Капитан Лаце

Константин Золотовский Капитан Лаце

Много затонувших кораблей нашли и подняли водолазы. Корабли эти лежали на дне тёмных и светлых озёр, в зелёных глубинах морей, далеко за Полярным кругом в Ледовитом океане, в песчаных, ракушечных устьях рек и в морских заливах среди густых разноцветных водорослей.

Одни из них были так исковерканы минами, что водолазы, пробираясь в темноте среди обломков острого железа и стали, каждую минуту рисковали разрезать свою резиновую рубаху или запутать сигнал.

Другие были почти целы, но лежали опрокинутые вверх килем, и, чтобы поднять такой корабль, водолазам приходилось сначала «ставить его на ровный киль», то есть, попросту говоря, ставить так, как кораблю и полагается стоять.

А иные корабли до того влезли в засасывающий ил, что водолазы вначале должны были копать дно, прорывать под ними тоннели, а потом уже выдирать корабли из грунта наверх цилиндрическими большими понтонами на длинных стальных полотенцах.

Много затонувших кораблей нашли советские водолазы. А вот «Орла» искали очень упорно, но долго не могли найти.

«Орёл» пропал без вести давно, еще в гражданскую войну. Был это вместительный, совсем новый транспорт, с сильными машинами, высокой рубкой, острым форштевнем и просторными трюмами.

После окончания гражданской войны стали выяснять, куда же девался транспорт.

Перерыли все документы в портовых конторах, — ничего не нашли.

Запросили иностранные порты, не регистрировался ли у них транспорт «Орёл» постройки 1912 года, водоизмещение 6300 тонн, мощность машин 2 X 1100 НР (лошадиных сил), регистровый «N1 1340.

Порты ответили: не было у них такого, не регистрировался. Ну, значит, «Орла» надо искать на дне.

Начались розыски.

Но «Орёл» будто сквозь дно провалился вместе с трубами и мачтами. Бывают и такие случаи. Вот, например, в Азовском море, около Бердянска, хотели водолазы поднять одно судно, да задержались из-за штормов, потом спустились — глядь, а корабля уже нет. Только верхушки мачт из грунта торчат.

Два дна у Азовского моря: одно верхнее — грязевое, обманчивое, а под ним второе — уже настоящее, крепкое. Может, и «Орёл», пока его искали, провалился на какое-нибудь второе дно.

Только нет, в северных морях двойного дна как будто не бывает.

Лежит он где-нибудь на обыкновенном дне, покрытый ржавчиной и ракушками, но где лежит, — не угадаешь: море ведь большое.

Объявили крупную премию тому, кто укажет место гибели «Орла». В газетах об этом напечатали и во всех судовых конторах объявления вывесили.

Ни один человек на водолазную базу не пришел и на объявления не отозвался.

Верно, те, кто знал про судьбу «Орла», сами лежали с ним на морском дне.

Из всего экипажа транспорта разыскали только боцмана Груздева, Михаила Терентьевича.

Его-то найти было не трудно: он уже пять лет служил на судне «Камбала».

Но и боцман не знал точно, куда ушёл «Орёл» и что с ним приключилось. А не знал потому, что отстал он когда-то от своего судна по простой случайности.

В ту штормовую ночь, когда «Орла» в последний раз видели в порту, боцман Груздев лежал в больничном бараке на берегу. Время переживали тяжёлое, бараки были набиты битком больными. Лежал боцман где-то в углу у заклеенного бумагой окна, и навещали его из всех знакомых только капитан «Орла» Август Генрихович Лаце да изредка корабельный фельдшер Яковенко.

Неизменно через день, ровно в четыре часа тридцать минут, приходил капитан в барак и садился на табуретку возле койки боцмана. Если в этот день Михаилу Терентьевичу было не до разговора, капитан только смотрел на клетчатый лист, где была записана температура больного, качал головой и, посидев пять — десять минут, уходил. А если боцману было полегче, капитан просиживал возле него целых полчаса.

— Ну, как живём, боцман? — спрашивал он, похлопывая по одеялу большой костлявой рукой. — Когда плавать будем?

Больше капитан ничего не говорил.

А ровно через полчаса он вынимал из кармана морские часы — хронометр со светящимся циферблатом — и неторопливым шагом проходил через всю палату. Когда, чуть нагнувшись в дверях, чтобы не удариться головой о косяк, он исчезал в коридоре, соседи боцмана, кивая головой на дверь, говорили:

— Ничего, видать, у вас капитан. Аккуратный человек, спокойный.

— Море любой камешек обточит, отвечал боцман. — А он весь век на море.

— Из простых, верно? — спрашивали соседи.

— Да, не из дворян. Отец у него, рассказывают, рыбак был, латыш, и сам он с малых лет на корабле медяшку драил.

— Это и видно, — говорили соседи. — Только чего же он царскую медаль носит?

— Это за спасение на водах…

— Ну, хоть и за спасение, а всё равно старый режим. Да уж что и говорить, коли человек выслужился, так он со своими чинами да орденами сам не расстанется, отнимать будешь — и то не даст.

Боцман на это ничего не отвечал. Он-то знал, что у капитана Лаце два сына в Красной Армии, где-то на фронте, да говорить об этом в палате не решался. Хоть кругом лежал свой народ — матросы, грузчики, рабочие с лесопилки, — но для вольных разговоров время было неподходящее. В городе хозяйничали белогвардейцы и англичане. Правда, поговаривали уже, что вот-вот им конец придёт, но они, как мухи осенью, становились с каждым днём всё злее. За одно слово можно было либо пулю в голову, либо верёвку на шею заработать.

Единственный раз за всё время капитан Лаце пришёл в барак часом позже, чем обычно. Лицо у него было в красных пятнах, и пахло от него как будто спиртом. Боцман даже носу своему не поверил: капитан был человек непьющий.

Только он ушёл из барака, к боцману явился с корабля другой сослуживец — фельдшер Яковенко.

— Ну что, капитан-то был сегодня? — спросил он.

— Был. А что?

— А ты ничего не заметил?

— Это насчёт спиртного?

— Да нет, не то, — сказал Яковенко и, присев на кровать, зашептал Груздеву на ухо. — Понимаешь, сижу я утром у себя в каюте, мензурки перетираю. Вдруг он входит и говорит: «Дай-ка мне, Яковенко, спирту». — «Для чего?» — спрашиваю. «Пить буду». Ну, налил я ему сто кубиков, а он двести попросил. Опрокинул разом, а потом достал из кармана письмо и говорит: «Вот, Яковенко, мне один человек новость привёз. Было у меня два сына, а теперь ни одного нет. Младшего прошлый месяц убили, а старший еще зимой погиб, — я и не знал». Повернулся и ушёл к себе. Я к нему в каюту стучался, стучался, — не отзывается… Ну, не думал я, что нынче он к тебе придёт…

Боцман долго лежал в жару — тиф у него был самый тягучий и упорный. Доктора говорили — «возвратный».

Фельдшер Яковенко давно уже перестал навещать Михаила Терентьевича, а капитан всё ходил и ходил.

И вдруг не пришёл.

«Что же это случилось? — подумал боцман. — Уж если в тот раз, когда письмо получил, всё-таки пришел, то, значит, нынче важное дело его задержало».

Еле дождался боцман следующего дня. Вот и четыре часа тридцать минут, а капитана всё нет.

И тут принёс кто-то в барак новость. Ушли из города англичане и французы, а вместе с ними и кое-кто из белогвардейцев. Говорят, что иностранцы не слишком-то хотели брать с собой за границу своих белых союзников. Собрались они как-то незаметно, в одну ночь. Теперь в городе остались единственными хозяевами белогвардейцы. Да тоже, должно быть, ненадолго. Весть переполошила весь барак. Кто мог ходить, вставал украдкой с койки и заглядывал в полузаклеенные окошки. Кто не мог двигаться, то и дело спрашивал у ходячих: «Ну, что там? Ну что?»

