежащих перед входом. Стопроцентно всякий не поленится вытереть ноги. — Один ловкий укус за вязку и двадцать шесть золотых в вашем кармане.


Пачеко щелкнул по кошелю. Мошонка с золотом уныло звякнула металлолом. Наплыва энтузиастов легкого заработка не наблюдалось.


И тут старая проблядь вспомнила про меня, мои дерзости и хамства. Её мстительная мордень показалась мне страшнее страшного кошмара.


— Вон тот сеньор хочет, — ткнула она в мою сторону пальцем.


— Кто, кто, — подпрыгнул от радости Пачеко. Жертва отыскалась так скоро.


— Вон, приезжий. Один за столом сидит.


Её палец смотрел на меня дулом дантесовского пистоля. На жалость рассчитывать не приходилось. И на дурочка отъехать, тоже, вряд ли сподобишься.


А ты мучился, какая опасность, — напомнил я себе об испытанных ощущениях после ухода старика и пессимистично пропел себе под нос. — Вот она какая. Сторона родная!* — и поднявшись во весь геройский рост загоревал. — Маршалси куда-то подевался…. Потешился бы дяденька.


За спиной взвизгнула слабонервная мамзель. Люди благоразумно подались в стороны, держась подальше от чужих неприятностей.


— Сеньоры! Сеньоры! — заныл из-за прилавка хозяин "Голуба и горлицы", до этого со спокойствием паралитика наблюдавшего за выкрутасами развеселой компашки. — Прошу вас перестаньте!


Ныть то он ныл, но безопасной зоны не покинул.


Отцепив меч от крючка на поясе, я повертел оружие, в мулине разминая кисть. Воздух запел под вращением клинка.


— Сеньора ошиблась, — предложил я компании вариант мирного исхода. Они единодушно отказались, растягиваясь полумесяцем. Извлеченные с поспешностью мечи недружелюбно засияли, ловя на полированную грань солнечный свет. Дело приобретало излишний размах и масштабность.


— Вирхофф! Вирхофф! — заорал в дверях Маршалси, внезапно появившийся в тылу Пачеко и Ко. — Вас и на часок нельзя оставить! Обязательно ввяжетесь в историю.


Я не успел ему ответить. Идальго уже швырял, ронял и бил всех без разбору. Мне ничего не оставалось, как поддержать его. Первым делом я дотянулся до разлюбезного сеньора Пачеко. Отбив его неуклюжий выпад, я привесил вражине замечательный бланш под левый глаз. И не просто под глаз, а на пол морды. От души и на память. Затем я схлестнулся с телохранителем Пачеко. Фехтовал тот не лучше огородного пугала. Его владение клинком напоминало кадры из кинофильма "Александр Невский", где Васька Буслаев долбит немчуру оглоблей. Увернувшись от очередного богатырского замаха, я двинул бугая кулаком под дыхало. Но где же пробить слой сала в ладонь! Он и не почувствовал удара. Я совершил второй заход и, переменив точку приложения, пнул гада в пах. Еще не одному засранцу не удалось накопить там жировых запасов. Мой противник охнул, что потерявшая девственность барышня и, скрючившись, рухнул в проходе. Я прошелся по нему как по бульвару. Сапожный массаж от копчика и до затылка.


Желая пособить товарищу, отыскал глазами Маршалси. Идальго не бился, он крушил. Виновных и безвинных, нападавших и удиравших, и к ним до кучи: лавки, столы, полки, стулья и посуду. Видя как он здорово управляется, я преспокойно уселся на прежнее место, ожидая затишья бури.


Вышвырнув остатки врагов за порог харчевни, Маршалси плюхнулся со мной рядом.


— Хозяин! — сотряс он стены рыком. — Тащи вина, да поживей. Развел тут притон, честным кабальеро выпить не дают.


— Надеюсь, вы не переусердствовали с наведением порядка, честный кабальеро? — задал я Маршалси весьма уместный в данной ситуации вопрос. Не хватало что бы представитель лектурской юстиции трепал мне нервы по поводу какого-нибудь жмурика.


— Можете, не беспокоится, — усмехнулся Маршалси. — Я был с врагом нежнее, чем садовник с хрупкой розой, — и грохнул кулачищем по столу. — Долго ждать! Где вино?


Хозяин летел, высунув язык от усердия.


— Маленькая заминка! Прошу прощения! — захныкал он в оправдание.


Маршалси не стал его слушать. Выхватил из рук кувшин и с оттяжкой глыкнул из горлышка.


— Ты что принес, сучий хвост? — поволок идальго на обомлевшего хозяина.


— Херес. Мендель Катц!


— Да? — не поверил Маршалси заверениям и надолго приложился к посудине. — А что за сброд у тебя бесчинствует?


Под взглядом идальго хозяин сморщился проколотым воздушным шариком.


— Сеньор Пачеко… Он… уважаемый… человек… Он племянник сеньора Пачеко…


Маршалси дернул бровью. Кто такой?


— Сеньор Пачеко императорский альгвасил, — умирающим лебедем пропел хозяин.


Идальго брезгливо скривился и знаком показал страдальцу — убирайся прочь!


Единолично осушив кувшин идальго, порадовал сообщением.


— Мы идем в мыльню.


В последнее слово он умудрился уложить тройной, если не больше, смысл. Будь я любителем разгадывать шарады, непременно докопался до каждого. Но предпочитаю в таких вещах полагаться на чувства, а они, чувства, вызывали лишь греховную сладость во рту.


— Надеюсь, достойное заведение? — скорее для проформы, нежели от чрезмерной щепетильности поинтересовался я у Маршалси.


— Все относительно. Если ваша рука не дрогнет и выложит пяток золотых, жалеть не придется. Простыни, вино, фрукты и прочие по высшему классу. Ну, а за медяк, вам предложат конскую поилку.


— Хорошо, — удовлетворился я исчерпывающей информацией.


Заказали еще вина. Вскоре к нам присоединился и Амадеус. Собиратель легенд безбожно проспал генеральное побоище при "Голубке и горлице"


— Что произошло? — озираясь вокруг, недоумевал бард. Разгром и в самом деле был замечательный.


— Друг мой, — отсалютовал я ему кувшином. — Ты прозевал события, которые могли лечь в основу целого цикла баллад.


Маршалси самодовольно ухмыльнулся. Он выглядел помолодевшим и посвежевшим. Будто прошел не через драку, а совершил омовение в купели с живой водой.


— И не просто баллад, а фундаментального героического эпоса, — зудил я юного поэта.


Амадеус поочередно смотрел то на меня, то на Маршалси. Взгляд начинающего сказителя выдавал зарождавшийся ураган вопросов.


В ближайшем соборе ударили в колокол, пробуждая честной люд к молитве.


— Впредь не опаздывайте, — посоветовал я Амадеусу, поднимаясь сам и подталкивая в бок Маршалси.


— В таком виде нас не подпустят даже к нищим на паперть, — заметил идальго, оглядывая себя и меня.


— Самое время нанести необходимые визиты, — поторопил я приятеля.


— Ссудите ему немного денег на случай нашей задержки, — предусмотрительно попросил Маршалси.


Я сунул барду пару монет.


Оставив Амадеуса помогать хозяину, расставить по местам мебель, не за спасибо естественно, а за бесплатный обед, мы для начала отправились подновить гардероб. В пыльной и пропахшей лавандой лавке по продаже готового платья, Маршалси купил новую шляпу с крашеным плюмажем из цапли, симпатичное панчотто24 и фаху25, в котором он напоминал мне коверного в цирке. Себе я приобрел новую рубашку из малагарского шелка. От старой, в пылу боя оторвали кружева, а ходит в чиненом князю — уронить свое достоинство. Обмыв, по моей инициативе, в ближайшем кабаке обновки, я наведался к лекарю. Мумиеподобный врачеватель телесных недугов, высказав недовольства по поводу топорной работы своего коллеги, объявил о моем выздоровлении. Радостный избавиться от головной боли общаться со служителями клизм и катетеров, я одарил лекаришку дополнительным золотым и вернулся к поджидавшему меня Маршалси. Мы чудесно посидели под мадеру и апельсины в меду, после чего отправились принимать ванны и париться.


Мыльня, старое приветливое здание, находилась в стороне от городского шума, прячась от повседневной суеты за кипарисовыми аллеями. Промявшись пешком, мы с удовольствием вошли под прохладные высокие своды звеневшие эхом. Нас встретили завернутые в юбки из простыней, оплывшие жиром банщики. Задали вопросы, получив от нас за грядущую помывку десятку, звякнули дважды в колокольчик и проводили в просторный холл с мозаичным полом и расписным потолком. Двое слуг, под бдительным оком провожавших толстяков, расторопно оголили наши тоскующие по купели тела, и заботливо завернув в простыни, провели в предбанник. Млея во влажном тепле и распаривая ноги в дубовых шайках, мы позволили цирюльнику привести в порядок наши лохмы, а брадобрею побрить и умастить наши рожи пахучими цветочными втираниями. За тем последовал сеанс маникюра и педикюра. Нам остригли ногти на руках и ногах, отскоблили натоптыши и удалили мозоли. Потом под белы ручки проводили в бассейн с зеленой приятной водой, отдохнуть и поплескаться в компании с другими охочими до помывки кабальеро. Желающих ублажить плоть парком и водичкой было не так и много, человек шесть. Все солидные люди, по поведению и манерам… и скучные как бородатый анекдот. Разговоры про политику нас не вдохновляли. По мне пускать мыльные пузыри и то продуктивней, а уж экономические и хозяйственные прогнозы и вовсе с родни жеванию мочалки. Потому мы с Маршалси в бассейне не задержались и скорехонько отправились в парную. Жар был отменным: не злой и ровный. Пар с эвкалиптовой отдушкой. Вытерпев сколько можно, размякшие и истомленные мы перебрались в массажную, где нас только в узел не завязывали, разминая хондрозные суставы и позвонки. После массажа, вторичного посещения парилки и обливания прохладной водой, мы уединились в кабине, подобии вагонного купе, с фруктами и ботельей шипучего брюта на откидном столике.


— Как самочувствие, — поинтересовался Маршалси у меня.


— Замечательно, — блаженно вытянулся я на лавке.


— Будет еще лучше, — определенно заверил идальго.


Шипучее приятно кружило голову. Общее состояние души и тела на грани нирваны. Для перехода незримой границы требовалось самую малость… Покоя.


Маршалси трижды звякнул в бронзовый колокольчик, варварски нарушив хрупкую гармонию.


Все свершилось одновременно с моей догадкой. Две чудные девицы в батистовых, прозрачных от влаги распашонках, беспрепятственно проскользнули к нам в келью. Рыжая выбрала Маршалси. Полногрудая блондинка предпочла меня.


— Должен же кто-то прибрать на столе, — весело оправдался мой приятель, шаря под одежкой у Рыжей.


Я согласился с ним и приветливо улыбнулся Блондинке. Она ответила мне. Мило и искренне. Без тени фальши. Будто её занятие ни есть гнетущая профессиональная обязанность, а прекрасная возможность близости, наполненная чувствами взаимности.


Перекинув ногу (какой открылся обзор!) блондинка уселась на мой живот. Я ощутил горячесть ее упругой задницы и всего того что сидело на мне. О! Она умела обращаться с мужчинами. Умела чувствовать настроение момента. Её поглаживание, пощипывание, покусывание, поцелуи и ерзанье… На острие наития!


Поддавшись внутреннему порыву, я провел руками по ее бедрам, бокам, коснулся груди. Мой обглоданный "гренадер" вздыбился, что "Тополь-М" на родной границе…


К оргиям я отношусь хорошо. Просто отлично. В оргиях проявляется истинная сущность человека и сущность эта животная охочесть до случки. Многократная. До полной остановки сердца и дыхания. Ваш покорный слуга не исключение. И хотя в добром деле спаривания больше хочешь, чем можешь, я проявил скромность. С банной подружкой я не был столь щедрым, как со жрицей и мастерство арабского траха приберег. Она же наоборот испробовала на мне весь арсенал своих трюков, довольно скоро исчерпав выделенный лимит. На раз-два-три "гренадер" обмяк и никаким её ухищрениям не отвечал, мягкотело болтаясь туда-сюда. Какое то время Маршалси управлялся с двоими, но и он капитулировал и запросил у подружек пощады. Те, скорчив обиженные рожицы, принялись возиться друг дружкой.


Нам с Маршалси ничего не оставалось, как пригубить шипучего.


— Это лучшее применение ваших денег за последнее время, — расслабляясь, вздохнул идальго.


— Спорить не буду, но не уверен, — отвечал я, мысленно представая финансовый отчет. Работодатель опрометчиво не заложил в графу "расходы" ни соблазны, встречающиеся на пути, ни масштабы моих пороков.


— Спорить? Спорить не о чем, Вирхофф! Траты должны приносить удовольствие, а не скопидомские колики, — Маршалси потянуло на философию. Плеснув из кувшина на наших любвеобильных сеньорит, он продолжал. — Если не раскошелишься на самого себя, то кто тогда? Кто снизойдет до твоих желаний?


Знакомый до икоты взгляд на суть происходящих вещей. Не нужно меня жалеть, дайте денег я сам себя пожалею. Захотелось сказать что-нибудь правильное. Или, по крайней мере, путное. Но разве придет в голову мудрая мысль, когда ты разморенный лежишь в банной кабинке, потягиваешь отличное винцо, а две барышни крутят возле твоего носа голыми задницами. И не только ими. Ясно-понятно ты будешь дальше от правильности, чем Иуда от рая.


Я взял из вазы яблоко, примеряясь куснуть красно-желтый бок. Все-таки жизнь штука хорошая, раз в ней можно предаться многообразию грехов и размышлениям над ними.


Успей отпить от жизни ровно столько,


Что б жажду утолить!


И что б напиться!


Часть от всего пролить,


И что б опохмелится


Осталось бы хоть сколько!


Где я подцепил эти стишки, не припомню. Они показались мне к месту и ко времени.


Маршалси собирался что-то сказать мне в ответ. Не успел. Происходящее далее выглядело жестокой насмешкой над его речениями и моими размышлениями. Крибле, крабле, бумс!…И комната, в мгновение ока наполнилась вооруженными до зубов стражниками. Ни вдаваясь в объяснения нас, арестовали и, не позволив даже одеться, в одних простынях и банных шлепанцах под конвоем повели по городу. Все было так нелепо и смешно, что мы с Маршалси и не подумали оказать сопротивление. Мы, как два идиота глядя друг на друга давились смехом, а, не сдержавшись, ржали во всю глотку. Чуднее картины представить и нельзя. Понятно, тут же сбежалось с сотню зевак. Они тыкали в нас пальцами, плевались, обзывали распутниками и прочими малосимпатичными словами. Впрочем, не все. Одна матрона так посмотрела на Маршалси, что бедняга запнулся и потерял левый шлепанец. Пришлось ему этапироваться полубосым. Сто шагов спустя, выдавленная из задних рядов вдовица, сперва попыталась сорвать с меня простынь, а потом и вовсе кинулась на шею. Меня спас стражник, отогнав подальше истосковавшуюся по мужику сеньору. Кто-то кинул помидор и попал в кирасу сержанту. Огромный булыжник просвистел над головой Маршалси и хрястнул кого-то из зевак. В меня плеснули помоями, но я успел отскочить, на безопасное расстояние. Когда мы шли мимо какого-то постоялого двора, жилец второго этажа, чуть не вывалившись из окна, отчаянно замахал руками, вопя как ненормальный.


— Сеньор граф, сеньор граф! Как же! Вы!!? Вы!!?


Тут мы свернули, а я так и не понял, чего он тыкал в меня пальцем и орал.


Как предполагалось, нас посадили в местную каталажку. Справедливости ради отмечу, Бастилия внушала уважения. Толстые стены, три этажа камер, кованые решетки и еще тысяча мелочей во имя и во славу закона.


В начале меня и Маршалси завели в караулку, жуткую камору пропахшую кожей, портянками и оружейным маслом. Время спустя появился военный чиновник, поджарый и нервный, похожий на чахоточного поэта Некрасова, той поры, когда Тургенев пришел пожать ему руку и сказать последнее "прости".


По регалиям, украшавшим отнюдь не богатырскую грудь, я рассудил, перед нами городской альгвасил, наделенный монаршей волей особыми полномочиями.


Глава тюремных резервов, разглядывал нас в прищур маленьких глазок и теребил шелковые перчатки в на маникюренных пальчиках.


— Не имеем чести быть представленными, — произнес я дежурную фразу.


— А я не окажу вам такой чести, — не по-доброму отказал мне в знакомстве военный чинуша. Он гневался, и гнев его не предвещал хорошего.


Маршалси расправил плечи. Хук в челюсть не интеллигентному сеньору не повредил бы ни сколько. Пикинеры, прослышанные о происшествии в "Голубке", предусмотрительно наставили на моего радикально настроенного друга оружие. Идальго досадливо шмыгнул носом и принялся изучать пуговицы на мундире тюремного начальства.


— Будете сидеть до той поры, — огласил нам приговор сеньор Гневливый Императорский Альгвасил, — пока сеньор Пачеко, коему вы нанесли тяжкие увечья, не извинит вас.


Ни каких оправданий он выслушивать не собирался. Махнул страже перчатками — увести!


— Сеньор, — обратился я к нему, прежде чем нас спровадили на нары, — распорядитесь, пожалуйста, насчет наших штанов. Ваш племянник имел дело с кабальеро, а не с уличными босяками.


Словесного ответа я не услышал, но почему то уверился, просьбу удовлетворят.


7.


Три этажа вверх, пятьдесят шагов по коридору… Железная дверь каземата с грохотом закрылась за нашими спинами.


— Давненько я не оказывался в камере, — произнес Маршалси, похлопывая по обшарпанной стене, что заботливый конюх захворавшего коня.


Я первым спустился со ступенек каменного порога и, прошествовав вперед, с придирчивостью сибарита, обозрел отведенные в пользование государственные апартаменты.


Камера как камера, двадцать на пятнадцать шагов. На окне решетка. Чудо вязь из прутьев толщиной с руку вселила бы отчаяние любому слесарю, вздумай он ее перепилить. Работы на пятилетку. Без выходных и праздников. С вечеровками и ночевками. Кроме решетки остальное обычно: по углам лежаки с тощими матрацами из соломы, стол из обихода неандертальца да пара табуретов. В дальней нишке, пованивая, притаилась деревянная бадья для оправления малых и больших нужд.


— Проходите, Маршалси, — жестом радушного хозяина пригласил я идальго. — Выбирайте место.


— Не все так плохо, дорогой князь, — ободрил меня Маршалси, пробуя весом тюремную шконку. — Побывали бы вы в Хеймском замке. Вот где не весело так не весело.


— Тут тоже не мыльня, — поддел я идальго.


Маршалси довольно хыкнул и произнес.


— Надо похлопотать, что бы и девиц подвергли аресту.


— Не выйдет! Они не били по лицу сеньора Пачеко, племянника городского альгвасила.


— За то они ублажали государственных преступников. Статья триста пятая, кодекса Реенталя. Сношения с преступившими закон, при определенных обстоятельствах, может расцениваться как соучастие. Уличённый в содеянном подвергается равнозначному наказанию с преступником.


— Под словом сношения вы подразумеваете…


— И то и другое…


— Тогда сюда засадят нашего несчастного барда.


— Это пойдет ему на пользу. Во-первых, узнает много нового о правосудии, во вторых ознакомится с местом, куда иногда попадают герои легенд, в третьих будет, чем гордится в будущем, когда его зад обрастет мозолями от ерзанья за письменным столом.


Я присел на лежак. В его скрипе мне послышались знакомые нотки. Далекий медвытрезвительский знакомец передавал привет через своего родственника. Что ж привет и тебе мой добрый приятель.


— Как вам императорский альгвасил? — спросил я Маршалси.


Идальго в задумчивости потеребил ус и ответил.


— Боюсь вас огорчить князь, но слово он сдержит. Провинция знаете ли. Повышенная чувствительность в вопросах обид, помноженная на почтение к закону. В столице, угоди мы в лапы держимордам от правопорядка, племянник Пачеко самолично бы вызволял нас из кутузки.


— Что бы омыть свой синяк пинтой моей крови?


— Совершено, верно.


— Насколько я знаю, император строжайше запретил дуэли на территории Геттера.


— Увы, иного способа уладить разногласия между конфликтующими сторонами, нет. — Покрутившись на жестком ложе Маршалси продолжил. — А вы циник, Вирхофф. Вспомнили про императорский закон. У вас-то в маркграфствах, кланы повздоривших, уже бы резали друг дружку, что повар кур.


— Так у нас ведь нет закона, запрещающего пользоваться оружием для выяснения истины. Поэтому нам можно…


— А нам выходит нельзя? Вы не просто циник, вы король циников.


— Хорошо, хорошо. Не это сейчас главное, — отвлек я внимание Маршалси от разбора моих личных качеств. — Как нам отсюда выбраться?


— Не нравится? — саркастически удивился идальго. — Соглашусь у подобных мест один недостаток. Не успеешь войти, тут же хочется покинуть навязанный законом кров. Но дорогой князь, еще свежи обиды у потерпевшего от вас, еще не высохли чернила под распоряжением о вашем аресте, еще стража не забыла строжайших приказов от рассвирепевшего начальства на счет вашего содержания, а вы уже заводите разговоры о побеге. Дайте время. Подождите самую малость. Пусть обстановка остынет…


Дослушать разглагольствования Маршалси мне по счастью не пришлось. Нам принесли оставленную в мыльне одежду. Нечего и думать, получить свое имущество целым и невредимым. Корыстолюбие порок общераспространенный, а у служителей порядка он вообще врожденная мутация. Вот и теперь к их нечистым рукам прилипла толика моего достояния. Отсутствовал кошель с остатками поповской сотни. Поразмыслив, я попрощался с заначкой в поясе и с десятью золотыми, упрятанными в рукояти. Увы, не послужить им мне на пользу и благо.


Видя мою кислую морду, Маршалси утешил меня.


— Представляешь, попади мы к ним до похода в мыльню. Озолотились бы подлюги!


В его словах был резон.


— Спасибо на добром слове, — буркнул я, теплея сердцем. Что поделаешь. Деньга ни как не хотела принимать гражданство моих карманов. Может это болезнь такая — безденежье?


Облачившись в привычные для себя штаны и рубахи, мы потребовали еды. Не то что бы сильно хотелось отведать казенного харча, а напомнить о живых людях.


Не успел Маршалси грохнуть табуретом в дверь, поторапливая тюремную обслугу, как скрипучая махина распахнулась, впустив внутрь охрану и "бочкового" с кастрюлями и тарелками.


Старший, полысевший на государственной службе чухомор, бдительным оком оглядел наше обиталище, выискивая следы преступной деятельности: подкопа, пролома или металлопиления. Не обнаружив следов, он позволил начать сервировку. "Бочковой" мухой закружил вокруг нашего убогого стола, расставляя глиняную посуду и накладывая в нее готовку тюремной кухни. На первый взгляд еда в собачьей плошке и то аппетитней. Но то на первый, на второй… Собаки ТАКОЕ не едят.


Маршалси, очевидно имевший богатый опыт пребывания в императорских СИЗО, дождавшись, когда "бочковой" закончит свое дело, одним махом смел посуду на пол. Пренебрежительно глядя на схватившихся за оружие стражников, он высокомерно произнес.


— Передайте вашему начальству, оно имеет дело с благородными господами.


Чухомор, храня молчание, жестом приказал прибрать разбитую посуду. Через минуту другую мы опять остались с Маршалси вдвоем, кухонный караул удалился, как и явился — не мешкая.


Прошел день, минул второй, не принеся каких либо существенных изменений. Разве что кормить стали как следует: мясо, фрукты, овощи и в профилактических целях от тоски вино, крепкое и напоминающее вкусом сапожный крем. Маршалси большую часть времени отсыпался, а когда бодрствовал, охотно делился со мной впечатлениями о тех местах содержания под стражей, где ему довелось побывать.


— После того как мы обделались под Ла Саланой в Малагаре, — вспоминал он, — отвели наш полк в Суар. Не город, скажу вам — нужник! Невообразимое скопище человеческого дерьма. Не в смысле отходов кишечной деятельности, а в смысле самих людей. Кабаки и бордели, бордели и кабаки. Вроде бы солдату, насмотревшемуся смертей и потерявшему последний интерес к нормальной жизни иного и непотребно, но иногда… иногда хочется… хочется…


— Понимаю… Продолжайте.


— Был в городишке лазарет, где доживали свои последние деньки, кому не повезло погибнуть на поле брани. Лежал там и наш приятель доблестный капрал Перри. К нему, проделав многодневный путь через всю империю — Аментея26 не ближний свет, приехала жена. Представляешь! В гноищу, вонь и неразбериху! В прочем речь не о ней. Приехала и приехала. В обычной обстановке на дурнушку ни кто бы глаз не положил. А тут как же, почти столичная особа. И вот мой сослуживец шюц-лейтенант27 Брюстелли решил за ней приударить. Намерения скотские и далеко не товарищеские. Как ни как Перри ходил с нами в одном строю. И контузию заработал, когда мы как бараны лезли на куртины Ла Саланы. Словом я не стерпел двурушничества, мы с Брюстелли повздорили, сошлись на клинках и я его проткнул. Mandoble!28 За что угодил в Суарскую полковую тюрьму. Брр!!! До сих пор в озноб бросает! Само здание — бывший монастырь. Камеры — кельи. Воды по колено. Крысы размером с лисицу. Жратва — опилки пополам с овсом. Поскольку я являлся двойным нарушителем: императорского эдикта о дуэлях и свода армейских правил гофмаршала Обри, меня приковали поясной цепью к стене, а ручными кандалами к крюку в потолке. Просидел я в ожидании трибунала три дня. Признаюсь, когда мне огласили приговор — шесть декад штрафной службы в штурмовом отряде, я радовался как ребенок.


В другой раз он вспомнил отсидку в долговой тюрьме в Мехеле.


— Попал я под замок по собственной глупости. Дал обыграть себя в кости одному пройдохе. Заплатить за обед и гостиницу оказалось нечем, и меня свели в каталажку. Точнее, не свели, а перевезли. Я за то время, что посылали за стражей, уснул от выпитой мадеры. Мехеле не имперский Лектур, соответственно и тюрьма там попроще. Обыкновенный флигель за домом бургомистра. Из охраны старик-ветеран, слепой и глухой что замшелая колода. Представляете, какое унижение! Меня! Да в такую дыру! Да где? В Мехеле! Да кто! Нюня бургомистр и пара его немощных подручных из писарей. И вот валяюсь я на лежаке, давлюсь желчью от обиды, открывается дверь и в камеру входит сеньора с продуктовой корзинкой на руке. Вид у молодки… Не раскаявшаяся грешница в ожидании любовных ристаний. Я даже растерялся.


— Где бургомистр, — спрашиваю у посетительницы. А сам что портной, всю ее вдоль и поперек взглядом обмеряю. На ней конечно юбок не меньше чем на дереве листьев, но формы просматриваются. И превосходные формы!


— Сеньор бургомистр уехал за сеньором судьей в Араг, — отвечает она, проходит в камеру и начинает выкладывать из корзинки на стол принесенную снедь и вино.


После ее ухода я еле отпоил себя сангрией29. Напиток исключительно местный, но хорош во всех отношениях. Не хуже моей сердобольной посетительницы. Покончив с питьем и едой, я постарался успокоится. Бежать из-под надзора мне уже не так горело. Денег — нет, лошади — нет. Армейский вербовщик будет в Каппеле, куда я собственно и ехал, только к концу декады. Жить, питаясь святым духом, пять дней под силу и праведнику, а мне закоренелому грешнику не протянуть и трех. К тому же столь приятных тюремщиц я ни разу не встречал. А коли так… Одним словом уговорил себя задержаться.


И не напрасно! К концу первого дня заключения я узнал, мою кормилицу зовут Анне Раис, она сестра бургомистра. На следующий день, за ланчем мы болтали как старые знакомые, арестантский обед она разделила со мной, а после Комплеты задержалась послушать историю моей жизни. Задержалась аж до пятого Септа. До сих пор помню родинку на ее правой груди, пуп горошиной и рыжую поросль любовного холмика….


Выслушав воспоминания незадачливого эксперта по пенитенциарным вопросам, я невольно восхитился.


— Вы опасный сердцеед, Маршалси! Сердцеед и соблазнитель! Впервые увидев, прекрасная жена каретника кормит вас молочным пудингом, очаровательная тюремщица с родинкой превращает ваше заключение в рай. Уверен список сеньорит, не устоявших перед вами обширней земельного реестра маркграфств. Сознайтесь, Маршалси, не за чрезмерную ли раздачу рогов Его Величество Император отринул вас от столичных забав.


Лежак под Маршалси страдальчески с натугой скрипнул. Самого идальго я не видел, изучал карту трещин потолка, но по звуку догадался — он сел.


— Знаете, Вирхофф, — не слишком дружелюбно заговорил он, — давайте договоримся не задавать лишних вопросов.


— Как пожелаете, — согласился я, осознавая, что коснулся больной для Маршалси темы.


В камере воцарилась молчание. Идальго снова завалился на лежак, а я продолжал пялиться в потолок. Так, в молчании, прошел третий день нашего бессрочного заключения. Маленькая размолвка заставила меня поторопиться с обдумыванием наилучших вариантов передислокации в более достойное место. Свалить от сюда поскорее требовала не только гнетущая обстановка, но и каждая клетка моего свободолюбивого тела. Ко всему прочему я находился при исполнении служебных обязанностей. Работодателем оговорены конкретные сроки действий и, опоздать, значит бросить тень на свою репутацию героя. Тюрьма не оправдание. Не преодолеть десяток дохлых стражников и полуметровой толщины стены?! Позорище, да и только!


План созрел к ланчу. С голодухи что ли? Ни чем выдающимся он не блистал, сами понимаете, составитель не Эйнштейн, но был прост в реализации и времени на подготовку требовал не много. Я поделился соображениями с Маршалси. Тот подумал и согласился.


— Почему нет. Заняться все одно нечем.


Дождавшись раздачи пайка, мы по совместному уговору, припрятали по паре помидор. Позднее, при помощи платка я выжал из плодов немного сока, разбавил выжимку вином и получил примерно полпинты бутафорской крови. Оставалось произвести некоторые приготовления и подождать пока сменится стража.


— Поосторожней с кулаками, — напомнил я инструктаж Маршалси. — А то в место побега, меня отправят в покойницкую, а вас на каторгу.


Маршалси не определенно пожал плечами и произнес без особой уверенности.


— Постараюсь.


И вот наш час пробил. Я плеснул себе на рубаху эрзац крови и заблажил:


— Убивают! Спасите!


Маршалси, согласно разработанному сценарию, разбил табурет, опрокинул стол и, выломав ножку, бросился меня "лупить". От первого "удара" я брякнулся о стену. Даже Маршалси, посвященный в нюансы предприятия, изменился в лице, думая, что по неосторожности врезал мне как следует. И то, правда, проделал я трюк мастерски, не зря зарабатывал на хлеб каскадером. Когда отлип от стены, на ней осталось огромное "кровавое" пятно. Идальго замер в растерянности.


— Действуйте! Действуйте! — зашипел я. — В окошко увидят!


Маршалси живо опомнился, и мы продолжили спектакль. Очевидно, со стороны действо выглядело натуральным "избиением младенцев". Я летал по камере бейсбольным мячом. "Кровь" брызжела во все стороны. Мои жалобные завывания "Спасите!" и "Умоляю!" слышались, наверное, за квартал от тюрьмы. Когда же я от очередного удара, весом тела сломал, заранее расшатанный лежак, а Маршалси принялся, остервенело месить меня в соломе, стражники клюнули на подставу. Коридорный стражник, заручившись поддержкой двух таких же остолопов, открыл дверь и, крикнув: Прекратить безобразие! кинулся на разбушевавшегося идальго. Маршалси отступил, заманивая противника подальше от дверей и оставляя меня в неприятельском тылу. Я восстал из праха, что птица Феникс, и мы уделали стражу в два счета.


— Быстрее, Маршалси, — поторопил я идальго, вырывая из рук бесчувственного недвижимого стража клинок.


Вооружившись двумя трофейными мечами, Маршалси последовал за мной. Проносясь коридором, мы, не таясь, ринулись вниз по лестнице…


…Вверх по ступенькам скоро поднимался сеньор Пачеко в сопровождении ординарца.


— Я люблю тебя, жизнь!* — заорал я воодушевленно.


Сеньор Пачеко не успел схватиться за эфес своего оружия, как получил от меня в качестве приветствия замечательный маваши-гери30. Фонарь у него обещал быть почище, чем у племянничка.


С ординарцем обошлись менее гуманно. Маршалси двинул беднягу плечом и тот, кувыркнувшись через перила, рухнул с высоты на каменный пол. В жизни не видывал такой кляксы!


Выскочив в тюремный двор, мы не раздумывая, впрыгнули в коляску с запряженной чалой конягой. Дремавший грум, схлопотав от идальго по шее, вывалился с козел. С пассажиркой, полной респектабельной сеньорой, комфортно расположившей телеса на мягких подушках, вышла заминка. Не мог я применить к женщине лапотную непочтительность! Пришлось вежливо намекнуть освободить плацкарт подвижного средства.


— Я изнасилую вас во все девять дыр вашего сдобного тела! — страстно простонал я в лицо нечего не соображавшей с испугу тетке. — И даже, — тут с моей стороны последовала зловещая пауза, — между пальцами ног!


Сеньора-толстушка, проявив поразительную расторопность, вскочила с насиженного места, дико взвизгнула и, развернувшись, рухнула на четыре кости на брусчатку. Подол ее дорогого, шелкового, розово с желтым платья предательски задрался и явил миру тайное: кружево панталон на мясистой попе и контрабандные белоснежные чулки из Дю Риона на бутылочных икрах и ляжках.


Маршалси подхватив поводья, ожег чалого кнутом. Холеная животина взбрыкнула и понеслась вовсю мочь. Авантюра с побегом вступила в трагическую фазу. До свободы оставались тюремная площадь, охрана ворот и сами ворота в которые выезжала продовольственная фура.


Крик толстухи привлек ненужное нам внимание. До этого вальяжно переругивавшийся с возницей фуры стражник оживился и кинулся закрывать створины ворот. Второй, его напарник по караулу, попытался опустить решетку. Я нутром почувствовал, не успеваем!!!


Маршалси думал так же. Поэтому размахнувшись, швырнул экспроприированный меч в стражника. Трофей контузил слугу закона в голову не позволив опустить решетку. Второго стражника, исполнив замысловатый маневр, Маршалси стоптал конем. Мы продрались в не закрытую щель ворот на площадь и, распугивая праздный люд, понеслись к кварталу Менял к Воротам Трех Праведников, к выезду на торговый тракт.


— Как быть с мальчишкой? — перекрикивая грохот колес, обратился ко мне Маршалси.


Я оглянулся назад. Под солнцем блеснули кирасы преследователей.


— Надеюсь, ему хватила ума убраться из Лектура и без нашей помощи, — прокричал я в ответ, не очень рассчитывая, что идальго меня услышит.


…Торговая…Каретная…Кондитеров и вот Большая Купеческая и городские ворота. Сквозь грохот колес по булыжникам мостовой я уловил звуки горна. Правила менялись. В действие вступали законы охоты. Требовалось срочно, что то предпринять. Я оторвал от окровавленной томатным соком рубахи не менее окровавленный ворот и, размахивая им орал.


— Закрывай ворота! Закрывай! Мятеж! В городе мятеж!


Маршалси не оглядываясь, рявкнул.


— Чокнутый!


Не отрицаю в тот момент, вполне возможно, и такое объяснение моей затеи.


— Попридержи лошадь! — крикнул я ему, что идальго с неохотой и проделал.


— Закрывайте ворота! — орал я высыпавшим из караулки стражам. — В городе мятеж! Никого не выпускайте! Мы за подмогой! Нужна помощь гвардии!


Главное сбить с толку и посеять панику. Ничего так толком и не поняв, стражи моментально захлопнули за нами ворота, а мы продолжили бегство, уповая, что сеньор Пачеко не скоро убедит стражу выпустить его вслед за нами.


Примерно через час езды по проселкам и бездорожью Маршалси остановил коня для отдыха. Измученное животное тяжко водило боками и норовило упасть оземь.


— Но-но, не балуй, альгвасильский ублюдок… Голову отверну! — грозно предупредил его Маршалси.


— Вам не кажется, уважаемый кабальеро, необходимо держаться поближе вон к тому лесу? — спросил я мнение идальго, оглядев окрестности. Хоть нас и заслоняли от жандармского ока поросшие полынью холмы, достаточно было кому-нибудь из авангарда погони подняться на один из них и… Вот они голубчики! Лес же при всяком обороте дела выглядел более надежной защитой.


— Пусть передохнет немного, — попросил Маршалси. — Не выдюжит сдыхотина.


До заветного укрытия добрались незамеченными. Конечно, в партизанской жизни имеется своя романтика, но таким городским баловням как мы она пришлась не слишком по вкусу. Мешали комары, негде прилечь-присесть, и главное нечего бросить в донимавшую урчанием кишку. Перетерпев, какое то время, со слов Маршалси год, двинулись дальше. Выезжать на тракт не рискнули, по соображениям безопасности, и медленно катили у кромки рощи в направлении Енноха, городка по определению идальго расположенному "где то там". Там так там! Я со спокойной совестью доверился познаниям Маршалси в географии и, как оказалось совершенно напрасно. В Еннох мы не попали, а попали в Тещин Бродок, сельцо, напоминающее белорусскую деревню времен немецкой оккупации. Развалины вперемежку с кривобокими избами и пустотами выгоревших хозяйств.


Из Тещиного Бродка мы убрались без задержек. Местные мужички, вооруженные кольями и оглоблями, очевидно пребывавшие в мятеже, приняли нас за государственных чиновников и атаковали из-за плетней дружным фронтом. От неприятностей членовредительства нас спасла резвость нашего Буцефала, немилосердно лупцуемого Маршалси.


Только в Кугге, следующем пункте остановки, нам удалось найти пристанище. Подъезжая к единственному на весь околоток шинку, мы приятно удивились, встретив на ступеньках заблеванного крыльца, кого вы думали? Нашего замечательно юного барда! Загнанный судьбой и собственным страхом в эту "даль светлую" певец отваге и доблести зарабатывал на хлеб насущный увеселением местных пьяниц. При нашем с Маршалси появлении блудный сын бросился в отцовские объятия и даже скупо прослезился. Далее последовали перекус наспех, махинация с продажей повозок, старой и новой угнанной, отчаянно жмотский торг при покупке лошади и седел. Не прошло и часа как, расспросив дорогу, наше трио отправились в путь. Мы были собранны, серьезны и похожи на шайку ворюг, которых кони несут к новым приключениям.


8


Судьба и небо благоволило нам. Где тишком, где бочком, выбрались на тракт, ведущий в Близзен, Земли Союза Вольных Сеньорий. На мой вопрос, что за Союз и в чем его вольность, Маршалси кратко пояснил.


— Бардак из бардака. С родни вашим маркграфствам. Только близзенские сеньоры не сами себе господа, а личные ленники императора.


— Плохо это или хорошо? — поинтересовался я Маршалси, сотворив хитрую рожу на нелестный намек.


— Хорошего только, что отделаемся от назойливых домогательств семейки Пачеко. В Сеньориях полномочия нашего любимого альгвасила — тьфу! и не больше!


— И то ладно, — с удовлетворением произнес я и обменялся с идальго ехидными улыбочками.


Близзенский тракт не особо оживлен движением. Нам повстречались несколько фургончиков торговцев посудой и мануфактурой, фура с вином, довольно неплохим на вкус и крепость, кибитка бродячих комедиантов, да почтовый гонец, не различавший от беспробудного пьянства ни дороги, ни направления. Общества, по правде сказать, мы и не искали. Устраивала нас и окружающая местность. Вдоль пути слева расстилались каменистые пустоши, оживленные темной зеленью полыни, справа подпирали невысокие холмы, по чьим пологим склонам ползли вверх дубовые околки.


Отмахав за два дня не меньше тридцати лиг, мы достигли Ёздра. Имперская глубинка ни чего не ведавшая о наших проделках в Лектуре хлебосольно распахнула перед драпающими героями двери "государева кружало". Не упустив возможности по-людски отдохнуть, мы поели горячего, курящегося парком и скворчащего салом жаркого, распили холодную, в подвальной пыли бутылку муската, в полглаза подремали часок-другой и продолжили путь.


По мере удаления от Лектура или если хотите приближения к границе Бадии и Вольных Сеньорий, мы чувствовали себя значительно лучше и уверенней. К нам вернулись бодрость духа, желание жить и дышать полной грудью, и осанка приобрела барскую вальяжность присущую истинным кабальеро. Маршалси вновь ударился в воспоминания, Амадеус не стесняясь, распевал фривольные песенки, а я умилялся подозрительно справедливому народному утверждению — Дуракам везёт! Умиление прошло быстро — объявился разлюбезный альгвасил со своей оравой. Ярость его кипящего жаждой мести сердца я ощутил за лигу разделявшего нас расстояния. По счастью мы уже подъезжали к мосту через величественную Адахо, около которого для таких как Пачеко выставили пограничную стелу с предупредительным напоминанием — за рекой властвует право Сеньорий.


— А вдруг альгвасил не оставит нас в покое и последует за нами на чужую территорию, — усомнился бард в действенности выбитой на камне надписи.


Умеют некоторые, не смотря на юный возраст, как бы ненароком пройтись по клумбе с васильками надежд грязными сапожищами неверия.


Впрочем, о такой возможности подумал и я. Развеять опасения обратились к идальго.


— Думаешь, его остановит? — спросил я у Маршалси, на что тот привел короткий поучительный пример.


— Пять лет назад в Богаре, земле из близзенского союза, повесили двух нечистоплотных клерков укравших казенные деньги. А рядом с ними алькальда и его служак, вознамерившихся без спросу ловить воров в Вольных Сеньориях. Так что будьте спокойны, кто-кто, а лектуровский альвасил знает, чем может обернуться для него вторжение в область права Близзена! Тем более сейчас!


Идальго указал на противоположный берег. С другой стороны, к мосту, вовсю прыть запряженной четверки мчалась карета в сопровождении трех десятков всадников в воинском снаряжении.


— Видишь на гербе меч под золотой короной? — заметил Маршалси с бодрой ноткой в голосе. — Как пить дать почетный поставщик рекрутов в императорскую гвардию.


— Да пускай хоть личный мойщик ночных горшков императрицы, — не оценил я знаний идальго местной геральдики. — Не поторопимся, он помешает нам перебраться на близзенский берег!


Напоминание о том, что мы все еще находимся на территории Бадии, а, следовательно, и в законной досягаемости альгвасила, заставило поспешить с въездом на мост.


С верхотуры каменной переправы окружающие красоты просматривались и вширь и вдаль. Ленивое течение бирюзовых вод переливающихся золотыми бликами, песчаные берега, одинокий, похожий на спящего стража, красный утес, островок, укутанный в заросли ив и камыша, рыбацкую лодку в компании вороватых чаек и шустрых стрижей. Но самая запоминающаяся деталь, выкладывающаяся в усилиях грозная десятка всадников, ведомая злопамятным сеньором Пачеко. От переизбытка чувств, я помахал альгвасилу рукой и послал воздушный поцелуй. Прощай на веки последняя любовь!*


Не затягивая расставания, мы дружно и быстро съехали на желанный берег Близзена. Спасены! Радостно забились парадной дробью наши сердца. Спасены! Возликовали томимые долгой неизвестностью наши души. Спасены! Вздохнули с облегчением наши многострадальные задницы, избитые о седла.


Неожиданности начались, где и не мыслились. Карета, выполнив гоночный вираж со скрипом осей и отрывом колес от земли, преградила обретшим спасение дорогу. Дверь с выпуклым гербом резко, как от пинка, открылась. Из атласно-розовых внутренностей кабины появилась симпатичная сеньора, похожая на панночку из "Вия".


— Добро пожаловать, граф! — обратилась она ко мне, словно мы были знакомы тысячу и одну ночь.


Я непонимающе посмотрел на Маршалси, Маршалси на меня.


— Вирхофф, — в полголоса угрожающе прошипел он, в ожидании подвоха. Я невинно округлил глаза. Ни сном, ни духом!


— Добро пожаловать, граф, — настойчиво повторила мне "панночка". Голос ее окрасился оттенками плохо сдерживаемого негодования. Два здоровенных пса, словно по команде материализовались из ниоткуда и, закружили вокруг нашей троицы, свирепо косясь в мою сторону. На собачьих мордах ясно написано красноречивое: Прикажут — берегись!


Признаюсь, я растерялся. Я лупился на "панночку" и не мог сообразить чего собственно от меня надобно. В поисках ответа мысли в моей голове метались, что юный пожарник на тушении борделя. Нужно и дело делать, и самому не сгореть и охота на девок голых и сиськатых посмотреть.


— Вирхофф! — призвал Маршалси, не меньше меня желавший получить объяснения.


— Вот как? Вирхофф?!! — удивилась "панночка" заходясь в гневе. На ее голос псы сделали стойку, нацелившись на меня. По сравнению с ними альгвасил выглядел школьным учителем. — Ничего умнее ты, Гонзаго, придумать не мог!


Гонзаго? Теперь становилось ясно! Меня принимали за другого. Очевидно внешнее сходство, ввело в заблуждение очаровательную сеньору! Стражник из Кастехона и урядник из медвытрезвителя, чем не образчик такой возможности. Не маячь за моими плечами лектуровский альгвасил, может я бы здраво отказался поиметь дивиденды с недоразумения. Но альгвасил-то не дедушка Мазай!


Одарив сеньору снисходительным взглядом, я натянул на рожу улыбку из запасников уличных пижонов и непринужденно подбоченился. Мои приготовления имели плачевные последствия.


— Душегуб! Людоед! — призвала псов прекрасная незнакомка.


Зверюги встали в ударную позицию. Моя лошадь в испуге прянула назад, норовя развернуться и самовольно дать деру.


— Не балуй, курва! — призвал я к подчинению животину. Увы, мои слова сеньора отнесла на свой счет. Глаза ее широко распахнулись, лицо исказилось, губы сжались в нитку.


Ату, его! — предупредил мой мозг команду оскорбленной незнакомки.


К счастью мои уши услышали иное.


— Алехандро!


И голос, и тон как серпом по… Ну, сами знаете почему. В каждой произнесенной букве шаг приближающегося к моему эшафоту палача. Во всяком слоге блеск падающей на плаху секиры. В целом смертельный приговор, вынесенный миллион раз.


Пара отпущенных матюгов слабо помогли делу….


…Сзади все четче, слышался топот конских копыт. Прибывал сеньор Пачеко вознамерившийся заполучить наши персоны.


Повинуясь команде бравого сержанта, его вояки заслонили погоне доступ на землю Близзена.


— Я должен арестовать этих людей! — заявил альгвасил громогласно. — Они нанесли оскорбление короне Геттера!


По тому, как грозно дыбились усы у чахоточного стража порядка, я понял, с недавних пор мой арест смысл его жизни. А чему удивляться? Левую сторону альгвасильского фейса занимал красно-фиолетовый отпечаток моего сапога.


— Здесь Близзен, альгвасил, — презрительно осматривая рьяного слугу закона, напомнила незнакомка.


— Сеньора, смею напомнить: преступник является таковым где бы он не находился, — попытался качать права Пачеко. Его по сути в высшей степени справедливое замечание не нашло должного понимания у "панночки".


— Танкред! — кликнула она на помощь сержанта и по-дирижерски легко взмахнула ручкой. Лязганье боевого железа прозвучали увертюрой к предстоящей симфонии схватки.


— Вы должно быть плохо представляете последствия ваших действий, — воззвал альгвасил к благоразумию сеньоры через ощетинившуюся сталью шеренгу. — Укрывательство преступников, нападение на представителя императорской власти…


Я тихо попросил небеса, пусть благоразумие, не является определяющим достоинством незнакомки.


Сеньора вновь дернула пальчиками. Ведомые сержантом близзенцы навалились на альгвасильских ребят. Раздались крики, ржание напуганных лошадей, звон оружия.


— Вы игнорируете интересы императора! — вопил сеньор Пачеко, уворачиваясь от ударов. Унялся настырный альгвасил только схлопотав мечом по бедру. Взбучка вразумила Пачеко и он, сыпля проклятья и угрозы ретироваться следом за своими подчиненными.


События происходили весьма динамично. Я даже не успел перемолвиться словечком с Маршалси. Улизнуть под шумок тоже не представилось возможным. Душегуб и Людоед стерегли меня пуще, чем скупой рыцарь свой сундук.


После того как с альгвасил и лектуровцы драпанули восвояси, воинственно настроенная сеньора вновь оборотилось на мне.


— Лех, мы теряем время, — убеждала она меня, словно я был стриптизер стесняющийся снять штаны. — Ты едешь со мной!


Святая инквизиция и то доброжелательней. Колесовать, сжечь, четвертовать — нормальные дела! Сеньора хотела большего.


Если и заикнусь, что не Гонзаго, она не станет слушать! — заподозрил я тщетность признаний. Сеньора аж светилась от ярости, желая заполучить графа! С другой стороны стоило ли искушать судьбу. Альгвасил отъехал недалече!


Я испытывающе посмотрел на разгневанную незнакомку, затем для полноты картины представил кравожадно-радостное лицо Пачеко. Может у бывших героев и дефицит с наличием мозгов, но не настолько же!


Утро вечера мудренее, — предостерег я себя житейской мудростью от несвоевременного чистосердечного признания.


— Раз вы настаиваете, — оставив размышления, согласился я с предложением сеньоры и повинно склонил голову.


В нетерпении зацапать Гонзаго, рассерженная пассажирка кареты сошла с подножки, уступая дорогу. От взгляда ее черных неистовых глаз мне стало ой как не хорошо. Безумно захотелось, приложившись к султыге. Но не виноградной благодатью, а с самопалом из технического спирта, хлорированной воды, с добавкой пипеточной капли ацетона. Для полноты букета!


— Возьмите у сеньора графа лошадь, — распорядилась "панночка".


Я ответил немного корявой, но любезной улыбкой.


Мне придержали коня, и я пересел из седла в комфортную мягкость пузатых диванов из розового бархата.


— Не смею задерживать! — великодушно смилостивилась "панночка" над Маршалси и бардом. — Вы вольны убираться хоть в Земли Порока.


— Они со мной, — напомнил я сеньоре и, выглядывая из кареты, что кролик из запазухи фокусника приказал. — Езжайте следом.


Такого недоброго взгляда я не удостаивался и от вопрошавших о Сучьей Норе гражданских дядь. Но то касаемо меня. Что до моих друзей, имейся под началом "панночки" рота карабинеров, она бы не раздумывая скомандовала: Пли! Но роты под рукой не было и, сеньора молчаливо согласилась на их присутствие. Подозвав сержанта, не уступавшего в объемах и наглости штабному генералу, отдала тому несколько распоряжений.


— Слушаюсь, сеньора Бона, — доложил о готовности к исполнению толстобрюхий служака и поспешил помочь "панночке" взобраться на подножку.


Опёршись на подставленную военным руку сеньора села в карету. Сержант захлопнул дверцу, и… я получил по физиономии.


— Это за твою выходку…


Пока я недоумевал, она приложилась к моей роже еще разок.


— …это за лектуровских шлюх…


Перечисления грозили продолжаться долго.


— …это…


— Какого…, - возмутился я и, перехватив очередную пощечину, выкрутил Боне руку.


— Ах ты! Ах, ты! — пуще прежнего взбеленилась сеньора. — Дрянь! Ничтожество!


Вход пошла вторая рука. На этот раз я был начеку и легко предотвратил получение очередной порции оплеух. Лишившись возможности воздействовать физически, сеньора продолжала костерить меня по всем падежам и спряжениям. Желая унять разбушевавшуюся барышню, я усилил захват её запястий. Не тут то было! Она и не подумала сдаваться, а навалившись на меня, попыталась укусить. С такой фурией я сталкивался впервые в жизни. Конечно, и раньше мне доводилось не ладить с женским полом, но до кик-боксинга не доходило. Теперь же пришлось спасаться, прибегнув к экстравагантным мерам. Увернувшись от зубок очаровательной кусаки, я сам вцепился зубами в накрахмаленный ворот ее платья, и рванул тонкую ткань. Раздался треск.


— Ты с ума сошел! — вскрикнула Бона, возмущенная варварством. — Это же уржельское кружево!


Она постаралась высвободиться из моего захвата. Спасти творение Дю Рионских кружевниц казалось ей важнее возмездия. Но карету не ко времени качнуло на ухабе и, потеряв равновесие, Бона рухнула поверх меня.


Трудно сохранить ясность ума, уткнувшись носом в декольте женского платья. Позабыв о своем самозванстве, я с превеликой охотой занялся авантюрными маневрами. Моя рука скользнула по спине сеньоры, в область, где заканчивается талия и начинается мягкая упругость ягодиц. Бона сочла такое развитие событий неприемлемым. Собравшись силами, она вырвалась из моих объятий и плюхнулась на диван, напротив.


— Гонзаго, ты грубая скотина! — задыхаясь от гнева, выпалила раскрасневшаяся сеньора в мой адрес.


Эка новость! То же говорила соседская Светка, когда хотела от меня экзотики.


Мы обменялись взглядами: испепеляющий Боны против фривольно-игривого моего.


— Твоим духам не хватает легкости, — с донжуанской заботливостью пожурил я грозную валькирию.


Качество парфюмерии на данный момент не очень волновали мою рассерженную спутницу.


— Где ты был столько времени? — усмирив свой клокочущий гнев, спросила Бона.


— Хочешь, что бы я предался воспоминаниям? — уклончиво переспросил я.


— Нет! Хочу знать, почему ты, не обмолвившись ни словом, скрылся неизвестно куда. Только не лги, что тому виной сплетни обо мне и Хедерлейне! — в её голосе звучало гораздо больше праведного негодования, чем требовалось. — Не удивлюсь если их выдумал братец твоей Валери, Альвар!


— Нет дыма без огня, — выказал я сомнения, её оправданиям.


— Стала бы я рисковать нашими отношениями ради мимолетного увлечения! — совсем правдоподобно вознегодовала Бона над моей подозрительностью.


— Никто не свят! Все подвержены слабостям, — напомнил я сеньоре лукавую истину и назидательно добавил. — Потому часто и необдуманно потворствуем им. За что и платим. Я, например, попал в лапы лектуровскому альгвасилу.


— Не набивай себе цену, Лех. Тебя арестовали в мыльне, где ты забавлялся с продажными девками. Весь город имел удовольствие полюбоваться твоим голым задом.


— Кто-то смотрит на мой, я смотрю, на чей-то еще.


— Ты циник!


Принимая ее слова за похвалу, я прокомментировал замечание.


— Маршалси, тот здоровяк, что едет со мной, твердит о том же. Он даже возвел меня в ранг короля циников.


— Паясничаешь!?? Викарий31 добился у Близзенского епископата отсрочки рассмотрения ходатайства о разводе до твоего возвращения. Твой отец прекратил выплату ежегодных бонусов32. Твои соседи посходили с ума от счастья. Кревкер Берг захватил Залесье, а барон Ренескюр — Озерный край. Мало того, Императорский Верховный суд рассматривает отмену твоих привилегий из-за неявки на войну с Малагаром… Веедор33 и тот убрался из Эль Гураба! Чего ты хотел и чего ты добился, Лех?


Спросила!!? Откуда я знаю, чего желал Гонзаго, пустившись в бега от этого тигра в юбке, бросив хозяйство на поруху, а дела на самотек?


— Не отмалчивайся, по своей идиотской привычке! — потребовала Бона.


Я посмотрел на собеседницу. Красивое личико! Лоб, прикрытый прядками кудрей выбившихся из-под тюрбана, тонкие бровки, чуть-чуть подведенные угольком, живые сверкающие глаза, аристократично вздернутый носик, нежные щеки с румянцем и ямочками, губы припухлые и яркие, капризный подбородок — красота! Женись, да и только. Очевидно, настоящий Гонзаго так и собирался поступить. Но…. В дуэте влюбленных режиссировала она, а "Комаренского" плясал граф. Как интересно!!! Дамочка еще тот фрукт!!! И фрукт этот мне захотелось попробовать.


Я непринужденно закинул ногу на ногу. Не к сроку начавшаяся эрекция грозила выдать мои грязные помыслы.


— Что отец? — задал я вопрос, по разумению насущный к данному моменту.


— Узнаю пароду Гонзаго, — уязвила меня Бона. — Первое дело деньги.


— Деньги решают все, — аранжировал я на свой манер старый партийный лозунг.


— Ты циничней, чем думает о тебе твой собутыльник!


— Вопрос с цинизмом мы обсуждали, — напомнил я прекрасной сеньоре. — Рассказывай об отце.


— Ты не явился в оговоренный срок, и старик отказался платить бонус. Я поехала в Капагон, надеясь, договорится с ним при встрече. Выживший из ума болван не стал ничего слушать! Он заявил, деньги предназначены графу Лехандро Гонзаго, а не его… Ты догадываешься, какое слово употребил старикан? Как он посмел… Меня урожденную Эберж!


— Придется навестить старца, — перебил я возмущенную собеседницу.


— Без меня! — как отрезав, заявила Бона. — Я не извиню нанесенных оскорблений!


Её зарозовевшие от гнева щечки, пылкий взгляд и резкость слов слетавших с припухлых губ вернее верного убивали меня. Тестостерон в моей крови достиг критических пределов. "Гренадер" грозил проткнуть ткань штанов.


Не зарывайся, не зарывайся, — пробовал я успокоить свой взрывоопасный организм. Но легче сбить Су-27 соплёй, чем унять разохотившиеся инстинкты совокупления.


Спасла меня плохая дорога — низкий поклон нерадивым строителям и здешнему Дорожному Фонду. Болтанка и тряска, продолжавшаяся с полчаса, сбила сексуальный настрой. Я почувствовал себя раскованней и еще уверенней в стремлении осуществить рискованную затею. Раз уж так получается!


Откуда, что бралось, мне оставалось не понятно. Уж не успех ли со спектаклем в лектуровской тюрьме кружил голову? Так ведь не все роли проходят на бис. Забулдыгу из маркграфств я мог корчить сколь угодно долго. Те, кто мог меня разоблачить находились по другую сторону государственной границы империи Геттер, а сама граница охранялась с тщанием хорошей мамаши трясущейся над непорочностью прыщавой дочери. С ролью графа из Вольных Сеньорий, обстояло иначе. Гонзаго знали как облупленного, и заниматься самозванством вершина наглости.


Каков пострел? — восхитился я, взыгравшим авантюризмом. Остановить себя в данное время я просто не мог.


— Ты упоминала Берга и барона, — с ленцой процедил я, словно приступал к рутинной работе.


— Упоминала, — недовольно согласилась она. — Как только слух о твоем безызвестном отсутствии расползся по Сеньориям, вспомнились ваши старые склоки, — тут Бона не выдержала и сорвалась, — Проклятье, Лех, где ты шлялся? И почему? Можешь ты мне ответить?


— В свое время дорогуша, — неопределенно обнадежил я разъяренную дамочку. — В свое время. Продолжай о Кревкере, мне всегда нравился этот ублюдок.


Бона помолчала, собираясь с мыслями и, успокоившись, продолжила.


— Без денег Капагона нам пришлось сократить расходы на содержания замка. Я урезала выплаты слугам. Распустила роту пикинеров, а оставшийся гарнизон сократила наполовину. Берг, пронюхав о наших трудностях с финансами, аннулировал прошлые пограничные соглашения и объявил войну. Я отправила гонца к твоему отцу уведомить о происходящем, но вздорный старик в ответ не прислал ни денег, ни солдат. Тогда я собрала в помощь оставшимся у нас наемникам ополчение из крестьян, но, увы, это не спасло нас от поражения. Хедерлейн потерял полсотни солдат и отступил.


Внемля пламенным речам, я едва не упустил другое. Тонюсенький голосок моего инстинкта самосохранения пищал мне — драпай пока цел! Драпай! Но кто слушает писк? Пока гром не грянет…


— Что же наш доблестный Хедерлейн оставил Бергу? — с хозяйственной заботой спросил я.


— Все земли по Рину, до Каменных пустошей.


Неприятность, однако… Я откинул шторку и выглянул в окошко кареты. Рядом с подножкой бежал Людоед. Уловив краем глаза, движение он повернул свирепую морду и гавкнул. От неожиданности я вздрогнул.


— До чего он тебя обожает! — мстительно захохотала Бона. — В следующий раз будешь знать, кому подсовывать его суку.


— Его нелюбовь я переживу, — со спокойствием пойманного партизана ответил я и пожаловался. — В горле пересохло! Огнем горит!


— Только глоток, — предупредила Бона и, открыв ключиком скрытую дверцу в спинке дивана, достала пузатую бутылку фортано34. Правда в бокал налила — воробью не утопиться. Я не стал спорить и с удовольствием заглотнул жидкость.


— Ты пьешь еще безобразней, чем раньше, — осуждающе проворчала она.


— И не только пью, — огрызнулся я, возвращая бокал.


Бона решительно заперла походный бар.


— Ты забыла о бароне, — напомнил я.


— Ренескюр остался верен себе до мелочей, — продолжила она рассказ о бедах Гонзаго. — Часто приезжал в Эль Гураб, выказывал сочувствие, предлагал помощь в твоих поисках и, в конце концов, выждав, замахнулся на все Понизовье. Он захватил Озерный край и теперь подбирается к пойме Лаи. Хедерлейн организовал несколько конных рейдов, что бы хоть как то остудить баронский аппетит. Похоже, Ренескюру надоело прозябать в своей Медной Башне, и он вознамерился выселить тебя из Эль Гураба.


Сволочь, что и говорить, — подивился я нахальству соседа, но поскольку речь шла вроде как о родимой земле, вслух выразил недовольство.


— Ты не находишь бездарным своего Хедерлейна?


— Лех, прошу тебя! — взмолилась Бона, призывая, сосредоточится не на отдельных личностях, а на общем положении дел.


— О чем? — с издевкой спросил я, почувствовав — попал в точку.


— Прекрати намеки!


— Причем тут намеки? — продолжал я валять "ваньку". — Факты! Проиграл Кревкеру, обделался с бароном. Теперь имя Гонзаго в списке неудачников навечно. Из-за кого? Из-за дуболома ничего не смыслящего в войне, но исправно получавшего от меня деньги, и евшего с моего стола.


Ирония прошла мимо ушей Боны.


— Солдаты не хотят воевать, — заступилась она за Хедерлейна. — Им не плачено за десять декад. — И подавшись чуть вперед, раздраженно спросила. — Ты думаешь, рейтары, что скачут следом твои? Как бы ни так! Мне их одолжил граф Цаусхау! Я их лишь переодела в твои цвета!


— Наймем новых, — ответил я равно уверенно и безалаберно, как истый аристократ и герой своего времени.


— Если возобновятся выплаты, — резонно заметила мне Бона.


Мы переглянулись. Я изобразил истинную заинтересованность в дальнейшем вливании в мою казну отцовских средств. Она желала того же. Как не прискорбно сознавать, но выходило хозяйство Гонзаго-младшего в значительной мере держалось за счет золоторунного барашка из отчих овчарен.


— Когда ты думаешь отписать в епископат о возобновлении бракоразводного процесса?


Воздав войне и миру, Бона обратилась к личной неустроенности. Как раз по адресу! Личные неустроенности противоположного пола и есть смысл моей пропащей жизни. Меня хлебом не корми, дай пособить невостребованным Золушкам и не обретенным Белоснежкам. В одно хорошее время, в общаге на проспекте Мира, таких насчитывалось семь штук.


— Как только разберусь с Бергом и бароном, — пообещал я Боне.


Мое обещание ее не устроило.


— Нет! Напиши сразу, по приезду в Эль Гураб, — в приказном порядке настаивала она. — Пока будешь разгребать последствия своих глупостей, епископ расторгнет твой брак с Валери.


— Сразу, я выгоню Хедерлейна, — увильнул я от прямого ответа.


— Ты собрался самолично сесть в седло и под фамильным стягом повести атаку? — удивилась она, но тут же повторила с настоятельным нажимом на каждом слоге. — Сначала напиши епископу в Кирк! Я хочу…


Хорошо когда женщина хочет.


— А я как хочу, — мечтательно вздохнув, перебил я Бону, памятуя о благоухающем декольте.


Результат не оправдал ожидания.


— Сколько угодно!!! — вознегодовала Бона и вызывающе задрала платье, выставив на обозрение чудесные круглые коленки в белых чулках. — Нравится? Могу только посоветовать пересмотреть брачный контракт!


К её бы речи раскаты грома, всполохи молний и завывание ветра. Вылитая "панночка". И для целостности ощущений — пальчиком в меня тык!!!… Приведите Вия!!!


Рассмеяться разыгравшемуся воображению, не позволило внезапное неутешительное озарение. Гонзаго сидел на крючке у Боны, что конченый наркоман на игле — насмерть. За примерное поведение, несчастному графу полагались свободы и поощрения, а за самовольство диета и пост. Возможно, Бона переборщила с кнутом и недодала пряников, а может в Гонзаго взыграло ретивое, но в один прекрасный день граф тихой сапой сбежал. Премудрая Эберж осталась у самого синего моря… у самого разбитого корыта. Грандиозные планы на брак пошли псу под хвост! Что было делать? Сеньора трубит общий сбор и, не теряя времени, в любой момент ее могли попросить с приспанного места, объявляет большой розыск пропавшего. Хоть из-под земли, но беглец должен быть доставлен под её властную руку. Становится понятным, чего при виде меня, так разволновался мужик на втором этаже лектуровской гостиницы, почему карета Боны на всех парах неслась мне на встречу и почему накостыляли альгвасилу, требовавшего выдачи моей персоны правосудию… Добро пожаловать домой, граф! Теперь мой инстинкт самосохранения не пищал, а пророчествовал! Даже если откроется мое самозванство, меня заставят быть Гонзаго…. До того момента когда девица Эберж превратится в безутешную вдову Гонзаго… И никаких перспектив на коленки!


Отыгрался хер на скрипке? — поинтересовался я у себя, ощущая огромное желание выскочить из кареты. — Любитель экзотических фруктов, мать твою!


Я вновь выглянул в окошко. Пес, не отставший от кареты не на дюйм, обгавкал меня не стесняясь в чувствах. Ненависть до скончания мира! Хорошо, что столько не живут.


В задумчивости я потеребил ус — дурацкая привычка, заимствованная у Маршалси. Где выход? Выход — выждать момента и удалиться, по-английски не прощаясь. А по ту светлую дивную пору… Играй музыкант, я буду верить, то, что лучшие дни впереди.*


— Я пишу в епископат немедленно, — сладенько улыбаясь, что медведь у пчелиного улья, начал я примирительное заигрывание с Боной. Сидеть пай-мальчиком, уставившись в пол, опаснее, чем домогаться прекрасной дамы. Конспирация конспирацией, но граф то был живым человеком. Как впрочем и я. Не зря же мой "гренадер" реагировал на эту сучку, что стрелка компаса на северный полюс.


На предложенную мировую я получил презрительный взгляд. Акции Гонзаго не высоко котировались на рынке Боны Эберж. Я не отчаялся. Все-таки я не всамделешний Гонзаго.


9.


Дорога петляла, не хуже пьяного в стельку моряка. Давно показались крыши домов и шпиль магистрата, а мы все не могли въехать в город, толкаясь по предместьям. Ожидание остановки усугублялось нарастающим хотением размяться пешечком, пропустить рюмашку и набить брюхо сырокопченой колбасой. Заполучить перечисленное, по самоличному распоряжению Эберж, светило не раньше прибытия в подобающее званию графа заведение. Само заведение, разумеется, пряталось под одной из множества черепичных крыш подпиравших горизонт.


Переехали мост, узкий желоб в гирляндах каменных цветов и картушей. За ним второй, ещё уже, но не столь нарядный. Обогнули живописные руины не то замка, не то монастыря, где над полуразрушенной башней на пике торчал жестяной скелет. Миновали огромный сад, чье созревающее изобилие стерегли конные объездчики. Проехались берегом озера, зарастающего камышом, и где плескалась голожопая ребятня. По виадуку, не внушающему доверия своей воздушной хлипкостью, перебрались через овраг. На шпиле, служившего путеводным маяком, стал различим городской герб — перевернутая подкова и золотой гвоздь. Финишная прямая, обставленная свечками кипарисов и тополей, выглядела многообещающе короткой. Я облегченно потянулся, предвкушая окончание затянувшегося приезда.


