Капитан Брамы

Капитан Брамы

Вадим Булычев

Герои романа люди православные, волею судеб оказавшиеся по ту сторону мира, среди гномов и стражей. А всему виной аномальная зона Брамы, ворота в иные миры.

Все начинается с бесследного исчезновения священника-монаха, в одном из отдаленных степных сел аномальной зоны. На поиски пропавшего иеромонаха отправляется другой священник, отец Иван, вместе со своим другом Дмитрием.

Главным героям предстоит пройти вместе с Капитаном через Браму, познакомиться с «деревьями» – стражами и вместе с ними остановить воинственного иеромонаха и его «православных» гномов, а так же совершить путешествие к Истоку. И все это ради будущего союза между стражами и людьми.

Капитан Брамы

Предисловие

Белое дерево осторожно сделало шаг. Белая, почти призрачная нога выдвинулась прямо из древесного ствола, а сам ствол превратился во вторую, такую же призрачную ногу.

Белое дерево тихо пошло. Впрочем, ходьбой это пока можно было назвать условно. Дерево не шло, а как бы плыло, едва-едва касаясь земли белыми пятками. При этом дерево старательно покачивалось и размахивало ветвями – точь-в-точь как это делаем мы, во время ходьбы. Вот уже вместо ветвей появились призрачные руки. Белое дерево постепенно уменьшалось и одновременно вытягивалось в высокую человеческую фигуру.

Прошло около четверти часа. Тот, кто был Белым деревом вышел к человеческой дороге. Настороженно прислушался. Предстоял самый трудный участок – с полкилометра вдоль трассы. Но иного пути к Капитану не было. И не было иного способа стать похожим на человека.

Внезапная угроза, быстро переходящая в панический ужас, возникла в его сознании. Он огляделся. Справа, из-за поворота дороги (как же он мог забыть о том, что в этом месте человеческая дорога делает крутой поворот), вынырнуло желтое пламя, с грохотом двинулось прямо на него.

Пламя стремительно приближалось. Он отчаянно метнулся в сторону лесопосадки. И тут же понял – не добежит. Слишком стремительно двигается мертвое пламя. Вот оно уже почти надвинулось на него. Выбора не осталось, он быстро присел, прямо у обочины дороги и снова стал Белым деревом.

***

Голова[1] краснокутовского сельсовета очень торопился. Был уже двенадцатый час ночи, а он обещал своим быть к семи. Старенькая черная «Волга» подпрыгнула на ухабе и едва не пролетела поворот на село. Голова резко сбавил скорость.

Машина повернула. И тут произошло нечто необычное. Фары автомобиля осветили метнувшуюся вдоль дороги призрачную фигурку человека в нелепом, невозможном одеянии. Фигурка напоминала сбежавшую из музея египетскую мумию, с ног до головы закутанную бинтами. (Нечто похожее голова видел в фильме про Индиана Джонса). Мумия быстро присела, прямо у обочины дороги. Будто приготовилась к смертельному прыжку.

Холодные мурашки побежали по спине краснокутовского председателя. Под сердцем похолодело от страха. Мозг лихорадочно соображал. За какие-то доли секунды он много о чем подумал и много что вспомнил.

Вспомнил, что недалеко отсюда, совсем рядом, аномальная зона, Брама. В аномальность Брамы он никогда не верил; теперь вот поверил.

Еще голова вспомнил о Боге. Вспомнил, что он хоть и член компартии, но православный. Да, можно так и сказать – православный коммунист. Современному коммунисту не возбраняется быть верующим, прошли те времена. Но, видно, совсем он забыл о Боге за своими делишками раз ему нечистая сила прямо на дороге является.

Господи, прости меня, помоги – взмолился голова и со всех сил нажал педаль газа. До привидения в белом оставались уже считанные метры. И вдруг в ярком свете фар он увидел, что принял небольшое, причудливо изогнутое дерево за нечистую силу.

Краснокутовский председатель нервно хохотнул. Остановил машину, дал задний ход.

Точно, дерево! Немного странное, какое-то нездешнее. Но кто знает, аномальная зона.

Голова с облегчением вздохнул и уже спокойно поехал дальше. Включил «на полную» радио. Играл жуткий западный рейв. Но даже эта враждебная капиталистическая музыка сейчас успокаивала.

Все. Домой. Спать…

***

Как только человеческая машина скрылась из вида, Белое дерево медленно и бесшумно разогнулось. И превратилось в высокую стройную фигуру, в длинном свободном одеянии.

Немного постояв, прислушиваясь, он неспешно двинулся вслед за машиной в село. Еще раз оглядел себя со стороны, особым «боковым» зрением.

Нет, он так и не стал до конца человеком. По-прежнему не идет, а плывет, подобно привидению.

Он вошел в лесополосу, и ему сразу же стало легче. Исчезла тревожная тяжесть в душе, прояснились мысли, четче стало «боковое» зрение.

Он шел и разговаривал со стройными великанами-тополями. В отличие от него они почти не страдали, они привыкли к присутствию человека и его огнедышащих машин. Они практически всего этого не замечали, устремляясь к Солнцу и небу. Впрочем, и посажены они человеческими руками. Пол человеческих века назад.

Он прошел лесополосу и остановился. Перед ним опасным неведомым чудищем лежало спящее село. Желтым, ядовитым светом пылали редкие фонари. Кое-где светились и окна.

Почему этот мертвый желтый свет так губительно действует на его народ? Почему их так страшит человеческая техника? Что это, память о далеких-далеких временах, когда человеки едва не уничтожили их своими машинами? Впрочем, то были совсем другие машины и другие расы человеков. То было очень давно, до большой воды.

А к мертвому человеческому свету придется привыкать. Ради будущего союза наших народов. Но пока через село идти нельзя. Еще не время… Да, он пойдет по секретной тропинке, о которой ему подробно рассказывал Капитан. Как же хорошо, что его дом на отшибе.

Итак, надо повернуть направо. Впереди будет еще одна лесополоса. Надо торопиться. Он несет важные вести Капитану. Его народ обнаружил пропавших человеков. Еще он должен сказать о возможном союзе между нашими народами. Серебряные Деревья говорят о союзе… Нет, об этом пусть поведают на Холме. Капитан приглашен на Холм. Сегодня ночью они вместе войдут в Браму. Если, конечно, Капитан не против…

Пройдя вторую лесополосу, он свернул на едва заметную тропинку. Изгибаясь дугой, она широко обегала село. Где-то там, на самой вершине дуги, есть небольшой запущенный садик. Рядом пасека. И дом Капитана.

… Его народ также ждет вестей: кто те человеки, что ищут Василия? Один из них служитель… (он произнес непроизносимое на человеческом языке слово). Другой, его друг. Должен прибыть со дня на день… Кажется, их имена… Ива-у-н и Ди-ми-у-трий. Так, кажется. Серебряные Деревья говорят о союзе и особенно интересуются теми двумя человеками…

Он остановился. Впереди одиноко горел тусклый желтый квадрат окна. Это был дом Капитана. Маленький домик, даже по человеческим меркам этого села. А уж про дома его народа тут и не стоит говорить.

Но дом добрый; со свежепобеленными стенами и крохотной деревянной пристройкой. Рядом с домом растут несколько десятков фруктовых деревьев. Деревья молодые, только немного неухоженные. Он уже знает каждое дерево по имени. Ему тоже дали имя – Гость. Что ж, пока пусть будет так.

Гость подошел к невысокому покосившемуся заборчику. Вошел в мысли Капитана. Мысли были немного тревожные. Тогда Гость несколько раз громко свистнул, по-птичьи.

В тусклом и мертвом желтом мареве комнаты мелькнула фигура Капитана. Через минуту распахнулась входная дверь. В проеме появился худощавый человек, чуть выше среднего роста. Он жадно вглядывался в темноту:

– Белодрев, неужели ты?! Прошел Браму?!

– Да, это я, Капитан. Прошел…

ЧАСТЬ I

Человек из Брамы

День первый

Автобус остановился среди бескрайних полей. Водитель автобуса махнул рукой в сторону едва заметной проселочной дороги и, перекрикивая вопящее «Русское радио», сказал с легким кавказским акцентом:

– Туда дорогой, туда! Прямо идешь, прямо и придешь!

– А далеко?

– Нет, дорогой, не очень. Километров десять, двенадцать. Главное прямо, прямо иди, и придешь, прямо, куда надо придешь…

Проселочная дорога, на которую указал водитель, представляла собой две накатанные автомобильные колеи – они пересекали асфальтовое шоссе и, убегая вдоль лесопосадки, терялись среди огромного поля; в зыбком, колышущемся солнечном мареве.

Взвалив на плечо старую дорожную сумку с затертой надписью «adidas», я тронулся в путь. Сзади меня по трассе с тяжким гулом промчалась грузовая машина. Гул стих, и воцарилась тишина: глубокая, всепроникающая – такая, какую почти невозможно услышать в городе.

На фоне тишины – не нарушая ее – чирикали мелкие пташки, кричали пронзительными, немного скрипучими голосами чайки. Их крик напоминал о море – оно, действительно, должно быть от этих мест недалеко. В лицо мне дунул ласковый весенний ветерок, он пах морем.

Через огромный, очерченный лесополосами квадрат поля, я вышел в открытую степь. Степь была плоская; только на юго-западном горизонте, очень далеко, смутно синела, колыхаясь в солнечной дымке, линия каких-то возвышенностей. Именно там, по моим расчетам и должно быть море. С противоположной стороны виднелась сине-серая полоса лесопосадки. Над ней медленно кружилась коричневой точкой птица. Именно туда плавно заворачивала моя дорога.

Я шел вперед, наслаждаясь безлюдьем, тишиной и простором. И вдруг посторонний, раздражающий, совершенно не степной звук вторгся в мое сознание. Вылился в рокочущий, немного дребезжащий гул машины. С трудом веря своим ушам, я обернулся.

Вдогонку за мной катил самый обыкновенный старенький «Москвич», пыльного желтого цвета. Поравнявшись со мной, машина остановилась. Открылась передняя дверь и худощавый, коричневый, как вспаханная весенняя земля, пожилой кореец высунулся из нее:

– Садись, подвезу.

– Мне бы в Черноморку?

– Куда ж еще, – небрежно бросил водитель и еще раз молча показал нетерпеливым жестом, мол, хватит лишних разговоров, давай, садись.

Кореец показался мне человеком раздражительным и странным.

– Что, попа едешь навестить! Да? – выпалил он таким злым голосом, что я даже немного поежился, неопределенно кивнув головой. Кореец между тем продолжал:

– Просвещать, значит, нас, дураков, будете, своими молитвами… Знаем мы вас, знаем. Все о вас знаем. Да!..

Сделав вид, что не расслышал последние слова, я молча рассматривал однообразный степной пейзаж. Далекие туманные возвышенности на юго-западном горизонте плыли вместе с машиной. Словно стадо фантастических исполинских животных. Словно корабли… С грустью подумав о море, отвернулся от окна.

Кореец неподвижной мрачной тучей нависал над своей баранкой и что-то бормотал сквозь сжатые зубы. От этого бормотания стало не по себе. Я ощутил томительное неудобство, тесноту. Воротник свитера, до этого совершено просторный, вдруг сдавил мне шею. Руки самым безобразным образом вылезли из рукавов, а ноги затекли и заныли.

Какое бы положение тела я ни принимал, все было неудобно. Вдобавок, стало казаться, будто от меня исходит не совсем приятный запах, словно на мне грязная, чужая одежда. Да еще и на несколько размеров меньше, чем я ношу.

Странный тип. Очень странный тип! И что он там бормочет?..

К неудобству добавилось чувство тревоги, опасности. По горлу прошла удушливая спазма. Отчаянно заколотилось сердце.

Да заткнется он, или нет!..

Вспомнилось, как позапрошлым летом мы устраивали молитвенный пикет против всемирно известного колдуна. И как на нас бесноватые бросались. А мы их крестом и молитвой…

Молиться!

Преодолевая удушье, стал мысленно читать все молитвы, которые знаю. Кажется, подействовало. Водитель прекратил шаманское бубнение. С минуту ехали молча. Удушливые спазмы стали проходить. Успокоилось сердце. Только по-прежнему было неудобно в салоне машины, неловко как-то, душно.

Кореец повернул свое лицо ко мне:

– К попу, значит, в гости, ну-ну, – загадочно сказал он и даже улыбнулся. Улыбка больше походила на оскал. В глаза бросились стесанные желтые зубы. И тут же в голову влезло:

А ведь корейцы едят собак. И этот, тоже, наверное…

Я живо себе представил, как стесанные желтые клыки впиваются в трепещущую собачью плоть. Тут же передернуло от омерзения. К духоте и тесноте добавился отвратительный запах мокрой псины.

Не поддаваться на чернуху, – внушал я себе. – Максимально отстраниться, не осуждать… Итак, запах псины распространяется только в моей голове. И вообще, человек взялся меня совершенно бесплатно подвести, а я тут сижу, перемываю ему кости: сектант, атеист, обиженный попами, собакоед. А может, у человека просто плохое настроение…

Сработало! Отвратительный запах псины исчез. Остался только душный и неудобный салон машины.

Слава Богу, ехать пришлось меньше, чем я ожидал. Минут через пятнадцать дорога окончательно повернула на север, и слилась с хорошо укатанной грунтовкой. Впереди показалась целая гряда невысоких, но очень пологих и длинных холмов.

Холмы поразительно напоминали волны, только гигантские и неподвижные, с зеленные гребнями свежей весенней травы на вершинах.

Показалось и первое строение – развалины какого-то скотника. Потом еще одни развалины, что-то похожее на разбитую прямым попаданием снаряда подстанцию. Зрелище было удручающим и привычным.

Машина взмыла на очередной гребень холма, и взору открылось небольшое, компактное село.

– Черноморка, – угрюмо прокомментировал водитель. И спросил:

– К поповскому дому, или к этому клубу, в котором теперь, значит, церковь. Мне все равно, я дальше еду.

– Нет, спасибо. Священник сказал, что будет меня возле сельсовета, ну, возле памятника Ленину ожидать.

– Памятника Ленину? – Издевательски повторил кореец и нехорошо хохотнул. – Раньше КПСС нам мозги пудрило, теперь, значит, вы… Ну да ладно, мое дело маленькое. Будет тебе возле сельсовета. Возле Ленина. Хе-хе… Там, кстати, и поповский дом недалеко. Да.