И в самом деле, даже из окошек барака можно было заметить, что в городе произошли перемены.

Перестали разгуливать по улицам английские офицеры во френчах и широких блестящих ремнях, французы в голубовато-серых пелеринах, шотландцы в клетчатых юбочках.

Зато нарядились в английские френчи, буцы и обмотки белые вояки. Видно, успели уже разграбить брошенные иностранцами склады.

Город был весь какой-то пьяный, шумный и отчаянный. Должно быть, кутили белые вовсю напоследок, перед своим концом.

«Уж не прикончили ли моего капитана? — тревожно думал Михаил Терентьевич. — Пронюхали как-нибудь, что у него сыновья в Красной Армии, и ухлопали. Очень просто…»

Но ничего толком не мог узнать боцман, пока лежал на больничной койке. И вот наконец выписали его из тифозного барака.

Первым делом побежал он в порт.

Смотрит — нет «Орла». Начал он останавливать и расспрашивать людей — и узнал от них, что в ту осеннюю ночь, когда англичане убрались восвояси, увели они и «Орла». Вернее сказать, захватили его те белогвардейцы, которые с ними ушли. А куда угнали, — неизвестно.

Боцман разыскал даже одного старичка, который видел всю ночную погрузку.

Старичок рассказал заикаясь, что белые всю команду загнали на палубу и к каждому приставили часового с ружьём. Шестерых, которые вздумали сбежать на берег, тут же у сходен расстреляли — сигнальщика, машиниста и четырёх матросов.

— А капитан?

— Капитан что? Стоял наверху и командовал.

— Командовал? Вот оно как…

Боцман не стал больше расспрашивать — повернулся и зашагал в город.

Шёл он, пошатывался и сам не знал, отчего шатается: оттого ли, что во время тифа разучился ходить, или от огорчения. Жаль ему было товарищей — и тех, которых прикончили белые, и тех, которых они силой угнали неизвестно куда, мыкаться по чужим портам. А сильнее жалости была досада и растерянность.

— Что ж это выходит такое? — говорил сам с собой боцман, останавливаясь посреди улицы и разводя руками. — Что ж это с капитаном?.. Десять лет вместе проплавали — шесть на «Шарлотте» и четыре на «Орле». За десять лет можно узнать человека!.. А получается, что в бараке-то правду говорили: царская медаль к старому тянет… Уж лучше бы расстреляли его, как сигнальщика и машиниста. По крайней мере было бы за что жалеть… Интересно, что же он теперь за границей делать будет. Капитанствовать, что ли, на том же «Орле»? Как «Орёл» по-английски называется?..

Боцман знал много английских слов, а названий корабельных еще больше. Он припомнил, что в одном северном порту он видел несколько лет назад английский траулер, который назывался «Игл». Это значит «Орёл»…

Однако дня через три-четыре узнал боцман Груздев от рыбаков того посёлка, где жил, выйдя из барака, что капитану Лаце не придётся, пожалуй, служить у англичан.

В ту самую ночь, когда ушёл «Орёл», рыбаки, которые промышляли далеко в море, слышали на рассвете глухие взрывы. В море часто в те времена грохали мины, сорвавшиеся с якорей. Много их бродило около берегов, в губах, заливах и далеко в открытом море. Поэтому на взрыв никто не обратил бы и внимания, если бы вскоре после этого не выловили в море большой спасательный круг с надписью «Орёл». Спасательный круг повесили на гвоздь в конторе порта. Этим дело и кончилось. Тогда у нас ещё не занимались поисками и подъёмом затонувших судов — не до того было.

Да и прежде всего надо было выяснить: в самом ли деле потонул «Орёл», или он просто потерял в наших водах спасательный круг?

Было раннее утро, когда «Камбала» отвалила от берега и тихим ходом вышла в море.

Море в это утро лежало до того синее и спокойное, что так и хотелось свеситься с борта и погладить его ладошкой.

«Камбала» шла вперёд не прямо, как ходит обычно судно. Шла зигзагами, оставляя за кормой изогнутый след, будто хлестнули по воде длинным, завивающимся кнутом.

Почти все водолазы собрались на корме «Камбалы», у прибора металлоискателя, который помогает водолазам обнаруживать корабли. Вышел сюда и машинист в промасленной синей спецовке, и кочегар Жуков в чёрной от угля брезентовой робе, — оба они только что сменились.

Тут же, на корме, стоял и боцман Михаил Терентьевич Груздев в высоких болотных сапогах, в порыжевшей морской фуражке с медной эмблемой.

А из дверей камбуза, где, точно серебряные, блестели на полках подносы, ложки, тарелки, ножи, вилки, чумички и кастрюли, то и дело высовывался кок Василий Никифорович Бородулин в высоком, как башня, белом колпаке и в белом переднике. Ему тоже сегодня не сиделось на месте.

Толпятся водолазы около прибора металлоискателя, поглядывают на рыжий ящичек и ждут, когда дёрнется там стрелка на циферблате и зазвенит рядом с ящичком электрический звонок. А двинется стрелка и зазвенит звонок тогда, когда медный плетёный, толщиной с палец, хвост металлоискателя заденет на дне за железный борт затонувшего судна или за какой-нибудь другой железный предмет.

Этот медный хвост тянется за кормой «Камбалы» по дну, длинный-предлинный. Куда «Камбала», туда и хвост. «Камбала» идет, виляет, и хвост извивается по дну, как змея.

Водолазы стоят на корме и беседуют.

— Михаил Терентьевич, — спрашивает боцмана молодой водолаз Яцько, — наверное, много у тебя вещей на «Орле» осталось?

— Ясно, остались. Да я про них и думать забыл, — отвечает боцман. — Сапоги там у меня были хорошие, хромовые, так они давно сгнили, гвоздики и те, верно, ржавчина съела… Выходная пара, бушлат — об этом и говорить нечего. Вот разве только сундук… Сундука мне, признаться, было жалко.

— А что в нем? — спросил Яцько.

— Да ничего особенного.

— Чего же ты о нём жалеешь?

— Сам по себе хорош был… Делал его один хитроделатель-сундучник, Филимонов Осип Сергеевич, который знал на это свои секреты. Сундук был у меня из чистого ореха, с потайным дном и с музыкой. Только два сундука таких и было во всём флоте — у меня да у шкипера на «Ростиславе». Полированы они были так тонко, что в крышку можно было смотреться, точно в зеркало. А открывался сундук с трёх поворотов ключа. Захочешь открыть, поверни ключ в замке один раз, — сундук заиграет побудку, в точности как на горне, только приятней. Повернёшь ключ второй раз — играет обед, повернёшь в третий — сыграет сундук «восемь палок», проветрить палубу, — и откроется. Без музыки не открывался. Восемь лет с лишним проплавал я с ним. Вместе с ним и в отпуск ходил.

Один раз, помню, ехал я из отпуска. На станции Горемыки поезда пришлось ждать долго: целых шесть часов. В третьем классе было душно, народу пропасть. Вышел я на свежий воздух, прилёг возле вокзала на травку, да и заснул. Вдруг слышу во сне — побудку горнист играет. Я на корабельные сигналы чуткий, враз вскочил. Гляжу — два жулика мой сундук отмыкают. Сундук был тяжеловат, унести его трудно — вот они и задумали выпотрошить его. Подобрали отмычку — и щёлк. А сундук мне побудку и сыграл.