За окошком поплыли фасады бюргерских кирпичных домов, кованые решетки садовых и парковых оград, вывески лавок, магазинов, аптек, кабаков…


…Двое сопляков метелили нищего. По-детски зло — яростно сыпля ругательствами, и по-взрослому подло — лежачего ногами и целя в голову. Всемогущие алебардисты капитанского караула забавлялись, дразня собаку-поводыря перепуганного слепого. Развеселая и пьянющая вдрызг шлюха пританцовывала по тротуару, мотая подолом драного платья…Мутная энергия города дотронулась до меня через дерево каркаса и ткань обивки, поманив сладостью соблазнов, терпкостью грехов и милыми радостями пороков.


Карета вползла в распахнутые ворота гостиничного двора и втиснулась между хозяйственной пристройкой и конюшней. Слуга, толстозадый холуй в ливреи, с вышивными золотыми вензелями, открыл дверь экипажа и согнулся в почтительном поклоне, приглашая воспользоваться гостеприимством крова и изобилием стола. Насколько я успел прочесть, гостиница именовалась "Розы и шпоры" и представляла собой добротную каменную двухэтажку, в излишествах декоративной алебастровой лепнины, розового мрамора и стекла.


Первым из кареты вышел я и галантно помог сойти Боне. Сеньора, не успев ступить ножкой на твердую землю подворья, повела себя как заскучавший от безделья полководец. Посыпались приказы, распоряжения, отрядили гонца… Не смотря на занятость Бона, не забыла и мою скромную персону нацелившуюся своевольничать. Душегуб и Людоед замерли у моих ног грозными стражами, готовые по команде вцепиться в мои худосочные ляжки. Пришлось взглядом отыскать среди скучившихся всадников Маршалси и Амадеуса и в знак ободрения, махнуть им рукой. Юный бард ответил любезностью на любезность. Идальго, сердитый и проницательный, был сдержанней в проявлении эмоций.


Покончив с текущими делами Бона, направилась к входу в "Розы и шпоры" и позвала меня.


— Следуй за мной! — а за одно и собак. — Душегуб! Людоед! Место!


Пришлось плестись за сеньорой Эберж в компании не дружелюбно настроенных псин ронявших голодную слюну прямо мне на сапоги. Следом за нами, надрывая пуп, волочился грум с чемоданами боновых шмоток.


Наутюженный и надушенный миляга-лакей вовсю ширь распахнул перед нами гостиничные двери. Через короткий вестибюль, в зеркалах и розах, мы попали в обеденный зал. Белые скатерти, серебро приборов, на стенах гобелены, поверх них богатство оружия, знамен, штандартов. По углам и у окон фикусы, кактусы, пальмочки и прочая растительность в вазах и кадках.


— Ух, ты! — восхитился я роскоши обстановки и забывшись потрепал Душегуба за ухо. Пес недовольно рыкнул.


Бона с подозрением оглянулась. Что у вас тут?


При нашем появлении дружно засуетились и забегали слуги, заметались горничные, хозяин, колобок на тростинках ножек, обрадованный не меньше чем гвинейский папуас миклухиному зеркальцу кинулся на встречу с распростертыми объятиями.


— Рад! Рад и польщен вашим визитом в мою скромную гостиницу, — рассыпался колобок в любезностях. — Чем могу помочь? Чем могу услужить высоким гостям?


— Нужны комнаты и стол, — заявила Бона, не обращая внимания на непомерное радушие.


От ее слов хозяин сделался еще круглее.


— Какие прикажите? Раздельные!? С двумя гостиными? С выходом в оранжерею!? С балконом…


— С двумя спальнями и столовой, — потребовала Бона у колобка.


— Могу ли я предложить вам комнаты с купальней, — "умер" у ног гостьи от счастья угодить шарообразный хозяин, Розы и шпоры".


Бона кивком согласилась с предложенным и наказала колобку.


— Подайте вино, фрукты и немного овощей с мясом. Только постного.


— Сеньора пожелает чего-нибудь еще? — от усердия хозяин подрос на вершок и выглядел совсем браво.


Из-под заплывших жиром век хитрые глазки стрельнул в мою сторону.


Интересно, что он имел в виду? Не презервативы же? — усмехнувшись, подумал я, представив резинотехническое изделие местного производства.


— Нет, — отказалась Бона. — Прикажите забрать вещи и поводить нас.


Хозяин махнул рукой ближайшему слуге.


— Покажи вельможным гостям комнаты на закатной стороне. Те, что с купальней. Справа.


Слуга стремительно сломался в поясном поклоне и столь же стремительно выпрямился. Отобрал у грума саквояжи — хорошо не с руками и выпалил как из ружья.


— Прошу проследовать за мной.


,Лестница в небо" подняла на второй этаж. Отведенные апартаменты впечатлили меня не меньше чем первоклассника просмотренный порнофильм. Столовая выдержана в духе егерского приюта. По стенам: расписные деревянные панно на тему удачливой охоты, охотничьи причиндалы — тяжелые рогатины, походные фляги, сигнальные рожки. Естественно не обошлось без голов зверюшек, убиенных дурной рукой человека. На полу широчайший ассортимент шкур: медвежьи, волчьи, пара лисьих и кого-то пятнисто-полосатого, похожего на американский флаг. Мебель нарочито грубовата. Под провинцию. Ореховый шкапчик с хрустальными стеклами, поставец с серебряной посудой, комод с золотыми ручками-ящерками, овальный стол с набором бутылок на кружевной салфетке, кресла, стульчики и еще пропасть всяких деревяг для удобства быта. Не откладывая в долгий ящик, я заглянул и в одну из спален. Под балдахином из шелков кровать размером с теннисный корт, по обок выводок пуфиков и банкеток, зеркал — что в путной парикмахерской! и, конечно же, всюду, по полкам и сундукам, масса радующих глаз безделиц из кости и серебра. Не спальня, а прибежище порока!


Одобрительно присвистнув, я отправился обследовать купальню. В царстве чистоты и гигиены благоухание мыл и масляных втираний, дивизиями стоявших по этажеркам. На деревянных гвоздях квадратные километры полотенец: льняных, батистовых, шерстяных, хлопковых и прочего текстиля. Но примечательней всего примостившийся под двумя пивными кранами здоровенный ушатище. Что б мне лопнуть без малого целый дельфинарий! Я на три раза обошел помывочную емкость. Погладил дубовый, начищенный кирпичом, бархатистый бок. Заглянув внутрь, провел пальцем. Лепота!!! Даже не верится! Ни тараканов, ни грязи, ни артефактов, ни памятных надписей от прошлых постояльцев! Ну, хоть бы что! В поисках изъяна, до чего сволочная натура не хорошо когда хорошо, не поленился и опробовал сервис. Горячая и холодная вода наличествовала, весело утекая в зарешеченное отверстие слива. Закрыв краны, постоял с умной рожей и, насвистывая, вернулся в столовую. Маленькая неудача заставила почувствовать себя не просто человеком с большой буквы, а белой костью человечества.


Подали продовольственный заказ. Как и просили, без излишеств, но и без монашеской скудности. Не заставив ждать, я плюхнулся в кресло, и пока Бона распоряжалась слуге насчет завтра (хваленая женская предусмотрительность) налил себе вина и с превеликим удовольствием выпил. Затем сеньора изволили переменить дорожное платье на домашнее. Я, не упустив случая, выпил снова. Далее она мыла руки, лицо и наводила марафет — тут сам бог велел, приложится к чарке. Когда Бона, наконец, присела к столу в бутылке едва плескалось. Оставлять не выпитым то, что надлежит выпить, грех страшнее первородного и, выцедив остатки в бокал, я разразился напутственным словом.


— За присутствующих здесь прекрасных сеньор!


Бона отказалась поддержать мой душевный порыв, может потому, что ей налить я попросту забыл.


Трапезовали в молчание. Отсутствие диалога ничуть не тяготило. Я весело уплетал овощи и мясо, запивая еду доброй мадерой. Готовка отличная! В меру острая, что бы возбуждать жажду, в меру постная, что бы не вспоминать о соленых огурчиках и водочке, разумно порционная, что бы не обожраться до заворота кишок. На выпивку то же не погрешу — шла как родная, ложилась ровно.


Поев поцыкал застрявшую в зубах жилку телятины и откинувшись на спинку стула, следил, как ест Бона. Аристократический ритуал у сеньоры затянулся. Она ела, и пила будто исследовала каждый кусочек, каждый глоток на ДНК-совместимость со своим организмом. Не выдержав моего праздного лупления глаз, Бона отложила нож и вилку.


— Ты ел как мужлан! — укорила она меня.


— Все свои! — отмахнулся я и взял со стола бутылку.


В полупрозрачном батисте, с выбившейся из прически прядкой, плавными жестами обнаженных по локти рук и осуждающим взглядом исподлобья она доставала меня до самых печенок. Хотя… Вполне возможно давал о себе знать цирроз, начавшийся от злоупотребления спиртным.


— Деревенщина, — возмутилась Бона моим не аристократическим поведением.


— Есть немного, — польстил я согласием даме моего сердца.


Но Боне мои речи, что блохастой собаке оркестровая музыка.


— Куда ты дел свой медальон с рубином? — спросила она, указывая вилкой мне на грудь, где означенной вещице полагалось быть.


Незабвенный Гамлет разглагольствовал с черепом в руке, а я, сжимая бокал с вином.


— Не всякий раз предугадаешь, — рассматриваю мадеру на свет, — где обретешь, где потеряешь!


Сцена окончена! Занавес! Пью до дна!


— Ты промотал подарок императора, — обвинили меня в растрате имущества. — Сумасшедший!


Что ответить? Ничего!…И потянулся бутылкой.


— Оставь! — рассердилась не на шутку Бона, убрав посудину из-под моей руки. Один из псов, свернувшихся у двери, поднял голову и зарычал. — С тобой невозможно разговаривать, мерзкий пьяница! Отправляйся спать! Немедленно! — и предупредила, — Душегуб, Людоед! — псы послушно отозвались, сделав стойку. — Стеречь!


— Как скажешь! — наклоняясь над столом, я как можно двусмысленней сказал. — Думал, мы успеем написать епископу.


По морде не получил не понятно почему. Занесенная рука остановилась на замахе.


— Убирайся прочь! — её презрению не было границ.


— Какую спальню укажешь? — я залез в вазу с фруктами и выудил огромный краснобокий персик. — Предпочитаю твою.


— Убирайся! — не желала слушать моих намеков Бона.


Пришлось удалиться. Закрыв за собой дверь личных покоев, нырнул на кровать. Лебяжье ложе по-матерински нежно приняло в просторные объятья мое неизбалованное сибаритством тело. Не сказано хорошо! Должно быть, так чувствуют себя ангелы, блаженствуя на белоснежных облаках, млея под лучами солнца и обмахиваясь для прохлады собственными крыльями. Я горько вздохнул. Ангелом дозволенно многое. Нам же убогим разве только повалятся на чистых простынях в сапогах и с неумытыми физиономиями.


Расстегнул пояс с мечом и кинул на комод, разметав строй шкатулочек и пудрениц. Повернувшись на живот, прополз по-пластунски и боднул головой в подушку.


— Спокойной ночи, малыши! — пожелал я и, выплюнув персиковую косточку за изголовье, отер губы о наволочку. Спать я не собирался. После мадеры и фруктов, хотелось легкомысленной радости амурных похождений.


Належавшись вдоль и поперек, встал. Хмель немного выветрился и не мешал к проведению вылазки. Прокравшись к двери с осторожностью диснеевского кота Томаса, прислушался. Тишина. Приоткрыл дверь и посмотрел в щель. Псы насторожились, их чуткие уши завертелись локаторами. В столовой ни кого, пусто. Судя по звуку льющейся воды "моя любовь" изволила принимать ванну. Одна… Розовая и скользкая! Я внимательно пригляделся к четвероногим стражам. Хорошо ли вышколены собаки?


Не таясь, прошествовал к столу и взял бутылку муската. Глоточек за папу, глоточек за маму…


— Цезари! Идущий на смерть приветствует вас! — обратился я к псам и менее патетично добавил. — Да коснется моих чресл, не острый клык, а поцелуй Фортуны!


На голос псы подняли морды, но с места не двинулись. Без стука, по-свойски, я зашел в купальню.


Бона возлежала в ушате, в хлопьях мыльной пены. Наружу торчали голова и гладкие пятки. Мой приход Бону не удивил.


— Лех! — обратилась она ко мне, желая предостеречь от глупых поползновений.


Я угодливо склонился перед отмокающей в воде сердитой девой.


— Ох, эти милые глупости,


Ох, эти милые шалости,


Чувств бескорыстных щедрости,


Счастья малые малости!


Не знаю, слышала ли Бона мое поэтическое мурлыканье, но мою хитрющую рожу видела точно. Я присел на краешек ушата.


— Не желаю ничего слушать, — попыталась пресечь мои словоизлияния Бона.


— А я ничего и не говорю, — возразил я.


— Тогда зачем пришел? — в её голосе прозвучало злорадство. Бона знала, на каком крючке держать Гонзаго. Доступная недоступность.


— Зачем? — переспросил я с наивной рассеянностью.


— Да! Зачем? — злорадства в голосе стало на гран больше.


— Зачем? — потянул я, поливая на пятки Боны мускат из принесенной бутылки. Моя наивность "вдруг" сменилась озарением. — Говорят, узнать подлинный вкус вина можно лишь слизывая его с кожи.


Пятки моментально утонули.


— Лех! — злорадство уступило место недовольству и росло оно быстрее всяких геометрических прогрессий.


— Не хочешь пригласить меня составить компанию? — искусительнейшим тоном спросил я.


— Нет, — отказалась Бона. Мое предложение не вызвало в ней восторга.


— А все-таки? — подлизывался я и демонстративно сбросил с ноги сапог. Пахнуло отнюдь не Шанель номер три.


— Нет, — еще категоричней отказала Бона.


— Подумай? — настаивал я и снял второй сапог. Не шанельный запах усилился.


— Лучше оставь меня в покое, — пригрозила купающаяся сеньора.


— Кому лучше, — я опустил руку в воду и побултыхал. — Одна знаменитая особа… Ксавьера, рекомендует сеньоритам для пышности волос мыть их мужской спермой.


Должно я ляпнул лишнего. Бона взвилась из воды, что анаконда за поросенком пикари.


— Мерзавец! Так ты столько времени жил у этой опозорившейся шлюхи?!!


С ответом я бы запоздал даже отрепетировав его заранее. Бона схватила меня за рубаху и уронила в ушат. Не теряя полученного преимущества, плюхнулась сверху.


— У..оо ююю! — расслышал я сквозь воду ее возглас, что вероятно означало "Утоплю!"


И утопила бы в праведном гневе и неистовстве не прояви я чуточку хладнокровия. Отказавшись брыкаться и кожилиться в попытках вынырнуть на поверхность, я спокойно лег на дно. Дождавшись момента — сеньора, толкла меня коленками не хуже бетономешалки, просунул руку между её ног, прямо к незащищенной hole35. Бона вскочила с меня как ошпаренная, высвободив путь к спасению. Я не замедлил всплыть глотнуть воздуха и полюбоваться ладной фигуркой графской любовницы.


Купание окончилось. Грозная фрау, стоя ко мне аппетитной попой, наспех вытиралась льняной простыней.


— Сожалею, что помешал, — отплевывая пену, раскаялся я. Глядя на ее стройные ножки можно было пожалеть не только об этом.


Путаясь в краях ткани, Бона выбежала из купальни, хлопнув дверью. Баночки на этажерке зазвенели-заплакали, прощаясь с прелестной купальщицей. Мое общество их устраивало меньше.


Выловив со дна ушата, упавшую в месте со мной бутылку, я полил на себя разбавленным ушатной водой вином. Пахнущая солнечным виноградом смесь ласковыми слезами побежала по щекам и подбородку. Закрыв глаза, парю в теплом покое.


Колокол к Септе застал меня сидящим за пустым столом. Спать я не ложился и провел время за распитием хереса. Сам себе компания и собеседник, бутылку, пятипинтового монстра, я не торопясь, прикончил. По выходу из спальни, Бона удостоилась чести лицезреть мой последний бокал. Сеньора утопительница выглядела плохо выспавшейся: под глазами тени, личико не вдохновенно, возле губ складочка.


— Я готов принести наиглубочайшие извинения, — предложил я Боне.


Нужда в моих извинениях, что голому погоны.


— Приготовься к дороге, — властным тоном потребовала она.


В отличие от меня Бона при полном параде. Застегнута на все крючки, зашнурована на все завязки. Я же наоборот ни на йоту не соответствовал скорому отъезду, щеголяя в одних "колготках". Моя одежда, вымоченная вчерашним купанием, сохла, где попало: штаны на полу, рубаха на спинке кресла, сапоги дежурили в купальне.


В дверь скромно постучали.


— Входите, — разрешила Бона.


Слуга, рыжеватый проныра в деревянных башмаках, принес ланч. На расписном разносе скромно стояли ваза с персиками и виноградом, бутылка ликера "Старина Бу", два бокальчика и пиала меда с орехами, с воткнутыми вертикально серебряными ложками.


Выставив снедь на стол, рыжий почтительно согнулся в ожидании распоряжений.


— А что любезный в городе бордель есть? — полюбопытствовал я у слуги. В первоисточнике помнится, говорилось о невестах.


— Имеется, сеньор граф! — робко ответил рыжий, подозрительно косясь на Бону.


— И как там? — допытывал я. Моя натура, намолчавшаяся за долгую "ночь" требовала душевных бесед и плаканий. Не то, что б я капитально перебрал и обижен, чисто в подержание российского рюмочного этикета.


— Ступай, — прервала наше едва начавшееся общение Бона. — Передай сержанту Танкреду, пусть подают карету. Мы сейчас спускаемся.


Слуга не замедлил уйти. Я потянулся к бутылке с ликером. Так. Подлечится.


— Прекрати! — одернула меня Бона. С рыжим слугой она разговаривала точно таким же тоном.


Я убрал руку от бутылки.


— И поторопись с одеванием!


Совет сопровождался броском моих подобранных с полу штанов.


Пришлось экипироваться. Выглядел я неблестяще. Больше походил на замученного любовницей стареющего волокиту.


Ланч прошел без моего участия и покидал я "Розы и шпоры" не в добром духе. Бона молчала, псы гыркали, слуги кланялись ниже, чем католики папе римскому, колобок-хозяин сыпал любезности и вертелся под ногами, искушая меня запнуть его в распахнутые ворота конюшни. С таким паскудным настроем следовало не отправляться в путь-дорожку, а забуриться в кабак и пить, пить, пить, пока не начнут мерещиться зеленые инопланетяне. Но кто ж нас подневольных спрашивает: ложку ли нам маку или толстый х… в сраку.


От навалившейся хандры немного отвлекла беглая встреча с Маршалси. Неуверен, что нас ни кто лишний не слышал, мне было в высшей степени наплевать, я обратился к идальго.


— Вы как-то попросили меня не задавать лишних вопросов? — левый глаз Маршалси едва прищурился в подтверждении своей просьбы. — Я попрошу вас заимообразно. Не задавайте лишних вопросов. И помните! Наш уговор в силе.


Маршалси не ответил ни слова, едва кивнул. Служба есть служба. Его жест, единственный добрый знак, примеченный перед отъездом. Да и тот как-то смазался на фоне увешенных боевым железом арендованных рейтар.


В карету я усаживался, прибывая в плену горьких сожалений. И первое о чем сожалел, о вчерашней не воздержности в питие, второе, что не порезвился на дорожку ликерчиком. Об остальном и вспоминать не хотелось. Эх, мы… Дятел-птица…


Впрочем, самоанализом я занимался не долго. Карета тронулась и Бона подступила ко мне с вопросами. Времяпрепровождение Гонзаго в долгом отсутствии очень и очень ее занимало.


— Значит ты жил под крылышком у Ксавьеры? — не с добром спросила она, заранее представляя будущий ответ.


Тупик стопроцентный. Не мог же я ей объяснить, что имел в виду европейскую писательницу, посвятившую простыни страниц и море чернил описаниям "где лизать и что сосать".


— Покуда я, сбившись с ног, искала тебя, ты проводил время в кровати отставной императорской шлюхи? — настаивала услышать ожидаемое Бона. Видно её лишний раз хотелось убедиться, какая Гонзаго скотина, и заодно приобрести дополнительную возможность давления на слабохарактерного блудливого кабальеро.


— Не только, — вяло отмахнулся я от расспросов. Ответ прозвучал двусмысленно. Толи занимался еще чем-то кроме как трахал Ксавьеру, толи делил ложе не с ней одной.


— И медальон оставил ей? — высказала подозрения Бона, не уловив много чтения моих слов.


— Не исключено, — коротко ответствовал я. На длинные тирады у меня не хватало здоровья.


— И что же тебя подвигло навестить проворовавшуюся потаскуху, которую ты видел только один раз?


На этот раз я промолчал. Голова трещала, словно в ней проходил чемпионат по кегельбану, в ум лезла какая-то похабень, а от запаха духов мутило в позывах поблевать.


— Лех! — призвала меня Бона. Молчанка её не устраивала. Сеньоре хотелось натыкать Гонзаго носом в собственную ничтожность как напакостившего котенка в говно.


Не жизнь, а сказка про "Огниво"! Три хорошеньких собачки: Душегуб, Людоед и Лех! — невесело подумал я, сочувствуя Гонзаго. В слух же отозвался:


— Весь к твоим услугам, дорогая.


— Я жду, когда ты мне ответишь


— Все что пожелаешь, — вызвался я и замолк.


— Лех!


— Я слушаю, слушаю тебя, — отозвался я. Знала бы ведьма, чего мне стоило поддерживать разговор!


Женщины порой бывают прозорливы. Поняв бесперспективность дальнейших расспросов, Бона замолчала. Я же восприняв молчание как дар небес, уставился в окно созерцать нивы и холмы вольного Близзена.


В пути мы промаялись еще два дня. Мелькнувший придорожный столб, украшенный гонзаговским гербом, подсказал — подъезжаем. Откуда узнал герб? На двери кареты красовался такой же — под золотой короной на краповом поле серебряный меч увитый черными розами и поливаемый дождем голубых слез.


И как приятно возвращаться под крышу дома своего*, - поздравляюще пропел я. Приятного, правда, не больше чем в положительной реакции Вессермана.


10.


Из-за холмов на встречу всплывало каменное чудище замка Эль Гураб. Мощь высоченных угловых и привратных башен, тяжелая толщь непоколебимых стен, хищный разрез бойниц, оскал стальной решетки ворот над языком подъемного моста — все из времени начальных смут и битв, из эпох кровавого железа и дикости нравов.


Пленник замка Иф, — пожалел я себя, отсчитывая мгновения, когда карета въедет в черный зев замковых ворот. — Отсюда сбежать… — заканчивать мысль не стал. Больно безнадежна.


Протяжно, как от зубной боли, заныл горн. Наверх флагштока взмыл приспущенный фамильный штандарт. На стенах замелькали воинские кирасы. Приветственно ударила густая барабанная дробь. Колеса прогрохотали по дереву моста, и карета нырнула во мрак въездного туннеля. Пока ехали, насчитал пять промежуточных решеток. В Лефортовском изоляторе запоров и то меньше, а там сидят рыбины не чета мне.


Выбрались на свет, на небольшую площадь, означенную, слева — торговым рядом, справа — часовней с портиком, прямо — солидной парковой оградой. Насколько замок был пугающе грозен наружи, настолько замечательно прекрасен внутри. Пространство, воздушность, ажурность. Повсюду белые, розовые, синие и коричневые цвета. Особенно мне понравилась часовня, выглядевшая маленьким чудом. Я невольно склонил голову, в знак признательности создавшему её зодчему.


— Какая набожность, — язвительно фыркнула Бона.


Я перетерпел неуважительность и промолчал.


Не сворачивая, въехали в узкие воротца, оставив, сопровождавших рейтар у входа.


Не дурно я живу, — отбросив страхи, восхищался я аллеями похожего на лес парка, аккуратной пышностью цветников, игрушечно-хрупкими ротондами, загадочными павильонами и иными барскими причудами, что не давали отвести глаз.


Объехав вокруг фонтана, в струях которого схватились обнаженные бронзовые атлеты, карета остановилась у широкой лестницы. Две гранитных химеры, вытянув клыкастые морды, стерегли подступы к обиталищу семейства Гонзаго.


Не дожидаясь грума, я приоткрыл дверь, желая скорее покинуть опостылевший тарантас, а заодно и некомпанейскую графскую пассию, опробовавшую на мне все способы зубоскальства. Выйти оказалось не так просто. Лай Людоеда вернул меня на место.


— Убери своих живоглотов, — взмолился я.


— Ты просишь? — зло обрадовалась Бона довольная ущемить меня еще разик.


— Целую ваши ноги от колен и до пупка, — заверил я её.


Запоздавший грум, черный от пыли и солнца, снова открыл заветную дверь. Бона первой вышла из кареты.


— Жано, отведи собак на псарню, — распорядилась она.


Подождав, пока наденут поводки на псов и оттащат их на безопасное расстояние, я вывалился на свет божий, проветрить сопревший от сидения зад.


Бона любезно (вот змеюка!) склонилась передо мной.


— Добро пожаловать домой, граф!


При виде гонзаговских хором, моя челюсть предприняла попытку отвиснуть до колен. В организме сразу стало сухо — от глотки до двенадцатиперстной кишки. Сердце подленько задергалось: Мое! Мое! Мое! И не желало ничего слушать. Действительно было от чего впасть в ступор. Красавец-дом светился белизной величественного мрамора. Причем белизна не являлась абсолютной, а несла едва уловимый оттенок. На уровне первого этажа — изумрудный, гармонирующий с зеленью вьющегося по стенам и колоннам плюща. Карнизы, пилястры узорочье и балконы — розовый, с наложением желтого, солнечного. Второй этаж — голубоватый, в тон огромных окон, разделенных друг от друга нишами с бюстами пращуров-воителей. На крыше — башенки, мансарды, смотровые площадки с цветами и каменным зверьем.


Покуда я любовался чужой недвижимостью, еще минуту назад пустая лестница преобразилась. Вдоль неё, подобно живым перилам выстроился легион слуг и служанок. Встречать возвращение кормильца и благодетеля вышли все от мала до велика.


— Ваши холопы рады видеть вас в полном здравии, граф! — прокомментировала выход массовки Бона. — Поспешите же обнять родных!


Ей едва хватило самообладания не расхохотаться.


Делать нечего, осторожно взошел на первую ступеньку. Слуги бегущей волной согнулись в низком поклоне. Подгоняемый брезгливостью, я стремительно зашагал вверх, едва сдерживаясь не запрыгать через ступеньки. Где то на первой трети я вспомнил о Маршалси и барде. Чуть приостановился оглянуться назад. Слуга, стоявший пообок, в ужасе рухнул на колени, лепеча невнятное:


— Помилуйте, сеньор граф!


Гонзаго, гад ты конченый, — рассердился я на двойника.


Попятившись, (слуга норовил облобызать господские пряжки на сапогах), я перешел на ступень выше. Дородная бабка, на первый взгляд стряпуха, тяжело, покряхтывая, подминая необъятные телеса, уткнулась ниц. И опять та же песня:


— Смилуйтесь, сеньор граф!


Хер с ним, с Маршалси, не пропадет, — озлился я и помчался наверх.


— Граф, подождите меня! — позвала Бона.


Вот сучара! — искренне возмутился я заведенными у Гонзаго порядками. Мне, бывшему герою такой прием не льстил. И не будь у меня за плечами опыта общения с жителями одной знойной страны, кою мы пинками направляли в светлое будущее, я бы немедленно провозгласил равенство сословий и братство людей. Но, мы люди ученые. Из насильственного равенства получится холуйство, а из братства — блядство хлеще прежнего. Еще одна причина отложить революцию и братание сословий не легитимность моих прав командовать. Конечно, сеньора Бона, сгорая от нетерпения получить в метрики штамп с фамилией Гонзаго, могла прохлопать различия в повадках и характере прежнего и нынешнего графа. Но что скажут на эти безобразия жены и папаши? Вариант о повинной голове, которую меч не сечёт, я рассматривал как самый последний.


— Подождите, граф! — канючила позади Бона, не особо торопясь подниматься за мной. Ей слуги кланялись еще ниже, чем мне. Какой-то прихлебай исхитрился поцеловать подол её платья. Она отнеслась к поступку как к должному. Пару раз Бона останавливалась и коротко разговаривала. Внемлющие ей бледнели лицом, покрывались красными пятнами и быстрее ветра отправлялись исполнять порученное. Последний раз она задержалась в пяти ступенях от меня. Лысеющий сморчок с обезьяньими лапищами, что то пролепетал, от чего у Боны появилась строгая морщинка на лбу.


— Вы так спешите? — с наигранным удивлением обратилась она ко мне. — Я даже запыхалась. За вами не угнаться!


Существуй способ превратить издевательскую улыбку сеньоры в токсическое вещество без вкуса, запаха и цвета, отравители всего мира отваливали бы по тонне золотом за грамм отравы.


Ну, ученик Станиславского! Изобрази что-нибудь этой стервозе! Не стой как новобранец, обосравшийся от взрыва учебной гранаты! — призвал я к мобилизации талантов.


Мой ответный улыбон сеньоре Боне побил все рекорды наглости.


— Тороплюсь снести голову твоему Хедерлейну. Прямо на пороге дома. Это не слишком тебя огорчит?


Теперь пришла очередь Боны хлопать в растерянности глазами. По внезапной бледности согнавший нежный румянец с её щечек, предположил, граф иногда так и поступал.


А я коварный! Я, Бармалей!* Не позволяя открыть сеньоре рта, зацепил за локоток и буквально прибуксировал к входным дверям.


Без задержек, инкрустированные янтарем и яшмой створины портала родного дома распахнулись передо мной.


Оттачивая актерское мастерство, я недовольно нахмурил брови и глянул на приставленного к дверям слугу. Его сытая морда мне не глянулась. Импозантного лакея шатнуло в обморочном скисании.


Или грудь в крестах или голова в кустах! — приободрился я и, не растрачивая запала, ворвался в вестибюль. Точно с таким же чувством прыгаешь первый раз с парашютом. Ссать хочется не утерпеть!


— Лех! Лех! — пыталась что-то запоздало сказать Бона, виснув на моей руке штормовым якорем. Растерянность как видно у нее закончился.


По-шкиперски широко расставив ноги и возложив свободную руку на эфес меча, я оглядел зал и встречающих меня.


Вестибюль выдержан в духе переизбытка денежных средств, догадываюсь — папиных. Мраморные скульптуры, дорогие вазы на подставках, инкрустированные панно, картины в благородной тяжести рам, скамьи драпированные парчой и шелком в жемчужном шитье, золото ручек, подставочек, бра36 и вороненый блеск музейных лат. Над головой центнера три хрусталя люстр. На полу длинноворсные ковры спокойных тонов и расцветок.


Здесь и произойдет убиение безвинного, — осторожился я. Из пяти пар глаз непременно найдется одна пара поглазастей.


Ближайшим ко мне стоял образцово подтянутый лихой усач. Весь в красном, словно вымазанный томатной пастой, с бирюзовым капитанским орлом на плече, в шикарной, явно не по чину, портупеи с брильянтовыми бирюльками. Надраенные сапоги воина весело сияли и попахивали старой козлятиной.


Усач по-военному сдержано склонил седую голову.


— Граф, рад видеть вас в полном здравии!


Так я ему и поверил! Рад! Не больше чем сапер, проглядевший мину. Он был бы рад, внеси меня в дом под музыку, в дереве, в цветах и со свечкой на пузе.


Ох, мне бы только день простоять, да ночь продержаться, — попросил я у Матушки Судьбы. Впрочем, не сильно надеясь, на ее отзывчивость.


— Мы встретились с графом Лехандро на мосту через Адахо, — выступила вперед с пояснением Бона. На самом деле тактично мешала, на случай если я не шутил с рубкой хедерлейновской головы. — Он, как раз возвращался.


Пришлось убрать руку с оружия. А то при панике запросто можно освежевать капитана-пораженца одним ударом.


За Хедерлейном, я не сомневался это он, пряталась круглолицая толстушка в платье горчичного цвета с весьма не скромным декольте. За ними, шагах в пяти, стояли: миловидная особа в строгом черном бархатном робе, опиравшаяся на руку очень на нее похожего кавалера и статная брюнетка, не ведущая меры в украшениях.


— С возвращением, сеньор Лехандро, — мурлыкнула мне толстушка из-за спины капитана и скромно потупила взор долу.


Её слова я оставил без внимания, с замиранием ожидая реакции остальных персонажей встречин. На случай провала моей нечаянной авантюры даже заготовил спич в свое оправдание. Вот только стал бы кто его слушать? Боюсь, нет!


— Что же вы, граф! — подтолкнула меня Бона в спину. — Поприветствуйте супругу!


Доброжелательница! Еще одну такую и сам в петлю залезешь! Но делать нечего…


На счет три! — скомандовал я и на негнущихся ногах поплелся к парочке сеньора-кавалер. Честное слово в инвалидной коляске и то быстрее бы доехал!


Чем ближе я подходил, тем заметнее сеньора в черном менялась в лице. Легкий румянец волнения уступил место болезненной бледности. Кидаться на шею мужу Валери Гонзаго и не думала. Мадам Гонзаго была несчастлива видеть возвратившегося супруга. Понятно шурин Альвар тоже.


— Сеньор, — присела Валери в приветственном реверансе. Не подержи брат, графская супруга попросту бы упала.


— Сеньора, — бесцветно строго произнес я.


Теперь пришла очередь измениться в лице Альвару. Его нелюбовь ко мне в миг трансформировалась в холодную ненависть.


Так, в компанию к Душегубу и Людоеду еще и родственничек по линии жены, — сожалел я. В отличие от Хедерлейна парень был честен в чувствах. А честных людей надо держать в друзьях.


Занятно… Не одного счастливого лица я не увидел. Похоже, в доме не особо ликовали воскрешению графа из небытия. Любили кормильца и благодетеля, как собака палку. Подозреваю, именно не любовь к Гонзаго и не позволила домочадцам увидеть, что перед ними совершенно другой человек. Тем лучше для меня! Шансы добраться до Ожена в срок и во здравии немного, всего на бздех, но подросли.


Разоблачение затягивалось, и я отвлекся на брюнетку. Очень даже в моем вкусе. Рост — в меру, ширь — в пору, бюст — ух… х… х!!! Цацек правда навесила — пока снимешь…


Разглядывая сеньору в бриллиантах, заподозрил, она не из числа домашних Гонзаго. Радоваться не радовалась, огорчаться не огорчалась — изучала меня, как изучают жмура в анатомичке. С легкой пренебрежительной отстраненностью.


Взаимное негласное любопытство частично удовлетворила Валери.


— Лехандро, — робко обратилась ко мне супруга Гонзаго. — Позволь представить мою кузину, маркизу Югоне дю Лоак. Она приехала из Хейма, по моей просьбе.


— Непередаваемо рад встречи, сеньора! — любезно склонился я перед гостьей.


— Много наслышана о вас, граф, — чуть качнула головой в ответ столичная пташка.


— Хорошего? — поинтересовался я, мило улыбаясь и следя за Валери. Та умоляющим взглядом просила родственницу проявлять осторожность в речах.


— Хороший человек неинтересен своей предсказуемостью, плохой — прямолинейностью. Вы не один из них, — хитромудро высказалась Югоне, не поступившись собственным мнением и исполнив просьбу Валери.


Откуда-то с боку, на цырлах, прокралась невидаль в кружевах, в золоченой ливреи, с бантами на башмаках и стукнула в пол дедморозовским резным посохом.


— Обед сервирован, сеньор граф, — проблеял мажордом.


Пришлось оторваться от занимательной беседы с симпатичной гостьей и последнее слово осталось за ней. Как я понял, мне не льстили. Мне собирались прицепить ценник. Единожды и навсегда. Ох, уж этот столичный снобизм.


— Весьма кстати, — выказал я одобрение, ощущая собственный голод.


Крутнувшись на пятках, ловчее именитой балетной звезды, и взмахнув посохом, мажордом возглавил обеденную процессию.


— Вы позволите, — предложил я руку Югоне.


— А как же Валери? — с фальшивой заботой спросила гостья. — После долгой разлуки…


— Думаю, мы успеем сказать друг другу много душеприятного. К тому же с ней брат!


Следуя за мажордомом, прошли пару комнат, размером с хоккейную коробку. Первая изумила богатой портретной коллекцией, вторая волшебством красок и ароматов цветов, рассаженных по горшочкам. К портретам гостья осталась равнодушна, а вот растения вызвали у нее полный восторг.


— Ах, какая прелесть! Неужели вы граф занимаетесь выращиванием ампельных бегоний. О! Орхидеи! Подождите, я угадаю. Вот эта Большая императорская, а эта Капризница! — Югоне счастливо рассмеялась своей осведомленности. Её взгляд потерял надменную холодность и засветился радостью и задором. Нежная ручка маркизы кою держал в ладони, стала возбуждающе горяча. Приходилось сдерживаться в рамках дозволенного и успокаивать рвущееся из-под контроля воображение, строкой любимого поэта.


Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты


даже в самой невинной игре,


не давай заглянуть в свои карты


и до срока не сбрось козырей.*


Через пару шагов, забывшую столичный гонор, маркизу вновь привлек диковинный цвет в причудливой широкогорлой вазе.


— А эта? Такой нет и в ботаническом саду нашего министра казны. Как она называется?


Что-что, а в цветах я полный профан. Мой интерес к флоре ограничивался лекарственными травами, ядами растительного происхождения и пригодностью зелени к сыроядению. Из декоративных, я распознавал розы, анютины глазки и заячий лук. Не удивительно, что вопрос маркизы поставил меня в затруднительное положения. Однако для бывшего героя такие трудности плевое дело. Немало не смущаясь собственной некомпетентности в растениеводстве, я ответил.


— Шляпа любовника.


Восхищенная маркиза не поняла — имелся в виду отнюдь не головной убор.


Огромный зал столовой. Огромнейший! Стол длинной со стометровку, плотно заставлен посудой и бутылками. Приборы и тарелки из серебра и золота. Да что тарелки, будь я домушник, сперев лишь одну единственную оконную портьеру, зажил бы припеваючи на долгие годы.


Слуги помогли рассесться. Меня как хозяина дома усадили в громоздкое кресло во главе стола. По левую руку согласно этикету родственники Валери, Альвар, Бона (кто бы мог подумать!) и толстушка. По правую, Дю Лоак, как почетная гостья, и Хедерлейн, как слуга допущенный к трапезе.


Ритуал чревоугодия начался по сигналу мажордома. Заиграл спрятанный в нише оркестрик: флейта, две скрипки и виолончель. В медленном танце, поварята таскали на разносах, в супницах, в горшках прорву харча. От растекающихся ароматов в животе стало пусто-пусто, как в заброшенном колодце.


Я понял, что беспредельно хочу жрать. Много и долго. Пхая в рот подряд со всех блюд и мисок без разбору. Давясь кусками и отрыгивая воздух.


Расставив снедь, слуги замерли в ожидании приказов раскладывать в тарелки. Начинали по чину с меня. Не затягивая с выбором, я пальцем указал на блюдо с поросенком. Мне положили румяный бочек и заднюю ножку. Слюней в мое рту стало море. Я еле успевал их глотать. Сдерживая нетерпение, указал тому же слуге на мощную бутыленцию. Безмолвный холоп налил в бокал доверху. Я терпел, как мог, ожидая пока обслужат остальных. Зажравшиеся копуши не торопились. Кусочек того, кусочек сего. Наконец все замерли, благолепно сложив руки перед собой в молитве.


Я чуть не взвыл волком. Не знаю, какие слова говорили рядом сидящие, но лично я богохульствовал и матерился. Горы памирские жрачки, реки египетские пойла, а люди сидят и бубнят: Силы всевышние, силы небесные. Действительно силы небесные, коли я перенес обострение "ямы желудка" и не зарылся в тарелку с головой. А паскудная флейта — у…у…у! Скрипки — и…и…и! Виолончель — а…а…а! Переплакали самого нытика Глюка! Все жилы из меня вытянули!


Ел я, не стесняясь — за семерых. За поросенком отведал фазана с грибками, тушеного в молоке зайца, фаршированного овощами барашка. Пил, правда, мало. Из осторожности. Побаловал себя кубком красного и шабаш. В основном всецело приналегал на еду.


Набив пузо, так что стало тесно в ремне, остановился, отдышался и отвалился от стола, что ужравшаяся дурной крови пиявка.


Валери перешептывалась с Альваром. Бона через стол многозначительно переглядывалась с Хедерлейна. Молчали только тетушка, восседавшая на "камчатке" и гостья предоставленная сама себе. Лишенная внимания Югоне не весело ковыряла вилкой утиную ножку, запеченную в яблоки. Из бокала пила мелким осторожным глотком.


Первой мой перерыв в трапезе приметила толстушка.


— Скажите, граф Лехандро, где вы так долго пропадали?


Я заметил как разговор между Валери и братом пресекся на полуслове. Капитан и Бона обратились в слух.


— Именно пропадал, — согласился я, прикидывая, чего бы наплести, если уж сильно припрут с расспросами. Глупо взять и засыпаться по бедности воображения.


— Сеньор граф, держит свое отсутствие в тайне, — вставила в разговор словцо Бона.


Слово "тайна" раззадорила толстушку сильнее выпитого вина. А приняла она поболее усатого капитана.


— Пока рано распространятся об этом, — с важным видом подпустил я загадочности.


Альвар крутил в руках бокал, демонстративно показывая равнодушие к сказанному мною. Настолько демонстративно, что становилось интересным для меня.


— Но сеньор граф, вы бы хоть намекнули, — не унималась толстушка, потянувшись за бокалом. — Капитан Хедерлейн говорил, что вы отправились в Хейм.


— Не передергивайте, любезная сеньора Монна, — подключился к нам капитан, оставив в покое не доеденную баранью лопатку, — Я только предполагал. Сеньор граф, незадолго до своего отъезда, упоминал о срочных делах в столице.


Не лопухнись! — предостерег я себя.


— Столица не то место, куда сорвавшись, взял и приехал, — как можно непринужденней рассмеялся я. Играть в кошки-мышки становилось все занятнее. — Такие провинциалы как я долго готовятся к поездке. Что брать с собой, что надеть. Не слишком лестно выглядеть пугалом в приличном обществе.


— Вы через чур, превозносите столицу, — поскромничала Югоне одаряя меня снисходительной улыбкой.


— Зато она над нами посмеивается, — ответил я тем же.


— В столице сейчас скучно, — завздыхала маркиза. — Император всерьез готовится к новой войне с Малагаром. Куда не придешь только и разговоров о провианте, экипировке, и отъезде в полки.


— Увидите, дорогая маркиза, мы опять проиграем, — заявил гений тактики Хедерлейн. — Его Величество недооценивает роль тяжелой кавалерии. А я вам скажу как человек, повидавший малагарских конных рейтар в деле, они достойный уважения противник. Голыми руками их не возьмешь. Наши доблестные уланы против них слабоваты в атаке и в маневре.


— Приплюсуйте к сказанному фактор командования, — дополнил я с Хедерлейна, возмущенный рассуждениями задрипанного неудачника. — Если команды исходят от таких как Обри, — произнеся фамилию, однажды упомянутую Маршалси, я скривился, — мы будем воевать еще долго и долго.


— Вот так всегда, — Югоне поморщила лобик. — Стоит мужчинам заговорить о войне, прочие темы отходят на второй план. Будто кроме умения водить полки на свете нет другого занятия.


Толстушка Монна, отлученная от разговора более инициативными собеседниками, под речь и спор уговорила графин муската, совершенно раскраснелась и разжарилась. В её открытом декольте блеск капелек пота смешивался с блеском жемчужной нитки.


Маршалси она понравится, — вспомнил я о приятеле. — Эта не станет его кормить молочным пудингом.


Я помнил пальцем мажордома. Разряженный фраер, вихляясь со своей палкой, что рок-певец со стойкой микрофона, добрел до меня.


— Идальго Тибо Маршалси и бард Амадеус Медина. Распорядись выделить приличествующие званым гостям комнаты и накормить.


Мажордом ответил реверансом, отступил, подозвал слугу и перепоручил исполнение наказа.


— У вас гостит бард? — не сказано удивилась Югоне, словно я привел в дом слона или иную диковину.


— Молодой и очень талантливый, — отрекомендовал я. Как знать, возможно, моя протекция поможет парню легче шагать по жизни.


— Пригласите его спеть для нас, — попросила маркиза. Столичной штучке явно не хватало забав благородных салонов Хейма.


— Да, граф, почему нам его не представили? — вернулась в беседу Монна, влив в себя дополнительно несколько порций крепкой Мориякской мадеры.


— Принепременно, — отозвался я на просьбу, — но сперва пускай отдохнет. Бард молод. А пять дней в седле… не слишком поспособствуют юноше показать свой талант во всей силе.


— А второй кабальеро? — проявила нетрезвый интерес к мужчинам Монна, — Он кто?


— Идальго Маршалси? — переспросил я у толстушки. — Он у меня на службе.


Монна нравилась мне все больше и больше. Не всякий кабацкий ухарь хлестал вино как подвыпившая толстушка. С оттяжкой, мощным глотком. Прелесть, а не тетка.


Беседа прервалась. Подали десерт. Торт размером с пружинный матрац. Обсыпанный засахаренными фруктами, покрытый кремовыми розами, пропитанный ликером.


— Чудесно! Чудесно! — восхитилась Югоне, захлопав ладоши от избытка чувств.


Монна, хапнув добрый бокал сразу же заявила.


— Мне самую большую розу.


И повторила с вином. Оно и верно. Сухая ложка рот дерет.


Двое слуг, один бы не справился, нарезали торт удобоедомыми кусками и разложили по серебряным блюдцам. Налили мускат в длинные рельефные бокалы из хрусталя.


Югоне отковырнула кусочек стряпни ложечкой, пожевала торт и запила вином.


— Маркиза, вы лишаете себя половины удовольствия, — подлез с обхождением я. — Прежде чем есть торт надо почувствовать вино. Его следует пить большим глотком. Так, чтобы оно скользнуло по небу и легко прокатилось по языку. Иначе не поймете вкуса. Потом берете торт. Желательно, в кусочке равно теста, крема и фрукта. Тщательно жуёте, проглатываете и вновь запиваете вином.


— Не подозревала о таких тонкостях, — засмущалась Югоне, решая следовать моему совету или продолжать есть, как и раньше.


— Вы попробуйте, попробуйте, — настаивал я. В прочем настаивал не то слово, заигрывал.


Маркиза поднесла кубок к губам. Её разоблачающий взгляд нашел меня.


Граф, вы хитрый искуситель….


Провинциальный, — так же безмолвно поправил я.


Югоне отпила глоток вина. Дразнясь, провела кончиком языка по влажным чувственным губам. Взгляд её стал насмешлив. Я не остался в долгу. Дзынькнул бокалом об зуб.


Наши проделки остались незамеченными. Бона и Хедерлейн урывками переговаривались о своем. Валери занимали собственные думы, Альвар монументально замерз с вилкой и бокалом в руках, а несравненная Монна без тормозов поглощала винище пинта за пинтой. Её внезапное выпадение в осадок застало нас врасплох и несколько развеселило. Упившуюся до отключки барышню слуги вывели из столовой.


— Вот кто оценил мой совет по достоинству, — пошутил я, обращаясь к Югоне. — Вкус вина приятен, но опасен.


Маркиза окончательно освоившись в обществе, не скромничая допила бокал.


— Учту ваше предупреждение, — ответила она, подставляя сосуд для новой порции муската.


Я прошел через многие попойки. Сиживал тет-а-тет и с кончеными вокзальными выпивохами и с интеллигентными особами, брезговавшими стаканом на двоих. Первые мне импонировали простотой обращения и твердым знанием своего местом в жизни, вторые злили непомерными запросами и подчеркнутым превосходством. И тем и другим цена оказывалась стандартная — литр. А то и меньше. Маркиза Югоне дю Лоак явно относилась ко второй категории. С той лишь разницей, столичная гостья тянула поболее упомянутого литра. Чем собственно меня и огорчала. Неуловимый призрак Единственной и Неповторимой все еще бередил геройскую душу.


От воспоминаний о не обретенной вечной любви геройской натуре возжелалось возвышенного и утонченного вкуса. Со мной иногда такое случалось. Обычно с перепою и злоупотреблением амурных забав. Не знаю насколько точно утверждение о наличие в каждом капли святого, но душа страждала очищающего омовения грамм в триста.


Я оглядел шеренги бутылок. Заветной не было ни вблизи, ни в дали. Отсутствовала по непонятной причине.


— Эй, — поманил я пальцем слугу, от неожиданности чуть не упавшего на четвереньки, — расстарайся принести кагору.


В моем высоковольтном образовании, по халатному недосмотру или по злому умыслу, очевидно, имелось немало лакун. Едва я закончил говорить, скрипки оборвали нытье, флейта подавилась своей жалостью, а за столом воцарилась тишина. Валери положила ложечку с недоеденным колясиком медового апельсина обратно тарелку, Хедерлейн замер с открытым ртом, Бона поперхнувшись, не как не могла запить застрявший кусок, Альвар в праведном гневе оттаял, покраснев до корней волос, словно его уличили в шулерстве. Одна лишь Югоне с любопытством смотрела на меня. Я же смотрел на слугу. Тот почтительно согнувшись, остался стоять согбенным, будто его прихватил радикулит. Выполнять распоряжение он и не думал.


Идти на попятную не в правилах бывших героев и сволочных графьев, коим слуги лобызают пряжки сапог. Я с грозным видом, подсмотренным с портрета Иоанна IV, гаркнул мажордому.


— Он что тугоух?


Мажордом только раскрывал рот и не произносил ни слова. Что бы не рухнуть на паркет он вцепился в посох обеими руками.


— Лехандро! — произнесла первое слово за весь обед Валери. Голос ее неприятно дрожал от негодования.


Не мягчея сердцем я перевел взгляд на нее. Валери обмерла. Рука Альвара скользнула к поясу, к симпатичному кинжальчику в ладонь длинны. Даже Бона не выдержав возмутилась.


— Сеньор граф как можно?


Теперь пришла ее очередь умолкнуть перед очами самодура, понятия, не имевшего, что он такого сказал.


— Вы рискуете подвести беднягу под отлучение от веры, — заступилась за слугу Югоне. Ей моя выходка крайне импонировала.


— Пусть грех занесут на мое имя, — сообразив, выкрутился я. И показал рукой слуге — отправляйся не медля.


Глаза Югоне пристально посмотрели на меня. Чтобы рассеять ее подозрения в моем конъюнктурном позерстве пришлось пойти в разнос. Жертвой немилости Нашего Сиятельства стал капитан.


— Хедерлейн, — оторвал я капитана моих армий от возобновившихся перешептываний с Боной. — Не поделитесь ли вы, как обстоят дела с Кревкером Бергом и Ренескюром.


Хедерлейн тщательно промокнул усы салфеткой и отодвинул от себя столовый прибор. Бона тревожно закрутила головой, смотря поочередно на капитана и меня.


— Рассказывать особо нечего…


— Или хорошего нечего рассказывать, — уязвил я докладчика.


— Можно сказать и так, — согласился Хедерлейн. — Возможно сеньора Эберж, посвятила вас в ход событий проистекавших в ваше отсутствие. — Он подождал моего одобрительного кивка и продолжил. — Исправить положение без пополнения вверенного мне гарнизона как минимум пятью сотнями рейтар и примерно столько же пехоты, задача непосильная. Война на два фронта требует дополнительных резервов, людских и материальных. А их сами знаете, нет. Конечно, будь в моем распоряжении необходимые денежные средства, которые, даже учитывая непродолжительность компаний значительны, вопрос сохранности ваших законных территорий не стоял бы так остро.


Такого словоплута как Хедерлейн да в государственную комиссию по спорным с Японией островам. Так бы замутил, япошки бы нам Хоккайдо отдали.


— Я понял вас Хедерлейн, — остановил я капитана. — По-вашему без звонкого золота нас будут продолжать трепать, что породистая борзая хромого лисенка.


Хедерлейн не выразил ни согласия, ни возражений, а молчал и глазел куда-то за меня.


— Завтра проведем смотр вашим вояк, — официально уведомил я его. — Поглядим, способны ли они на что-нибудь путное или только щупать поварих.


Здесь меня прервали. Дверь в залу распахнулась, как от ветра и в столовую не вбежал, влетел низенький, сухенький, морщинистый старичок в черной ризе с белыми императорскими орлами.


Кажется викарий, — догадался я… и удивился!


Нашелся человек, действительно радующий возвращению Гонзаго! Искренне!


Не знаю, питал ли ответные чувства запропастившийся граф, но я встал из-за стола и вышел на встречу. Мы обнялись как добрые знакомые.


— Слава Троице вернулся! Вернулся! — повторял старик, не стесняясь радоваться.


— Право, перестаньте, — успокаивал я старика, заметив слезы на его глазах.


— Я от радости, сын мой! От радости! — причитал викарий, промокая слезы платочком.


— Кого ждут, всегда возвращаются, — с пафосом заверил я.


Чуть успокоившись, старик отстранился оглядеть меня. Страх перед разоблачением колючим током понесся по крови, подбираясь к учащенно забившемуся сердцу. Я испугался не раскрытия обмана. Нет! Я испугался понапрасну пролитых стариковских слезы. Их мне не искупить. Ни чем!


— Вы здоровы? — спросил викарий, вспомнив о субординации. Очевидно "тыкать" графу Гонзаго прилюдно не позволялось.


— Вполне!


— Вы изменились! — продолжал, беспокоиться викарий, заглядывая мне в лицо.


— Похудел или потолстел? — отшутился я.


— Похудели, похудели, — завздыхал старик.


— Ерунда! Поджарый пес быстрее бегает, — успокоил я его. — Вы обедали?


— Я как раз завершал Полуденную молитву, когда явился слуга и передал Вашу просьбу. Осмелюсь напомнить вам граф Лехандро, — викарий осуждающе оглядел застольное изобилие, — о воздержании в чревоугодии в преддверии Дней Святых и о том, что потребованное вино не предназначено для праздных и пустых застолий. Грехи наши и без того не малые не стоит злонамеренно увеличивать. Как капля точит камень, так и наши неправедные деяния истончают терпение Святой Троицы. И пусть милость Небес прощать не имеет границы, это не значит, что люди должны потакать себе в греховном промысле.


Пока пастырь божий читал наставления за склонность к необдуманному эпатажу, я исподволь поглядел на присутствующих за столом. На лицах сотрапезников, исключая Югоне, нескрываемое удивление. Гонзаго не баловал свое окружение добрыми отношениями.


Пошли вы с вашим графом, — рассержено подумал я. Но правила игры есть правила игры.


— Ценю вашу заботу, святой отец о моей падшей душе, — отстранился я от викария. — Но давайте поговорим о ней в следующий раз. Я бы хотел послушать о событиях имевших место в мое отсутствие.


Сотрапезники, кто больше кто меньше, поскучнели. Их сиятельство Гонзаго готовился чинить скорый суд и расправу. Выходило, я любезничал со стариком, в стремлении выведать дворцовые тайны.


Викарий, увлеченный воспитательными нотациями, не сразу сообразил, чего от него добиваются. Я, не желая придавать нашему с ним разговору пустяшную скоротечность, проводил старика к столу, усадил на стул, и сам присел рядом.


— Жду вашего рассказа, — напомнил я.


— Не знаю с чего начать… — растерялся тот. Викарий явно не желал выступать в качестве указующего перста неконтролируемому гневу Гонзаго.


— С войны, — направил я ход речи святого отче в необходимое мне русло. Выбор темы был неслучаен. Требовалось отвлечь от себя внимания и заставить графских прихлебаев думать о собственном благополучии. Хедерлейн как нельзя лучше подходил на роль козла отпущения.


— Я пытался договориться с Кревкером Бергом. В сущности, затеянная им ссора — дурная блажь его неуравновешенной натуры. Для разрешения конфликта, я подключал епископа Игнасия и его влиятельных друзей. Сожалею, мои действия не увенчались успехом.


— Потому что, такие как Берг, понимают исключительно силу оружия и ничего более, — влез в беседу Хедерлейн. — Не воспользуйся Кревкер предательством ваших холопов, быть ему битым.


Говорил он убедительно. Ему хотелось верить, ибо бравый капитан с бокалом в руке действительно выглядел браво. Таких удальцов рисуют на переднем плане батальных полотен верхом на перевернутом барабане, как пример воинской удачливости и таланта.


Я вопросительно посмотрел на викария. Кто-кто, а слуга божий не станет обманывать. Грех сие!


— Предательство несчастных объяснимо и простительно, — заступился за провинившихся викарий. — Вы сами сеньор Хедерлейн подвигли крестьян на этот предосудительный поступок, разрушив их дома и спалив их нивы.


— Не мог же я оставить врагу наши деревни! — возмутился капитан, недовольный речью викария. Выходило, он не защищал графский манор, а уничтожал его.


— Теперь на месте деревень пепелища и развалины, — укорил его викарий, — а лишившиеся крова крестьяне, ушли во владения Берга искать защиты. Он принял беглецов, но потребовал службы, набрав из них полсотни пехоты.


Я переглянулся с Боной. Сеньора Эберж, при викарии держалась нейтралитета. Наличие головы у Хедерлейна теперь волновало ее значительно меньше, чем день или два назад.


— А прохвост Ренескюр? — спросил я у старца, справедливо пологая и здесь не все здорово.


— Барон нацелился на Озерный край, — повторил сведения Боны викарий.


— Понятно, пустыри ему зачем, своих хватает, — перебил я его.


Викарий подержал меня.


— У Ренескюра третий год неурожай. Его земли заложены под проценты у столичных ростовщиков. Насколько я разобрался в происходящем, он собирался через Вас, граф Лехандро, занять денег у вашего отца. Но вы неожиданно пропали, и барон остался без поручителя. Сроки платежей ростовщикам поджимали, и Ренескюр решил поправить пошатнувшиеся дела за счет соседей. В Фар Муат барон сунуться не посмел, в Любре дела обстоят не лучше чем у него самого, из всех Эль Гураб показался ему менее защищенным. Пример Берга весьма и весьма показателен в этом отношении. Капитан Хедерлейн принял, конечно, меры…


— Вы их считаете достаточными, святой отец?


Хедерлейн заерзал на своем месте. Сейчас бравым он выглядел с большой натяжкой.


Викарий мялся с ответом.


— Обман во спасения такой же грех, как и кагор в будни, — усовестил я церковника.


— Он не был достаточно последователен, — произнес викарий осторожную фразу.


— Проще говоря, не зная, что предпринять, за здорово живешь, бросал вверенных людей в бой, только бы не сидеть сложа руки?


— Позвольте…, - опять лез с оправданиями Хедерлейн.


— Капитан, я разговариваю не с вами, — оборвал я речь некультурного вояки.


— Именно так, — согласился викарий и потупился, будто собственноручно отправил человека на казнь.


Я принял задумчивый вид. По сложившимся обстоятельствам здесь хренову графу следовало демонстрировать кипение нрава и желание рубить головы. Хедерлейну обязательно первому. А как продемонстрируешь, если быть графом Гонзаго и играться в него далеко не одно и то же?


Держа паузу, переглянулся с Боной. Та с невинным видом крошила ложкой порцию торта на тарелке.


Выручил меня из затруднительного положения вернувшийся слуга. Он кратко пошептался с мажордом, после чего недоделанный Санта Клаус, стукнув палкой доложил.


— Сеньор граф, идальго Тибо Маршалси и бард Амадеус Медина размещены согласно вашим указаниям.


Так, покидаем теплую компашку, — засобирался я, и произнес с озабоченным видом. — Заканчивайте обедать без меня.


В действии требовался антракт, и лучшего предлога покинуть стол вряд ли придумаешь.


— Сеньора Югоне, — амурный поклон даме, — рад нашему знакомству. Валери, — милый поклончик несчастной женушке. — Святой отец, наш разговор впереди.


Остальные обошлись и без моего прощания. Поманив пальцем расквартировавшего моих приятелей слугу, распорядился.


— Возьми вон ту посудину, — я указал на ведерную бадью с кьянти, — и проводи меня к приезжим сеньорам.


Слуга переборов желание упасть, взял со стола бутыль и поспешил вперед. Как только дверь обеденного зала закрылась за моей спиной, я спросил у семенящего провожатого.


— Где их разместили?


— Как обычно, Ваша Светлость. В гостевых комнатах Садового крыла. Обед сеньорам подан тотчас, как они въехали.


— Гости о чем-нибудь спрашивали или просили?


— Сеньор бард справлялся, если в доме библиотека и состоит ли на службе у Вашего Сиятельства иные, кроме него, барды.


Я усмехнулся. Ну, молодежь пошла нынче. Библиотеку ему подавай! Перво-наперво следовало выяснить, нет ли тут особ женского пола не обремененных нравственностью, а уж потом интересоваться книгами.


Самопроизвольно вернулся мыслями к столичной цыпе в брильянтах и рубинах. Надо сказать, мысли мои мало вязались с регламентированными правилами морали и гостеприимства. Отнюдь не платонические чувства будоражили мое воображение.


Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошли мимо строя доисторических рыцарских доспехов и свернули в коридор, устланный на всю ширину коврами, затем в следующий, поуже, но побогаче. Портьеры с кистями, вазы на подставках, панно с инкрустацией перламутра и золота, затейливая потолочная роспись. Буржуйство одним словом.


Коридор сделал поворот на застекленную галерею. Окна выходили во двор. По аллеям важно расхаживал караул, пускавший зайчиков надраенными кирасами. В розарии ковырялись садовники. В радужных струях фонтана мокли мраморные нимфы. Одна из них, статью и ликом, напомнила мне столичную гостью.


Весьма мило, — оценил я божественные линии груди и бедер нескромных дев и вынуждено вернулся тяжкой думой к сеньоре Боне Эберж и прочим малоприятным вещам. Было над чем пораскинуть мозгами.


11


Признаюсь, не захвати я поводыря, блудил бы по гонзаговскому дому Кентервильским приведением. А так, и бутылку и меня доставили по нужному адресу.


Расквартировались сеньор идальго Маршалси и служитель струн Амадеус весьма не дурно. Посреди гостиной, обставленной дорогой мебелью и увешанной-устеленной коврами и гобеленами, за столом в грудах посуды и бутылок, оба моих спутника придавались бесконтрольному обжорству и пьянству. Маршалси сидел в обнимку с соразмерным его комплекции штофом, закинув ноги на соседний стул. Бард, подпирая щеки руками, мужественно не падал в тарелку с недоеденной заливной печенкой.


— Сеньор князь! — нетрезво умилился моему появлению Амадеус и попытался встать. Барда повело на сторону, и он свалился на пол, смахнув со стола пару посудин. В партере сон и одолел песнопевца.


Маршалси обошелся без приветствий, лишь добро глотнул из бутыли.


— Вижу в рядах соратников разброд и шатание, — сокрушенно, вздохнул я и водрузил на стол прихваченную бутыль.


Идальго ничего не ответил. Потянувшись к вазе, взял в горсть засахаренного фундука и по орешине покидал в рот.


Я сбросил ноги Маршалси со стула и присел.


— Полноте дуться! — воззвал я к нему. — Мы договорились. Личные вопросы…


— А я и не задаю вопросов.


— Ага! Вы сопоставляете факты. Как может маркграфский князь оказался графом из Близзена.


— Что-то в этом роде.


Маршалси отставил штоф в сторону и скрестил руки на груди.


— Не морочьте себе голову, — порекомендовал я ему и, понизив голос, кто знал, нет ли за дверью длинных ушей, продолжил говорить. — Мы едем в Ожен.


— Ожен, Ожен! Вы повторили в тысячный раз. Если торопитесь, так чего мы здесь? Лично я не понимаю! — сделав паузу в запальчивой речи, Маршалси добавил. — Как и кое-что другое.


Идальго подхватил принесенную мною бутылку и посмотрел на торец пробки.


— Ммм! Слезы Черной Вдовы! Вы неплохо устроились в Геттере…. Для князя из Гюнца.


К объяснениям я готов не был. Выпить и помириться не получилось. Впрочем, идальго я не винил. На его месте сам бы потребовал разъяснений.


Не зная, что сказать приятелю встал со стула.


— Молчите, Вирхофф! Не надо! — Маршалси махнул рукой, указывая на дверь. — До Ожена я у вас на службе!


Я не стал навязывать свое общество. Насильно мил не будешь. Обидно, конечно, ссориться, из-за дерьмовой невозможности просто и ясно объяснится.


Выйдя в коридор, постоял в задумчивости. Самое лучшее, что можно предпринять в моем положении, провести не большую рекогносцировку. Свой тайный обход гонзаговского терема я начал армейской прибауткой.


— Вся в пыли и в жопе ветка, тихо движется разведка!


Красться не крался, но старался не шуметь и на глаза не попадаться. За час с хвостиком обшарил крыло этажа со скрупулезностью МУРовского следователя. Ничего полезного не узнал, но набрел на лестницу, выведшую на крышу дома.


Прогулявшись за спинами мордастых каменных тварей, охранявших перила и карнизы, осмотрев угловые башенки предлагавших уединенное созерцание парковых окрестностей, помочившись в цветник с приторно пахнувшими белыми розами, я задержался в уютной мансарде оценить коллекцию вин в глиняных кувшинах опечатанных сургучом. Налил с "горкой" пряной густой малаги, распахнул окно и, взгромоздившись на подоконник, обратил взор на караул внутреннего двора. Ребяток в кирасах шатало, они сбивались с шага, часто останавливались, а остановившись, тотчас пускали по кругу сальманазара.37


Внизу, подо мной, скрипнуло, распахнувшись, окно.


Я глянул, оценивая возможность подсмотреть. С подглядыванием не получилось, все-таки не жираф, а вот слышимость идеальная. Стук в дверь расслышал отчетливо.


— Кого там несет? — спросила Бона. (Уже интересно!) — Войдите!…Ты с ума сошел Ханс!


Интересно, что за Ханс, шастает к графской любовнице.


— Маленькая аудиенция старому другу, — попросил гость.


Неизвестный Ханс оказался капитаном Хедерлейном.


— Я устала и хочу отдохнуть, — отказала просителю Бона.


— Это не причина, — масленый голосок Хедерлейна противен до дрожи в кишках.


Я поклясться в том могу, он готовит мне рагу*, - морщась, заволновался я. Капитанишка гадил мне, графу, где только мог. Пакость!


— Вдруг Гонзаго нагрянет, — постращала гостя Бона.


— Не нагрянет. Ты видела, какую бутылку он прихватил с собой? Ваш избранник дует вино с дружками и ему не до визитов к истомившейся любовнице.


— Откуда ты знаешь, чем он занят?


— У меня тоже есть в доме преданные люди.


— Не Карло ли?


— Все тебе нужно знать, — почти пропел искуситель.


— Уходи Ханс! У меня голова идет кругом. Мне необходимо отдохнуть и привести себя в порядок.


— Я не задержусь, — пообещал Хедерлейн.


Кажется, звякнула пряжка ремня…, легкая возня…, выдох затяжного поцелуя…


— Ты не догадаешься, где пропадал Гонзаго, — постаралась перевести в деловое русло встречу Бона.


— Где? — невнятно (подвязки чулок жевал что ли?) спросил Хедерлейн.


— У Ксавьеры дель Ри Буа.


— Что? — встревожился капитан, на миг, позабыв о своих поползновениях.


— Что слышал! Напрямую, конечно он не сознался. Проговорился, будучи по обыкновению пьян.


— И как он объясняет пребывание в чертогах опальной императорской любовницы?


— Не знаешь Гонзаго? Ни как не объясняет.


— Не поверю, что ты не затащила нашего гуляку в постель и не выпытала правды.


— Поверь, не затащила и не выпытала. Скотина пил все дни напролет.


Врет стерва, — обиделся я. Никогда не сопротивлялся женщинам затаскивать себя под одеяло и совращать. У меня, даже у безбожно-нетрезвого, обязательно находилась минутка-другая для подержания чести называться мужчиной.


— Завтра отряжу доверенного человека в Дель Оро, — поделилась планами Бона с хахалем.


— К аббату?


— Да. У него есть связи, он сумеет разнюхать, для чего Ксавьере тупица Гонзаго. Заодно копнет, с чего лектуровский альгвасил гнался за ним и его дружками сломя голову. Думаешь, я его обыкновенно выловила на дороге? Отбила у императорского законника.


— Что мог натворить твой благоверный?