Грунтовка под колесами машины сменилась плотно уложенными плитами. Кореец добавил газу, и мы резво покатились с холма.

Сразу за холмом начиналась просторная луговая низина. Низину украшал небольшой запущенный пруд. В пруду в изобилии плескалась домашняя птица. Темная стоячая вода мутно-зеленого цвета холодно блестела под ласковым весенним солнцем.

Вода такая же мутная, холодная и недобрая, как душа водителя корейца, – подумал я и поймал себя на том, что вновь осуждаю.

Дорога поползла на следующий холм. Пейзаж заслонили неказистые сельские хаты. Краешком глаза я еще успел увидеть мирно пасущихся овечек в противоположной, от пруда, стороне и смутно подумать о неосуждении и травоядности.

Машина взбиралась к вершине холма. Дома стали немного богаче. А сбоку, на другом склоне холма показалась еще одна улица, также бегущая к вершине. В месте, где две улицы встречались, гордо возвышалось небольшое двухэтажное строение казенного типа.

Сельсовет – догадался я. И потянулся рукой к своей дорожной сумке. Первая часть путешествия подходила к концу.

Еще пару минут и запыленный корейский «москвич» тарахтя вполз на вершину холма и весело побежал по уже асфальтированной дороге к административному центру. Центр Черноморки, как я понял, это пересечение двух сельских улиц. Там-то меня и высадили.

– Спасибо! – сказал я угрюмому корейцу.

– Нема за шо, – буркнул тот в ответ, хлопнул дверцей и укатил на своем москвиче по второй улице, в ту сторону, где по моим расчетам должно быть море. А я двинулся по узкой, посыпанной песком дорожке к сельсовету. Весь в предвкушении встречи со старым другом.

Дорожка привела меня прямо к памятнику вождю мирового пролетариата. Ильич стоял перед входом в сельсовет. Одна рука у него была заведена за спину, а вторая, с заломленной в кисти каменной кепкой, указывала на жовто-блакитный [2]флаг, висящий над входом.

Символично – подумал я и тут, буквально в двадцати шагах от себя, увидел отца Ивана. Он шел навстречу, от сельсовета к памятнику, и весело махал мне рукой. Мы обнялись:

– Давно ждешь?

– Ты, знаешь, как почувствовал, что ты на подходе, – сказал отец Иван. – Думаю, дай выйду, посмотрю. И точно, выхожу, ты идешь… Кстати, ехал, как я тебе говорил?

– Не совсем, – ответил я. И принялся сбивчиво объяснять, что немного перепутал автобус, который пошел по соседней, параллельной трассе. Кажется, в сторону Желтого Порта.

Так что водитель меня высадил прямо посреди полей и объяснил, как сюда кратчайшим путем добраться. Ну, я прошел, наверное, несколько километров, а потом меня машина подобрала. И прямо сюда доставила. Вот собственно и все.

– Да, – спохватился я, – очень странный человек меня вез. По виду, вылитый кореец. Сам остановился, предложил подвести. И главное, сразу угадал, что я к тебе еду. И обо всем этом с какой-то такой непонятной ненавистью выразился. Так и сказал, что мы своими молитвами будем дурить людям мозги, как раньше коммунисты людям мозги дурили. И при этом привез меня, куда надо… Странный человек.

– Кореец, говоришь, – принялся уточнять отец Иван, – в возрасте, худощавый, загорелый до темно-коричневого цвета, нервный?

Я утвердительно кивал головой.

– Ну, ты попал, Дима, – весело воскликнул отец Иван. – Этот кореец активный член местных Свидетелей Иеговы. Счастье еще, что не с этого села, с Алексеевки. И надо же, угораздило тебя прямо к нему в машину сесть. Это, брат, знак… Ну, а насчет того, что угадал к кому едешь, знаешь, здесь это нетрудно. Село, не город. Здесь каждый на виду. А у тебя бородка сама за себя говорит…

– Подожди, – перебил я, – самое главное. Он что-то постоянно бормотал за рулем. Не знаю из-за этого, нет, но мне стало плохо в его машине. Чуть сознание не потерял. А когда он кончил бормотать, стало легче… Этот кореец никакой случайно магией не занимается?

– Узнаю борца с антихристом, – сказал отец Иван и рассмеялся.

– При чем здесь борец с антихристом, – обиделся я, – серьезно же спрашиваю.

Отец Иван перестал смеяться:

– Если серьезно, Дима, сам подумай; как активный иеговист может еще и колдуном быть? Что-что, а у иеговистов с этим делом строго, колдуны прокляты Иеговой… А этот кореец сам по себе человек тяжелый, непростой. А ты после дороги, в машине душно, воняет. Вот и один к одному.

– Логично, – согласился я. – Впрочем, от иеговистов всего можно ожидать.

Отец Иван нервно махнул рукой:

– Пошли скорее ко мне. Чем меньше нас видят, тем лучше.

– Это из-за иеговистов шифруемся? – спросил я и оглянулся, словно ожидая увидеть под каждым кустом притаившегося иеговиста.

– Иеговисты ни при чем, – сказал отец Иван и тоже оглянулся. – Просто, батюшка на селе весьма заметная фигура. Начнутся всякие лишние пересуды. А нам это не надо… Ну, пошли скорее. – Отец Иван нетерпеливо потянул меня за рукав.

Мы двинулись по «партизанской» тропе, что, петляя, бежала параллельно тропе «официальной», по которой я шел к сельсовету. Немного не доходя до условного сельского центра, на пересечении улиц, тропа резко ныряла в бок, пересекала остатки детской площадки с ржавыми остовами качелей и упиралась в длинный одноэтажный дом, барачного типа.

Первое убежище

– Пришли, – сказал отец Иван, оглядываясь и отпирая ключом обшарпанную деревянную дверь. - Вот он, наш кратковременный дом, наше убежище. Привыкай, друг мой.

Отец Иван толкнул заскрипевшую дверь, и мы ввалились в тесный коридорчик. После залитой весенним солнцем улицы в коридоре было хоть глаз выколи. Пока разувались, я влетел одной ногой во что-то похожее на пустой таз. Таз загремел.

– Привыкай, – тут же откликнулся эхом отец Иван. – Удобств почти никаких, но и нора временная. Вдобавок не моя.

– А что и хозяин может появиться?

– Не переживай. Хозяин этой халупы местный батюшка, отец Михаил. Но его еще почти неделю не будет. Он в отъезде. Уехал, так сказать, на свою историческую родину. Так что разувайся и проходи на кухню. Чувствуй себя как дома…

Мы сидели на тесной, ярко освещенной заходящим солнцем кухне, пили крепкий и ароматный чай, и, надо сказать, я чувствовал себя уже почти как дома. Отец Иван вводил меня в курс дела:

– По телефону всего не скажешь. Так что сейчас я постараюсь тебе немного объяснить, что нам предстоит. А предстоит нам такая дыра, что я, когда узнал, так заявление за штат подал. И ты думаешь, епископ мое заявление принял? Что ты, как разорался! Я Вас, мол, не для того рукополагал, чтобы Вы от трудностей бежали.

– Я говорю – владыка, у меня ж семья. – А он – ничего, потерпите. Господь терпел и нам велел. К тому же я Вас не навсегда посылаю. Прибудете на место, оглядитесь. Разберетесь, куда это назначенный мной иеромонах[3] Василий пропал. Людей расспросите. Приход заодно поднимете. А там… посмотрим.

– Вот так вот, брат. Едем в аномальную зону. С легкой руки епископа, будем православными детективами, сбежавшего краснокутовского попа будем искать. И православным МЧС, по совместительству. Приход из руин поднимать. Боюсь, Дима, надолго меня от семьи оторвали. Может, владыка думает, что я вслед за Василием сгину, в аномальной зоне, – отец Иван горько вздохнул.

– Слушай, батюшка, а что там за аномалия? Подробней можно? А то я ничего по телефону не понял.

Отец Иван вяло махнул рукой:

– Да фигня, прости Господи, все это! Ты же знаешь, я практик. Пока лично не увижу, никогда не поверю. Ну а так, говорят, есть тут по дороге на Красный Кут холмик с вынутой серединой. Якобы природная аномалия. Стоит себе такой холмик без середины, стоит недалеко от дороги на Кут. Так что мы увидим его, когда туда пойдем. Вот. Середины у холма нет, поэтому все это похоже на огромный такой проход, естественные, природные ворота. По-украински – Брама.

– Прямо как индуистское божество, – не удержался я.

– Индуистское или не индуистское, – усмехнулся отец Иван, – но, собственно, эта Брама и есть аномалия. А еще она является как бы негласной границей Кута…

– Погоди, – перебил я отца Ивана, – ты можешь мне конкретно сказать, в чем аномальность этой Брамы?

– Ха, если б я знал это, Дима, – батюшка немного повеселел.

– Кстати, сами местные, здесь в Черноморке, не очень-то верят в аномальность Брамы. Говорят, если б там действительно нечто было, то тут с города бы понаехало всяких уфологов, археологов и прочей братии. А так, никого особо эта Брама не беспокоит. Но разве что сфотографироваться на фоне необычного холмика… Вот и вся аномалия. Правда, мне еще в городе один умник рассказывал, что Брама пробуждающаяся аномалия. Мол, лик земли меняется. И меняется основательно. Климатические катаклизмы, это только видимая сторона процесса. Собственно речь идет о том – сохранимся ли мы, как цивилизация, или сгинем в огне апокалипсиса? Вот и пробуждаются всякие спящие аномальные зоны, как вулканы… Интересная, конечно, теория. Но я практик.

– Тогда еще один вопрос, – сказал я, – что все-таки произошло с этим иеромонахом Василием?

– Никто толком не знает, – вздохнул отец Иван. – Пропал куда-то. Лично я думаю, что просто тихо сбежал. Наверное, крыша у человека поехала от одиночного сидения в дыре. Да и искушения всякие. Вообще, для молодого монаха ведь это смерть, когда из монастыря вырывают и вот в такую дыру засовывают…

– Слушай, а почему ты так уверен, что этот Василий сбежал. А вдруг его того... Понимаешь?

– Не совсем.

– Ну, вдруг там, под вывеской тех же иеговистов, особо опасная оккультная секта. Места-то ведь глухие. А священников сейчас довольно часто убивают. Всякие сатанисты.

– То есть, – отец Иван сморщил лоб, – ты хочешь сказать, что нашего иеромонаха убили?

– Ага.

– И в землю закопали, и надпись написали?

– Нет, ты подожди шутить. Ты все-таки, подумай. В наше время ничего исключать нельзя.

– Ладно, – нехотя согласился отец Иван. – Завтра же посетим Красный Кут. Может, что-то и прояснится… Ну а так, друг мой, основное я до тебя довел.

И отец Иван надолго замолчал. Молчал и я.

На нашей маленькой кухне повисла тишина, наподобие той, что я пережил в степи. Только здесь она была еще глубже, еще ощутимее.

В этой тишине отчетливо, выпукло слышалось, как где-то далеко лает местная собака, а совсем рядом скрипит калитка, и в отдалении, только в другой стороне, гогочут гуси. И весь этот нехитрый набор звуков на фоне потрясающего, пронзительного безмолвия – вселенского, невыразимого человеческим языком.

Сидеть бы так и сидеть; молча наблюдать, как первые вечерние сумерки незаметно ползут со стороны полутемного коридора, и ни о чем не думать (особенно о завтрашнем походе в загадочный Красный Кут и обо всех тех аномальных неприятностях, что нас неизбежно подстерегают).

Просидеть бы так все отпущенное нам на Красный Кут время. И только благоговейно слушать, как лает где-то собака, скрипит под порывами ветра калитка, гогочут гуси. И пусть бы в этом заключалась вся наша миссия. Сидеть и слушать тишину.

Брама

Никогда не встречал такого ледяного взгляда. Даже у всемирно-известного мага, против которого мы когда-то устраивали пикеты, и то, взгляд потеплее был. Но этот…

Я его ощутил физически, буквально, спиной. Мы как раз обогнули холм, на котором располагалось село. Наша тропинка раздваивалась. Одна ветка продолжала свой бег в прежнем направлении и терялась между холмами. Другая, повернув налево, выводила к дороге на Кут. По ней мы и пошли.

Не прошло и пяти минут, как мы поравнялись с отарой овец. Животные паслись возле самой тропы. Я еще подумал, что это, наверное, те же овечки, что я видел вчера, въезжая в село. И тут ощутил на себе этот взгляд. Нас в упор разглядывал невзрачный невысокий мужичонка, лет шестидесяти на вид. По-видимому, пастух. На голове у него была мятая широкополая, ковбойская шляпа – шляпа сразу бросилась в глаза. Довольно непривычный головной убор, для села.

Пастух стоял немного в стороне от тропы, шагах, может, в двадцати, стоял совершенно неподвижно, застывший, как статуя и только смотрел. Но что это был за взгляд! Сколько в нем было необъяснимой потусторонней ненависти.

Мы невольно прибавили шаг. Метров через сто, не сговариваясь, одновременно оглянулись. Загадочный мужичонка все так же неподвижно стоял на том же месте и по-прежнему неотрывно смотрел нам вслед.

– Чего это он так на нас вылупился?

– Кто его знает, брат, – почти шепотом ответил мне отец Иван. – Ты только не оборачивайся и не смотри на него. Идем спокойно, как шли…

Минут через десять мы наконец-то вышли на долгожданную трассу и двинулись в юго-западном направлении. В сторону Красного Кута.

До Кута по трассе около двенадцати километров. Мы намеревались посетить село, познакомиться с краснокутовским председателем сельсовета. Но и сообщить, что в ближайшее время мы прибываем на постоянное место жительства. Обратно, в Черноморку, планировали вернуться до темноты.

Мы бодро шагали по гладко утоптанной грунтовой дороге. Светило весеннее солнышко, чирикали птички, кричали пронзительными кошачьими голосами чайки. Жуткий взгляд постепенно забывался. Загадочный пастух овец теперь больше вспоминался философски – этакая странная демоническая личность в ковбойской шляпе.

Прошел час нашей настойчивой ходьбы по безлюдной грунтовке, два. Наконец я потерял счет времени. Мне даже стало казаться, что что-то произошло с самим временем и конца нашему путешествию не будет.

