Каникулы

Последнее время мне часто снится один и тот же сон. Радостный, и в то же время тревожный. Радостный — потому, что в этом сне я возвращаюсь в своё детство. Тревожный — потому, что каждый раз, когда я просыпаюсь, детство уходит. И я снова просыпаюсь худым небритым дядькой, в кабине огромного магистрального грузовика. В котором лежит какой — то ненужный и неглавный груз в ненужный и неглавный город. Среди десятков таких же пыльных и уставших грузовиков, стоящих на стоянке в каком — нибудь транзитном городе. Я просыпаюсь с улыбкой, потому, что только что побывал в детстве, и с грустью, потому, что оно безвозвратно ушло. И возвращается ко мне только в снах.

В доме, где живут мои родители, есть арка. Она напоминает странный переход из одного пространства в другое. Снаружи дома — яркое солнце и зелень, а пройдешь под аркой — и попадаешь в совсем другой мир. В мир прохлады и тени, без единого лучика солнца. И громада десятка этажей, которые словно уплотняют воздух в арке, делают его как будто ощутимым, густым, и создаёт ощущение, что переместился в пространстве. Я не очень люблю ходить под этой аркой, и когда не тороплюсь, предпочитаю обходить её вокруг дома. Но когда времени мало, приходится проходить арку насквозь. Я каждый раз стараюсь проскочить поскорее, чтоб ни одной лишней секунды не находится в этом странном переходе.

И в своём сне я спешу. Я приехал из далёкого рейса и позвонил маме, что приехал и через несколько минут буду дома. Как обычно, въехал во двор, развернул огромную громоздкую машину и поставил её под домом, в трёх шагах от арки.

Взял маленькую сумку с документами, по привычке махнув на остальное рукой: «Потом заберу». Подмигнул одиннадцатилетнему пацану со стареньким велосипедом — «Орлёнком», который серьёзно смотрит с черно — белой фотографии в рамке на приборной доске. Себе самому двадцать с лишним лет назад. Запер кабину и пошел к подъезду через арку, по привычке поёжившись. Потому, что с ласкового солнышка предстояло шагнуть в холод под аркой. И вот тут случилось необычное. Под арку я зашел взрослым дядькой. А во двор вышел одиннадцатилетним пацаном. Тем самым. Как будто в секунду переместился из сегодняшнего дня в другой такой же июльский день, но только на два с лишним десятка лет назад. Одежда на мне оказалась другая. Футболка от спортивной школьной формы с английским алфавитом на груди, выгоревшие до белизны короткие шорты с оторванным на уголке кармашком, и растоптанные сандалии, которые больше времени проводили на багажнике «Орлёнка», чем на ногах. Однако на плече по — прежнему висела сумка с документами, панелью от автомагнитолы и увесистой связкой ключей. Я ощутил толчок радости и тревоги. Радости — потому, что моё тело снова стало легким и послушным, и тревоги, потому, что идти домой теперь не следовало. Мама, конечно, не поверит, что её взрослый сын, имеющий серьёзную работу, снова стал мальчишкой.

Ещё, чего доброго, вызовет кого следует. Сперва растерявшись, я прошел через арку обратно. И ничего не случилось. Я вышел наружу не взрослым, а всё тем же мальчишкой. Который, правда, помнил всё, чему научился за прошедшие годы. Который мог, при желании, развернуть огромный грузовик с четырнадцатиметровым полуприцепом и поругаться с любым гаишником. И рассчитать выгодность любого рейса. И научить любого другого мальчишку быстро ездить на карте — маленькой детской гоночной машинке с моторчиком от мотоцикла, потому, что я помнил, как проработал больше десятка лет детским тренером.

И тут я испугался. Испугался того, что у меня заберут мой грузовик — ведь маленькому не место за рулём. И того, что отдадут в детский дом — ведь мама меня скорей всего не узнает. И я решил, что нужно, во что бы то не стало спрятать грузовик на стоянку, но в этом своём сне я почему — то не мог это сделать один. И мне пришла в голову мысль — к кому идти, как не к своим воспитанникам — спортсменам. И я пошел к Саше с Димой — самым быстрым гонщикам, которым было по 14 лет. И там меня ждала неудача.