— Вот именно… натворить…


— Ксавьера метит вернуться в Хейм? — высказал догадку Хедерлейн.


— Подожду проверенных сведений.


— Хорошо оставим интриганку в покое и вернемся к Его Светлости. Он собирается инспектировать гарнизон.


Снова возня и вздохи…


— Он все равно ничего не понимает, — голос у Боны предательски мягчел.


— Но какая муха его укусила?


— Укусит! Треть лучших земель захвачена. И кем!? Фанфароном Бергом и попрошайкой Ренескюром!


— Я сделал все что мог, — обиделся Хедерлейн.


— Сделал бы больше, не присвой половину из тех денег, что я раздобыла.


— Подарки вам обходятся дорого, — Хедерлейн явно насмехался. — А ваша благосклонность еще дороже.


— Надеюсь, у тебя хватило ума вернуть печать? — справилась Бона, зашелестев платьем.


Любопытно сняла или поправила?


— Само собой, она на месте, — заверил её Хедерлейн.


— А из библиотеки?


— Как раз туда нес, но решил на минутку заглянуть к тебе.


— Ханс. Ты дурак. Ты забыл поговорку! Меньше кусаешь, на дольше хватит. Лех выплатил бы уворованные тобой деньги сам, частями. А теперь ты явился с видом портняжки-недоучки испортившего дорогую ткань и ждешь совета как поступить.


— Бона, Бона! Да мне нужен совет. Совет, а не упреки! Ведь за мной можешь последовать и ты. Обратила внимание, как он увивался вокруг маркизы? Фавориток менять легче, чем жен.


— Флирт с сеньорой из столицы меня не волнует. Птичка не его полета. Таких как Гонзаго в Хейме полным полно. К тому же, Югоне подруга и кузина нашей Валери, что несколько усложняет жизнь нашему волоките.


— И ты так спокойно рассуждаешь?


— Я же сказала, флирт с Югоне меня не волнует.


— А что волнует?


— Сам Лех.


Я весь обратился в слух. Госпожа Эберж как раз из тех особ, к мнению которых стоило прислушиваться.


— Сам Лех? Гм! Тут ты права…


— Он стал совсем неуправляем и не предсказуем, — пожаловалась Бона.


— Значит, ты теряешь на него свое влияние? Стоит поторопить его с разводом.


— С разводом все обстоит прекрасно. Он согласен.


— Тогда что?


— Предоставь мне самой разобраться!


— Ах, Бона, — голос Хедерлейна наполнился елеем. — Ты так обворожительна в своей решительности и целеустремленности… Я просто теряю голову…


— Прекрати, Ханс!


— Один поцелуй!


— Ханс!


— Так мало! Я подневольный воин… Кругом смерть и кровь…


— Ханс, не нужно!


— Бона, я право сожалею, что ты вернула этого выродка. Ты была великодушней в его отсутствие.


— Ты за этим сюда пришел?


— А если да?


— Убери руки, Ханс!


— Бона!


— …И убирайся сам.


— Бона! — тщетно взывал Хедерлейн к мягкосердечию графской пассии. Эберж блюла свой интерес.


— Хедерлейн, не превращай меня из союзника во врага.


— Ухожу, ухожу. Но надеюсь, скоро твое сердце смягчится.


— Мое сердце не смягчится. Если у тебя есть дела в Кирк, могу помочь. Завтра туда выезжаю.


— Ох! Ты сама любезность. Зайди к старшине ювелиров Карпи. У него для меня бумаги.


— Что за дела у тебя с этой крысой.


— Ну, так… Я попросил его о небольшом одолжении.


— Хорошо. Это все?


— Да.


— Тогда…


— Удаляюсь! И до встречи моя прекрасная сеньора!


Бона подошла к окну. Ее настроение было не лучшим. Сеньора нервно обрывала листочки герани. Когда один из них не поддался ей, скинула цветок с подоконника.


Представление окончилось, можно расходится. Я неслышно ретировался, оставив бокал недопитым. Выскользнув из мансарды, скорым шагом направился к лестнице. В голову мне пришла одна забавная мыслишка. Если все срастется, самым ушлым окажусь я!


Спустившись по лестнице, вернулся в комнату к Маршалси. Амадеус мирно спал под столом, идальго допивал бутылку горьких вдовьих слез. Отбросив преамбулу, я заявил Маршалси.


— Мне позарез нужен надежный человек сведущий в воинском деле. Не кабинетный маршал в орденских лентах, а ремесленник меча, ходивший в атаку. Такой как вы. Поясню для чего. Возглавить гарнизон Эль Гураба для ведения небольшой войны. Лучшей кандидатуры нет, поэтому вам и предлагаю. Согласны?


— Что за война? — поинтересовался Маршалси, отрываясь от бутылки. Он был не настолько пьян, что бы ни понимать о чем речь.


— Местечковые дрязги, — разочаровал я идальго, неоправданно ожидавшего грандиозных баталий. — Но дело не из простых. Подчиненные дезорганизованы, заражены мародерством и не годятся даже в ополчение.


Слушая меня, Маршалси сжал кулак и полюбовался "тараном" из пяти пальцев. Я так понял, при его согласии возглавить ВВ.38, вопрос дисциплины снимался с повестки дня.


— Ваше слово? — спросил я его.


— Продолжайте, я обдумываю, — уклонился от прямого ответа идальго.


— С тем, кто переживет ваши муштровки, — дополнил объяснения я, — вы по возможности вернете растерянное вашим бездарным предшественником.


Дальше начинался торг. В праве Маршалси было требовать денег, которых у меня не водилось и подкреплений которые еще предстояло нанять.


— Для начала мне нужен патент, — испросил идальго за службу графской короне. — Именной. На чин лейтенант.


У меня прямо гора с плеч свалилась. И не только потому, что он взялся помочь мне. Идальго сделал шаг к примирению.


— Не скромничайте, Маршалси, — шутя, постыдил я приятеля.


Маршалси немного подумал, согласно кивнул, соглашаясь, и добавил.


— С правом иметь собственный штандарт на пике.


— Чин капитана, вас устроит? — сделал я контрпредложение.


Маршалси горько усмехнулся, не веря услышанному.


— У меня нет рекомендаций, — честно предупредил он.


— Скажем, князь Вирхофф устно порекомендовал вас графу Гонзаго.


— Не обещайте больше, чем можете сделать, — остудил мою щедрость Маршалси. — Где вы найдете еще двоих поручителей под мое капитанство?


Его честность требовала ответной честности. Я действительно зарвался в обещаниях.


— Хорошо. Поступим так, — пошел я на компромисс. — Я вам выпишу патент лейтенанта со всеми возможными льготами и привилегиями. Вы принимаете командование гарнизонам. Капитанство назначим как приз в воинской компании.


Мое соломоново решение не глянулось Маршалси. Он вновь потянулся к штофу и пристально посмотрел на меня.


— Темните вы, Вирхофф.


— Насчет чего?


Маршалси не объяснил причину неверия, продолжая буравить меня испытывающим взглядом.


— Одно из двух, Вирхофф, — заключил он, — либо я с тобой потеряю голову, либо выбьюсь в люди, — помолчав, спросил. — Когда приступать?


— Завтра. Тогда же получите подробные разъяснения по восстановлению порушенных границ родного манора.


Я засобирался уходить.


— Не желаете отметить мое повышение? — остановил меня идальго, разливая вино по бокалам.


— Не обижайтесь, Маршалси, но некогда, — отказался я и уже в дверях попросил. — Положите барда на постель. Ему рано привыкать валятся под столом.


Маршалси расправил плечи. Стул под ним затрещал всеми склейками.


— Слушаюсь, сеньор граф! — отрапортовал идальго.


Этим его готовность выполнить мои распоряжения и ограничилась.


Я вышел. Имело смысл продолжить разведку. Тем более знал, зачем и куда направляюсь.


Опять понадобился провожатый. В поисках кандидата в гиды прошел до конца коридора. Мне повезло. В зале статуй, седоголовый лакей, обмахивал перьевым веничком пыль с мраморной плеши геройского дядьки.


— Как тебя по имени?


— Арно, — назвался слуга.


— Давно служишь в доме, Арно? — по-свойски поинтересовался я у него.


— Пять лет у Вашего Сиятельства и сорок у отца Вашего Сиятельства, графа Жу Гонзаго, — старик говорил, не скрывая гордости своим пребыванием на лакейском посту.


— Тогда тебе положена ветеранская надбавка за выслугу, — выказал я благодарность за проявленную преданность дому и фамилии.


За изъявленную милость лакей в пояс поклонился.


— Мне надо составить важную бумагу, — объяснил я ситуацию премированному слуге и попросил. — Проводи меня. А мажордому передай, увеличиваю тебе оплату на треть.


Не взирая на старческий ревматизм, слуга поклонился еще ниже — чубом до пола.


— Вы будете работать в библиотеке или в оружейной комнате?


— В оружейной, — с легкой задумчивостью на челе (или на наглой роже, кому как понравится) ответил я.


— Пригласить к вам, клерка? — выпытывал старик, в усердии угодить.


— Не нужно, — отказался я от штатного писаря. — Просто проводи и все.


Слуга, повернувшись боком, демонстрировать холопскую спину благодетелю и кормильцу в хороших домах не принято, повел меня по коридору.


Как бы еще вызнать, где я здесь меняю нижнее белье и сплю, — подумал я, следуя за ним на шаг позади. Но со спальней решил повременить. Не горело. Тем паче вдруг там томилась законная супруга.


Супружеские обязанности самые необременительные, — припомнил я шутку, прочитанную в журнале и, с замиранием представил, как полезу под одеяло к Валери. Ох, не легкая это работа *… быть графом!


Пришли скоро. Не желая терять ценного провожатого, приказал.


— Подожди здесь. Никого без доклада не впускай.


Оружейная представляла собой просторную комнату. По периметру, на стенах батальные панно "Осада крепости". Из бойниц, на штурмующих смотрели не грозные мужи в доспехах, а смазливые девицы зазывающе улыбавшиеся подступившему к родным стенам врагу.


Не загораживая панно, на подставках и этажерках, образцы боевого оружия. Рапиры, мечи, шлемы, пики, алебарды, нагрудники и т. д. и т. п. Металлолому больше чем на паровозном кладбище, да и впечатление он производил примерно такое же. Ближе к большому окну помещался дрессуар39, предоставивший свои полки не фамильному серебру, а бутылям и графинам разноцветного стекла и хрусталя. Солнечные лучи, пронизывая прозрачное творения стеклодувов, причудливо играли на гранях нанесенных узоров, отчего драгоценное содержимое тепло и мягко светилось розовым искрящимся светом. К дрессуару, что бы далеко не тянуться, притулился письменный стол. Прямоугольная столешница обтянута тонкой тисненой кожей. Огромный чернильный прибор из бронзы в духе настенного интерьера отображал борьбу обнаженных нимф с возбужденными фавнами. Одна из воительниц держала в руках пук гусиных перьев. К столу приставлено удобное кресло, скорее предназначенное для сладкой дремы, нежели для работы с бумагами.


Я плюхнулся в пузатое графское бержере. Попрыгал, пробуя спиной и задом мягкость сидения и спинки. Господин Черчилль не воскресните из зависти!


Наипервейше следовало отыскать графскую большую, а желательно и малую, печать. Без нее (или их) вся моя затея пустой номер. Поочередно, выдвигая ящики, я порылся в битком набитом бумажном хламе. В верхнем, лежала масса открытых писем, черновики посланий и личный дневник, в котором кроме записи о начале ведения не имелось ни строчки. Средний ящик отводился хозяином для хранения папки с рисунками и корок с теснением. Коллекция акварелей вогнала бы в ступор и Ларри Флинта40. Похабень высшей пробы!


Сунув порнопейзажи в ящик, я развязал тесемки на тесненных корках. Матка боска! Гонзаго, оказывается, был тайным романистом. Его опус "Жизнь благородного плута Вирхоффа (моего родственника или однофамильца?), в столице и на войне" занимал, судя по нумерации добрых триста страниц. Я на выбор прочитал несколько мест. Рыцарь без страха и упрека посвятил жизнь дуэлям и любви. Негодяи падали, пронзенные не ведающим поражения клинком, а красотки — его достославным конкурентом из вирхоффских штанов. Что я мог на ЭТО сказать? Ничего! Только подписать пару строк от себя. Шкодная мысль пришла мне в голову, когда ровнял листы уложить их на место. В начале первой главы отсутствовала часть текста, зарезервированная за описанием отроческих лет великого героя. Почему не помочь, автору? Кроме того, стоило попрактиковаться в письме. Кто знает, доведется черкнуть пару строк, а его светлость эрзац-Гонзаго в чистописании ни в зуб ногой.


Помакнув перо в чернила, я с беглость достойной настоящего прозаика принялся заполнять лакуны Гонзаговского опуса.


"Старая ведьма, принимавшая у маменьки разрешение от бремени, по-разбойничьи присвистнула от удивления, заполучив меня в свои руки.


— Кто? — спросила маменька слабеющим голосом. — Мальчик?


— Мальчик, мальчик! И даже очень! — ответила ей старая карга и добавила, — Жаль не доживу до поры, когда вырастит!


Ответ старухи маменька не слышала. Силы покинули несчастную роженицу. Старуха укутала мое тщедушное тельце в рванье и ремуги и сунула в люльку, в компанию дрыхнувшему старому коту. Затем, нажевав хлеба и мака, сплюнула ожувки в тряпицу, завязала узел по больше и засунула мне в рот.


— Неча попусту голосить — людей беспокоить, — выговорила он мне. — Прочухается твоя мамаша, тогда ори хочь до усеру. Сама нагуляла, сама пускай и нянькается.


Старуха ошиблась. Нянькаться маменьки не пришлось. Родильная горячка, развившаяся из алкогольного отравления, свела несчастную в могилу. Она так и не приласкала меня ни разу, не допустила прильнуть к своей материнской груди, напиться целебным молоком. И пришлось мне сосать залапанные титьки деревенской толстухи, которую мой папан записал в кормилицы.


Мое рождение и смерть жены ни смогли отвлечь моего беспутного родителя от основных его увлечений. Верховая охота, беспробудное пьянство и погоня за юбками занимали все свободное ото сна время. Предоставленный на попечение безразличной ко мне кормилице, я рос, что бурьян в поле — сам по себе. Впрочем, говорить о полном невнимании со стороны няньки, значит исказить истину. Стоило придти к ней какой-нибудь товарке, как меня тут же кликали в низ, в кухню. Если я отказывался явиться на зов, приводили силой, заставляли влезть на табурет и снимать штанишки. Иногда нянька брала портновский метр, что используют для обмера и прикладывали к моему пипи. Тыкая пальцами в деления, обе долго считали. При случае к ним присоединялась прыщавая прачка, выказывавшая неподдельный интерес к результатам геометрических опытов. Иногда старухи просили её:


— Подгорячи мальчонку!


Прачка, немало не стесняясь, задирала подол и демонстрировала мне волосатые ляжки и низ живота. Тогда я еще не знал, чего они добиваются, потому сильно пугался и громко ревел. После чего меня хлестали по заднице портновской снастью и гнали прочь, обзывая нюней и сопляком. Так продолжалось раз за разом, пока в одно прекрасное время, не погрешу против правды, оно действительно так, мой пипи повел себя странно. От осторожных касаний няньки (дело было при очередном обмере), он, раздавшись до угрожающих размеров, вздыбился к верху.


— Вот это балумба! — болезненно тихо произнесла моя нянька, да так и померла с выпученными глазами. Её товарка, причитая и осеняясь охранными знаками, забилась за бадью с помоями. Старая повариха, в ужасе повалилась на печку и на смерть обварилась гороховым супом. Прыщавая прачка, запрокинувшись на скамью, надсадно ревела дурным голосом.


— Подсадите его на меня! Ну, подсадите же!…"


Отведенное место закончилось. Закончилось и желание напрягаться в беллетристике. С облегчением человека, сотворившим невиданное дело, привстал сунуть перо в прибор. Падая обратно в кресло, я по неосторожности зацепился рукавом за одну из фигурок чернильницы. Роскошный набор опрокинулся. По счастью жидкости в чернильнице было мало и столешница не пострадала. Маленькое неприятное происшествие означилось любопытным открытием. Одна из нимф оказалась тщательно замаскированной печатью. Большой, гербовой, фамильной, графской, официальной — всей сразу и той, что искал!


Нет ничего тайного, что бы ни стало явным, — укорил я отсутствующего хозяина за излишнюю конспирацию. Печать я вернул на место.


Побездельничав в удобном кресле, я с неохотой встал. Все-таки, до чего не завидна судьба шпионов и диверсантов. Пока окружающие придаются радостям и порокам жизни, приходится вести следственно-розыскную работу. Перед уходом, я позаимствовал из гонзаговской коллекции новый меч. Свой, ворованный в лектуровской тюряге, засунул с глаз долой дальше на полку. Кроме меча для полноты экипировочного комплекта прихватил дагассу в ножнах из рога и серебра.


Выйдя из оружейной, приказал покорно меня ждавшему Арно.


— Веди в библиотеку.


Библиотека оказалась рядом, через пару дверей. Под ногами пушистый и мягкий ковер. Перпендикулярно окну стеллажи с рядами книгами. Стол попроще, чем в оружейной, но удобней. Кресло с жесткой прямой спинкой — не побарствуешь. Письменный прибор поскромнее. В смысле размера. А по содержанию… Кгх!… Победили фавны.


Наученный опытом я без хлопот нашел под фигурками малую печать для внутренних служб. На этом интерес к шпионажу меня покинул. Я развалился в кресле обдумать дальнейшие свои шаги. Где соломки подстелить, чтоб помягче упасть и как рыбку съесть и на х… не сесть… Напрягал извилины с час. Много чего надумал, не зря говорят, дурень думкой богатеет, так что от надуманного богатства потянуло в сон.


Потянувшись до хруста в костях, встал. Отстегнул рыцарские железяки и швырнул под стол. Выглянув за дверь, приказал слуге принести бутылку мадеры. Пить я не собирался. Необходимость оправдать свое отсутствие в спальне законной супруги подвигла меня на подобное ухищрение. Подперев входную дверь креслом, я завалился на ковер. Прикинув, чем займусь завтра, (ох, уж это завтра! премьера "Женитьбы Фигаро" в моей постановке!) я уснул сном честного человека. Кошмары и призраки меня не тревожили.


12.


Не успел колокол отбить первый Септ, а жизнь в доме Гонзаго забила ключом. Генератором всеобщей суеты выступал ваш покорный слуга. Уподобившись капитану на тонущем корабле, я сыпал распоряжения и орал на слуг.


— Вызови мне сеньора Маршалси, — чуть ли не взяв за глотку, требовал я у перетрусившего до икоты коридорного. — Если спит, разбуди, если ест, пусть поторопится!


Посыльный рванул, как ошпаренный.


— Ты! — орал я, брызгая слюной и тыкая пальцем в грудь очередному гонцу, — Внемли, аки Святым небесам! Передашь слово в слово! Капитану Хедерлейну явится ко мне с докладом.


— А если сеньор капитан отсутствует? — попытался уточнить слуга, воздев на меня молящий о помиловании взгляд.


Миловать в эти минуты я никого не собирался.


— Из-под земли достань! Понял! Из-под земли! Иначе закопаю по уши на грядке с капустой!


Слуга от отчаяния попытался выйти в окно. Я поймал его за фалды ливреи и пинком выкинул за дверь.


Следующий прихлебай отделался не так легко.


— Ты вот стоишь, пялишься и думаешь какой твой господин медведь, бурбон и монстр41! Так?


С испугу дурень согласно закивал головой. Да так рьяно, аж чубчик у него заколыхался.


— Ты ошибаешься! — рявкнул я обслуге в белое без кровинки лицо. — Я хуже! Я твой кошмар до самой могилы! Немедленно вызови клерка! Самому мне мараться в чернила? Даю тебе минуту…


Недослушав, слуга понесся сломя голову исполнять распоряжения.


Немного отдышавшись, давать нагоняя не простое дело, особенно без надлежащего навыка, я, заложив руки за спину, принялся расхаживать по библиотеке, в ожидании скорых визитеров.


Первым, к моему недоумению явился слуга с бутылкой, бокалом и мелко порезанными яблочками в блюдце, на серебряном разносе.


— Мульс, Ваше сиятельство, — промямлил он, замирая в дверях. Бокал от благоговейной дрожи в руках слуги задзинькал о бутылку.


Не иначе Арно доложил по инстанции, что хозяин, то бишь я, опосля мадеры маюсь похмельем.


Опалив слугу гневным взглядом, я, самолично наполнил бокал под край. Бережно взяв хрустальную хрупкость за тонюсенькую ножку и доброжелательно, по-товарищески попросил.


— Пошел прочь!


Слуга, поклонившись, в момент исчез из поля зрения.


— Видит бог, не пьем, а лечимся, — оправдался я в слабоволии.


Осушив бокал, надел пустую хрусталину на фавна из письменного прибора. От выпитого мульса почувствовал себя уверенней. Развалившись в кресле, потыркал чернильницу. Черканув по бумаге пару каракулин графских подписей, забраковал перо и выбросил. Испорченный лист смял в комок и зашвырнул в угол.


Горячая работенка! Из тебя получился бы отличный бюрократ, — умилился я собственной ловкости ведению текущих дел, — а ты все в герои да в герои!


Постучавшись, слуга доложил упавшим от страха голосом.


— Сеньор Трейчке.


Из-за дверей, пред мои барские очи предстал клерк. Толстый, потный, плюгавый мужчинка с объемной папкой подмышкой и складным стульчиком в руке.


— Ваше Сиятельство, позвольте засвидетельствовать свое почтение и радость по поводу вашего благополучного возвращения, — сладко промурлыкал канцелярист.


Паршивый крючкотвор мне не глянулся сразу. Как больному зубу ловкий дантист. Этот мутило с яйцами, облапошит кого угодно. Саму Святую Троицу.


— Приготовь к приходу капитана Хедерлейна необходимые бумаги, — приказал я, сам не зная какие бумаги могут понадобиться.


— Карты? Расходные ордера? Воинскую переписку? — качнувшись в поклоне, пристал ко мне Трейчке.


— Все разом! — рявкнул я.


Клерк степенно разложил свой стульчик, положил на него папку и отправился к стеллажам. Зашуршал бумагами, что то уронил, что то порвал и наконец, приволок на стол охапку макулатуры. Расстелив карту, натыкал в топографические обозначения белых и красных флажков, подсунул мне две папочки, тощенькую с финансовыми ордерами по доходам хозяйства и толстенную, с расходами на войну.


— Тут только часть, — предупредил он меня, поглаживая гроссбух с почтой. — Переписка с епископатом, с императорским двором и Оружейным министерством в другом месте.


— Хватит и этого, — успокоил я шушару от канцелярии. Не дай бог удумает припереть всю графскую бухгалтерию.


Оглядев карту с нанесенными знаками, я посочувствовал настоящему Гонзаго. Пока блудливый граф скитался невесть где, от его территории по-соседски отхапали добрую треть.


В дверь громко стукнули, слуга распахнул створину и в библиотеку ввалился Хедерлейн. Капитан явно принял на грудь. Его слегка пошатывало.


С утреца!? Вот скот! — праведно возмутился я. Выходило, не только моя графская особа неумеренно употребляла алкоголь.


Я поднялся из-за стола навстречу доблестному усачу.


— Граф Лехандро, — капитан снял с головы шляпу и вонюче отрыгнул чесноком. — Вызывали?


— Да! Дела того требуют, — сдержанно ответил я. Ужасно чесались кулаки набить морду слуге меча и фанфар.


Хедерлейн недовольно поглядел на клерка. Я бы дорого дал узнать, о чем в тот момент подумал вороватый капитан. Ну и конечно писарь тоже.


— Ждем сеньора Маршалси, — оповестил я собрание. — Как только придет, начнем наш маленький военный совет.


Последовала новая серия ужимок и переглядов между Трейчке и Хедерлейном.


Маршалси, препровождаемый слугой, вошел в библиотеку запросто — без стука и без доклада.


— Рад видеть тебя в добром здравии! — поприветствовал он меня. Фамильярность обращения не ускользнула от хитрого уха и глаза клерка. Пройдоха вежливо поклонился идальго, чего не сделал при появлении Хедерлейна. Капитану такие тонкости были явно не по уму, и он остался стоять столбом, ожидая пока я представлю ему моего друга.


— Сеньоры, не будем терять драгоценного времени и подойдем к картам, — пригласил я жестом Маршалси и Хедерлейна. — Вас капитан попрошу подробно доложить о сложившейся обстановке.


Мы втроем окружили разосланную на столе карту, нависнув над ней, что злыдни над рождественским пирогом. Клерк, усевшись на стульчик поодаль, подложил папку под чистый лист, готовый к написанию реляций, указов и распоряжений триумвирата великих умов.


— Ситуация такова, — начал доклад капитан явно переигрывая с показной невозмутимостью. — Барон Берг воспользовавшись преимуществом внезапности, захватил земли по Рине, — Хедерлейн провез пальцем по голубоватой жилке реки, — переправился на правый берег у Милле, где и расквартировался. Здесь у него примерно рейтарская полусотня. Остальные, кирасиры и перебежавшие на его сторону ваши холопы, держат линию вдоль Рина. Не думаю, чтобы барон надумал штурмовать Эшби, — палец докладчика уперся в значок городка. — Скорее, как только накопит достаточно сил, двинется в обход, через Мут к Луибассу. Я оставил под Эшби опцию кирасир, для наблюдения за Бергом. Как только он снимется с лагеря, нам доложат.


— А до той поры мы будем ждать? — с профанской непосредственностью поинтересовался я у полководца.


— Ждать, — подтвердил он и перевел палец на другой фланг карты. — И вот почему! Основные наши силы…


— Это сколько? — перебил капитана Маршалси.


— Сотня егерей, две полусотни легких ландскнехтов и рота тяжелых рейтар, — ответил без охоты Хедерлейн. — Ренескюр сильный противник и недооценивать этого нельзя. Мы не смогли удержать ни Альгау, ни Ильк. И потери с нашей стороны велики, как в плане живой силы, так и в плане позиций. Тем не менее, мне удалось приостановить его продвижение к линии озер Малый и Большой Зоб.


— Я прекрасно вижу ваши успехи, мой капитан, — скривил я благодарную улыбку.


— Сейчас, — продолжал Хедерлейн, — егеря и ландскнехты держат дорогу на Дольмен, — указующий перст капитана опасно приблизился к Эль Гурабу, — а рейтары расквартированы во Фрее.


— И чем же давит на нас разлюбезный сосед Ренескюр? — взгляд Маршалси рыскал по карте, что нос хорошей ищейки по следу дичи.


— У него три сотни тяжелой кавалерии и сотня наемников из Джау.


— И как они умудрились пролезть по здешним топям? — идальго обвел ногтем Озерный край.


— Здесь хорошие дороги.


Даже мне рядовому из рядовых понятно, что позволять врагу спокойно использовать твои же коммуникации щедрость непозволительная.


Маршалси оторвался от карты и в задумчивости потер подбородок.


— Дело дрянь, — заключил он, поглядывая в мою сторону.


Думаю, он имел в виду не само дело, а капитана, отсиживающегося в тылу. В тепле, сухе и у подола примы графской опочивальни.


— Чтобы выправить положение…,- начал капитан завершающую часть своего не утешительного доклада.


— Так, так, — поддержал я Хедерлейна. Любопытно, что порекомендует чурбан от кавалерии.


— Необходимо нанять дополнительно пять сотен рейтар. Нужны деньги. Как я отмечал, будь необходимые средства для привлечения под наши знамена Вольных кондотьеров, и Берг и Ренескюр давно бы сидели по своим норам, откуда имели наглость высунуться. Надеюсь, после возвращения Ваше Сиятельство финансовый вопрос решится положительно. У меня есть предварительная договоренность с управляющим Имперской Марки о перенайме двухсот кирасир и двух рот тяжелых рейтар. Прямо сегодня я отправлюсь к нему в Нуас для подписания договора. Нужно спешить. Пока противник не ведет активных действий, есть возможность спокойно подготовиться к реконкисте утраченных земель.


Слушая Хедерлейна, я все гадал, почему моя нелюбовь к нему растет с каждым его словом. Оказалось все проще пареной репы. Меня держали за дурака. Круглого. Это я уже проходил. Но тогда, в те стародавние времена, мне присягнувшему на верность Родине-матери ничего не оставалось, как смиренно нести свой геройский крест. Теперь же было совсем другое дело!


Дуракам закон не писан, мой не тверезый друг, — мысленно предупредил я Хедерлейна и от души врезал советнику по стратегическим проблемам прямо в глаз. Капитан пластом рухнул на ковер.


— Вздерну как бродягу, сучье отродье! — со спокойствием удава уведомил я поверженного в партер капитана. — Но позже. Сдашь командования гарнизоном идальго Маршалси! — и приказал. — Вон за дверь!


Хедерлейн не переча, выскочил из библиотеки.


— Примешь, выпавший из рук прапор графов Гонзаго, — сказал я таращившемуся на меня в недоумении Маршалси. — Уполномочиваю тебя поступать, как сочтешь необходимым. Можешь вешать виноватых. Если понадобится.


— Занятие знакомое, — заверил Маршалси, покручивая ус.


— Отлично, — спокойно вздохнул я. И повернулся в сторону клерка. — Перейдем к формальностям.


От моих слов и без того сжавшийся в комочек писарь едва и вовсе не растворился в воздухе. Брать нахрапом бухгалтерского колосса не имело смысла. Одно дело открытый саботаж капитана, другое, тонкая мышиная возня казначея. В бумажной работе меня обманут на раз.


— Если с этой минуты, — для понятливости слов я похлопал клерка по плечу, — ты не начнешь не то что жить, а дышать моими интересами… Скормлю псам сеньоры Эберж. Не сразу конечно… по частям.


— А… — застонал в верноподданнических заверениях клерк.


— Старое так и быть прощаю, но ежели что опять… — клерк понимающе закивал головой. — Ты предупрежден!… А теперь пиши! Нашим волеизъявлением, назначаю лейтенанта Тибо Маршалси управляющим делами инфантерии и кавалерии в моих владениях.


— А кем выдан патент лейтенанта? — поинтересовался въедливый клерк, прервав написания указа. — Если выдавший не числится в императорском гвардейском резерве, сеньор Маршалси не вправе занимать должность капитана манора императорского подчинения.


— Я выдал патент сеньору Маршалси, — наорал я на крючкотвора. — Этого достаточно!


— Мне требуется номер, число и место выдачи патента. Ваш указ может не иметь юридической силы, если означенный патент выдан после вступления в действие распоряжения Верховного Императорского суда о наложения на вас домашнего ареста.


— Так составь патент! Проставь номер! Число и время! И что бы он имел юридическую силу! — с нажимом в интонациях попросил я его.


Клерк смиренно и праведно вздохнул. Откуда завестись в мире честности, если каждый гребет под себя. Возразить он, однако не посмел и довольно быстро составил лейтенантский патент на имя Тибо Маршалси, с предоставлением льгот и преимуществ: личный штандарт, десяти процентная доля в воинских кампаниях, всевозможные премии за успешное выполнение поставленных задач.


Заверив бумаги печатями, для этого пришлось сходить в оружейную, и, подписав фамильными каракулями, я вручил их Маршалси и отправил принимать должность.


По уходу идальго мы с клерком продолжили бумаготворчество. Для начала рассмотрели текущие финансовые проблемы, которые сводились в одну глобальную — полное отсутствие наличности в графской казне. Затем составили прошения о займах к торговой коллегии Близзена, впрочем, без особой надежды на успех. Властитель Эль Гураба был должен всему свету.


— Вашему сиятельству следовало обратиться к вашему батюшке за восстановлением выплат, — посмел посоветовать клерк. — В крайнем случае, он мог бы выступить поручителем пред коллегией купцов.


В его словах был смысл.


— Подумаю, — согласился я.


Далее пришла очередь ходатайств. Два я подписал, остальные оставил без внимания. Покончив с малой толикой накопившихся дел, отпустил клерка с миром, передоверив тому самому решать оставшиеся хозяйственные вопросы.


Остаться тет-а-тет с собой мне не удалось. В библиотеку влетела Бона. Глаза ее метали громы и молнии. Веер в руках выписывал вензеля омоновской дубинки.


— Ты рехнулся! — не прибегая к прелюдии приветствий, напустилась на меня Эберж. — За что ты избил Ханса?


— Это все нервы, — тяжко вздохнул я. — От неумеренного воздержания.


— За что ты избил Ханса? — брызгала слюной в ярости Бона.


— Капитан Хедерлейн, — растягивая слова произнес я с нажимом, — а не какой не Ханс, нанес моей чести и благосостоянию невосполнимый и неискупимый урон. Я отстранил его от должности и назначил на его место лейтенанта Маршалси.


— Ты понимаешь, что натворил? Нет, ты не понимаешь! Не понимаешь! — бушевала Бона, маятником мотаясь перед моим носом. — Он столько сделал для тебя! Столько сделал!


— Скажи лучше, сколько он прикарманил? — вставил я реплику в ее попытку воспеть капитанские таланты.


— Лех! — глаза Боны сделались удивленными-удивленными, круглыми-круглыми.


— Да, дорогая, — отозвался я.


Бона прочитала по мне как по открытой книге, что я знаю, что она знает, что капитан то…


Она молча прошлась от цветка до стола.


— У него влиятельная родня! — вроде как предостерегла меня Эберж.


— Тогда пусть похлопочут, что бы Ренескюр и Берг вернули захваченное.


— У Хедерлейна связи в столице! Забыл? Верховный суд рассматривает дело? У тебя не так много шансов отстоять права императорского ленника. Хедерлейн он…


— Он бездарь! Хуже того, за моей спиной…, - недоговорив, я негодующе раздул щеки.


— Лех, твои подозрения…, - возмутилась честная Эберж.


— Я опять про то, что он вор, — гаденько улыбаясь, разъяснил я.


Рассерженно фыркнув, Эберж швырнула в меня веер и ушла, громко хлопнув дверью.


— Общий счет один-один. Подача переходи к игроку из Гюнца, — прокомментировал я ее уход и поаплодировал себе за коварство.


Вызвав слугу, я на радостях приказал подать вина и фруктов. Лучше бы конечно водки и рыбного паштета "Волна", но где здесь достать таких деликатесов.


Слуга быстро обернулся с заказом. Позволив мне пропустить первую, для смягчения нрава, он доложил.


— Вас просит принять, монсеньер, викарий.


Лишь пропустив вторую, я соизволил ответить.


— Зови, коли просит.


Не принимать старика не было оснований.


— Добрый день, сеньор Лехандро, — официально поздоровался викарий. От вчерашнего старика, плачущего от радости моего возвращения осталось совсем немного — грустные глаза и снисходительная добрая улыбка.


— Доброе день, — отозвался я из глуби кресла, в которое сел и делал вид, что изучаю дюймы и пяди карты манора. — Что привело вас?


— Принес список людей, по моему скромному разумению достойных вашей снисходительности. Все они долго прибывают в заточении и искренне раскаялись в своих проступках. Прошу рассмотреть принесенные бумаги.


— Вы говорите о помиловании?


— Именно так.


— Почему теперь?


— Ваше благополучное возвращение, чем не повод снискать любовь окружающих, — не уверенно назвал причину викарий. Затем ему пришел в голову более веский аргумент. — К тому же подданные должны трудиться во благо своего сеньора, а не проедать его деньги.


— Только по этому? — не очень поверил я.


— Заставлять излишне страдать созданий Святой Троицы есть грех, сын мой.


Мне показалось, он пропустил слово "безвинных". Я протянул руку за списками. Викарий подал свернутые в трубку листы.


— И сколько же раскаялось в злодеяниях и лиходействе? — спросил я, разворачивая бумаги.


— Я записал сорок три, сын мой.


— Значит, остались и другие?


— Их не много.


— И их искупление недостаточно?


— Только Святая Троица ведает достаточность искупления, — заметил мне викарий. — Смертным же остается уповать на снисходительность смертных.


Задирать старика было подло, и, я оставил свой уродский тон прокурора.


— Хорошо! Я посмотрю списки, святой отец.


— Надеюсь, вы не забудете о них, — высказал пожелания викарий. Подозреваю, у Гонзаго на амнистии была амнезия.


— Не забуду, — заверил я.


Дверь библиотеки распахнулась от удара, и в проем рухнул слуга.


— Гонец Его Сиятельства Графа Гонзаго! — возвестил распростертый ниц страж коридора.


Переступив через забаррикадировавшего проход слугу, в библиотеку вошел высоченного роста рейтар. Молодец блистал золоченым морионом с пышным малиновым султаном, рубиновыми аксельбантами на песочном камзоле, богатой перевязью с финифтью и аквамаринами, массивным мечем с серебряной гардой, сапогами в тиснении и золотыми шпорами. Козырнув элитной выправкой, он, чеканя шаг, прошествовал к столу и протянул мне тугой свиток с десятком печатей на шнурках. Вручив послание, нарушитель спокойствия развернулся на сто восемьдесят градусов, щелкнул каблуками и удалился.


От растерянности, не зная, что и сказать, на явление ряженного Гаргантюа, вопросительно посмотрел на викария.


— Наглец! — запоздало возмутился я беспардонности героя-рейтара.


— Вы обратили внимание на наряд посыльного? — с задумчивой грустью спросил викарий. Очевидно, моя непроходимая тупость вгоняла его в хандру.


Обратить то обратил. Выглядел парнишка побогаче моего проворовавшегося капитана. Да и меня самого, господина болот и степей.


— На черный бант?


Внимая словам, я покачал головой. Точь-в-точь китайский болванчик.


Развернув послание, пробежал глазами неровные плохо понятные строчки. Батюшка Гонзаго, пожаловавшись на годы и боевые раны, полученные во славу отечества, доверительно сообщал, что ныне прибывает в тяжкой немощи и просит срочно предстать перед его родительскими очами, дабы принять с его последним вздохом отчее благословление и полномочия на владения фамильной землей.


Поразмыслив, протянул послание викарию.


— Прочтите.


Святой отец осторожно взял свиток.


— Дела требуют моего пребывание здесь. И в то же время…, - я замялся с продолжением, надеясь получить совета, как поступить.


— Немедленно поезжайте! — горячо заговорил викарий. — Забудь о вашей ссоре, Лехандро! Ваш отец всегда желал, вам только добра!


— Не судите и не судимы будите, — без задней мысли изрек я избитую библейскую истину. Викарий, пораженный прозвучавшими несвойственными дремучему еретику мудростями, с надеждой произнес.


— Вы давно не посещали в часовню. Зайдете пред дорогой?


— Конечно, нет, — отказался я, разочаровав служителя небесам. В моем образовании не было не одной молитвы кроме как "Дай нам Боже, что тебе гоже". Сомневаюсь, что викарий оценит ее краткость.


Посетитель ушел, оставив меня в задумчивости. Не пора ли собирать манатки? И огородами, огородами… Способ простой и действенный, и напрашивающийся с самого начала. А то лихие казаки-разбойники запросто могут угодить с карнавала на аутодафе.


Я позвонил в колокольчик. Для ясности ума и твердости решений требовалось усугубить спиртным. Расторопный слуга живо приволок бутылку мадеры и бокал. Первая скатилась внутрь медленно и нехотя, вторая весело и скоро, третья рухнула орлом с небес. В башке тепло замутилось от хмеля, а душа тихонько заныла потаенными желаниями.


Встав с присиженного и пригретого места, я прошелся вдоль стеллажей с книгами. Как герою мне хотелось довершить намеченные славные дела: переспать с маркизой, выиграть войну, возвести Маршалси в капитанство и не ударить лицом в грязь перед работодателем. Как обыватель, я отчаянно трусил и терялся, и хотел одного, как-нибудь добраться до Ожена и расквитаться с долгом.


Я тяжело вдохнул воздух, словно старался унюхать запах грядущего. Не попахивает ли оно пролитой кровушкой. Особливо моей. Ничего определенного. Пыль, бумага и чесночный выхлоп, оставшийся от Хедерлейна.


Что ж делать то?! А?!


Непроизвольно приглядел книгу пообъемней и снял ее с полки. Кладезь мудрости в толстой корке из телячьей кожи тянула на пуд с лишним. По желтому серебристая вязь букв "Зеркало деяний. От прошлых эпох до новых времен".


Я раскрыл фолиант наобум, примерно за середину. Слева шел текст, справа иллюстрация. На картинке, в духе руководства по сексу, джентльмен пользовал девицу, загнув оную через балконные перила. Внизу под балконом вальсировали пары. Поразительно! Во времена правления Аюрра VIII процветали нравы свободной любви, и адюльтер считался видом развлечений.


— Не плохо бы побывать в Хейме. Может нынешнее поколение не растеряло славных традиций предков.


Я еще раз глянул на иллюстрацию в книге, не к месту представив ветреницу Фортуну, в набедренной повязке и бусах. На повязке вышиты буквы "Для героя". Кто не рискует… А ради чего? Кто ж знает… Если найти тому объяснения все Горынычи были бы живы-здоровы, а все Василисы томились по болотным кочкам.


— Делать нечего, — отбросил я сомнения, — портвейн он оспорил…*


Можно конечно и "огородами", но так уж получилось, слишком многие поставили на меня в этой драке. Каков бы ни был я боец, а покинуть строй не могу. Уже не могу. В эти мгновения даже моя подмена показалась ложью во благо. Протянуть умирающему руку… Сказать последнее прости… Чего настоящий Гонзаго никогда бы не сделал.


Я сунул книгу на законное место, вернулся к столу, допил мадеру, нацепил перевязь с мечом и дагассой.


— Время Че! — объявил я открытие боевых действий и позвонил в колокольчик.


Вошел слуга.


— Сию минуту выезжаем в Капагон, к Его Сиятельству графу Гонзаго.


— Прикажите подать большую карету?42 — озаботился моими удобствами верный слуга.


Шут его знает, какую карету подают, когда в путь отправляется всё святое семейство.


— Давай малую выездную, — брякнул я ему в пику. — И обойдемся без обоза.


— Вам понадобится прислуга, Ваше Сиятельство? — никак не отставал предусмотрительный служитель графского быта.


— Мне нет! — отказался я от услуг денщика, но вспомнив про жен и про спутниц, высказал пожелание. — Одна служанка для графини Гонзаго и маркизы Дю Лоак.


— Прикажите ей ехать верхом?


Определенно опекун в ливреи доканывал меня своим служебным рвением.


— На козлах место достаточно! — указал я плацкарт для командируемой в дорогу. Во избежание дальнейших уточнений приказал. — Ступай! И распорядись насчет охраны! Да! И поставь в известность лейтенанта Маршалси.


Шлагбаумообразно поклонившись, слуга ринулся исполнять распоряжения. Покинув библиотеку, я направил свои стопы в покои Эберж. Ссора ссорой, а выпускать деятельную барышню надолго из вида себе дороже.


На момент моего прихода, Эберж писала за изящным секретером.


— Что привез тебе гонец? — со злым ехидством спросила Бона.


— Приглашение, — ответил я, усаживаясь на пуфик к столику с фруктами.


Бона закончила писать, сложила бумагу в треугольник и, накапав расплавленного воска запечатала.


— Можешь уезжать. Я не поеду, — отказалась Эберж. Наивная! Она восприняла мое посещение как поиски примирения. Сеньора любовница и не догадывалась, что я вышел на тропу войны.


— Старик при смерти, — поделился я дурной вестью с графской пассией.


— Как тебя понимать? — насторожилась Бона, услышав мои слова. Она страждала спустить шкуру с Гонзаго, но обстоятельства…. В ее глазах отразилась работа внутреннего арифмометра. С кончиной старого графа, Гонзаго становился не просто толстым кошельком, а денежным мешком, предоставленным в её свободное личное пользование. Ставка в ее борьбе за безбедную жизнь возрастала многократно.


— Как понимать? Буквально. Старик плох и молит о последней встрече, — под вопросительно-испытующим взглядом Боны, по мне аж мурашки забегали, я поднялся с пуфика. — Так ты едешь? — переспросил я Эберж, давая понять, упрашивать не стану.


— Только переоденусь в дорожное платье, — попросила Эберж маленькую отсрочку.


— Все равно поторопись, — подогнал я ее и уже в дверях попросил. — Окажи любезность, не бери своих псов.


С этим я оставил прелестную стерву менять подвязки и вышел из комнат.


Урчавший от голода желудок сам направил ноги на кухню. Время близилось к обеду, и жрать хотелось неимоверно. Ничего ни объясняя крайне изумленной поварихе, перекусил по-походному, похватав на ходу колбасы и сыра, плюс черпак собачьего варева из медного котла и огромное краснобокое яблоко на десерт.


Обкусывая сочный фрукт, боковым коридором попал вестибюль. Сунув огрызок за забрало пустотелых лат, через двери вышел на лестницу. Резво сбежав по ступенькам, поприветствовал кортеж охраны: хмурого Альвара и пятерых рейтар. Провожающих в дальний путь набралось не много, один Маршалси.


— Постараюсь обернуться как можно быстро. Будь осторожен. И не позволяй мальчишке пить! — наказал я новоиспеченному лейтенанту, поднимаясь на подножку кареты? Объемом в половину, cтолыпина".


— Трезвый он не выпускает из рук своей брынькалки, — отшутился Маршалси. — А у меня есть полномочия вешать возмутителей спокойствия.


— Тогда займи его делом. Назначь своим ординарцем, — порекомендовал я из сочувствия к идальго. Долго выносить душераздирающие напевы нашего юного шансонье не смогли бы и ангелы.


Прощальный взмах рукой и слуга закрыл дверцу экипажа. В бархатном мягком чреве меня заждались. Я плюхнулся на сиденье пообок Валери, спиной к движению. Напротив разместились Югоне и Бона.


— Ваш эскорт не отличается численностью, — заметила Югоне. — Я слышала в ваших краях полно разбойников?


— Полно те маркиза! — успокоил я её. — Во всем Близзене нет большего разбойника, чем ваш покорный слуга.


— Значит, я могу не бояться за свое рубиновое колье? — засмеялась очаровательная сеньора.


— За колье нет. Но только за колье!


Мой ответ вызвал у маркизы игривое дерганье плечиками.


Кобелина вы, однако, ваша светлость! — сомлел я от самодовольства. На данный момент быть Гонзаго мне нравилось.


13.


Первая треть дороги показалась не особенно долгой исключительно стараниям Югоне Де Лоак. Отвлекая нас от дорожной тоски, маркиза, со скоростью телетайпной ленты, сыпала новостями светской жизни далекого стольного града Хейма.


…Барон Дю Серсо повздорил с идальго Гильгеро из-за дочери герцога Ронско. Первый проткнул второго…Молодой повеса Гранах, пасынок могущественного министра двора, устроил ссору с двумя инфансонами под красными фонарями "Лукреции" и был убит. Подозревают, министр, желая избавиться от беспокойного приемыша, сам нанял молодчиков…На день Святого Фара, гвардейцы пажеского корпуса и воспитанники императорской воинской школы не поделили трактир. Противостояние закончилась безобразной резней. Пятеро гвардейцев убиты, а воинская школа недосчиталась семерых…Императорский советник Монгюр убит в одном из флигелей Ари Парти молоденькой провинциалкой. На теле убиенного насчитали сорок колющих ран…Граф Маркарт, застав в своем доме любовника жены, изрубил в куски неверную супругу и потерявшего бдительность воздыхателя…Сыновья банкира Бонгарди, обвиняются в незаконных манипуляциях недвижимостью. Старейшему дому грозит разорение…Баронет Рокалин на бал-маскараде в честь убытия десятого Императорского полка под Ла Салану устроил дуэль сразу с десятью гвардейцами роты императорской стражи. Дуэлянта по распоряжению капитана Мюльнера препроводили в гарнизонную тюрьму…Граф Мерате выплатил 50 тысяч реалов за возвращение сына из Дю Рионского плена. Поговаривают, что мерзкие еретики оскопили несчастного юношу…Граф Пистоя заподозрен в сношении со скупщиками краденного. В его коллекции редкостей обнаружен фолиант, пропавший год назад из собрания аббата Лафра…Маркиза Жюнкере родила двойню, но ни для кого не секрет, что отцом близнецов является не дряхлый супруг, а молодой герцог Пираб отбывающий ныне ссылку в Амантеи…Жрицы Кабиры обрушились на Таронну, что в Гельдерне, в поисках последователей вероотступника Оуна-сапожника. После учиненного жрицами следствия в городе не наберется и пяти тысяч горожан из прежних десяти…Знаменитый провидец Глер предсказал императору долгую болезнь, которая сама излечится сразу после победы над Малагаром…В уезде Скро, прилегающему к сванским низинам, отмечены случаи заболевания розовой чумой. Всех там побывавших в последние пять декад задерживают и отправляют в Крюси на годичное поселение…. И так далее и так далее, и так далее. До спазм в аппендиксе….


Содома какая-то, — поразился я услышанным хроникам.


Югоне прервалась. Перевести дух, поправить тюрбан, стряхнуть пушинку с кружевной манжеты, глянуть в отражение в стекле.


Сейчас выдаст чего-нибудь этакое, — заподозрил я маркизу в намерениях нанести coup de maitre.


Действительно приначенная новость претендовала на сенсацию. Благороднейший принц крови на одной из тайных пирушек не благородно взял силой дочь Мурра, нотабля и рыцаря Золотого Клинка.


— Представляете, в каком гневе был император? — маркиза в чувствах всплеснула руками. — Его величество на шесть декад посадил сеньора Энрике под арест в Хеймский замок. Несчастную Лидин указом отправили в монастырь Святой Кии, а нотабля сослали подальше в Аргон, воевать с горцами!


— Ловко вывернулся наш император, — резюмировал я сексуальный ужастик маркизы.


— Император? — в недоумении выгнула брови Югоне. По её понятию самодержец явил редкую добродетель — судить невзирая на лица.


— Каков поп таков и приход, — обвинил я владельца скипетра и державы.


Никто из сидящих не откликнулся на мой антимонархический эпатаж ни словом ни взглядом и Югоне продолжила монологи о столичном житие. Её новый рассказ о несчастной любви баронессы Рид к колесованному за гомосексуализм графу Поппэ мог бы лечь в основу многодневного сериала. А захватывающее повествование о развязке извечной кровавой вражде семейств Глассов и Бойа? Я бы не поскупился номинировать рассказчицу на Нобелевскую премию, а Монтекки и Капулетти отправил на пенсию.


Под стать Шекспиру была и следующий рассказ о похождениях по злачным пригородам Хейма виконтессы Аюм, переодевшейся в мужскую одежду.


По логике вещей маркизе следовало, заткнутся и надолго. Но где женщины, а где логика? Вот и она, не исчерпав желания говорить, доверительно поведала о своей помолвке с баронетом Гидеоном де Бриме, и полученном от него в знак любви, кольце с бриллиантом, на гранях которого выписаны их имена. Сам баронет, со специальным заданием от маршала Коха, уже как восемь декад пропадал в районе гор Блаженных и вернется в столицу не раньше, чем к концу года.


— Ги пишет, у них там каждый день война, — поделилась маркиза сведениями из личной переписки. — Варвары беспрестанно совершают налеты на поселения и городки Пограничья. А недавно сотня, где служит Ги, угодила в засаду и они чудом не попали в плен к врагу. Ги даже был легко ранен в плечо. Перед самым отъездом я получила от него подарок. Трофей, взятый с убитого им знатного акида43.


Югоне вытащила из дорожного ридикюля изысканный баттардо в ножнах из черной кожи.


— Так. Безделица, — жеманно вздохнула она, протянув мне презент от нареченного.


Покрутив оружие в руках, я признал штучку симпатичной. Лезвие, двадцати сантиметровое шило отличной вороненой стали, загнутый островершинный треугольник гарды, витая рукоять из белой кости и капля головки из серебра. Все в строгой пропорции веса и формы!


— Милая маркиза, такое оружие носят на поясе с левой стороны, а не прячут в шкатулке с драгоценностями, — выговорил я неподкованной в ратных вопросах сеньоре. — Позвольте, определю вещицу на подобающее ей место.


Не дожидаясь согласия, привстал, и, не упустив возможности пощупать маркизу за бочок, пристегнул ножны к поясу.


— Сразу видно, бывалая путешественница, — польстил я Югоне, пришедшей в полный восторг от своего удалого вида.


— Ты позволишь? — спросилась она у Валери и благодарно чмокнула меня в щеку.


— Всегда рад вам услужить! — отозвался я.


— Ох, эти мужчины! Вечно наобещают больше, чем сделают! — лукаво укорила меня Де Лоак. — Почему вы не взяли с собой вашего барда? Он бы скрасил наше маленькое путешествие исполнением баллад.


Ага! Вдвоем вы бы нас замордовали байками и песнями, — позлорадствовал я, но ответил вежливей, чем подумал.


— К сожалению, его клинок нужнее его пения.


— И вам не стыдно заставлять пиита, изменять высоким музам и служить презренному булату?


— Во-первых, он служит мне, а не как вы выразились презренному булату. Во-вторых, его способностей с лихвой хватит и на поэзию и на музыку и на любовные шашни и на крепкую драку. Признаюсь честно, порой я задаюсь вопросом, каких бы высот достиг этот волокита и бретер, не предпочти он харабе44 всем прочим увлечениям?


— Граф, вы нарочно интригуете меня, — заохала Югоне. — Неужели в нем столько талантов?


— Заверяю вас маркиза, — сделав честные глаза, я бессовестно продолжил гнать рекламу. — Несмотря на юность, бард побывал во стольких переделках и историях, что будь он на маковое зернышко глупее, давно бы погиб.


— Скажите, а второй, тот великан? — сменила объект дознания Югоне.


— Идальго Маршалси!?


— Да, да Маршалси. Не является ли он родственником гофмаршала Маршалси.


— Сомневаюсь, маркиза. Обстоятельства, при которых мы познакомились, ни как не предполагают такого родства. А что собственно подвигло вас на такое подозрение?


— Года три тому назад, — ударилась в воспоминания маркиза, — я была приглашена в дом Маршалси, по случаю возведения прославленного полководца в звание гофмаршала. Тогда на торжествах наверно перебывал весь Хейм. А какой бал давали в последний день! Музыка на всю столицу! Диор, сын гофмаршала, уделил мне тур менуэта. Так вот, в одной из комнат я увидела большой семейный портрет. Ваш идальго сильно похож на одного сеньора из родни гофмаршала.


Рассказ Югоне слушала внимательно не только я. Им заинтересовалась и Бона. Ее подозрительность получила дополнительный мотив выведать, что творилось у Ксавьеры Буа, если к Гонзаго может статься, прикомандирован родственник гофмаршала Маршалси. Не удивлюсь, если Эберж уже просчитывала варианты верных ходов для получения сто процентных выгод.


За разговорами добрались до Биллитэ. На отдых определились в "Пернатом псе". Очевидно, своим убогим умишком я не дорос до тонкого здешнего юмора. Понимание, почему пес пернатый осталось мне недоступным, как и прозвание заведения через улицу напротив. "Ощипанный кот".


Вообще городишко произвел приятное впечатление. Полно симпатичных девиц, у борделей дежурят зазывалы, из кабаков льется музыка и доносится веселый смех, магистратура по провинциальному скромна в размерах, а лобное место украшал всего один висельник, озорно вываливший изо рта язык, а из расстегнутой ширинки "чепуху".


,Вечеряли" на скоро. Все друг другу немного надоели и, поскольку причин держаться тесной кампанией не было, каждый поспешил покинуть общий стол. Альвар отправился нести караул, дамы разошлись по комнатам, знойно томится в одиночестве на шелковых простынях пуховых перин, а я остался отшельником вкушать жаркую благость из глиняной бутыли. Не то чтобы я захандрил или замаялся скукой. Привычное занятие разбавлять бессонницу мелкими глотками молодого игристого пино.


На следующий день, перед тем как тронуться в путь, я не поленился отыскать на заднем дворе грума и спросил.


— Сколько нам ехать?


Тот удивленно посмотрел на меня, но посчитав опасным заводить какие-либо подозрения, ответил подробно.


— Два дня, Ваше Сиятельство. К завтрашней Комплете будем на месте.


— А по быстрее нельзя?


— Отчего ж. Коли свернуть за мостом на Юндарский Почтовый шлях, выгадаем. Дорога, правда, мало пригодна для езды в карете. Да и ехать придется лесом. В былые времена можно было остановиться на егерском кордоне, но…


— Сколько выиграем? — перебил я в нетерпении грума. Краеведческие экскурсы меня не занимали.


— Полдня. В Капагоне будем к Декте, — грум хотел о чем-то предупредить, но я и слушать не стал.


— Тогда сворачивай. А по возвращению напомни, я тебе задолжал золотой.


Грум склонился в знак понимания и благодарности.


Альвар и рейтары выехали вперед. За ними наш, cтолыпин", грохоча колесами по корявой мостовой.


…У лавки булочника оживленно болтали кумушки-подружки…На втором этаже борделя кручинилась полуобнаженная грудастая Несмеяна…От разъяренного дедка с клюкой, по улице улепетывал босоногий пацан…По обочине, в тени пыльных акаций, под неусыпным оком ярко-красного петуха расхаживали куры…Веселый щенок трепал уворованные с оборвавшейся бельевой веревки кружевные розовые панталоны…


Городок таял за стеклом тряского экипажа зыбким миражом. Был и не был. Тихая гавань патриархальной глуши.


За мостом свернули на короткий путь.


— Граф, вы понапрасну рискуете, — пожурила меня за самовольство Бона. — Леса кишат беглыми и ворьем.


Пропускаю замечание мимо ушей. Трястись лишних полусуток в душном экипаже не прельщало. В мыслях, я не раз дал оценку своим умственным способностям, благодаря которым кис с бабами в скрипучей четырехколесной коробке, а не гарцевал на резвом скакуне.


Сменяясь, проплыли печальные пейзажи государственного неблагополучия: островки одичавших садов, зарастающие кустарником поля, брошенные хутора и фронт старых вырубок, пролегший до безымянного ручья. За ручьем, отступив от галечного бережка шаг, начинался лес. Не чахлая рощица столь любимая рязанским гулякой, а стена из вековых деревьев, укрепленная вьюнами, плющами, лианами и прочими ползущими растениями.


Карета осторожно покатила в узкую прорезь дороги. Где-то вверху, солнце золотило маковки лесных гигантов, а здесь, внизу, царили легкие сумерки и душная сырость. Не весело и еле слышно чивкали птицы. Легкая белка прытко взлетела по стволу и спряталась в потаенном дупле. Под поваленной сушиной мелькнул рыжий хвост лисицы. Из травы высунулся полосатый кабанчик. Высунулся, глянул одним глазком, дернул щетинистым пяточком и юркнул обратно, поднимая со стеблей осота мошку и комаров.


— Какие дикие места, — завздыхала маркиза, очевидно, привыкшая путешествовать от гостиницы до гостиницы.


— Романтичные! — поправил я ее. — В темно-синем лесу, где трепещут осины. Где с дубов-колдунов, облетает листва…*.


Я конечно не Никулин, но получилось здорово!


— А где мы остановимся? — в голосе маркизы звучало ожидания услышать в ответ, что-то вроде адреса Лувра или Петергофа.


— На егерском кордоне, — сдержано проронил я. Моя бровь многообещающе дрогнула, выгнувшись вверх.


— Это должно быть забавно, — вдохновилась Югоне.


— Забавно?! — вмешалась в наше воркование Бона, и, сотворив снисходительную мину предупредила. — Забавно будет по приезду.


Немой вопрос во взгляде маркизы, потребовал у меня разъяснений.


— Сеньора Эберж, вероятно, намекает на мелкие неудобства, — дипломатично соврал я. — Но, в конце концов, мы с вами путешествуем!


Ложь во благо открылась по приезду. Злосчастный кордон, напоминал пакгауз из дешевых вестернов и располагался в десятке шагов от дороги, за периметром ограды, от которой остались лишь опорные столбы, прожилины и кое-где, в основном по углам, добротный частокол. У левой части строения пострадавшей от разгула огненной стихии, вывалилась торцевая стена, вместо крыши в небо торчали концы рухнувших стропил и потолочных перекрытий. Закопченная до черноты, но по непонятным причинам уцелевшая правая часть, позволяла питать скромные надежды на цивилизованный отдых. Надежды настолько скромные, что даже мне, замшелому герою, они представлялись весьма и весьма мизерными.


Гнетущее впечатление от порушенного пожаром жилья несколько скрашивали колоритные развалины древнего капища, поднимавшиеся на заднем плане, да сиротинка-озерцо, серебрившееся в дальнем краю поляны, под сенью необхватных тополей.


— Не удивлюсь, если где-нибудь тут припрятано награбленного барахла, — указал я Югоне на каменных стражей безвременья. Та ответила несчастной гримаской. Бедняжку и неженку жрало комарье, и донимала мухота.


— Это и есть, дорогая маркиза, обещанный егерский кордон, — прощебетала довольная Бона. Какой случай куснуть столичную задаваку! — Говорят в Хейме гостиницы выглядят лучше.


Маркиза не спустила провинциалке занозистость и не осталась в долгу, ответив колкостью на колкость.


— Ах, сеньора Эберж, сразу видно вы не частый гость в Хейме. Иначе бы вам довелось побывать в дырах и похуже. — Югоне повернулась к Валери, и уже ей пояснила. — У нас в позапрошлом году, с легкой руки любовницы Гельдернского нотабля, вошло в моду устраивать пирушки в тавернах на столичных окраинах. Вот уж где халупы так халупы. Грязь, тараканы, нечистоты.


— И вы там…, - Бона не собиравшаяся уступать языкастой гостье брезгливо затрясла пальчиками.


Югоне с гордостью поделилась подробностями вылазок в народ.


— И ели: капусту с крольчатиной, печеный в жару картофель, кашу из тыквы с куриными пупками. И пили: медовуху и свекольную брагу. И даже моя дорогая спали. Вповалку, на соломенных матрасах на полу.


— Вам понравилось! — в притворном ужасе обомлела Эберж.


— При чем тут понравилось! — возмутилась недогадливостью собеседницы маркиза. — Если не хочешь выглядеть белой вороной…


И пошло поехало. Слово за слово… Пикировка медленно и верно перерастала в ругачку. Сочтя за благо удалиться, я кликнул рейтар осматривать останки дома изнутри.


Камора десять на четыре. В углу полати, устланные прелой травой. Посередине разбитый в хлам стол, перевернутые лавки, выпотрошенный комод и развороченный по камешку очаг.


— Приведите в божеский вид, — приказал я топтавшимся за моей спиной рейтарам. Служивые с неохотой взялись за дело. Их-то нанимали рубить головы, а не копаться в мусоре. Тем не менее, приказ они выполнили. Во время уборки произошел не приятный инцидент, обнаружили гнездо рогатой гадюки. Ядовитая тварь попробовала отстоять свои права на владение территорией, но пала в неравной борьбе под ударами армейского булата.


Наведя кое-какой порядок, рейтары удалились. Наверное, потолковать с бочонком вина, притороченным к седлу Альвара.


— Дорогуша, — обратился я служанке, скромницей стоявшей в сторонке от начинавших шипеть друг на дружку маркизы и Боны. — Проводи сеньорит в дом. Самое время подкрепиться куском и чаркой.


Вид убогого приюта добил моих спутниц окончательно. Им даже ругаться расхотелось. Югоне оборвала речь на полуслове, Бона сердито вздыхая, отошла к окошку. За оконный пейзаж вряд ли ободрил её. В зарослях саженной конопли стоял, покосившийся набок, с расхибаренной дверью сортир.


— Голубушка, нельзя ли быстрее, — поторопил я замешкавшуюся служанку.


В скорости прихваченный в дорогу харч ждал нас на столе. Поев без должного аппетита холодного мяса, фруктов и вина, мои спутницы ни сколько не подобрели. Даже наоборот, презрев собственные разногласия, консолидировались, и были готовы распять меня на сучковатой и занозистой столешнице. Угроза расправы витала в воздухе, и я во избежание ненужных эксцессов порекомендовал дамам лечь спать пораньше, воспользовавшись полатями. Они в один голос, наотрез отказались и вернулись в карету. Я был не прочь присоединиться к ним, как говорится в тесноте да не в обиде, но кто же меня сладкоежку пустит в малинник.


Оставшись тет-а-тет с самим собой, я со смаком добил пузатого "Винного короля", кинул коркой недоеденного хлеба в стрекотуху сороку и, захватив двухслойный (ветчина-сыр) бутерброд отправился в легкий променад по окрестностям. К рейтарам заглядывать не стал. Молодцы ретиво собачили вино и весело гоготали. Мое присутствие могло их стеснить. Портить подчиненным отдых не в этике героев. Потому я прямиком, через заросший выпас, устремился к озерцу.


В выложенный камнем, круглый как по циркулю, котлован, по отводящей трубе поступала часть потока лесной речушки-тихони. В прозрачной до дна воде, среди редких стеблей водорослей сновали гольяны и золотистые окуньки. Не беспокоясь вогнать в краску невольных наблюдателей или наблюдательниц, я разделся и, разбежавшись, сиганул в водоем. Кайф, так кайф! И ни какая финская баня с телками не сравнится с нежной лаской прохладной воды! Да что баня! Жара, пот и кряхтение. А телки!? Тоже самое! Жара, пот и кряхтение. Только по иной причине. А тута! А и здеся!*


Плескался и нырял от души! Как в пацанстве! То, задержав дыхание, погружался на глубину и, превозмогая резь в глазах, выискивал на дне невесть что, то ложился на воду и, раскинув руки, лежал колыхаясь на слабой волне, подставляя пузо и пардон! срам под лучи желтого доброго солнца.


Натешившись водой до приятной усталости в мышцах, повалялся на бережку, вяля бледные бока и загорая. Снова купался и снова валялся на берегу, находя особую радость в кратковременном одиночестве и в отрешенности от земных дел и забот. И ничегошеньки не довлело надо мной. Ни мой пропахший кровью и перегаром героизм, ни жалость по бессмысленно истраченным годам, ни сладкая пустота надежд и ожиданий.


Веры нет. Над отечеством дым.


И взываю я к небесам.


Заберите меня молодым,


Побродить по райским лесам.


Увы! В рай пускать таких как я не велено. И от того приходится тянуть время изощряясь в глупостях великих и малых. Иначе ведь не объяснить, зачем покидать благодатный берег и отправляться на руины реликта минувших эпох.


Впрочем, в данном случае есть смягчающие обстоятельства. Не выбери я стезю героя, наверняка посвятил жизнь, копанию в темном прошлом народов и стран. Занесенные песком города, неизвестные цивилизации, вековые тайны, древние ловушки и опасности. Ребусы покруче, чем угадывать в азиатских рожах замаскированного врага. Кстати моим любимым фильмом был и остается опус об Индиане Джонсе, неугомонном труженике по розыску приключений на свою ученую шею.


Найти потерянный ковчег или запнуться о Святой Грааль я конечно не рассчитывал. Но кто поручится за невозможность обратного? Кто засвидетельствует, что у бывшего героя с Госпожой Удачей полный развод? Даже у меня самого язык не повернется сказать такое!


На насыпном пригорке, пять испещренных рунами стел стояли в пентаграмме. В середине шар со стесанной вершиной. Вокруг фрагменты и осколки разбитого камня, остатки колонн и арок, вросших в землю плит очень похожих на надгробья. Словом путному археологу есть, где помахать лопатой и покорпеть с кисточкой и скребком. Я же, за неимением под рукой оснастки гробокопателя, ограничился измерениями. Вокруг шара — десять шагов, длина грани пентаграммы — двадцать пять. И ни единого признака ценных для мировой науки или моего кармана находок! Глазастый череп у одной из стел понятно во внимание не принимался.


Поплутав среди развороченного базальта еще некоторое время, пристроился полежать в теньке.


От травы шел одуряющий тягучий аромат. Яростно цокотали кузнечики, роилась, блестя на свету, янтарная мухота. В головах шуршал какой-то грызун, его тревожное тонкое попискивание я отчетливо слышал. Перламутровая ящерка нагло шмыгала туда-сюда через мою руку. Между двух старых высохших репеин, в кружеве паутины караулил раззяву-жертву паучок. Слабый ветер, гнал по воздуху пушистые зонтики семян неведомых мне растений.