У нас на «Орле» все знали про мой сундук. Музыку приходили слушать. Только, бывало, и просят: поверни ключ да поверни. А я им говорю: «Это вам не шарманка!». Вон Пыльнов, наверно, помнит мой сундук?

— Ещё бы не помнить, — сказал пожилой водолазный старшина Пыльнов, который в пятнадцатом году плавал шесть месяцев на «Орле» матросом. — Отлично помню… Я тогда только из деревни приехал, всё мне было в диковинку. А уж сундук-то этот мне и во сие снился. Думал: дослужусь до боцмана — непременно такой заведу.

— А жив ли сейчас сундучник-то этот? — спросил водолаз Яцько.

— Помер, — сказал боцман. — Раньше времени по своей глупости номер. Одна барыня заказала ему шкатулку и на ней велела выжечь какой-то старинный, строгановского письма тонкий рисунок. Взял Филимонов заказ, ушёл, и слуху о нём нет. Барыня огорчилась: «Сбежал, зря заказала, куда ему, Филимонову, сделать такую тонкость. Первоклассные столичные мастера и те не смогли!..». И вдруг является Филимонов к барыне и шкатулку подносит. Взяла она шкатулку сердито, но как всмотрелась в тонкий рисунок, что он выжег, так от радости петушиным голосом закричала, успокоиться не может: «Ох, какая прелесть, ох, ох, какая прелесть!». А когда немного поуспокоилась, говорит Филимонову: «Ну, голубчик, талант у тебя неслыханный». — «Как умеем, так и делаем», — отвечает Филимонов. «Не знаю, чем тебя и отблагодарить», — говорит барыня. «Чем пожелаете», — отвечает Филимонов. Скромный был человек. А барыня эта держала винно-спиртный склад. «Пьёшь вино?» — спрашивает. «Употребляю», — отвечает. «Ну так вот, иди, голубчик, в мой склад и пей вина и спирта, сколько душа требует. А я распоряжусь, чтобы тебе отпускали бесплатно». Ну, Филимонов, конечно, дорвался до вина и сгорел от него.

— До белой горячки, значит, допился, — сказал кок Бородулин, который растирал в это время горчицу, стоя на пороге камбуза. — Жалко человека!.. Был бы жив, и я бы ему сундук заказал. А дорого ли он брал за работу?

Но Бородулину никто не ответил. На всю палубу затрещал пронзительный звонок металлоискателя.

— Стоп машина! — крикнул в переговорную трубку капитан «Камбалы». — Команда по местам! Отдать якорь!

Вахтенный проверил лотом глубину и доложил:

— Тридцать метров.

— Водолаз Пыльнов, в воду! — приказал водолазный инструктор.

— Есть! — ответил Пыльнов и сбросил недовязанный телефонный провод со шланга.

— На этой глубине и без телефона обойдусь, — сказал он и начал одеваться.

Надел шерстяные, чуть не до пояса, чулки, свитер, а на голову малиновую феску с кисточкой. Стал он похож теперь на акробата, который собирается кувыркаться через голову на ковре. Потом натянул на себя снизу до пояса водолазный костюм, и костюм собрался в складки, похожие на зелёные мехи большой гармоники. Тут водолазу подали ведро с водой и мыло. Пыльнов намылил кисти рук и сунул их под воротник костюма, обтягивавший в это время его живот.

— Давай подхватывай, — сказал он водолазам.

Четверо товарищей обступили его, взялись за упругий резиновый воротник и втряхнули Пыльнова в костюм. Водолазы надели ему на плечи манишку и крепко завязали плетёнками огромные калоши, чтобы они не потерялись под водой.

У трапа Пыльнова опоясали сигнальной верёвкой, а уже на самом трапе надели на него свинцовые груза и затянули подхвостник.

— Воздух! — приказал водолазный инструктор.

— Есть! — ответили у моторного компрессора, и воздух, шипя, побежал по шлангу.

— Надеть шлем!

На Пыльнова надели шлем и закрепили гайками.

— Ну, Михаил Терентьевич, зайти, что ли, за сундуком в твою каюту? — спросил Пыльнов на прощанье.

Боцман наклонился к круглому отверстию в шлеме и сказал:

— Ежели это «Орёл», то моя каюта по правому борту, прямо под камбузом. Как сойдёшь через второй люк в элеваторный кубрик, сворачивай налево и иди по коридору вдоль рундуков во второй отсек. За комингсом будут по порядку первая, вторая и третья каюты. Запомнишь? Третья моя и есть. Она прямо под камбузом приходится.

— Ладно, — сказал Пыльнов, — задраивай!

Яцько ввинтил в отверстие шлема стеклянный иллюминатор.

Воздух быстро наполнил и раздул костюм Пыльнова, и водолаз стал похож на огромный, без морщинки, пузырь, стянутый посредине верёвкой. Казалось, вот-вот он лопнет или же взлетит над «Камбалой», а водолазы будут держать верёвку и потихоньку потравливать, чтобы он не улетел за облака.

Держась за поручни, Пыльнов ступил на последнюю ступеньку трапа, взбурлил головным золотником воду и пошёл на дно.

Сверху видно было, как в прозрачной воде блеснула медная макушка шлема и вода у трапа покрылась шипящими пузырьками, будто закипела, а воздух в шлеме шикал у затылка. Вода вокруг была зелёная и прозрачная. В ней плавали какие-то бледные жилки, волокна, будто кто здесь пеньку трепал.

«Должно быть, поблизости водоросли», — подумал Пыльнов, но сколько ни вглядывался он вдаль, всюду было одно и то же — обросшие зеленью камни, то острые, то круглые. Ни «Орла», ни водорослей не было видно.

Откуда-то сбоку показался морской кот. Он плыл и клапанами-покрышками хлопал себя по глазам, будто ему в глаза пыль попала. Через камни ползли крабы-отшельники. Они то выкатывали на Пыльнова глаза, похожие на бинокли, то, почистив их клешнями, втягивали обратно в себя.

Из-за большого камня поднялась камбала, рыжая, вся в белых пятнах-крапинках. Она танцевала, распустив свой камбалий шлейф, и важничала перед морскими ежами. А ежи целыми семействами прилепились к валунам, ощетинившись острыми пепельно-серебристыми иглами: «Попробуй-ка, тронь нас!»

Когда-то, много лет назад, Пыльнов однажды схватил серебристого ежа. Он проколол себе при этом рукавицу и всё-таки вынес наверх морского жителя. Но не успел он вытащить колючку из своей ладони, как пепельно-серебристый ёж обмяк и превратился в грязную, серую тряпку. С того раза Пыльнов морских ежей больше не трогал, а смотрел на них только издали, как на красивые цветы за стеклом витрины.

Сейчас он взглянул на ежей только одним глазом, мельком, и пошёл по дну, держась рукой за медный трос металлоискателя. Как длинная бельевая веревка, тянулся этот трос наискось к грунту.

Там, где-то в конце его, должен быть «Орёл». И Пыльнов направился туда, куда вела медная струна.

По дороге он задел носком калоши морскую лису. Широкая, бокастая лиса рассерженно ударила по дну хвостом, усаженным колючками, вытянула его, точно палку, и умчалась вверх.

Трос металлоискателя вёл Пыльнова всё дальше и дальше. Не снимая с него руки, водолаз перебирался через скользкие камни и наконец добрёл до целой рощи водорослей. Пошёл, приминая ногами буровато-зелёные, коричневые и красноватые стебли. Чем дальше, тем выше, гуще и косматее были водоросли. Они поднимались вверх, напоминая то лезвия кинжалов, то рассечённые надвое веселые лопасти, то ёлочки, то мелкий виноград. А подлесок у них был тоже густой, но ниже, сплошь из красноватых и розовых водорослей. Путаясь ногами в этой чаще, Пыльнов невольно подумал: «Куда столько корма рыбам? Тут коровам, лошадям пастись — и то невпроворот!» И он пожалел, что коровы не могут пастись под водой.