Они не узнали меня, хотя я доказывал, и приводил примеры из наших поездок по соревнованиям. Мало того, что не узнали, так ещё и чуть не отпинали. Оставалось одно.

Идти к Артёмке. Артёмке, который скучал в поездках по папе с мамой и боялся засыпать один. И тихо плакал, если с ним на ночь никто не поговорил. Который пришёл заниматься в семь лет, и на первых соревнованиях после заезда его ловили все механики. Потому, что он «не накатался». А через год на Кубке России приехал третьим. У которого вечно случались какие — то неприятности. То в столовой «сама упадёт» тележка с грязной посудой, то по дороге от кафе до клубного автобуса перемажется так, что приходится всей командой его отмывать. То во время гонки столкнётся с лучшим дружком, и на пару с ним, зарёванный, идёт объясняться с главным судьёй. Зная заранее, что добрейший Андрей Курасов прочитает лекцию и простит, и оставит результат не снятым. Который в девять лет вёл машину с прицепом по ночной дороге, когда мне стало плохо в пути. Потому, что там не было связи и невозможно было вызвать «скорую». И вот к Артёмке, которому сейчас десять с половиной лет, я и пошёл в этом своём сне.

Дверь открыл отец Артёма, Сергей, с которым мы много часов провели вместе в клубе над мотором Артёма. Посмотрел без удивления и сказал в глубину квартиры:

— Тёма, к тебе мальчик. Кажется, из клуба.

И ушёл на кухню, пропустив меня в коридор. Из комнаты вышел Артём, и, удивлённо посмотрев на меня, спросил:

— Что случилось? Почему вы маленький? — Артём, долго объяснять. Это арка. Нужно отогнать машину. Поможешь? И верный маленький дружок, не сказав ни слова, вытащил в подъезд велик, и мы вместе потащили его вниз. На улице он сел за руль, я на багажник, растопырив ноги, и мы покатили в сторону моего дома. Прохожие не обращали на нас внимания. Ну едут два пацана по тротуару. Один — в современных шортах ниже колен, модных ярких кроссовках и китайской майке, с модной стрижкой «под шапочку». Второй — в старой, но чистой футболке, коротких шортах, которые сейчас никто не носит, растоптанных сандалиях на раскинутых босых ногах, с кисточкой волос на заросшей макушке и со взрослой сумкой — барсеткой на плече.

До дома добрались без приключений. Артём ничего не спрашивал по дороге. Надо — значит надо.

Около машины мы остановились. Я открыл ворота прицепа, и мы вместе засунули велик в фуру. Опасливо посмотрели по сторонам. Вдруг кто — то из прохожих спросит, что делают двое пацанят около огромного грузовика. Забрались в кабину. Я залез за руль, а Артём по привычке расположился на пассажирском месте. Он не спрашивал, в чём должна заключаться его помощь. Наверно, понимал, как неуютно взрослому оказаться снова ребёнком, не будучи к этому готовым.

Я полностью придвинул вперёд сиденье и опустил на себя руль. До педалей вроде достаю. Наконец, я решился и завёл мотор. Мы выехали со двора, в который я недавно (а, может, наоборот — очень давно!) заехал взрослым, не очень здоровым, уставшим после рейса дядькой, и медленно поехали в сторону грузовой стоянки.

Перед въездом на стоянку мы зашарили по карманам. У Артёма нашлось сорок рублей мелочью, а у меня в кармашке шортов была дыра. Ещё с тех, мальчишечьих времён. На стоянку нам явно не хватало.

Хватало только на газировку и мороженое. И в магазинчике напротив стоянки мы накупили мороженого и газировки. И вкус их впервые за последние годы доставил мне радость. Став взрослым, я как то разлюбил эти продукты, а тут забытая радость от щекочущих пузырьков газировки и прохлады мороженого вернулась На этом месте сон обычно ускользает. И я просыпаюсь от ярких лучей утреннего солнца, бьющего через окно в моей комнате или от неприкрытой шторы в кабине.

Когда я рассказал этот сон маме, она посмеялась. Она сказала, что нужно было идти домой. Она бы обязательно меня узнала. Потому, что я — её сын, сколько бы мне лет не было. Одиннадцать или тридцать с лишним. И если уж так приспичило отгонять машину, надо было одеться потеплее. И тревога от сна прошла. Осталась только радость от встречи с детством.