Глаза мои незаметно сомкнулись в сладкой дреме…


…Меня собирались венчать и линчевать одновременно. Стою на табуретке в дорогом фраке и с петлей на шее. Надо мной держат корону Российской империи. Рядом невеста. Вся в белом, в фате и на девятом месяце беременности. Над ней — диадема всемирного конкурса красоты. Перед нами батюшка, дородный дядька с огуречным носом и бородищей до пупа. Телеса служитель веры наел не малые. Такие, что загораживал алтарь и меланхоличного служку с женоподобным ликом и разносом в руках. Батюшка втихую над разносом махинировал и через плечо поглядывал на меня подбитым глазам. Избегая его взгляда, я оглянулся сам. Позади группка феминисток. Треть из них, те, кого давным-давно покинул я, остальные, кто выставили за дверь меня. У доброй половины в руках бейсбольные биты, у оставшихся венки в траурных лентах. Дорогому и единственному на вечную память!


В легкой панике снова смотрю на попа. Отче, закончив приготовления, с удовольствием чего-то выпил из посудины с разноса, неровно подышал и, молодецки расправив плечи, повернулся к собравшимся. На миг воцарилась гробовая тишина, сразу же прерванная хором певчих с галерки.


Обручальное кольцоо!


Не простое украшенье!


Двух сердец одно решенье!


Обручальное кольцоо!*


— Как же ты умудрился? А? Девицу то? — подступился ко мне батюшка, размахивая кадилом, что лиходей кистенем.


— Так ведь любовь, Ваше Степенство, — промямлил я и подумал. — Что же это такое!? Малюта в ад загонял, теперь поп в семейный рай хочет определить! — осенить себя оберегающим крестным знамением помешали скрученные за спиной руки.


— Любовь говоришь? — не поверил батюшка и обратился к невесте. — Он тут про любовь толкует, охальник!


Слова священнослужителя вдохнули в стоявшую до этого безмолвной статуей новобрачную жизнь.


— Сейчас будет ему любовь! — оживилась невеста и, поддерживая живот, пнула табурет.


Я чудом удержался на хлипкой мебели.


— Ты чего! — возопил я, по-гусиному вытягивая шею в петле. Жесткая веревка передавила дыхание.


— А вот чего!


И суженная отступила назад. Для разбегу…


…Шум шагов прогнал забавный сон. Я приподнялся на локти и увидел Альвара. Не доходя метров шесть-семь, будто упершись в незримую границу, он остановился и заговорил. Быстро-быстро, почти взахлеб, так что спросонья я едва его понимал.


— Полагаю, наша ссора не отразится в худшую сторону на ваших взаимоотношениях с Валери, — и, сделав короткую паузу для вздоха, предупредил. — Извинений я не приношу и не принесу никогда.


Смотрю на него. Он испепеляет взглядом меня. Ничего сверхъестественного для непримиримого врага. Другое дело, что я не Гонзаго и не заслужил его великой ненависти. Тем не менее, отповедь родственнику дать следовало.


— Касаемо Валери не вашего ума дело, — как можно холодней, произнес я. — А извинения мне нужны не больше чем рейтару бигуди.


— Во второй раз я просто проткну тебя Гонзаго, — пообещал Альвар. — Ни какая молитва не спасет тебя. Да и есть ли на свете кому произнести её за спасение твоей никчемной жизни.


— Приглядывайте, лучше молодой человек за дорогой, — напомнил я ему о возложенных обязанностях.


Альвар, не говоря более не слова, ушел, и я снова завалился полежать на травку, послушать цвирканье кузнечиков, гуд пчелок и звень мух. Настроение, не смотря на неприятный разговор, оставалось лирическим, а из желаний превалировало одно, отделаться от гонзаговской семейки с ее придворными тайнами и вернуться к беззаботному круизу по империи Геттер с конечной остановкой в Ожене.


Я, было, принялся фантазировать наперёд, наш с Маршалси рейд по кабакам и притонам Тиара, как опять послышались, чьи то шаги.


Нет, спокойно полежать не удастся, — рассердился я, гадая, кого несет нелегкая.


— Вы хитрец, граф, — прозвучал голос Югоне у меня над головой.


Я приподнялся на локтях.


— Мы задыхаемся в душном экипаже, а вы блаженствуете в прохладной тени.


— Блаженствую? Полноте Югоне. Трудно назвать блаженством несения караула.


— Так значит, вы взялись, охранят наш покой? — кокетничала Дю Лаок.


— А вы думали, я вас бросил?


Разговаривать с дамой лежа не учтиво. Пришлось подняться.


— От чего вам не спится? — спросил я причину бессонницы. — Или вам мешают?


— Не переношу этих жучков, паучков и мух. Мерзкие создания так и норовят укусить или забраться под платье.


— Могу понять их желание, — состроил я даме глазки.


Югоне сделала вид, что не поняла намека.


Разъясним, — не унывал я. Сказывалась высокая квалификация и богатейший опыт по играм в непонятки.


Бросив взгляд, нет ли кого поблизости, я взял маркизу за руку и притянул к себе. Она не вырывалась. Должно быть, в столице подобное обхождение не в диковинку и уединение используется по назначению без проволочек и занудства.


Поцелуй был долог и сладок. Так долог, что во мне забурлили инстинкты, и так сладок, что подталкивал к дальнейшим наступательным действиям. Я, прижался к маркизе и, жарко дыша в нежное ушко, провел рукой по бедру вниз, рассчитывая обратным ходом задрать ей подол. Югоне легко раскусила незамысловатый маневр.


— Граф, граф, — призвала она меня к благоразумию. — Нас увидят.


— Они не догадаются, — сострил я, тиская маркизу за округлости.


— Все должно быть к месту, Лех, — произнесла она и отстранилась.


Интересно в здешнем законе есть сто семнадцатая статья, — горько подумал я, предполагая, что тисканьем и поцелуем дело и закончится.


— Ой! Моя фибула! — огорченно вскрикнула Югоне, окончательно покидая мои объятья в поисках оброненной драгоценности. По правде я не заметил, что бы с нее что-нибудь пропало.


— Вы, что-то потеряли, — учтиво поинтересовался я у нее.


— Фибула! Аметистовый трилистник! Она упала в траву!


Я посмотрел под ноги. В таких зарослях ее будет трудно отыскать. Если конечно фибула действительно упала.


— Я подарю вам новую, — пообещал я расстроенной маркизе.


— Нет! Нет! Она дорога мне как память. К тому же фибула очень старинная.


— Тогда давайте поищем, — предложил я маркизе, предприняв попытку снова заключить ее в объятья.


— Ох, эти противные букашки я так их боюсь, — запричитала маркиза, не даваясь в мои загребущие руки.


— Хорошо, отойдите в сторону, я поищу, — вызвался я добровольцем.


Югоне отступила назад, оставив меня шарить в траве. Поиски были долгими и успешными. Фибулу я нашел. Выхватив из моих рук обретенную пропажу, и послав мне воздушный поцелуй, Югоне убежала, чуть ли не вприпрыжку. Глядя ей вслед, я прикидывал, какую бриллиантовую безделицу ей следовало подарить, что бы она оказалась более покладистой.


Оставшись один, я присел на осколок каменной плиты. Над поверхностью трав, над желтыми, белыми, голубыми, бледно-розовыми чашечками цветов, порхали беззаботные бабочки, жужжали упрямцы шмели и работяги пчелы.


— Надеюсь, больше ни кто не приволочется, — пожелал я себе, приглядывая новое место завалиться на боковую.


Надеждам моим было суждено разбиться, что вольному бригу о подлый риф.


— Ваше сиятельство! — позвали меня робко.


Я обернулся. Из-за черной стелы, боязливо выглядывала служанка, прихваченная из Эль Гураба.


— Ваше Сиятельство, — повторила она обращение.


— Ваше Сиятельство весь здесь до копейки. Дальше что? — в недовольстве рыкнул я и, намереваясь побыстрее разделаться с очередной напастью, энергично поманил нарушительницу графского покоя.


Девица, путаясь подолом в высокой траве и запинаясь в рытвинах, подошла. Приятное личико её густо покраснело.


Рейтары, сучье племя напоили, — заподозрил я бравых ребятушек в глупой шутке. Но, приглядевшись внимательней, обвинение с подопечных Альвара снял. Служанка боялась меня до столбнячных судорог.


— Я… Я…, - зазаикалась от лишних переживаний девушка.


— Внятней и живее, — в приказном порядке поторопил я не в меру трусившую деву.


— Я хотела попросить вас за брата, — набравшись смелости, выпалила она и зажмурилась от собственной дерзости.


Вот так кумовство с заднего двора и торит дорожку в большом мире, — нахмурился я, не зная, что и ответить.


— Как тебя звать, — спросил для начала я радетельницу за родственника.


— Элия.


— Так что с твоим братом, Элия? — задал я, следующий вопрос, разглядывая неурочную просительницу. Стройна, миловидна и, не смотря на юность лет вполне сформирована. Невеста вся в прыщах, дозрела, значит*. В прочем прыщей у неё не имелось.


— Он… он сидит в тюремном подвале Эль Гураба.


— Прискорбно, дитя мое, прискорбно, — сочувственно завздыхал я добрым дядюшкой. — И что он натворил?


— Он задолжал… Совсем не много… — и не успел я уточнить у Элии, на какую сумму влетел еёшный братец кролик, что его маринуют в каталажке, как она, запинаясь на каждой букве, каждом слоге и слове, предложила. — Если я сделаю кое-что для вас… Если вы… То тогда… Вы простите Доэля и отпустите его домой…


Ух, ты! — опешил я от заманчивого бартера и слегка напрягся. Не скажу где!


— Садись, — указал я девушке на замшелую базальтину.


Элия торопливо закивала и принялась расшнуровывать платье.


— Сказано садись, а не ложись, — поправил я её. — Что бы сесть ни чего снимать не надо.


Запунцовив пуще прежнего, Элия села на краешек камня.


Руки у нее дрожали на манер моих с озверенного похмелья.


— У меня еще не было мужчины, — голос Элии стал тихим-тихим, почти беззвучным. — Он должен всего пятьдесят золотых реалов, — она тихонько всхлипнула. — Он болен… И у меня больше никого нет. Совсем-совсем. Отпустите его…


Ну, почему я не злодей? — с ироничной издевкой вздохнул я. — Явил бы высочайшую милость. Порушил девичью честь, — и вторично присмотревшись к девушке, сокрушенно покачал головой. — Ох, не правильно меня воспитывали, ох, неправильно!


— Хорошо, — согласился я с просьбой. — Я освобожу твоего брата, — и тут же пожалел. Элия опять принялась теребить шнуровку платья. — Освобожу под твое поручительство вернуть долг, — остановил я шуструю деву.


Она не поверила не единому моему слову. Точнее, не поверила, что Гонзаго так просто возьмет и выпустит брата из тюряги.


Честного человека её взгляд бы оскорбил.


Значит Гонзаго, ебун косоголовый, взаимозачеты натурой практиковал, — обвинил я двойника. Сурово, но с пониманием. — Мне что делать? Не землю же есть!


— Поручительства достаточно, — заверил я девушку. И желая, поскорее завершить неприятный разговор сказал. — А теперь ступай к сеньоре Валери. Ступай!!!


Элия нерешительно поднялась.


Эх, а титьки то у неё какие! И попа ладная! — екнуло у меня, где то в области печенки и в голове пронеслась подленькая мыслишка.


Девушка ушла, оглядываясь через каждый шаг. Когда она скрылась, мысленно перекрестился.


Сучимся, господин герой, — упрекнул я себя за еканье в организме. Но известно, герои не всякий раз снисходят до оправданий. Даже перед собой.


Мой взор непроизвольно вернулся к стеле, за которой пряталась и за которой исчезла девушка. На темном боку камня едва заметно выделялась алебастровое пятно. На поверхности пятна рука вандала грубо процарапала не замысловатый крендель, отдаленно напоминающий сердце пробитое стрелой. Дурной пример заразительный, и я, вот лень-матушка, переполз к монолиту для увековеченья своего пребывания в здешних краях. Сидя на корточках, кончиком дагассы уверенно вывел под начертанным знаком двухстрочное "Лех фон Вирхофф". Надпись получилась ровной и симпатичной. Подправляя хвостик последнего "ф", я неосторожно усилил нажатие. Клинок, проломив непрочный алебастровый слой, провалился в пустоту.


Сердце забилось не ровно и через раз.


Они пришли к нам и сказали: Здрасьте!


Мы их не ждали, а они пришли…*


Подозрительно оглядевшись вокруг, если это лаз в пещеру Али Бабы, не обязательно оповещать об открытие посторонних, я живо расковырял алебастр. В неглубокой нише хранился тугой сверток кожи, испещренной незнакомыми письменами, похожими на курячьи следы.


— Не мешает граматешки набраться, — высказал я вслух пожелание и развернул находку.


В свертке два футляра, побольше и поменьше. Понятно, руки потянулись к большему и открыли его. На розовом бархате лежала золотая змея. Клыкастые челюсти твари надежно сцеплены с шишкастым хвостом в замок. Но сама рептилия — так ошейник, а на нем — подвеска, в золотом обруче жуткий до правдоподобия глаз, выполненный неведомо из чего и производивший неприятное ощущение будто держишь на ладони не чудачество ювелира, а настоящий орган, пусть и не человеческий.


— Если счастье повернулось к вам лохматою…, - призадумался я, как поступить и, не мудрствуя скорехонько спрятал находку под одежду.


Управившись с содержимым одного футляра, открыл второй. В меньшем обнаружился изумрудный клык величиной с мизинец.


— Дантист умелец, слов нет, — удивился находке я. — Спрашивается, в чей чудесный ротик, готовили, сей дорогостоящий протез?


Не придя ни к какому выводу, по-хозяйски прибрал и вторую находку, приобщив её к монете, полученной в "Голубке и горлице".


В размышлениях о непредсказуемости Судьбы, могущей ни за что ни про что щедро одарить или до последнего обобрать, я слонялся среди безмолвных руин. Не ошиблась ли старушенция, всучив мне земные богатства? Не надумала ли компенсировать перепавшие от неё на мою долю зуботычины? Или авансировала получение новых?


— Пошарим еще, — решил я продолжить розыск неучтенных материальных ценностей, сочтя задаток недостаточным,


Но удача редкий гость. Сколько не разглядывал стелы, не высматривал в заросших густой травой подножий надгробных камней, даже намека на клад не обнаружил. Так и прошлындал до всеобщей побудки.


Взвизгнул свисток, и послышались отрывистые команды Альвара. Переспавшие лишку рейтары неохотно вставали с травяных лежанок и тянулись к заветному бочонку. Как же, как же — сушняки! Знакомые ощущения.


Вскоре лагерь оживился движением, голосами и суетой. Я вернулся к своим дамам. Вознести молитву Благодарения и подкрепиться малыми крохами: маринованным свиным желудком нашпигованным копченостями, нежирной ветчинкой, пряным сырком и запить "сухие корки" ключевой водицей нареченной при разливе "Печаль лозы". Но ничего этого мне не перепало. Судя по взглядам, леди поголовно прибывали в дурном расположении духа и не сколечко меня не любили. Валери за то, что я как был Гонзаго так им и остался, Бона за то, что тупоголовый осел не послушал и завез в несусветную глушь, Югоне за горькое разочарование в романтике не очень дальних дорог. С этими тремя я еще мог бы поспорить. Но желания не возникло. Что касается Элии, её нелюбовь я понимал. Ей действительно было, за что не любить Гонзаго и меня в его лице.


14.


В Капагоне жили отнюдь не в бедности. Замковые стены метров двадцать высотой. Башни с клыкообразными бойницами — суровая ощерившаяся мощь. Донжон — предупредительный перст, вперившийся в небо. Огромный подъемный мост, через заполненный водой ров, шире Красной площади, а въездные ворота, что двери в чистилище. Начинка же каменного пирога поражала до слез благоговения. Аментийский мрамор, полированный гранит, надраенный красный кирпич, колоннады, аркады, портики — глаза разбегались!


Карета остановилась у беломраморных колонн парадного крыльца. Лакей, с рожей обкурившегося Чуйской дурьки, распахнул дверцу кареты. Я первым вывалился наружу, забыв о галантности.


— Вас ждут, сеньор граф, — изрек лакей тоном, позволявшим трактовать приглашение как предназначавшееся для меня одного. Прочие могли потолкаться в очереди у порога. — Вам надлежит поторопиться!


В остекленевших подернувшихся мутью глазах слуги не отразилось ни тени чувств и уточнение на счет поторопиться прозвучало особенно неприятно. Видно старикан дотягивал последние часы, в желании увидеть сынка и попрощаться с ним.


Сгруппировались парами: я об руку с Валери, Бона, Югоне и Альвар позади. Ступая за слугой, вошли в дом, и, стараясь не глазеть на чрезмерную, прямо таки музейную роскошь, под поклоны прислуги, проследовали в Зал Приемов.


Здесь нас перехватил дворецкий. Мощного сложения, припадавший на левую ногу, мужик. Вылитый киношный пират.


— Сеньор Лехандро, позвольте с вами переговорить, — испросил дозволения он.


Я дозволил. Сильвер, так я его окрестил за глаза, отвел меня в сторонку и тихо, почти шепотом произнес.


— Сеньор граф, вы не должны терять ни минуты, — прочитав недоумение на моем лице, пояснил. — Его сиятельству немного лучше и он просит вас незамедлительно отправиться в Шарли. У настоятеля монастыря гостит мэтр Букке, знаменитый столичного лекарь. Вы должны убедить мэтра Букке приехать в Капагон. Его лечение крайне необходимо для Его Сиятельства.


— А что ближе лекарей нет, как приглашать залетного из Хейма? — спросил я у Сильвера. Перспектива тащиться, куда бы то ни было, мало прельщала. Хотя и нести караул в головах у отдающего богу душу старца, тоже еще та забота.


— Если бы были, не велось бы и речи! — возмутился моей неосведомленности дворецкий. — Местные, близзенские, способны лишь выманивать деньги, а не лечить.


— А замковый что ж?


— Он по крайне мере честен и сам порекомендовал Его Сиятельству вызвать мэтра Букке.


— Что прямо сейчас отправляться? — вздохнул я, ища сострадания. Хотелось пожрать, попить и сходить по малой нужде.


— Болезнь не будет ждать, сеньор Лехандро! — настаивал дворецкий.


— С каких пор старость стала болезнью, — проворчал в полголоса я. — Куда мне?


— У крыльца Штандартов вас поджидает дубль-капитан45 Лёфф и его люди. Для вас приготовлена лошадь и необходимое в дорогу. Вам понадобится прислуга?


— Кажется, не я здесь болен, — надменно отказался я.


— Хорошо, — удовольствовался отказом Сильвер и на дорожку утешил меня. — Пока вы будете в отъезде, за Его сиятельством присмотрит ваша тетка, Мелисса.


Тогда мне точно на выход, — отогнал я сомнения в правильности совершаемого. А сомнения были. Не под таким ли неуклюжим предлогам хотят меня задвинуть куда-нибудь в местные Кресты. Или по тихой грусти пристукнуть, как самозванца и вора. Вариантов собственно много. У них. У меня же… только светлая боль остаться живым. Да и перед работодателем стыдно.


— Проводите меня к капитану, — схитрив, попросил я дворецкого. Сослаться на склероз и уточнить, где упомянутое крыльцо в отчем доме находится, выглядело бы более чем странно. Причину своей просьбы я обосновал стопроцентно. — Заодно расскажите, что спровоцировало болезнь Его Сиятельства.


В тот момент мне было не до прощаний, и я покинул милых сердцу дам, не одарив их в расставании ни нежным лобзанием, ни взмахом руки, ни легким поклоном. Могу ручаться за первое, две из трех, точно съездили бы меня по морде.


Сильвер повел меня через залу. Рассказ его скуп на подробности. Скупее строки больничного листа. Занемог де ваш батюшка, да и все. Толи преклонный возраст тому причиной, толи просквозило в винных подвалах, толи запарился, гоняясь за сисястой молодухой. Конечно, ничего подобного дворецкий не говорил. Это уж мои предположения. В меру испорченности и извращенного понимания правды жизни.


У крыльца Штандартов меня действительно ждали. Дубль-капитан Лёфф, геройского и невеселого вида кабальеро с глазами в "легкую разбежку" и полтора десятка охраны, поголовно ландштурм46 третьей очереди.


— Рад видеть вас во здравии, сеньор граф, — вежливо поприветствовал "за себя" капитан. Его подчиненным, судя по безразличию на харях, было глубоко плевать на мое драгоценное. Их оторвали от сна и кормежки, заставив влезть в седло. Какое тут рады!


Конюх подвел каурого жеребца под расшитым серебром седлом. Из чувства мстительности я молодецки впрыгнул на лошадь, перехватил из рук слуги уздечку и, вскинув животину в дыбы, проорал.


— Ходу капитан, ходу! Оставим любезности на возвращение!


Наша кавалькада понеслась прочь, поднимая пыль и, шумя, как бронетанковая дивизия. Цокали копыта, бренчало оружие, в полголоса стонало и материлось ополчение. Если и готовили ловушку, то общепринятого бесплатного сыра я не учуял.


В Ассаль прибыли к самой Приме. Успели только спешиться у "Виноградного лиса", да передать лошадей на попечение запитому обормоту приписанному к хозяйской конюшне. К третьему удару мы расселись по столам, к шестому дружно запрокинули кружки с вином донцем вверх.


— Да простятся нам грехи наши, — заключил Лёфф, допив до конца мускат.


Дружина тут же охотно зарядила по второй. А как иначе вымолить прощения? Только в кабаке и приналегши на алкоголь.


— Останемся здесь? — обратился ко мне капитан, отставляя ополовиненную кружку в сторону. Для своего чина он был слишком малопьющим.


— Смотря сколько добираться до места, — яко бы в раздумьях обронил я, оторвавшись от объемистой, в пинту, чары.


— Часа четыре, не меньше, — проинформировал Лёфф, подливая мне в вина.


Я живо прикончил третью порцию. Прохладный крепленый напиток сам тек в глотку.


— Понимаю, духовные пастыри и на порог нас не пустят до окончания молитв, — высказал я предположение.


Капитан со мной полностью согласился.


— Шарли не Виноградный лис. Святые отцы закрючились на запоры и засовы и не найдется силы способной оторвать их от молитв.


— Тогда наливайте по полной, дорогой капитан, — приказал я Лёффу. — Тем и примечательно болтаться в седле по дорогам, что можешь иногда позволить спокойно пропустить кружку другую вина в таком вот заштатном кабаке.


Отсалютовав, друг другу, выпили.


— Тут неплохой бордель, — прозрачно обмолвился Лёфф, жестом подзывая трактирного служку. Понятливый малый без лишних слов приволок новую ботелью47 с вином.


— Совсем хорошо, — показно воодушевился я и, наблюдая за реакцией капитана, спросил. — А как вы?


— Что я? — вроде не понял вопроса Лёфф.


— Насчет прогулки к сердцеедкам без нижнего белья, — в рифму пояснил я дубль-капитану.


— Я…, - Лёфф покрутил ботелью, читая оттиск на пробке. — Нет!


— Вы никудышный компаньон, — в шутку обвинил я собеседника.


Лёфф выдерживая паузу, сковырнул воск с горлышка.


— А я и не набиваюсь в компанию, граф.


Капитан разлил в кружки чудный выдержанный мускат. Аромат божественного напитка дразнился и манил пригубить чару. Я вылил вино в себя как в бочку, горлом и нёбом ощущая легкий медово-веселый привкус жидкости.


— Раз так, — закончил я разговор с Лёффом, — тогда покидаю вас. — И перевернув кружку вверх дном в знак окончания пьянки, поднялся из-за стола. — Распорядитесь определиться людям на постой, — наказал я капитану и двинулся к выходу.


Неприятное чувство, будто мою спину буравит взгляд огромного голодного удава, сопровождало до самых дверей. Не удивился бы, захлестни кто сзади мне на шею удавку. Но я остался невредимым и с огромным облегчением с высот гостиничного крыльца обозрел окрестности. Мама мио! Что за дыра! Половина домов под соломенной крышей, на дороге мусор и коровьи лепешки, стражи порядка мертвецки пьяны и спят вповалку в тени акаций.


— Определенно, не Рио-де-Жанейро, — не особенно разочаровался я. В отличие от товарища Бендера попасть в прекрасный город не было моей голубой мечтой.


Сбежав со ступенек, свернул на улицу, направо и зашагал в сторону цветастого купола заезжего шапито. Самое время для сеансов и аттракционов для взрослых.


Цирк начался до того, как удалось до него добрести. Через полсотни шагов я натолкнулся на троицу местных прощелыг. Один, одежкой и ликом похожий на цыгана, держал горловину мешка, второй, объемный и упитанный, трамбовал в него дико визжащего поросенка, их товарка, женский образ толкиеновского Горлума, стояла на шухере, крутя носом во все стороны света.


Завидев меня, караульная предупредительно свистнула.


Цыган завертел головой, оценивая опасность. Сочтя меня величиной для беспокойства малой, он немного сместился, заслоняя мешок и поросенка. Желая показать, что нечего предосудительного не происходит, босяк, скалясь белозубой улыбкой, крикнул мне.


— Сеньор, не хотите ли трахнуть мою сестрицу? — и, демонстрируя предлагаемый товар, на мгновение высвободил одну руку и задрал подол горлумовской юбки.


…Две ходули, кривые и покрытые мхом…


— Лучше уж тогда забор, — ответил я, заслоняясь руками от костлявого безобразия.


— Может, желаете подержать за задницу моего толстобокого приятеля?


Цыган озорно хлопнул подельника по ягодице.


— Не уверен, что он когда-нибудь её мыл, — корректно отказался я и от гомосексуализма.


— Тогда пожертвуйте сирым и голодным, — попросил толстый, взваливая мешок с поросенком на плечо. — С голоду пухнем.


Мясистые щеки голодающего вызывающе розовели молодецким здоровьем.


— Негоже во время молитвы думать о чреве. Спасайте душу прибывающую во грехе, — нашелся я с отказом от спонсорства любителям молочной поросятины.


— Больше сеньору предложить нечего, — развел руками цыган и поправил на поясе ремень с внушительным тесаком, — Разве что убраться подобру-поздорову.


Маршалси не извинил бы дерзости наглецу. Я же человек не склочный, потому пропустил угрозу мимо ушей. Козырнул на прощание босяку, он махнул рукой, на том и расстались.


Далеко я, однако, не ушел. Городок оказался необычайно щедрым на разного рода встречи.


— Может сеньор не побрезгует моим обществом, — обворожительно улыбаясь, спросила девица, подпиравшая в проулке высокий забор богатой усадьбы. Выдающееся декольте ее платья притянуло мой взгляд, что магнит железо.


— Сеньор, не привереда, — еще обворожительней улыбнулся в ответ я.


— Неподалеку есть замечательный уголок, где подают вино и жареную утку в комнаты для гостей, — намекнула на программу отдыха девица.


— Не плохо, — нашел я, привлекательной возможность провести время с пышногрудой сеньорой, нежели болтаться по подворотням незнакомого городка в поисках неизвестно чего. — Как звать-величать тебя, дорогуша моя ненаглядная?


— Зия, сеньор, — назвалась девица и, поманив пальчиками, поспешила вдоль ограды, вниз по улочке.


Назвался груздем… — хмыкнул я, не отрывая глаз от поступательно-вращательных движений зииной попы, заодно прикидывал, сколько она сдерет за эскорт услуги.


Какой я не был раззява, как не был увлечен созерцанием девичьей фигуры, но в последний момент краем глаза уловил опасность справа, из-за угла переулка. Боевое прошлое спасло мою драгоценную персону от погибели и надругательства. Поднырнув под удар увесистой дубины, я оказался лицом к лицу с устроившим засаду неприятелем. Моим ответом послужил отработанный до автоматизма удар в переносицу, затем фирменный — ногой в грудину. Гопстопник выпустив орудие смертоубийства, тяжело, с хрустом, врезался в забор. Ему было больно, и он страдал. Ха! Больно! Как насчет яичницы-глазуньи?! С хорошим замахом я нанес вражине удар в область паха. Аника-воин всхлипнул и, выкатив бельма, обмяк в кучу тряпок и плоти.


— Не уверен, что мы встретились и расстались друзьями, — заскорбел я над поверженным и очень напрасно. Ведь оставалась еще девица.


Меня огрели сзади. Хорошо, сил у девахи не так много, а то бы переломила мне хребет. Я развернулся к нападавшей лицом. Подобрав солидный дрын, Зия намеривалась исправить промах подельника. Я попятился, с трудом восстанавливая сбившееся от удара по горбу, дыхание. Это только подхлестнуло Зию к нападению.


Плутовка действовала на удивление расторопно. От нескольких ударов мне пришлось уклониться, но затем я изловчился произвести захват её запястья. Не желая проигрывать, Зия, словно таран ударила в меня своим телом, и мы покатились по песку. Ну, в партере, особенно с дамами, я мастак! Раз-два, перевернул на живот и оседлал мою кобылку. Заломив ей руки за спину, ткнул для успокоения прекрасным личиком в песок.


— Это что? Обещанная утка? — обратился я к поверженной полонянке.


— Отпусти! Отпусти, хуже будет! — взбрыкивала она, не признавая поражения. Но разве геройского ездока, так просто вышибешь из седла.


— Знаешь, не смотря на твои фортели, я еще хочу и вина и утятины. Может, пошлем за ними твоего друга? А сами…, - я ущипнул барышню за ягодицу. Какая упругая!


— Я тебя!!!… Я тебе!!!… - сатанела Зия от собственного бессилия.


— Лучше я тебя, — подзадорил я деву, чуть ли не плюющую ядом. — На правах клиента желаю посмотреть товарец, — и поддернул подол зииного платья к верху. Беглого взгляда достаточно — ножки бесподобны.


— Ты спятил! — взвыла она, всерьез принимая мою угрозу. — Жар! Жар! Да очнись, идиот несчастный!


— Не надо кричать, — похлопал я Зию по филейным мясам. — Управлюсь быстро. Твой приятель не о чем не узнает.


От моих слов девица завилась ужом. Я, продолжая играть в кошки-мышки с соблазнительной пленницей, подтянул подол еще выше. До самых бедер.


— Ого! Секретное оружие, — удивился я, выпутывая из чулочной подвязки небольшой сафьяновый кисет.


Реквизиция предмета повергла даму в бешенство. Чего я только не наслушался, чем она только не грозила. Должно быть, от её чертыханий Жар и очнулся.


— Забери у него ключ! — призвала она своего подельщика, но тот был полностью деморализован и лишь ойкал. Все что он сделал, сел, держась за ушибленное яйцехозяйство руками.


— Что за ключик, драгоценная Тартилла? — поинтересовался я.


— Пошел ты…


Зия подробно рассказала дорогу куда, как, с кем и сколько раз я должен идти. Ответ меня не устроил, а сам предмет заинтересовал необычайно. Вряд ли ключ отмыкал дверь простой кладовой, скорее "квартиру, где деньги лежат". Для прояснения сути вопроса пришлось поменять личину Казановы на маску штурмбанфюрера Мюллера.


— Будешь вести себя как базарная стерва, — грозным тоном предупредил я Зию, — горько пожалеешь.


Зия не уловила смены характеров и продолжала отчаянное сопротивление.


— Можешь иметь меня хоть десять декад подряд! Все равно не скажу.


— Слишком много удовольствий, — разуверил я пленницу в столь гуманном к ней отношении. — Для начала порежу твою прекрасную мордашку, так что на тебя последний золотарь не поглядит. Потом уменьшу твоей чудесный бюст ровно на половину, потом… Много чего потом… Но если расскажешь, что за отмычку носила у манды, возможно отделаешь только синяками.


— Не скажу, будь ты проклят, — не сдавалась девица, проявляя чудеса самопожертвования.


— Как знаешь! — со спокойствием иезуита согласился я. — Слышишь Жар, не хочешь на память о сегодняшней встрече получить ухо прекрасной сеньоры? Высушишь и будешь носить на шеи. Или лучше срезу два? Сделаешь четки.


Жар воздел на меня глаза несчастного страдальца.


— Отлично, приятель! Пока буду резать одно нежное прекрасное ушко, у вас у обоих будет время подумать над моими словами.


Зия так и не сдалась. Как только я поднес дагассу к её уху, в которое должно быть, так приятно нашептывать всякий любовный бред, заговорил Жар. Через силу, но заговорил.


— Это ключ от монастырского хода.


— Поподробнее любезный, — попросил я страдающего бандита.


Пораженец побито поглядел на Зию, извиняясь за длинный язык и испрашивая дозволения говорить.


— Валяй, трепло! — дала разрешение напарница громилы и обмякла, заморившись держать оборону.


— Без эпитетов, — одернул я Зию. — А ты, не тяни, выкладывай.


Жар покривился от боли, давя на жалость. Нехай тебя бабай жалеет, гнида подворотняя!


— В монастырь Шарли есть скрытый ход. Ход старый забытый. О нем никто из обитателей аббатства не знает.


— Еще подробнее друг мой, — попросил я Жара. — Со всеми нюансами. Если ты знаешь, что это такое.


— В дубовой роще, что неподалеку от монастыря, есть старая полуразрушенная ротонда. В колонне в центре начинается скрытый ход. Попасть в него можно только с крыши. А на крышу с каменного грифона у входа. В колонне лестница. Спустившись по ней в тоннель, по этому тоннелю доберешься до двери. Ключ от неё. Дальше очутишься в потайных коридорах аббатства. По ним можно попасть и к хранилищу и к казначейству, можно понаблюдать, что творится в библиотеке или в покоях самого аббата.


— Теперь понятно. Благодарю за помощь и подарки. Если позволите, маленький презент о нашей встрече, — С этими словами я оторвал кусок кружев от нижнего белья Зии. — Я прикажу вшить их в мою подушку, и каждый раз, когда лягу спать, буду с трепетом вспоминать ваши страсть и гнев. На сим позвольте попрощаться! — Здесь признаюсь, поступил бесчеловечно. Тукнул легонько девицу по макушке, лишив сознания. Думаю, не сделай я этого, она гналась бы за мной до порога харчевни.


Вернувшись, в "Виноградного Лиса", я застал моих гвардии пенсионеров поголовно мертвецки пьяными… Кто дрых на полу, кто блевал, бодаясь со стеной, двое дружно горланили песню о суровой солдатской доле, в коей упор делался на воздержание от женского пола.


— Лёфф! — позвал я дубль-капитана, мирно беседовавшего с симпатичной сеньорой. — Трубите сбор! Мы выступаем!


Лёфф снисходительно глянул в мою сторону и спросил.


— Вы думаете это возможно?


— Нет нечего не возможного, — стремительно прошагал я к столу, хлопнуть винца на дорожку. — По коням, капитан. Всех кого не окажется в седле, объявляю дезертирами! Поторопитесь Лёфф! — и, проявляя воспитанность, извинился перед дамой. — Сеньора, прошу прощения. Вынужден похитить вашего кабальеро. Обещаю! На обратном пути он наверстает ныне упущенное.


К тому моменту как еле теплый конюх оседлал мне лошадь, Лёффу удалось поднять на ноги большую часть охраны, меньшую часть как понимаю, не привел бы в чувства и всемирный потом. Так вот сокращенным составом и отправились дальше. Я гарцевал впереди, Лёфф на полкорпуса лошади за мной, остальные в заведенном порядке, чертыхаясь и костеря меня по всей родне.


Дополнительные четыре часа верхом, набили на моем графском заду сплошной синяк. К финишу я не сидел, а ерзал в седле. И испытывал горячее желание подложить под страдающие телеса собственную шляпу.


Странно, но ничего похожего за собой ранее не наблюдал. Недавнее бегство из Лектура тому очевидный пример. Три дня в седле и никаких неудобств. А тут! Или проклятая задница шкурой чувствовала, мозоли от езды не самое худшее, что ее ожидает?!


Дорога, убитая колесами тяжелых повозок, выкружила к затерянной в холмах деревушке. Соломенные крыши, беленые фасады, цветники перед окнами, на подворьях блеянье овец и брех ленивых шавок — скромность, похожая на нищету.


Лигах в трех в стороне, прикрываясь лесистым пригорком как щитом, прятался от стороннего взгляда монастырь, похожий на старую крепость. Суровый вид приглядывающей за округой цитадели навивал неприятные ассоциации с Соловками времен раскола.


Расквартировав нетрезвый отряд в деревенском шинке, я приказал Лёффу ждать.


— Вы поедете один? — неодобрительно спросил Лёфф, наблюдая как наши удальцы, побросав лошадей у коновязи, с воодушевлением штурмуют питейное заведение.


— Парадный кортеж, трубачей и герольдов прибережем на черный случай, — с улыбкой змея ответил я. — У нас ведь нет верительных грамот.


— Не наседайте слишком на аббата, — посоветовал мне Лёфф. — Преподобный Трим этого не любит.


— Буду сама обходительность, — пообещал я дубль-капитану и развернул коня на дорогу.


Ехать предстояло час с небольшим, но я, как только пропал из поля зрения Лёффа, спешился. Зад горел, что наперченный! В пору снимать штаны и проветривать "булки". А что! Свернув в лесок, так и сделал! Вот они тернии героя! Такой раной точно не похвалишься на дружеской пирушке и Прекрасной Даме не покажешь!


Поостыв душой и филейной частью тела, продолжил прерванный путь. Потратив несколько больше времени против ожидаемого, добрался до указанной ротонды.


Обойдя шедевр парковой архитектуры, на случай нежелательного присутствия посторонних, я привязал коня к молодому дубку. Вскарабкался на обгаженного лесными голубями грифона, а с его выгнутой спины на крышу. Еще раз, окинув бдительным оком местность, отодвинул пирамидальное навершие колонны закрывавшее вход и с подозрительность глянул в низ, в сумрак подземелий.


— Надеюсь не канализация, — пожелал я, и протиснулся в тесное отверстие хода.


Спуск занял минуту. Ступив на землю, но, не отпускаясь от перекладин лестницы, внимательно осмотрелся.


— Темно! Как в прямой кишке негра после чернильной клизмы.


Тут до меня дошло. Настоящая темнота! Словно в подтверждение открытия, из глубины приятно пахнуло сырой прохладой. Насмелившись, сделал шаг в темноту.


— Эх, сейчас бы окрошечки из холодильничка, да водочки, — размечтался я, потирая руку об руку.


Но окрошка с холодной водкой анахронизм далекого прошлого. Сейчас же позарез необходим источник света. Идти в слепую по кишке подземелья? Шею свернешь.


— Надеялся на лампочку Ильича? — укорил я себя за бездумность.


На счастье ассальские знакомцы оказались предусмотрительней меня. На каменном выступе, словно дожидались, когда им попользуются, стояло некое приспособление, напоминающее пивную кружку с крышкой и курком. Я взял столь любезно предоставленное в пользование осветительное оборудование и нажал на курок. Крышка откинулось, внутри сосуда чиркнуло, и появился огонь. Причем крышка служила своеобразным отражателем. В целом и общем конструкция не двусмысленно претендовала на звание фонаря.


— Годится! — одобрил я скромные возможности освещения и направил короткий луч вперед.


Шел быстро, гонимый врожденным авантюризмом и жаждой приключений. Мне просто горело пошарить за кулисами аббатства!


Добравшись до железной двери, открыв замок добытым в бою ключом, и замирая от душераздирающего скрипа не знавших смазки петель, просочился в тылы неприятеля. Поднявшись на пять ступенек вверх, замер в начале довольно узкого коридора уходящего вправо.


Низкий сводчатый потолок можно было достать рукой. С капителей псевдоколонн смотрели унылые рожи горгулий. Ровный пол на пядь покрыт пылью.


— Камо гридеши? — обратился я к флегматичной упитанной крысе, размером с таксу и такой же колченогой, протопавшей мимо, в непроглядную темень коридора.


Я последовал за грызуном, зачем то мысленно отсчитывая шаги. На тридцатом шаге, аккурат у разбитой амфоры, обратил внимание на меловой круг на стене. Чья-то предусмотрительная рука пометила смотровое отверстие. Я глянул в "глазок". Мудреная система оптики и зеркал представила обзор не напрямую, как дыра в заборе, а откуда-то сверху из угла. Правда при столь скупом освещении и не узришь толком ничего. Тем не менее, пустующие первые пять камер, и карцер даже отдаленно не напоминали барских апартаментов, откуда я этапировался в империю Геттер.


Десяток ступеней перехода выше и коридор стал просторней, а смотреть стало гораздо интересней. В не ярком свете дежурной коптилки различались гроздья колбас, мешки с мукой, бочки и бочата с вином и маслом, и множество иного рода емкостей в коих обычно держат съестное. Полюбовавшись недоступным изобилием, я сместился дальше, к следующей белой метке. Здесь хранились лекарские заготовки: с потолка свисали пучки трав, в стеклянных бутылях мариновались ящерицы и змейки, в ретортах и колбах на медленном огне упревали чудодейственные эликсиры, попахивающие привокзальным клозетом. Над ними неустанно бдело Его Мудрейшее Плешейшество от науки.


Далее находилось кладбище хозяйственной утвари, потом камора с залежами барахла, покрытого вершковой пылью. В двух за отсутствием освещения я не высмотрел ничего. За то в последнем случае мне повезло несказанно.


Сквозь негустой пар я увидел огромный чаны с водой, полки с шайками, бадейками и прочим банным инвентарем. На специальной возвышенности стояли широкие лавки. На двух из них, третья пустовала, "валетом", возлежали две аппетитнейшие особы. Куртизанка — скандальных форм и округлостей и Амазонка — мускулистая и суховатая, но не менее завораживающая.


Над Куртизанкой нависал банщик, пытаясь массировать ей спину. Вторая, дожидаясь очереди, вольготно потягивала винцо из высокого кубка.


— Мни, как следует, — командовала Куртизанка, двигая лопатками и прогибаясь в талии.


Банщик старался до пота, но получалось неважно. Очевидно, мысли его были заняты другим, ибо надетый на него фартук, подозрительно оттопыривался.


— Я стараюсь, достопочтенная Вара, — оправдывался безвинный страдалец.


— Плохо стараешься, — не поверила заверениям Куртизанка.


— Кажется, я догадываюсь о причине его нерадивости, — оторвавшись от питья, вмешалась Амазонка.


Банщик перевел взгляд с распластанной под его руками клиентки на вторую, и ему стало совсем худо. Он, было, приложил усилия сделать, как от него требовали, но потерпел фиаско. Его пальцы, не промяв мышц, лишь скользнули по прекрасной спине от шеи к пояснице, причем едва не съехали в запретную зону ягодиц.


— Берусь устранить помеху, — вызвалась помочь Варе подруга.


— Что ты собираешься сделать? — спросила Вара, недовольная манипуляциями горе-массажиста. — Пройтись по неумёхе плетью?


— Нет, конечно! — заливисто расхохоталась амазонка. — Отрежу ему часть тела, что отвлекает от исполнения обязанностей.


Служитель мочалок и пара в ужасе замер.


— Как же он будет мочиться? — теперь уже рассмеялась Вара, через плечо, поглядывая на обмершего банщика.


— Мы-то обходимся, — ответила Амазонка и с кошачьей грацией вытянула ногу к верху. Увиденное повергло беднягу в полное отчаяние. Он рухнул на пол, заломив руки в немой мольбе.


Жрицы расхохотались над страдальцем. Я не сомневался, это были они. Вот только что им делать в мужском монастыре? Первая мыль — об устроенной старым Гонзаго ловушке. Первое желание — незамедлительно пустится в бега. Первое сомнение — к чему такие сложности. Поостыв рассудил — моя персона не причем и жрицы в монастыре по собственной надобности. Какой? Не все ли равно!


В конце коридор переходил в винтовую лестницу, и я поднялся на этаж.


…Послушники, незлобно переругиваясь, играли в кости…В архивах, седовласый переписчик корпел над Святым Житием, перерисовывая иллюстрации в толстенный фолиант…Двое монахов чинили досмотр в келье третьего. Провинившийся понуро следил, как роются в его книгах, в секретере и личных вещах… Молодой клирик монотонно заучивал псалом, всякий раз подглядывая в псалтырь и всякий раз, безбожно перевирая строфы.


Этаж за номером два.


В комнате, у стола, заваленного книгами, листами бумаги и тарелками со съестным, монах и гражданский. Монах высок, худ и светел лицом. Я бы сказал, мудр ликом. Второй наоборот: низкоросл, округл, нетороплив и несколько высокомерен. Чуть-чуть. Как академик перед бакалавром. Я интуитивно заподозрил, не это ли искомый мэтр Букке.


— Брат Ид, не затруднит ли вас принести мне Ангория Святотатца, — обратился гражданский к монаху, прибирая со стола исписанные листки в отдельную папку. — Подумать только! У вас есть его Окаянные времена! Редкость из редкостей!


— Нет сеньор, испрашиваемую книгу я принести не могу, — отказал монах, возясь с письменным прибором. Менял старые перья на новые и подливал чернила в непроливайку.


— Почему же? — гражданский закрыл папку и придавил её пятерней.


— Книги Ангория дозволительно читать только крепким в вере братьям, — объяснил Ид гражданскому.


— Вы сомневаетесь в моей вере в Святую Троицу? — блеснул очами на монастырского библиотекаря гражданский.


— Нет, — тактично уклонился от словесного поединка монах, — но как мирской человек можете поддаться на уловки борзописца и не заметить, как вашу душу отравят греховные сомнения.


— Вот еще! — возмутился любитель вольнодумства. — Я прочел всего Конора Отступника. Спорил о Юрге Верогонителе с опальным дьяконом Риенцо. В императорской духовной семинарии выступал с докладом о Умме Менско и его Тезисах порока. Самим епископом Хеймским, я был назначен в следственную комиссию по реабилитации сочинений Марка Ла Февра. И что? До сей поры ни кто не усомнился в моем нравственном здоровье.


Довольный собою гражданский потянулся к вазе с фруктами. Желто-красная слива переплыла из глиняной, расписанной под ребячьи каракули, мисы в рот "академику". Вздувшийся флюс энергично задвигался, уменьшаясь в размерах.


Прожевав и аккуратно положив косточку в вазу, проситель недозволенного подбоченился, демонстрируя готовность к риторическим ристаньям.


— Сеньор Букке, (ага! я оказался прав!) вы понятия не имеете кто такой Ангорий Святотатец! Зачем испытывать милость Троицы?


— И в мыслях такого нет! Я лишь хочу разобраться, заслуживает ли автор Окаянных времен и Святынь старой виселицы свое громкое прозвище.


— Нет и еще раз нет!


— Но Его Преподобие заверил меня, что позволит пользоваться без ограничения его личной и монастырской библиотеками!


— Очень странные у вас интересы, сеньор Букке. Рыться в пакостях духовных! Оставьте это нам, а сами лечите хвори телесные. Поверьте, так будет лучше.


— Если не принесете мне Ангория, я пожалуюсь аббату. Вы нарушаете его предписание!


— Вам во благо! Вам во благо, сеньор Букке. Вы верно не знаете, — монах перешел на полушепот. — Давеча нам пожаловал гость из столицы и с ним жрицы Пресвятой Кабиры.


— Гм!?? Тогда это многое объясняет, — Букке в задумчивости покрутил головой. — По крайней мере, вашу неуступчивость.


— Это нечего не объясняет, сеньор Букке, — на челе монаха морщинки сошлись в суровую складку. — Без особого распоряжения Его Преподобия я больше не принесу вам не единого тома из закрытого собрания.


— Почему же третьего дня вы выполнили мое пожелание ознакомиться с Титом Железным Бастардом?


— Тит Железный Бастард как говорят в народе обыкновенный пустобрех. От него вреда не более чем от назойливой мухи.


— Вот как! Назойливой мухи! За что же его тогда сожгли? А?


— За то же за что казнят голодного укравшего хлеб. Другим неповадно!


Все ясно, — прекратил я подслушивать. Про жриц и так знал, а внимать спору двух чокнутых умников, что вдыхать пары ацетона. Кайфа ноль, одна беспросветная дурь.


Далее по этажу хранилище парадной церковной атрибутики: расшитые на выход одежды, хоругви с ликами, золототканые покрывала, и т. д. Еще дальше казначейская касса. Полки с рядами толстобоких кожаных мешочков, торбы, сундуки, тазики с горками насыпанных монет, лари, предположительно, с драгоценными каменьями и золотой посудой, а так же секретер с полуметровой стопкой гроссбухов. Помнится, Жар упоминал в доступности поповских сбережений. Он не лгал. Через аккуратно выдолбленный из кладки камень. Деньгодобываюший агрегат лежал тут же на полу. В финансовые закрома просовывалось незатейливое приспособление — пустотелый шест с цангой на конце. По средством веревки пропущенной внутри шеста цанга сжималась и разжималась. Сунул шест в сундук, потянул за веревочку и денежка твоя. Не слишком прибыльно, но за час на прожиточный минимум натаскаешь.


Подавив желание поправить материальное положение за счет монастырской казны, поднимаюсь на верхний этаж. Без подсказок понятно обитает здесь не рядовой монашек. Весь ряд помещений — столовая, кабинет, библиотека, спальня отводился в пользование одного человека. Столовая изысканная аристократичность. По стенам панели из мореного дуба, на потолке воздушной легкости фрески, на сандаловом дереве обеденного стола посуда из мейоского черненого серебра. Ближе к окну: плетеный столик, кресло под шкурой волка и пузатый пуф под ноги. На столике шеренга бутылок и взвод разномастных стаканов и бокалов. Кабинет аскетичен и мал. Здесь работают, не отвлекаясь на сибаритские изыски. Библиотека просторна и обставлена хорошей мебелью: шкафы с книгами под стеклом, массивное бюро завалено бумагами, поставцы с раритетными изданиями и нумизматическими коллекциями. Спальня с печатью шаблонности. Ковры по стенам, ковры на полу, в центре широкая кровать под балдахином. Ну и еще картина про костер, и истинную веру.


В столовую друг за другом вошли двое. Чинно и важно как при крестном ходе. Мужчина в пурпурном дивитисии, сутулый, лысоватый и кисломордый, вежливо предложил своему спутнику присесть. Второй, франтовато-глянцевый, что новая купюра и розовощекий, что деревенская девка на выданье, не раздумывая, уселся в кресло к плетеному столику. Хозяин остался стоять на ногах.


— Вы живете не слишком близко к цивилизации дорогой родственник, — отдышавшись и оглядевшись, проговорил оккупант кресла, расправляя кружева манжет своего щегольского костюма.


— У нас, как и военных, нет выбора, где служить Святой Троицы, — ответил хозяин апартаментов.


Сам мин херц, аббат, — распознал я в кисломордом будущего противника, на переговорах по репатриации метра Букке.


— Бросьте, прибедняться преподобный, — свое недоверие розовощекий подкрепил улыбкой. Его рот расползся от уха до уха.


— Ну, так…, - аббат развел руками, всем видом показывая, куда тебе серости понять наши труды и заботы.


Мимика аббата не обидела розовощекого, скорее повеселила.


— Вы ознакомились с теми бумагами, что я привез? Они стоили моих мук? — спросил он и тут же поплакался. — Никогда еще так дурно не переносил дорогу. На пути ни одной приличной гостиницы! Ни поесть, ни отдохнуть! И жрицы как специально лезли в каждую дыру.


— Зачем же вы, дорогой Малиньи, взяли их с собой? — аббат обошел столик, примеряясь к бутылкам.


Давно пора! — мысленно поддержал я порыв святого отца. Понту всухомятку трепаться!


— Взял!?? Как же!!! — вознегодовал Малиньи. — Меня вызвали в казначейство воинских поставок. Не успел переступить порога приемной графа Ниега, как был препровожден белоризыми из ордена Авгея в канцелярию викариата столицы. Там меня и попросили доставить вам корреспонденцию. А уже перед самым отъездом заявились жрицы и предупредили, что отправляются со мной. Я даже не знаю по чьему приказу и с какой целью? — Малиньи сделал женственно-поэтический взмах рукой. — Представляете, каково мне пришлось?


Аббат выбрал из многорядья наипузатейшую бутыль, и, приподняв к верху, показал Малиньи. Тот согласно кивнул, одобряя выбор. Аббат налил вина в не самую маленькую посудину и подал своему гостю. Собеседник принял кубок двумя руками, что знаменосец полковой прапор.


— Если не секрет, что такого важного отписал епископ, отправляя меня как простого нарочного? — обратился Малиньи к аббату, медля с питием. Тот обошел вокруг столика, заложил руки за спину и уставился в окно.


— Заверяю, вас побеспокоили не по пустякам!


— И на том спасибо, — удовлетворился ответом Малиньи, вдохнув аромат налитого вина. По раскрасневшимся щекам пошли белые пятна. — Сами не собираетесь в столицу?


— Дела, дела, — посетовал аббат, — нет свободного часа, не то чтобы дня. В Хейм ехать — декаду, две убьешь. Да и нам ли проводить дни в суетной праздности.


— Ох! Ох! Ох! Вы стали таким аскетом, — Малиньи вновь понюхал содержимое бокала. Пей же ты, резинщик проклятый! — Помнится, года три назад, вас было не выгнать из столицы.


— Что поделать! Сказано блаженным Геласием, со временем все меняется, не меняется лишь само время.


— Не утешительное речение, не утешительное, — клюнул носом в бокал Малиньи, ни как, не настроившись на глоток. — Вы еще увлекаетесь нумизматикой?


— После того глупейшего случая? — аббат покачал головой.


Лукавит старикашка, — подловил я преподобного на лжи.


— Знаем, знаем, — сощурил хитрый глаз Малиньи. — Случай, в самом деле, глупейший. Но кто мог подумать, что вы нумизмат до мозга костей позаритесь на Лисию де Брогк, а не на коллекцию редких динар и оболов48 собранную её мужем — мятежником.


— Тяжелый выбор, — аббат налил себе вина из той же бутыли, что и гостю и, не дожидаясь Малиньи, выпил. Хапнул из кубка как истый выпивоха, только донышко мелькнуло. Вверх вниз.


Повторит или нет, — задался я вопросом, заинтригованный неожиданной бравостью аббата в питие.


Аббат поддержал"…души прекрасные порывы".


Заряжай и по третьей! — болел я за пастыря грешных душ.


Аббат не погнушался и третьей.


Славный получился хет-трик! — порадовался я за попа.


— Не по этой ли причине с вами прибыли жрицы? — подавив беспокойство, спросил аббат.


— Имеете в виду инспектировать вас? Не погрязли ли вы в грехах еще более тяжких, чем раньше?


Аббат развел руками. Зачем же еще им тащится сюда.


— Нет, — успокоил его Малиньи, — у них свой интерес. Разыскивают какого-то нищего.


— Просто разыскивают?


— У жриц спросишь?!! Так, услышал в разговоре.


— Не иначе дело катится к войне, дорогой Малиньи, раз плакальщицы отлавливают бродяг.


— Катится и давно, — гость, поудобней развалился в кресле, готовый вещать. Он даже отпил цыплячий глоточек из бокала, для лучшего словоизлияния. — Вы, наверное, знаете, пал Триер. Хорошо укрепленную крепость сдал капитан стражи. Доподлинно известно — по указке из столицы. Двадцать тысяч народу, включая воинский гарнизон стали жертвами ужасающей резни. Теперь вот сказывают некто (пауза для нового глоточка)… некто объявился в Близзене, где и так хватает смуты и неподчинения. Зреет мятеж!


— Опять!… - с недоверием отнесся к сообщению аббат, отвлекаясь от собственных мыслей. — Против кого?


— Разумеется против императора. В столице склоняются к мнению, что некоторые дворяне умышленно чинят междоусобицу, дабы дестабилизировать обстановку в провинции и в государстве.


— В пользу кого?


— Поверьте не в пользу Малагара или Дю Риона.


— Хотите сказать в пользу Диких кланов Земель Порока?! Но это же вопрос веры!!!


— Потому к делу подключились жрицы…


— Но на чем основывается подобные подозрения?


— Поверьте, они не беспочвенны. И не явка на сборы к началу похода в Малагар, и нежелание платить налоги, разорение вверенных в держание владений и многое другое. Многое…


— Близзен таков от веку вечного!


— Тем не менее…. Предполагают, действия смутьянов направляются из столицы.


— Кабрал? Двоюродный дядя императора?


— Вы, опасно категоричны, преподобный. Нельзя ли обойтись без имен?


— И что император?


— Император занят Малагаром и Сваном. Если не знаете, в Сване вот-вот разразится эпидемия розовой чумы.


— Святая троица! Смута времен Данбара Второго! — заволновался аббат. — Все закончится братоубийственной войной.


— Многие считают так же, — согласился Малиньи, грея бокал в руках. Его манера пить меня просто бесила. Глотни ты как следует. Чего тянешь, как старая дева с зачатием. — Поэтому, из осторожности…, - Малиньи многозначительно посмотрел на аббата, — …я посоветовал бы вам, повнимательней приглядитесь к пастве. Не к простонародью, а к вассальным дворянам и ленникам императора.


— Не знаю, что и сказать, — в некоторой растерянности размышлял хозяин дома. — Де Винье, Дю Парто, маркиз Гинкмар, граф Лашатр… Старый граф Гонзаго. Все уважаемые и почтенные люди.


— Не торопитесь, дорогой аббат. Ведь может потребоваться ваше личное ручательство за этих людей. Сами понимаете, когда жрицы примутся вырезать паршивых овец из стада…


На башне малый колокол ударил Декту. Словно выждав сигнала, Малиньи поднялся — допить, поставить бокал и уходить.


— Вы выбрали превосходное вино, — похвалил родственник родственника. — С удовольствием бы задержался у вас. Но… Как вы говорили… Дела!


— О розовой чуме… В Сване… Действительно опасность мора велика?


— Опасность более чем велика. Но это уже промысел небес и нам стоит лишь склониться и просить о милости. Проводите меня.


С последним глотком Малиньи, в моей голове проклюнула кой-какая идейка относительно заполучения мэтра Букке под свое право. Нет, есть во мне что-то от гения! Знать бы только что!


Я покинул наблюдательский пост и быстро направился к лестнице. Денег братства, несмотря на соблазн, не тронул и никуда больше не заглянул. Даже в баню, узнать как дела у злополучного массажиста.


Из подземелья выбрался без каких-либо особых трудностей и первое на что обратил внимание, отсутствие на месте моего передвижного средства, т. е. коня. Безызвестная сволочь бессовестно свела лошаденку в неизвестном направлении. С высоты ротонды я окинул окрестности орлиным взором жаждущего правосудия и возмездия. Увы, тщетно! Воспитанник графских конюшен сгинул безвозвратно.


Спустившись на землю с высот крыши, я, не канителясь, вряд ли тут практиковали частный извоз, зарядил пешадрала в сторону деревни, где в шинке меня поджидали малопьющий капитан и без меры хлещущий ландштурм.


Достиг я деревенской распивочной к третьему часу Декты. Причем довлеющим над всеми остальными желаниями во мне рычало одно, желание выпить и подраться. Только так! Запрокинуть двухпинтовую чеплагу в кишки и съездить кому-нибудь в репу, да так что б сопли из глаз и слюни из ушей…Или в обратном порядке. Увы! с тем и с другим пришлось повременить.


К своему удивлению, в шинке я обнаружил разгром, а вверенных воинских частях пораженческое настроение. Угрюмый и злой Лёфф стоял посреди заднего двора, обнажив меч. Мои браворебятушки жались к хлеву, а двое из пенсионной штурмовой бригады мило болтались на перекладине в петле.


— Проводите воспитательную работу с воинским контингентом? — задал я из-за спины вопрос Лёффу. Дубль-капитан нехотя оглянулся, затем повернулся, и лишь в последнюю очередь убрал оружие.


— Прикажите снять дураков. Меня они не слушают. Так перетрусили, что не соображают.


— В чем собственно соль событий? — уточнил я, не спеша отдавать какие-либо приказания.


— Им не понравился воинский вид вашей охраны, — закипал Лёфф. — Такие, мол, позорят империю и веру. Суки!


— Им это жрицам? — уточнил я, любуясь разгромом.


— Кому ж еще! Блядские бабы!


— Попридержите язык, Лёфф, — призвал я к самообладанию теряющего над собой контроль капитана. — Ваше трёкало вам не друг.


Во взгляде Лёффа вспыхнули злые огоньки. Тренированная рука кузнечиком скакнула на эфес меча.


— Кстати, где вы пропадали, пока ваших бравых венчали с пенькой? Небось, тискали хозяйскую дочку? Ай, яй, яй! — подначил я дубль-капитана и, желая показать, что плевать хотел на его бойцовскую хватку, повернулся к нему спиной. — Собирайтесь, мы едем в аббатство. И подайте мне другого коня.


— Не наговорились с преподобным Тримом, — процедил Лёфф, давясь собственной злостью.


— С чего вы взяли, что я с ним разговаривал, — приостановился я. И, изобразив позой нечто, среднее между памятником Пушкину и Ленину разъяснил бестолковому вояке. — Я, дорогой капитан, искал способ заполучить нашего драгоценного мэтра Букке.


— Нашли?


— А то! — нагло и самоуверенно подтвердил я.


За разговором как-то забылось, что я хотел поесть-попить. Когда сел на лошадь, заказывать ланч было поздно. Выручил меня босоногий пацан, тащивший мимо целый чан вареной кукурузы.


— Эй, дружище, — позвал я его, — поди, сюда!


Мальчишка, оробев, остановился. Ему явно хотелось дать деру, но куда убежишь с такой бадьей.


— Не боись, ни кто тебя не обидит, — пообещал я ему неприкосновенность личности.


Пацан, заплетая ногу за ногу подошел. Свесившись с седла, я сунул руку в чан и выхватил теплый початок.


— Солили? — спросил я, рассматривая на кукурузине ряды желтых крупных зерен.


— Угу, — еле слышно ответил мальчишка, опуская чан на землю. Маленький хитрюга вовсе не был настроен угощать меня вторично.


Я куснул мягкий бок початка. У Лёффа от удивления отвисла челюсть. А глаза стали если не по семь копеек, то по шесть точно.


— Сойдет! — признал я годным к употреблению продукт и приказал капитану. — Дайте хлопцу монетку.


Кавалькадой выехали за околицу. Хотя определение "кавалькада" наверное, не слишком подходила нашему отряду. Скорее табор. Ландштурм галдел и, торопясь допивал прихваченное из шинка. Кто-то попытался затянуть походную, да позабыв слова, горланил только первую строку.


Герб его — пи…да с пробором…49


Обглодав кукурузу и швырнув пустым початком в лежащую в теньке дворнягу, я завел разговор с всё еще злым Лёффом.


— Живо они оправились от потерь.


— А вы хотели, что бы они умывались слезами и давились рыданиями? — не особо вежливо ответил дубль-капитан.


— Нет, но минута молчания, скорбные суровые лица, выражающие готовность продолжать начатое дело были бы уместнее.


— Они и продолжают.


Позади, судя по грохоту железа, ратник выпал из седла.


— Отряд тает на глазах, Лёфф. С чем мы предстанем перед аббатом?


— Собираетесь штурмовать монастырь?


— А что есть желание? — зудил я дубль-капитана из чистого пижонства. — Признайтесь Лёфф, совсем неплохо в дыму и копоти въехать в поверженную крепость, рассечь мечом вражеский стяг, бросить на колени сдавшегося противника и с высоты седла обозреть картину триумфа. А? Как оно?


— Неплохо, — согласился Лёфф, — Если в распоряжении достаточное количество солдат, и вы находитесь где-нибудь в Малагаре. В данных обстоятельствах…


— В данных обстоятельствах приходится рассчитывать на силу ума, а не оружия. Поэтому наших героев мы оставим за ближайшими кустами и смиренно попросимся впустить нас. Вы слышали выражение… Э… Волк в овечьей шкуре. Так вот мы и будем этими самыми волками, которые в нужный момент преобразятся, вцепятся противнику в горло и сожрут его желчную печень. Условно говоря, конечно. Думаю, мы без труда заполучим лекаришку.


— Не знаю, что вы затеяли, но ваш отец Его Сиятельство граф Гонзаго, несмотря на свое влияние в обществе так и не уговорил лекаря приехать в Капагон.


— Наш отец уповал на старорежимные понятия дедов. Попроси и благородному человеку не откажут. Чепуха! В нашем случае разумней опираться на простейшую логику вещей, которая подсказывает, получить мэтра реально можно попросив аббата похлопотать за нас перед мэтром Букке, а мэтру Буке напомнить, негоже отказывать аббату, когда его просим мы!


— Будете шантажировать аббата? Чем? — не поверил услышанному Лёфф.


— Святых на белом свете не так много. Вы знаете хоть одного? Видели воочию? То-то, капитан. И я не видел. Главное правильно взяться за дело и знать, где копнуть. Как говорят лектуровские золотари чего-чего, а дерьма хватает во всех.


Так в легком непринужденном трёпе мы добрались до ворот монастыря.


— Рассредоточиться, — скомандовал я едва держащимся в седлах гвардейцам. — Занять круговую оборону. Всех впускать и некого не выпускать. Без команды штурм не начинать, — и из мелкой пакостности, предупредил. — При появлении жриц прятаться по оврагам.


Отворили нам не сразу. Долго разглядывали сквозь зарешеченное оконце, еще дольше брякали засовами и запорами. Когда же заветная дверь распахнулась, я недружелюбно хмыкнул. Кто не спрятался, я не виноват!


Как я отмечал, снаружи монастырь выглядел как образцовая старая крепость. Серьезно выглядел. А вот внутри подкачал. Так обычно обустраивают товарные станции и большие склады. Места вроде много, а все лежит какими-то горками и кучками. Снуют монахи по делу и без дела, таскают что-то из угла в угол. Словом полная дезорганизация.


С жары монастырского двора, привратник милостиво провел нас в прохладу полуподвала. Переспросив на тысячный раз, кто мы и зачем явились, воробьиным скоком, отправился докладывать аббату.


— Передайте Его Преподобию, граф Лехандро Гонзаго желает аудиенции, — попросил я пародию на Святого Петра, но был уверен, просьбу он пропустил мимо ушей.


— С Тримом трудно договорится, — во второй раз предупредил меня Лёфф. Капитан остыл от гнева и теперь представлял собой образцового военного, готового защищать интересы нанимателя.


— Не каркайте, Лёфф, — жестко оборвал я ничего не смыслящего в интригах провожатого. — Стойте позади меня и все. Мне нужен мэтр Букке, и я его получу.


Мариновать по монастырским углам нас бросили не скоро. Завели в полупустую пристройку к старой часовне и велели ждать, затем вытеснили в трапезную, отведать монашеской скромной пищи: просяной постной каши и вина испорченного водой. От туда перегнали в канцелярию, где горбатые от безвременного корпения писцы буквально тонули в кипах бумаг и уж потом в приемную к Его Преосвященству, заставленную витринами с засушенными жуками, бабочками и гербариями. Когда к нам вышел кисломордый аббат, от злости я готов был придушить сукиного попа.


— Мне передали, вы сеньор Гонзаго, просите аудиенции, — он был так же не весел, как и при прощании с Малиньи. Чело настоятеля морщинили грустные размышления. — Чем могу быть полезен?


— Ваше Преподобие, — с официальной сухостью начал я. — Нам необходимо побеседовать, дабы решить одну маленькую проблему.


— Какую именно? — немного оживился аббат.


— Мне нужен мэтр Букке, — заявил я.


Аббат рассеяно пожал плечами в знак того, что не совсем понимает о ком идет речь.


— Собственно…, - фраза оборвалась в подтверждение жесту. Понятия не имеет о чем речь. Святая простота!


— Мэтр Букке, столичный медик, — предельно вежливо повторил я.


— Если это тот сеньор… — наконец-то начал вспоминать преподобный Трим.


— Это тот сеньор, — как можно корректнее перебил я аббата. — И я хотел бы его видеть.


— Боюсь, ваша встреча не может состояться.


— По причине?


— Он занемог, — в глазах аббата читалось желание поскорее отделаться от меня.


— Какая же зараза свалила этого толстомясого командора клизм? — спросил я наивного аббата, готовясь в вести в действие свой Плано Грандиозо!


— Недуг его не физического свойства, а духовного. Он крайне нуждается в заботе братьев и моем личном наблюдении.


— Не потому ли ему для лечения прописали ознакомиться с трудами Тита Железного Бастарда? И как общеукрепляющее Ангория Святотатца? Кстати кто у вас составляет такие оригинальные рецептуры? — начал я наступление на монастырского предводителя.


Глаза у аббата стали большие-большие как у Мальвины и глупые-глупые как у коровы. А уж лицо?!! Краше в гроб кладут. Даже Лёфф увидел перемены в преподобном. Дыхание капитана засбоило.


— В таком ответственном деле как лечение сеньора Букке следовало бы созвать консилиум с участием жриц Великой Кабиры. Кто-кто, а они понимают толк в душевных расстройствах.


При упоминании о жрицах аббату стало тошнее, чем солдату-поноснику на генеральском смотре.