Больше держаться за трос металлоискателя он уже не мог. Трос шёл всё ниже и ниже, постепенно спускаясь к грунту среди косматых зарослей.

Пыльнов пошёл дальше, наступая на трос калошей, чтобы не сбиться с пути. А сам всё поглядывал да поглядывал вперёд, не видно ли «Орла».

Навстречу ему, на высоте двух метров над водорослями, плыла широкая сиреневая медуза, а внутри неё сидел жирный краб с выпученными глазами.

— Ишь, как пристроился, — сказал Пыльнов и остановился. Как только медуза-рикша поравнялась с его шлемом, он сразу нажал головой на золотник и выпустил целую струю воздуха прямо под колокол медузы.

Пузыри громко ударили по крабу, толкнули медузу кверху, раскачали её, но краб ещё крепче впился в неё своими большими волосатыми клешнями.

— Ну и таскай, коли охота, — сказал Пыльнов и пошёл дальше.

И вдруг он перестал чувствовать у себя под ногами медный хвост. Потоптался на месте, шагнул вправо, влево — нет хвоста. Нагнулся, раздвинул водоросли, пошарил руками — нет хвоста. Дальше идти незачем; хвост весь вышел. Но где же «Орёл»? Ведь недаром же звонил металлоискатель…

Пыльнов внимательно огляделся по сторонам. Посмотрел в одну сторону, — над водорослями мелькают пузатые коричневые рыбки, а между ними важно плавает морской петух с лазоревыми плавниками и разноцветным хвостом.

Пыльнов повернулся в другую сторону, а против самого его иллюминатора в полуметре стоит широкая, как сковорода, пучеглазая, вся в серебряных кнопках, солнечная рыба. Стоит и мешает ему смотреть. Пыльнов взбурлил золотником воду, рыба только пёрышками покрутила — и ни с места. Тогда водолаз шагнул вперёд и хлестнул рукой, — рыбы как и не бывало. А вместо неё водолаз увидел неподалёку, метрах в пяти, одиноко торчащую из водорослей железную трубу. По этой трубе сразу можно было узнать небольшой морской буксир. Из-за него-то, верно, и звонил металлоискатель.

— Эх, не везет мне, да и только! — грустно сказал Пыльнов.

Эти слова он повторял чуть ли не после каждого спуска. Водолазы уже привыкли к тому, что Пыльнов, спускаясь на грунт в поисках корабля, непременно находил не то, за чем спускался, а что-нибудь другое. Зато водолазам, которые ходили на грунт сейчас же после него, всегда была удача.

По этому поводу товарищи подшучивали над Пыльновым:

— А ну-ка, ступай, Гриша, первым, покажи дорогу, а уж мы за тобой!

Пыльнов двинулся к торчавшей из водорослей трубе и по пути снова задел ногой за хвост металлоискателя, который направлялся туда же. Совсем отчётливо разглядел он ржавчину и вмятины на трубе. Рыжая морская звезда прилепилась к ней сбоку и шевелила своими широкими лучами.

Водолаз раздвинул водоросли. Среди них, точно отдыхая на полянке, лежал на боку небольшой портовый буксир с выломанной палубой и ржавым кочегарным котлом. Буксиришко весь оброс буроватым подводным мхом, будто медвежьей шерстью.

Большая медуза тиара, похожая на помело с красным черенком внутри, вынырнула из рубки рулевого и прошлась своим медузьим веником по железу буксира, как бы извиняясь перед гостем, что к его приходу не прибрано. А впрочем, извиняться ей было нечего: хозяйство у неё было нарядное и любопытное. Вокруг трубы на ржавой вмятине венком сидели не то грибы, не то какие-то шишки. А пониже, на машинном кожухе, росли тоненькие красные цветы, каких Пыльнов никогда не встречал на земле. Почти все пробоины в буксире были затянуты бархатистым мхом, а из тех щелей и дыр, которые ещё были открыты, то и дело вылетали на рыжих плавниках окуньки. Они, наверное, играли между собой в прятки, потому что всей стайкой заплывали в одну большую дыру, а выбегали порознь из других отверстий.

Отовсюду из мха выглядывали скромные подводные гвоздики и пышные анемоны, полосатые, жёлтые и малиновые. Анемоны — морские розы — росли на толстых грибных ножках. Между ними ходили маленькие креветки. Вдруг Пыльнов увидел один цветок, лепестки которого были туго сжаты в кулак, а из них торчал наружу рыбий хвостик. Хвостик чуть вздрагивал.

— Сцапала? Ну и прожорливая роза! — сказал с укоризной Пыльнов. — Кусок больше себя проглотила!

Дотянувшись до хищной розы рукой, он содрал её с буксира, а сам перелез через борт, чтобы посмотреть, исправен ли кочегарный котёл. Обидно было с пустыми руками наверх возвращаться. Котёл — и то находка, если только его ржавчина не съела.

Пыльнов наклонился к топке, которая когда-то бушевала огнём. Теперь её дверца была облеплена ракушками, как торт миндалем. А возле дверцы кочергой стояла сине-полосатая щука и, видимо, готовилась что-то схватить в топке. Но ей это не удалось. Пыльнов вспугнул её и, отдраив лаз, заглянул в котёл. Там было полным-полно рыбы, словно кипела живая уха. Бычки кололи друг друга рогами, дрались из-за чего-то.

— Ну, довольно воевать! — сказал Пыльнов и, сунув в котёл руку, начал ощупывать стенки. Ржавчина плёнками отдиралась от котла, он был весь в дырах.

— Тьфу! — рассердился водолаз. — Ни сам буксир, ни котёл — ни к чёрту! Зря только звонил металлоискатель.

Он выбрался из буксира, прошёл несколько шагов и уже хотел было дать сигнал: «Выхожу наверх!», как вдруг перед самым его носом из водорослей выскочили чем-то ветре воженные морские коньки. Взрослый конёк был чуть больше шахматного коня, а малыш — чуть побольше майского жука.

Пыльнов едва не схватил малыша рукой, но споткнулся. Свинцовая его подошва обо что-то брякнула.

— Что у них тут, железная конюшня, что ли? — пробормотал Пыльнов. Он нагнулся, раздвинул водоросли и вытащил из них за ручку медный, весь позеленевший матросский бачок. Из него посыпались какие-то волокна, рыбьи скелеты, ракушки. — Вот так гнездо, — засмеялся Пыльнов и, подняв бачок к самому шлему, пощёлкал по его дну. Бачок коротко прогудел от щелчка. — Толковый бачок, надо захватить, на «Камбале» пригодится.

Пыльнов сунул бачок под мышку и дёрнул за сигнал: «Выбирай».

Выходя из воды, Пыльнов увидел сквозь иллюминатор боцмана, кочегара и кока и поднял в руке бачок.

— Нашёл, — обрадовался кок.

Жуков поскрёб затылок.

— Кажись, на этот раз я проиграл…

Водолаз медленно вскарабкался по трапу и положил на палубу бачок. А когда с него сняли шлем, сказал:

— Нашёл я, товарищи, старый, разбитый буксир да этот бачок около него. Вот и всё.

Бородулин махнул рукой и поплелся к себе на камбуз печь пирожки с брусникой.

— Постой, кок, — остановил его боцман, — забирай подарок. Это водолаз для тебя с грунта бачок добыл. Медный, а почистишь, золотой будет!

Бородулин хмуро посмотрел на боцмана.