Отупевший от ходьбы, я не сразу заметил, что пейзаж вокруг нас изменился. Верней, заметил только после реплики отца Ивана: «О, кажется, подходим к Куту!». Я огляделся и обнаружил, что казавшиеся бесконечными гряды плавных, как волны, холмов исчезли. И по ту, и по другую сторону от трассы расстилалась совершенно плоская степь.

Однообразный плоский пейзаж портил разве что одиноко торчащий холм, по левую от нас сторону. Холм был темно-серого, выжженного цвета и имел подозрительно правильную форму – пирамида с усеченным, словно срезанным верхом, и пологими, очень длинными склонами.

– Неприятная возвышенность, – сказал я. – Знаешь, на что похож этот холм?... На мавзолей. Слушай, это, наверное, курган?

– Он самый, – подтвердил отец Иван, щурясь и закрываясь ладонью от солнца. – Местные считают его скифским захоронением. Пробовали даже копать, но ничего не нашли. Сейчас, по описаниям, должны справа корейские поля начаться. Потом будет поворот уже на сам Кут. Ну, а там должна быть Брама. За Брамой уже само село.

Корейские угодья не заставили долго себя ждать. По правую сторону от нас показались свежевспаханные поля. Самые обычные поля, на краю которых стояло несколько жилых вагончиков с ободранными фанерными боками мутно-зеленого, лилового и какого-то совсем грязного, неопределенного цвета.

Из-под ближайшего вагончика на нас с тявканьем бросилась небольшая собачка. Кроме собачки не было ни души. Какая-то труднообъяснимая зловещая тишина стояла над корейскими угодьями.

Дорога окончательно повернула на юг, и мы увидели Браму. Аномальный холм находился совсем недалеко от трассы (это, кстати, доказывало, что в аномальность Брамы и здесь не очень-то верят, иначе сделали бы дорогу подальше). Брама выглядела впечатляюще: два пологих склона издалека бегут навстречу друг другу, вздымаются на высоту двух-трех этажного дома, и не добежав друг до друга метров пять, десять, резко обрываются почти отвесными стенами – голыми, мрачными, черными. Между двумя половинами холма получается нечто вроде прохода, проема; но вот только выхода на ту сторону почему-то невидно.

Присмотревшись внимательно, я заметил, что стены обрываются не совсем вертикально, а немного наискосок. В итоге проход между ними уходит в бок, как в некий таинственный лабиринт.

Во мне возникло едва сдерживаемое желание сойти с дороги и заглянуть в загадочный лабиринт. Тут же появилось «предположение»: а может Брама – это и не проход вовсе, может там что-то совершенно иное?

В голову полезли мысли о пространственно-временных дырах, всяких там разломах в земной коре, воротах в иной мир. В общем, все то, что мне приходилось краешком уха слышать по «ящику», или мельком читать в Интернете. Все эти заумные рассуждения о неизученных силах природы и таинственных зонах Земли, все, над чем я снисходительно посмеивался, как над очевидной бесовщиной и оккультной ересью; все это теперь лезло в мою голову. И лезло с тем прицелом, что, мол, я, скептик, ортодокс, сам теперь, собственной своей персоной присутствую перед аномальным явлением, по имени Брама.

Вспомнилось как один «умник» доказывал отцу Ивану, что Брама – это пробуждающаяся аномалия. И вообще, «лицо Земли» меняется, вот и пробуждаются по всей планете всевозможные аномальные зоны.

Мне вдруг ярко представилась картинка «пробуждающихся аномальных зон»; в виде бесконечной цепочки «просыпающихся» друг за другом вулканов. А потом произошло нечто необычное – пространство вокруг меня сместилось, поплыло. Детали пейзажа стали полупрозрачными и невесомыми. Исчезла Брама. Вместо Брамы появился огромный, как бы воздушный холм, похожий на застывшую морскую волну с белоснежной заоблачной вершиной.

Вершина сказочного холма искрилась и сверкала на солнце, сияла как полуденное солнце. Ее лучи распространялись по всему виденному мной миру, падали на меня, отца Ивана.

Чуть ниже вершины, по бокам величественного холма, я увидел множество цветущих деревьев. Еще подумал: странно, только конец марта, а уже во всю цветут деревья.

Между деревьями были большие полупрозрачные шатры серебристого цвета. Над крышами шатров что-то двигалось, искрилось, порхало. Из этого непонятного мне движения мой взгляд выделил несколько деревьев. Они тут же приблизились ко мне, и встали перед холмом.

Деревья были странные: одно полностью белое, очень похожее на березу, но не береза, какая-то другая неясная мне порода. Второе дерево похоже на клен, но опять же, нельзя сказать, что это клен. Только подобие, приблизительная внешняя форма клена. Третье дерево самое причудливое. С необычно длинной, пучками, хвоей (или очень узкой листвой). С диковинными разноцветными ветвями. Отчего все дерево казалось пестрым, словно веселая детская картинка.

Впрочем, самым удивительным был не внешний облик деревьев, а четкое внутреннее ощущение, что они разумны. И не просто разумны, а видят меня и что-то пытаются мне сказать, или передать. Что мне хотят сказать деревья, я понять не успел.

На прекрасный холм надвинулась тьма. Ударил резкий порыв ветра; ветер был черный – я не видел это, но почему-то знал, что ветер – сама тьма. Белое дерево сломалось. Падая, оно жалобно закричало, совсем как человек. Тут же погасли все краски. Все заволокло густой, чернильной тьмой.

Зловещее, мутно-лиловое светило тускло сочилось багровым светом во тьме… Ни звезда, ни планета, ни Луна; скорее дыра – лиловая дыра с грязным серым оттенком. Размерами чуть больше полной луны.

Я почувствовал головокружение и тошноту. Как перед потерей сознания.

Откуда-то издалека прилетел голос отца Ивана:

– Дима, ау, очнись!

Не хватало только хлопнуться в обморок – подумал я. Тряхнул головой. Наваждение прошло. Я как будто бы проснулся. Передо мной была все та же Брама. Но теперь, как самый обычный холм с аккуратно вырезанной серединой.

Отец Иван пристально смотрел на меня. Взгляд у него был совсем мне непривычный. Это был взгляд человека пробудившегося от какого-то долгого оцепенения и теперь с удивлением (и даже некоторым испугом) смотрящего на мир вокруг.

– У тебя тоже что-то необычное было?

– Ага, – кивнул я головой, – очень странные видения, или галлюцинации… даже не знаю, что подумать…

– Потом, – перебил меня отец Иван. – Все потом обсудим. Не обижайся, но я отчего-то чувствую, что сейчас не место и не время эту Браму обсуждать. К тому же, скоро село. Надо быть полностью в форме. Так что, потом.

– Хорошо, – согласился я, – потом, так потом.

Дальше мы шагали молча.

Человек из Брамы

По обочинам дороги показалась целая цепочка плакатов. И каких! Я такие лет пятнадцать, если не больше, не видел. Плакаты эпохи перестройки. Причем, плакаты были не то что бы свежеокрашенные, но и не ржавые, не ободранные и не облупленные, что бы с ними неминуемо произошло за пятнадцать с лишним лет. А значит, за плакатами изредка, но следят. Но, зачем, с какой целью?!

Всему виной аномальная зона, – подумал я. – У них что-то случилось со временем. Ни с самим временем, а, скажем, с осознанием времени. То есть, объективно люди знают, что на дворе начало 21 века – приходится же им выезжать, или телевизор смотреть, радио слушать. Но, по ощущению времени, они там, в перестроечной, а скорее даже советской эпохе.

Я принялся жадно рассматривать плакаты, будто ища в них самих разгадку. Первый плакат гордо гласил:

«Мы от своей линии на мир не отступим!» Прямо под лозунгом красовалось – М.С. Горбачев. Ниже, во весь плакат были изображены красные серп и молот. С ручки серпа свисал кроваво-красный ленинский декрет о мире, а на фоне тяжелого молота порхал белый голубь, голубь мира.

Следующий плакат был настолько классически-перестроечным, что вызвал в моей душе целую ностальгическую гамму чувств по безвозвратно ушедшей юности. На плакате были нарисованы советские люди разных профессий. И такая до боли знакомая надпись была над ними: «перестройка, демократия, гласность».

Дальше шли – «постановления XXVII Съезда Партии в жизнь». Потом – «ускорение», и «пьянству бой».

– Как все это понимать? – ошарашено спросил я отца Ивана.

– Не знаю, Дима, какой-то Советский Союз, просто, – батюшка выглядел изумленным не меньше меня. – Да, забросил меня епископ… Ладно, расслабляться нельзя, вперед и с именем Христовым.

Сразу за плакатами шел указатель с надписью «село Красный Кут».

– Прибыли, брат, наконец-то, – устало сказал отец Иван. – Теперь нам к сельсовету. В самый центр.

Едва только миновали указатель, как тополя по обочинам дороги расступились, и взору открылось село. Я ожидал увидеть небольшой хуторок. Но даже невооруженным глазом было заметно, что село будет, пожалуй, раза в полтора (если не больше) крупнее Черноморки. Вот тебе и «страшная дыра», «глушь», «отдаленнейшее село»!

Трассу, по которой мы шли, пересекала одна улица, вдали змеилась еще одна параллельная ей. За ней, по контурам лесопосадки, смутно угадывалась еще одна. Уже на первой от нас улице, отчетливо блестела на солнце крыша двухэтажного здания, гораздо крупнее, чем сельсовет в Черноморке – что-то похожее на школу.

При входе в село нам навстречу попалась легковая машина. Опять это был «москвич». На этот раз вызывающе-красного цвета. И за рулем, о, ужас, сидел кореец. Только другой. Помоложе, поплотнее и не такой загорелый.

Подъехав к нам, машина сбавила ход. Водитель-кореец неотрывно смотрел на нас. Его взгляд показался мне очень странным; в нем ощущалось нечто мутное и холодное, даже мертвецкое, словно на нас смотрел зомби, а не человек. В то же время взгляд водителя «москвича» был наполнен довольно живым и очень недобрым вниманием к нам, как, наверное, к опасным конкурентам. В общем, ничего хорошего нам этот взгляд не обещал.

Вдоволь на нас наглядевшись, кореец дал полный газ, и вскоре машина скрылась среди тополей.

– Итак, Дима, – грустно сказал отец Иван. – Первая проблема у нас есть. Корейцы-иеговисты. Впрочем, думаю, это наименьшая из проблем... Ладно, друг мой, входим в село. Хоть и устали, но постараемся выглядеть бодрее и жизнерадостнее. Мы теперь представители церкви. И от того, как мы войдем, многое зависит. Поверь моему опыту.

– Верю, – охотно согласился я.

Мы вошли в село и двинулись к центру. С виду все было как в Черноморке. Только местность плоская. А так, те же сельские хаты, где побогаче, где победнее. Редкие прохожие здоровались с нами. Правда, бывало, останавливались и смотрели вслед. С несколько странным выражением лица. Или это мне только казалось.

В центре села было сразу несколько двухэтажных зданий. Одно здание представляло собой сезонное общежитие, второе сельсовет, третье, было бывшим детским садиком. Именно в детском садике, на втором этаже и должна быть церковь.

В центральной пуповине села, в месте пересечения улиц, было даже что-то вроде мини-площади, в центре которой, как и положено, стоял памятник вождю мировой революции. Ленин точно такой же, как и в Черноморке, только, может быть, немного более ухоженный.

Возле памятника Ильичу рос большой раскидистый тополь и пара плакучих ив. Под деревьями было несколько скамеек для отдыха; обшарпанных, с частично переломанными «ребрами», но вполне годными для сидения. Центр Красного Кута производил даже некоторое культурное впечатление.

Мы направили свои стопы к сельсовету. Здание сельсовета и по форме и по размерам было таким же, как и в Черноморке. Возле единственного входа в казенную двухэтажку красовалась черная «Волга». Машина подобной марки могла принадлежать только председателю сельсовета. В этом ни у меня, ни у отца Ивана сомнений не было. А значит, начальство здесь… Мы невольно прибавили шаг.

Председателя краснокутовского сельсовета (или голову, по-украински) обнаружили на втором этаже. Поначалу мы нерешительно топтались на первом этаже, удивляясь полному отсутствию людей в здании. Простучав во все двери (их было всего четыре и все без табличек) и услышав в ответ сухую канцелярскую тишину, решили подняться наверх. Где и столкнулись с невысоким кучерявым и жизнерадостным человеком, лет пятидесяти, который и оказался председателем. Он как раз выходил из собственного кабинета.

– Вы до мэнэ? – Весело спросил нас голова. Отец Иван кивнул. Затем вежливо и лаконично объяснил, кто мы такие и что нам нужно.

– Проходьте, – сказал председатель, отворяя нам дверь своего кабинета.

Кабинет у головы был небольшой, чистый и уютный. На стене, напротив входной двери, висело увеличенное фото ныне действующего президента Украины. Фото было вставлено в рамку. Из книжного шкафа робко выглядывал портрет вождя мировой революции. Рядом с книжным шкафом, на подставке, красовался дорогой телевизор с плоским плазменным экраном.

На большом рабочем столе лежал объемный старомодный портфель из желтой крокодиловой кожи и с двумя замками. Такие портфели мне приходилось видеть разве что в старых советских фильмах, в руках мелкой партноменклатуры.

Едва я подумал о «совдеповской» партноменклатуре, как портфель мелодично затренькал. Председатель открыл портфель, порылся в нем руками и извлек на свет Божий самый обычный мобильный телефон.

– Прошу прощенья, – сказал нам голова и бросил несколько слов в телефон о том, что он будет, где-то через час, как договаривались. Положив телефон обратно в портфель, голова, как ни в чем не бывало, сказал нам:

– Слухаю вас.

Пришлось отцу Ивану объяснять все сначала.

Голова произвел на меня впечатление человека постоянно думающего о каких-то своих делах (так и хочется сказать – делишках). Все остальное, что к делишкам отношения не имеет, он воспринимает вполуха, вскользь.

Вот и сейчас, говорит нам, что не против возобновления в селе церковной деятельности. А сам думает о чем-то своем. Думает о своем даже когда нас спрашивает, мол, не будем ли мы пропадать, как предыдущий поп пропал.

На осторожный вопрос отца Ивана, что же все-таки с иеромонахом Василием произошло, председатель простодушно пожимает плечами и отвечает:

– Пропал. Пропал и все тут. Никто ничего не знает.

Что ж, нам оставалось перейти к более конкретным делам. Переезжать решили через два дня. Председатель пообещал прислать машину. Жить будем, как и предполагалось, в совершенно пустом общежитии. Ну а дальше разберемся.