— Хоть мой опыт врачевания и не велик, — продолжал я, — присоветую прикладывать к вискам больного медные монеты. Оболы варваров подойдут. Медь способствует выведению дурной энергетики. Но… обращаю ваше внимание, для большего успеха необходимо на лоб приложить динар, большую монету с изображением змеи и минарета. Какой стороной не имеет значения.


Туту! Туту! Трубят фанфары! Хвала бойцам невидимого фронта. Задвинутая туфта пролезла на ура!


И не откладывая в долгий ящик ниже пояса, ниже пояса, чтоб знал кто такой кабальеро граф Лех Гонзаго, он же князь Вирхофф из Гюнца.


— Думаю, в вашей коллекции монет такая отыщется… если хорошенько поискать. Скажем подарок от Лисии де Брогк или самого де Брогка!


Наполеон, проигравший Ватерлоо выглядел повеселей разбитого в пух и прах аббата. Не попрощавшись, преподобный Трим энергично развернулся и покинул зал. Дверь за ним бухнула так, что серебро запрыгало по полкам.


— Кажется, аудиенция закончена, — вкрадчиво произнес Лёфф.


— Вам не правильно кажется, — заверил я капитана. Вскоре к нам спустился сеньор Букке. Один. Без всякого сопровождения.


— Чем могу служить? — поинтересовался он.


— Собирайтесь, вас ждет граф Гонзаго, — рявкнул я. — И только посмейте заикнуться, что еще не начитались крамолы. Я вас живо сдам жрицам вместе с аббатом, в обмен на сувениры из ваших голов.


Букке попробовал возразить.


— Передайте Его Сиятельству, я прекратил врачебную практику.


Ну, уж этого недоноска я выслушивать не стал.


— У вас мэтр есть пара минут, на сборы. Если я успею выйти за стены монастыря без вас, то можете начинать исповедоваться. Не знаю как преподобному Триму, он все-таки священник, но вам жрицы вряд ли спустят чтение Ангория Святотатца.


Букке пропал так же быстро, как и аббат, но вернулся моментально и экипированным в дорогу.


— Великое дело протекция! — снисходительно похлопал я по плечу Лёффа. Дубль-капитан стерпел фамильярность.


На обратном пути вновь остановились в Ассале. Отдохнуть самим, дать роздых лошадям, собрать по углам и закоулкам брошенный в спешке ландштурм. И пока Лёфф бил морды дезертирам по пьянству, я приглядывал за мэтром Букке. Очень уж он не хотел с нами ехать.


По прибытии в Капагон, мне только и позволили стряхнуть пыль с сапог, тяпнуть яблочной шипучки, да выслушать краткую справку о состоянии больного. Со слов Сильвера в мое отсутствие оно несколько улучшилось.


— Уже что то, — облегченно вздохнул я. Гонец по поручениям одно, а тамада на похоронах другое. — Как мое семейство? — проявил я законный интерес о прибывших со мной.


— Милостью Троицы все благополучны, — доложил Сильвер. — Ждали вашего возвращения.


— То-то заждались, — согласился я с дворецким, представляя, как мне будут рады. Как птичий двор гадкому утенку.


— Его Сиятельство желает вас видеть, — напомнил Сильвер. Пришла пора предстать перед очами угасающего от хворей родителя. Выполнить сыновний долг.


— А что тетка? — на всякий случай спросил я у слуги. С тетками у меня с детства проблемные отношения. Моя вот была майором милиции и следователем по особо тяжким. Гонзаговская могла оказаться из той же породы. Следопытов и всезнаек.


— Сеньора Меллиса, отдыхает. Она провела у постели Его Сиятельство в молитвах все время вашего отсутствия.


Хорошо не в постели, — схамил по обыкновению я. Что поделаешь, в моей тонкой натуре иной раз бомж и хам одолевал героя и кавалера.


Меня опять повели музейными тропами. Через коллекцию шпалер и картин в собрание скульптур и бюстов, коридором на лестницу сфинксов и на галерею атлантов и кариатид, марш-броском сквозь оружейную в зал Боевой Славы — штандартов и знамен хватило бы на средней численности армию. Оттуда влево-влево и в коридор. А там миновав с десяток дверей до часового у дубовых створин с ручками в виде играющих ласок.


Дворецкий предупредительно постучал и, дождавшись разрешительного звонка в колокольчик, приоткрыл передо мной половинку двери.


— Прошу, сеньор Лехандро, — подтолкнул он меня под локоть.


Я, помявшись, шагнул внутрь покоев. Пурпурный атлас обивки стен, дымчатой прозрачности портьеры на стрельчатых окнах с витражами, шкафы с тонким хрусталем, книгами и непонятными диковинами, на полу ковер в тон стен: серебристые розы на пурпуре…


Умирающий, никого другого в комнате не было, встречал меня стоя и опершись на боевой меч. Попался, который кусался!


Позади тихо клацнув, закрылась дверь. Я застыл, соображая как поступить.


— Без глупостей! — скомандовал Гонзаго-старший. Слух неприятно обжег властный холод трескучего голоса.


Я понимающе чуть склонился. Как скажите!


Гонзаго, а признать его было не мудрено, я — только лет на сорок старше, внимательно оглядел меня с ног до головы. Не удовлетворившись, без опаски, подошел поближе. Не знаю, чего он больше искал сходства или различия, но закончив рассматривать, спросил.


— Где она тебя отыскала?


Как я догадался, старый граф имел в виду сеньору Эберж.


— Долгая история, — уклонился я от ответа. Геройское прошлое претило колоться сразу и навзрыд. Поди, не первый раз хвост прищемляли.


— Торопишься? — у Гонзаго дернулась щека.


Нервишки то похуже моих! Однако явной угрозы в его словах не слышалось. Возможно, я просто оглох от треволнений.


— Как, на счет, промочить горло?


Мне хватило наглости ткнуть пальцем в сторону поставца с серебряной посудой и хрустальным узкогорлым графином.


Гонзаго дозволяя попользоваться баром, кивнул седой головой. Я подошел к поставцу и, не жадничая, налил в бокал медовой густоты вина. Выпил и, поразмыслив, угостил себя второй порцией. После чего вернулся на прежнее место.


— Князь Лех фон Вирхофф. Из Гюнца. Пребываю в империи с частным визитом. Следовал в Ожен с поручением, — отрекомендовался я и посчитал нужным пояснить. — Сеньора Эберж, как и все прочие пребывает в неведенье относительно меня.


Щека у старика дернулась вторично и более заметно.


— Вирхофф твоя родовая фамилия?


— Творческий псевдоним, — признался я.


По лицу Гонзаго скользнула тень сожаления. Мало того что не Гонзаго, так еще и не Вирхофф!


— Какая лично тебе корысть? — спросил он помедлив.


Я ответил кратко.


— Моя корысть собственная шкура. Ради целостности её родимой и лицедействую.


— И как? — старик прошелся и тяжело опустился на стул с высокой спинкой. Меч служил ему в качестве трости.


— В зависимости от обстоятельств и в меру талантов. Вы, наверное, знаете Берг, Ренескюр… ну и прочее. Эберж с разводом, капитан с воровством. Из перечисленных проблем решил пока только одну. Сместил Хедерлейна и назначил на его место идальго Маршалси.


— Родственника гофмаршала? — Гонзаго отставил меч в сторону. Есть ли сие добрый знак для схваченного с поличным героя?


— Вы второй кто спрашивает меня об этом. Думаю, нет. Родня столь высокого чиновника не служит кондотьером и не болтается по захолустью без гроша.


Гонзаго, согласился с моими доводами, кивнул.


— Возможно, ты прав. Он справится?


— Надеюсь, — неуверенно ответил я.


— Надеюсь, — в задумчивости повторил Гонзаго за мной и надолго погрузился в раздумья.


Воспользовавшись паузой, я постарался привести свои мысли в порядок. Поскольку при неблагоприятном обороте дел раздумывать будет очень даже некогда. Старика с увесистым мечом я не опасался. Да и по всему не станет он лично заниматься фехтованием, а дрынькнет в колокольчик старческой рукой и сезон охоты за героями будет открыт. И что прикажите делать, когда в комнату повалят вооруженные дрекольем и железом графские холопы? Не брать же родителя в заложники.


— Я вправе вздернуть тебя за самозванство? — не очень приятным замечанием прервал мои думы Гонзаго.


— Вы хотите моей благодарности или услуги, — не дрогнул я. Линчевать меня могли и час и два назад.


Старик не замедлил ответить прямо.


— Услуги.


Я склонил голову в знак готовности выслушать его.


— Ты останешься Гонзаго!


Не ху-ху себе хо-хо! Я ждал чего угодно, но только не предложения выступать в качестве дублера его запропавшего сынка.


— А как же настоящий владелец Эль Гураба? — спросил я, не торопясь соглашаться. За бесплатный сыр могли потребовать больше чем шкуру.


Гонзаго встал и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. На удивление достаточно шустро.


— Лехандро в Капагоне. Лежит в дальних покоях. Лекарь из последних средств пытается помочь ему.


Старый граф остановился и замолчал, предоставляя мне возможность спросить или сказать. Я промолчал и он продолжил.


— Он повздорил с Альваром. Дошло до оружия. Лехандро проиграл. Обвинив шурина в заговоре, с целью помешать его разводу с Валери, помчался ко мне, получить помощь. Где то в пути его укусила ядовитая змея.


— В домике егеря, — высказал предположение я. — Мы нашли гнездо рогатой гадюки.


Гонзаго согласно кивнул и продолжил.


— Он ослеп и полностью парализован. Лекарь говорит, все может измениться в любой момент и Лехандро пойдет на выздоровление. Он обманывает. Я слишком много времени провел на войне, что бы не видеть, как с каждым вздохом смерть подступает к моему сыну все ближе и ближе.


— Искренне сочувствую, — выразил я участие к горю старика.


Я не кривил душой. Я то же был на войне и знаю, как тяжела беспомощность перед всевластью бабуси с косой.


Гонзаго вновь пристально посмотрел на меня.


— У вас много различий…


— Хвала небесам, — невесело возликовал я. Хоть кто-то не равнял меня с ублюдком Лехандро.


— Значит, вы простили Лёффу седло, натертое чешуйником? — отомстил мне за обидный возглас Гонзаго.


— Лёфф! — в мстительном прозрении воскликнул я. Обида обожгла героическое сердце. Ведь я! ходил по лесу со спущенными штанами!


— Открой вон тот шкаф, — попросил он, переждав мое негодование. — Нижний ящик… Возьми средний ларец.


Я выполнил просьбу.


— В нем деньги, — пояснил Гонзаго.


Затем он вынул из поясного кошеля рубиновый медальон. Должно тот самый, за утерю которого меня бранила Бона.


— Забери, теперь это твое, — старик протянул украшение.


Верно то как! Попал коготок в дерьмо — вся птичка в экскрементах! И как говорится — без комментариев!


Я принял медальон из рук Гонзаго, а вместе с ним и официальные обязанности владельца Эль Гураба.


— Это не все, — Гонзаго подошел ко мне почти вплотную. Морщинистая щека вновь дернулась в тике.


В ожидании смотрю на него. Цена вопроса!


— Валери, — негромко, с нажимом произнес он. — Род Гонзаго не должен пресечься из-за нелепой случайности.


Что ж это деется в три девятом королевстве, — чуть не воскликнул я от прозрения хитрости закрученной интриги. Производителем меня еще никуда не приглашали.


— Не могу этого обещать, — честно усомнился я в успехе мероприятия. Достаточно было вспомнить лицо несчастной при нашей встрече в вестибюле.


— Мне не нужно твое обещание, — вскипел старый граф.


— Чинить насилие над женщиной считаю последним занятием для мужика, — попытался я по-хорошему убедить старикана в невозможности выполнения последней просьбы.


— Понадобится, возьмешь и силой! — "успокоил" меня Гонзаго.


— Нет, — наотрез отказался я.


— Попробую объяснить, — сдерживая гнев, отступился старик от моего упрямства. — Высший Имперский суд, выдвигает против Лехандро обвинения в нарушении долга и клятвы вассала. В Близзене кормления50 раздаются императором. Поскольку земель в империи мало, а кандидатов на императорские лены сотни исход дела можно считать предрешенным. В Эль Гураб император назначит нового ленника, возможно среднего Облберна, а самого Лехандро ушлет в ссылку в пограничный гарнизон. Это если Лехандро выздоровеет и предстанет перед судом. Не предстанет — по истечению года, его супруге, Валери Гонзаго прикажут покинуть Близзен и перебраться к родне, сосланной монаршей немилостью на проживание в Сванскую марку или до выяснения обстоятельств дела перевезут жить на нищенскую пенсию в столицу, в район Вдов. До Эль Гураба, мне нет ни какого дела. Не мои деньги, лен оставался бы такой же дырой, как и прочие императорские лены. Меня волнует судьба Капагона. После суда я не смогу передать владения сыну. С его же смертью пресечется фамильная линия наследования. Рождение детей необходимо Валери, что бы не остаться без крыши над головой. Но её дети необходимы и мне — передать права на мои земли. Земли Капагона.


Ситуация скажем прямо….


— Я посмотрю, что можно сделать, — воздержался от обещаний я.


Гонзаго, с упреком и печалью, посмотрел на меня.


— Валери не просто моя невестка. Она урожденная Веллетри. С её покойным отцом мы были друзьями и соратниками. И если я говорю, она должна родить, то так и произойдет! Ты понял?


Я хотел возразить, посоветовав, поинтересоваться у самой Валери хочет ли она иметь детей от горячо нелюбимого мужа. Но Гонзаго не да мне и раскрыть рта.


— Ступай и выполняй. После чего можешь считать себя свободным.


Спорить со стариком бесполезно и вредно. На этот раз кутузкой дело могло и не кончиться.


— Прежде чем расстаться на столь дружественной ноте…, - перешел я на деловой тон. Мне ли забывать своего лейтенанта! — Есть один шкурный момент.


— Слушаю, — отозвался Гонзаго. Он был готов принять к рассмотрению мои условия. Разумные конечно.


— Мне необходимы поручительства для капитанского патента идальго Тибо Маршалси.


— Хорошо, я отпишу епископу в Галле, — без проволочек согласился Гонзаго. — Он все устроит. Покинете Эль Гураб, навестите его.


В ответ на мой благодарный поклон, Гонзаго позвонил в колокольчик. Старый знакомый Сильвер распахнул двери на выход.


— Проводи сеньора. И попроси ко мне сеньору Валери и сеньору Эберж. Я хочу поговорить с каждой перед их отъездом.


Разговаривал он с ними не долго. Обе вернулись от старика взволнованными и нервными. Обе одарили меня взглядами, коими удостаивают в зоопарке коммодского варана. Смесь брезгливости, неприязни и опаски.


На этом наше гостевание в Капагоне закончилось. После скромного обеда, первое, второе и компот, мы отправились в обратный путь. На сей раз, я поехал верхом. Югоне тоже. Валери и Бона не изменили этикету и остались верны карете.


Над изумрудной зеленью леса высокая золотая волна солнца. Провожая, в небе, торжественно чертят круги пара орлов. Держусь в седле с видом принца крови. Позади гремит колесами обоз с бабами и казной, впереди, за лесом и небом, Эль Гураб — вотчина и кормление. Живите и радуйтесь сеньоры! Живите и радуйтесь! Так нет же! В узком месте, где болотце припирает дорогу к столетним соснам, нас остановили два десятка отчаянных молодцов презревших честный труд. Возглавляли разбойную операцию три богатыря: красномордый и криворотый мужчина, облаченный в охотничий костюм, мелко мастный пигмей в дорогом парчовом камзоле и угрюмый рубака со шрамом от уха до подбородка.


— Ренескюр! — окликнул криворотого Альвар, ехавший, как и положено начальнику охраны метрах в десяти впереди.


— Он самый, юноша, он самый, — откликнулся барон. — Что поделать, мир тесен, — и засмеялся, натужно и неискренне.


Охотнички за головами, — невесело подумал я, приглядываясь к решительно настроенному противнику.


— В чем дело? — спросила меня Югоне, весь путь державшаяся со мной стремя в стремя.


— Маленькие дорожные неприятности, — уведомил я путешественницу, за дорогу своими рассказами привившую мне стойкую аллергию к жителям Хейма.


— Граф Гонзаго! — ликующе воскликнул Ренескюр, словно только меня узрел. — Давненько с вами не встречался. Что же вы прячетесь от старого знакомого?


— Я не прячусь Ренескюр, — не согласился я, подъезжая поближе к троице. — Я размышляю, что вы тут делаете.


— Не догадываетесь?


— Представьте, нет!


— Туго соображаете!!! — расхохотался Ренескюр, указывая на меня арапником. Смотрите, други, эдакий болван!


— Вы говорите от своего лица или от лица присутствующих? — спросил я весельчака, медленно сокращая разделяющее нас расстояние.


— От себя лично, — заверил Ренескюр.


Поравнявшись с Альваром, я коротко бросил.


— Баб карауль…


Он все понял.


— О чем вы там шепчитесь, граф? — отбросив веселье, вмешался Ренескюр.


Барон ухарски подбоченился. Он нравился сам себе. Еще бы. Хозяин положения.


— Так! Пара слов.


— Уж не думаете ли вы, что ваши голодранцы с палашами устоят перед удальцами моих друзей?


— Я не думаю. Думать вредно. От этого можешь впасть в занятия неприличествующие благородному происхождению.


— Полноте, граф! — от счастья Ренескюр скосоротился еще больше. — Причем здесь неприличные занятия. Военная вылазка. Ни для кого не секрет, у нас с вами война.


— А здесь что? Фрей или Ильк? — спросил я, со скоростью шахматного компьютера просчитывая беспроигрышный ход. Или на крайний случай патовый.


— Не имеет значения, граф. Теперь это не имеет значения, — веселье у Ренескюра внезапно иссякло. Говорил он с угрозой в голосе. — Попрошу сложить оружие.


— Так просто? — подивился я наивности бывшего дружка Гонзаго.


Есть вещи, которые не сделаешь никогда. Будь ты герой, дурак или последний Иуда. Как раз такой случай. Кому-кому, а красномордой жабе не сдамся, попроси меня об этом весь мир. Не знаю почему, но подмахнуть ему?…Лучше уж на погост босым и не омытым…


— Как вы смеете нас задерживать, — напустилась на Ренескюра Югоне, выехав чуть вперед. — Я маркиза Дю Лаок. Я напишу жалобу императору на ваше самоуправство.


— Как вам маркиза, Бламмон? — спросил Ренескюр угрюмого.


Бандит поморщил нос.


— А вам Рипли?


Пигмей оценил достоинства маркизы выше.


— Жох-баба!


Гогот дружков Ренескюра кипятком ударил по самолюбию. Дальше пошло как в реакторе. Уязвленное самолюбие возвало к геройскому самосознанию, а геройское самосознание… Вах! Вах! Вах! Аж под ложечкой засосало от перспектив!


Сейчас, сейчас прольется чья-то кровь!* — поддержал я безумство и почти вслух выдохнул. — Пересвет, мать твою!


Поравнявшись с маркизой спокойно произнес.


— Вот славно позабавимся…


Пока говорил, выудил у неё хваленный баттардо. Прикинул разделяющее расстояние до противника и тронул коня подъехать на шаг другой.


— И так, Ренескюр, вам нужна моя шляпа как признание капитуляции? — я поднял руку, будто собирался обнажить голову. — Совсем как маршалу Рюи шляпа Герга IV, просравшего битву при Бриё, а вместе с ней и королевство.


— Не валяй дурака Гонзаго! Мне нужна ваша голова! — ликовал Ренескюр.


Полцарства за…, - пронеслось в голове, и я метнул баттардо.


Метнул, прямо, как волшебной палочкой взмахнул. Начались чудеса. Рипли замер с раскрытым ртом. Бламмон молниеносно рубанул в бок баделером в попытке отбить стилет. Барон, поперхнувшись собственным идиотским смехом, немо задвигал челюстью…


Есть! Стилет торчал из глазницы Ренескюра. Не подвела самурайская рука!


Угадав заминку, сзади меня грум ловко, как только сумел каналья, развернул карету поперек дороги. Ситуация помаленьку выравнивалась.


— Пожалуй, ему еще золотой полагается, — похвалил я понятливого слугу.


Ренескюр, сполз с коня оземь.


В установившейся на короткий миг тишине зазвякало вынимаемое бандитами оружие. Задние ряды подтянулись к передним.


— Удачно получилось, Бламмон, — широко оскалился я, обратясь к спутнику покойного Ренескюра. Внутри аж звенело от желания продолжить.


Бламмон подняв руку сдержать бандитов от нападения, но ответил мне Рипли.


— Ренескюр обещал заплатить за твою поимку.


— В следующий раз, берите наличные с заказчика наперед.


Все бы мне герою шутки шутить да в игры играть…


— Плати денежки и катись! — подытожил Бламмон.


— Слово чести? — не поверил я бандиту. Имея человек двадцать головорезов, что ему мешает просто взять и прирезать нас как курят?


— Тебе мое слово не к чему. Гони деньги и все!


Мельчают люди, — загрустил я.


— Что же мы и мечей не скрестим? Вы помнится, оскорбили сеньору? — лез я в ссору.


— Извинятся не будем, — отказался Бламмон.


— А отдашь деньги — не тронем, — пообещал Рипли.


Как не глупо звучит, я выбрал бы драку. Держите меня, сейчас их уделаюю!


Но держать не пришлось… Справился…


— Постараюсь поверить. Альвар, отдайте, сеньорам с большой дороги, ларец, — увидев издевательскую усмешку на лице Рипли, я предупредил его. — Надеюсь, в следующий раз, наша встреча будет содержательней, — и похлопал по мечу.


— В следующий раз, Гонзаго, мы предпочтем быть на вашей стороне, — удивил меня признанием Бламмон.


— Почему?


— У вас легкая рука. Совсем как у палача.


— Вы мне льстите, — сделал я довольный вид и остановил, возвращавшегося, с ларцом Альвара. — Вы позволите? Пару монет? Задолжал груму.


Рипли хищно насторожился и переглянулся с более спокойным Бламмоном.


— Пожалуйста, — разрешил Бламмон. — Деньги пока ваши.


Я приоткрыл ларец и аккуратно, двумя пальцами вытащил два реала.


— Вы весьма любезны, сеньор Бламмон.


Приняв от Альвара гонзаговские субсидии на организацию вооруженных сил, бандиты развернули коней и дружно, под гиканье и свист, унеслись прочь.


— Подберите покойного Ренескюра и дуйте в Медную Башню, — приказал я Альвару, когда последний бандит пропал за поворотом. — Явитесь к императорскому веедору и застолбите за мной на правах победителя, имущество почившего барона.


Альвар не двинулся с места, тревожно оглядывая то местность, то меня.


— С вашей драгоценной сестры, клянусь, волосок не упадет, — успокоил я его недоверчивость.


В ответ юноша одарил меня уничижительным взглядом, кликнул рейтар и, перебросив бездыханное тело барона через седло, ускакал выполнять приказ.


Я подъехал к карете и, заглянув внутрь, объявил Валери и Боне.


— Мы продолжим без остановки. Дела того требуют.


Мне стоило труда не улыбнуться. В глазах жены и любовницы я прочитал любопытство. Очевидно вот так Дон Жуан, потихоньку да помаленьку и крал женские сердца.


— Маркиза, — поинтересовался я у Югоне, — вы хорошо держитесь в седле?


— Я дочь Симона Дю Лоака, бывшего шталмейстера императора.


— Отлично! — похвалил я её и крикнул груму. — Гони, что есть духу.


15.


Первыми мое возвращение в Эль Гураб приветствовала стая черных ворон, да пяток висельников болтавшихся со стен родной крепости.


— Ваш капо51 дикарь, каких мало, — выговорила мне Югоне, неодобрительно морщась.


Запашок, от принявших веревочную смерть, тянул не комфортный.


— Все бы вам провинциалов ругать, — не то отшутился, не то огрызнулся я. Если висельники проделки Хедерлейна, тогда дела мною уполномоченного лейтенанта ой как плохи. Почему-то в те мгновения я совсем упустил из вида Берга.


Терзаясь недобрыми догадками, пришпорил коня. Но что изменил бы мой приезд на минуту другую раньше?


Копыта лошади забухали по дереву моста. Громкий грубый звук вспугнул стаю бродячих собак жадно жравших во рву нечто облаченное в красный мундир.


— Кто это? — едва расслышал я испуганный возглас Югоне.


— Он не представился, — сдерзил я. Знать бы, наверное, не волновался!


Решетки в тоннеле подняты. Заезжай — не хочу! В сторожке у подъемного ворота свалено в кучу оружие, корзины с подпорченным провиантом и мешки с разным барахлом. Караульный испарился в неизвестном направлении. Даже дежурная алебарда, обычно несшая службу за временно отсутствующего, и та запропастилась.


— Не встречают, — подивился я безлюдью.


Но ошибся. Встречали! Голова капитана Хедерлейна, нанизанная на пику и привязанная к древку колющего оружия брехливая шавка.


— Правосудие у нас скорое, — бросил я фразу маркизе и, дав шпоры лошади, понесся к дому, вызвав в псине приступ подвывания.


Выпрыгнув из седла и набросив поводья на клык лестничной химеры, я взлетел вверх по ступеням.


— Где? — коротко спросил у слуги, приставленного стеречь порог дома.


Молодец, едва видевший сквозь синяки заплывших глаз, четко доложил.


— Сеньор лейтенант в обеденном зале! — и распахнул передо мной дверь.


Дисциплина!!! — подивился я, устремляясь в столовку.


В портретной, с полотен, на меня с укором смотрели предки Гонзаго. Пара рам висело криво. В одном из пейзажей дыра. У лысого дядюшки в латах, на масляной плеши, следы от попадания помидора.


Не революция ли часом, — забеспокоился я, прибавляя шагу.


В оранжерее, маленьком рукотворном рае, следы легкого погрома. Битые горшки, земля на полу, в кадке с пурпурными кактусами оторванный рукав и жменя выдранных с мясом пуговиц, в вазоне с орхидеями горлышко битой бутыли.


Ей-ей! Дом Павлова в Сталинграде! — перешел я с шага на спринт.


Вот и столовая! Идальго, присев на край стола, и сержант, мараковали над расстеленной картой. Куринная лапа, служившая Маршалси указкой, упиралась в точку пересечений координатной сетки. Тут же толклась и тетка Монна, врачующая предплечье моего лейтенанта. Тетушкино лицо излучало безграничную влюбленность к раненому пациенту.


— Прошу, сеньора Монна. Полно беспокоится из-за пустяков, — увещевал идальго мою родственницу, отвлекаясь от стратегии. Хитрый глаз Маршалси скользнул за декольте тетушкиного платья. Впечатленный открывшимися видами, он оторвал лапу от карты, откусил курятины и захрустел поджаристой корочкой с мякоти.


— Сеньор лейтенант, на войне не бывает пустяковых ран, — не отступила тетка, ответив взгляд на взгляд. Не знаю, куда она зыркнула, но идальго едва не подавился куском.


— Маршалси, что вы тут творите? — прервал я воркование парочки, сразу же отмахнувшись от положенных в мой адрес приветствий и реверансов. — На стенах висельников, больше чем стражи!


— Это стража и есть, — ответствовал Маршалси, давясь не прожеванной курицей. — Надо честно отрабатывать жалование.


— А капитан?


— А что капитан? — состроил честную рожу идальго. Стоявший на вытяжку сержант не сдержавшись, фыркнул.


Мне и самому стало беспричинно весело.


— Что капитан… Жалуется на головные боли!


Маршалси захохотал, норовя от избытка чувств, хлопнуть сестру милосердия по пухлому заду.


— Все идет замечательно!


— Так и замечательно, — не поверил я приятелю.


— Уверяю вас! Дайте мне сотню самых раздолбанных копейщиков, и я принесу голову Берга в вашей фамильной супнице.


— Маршалси, откуда в вас такая кровожадность? И где наш великий стихослагатель?


— Спит, — идальго указал мне в угол у окна.


Пристроившись на двух стульях, скомкав под голову портьеру, пуская слюни на обивку и посапывая в кулак, Амадеус спал, забыв про мир и свет.


— Пьян? — сверкнув очами, строго спросил я своего лейтенанта. Надо же напомнить кто тут генералиссимус.


— Какое там! Устал как собака, — отверг подозрения в попустительстве идальго.


Быстренько доглодав лапу, глотнув вина и вытерев руки о край скатерти, Маршалси коротко изложил хронологию событий, в мое отсутствие произошедших на землях Эль Гураба и разъяснил суть сложившейся на текущий момент обстановки. То же самое проделал и я.


— Значит, о Ренескюре беспокоится нечего, — в задумчивости подытожил мой рассказ идальго. — Жалко денежки! Они бы и самим пригодились.


— Давай, я для начала поем-попью, — предложил я Маршалси, — а заодно вы мне внятно объясните, на кой вам срочно потребовались копейщики.


Любвеобильная тетушка Монна, оторвавшись от предмета своих воздыханий, взялась организовать нам походный перекус. Пока она командовала и гоняла прислугу, я, Маршалси и сержант склонились над путаной картой Близзена.


— Берг сейчас в районе Луибаса. — пояснял Маршалси. — Ждет, пока его капитан Тю-тю52 не сегодня-завтра изловит, и добьет наш отряд рейтар. Что делать, но у них мой приказ таскать за собой капитанишку по всем окрестным буеракам. Со своей задачей они справятся, нам же следует не позднее завтрашнего дня нанести удар по Бергу, вот здесь! Имеющимися в нашем распоряжении силами, включая знаменосцев, барабанщиков, герольдов и прочий сброд. Начав бой, — идальго сделал паузу, промочить горло, — нам следует отступать к мосту через Каменный овраг. — Маршалси обвел ногтем жирное пятно от курицы. — Берг последует за нами в надежде быстрой победы и мечтах опередить Ренескюра в захвате Эль Гураба. Как только последний берговский кирасир ступит на мост, мы прекращаем отступление, из засады запираем копейщиками отход барону и… давим с двух сторон. Дополнительно нас поддержит ополчение крестьян. Они будут ждать здесь. — Маршалси победно вскинул руку вверх. (Триумфатор мать его!) — Все! Получайте с наглеца Берга контрибуции и начеты за военные издержки.


Бесшумные и плавные словно тени, слуги подали обед. Я в задумчивости рылся в тарелке с рагу из птицы и тушеных овощей, запивая всякую ложку добрым глотком из бокала. Где ж взять денег на копейщиков? Да и самих копейщиков?


— Маршалси, вы не интересовались, Хедерлейн не оставил мне наследства?


— Все что завещал, ушло на выплаты рейтарам, — доложил идальго. — Иначе бы Берг уже обедал за эти столом, — и, позвенев по бокалу вилкой, добавил, — но не в нашей компании.


Я, соглашаясь, кивнул.


— Деньги, деньги… — попытался сосредоточиться я на финансовой проблеме. Честное слово грохнуть Ренескюра придумалось быстрее. — Может вы, что подскажете сержант, — спросил я у стоявшего статуей командира рейтар.


— Без денег, в Близзене никто воевать не станет, — подтвердил сержант, худшее из моих предположений.


— Вы хотели сказать, за Гонзаго и в кредит? — переспросил я на всякий случай.


Сержант помялся, вопросительно глянул на Маршалси и под его гарантии безопасности ответил.


— Да, сеньор граф.


Я поднял бокал. Правда, тост говорить не собирался.


— Поскольку, денег у нас нет, — тут мы чокнулись с Маршалси, — наследства бывшего капитана использовано, — я салютнул тарой сержанту. — А копейщики надобны до зарезу… — Мы с Маршалси выпили, и я продолжил. — Сержант, шагайте за викарием. Если он занят, пусть оторвется. Да! И уберите голову Хедерлейна с площади, а то птицы гадят. И поставьте к воротам караул.


Сержант, звякнув шпорой, отправился выполнять поручения.


— Сейчас нам потребны не деньги, а люди, — предупредил Маршалси, вообразивший, что я буду клянчить копейки у викария. — Ну, наскребет викарий мелочи из жертвенных кружек. Что с того. На хороших вояк не хватит. Да и время переговоры займут немалое, как раз Берг нас отсюда вытурит.


— Раз тебе не по душе поповская помощь, давай перебросим рейтар из-под Малого Зоба, — предложил я. — Ренескюр, то… Земля ему пухом.


— Пухом не пухом, а пользы с того? Покойный барон, тяготами войны не утруждался. Ведение компании перепоручил капитану Гарси.


— И что? — затребовал я разъяснений. Гарси и Гарси, я например Вирхофф, герой с многолетним стажем.


— Не понятно, на какие шиши он нанял Бонгейского ублюдка. Гарси дорогого стоит. За долгую жизнь капитан не проиграл не одной кампании. За исключением Малагарского Поимения. Но там командовали другие. Уведи мы из-под Малого Зоба хоть одного задрипанного ополченца, старый бульдог ринется в драку. Зачем искушать судьбу? Пусть себе готовится к походам и рейдам, а там глядишь, императорский викарий из Медной Башни привезет ему уведомление о прекращении контракта в связи со смертью нанимателя. Вследствие чего, дальнейшие его действия в границах Эль Гураба будут рассматриваться как самоуправство, и подпадать под статью 635 кодекса Реенталя, наказуемые колесованием, либо четвертованием, либо утоплением, либо сожжением.


— Ну, закон… Победителя сам знаешь, не судят. Тем более в Близзене. — усомнился я в действенности правосудия в таких случаях.


— И именно потому, что Близзен, — успокоил меня Маршалси. — Императорские права блюдут строже.


— Получается, говно не трогаем, оно не воняет.


Маршалси испытывающе посмотрел на меня, потер щеку и покрутил ус.


— Тут в подвалах полным-полно народишку тюремный хлебушек ест, да бока пролеживает. Думали их рекрутировать. Но без денег…


— А по-твоему, зачем я послал за викарием? — прервал я Маршалси


Единство мысли омылось порцией мадеры.


Потягивая бодрящую жидкость, я обозревал карту вверенных Гонзаго владений. Вначале отдельно ото всех, затем в совокупности с соседями. Бог ты мой, не карта, а живопись пациентов дурки. Желтые кляксы — земли прямых ленников императора; потеки зеленых соплей — маноры по временным кадастрам; бурые разводья — откупные земли, розовые — командорства без налоговых льгот; в полосочку — с льготами, но с дополнительными налогами; голубой крап — ветеранские ландграфства; коревая краснота — резервисты; коричневые дыры — эрггерцогства переведенные под общеимперскую юрисдикцию; лиловые кругляшики — епископатства и монастырские вотчины; лиловые кругляшки с флажками — перешедшие под светскую власть. Не будь на карте пояснительных сносок, свихнуться можно, где и что?!


— Подождем викария, — попросил я отсрочки у Маршалси.


За ожиданием распили бутылку и почали вторую. С амантейским благодатным кларетом, именуемым за глаза "Мочой Святых". На третьей чарке, в сопровождении сержанта, пришел викарий. Рассерженный вид святого отца никак не вязался с его стариковской суетливостью.


— Сеньор граф, прошу вас остановить бессмысленное убийство людей, — не поздоровавшись, заявил викарий. В руках он держал свиток, как я понял с претензиями к новому руководителю обороны Эль Гураба.


— Считайте, отныне законность восторжествовала, — пообещал я святому отцу, осуждающе глянув на идальго. Тот незаметно усмехнулся в усы. Ему то что, мне ведь вести переговоры. Я забрал петицию у викария. — Помнится не так давно, вы просили рассмотреть вопрос о помиловании заключенных?


— Перед вашим отъездом, сеньор Лехандро, — сразу же подобрел ко мне викарий. Все его негодование улетучилось. — Прошение лежит у вас в кабинете.


— Сейчас бумаги принесут, а вы на словах поясните, отчего я должен лишить куска хлеба тюремщика, освободив означенных субъектов.


Я подозвал первого не понравившегося мне слугу.


— Мигом за списком в библиотеку.


Слуга, побледнел аки смерть и аки джин растаял в воздухе.


Не расшибся бы болезный, — обеспокоился я за торопыгу.


— Присаживайтесь святой отец, — пригласил я викария к столу. — Сейчас вам подадут прибор. Составьте нам компанию.


— Благодарствую, сын мой, — отказался викарий, осуждающе оглядев ассортимент блюд. — В пост довольствуюсь сыром, зеленью и хлебом.


— Прошу простить нас, святой отец, — принял претензию викария я, жестом приказав Маршалси не встревать. — Мы присоединимся к посту позже, как только разберемся с важными делами.


— Нет дела важней служения верой и правдой Святой Троице, — вздумал прочесть наставления на путь истинный, викарий. Такому безбожнику как я, его слова, мольба к глухому.


Однако, не желая оппонировать в наметившейся дискуссии о вере и правде, я согласно кивнул викарию. Понял — исправлюсь. В следующий раз.


Принесли списки. Я наскоро пробежал его глазами. Имена, фамилии, вердикт судьи, то есть меня, по существу дела, отбытые срока. У многих на месте записи приговора стоял прочерк. Сучий Гонзаго держал в кутузке без суда трех из пяти. Совсем как наша родная прокуратура.


— Прости сын мой, — спохватился викарий, — забыл спросить тебя о Его Сиятельстве графе Гонзаго. Как он? Как его самочувствие?


Тяжек крест лицедея! Врешь что сивый мерин!


— Благодарю. Милостью Троицы ему лучше, — вежливо ответил я, и, желая проявить чуточку набожности прибавил. — Я привлек на помощь одного из столичных светил лекарской науки. Сеньора Букке.


По лицу викария скользнула тень недовольства.


— Не будь сеньор Букке, столь прекрасным лечителем хворей, сколь и вздорным искателем еретических истин, я бы счел услугу весьма сомнительной.


— Я доверил ему только немощную плоть графа. Дух старого война так же тверд, как и раньше, — успокоил я викария. — Но, давайте вернемся к списку, святой отец. Иерг Гуг?


Битый час мы с викарием разбирались, за что томился в застенках честной люд. А сидел люд честной за всякое. За долги, за оскорбление графского достоинства, за браконьерство, за укрывательство доходов, за неуважение к закону, и прочую херню, за которую в иных пределах давали условный срок. Ну, год химии максимум.


Закончив подушную перекличку, я вернул список викарию.


— Святой отец, возьмите сержанта, сеньора Трейчке, с его чернилами и папками и всех в бумаге поименованных постройте перед казармами для личной встречи со мной.


Когда сержант и викарий удалились, Маршалси со скептицизмом ранее отсутствующим, спросил.


— Думаешь, они оценят твою милость и пойдут за тебя сражаться?


— За меня, нет, — разделил я неверие, но предположил. — За себя? Может быть…


В молчании допили бутылку. За столом стало скучно, как в цирке, где львы съели клоуна и издохли от несварения.


— Пойдем, прогуляемся, — пригласил я Маршалси. — Да! И прихвати Печаль Святого Странника….


С бокалами в руках, по тенистой аллее, продефилировали к розарию. Оттуда, в глубину дубравы, к укромной ротонде, укутанной в дикий хмель.


— Ты действительно надеешься уговорить кандальников драться? — вернулся к прерванному разговору Маршалси. Его можно было понять. Как полководца. Ему нужны солдаты.


Притулив седалище к перильцам ограждения, я не отвечал, наслаждаясь птичьими голосами, зудением летающих вокруг букашек, пряным ароматом трав, к которому примешивались нежнейшие флюиды благородного муската.


— Вирхофф! — призвал идальго меня к ответу.


Я ответил.


— За штандарты Гонзаго не будет драться ни один из списка, даже если я стану на колени и попрошу прощения. Но я не стану и просить нечего не буду. Просящий получает только то, что дадут, — я глотнул для облегчения души и продолжил. — Потому предложу им службу в обмен… на то, что предложу.


Глубоко и сладко вздохнул. Сижу, потягиваю винишко, мух отгоняю, да еще кривляю из себя топ-менеджера.


— Маршалси, — со спокойствием удава, объяснил я переживающему за порученное дело идальго. — Вам нужны копейщики? Я не волшебник и не могу из подвальных крыс наколдовать роту бравых вояк в амуниции и с горячим желанием подраться. Мы оба подцепили бредовую идейку. С той лишь разницей, что за отсутствием видимых перспектив ты готов от идеи отказаться, а я все-таки попробую организовать из проштрафившихся холопов заградительный штрафной батальон. Возможно, подчеркиваю, возможно, у нас будет полсотни копейщиков, возможно двадцать или не одного. Все зависит, захотят ли они заглотить то, что я им положу в рот. Одним словом…


Я протянул пустой бокал Маршалси.


— Либо ходишь удалой, либо в яме под горой, — закончил он и разлил по бокалам остатки вина. Мы дружно и красиво выпили. Бывает парное катание, а у нас парное выпивание с исполнением тройного королевского глыка.


— Что ж, сеньор лейтенант, — поднялся я, прерывая пикник, — пойдем собирать бойцов под наши стяги.


Аллея вела через парк. Мимо фонтанчиков в окружении цветников; мимо фазаньей лужайки; по аллее гранитных воинов и аллеи мраморных дев; мимо пруда с золотыми зеркальными карпами; мимо посадок какой-то гадости пахнувшей, что пролитая цистерна французских духов; мимо паркового караула тянувшегося в стойке смирно и от того еще больше шатающегося от выпитого вина; мимо копошащегося на клумбе садовника, и его молоденькой дочки, вызывающе согнувшейся над кустом роз; мимо павильона Флейт в коем уединилась влюбленная парочка слуг, где она играла, но отнюдь не на флейте, а он млел, но отнюдь не от музыки; мимо парковой сторожки, рядом с которой, в песке, возилась веселая конопатая ребятня. Мы поднялись по лестнице, уставленной по бокам скульптурами страхолюдной нечисти, и прошли задним двориком за чудо-часовенкой. Через узкую калитку попали на площадь с еле живым фонтаном, чей струй мотался и прерывался, что напор у столетнего дедули. Прямо за фонтаном, к стене замка приткнулось здание казарм, столь же могучее и древнее, как и стена. На плацу, под конвоем рейтар с обнаженными клинками, в колонну по трое, для компактности, выстроились сидельцы пенитенциария Эль Гураба. Перед строем в сопровождении сержанта быстро прохаживался викарий, отдавая последние наставления. Заключенные слушали его в пол уха и переговаривались друг с другом. На чумазых лицах нельзя было прочесть иных чувств, кроме злой обреченности. Чуть в сторонке, с пухлой папкой подмышкой, испуганно мялся сеньор Трейчке, непонимающе крутил головой, не зная к кому, обратится с вопросом, зачем он здесь.


Мое появление вызвало недобрый гул в среде оборванцев. В задних рядах выкрикнули грубость, кто-то смачно сплюнул, но передняя линия ничего такого себе не позволила. Рейтары с бесстрастными харями сфинксов не собирались церемониться и запросто могли полоснуть железом. Я подошел к строю. Гул в рядах утих.


— Сеньор викарий подал мне прошение на ваше помилование, — начал я вступительное слово. — Мы обсудили и отобрали достойных, ради кого стоит убивать мое драгоценное время. — Я махнул Трейчке подойти. — Списки!!!


Клерк трясущимися руками подал мне бумаги и поспешил отступить подальше. Его благородный нос оскорбляли вонь, идущая от заключенных, не знавших воды и мочалки с эпохи динозавров. Для значимости я еще разик пробежал список. Викарий дописал пару фамилий, посчитав его не достаточно полным.


— Предположим, я сейчас всех скопом отпущу. (В рядах оживление и нарастание гула.) Я сказал, предположим! (Гул добавил децибел, в основном из-за возросшего излияния отрицательных эмоций) Дальше что? Вернетесь к близким, у кого они есть. На землю, у кого она не конфискована. Займетесь честным трудом, если будет к чему приложить руки.


— На кой хер вытащил тогда из подвала? Речи послушать? — зло буркнул, стоявший левея меня худощавый оборванец.


— Кто это? — ткнул я пальцам в говорливого.


— Иерг Гуг, — ответил викарий. Я помнил, имя заключенного стояло первым в списке на амнистию.


— На такой, pojillero53 Иерг Гуг, — не постеснялся я крестьянского сленга, — что бы предложить тебе, двойной земельный надел в пойме Мут, либо Озерном крае, либо по берегам Лаи и Рин, по твоему выбору. Освобождение от налогов на год и последующий год на треть. Беспошлинную продажу произведенного товара на ярмарках в пределах Эль Гураба и половину пошлины за пределами манора. Обучение детей, если имеются, за счет твоего сюзерена, то есть меня, в школе, под патронажем сеньора викария.


Гул в одночасье смолк. Было слышно, как на флагштоке трепыхнулось знамя, третьей рейтарской роты, охранявшей стены замка.


— А взамен? — спросил стоящий сразу за Гугом, босяк, худой, что обглоданный зайцами осиновый прут.


— Что взамен? — повторил за ним Гуг, находившийся в прострации от сделанного ему предложения.


— Взамен, — пояснил я тощему и Гугу, повышая голос, — отслужите копейщиками ровно три дня.


— Три дня? — зачарованно переспросил Гуг.


— Видать припекло, коли обещаниями сыпет чисто мельница муку, — толкнул его в бок тощий. — Все одно обманет.


— Припекло, припекло, — не стал скрывать я. Не дураки — сообразят. — Вот и возьмите свой интерес!


— Три дня? — ждал от меня ответа Гуг.


— Если больше, умножаем обещанное на два.


— Обманет! — выкрикнули из-за спины Гуга. — Ему не впервой.


Дискутировать с толпой пустой номер. Будь ты Шаляпин, пять десятков глоток не переорешь, и трижды Цицерон не переспоришь. Я повернулся к клерку:


— Сеньор Трейчке. Оформите сказанное мною в документы и отдайте, сеньору викарию. Да и добавьте. В случае гибели кормильца, вышеуказанные льготы пожизненно получит его семья и дополнительно к тому сто реалов подъемных. Сержант, подержите их с часик, пока успокоятся и гоните в шею. Тех, кто согласится, начинайте экипировать и по возможности учить. Маршалси попрошу вас задержаться здесь на случай непредвиденных обстоятельств. И разыщите среди этой абордажной команды неудачников некоего Доэля. Он свободен прямо сию минуту.


— Ведь обманешь же, — не унимался Гуг, кипя от досады и нежелания купиться на пустые посулы.


Я удостоил его ответом.


— Что хотел, сказал. Остальные вопросы к сеньору викарию. Он проследит, что бы с копейщиками рассчитались надлежащим образом. Кто не согласится — скатертью дорога.


Развернувшись, я удалился, оставив гудящий, как растревоженный улей, строй наедине со своими сомнениями. Уединившись в библиотеке, маялся в кресле в ожидании исхода вербовки. Загадывать не загадывал, планов громадье не строил, даже не пил, так… крутил головой, нет-нет отвлекаясь на бесстыжий письменный прибор. Нимфы выглядели потасканными и усталыми, а у фавнов явно было не в порядке с потенцией.


Притащился Амадеус, с мандолиной под мышкой и бутылкой вина в руке.


— Вот это прогулочка, получилась, скажу я вам! — без вступления, с порога выпалил бард, норовя, приложится к бутылке.


— Поставь! — приказал я недовольно. Выслушать — согласен, но смотреть, как сопляк пьет, остатки совести не позволяют.


Амадеус без пререканий отставил бутылку. Для него она пока не представляла обязательного атрибута разговора.


— Я уже две баллады написал и на парочку есть неплохие заготовки.


— Заготовки! Это что тебе дрова? Наброски, сеньор бард! Наброски!


— Пускай наброски. За то, какие! Эх, жалко не поучаствую в ежегодном турнире бардов в Нихаре. Заработал бы стипендию Школы. А может, удостоился бы степени лиценциата54 поэзии.


— Станешь. В твои-то годы переживать о недостижимом! Весь мир к твоим услугам!


— Давайте я вам спою, — предложил Амадеус, ловко пробежав по струнам пальцами. — По дороге, ведущей в злые края…


— Подожди, подожди! — прервал я певуна. Только песен мне сейчас и не хватало! — Соберемся за трапезой, там и блеснешь пением. Сеньора Валери большая любительница поэзии.


— Эта же батальная баллада? — возразил Амадеус. Парень здраво не доверял женскому вкусу в вопросе геройства.


— А что в батальной можно рифмовать палка-собака? Главное стройность слова и чувства. Чувства даже главней, — пудрил я мозги пииту, только бы не стать жертвой его талантов. — Сфальшивишь, пиши пропало. И труд и старания. Теперь иди, готовься… Мне тут нужно кое-что обмозговать.


Отделавшись от Амадеуса, опять посвятил себя ничегонеделанью. Однако в моем распоряжении оказалась оставленная бардом бутылка, чем я не преминул воспользоваться. Ничегонеделанье стало протекать гораздо приятней. Легкий виноградный градус отогнал нудящую маяту на задворки души? И не беспокоили меня ни удачливый исход компании против сеньора Берга, замечательного соседа и хлебосола, ни результат вербовки зеков в копейщики. Да что там! Плевать я хотел на Берга и на тюремную команду.


Бутылка закончилась, исполнив свой священный донорский долг. Развалясь в кресле, наблюдал за слугами поочередно заглядывавших в библиотеку, не осмеливавшихся пригласить грозного господина трапезовать. А трапезовать я бы не отказался. В кишках разверзлась пустота размером в двухсотлитровую бочку.


В место приглашения пожрать, дождался Бону. Она буквально ворвалась ко мне. Лицо бледное, глаза горят, волосы выбились из прически, платье подобранно столь высоко, что видны золоченые туфельки из парчи. Не Бона, а девятый вал!


— Ты понимаешь, что натворил твой лейтенант?


— А что он натворил? — придурился я. Самая лучшая тактика в общении с гонзаговской любовницей сыграть дурака.


— Не прикидывайся идиотом! — рванулась Бона через стол, желая приласкать меня в ухо. — Хотя тебе и твоему лейтенанту и прикидываться нет необходимости! Вы и так полные идиоты!


— Ах, вы из-за Ганса! — "дошло" до меня. — Жаль! Очень жаль! Лейтенант поторопился. Вы не смогли попрощаться.


— Что ты несешь? — тянулась она к моему фейсу нежной ручкой.


— Ну как тебе объяснить, драгоценная моя? Есть вещи, которыми я предпочитаю пользоваться один. Из соображений гигиены.


— Тебя засадят в Хеймский замок, — кипела Бона, оставив затею войти в клинч. — Ты сгниешь раньше, чем тебе вынесут приговор!


— Постарайся быть рядом, — попросил я, давясь смехом. Такую чушь я не нес и в белой горячке. — Тогда нам не кто не помешает отдаваться друг другу все время и без остатка.


— И..ди..от! — по слогам произнесла Бона, закончив беседу.


— Еще увидимся, любовь моя, — крикнул я ей в след, помахав ручкой. По законам сцены требовалось всплакнуть. Хорошо, что герои не плачут.


После таких острых дебатов, чувствуешь тишину всей кожей. Как пловец воду. В которую всяк норовит всунуть кипятильник.


Рыкнув в коридоре и грохнув дверью, в библиотеку ввалился Маршалси.


— Ну, подсунул ты мне солдаперов! Думал, уморят. Они должно быть свои мозги в камерах забыли. Честное слово, с новобранцами сосунками легче, чем с этими… О! Винишко! Блаженная Сиси! Кстати! — Маршалси припал к горлышку. (Ха-ха! Три раза!) — Проклятье! Вылакал! В твоей библиотеке больше такой нет?


— Нет. У меня нет. Бард приволок!


— Амадеус?! — и хохотнул в прозрении, — Вот, паршивец! А я гадал, чего он там прячет в седельную сумку. В обозе хитрец стырил!


— В каком обозе? — навострил я слух, припомнив восхищение барда "прогулкой".


— А!… Забыл рассказать, — признался Маршалси. Однако по виду и не скажешь, что собирался вспоминать в ближайшие лет двести. — Мы, под Эшби на бергеровский обоз наткнулись. Ничего путного конечно.


— Понятно! Подарки фронту, посылки бойцам, — поддержал я его рассказ, для более полного покаяния.


— Оружие, амуниция, жратва, прочие мелочи, — перечислил Маршалси трофеи. — Амадеус, думаю из сеньорского походного погребка, бутылку умыкнул. Гарантирую, все время под моим надзором, как цыпленок под крылом у квочки. Не пил ни разу.


— Скажите, пожалуйста! — удивился я заботливости наставника над учеником. — Больше ничего он не умыкнул из того что свалили у ворот?


— А больше чего? С оружием он не мастак. Одежка только на вырост. Жратва? Не голодает слава Троице, — перебирал варианты приложения бардовского шкодства идальго и не заметил, как проговорился. — С девками не особо…


— Маршалси! — призвал я лейтенанта к чистосердечному раскаянью. — Какие девки?


— Известно какие! Обоз, которые сопровождали. Фрейлины сеньоры Берг, — просветлил мою темность Маршалси.


— Маршалси! — потребовал я горькой правды войны.


— За кого ты нас принимаешь? — блюл честь мундира лейтенант.


— За солдат, — выказал я недоверие в чистоту помыслов и поступков, и оказался прав.


— Все по согласию, — раскололся Маршалси.


— Ага! Под расписку о женитьбе, — не поверил я в полюбовный мир, зная, из личного опыта, как добиваются взаимности и чему могут научить новобранца старослужащие. А научить могут, ох, много чему!!! — И на каких условиях они подписали капитуляцию? — продолжил я дознание.


— Говорю! По согласию, — упирался Маршалси. — Им предложили выбор. Благородные кабальеро или неблагородные лапотные ополченцы. Сеньориты выбрали кабальеро. Совсем как ты сегодня поступил с кандальниками. Или вам хлеба и вина или пинка и сума. Тридцать три человек набралось. Уже отправил их под надзором сержанта и полуроты рейтар маршем на исходную позицию. Гонца отрядил под Луибасс, предупредить, что мы готовы. — Идальго облегченно вздохнул и поболтал бутылку. Чуда не произошло. Посудина, как была пустой, так и осталась.


— Я собственно заглянул предупредить. Выезжаю следом за горе-полком. Оставляю под твою руку капрала Барроме и десяток рейтар.


— Почему без меня? — удивился я. — И что этот десяток будет делать? Караулить мой ночной горшок?


— Ты остаешься, потому как у тебя для подобных целей есть лейтенант. А опция остается для эскорта. Князю вообще-то положена полурота, но ты ведь теперь числишься в графах, достаточно и десятка.


— Ну, ты и язва! — расхохотался я лейтенантской подначке. — Раз такое дело, пойдем лучше пропустим по паре стаканчиков на дорожку, — и отобрал у идальго пустую бутылку.


— Отчего и не пропустить, — поддержал почин Маршалси.


Мы покинули библиотеку и направились прямиком на кухню, где на скоро, из "дула" бабахнули крепленой мадеры.


— Ладненько, получилась, — остался доволен прощальным залпом идальго, заев вино печеным яблочком.


— Вырвемся в Тиар, толи еще будет! — пообещал я Маршалси. В качестве закуски я выбрал персик. Ворсистый бок фрукта приятно шершавил язык.


— Я думал, ты забыл, — усмехнулся Маршалси, прицеливаясь ко второй бутылке.


— Война всего лишь развлечение, говорят в Гюнце, — задумчиво и назидательно произнес я, отчиняя "Гальдернскую пастушку", — а возложенные обязанности святой долг. — И приложился к горлышку.


— Святости в тебе, что в дворняге королевской крови, — не принял моего афоризма Маршалси и допил оставленную мной долю в бутылке. — Хорош, думаю. Путь долгий. Времени мало.


Идальго пожал мне руку и направился к черному ходу. В дверях попросил.


— Извинись за меня перед сеньорой Монной.


— Договорились, — махнул я ему.


Толкаться на кухне без особой нужды моему благородию не личило. Похапав с тарелки творожников, шугнув котейку с лежанки, хлопнул по сдобной корме повариху, я отправился на прежнее место ссылки, в библиотечное кресло. Но не тут то было! По дороге меня перехватил Арно и доложил, Мое Сиятельство ожидают к трапезе. Повздыхав и поматюкавшись, облегчая сердце, я бы предпочел отдельный столик, отправился осчастливить своим присутствием заждавшихся домочадцев.


Как в кино про крестного отца, близкие Гонзаговского семейства собрались за общим столом. Жена, родственница, любовница, маркиза из столицы, заполошный бард с мандолиной и парочка неприятно знакомых псов. Я прокрался мимо Душегуба и Людоеда и занял полагающее место во главе кампании. По правую руку согласно этикету хорошего дома оказались: Югоне в декольтированном робе; Амадеус юный и умытый; и Душегуб, положивший слюнявую морду на скатерть. По левую: в белом, что невеста, Валери; в прозрачных кружевах, Монна; Бона в синем бархате; и Людоед, в шерсти и блохах, тянущийся розовым языком к тарелке с поросенком в молочной подливке.


Пока я усаживался, тетушка Монна не сводила с меня вопрошающего взгляда. Её щеки попеременно краснели, розовели, покрывались болезненной бледностью, а в глазах то вспыхивали искорки негодования, то нежные огоньки печали и тоски.


— Сеньора Монна, — обратился я к томящейся неизвестностью матроне, — сеньор Маршалси просит извинить его за отсутствие. Обстановка потребовала срочно покинуть Эль Гураб.


Сеньора Монна молча кивнула, принимая извинения, и потянулась к плечистой бутыли "Альджернон Дук". На такой подвиг даже я бы не решился. В емкости не меньше полведра.


Замешкавшийся слуга, опередил тетушку, хотя подозреваю, она управилась и без него, и налил ей в кубок мистель55. Насколько можно судить по густоте цвета, жидкость содержала просто убийственный градус.


Я подал знак слугам накладывать присутствующим харч по тарелкам и наполнять бокалы и кубки славным вином. Конечно не таким славным как мистель "Альджернон Дук", а гораздо легче.


— Вы еще не покончили с вашим Бергом? — спросила меня между первым и вторым куском маркиза Де Лоак.


— Увы, недруги не всякий раз попадаются на дороге и позволяют себя убить, — бодрячком ответил я, наблюдая, как ловко сеньора выковыривает глаз из запеченной рыбины.


— Как вам это удалось? — любопытствовала Югоне, наколов рыбье око на зуб вилки.


— Стащить хваленный баттардо? — "не вник" в смысл вопроса я.


— Да нет же, — надула губки на мою непонятливость Югоне, — поразить Ренескюра.


— Если бы знал, милая маркиза, непременно стал давать платные уроки, — позволил я себе легкую пикировку. — Наверное, мою руку направило небесное проведение.


— Вы обманываете меня, граф, — рассмеялась Югоне.


До чего симпатично она выглядела! Зря я ей позволил покинуть меня, там на кордоне. Могло ведь что-нибудь и случиться. Чувствуете смысл последнего слова?!!


— Никогда не обманываю женщин, — заявил я со всей серьезность. — Но и правды не говорю.


Маркиза рассмеялась вновь, и её смех мне понравился.


Расслабившись за рюмкой и беседой, я удостоил вниманием сидящих слева. Супруга Гонзаго была непроницаема в чувствах и мыслях. Монна самозабвенно топила тоску в вине, Бона недобро косилась на меня, а Людоед многообещающе подмигивал желтым глазом.


Забудем прошлое! Брось свининки и я променяю подол этой курвы на шпоры твоих сапог! — сулился пес.


Что ж так дешево, — уничижил я "Иуду" в собачьей шкуре.


Не пожрешь пару деньков, скинешь себе цену, — оправдывал измену хвостатый ренегат.


Я перевел взгляд на маркизу. Не совсем конечно на нее. Декольте её темно-вишневого платья, в жемчужной вышивке порадовало глаз. Опережая аморальную мысль, сразу переключился на барда. Несчастный рифмоплет ничего не ел, не пил, сидел как на иголках, выжидая, когда ему позволят сразить нас вокалом и стихом.


— Амадеус, — обратился я к страдавшему песняру. — Будь любезен, исполни для наших прекрасных сеньор несколько своих сочинений.


Бард воспрянул, как богатырь от пригоршни живой водицы. Он отставил нетронутую тарелку подальше и отодвинулся от стола.


— Если будет дозволено, я исполню цикл баллад, посвященный нашему походу к Эшби и Луибассу, — начал с преамбулы служитель муз. — Исполняется впервые. Надеюсь на вашу снисходительность, сеньора Валери. Как мне отрекомендовал сеньор Вирх… граф, ваше мнение как доброй поклонницы поэзии мне важно услышать.


— Начинай, начинай, Амадеус, — поторопил я барда, избегая испытывающего взгляда Валери. Оно и понятно, откуда Гонзаго знать любит его жена поэзию или нет.


Бард запел. Про топот копыт, звон стали и женские глаза в слезах. От его музицирование сеньора Монна, кажется, абсолютно протрезвела. Когда дело дошло до тягот войны, ран и умирания, тетушкины глаза, само собой наполнились соленой влагой. Чудесные исцеления, возвращение и встречи вызвали у Монны легкое всхлипывание.


— Ваше исполнение весьма приятно, — скромно похвалила Валери, ждущего барда.


— Соглашусь с тобой, дорогая, — поддержала её Югоне. — Только, пожалуй, слишком много печали.


— Такова, правда, войны, — глубокомысленно заметил Амадеус, раскрасневшийся от счастья.


— По мне ничего особенного, — подвязалась к разговору Бона. Как же! Она не могла не добавить в бочку меда свой плевок дегтя. — Так поют на каждой ярмарке.


— Вы, сеньора Бона ничего не понимаете, — встала горой за поэта тетушка Монна. — Петь одно, а выражать чувства посредствам музыки и слов совсем другое.


— О чем вы? Какие чувства, милейшая сеньора Монна, — зашипела рассерженной кошкой Бона. — Пусть он лучше споет, как они обошлись с обозом. С сеньоритами Лузой, Валидией и Кариной.


Откуда стерва все знает, — вспыхнул от злости я, — найду блядского стукача — вздерну!


— Кто эти сеньориты, — обратилась ко мне за разъяснениями Югоне.


— Сеньору Эберж интересуют нравы и быт походных маркитанток, — скривился я с брезгливой гримасой. Футы-нуты непотребство, какое. — Что я тебе говорил, — напомнил я барду свое предупреждение и поторопил, — Продолжай!


— Позвольте, я исполню еще несколько баллад, — дополнительно попросил разрешения у дам (вот бабский угодник!) Амадеус. — Исключительно лирических и посвященных особам имена, которых не имею права озвучить.


Я махнул рукой. Давай валяй!


Бард спел. Героиню первой баллады я узнал без труда. Моя сказка о Жанне Д" Арк начинала новую жизнь. Вторая повествовала о прекрасной молочнице, отравившей из ревности возлюбленного молочным пудингом. Третья рассказывала об уродливой тюремщице, позволившей невольнику бежать, в обмен на ласки.


— Женщина воительница? Нонсенс! — категорично заявила Бона. — У нас этим занимаются жрицы Святой Кабиры, но не благородные сеньориты.


Маркиза так же высказала сомнения по поводу последней баллады.


— Признайтесь, милый Амадеус вы придумали сюжет.


Амадеус, раскрасневшийся от волнений, ждал приговора Валери.


— Право я не знаю, — боролась с собой супруга Гонзаго. Ей не хотелось огорчать барда, и в то же время она не особо верила в правдивость историй56.


— Смею заверить, моя фантазия при написании баллад была скромна, — оправдывался Амадеус, не ожидавший единодушного недоверия своих слушательниц.


Знай, перед кем мечешь бисер, сынок! — втихую посмеивался я.


Бард раскраснелся и, по-моему, был близок к апоплексическому удару. Пришлось заступиться за несчастного стихослагателя.


— Выдумки в балладах меньше чем думается. Неужели никто из вас не помнит о дуэли графини Морсетт и барона Дави. Смелая сеньора сама вызвалась защищать свою честь, не позволив заступиться за себя даже мужу. Чем не прецедент? Воспев доблесть воительницы, бард умолчал о её трагической гибели. Во второй, выдам секрет, возлюбленный молочницы, остался жив, и попросту покинул свою опасную пассию. В третьей, тюремщица была не столь безобразна, и бедняга пошел на жертву не ради получения свободы, (здесь я счел за благо красиво соврать) а ради истинной любви. В остальном, наш достопочтенный сторонник Ал Сеговия, не отступил от истины не на шаг.


Пока я говорил женский коллектив нашего фуршета, буквально подверг меня пытками с пристрастием. Во мне? С чего бы такое? признали первоисточник бардовского творчества.


Так значит, ты волочился за всеми юбками подряд, — впилась в меня взглядом Бона.


Вам мужикам только такие и потребны, чтоб железом махали, — осудила Монна.


Что там было у вас с молочницей, а сеньор граф? — пыталась дознать маркиза.


Смеешь ли ты говорить об истинной любви? — вопрошала Валери.


Ну, так что с поросенком? — не отставал Людоед.


Кончай шашни, жрать охота! Кинь мясца, человече! — поддержал товарища по псарне Душегуб.


Каким бы вы не являлись правдолюбцем, никогда не спорьте с женщинами и не давайте втянуть себя в такой спор. Результат будет обратный ожидаемому. Сдайтесь, смените тему, в крайнем случае, удивите чем-нибудь их — станет дешевле. Не ведаю, что за шальная мысль стрельнула мне под темя, поступить именно таким образом, но я решил удивить представительниц слабой половины человечества. И не так себе, а на повал!


— Одолжи мне инструмент Амадеус. Видишь, все тебя ругают. Может, меня похвалят.


Бард в недоумении принес мне брынькалку. Я перестроил её под шестиструную гитару, для пробы взял пару веселых аккордов и, глотнув винца для смазки горла, запел. С чувством, с толком, с расстановкой!


Это было у моря, где ажурная пена,


Где встречается редко городской экипаж…


Королева играла — в башне замка — Шопена,


И, внимая Шопена, полюбил ее паж… *


— Вы некогда не говорили, что умеете играть, — едва я закончил пение, воскликнул уязвленный в самое сердце бард.


— Ты некогда и не спрашивал.


— Граф, я в вас влюблена! — восхитилась моим пением маркиза.


— Принимаю, — состроил я глазки гостье. — Я самый граф из всех ваших знакомых графов. Поэтому что бы поддержать репутацию…


Я глянул на левый фланг. Мой комментарий к тюремному романсу никак не шел у Валери из головы. Тетушка Монна внемлила мне, оторвавшись от бокала. Бона раскаляясь, буравила не ласковым взглядом. Людоед был близок к голодному обмороку. Когда кормить будешь!


Здесь лапы у елей дрожат на весу,


Здесь птицы щебечут тревожно.


Живешь в заповедном и диком лесу,


Откуда уйти невозможно…


Валери замерла.


Что ж ты такая несчастливая, голубушка моя?


Пусть черемухи сохнут в тоске на ветру,


И скорбя, опадают сирени —


Все равно я отсюда тебя заберу


Во дворец, где играют свирели…


В глубине грустных глаз графини Гонзаго дрогнул блеклый свет. Будто трепещущий огонек свечи пробился из-за морозных узоров стекла. Я, было, вспомнил Катюшку, но горечь времени разъела до неузнаваемости некогда любимый облик.


Твой край заповедный на тысячи лет


Укрыт от меня и от света,


И думаешь ты, что прекраснее нет,


Чем лес неизведанный этот!


Сеньора Валери нервно огляделась, толи проверяя для кого я пою, толи из опасения выдать треволнения. А действительно для чего и для кого я пел? Для тетушки? Неааа! Для Боны? Ей мои песни, что мертвому щекотка. Для Югоне? Маркизу за душу не ущипнешь, лучше за ягодицу — быстрее поймет. Для Валери? С чего вдруг?


Пусть я многим пришелся не ко двору,


Пусть мир весь со мной нынче в ссоре57, -


Все равно я отсюда тебя заберу


В светлый терем с балконом на море…


Неожиданно наши с Валери взгляды встретились, и я постарался не отвести свой. Может я обманывал себя, может, обманывал её, но почему-то мне хотелось, что бы эта женщина с сердцем, замерзшим в сосульку от обид и предательств, ощутила себя любимой. А может это я хотел ощутить себя любимым… Хоть разок! Хоть маломальский разик!