— Ты бы уж лучше молчал, Михаил Терентьевич, — огрызнулся он, — сам-то небось тоже нынче подарка ждал — сундучка с музыкой. А не дождался ничего. Музыку твою крабы слушают.

— Эх, Бородулин, — сказал боцман, уминая в трубке табак, — на «Орле» ведь не только мой сундучок остался, много там всякого добра пропадает. Пожалуй, и для тебя нашлось бы кое-что подходящее по специальности.

— А что мне надо? Чумичек и кастрюль у меня полон камбуз!

— Да нет, какие чумички! Знаешь ты, кто у нас на «Орле» коком был? Сам Жан-Анри Блок. Слыхал про такого?

Бородулин вскинул голову.

— Как же, слыхал. Даже соус его один знаю.

— Ну, так вот. У этого самого Жана Блока такой был камбуз, что все корабли завидовали. А главное — была у него поваренная книга. Не напечатанная книга, а написанная от руки. Сам он говорил, что и за десять тысяч не продал бы её, потому что в ней записаны кушанья со всего света — от русских рубленых щей до торта миндального с чёрными раками. А ещё был у нашего кока флакончик с какой-то египетской жидкостью для цвета и для вкуса. Ежели капнуть её хоть одну каплю в лагун борща с солониной, — так вкус получается вроде как от индейки. Десять лет этому флакончику было, а израсходовал из него наш старик разве только одну треть.

Бородулин слушал боцмана, то поднимая, то опуская брови, — видно, не знал, верить или нет.

А когда боцман умолк, он только сказал, махнув рукой:

— Так ведь это всё, пожалуй, миной разнесло. Где уж там на дне этакую бутылочку искать или книгу рукописную. Раскисла, верно, давно, и все чернила с неё смылись.

Бородулин подобрал с пола позеленевший бачок и ушёл к себе на камбуз.

Но с тех пор стал он ещё чаще высовываться из дверей на палубу и спрашивать у водолазов: «Что, не звонит? А мне что-то послышалось».

В свободные от работы часы водолазы ходили к Бородулину на камбуз, как в театр.

Кажется, ничего особенного он не делает, только капусту сечёт. А всякому интересно посмотреть и послушать.

Берёт он тугой капустный кочан и начинает выбивать ножами чечётку на капусте или песню о Садко. Нож так и летает по капусте. А если крошит он крупный репчатый лук, то высвистывает морскую песню: «Слёзы горькие на холодный гранит проливала». Свистит и дует на лук, сдувает едкий запах на слушателей, те плачут, а глазам Бородулина ничего не делается.

Весёлый характер у кока, — он даже кухонные вещи заставляет играть. Моет ложки, а ложки отбрякивают марш. Точит ножи — ножи, как соловьи, свистят, и вылетают из-под их широких лезвий не искры, а прямо молнии.

И чем веселее Бородулин барабанит, поёт и свистит, тем скорее и вкуснее у него получается обед.

Каждый день он новое блюдо готовит. Но не любит заранее об этом блюде говорить. «Скажешь раньше времени — испортишь».

Иной раз пристанет команда к Бородулину, — скажи да скажи, — а он отделывается скороговоркой:

— На первое

На второе

На третье

Ничего нельзя узнать от Бородулина, пока он обед на стол не подаст. Разве что по запаху угадаешь. Вот и вертится каждый раз команда у камбуза — слушает и нюхает.

Но в последнее время притих кок. Не отбивает чечётку и песен не поёт. Даже тарелкой брякнуть боится, чтобы не пропустить звонок металлоискателя.

Вдруг звонок: дзинь!

Пыльнов вздрогнул и вскочил на ноги. А из камбуза сейчас же высунулся Бородулин и озабоченно сказал:

— Смотри, звонит.

Оба прислушались. Но звонок только коротенько брякнул и опять молчит.

— Наверно, задел на дне за какую-нибудь железку или старую мину, — сказал Пыльнов и снова сел на бухту каната. Бородулин постоял минуту на пороге и пропал в полумраке камбуза.

Прошло часа два. Тихо. Вдруг опять звонок: дзинь! И опять Бородулин из камбуза:

— Слышишь, Пыльнов, звонит!

А звонок, как и в прошлый раз, только звякнул коротко и умолк. Должно быть, опять зацепил хвост за какую-нибудь пустяковину.

Снова стало тихо. Только и слышно в тишине, как глухо тукают под палубой машины «Камбалы».

Пыльнов поднялся, прошёл от нечего делать к рубке и, открыв ящики подводного освещения, включил ток, проверил водолазные лампы и провода. Вернулся и сел, позёвывая, на прежнее место — у металлоискателя.

Вдруг снизу, из кубрика, вышел на палубу боцман Груздев. Был он в бушлате, в болотных сапогах, будто и не ложился.

— Что бродишь, Михаил Терентьевич? — окликнул его Пыльнов. — Я вот дождаться не могу, когда меня сменят, — спать охота. А ты мог бы спать, да не ложишься.

Боцман прислонился к борту и спросил:

— Что, не звонил?

— Да нет, так, зря брякает.

— Не найдём, пожалуй, — сказал боцман и вытащил из кармана свою трубку. — Ведь «Орёл» где то у наших берегов взорвался, а мы уж чуть ли не до самой Норвегии дошли!

— Ничего не поделаешь, Михаил Терентьевич, везде надо искать. Вот прошлым летом мы на «Разведчике» всю Волкову губу обшарили — искали английский лесовоз, а подняли его, знаешь где? У самого мыса Немецкого.

Боцман постоял у борта молча и вдруг сказал:

— Хожу я на этой «Камбале» вот уже шестой год. Подняли при мне с грунта десяток судов, не меньше. А всё-таки каждый раз, когда нашарят на дне судно, у меня покой пропадает. До самой той минуты, когда его наверх поднимут, я ни о чём другом и думать не могу. А уж нынче, когда «Орла» ищут, — мне и совсем не до сна. Ведь как-никак, своя мне эта коробка, знал я в ней каждый винтик, а теперь она на дне лежит неизвестно где. Много хорошего там народа было… Механик Зайцев, Федор Васильевич, Колесников, Григорий Ильич, штурман Никифоров, Дементий Георгиевич, фельдшер Яковенко, повар-француз Жан Блок, а по-нашему — «жареный бок»…

— Что же ты капитана не вспоминаешь? Ты, говорят, с ним в дружбе был.

— Что его вспоминать! Сам себе судьбу человек выбрал.

Боцман повернулся спиной к Пыльнову и пошёл вдоль борта к полубаку.

Пыльнов хотел что-то сказать ему вслед, но в это время на смену вышел новый дежурный водолаз, а из камбуза показался Бородулин. Оба они уселись рядом на свёрнутой бухте троса. Звонок, как и при прежнем дежурстве, коротенько звякал, а кок вздрагивал и говорил:

— Слышишь, — звонит!

Так и просидели дежурный с Бородулиным остаток ночи.

А наутро перед водолазами открылся океан. Волны не было, но «Камбалу» слегка покачивало от глубокого океанского дыхания. Начали промерять глубину: 100 метров… 120… 130… 160…

— И до десятикилометровой дойдём, — сказал один из водолазов.

Нет, сейчас будем поворачивать обратно, — отозвался инструктор.

— Без орла и без решки, да?

«Камбала» повернула назад не прежней дорогой, обшаренной хвостом металлоискателя. Она прошла с полкилометра влево и только тогда начала разворачиваться на обратный курс. И вот тут-то неожиданно загремел электрический звонок. Капитан на полуобороте застопорил машину. Никто не свистел «на аврал», вся команда и без того была наверху.

Из кочегарного люка вылез в чёрной от угля робе «дух» — кочегар Жуков. Он сощурился от яркого солнца и сказал Бородулину:

— Давай спорить, что нынче «Орла» найдут. На двадцать пирожков.

— Ладно, — согласился Бородулин, — если найдут, я и сорок испеку!

Стали на плавучий якорь. Чугунный якорь «Камбалы» здесь не годится, — не хватило бы до дна цепи.

— Водолаз Яцько, одеться в панцирный! — распорядился инструктор.

— Есть! — ответил Яцько и подошёл к панцирному костюму.

Глубоководный костюм стоял около трапа капитанского мостика, накрытый брезентовым чехлом. Когда чехол сняли, то открыли огромного, закованного в латы рыцаря, который расставил руки с железными клещами вместо пальцев. Стальной великан стоял на железной подставке, похожей на прибор для измерения роста призывников в армию и флот. Две короткие цепи держали его за плечи, а туловище обхватывал толстый кожаный ремень, чтобы великан не упал во время шторма. Панцирь из белой стали был точно фарфоровый, — казалось, стукни разок, и он расколется, как чашка, а на самом деле сталь была прочная.

Металл панциря тускло и холодно отражал лучи солнца, висевшего над океаном.

Водолазы загремели ключами, отвинтили гайки и сняли крышку с панцирного водолаза, будто срезали скальп с его головы.

Яцько приставил лесенку к костюму, полез наверх и провалился в люк — отверстие в голове костюма.

Забравшись внутрь, он прежде всего проверил, исправны ли рычаги танка, в порядке ли обогревательный патрон, глубомер, телефон и баллоны с кислородом, нет ли на них масла или каких кислот, иначе под водой стальной костюм взорвётся, как мина.

Всё было в порядке.

Яцько надел телефонные наушники и крикнул в открытый люк:

— Готово!

— Водолаз в исправности, — сказал инструктор. — Задраивай люк!

Яцько накрыли крышкой. Загремели ключи, и звук этот резко отдался в ушах водолаза. Яцько закупорили. Он стоял внутри стального костюма, а костюм по-прежнему держали цепи и широкий кожаный ремень.

— Закрепить на водолазе электрический кабель! — распорядился инструктор.

Ввинтили в крышку кабель. Затем подвели стрелу с толстым крюком на тросе и подхватили Яцько за стальное ушко на крышке его шлема.

Теперь водолаза взяла лебёдка. Держать его больше не надо. Ремень отстегнули, а цепи упали сами.

Лебёдка подняла Яцько с подставки, плавно повернула его и понесла над палубой — мимо камбуза, мимо штурманской рубки к борту.

Водолаз весил теперь около 500 килограммов. Он взглянул в передний иллюминатор. На корме он увидел инструктора и Пыльнова. Яцько повернул голову и взглянул в задний иллюминатор. У камбуза стояли Бородулин и боцман с фуражкой в руке. Тут в первый раз Яцько заметил на голове боцмана лысину величиной с блюдечко для варенья. Раньше он её не видел. «Вот что значит смотреть сверху», — подумал Яцько и пощёлкал боцману в знак приветствия железными пальцами-клещами.

А стрела уже прошла над палубой, вынесла Яцько за борт и опустила на воду. Водолаз погрузился по пояс и закачался, как поплавок. В поясном танке был воздух, он-то и не давал водолазу утонуть.

Уверенной рукой повернул Яцько рычаг, впустил в танк воду, вытеснил воздух и пошёл ко дну. Под водой он сразу стал легче килограммов на четыреста.

В прозрачной океанской воде далеко вокруг паслись стада рыб и медуз. Но скоро вода сделалась неясной, тёмной, будто за стёклами надвигался вечер. А ещё немного спустя наступила совсем тёмная, как чернила, ночь. Тут водолаз почувствовал, что он больше не опускается, а стоит на твёрдом. Он не видел ни дна, ни своих рук, ни ног. Глухо и темно.

— Я на грунте. Опускайте лампу, — сказал он наверх по телефону.

Есть! Опускаем, — ответил ему всегда ровный голос инструктора.

Яцько стал ждать.

Ему хотелось проверить, правильно ли показывал лот «Камбалы» глубину. Прибор глубомер был у него под рукой. Тут же находился и карманный фонарик с батарейкой. Яцько достал фонарик и осветил глубомер. Вдруг что-то стукнуло о стальной панцирь, а что стукнуло, — не было видно. Фонариком изнутри костюма нельзя было прорезать густую темноту, которая стояла вокруг.

Наверно, это была глубинная рыба, — только эти слепые, невидимые во тьме рыбы могут выдержать давление массы воды.

Яцько погасил фонарик и стал ждать. Через минуту он увидел блуждающий зелёный огонёк, будто другой водолаз водил где-то поблизости фонариком. Яцько приник к стеклу и стал следить за огоньком. Огонёк удалялся, делался всё слабее и наконец исчез, будто погас. Опять стало темно, а потом перед иллюминатором неожиданно появился светящийся живот рыбы. На животе сверкали четыре зелёные и красноватые полосы. Пока Яцько наблюдал за этой удивительной рыбой, что-то царапнуло по крышке его костюма, и вода вокруг него осветилась ярко-красным светом. Это опустился на грунт тяжёлый глубинный фонарь с толстыми стёклами.

— Получил освещение? — спросили сверху.

— Есть! — ответил Яцько и протянул руку с клещами к фонарю.

В это время стекло иллюминатора загородила широкая рыбья пасть. В ней можно было даже все зубы пересчитать. Водолаз согнул руку, поднял пальцы-клещи и ущипнул зубастую незнакомку. Рыба рванулась, хлестнула, как бичом, узким длинным телом и ушла в глубинный мрак. А Яцько зажал клещами трос фонаря и неуклюже, не сгибая колен, пошёл по грунту. С каждым шагом он вырезывал во тьме яркую площадь света. В этом красном свете часто мелькали рыбы с широкими раскрытыми ртами. Пасти были чуть ли не больше самих рыб. В темноте добыча попадала в рыбий рот, как в волчью яму. У некоторых из этих подводных жителей был даже специальный мешок под глоткой. «Должно быть, для того, чтобы держать запасы на чёрный день», — подумал Яцько. Навстречу ему шла рыба-стебелёк. Глаза у неё были точно на верёвочках. Она забрасывала их, куда хотела, как удочки. За рыбой-стебельком двигалась совсем малокровная рыбка, до того прозрачная, что сквозь кожу её просвечивал скелетик и даже виден был проглоченный червячок, который двигался по тонкому красненькому пищеводу внутри рыбки.

И вдруг красный свет фонаря осветил перед Яцько кучи изуродованного железа. Водолаз остановился. Он увидел большое искалеченное судно, лежавшее вверх килем. Борта его были в пробоинах и таких огромных зазубринах, что невозможно было к ним и подойти. Всё торчало дыбом. Кругом на грунте валялось много разорванных и целых пушечных снарядов. Яцько приподнял фонарь, оглядел корпус взорванного судна и подумал:

«Большое… широкобортное… форштевень, как у «Орла»…»

— Нашёл! — крикнул он в телефонный кружок.

— «Орла»? — спросил инструктор.

— Как будто «Орла», — сказал Яцько, — да только он так изуродован минами, что и не подступиться.

— Не может быть, — усомнился инструктор, — на этакой глубине мин не ставят.

— Ну, значит, он от снарядов или от блуждающих мин погиб, — сказал Яцько, — тут видимо-невидимо снарядов раскидано.

— Ладно, — отозвался инструктор, — осматривай, да осторожнее.

— Есть!

Медленно переступая стальными, несгибающимися ногами, двинулся водолаз вдоль борта. Он шагал через снаряды, обходил стороной острые обломки железа.

А в это время наверху, на «Камбале», все столпились на корме и ждали вестей со дна океана.

Но самая неожиданная весть пришла не со дна, а из камбуза.

Хитро посмеиваясь, оттуда вышел кок Бородулин с бачком в руке и подошёл прямо к инструктору.

— Яцько не «Орла» нашёл, товарищ инструктор, — сказал Бородулин.

— Ты почём знаешь? — удивился инструктор, обернувшись к нему.

Да потому и знаю, что «Орла» нашёл я сам!

Бородулин приподнял бачок и поднёс его чуть ли не к самому носу инструктора. Бачок, надраенный мочалкой, блестел на солнце, как золотой, а на боку у него виднелась чётко выбитая крупными буквами надпись:

П/Х ОРЁЛ

— «Орёл», — прочитал громко инструктор.

Бородулина сразу обступили водолазы. Бачок пошёл по рукам.

— Выходит, что я проиграл, — сказал кочегар Жуков, щёлкая по дну бачка чёрными пальцами. — В первый раз в жизни проиграл.

Да, бачок с «Орла», — сказал инструктор… — Значит, искать «Орла» надо у наших берегов, там, где нашёлся бачок.

— Поднимать водолаза! — крикнул он Пыльнову, а сам пошёл докладывать о находке капитану.

Когда Яцько вылез наконец из своего костюма на палубу «Камбалы», ему первым делом показали бачок. Он прочёл надпись, свистнул и спросил:

— А что же тогда я нашёл?

— «Маргариту», — сказал инструктор.

— Не «Маргариту», а «Марго», — поправил его капитан. — Её в девятнадцатом году англичане нагрузили снарядами и взорвали далеко в море, чтобы не оставлять большевикам боеприпасов. Я про неё давно слышал, да только не знал места, где она лежит. А вот теперь знаю.

— Да, не велика радость, — сказал Яцько, — она, товарищ капитан, никуда уж не годится, эта «Марго». От неё одни корочки остались.

«Камбала» возвращалась полным ходом к тому месту, где в высоких водорослях лежал старый буксир, найденный Пыльновым.

Здесь капитан приказал дать тихий ход и сбросить за корму хвост металлоискателя. Хвост опять потащился по грунту, и скоро на всю палубу прозвучал долгий, резкий звонок.

«Камбала» остановилась.

На этот раз под воду спустились и Пыльнов и Яцько.

Навстречу им попались старые знакомые Пыльнова — полосатая щука, морской кот, который шлёпал себя по глазам покрышками, и морской петух с лазоревыми плавниками.

Водолазы прошли мимо буксира, пробрались через целую рощу водорослей и наконец увидели вдалеке неясные очертания большого судна.

Пыльнов шлёпнул товарища рукавицей по плечу и быстро зашагал по дну. Он был опытнее, чем Яцько, и двигался под водой свободнее.

Вот и судно. Оно стояло среди водорослей, высокое, обомшелое, с крутым креном на правый борт. И мачты, и трубы, и раструбы, и все палубные надстройки были целы.

Пыльнов набрал в костюм воздуху, всплыл повыше, перебирая руками по борту, и уцепился за клюз.

Держась за него одной рукой, Пыльнов счистил с борта морских звёзд, ракушек и зелень. Отрылись две большие медные буквы:

ОР

— Орёл! — крикнул водолаз, повернув лицо к чёрному телефонному кружку в шлеме.

— Поздравляем, Гриша, с находкой, — ответили сверху.

Пыльнов, а за ним Яцько вскарабкались на борт «Орла» и осторожно, чтобы не сорваться, пошли по накренённой палубе среди мохнатых от морской зелени раструбов и шлюпбалок. Они потребовали сверху лампы и спустились в машинный люк по ступенькам крутой и ржавой лестницы. Машины были совсем целы и даже не покрылись зеленцой, потому что их кто-то заботливо смазал слоем масла.

В кочегарке тоже было всё в порядке, котлы не заржавели, их топки были очищены от шлака.

— Ишь ведь какая исправная команда служила на «Орле», — сказал Яцько Пыльнову, прислонившись к нему шлем в шлем. — Хоть поднимай судно да сразу на нём и плавай. Может, здесь и вещи все в таком же порядке окажутся. Пойдём, что ли, поищем боцманский сундучок.

— Пойдём.

И они двинулись вдоль перекосившегося узкого коридора, мимо рундуков, мимо кипятильника, в самый конец отсека.

Вот она — третья дверь по правому борту… Так, кажется, говорил боцман? Дверь полуоткрыта. Пыльнов попытался открыть ее пошире. Она долго не поддавалась: так набухло от воды дерево.

Наконец водолазы проникли внутрь каюты. Подняли лампы. Трудно было поверить, что когда-то здесь помещался человек. Накипь ржавчины на голой железной койке и на стенах. Зелёные волокна водорослей на иллюминаторе, в углах, на потолке.

Стараясь не мутить застоявшуюся в каюте воду, водолазы осмотрели все углы, заглянули под койку, под стол, — нигде сундука не оказалось.

Пыльнов подобрал свой шланг и, махнув рукой товарищу, вышел из каюты, за ним вышел и Яцько.

Теперь они направились к люку, который бледно светился наверху, шагах в десяти от них. Это был выход на верхнюю палубу.

После тесноты, плесени и мути нижних отсеков палуба казалась светлой, хотя солнечные лучи проникали сюда сквозь тридцатиметровую толщу воды. Здесь даже лампы подводного освещения не требовались, и без них было всё отчётливо видно.

Водолазы поднялись по трапу на капитанский мостик и попытались было открыть дубовую, покрытую комковатой зеленью дверь капитанской рубки. Но она была, видно, заперта изнутри. Перед дверью Яцько подобрал заржавевший, весь покрытый коричневой плесенью маузер. Он потёр рукой длинный гранёный ствол, отвёл патронник, потом ударил о дверь рукояткой, чтобы открыть обойму.

— Офицера белогвардейца, должно быть, — сказал Яцько, пересчитывая патроны. — Две штуки ещё в обойме сидят, а полагается восемь. На что же это его благородие остальные потратил, хотел бы я знать…

— Что ты там бормочешь? Говори ясней! — сказал с «Камбалы» инструктор в самое ухо Яцько.

Водолаз даже вздрогнул. Он совсем забыл, что у него в шлеме телефон.

— Да так, ничего… поднимай наверх. Всё осмотрено.

Пыльнов остался на палубе один. Он посмотрел вверх на исчезающие, словно в тумане, ноги Яцько, спустился с мостика и пошёл на камбуз.

Там уцелели только плита да котёл, из которого торчала длинная ручка чумички. Весь пол был усыпан черепками. Среди них валялись кастрюли, ложки, мясорубка.

Пыльнов пошарил среди всего этого хлама и поднял бачок, совсем такой же, какой недавно подобрал возле буксира.

— Надо и этот Бородулину отдать. Пускай у него их пара будет.

С бачком в руках Пыльнов поднялся на борт «Камбалы».

Начались работы по подъёму «Орла». Водолазы промывали под днищем судна тоннели и протаскивали сквозь них стальные полотенца.

Эти полотенца были такие гибкие, словно их выкроили из холста. А на самом деле каждое из них было сделано из прочнейшей стали и весило пудов пятьдесят.

Пока велись подготовительные работы по подъёму судна, несколько водолазов занимались разгрузкой трюмов. Они строили и отправляли наверх бочки, ящики, кули.

Подняли десятка два мешков с мукой. Мука была такая, что хоть сейчас пеки из неё пироги. Внутри каждого мешка оказался будто другой мешок из теста толщиной сантиметров в пять; на солнце это тесто быстро затвердевало, и муку легко пересыпали из этого двойного мешка в мучной ларь на «Камбале».

Бородулин целый день сортировал консервы, выбрасывая вздувшиеся банки, пробовал на вкус масло, сохранившееся под водой, как в погребе, сушил мыло, которое пролежало в воде пятнадцать лет и не растворилось: в солёной воде мыло не мылится.

И всякий раз, когда водолазы после разгрузки поднимались на палубу, Бородулин спрашивал, посмеиваяь:

— Ну что, братцы, сундук с музыкой не нашли? И флакончика египетского тоже нет? И книги нет? Ну, так я и знал. А ещё водолазы называются — искатели жемчуга!

— Подожди, Бородулин, — говорил ему Пыльнов, — всё разыщем.

И в самом деле разыскали. Сначала книгу, а потом и сундук.

Однажды вечером в камбуз вошёл Пыльнов и протянул обеими руками коку что-то похожее на разваренный кочан капусты.

Это была знаменитая рукописная книга повара Жана-Анри Блока. Море размыло её и слизало чернила. И только в самой середине книги уцелела одна короткая запись:

«Взять пятнадцать листиков желатина, стакан портвейна и один фунт миндаля…».

— Ну, ничего, — сказал обрадованный Бородулин, осторожно принимая рассыпающийся подарок. — Тут, конечно, немного сказано, но дальше я и сам придумаю. Чем тебя отблагодарить?

— Ладно, сваришь по этой книге парадный обед, — засмеялся Пыльнов и вышел.

На другой день в трюме «Орла» снова работал Пыльнов. То и дело подавал он наверх сигналы:

— Подымай!

Боцман Груздев стоял у лебёдки и распоряжался подъёмом.

— Вира помалу!

На палубу тяжело опускались заплесневелые бочонки и мокрые тюки.

И вдруг над бортом заплясал на стропе небольшой ящик, коричневый, с железными углами.

— Не твой ли сундучок, Михаил Терентьевич? — спросил кочегар Жуков. — Поспорим, что он.

— Нет, — сказал боцман, вскинув голову.

Тут ящик опустился на палубу, и с него сняли строп.

Боцман наклонился к нему, повернул его с боку на бок и вдруг сказал, разводя руками:

— А ведь, правда, мой. Зря отказался. Только разве он такой был? Обработало его море, — и не узнать даже.

Открыть сундук было нелегко. Проржавели петли, уголки. Музыка тоже заржавела. От зеркальной полировки не осталось и следа.

Как только сундук почувствовал давно забытое солнце, он словно поморщился — все древесные прожилки пошли волнами.

Кочегар Жуков, любитель всякой замысловатой механики, долго разглядывал сундук боцмана.

— Давай, Михаил Терентьевич, я его тебе отремонтирую, — вызвался он, — может, и музыка в нём опять заработает.

— Что ж, попробуй, — согласился боцман. — Только не верится мне что-то, чтобы он опять заиграл. Да и пропади она, эта музыка. Мне бы «Орла» посмотреть… Скорей бы уж его подымали.

— Подымут, — сказал Жуков. — А я тебе как раз к подъёму и музыку налажу.

Настал день подъёма «Орла». Вся Команда столпилась у бортов и ждала той минуты, когда море взбурлит пенными шапками и вслед затем выскочит из воды дюжина наполненных воздухом понтонов, похожих с виду на длинные стальные бочки. А между ними, подхваченный стальными полотенцами, всплывёт «Орёл».

Неожиданно на палубе заиграла негромкая музыка. Было похоже на то, что кто-то выстукивает молоточком по стёклышкам сигнал «побудку». Это играл отполированный, блестящий и гладкий, как зеркало, сундучок боцмана. Все захлопали в ладоши.

И в эту же минуту показался «Орёл», весь обросший звёздами, голотуриями и морской капустой — не то пароход, не то подводный цветник.

— Ура-а! — закричали на палубе. И все разом, точно по команде, оглянулись на боцмана.

А боцман стоял у лебёдки в своей парусиновой робе, в больших брезентовых рукавицах и высоких болотных сапогах. Он один не кричал «ура», а молча, сняв шапку, пристально смотрел на трубы, мостик и мачты всплывающего судна.

Он встречал не транспорт «Орёл», а плавучую могилу, поднятую с морского дна.

— Шлюпки на воду! — скомандовал капитан.

Через несколько минут боцман, инструктор и Пыльнов были уже на «Орле».

Шлёпая по лужам и наступая на хрустящие ракушки, ходил боцман по палубе, пока помпы отсасывали воду из нижних отсеков.

Он поднялся вместе с инструктором на капитанский мостик, постоял перед дубовой дверью, а потом, взяв в руки лом, принялся вскрывать дверь. Она треснула и отошла от косяка.

Инструктор и боцман вошли в капитанскую рубку.

Добрых полчаса они — не выходили оттуда, а когда вышли, боцман торопливо набивал свою трубку, и табак сыпался у него из-под дрожащих пальцев на палубу. Инструктор держал под мышкой плоский пакет, завёрнутый в восковую бумагу. Оба они шагнули через борт и спустились по шторм трапу в шлюпку.

Вскоре дежурный просвистел большой сбор, и команда «Камбалы» собралась в кают-компании. Боцман Груздев, взволнованный и суровый, раскрыл вахтенный журнал с последними записями капитана Лаце.

Журнал был самый обыкновенный — такой, как и полагается быть судовому журналу.

Последняя запись в нём — совсем коротенькая, в две строки:

«23 часа 0 минут. Ветер 7 баллов. Выхожу из порта. Курс WN. Ход 8 узлов».

Вот и всё.

А почти в самом конце этой толстой, переплетённой в коричневый картон тетради, между чистыми страницами, оказалось несколько вырванных из записной книжки листков, исписанных торопливым, неровным почерком:

«В 23 часа 0 минут вооружённый отряд белых под командой полковника фон Витта захватил судно. 6 человек из команды расстреляны: машинист Бурцев, сигнальщик Васин, матросы — Кожевников, Бондаренко, Цветков, Верёвкин. На корме, на полубаке, в жилых кубриках и ко всем шлюпкам приставлены часовые. Ко мне приставлен офицер, адъютант фон Витта. Как только мы снялись, моего конвойного укачало. Он лежит на диване, точно мёртвый.

По приказанию полковника фон Витта веду судно с погашенными огнями.

23 часа 40 минут. Я помог моему офицеру перебраться на палубу и уложил его на банку, поручив присмотр за ним фельдшеру Яковенко. После этого немедленно вызвал к себе механика Зайцева и матроса Колесникова. Заявил, что лично для себя считаю невозможным служить врагам Родины, способствуя уводу «Орла». Изложил план консервации судна и просил выяснить, согласна ли на это команда.

24 часа 10 минут. Согласие команды получено. Я в нём не сомневался. Отдаю распоряжение — смазать в три слоя машины, главные и вспомогательные, на долголетнюю консервацию и приготовить котлы к выпуску пара и выгребанию топок.

01 ч. 0 м. Доложено об исполнении.

01 ч. 10 м. Отдано последнее распоряжение Зайцеву и Колобову: стопорить машины, открыть к потоплению кингстоны машинного отсеке по правому борту, кингстон среднего — грузового трюма и коробки забортных труб.

01 ч. 30 м. Вода поступила на плиты машинного и котельного отделения.

02 ч. 10 м. «Орёл» кренится на правый борт. Плавучесть — ноль. Вода поступила на верхнюю палубу. В дверь стучат. На требование открыть — ответил отказом. Заявил, что считаю себя капитаном Советского Флота и не позволю увести судно за границу.

Команда и я надеемся, что «Орёл» ещё послужит Родине.

Капитан Август Лаце».