Кинув очередной беглый взгляд на часы, голова доверительно сообщил нам, что он, лично, не против церкви и вообще православный коммунист, если можно так выразиться. А пока он очень просит его простить. Ему надо срочно отбыть в Алексеевку.

Сразу после этих слов председатель быстро вскочил и буквально выкатился вместе с нами из кабинета. В коридоре он еще раз махнул нам своим старомодным портфелем, пожелал всех благ и стремительно скатился с лестницы.

– А ведь в Алексеевку-то можно только через Черноморку попасть, другой дороги нет, – сказал отец Иван и горько вздохнул. – А он и подвезти не предложил… Коммерсант.

Мы вышли из сельсовета и тронулись в обратный путь. Тут только я почувствовал, насколько устал. Ноги буквально налились свинцом и едва волочились. Но только оказались за пределами села, как свинцовая тяжесть покинула нас. И словно второе дыхание открылось.

Мы миновали плакаты. Стали приближаться к Браме. Разговоры затихли сами собой. Наконец, показалась Брама, и я ощутил, как колотится мое сердце.

Хочется, чтобы мое видение оказалось сном, не больше – тревожно подумал я. – Ибо больше – это опасно для души, мир духов, прелесть бесовская… И все же, положа руку на сердце, разве не возникает в глубине души желания еще раз увидеть прекрасный холм с прекрасными деревьями. Может, теперь пойму, что они хотели мне сказать…

Поравнявшись с Брамой, мы невольно замедлили шаг. Я опять вгляделся в проем, теперь немного освещенный заходящим солнцем, и вдруг, к немалому своему удивлению увидел, как оттуда вышел человек.

Человек не был видением, он был абсолютно реален, как и мы, из плоти и крови. Я это понял как-то сразу, наверное, «шестым чувством» и тут же дернул за рукав отца Ивана:

– Смотри! Там человек!

– Точно, человек! – отец Иван был удивлен не меньше меня.

Человек из Брамы неторопливо оглядел местность возле проема. И тут заметил нас. Махнув нам рукой, вполне дружелюбно (это одно уже согрело душу), он поднял с земли велосипед и двинулся к нам.

Через минуту «человек из Брамы» уже стоял со своим велосипедом у самой обочины дороги, возле непроходимого колючего кустарника. Приветливо улыбался. Дружелюбие, приветливость, казалось, сквозили в каждой его клеточке. И это было так необычно после угрюмых, настороженных, озабоченных, усталых лиц, виденных нами до этого.

«Человек из Брамы» был не похож на местного жителя, не похож и на современного горожанина. Больше всего он напоминал старого советского интеллигента – средних лет, среднего роста, худощавый; густые русые волосы по-старомодному зачесаны назад, широкий открытый лоб, прямой немного мясистый нос и очень худое загорелое лицо с большими карими глазами. И очень интересный взгляд: открытый, пронзительный и одновременно мечтательный.

На мгновение в моей голове промелькнула фантастическая мысль, что человек с велосипедом не из нашего времени, а в наше… ну, конечно же, через Браму угодил!

Впрочем, уже через секунду все стало на свои места. Человек с велосипедом улыбнулся своей обескураживающей улыбкой и спросил отца Ивана:

– Простите, Вы наш новый батюшка?

– Точно так, – ответил отец Иван, – а Вы?

– Николай, – тут же назвался человек и, подняв над головой свой велосипед, быстро прошел через непроходимый колючий кустарник. Буквально секунд через десять он уже стоял перед нами, точнее, перед отцом Иваном, сложив руки лодочкой:

– Благословите.

Отец Иван немного растерялся. Но после короткой заминки, благословил Николая от души, даже обнял.

– Простите, – еле слышно пробормотал покрасневший Николай – и когда Вы к нам, на жительство?

– Рассчитываем на послепослезавтра.

– Значит, послепослезавтра, – мечтательно повторил Николай, поднимая своего «коня».

– Еще раз, извините за беспокойство, - он снова улыбнулся своей доброжелательной улыбкой и вскочил в седло.

– Если не секрет, а что Вы там делали? – не удержался я.

Николай проследил за моими глазами.

– Возле Брамы? – переспросил он и как-то весь напрягся, ушел в себя, словно улитка в раковину.

– Угу, – подтвердил я, – возле Брамы.

– Да, так, – нехотя выдавил Николай, – ключик искал… Значит, послепослезавтра.

И он помчался от нас в сторону села.

Мы молча смотрели ему вслед. Пока он не скрылся среди тополей и плакатов перестроечной эпохи.

– Слушай, а как это он через кусты прошел? – спросил я батюшку.

– Не знаю, давай посмотрим, – рассеянно ответил отец Иван и добавил – странный, очень странный человек. Но, добрый. И на нашей стороне! И это, Дима, меня начинает радовать…

Мы спустились с дороги и сколько ни ходили вдоль непроходимых кустов, даже намека на тропинку не нашли. Продраться через кусты напролом, да еще и с велосипедом казалось невозможным.

Снежинки

– Да, брат, все в жизни взаимосвязано, – сказал мне отец Иван на следующий день. – Я вчера так это ясно, возле Брамы, увидел. Я всю свою жизнь, как бы со стороны, на ладони, увидел! И все это в несколько секунд! Говорят, так бывает перед смертью. Я и подумал, что умираю… Да, дружище, мне и сейчас кажется, будто я умер. И заново родился. Точнее, переродился.

Отец Иван сделал небольшую паузу и продолжил, с трудом роняя слова:

– Понимаю, немного отдает мистицизмом, причем дешевым – умер-переродился – но, друг мой, я просто по-другому не знаю, как все это объяснить.

Батюшка мучительно напряг свой загорелый лоб и быстро, скороговоркой закончил:

– Только не подумай, что я стал там каким-то просветленным, или прочее. Нет, конечно. Думаю, духовности во мне немного прибавилось, но что-то внутри изменилось, почти неощутимо изменилось. Что, пока и сам не пойму… Впрочем, Дима, это так сказать, личное. Самое же интересное для нашего дела, вот что… Даже не знаю, как подать… я видел отца Василия! Да, именно его, в какой-то пещере. Странно, конечно, откуда здесь пещеры, но, тем не менее, это был он! И это не все! Он стоял в окружение каких-то бородатых карликов. Знаешь, как лилипуты в цирке: все в старинных таких кафтанах. Все с длиннющими, пышными, прямо архиерейскими бородами и с… топорами. Огромные такие топоры, странно изогнутые. В жизни таких не видел. Да и лилипутов, кажется, таких не бывает.

– А это точно иеромонах Василий был? Ты же говорил, что незнаком с ним.

– Да, незнаком, – вздохнул отец Иван, – но в этом видении, у Брамы, я точно знал, что это отец Василий.

– Тогда интересный образный ряд получается, если символически толковать. Смотри: пещера может означать, что отец Василий ушел из Православной церкви в какую-нибудь катакомбную секту. Лилипуты с архиерейскими бородами, это их лжеучителя. Ну а топоры у них в руках, могут означать их отношения ко всем, кто не с ними. То есть, неприятие, если ни ненависть.

– Может быть, может быть. Только, Дима, не думаю, что ларчик открывается так просто.

Отец Иван уставился невидящими глазами в серое и мутное пространство за окном, где сеялся унылый, ледяной дождь, периодически переходящий в мокрый снег. Еще вчера сияло весеннее солнышко, зеленела травка и паслись овечки… и вот, на тебе. И, кажется, во всем этом виновата эта аномальная зона.

Поначалу, со стороны моря, появилась зловещая черная туча, в ней даже что-то сверкало и клубилось. Мы как раз возвращались обратно в Черноморку, только что миновали неприятный курган, случайно обернулись и тут ее увидели. Туча только еще вставала над горизонтом, но на фоне зловещего кургана выглядела жутко. Туча двигалась прямо на нас! Ничего не оставалось делать, как со всех ног кинуться в наше убежище, в Черноморку.

Несмотря на то, что до села было еще не менее десяти километров, мы все же успели достичь нашего дома раньше тучи. Когда входили в Черноморку, я был едва живой. Смутно помню глубокие сумерки, переходящие в ночь. На улице ни единой души, даже собаки не лают – гробовая, выжидающая тишина. На небе уже вовсю горят равнодушные звезды, а сзади, за нами, буквально по пятам движется стена мрака.

Едва мы ввалились в нашу «нору», как на мир обрушился сильный ветер вместе с тоннами песка. Поднялась самая настоящая песчаная буря. Буря, правда, довольно быстро стихла, но после нее сразу же похолодало. Пошел мелкий и частый дождь со снегом.

Сегодня с утра та же погода. Еще я ухитрился натереть огромную водянистую мозоль на пятке. Так что это просто счастье, что мы не сегодня переезжаем. Вот и сидим на кухне попиваем чаек и обсуждаем наши вчерашние приключения.

– Ты знаешь, – нарушил долгое молчание отец Иван, – а мне нравится даже, что все так получается. Эта Брама для нас, может быть, Милость Божья! Ведь не сами же мы все это придумали или выбрали! Более того, я именно и хотел подать за штат, когда узнал, что меня в аномальную дыру посылают, такую, что здесь попы пропадают. Но теперь вижу, что все не просто так. Правда, пока совсем не ясно, куда дело повернет, но то, что перемены будут, это точно. И это все изменит.

Отец Иван улыбнулся.

– Ну а что ты, все-таки, про мои видения возле Брамы думаешь? – спросил я. – Бесовщина?

– Свет на холме точно не бесовщина. Да и сам холм образ очень хороший, библейский такой. Деревья, как мне кажется, что-то личное, твое. Ну а вот тьма и лиловая луна… сдается мне, что местная нечисть очень недовольна нашим вчерашним появлением. Тучу помнишь?

– Еще бы!

– У меня такое чувство, – продолжил батюшка, – что нам поможет разобраться во всем Николай.

– Да, Николай! – воскликнул я, – этот человек из Брамы – интереснейший тип! До сих пор понять не могу, как он через кусты прошел?!

– Вот тебя зациклило на кустах, – рассмеялся отец Иван. – Как прошел, как прошел…. Ладно, придет время, лично у него поинтересуешься насчет кустов. – Отец Иван престал смеяться и снова впал в задумчивость:

– На самом деле, друг мой, мне интереснее другое. Что Николай вообще там делал?! В аномальной зоне! Я не думаю, что местные там особо любят гулять. Обратил внимание, рядом с этой Брамой нет ни колхозных полей, ни пасущихся овечек – ни-че-го! Мертвая зона.

– Да, – подхватил я, – а тут человек не просто возле Брамы гуляет, а выходит из самой что ни на есть Брамы. И ведь как смутился, когда я его спросил насчет того, что он там делал. Ключик, говорит, искал.

– Ключик искал, – эхом повторил отец Иван. – Знаем, брат, мы эти ключики. Есть у меня некоторое предположение… Он не местный, хотя и живет в селе. Это видно по нему. Для стандартного городского жителя так же странноват. Зачем-то лазит в этой Браме, что-то ищет. Внешность неординарная. Кто он тогда? Уфолог? Как там еще называются исследователи аномальных зон и паранормальных явлений? Вот. Скорее всего, когда-то приехал в Красный Кут, исследовать Браму. Да здесь по неведомым нам причинам и остался.

– Странно, уфолог и верующий, – возразил я. – Ведь это у него не поза была, когда он к тебе под благословление подошел. Ему требовалось, это было видно, требовалось благословление священника.

– Верно. Я это почувствовал. Кажется, он верующий человек.

– Дык уфолог, – снова возразил я.

– Ах, тебя смущает уфолог и верующий в одном лице?.. Кстати, почему же, обязательно уфолог? Уфологи, это, по-моему, те, кто за тарелочками бегает. А Николай, может, просто исследователь аномальных зон. Понятно дело, что не монах, но и мы не без греха.

– Да, возможно, во мне говорят прежние привычки, борьба с сектами и прочее… Хорошо. Но почему тогда он так смутился, когда я его спросил конкретно, что он там делает, в Браме?

– Наверное, и смутился, – ответил отец Иван, – что ты его конкретно спросил. Может это его тайна. Может, его тот же отец Василий зашугал. Например – пока шастать на Браму не бросишь, к Причастию не допущу. Или что-то в этом роде. А он не в силах увлечение всей своей жизни бросить, или что там еще.

– Увидим. Только я не Василий. Я с ходу рубить не буду. Мне самому интересно будет послушать Николая.

***

На следующее утро меня разбудил бодрый, слегка гнусавый мужской голос на фоне космического свиста. Я открыл глаза. Отец Иван задумчиво сидел в кресле, он слушал радио.

– Неужели, – сказал я, зевая, – у отца Михаила ничего нет, кроме радио?

– Чем тебя радио не устраивает? – спросил отец Иван.

– Не знаю, не могу, хоть убей, информацию по радио воспринимать. Не привык.

Отец Иван выключил радио и подошел к окну:

– У меня такое чувство, – сказал он, – что в мире что-то происходит. Во всем мире! Что-то сдвигается с незыблемой многовековой оси… Тут, друг мой, или конец долготерпению Божьему, или, действительно, все изменится. Хочется верить во второе. Я оптимист. Не все еще так плохо. Хотя порой и кажется, что конец. Но это от малодушия и маловерия. Это от страха. Нет, не все еще потеряно… Вот, хочешь посмотреть? Это вселяет надежду.

Я встал и подошел к отцу Ивану. Мы, как зачарованные, смотрели. За окном была удивительная, для этих мест, погода: тихое безмолвие и безветрие и огромные, огромные снежинки медленно опускались на землю и таяли.

Снежинки появлялись как маленькие чуть-чуть синеватые точки на фоне светло-серого неба. Плавно и даже величаво они опускались вниз, становились белыми, увеличиваясь в размерах. Вот уже можно было легко разглядеть узор, на каждой из проплывающих мимо окна снежинок. А спустя какие-то секунды эти чудные Божии творения опускались в серо-коричневую грязь дороги и исчезали.

Не знаю, сколько мы простояли возле окна. Кажется, я «выпал из времени и пространства». Я погрузился в мир бесконечно летящих и танцующих от радости снежинок. Снежинки искренне радовались мне, стоящему рядом со мной отцу Ивану и всему этому унылому серому миру.

И тут сквозь светло-серые тучи внезапно блеснул луч солнца. Мы очнулись.

– Надо потихоньку собираться, – сказал отец Иван. – Надеюсь, председатель сельсовета свое слово сдержит.

Краснокутовский голова свое слово сдержал. Во второй половине дня за нами пришла машина. Это была старенькая заляпанная грязью «Нива» темно-синего цвета. За рулем сидел немного угрюмый, мордатый бугай, где-то тех же лет, что и председатель. Он и назвался «кумом головы».

Погрузив в багажник машины наши нехитрые пожитки, тронулись в путь. Вся дорога заняла от силы минут двадцать! У меня было такое ощущение, что машина словно сожрала время и пространство. Все чудесное, все, что нам казалось значительным, все эти тропки, пастухи и курганы - все исчезло, будто и не существовало вовсе! Будто это и не мы два дня назад совершали наш пеший путь. И не с нами случилось столько происшествий. Даже Брама из окна машины выглядела унылым мокрым холмиком. Было удивительно вспоминать наши видения в этом месте, встречу с «чудным» Николаем.

Вдруг мне подумалось, что окружающая Браму степь удивительно похожа на плоскость канцелярского стола, стоящего в кабинете у головы сельсовета. Она так же безжизненна и безобразна. И так же не оставляет следов в памяти.

Пожалуй, все, что запомнилось из этого путешествия, так это лужи. В Черноморке они были небольшие, но частые. По мере же приближения к Красному Куту лужи становились все больше и больше, но реже. Наконец, на повороте к Браме нам попалась просто огромная лужища. Объезжая ее, водитель тихо выругался.

«Боже, храни полярников»

Нас поселили на втором этаже. Комендант общежития – невысокая пожилая женщина, немного медлительная и малоразговорчивая – сообщила нам, что мы пока единственные его обитатели. Она же выдала нам матрасы и одеяла и показала крохотную комнатку, в которой нам предстояло жить.

Комнатка была прямоугольной формы. По длине комнатки, вдоль стен, стояли две кровати, между ними был узкий проход, настолько узкий, что мы с отцом Иваном едва в нем развернулись.

Комната оканчивалась самым обычным окном с давно нестиранными мутно-серыми занавесками. Под окном стояла небольшая тумбочка с полуоткрытой покосившейся дверцей. Возле тумбочки сиротливо скучал пустой банный таз. В тазу лежала дохлая муха.

На прощание малоразговорчивая комендантша вручила отцу Ивану ключи от обычных входных дверей и ключи от больших решетчатых ворот, что заграждали единственную лестницу на второй этаж. Об этих железных воротах комендантша почему-то беспокоилась более всего:

– Хлопцы, коли уходите, зачиняйте[4] браму. – Сказала она и несколько раз повторила, – зачиняйте браму, коли уходите, не забывайте, зачиняйте браму.

При слове «брама» я зябко повел плечами. Но тут же, вспомнил, что «брамой» называют не только проходы в холмах, но и обычные ворота. Комендантша ушла. А меня еще раз передернуло. На этот раз от холода. Внутри общежития было неправдоподобно холодно, как в ледяном доме.

– Я в сельсовет, за обогревателем, – сказал отец Иван, и я увидел, как изо рта у него вышла струйка пара.

– Помочь?

– Не надо, я сам.

Отец Иван ушел, а я решил осмотреться. Первым делом поглядел в окно. Оно выходило на северную сторону здания (меня снова передернуло от холода); на безлюдный пустырь, плотно заросший могучими старыми деревьями и молодыми деревцами, хилыми, искривленными от нехватки солнца. За деревьями не было видно ничего, но я уже знал, что за пустырем находится небольшой одноэтажный клуб, где иногда устраиваются дискотеки и еще реже торжественные сельские собрания.

Сразу за нашим окном рос огромный и корявый от старости каштан. На его голых ветвях я заметил очень странные и большие серые наросты. Я даже не знал, что подумать; форма наростов казалась мне смутно знакомой.

Один из наростов пошевелился. На мгновение мигнул большой круглый глаз. До меня, наконец, дошло – да это же огромные ночные птицы, совы или филины. Я их не очень различаю. И сколько их, целая стая! Надо будет отцу Ивану показать, страшная глушь, – подумал я и вышел в коридор.

Несмотря на небольшие размеры здания, коридор казался длинным и таинственным. Восточная его часть утопала в мягком и пыльном полумраке, а в западную часть (в эту сторону коридор оканчивался окном) били первые косые лучи клонящегося к закату солнца.

Я подошел к коридорному окну и заглянул в него. С этой стороны деревьев не было. За окном так же простирался пустырь, но только не такой большой. На пустыре пучками росли колючие кусты, наподобие тех, что попадались нам в степи по бокам дороги и возле Брамы.

Вернулся отец Иван с дорогим финским камином под мышкой.

– Ну и холодина здесь, – сказал он. – На улице намного теплее. Опять пришла весна. Небо ясное, солнышко даже пригревает. Я уже первые листочки видел.

– Так, может, пойдем на улицу греться?

– Пойдем на улицу греться, – задумчиво повторил отец Иван. – Парадоксально звучит. Нелепо – пойдем на улицу греться. А то замерзнем дома.

Я вспомнил про сов.

– Это еще не все парадоксы. Соседей наших хочешь посмотреть?

– Соседей?!

Я подошел к окну и подозвал отца Ивана.

– Смотри, – сказал я и показал рукой на сидящих сов, чем-то, действительно, напоминавших огромные серые наросты выцветшего мха, или лишая.

– Что за очередная напасть, – батюшка сощурился. – Похоже, живые существа… совы?

– Угадал.

– Ничего себе, никогда их в таком количестве не видел… Ладно, будем жить с совами… Если не замерзнем.

Камин был включен «на полную» и поставлен в проходе между кроватями. Мы сели, каждый на свою постель и в нетерпении вытянули над финским чудом техники озябшие руки.

– На улицу не пойдем, – сказал отец Иван, когда первое живительное тепло побежало по рукам. – Надо нам, брат, комнату хоть маленько прогреть. Нам здесь спать. А вообще… странные тут дела творятся. Все хуже, чем я думал… Ключей от церкви нет. Приход, если он был, непонятно где. Странно, чем же здесь Василий занимался? Или голова сельсовета не в курсе церковных дел? Странно.

Отец Иван помолчал, потом снова тихо заговорил, обращаясь уже не столько ко мне, сколько вслух отвечая на свои собственные мысли:

– Конечно, голова не в курсе… Конечно. Но в том случае, если они тайно, как ранние христиане, собираются… Кино и немцы. Никогда б не поверил. Однако тут же Брама, как же я забыл, аномальная зона, у всех, наверное, вывих сознания…

– И феноменальная глушь, добавил я. – Совы под окном.

– Что? – Отец Иван очнулся. – Ах да, глушь… Так вот, староста здешней церкви исчез. Или вместе с отцом Василием исчез, или после него. Правда, с месяц назад он появлялся. Рассказывал, что переехал жить в Алексеевку. Однако ходят упорные слухи, что его нет в этой самой Алексеевке. Верней, был да сплыл. А вместе с ним и ключи от церкви. А теперь, представь, мы начинаем нашу миссию со взлома церковной двери. А? Какой подарок иеговистам для антицерковной пропаганды! Короче, брат, надо, во что бы то ни стало, ключи отыскать. Вот… А ты говоришь совы под окном.

С минуту мы молча грели руки. Отец Иван заговорил снова:

– Да, еще те немногие, что церковь посещали, чем-то сильно напуганы. Все, как воды в рот набрали. Никто ничего не бачив; яка церква, нема у нас ни якой церкви... Бред.

– Почему бред, – спокойно возразил я. – А иеговисты. Неужели ты думаешь, что они тут спокойно будут смотреть на то, как в их законной глухомани православная церковь появилась. Или будут тут интеллектуальные диспуты вести. Нет. Достаточно было посмотреть на перекошенное от злости лицо того корейца, что меня подвозил. Тут, батюшка, иллюзий никаких.

– Да нет здесь у меня иллюзий, – вздохнул отец Иван. – Неужели ты думаешь, что я прямо такой уж либерал. Просто я с крестом и анафемами не собираюсь тут бегать. Но то, что они, иеговисты, сектанты, тут, брат, сомнений быть не может.

– Более того, – продолжил я с видом знатока сектологии, – здесь, в глухомани, они могут быть и опасной сектой. Зачем им здесь городская дипломатия. К тому же смотри, возьмем корейцев иеговистов. Они имеют поля. А для местных тут вряд ли какая работа есть. Все ж наверняка развалено. Получаются, работодатели кто? Корейцы-иеговисты. Так что, думаю, им было несложно запугать людей церковных. Вдобавок, церковных без пяти минут.

– Соображаешь, – воскликнул отец Иван и рассмеялся, хлопнув меня по плечу. – Молодец, Дима, мозги есть. Я тоже об этом подумывал. А теперь, самое интересное! Староста у отца Василия также был корейцем!

– Что ж, – пожал я плечами, – корейцы тоже спасаться хотят.

– Истинно так, но не здесь ли собака зарыта… Хорошо. Завтра сходим до одной певчей. Голова дал адрес. Она вроде как в небольшом конфликте с отцом Василием была. Может, что выясним… Ладно. Холодно… И кушать хочется.

Отец Иван порылся в своем дипломате и извлек на свет Божий пачку чая, луковицу и два засохших пряника.

– И это все?

– Все, – сказал отец Иван. – Будем поститься. Как раз Великий Пост.

Мы выпили по чашке крепкого чая и съели по прянику. Однако вместо того, что б хоть немного насытиться, я, напротив, почувствовал острое чувство голода. Крепкий чай согрел и взбодрил организм. И вслед за оживлением телесной жизни пришло здоровое ощущение голода.

Но больше всего доканывал холод. Казалось, что он проникает в самую душу и там леденит чувства и мысли. Делает их вялыми и тупыми. А вместе с голодом еще и мучительно тупыми, животными.

Камин работал на полную мощность весь вечер, но температура в нашей крохотной комнате не повысилась ни на один градус. Мы так и просидели над камином, не раздеваясь, в куртках. «Чудо финской техники» могло согреть лишь наши озябшие руки, а уже в спины нам дышал ледяной холод. Видимо, стены общежития за короткую, но ветреную и холодную зиму успели промерзнуть до основания. Теперь прогреть их не так-то просто.

Спать также легли в куртках. Мало того, пришлось надеть шапку – мерзла даже голова. В замерзшей голове навязчиво крутилось строка из песни Гребенщикова: «Боже, храни полярников с их бесконечной зимой…»

– Хорошее начало для нашей миссии, – сказал в ледяной сумрак отец Иван. – Осталось нам замерзнуть здесь, и будем мучениками. Представляешь? Какой шум поднимется. Епископу сообщат. Епископ соберет епархию и скажет: поп Иван и его псаломщик так старались задание выполнить, что замерзли насмерть. Представляешь?

Я живо себе представил, как утром находят наши замерзшие тела, как собирается епархиальная комиссия, дабы почтить двух великих мучеников, что умудрились в конце марта замерзнуть насмерть. И ни где-то там, в степи, а в обычном общежитии.

Картина получалась столь нелепая, что я улыбнулся и тут же рассмеялся. Батюшка, впрочем, тоже хихикал. Не знаю, но от смеха стало как-то теплей. Я даже и не заметил, как задремал.

Снился мне Николай, что выходил улыбаясь из Брамы. А в руках нес полный казанок горячей вареной картошки.

Спустя какое-то время Николай приснился вновь. Он опять выходил из Брамы. На этот раз в руках у него был большой горшок с землей, а в горшке росло то самое белое дерево, что было в моем видении возле Брамы. Николай аккуратно поставил горшок на землю, наклонился и стал что-то искать в сухой прошлогодней траве. Я двинулся к нему, но он (как это бывает обычно во сне), вдруг куда-то исчез.

Передо мной вновь возник Холм, из моего видения. Вершина Холма была озарена мягким звездным светом – в небе горели необычайно крупные жемчужные россыпи звезд. И опять я увидел те три дерева, из видения. Они вновь хотели мне что-то сказать. И, кажется, я их почти понимал… Но тут проснулся. Заснул снова. Увы, больше сновидений не было.

Темная завеса

Утром следующего дня мы с трудом оторвали деревянные окоченевшие тела от кроватей. Попили крепкий горячий чай без ничего. Минут через пять меня вырвало этим чаем. Взбунтовался пустой желудок. Однако под конец тонизирующий напиток все-таки взял свое. Не сказать, что стало совсем хорошо, но прогуляться по селу, делая при этом вид бодрых постников, вполне было можно. Например, до певчей.

Певчая жила на той же улице, что и мы, только с другого краю и почти в самом конце села. Выйдя из общежития, мы сразу же повернули налево, пересекли трассу, по которой прибыли сюда из Черноморки и двинулись в конец села.

Долго мы стучали в ворота дома певчей, но к нам так никто и не вышел, только собачка во дворе рвалась с цепи. Впрочем, было ощущение (и у меня и у отца Ивана), что в доме кто-то есть. Даже как будто занавески в окне колыхнулись.

– Хозяйка! – громко крикнул отец Иван. Но никто нам не ответил. Только налетел на нас легкий весенний порыв ветра и принес с полей запах вспаханной земли пополам с навозом.

Мы еще постояли какое-то время. Я бездумно разглядывал гибкие лозы винограда, что тянулись из глубины двора к самым воротам, и абрикосовое, готовое вот-вот зацвести дерево возле этих же ворот, ворот которые так перед нами и не открылись.

– Пойдем, что ли, – сказал отец Иван упавшим голосом.

Вернулись в ледяную общагу и попробовали, что б хоть как-то развеяться, заняться подготовкой к службе. Однако все валилось из наших рук. Особенно из рук отца Ивана.

Так проползли мучительные несколько часов. Отец Иван, видимо, совсем изведя себя переживаниями, вдруг вскочил и выбежал из комнаты со словами: «Я сейчас, через час буду».

Оставшись один, я решил еще раз исследовать наш ледяной дом. Оказалось, что все комнаты на втором этаже не заперты. Комнаты были с двумя кроватями, как у нас, и с четырьмя. На первом этаже все комнаты под замком. (Вот, наверное, почему так переживает насчет брамы комендантша).

Вернулся назад, но не в нашу комнату, а в комнату напротив. Она была «четырехместной» и с двумя большими окнами, которые выходили на южную сторону. В окна щедро светило весеннее солнышко. Я сел на кровать и подставил свое озябшее тело под солнечные лучи. Солнце оказалось гораздо эффективнее финского чудо-камина. Прошло минут двадцать, и я так прогрелся, что невольно задремал.

Сколько я дремал, не знаю, но в какой-то момент сквозь дрему услышал, как звякнула железная брама и на лестнице послышались шаги. Я был уверен, что это комендантша (не знаю, может, она мне снилась), поэтому вскочил, и аккуратно прикрыв за собой дверь, кинулся в нашу комнату.

Едва успел сесть на кровать и принять непринужденную позу, как дверь распахнулась; но за дверью была не комендантша, за дверью стоял отец Иван. Он был спокойным и сосредоточенным.

– Договорился с головой, завтра с ним вместе едем в Алексеевку. Он по своим делам, а мы попытаемся отыскать этого старосту и забрать у него ключи.

– Здорово, – сказал я. – Если только я до завтра с голода не умру.

Отец Иван наполнил банку водой и, опустив туда кипятильник, воткнул его в розетку.

– Не умрешь, – сказал он, – думаю, вечером поедим.

– У головы?

– Нет, у Николая.

– Ты видел Николая! – Я даже не заметил, как привстал с кровати.

– Нет, не видел, – спокойно ответил отец Иван, наблюдая за движением пузырьков в закипающей воде, – но я узнал, где он живет.

– Как узнал? Давай, рассказывай.

– Да рассказывать особенно нечего. Просто я еще раз к этой певчей ходил. Долго стучал. Вышла молоденькая девушка, симпатичная такая, и сказала, что мамы нет. Мама, мол, в городе на курсах по повышению квалификации.

– Оказывается, певчая эта учителем в местной школе работает. Ну, я говорю, мол, я ваш новый батюшка. Впрочем, думаю, она и сама догадалась. И тут она знаешь, что выдала! Вам говорит здесь служить опасно. Эти иеговы. Это они, наверное, куда-то отца Василия увезли. Я говорю, что меня как раз епископ и благословил разобраться, что здесь у вас произошло с отцом Василием. Она еще больше испугалась. Видимо, уже и не рада была, что сказала насчет иеговистов и Василия. Ну и говорит, что, мол, Вам с Николаем надо поговорить. Он больше знает. И рассказывает, где этот Николай живет.

– Так что Николай, сдается мне, единственный тут человек, кто владеет хоть какой-то информацией, и возможно он один не испуган. Все-таки репутация чудака у него в селе. Это мне девочка та сказала. Но тут я с ней полностью согласился. Так что, Дима, как стемнеет, сходим к нему.

Отец Иван отключил кипятильник и «щедрой рукой» засыпал заварку.

– И далеко он живет? – поинтересовался я.

– На самом краю села. На отшибе. Но отсюда есть прямая тропинка к нему. Да и село собственно не такое уж и большое.

Выпили чаю. И опять на короткое время стало не очень хорошо. Но вот волна предательской слабости сменилась бодростью, правда какой-то отстраненной, космической. Видимо, из-за голодухи. И отец Иван выглядел теперь на удивление бодро, по-бойцовски.

– Ну, что, брат, – сказал он вставая. – Наступает пора действовать. Предлагаю прямо сейчас, прямо здесь отслужить молебен. А потом, дождавшись темноты, выдвигаться к Николаю.

Да, действительно, – подумал я, – давно, давно пора! И вообще с этого надо было начинать.

Развернули тумбочку к Востоку. Поставили пару икон. Распалили кадило. Густой аромат ладана тут же заполнил комнатку. Немного закружилась голова. Но кружение не было тягостным, опьяняющим, словно под вином. Оно было легким, как порхание бабочки. И вызывало чувство ангельской бестелесности.

Едва начали читать слова молебна, как снова резко стало плохо. Словно неведомая нам сила сопротивлялась молитве. В какой-то момент я чуть не потерял сознание. Еле успел ухватиться за спинку кровати. Бросило в жар, тело тут же покрылись потом. И это в холодной, едва только прогретой комнате. Я посмотрел на отца Ивана. Ему также было нелегко – несколько крупных капель пота выступили у него на лбу.

Особенно туго пришлось во время чтения Евангелия. Батюшка уже не столько читал, сколько полушептал. Я стоял рядом и по-прежнему держался одной рукой за кровать. Теперь мне даже дышать было тяжело, воздух как будто загустел, свинцовая тяжесть навалилась на затылок, сдавила грудь.

После чтения Евангелия мы запели тихими прерывающимися голосами:

– Пресвятая Богородица спаси нас!

И тут кто-то сдернул над нами удушающую темную завесу. Слабость как рукой сняло. Только немного дрожали от перенапряжения руки и ноги, как будто мы перед началом молебна разгружали вагоны.

Закончив с молебном, сели и какое-то время молчали, приходя в себя. Минут через десять-пятнадцать я вдруг почувствовал, как меня неудержимо клонит в сон. Посмотрел на отца Ивана. Он уже дремал, растянувшись на кушетке и скрестив на груди руки.

Недолго думая, я последовал его примеру.

– Как стемнеет, сразу к Николаю, – тихо сказал отец Иван и зевнул.

– Угу, – подтвердил я сквозь дрему.

Так мы и дремали, пока с первого этажа не долетел до нас голос Николая:

– Отец Иван, вы дома! Отец Иван!

О чем поведал Николай

Да, это был тот самый Николай, человек из Брамы! Войдя, он с удовольствием потянул носом воздух, еще пропахший ладаном.

– Прошу меня простить, – сказал он и улыбнулся своей дружелюбной улыбкой, – не получилось у меня в день вашего приезда прийти. Так что приношу извинения.

– Какие извинения, дружище, – воскликнул заметно повеселевший отец Иван. – Никакие извинения не принимаются. Ты пришел (ничего, что я на ты), так вот, ты пришел тогда, когда надо. И более того, Николай, нам требуется твоя помощь!

– Понимаю. – Николай поставил на пол свою объемную матерчатую сумку, извлек из нее что-то большое завернутое в такое же большое полотенце. Еда – мгновенно промелькнуло в моей голове – еда!

Под полотенцем оказалась кастрюля, набитая доверху вареной картошкой. Картошка была обильно полита постным маслом, приправлена перцем, укропом, еще какой-то зеленью и изящно нарезанными колечками свежего лука. От созерцания всего этого у меня едва не свело прижатый к позвоночнику живот.

– Николай, – сказал я взбодрившимся голосом – никогда в жизни мне не снились вещие сны. И вот впервые приснилось. Вчера ночью. Когда мы тут дуба давали. Так вот, мне приснилось, будто Вы… ты, выходишь из Брамы с полным казанком вареной картошки. Представляешь?!

– Представляю, – эхом отозвался Николай и, загадочно улыбаясь, продолжил извлекать из своей «волшебной» сумки продукты. За картошкой последовала банка с маринованными огурчиками, еще какие-то соления…

– А потом ты опять выходишь с огромным таким горшком, в горшке белое дерево, да, белое дерево…

Я запнулся, чувствуя, что не в силах пересказать сон дальше. Наверное, еще не время. Николай как-то странно поглядел на меня. Его взгляд словно говорил: ты прав, еще не время говорить о сокровенном.

Между тем на столе появилась банка с медом и добрый каравай хлеба. И это еще не все! Помимо продуктов сообразительный Николай принес нам вилки, ложки, тарелки и две кружки. Так кстати! У нас не было ничего (кроме книг, пачки чая и зубных щеток). И тот же чай мы пили из одной банки по очереди. Мы просто не знали, как благодарить Николая. И решили, что наш благодетель не уйдет от нас живым, если не потрапезничает и не почаевничает с нами. Николай не отказался.

Поев от души, заварили крепкий чай. Плотная еда и чай с медом заставили взглянуть на все наши проблемы не торопясь, философски. Отец Иван вкратце рассказал о наших злоключениях и попросил Николая описать нам все, что здесь происходит по церковной линии. И что известно об исчезновении отца Василия. И вообще, как он тут служил?

Николай с минуту помолчал, видимо собираясь с мыслями.

– Что касается отца Василия, – осторожно сказал он, – впервые я его увидел у нас, э-э-э, года полтора назад. Правда, в самом начале он появлялся у нас больше эпизодически, приезжал из Черноморки на велосипеде. Занимался с хором, готовил помещение под церковь, иконостас делали.

– Отец Василий сюда прибыл сам, или его пригласили? – поинтересовался отец Иван.

– Нет, приехал он не на пустое место. У Михалыча, который кумом приходится председателю, мать сильно верующая была. Это она настояла на открытии здесь церкви. Бабулька была очень пробивной. Из кубанских казачек…

– А почему была? – Перебил отец Иван.

– А она, э-э-э, скончалась, скоропостижно.

– Вот как. Странно, – отец Иван задумчиво почесал лоб. – Ничего-ничего, Николай, продолжай.

– Эта бабушка накрутила своего сына и уже вместе обработали председателя. Председатель здесь, как, может, вы заметили, к вопросам веры весьма равнодушен. Но сумели, убедили и его. Тогда дело и сдвинулось. Да оно бы никогда и не сдвинулось, без головы. Все ж общественные фонды, деньги, недвижимость в его руках. Тут же помещение под будущую церковь нашли. Собрали нечто вроде приходского совета. Дело несложное, если сам голова взялся. Более того, даже закупили в городе все необходимое для служения, начиная от нарукавников и кончая кадилом и паникадилом. Иконы, у кого они еще были, поприносили из хат в будущую церковь. Чаша для Причастия, то вообще отдельная тема. Чаша у нас особая реликвия. Некогда она принадлежала Алексеевскому священнику, отцу Геннадию, что мученически погиб во время хрущевской антирелигиозной компании.

– Да-да, – воскликнул отец Иван и аж прищелкнул пальцами от возбуждения. – Черноморский батюшка мне говорил, что храм там при Хрущеве взорвали. И до сих пор он так в руинах и лежит.

– Верно так, – спокойно подтвердил Николай и, окинув нас своим ясным мечтательным взором, продолжил свой неторопливый рассказ. – Только храм тот прямо с людьми взорвали.

– Не может быть, при Хрущеве-то и с людьми! Это же не эпоха военного коммунизма! – с жаром сказал я, хотя и подумал про себя, что от чего это не может быть, очень может быть в этой глухомани, все может быть!

– Увы, – горестно вздохнул Николай. – Отец Геннадий, видимо, так же думал, что с людьми взрывать не решатся, ни те времена. И поэтому забаррикадировался с несколькими самыми преданными ему прихожанами в притворе храма. Но перед этим он все же, наверное, мистически предчувствовал, что дело может кончиться смертью. Поэтому оставил бабе Марии, на хранение, кое какие церковные вещи и в том числе Причастную Чашу. Вот эту Причастную Чашу и принесла в церковь баба Мария. Она очень Ей дорожила. Считала, что Чаша окроплена мученической кровью отца Геннадия. Так Чаша стала святыней для наших немногочисленных прихожан.

– Да, брат Николай, немногочисленных, это сколько? – спросил отец Иван. – Ну, из тех, что постоянно в церковь ходили.

– Очень мало, – с готовностью ответил Николай, – пожалуй, на пальцах одной руки можно пересчитать.

– Ясно. Ну и что отец Василий?

– Да, отец Василий, – сказал Николай и вдруг задумался.

– Ну да, все на велосипеде к нам ездил. Ну а где-то с октября уже полностью к нам перебрался. Как и вы, в общежитии жил. С хором занимался. Иконостас делали. А потом, вначале зимы, была первая полноценная литургия. А потом он перебрался жить в дом к одной бабке, в общежитии холодно стало. А потом, э-э-э…

– Николай, – терпеливо перебил его отец Иван, – это все детали. Ты можешь внятно рассказать, что здесь происходило. Как воспринимали отца Василия. Может, он чрезмерно аскетичен был. Все-таки монах. Что, по-твоему, могло привести к исчезновению отца Василия. Понимаешь, мне важно в этом разобраться. У меня и благословление владыки на этот счет есть. Понимаешь, Николай, очень важно!

– Кое-что могу рассказать, – вздохнул Николай, – но очень бы не хотелось. Кто я такой, что бы судить духовное лицо, хотя и не был понят и принят этим лицом. – Николай еще раз мучительно вздохнул.

Отец Иван молча встал и положил руку ему на плечо:

– Николай, дорогой, – тихо сказал он, – мы в данный момент не осуждаем, а рассуждаем. Ведь не шутка же, иеромонах пропал. Войди и ты в наше положение.

– Да, конечно, – согласился Николай, – простите, развел тут нюни. В общем…. Э-э-э. Надо сказать сразу, без осуждения, что отец Василий, хоть и молод был, но очень такой жесткий батюшка. И что удивительно, проговаривал он свои инквизиторские жесткости прямо таки тихим, елейным голосом. Например, говорит той же учительнице, тете Тамаре: Вам, дорогуша, не мешало бы двадцать поклончиков. Не можете. Спина болит. Ну, тогда я буду не спать, всю ночь буду за Вас молиться, что б Господь Вас сподобил поклончики делать. Вот. И приходилось, бедной тете Тамаре надрывая больную спину делать поклончики. А то ведь любимый батюшка не будет спать из-за нее… Строгий был отец Василий. И проповеди длинные такие произносил. На мой взгляд, что-то больше похожее на политинформации. Темы мне немного знакомые – мировое правительство, масоны, капитал, дьявольская сущность телевизора, нумерация, спайка униатов и раскольников с оранжевой властью, их война с православием… Ну и так далее. В похожем духе.

– Ох, да, темы знакомые, – вздохнул я.

Николай кивнул головой и продолжил:

– Бабки, конечно, мало, что в этих речах понимали. Но слушали и потом говорили всем, что батюшка замечательный проповедник. Чудово так балакает, непонятно, но красиво, як соловей поет. Как ни странно, голове проповеди-политинформации нравились. Иногда он специально заходил на службу, проповеди послушать. А потом, зимой, отец Василий объявил войну иеговистам. Перед Новым Годом он специально ездил в город. Привез антисектантскую литературу. Ходил, раздавал ее. Собственно иеговистов в Красном Куту мало. Центр у них все же в Алексеевке, а здесь несколько корейских семей и несколько соблазненных ими славян время от времени по хатам журнальчики свои носят.

– Тут отец Василий, что делает на Крещение? Отказывается святить дома, в которых эти самые иеговисткие журналы. А это большинство хат. Скандал был, конечно. Те, кто не успел эти журналы попрятать, сильно обиделись на отца Василия. Тогда же и первое столкновение с иеговистами у него произошло. Они прямо в церковь приходили, кричали, что он не имеет права мешать им свидетельствовать. А отец Василий при всех назвал их опасной тоталитарной сектой. Потом, весной уже, вот где-то в это время, то есть, год назад, пожалуй, самое интересное произошло. Один из корейцев-иеговистов обратился в православие. А с ним и несколько человек из славян, что пахали у него на поле.

– Это, конечно, был триумф отца Василия. Здесь он действительно как миссионер показал себя. Но это, опять же, на мой взгляд, не очень хорошо сказалось на его душевном облике. Он стал еще более жестким и нетерпимым. Жить переехал к новообращенному корейцу, благо тот жил отдельно от остальных корейцев, бобылем. А после Пасхи, скоропостижно умирает баба Мария. Она у нас была старостой прихода. И отец Василий ставит вместо нее Виктора, корейца новообращенного. Многие из старых прихожан обиделись. Особенно учительница. Тетя Тамара. Видимо, сама на место старосты метила. А отец Василий ей сказал, что-то вроде – женщина знай свое место. Вот она и обиделась.

– Но, а дальше, я подробностей не знаю. Был отлучен от Причастия, и даже от своих обязанностей чтеца. В церковь ходил редко. Знаю только, кончилось все тем, что отец Василий, э-э-э, где-то в сентябре пропал. Не пришел на службу. Все вначале думали, что он в городе, не успел приехать. Потом думали, что епископ его по каким-то причинам не отпускает. Ездили к епископу и выяснили, что там не было отца Василия. Стали грешить на иеговистов. Кто-то пустил слух, что корейцы ему отомстили за миссионерский успех, куда-то в багажнике машины увезли. И там держат. Ходили даже разбираться к корейцам. Те клялись своим Иеговой, что им криминал не нужен. И они в глаза не видели нашего попа. Но им, кажется, не поверили. Еще раза два к епископу ездили. И он пообещал, что скоро приедет новый поп и во всем разберется.

– А староста где? – спросил отец Иван.

– Староста?.. А он исчез вместе с отцом Василием, или сразу после него; никто не знает.

– Ну да, ну да, – задумчиво покачал головой отец Иван. – Хорошо, Николай, а что с приходом, куда подевались люди, что к отцу Василию ходили?

– Тут странная история. Люди эти в селе. Но о церкви даже слышать не хотят. Все сильно напуганы. Говорят, что… – Николай смущенно покашлял, – говорят, что им приснилось, будто антихрист в образе нового попа пришел в село. И про отца Василия расспрашивал.

– О, Господи! – с мукой в голосе воскликнул отец Иван, – они, что, снам верят?!

– Всем одновременно, в одну ночь приснилось, – уточнил Николай.

– Вот она, батюшка, сельская магия, – сказал я, – которая… ладно, промолчим.

– Очень тревожный знак, – вздохнул отец Иван. – Получается, теперь мне не только приход собирать, но еще доказывать, что не антихрист… Полный бред! Что здесь творится, безумие!.. Хорошо, а что ты сам обо всем этом думаешь?

Вместо ответа Николай порылся во внутреннем кармане своей ветровки и извлек оттуда небольшой сверток. В свертке был нарукавник, который одевается священником на руку, поверх рясы.

– Ого, – сказал отец Иван. – Откуда это у тебя?

– Это я нашел… возле Брамы.

– Возле Брамы!

– Возле Брамы, – подтвердил Николай.

– Итак, ко всему добавляется еще и Брама. Этого тоже следовало ожидать. Конечно же, Брама! – отец Иван даже зачем-то хлопнул в ладоши. Николай, а ведь ты очень смущаешься, когда разговор заходит об этой аномальной зоне, Браме, – продолжил отец Иван. – Не сложно догадаться, что весь твой конфликт с отцом Василием был именно на почве этого. Иеромонах Василий отлучил тебя от Причастия и от обязанностей чтеца в церкви именно потому, что ты ходишь на Браму. И, наконец, где мы познакомились? Возле Брамы.

– Да, Николай, – встрял в разговор я, – помнится, ты там ключик искал.

Николай смущенно опустил глаза:

– Именно в тот день, когда вы меня там увидели, я и нашел… нарукавник. Нашел сразу за Брамой. Потом перед ней решил поискать. И тут вы меня и увидели. А насчет ключика, что мне оставалось делать. Если б сразу все рассказал о находке, боюсь, вы бы меня не так поняли.

– Не переживай, дорогой мой Николай, – отец Иван улыбнулся. – Я не иеромонах Василий. Епитимии на тебя накладывать не собираюсь. Наоборот, рассчитываю, что так, как ты нам хорошо церковную ситуацию обрисовал, так и об этой самой Браме расскажешь. Под свежую чашечку чая, конечно.

– Ну и что б тебя совсем не смущать, Дима поведает сейчас, что он там возле Брамы пережил. А ведь он у нас еще тот борец с антихристовым духом… был. А я пока чаек сделаю.

– Не обращай внимания, – сказал я изумленному Николаю. – Это батюшка шутит. А насчет Брамы случилось следующее….

И я рассказал все, что пережил в тот день возле «холмика с вынутой серединой». И о приснившимся мне в прошедшую ночь сне. Все рассказал.

Разгром

Черная «Волга» немного притормозила.

– А це у нас чудо природы, – сказал голова, махнув рукой в сторону Брамы.

– Да, мы уже видели, – отец Иван осторожно спросил, – а что, правду говорят, что это у вас тут аномальная зона? Я еще в городе слышал.

– Ну, як вам сказать, – осторожно ответил голова. – Балакают разное. Да, разное балакают. Вы… вы лучше нашего Николая спытайте. Он много шо про Браму знает. Хлопчик хороший, только чуть странным стал со своей Брамой. Он у нас… – В этот момент колесо машины угодило в выбоину и всех немного тряхнуло. Голова на минуту замолчал. Потом снова заговорил, и голос его теперь звучал тихо и немного загадочно:

– Мобилка у меня постоянно дохне возле Брамы. Представляете! А як Браму проезжаешь, включается. Так, может шо и есть в этой Браме. Да… А как-то ночью я домой ихал… тоже… привиделось…

Голова весело хохотнул, но о том, что ему там привиделось, говорить не стал. Машина обогнула подсыхающую, но еще довольно большую «океаническую» лужу и повернула в сторону Черноморки. Показались корейские угодья.

– Фермеры, – сказал голова мрачным голосом и махнул рукой в сторону корейских плантаций. – Буржуи, эксплуататоры. И эти еще, як их, иеговы… Вот ваша церковь, отец Иван, як к иеговым относится?

– Сектанты, – коротко ответил батюшка.

– Вот и я кажу, сектанты! – оживился голова. – А еще, агенты западного влияния. Враги, одним словом. Буржуи. При советской власти их бы всех давно, того, в места не столь отдаленные… Сектанты, – подытожил голова и замолчал.

Образцовый коммунист, я таких еще не встречал, – подумал я. – И делец, делец до мозга костей! Боже, как все перемешано. А тут еще и аномальная зона. Что там Николай вчера говорил о внешнем бессознательном воздействии Брамы? Что-то там о консервации временных пластов сознания. Кажется, правота его слов только что подтвердилась. Теперь понятны и перестроечные плакаты и портреты Ленина всюду. И устойчивая любовь к советскому укладу жизни…

– В селе работы нема, – продолжил председатель, – а им это только на руку. На людском горе разживаются. Сектанты! Люди у них, як рабы, с утра до ночи за так работают. Кровососы! Кровососы! – повторил голова и вдруг в сердцах воскликнул – но шо ты сделаешь с этими фермерами, когда советской власти нема! Вот, нема советской власти!

Последняя фраза головы звучала с таким надрывом, будто он только сегодня утром узнал о том, что советской власти больше нет и, что все его несметные денежные сбережения в Сбербанке уже раздерибанили Чубайс с Гайдаром. Последняя фраза звучала, как крик души.

… Да, Николай прав. На дворе 21 век, но на «внутренних», биологических часах где-то середина восьмидесятых. В таком ритме здесь все и живет… А корейцы-иеговисты играют роль диссидентов. Борцы с КГБ-КПСС. Бессознательно, конечно.

Интересная теория. И она как раз понятна. А вот что дальше Николай о Браме рассказывал… нет, мой мозг отказывается в эту сторону думать: бред, оккультная дичь, дурная фантастика, бесовское обольщение, неудачная шутка и еще раз бред, бред, бред!..

Черноморку пролетели стремительно. Круто развернувшись на пустынном пересечении улиц, черная Волга головы понеслась в южном направлении. По хорошо знакомой мне улице. Минута, две и вот уже село осталось позади. Взорам открылась просторная луговая низина. Заросший ставок с недоброй холодной водой был теперь справа. В нем по-прежнему плескалась домашняя живность, а поодаль паслись овечки. Возможно те же самые. Я поискал глазами зловещего пастуха, но никого из людей возле животных не увидел.

Еще минута – и машина взмыла на гребень холма, низина скрылась из глаз. Показалось разбитое здание подстанции, полуразрушенная ферма. Тут у головы зазвонил мобильный телефон, и он немного сбавил ход. Закончив разговор, голова заметно повеселел и добавил газу. Слева от нас мелькнула проселочная дорога, по которой меня вез в Черноморку водитель-кореец. Подумав о корейце, я тут же вспомнил, что он иеговист и живет ни где-нибудь, а в Алексеевке. Куда мы как раз направляемся. Отчего-то неприятно засосало под ложечкой.

– Вот по этой дороге меня тот кореец вез, – сказал я, обращаясь к отцу Ивану. – Тот иеговист.

– Да, Сергей Михайлович, скажите, а много этих самых, иеговых, в Алексеевке? – спросил отец Иван.

– Це я не знаю, – рассудительно ответил голова. – Думаю, шо богато. И церковь своя у них есть… Да, – заключил голова, – думаю богато, коли их церковь прямо в центре села, а вашу, так и не восстановили. Да, так и не восстановили. – Голова вопросительно поглядел в сторону отца Ивана. Отец Иван ничего не ответил. В салоне на какое-то время повисла тишина.

Машина стремительно приближалась к «иеговисткому бастиону», к Алексеевке. Я вдруг вспомнил о тех туманных возвышенностях, что увидел тогда на юго-западном горизонте, перед тем как попасть в кабину к корейцу-иеговисту.

Я посмотрел вперед и убедился, что именно в сторону тех самых туманных возвышенностей мы сейчас и движемся. И туманные возвышенности постепенно принимают вид довольно высоких холмов, целых предгорий! Холмы были еще далеко, и легкая синяя дымка придавала им вид гордого, почти небесного величия. И где-то там, среди этих величественных холмов лежит Алексеевка. В общем, у иеговистов губа не дура.

– Отец Иван, – вдруг заговорил голова, – я вот у Вас узнать хочу. Вот коли б советская власть с церковью не боролась, вот, думаю, может тогда б и построили коммунизм, или рай, по-вашему? Вот як его те же иеговы рисуют в своих журналах.

– Советская власть не могла не бороться с религией, – спокойно ответил отец Иван и, немного подумав, добавил. – Даже если бы и не боролась, вряд ли б коммунизм построили. Да и рай, это совсем не коммунизм. Рай, точнее, Царство Божие, не от мира сего. Оно не представимо. Это не то, что иеговисты рисуют. Красиво, понятно и материально. Кстати, весьма на коммунизм похоже. А вообще вопрос довольно сложный. По поводу борьбы советской власти с церковью. Там, кажется, разные были периоды.

Отец Иван повернулся ко мне:

– Вот, мой помощник Дима, он немного в этом разбирается.

Однако голова не захотел лезть в дебри своего же вопроса. Так что блеснуть красноречием мне не дали.

– О це понятно, – загадочно сказал он (что ему понятно?!). – Ленин ошибся, коли с религией начал бороться.

И голова засвистел какой-то мотивчик. Засвистел с таким видом, будто действительно, все понятно. Мне осталось молча наблюдать за дорогой.

По всем признакам, мы подъезжали. Вот уже вместо плоской степи потянулись вспаханные поля. Заметно выросли холмы. Стали видны их лысые, немного белесые вершины и покрытые легкой зеленой дымкой бока. Прямо по курсу, перед самыми холмами что-то блестело. Возможно, там и располагалось село. Но жилых строений пока еще не было видно. Зато слева от нас, прямо посреди полей, маячила ветряная мельница.

Мне вдруг подумалось, что весь этот сельский пейзаж с холмами, ровными квадратиками полей и с настоящей ветряной мельницей напоминает рисованную картинку рая в иеговистком журнале. Ну, а загадочный блеск впереди, это, конечно же, «глаз Иеговы» из «Сторожевой Башни».

– Работает? – отец Иван показал рукой на мельницу.

– Угу, – радостно кивнул голова, – тильки ни от ветру, от генератора.

Алексеевку увидели, как только проехали мельницу. Но вначале бросилась в глаза странная конструкция, в поле, перед самым селом. Это было что-то похожее на уменьшенную копию Эйфелевой башни, причудливо скрученную вокруг своей оси.

Спираль башни, состоящая из легких ажурных конструкций, вздымалась метров на двадцать над землей и оканчивалась небольшой круглой площадкой. Над площадкой домиком располагались не то зеркала, не то начищенные металлические пластины. Они ярко горели на солнце (вот откуда исходил загадочный блеск!)

– Модерн, однако – сказал я.

– Нравится? – Голова пояснил, – це два чюдика пытались солнечную электростанцию построить.

– Не вышло? – спросил отец Иван.

– Балакают, шо ни, – ответил голова и засмеялся. – Солнца мало.

Несмотря на «недостаточность солнца», место, в котором находилось село, было весьма живописно. (Удивительно, как здесь не догадались построить какую-нибудь курортную зону.) Село лежало в широкой и ровной ложбине между холмами. В своей задней части ложбина плавно поднималась к холмам. И вместе с ней плавно вздымались сельские домики. Но основная плотность заселения была в равнинной части ложбины. На холмах жилых домов не было видно вовсе.

Поразило обилие деревьев повсюду. Деревья пока еще были голые, но кое-где уже пробивалась легкая дымка первой зелени, вперемежку с белыми пятнышками зацветающей абрикосы.

Мы проехали первую улицу, затем вторую. Если бы не вплотную обступившие нас великаны-холмы, можно было бы подумать, что мы в Красном Куту. Разве что чуть-чуть богаче дома. И само село раза в два больше. Третья по счету улица оказалась центральной. Голова высадил нас на перекрестке. Направо от перекрестка виднелся сельсовет.

Голова объяснил, что будет ждать нас возле сельсовета. Нам же предстояло пройтись по центральной улице налево. Там должно быть здание иеговисткой церкви. Так называемый «Зал Царств». Сразу за ним, через один дом, живут корейцы. Родственники старосты. И если он в Алексеевке, то может быть только по этому адресу.

Мы двинулись в указанном направлении. Минут через десять показалась иеговисткая «церковь», или «Зал Царств». Длинное, одноэтажное, ничем непримечательное здание, чем-то напоминающее наш черноморский дом «барачного типа». Разве что более новое, светлоокрашенное и с большими евро-окнами. Миновав его, подошли к добротному корейскому дому. Отец Иван позвонил.

Какое-то время было тихо, и от этой тишины в душе вдруг поднялась мутная волна беспокойного страха. Наконец послышались шаркающие неторопливые шаги. Щелкнул железный запор калитки, и нашим взорам предстал (о, ужас!) тот самый водитель-кореец, что вез меня в Черноморку. Действительно, это знак, что я сел к нему в машину, – пронеслось в голове. – Батюшка прав, боюсь только, что этот знак будет меня преследовать всюду.

– А, конкурирующая фирма, – весело и в тоже время как-то развязно сказал кореец. – Чем могу быть полезен?

– Скажите, можем ли мы видеть Виктора? – голос у отца Ивана был сухим и дипломатичным.

Кореец тут же помрачнел и, раздражаясь с каждым словом, отчеканил:

– Никакого Виктора не знаю.

– Как не знаете? – искренне удивился отец Иван, – а мне сказали, что это ваш сын.

– Сын! – Вдруг выкрикнул кореец с еще возросшей злобой, – у меня нет сына! У меня умер сын!

После этих слов он с грохотом захлопнул перед нами калитку и уже из-за нее крикнул:

– Ищите его в своем КГБ КПСС!

Какое-то время мы как оплеванные стояли перед закрытыми воротами. Наконец отец Иван пошевелился и произнес:

– Фанатик. Больной… Нет, Дима, каюсь, я их все же немного недооценил. Я думал, в худшем случае он начнет сейчас цитатами из Писания сыпать. А он понес этот бред: умер, ищите в КГБ.

Не спеша мы тронулись к сельсовету.

– Вот, батюшка, зря ты старого борца с антихристом и сектами недооценил, – сказал я. – Вот смотри, если этот староста, действительно, сын этому иеговисту, то, согласно их доктрине, он на самом деле умер для него.

– Как это так, – переспросил отец Иван. – Они, что, убили его?

– В идеале, да. Отступник, а он и есть для них отступник, подлежит уничтожению. Здесь они тебе кучу цитат, конечно же, из Ветхого Завета нароют. Но дело в том, что пока они не могут, как царь Давид, уничтожать отступников. За это уголовная статья. Поэтому уничтожение происходит как бы виртуальное. Отступник просто перестает существовать для всех, в том числе и близких родных. Он становится для них как призрак умершего человека.

– Круто, однако же человеконенавистническая…

Отца Ивана прервал женский голос:

– Святый отец! Простите, Вы батюшка?

С противоположной стороны улицы к нам подошла полноватая женщина лет пятидесяти.

– Да, я батюшка. Только не святой отец.

– Простите. Вы, часом, не Виктора шукаете?

– Его. А что?

– Виктор был тут. Вчера. Сильно со своей родней ругался. На всю улицу кричали. А потим он уихал. В Красный Кут. Балакают, шо он поихал свой дом продавать. Так шо шукайте его там.

Поблагодарив женщину, мы двинулись к сельсовету.

– Что ж, – задумчиво сказал отец Иван, – это гораздо лучше. Значит… значит староста не пропал. Но тогда где отец Василий?! Вот загадка!

Тут меня «осенило»:

– Слушай, батюшка, а может, Николай прав! Отец Василий со старостой, действительно, сбежали в эту аномальную зону, вырыли себе землянку и ждут конца света. Почему бы нет? Если отбросить все эти миры иные и прочую сомнительную мистику, то, получается, лучшего места для самозакапывания не найти! Безлюдная аномальная зона…

– Ну, а так как конца света все нет, – продолжил мою мысль отец Иван, – а кушать хочется, вот и приходится старосту в село посылать… Да, Дима, очень здравая мысль! Только очень сомневаюсь, что староста отсюда в Кут отправился. Что он там забыл. Какой дом, если конец света. Да… Боюсь, придется ломать церковную дверь.

Дом церковного старосты посетили в этот же день. Увы. Старосты в нем не оказалось. Более того, дверь дома и несколько окон, выходящих на улицу, были заколочены крест-накрест грубыми неструганными досками. Такое я только в фильмах про войну и коллективизацию видел. В памяти всплыла фраза: «никого нет, все ушли на фронт».

На следующий день, под вечер, ломали церковную дверь. На этом печальном мероприятии, кроме меня и отца Ивана, был кум головы и Николай. Они и срывали замок. И была еще старенькая кривоногая бабка Никитична. Единственный представитель церковного прихода. Бабка упорно молчала и настороженно поглядывала то на меня, то на батюшку.

Как ни старались аккуратно, но дверь все же немного покорежили. Однако главный сюрприз ждал нас внутри церкви. Прямо посреди церковного помещения, на полу, кто-то нарисовал мелом рыбу. Корявый такой детский рисунок огромной рыбы. С минуту, наверное, смотрели мы на эту нелепость. Пока Николай не закричал:

– Батюшка, иконы пропали!

Мы кинулись к Иконостасу. На месте, где висели иконы, были нарисованы мелом рыбки. По одной – на каждую пропавшую икону. Царские врата были распахнуты настежь. Левая створка двери болталась, сорванная с верхней петли. Отец Иван вместе с Николаем бросились в алтарь.

– Чаши[5] нет! – крикнул из алтаря Николай.

– Чаша еще не страшно, – раздался голос отца Ивана. – Антиминса[6] нет на Престоле. А без него служить нельзя.

В этот момент к алтарю подоспел я. Престол, мистический центр храма, место на котором служится Литургия, был вообще «голый». Не было не только антиминса, не было и престольного Евангелия, не было икон. Зато была рыба! Нарисованная той же безумной рукой прямо на Престоле. И под рыбой корявая надпись:

Се оставляется дом ваш пуст – и далее в скобках – (Антихрист уже сел на святом месте).

Нелюдь

Иеромонах Василий стоял в большом пятне света. Холодный мрак просторной пещеры сгущался вокруг пятна. Свет падал откуда-то сверху, но вот откуда именно, он так и не мог понять. Сколько ни пытался.

Свет падал не только на отца Василия, но и на большое каменное возвышение, перед которым тот стоял. Каменное возвышение, ровной четырехугольной формы, казалось большой могильной плитой. Но это была не могила, это был самый настоящий церковный алтарь. И на нем, как и положено, лежал свернутый Антиминс. Рядом стояла Причастная Чаша. Лежало Евангелие.

На торцевой части плиты-алтаря были выдолблены загадочные фигурки рыбок. Символ начала и конца земной церкви. Так отцу Василию сказал ангел последних времен.

Иеромонах Василий смотрел на каменный алтарь и размышлял о современных коммуникациях:

Да, современные коммуникации ему нужны. А их не будет без этого бесовского электричества. Как он вначале обрадовался: будем, словно древние отцы церкви, при свечах и лучине. А теперь что?

Теперь он чувствует себя довольно беспомощно, без электричества и Интернета. Компьютер имеется, Виктор приволок, но что от него толку, без света. А будет свет, заработает ли Интернет, пусть даже самый беспроводной, в этой дикой аномальной зоне – это очень большой вопрос.

Знать бы более точное время наступления мировых бедствий и время прихода царя. Возможно, мысли бы тогда совсем не о свете и Интернете были бы. А о другом: как бедствия в пещерах пересидеть, а потом достойно встретить грозного царя.

Увы. Никаких откровений от ангела пока не было. Но мало ли, как повернется. Ток нужен…

Мысли отца Василия переключились на нового краснокутовского попа, из антихристовой церкви, что уже прибыл и почти две недели живет в Черноморке. Более того, он знал, от Пастуха, что зовут нового батюшку отец Иван и что он не на очень хорошем счету у епископа. И это было очень хорошо.

Дух антихристов не до конца поглотил душу нового священника, раз не на хорошем счету, – решил иеромонах. – Есть шанс, открыть глаза на истинное положение вещей в церкви. Если поп до него доберется… Да, поп будет не один.

От того же Пастуха он знал, что со дня на день к отцу Ивану должен приехать человек с города, его старый друг. По приезду они должны выдвинуться в Красный Кут. И вот за этим надо проследить особо…

Так, Пастуху на этот счет, послушание дано. Неплохо бы, конечно, узнать их духовное состояние. Воины ли они Христовы, или так, сопли либеральные. Впрочем, какие могут быть воины в нынешней церкви, да еще и в этой епархии?!

Отец Василий едва не расхохотался, но сдержал себя:

Смеяться грешно. Я сам еще вчера был в этой же церкви, пока Господь молитвами царя мне глаза не открыл… Пастух, Пастух, – попытался переключиться отец Василий, – хороший мужик, сделает все как надо. Еще и поиспытывает их, какую-нибудь напасть нашлет. Молитвами грозного царя, конечно.

Да, Пастух может. В прошлом он крепкий колдун был. Семь колов в него бесы забили. Пять я вытащил, еще два остались. Но мне они пока не по силам…

Его размышления прервали шаги. Возле дальней стены смутно возникла массивная фигура. Быстро приблизилась. Вступила в круг света:

– Молитвами святых отец наших, молитвами грозного царя, – сказала возникшая фигура низким, густым басом.

– Аминь, – отозвался отец Василий тихим, как бы умирающим голоском и добавил, –царь грядет, брат!

– Воистину грядет, отче – радостно прогремело в ответ. Фигура склонилась перед Василием, держа руки лодочкой, – благословите.

– Бог благословит всех нас, святым грозным царем, – тихо ответил Василий и добавил, – да погибнут нечестивые еретики вместе со своим лжепатриархом и антихристом.

– Аминь, – ответил вошедший и распрямился. Он был высокого роста и довольно могучего телосложения. Его широкоскулое монголоидное лицо чем-то неуловимо напоминало лицо водителя-корейца из Алексеевки. Только было разве что добродушнее на вид и гораздо моложе. Звали вошедшего Виктор: «правая рука» иеромонаха Василия.

– Гришка чего-то запаздывает, – не то вопросительно, не то утвердительно сказал отец Василий.

– Кирюшку убило, током, когда генератор пытались запустить, – ответил Виктор и вздохнул, – хоронят по своему бесовскому обряду. Сокращенный вариант. В барабаны я им бить запретил. А без барабанов у них быстро, как у иеговистов. Так что сейчас Гришка подойдет, - он вздохнул, - а Кирюшку все ж жалко, хороший мужик был.

– Мужик? – отец Василий строго посмотрел на корейца, – Виктор, о чем ты? Он же нелюдь. Без Образа Божьего внутри. А ты говоришь: мужик, жалко. Этак мы всю нечисть жалеть начнем. Так и до геенны недолго… Мужик… Обычные земляные бесы. Может, для него напротив благо умереть, на дело Божие работая. Может, Господь его там и примет. И от личины бесовской избавит.

Понимаешь, Виктор, в наших делах мирская жалость неуместна. Вот яркий пример: вспомни, как грозный царь багром жидовствующих топил. Лично, понимаешь, лично! – отец Василий воодушевлялся с каждым словом. – Лично топил еретиков! Спасал их от вечного ада, через земные временные муки. Но кто поймет деяния помазанника Божьего, грозного царя. Они?! Вся эта либеральная масонская свора, начиная от Карамзина?! – Отец Василий внезапно осекся, вздохнул, – а ты говоришь, Кирюшка, мужик.

– Да, простите, отче, – сказал кореец, – слаб я, грешен. Постоянно забываю, что они не люди.

– Бог простит, брат Виктор, – благодушно ответил Василий. – Я вот о чем думаю… это до чего ж мы дошли, православные, что Господь из земляных бесов, как из камней, новых детей Авраама воздвигает. Если мы, гордо именующие себя христианами, не боремся с жидовским игом, то тогда это за нас гномы сделают. Нам в посрамление! – отец Василий вновь воодушевился, – да, да, да, нам в посрамление!

Они, гномы, и будут этими камнями, об которые, даст Бог, жиды все свои ядовитые зубы обломают! Но нам-то срам какой! До чего дошли, в церкви на святом престоле – антихрист! Епископы, игумены; все его слуги. С утра до вечера только о деньгах и карьере думают; о чем угодно думают, только не о Христе! И как хищные волки стригут христово стадо. И плач, по земле русской, плач! – отец Василий быстрым движением закрыл ладонями лицо, как бы намереваясь рыдать, но передумал. – Ничего, Господь не оставит Святую Русь, царь уже в пути, – торжественно закончил он.

– Аминь, – тихо сказал Виктор.

– Аминь, – отозвался иеромонах и сказал с укором, – а земляных жалеть не надо. Жалостью, брат мой, вымощена ныне дорога в геенну огненную.

– Отец Василий, – Виктор преданными глазами смотрел на иеромонаха. – А мне сегодня бес под утро явился, в образе моего бывшего сектантского надзирателя… Был у нас один такой.

– Ну и чего? – голос у отца Василия вновь стал тихим и умирающим, казалось, он потерял интерес ко всему.

– Сделал, как Вы учили. Написал имя надзирателя на листке бумаги, положил под святой крест и сотворил молитву Господу, дабы Господь, по молитвам грозного царя, отправил беса обратно в ад. И представляете, помогло! Бес раздулся от злобы, потом взял да лопнул. Только в келье завоняло.

– Слава Богу, брат Виктор, – устало отозвался отец Василий. – Да, что там у нас с генератором?

– С генератором у нас следующее…

Кореец не договорил. Раздалось частое сухое покашливание. Это появился Гришка. Его можно было принять за карлика, лилипута – ростом с ребенка, но необычайно широкий в плечах. С непропорционально большой головой и лицом от глаз заросшим густым волосом, переходящим в окладистую бороду.