В какой день декады, в котором часу


Ты выйдешь ко мне осторожно…


Когда я тебя на руках унесу


Туда, где найти невозможно…


Валери потянулась к кубку и чуть пригубила вина. В моей памяти её действие вызвало не то мираж, не то призрак, не то еще какую то чертовщину…


Глядя на меня сверху, ОНА медленно льет на себя вино из длинного хрустального бокала… Розовая влага тонкой струйкой стекаем между двух упругих грудей, дальше в низ, по животу, туда, где слились наши тела… Вино кончается и бокал летит в стену, разлетаясь в звездную пыль…. Она не знает о звездах!.. Ни чего не знает о звездах!!! Их попросту нет в этом скупом и щедром мире… Её лицо приближается… Целую подбородок, губы, нос, переносицу, горячий лоб, спрятанную под волосами татуировку змеиного глаза… Жрица!!!


Сердце давануло огненный ком крови, погнав его по артериям и венам, во все закоулки моего существа… Я хочу вспомнить и не помню!…Не помню!…Не помню!!!


Украду, если кража тебе по душе, -


Зря ли я столько сил разбазарил?


Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,


Если терем с дворцом кто-то занял!*


Баллада закончилась. Я спел на все восемнадцать Оскаров американской академии. Я спел на все гремми, глобусы и пальмовые ветви мира. И не получил не чего. Даже имени…


…На пол упало блюдо и вилка, разбив мою хрустальную грезу в прах… Бона поднялась с места, словно её подкинула пружина.


— Я уезжаю, — выкрикнула она, заглушив последний аккорд из-под моих пальцев.


Молчу, пытаясь собрать осколки памяти воедино. Мне так хотелось помнить!!!


— Я уезжаю! — повторила Бона.


Вот привязалась! Да купи ты себе плацкарт хоть в преисподнюю!


— Не забудь покормить Людоеда. Собачка мается, — попросил я в ответ, пропустив угрозу мимо ушей.


Блюдо с поросятиной полетело на пол.


— Я уезжаю! Не вздумай посылать за мной! — рычала Бона. — Повешу посыльного на первом же дереве! И сам не вздумай увязаться! Надо было скормить тебя лектуровскому альгвасилу! — Она выскочила из-за стола и понеслась к дверям. — Людоед! Душегуб! За мной!


Людоед, занятый пожиранием поросятины и ухом не повел на её речь. Душегуб грозно гавкну, но не ей, а мне.


Подзадорь её чем-нибудь! Пусть кинет и для меня! Фазанчика под грибками!


— Сам возьми, — рявкнул я собаке.


Из всех присутствующих мои слова понял только пес, не замедливший перемахнуть через стол, слопатив фазана.


— Сеньора Эберж, вы можете воспользоваться моей каретой, — позволил я покидающей меня любовнице. А ведь совсем не так давно хотел видеть её коленки в белых чулках у себя на плечах. Что ж не все хотелки сбываются.


— Катайся на ней сам, — огрызнулась Бона, сильным толчком распахнув двери в оранжерею. Беглянка буквально налетела на серьезного господина в черной коже, смуглого как узбек, и вооруженного что пехотная бригада ландскнехтов.


— Сеньора! — учтиво посторонился он, уступая Боне дорогу.


— Благодарю! — на бегу ответила разжалованная фаворитка и помчалась дальше.


— Подь сюда дружек, — поманил я пальцем слугу, державшим серебряное блюдо, заваленное фруктами. — Поставь тяжесть и проследи, сеньора Бона не должна заходить ни в библиотеку, ни в оружейную, ни куда-нибудь еще, кроме своих комнат.


Слуга исчез, будто устроил с Эберж гонки с препятствиями.


Человек в черной коже без доклада вошел в столовую и четким шагом солдата направился ко мне. Не доходя положенных пяти шагов, снял шляпу и представился.


— Ингвар фон Гартман. Гонец Его Сиятельства графа Гонзаго с поручением.


Не знаю, показалось или со мной сыграло шутку мое богатое прошлое, но от гостя за версту расходились флюиды опасности. Не обычный скороход, а посыльный от матушки Смерти принес мне заказное уведомление.


— Слушаю вас, — обратился я весь во внимание и передал инструмент кравчему.


— Сеньор граф, желает вам здравствовать и передает личное послание, — Гартман достал из подсумка маленький свиток и отдал мне. — Так же он просит сеньору Валери, принять от него подарок, — Гартман обошел вокруг стола и, преклонив колени, подал черную шкатулку. — В знак извинений за свою резкость во время последней встречи.


Валери приняла шкатулку и бережно открыла её.


— Его Сиятельство просит, надеть подарок по получению, — не попросил, потребовал гонец.


Сеньора Гонзаго с той же осторожностью, с какой отнеслась к шкатулке достала чудесной работы брошь, сочетание серебра и темно-синих аквамаринов, и приколола к платью.


— Благодарю, вас Ваше Сиятельство, — Гартман склонил голову, затем поднялся с колена и повернулся ко мне.


Разматывая тесьму на свитке и ломая черный сургуч печати, я догадывался, зачем здесь гонец. Когда же развернул абсолютно чистый лист, догадка подтвердилась. Лехандро Гонзаго мертв. Мэтр Букке оказался бессилен.


Свернув свиток, я спросил.


— Велел ли Его Сиятельство предать, что-либо на словах?


Вопрос собственно глупейший. С простым донесением прислали бы не фон Гартмана ходячий арсенал, а обычного фанфарона в аксельбантах.


— Его Сиятельство приказал мне находиться неотступно при вас, до полного разрешения ваших затруднений с войной и связанного с ней обустройства владений.


Так вот кто будет держать свечку, — нехорошо подумал я, вспоминая договор с Гонзаго. Как бывшему герою мне прямо до боли в скулах захотелось сойтись с графским гонцом один на один.


Я поднялся из-за стола.


— Прошу прощения у милых сеньор, петь больше не буду. Лучше того, покину вас. Мне необходимо переговорить с сеньором Гартманом с глазу на глаз.


Мы прошли оранжерею, галерею с портретами. В вестибюле ошивался Трейчке, выжидая пока я закончу трапезу.


— Подожди, — приказал я клерку, хотя мне вовсе не светила радость заниматься экономикой перед сном. Потому как обязательно приснится жуть.


Гартман и я вышли на эспланаду. Внизу лестницы, в седлах ждали десять ладно сложенных и прекрасно экипированных молодцев. Кулачный бой отпадал за явным численным перевесом противника.


— Ваши люди? — поинтересовался я, представив, какая бы началась потеха и травля вздумай пуститься в бега. Не дотянул бы и до Тиара.


— Мои, — ответил Гартман, поправляя перевязь и оружие.


— Тогда, любезный, командуйте хлопцам отправляться в казарму, на отдых. Заодно передадут капралу Барроме, — на ходу придумал я, — завтра отправляемся к Каменному оврагу, на выручку лейтенанту Маршалси. Сами можете квартироваться в доме. Только не попадайтесь мне часто на глаза. Не люблю назойливых.


— Я выполняю приказ, — ответил Гартман. В шипении змеи и то больше чувств. Хоть ненависти, хоть злости. Что ж профессиональному охотнику чувства иметь не положено.


— Поэтому я с вами и разговариваю, — постарался так же бесстрастно ответить я. — Обычно с теми, кто мне не по душе эмоций не сдерживаю.


Гартман не удостоил меня ответом. Свистнув в два пальца, подозвал одного из всадников и отдал распоряжение насчет бивака. Расстались мы в вестибюле. Я поднялся в библиотеку выслушивать Трейчке, Гартман отправился перекусить.


…Ирод-клерк хотел моей скорой смерти. Он в подробностях отчитался в проделанной работе по призыву бывших заключенных в ряды копейщиков. Напомнил, что задолжность, которую придется списывать, составляет 1800 реалов, а убытки по обязательствам составят минимум тысячу в год, без учета инфляции.


— Сеньор граф, это огромная сумма, — пугал он меня.


— Давай дальше, мне спать пора, — подогнал я Трейчке, не желая останавливаться на мелочах.


Трейчке рассказал о грядущих сроках погашения долгов, о полученном письменном уведомлении от Банка Гленнари о подачи иска в суд о взыскании с меня невообразимых сумм, о просьбе крестьян об отсрочке выплат налога, о ходатайстве ремесленников Штофелля, о дополнительных вольностях за дополнительные взносы… Многое поведал мне уважаемый Трейчке. В конце концов, я не глядя подписал документы, предварительно напомнив о нашем с ним соглашении.


За Трейчке явился невеселый, выпивший и собравшийся в путь-дорогу бард.


— Понравилось мое пение? — подмигнул я без пяти минут скитальцу.


От моих слов лицо Амадеуса приобрело зеленоватый оттенок.


— Я вынужден покинуть ваш дом, — пробурчал бард, стараясь не упасть в книксен.


— Обиделся, — упрекнул я его. — Напрасно! Принимайте жизнь как есть. Кто-то делает нечто лучше тебя, ты делаешь лучше кого-то. Так всегда.


— Вы поступили не честно, — голос барда задрожал от обиды, что хрустальная рюмка в руках алкаша. Оно и понятно теперь в нашей компании он будет чувствовать себя пустым местом. Ни тебе подраться, ни тебе с женщинами по лялякать, ни жизненного опыта, да еще и в стихопении нос утерли!


— В чем и когда?


— Вы выставили меня на посмешище. До этого вы не обмолвились и словом что являетесь бардом. Два барда под одной крышей, все равно, что два короля в одном королевстве.


— Да! Да! Что два мужика в одной постели, и две жопы в одних трусах, — передразнил я страдальца. — Не нервничай! Нервные клетки не восстанавливаются. Я не бард и не претендую на твой колпак с бубенчиками. И в том, что баллады замечательные моей заслуги нет. Это чужие баллады. А исполнил их, потому что они мне нравятся.


— То есть вы не слагаете баллад? — оживился Амадеус, меня зеленый цвет на более здоровый — желтый.


— Нет, — подтвердил я. — разве что палка-собака.


— И музыку не сочиняете?


— Тайна за семью печатями и восьмью замками, — утешил я барда. — Я только немного пою. От нечего делать.


Бард полинял из желтого в розовый.


— А кто автор ваших баллад? — тут же пристал он ко мне с допросом. Вот уж воистину от добра добра не ищут. — И не нарушу ли я кодекс Солерно58, исполняя эти баллады.


— Без понятия, — соврал я, из предусмотрительности. — То, что их нет в живых,


точно.


— А много ли вы знаете баллад?


— Не больше десятка, — успокоил я ревностного юношу.


— Маловато для менестреля59, - посочувствовал Амадеус, окончательно воспрянув духом.


— Я и не менестрель! Я любитель прекрасного. Такой как сеньора Валери, сеньора Монна или сеньора Югоне. Кстати, твои баллады маркизе понравились, — польстил я Амадеусу, уже зная, как от него избавится. — Тебе стоит зайти к ней и так сказать порасспросить, о модах на пение в столице. Рано или поздно ты ведь попадешь в Хейм.


— А что? Есть смысл, — с готовность согласился со мной бард.


— Вот и отлично! Желаю продуктивного рандеву.


— Чего? — не понял бард.


— Эээ… Свидания! Мейское словечко, применяемое влюбленными, — втюхал я очередную порцию сказок наивному последователю Бременских музыкантов.


Бард покинул меня в настроении беззаботного мотылька. Только что не порхал.


— Всем хорошо, одному мне плохо, — вздохнул я готовый обидеться на весь свет. — Маршалси далече добывает славу и капитанство, Амадеус готов крапать вирши и петь их дамам, Бона недотрогой вырвалась из моих рук, милейший Гартман подвязался ко мне в сводники-филлеры. Стук-стук папеньке на нехорошего мальчика. И куда прикажите деваться?


А никуда! Воскресшая из небытия идейка смыться выглядела малопродуктивной.


Времяпрепровождения ради, выполз из-за стола. Взял из ближайшего ряда книгопечатной продукции, темнокожий в позолоте фолиант. На кой мне "Манеры и правила хорошего тона принятые при императорском дворе Геттера"? Может, я ко двору императора никогда и не попаду. Разве что на псарню. Вернул "Манеры" на полку, вытянул другой том. В пуд весом и толщиной с кулак. "Секреты соколиной охоты на лис". Я сам как лис. И охота за мной не в пример рыжему хищнику. "Секреты" птичника заняли старое место.


Со стуком в дверь, но без приглашения вошел Гартман. Помяни черта и он тут как тут. Я с умным видом заслонился первым попавшимся талмудом.


— Вы мне мешаете, — недовольно произнес я, отрываясь от страницы.


Гартман и ухом не повел на замечание.


— Маленькое дополнение. Мэтр Букке… Помните такого? Из монастыря… Умер. Оступился на лестнице и свернул себе шею.


— Послушайте Гартман, кажется, мы договорились, — не выказал я интереса к новости.


— Напомните о чем? — папашин ловчий мало походил на склеротика.


— Вы не досаждаете мне своим обществом, а я вам своим, — освежил я память Гартмана.


— И я желаю того же, — признался тот. — Но не уверен в нерушимости договоренности. — И завершая встречу, с насмешкой посоветовал. — Почитайте лучше "Жен и любовниц." Фиакка. Язык копуляции60 более понятен, чем наречие Догомав.


Пока мои извилины скрипели в поисках ответа, Гартман удалился. Я прочел название книги выбранной в качестве маскировки. "Грамматика языка народа Догомав, ныне несуществующего".


С шумом, что геморройник в чан с отварами, плюхнулся в кресло.


— Что скажешь? — обратился я к себе. А что сказать? У графа Гонзаго становилось все больше диалогов и все меньше свободы выбора.


— Что делать то? — воззвал я, перелистывая страницы пособия полиглота. Всерьез все так плохо или так плохо, потому что все всерьез?


Из книги выпал сложенный листок. Аккуратненький, маленький, миленький… Записка сердечного друга, да и только… Прежде чем прочитать подумал, так ли необходимо влезать в чужие заморочки.


— Для информированности, — успокоил я укоры совести и развернул послание.


Первые две строки каракули тарабарскими буквами, по-детски крупными и неуверенными в написании. Две строки ниже расшифровка, написанная чуть лучше.


,Назначенное время подходит. Помните, от вашего здравомыслия зависит не только ваша безопасность, но и жизни других".


Как прикажите понимать? — обратился я к духу почившего двойника. — Во что игрались граф-с? Не в политическую ромашку61 надеюсь?


Я вложил листок обратно в книгу. Малиньи что-то плел о заговоре. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Героям госизмена не в почет.


Сунул книгу в стол… Стоп-стоп-стоп! Так не пойдет!… Жажда незамедлительных действий выпихнула меня из кресла. (От физзарядка! Сел-встал, сел-встал!) Просеменил вдоль стеллажей. Туда-сюда. Туда-сюда. Мотание остудило кипение героической крови, но повергло в зеленую тоску.


— Не наведаться ли мне к Югоне, нареченной доблестного баронета, пригласить пройтись по парку культуры и отдыха? — предложил я себе променад. — А то от безделья помру в этом мраморном амбаре. На войну не пускают, кафешантанов нет. И ни какой личной жизни!!!


Где находятся комнаты Де Лоак я не знал. Пришлось навести справки у слуги с лейкой, прячущегося за фикусом.


— За какой дверью изволят, находится покои её Светлости маркизы Югоне?


— Прикажите проводить, Ваше Сиятельство? — не покидая укрытия, поинтересовался слуга.


— Просто скажи, какая дверь.


— Отсюда двенадцатая справа. Сразу за бюстом Гефри де Гонзаго, вашего прапрапрадеда. У нее с визитом сеньор Амадеус.


— Час от часу не легче! — возмутился я, хотя сам присоветовал Бубе Касторскому62 навестить маркизу.


Прапра выглядел скорее родственником орангутанга, чем моим. Жуткая образина в бакенбардах торчком и бородой заплетенной в косицу. Щелкнув варварского пращура в приплюснутый нос с бахромой пыли в ноздрях, я по-свойски вломился в нумер арендованный столичной прелестницей…


Шторочки… оборочки… столик, а на нем,


Вазочки с печеньицем, рюмочки с вином.


Стульчик опрокинутый, туфельки, чулок,


А из дальней спаленки нежный шепоток…*


Будуар поражал изысканной испорченностью. На древнем гобелене сценка свободных нравов полигамии. Центральные фигуры при деле, по краям ждущие своей очереди с руками, заломленными от нетерпения. По этажеркам, комодам и прочей низкорослой мебели роты скульптурок. Бесстыжие пупсики с чреслами мужей, целомудренные весталки в приглашающих позах опробовать их целомудрие, под цветочными композициями керамика поклонников Кама Сутры, традиционной, не традиционной и новаторской.


Симпатично, — с воодушевлением оценил я меблировку помещения. Неужто в столицах так везде и у всех?


Конечно, в музеях Ню увидишь и занятнее, но атмосфера! Атмосфера! Плотные шторы приглушали свет, огромный букет белых роз источал одуряющий аромат, в который отдельными нотами примешивались: сладкий запах женских духов, выдыхающееся игристое пино и романтичная приглушенность голосов и аккордов из-за приоткрытой двери. Гость и хозяйка вели беседу в следующей комнате. Согласитесь, спальня подозрительно мало подходит для концертного зала.


Дурная мысль толкнула мою руку. Сейчас-сейчас мои голубки! Я осторожно снял со спинки одного из кресел драпировку с кисеей и накинул на голову. Лучшее в мире приведение без мотора, готово вторгнуться в частную жизнь!


Я подкрался поближе к двери, прикидывая тональность холодящего в жилах кровь "Уоооаа!!!"


— …Мелодия и сам сонет весьма милы. Совсем-совсем в духе Мажоре — похвалила исполнение барда маркиза. — И в знак моего расположения к вашим талантам дозволяю поцеловать мою руку.


— Смею ли воспользоваться такой привилегией, — голос Амадеуса сбился на вздох.


— От чего же нет? — кокетничала маркиза.


— Признаться я…


— Медля, рискуете остаться без награды.


— Ваша рука…


— И что вы находите в моей руке.


— Она так нежна… и тепла.


— Только рука?


Ох, нарывается маркизка! Ох, нарывается, — укорил я за подвох Югоне, выпустив из виду, что в роде как минут назад собирался ворваться в комнату с шумом и воем.


— Вы сами… сами…


— Ну, же! Сеньор бард. В поэтическом арсенале должно хватать слов достойных капризной женщины!


— Вы так обворожительны…


— Всего лишь? Никуда не годится! Встаньте на колени сеньор бард! Представьте, я владею вашим сердцем. Что вы скажите мне? Какие признания подарите своей повелительницы?


Амадеус не нашел ничего лучшего как ударится в поэзию.


— Сравнить бы вас с розой, но роза лишь блеклый цветок. Сравнить бы вас с терпким вином, но оно лишь безвкусная влага. Сравнить бы вас с музой возвышенной рифмою строк, Но слова…


Я заволновался за Амадеуса. Ведь он получил образование под знаком харабе63, а не под красным фонарем.


— Нет-нет! — перебила маркиза юношу. — Не прячьтесь за ваши бардовские штучки. Ни каких аллегорий и метафор. Признайтесь как простой смертный! Приказываю вам!


— Вы прекрасны, как ни одна женщина на свете! — попробовал говорить прозой Амадеус, но сбился на поэтику. — Все в вас без меры: порок и красота…


— Вот как! И порок и красота?! — голосок маркизы, показался мне мурлыканьем весенней кошки. — И в чем же красота?


— Красота… красота…, - замямлим бард.


Вот те раз! Не знает в чем у бабы красота, — разочаровался я в барде. — Скажи ей про волосы, глаза, лицо. Про сиськи, наконец!


— Тогда, мой ослепленный красотой рыцарь, откройте мне мой порок.


— Я хотел… Я не так выразился…


— Не увиливайте, не увиливайте!


— Вы… Ваше платье, оно… оно такое…


— Ха! Ха! Ха! Мой юный провинциал! Это пеньюар! Из редкого муслина, поставляемого из Мейо.


Из марли что ли? — мне захотелось одним глазком взглянуть на чудесный наряд на Де Лоак.


— И так мой рыцарь, — продолжала маркиза терзать бедного юношу, — вы не ответили. Мой порок…


— Нет, — с горячностью ответил Амадеус, не выдержав пыток. А кто бы выдержал?! — В вас нет порока! — До меня донесся барабанный глухой удар. Наивный юноша грохнул себя в грудь на манер Кинг-Конга. — Я обожаю вас! — захлебывался он сентиментальными соплями. — Вы идеал! Мое сердце пленено вами!


Совсем дурачок! — посочувствовал я.


— И скольким вы говорили то же самое? — ела страдающее сердце маркиза. — Признайтесь, Амадеус.


— Клянусь Святой Троицей! Вы… Вы, первая, которая их слышит!


— У вас не было дамы сердца?


— Нет!


— Ни одной?


— Ни одной! — совершенно разнюнился бард. — Ни одной достойной моих слов и чувств!


Собака брешет, ветер носит, — заподозрил я Амадеуса в обыкновенной ловле дур. Как оказалось, я ошибался.


— Лгунишка! — посмеялась над бардом маркиза. — Так уж и ни одной!


— Пусть Святая Троица покарает меня, коли, я обманываю!


Ага! Делать нечего Святой Троице как регистрировать, кто там валандается с тобой под одеялом, — презрел я барда за банальность клятвенных заверений. — Тут надо призывать в свидетели Громы Небесные и Кары Вселенские, а не Святую Троицу.


— И ты никогда не знал женщины? — выпытывала Югоне у Амадеуса сокровенные признания.


Не осрами!!! — воззвал я к куплетисту.


— Ни чьей любви я не познал до срока, — спрятал смущение за строфу Амадеус. Оно понятно, когда перед тобой мадам в марле, хочешь, не хочешь, задекламируешь.


— И не касался женского тела?


Стыдобушка, какая! — переживал я "за кулисами" за подопечного, припоминая недавний разговор с Маршалси. — Похабным куплетом потакали, пить научили, а жизненно важное оставили за бортом школьной программы. А я еще ругал идальго за излишнюю опеку! Кабы знатье! Попрактиковали бы мальчонку на барышнях из обоза.


— Нет, — кололся по всей подноготной бард. — Я даже не видел ни одну сеньору так близко как вижу вас.


Так близко в марле, — дополнил я Амадеуса.


Жар от его покрасневших ушей и щек, почувствовался даже здесь, в будуаре.


— Не видел!? Мой целомудренный рыцарь хочет сказать, что не видел…, - маркиза засмеялась. — Что скажешь на это?


— Я… Вы… Я…


— А так? Я нравлюсь тебе больше?


Взглянуть на стриптиз маркизы я бы тоже не отказался. Зря, что ли придумано, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.


— Э..у..о… — у барда перехватило горло от избытка слюны. — Я… Вы разбиваете мое сердце!


— Но не разбила.


— Я… мне, — невнятно мычал бард.


Шоу продолжается, — определил я по доносящимся до меня звукам. — Слабонервных просят не хватать инвентарь руками.


— Как видишь, осталось совсем немного, мой дорогой певец любви и страсти…


Але-ап! — скомандовал я, маркизе прислушиваясь к реакции Амадеуса. Её не последовало. Должно бедняга лишился дара речи и остолбенел.


— Покровы сорваны, — завораживающе, в полголоса объявила маркиза. — Тайны явлены на суд поэтов.


— Я… Я… — заикался бард. — Это самые прекрасные тайны! Я воспою их в балладах…


— Дай руку… Я открою моему рыцарю последнюю тайну, — голос Югоне понизился настолько, что я еле расслышал. — Самую важную из всех тайн!


Задний ход! — скомандовал я, ретируюсь от эротических баталий. При таком душевном педагоге воспитанник Нихарской Школы муз живо восполнит лакуны в образовании.


Я так разволновался, что выходя из комнаты, совсем не подумал снять приведеньческий наряд. Притворив неслышно дверь, я развернулся и… столкнулся нос к носу со служанкой, миниатюрной милашкой, не набравшей подобающих женскому полу форм. Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Меня как будто окатили прокисшим пивом. Рубаха прилипла к вспотевшей спине, голова сама собой втянулась в плечи. Приведение я сейчас уж точно не напоминал. Скорее пациента из палаты номер шесть.


— В чем дело, дорогуша? — оторопело спросил я, блуждающую в неурочный час деву и сбросил маскировку на пол.


— Ваше сиятельство мы не можем найти Машеля, — склонилась в поклоне служанка.


— Что за тип, что его ищут? — Ко мне вкралась мысль о слежке. Штучки Гартмана или какая другая контрразведка?


— Машель один из слуг. Он помогал собираться в дорогу сеньоре Эберж.


Скажите, пожалуйста, Машель! Имя то, какое бабье. Уж коли, тебя так нарекли, выбери достойный псевдоним. Моше Даян, например. Мордехай неплохо звучит.


— Подозреваю, он уехал с ней, — от "фонаря" брякнул я и приплел для достоверности. — Надо знать Бону Эберж. Что бы она оставила здесь такое сокровище как Машель?!! Одно имя чего стоит!


Служанка подначку не поняла.


— Это все? — голос мой прозвучал строго.


— Вас просит зайти Её Сиятельство, — передала служанка приглашение.


Момент истины, — не порадовался я приглашению.


— Марш вперед! — скомандовал я.


Девушка едва поклонилась, гордо тряхнула белобрысой головкой, приосанилась королевой и поплыла впереди меня. Что-что, а задом крутить она умела.


Мы перебрались в другое крыло. Перед дверью, а вернее сказать перед сандаловым порталом, супружеских покоев служанка остановила меня, предупредив.


— Я доложу Её Сиятельству.


Провожатая звякнула в колоколец и пропала за вратами святая святых. Я немного сконфузился. Вообще-то мужьям не принято переминаясь с ноги на ногу торчать у спален своих жен.


Ритуал согласования продлился не долго, и меня впустили.


В прихожей на полу, красный в лилиях ковер. На желтом бархате стен недурные натюрморты и симпатичные портреты в золоченых рамах. У окна объемное кресло и плетеная из лозы этажерка. На этажерке раскрытая книга с цветком-закладкой. В центре: круглый вощеного красного дерева стол, стулья мастерской Гумбуса, низкая софа, пригревшая на лиловой мягкости, черного мопса. Мы обменялись с хозяйской живностью взглядами.


Чего приперся? — лениво щурясь, как бы спросил песик.


То и приперся, — вежливо, как бы ответил я.


Собачка закрыла глазки-бусенки и я, небойким шагом, теряя энтузиазм, прошел в будуар. В моем визите в чертоги супруги главное, что бы друг Гартман констатировал его в донесении в Капагон.


Покой сеньоры Гонзаго скушен как мемуары воителя, отсидевший войну в штабе армии. Дорогая мебель, дорогие сервизы по поставцам, золотишко, серебришко, что-то из антикварной бронзы и так мелочью из реликвий и раритетов.


За следующими дверями помещение, которое я бы назвал будуар-гримерная. Вдоль стен сплошной ряд зеркал, пуфиков, этажерок со шкатулками, пудреницами, баночками с мазями и помадой для губ, статуэтками зверушек и людей, и прочей дребеденью для радости глаза и настроения. У маркизы обстановочка понятно повеселей. Все же, как провинция отстает от столицы! Там за стол без трусов садятся, а мы все еще спим по-пуритански, в кальсонах и плащах.


Я остановился. Дальше, по курсу, спальня. И хотя испорченное воспитание и никчемная мораль не видели особых препятствий для выдвижения на новую позицию, рудименты героизма сдерживали меня на месте, что штормовой якорь пиратский бриг.


Неожиданно часть настенных зеркал разъехались в стороны. В открывшемся проходе появилась Валери, с влажными волосами и легкой камиче64.


Не знаю, зачем Гонзаго понадобилась любовница из родни. Законная супруга ничем Эберж не уступала.


Валери подошла к резному, ореховому трельяжу, и смочила ладони цветочной водой из серебряного флакончика. Подождала, пока кожа на руках подсохнет, и осторожно, одним пальчиком открыла шкатулку из цветного бонгейского стекла. Скрытый механизм поднял со дна миниатюрную платформочку с золотыми блюдцами. В двух лежали по две разновеликие горошины, в третьей одна.


— Знаете, что это? — спросила она, глядя на мое отражение.


— Нет, — сознался я.


— Сунжар, — пояснила Валери. — Снадобье из Ардатской обители. Я получила его от вашего отца. Сунжар поставляют коронованным особам, когда возникают проблемы с рождением наследника, либо хотят ребенка определенного пола. Черная для рождения мальчика, бледно-серая девочки. Малиновые для определения зачатия.


Я не законченный тупица, но ляпнул глупость.


— Вы приняли драже?


— Да.


Закрыв шкатулку, Валери прошла мимо меня и распахнула дверь в спальню…


На всякого мудреца…, - подумал я, разглядывая в бледном сумраке шесть квадратных метров супружеского ложа.


Валери сжала плечи, проскользнула в широкую горловину камиче и легла на кровать. Легла, как ложатся измученные хворью безнадежные больные, как ложатся на смертное одро уставшие жить люди. Легла, уставившись, куда-то в потолок, словно и не потолок это вовсе, а книга судеб. И ничего-то хорошего там про нее не написано. Ни строчки.


Мне следовало уйти… Я хотел уйти… Но не ушел…


16.


Я выпал из сна не отдохнувшим и не посвежевшим. С буха бывает и похуже, но там голова болит, а здесь болела душа. Должно быть, подобное чувствует юная шлюшка, первый раз перепихнувшаяся не из бескорыстной любви, а за презренный металл.


С зубовным скрипом поднялся с постели, стыдливо отвернулся в сторонку и принялся напяливать одежки. Меня шатало, что стахановца после рекорда по угледобыче. Старый Гонзаго мог мною гордиться, я выложился на миллион процентов.


— Через три дня я приму следующее драже, — предупредила Валери. В тусклом бесчувственном голосе не капельки благодарности за ударный труд и объем проделанной работы. — Постарайтесь не спутать двери моей спальни, с дверями спальни маркизы Де Лоак.


Служаночка, курва её мать вложила! Подожди! Я тебя сучка и в худосочную попу и в бледные щеки…


Меня аж затошнило от запланированной экзекуции над белобрысой Мата Хари. Я по возможности ускорил процесс облачения. Последние пуговицы застегивал на ходу. В спешке, наступил и оторвал портьеру, смёл с края зеркала склянку с мазью и понесся, что Льюис на стометровке, не упустив оказии запнуть мопса за софу. Пролетев ураганом по дому, вызывая безлюдье почище бубонной чумы, заскочил в столовку, на раздачу, хапнул из горла полпинты хереса, хрястнул в челюсть вздумавшего преставать с расспросами коридорного хмыря, загнал в угол одного из лакеев и под угрозой моментальной сексуальной связи, выведал, где находится папашин шпик. Сеньор Гартман, видите ли, изволил упражняться в фехтовальном зале с двумя оглоедами собственного бандформирования. Я погнал слугу по коридорам, с этажа на этаж, дабы не тратиться на поиски необходимой двери.


— Собирайтесь! — прервал я тренировку, ворвавшись в помещение. — Отправляемся бить неприятеля!


В зале просторно как на танцплощадке, светло, что в операционной, и уймища оружия: по стенам в паноплиях, в углах в козлах, в треногах у стеклянных витрин, на щитах, стеллажах и на столиках… Под ногами мраморный, мозаичный пол из геометрических черных и белых фигур.


Гартман прервал поединок, отсалютовал партнерам, что то им сказал и отпустил. Крепкой породы ребятишки прошествовали мимо меня, не удостоив излишним почтением.


— Не желаете тур, — предложил он, навешивая скаллоп65 на петли щита.


Выглядел Гартман на пять с минусом. Кружева, широкий пояс с бляхой, на левой руке шипастый наворот, лицо строгое как на иконе, на смуглом челе гамлетовская морщинка. И только глаза как у хищной рыбины…Холодныееее!!!


— В другой раз, обязательно, — пообещал я.


— Зачем же откладывать? — настаивал Гартман, перебирая оружие. — Хиршфаген… Хорош на охоте, но малополезен в бою… Фалькионе… Пожалуй, тяжеловат. Впрочем, мейские горцы за это качество его и ценят. Один удар и… Хаудеген… Скорее уж глянется мяснику… Кончер… Никогда не любил изделий дьенских оружейников…


— Нас ждут дела у Каменного моста. Забыли?


— Нет, не забыл, — Гартман выбрал эстокад66, проверил сбалансированность клинка.


— Тогда не тяните время, — подогнал я его, собираясь уходить.


— А вы не торопитесь, сеньор граф, — клинок мельницей завертелся в руках Гартмана.


— Почему это? — насторожился я. Тихое место, дяди с оружием по фронту и за спиной. Не хорошо знаете ли…


— Потому, — Гартман посмотрел на меня, прекратив играться убийственной железякой. — Вы никуда не едите.


— Как так? — наиграно изумился я, просчитывая обострение ситуации. Оружие в руках и не таких дураков провоцировало на необдуманные шаги.


Гартман разгадал меня. Гамлетовская морщинка на лбу разгладилась, упрятав улыбку в уголках глаз. Хотя в таких случаях злодею полагается, не стесняясь гоготать во всю щербатую пасть.


— Нет необходимости, — пояснил Гартман.


— Решается судьба моих владений, — напомнил я ему о сложившихся обстоятельствах.


— А причем здесь лично вы? — Гартман опять принялся крутить клинком во все стороны.


— Не хотите? Оставайтесь, — закончил я разговор и бесстрашно повернулся к потенциальному убийце спиной.


— Дверь заперта, сеньор граф, — удержал меня от ненужного хождения Гартман.


— То есть? — оглянулся я.


— Заперта, — повторил он. — И снаружи мой человек.


— Ого! Заговор! — заулыбался я, словно только и ждал, что бы поймать противника с поличным.


— Не несите вздор! Какой еще заговора. Обыкновенная работа.


— И что же простите за любопытство у вас за работа?


— Присматривать за вами.


— Вот и присматривайте! — я подошел к двери и дернул ручки. Действительно закрыто. — Прикажите открыть!


Понятно ничего подобного он не сделал.


— Вы напрасно горячитесь, — Гартман подошел к щиту и поменял эстокад на учебный штоссдеген. — Может, надумаете составить тур?


— Чего вы добиваетесь?


Гартман протянул мне оружие, предлагая взять.


— Лично я, ничего.


— Тогда какова… вы заперлись здесь со мной.


— Заперты только вы, — разъяснил мне Гартман. — Я лишь присматриваю за вами. Говорю вам в несчетный раз.


— Я слышу.


— Все еще не поняли, — удивился Гартман моему неоправданному упорству.


— А что я должен понять?


— Простую вещь. Делайте свое дело…


— А если скажу, что сделал свое дело, — догадался я, куда он клонит.


Гартман неудовлетворенно мотнул головой.


— Действие сунжара определяется на третий день. Малиновой горошиной.


— Вы её сами спросите? — с ехидцей заметил я.


— Нет, конечно. Просто глазные яблоки сеньоры Валери, — Гартман оттянул веко. — На какое то время примут красно-розовый цвет.


— Отсюда, неутешительный вывод, сидеть мне здесь три дня…


— Ни в коем случае! — Гартман выбрал штоссдеген и для меня.


— Звучит как обещание, — протянул я руку за оружием.


Невелик шанс, но может, я так быстрее отделаюсь от него.


— Никаких обещаний, — Гартман отдал мне рапиру.


— А если Маршалси проиграет битву?


— Не имеет значения.


И он, и я напялили по тренировочному клаппенпанцеру67. Затем мой противник отошел на середину зала, и встал в позицию, поджидая меня.


Придется тряхнуть стариной, — подумал я, вставая напротив Гартмана. Концы рапир скрестились в приветствии.


— Его Сиятельство, дал вам еще какие-нибудь инструкции.


— Относительно вас?


— Относительно всего.


— Вы задаете неуместные вопросы, — Гартман сделал пробный выпад, я отбил. — Я только наблюдаю выполнение договоренности.


— Тогда наблюдайте, — согласился я, переходя в атаку.


Мы сошлись накоротке, в классическом учебном бою. Размяться и погреть старую кровь в ржавых артериях.


— Сколько вам платят, Гартман? — спросил я после энергично проведенных связок приемов и ударов. На плече противника красовалась клякса68. На моем, в прочем, тоже.


— Не думайте о пустяках, а то пропустите удар.


Гартман ринулся вперед, подобно вырвавшемуся из загона бугаю на губошлепа тореро.


Я едва успел уйти из-под атаки. Он влепил бы мне метину прямо в лоб, как в дешевых боевиках. Зато я снова скромно угостил его в правое предплечье и полоснул по ребрам.


— Сомневаюсь, что удержите оружие после двух порезов, — заметил я ему о ранениях.


— Согласен! — Гартман перебросил шпагу справа налево. — Так устроит?


Меня нет. Противник оказался левшой. И дрался на порядок лучше, чем прежде. Я получил касание в бедро и в плечо. Срывая досаду, я предпринял ответную атаку.


— Для раненого вы слишком бодро двигаетесь, — Гартман пресек мой штурм на корню.


— Агонизирую, — оправдался я. — На три!!! — И возобновил атаку.


Первый заход прошел впустую. Второй закончился обоюдными царапинами. На третьем, заключительном, он поднырнул мне под руку и stoccata69, проколол" грудь.


— Туше, — поднял Гартман штоссдеген вверх, в знак окончания боя.


— Туше так туше, — согласился я, сдавая оружие.


— Может еще тур, — спросил Гартман, принимая рапиру. — Вы любопытно фехтуете.


— И что вы находите любопытного в моем махании? — направился я к столику с винами, не обращая внимания на комплемент.


"Поле роз", "Забава винодела", "Сердце короля" — легкие мускаты, клареты и мульсы, для пользы, а не пьянства.


— Вам налить? — спросил я у Гартмана, не желавшего расставаться с оружием и мыслью о втором туре.


— Благодарю! Только воду, — отказался Гартман, чем меня удивил. В наше время и не пить?


— Ближайшая вода в фонтане с нимфами, — пошутил я над трезвенником. Сам же промочил горло как подобает. Порция от жажды, порция для улучшения кровообращения, порция для настроения и потенции.


— Послушайте, Гартман. Не можете же вы продержать меня здесь три дня. А поесть? Попить? Пописать, в конце концов… А как же уговор. Я вам, вы мне!


— И мысли нет удерживать вас. Вы свободны. До определенной степени.


— Под подписку о не выезде? — справился я о степени вольности в действиях.


— Совершенно верно, — согласился со мной Гартман. — Можете на голове ходить, но не покидая Эль Гураба. Так что? Тур?


Видит бог, я не давался, — уступил я.


— Будьте любезны, выбирайте, — попросил я своего оппонента, подойдя к щиту с оружием. — И что-нибудь для второй руки.


— Вот как? — изумился Гартман.


— Как подобает истым кабальеро, — растянул я губы в улыбке. "Чиз" говорить не стал. Не хватало напугать его моим кариесом.


Чистоплюй Гартман выбрал малагарскую ладскнетту и большую дагу, с рогатым гардом для ломания клинков. Я, не стесняясь прослыть мужланам и дикарем, взял дан-гайны70. В руке ловкие, для ближнего боя сноровистые. В моей затее наилучшее средство.


— Вы слышали о калари-ппаят71? — спросил я у Гартмана.


— Нет, — ответил он крайне заинтересованный моим неординарным выбором. — Это школа фехтования?


— Вы мне льстите…Фехтования?! Драки!!! — Заверил я противника с наглой уверенностью присущей сраным… Э..э..э!!!…непобедимым героям.


— Занятно, — пространно заметил Гартман, не придав большого значения моим словам.


Мы вновь сошлись на середине… Ритуальный обмен ударами… Тебе-мне… Галантный поклончик… И началось… Кикбоксинг с балетом, фехтование с китайской гимнастикой, бейсбол с городками, регби с бушидо… Звону, топоту и пыхтения на целую бригаду по погрузке металлолома.


Гартман честно продержался под ударами "мельниц" отпущенные ему двадцать секунд. Потом я захватил его оружие в замок, резко закрутил, разведя его ладскнетту и дагу в стороны, и в коротком прыжке, здрасте вашей маме! в грудину, ногой… Тык!


Всевидящее Око, преодолев в свободном полете метра четыре, грохнулся на пол всей плоскостью спины. Грохнулся и остался лежать распластанным, широко хватая воздух ртом.


А меня не взяли дублировать в "Роберта Парижского", — припомнил я давнюю обиду на функционеров от кинематографа за черствость к самородку. — Какой талант! Какой матерый человечище! И не ко двору!


Талант и матерый человечище, сам прибывал не в лучшем состоянии, чем уделанный противник. Стоял и пыхтел как паровоз из капремонта. Только что пар из жопы не травил.


Поизнахратился ты, дружочек! — сокрушался я охватившей меня слабости. Сокрушался как старый блядун, только-только слезший с молодки. Смог ведь все-таки! Смог!


Смог то смог, да самого чуть кондрашка не хватила.


— Вставайте Гартман, — кое-как отдышавшись, проговорил я. Руки помочь подняться не протянул — обойдется.


Гартман сел, потрогал ушибленную грудь.


— До свадьбы заживет, — пообещал я ему выздоровление. — А нет… — ну как скажите не воспользоваться плодами победы и не позудить человека. — Жаль мэтр Букке умер. Он в ушибах разбирался….


— Победа за вами, — признал он мое мастерство трюкача.


— Вы серьезно? — не унимался я. — Тогда выпустите меня.


— А кто вас держит, — Гартман пожал плечами. О чем это я ему толкую.


— Так ведь заперто, — напомнил я ему.


— Простите, забыл, — извинился он и громко свистнул.


— Теперь открыто? — спросил я.


— Теперь открыто, — ответил Гартман.


Сняв клаппенпанцир и бросив дан-гайны на столик, я вышел из зала. Геройски дополз до библиотеки, кишки колотились как у диабетика при кризе, и рухнул в полюбившееся последнее время кресло. Посидел, попыхтел да и позвонил в колокольчик.


— Притащи, друг любезный, — наказал я слуге, — пожрать чего-нибудь мясного. И соответственно винца к мясцу. Да не бойся переборщить в количестве. Хуже будет, коли мало принесешь.


Слуга все понял правильно и припер на разносе целого порося в трюфелях, на взвод хлеба и кулацкую четверть "Пастушьего ручья".


Начал я конечно с заздравной. Заел зарумяненной ножкой и заздравную повторил. Три раза. Откушав хрустящего поросячьего бочика, богато политого соусом, подправил аппетит чарой. Поковырял грибков, пожевал распаренную мякоть деликатеса, и множество раз запил жгучий вкус вином. Столь множество, что съеденное всплыло к глотке, просясь обратно. Оборов слабость, приказал жратву снести обратно на кухню. Сам же уснул в кресле, умиротворенно порыгивая и попердывая.


Обычно, попьяне сны видишь припохабные или же не видишь во все. Так вот я снов не глядел и спал спокойно. Проснулся оттого, что сверзься с кресла под стол. Полежал, вдыхая пыльный воздух ковра. Попробовал устроиться удобней, ничего не получилось — рост не позволил. Пришлось вылазить. Голова гудела, но не сильно. Можно было и не опохмеляться.


— Показал бы добрый человек, где я тута официально сплю. А то чисто бомж по углам да закоулкам ошиваюсь. При таком чине надобно спать на пуховых перилах, шелковых простынях под тончайшим покрывалом из атласа. Да в изголовье гада какого-нибудь с опахалом приставить, бдеть над барским покоем.


Покрутившись в кресле, второй раз приспать не удалось, поднялся. Расправляя суставы и хрящи в организме, потянулся, не чаяно сбросив с полки книжное надгробье толкового словаря.


Фолиант грохнул на пол и раскрылся.


,Деторождение есть следствие благоприятно проистекавшего процесса совокупления двух особей противоположного пола", — оповещал первый абзац двести второй страницы.


— Следствия следуют, процессы…, - изрек я, хмуря гудящее после выпитого чело. — Пойду, посмотрю, что поделает наш особь от большой поэзии, после того как его вовлекли в процесс.


Бутылку брать с собой смысла не имело — у несовершеннолетних сухой закон нами же установленный. Хотя после некоторых, мало кому известных событий, запрет на спиртное выглядел довольно глупо.


— Не попустительствовать же теперь его неокрепшим порокам, — фарисейски возмутился я, не признавая в педагогике не благовидную роль табу.


Развалившись в кресле, скрестив руки на груди, рыцарь от пера таращился в заоконную даль.


— Осмысление, — произнес я, подсаживаясь за стол и оглядывая заготовленную бумагу.


Амадеус отрешенно отозвался.


— И, да и нет…


Э, друг! Не ты первый кому такие дела пришлись по душе, — поставил я диагноз бардовской отстраненности, борясь с искушением отпустить сальность.


— О подвигах и славе? — деликатно прозвучал мой вопрос.


Бард отвлекся от мыслей, а возможно от волнующих воспоминаний, похлопал глазами, поморщил лоб и неожиданно попросил.


— Расскажите что-нибудь.


— Запросто! Истинная история про любовь! — с ходу начал я, до безобразия авторитетно заявив. — Будет тебе известно, только истинные истории про любовь становятся жертвами поэтов. Поэтому внемли! — повел я рассказ, сюжет которого навеян "Декамероном" Боккаччо и "Кентерберийскими рассказами" Чосера. — Дело сотворилось в пограничье. В Речном Выгребце. Почему это место так называют, поведаю в следующий раз, поскольку речь о другом. Жило там, да и по сию пору живет и здравствует, семейство баронов Флере. Но сказ пойдет не обо всей семье, а о дочери барона, Мелисате. Девице видной, красивой и своенравной. По пришествию срока, как водится от веку вечного, сосватали заочно упомянутую Мелисату за одного из папашиных да.а.а. альних соседей. За Бласа де Акара. Мужчину сурового, воинственного и уродливого, что горелый пень. Сосватать сосватали, помолвить помолвили и через некоторое время, как только Блас натешился воевать с горцами, отбыли всей фамилией и с несчастной Мелисатой из отчего дома в Горлат, край мрачный и нездоровый. Уж коли я человек, повидавший в мире много несправедливости и зла, утверждаю, что дева несчастна, то так оно и есть. В кортеже невесты находилась вся многочисленная баронская ближняя и дальняя родня, няньки, дядьки, кумовья, вассалы. Словом тьма народу, среди которого затесался некий Марко, безызвестный бард, один из многих воспитанников гильдии музыкантов. Был он симпатичен и весел нравом, ценил добрую шутку и хорошую компанию, потому и пришелся ко двору барона, любившего коротать время за чарой и в увеселении. Само собой в пути-дорожке и пересеклись линии жизни Марко и Мелисаты, простого барда и баронской дщери. И за то время, что кортеж пробыл в поездке, чувство Марко успело перерасти в любовь. Да не просто любовь, а страсть! Всепоглощающую и всепожирающую! Такую, перед которой рушатся условности обычаев и законы общества.


Прибытие суженной встречал сам Блас де Акара. Увидев жениха воочию, а не на портрете как до этого, Мелисата выказала непокорность воле отца грызть век со страхолюдным Бласом. Но родитель на то и родитель, что поступает сообразно не из прихоти дитя, а из заинтересованности пристроить чадо в место теплое и сытное. А на чувства упомянутого чада, родителю плевать с высокой колокольни. Как уж он там уболтал дочь, чего наплел и чего посулил, но смирила Мелисата гордыню и пошла под венец с Квазимодо из Квазимод…


— Простите, с кем? — прервал меня бард, внимавший мне с нарастающим интересом.


— Квазимодо. Звонарь кафедрального собора в Гюнце, — пояснил я не читавшему Гюго пииту. — Жутко уродливый, но чудесный и душевный человек. Здесь я сравниваю только внешности. На чем я остановился?


— На венчании.


— Ах, да. Только прошло венчание, и гости уселись за столы бражничать и обжираться, прискакал гонец от соседнего маркграфа с просьбой к Акара пособить в войне, выступив немедленно в сторону Приречья. Молодожен ни задумываясь, бросает молодую жену, садится в седло и… Жди меня и я вернусь! Мелисата не подала виду, что оскорблена таким поступком своего супруга, променявшего знойное брачное ложе на холодную солдатскую постель. Как бы там ни было, пир продолжился и без Бласа. Когда же по обычаю приспело молодых запереть в опочивальне, встала дилемма, как запереть, ежели молодая здесь, а законный супруг гонит коня по Приречному Шляху. Пришлось соблюсти обычай наполовину. И Мелисату препроводили в спальню одну. Вот ту-то барду и подфартило. Улучшив минутку, когда гости разойдутся, кто спать, кто дальше пьянствовать, оскорбленная новобрачная заманила Марко к себе в покои, дабы обрести утешение в прослушивание любовных баллад. Позволю заметить, Марко не был бесталанным бардом, посему приглашался в покоях Мелисаты до самого возвращения Бласа. Понятно, увлечение молодой хозяйки Горлата не осталось не замеченным. Как обычно нашлись лишние глаза, что бы подсмотреть, лишние уши, что бы послушать, лишние языки, что бы порассказать. Взбешенный поползшими по замку слухами об измене молодой жены, Блас Рогатый велел приковать барда к флагштоку донжона, откуда служитель муз мог спуститься не иначе, как перегрызя цепь зубами и кинувшись вниз со сто футовой высоты. С супругой же Де Акара решил обойтись неблагородно и пошло. Он повелел в ближайшую десятницу, раздеть бедняжку и провести верхом на муле на срам и осмеяние, по рыночной площади как распоследнюю кабацкую шлюху. Бард, услышав о каре постигшей любимую, с горя написал печальную балладу и исполнил её с высот своего узилища. И была та песня преисполнена горькой мольбой к небесам, спасти деву, ибо любовь его к ней была чиста, а дева собственно невинна. И оказалась баллада столь примечательной и преисполненной искренности и любви, что когда повезли Мелисату по улицам, не один из смертных не посмотрел на неё. От злости Бласа хватил удар, и почил он не в смирении. Мелисата на законных правах взяла Горлат под свою руку и зажила, как хотела, согласуясь со своим умом и желаниями, а не по корыстным подсказками папаши или кого-либо еще.


— А где же счастливое окончание истории? — спросил меня бард, едва я умолк.


— Счастливое окончание? — чуть помедлил я с ответом.


— Или вы умолчали, о том, что Марко так и умер прикованный к флагштоку?


Догадлив, курвец, — удивился я прозорливости юного дарования.


— Нет, история заканчивается на том месте, где она закончена мною, — не стал я разубеждать Амадеуса. — Каждый волен домысливать, как кому вздумается.


Но рассказанное уже не занимало барда. Дух воспоминаний вновь увлек Амадеуса к тем мгновениям, когда недоступнейшая из недоступнейших вершин носившая гордое имя Югоне де Лоак была покорена. И воструби трубы Страшного Суда, все одного перед его глазами маячил бы дивный образ растлительницы малолетних.


Я отнесся с пониманием к душевным чувствам экс-девственника. Когда-то, давным-давно, точно так же, мусолил воспоминания своего первого грехопадения.


Поднявшись, я тихо ушел. За дверями меня ждал пустой как водосточная труба коридор. В необъятных пространствах замка мне негде было преклонить буйную головушку, что бы сносно, переждать домашний арест до триумфального возвращения моего лейтенанта, коему в таком случае я задолжаю капитанский чин. В прочем траурное шествие потерпевших поражения то же не исключалось.


Когда ж ты отправишься в Ожен, кондотьер из КПЗ, — вспомнил я наказ работодателя, явится в означенный град.


Действительно когда, — уточнил я, но ответить вразумительно не сумел.


От одиночества и всеобщего игнорирования прошел в покои съехавшей в неизвестном направлении Боны и завалился спать, приняв, сколько влезло малагарской мадеры в качестве гарантированного снотворного.


Спал я как младенец и проснулся с ощущениями избыточности сил, нахальства и крепкого держания фортуны за подол. Ощущениями однозначно опасными и провоцирующими. Но поделать я с собой ничего не мог. Захлестнувшая энергия требовала немедленного выхода наружу. Я отправился в оружейную сменить экипировку. Из всего предоставленного ассортимента булатного железа выбрал бретту, любимейшее оружие скандалистов и дуэлянтов и к ней каргскую дагу для левой руки, вещь поразительнейшую и гожую к повсеместному употреблению: срезать локоны на память, откупоривать бутылки, взламывать дверные замки, пускать противнику кровь. Сменил и франтовской жилет в золотых пуговицах, на скромную бриганту в серебряных клепках.


Разряженного в пух и прах, ноги сами привели меня к дверям покоев маркизы Де Лоак. Не нравились мне её игры с несовершеннолетними…


Мое Сиятельство приняли, но без должного внимания. Совратительница сидела у зеркала, в том же воздушном пеньюаре. Не удивительно, что бард тронулся рассудком. Было от чего.


— Граф, я не готова принимать гостей. Мой туалет не закончен, — укорила меня маркиза, пудря прелестный подбородок.


Я задержался с ответом. То, что скрывалось за прозрачным складками сорочки, смущало и тревожило дурную наследственность. Мои пращуры были родом со знойного юга.


— Драгоценная моя маркиза, я пришел просить об одолжении, — начал я издалека.


— С удовольствием вас выслушаю, — не отвлекаясь от нанесения косметики, наблюдала за мной Югоне в зеркале. — Если вы перестанете таращиться на меня и вспомните о воспитанности.


Нашла кому говорить о манерах и морали! И главное кто!?


— Ваше лицо достойно кисти иконописца, — польстил я хозяйке комнат.


Маркиза приостановила укладку грима, отложила пудреницу и медленно повернулась ко мне. От движения по шелку полыхнули-побежали сполохи, и тело под бесстыдной одежкой окуталось в перламутровый блеск.


— Лицо? И только? — наивность взгляда сменила дурашливая насмешливость.


Я почувствовал себя полным придурком.


— Вы не договорили, — грациозно поднялась с пуфика Югоне. Тонкотканные покровы едва не соскользнули с её провоцирующих форм.


Вай! Вай! Вай! — запричитал я. — Прямое оскорбление инстинктов!


Маркиза сделала малюсенький шаг… шажок… шажочек ко мне.


Вчера, что было Рождество? Раздача подарков продолжается! — попытался я совладать с собою и спросил обольстительницу.


— Вы хотите заполучить и мое сердце?


— Ваше сердце? На кой оно мне, — отмахнулась Югоне от вопроса. Её личико сжалось в милую мордашку. — У вас здесь так скучно…


— Полностью согласен, драгоценная маркиза, — шаркнул ножкой в галантном поклоне я перед маркизой. — У нас тут не балаган.


— Вы говорили об одолжении, — напомнила Югоне мне, заявленную минуту назад цель визита.


В наш дивный разговор внезапно вмешался длинный сигнал горна.


— Полк возвращаются, — зачем-то произнес я, не поверив своим ушам.


— Что за одолжение? — в сытых глазах маркизы блеснул искорка-правокатор.


Не раскисай ваше благородие! — держал я удар, но теперь было не до разговоров. О чем возвестила дудка с крепостной стены?


— В другой раз, маркиза! — заторопился я к выходу. — У нас будет время переброситься парой слов.


Я не был занесен в коллекцию маркизы, а маркиза не приобщена к моему послужному амурному списку. Шагая по длинному коридору, такому длинному словно спустился в тоннель под Ла-Маншем, похвалил себя за проявленные выдержку и достоинство. Меня поддержал и некий червячок, запиликавший в сокровенных катакомбах моего "я" токкату печали и тоски. Что за букашка взялась музицировать? И что хотела она исторгнуть из замордованной геройством души? Кто знает… Не до этого…


С Маршалси, пропыленным и гордым, мы столкнулись в низу, в вестибюле. Я собирался выходить, он же наоборот ввалился в дверь.


— Как заказывали, сеньор граф. Победа! — рапортовал Маршалси, присматриваясь проскользнуть в кухню.


— Жажду подробностей с фронта событий, — преградил я дорогу оголодавшему лейтенанту.


— А как насчет еды? — взмолился Маршалси. — Жрать хочу больше чем грешник исповедаться!


— Сначала подробности, — настаивал я, рискуя не пускать голодальца в хлебосольный тыл. Ведь чревоугодие Маршалси страшнее стенобитного тарана.


— Тогда меняясь. Еда против моего презента.


— Гордого, белого в яблоках, для праздничных выездов, жеребца, — поморщился я, шаблонной очевидности. Вассалы обыкновенно дарят своим сюзеренам какую-нибудь выдающуюся конягу, возить барский геморройный зад на парады и удивлять фавориток ездовой выучкой и осанкой. Хотя какая ж езда если геморрой?


— Скажешь! — обиделся Маршалси. — Четверик понурых меринков в синяках, негожих для скачки, но необходимых для поправки материального положения манора.


— Даже так! Показывай трофеи, — ухватив за рукав, развернул я Маршалси к выходу. — И как там мои копейщики?


— Стояли не шелохнулись. Берг, как не пыжился, не смог заставить отступить твоих каторжников.


— Рад слышать, что не ошибся, — толкал я упиравшегося Маршалси к дверям. Он сдался.


— Эх, жизнь! Кровь лей да еще не жравши ходи! Где же милость сюзерена и небес?


— Нашел, кому на жалость давить. Нас на соленую слезу не купишь! — ответил я и за себя и за небожителей.


Покинув вестибюль дома, мы направились к казармам. Первое, что бросилось в глаза, непривычное многолюдье. По парку, в ту же сторону что и мы, кто мелким шагом, кто скорой рысью двигалось уйма народу. У часовни собрался, чуть ли не митинг, а уж к казарменной площади пришлось проталкиваться сквозь зевак.


Копейщики стояли грозной сплоченной группой. Возле них суетился викарий, в сопровождении служки, державшего в охапке вольные, дарственные и паевые.


— Уговор есть уговор, — прокомментировал я действия преподобного и махнул рукой. Продолжайте мол. Лично поприсутствовать при сатисфакции героев желания не изъявил. Нашему ли благородию радеть за сермяжную правду.


Проследовав далее, мы подошли к оцеплению рейтар.


— Ваше Сиятельство! — обратился ко мне знакомый сержант, вынырнув из строя. — Соблаговолите, разговаривать с сеньорами пленными?


— Конечно, соблаговолю, — усмехнулся. — Для чего я притащился сюда, как не воздать по заслугам. Аз езмь воздам!


Ряды рейтар заволновались и вытолкнули ко мне холеного, тощего, седовласого и наглого.


— Сеньор Марк Бии, сеньор Энрю Гюс, сеньор Рап Венн, сеньор Берг, — представил мне по очереди пленников Маршалси.


Заложив руки за спину, я прошелся перед четверкой бывших неприятелей.


— Не скажу, что счастлив вас видеть…. Но тем не менее.


Квартет дружно надул губки, закатил глазки, повел носами. Одним словом взаимная радость.


— Сеньор Марк Бии? — обратился я к холеному.


У меня за спиной, заставив вздрогнуть, заговорил Трейчке.


— Младший отпрыск виконта Мариона Бии, имеет во владении замок Бортак и городки Иглдо и Старни, соответственно стоимостью в 200, в 130 и 75 тысяч реалов, пятьдесят квадратных лиг земель, не считая взятых десяти лиг в аренду у Императорского Земельного Ведомства.


— Старни это где? — обратился я за справкой к клерку.


— Прибрежный Гальдерн, пристань на Адахо.


— О, перспективное место! — удовлетворенно потер я руки и гадко улыбнулся Марку. — Рыболовство, торговлишка, транспортные услуги! Славненько, славненько! Отпишите мне Старни либо уплатите его стоимость деньгами. Остальным пользуйтесь вволю.


Пленные от изумления моей шкурности выпучили глаза.


— Не согласны? — обратился я к обуянному гордыней Бии. Владелец пристани промолчал. — Трейчке, сообщите родне, что Марк Бии, человек выдающихся достоинств и незапятнанной чести, кинулся в ров со стены Эль Гураба. И закажите поминальную свечу на родине безвременно нас покинувшего.


— Вы не посмеете! — не сдержался и заорал Бии, от гнева выпучивая глаза и краснея щеками.


— Заткни пасть, — посоветовал я ему, не теряя спокойствия и графского достоинства. — Еще как посмею! Вы и представить не можете, с кем связались! А как узнаете… Сеньор Энрю Гюс, — обратился к следующему.


— Земель во владении не имеет. Ни наследованных, ни отказных, ни в аренде…


— Что же с него и взять нечего? — перебил я Трейчке. — А богатые сердобольные родственники? Согласные выплатить выкуп? Тоже нет? Силы небесные да вам побираться, а не воевать следовало.


— За сеньором Гюсом, — осторожно продолжил Трейчке, опасаясь моего гнева, — имеется в управлении дом в Хейме с доходов, от которого он живет. Сам дом принадлежит князю Торнту.


— Спасибо! Хоть что-то! Трейчке, возьмите у сеньора Гюса соответствующие бумаги на управление и, не мешкая переуступите оговоренные в них права третьему лицу за хорошую цену. Ежели сеньор заартачится… Трейчке есть у нас во владениях каменоломни, карьер по добычи гравия или что-то в этом роде?


— Под Никласом разработки бутового камня.


— Вот и хорошо. Сеньор Энрю вам на бедность предлагаю выбор, отпишете дом или отработаете ущерб в карьере. Уповаю на ваше благоразумие и думаю, что отпишите. Трейчке, каждую минуту размышлений этого сеньора приравняйте к одному дню уборщика параш в замковой тюрьме.


Скромнее всех держался седовласый.


— Сеньор Рап Венн! — сочувственно закачал я головой. — В ваши-то годы искать приключений.


— Не твое дело, — неожиданно, но не особо грубо огрызнулся Венн.


— Трейчке, — позвал я клерка огласить сведения о пленном.


— Владеет наследственными землями Веннов и присоединенными согласно аннексий с виконта Шартре шестьюдесятью квадратными лигами у истока Лаи.


— Вы удачливы в войне мой друг? — обратился я с вопросом к седовласому.


— Не теперь, — ответил он, но уже вовсе не грубо. Политика кнута приносила свои плоды.


— Имеет десяти процентную долю в банке Крюффа, — дополнил информацию Трейчке. — Сам банк оценивается в миллион реалов.


— Не путайте, сеньор Трейчке. Сеньор Венн имел долю в банке, но уступил мне. Не возражаете сеньор Венн? Отлично! Хорошо вести дело с понятливым и дальновидным человеком. Как вы догадались, что с виселиц на стенах Эль Гураба, истоки Лаи не просматриваются?


Венн поджал губы, но промолчал.


Я перешел к последнему из пленников. Наглому.


— Уважаемый вы доставили мне не мало хлопот.


— Бросьте фиглярство, Гонзаго. Касательно меня ваши контрибуции не законны. В кодексе Реенталя сказано, суммы удержания с пленных держателей империалов не должны превышать пяти процентов стоимости их личного имущества. Так что самое большее вы от меня получите…


— Сеньор эконом, — призвал я клерка, недослушав барона.


— Сеньор Берг является имперским ленником или по старому империалом, потому земли принадлежат короне.


— Вот те здрасти!


Берг самодовольно осклабился. Что съел?


— За сеньором Бергом более ничего не записано, — констатировал несостоятельность пленника Трейчке.


— А у родни?


— Родственники сеньора Берга так же являются ленниками императора.


— То есть нищими? — заключил я из справки клерка.


— Имущественно не самостоятельными, — поправил меня Трейчке.


— Суть одна. Он голодранец и думает, это ему поможет. Причем имеет наглость ссылаться на закон. Так вот, насчет законности сеньор Берг не сильно апеллируйте к Реенталю. Напомню по такому случаю вам народную мудрость. Закон что дышло, куда повернул туда и вышло.


— Вы не посмеете, — упорствовал Берг в своих заблуждениях. — Вас вызовут в Имперский Суд и Суд сословий. И за самоуправство отнимут титул графа.


— Беспокойтесь сеньор Берг о себе. Скажем так, если в течение декады в моей казне не прибудет на восемьдесят тысяч реалов, я посажу вас в такую дыру, где даже тараканы не живут. Когда наступит срок вас отпускать. Опасаюсь, сам лейб-медик двора не возьмется за ваше лечение.


— Я императорский ленник, — напомнил мне Берг. — Больше чем на три декады вы меня не посадите. А на три декады моего здоровья хватит.


— Как сказать! Я посажу вас в компанию с Додо, — сочинил я на ходу. — Знаете, за что он там сидит в каталажке. За ско… то… ло… же… ство, — по слогам произнес я, дабы спорщик и законник на слух определил, что ему грозит. — Я вам не завидую Берг. Додо сидит год, но, увы! тюрьма не деревенский выпас ему так давно ничего не перепадало.


— Как вы смеете!!! — возмущению Берга не было границ.


— Я смею, — рассмеялся я над запаниковавшим бароном. — Не хотите ли процитировать по такому случаю что-нибудь из Реенталя? Трейчке принесите свод барону. Освежить память… и на случай прикрыться от домогательств.


После столь скорого, но справедливого суда, я сопровождаемый Маршалси отправился восвояси. Выцепив в суете слуг Арно, распорядился готовить столы изобильные, вина нескончаемые, фанфары всегласные в ознаменование победы и избавления от недругов и пацаков. Пережидая приготовления к гусарскому мальчишнику, мы уединились покалякать во все той же библиотеке за бутылочкой "Молока лозы".


— И так господин лейтенант, — объявил я герою, после первой чары, — здесь мы задерживаемся край три дня. После чего отправляемся в Тиар, куда собственно и держали путь. Возможно, акцентирую, возможно, завернем в Галле к епископу, но это зависит от некоторых обстоятельств.


— А чем тебе здесь не житье? — спросил Маршалси перед второй.


— Меня здесь не любят, — спрятался я за усмешку.


— Опять мутишь Вирхофф?


— Понятно мучу, — поскупился на объяснения я, но не пожадничал на выпивку. Третья зарядилась до краев.


— Будь по-твоему, — согласился Маршалси без особой радости.


Мы душевно помолчали, допив остатки вина. Пришел слуга, по случаю торжеств наряженный в золотом тканый камзол и страусиновые перья и пригласил к столу.


— Ну что ж, настала пора чествовать героев, — по-приятельски похлопал я Маршалси по плечу, и мы отправились к месту сбора овеянной славой гвардии.


Нет! Если справедливость на белом свете! Назовите мне уголок тверди земной, где бы упомянутая особа, не отворачивала свой прекрасный лик от таких как я, горемык!


Я успел сделать в сторону счастья ровно десять шагов. Десять шагов по чудесному коридору, устеленному полосатой дорожкой, десять шагов вдоль стен драпированным цветастым шелком, десять шагов мимо бюстов предков и панно с сатирами и нимфами, десять шагов под алебастровым потолком в алебастровых розах и алебастровых виньетках. Там где коридор входил в круглый зальчик уставленный вазами с ярко-зелеными фикусами, колючими акациями и прочей комнатной растительностью меня стерегла служанка Валерии.


— Ваше Сиятельство, — легкий реверанс в мой адрес, — вас просят навестить Их Сиятельство.


— Кто просит? — разгневался я на деву.


— Их Сиятельство, сеньора Валерии.


— А подождать с визитом Их Сиятельства не может?


— Нет. Просили зайти тотчас.


Говоря со мной, служанка стояла посреди дороги, что айсберг на курсе Титаника. Ни влево, ни вправо не увернуться.


— Ступайте лейтенант, — вынужден был расстаться с Маршалси я. — Мое отсутствие не продлится слишком много времени.


Я проследовал за белобрысой. В эти мгновения, сам себе я напомнил революционера-семинариста, которого припутала царская охранка.


На этот раз служанка не докладывала. Распахнула дверь и впустила меня в покои. Злопамятный мопс поднял уши и по-взрослому рыкнул. Однако рассмотрев меня, поспешил спрятаться за подушки на диване.


Заводным солдатиком, я без задержки, проследовал в спальню. Валери сидела на краю кровати и смотрела куда-то в угол.


— Знаете, сеньора, — наболевшее рвалось наружу, и я готов был выплеснуть обиды наружу, особенно пройдясь по поводу использования меня как к мужчины. Валери подняла глаза, и я заткнулся в начале речи. У киношного вампира глаза и то бледнее. А тут представляете в рубиновом ореоле черная точка зрачка. Ух!!! Мороз по коже!


— Вы хотели, что то сказать? — спросила Валери.


Я промолчал.


— Вас смутил цвет моих глаз, — она не сводила с меня своего упырьего взгляда.


Опять промолчал.


— Второе драже, — подсказала Валери. — Следовательно, вы знаете, зачем вы здесь? — и, глядя прямо мне в глаза медленно спросила. — Лех фон Вирхофф? Кажется, так вас зовут?


17.


Ровно через два дня, как отгремели литавры побед, отпела звонкая медь хвалебных труб, роздали все пряники и всыпали все плети, попили и поплясали на хмельном пиру победители, наша славная компания: я, Маршалси и Амадеус, верховыми въезжала в Галле.


— Сдалось вам тащиться к занудливому попу, — отговаривал меня от визита Маршалси. — Еще неизвестно примет епископ тебя или нет. Будем торчать, ожидая аудиенцию невесть сколько.


— Меня примет немедленно. А зачем я к нему еду, так это вопрос особый и касается одного недоконченного в Эль Гурабе дельца. Я бы рад гнать во всю резвость наших рысаков в Тиар, в эту Содому желаний и Гоморру пороков, но вынужден, как сказано, свернуть с пути ради небольшого дела.


— Содома?! Гоморра?! Вы слишком подолгу пропадали в библиотеке. От того и выражаетесь, в оскорбительной для простого невежды замудрой форме.


— Ничего поделать не могу, но повторюсь снова и думаю в последний раз. Прекратите ныть, Маршалси, мы должны навестить епископа.


— Вечно вы со своими тайнами, Вирхофф. А потом ломай голову, где у ежа жопа. Вы-то не поторопитесь с разъяснениями.


— Я не зоолог и про ежовый анус ничего не знаю. (Маршалси отмахнулся — кому говорилось!) И прекращайте брюзжать. Подобными речами вы вгоняете нашего барда в окончательный кризис. Заметили, он за все время отъезда не попросился спеть и не написал в тетрадь ни строчки.


— Давно так следовало поступить! Что хорошего в карьере писаря? Мужчина должен предпочитать меч перу, кружку вина чернильнице и…


— …И объятья шалавы размышлениям над бумагой, — как обычно помог я закончить речь идальго.


— Пускай шалавы, — принял мои слова Маршалси. — Среди них попадаются такие цацы, не чета недотрогам с волосатыми ногами, воспетым всякими дурнями.


Маршалси рассмеялся по-детски счастливо. Не иначе вспомнил любимую куклу Барби.


— Какие еще волосатые ноги? — не понял я.


Идальго поведал нам примечательный случай, произошедший с ним в пограничном Сване. Суть коего — живущая по соседству с казармой вдовушка, хранившая верность мужу не из преданности, а из стеснения своих волосатых ног.


— Вас Маршалси подобное обстоятельство не оттолкнуло, — поскольку вы об этих ногах узнали.


— Конечно, нет. Во-первых, добиться благосклонности волосатоногой сеньоры стоило мне уйму времени и терпения. Во вторых, она явила собой образец любовницы, которая знает, чем следует заниматься в постели.


— И чем же следует заниматься? — поинтересовался я у специалиста по шашням. Удивить меня кроватными трюками и стойками сложно, но не невозможно. Поэтому и спросил.


— Ограничений, ни каких! — провозгласил свободу нравов Маршалси. — Единственное, по первости её ноги ассоциировались у меня с ногами капрала Камю. Вот кто воистину был покрыт шерстью, что мейская болонка императрицы Амели.


— Как тебе, случай Амадеус? Чем не сюжет? — обратился я к Амадеусу, чуравшегося нашей вольной беседы.


— Не сюжет, — открестился от подкинутого нами материала, печальный бард. — У поэтов другие критерии оценок взаимоотношений женщины и мужчины.


— Вирхофф мы возьмем его в бани, — пообещал Маршалси. — Он там познакомится с таким количеством критериев и взаимоотношений, что хватит впечатлений до конца жизни.


— Какие еще бани, Маршалси, — осадил я запальчивого воспитателя. — Откройте глаза! Юноша отравлен ядом влюбленности.


— Вот поэтому и настаиваю на банях, — Маршалси похлопал барда по плечу. — Любовь это проходит, Амадеус. Поверь мне проходит. Сначала, кажется, вот-вот умрешь. Потом умрешь, но завтра. Далее если умрешь, то не от этого. А под конец и во все удивишься, от чего собирался наложить на себя руки.


Бард не удостоил нас ответом. В его скорбном молчании было столько нездорового пессимизма, что я заопасался не запил бы.


Галле, Галле… Мечта меланхоликов и аскетов. Благочестивый тихий городок. Собаки лают на проезжих без всякого задора. Не видно не пьяных, не дранных. Представительницы прекраснейшей и древней профессии отсутствовали как класс и вид. Путной пивнушки и то не попалось.


— Наглядный пример! Нам здесь делать нечего, — жестом сеятеля обвел вокруг Маршалси.


— У нас другая цель, — напомнил я идальго.


— У нас?… У вас!… Это вы едете к епископу и силком тащите меня и поэта вслед за собой в эту пустынь, обрекая на голод и одиночество, — посетовал Маршалси на мою душевную черствость. — Не поеду к попу, пока не изопью рос и не отведаю маковин.


— Поедете, поедете, — не внял я его причитанием. Хотя признаюсь, тоже был не прочь поесть-попить.


Нарядная и противоестественно чистая улочка вывела нас на рынок. Не рынок, а эталон торговли. Ни шуму и ни гаму, ни дурной толчеи.


От рынка свернули к гимназии, от гимназии вниз к пруду.


Резиденция епископа располагался в небольшом оазисе из дубков. Эдакий дом лесника у озера. На въезде, там, где обычные люди ставят ворота по крепче и садят сторожей побдительней и псов позлей, маленькая будочка, на манер газетного киоска, в которой красовалась постная харя святоши, плямкающего под нос молитвы.


— Любезный, — обратился я к стражу. — Нам бы повидаться с Его Преосвященством.


— Вам назначено? — спросил он, блеклым голосом умирающего старца.


— Понятно назначено, коли мы здесь, — я протянул свиток, врученный мне Гартманом.


— Позвольте узнать ваши имена, сеньоры?


— Сеньор Гонзаго, сеньор Маршалси и служитель муз бард Амадеус.


Харя довольно кивнула головой.


— Пускать вас не велено ни под каким видом, — страж сломал печати и прочитал бумаги. — Дело, по которому вы явились, решить без проволочек.


Цербер нагнулся под прилавок, загремел замком и зашелестел бумагой.


— Слава Троице, нас попрут отсюда, — обрадовался Маршалси. — А я отчаялся, отделаться от аудиенции.


— Сеньор Маршалси? — обратилась харя к лейтенанту Эль Гураба.


— Что такое? — удивился идальго.


— Вам вручается патент на капитанство, со всеми вытекающими из звания правами и обязанностями, — комментировал написанное страж. — Однако без снятия запрета на пребывание в столице империи.


Харя протянула патент ошарашенному Маршалси. Идальго взял, развернул и прочитал одним глазом, другим продолжая, косится на монаха.


— Так же вам полагаются, рубиновый72 орел.


Вестник благих известей, раскрыл коробочку и протянул идальго. Тот, немного оправившись от изумления, взял орла и приколол на плечо.


— По моему вы забыли про наградной бонус, друг мой, — напомнил я, когда не праздничное вручение награды герою завершилось.


— Не забыл…, - щеки стража полыхнули вишней. — Причитающие деньги сеньор Маршалси может получить в Тиаре, в банке Гротто. — И отдал наградной вексель.


— Вот теперь, — я толкнул под локоть Маршалси. — Нам действительно пора в Тиар.


Мы как былинные богатыри поворотили коняг и пустились рысью в супротивную от будки сторону. К "Сырному Петуху", харчевне расположенной неподалеку от рынка.


— Знаете что, граф, — обратился ко мне Маршалси, когда мы немного отъехали от резиденции епископа.


— Не граф, а князь. И не Гонзаго, а Лех фон Вирхофф, — подсказал я приятелю форму дальнейшего обращение ко мне как к благодетелю и спасителю.


— Как пожелаете! — не стал спорить идальго. — Вы князь, выгодный сюзерен.


— И в чем выгода? Денег то у меня…


— Я не про деньги. Вы держите данные обещания.


— Стараюсь, друг мой. Осталось вот выхлопотать барду дворянство и титул придворного поэта и можно спокойно проситься на императорский пансион.


Бард, безразлично воспринявший награду приятеля, уныло посмотрел на меня. Нужда ему во дворянстве не больше чем глухому в свистульке.


Галле мы покинули, по-походному перекусив в харчевне. Перекусили в соответствии с названием заведения. Скромно, постно, в основном сыром, запив еду безградусным квасом десятилетней выдержки. За городом мы дали ходу и к последней Декте влетели на всех парах в Руг, где завалившись в трактир, провели небольшую репетицию оккупации культурно-развлекательных комплексов Тиара.


Следуя избранным курсом, мы отметились в Бо легкой драчкой со школярами из Лицея Пяти Муз. В Шаё едва не спалили лучшую гостиницу. В Ранке удивили испорченностью нравов служительниц красного фонаря. Из Жа улизнули за пять минут до прибытия альгвасила имевшего на руках ордер на наш арест.


Так весело и незаметно добрались до Тиара.


Открылся желанный город с маковки холма. Большой, покорный, безропотно ждущий, когда мы соизволим ступить на его звонкие мостовые.


— Vine et vici73, - провозгласил я программу действий.


— Что, — спросил Маршалси и ненароком поправил капитанского орла. Если раньше он беспричинно теребил усы, то теперь не на секунду не оставлял в покое знак отличия.


— Добрались, говорю, — ответил я, втягивая воздух полной грудью. Героический нюх безошибочно чуял энергию безумств и безрассудства исходящую от города. — Ты не находишь его прекрасным? — спросил я у барда, как у натуры утонченной, поэтичной и следовательно предрасположенной к мистицизму.


Бард не узрел внутренним оком сокрытых каменными стенами и черепичными крышами знаков и рун людского греховодства. Не распознал он и флюид человеческих пороков, искрящейся дымкой накрывших город.


— Не лучше прочих.


— Ты прав и не прав. По сравнению с Хеймом или Ла Саланой конечно пустячок, но в ряду оставшихся…, - Маршалси озорно подмигнул барду. — Город с заглавной буквы. Я бы сравнил его с кошелем скряги. Медь и золото в одной мошне. Только сумей ухватить полновесный реал, а не затёртый грош.


Низвергшись с божественных высот к распахнутым вратам рая обетованного, сунули подорожную стражнику, поднесли подушную — имперскому клерку, пожертвовали милосердную — монаху, и… Добро пожаловать в Тиар!!!


— Первое, крыша над головой, — поставил я задачу своим спутникам.


— Найдется, — успокоил Маршалси.


— Без ненужных излишеств, но и без глупого аскетизма, — конкретизировал я условия.


— А как иначе, — понимающе отнесся к рачительности идальго. — Ни реала по ветру.


Розыск подходящего жилья привел на улицу Белых алебардистов, в "Утиную шпору", гостиницу с приемлемой кухней, достойным винным подвалом, общим залом для встреч и комнатами для отдыха и уединения. Мы экономно поселились на втором этаже в комнате на троих.


— Удивляюсь себе и другим, — заговорщецки обронил за столом Маршалси, наблюдая за дамами постельной службы, в избытке снующих вокруг нас.


— Лучше ешьте, Маршалси, — устрожил я, морально неустойчивого идальго — Удовлетворять любопытство будем после, когда обналичим мой вексель. Сто полновесных золотых реалов.


— И сто реалов капитанского бонуса, — приплюсовал к бюджету Маршалси. Получалась не плохая сумма.


— Обязательно, — одобрил я слияние капиталов.


День закончился дружным отходом ко сну. Проваливаясь в пустоту неясных грез, я прислушался к биению моего благородного, размером со школьный глобус, сердца. Тук-тук! Тук-тук! Продолжал отсчитывать время бестолковый метроном.


Проснулся я ранёшенько. До колокола Септы. Полежал, поворочался и поднялся. Приятели бессовестно продолжали дрыхнуть. Пришлось их поторопить с пробуждением.


— Герои меча и пера! Подъем! — гаркнул я во всю глотку.


Маршалси швырнул в меня сапогом, но промахнулся. Смертоносный снаряд сорок девятого размера, просвистев над моим ухом, сбил со стены портрет в кедровой раме, навсегда отпечатав на изображенном лице гигантский след. От падения живописи шуму случилось гораздо больше, чем от моего крика.


— Вы спятили, Вирхофф! — возмутился идальго, ворочаясь с боку на бок. — Орете в такую рань!


— Нас ждут дела! — напомнил я ему.


— Какие дела! Септу еще не отбили! Блохи на собаках и те спят. Не говорю об остальных.


— Вставайте, капитан, — приказал я. — Негоже вассалу тянутся в постели, когда сюзерен на ногах! И вы сеньор бард подымайтесь!


Кое-как поднявшись, оделись, умылись и спустились завтракать. Похмелившийся хозяин, подал холодных закусок, отварного мяса и вина.


— Друг сердешный, — обратился Маршалси к держателю Утиной Шпоры. — Подскажи, где в городе находится банк Гротто.


— На площади Плачущих Младенцев, — ответил кабатчик, продолжая поправку здоровья, посредством малаги. — Вверх по Армани, — поясняя, сдобрил слово добрым глотком, — до Арки Святой Вериты, — и как с пулемета, глыг, глык, глык, — от туда налево, мимо Дворца Судий, — снова серия крупнокалиберных глыков, — до Цитадели Вилля VII. От цитадели: ежели пеший, вверх по Маршам Триумфаторов, а верхом, в объезд по Лежачей улице, — и как гранатой ГЛЫЫЫК! — и на Палаццо Дюка Мори… В переулок Ре… И на месте…


Обессилевший гид, рухнул за прилавок и захрапел.


— Не плохой распорядок дня, — улыбнулся Маршалси.


Мы просидели час в чревоугодии и пьянстве. Не успел колокол звякнуть об окончании церковных служб, наша компания взлетела в седла и отправилась в банк, обналичивать вексель и получать причитающийся капитану Маршалси бонус.


— Чему вы улыбались, сеньор капитан, когда каналья хозяин расписывал дорогу к денежным кладезям? — спросил я идальго, когда мы выехали из ворот гостиницы.


— Да так. Вспомнилось, — не признался Маршалси не сразу. По лицу же читалось желание поделиться воспоминаниями.


— Хотелось бы знать? — из вежливости настаивал я, понимая, через пять минут он и сам расколется.


— Боитесь впутаться в историю? — засмеялся Маршалси.


— Я сам источник историй и приключений, — отмел я его подозрения. — Но как любопытствующий субъект, заинтригован вашей загадочностью.


— Ничего особенного!


— Да, да. Знаю. Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, — умилился я ностальгии приятеля. — Амадеус, записывайте, пока он будет рассказывать.


— С чего вы взяли, что я буду рассказывать?


— А разве не будите? — "огорчился" я.


— Если вам интересно, — идальго дождался моего согласного кивка и начал свою повесть. — Годков так десять назад здесь расквартировывалась наша Восьмая рота, Штурмового полка генерала Могли.


— Здесь это где?


— В Цитадели Вилля. Цитадель сами понимаете, одно слово. Трехэтажная казарма, построенная кольцом. В нутрии кольца плац и артезианский колодец. А за Дворцом Судий располагались, да и сейчас наверно они там, казармы Императорского полка Резервистов. Резервисты эти были сплошь сынками благородных и древних фамилий, приписанные к различным штабам и канцеляриям. Собирали их в Тиаре только в военную пору, что бы затем препроводить туда, где по стечению роковых обстоятельств командование потеряло штабистов.


— Первый раз слышу о таких обстоятельствах. Можно потерять полк целиком, но только не его штаб. Военная мудрость гласит: "Кто последний в атаке, тот первый в отступлении".


— Иногда такое случается.


— Например…


— Например, когда я торчал в Сванских топях, тамошние партизаны вырезали командный состав Четырнадцатого полка. Полковник, замещавший вызванного в столицу генерала Стампа, вывел писарскую компашку в бордель отдохнуть. Там их и прихватили.


— Убедили…. Бывает.


— Возвращаясь к штабистам… Не секрет, друг друга мы недолюбливали. Я имею в виду нашу роту и императорский резерв. Как-то раз, если память не изменяет, перед Днем Молящихся В Плаче, я и мои сослуживцы гуляли в "Кошачьем блуде". Очень приличный по тем временам бордель, не знаю как сейчас. Доведется, сходим. И вот, в самый разгар нашего веселья врываются в бордель пьянющие резервисты и нагло требуют очистить помещение. И главное от кого требуют! От героев Пограничья! Понятно мы их послали подальше. Не принято у сванских ветеранов бросать, как говорится, кров и вдов. Маменькины сынки по собственному слабоумию полезли в драку, понадеявшись на численный перевес. Девятнадцать против одиннадцати! Но нам их численность — два раза тьфу! Из борделя мы их выперли на улицу. Резервисты решили огрызнуться и забаррикадировались в "Винном сапожке". Мы с ходу на штурм, обращая в таверне все в прах. Окна, стекла, посуду, мебель. Хаос и хлам!


Выкинув резервистов из кабака, мы погнали их дальше, аж до Арочных Стел. Здесь к ним присоединились городские стражи порядка и блюстителей нравственности. Мы и их опрокинули в бегство. И гнали до площади Трех Фонтанов. Тут им на выручку кинулись императорский уличный дозор и альгвасильские держиморды. Что оставалось делать, пришлось ретироваться. Не бежать, а именно ретироваться, по правилу высокого воинского искусства: Павших не бросать, спины врагу не показывать. Не успели за нами закрыться ворота родной цитадели, как городские потребовали нашей выдачи, обещая строго покарать за смуту и дебош. Наш капитан даже не удостоил разговором радетелей правосудия. Тогда они принесли официальную бумагу из магистратуры, увешенную печатями, что добрая яблоня спелыми плодами. Капитан спустил реляцию в нужник, заявив о невозможности применения к нам гражданского наказания, так как мы подпадаем под статью за номером сорок два из Уложения о воинских проступках, авторства самого Высочайшего Императорского Трибунала. Но трибунал заседал в Хейме, и ждать его постановления никто не хотел. Нас горели попеременно заполучить магистрат, альгвасил и Суд Резервного полка, но все обошлось. Правда, под арест все одно посадили.


— За аморальное поведение?


— За утрату казенного обмундирования. Капитану было плевать насколько привлекательно или отталкивающе выглядели его обнаженные подчиненные в глазах горожан Тиара, среди которых безвременные вдовы, непорочные девушки и малолетние дети.


— Ого! Лектуровская история только в более острой форме. Ваш голый зад зрели и тутошние жители!


— Совершенно точно.


— Повторение ошибок не есть признак большого ума, — укорил я Маршалси.


— Есть вещи повторений, которых не избегаешь, — безалаберно отнесся он к укорам. И со свойственной ему испорченностью добавил. — Случка из их числа.


Мы добрались до банка. Золотые запасы хранились в тяжелом, что печать Верховного Суда, здании, с окошками похожими на вскрытую грудную клетку. За ребрами кованой решетки совсем не видно стекла.


По обе стороны входных дверей дежурили молодцы с фальшионами74 наголо. К дверной ручке, открыть-закрыть, приставлен юркий шнырь, явно из Federfechter75. Мы вошли в банковский зал. Скользкий мраморный пол, натертый до зеркала, отдавал эхом в сводчатый потолок. С потолка к своему отражению тянулись тяжелые нити хрусталя и иглы зеленого нефрита. Вдоль стен, какие в нишах, какие на пьедестальчиках, вазоны с искусственными цветами и мордатые бюсты. Прямо мавзолейной мощи стол. За столом, над столбиками злата, чах старый барыга.


— Чем могу быть полезен, сеньоры?


Шершавый, противный голос. Будто провели напильником по точильному камню.


На голос, с бесшумностью призрака, воскрес и встал за спиной барыги дальний родственник Носферату. Такой же когтистый, тощий и мышеподобный.


Мы протянули бумаги. Я вексель, Маршалси — капитанскую платежку.


Барыга их поочередно развернул. Изучил буквы, слоги, строки, цифры, посмотрел на просвет, поковырял ногтем печати, послюнил палец и потер чернила.


— Несомненно, они подлинные, — заключил он, тараня нас взглядом. В его глазах мы лихоимцы, пришедшие за его деньгами.


— Тогда будьте любезны, наличные, — коротко потребовал я.


— Сеньор Орли, принесите причитающиеся сеньорам суммы, — прошершавил кассир, не глядя, подав бумаги за спину.


Орли растворился и вновь воскрес, но уже с двумя мешочками, в коих и находились наши наличные.


Заполучив деньги, мы поспешили откланяться и удалиться. Не знаю как других, но банкирский взгляд жег мне спину. Такое чувство, под лопатку прилепили злой горчичник.


— Да, иметь дело с банкирами не просто, — вздохнул я, когда нами закрылась входная дверь банка.


— Вы мало с ними общались, Вирхофф, — успокоил меня идальго. — Иначе бы сочли нашего хозяина лишь странным.


— Странная странность, не находите бард? — обратился я за поддержкой к Амадеусу, но он кажется и не слушал о чем говорилось.


Едва мы спустились с последней ступени, идальго позвенел монетами в кошеле с императорским вензелем.


— Чем не повод поддержать звонким реалом местных торгашей и потаскух?


— Быть меценатом достойно, — похлопал я по своей мошне. — Мир создан жестоким и помочь ближнему святой долг каждого.


— Пожертвуйте тогда Пансиону Инвалидов. Или сиротскому приюту, — в задумчивости произнес Амадеус, не склонный к веселой пикировке. На челе поэта лежало великое смятение ума и духа. Избавится от подобной хвори ему помогли бы перо и бумага, но ни того ни другого Маршалси ему не предложил, а перечисленным адресатам в помощи отказал.


— Я желаю получить за свои кровные нечто большее, нежели упоминание в книге почетных попечителей. В данном случае хорошо посидеть в кругу товарищей. Но прежде чем усядемся за стол, мне необходимо исполнить одну маленькую формальность. Заехать в Императорскую военную канцелярию зарегистрировать свое прибытие.


— Вы числитесь в запасе? — с сарказмом удивился я.


— Отправлен в бессрочный отпуск, — идальго выпятил грудь, упер руку в бок и отставил локоть. — К тому же с недавнего времени я капитан.


— Надеетесь, вам дадут полк.


— Надеюсь, там еще сидит в писарях старая крыса Ван Толь, — Маршалси дернул себя за ус, затем поправил орла. — Любопытно будет с ним поздороваться.


Имперская канцелярия блистала белым мрамором крыльца, надраенными пуговицами часовых и золотым шитьем вывешенной на показ хоругви Святого Мориса.


— Только не сморкайтесь в гонфалон, — попросил я идальго.


Маршалси пропал в чреве казенного здания и скоро вернулся.


— Встреча прошла более-менее успешно? — поинтересовался я результатами регистрации.


— Я бы сказал скорее менее чем более. Ван Толь перебрался в Хейм, — сокрушался Маршалси, но сразу повеселел. — Эти идиоты предложили мне службу!


— На что, вы безоговорочно отказались, — предугадал я его действия.


— Еще бы! — Маршалси сел в седло. — К тому же я при исполнении.


— Искренне рад, что состоять у меня под началом вам нравится больше, нежели под кем-то еще.


— У вас, Вирхофф, — Маршалси ткнул в орла, — короче марши служебной лестницы.


— Не говорите только, что желаете генеральских лампас или маршальский жезл!


— Совсем-совсем маленький!


— Интендантский?


— Согласен! — не раздумывал долго Маршалси, словно я ему этот самый жезл пообещал.


— Не так скоро мой друг, не так скоро, — с показной пренебрежительностью успокоил я идальго. Хотя за этой самой пренебрежительностью не стояло ничего, кроме дыр в мое кармане.


Расплевавшись с имперской службой армейского найма, Маршалси повел нас в экскурсию по местным достопримечательностям. По тем, какие не забыл за давностью лет.


— Видите памятник? Гельор Восьмой. Величайший пьяница и волокита из живших на земле.


— Ну, этим вы нас вряд ли удивите Маршалси. Каждый венценосный правитель в той или иной степени подвержен упомянутым вами слабостям. Хуже если глава державы рвется ложить полки и роты на брустверах и стенах вражеских укреплений.


— Кто бы говорил! Еще сей монарх прославился таким многочисленным потомством, что следуя букве закона, претендовать на трон мог едва ли не каждый бродяга в стране.


— И как же вышли из положения?


— Издали другой закон…


— И претендентов стало меньше?


— В десятки раз.


— В чем соль мудрости?


— Причислили Гельора к лику святых.


— Простите, не уловил, — признался я. Взаимосвязь светского и духовного не проглядывала в дыры права.


— Святой мог иметь детей только от жены соответствующего ранга.


— Ага, её тоже причислили к пантеону.


— Верно-верно, — расхохотался Маршалси.


— Занятно и поучительно.


— Гельор освободил Каменную область, — вставил слово Амадеус до этого молчавший немтырем.


— Похвальное знание истории, — одобрил я замечанию.


— Но незнание географии, — укорил Маршалси. — Варвары область просто уступили. Поскольку сами там жить не могли.


— Это святое место, причем тут варвары, — с досадой оборвал идальго бард. — В Каменной области жили Великомученики Ремигий и Титус.


— Не по поручению ли Гельорова папаши, Великого Мата Второго?


— Маршалси, — отвлек я идальго от спора. — Вы забыли, что вы наш гид. Что за район, по которому мы изволим проезжать?


— Район мелких торговцев и разорившихся аристократов. По-здешнему Свинарник.


— Не очень поэтично…


— Когда-то здесь существовал большой мясной рынок. Император Аркарий гостивший в Тиаре и живший в Белых Палатах расположенных неподалеку отсюда, сильно оскорбился видом людской толчеи и запахом скотобоен, и приказал прикрыть свинарник. Название прижилось.


— Занятный факт. Коль вы знаток местных достопримечательностей, расскажите что-нибудь и о квартале красных фонарей.


Маршалси озрил окрестности с высоты седла. Посопел носом как паровоз перед отправкой и разразился речью.


— Чтобы ни говорили злые языки — город велик. Отсюда собственно все его плюсы и минусы. К плюсам я отношу наличие Винокурни Императорских Комендаторов, имелся раньше такой орден кабальеро благородных кровей, Провинциальный Арсенал Имперского подчинения, Оружейня, как следствие дарованных вольностей, бессчетное количество трактиров, борделей, бань, две тюрьмы, армейская гауптвахта и уже известная вам военная канцелярия. К минусам — полчища нищих и ворья, повышенную плотность попов, а, следовательно, высокий на душу населения, процент жриц, сующих носы, куда не следует, а так же довольно строгий магистрат, содержащий на налоги солидный контингент доносчиков, шпиков и стражей порядка. Упомянутый вами квартал девиц легкого поведение прилегает к Свинарнику со стороны Старой стены. Торговки женскими прелестями считаются одними из самых страстных и умелых в империи, как в прочем и самыми корыстолюбивыми…


Маршалси рассказывал, и наша компания не спеша проезжала по улочкам Тиара. Мы узнали массу интересного. При бургомистре Вайле, всем отъезжавшим из Тиара подносили чару местного пино за счет города. При нем же учинился скандал в императорском доме. Императрица Мойра частыми приезды на моления в монастырь Святого Жуано, вызвала подозрения у Матео Безродного. Подозрения оказались не напрасными и монастырь перепрофилировали. Теперь там термы и бани, а нравы еще хуже, чем два века назад. У жриц здесь два аббатства. У Эшафотной площади и на Собачьем спуске. Бабы в обоих аббатствах лютые до драки. Лет пятнадцать назад они покромсали роту гельдеранских улан. Герой Некианских высот учинили попойку в аккурат в День Молений по безвременно усопшей жрице-матери Теренции.


— Жестко, — не очень удивился я крутости крестоносцев в юбках.


— Это, не принимая во внимание Шестой опции городской стражи, — дополнил Маршалси. — Алебардистов порубили в фарш. Что б ни встревали.


Свой променад мы прервали посещением сеансов знаменитого фокусника и иллюзиониста Аллари, затем слегка под бокал легкого клерета перекусили в шинке "У Драча". Далее, заглянули к портному заказать Маршалси кое-что из одежки, и, истратив по паре золотых реалов на всякого рода безделицы, повернули в "Утиную шпору". Было далеко за полдень и стоило позаботиться об организации мальчишника.


Неподалеку от ратушного рынка идальго окликнули.


— Маршалси!!!! — завопили позади нас. — Разорви меня малагарские бляди! Маршалси!


Мы дружно обернулись на крик. Расталкивая толпу, к нам спешил завалящего вида капралишка. Коротконогий, бочкообразный, с запитым лицом и усами дыбом, в шляпе с побитым молью плюмажем и огромным палашем на поясе.


— Маршалси! — орал он, размахивая руками и распихивая встречный люд.


— Монро!? — признал зовущего идальго. — Монро! Ты?! Помесь быка и болонки! Я думал, ты сгинул под Ла Саланой!


— Хрена я сгинул! — еще громче завопил капрал и влепил тяжелую оплеуху замешкавшемуся прохожему.


Рука у знакомца, будь здоров, — покачал я головой, наблюдая за падением безвинного граждана на тротуар.


Наконец Монро продрался к нам сквозь толпу.


— Ого! Да ты капитан! — изумился приятель чину Маршалси.


— Да капрал Монро, перед вами капитан Маршалси собственной персоной, — идальго подбоченился, приобретя монументальность царственной статуи.


— Помнится, последний раз тебя не включили даже в списки претендентов на награду, за полосовку у бастионов Ле Же. Где ты добыл орла?


— Я понял, напрямую с императором не договорится. Даже если захвачу в плен малагарского владетеля. Пришлось подыскать другого работодателя, — Маршалси еле заметно кивнул в мою сторону. — Он более щедр, правда и столь же непредсказуем. А ты то, что здесь делаешь?


— Понятно что, — поубавил громкости в голосе Монро. — Жду вербовщика. Не сегодня-завтра прибудет императорский вербовщик из Хейма. Первым ста обещаны выгодные контракты.


— И куда? — пренебрежительно спросил Маршалси, выказывая формальную вежливости.


— В Малагар. В штурмовую бригаду.


— Ух, ты, — хохотнул Маршалси. — Полка значит мало! Не управляются! И что обещают?


— Пятьдесят на руки, доставку до места и подекадно по сто семьдесят пять, плюс боевые и контрибуционные.


— Хорошие деньги, — согласился Маршалси. — Только ныне за такие гроши я даже в седло не влезу.


Что-что, а картину он погнал конкретную.


— Капитан, нас ждут дела, — напомнил я идальго.


— Князь, разрешите представить, капрала Монро, — спохватился Маршалси.


Мы взаимно поклонились. Я аристократично. Капрал лишь бы соблюсти каноны вежливости.


— Извините, капрал, спешим, — в деловом нетерпении закончил я знакомство. Бедные друзья, как и бедные родственники хорошего не сулят. — Буду рад пообщаться с вами в более свободный час.


— Вечная спешка, — понимающе расплылся в рыбьей улыбочке Монро. — Не когда оглянуться, не то, что со старыми товарищами вина пригубить.


— Точно, — завздыхал Маршалси.


Монро развел руками. Чисто конферансье в цирке при объявлении смертельного номера.


— Не жизнь, а суматоха, — продолжил капрал и сделал довольно таки заманчивое предложение. — Однако может сеньоры не настолько заняты и не откажутся от приглашения на обед? Прямо за перекрестком, в "Гусе и меченосце". У нас там небольшая компания из сослуживцев. Торехо, Харт, Де Гарже… Маршалси всех отлично знает.


Халявские вино и блядёшки против непременных боевых воспоминаний, — предугадал я расписание офицерской гулянки.


— Что скажите, князь? — обратился ко мне Маршалси. Идальго загорелось предстать перед бывшими соратниками во всей капитанской красе.


— Боевых товарищей нельзя обидеть отказом! Почему бы нет, — признал я уважительным перенос срочных дел на позднее время. В определенной степени нас с идальго роднило тщеславие и любовь к выпендрежу.


Капрал повел нас за собой. Самолично проследил за определением наших лошадок к лучшим яслям в конюшне и настрожил хозяина подать к столу только свежее и лучшее. Пока Монро перепирался с кухаркой на счет составления меню, Маршалси отправил посыльного в соседскую лавку за мейской мадерой, поскольку здешнюю посчитал дерьмом.


По не очень чистой лестнице, мы поднялись на второй этаж. Под номером три значилось скромное помещение восемь на двенадцать, с кроватями по углам, столом и лавками посередине и ратным железом по стенам в качестве натюрмортов.


Появление Маршалси ознаменовались приветственными криками, хохотом, похлопыванием по плечам и замечаниями по поводу его полноты. Затем Маршалси представил нас с бардом, а Монро назвал своих друзей: нескладного худощавого Боэнса, лисьемордого Харта, франта и воображалу в сержантском мундире Торехо и вороватого. Де Гарже.


— Сеньоры! — не затягивая прелюдию знакомства, обратился к собравшимся Монро. — Будем скромны в желаниях и помыслах, ибо ныне пост.


Всем известно — для солдата пост дело святое… Стол стонал под тяжестью посуды с закусками. На блюдах ждали своей участи копченые поросята, залитые грибным маринадом, нафаршированный овощами гусь и запеченный в винном соусе индюк. Золотистые корочки на жареных куропатках прикрыты дольками красных брешийских лимонов и ветками мейского дикого укропа. В вазах розовобокие яблоки, бархатистые персики, здоровенные оранжевые апельсины, черный и белый виноград — без счета. Над развалами съестного, высились изящные клавлены76 с мадерой. Им помогали нести вахту круглобокие ботельи с крепленым мускатом и арестократические бальтазары с хересом. Кое-где можно было заметить узкогорлые алабастры с шипучим пино. Понятно не обошлось и без сальманазара, колосса с малагой — гаранта мужской дружбы, менгира поклонения пьющей братии.


Сели к столу. Первый тост, как и положено за встречу. Второй за изменчивое воинское счастье. Третий за тех, кого уж с нами нет. Четвертый за тех чье плечо рядом. А пятый…


— За щедрость императора, — верноподданно провозгласил Монро.


— И за щедрость судьбы, — дополнил я капрала. — Уж кто-то из двоих не забудет солдата в трудную минуту.


Мы дружно, что расстрельный конвой в дезертира, ахнули из бокалов.


— Все гадаю, — поделился со мной своей заботой Боэнс, — где я мог вас видеть?


— Мир тесен, — ответил я обычным для таких случаев речением.


Отговорка Боэнса не удовлетворила.


— Когда ж мы с тобой последний раз сиживали за таким столом? — спросил Монро у Маршалси, проведя рукой над разносолами и изобилием.


— У тебя всегда была короткая память, — цепляя с блюда копченого порося, усмехнулся идальго. — Когда егеря графа Дойца выставили нам бочку амантейской мадеры, за спасение их колченого старика из Привайского болота.


— Точно! — возрадовался Монро, — было дело!


— А разве Дойц воевал в Малагаре? — удивился Де Гарже.


— Инспектировал, — уточнил Маршалси, едва хмурясь.


— Растрату в Пятой Добровольческой, — дополнил Монро, хитро улыбаясь, и неожиданно обратился ко мне. — Вы знаете князь, эту историю?


— Только в общих чертах, — соврал я, пытаясь избежать прослушивания очередной солдатской байки.


— Торехо, — капрал хлопнул по плечу, сидевшего рядом с ним, жгучего брюнета. — Расскажи, как вы ополовинили полковые запасы вина.


Красавчик сержант отмахнулся. Монро принялся рассказывать сам.


— Кабальеро из Двадцать второй опции обнаружили потайной лаз в подвал квартирмейстера Ла Трю. Умышленно конечно не искали, случай подвернулся. Как говориться привалило! Их капитан никак в толк взять не мог, откуда его орлы берут деньги на выпивку. Уж и жалование давно не платили, и штурмовые кончились. Кредиты у маркитантов выбрали за год вперед. Ан, нет! Как свободная минутка, так пьянка и гульба. Другие то на мели сидели. Тогда генерал Верд приказал выдать питейное довольствие служивым. Сунулись, а в подвалах недостача. Шум, гам, скандал! Дошло до столицы. Император моментально в бригаду выслал мудилу Дойца. Для следствия в делах и наказания виновных.


— А старый дурень возьми и попади в засаду, — подключился к рассказу Торехо. — Представляете, князь. На фронте перемирие не шаткое не валкое, того гляди опять в атаку кинемся, а этот павлин в жабо, при всем параде, с трубачами и знаменосцами, разъезжает по нейтральной полосе, как по бульвару. Малагарцы глядь-поглядь и за ним. Загнали Дойца в болото по самую макушку.


— А мы, — Монро выпятил грудь. — Вытащили его оттуда. Рубились как сумасшедшие!


— И погуляли весело, — припомнил Торехо.


— Погуляли, так погуляли, — расхохотался Монро. — Всем капральством угодили на полковую гаупвахту!


— Не придумывай, — одернул его сержант, отпивая из алабастра мадеру. — В кутузку вас засунули за то, что вы разодрались с амантейскими рейтарами Четвертого полка и разнесли сортирный бордель "Благородную ветреницу". А было это аккурат после Дойца, через декаду, после знаменитого штурма Сторожевых бастионов.


— А хрена тебе! — возмутился Монро обвинениями в забывчивости. — Я отлично помню! За рейтар меня понизили в звании. А после штурма восстановили! А за шлюх высчитали пяти декадное жалование, а выдавали его даже не после взятия бастионов, а перед маневрами на Гонтских низинах.


Монро и Торехо заспорили, призвав в рефери Маршалси. Идальго не сильно принял в споре участие, теребя какие то свои воспоминания. В конце концов, все решили выпить. За баталию в Приванских болотах, за штурм бастионов, за шлюх из "Благородной ветреницы". После чего опять ударились в воспоминания. О том, что наша компания дошла до нужной кондиции, говорило отдаление от воинской тематике и все частое упоминание женского пола. И не зря ведь сложена народная поговорка: Помяни нечистого он тут как тут.


В дверь скромно постучались.


— Войдите! — позволил Монро, почему-то глянув в окно.


Дверь открылась и в дверном проеме показалась довольно симпатичная девица, помахивающая сложенным квадратиком бумаги.


— Великодушные сеньоры, нет ли среди вас капитана Мидоро, у меня к нему письмо от его невесты.


Даже нам нетрезвым было понятно, девица врет.


— Капитан у нас имеется, — Торехо поднялся из-за стола. — Но не Мидоро. А вы заходите, прелестная сеньора, заходите!


— Право, нет. Я спешу, — отказалась гостья, колыхнув своею выдающейся грудью во вздохе. — К тому же вы мне не знакомы.


— Простите, как вас зовут? — не отступался от нечаянной гостьи Торехо.


— Ровза, — назвалась девица.


— Ровза, будет вам известно, — Торехо выставил ногу, дрыгнул и обвел рукой полукруг. — Я сержант Торехо. А это мои боевые товарищи. — И согласно дальнейшему перечислению тыкал в каждого пальцем. — Боэнс награжденный редчайшим "Когтем и клыком" первой степени за Шпрей. Герои Ла Саланы Харт и капрал Монро, имеющие по "Серебряной слезе" за отвагу и по "Золотой ветви" за доблесть. Брешийский баронет и известный бретер Де Гарже. Капитан Маршалси, о котором мы говорили. Известный в империи и при дворе бард Амадеус Медина и славный князь фон Вирхофф, оригинал и меценат.


— Мне очень лестно. Такие замечательные сеньоры приглашают меня к себе в компанию, — девица еще раз горько вздохнула. — Но внизу меня ждут подружки…


Договорить ей не дали, осыпав заверениями, что будут рады видеть за столом её и подружек.


— Ведите сюда всех, — подытожил уговоры Торехо. — Места и еды хватит.


Не прошло и минуты как в комнату ввалилось все святое и грешное семейство. Знакомая нам Ровза, и её товарки: Гленна, Эвира, Молли, Опри, Итта. Общим числом шесть, разных по росту, объемам и возрасту. Девицы сразу рассыпались по комнате что горох, создавая суету и оживляя компанию.


— Начало положено! — веселея, подмигнул мне Маршалси. Я подмигнул ему и поглядел на барда. Амадеус сидел с покрасневшей, но бесстрастной рожей.


В хмельной памяти всплыл стоп-кадр. На вершине лестницы особа в распахнувшемся шлафоре…. В пустоту бухнуло сердце… Я потянулся к кубку, но тут же отдернул руку. Огляделся словно малодушный карманник. Всяк был занят своим…


Выпить я выпил. Привычка. Душевную рану йодом не прижжешь. Вином и водочкой, пожалуйста.


Боэнс отвлекся от виснувшей на шею девки и опять пристал ко мне.


— Никак не вспомню, где мы встречались.


— Ничем не могу помочь, — отмахнулся я, отвлекаясь на приветливую кудряшку.


— А меня зовут Эвира, — заглянула мне в глаза дева древнего промысла. От её томного взгляда в упор мне не жарко не холодно. Почему-то именно в этот момент, когда на колени мостилась пышнозадая шлюшка, я больше всего хотел другого. Чего? Может взгляда других глаз, может ощущать другое тело под рукой и не эти ягодицы на своих коленях? Кто знает, если не знаешь сам?


— И так Эви, — я ласково провел по мягкому бочку даму, — что будем пить и кушать.


— И пить, и кушать будем все, — засмеялась она, ерзая по моим коленкам своими мягкостями.


— Тогда начнем с малого, — налил я ей вина в бокал.


Мы разделили выпивку пополам.


Кто хоть раз, а лучше не раз, участвовал в групповых попойках, поймет, как коллектив из тринадцати душ потихоньку помаленьку напивается вдрызг и разваливается на пары. В прочем трио тоже не исключаются. Вино пьется быстрее и больше, начинается брудершафт и тисканье, отовсюду слышится смех и веселые здравницы. Мужчины становились непринужденными в словах и поступках, дамы все меньше скромны и стыдливы. В общем, незыблемый церемониал!


— Сеньор бард, может вы, исполните нам какую-нибудь балладу, — попросила Амадеуса Молли, хрупкая girl с большими коровьими глазами, интенсивно обхаживающая музыканта. Казалось вот-вот и она расстелется перед ним на столе.


Бард откликнулся на просьбу, но без энтузиазма. Его чело продолжало хранить отпечаток творческой беременности.


Зазвучала мелодия. Вопреки ожиданиям довольно живая и веселая. Услышав наигрыш, одна из девиц — Гленна принялась танцевать. К ней ту же присоединилась полнокровная Опри. Кордебалет забавно подрыгивал ножками и задирал подол. Мужчины захлопали в ладоши, стараясь не упустить момента, когда юбки взметнуться особенно высоко.


— Пойте, сеньор бард, — поторопила с исполнением Амадеуса Итта, поддерживающая за локоток Торехо, неспособного попасть вилкой в курицу на тарелку.


— О чем он споет, — жарко шепнула мне Эвира. Её грудь мягко пружинила, упираясь в мои ребра.


— О чем поют барды всего мира? О любви дорогуша. О любви, — от дурацких слов во рту стало горько.


— Мы выпьем за любовь? — дыхание пассии щекотало мне ухо.


— Это единственное за что стоит пить!


Бард на миг прервался, отпить три глотка из кубка, куда до него пускала слюни Молли и объявить.


— Баллада о Вольном школяре.


Песня была в меру фривольной и задорной. К концу нестройный хор голосов, кто в лес кто по дрова, вторил барду.


Не монах и не фигляр,


Просто-напросто школяр…


Когда коллектив имени Пятницкого закончил вокализ, а балет Большого театра устал задирать ноги, все дружно выпили.


Склока началась как всегда неожиданно и как всегда из-за дам. Монро и Торехо не поделили Итту.


— Зачем тебе этот пьяница, красотка? — запустил Монро руки под юбку, бывший ничуть не трезвея сержанта.


— Дама занята! — предупредил конкурента Торехо и нырнул под подол с головой. Там его глаз наткнулся на кулак собутыльника.


Торехо в ярости вскочил, опрокинул задорно визжащую Итту на стол и провел серию хуков по физиономии Монро. Бравый капрал ответил коротким выпадом между глаз, повергнув противника в нокаут.


— Сопля! — орал Монро над поверженным противником. — Твой папаша только собирался обрюхатить твою мать, когда я водил свою опцию против сванцев!


— Ах ты, старый хрыч! — вступился за поверженного приятеля Харт. Благо орденоносец "Серебряной слезы" был в стельку пьян и промахнулся. Огромная бутыль просвистела мимо капрала и ударилась в стену.


— Пришибу, недоносок! — разбушевался Монро собираясь вступить в бой со следующим противником.


— Оставь ты их! — повисла у него на плечах Опри. Монро хотел взбрыкнуть, но где ж взбрыкнешь, коли на тебя навалилось с центнер пышных объемов и форм.


— Держись друг, — захохотал Де Гарже передавая Монро клавлен с выпивкой.


Раскрасневшийся капрал присосался к горлышку и в момент опорожнил посуду.


— За прекрасных сеньорит! — выпалил Монро и сошелся в поцелуе с необъятной Опри.


— А ты так можешь? — прошептала мне близко-близко Эви.


— И еще не так, — ущипнул я её за ягодицу.


На беду Торехо поднялся с пола. Поднялся с намерениями самыми недобрыми.


— Итта возьми солдатика, — попросила Ровза, оторвавшись от Маршалси.


Дамочка сидела практически с обнаженным верхом. Идальго осталось ослабить пару шагов шнуровки платья, что бы его наперсница предстала в неглиже.


Итта перехватила Торехо и с помощью Гленны уволокла побитого героя в угол на кровать. И пока одна расстегивала пуговицы на амуниции сержанта, другая в этой амуниции выворачивала карманы.


— Полюбуйся на барда, — тихо попросил меня Маршалси, отвлекаясь от подружки.


Бард выглядел белой вороной. Абсолютно трезвый, он дистанцировался от Молли на расстояния вытянутой руки и диспутировал с ней о платонической любви. Бедная девушка, не желая остаться без заработка, заигрывал с Амадеусом как могла. Поддернула подол юбки, кинула в него снятым с себя чулком, а вторым собиралась заарканить морально устойчивого типа.


— Наливай! — взревел Монро, вырвавшись на мгновение из лап Опри.


Вино хлестнуло по бокалам через край. Опустошив чару, Монро в сердцах швырнул малоемкую посуду в окно. Посыпались стекла.


— За солдат его императорского величества! — проорал он тост, хватаясь за следующий кубок.


Кто хотел, и кто смог выпили. Харт опрокинув в рот полпинты мадеры, упал лицом на стол. Из-под упившегося вояки потекла и зажурчала моча.


— Вот такая мы армия! — зло заметил Де Гарже. — Не пить, не еб…ть, не воевать!


— Поосторожней в словах, — потянулся за "кошкодером" Боэнс. — Если вы обосрались под Ла Саланой это не значит, что другие не дрались, а дрочили на передовой.


— Не тронь железо, — предупредил Маршалси задиру Боэнса.


— Не твое дело, капитан, — огрызнулся Боэнс, не выпуская шпагу из рук. — Пей, ешь и помалкивай. Твой орел стоит не дороже жестяного конька с деревенской крыши.


— Погоди, — Маршалси отсадил от себя Ровзу, истомленную и готовую уступить за половину от обычной оплаты. — Что ты сказал, сраный страж рубежей?


— Маршалси! Без излишеств, — попросил я капитана, помня насколько крут в драке мой приятель.


— Заткнись, князька, — мякнул из-под Опри Монро. Гетера придавила его к лавке всей мощью телес, так что он мог говорить с великим трудом.


Мне не хотелось вставать. Шаловливые ручки Эви подобрались к моему "гренадеру", а мои ладони в вожделении прилипали к шелковой коже её бедер.


— Пыхти, да не взахлеб, — предупредил я повторение дерзких выпадов в мой адрес.


— О! Ты князь, — благодарно прильнула ко мне дева. За обслуживание титулованной особы — дополнительный начет.


— И не только, — заверил я свою милку.


— Какие еще достоинства сокрыты в тебе? — попыталась расстегнуть на мне ремни Эвира, облегчая доступ к мужавшему "гренадеру".


Де Гарже вытащил шпагу и закрутил ей над головой, демонстрируя ловкость.


— Криворукий! — обозвал он Боэнса и первым же приемом выбил из рук врага оружие.


— Дерьмо! — выругался Боэнс и, нырнув собутыльнику под руку, двинул тому в челюсть.


Де Гарже плюхнулся на задницу. Из разбитой губы побежала струйка крови. Слабонервная Итта взвизгнула и закрыла лицо руками.


— Ты совершил ошибку, — предупредил Де Гарже подымаясь. Рука сунулась за голенище, и в руке оказался стилет.


— Пугай свою шалаву, — Боэнс взял со стола бутылку. Поувесистей и почти полную.


Маршалси выбрался из-за стола, нацелился отогнать Де Гарже и заняться Боэнсом.


Я покосился на Амадеуса. Парню могло достаться. В пьяных драках не бывает правых. Только участники.


Молли перешла к решительному штурму морально устойчивого клиента. Она буквально сбила барда на пол, уселась верхом и, щекоча ему лицо, длинными волосами пытаясь добиться согласия. Стойкость Амадеуса посрамила бы любого женоненавистника.


Монро вывернулся из-под Опри, и, оставив в её руках ворот рубахи и карман камзола, преградил путь идальго.


— Не лезь Маршалси.


— Он, кажется, что-то сказал, — идальго, как мог вежливо оттолкнул капрала.


— Маршалси! — уже не столь дружелюбно мешал пройти бывшему соратнику Монро, цепляясь за рукав.


— Пусти его капрал, я не задержусь, — крикнул Боэнс. — Сперва он, а потом и его неженка князек.


Пирушка неуклонно скатывалась к драке, и отсиживаться за столом как не в чем небывало не представлялось возможным. Задели мою честь, оскорбили моего друга и пытались изнасиловать моего барда. Я попрощался с Эви на поворотной точке в наших тисканьях.


— Любезный, назовете ваш выбор: blossfechten, harnischfechten или rossfechten77, - предложил я Боэнсу. — С превеликим удовольствием вас поддержу!


— Проклятье! — взорвался в гневе Боэнс. — Вспомнил! Вспомнил, где тебя видел, князь! Под Шпреем. Ты командовал Рейтарами Железного Ворона!


— У вас хорошая память, — похвалил я.


— Еще бы! — брызгал слюной Боэнс, забыв о Де Гарже. — Два полка! В чистую!


— Не ходите, детки по лесу гулять*, - рассмеялся я, и добил вояку. — А вторая кавалерийская бригада улан Дуффа? А копейщики Мартара?


Де Гарже и Боэнс, оставив выяснения взаимных обид, кинулись на меня. Монро отскочив от Маршалси, принял боевую стойку, охраняя фланг своих приятелей, тянувшихся ко мне через стол. Даже Торехо поднялся на шум, пособить товарищам. Не знаю, чем бы он помог со спущенными штанами, в расхлюстанной рубахе и стулом в руках.


В гвалте и ругани, дамы быстрехонько засобирались на выход, унося с собой все, что зацепили на скорую руку.


— Скорее, — поторопила товарок Ровза, держа дверь открытой настежь.


— Это тебе от меня, — выпалила Молли, покидая, поле любовного ристания, и хватила барда по голове его же мандолиной. Только щепки полетели по углам.


Я перемахнул через стол и встретил Де Гарже прямым в корпус. Брешийский баронет отлетел в сторону. Боэнс попытался достать меня бутылкой, но я уклонился и врезал ему в солнечное сплетение. Скрюченного недруга вырвало на пол.


Монро, отброшенный к стене богатырским ударом Маршалси, сорвал с паноплии78 эспадон и, не вынимая из ножен, попытался врезать не идальго, а мне по черепу. Пришлось изловчиться. Уходя от падающего сверху железа, я зацепил капрала за локоть и бросил воителя под второй удар идальго. Таранный хук уронил Монро на угол комода. Внутри героя Приванских болот, угрожающе хрустнуло.


— Ох! — схватился он рукой за ушиб и осел.


Бесштанный Торехо огрел меня стулом. Правое плечо взорвалось болью и на время рука перестала слушаться. Помог Маршалси, двинув сержанта в подбородок почище профессионального панчера. Торехо закинулся на спину и юзом въехал под кровать.


— Не зевайте, Вирхофф, — остерег меня Маршалси, заслоняя от очухавшегося баронета.


Последовал звон стекла, треск выбитой рамы, и сеньор Де Гарже, баронет и бретер, отправился в свободный полет. Краткий миг парения завершился падением с высоты второго этажа на каменную твердь мостовой.


— Стража! Стража! — заблажил на улице перепуганный голос.


— Это вас, — объявил я еще не отдышавшемуся Боэнсу и, схватив его за воротник подволок к окну. Боэнс намертво вцепился в подоконник и постарался меня лягнуть.


— Я тебе башку снесу! — пропыхтел угрозу в мой адрес потенциальный летун в окно.


— В другой раз, обязательно, — обнадежил его Маршалси и выпнул прочь.


Следующим прыгуном без парашюта стал капрал. Поддев под белы рученьки стонущего Монро мы выбросили несчастного "за борт" на раз-два.


В дверь постучали.


— Что происходит! Немедленно прекратите! — послышался напуганный мужской голос, который перебил резкий женский. — Стража! Сюда! Сюда!


Внизу загрохотали обутые в тяжелые сапоги ноги тиарских палашников.


Торехо, выпавший из нашего поля зрения, на четвереньках кинулся к двери, ища спасения в объятьях хозяина гостиницы.


— Куда!?


Маршалси, огромными прыжками опередил четвероногова беглеца. Клацнул засов.


— Отойди! — приказал ему в отчаяние Торехо и попытался, вцепится зубами в ногу идальго.


Маршалси пробил пенальти. Сержанта разбросало по стене.


В дверь замолотили гардами.


— Немедленно откройте! Городская стража! — властно потребовали из-за двери и пригрозили. — Откройте или окажитесь в Дон Блю.


— Дон Блю, Дон Блю, — скороговоркой повторил идальго, выглянув в окно и приступая к беглому обследованию комнаты.


— Догадываюсь не пансион благородных девиц, — следил я за Маршалси.


— Правильно догадываетесь, Вирхофф! Бард, поднимайся! — заторопил Маршалси Амадеуса. — Настала пора уносить ноги!


Бард поднялся, держась за стену и кривясь от боли. На лбу синела печать неразделенных чувств Молли.


— От любви до ненависти один шаг! — усмехнулся я над несчастным кавалером.


— Проклятая девка, — ругнулся бард. — Испортила инструмент.


— Идти сможешь? — спросил я покалеченного сердцееда-песенника.


— Придется смочь, — ответил за него Маршалси. — Отсюда только один выход… — Он вспрыгнул на комод и как штангист, поднимающий олимпийскую тяжесть, рыча и краснея, выломал потолочную плаху из гнезда. — На чердак… — таким же способом он разделался и со второй плахой, расширяя лаз. — На крышу… и на соседнюю улицу.


Несмотря на комплекцию, Маршалси ловко втянул свои килограммы веса в потолочную дыру. Тут же высунулся.


— И поживее! — поторопил он.


Один за одни, пачкаясь об известку и портя дорогостоящую одежку, мы с Амадеусом влезли в пролом.


— Чисто коты, — развеселился я, когда мы, гуськом, наступая друг другу на пятки, цепляя столетнюю паутину на уши и вдыхая килограммы пыли, крались к чердачному слуховому окошку.


Развалив пирамиду из корзин, уронив древний ларь с посудой, раздавив хрупкое в мешках, мы выбрались на крышу. Здесь нас заприметили местные пацаны и оповестили нашу погоню и зевак собравшихся на шум, свистом и улюлюканьем.


— Пошевеливайтесь, — подогнал нас с бардом Маршалси.


— Стараемся, — заверил я руководителя нашей эвакуации.


Спустившись с крыши на сараюшку, а с сараюшки на землю, что есть духу, понеслись по улочке. На смену свистящим пацанам пришли дворовые шавки, увязавшиеся следом и брехавшим на каждый наш шаг.


— Ах, Моська…, - швырнул я в лохматую преследовательницу подобранный камень. Камень пролетел мимо, а блохастый барбос залаял еще громче.


— Не дразните вы их, — рассердился Маршалси, предпочитавший не обращать внимания на лай.


— Они сдадут нас с потрохами, — предупредил я идальго.


На наше беглецовское счастье по пути нам подвернулся бродячий кот. Черный!!! Черней дыры во вселенной. У собак сразу произошла смена приоритетов, и они от нас отвязались. Мы миновали второй проулок, затем преодолели открытую площадь и вдоль ограды помчались дальше. Позади зацокали копыта верховой погони. Ловчие пока не видели нас, но с тренированным чутьем, верно, держали направление.


Пришлось подналечь и драпать с максимально возможной скоростью. Проскочили склады, диагонально пересекли постоялый дворик, протопотили вдоль стены монастыря, за храмовыми постройками спринтерским рывком, по краю свалки, через арык с фекалиями, по кишке вонючей улочки кожевников и снова через проулки, закоулки и перекрестки. Бежали, лишь бы бежать. Руководствуясь безлюдьем и инстинктом самосохранения.


Перевести дух притормозили возле чахлого фонтанчика. Сёрбая воду из собственных ладоней внимательно слушали, отстала ли погоня. На миг показалось так оно и есть и мы спасены, но неподалеку заржала лошадь, и послышался голос.


— Вы, трое отсекайте их от трущоб! Остальные за мной.


Судьба собиралась повернуться к нам немытым задом.


— Маршалси, нет ли у вас знакомых, где бы мы могли пересидеть облаву? — с малой надеждой спросил я приятеля.


— Знакомых? — переспросил Маршалси, с трудом переводя дух. — Есть один.


— Может он будет рад вас видеть? — пропыхтел Амадеус, не смотря на юный возраст, пыхтевший громче идальго, мужчины в полном расцвете лет.


— Он да, — согласился владелец капитанского орла. — А вот мы нет!


— И что же это за таинственный друг?


— Комендант Дон Блю, куда нас и так спровадят когда поймают.


— Тогда нам следует продолжить марафон, — порекомендовал я, и мы сорвались с места.


Вторая часть забега давалась с трудом. Амадеус начал отставать, Маршалси тоже. Мне как герою следовало держаться дольше, но и у меня самого заплетались ноги, а сердце долбило в ребра так, что те трещали.


Спасение пришло неожиданно. Мой вам совет, когда удираете чаше, смотрите наверх, а не только по сторонам и под ноги.


Пробегая мимо глухой стены, я заметил открытое окошко ниже уровня второго этажа.


— Маршалси, лезьте! — крикнул я идальго.


— Вирхофф! Я не гусеница и не ящерица! Тут три с лишним метра, — отверг мое предложение Маршалси.


Действительно было высоковато для его комплекции. Я уперся руками в стену.


— Лезьте, говорю! Потом втянете нас.


Повторять, слава богу, не пришлось. Маршалси вскочил мне на плечи (показалось, проехал бульдозер), и, подтянувшись, влез в окно. Тут же высунулся.


— Живо, Амадеус! — приказал я барду.


Бард повторил трюк, что обошлось гораздо легче. Последним был я. Пришлось только подпрыгнуть, Маршалси в момент втянул меня внутри дома.


— Тихо! — призвал Маршалси. Осторожно прикрывая окно.


За стеной раздалось цокот копыт.


— Куда они пропали? — послышался гермафродитский голосок преследователя.


— Найдутся! — пролаял пес-командир, и цокот копыт затих удаляясь.


Я, сдерживая дыхание, словно могли услышать преследователи и вернуться, оглядел внутреннее пространство здания, на случай дальнейшего отступления.


Кто, прижавшись, кто, согнувшись в три погибели, мы ютились на хрупкой спирали ступеней между первым и вторым этажами. По желобу перил, под сенью цветов в вазонах, тек ручеек, с водопадами и искусственными стрекозами от неплохого ювелира. В низу, в небольшом вестибюле, резные панно под мейскую старину, с позеленевшей медью, гобелен с генеалогическим древом, мебелишка а-ля ампир, халтурные поделки под старинное оружие. Вверху зальчик с тремя дверями, украшенных чем-то вроде иероглифов из нефрита. У каждой двери по кадки с лопоухим фикусом, а той, что левея, пара ящиков друг на друге.


— Лихо мы, — поднялся с корточек Маршалси, как и я, оглядываясь и озираясь.


— Да! Молодцы — добры молодцы, — отлип я от стены. — Осталось подсчитать убытки. Во что обошлась выпивка и девочки за чужой счет.


— Не мелочитесь князь, — ободряюще толкнул меня в бок Маршалси. — Все не так плохо.


— Согласен, — толкнул я идальго в ответ. — За вычетом наших лошадок, — я брокерским жестом показал три пальца, — …вашего поясного кошеля, — Маршалси судорожно схватился за то место, где совсем недавно тяжко позванивали золотые реалы и чертыхнулся, поймав в горсть пустоту, — … ранения в голову ценным инструментом фабрики Амати… — я указал на барда. Служитель муз взахлеб хватал ртом воздух. — Что остается? Дурная слава о нас, расползающаяся по Тиара, что вонь от старого пердуна. Кстати… Рейтарами Железного Ворона командовал Маркус фон Штраух.


— Знаю, — ответил Маршалси, не особо акцентируясь на давних событиях.


— Если интересно ваш благодетель, под чьим чутким руководством вы прибываете, находился… — собрался было я запустить очередную выдумку, но идальго меня перебил.


— Перестаньте, Вирхофф! Я не бард. Я видел войну со всех мест, и везде она напоминала работу золотаря и мясника. Либо ты в дерьме, либо ты в крови. А обыкновенно и в том и в другом.


Держась за стену, поднялся Амадеус. По его бледному лицу градом катился пот.


— Где мы? — спросил бард, чуть продышавшись. — Нас не примут за воров?


— Понятия не имею где мы, — пожал я плечами. — Но не исключено, что вторжение в частную собственность истолкуют именно как воровство. Любопытно, чьи это хоромы. И где хозяин?


— Напоминает обиталище не бедной вдовы, — выказал подозрения Маршалси. — Цветочки, ручейки…


— Пусть вдовы, лишь бы её не оказалось дома, — не стал спорить я. — А то подымит визг за посягательство на честь или прикажет слугам спустить на нас свору псов.


— В Тиаре, псарни не в чести, — сознанием дела, высказался Маршалси. — Здесь держат кайенских карликовых гепардов.


— Совершенно справедливо! У папы есть парочка, — как гром среди ясного неба раздался смешливый девчачий голос.


Мы закрутили головами, что галчата в гнезде. Звонкий смех донесся откуда-то сверху. Тщетность наших попыток разглядеть таинственную обладательницу голоса вызвала дополнительный взрыв веселья.


— Если дадите слово вести себя прилично, я не позову слуг, а те не покличут стражу, — предложили нам, сдерживая смех.


Что прикажите делать? Я одернул сбившуюся одежку и галантно отвесил реверанс в неизвестность.


— Слово солдата! Этого достаточно!


— Вполне, если вы сказали за себя и за своих друзей! — ответили мне.


— Они подпишутся под ним с радостью, — заверил я невидимую вымогательницу. В подтверждение моих слов, Маршалси прижал руку к сердцу, а бард шаркнул ножкой.


— Я к вам сойду, — предупредили нас. Из-за кадки с фикусом (как она там уместилась?) встала рыжеволосая особа в малиновом робе. Спустившись к нам на встречу, на пару ступенек представилась.


— Соль Прево, дочь Перта Прево, магистра медицины и алхимии.


Было смешно слушать напыщенную тираду из уст пятнадцатилетней девчонки, чьи щеки покрывали яркие веснушки.


— Князь Лех фон Вирхофф, — отрекомендовался я.


— Капитан Тибо Маршалси, — встал рядом со мной идальго.


— Бард Амадеус Медина, — элегантно поклонился слагатель баллад.


Соль без всякой опаски оглядывала нас с ног до головы. В её голубых веселых глазах боролись любопытство и озорство, а губы сами расплывались в проказливой улыбке.


— Надеюсь, мы не привнесли беспокойства в вашу жизнь? — поинтересовался я у хозяйки.


— Ни сколько, — заверила Соль, не переставая улыбаться.


— Не причиним ли мы неудобства, прибывая под вашим кровом? — уже Маршалси задал вопрос.


— Не настолько, что бы сию минуту выпроводить, — рассмеялась она уловке идальго. — А о чем спросите вы сеньор бард?


— Не будет ли ваш достопочтимый отец рассержен нашим незваным пребыванием в его доме? — розовея от веселого взгляда, пролепетал бард.


— Хотя отец и предпочитает уединение, но не будет возражать против вашего присутствия. Я вас ему представлю, — чуточку стушевалась Соль, но только самую чуточку. — Он добрый.


— Мы тоже не злые, — свело скулы у Маршалси от самой дружественной улыбкой.


— Будем рады такому знакомству, — заверил я рыженькую Соль, чьи веснушки мне нравились все больше и больше.


— Тогда прошу следовать за мной.


— Следуем вашим указаниям, — протянул я руку конопатой сеньоре, опереться при подъеме.


Рыжая охотно приняла помощь.


18.


Дом, под крышей которого мы искали спасения, явно принадлежал чудику. В анфиладе комнат, на подставках позеленелый антиквариат. По стенам — драные гобелены, б/у оружие, дурные маски, непонятные карты, в портретных рамах чертежи технических диковин и эскизы строений, по углам и закуткам сундуки, сундучки и сундучата. В нишах и нишках — бюсты и бюстики достойных людей. Одного я признал — Карл Маркс. Напротив него, безрукий скелет в парике с перьями.


— Парангер, саид клана Тианук, — пояснила Соль.


— Достойное место для Парангера, — одобрил я раритет гробокопателя. — Подобные вещи модно ставить в прихожей. И гостей пугать и грабителей смешить.


— Кое-где встречается и в спальнях, — дополнил меня Маршалси.


— Скальный орел, — указала Соль вверх.


В высоте, на дратвенной нити парило топорной работы чучело с размахом крыльев во весь потолок.


— А здесь террариум.


Соль со скрипом провела пальцем по стеклу витрины. За витриной тесно высушенным ящерицам, приколотым к сучьям жукам и паукам, и распластанным на песке муляжам земляных и земноводных жаб.


— Мило, мило, — восхитился я. — А аквариума у вас нет?


— На первом этаже, — похвалилась Соль. — Папа держит тритонов и мейских лягушек-голиафов.


Конопатый гид повернул, и мы ступили на дорожку из шкуры жирафа.


— Экзотика! — вздохнул я в восхищении, но не напольному покрытию, а жгучей брюнетки кинувшейся нам на встречу. В её порыве было, что-то от Ассоль. Смесь отчаяния и ожидания.


— Прошу вас! Мой муж нуждается в помощи! — выпалила она, ломая руки.


— Румма, моя мачеха, — поморщилась Соль, и уступила дорогу взволнованной сеньоре.


— Что случилось с вашим мужем? — нервно вздохнул Маршалси. Совсем-совсем как старый лис перед охотой на бесхозных цыпок. Ожидательно…


— У него посетители… И они ругались, — кратко ответила Румма, указывая на дверь комнаты, куда нас собственно и вели представлять.


— Слова не звон стали, — успокоил я хозяйку и отважно шагнул вперед. — Однако не помешает быть предельно собранными, — призвал я своих архаровцев.


Маршалси потянулся к оружию. Прямо Буденный какой-то, только бы рубить.


— Не наш метод, — остановил я идальго, и присев заглянул в замочную скважину.


В кабинете по громоздкой дубовой мебели расставлены: реторты с маринованными гадами, развалены толстенные фолианты размером с подвальный люк, пристроены миниатюрки, иллюстрировавшие добычу философского камня из крови, мочи и дерьма, понатыканы алхимические прибамбасы. Но квинтэссенция обители — касапанка79, на которой животом в низ, а голым задом вверх лежал тощий человек. Над ним хлопотали двое с розгами — Гном и Гоблин, прилично и богато одетые джентльмены.


— А говорят подглядывать не хорошо, — удовлетворенно произнес я.


— Кто говорит? — справился Маршалси, сам заглянул в скважину.


— Так не далеко и до гомосексуализма, — поделился я соображениями с идальго.


— Буквально шаг…, - согласился сокрушенно капитан, отрываясь от зрелища порки. Руки Маршалси опять потянулись к оружию. — Какие последуют команды, сеньор князь?


Я вздохнул глубже.


— Наш девиз дипломатия! Поэтому я войду один, а вы Маршалси будете моим резервом.


— А бард стратегическим резервом, — с нажимом добавил идальго. Его деятельная натура требовала "резких движений", а не дипломатии.


— Что-то в этом роде, — согласился я с ним.


— Ты обратил внимание, на ящички в углу комнаты? — полушепотом спросил меня Маршалси, берясь за ручку двери, но не торопясь её передо мной открывать.


— Нет, — ответил я, прикидывая, о чем он толкует.


— Из черной сучковатой сосны.


— И что? — не понял я.


— Сосна растет только в Дю Рионе — раз, мы не торгуем с Дю Рионом согласно запрету императора — два, ослушников лишают имущества и званий — три.


— Контрабанда… — догадался я.


— Вернее верного, — подтвердил догадку Маршалси.


Соображая как использовать полученные сведения в своих корыстных целях, я вошел в кабинет магистра медицины.


Гоблина и Гнома мое вторжение не отвлекло. Они продолжали хлестать голозадого.


— Папа! Перт! — встревожено вскрикнули женщин за моей спиной.


По всему выходило папа и Перт в одном лице, не являлся стороной истязающей, а как раз наоборот, претерпевал муки, заголенным филе.


Я сделал пару шагов вперед, фраерски отставил ножку, приосанился, подбоченился и вопросил экзекуторов.


— Сеньоры, потрудитесь пояснить, что происходит?


Гном отшвырнул истрепанную в мочало розгу в угол, отер пот сжамканным в кулак платочком и возмущенно изрек.


— Этот мошенник обманул нас! Обманул!


— И в качестве покрытия убытков вы решили попользоваться его задом? — спросил я, сдерживая улыбку. — Или это только проценты?


— Если хотите да! — выкрикнул Гоблин, охаживая Перта по голым мясам остатками ивовых прутьев.


Хозяин дома взвизгнул.


— Умоляю!


— Еще неизвестно кого вам стоит умолять, милейший, — хитро улыбнулся я. — Возможно, после того как вы узнаете, кто мы и зачем здесь, вы попросите своих друзей не останавливаться и пошлете слугу за свежими розгами.


— И кто вы такие? — поинтересовался за алхимика Гоблин и пнул лежащего. На тощих половинках к обозначенным полосам добавился след приложения башмака.


— Мы любезный, — щелкнул пальцами я, и постарался придать лицу прокурорскую строгость. — Представители третьего отдела императорского сыска. Подотдел девять с литерой А. Не слыхали? Нет? Чему ж тут удивляться, — фыркнул я. — Мы не столичный театр Глобус и не цирк уродцев Триммелькама. Наша слава лежит в другой плоскости. И тех, кто с нами сводит знакомство, определяют на полный пансион в Хеймский замок. В подвалы. Доводилось вам сиживать в Хеймских подвалах? Опять нет? Везунчики! Удивительное место. Крысы и те долго не протягивают. Дохнут.


Я сделал шажок вперед.


— Мы, это ваш покорный слуга. Сеньор Маршалси… Ага! Вижу, вы протянули нить догадки к гофмаршалу Маршалси и спрашиваете не родственник этот Маршалси тому… Информация секретная… Значит… сеньор Маршалси, толкущийся за дверью со своим железным инструментарием и с ним сеньор Медина, законник. Вы не поверите, всех кого этот крючкотвор обвинил в государственной измене не смог отстоять не один адвокат! Вот, что значит знать кодексы и уложения от корки до корки!


— Государственной измене!? — дуэтом отозвались Гном и Гоблин. По их медным от гнева лицам пошли белые пятна растерянности.


— Государственной измены, — подтвердил я. — Попытку принуждения к гомосексуализму я не засчитываю. Правильно я оцениваю обстановку? Сеньор Перт?


— Это недоразумение! Я, Мигель Каллер, — как мог вежливо представился Гном. — Старейшина купеческого дома Тиарское сукно. Со мной, — гном указал на Гоблина, — компаньон, Ханс Елмаер. Этот мошенник, Прево, занял у нас не малую сумму денег, пообещав изобрести ароматизатор для тканей.


— … Который будет способствовать их продажам, — докончил Елмаер, очевидно вложивший в провальное дельце более других.


— Я вам сочувствую. Но…


— Мы его не к чему такому не принуждали! — оправдывался Гном. Старейшина трусил и не хотел в подвалы.


— Мы хотели вернуть свои деньги! — вторил Гоблин, от страха чуть ли не впиваясь зубами в огрызки розог, находившихся в его руках.


— Позвольте не поверить! — издевался я над обалдевшими торгашами. Впрочем, мои други, тоже глядели на меня не с восторгом. Маршалси даже отвлекся от Руммы. Жизнь его научила ожидать от судьбы всяческих подвохов.


— Это почему же? — возмутился босс Тираского сукна.


— Честное купеческое, — весомо заявил Гоблин, и даже слегка приосанился.


— Честное купеческое кошачий чих против интересов императора. И противопоставлять одно другому…


— Мы и не думали противопоставлять, — скис Гном. Он готов был зарыдать. Ему хотелось своих денег и не хотелось на общественные хлеба.


— Мы верой и правдой…,- прошептал позеленевший от испуга Гоблин.


— Верой и правдой! — моему праведному возмущению не было предела. — Я это слышу каждый раз, когда мне приходится общаться с такими вот типами. Нет у меня веры к вашей правде и клятвам. Посему настоятельно рекомендую никуда не пропадать из Тиара, в течение декады, на время розыскных и следственных экспериментов. Поскольку не поручусь, что сеньор Перт, не посвятил вас в некоторые обстоятельства некоторых государственных дел… — я развел руками, — Не завидую ни ему, ни всезнайкам.


— Да мы… не сном не духом…


— Сеньоры торговцы более не задерживаю вас, — заявил я замороченным барыгам.


Гном и Гоблин ударились в бега.


— Маршалси, — позвал я идальго, — кажется, вы сомневались в моем умении быть дипломатичным.


— Ни полкарата! — отозвался Маршалси. — На мою память вы не первый раз и не им первым дурите головы сивым бредом!


— Цель оправдывает средство. Запишите, а то не запомните, — посоветовал я ему.


Пока мы переговаривались, пострадавшего с двух сторон окружили заботой и вниманием. Жена и дочь принялись хлопотать над распростертым телом: промывать раны, смазывать рубцы и ссадины маслом, накладывать пропитанные целебным эликсиром салфетки.


Я уселся в кресло, удобно развалился и закинул ноги на пуфик. Маршалси отошел чуть в сторонку, откуда вырез руммавского платья открывал наибольшие горизонты просмотра, а бард, разинув рот, пялился на стопки книг, склянки с маринованными уродцами и коллекциями навозных жуков.


— Премного вам благодарен, — первым делом произнес Перт, когда домочадцы закончили перевязку.


— Пустячок, — заверил я страстетерпивца. Хорошо делать широкие жесты обошедшиеся бесплатно.


— Лихо вы их…, - хохотнул тот, состроив лисью мордочку.


— Обманул, — подсказал я.


— Знаю точно. Никакого отдела с литерой А не существует, — еще хитрее захихикал Перт.


— Зато есть Торговая сыскная инспектория, — склонился к уху магистра Маршалси.


Пострадавший мгновенно стал серьезен.


— Чем могу быть полезен, — робея, спросил Перт.


— Смотря, что ввозите, — миленько ухмыльнулся я. — В ящичках из черной сосны.


— Сочту за честь…, - неровно задышал магистр.


— Ох, времена настали! Не успеешь совершить достойный поступок, от чистоты души и доброты сердца, как тебе пытаются положить в руку пятиалтынный. Друг мой, за свою работу я беру очень дорого. А за услуги друзьям ровным счетом ничего. Ну, разве что спасибо. Можно огромное.


Перт, поморщился, потрогал себя за поясницу и чуточку ниже.


— Думаю, они не скоро к вам нагрянут вновь, — успокоил я хозяина кабинета. — К тому времени вы придумаете тот божественный эликсир, от которого их дерюжная мануфактура пойдет на ура!


— Я то же так думаю, — нахмурился алхимик и перешел на официальный тон. — Разрешите представиться, Перт Прево, магистр медицины и бакалавр алхимии. Чем обусловлен ваш визит и чем могу быть вам полезен?


— Визит наш частный, — заверил я магистра, бегло глянув на Соль.


— Папа, я пригласила сеньоров в наш дом, — вставила словечко конопатая.


— Вот как? — не очень довольно отозвался Перт. Он уже забыл, чем нам обязан.


— Да мы имели честь быть приглашенными вашей прекрасной дочерью, — подтвердил я и подмигнул Соль. Девушка зарделась как невеста у брачного ложа. — А насчет полезности… Как знать… — ничего с ходу мне не придумалось.


— Пригласите хотя бы на дружеский бокал, — помог мне Маршалси.


Побои не сказались на сообразительности алхимика. Идальго еще произносил последний слог, а хозяин просчитал, как побыстрее от нас избавится.


— Румма прикажи накрыть стол, — попросил Перт. — А я представлю гостей маме.


— Простите… — переспросил я, словно не расслышав.


— Моей матери Магде Прево, урожденной Эйсбюн. Наше фамильное древо очень древнее.


Покинув разгромленный кабинет магистра медицины, мы проследовали за Пертом на первый этаж. Чудес рассованных по углам здесь хватило бы на десяток кунсткамер. И во многих они заняли бы центральную экспозицию. Коллекция препарированных лягушек чего только стоила!


Большинство из увиденного меня конечно удивило. Раритеты, древности, все такое прочее… но вот когда мы зашли в покои Марты Прево я почувствовал время шкурой. Среди старинной мебели обитала не менее древняя карга — ровесница эпохи минувшей. Пиковая дама! — она и впрямь походила на пушкинскую героиню, с той лишь разницей, что девки её не обряжали, а сидела grandmother в кресле, курила кальян, затягиваясь почище Штирлица, и читала многостраничный опус. Наверное "Войну и Мир".


— Мама позволь представить наших гостей, — обратился к ней Перт, голосом нежным и робким.


Бабуля оторвалась от чтения. К слову читала она не Толстого, а Питера фон Данцига " Искусство боя двуручным мечом". Троглодит рода Прево оглядела нас, что военврач призывников и позволительно кивнула. Валяй!


Но представлял нас не магистр медицины, а его дочь, выступившая вперед.


— Князь фон Вирхофф, — показала на меня рукой Соль.


Поскольку шляпа моя осталась на растерзание преследователям, я вежливо склонил непокрытую голову, обойдясь без реверансов и присядки.


— Любопытно, — заворчала бабуля, — маркграфские князья шатаются по Тиару как по Хеммельштрассе80?


— Стечение обстоятельств сеньора. И не более того, — еще раз кивнул я из вежливости.


— Капитан Маршалси, — представила Соль идальго.


— Могу ошибаться, но…


— Вам ошибаться, достопочтенная сеньора, позволительно, — перебил её Маршалси.


— Если ты настаиваешь, — выпуская дым к потолку, согласилась древность.


— Амадеус, бард и сочинитель.


— Очень хорошо! Просто прекрасно! — вымолвила сеньора Прево, толи от счастья видеть в нашей компании поэта, толи табачок в кальяне отличался достаточной крепостью, и бабку пробрало дальше некуда.


— Моя бабушка, Магда де Прево, — назвала родственницу Соль.


Бабуля окуталась сизым дымом. Авачинская сопка курилось не в пример меньше.


— Что за надобность привела вас в мой дом? — спросила матриарх рода, когда дымная завеса слегка разрядилась.


Я в двух словах скользнул по сложившимся обстоятельствам. Прево слушала, попыхивая кальяном. Заговорила она сразу, после окончания моей печальной повести.


— Всегда была сторонницей аутодафе алхимиков, — проговорила бабуля, отрываясь от кальяна. — Перт, твои глупости наделают бед, — и махнула рукой. Убирайтесь!


Мы удалились.


— Бабушка у меня добрая, — похвалилась Соль, передо мной.


— Мы и не сомневались в доброте сеньоры Прево, — тихо произнес я. — Мы сомневались в собственной репутации. И как видишь, правильно сомневались. Твое покровительство, спасло нас от Дон Блю, где меня бы подвесили на дыбу. С Маршалси бы пустили шкуру и сунули в чан с кипящим маслом, и уж не знаю, что бы сотворили с нашим бардом.


Щеки Соль зарделись. Ей нравилось чувствовать себя на передовой событий.


Мы вошли в столовую.


— Ничто так не сближает людей как кубок вина и хорошее жаркое, — вставил Маршалси не спускавший глаз схлопотавшей над приборами прелестной хозяйки.


Стол сервировали отменно. Предпочтение было отдано качеству приготовления в ущерб количеству блюд. Трапеза проходил в рамках приличий и довольно натянуто. Но только до третьего бокала благороднейшего хереса, после которого атмосфера потеплела, разговор завязался, отношения налаживались. Она, то бишь атмосфера, еще более разрядилась, когда хозяин дома, сославшись на занятость ушел. Бард, устоявший пред чарами и натиском неотразимой Молли, таял перед улыбкой конопатой скромницы Соль, Маршалси галантно любезничал с Руммой, веселя сеньору рассказами и анекдотами. Именно сейчас, здесь и так обреченно я взаправду почувствовал себя героем. Одиноким и старым… Охренеть!!! Прожить полжизни, а в закромах души одна тоска-кручина.


Я налил вина в самую большую посудину, какую увидел поблизости. Идиотски улыбаясь остроте Маршалси, сделал глоток-другой. Не греет! Не цепляет! Караул!!! Великая панацея дала сбой! Влил в себя остатки вина… Замер, ожидая шальной волны градуса. Когда теплеет в кишках, приятно кружит голову… Ничего!!!


Если это иммунитет, мне конец! — подумал я, отчего на душе сделалось тошнее тошного. Отобрали у дитятки любимую забаву. А что оставили?…Интересно когда небеса, наконец, прочтут над моей головой свою добрую молитву? В роде того… Все равно его не брошу, потому что он хороший… И прострут (слово то какое? спьяну переврешь на три раза) длань помощи…


И они простерли… За мной прислала Магда Прево. Не лучшая кандидатура для диалога. Но как говорится без альтернативно. Пришлось идти.


— Вернулся слуга. Город гудит, что улей, — сказала она, не выпуская изо рта мундштука.


— Отчего вдруг? Императорский театр дает единственный гастроль, и недостать билетов? — хохмил я.


Вид курящей дамы навевал на меня воспоминания о далеком детстве. По соседству с нами жила баба Лида, учительница литературы. Кремень, а не бабка! Революционерка, видевшая Ленина с пяти шагов. По фамилии, не Каплан, а Туфф. О! Лидия Мейеровна Туфф, боец большевистской партии, приговоренная к смерти Корниловым, Колчаком, Деникиным, япошками во Владике, кулаками села Верхнетуранского, легендарным Осман-паши, живодером Кудегэ-ханом, гайдамаками Петлюры, лихими хохлами батьки Бандеры и еще многими недобрыми людьми.


— Веселье виселицей попахивает, — не одобрила Прево моё ёрничество. — Сам префект заинтересован в поимке злодеев учинивших погром и расправу над верноподданными империи.


— Серьезный проступок, — продолжал веселиться я.


— Шпионаж в пользу Гюнца куда серьезнее, — взгляд старухи остановился на мне. Под прицелом снайпера и то уютней. Конечно если снайпер лажовый.


— Про Гюнц брехня, — отмел я очевидную глупость.


— Не ровен час, повесят за брехню, — бабка затянулась и пустила дым в мою сторону.


— Я с этим по жизни, — ответил я, махая рукой и разгоняя табачный смог. Махорка по сравнению с бабкиной травкой чистый жасмин с бергамотом. — Уж для себя и веревку с мылом в багаже вожу. Да перекладины не сыщется подходящей.


— Знаешь пословицу, — Прево отложила курительное зелье. — Сколько не смейся от щекотки, все не весело. Не возьмешься за ум… Наплачешься.


— Прямо таки и наплачусь, — возмутился я предсказанию. Где ты видела плачущих героев? Слышь, ровесник мамонтов!


— Дойдет и до этого, — не хорошо как-то сказала бабка.


— Сеньора Прево, если вы прорицаете, то уж давайте, о чем хорошем. Деньги, славу…


— А нужны ли тебе деньги и слава?


— А что присоветуете? Ходить с шарманкой по дворам? Знавал я одного такого. Карло звали, а сынка Буратино.


— А хоть и с шарманкой. Все польза. А так под ногами путаешься да людей с пути сбиваешь.


Разговор со старой вогнал меня в хандру. Есть же у людей манера тыкать молодое поколение носом в дерьмо. Хороша наука, да не впрок. Недоросли не умнеют, следовательно, и дерьма меньше не становится.


— Учту критику, — пообещал я. — Вы мне лучше вот что проясните…


— Про Маршалси? — угадала она. — Двое братьев полюбили одну девушку. Не чего путного из этого не получилось.


— Подозреваю, обнесли нашего знакомца.


— Выбор девушки склонялся в пользу младшего, тогда старший подстроил брату дуэль. А потом… Многого можно добиться, числясь в миньонах81. И теперь один гофмаршал, а второй…, - бабуля потянулась за мундштуком.


— Дрянная история.


— Теперешняя не лучше, — бабуля оценила меня взглядом. — Долго ль прятаться будете…


— Как сказал бы наш бард, колокол Первой Септы возвестит о начале пути. Не одолжите лошадок в дорожку?


— Одолжим, — не задумываясь, пообещала Прево. — Это все?


— Ну, если вы сможете пособить с пропуском…


— Куда?


— В Ожен, — ядовито усмехнулся я, больно хотелось бабку уязвить.


— Проще простого, — ответила бабка. — Подай шкатулку с комода.


Я подал бабке требуемое. Шкатулка была размером с дорожный чемодан и весила с четверть центнера.


Прево порылась в чреве ящика, перебрала несколько свитков и один, перемотанный тесемкой с печатью, протянула мне.


— Как просил. Гардкорп82 прилагается.


— Не похожа! — не поверил я, забирая бумагу.


— Подорожная к святым мощам Братти.


— И что мне с того? — попросил я разъяснений.


— Еретик везде еретик, — покачала головой Магда. — Это бумага паломника. Того кто собирается, поклониться мощам Братти, прежде, чем отправится жить в Пустошь, в Вестерботтен.


— Опять не понял? — отрицательно замотал я головой.


— Мощи Братти находятся в Ожене, в храме Праведников Троицы, — произнесла добрая бабушка Магда с нажимом.


— Что ж, — поклонился я старухе, пряча свиток. — Благодарю!


— Не сильно усердствуй в благодарности, — попридержала меня старуха. — Бумага фальшивая. Отменного качества, но фальшивая.


— Тем более спасибо, — понимающе улыбнулся я. — За предупреждение.


На следующий день, получив в качестве подарка повозку с тентом и попрощавшись накоротке, мы покинули Тиар, в котором наши мечтам не суждено было сбыться. Впредь урок, не загадывать. Экспромтом получается лучше.


— Знаете басню о лисе и винограде? Раз не достать, знать, зелен, — горевал я, оглядываясь на Город Разбившихся Надежд.


— Не бередите рану, — отозвался Маршалси, валявшийся в повозке на травяном тюке и потягивающий кларет через соломину. — Она еще свежа. Ого! Кажется, я скоро составлю нашему поэту компанию. Амадеус как ты относишся к конкурентам по гильдии?


— С уважением, — ответил бард, строча в тетрадь со скоростью хорошего стенографиста. — Если они не донимают глупостями.


— Вирхофф, где у нас запланирован привал? — провокационно спросил Маршалси. Видно мысль о бесполезно потраченном времени не давала покоя его деятельной натуре.


— Паломникам не к лицу праздное увеселение, — погрозил я ему пальцем.


— В Ожене то не попьешь и не побуянишь, — продолжал агитировать идальго. — И в пригороде Жриц на каждом шагу по пять на одного, и нравственность блюдут строже, чем в иной женской гимназии.


— Пост нам не повредит. Как считаешь Амадеус, — призвал я на помощь молодое поколение.


— Пост? — оторвался от написания бард и, покусывая кончик карандаша изрек. — Излишества, как и воздержание, есть крайние точки человеческой глупости.


— Спел бы лучше, — попросил его Маршалси не в силах слушать заумь от сопливого музыкантишки. — Лет тебе сколько, что б понимать в излишествах и воздержаниях?


— Неважно сколько лет, важно понимание сути сих вещей, — продолжал философствовать бард.


По правде сказать, бард изменился. Он больше не походил на мальчика с широко распахнутыми от удивления глазами. Скорее на юнца, всматривающегося в окружающий мир.


— Это ты в библиотеке вычитал? — спросил Маршалси Амадеуса.


— Нет. Собственные рассуждения.


— Ты рассуждай, но помни, — предупредил его идальго. — Многие из рассуждальщиков угодили на кол.


Амадеус пожал плечами и, отложив тетрадь, взялся за инструмент, подарок Соль.


— Желательно повеселей, — заказал Маршалси, откидывая соломину и прикладываясь к горлышку.


— Может, вы сыграете, — вдруг попросил меня Амадеус.


— Пусть правит, — отказал за меня идальго. — А то завезет невесть куда.


— Петь не мое ремесло, — ответил я барду. — Да и как справедливо заметил наш капитан, не тот расклад надрывать голосовые связки. Ты уж сам. Я гляжу новую тетрадь начал.


— Сеньора Соль попросила написать, что-нибудь для нее, — не убедительно соврал Амадеус.


— Повеселей! — повторил просьбу Маршалси.


Амадеус задумался, беспорядочно перебирая струны.


— Только не кошачью мазурку, — направлял выбор барда Маршалси.


Как тяжко мне, в пути за мигом миг,


Не ожидая дальше ничего,


Отсчитывать уныло, сколько лиг


Отъехал я от счастья своего.


Усталый конь, забыв былую прыть,


Едва трусит лениво подо мной, -


Как будто знает: незачем спешить


Тому, кто разлучен с душой родной.


Хозяйских шпор не слушается он


И только ржаньем шлет мне свой укор.


Меня больнее ранит этот стон,


Чем бедного коня — удары шпор.


Я думаю, уныло глядя вдаль:


За мною — радость, впереди — печаль.83


Мы выслушали его. Вчерашний мальчик подрос.


— В вас проявляется нездоровая талантливость, — озабочено обратился я к удивившему нас барду. — Помните, настоящее мстительно. Оно недолюбливает метящих в гении. И вот что… Не злоупотребляй словом "последнее".


— Совершенно справедливо, — поддержал меня Маршалси.


Амадеус в ответ заиграл марш. На слова он решил, не тратится.


— Эх, сеньоры! — воскликнул я, стегая лошадку. — Нам ли жить в печали!


Проехали Ройял, спокойное место, славное древними развалинами монастыря и отличными виноградниками. Дорога, обогнув низину с крохой озерцом, разделилась на две. Левая, грунтовая, уходила за плешивые холмы, правая, выложенная гранитными плитами, прямой линией бежала вдаль, сквозь великолепие яблоневых садов.


— Кабальеро, мы на распутье? — предупредил я спутников.


Бард пожал плечами, ему, мол, все равно. Маршалси театрально вздохнул.


— Вы читать умеете? На указателе, что написано?


— Нет тут никакого указателя!


Идальго высунулся из повозки.


— Камнями выложено, — Маршалси ткнул пальцем в низ. — Не видите? Лошадка наша кизяки валит на указатель.


— Еще бы на небе написали, — возмутился я.


— Нам налево, — пояснил мне Маршалси. — Настоятельно рекомендуется.


— Стрелка то указывает на право, — потребовал я объяснений.


— Вы не епископ и родители ваши не королевской крови…


— Поэтому нам налево, — перебил я идальго, поворачивая лошадок вправо. Воспитаннику советской школы подобное разделение претило.


— Да жриц полно, — добавил Маршалси, лениво потягиваясь и позевывая. — Вы у нас знаток жриц?


— Знаток, знаток, — огрызнулся я, разворачивая повозку на тропу плебеев.


…Лысые холмы справа, лысые холмы слева… Пыльно, скучно и на удивление пустынно. Предполагалось, что к святым местам должны тянутся люди. Кто просить избавления от хвори, кто прибавления в кошеле, кто молить о прощении за грехи содеянные, кто заручится искуплением за проступки в ближайшем будущем.


— Не ахти как многолюдно, — высказал я наблюдения Маршалси.


— Чего вы хотите? Ожен не ярмарка. Оплот веры! А бы кто не сунется по пустякам. Помолится или покаяться можно и в Хейме, и в Берге, и в Лектуре. Мест предостаточно. В Ожен едут поклониться мощам святых или предстать пред живым воплощением Святой Троицы, Священным трибуналом. Приехать сюда нужно веские основания признанные вескими местным епископом.


— Наши сочтут, — заверил я идальго.


— С вашей липой? Хочу верить!


— Дорогу переселенцам в Пустошь! — громко крикнул я.


— Вирхофф, вы отбирайте у меня надежду стать маршалом. — Маршалси постучал пальцем по виску. — Дураки страждущие перебраться на место жительство в Вестерботтен не встречаются лет десять. Что и не удивительно. Пустошь это удаленность от цивилизованных мест, плохая земля, заросшая неистребимой полынью, отсутствие достаточного количества воды, вследствие чего и живности. Добавьте вездесущих варваров и их Кааб Пайгют.


— Что? Что? — переспросил Амадеус, тут же делая пометки на полях тетради.


— Кааб Пайгют, — отвечал Маршалси тоном всезнающего профессора. — Узкая долина в скалах. Никто туда носа не сует. Варвары не позволяют. У них она считается священным местом и означает Обиталище душ закрытое саваном. Территория действительно сплошь затянута белой завесой. Толи паром, толи дымом, толи тем и другим. Непроглядно. И из этой непроглядности доносятся звуки. Такие будто ежеминутно тысячи безжалостных ножей перерезают тысячи незащищенных глоток. И жертвы хрипят, булькают кровью и задыхаются.


— Скуповато, — не удовольствовался я услышанным.


— Подробнее вам не скажут и в Имперской службе картографии. А Священный Синод за лишние вопросы…


— Пошлет жить в Пустошь, — перебил я идальго.


— Пошлет долбить камень в карьеры Марияка.


— Маршалси, вы так замечательно объяснили… Плакать хочется…


Вскоре мы нагнали несколько повозок с паломниками и с ними прибыли в предместья Ожена. На отдых расположились в небольшом гостином дворе. Нам предложили скромный перекус и ночлег в малогабаритной комнатушке, где и одному повернуться проблема. Под крышей все же лучше чем под ясным небом, потому мы согласились и на однозвездночный сервис.


Начало нового дня ознаменовалось всеобщей побудкой и призывом на молитву. Мне, как добивающемуся милости пройти в город, пришлось вставать к службе. Маршалси прикинувшись хворым не пошел, а Амадеус занятый написанием стихов только отмахнулся — обойдутся. Во дворе с десяток, таких как я, под водительством востроглазого попика отправились на лоно природы, под сень огромного дуба. По соседству от лесного гиганта, на пне спиленного сотоварища зеленого красавца, попик и устроил импровизированный алтарь, разложив расшитые покрова и расставив чаши.


Честно отстояв службу и поучаствовав в хоровом песнопении псалмов, я вернулся в комнату.


Маршалси в ожидании ланча устроил состязание по словоблудию с бардом. Слушать их перепалку не хотелось — нет настроения. Потому призвав спорщиков к смирению, я, того кто моложе отправил за провиантом.


— Теперь уважаемый капитан расскажите, что дальше, — попросил я Маршалси.


— Дальше отобьют начало Декты. Смиренно отправляйтесь к вратам, их к тому времени откроют. Как еретик, недавно обращенный в истинную веру, вы не знаете, что Ожен находится на острове, посреди озера. Само озеро и обнесено крепостной стеной. Войдя в ворота, оказываешься прямо на берегу. Купите за золотой корзинку, раздеваетесь и складываете в корзинку пожитки. Заходите в воду и переходите на остров, прямо в объятья оженских монахов. Они зададут пару вопросов, вы сунете им свое ходатайство. Далее или пропустят в город, или отправят назад, а уличат в обмане — взойдете на костер.


— Откуда вы знаете? А, Маршалси?


— Откуда? — переспросил Маршалси и невесело признался. — Однажды… довелось.


— Не по поводу ли вашего отлучения из столицы?


— По нему по самому, — согласился идальго.


— Может подскажите, где отыскать храм Искупления Всех Грехов?


— Увы, не сведущ…


— Что ж и на том спасибо, — поблагодарил я. — На всякий непредвиденный случай, попрошу вас оказать небольшую услугу…


— Небольшую… Пожалуйста.


— Приглядывайте за бардом.


— Последняя воля… Можете на меня рассчитывать, — высказал согласие Маршалси. — Когда то я полагал, вы направляетесь в Ожен договариваться о создании единого фронта против Диких кланов. Но вот сейчас…


Он прервался. Амадеус принес харч. Овощное рагу в грибной подливке, фрукты и легчайший кларет. Сходу, хлебнув из горлышка, Маршалси пришел в скорбное расположение духа.


— Вирхофф, умоляю вас, возвращайтесь скорее. Меня уморит поповская диета.


— Сделаю все от меня зависящее, — пообещал я.


Время прошло незаметно. Ударили Декту и десятки бедолаг, что тараканы из щелей устремились к распахнувшимся воротам.


— Возьмите, — я протянул кошель идальго. — Здесь ваша премия и так пара монет в довесок.


— Тебе действительно ТАК нужно к попам? — в который раз спросил меня Маршалси.


— Стал бы я лезть на рожон, — ответил я.


На этом проводины завершились.


В ворота вошли плотной группой. За порядком строго приглядывали жрицы. Под их бдительным оком, на бережку толокся народец.


Я решительно разделся, стараясь не особенно глазеть по сторонам. На нудисткий пляж я попадал однажды в жизни, и то меня с позором выгнали. Адекватная реакция на раздражители там не поощрялась. Зато помнится, я снял там такую курицу… Тут то же было кого оттоптать.


Продвигаясь к воде, становилось понятным и предупреждение Маршалси. Не правоверному, т. е. не подвергшемуся циркумзиции пройти не возможно. Раз десять я попал под строгий взгляд жрицы и пару раз подвергся доскональному осмотру, на выявление физических недостатков. Калек вокруг я не увидел.


Вошел в воду — теплую и газированную. Пузырьки приятно щекотали волосатые ноги и нежные интимности. Захотелось помочиться. Капля море не испортит. Но, подумав, отказался от святотатства. Вдруг случится, какая реакция. Зря ли на стенах жрицы лупятся на переправу.


— Для чего ты здесь, — встретил меня вопросом монах, облаченный в грубую власяницу.


— За благословляющим святым словом, — скромно ответствовал я, потупляя взгляд и протягивая ходатайство.


Монах взял бумагу и внимательно прочитал.


Не удивился бы, заголоси он: Ахтунг! Партизанен! Внутренне я был готов к провалу. Другое дело ничего лучше этой писулины не предложишь. Обидно! Оказывается, как диверсант я немного стою.


Монах глянул мне в глаза. Я как мог, генерировал честность.


— Остановись в гостевой при монастыре Великомученика Евстия. Отсюда через три квартала, налево до розария. После того как пройдут завтрашние службы, обратись к распорядителю Альгипию, он отведет тебя куда нужно, — наставлял меня монах, возвращая бумаги.


Я оделся. Монах выдал белую накидку, в которой я выглядел юным крестоносцем. Еще не зарубил ни одного сарацина, не ограбил ни одного храма, не изнасиловал ни одной самаритянки, не сжег и не разрушил ни одного замка.


Чистые улицы сходились к площадям. На площадях непременные фонтаны и цветники. По периметру церкви, соборы, часовни, обители. Все мраморное, искрящееся и белое.


Под небом голубым, есть город золотой… Кем то написаны такие стихи. Так вот с Оженом все наоборот. Небо золотое, а город, пусть и с натяжкой голубой, от обилия мрамора.


Будь я проректором академии художеств, присылал бы сюда начинающих живописцев на этюды. А то некоторые таланты умудряются изобразить эдем больше похожий на колымские поселения.


— Действительно святое место, — признался я, вспомнив церковь в Москве, напротив которой не постеснялись открыть казино, а еще дальше сауну. Мучайся пастырь, храни паству от козлов.


Поскольку города я не знал, а познавательные экскурсии здесь вряд ли организовывались, пришлось отважиться на беглую разведку, пройдя несколько лишних кварталов. Закос под дурочка был рискован и понял я свое безрассудство сразу, как только напоролся на развод жриц, двух длинноногих марух, суровых и несдержанных. Меня жиганули по плечу ножнами скевоны, и погнали к монастырю, на задворки белоснежных храмов.


Таким как я, в гостевой Великомученика Евстия, полагался скудный фуршет и молельни для бдений.


— Братия, — обратился я с просьбой к одной из групп паломников, — не побрезгуете ли вы принять в компанию грешника.


— Все мы грешники и нет между нами различий, — простонал самый старый и самый плешивый из компании. — Присаживайся.


Я присел на край лавки. Не спрашивая, монастырский служка подал кружку с настоем, тарелку перловки без масла и кусок хлеба.


— Возблагодари Святую Троицу, сын мой! — призвал сосед плешивого. Паломник быстро ел, изо рта у него валилось, он поминутно вытирал губы и шмыгал перебитым носом.


— Я гляжу у тебя кровь на руке, — обратился ко мне третий. Голос его был тише и нежнее детсадовской няньки.


— Царапина, — отмахнулся я. — Жрицы Святой Матери Кабиры помогли мне не заблудиться в поисках монастыря.


— Правильно ли мыслю, ты впервые в Святом месте? — полез с расспросами плешивый.


— Ты прав, брат, я первый раз в городе, — ответил я, прикидывая, не удастся ли выудить из монахов полезной информации, не привлекая внимания. Не зря же Трим боялся оженских катакомб. Там наверно любознательных по двое на шконке.


— Что привело тебя в Святой город? — изрек плешивый, подкладывая каши. Ел старый не меньше молодого.


— Начинания мои требуют благословления, совета и поддержки, — расплывчато ответил я.


— Велики же твои начинания, коли понадобилось слово архимандрита, — пробубнил с набитым ртом плешивый.


— Мне ли сирому думать о величии, — поскромничал я. — Ноша моя определена Святой Троицей и настало время её нести. Получу благословение, отобью поклоны в искуплении грехов людских и в путь. — И совсем прикинувшись несчастной овечкой попросил. — Если не посчитаете зазорным говорить со мной, подскажите, где сыскать храм Искупления Всех Грехов. Боюсь вызвать гнев жриц праздным шатанием.


— Позволь помочь тебе, — влез вперед батьки сосед плешивого. — Наискось через площадь Фонтанов Дев Великомучениц.


Перебивая, я кашлянул.


— Ты забыл, человек, я впервые в городе и не знаю, где находится названная площадь.


Плешивый тихо рассмеялся.


— Вот к чему приводит грех блудословия, — укорил он соседа.


— Не огорчайся, — успокоил я торопливого гида.


Плешивый взялся сам за мое наставление.


— Примерно в двух часах ходьбы отсюда. Достаточно выйти, свернуть налево, пройти площадь Святой Веры и повернуть на право. Купол собора будет виден с того места, где на площади подходит улица Кающихся. По правде от туда видно два купола, меньший принадлежит церкви Духовных Сестер, — плешивый прервался отпить из кружки. — От той же площади, повернув налево, а у Колонн Кающихся вторично налево, по улице дойдешь до Фонтана Дев Великомучениц. Храм Воителей узнаешь по каменным стражам у входа, Храм Несущих Свет Веры по золотой стеле с именами, храм Искупления Всех Грехов по трем колоннам, подпирающим Камень Начала Времен.


— Теперь я найду его с завязанными глазами, — с горячностью заверил я собеседника. Проблема решилась легко. Не зря учил вождь всех народов — болтун находка для шпиона.


Поевши помолились всей братией. Два часа я честно бубнил под нос: Dum spiro, spero и Errare humanum est, и отбил несчетно поклонов. Теперь я понимаю, от чего негры на похоронах играют джаз, поют и пляшут. Не теряют время по пустякам — радуются жизни!


К Комплете меня вызвали к распорядителю Альгипию. Худой, усталый дядька вел прием в маленькой скромной келье. Прочитав мою липу, он долго вздыхал, дергал бровью и тер лоб.


— Не ко времени затеял ты благое дело, — заключил он свои раздумья.


— Благому всегда время, — не согласился я смиренно склонить голову.


— Дикие кланы начали войну. Вся Бонгея в огне. Вот-вот вторгнутся в Гельдерн и Брешию. Теперь до Вестерботенна не пробиться и с армией.


— Уповаю на милость Святой Троицы, — пропел я.


Альгипий грустно посмотрел на меня? Не дурачок ли ты, добрый человек или уши тебе от колокольного звона заложило.


— Беда не шуточная, клирик84. На милость Святой Троицы можешь рассчитывать. А вот милости от варваров вряд ли дождешься.


— Что же делать, — захныкал я.


— Мое дело направить тебя к архимандриту. Святое напутствие он даст. Но думаю, сейчас церкви более нужны копейщики, чем паломники.


— Я готов! — выпятил я грудь.


Альгипий чуть заметно покачал головой. От дурней пользы нигде нет. Не в трудах, не в ратной службе.


— Ступай. Архимандрит примет тебя на третьей Декте. Послушник проводят.


Поясно поклонившись благодетелю, я удалился.


Следующий день начался с перезвона колоколов и молитв. Отстояв на жестком полу, на коленях битый час, я собрался было незаметно покинуть гостиницу, видеться с архимандритом мне не горело, но ворота караулили жрицы.


Облава! — первое пришло мне на ум. К счастью я ошибся. Строгие девы контролировали поток паломников, не дозволяя устроить давку. После трех часов ожидания мне удалось затереться в крестный ход к Собору Святой Троицы.


Конечно же, мне оказалось не по пути с шествием. Героям всегда не по пути. И не только со всеми, но часто и с самим собой. Поэтому когда людской поток от площади Великомучеников направился вправо, я свернул налево и устремился супротив движения идущих.


Время, время, господа длиноризые, — поторапливал я себя. Жриц по счастью не было видно, но они могли объявиться в любой момент. Вряд ли суровые девы станут слушать мои объяснения, а узнают что я на улице вообще не "по теме" огребусь по самые уши!


Колокол отбил начало седьмой Септы.


— Зачастили курвы! — заподозрил я механизм в неправильном ускоренном отсчете.


В запасе оставался час. Я не сильно радовался. Любой запас имеет тенденцию расходоваться непринужденно и легко. Еще и должен остаешься.


Я шел по краю, вспять людского потока, шаркая плечом по стенам. Любопытные и удивленные взгляды старался не замечать. Путь до фонтана занял примерно с полчаса.


Прет везуха, — не очень верилось мне в собственную удачливость.


Но все прошло без выкидонов. Не засветился у жриц и добрался до места. Не теряя времени, миновал три хрупкие колонны, подпирающие многотонную чернющую глыбу базальта.


— Зер гут! Охраны нет! — обрадовался я, поднимаясь по ступенькам лестницы к порталу входа в храм.


19.


Внутри храм разделен колоннадами на девять частей, как доска для игры в крестики-нолики. Интерес представлял только центральный неф, поскольку в оставшихся кроме бледной мозаики никаких иных материальных ценностей не имелось. Средоточие древности и богатства в центре храма. На черном гранитном возвышение коронованный Золотой Змей в голодном зевке раскрыл пасть над серебряным блюдом сжатым толстенными кольцами его тела. Высоко над змеем огромная хрустальная линза потолка. Свет падающий сверху нитевиден и зримо плотен.


— Кажется, не опоздал, — громко произнес я, предупреждая о своем присутствии.


Мне не ответили. Глухое эхо вольно погуляло по зданию и затихло.


Неспешной походкой, обычной для скромного туриста, желающего за свои скромные гульдены увидеть в два раза больше, чем заплатил, направился к алтарю. Если встреча и должна произойти, то непременно у замечательной рептилии.


Приблизившись к Золотому Змею, постоял, переминаясь с ноги на ногу, потом поднялся на возвышение. Надо признаться я ошибался. Гад из драгметалла держал в объятьях не просто блюдо, а макет мира. Горы, долины, реки и города — все в миниатюризированном виде и под слоем вековой пыли. Очевидно, в штат храма уборщик не входил.


В ожидании, я принялся изучать игрушечную вселенную, по части которой имел удовольствие проехаться. Мои скудные познания в географии позволили узнать Маркграфства, среди которых острым пупком торчал Гюнц, державу-рогалик Мейо, Дю Рион в оспинах крепостей, Малагар прятавшийся в тень Остовых хребтов и блудницу Геттер, похожую на обкусанную арбузную дольку. Без затруднений отыскал бирюзовое Море Слез, аквамариновую жилку Одахо, города Лектур, Тиар и Ожен.


— Для ученика Паганеля, семечки! То-то! Анаконда в прыжке! — похвалился я, обращаясь к рептилии и заглядывая ей в морду. В полированных клыках в палец длинной недобро отобразилась моя физиономия. А в вертикальном зрачке глаза уместилось все моя сущность маленького человечка перед ликом божественного.


— Искренне рад, что ты не продукт живой материи. Из меня бы получился славный кролик, не правда ли? — похлопал змея по выгнутой шее, если можно назвать шеей часть тела, идущей за головой. Вдруг это уже хвост?


Огляделся по сторонам. Где связной?


— Не зря говорят, точность вежливость королей, — трепался я. — Люд честной в соборе молитвы поет, а вот некоторые со змеёй стоимостью миллиард у.е. разговоры разговариваю. Чешуйку на память не подаришь шланг зубатый.


Зашел к модели мира со стороны, где, как известно каждому геттеровскому двоечнику находились Земли Порока. Арыки, барханы, минареты.


— Поглядим… Марджад… Энд долина сокрытая саваном, — вновь я склонился над рельефом. — Кажется, я это уже видел! — вспомнил я лихую молодость. — Не подскажешь где, пожарный рукав?


Опять повернулся к змеиной морде. И как в первый раз на длинных клыках отобразилась моя харя. А вот глаз! Глаз отсутствовал.


— Ничего себе адмирал Нельсон! Кто ж тебя так?


Шальная догадка пришла в мою голову раньше, чем договорил.


— Не стоит этого делать, офтальмолог Федоров! — предупредил я себя. Но куда там. Руки чесались, что у игрового при виде карт.


Достал заначку-футляр, в коем последнее время носил свои богатства: Глаз, клык и монету. Вытряхнул цепочку с оком. Расстегнул защелку и освободил орган зрения. Покатал по ладони.


— Скажут ли спасибо, за хорошее дело?


Сколько помню, до сей поры, ни разу.


Я подошел и приставил око к пустой глазнице. Исходя из размеров, он самый!


— Ни каких гарантий, — предупредил я гада, и втолкнул глаз в черепе. Глаз с громким щелчком встал на место. Таким громким, что я вздрогнул.


Отступив на шаг, полюбовался содеянным.


— Красавец!


Бегло огляделся. Похвастаться успехом не перед кем. Неф пуст.


— Становится не смешно, — громко заявил я, и, щелкнув пальцами добавил. — Да и жрать охота.


Эхо бесследно умерло меж колоннами.


— Золотишка не пожалели, — продолжал я крутится вокруг вселенского макета. — Что скажешь ужик? Стащи я тебя в ломбард сразу бы в местный "Форбс" попал.


— Ты попадешь туда, где место всем ворам, — неожиданно раздалось у меня за спиной.


Я отпрянул от змея, словно уворачивался от смертельного укуса. В десятке шагов от меня стояла жрица. В изумительно белой ризе, подпоясанной золотой змеёй. На шее у говорившей поблескивало зеленью нефритовое ожерелье с пиропом. Сама служительница храма опиралась не на посох или клюку, что больше соответствовало бы её возрасту, а на эспантон85. Не парадно-бутафорский, а боевой. С вороненым широким пером, на котором проступала вязь рун, острошипой крестовиной и крепким древком из ясеня. Лицо монахини выражало одновременно и гнев и призрение.


— Почему сразу вор? — возмутился я обвинению.


Жрица стукнула эспантоном в пол. Рядом со мной встали служительницы Кабиры. Одна в белом, вторая в черном. Легкие, прыткие, вооруженные баделерами, если бы не их холодная целеустремленность к убийству, они определенно мне глянулись.


— А нельзя ли поспокойней? — попросил я, опасаясь безвинно пострадать.


Порубят как казаки первую революцию, — подумал и был не далек от истины.


Монахиня, вновь стукая об пол оружием.


Одна из жриц сделала шаг вперед. Была она чуть помоложе и в такой же белой ризе, но до ношения ожерелья подручная видать не дослужилась.


— Сестра Илла, отведите его к Маят.


— А… — собрался, было, я испросить дозволения остаться. Работодатель не удосужился дать координаты к кому обращаться. По морде дать вот не забыл. Возможно, мое дежавю запаздывало.


Просьбу я произнести не успел. Острие баделера уперлось мне в шею.


— Не оскверняй храм нечистой кровью, — остановила Иллу владетельница нефритового ожерелья.


Позади меня громко заскрежетало и звякнуло. Звук походил на многократно усиленную работу фомки взломщика.


Старшая прытко метнулась к блюду географии.


Взгляд её стремительно окинул игрушечные просторы миниатюрного мира.


— Мать Меро сюда, — приказал монахиня. — Срочно!


Не выждав и полсекунды, с яростью в голосе крикнула.


— Выполнять!


Илла растаяла как призрак. Как и куда я не уследил.


— Не шевелись! — приказала мне жрица. — Не вздумай даже дышать чаще, чем сонный часовой.


— Уже не дышу, — буркнул я, переводя дух и косясь через плечо, что же такое интересное произошло.


Эспантон жрицы метнулся к моему горлу, и стальное острие замерло на расстоянии атома от моей кожи.


— Не шевелись! — голос звенел, что булат от удара.


В зал стремительно вошли сестра Илла и очевидно, мать Меро. Для титула она выглядела лет на сорок пять, довольно таки хорошо сохранилась, и имела неплохие формы груди и бедер. Из украшений носила нефритовое ожерелье с аквамарином, из оружия тавлар86.


Новоприбывшая пронизала меня взглядом. Вылитая Доктор Павлов, перед тем как своих собачек пустить под нож.


— Что стряслось Вилия? — спросила она жрицу.


— Погляди, — попросила жрица, указывая на блюдо.


Тут я не вытерпел и повернулся, благо эспантон от моей персоны убрали.


— Акхарам? — спросила Меро, хотя по голосу прекрасно знала, о чем говорила.


— Акхарам, — подтвердила Индиго.


— Для чего ты в храме, — спросила меня Меро. — И как Гладь Мира связано с твоим присутствием.


Я поймал её взгляд и решил оставить геройские выкобенивания. Очевидно, речь шла о действительно важном и меня, если не буду красноречивым, могли очень даже поторопить с ответами.


— В храм мне приказано явится. А то, что у вас там, на Глади Мира…. Вставил вашему змею глаз, — признался я.


— Вставил глаз! — воскликнули хором жрицы и посмотрели на змея, так словно никогда его до этого не видели.


— Да, глаз — ответил я не без гордости.


Вновь призвали Иллу.


— Попроси матерей отложить церемонию! Пусть явятся сюда безотлагательно.


— Когда будешь разговаривать с ними, покажи вот так, — дополнила инструкции Меро.


Жрица сложила пальцами правой руки знак. Даже великий Паганини не смог бы так переплести свои персты. И переглянувшись с Вилией почтительно произнесла.


— Пригласи дайву87 Аиру. Покажешь…


Новый знак мудреней первого. Шнурок и то проще завязать.


Сходка организовалась быстро. Их оказалось не много, собравшихся на "совет в Филях". К двум имеющимся присоединились еще пятеро. Первая — высоколобая и холодная мать Агнесса, под стать своему табару88 — смертоносной штукенции в умелых руках. А обращаться с ним она, несомненно, умела.


Вторая, легкая, подвижная мать Варетта. На вид ей шестьдесят с копейками. Но только на вид. В ней столько энергии, что по её белоснежным одеждам казалось, бегают электрические разряды. Этакий живчик с аритом89.


Третья — Риеса. О таких, обычно пишут царственная особа, образчик выдержки и благородства, мило постукивала перед собой бо90, чье древко блестело как зеркало.


Четвертая Хлейя. Помесь пантеры и тарантула. За гибкостью и пластикой великолепного зрелого женского тела, хорошо скрываемое жестокосердечие смертоносной твари. В руках мадам жрица вертела сой91, вороненую звезду в серебристой вязи рисунка.


Позже всех явилась Аира. Тут уж не чего не попишешь, старость постаралась на славу. Морщины, седина, немного шаркающая походка. И если бы не ком92 и набор кайкэнов93 привешенных к поясу ровесницы неолита, бабулю можно было списывать в архив. Но вот мечик… как то не возникало желания предложить бабке руку для поддержки. Она эту руку могла отчекрыжить по самую майку.


Всех жриц, за исключением Аиры сопровождала по паре сестер. Ординарцы в джодпурах94, вооруженные тяжелыми баделерами выглядели ух как нехорошо. С такими амазонками не справиться и Тесею. Ни в одиночку, ни в купе с аргонавтами.


Первое, что сделали воительницы, сошлись у блюда. Говорили в полголоса, движениями рук кроили воздух над игрушечным миром и прочерчивали неведомые пути, ходили хороводом вокруг, заглядывали змею в морду и снова хороводили, кроили и чертили.


Наговорились они не скоро, но наговорились. Судя по последним словам и репликам, консенсуса не достигли. По выражению лиц и не могли достигнуть. Хотя надо признать не орали, матерно не крыли, одежду и волосья на себе и друг дружке не рвали.


После консилиума над блюдом с местностью, выслушали меня с кратким докладом по существу вопроса. Настроения доклад им не поднял и не испортил. Каждая из них имела собственное мнение. Мой рассказ ничего не изменил, лишь Аира кратко прокомментировала услышанное от меня.


— Те, кто были до нас, предупреждали, придет Пилигрим и принесет весть. Око возвращено. Тому мы свидетели! Вы знаете что делать?


Аира обратилась к каждой жрице по имени и каждая ответила ей согласием. Секретом полишинеля владели все за исключением меня. Я же скромно стоял в сторонке и в который раз оглядел зал. Где связной? Или явка провалилась!


Жрицы сняли и возложили свои ожерелья на блюдо с вселенной, опустились на колени и хором прочли молитву. Весьма короткую, содержательную и ко мне не относящуюся. Провозгласить меня национальным героем никто не хотел.


Первой поднялась Аира.


— Простит нам Великая Мать наши грехи! Да зачтется нам наше служение! — и, поклонившись, гаркнула. — Большой круг!


Сопровождавшие жриц сестры молниеносно растянулись в кольцо.


— Waktu! — взвыла Аира.


— Adjal! — ответили жрицы, хватаясь за оружие.


На мгновение стало тихо-тихо. Затем миг тишины истек и грянул бой! Аира держала schermire95.


Риеса перехватила бо в руках, легко начертав в воздухе огромную восьмерку, сделала два шага и выкинула оружие вперед, целясь Аире в живот. Дайва отвела удар кайкэном… Demivolte96… и ком вошел в тело нападавшей. Риеса отпрянула на шаг и стала заваливаться на бок. Падая метнула в Аиру бо. Та уклонилась. Оружие, пролетев мимо, упало на пол и юзом пошло по мрамору.


Эспантон Вилии едва не проткнул грудь Аиры. Дайва извернулась, пропуская удар… У итальянцев это называется squdembrato — диагональный нисходящий удар. Самым кончиком клинка. Чирк! Располосовала правое предплечье до кости.


Будь я букмекером, не поставил бы на Аиру и цента… и, наверное, разорился. Старушка владела мечом лучше, чем скорпион своим жалом.


Вилия зажимая рану, ретировалась, оказавшись в опасной близости от меня.


— Пилигрим! — воскликнула Аира, метнув кайкэн.


Нож угодил Вилии в подреберье, та болезненно охнула, хватаясь за рукоять…


Вместе с Вилией на полу оказался и я, неожиданно получив удар под коленки. Охранник моей персоны переступил через меня, занимая оборону. Снизу я увидел стройные ноги, упругие ягодицы и успел пожалеть, что на жрице штаны, а не юбка. Было бы гораздо интереснее.


… Аира ускользнула из-под табара Агнессы, мягко в полшажка отступила от арита Варетты, отвела кайкэном укол талвара Меро. Сой Хлейи едва не разнес ей череп, но дайва мудро ушла с линий атаки. Spring97 не такая уж хитрая штука, но Хлейя видимо о нем забыла, если знала вообще. Результат — проникающее через глазницу, смертельное ранение в мозг.


…Агнессу Аира подловила на встречной атаке. Погасила удар табара мечом и сблизила позицию. Кайкэн вскрыл горло нерасторопной жрицы от уха до уха. Кровь фыркнула как с огородного оросителя.


Варетта ударила в тот момент, когда Аира была практически беззащитна. Так думал я, и так думала Варетта. Дайва выгнулась, пропуская рядом рубящий удар аритом. Летящая сталь полоснула воздух, но не зацепила Аиру. В следующий момент ком коротко взвыл, выписывая дугу, и молниеносный fendente98 распластал Варетту от ключицы до бедра.


Оставшаяся Меро проиграла бой быстро. Контратака у неё не удалась и Аира с изяществом дистреза, повернув кисть, перенаправила выпад противника в пустоту и ответила стремительным esotcadas99, пробив жрице сердце…


Слов нет, управилась лихо. И не запыхалась…


Аира оглядела поверженных. Вилия еще жила. Выдернув кайкэн, тихо лежала, зажимая рукой обильно кровоточащую рану.


— Taat… — склонилась над ней Аира.


Вилия прикрыла глаза. Взмах меча и слабый всхлип.


Телохранитель мой отступил, давая возможность встать. Поднимаясь, я не сводил взгляда со своего стража. Жрица стояла ко мне в четыре пятых оборота, почти спиной. В её ладной фигуре, мне чудилось нечто близко знакомое. Эйжа! Вспомнил! Эйжа! Почему-то восклицание замерло у меня на губах. Я застыл истуканом, не зная, что предпринять и следовало ли предпринимать что-либо. Наш бурный роман веха в прошлом. Смысл бросаться на шею?


— Убрать, — приказала дайва и, хмурясь, следила за тем, как посыпают пол песком, песок сметают в корзины и уносят прочь.


Пять минут и… никаких следов. Храм очистили. Остались только тяжелый узнаваемый запах, Змей в бриллиантах, и немая сцена: я в сторонке, Эйжа "ко мне задом, к входу передом" и дайва напряженно молчавшая. Может, кто и мог бы подумать, что она молится за упокой преставившихся и за прощение грехов, но только не я. Старого воробья на мякине не проведешь.


— Повтори рассказанное тобою от начала до конца, — попросила Аира.


Пришлось изъяснять историю сызнова. Дайва слушала и не слушала. На её челе пролегла глубокая морщина тягостных раздумий. Когда я закончил свою повесть временных лет, она еще какое-то время размышляла. Слава богу, не над расстановкой запятых в выражении: казнить нельзя помиловать.


— Слова теперь не важны…, - оторвалась Аира от мыслей. — Отведите его к сестре Маят.


Приказы здесь выполнялись молниеносно. На меня накинули мешок, так что видел я только маленький пятачок дороги под ногами. Подтолкнули в спину. Пошел родной!


У Маят не в Редиссон-Славянской — карцер. Высоко под потолком маленькое окошко, под окошком лежак из плах и больше ничего: ни стола, ни стула, ни воды, ни параши. Ваши апартаменты князь!


Прислушался к звукам. Тишь. Как в гробнице. Поковырял пальцем раствор кладки каменных блоков. На тысячелетия сложено! Можно не волноваться, раз способность проходить сквозь стены, не входит в невеликий перечень моих талантов.


Завалился на лежак, покрутился, приспосабливаясь к деревянной перине. Ни чего! На старость лет хондроза не будет. Если доживу до старости.


Прилежавшись, вспомнил о жрице. Мысль соскользнула к первой нашей встречи, далее к лекарю в малиновых шоссах и… Как заклинило! Ни сладких грез, ни томных воздыханий… Прямо какая-то душевная импотенция. Ни тестостерон, ни адреналин в кровь не ударили, небо в глазах не закружилось от счастья. Именительный… Эйжа. Родительный… Эйжи. Дательный… Эйже… Лучше винительный… Кого? Что?… Эйжу… Эйжу так и Эйжу эдак… Мда… Любовь прошла, завяли помидоры, сандалии жмут и нам не по пути*.


Придремал. По соседству ударили последнюю Декту. От густого баса бронзовой махины дрогнули стены…


…Блазнилось последнее геройство. Самое последние. Воздух сотрясают значимые слова и от них чувствуешь себя очень… очень нужным.


— Если не вы то кто? Подскажите, укажите, и мы отправим вместо вас их! Сопливых солобонов, маменькиных курсантов, землекопов-окопников… Скажите кого? Вы сами прекрасно понимаете, кроме вас ни кто не справится! Никто! А для вас это обычная работа… простая работа… знакомая работа…


Герои становись! Песню запевай!…Ведь это наши горы! Они помогут Нам!*…Троим из двенадцати… Как говаривал Олежка Тихонович… Усе осталося на троюх…


…Звук колокола вновь густо ахнул о стену. Не часто ли? Зашумел дождь. Капли, влетая в окно падали на меня.


— Плащ палатку бы выдали что ли, — буркнул я, ворочаясь.


Долго нежиться мне не позволили. Растолкали, напялили мешок, и повели в том же храм, предстать перед ликом дайвы Аиры. Она заговорила сразу по уходу конвоя.


— Ответь. Что в основе твоих деяний?


Увидев мое непонимание сути вопроса, пояснила.


— Человеческими поступками движет: дхарма — долг, артхи — выгода и кама — любовь. Каков твой движитель?


— Полагаю долг, — рассудил я. — Разбогатеть, как не старался, не разбогател, ну, а любви нажил еще меньше чем богатства.


— Неважно обрел ты или потерял. Важно, что заставило тебя поступить, так как поступил и собираешься поступать.


— Долг, — был краток и категоричен мой ответ.


— Твое слово, — отложила Аира себе на память сказанное мною. Дальнейшие её слова напоминали сказку перуанских индейцев. — В ожерелья Жриц-матерей вставлены шесть камней из Четок Гарбхадхана100 Змея Прародителя, символизирующих основу мира. Красный — кровь Змея… (Оно понятно, что ж еще). Оранжевый — слюну его… (Спасибо не мочу!). Желтый — плоть (Ага, китаец!). Зеленый — кожу (Как не вспомнить Зеленого Змия. Случаем не Брат?). Голубой — слезы (Хорошо не стеклоочиститель). Синий его семя (Без понятия какого цвета сперма у гадюк.).


Говоря дайва, бережно перебирала украшения, некогда носимые порубленными ею жрицами.


— Но есть еще один камень. Камень Духа… Его ты и должен отыскать, — Аира указала на блюдо. — Над Акхарамом знак. Знак Джаят101. Потому отправишься туда. Упсара102 Эйжа будет тебя сопровождать. На границе к вам присоединиться мать Рона и две опции Махиши103.


— Камень для чего? — спросил, не надеясь получить ответа. Не надеялся и не получил.


— Что бы говорить об этом его надо найти! — учтиво отказали мне в информации.


— А если откажусь? — хороший способ свести счеты с жизнью, встать жрицам поперек.


В ответ:


— Ты Пилигрим!


Понятно! В комментариях нет нужды!


— А кто другой не сгодится? — спросил я лишь бы не молчать. — А я бы пока отъелся, отоспался, в баньку сходил…


Водить дело со жрицами не хотелось никак. Во-первых — бабы, во-вторых, потому, что бабы, в-третьих, из-за того, что бабы. Амуры куда ни шло, а в одну шеренгу…. Тьфу! Тьфу! Тьфу!


— Поедешь ты, — утвердили меня вне конкурса.


— На мне, что свет клином сошелся? — сопротивлялся я "своему счастью".


Не это ли обещанная попом работенка? В самый раз для героя. Ничего особенного!


— Ты…, - решение Аиры апелляции не подлежал.


— А если не найду? — выказал я сомнения. Но варианты кроме положительных не рассматривались.


— Найдешь!


— Мне бы вашу уверенность! — высказал я трезвое сомнения по поводу успеха в розыскной работе. Пришить кого завсегда, пожалуйста, но Шерлок Холмс из меня как из пипетки клизма.


— Должен найти!


Ну, раз должен! Тогда что ж! Найдем-с!


Вслух ничего ответить не успел


— Война в империи! — растолковала мне дайва, сложившуюся геоситуацию. — Дикие Кланы нарушили границы Геттера.


Война! Ох ты, боже мой! Война! Как по заказу! Господин герой! Мы чуть не забыли о вас! Извольте присягать и целовать штандарт!


— Убедили, — согласился я в виду бессмысленности дальнейших пререканий. Все одно покоя не дадут. Да и контракт у меня. Не зря Маршалси мною гордился. Я человек при исполнении. Опять же Эйжа…


— Как понимаю, финансовую сторону экспедиции вы берете на себя, — перешел я к уточнениям деталей рейда. — Не помешает подорожную выписать, типа беспрепятственного въезда-выезда. Шенгенская виза подойдет. Ещё у меня на службе двое хлопцев. Без подручных мне ни как.


— Упсара Эйжа проследит за всем, — заверила меня Аира.


— Тогда поехали, — предложил я, и в этот миг был спокойнее удава в алмазах.


— Пришло время войн, мора и голода, — не очень оптимистично напутствовала меня дайва Аира.


— Значит, ищем вакцину по прокорму страждущих, лечению болящих и умиротворению махающих мечами? — "обрадовался" я — Всегда видел себя в роли Спасителя.


— Ты дерзок, — не одобрила словоблудия дайва.


— Лех фон Вирхофф, если забыли, — напомнил я и вытянулся в рост. — Посыльный по особо важным делам.


…Посмотрим, что скажет Маршалси, — думал я, покидая Ожен. Эйжа отставала на полкорпуса лошади. Нефритовая пектораль, блестевшая на её шее, служила гарантией наших высочайших полномочий. А что вы хотели? Спасать мир, имея лишь меч на поясе и шиш в кармане? Не проходит! Мы люди современные!


* В тексте цитируются стихи В. Высоцкого, И. Северянина, А. Пушкина, гр. "Сплин" и др.


1 нем. Все.


2 Первые семь часов назывались "Септа", последующие десять "Декта". Отсчитывались часы по порядку: первый час Септы, второй час Септы и т. д. Комплета длилась на семь часов: Прима, Дуо, Терция, Квадра, Пента, Секста, Дуо Секста.


3 Иногда это мог быть туман, иногда плотная взвесь мельчайших капелек воды.


4Постоянный ветер, направление которого составляло 90 градусов к линии наблюдатель-закат.


5 Примерно 4.8 км.


6 Исп. Рыцарь, не принадлежащий к феодальной аристократии.


7 Лат. Рука руку моет.


8 Разновидность алебарды.


9 Судья.


10 Ф. Рабле


11 Просторный халат без пуговиц, обычно подпоясывался перевитым пояском.


12 Т. е. обрезанию


13 Сухое игристое вино.


14 Полусладкое вино.


15 Большое знамя, крепящееся на древко при помощи перекладины, на манер паруса.


16 Императорский чиновник, осуществляющий административную и судебную власть в провинции.


17 Строфа из знаменитой поэмы "Лука Мудищев".


18 Красное вино, процеженное через пряности и травы.


19 Столица Малагара, соседнего с империей государства.


20 Последний час Септы, Декты и Комплеты был посвящен богослужению.


21 Крепленое вино хересного типа.


22 На самом деле "тюря" нечто другое.


23 Вино, произведенное из винограда разных виноградников.


24 Безрукавка.


25 Широкий пояс.


26 Не путать Аментею провинцию и Амантею, область в Гельдерне.


27 Приставка "шюц² перед званием означала получение чина на основании приказа императора, а не полкового или армейского начальника. Носившему такое звание полагалось дополнительное денежное довольствие и более скорое продвижение по службе.


28 Исп. Укол кистью.


29 Вино, настоянное на фруктах.


30 В каратэ название бокового удара ногой по дуге в голову.


31 Здесь, человек представляющий интересы церкви при дворе вассала императора.


32 Здесь. Необлагаемые налогом пожертвования.


33 Человек, представляющий интересы императора при дворе вассала.


34 Легкое, слегка игристое вино.


35 Англ. Можно перевести как лунка или как дырка или еще как…


36 Бра и люстры выполняли не функцию осветительных приборов, а неких конструкций замысловато преломляющих и отражающих свет.


37 Бутылка емкостью 9л.


38 Внутренние войска.


39 Мебель, напоминающая комод. Число полок строго регламентировалось положением человека в обществе. Барон имел право на дрессуар с двумя полками, граф — с тремя и т. д.


40 Издатель порножурнала,Hustler"


41 см. кинофильм "Медведь¢¢


42 Смысл вопроса в следующем: приглашенный в гости вез с собой кроме пожиток и часть обстановки. Если же визит без приглашения отправлялись в путь налегке.


43 Араб. Походный вождь.


44 Род мандолины.


45 В больших манорах помощник и заместитель капитана. Различие чисто формальное.


46 Категория военнообязанных старших возрастов.


47 Исп. Бутылка емкостью до 2000 мл.


48 Старинные храмовые монеты, бывшие некогда в ходу у варваров Земель Порока. Ферт де Брогк организовал заговор с целью низложения императора. Опознавательным знаком у заговорщиков служили оболы, весьма редкие монеты.


49 На самом деле это начало второго четверостишия.


50 Т. е. земли, отданные в пользование в обмен на службу.


51 Презрительное прозвище военных.


52 Прозвище военных одерживающих победы числом.


53 Исп. дрочила


54 Степень предшествующая докторской.


55 Разновидность крепленого вина


56 Напомним, что поэзия в Геттере не допускала басен. Так, пару строк для красного словца.


57 Выделенные в стихотворении строки изменены умышленно. Настоящий текст, где упоминается утро, и луна не был бы понят слушателями. Признаю за собой акт вандализма и святотатства.


58 Кодексом Солерно профессиональным бардам дозволялось исполнять чужие баллады только умерших авторов.


59 Здесь певца-любителя.


6 °Cоединение двух особей в половом акте.


61 Любопытным узнать об игре рекомендуем чаще смотреть групповое порно.


62 Куплетист из киноэпопеи о неуловимых мстителях.


63 Род мандолины. Символ гильдии бардов.


64 Подобие римской туники с большим вырезом горловины.


65 Разновидность палаша.


66 Род боевой шпаги.


67 Доспех из кожи, без или с короткими рукавами.


68 К учебным рапирам прикрепляли специальный шар из пористого материала пропитанный краской.


69 Укол снизу вверх.


70 Дан-гайн, легкий палаш с однолезвийным клинком малой кривизны.


71 Боевое индийское искусство, где для достижения успеха усилия вкладываются в единственную атаку.(???)


72 Капитанство подразделялось на четыре ступени, определявшие различия в правах, льготах и доли в военной добычи. Низшая ступень — золотой орел с янтарными крыльями, вторая — бирюзовыми, третья — рубиновыми, высшая — бриллиантовыми.


73 Искаженное,Vine, vidi, vici" — пришел, увидел, победил. Здесь пришел и победил.


74 Старинный двуручный меч.


75 Член гильдии рапиристов


76 Клавлен-0,62л. Ботелья-0,375-2л. Бальтазар-9л. Сальманазар-12л.


77 Немецкие названия рукопашного, одоспешнного и верхового боя.


78 Настенный рисунок из оружия.


79 По-простому сундук.


80 Одна из центральных улиц Гюнца, примыкающая к Великособорной площади.


81 Фаворит императорского двора.


82 Монашеская туника с капюшоном.


83 Сонет В. Шекспира. Выделенные слова изменены.


84 Здесь, паломник, соискатель благословения.


85 Холодное оружие.


86 Сабля полуторной заточки.


87 Инд. Связанная с богами. Одно из высших званий у жриц Кабиры.


88 Боевой топор с полукруглым лезвием и тонким топорищем.


89 Боевой серп с широким наконечником и рукоятью для обеих рук.


90 Боевой шест.


91 Боевой топор с наконечником в виде звезды. Полное название Сой Мью.


92 Меч длинной 800 см. и рукоятью в 1,5 кулака.


93 Метательный кинжал.


94 Инд. Штаны, плотно прилегающие от колен до ступней.


95 Фр. Защита


96 Фехтовальный прием.


97 Фехтовальный прием. Перехват рукояти оружия за самый низ, что дает выигрыш в дополнительных 10–15 см общей длины клинка.


98 Фехтовальный прием. Вертикальный удар.


99 Здесь. Укол, ускоряемый весом тела.


100 Инд. Зачатие.


101 Инд. Возрождение


102 Инд. Нимфа. Здесь одно из званий у жриц.


103 Инд. Здесь буйволицы.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги