Каракатица, или Гирканическое мировоззрение

Сцена представляет собой комнату с черными стенами, покрытыми ажурным узором «vert émeraude».[2] Справа перед сценой окно, задернутое красной шторой. В моменты, обозначенные (X), за шторой загорается красный свет, в моменты, обозначенные (+), свет гаснет. В левой части сцены строгий, без украшений, прямоугольный постамент черного цвета. На постаменте, подперев голову руками, лежит на животе Алиса д'О р. Павел Бездека, схватившись за голову, ходит из угла в угол. Слева от постамента кресло. Ближе к середине сцены – другое. Справа и слева двери.

Бездека. О боже, боже, тщетно взываю я к имени твоему – ведь, собственно говоря, я в тебя не верю. Но должен же я хоть к кому-то воззвать. Жизнь растрачена впустую. Две жены, каторжная работа неизвестно ради чего, в конечном счете философия моя так и не признана официально, а остатки картин уничтожены вчера по приказу начальника Синдиката Рукотворных Пакостей. Я совершенно одинок.

Статуя (оставаясь неподвижной). Но у тебя есть я.

Бездека. Что с того, что у меня есть ты. Я предпочел бы, чтоб тебя вовсе не было. Ты только напоминаешь мне о том, что нечто вообще существует. А сама ты – лишь убогий суррогат чего-то более существенного.

Статуя. Я напоминаю тебе о твоем пути, ведущем в пустыню. Все гадалки предсказывали, что на старости лет ты посвятишь себя Тайному Знанию.

Бездека (презрительно отмахивается). Э! Я впал уже в абсолютную манерность, предъявляя бедному человечеству бесконечные претензии, но так ни от чего и не нашел лекарства. Я как бесплодное, никому не нужное угрызение совести – на нем не распустится и самый скромный бутон надежды на лучшее.

Статуя. Как ты далек от истинного трагизма!

Бездека. Все потому, что мне недоступны сильные страсти. Жизнь, растраченная впустую, безвозвратно уходит в серую даль прошлого. Что может быть ужасней, чем серое прошлое, в котором ты вынужден вечно копаться?

Статуя. Подумай, скольких женщин ты мог бы еще полюбить, сколько встретить новых рассветов, сколько раз ты мог бы коснуться полуденных тайн, сколько, наконец, вечеров мог бы ты провести за странной беседой с женщинами, очарованными твоим падением.

Бездека. Не говори мне об этом. Не вторгайся в сокровенную область странного. Все потеряно – все навсегда отнято у меня безумной, беспросветной скукой.

Статуя (с жалостью). Как ты банален…

Бездека. Покажи мне того, кто не банален, и я принесу себя в жертву на его алтаре.

Статуя. Я.

Бездека. Ты женщина, точнее – ты воплощение всей женской немощи. Всех неисполнимых обещаний жизни как таковой.

Статуя. Радуйся, что ты вообще существуешь. Подумай – даже приговоренные к пожизненному заключению рады дарованной им жизни.

Бездека. Какое отношение это может иметь ко мне! Я что, должен радоваться, что не сижу в эту минуту на колу где-нибудь на одиноком бугре посреди степей, или что я не чистильщик сточных канав? Или ты не знаешь, кто я?

Статуя. Я знаю только то, что ты смешон. Ты не был бы смешон, если бы мог полюбить меня. Тогда бы ты понял, в чем твоя миссия на этой планете, именно на этой, ты был бы единственным, самим собой, несравненным – именно собой, а не кем-то другим…

Бездека (с беспокойством). Значит, ты признаешь абсолютную, повторяю – абсолютную иерархию Единичных Сущностей?

Статуя (смеется). И да, и нет – когда как.

Бездека. Заклинаю – скажи, какие у тебя критерии?

Статуя. Вот ты сам себя и выдал. Не философ ты и не артист.

Бездека. А, так ты в этом все-таки сомневалась. Да, я не философ и не артист.

Статуя (смеется). Неужели ты всего лишь честолюбивое ничтожество? А ведь для них, несмотря ни на что, ты нечто– гений новых метафизических потрясений.

Бездека. Я притворяюсь – притворяюсь от скуки. Зная, что даже в этом нет красоты – нет красоты в моем притворстве.

Статуя. Однако есть в тебе что-то, чего не было ни в одном из моих прежних любовников. Но без любви ко мне – ни шагу дальше.

Бездека. Не говори мне больше про этих своих вечных любовников. До чего же ты любишь ими хвастаться. Знаю – ты имеешь влияние на ход практической жизни, с твоей помощью я мог бы стать черт-те кем. То есть действительно кем-то, а не только для себя самого.

Статуя. Не надо выдумывать, величие – вещь относительная.

Бездека. А теперь я тебе скажу: ты банальна, хуже того – Ты умна, еще того хуже – ты, в сущности, добра.

Статуя (смущенно). Ошибаешься… Вовсе я не добра… (Резко изменив тон.) Просто я тебя люблю! (Простирает к нему руки.)

Бездека (вглядываясь в нее). Что? (Пауза.) Это правда, и потому абсолютно меня не интересует. Для меня померк свет единственной Тайны… (X)

Стук справа; статуя принимает прежнюю позу.

…непостижимость которой…

Статуя (раздраженно). Тихо, папа римский идет.

Бездека (изменив тон). Умоляю, представь меня папе… Это единственный призрак, с которым я еще хотел бы поговорить…

Входит папа римский.

Юлий II. Привет тебе, дочь моя, и ты, неизвестный сын мой…

Павел опускается на колени, папа протягивает ему туфлю для поцелуя.

Только не будем говорить о Небе. Алигьери был абсолютно прав. Это знает каждый ребенок, и все-таки я должен повторить: неземное блаженство недоступно человеческому воображению. И потому наш сын Данте так талантливо изобразил преисподнюю. Я бы даже сказал, что иллюстрации Доре довольно хорошо выражают несоизмеримость человеческих понятий и фантазии с такого рода, так сказать…

Статуя. Скукой…

Юлий II. Тихо, доченька. Ты сама не знаешь, что говоришь. (С нажимом.) С такого рода счастьем. (Шутливо.) Итак, сын мой, встань и скажи, кто ты…

Статуя. Ваше святейшество, это великий артист и философ Павел Бездека.

Юлий II (в ужасе воздевая руки). Так это ты?! Ты, жалкий маловер, осмелившийся посягнуть на плоды Высшей Тайны?

Бездека (встав, с гордостью). Я.

Юлий II (кротко, сложив руки на животе). Я не имею в виду тебя как художника. Тут ты велик. О, я был строгим меценатом. (+) Теперь уж нет, о нет! Я научился ценить в искусстве извращение. Они этого не понимают, а между тем сами живут только этим. Я говорю о людях вашего времени. (В негодовании.) Какой ужас – они сожгли все твои картины. Сын мой, в Небе тебя ждет вечное блаженство.

Статуя. В небе? Ха-ха-ха.

Юлий II (добродушно). Не смейся, дочь моя. Небо тоже имеет свои преимущества. Там никто не страдает, а это что-нибудь да значит.

Бездека. Святой отец, я философ, но остаюсь при этом добрым католиком. Эта ложь для меня больше невыносима.

Юлий II. Да – ты католик, мастер Павел, но ты не христианин. Тут большая, очень большая разница. И какая же это ложь для тебя невыносима, сын мой?

Бездека. Да та, что я как художник все время притворяюсь, то есть до сих пор притворялся. Все мое искусство – ложь, программная ложь.

Юлий II. Я уж не говорю о том, что об Истине нет и речи с той самой минуты, как мы пускаемся в рассуждения о Красоте вообще. Но в том-то и самое страшное, что Истина есть только в искусстве – твоем и тебе подобных. Ты придумал себе последнее утешение, но мне придется отнять его у тебя. (Торжественно.) Твое искусство – единственная на земле Истина. До сих пор я не был знаком с тобой лично, но хорошо знаю твои картины по превосходным небесным репродукциям. (Угрюмо.) Это единственная Истина.

Статуя. А догматы веры?

Юлий II (поспешно). Это тоже Истина, но в другом измерении. Вера – Истина для нашего убогого земного разума. Но лишь там (указывает пальцем в потолок) тайна ее воссияет во всей полноте перед пораженным взором освобожденных.

Бездека (нетерпеливо). Святой отец, теология – не моя специальность, а о философии я предпочел бы не говорить. Сделайте одолжение, ваше святейшество, побеседуем об Искусстве. Я знаю, что лгу, и этого с меня довольно. Никто не внушит мне, что мое искусство истинно, даже ты, гость с истинного Неба.

Юлий II (по-прежнему указывая пальцем в потолок). Там, откуда я прибыл, об этом знают лучше, чем ты, ничтожество. А впрочем, цена артисту – либо бунт, либо успех. Чем был бы Микеланджело, не будь меня и других меценатов, покарай их господь. Кучка безумцев, жаждущих новой отравы, возносит ее изготовителя к вершинам, а потом толпы малых мира сего склоняются перед ним, взирая на сладострастные муки отравленных. Разве не доказывает твоего величия факт, что твои творения сожжены Синдикатом Рукотворных Пакостей?

Статуя. Ты побежден, Павел. Склонись перед мудростью его святейшества.

Бездека становится на колени.

Бездека. Произошла страшная вещь. Я уже не знаю, лгу ли я. И это я, который знал о себе все. Святой отец, ты отнял у меня последнюю надежду. Только в одном я был абсолютно уверен, но и это ты уничтожил, жестокий старик.

Юлий II (статуе, указывая на Бездеку). Вот результат стремления к абсолюту в жизни. (Бездеке). Относительность, сын мой, – единственная мудрость и в жизни, и в философии. Я сам был абсолютистом; боже мой, да кто из порядочных людей им не был? Так же, как вы не понимаете того, что не всякая двуногая тварь, знающая, кто такой Сорель или Маркс, принадлежит к высшей земной иерархии Сущностей, так же вам не понять и того, что, например, я и вы – два разных вида существ, а не просто две разновидности рода человеческого. Только Искусство, несмотря на свою извращенность, удержалось на высоте.

Бездека (вставая, в отчаянии). То же самое говорит и она. Я окружен предательством со всех сторон. У меня нет даже врагов. Я ищу их днем и ночью, тут и там, а нахожу вместо достойных противников только какую-то мразь. Вы понимаете меня, святой отец?

Юлий II (положив руку ему на голову). Кто же лучше, чем я, мог бы понять тебя, сын мой? Неужели ты думаешь, что меня в этом смысле устраивает история? За кого ты меня принимаешь? Уж не думаешь ли ты, что я, Юлий Делла Ровере, был счастлив, имея главным противником этого хлыща Людовика Двенадцатого? (С пафосом.) О! Богу без Сатаны и Сатане без Бога подобен тот, кто не снискал себе достойного врага.

Статуя. Опасно строить свое величие на негативных качествах врагов. Это хуже, чем признавать относительность Истины.

Юлий II (приближается и треплет ее по щеке). Ах ты, мой маленький диалектик! Кто же тебя так воспитал, милашка?

Статуя (печально). Несчастная любовь, святой отец, и вдобавок любовь к человеку, которого я презираю. Ничто не может научить нас, женщин, диалектике лучше, чем вышеупомянутая комбинация.

Юлий II (Бездеке). Бедный мастер Павел, как ты, должно быть, намучился с этой précieuse'ой.[3] В наше время этот тип женщин был несколько иным. Это были подлинные титаны. Я и сам, бог ты мой, даже я…

Слева вбегает Элла. Она в голубом платье. Мужская соломенная шляпа с голубой лентой. Серые перчатки, в руках масса разноцветных пакетов. За ней следует Тетрикон в серой ливрее и сером цилиндре, в обеих руках у него тоже множество свертков. Оба не обращают никакого внимания на Алису д'Ор.

Бездека. Спасите! Я и забыл, что у меня есть невеста.

Элла (взвалив свои пакеты на Тетрикона, подбегает к Бездеке). Миленький мой! Но ведь теперь, когда ты вспомнил о ней, ты рад, что она у тебя есть. Единственный мой, посмотри на меня.

Прижимается к нему. Тетрикон стоит нагруженный; Юлий II проходит налево и останавливается, опершись на постамент статуи.

Бездека (слегка обняв ее левой рукой, безумным взглядом смотрит прямо перед собой). Подожди, у меня такое чувство, будто я свалился с четвертого этажа. Я сам себя плохо понимаю. Знаешь, господин Делла Ровере доказал мне, что мое искусство – Истина. Моя программная ложь потеряла последнюю точку опоры.

Элла (щебечет). Я дам тебе все. Тебе надо только на меня опереться. Я чудесно обставила нашу квартирку. Диваны уже обиты – знаешь, такой золотистой материей в розовую полосочку. И буфет просто прелесть. Весь столовый гарнитур очень красивый, но буфет – это что-то удивительное. Какая-то страшная тайна скрыта в этих лицах из железного дерева. Работа самого Замойского. Там будут храниться твои наркотики. Я не буду тебе мешать. Все тебе разрешу, но в меру.

Бездека глупо улыбается.

Ты не рад? (Вдруг становится печальной.) А будуарчик мне обставила мама. Все под розовым шелком в голубые цветочки.

Бездека (обнимает ее в порыве внезапной нежности). Ну конечно же я рад. Бедная моя малютка… (Целует ее в лоб.)

Юлий II (статуе). Смотри, дочка, как щебет этой пташки усыпляет нашего доброго, покладистого дракона.

Элла (оглядываясь). Кто этот пожилой господин?

Бездека. Ты не знаешь? Это папа римский Юлий Второй, он явился прямо с Неба, чтобы нас благословить.

Элла (обращаясь к Юлию II). Святой отец…

Становится на колени и целует ему туфлю. Тетрикон роняет свертки на пол и, преклонив колени, целует папе другую туфлю.

Как я счастлива!

Юлий II (статуе). Ну как быть с такой невинностью и добротой? (Всем присутствующим.) Благословляю вас, дети мои. Желаю тебе смерти скорой и внезапной, доченька. Ты будешь самым прелестным ангелочком из роя, вьющегося у престола Вседержителя.

Бездека (падая на колени). О, как это прекрасно! Я чувствую, что с этого дня мог бы начать рисовать, как Фра Анжелико. Вся извращенность рассеялась бесследно. Благодарю тебя, святой отец.

Юлий II (статуе). Смотри, как вопреки своей воле можно стать сеятелем добра в этом мире. Взгляни на блаженные лица этих детей. Мастер Павел помолодел по меньшей мере лет на десять.

Статуя. Не надолго, ваше святейшество. Ты себе не представляешь, как быстро уходит наше время. Время относительно, святой отец. Ты ведь знаешь теорию Эйнштейна. Переносом в физику концепции психологического времени рожден чудесный цветок знания о мире, несокрушимая конструкция абсолютной Истины.

Элла встает и подходит к Павлу, он тоже встает. Они упоенно целуются. Тетрикон поднимается и в умилении смотрит на них.

Юлий II. Та-та-та. У нас на Небе никто не верит в физику, дитя мое. Это всего лишь схема математического истолкования явлений, удобная для ваших мозгов, застрявших на уровне зачаточной метафизики. Каждая ступень в иерархии Единичных Сущностей имеет свой предел. Человеческая философия застопорилась. Коэффициент общего знания бесконечен лишь теоретически. Но что делается на планетах Альдебарана? Хо-хо! Хо-хо! Там тоже поклоняются своему «Эйнштейну», однако сумели локализовать его в надлежащей сфере.

Статуя (обеспокоенно). Так, значит, мир действительно безграничен?

Юлий II. Разумеется, дитя мое.

Статуя. И ты не будешь вечно жить, святой отец? А небо?

Юлий II. Небо – это только символ. Надо принять теорию разнородности элементов, составляющих отдельного индивида. Однако число этих элементов конечно. Когда-нибудь все мы умрем окончательно. Единственная тайна – это Бог. (Указывает в потолок.) (X)

Статуя. Ах!

Падает на постамент. Юлий II садится на стул слева.

Элла (отстраняется от Бездеки). Что это? Я слышала внутри себя какой-то голос, он говорил о вечной смерти. (+)

Бездека (указывая на лежащую Алису д'Ор). Говорила вон та статуя. Она только что упала в обморок. Это символ будущего, которое я посвящаю тебе.

Элла (изумленно). Но там никого нет!

Бездека. Разве ты не слышала, как они с его святейшеством философствовали?

Элла. Павел, не надо шутить. Святой отец говорил сам с собой. Не смотри таким безумным взглядом, я боюсь. Скажи мне правду.

Бездека. Ты все равно ничего не поймешь, дитя мое. Давай-ка лучше не будем об этом.

Юлий II. Да, дочь моя, мастер Павел прав. Хорошая жена не должна слишком много знать о своем муже. Муж, в известном смысле, всегда должен оставаться для нее загадкой.

Э л л а. Я должна знать все. Ты меня измучил, Павел. Наша квартирка – а я так ей радовалась – теперь вызывает у меня ужас на фоне той картины будущего, которую вы нарисовали тут вместе с папой римским. Какая-то тень легла мне на сердце. Хочу к маме.

Бездека (обняв ее). Тихо, детка. Зато я поверил в будущее. Я возвращаюсь в Искусство и буду счастлив. Мы будем счастливы оба. Я начну писать спокойно, без всяких извращений формы и кончу дни свои как добрый католик.

Юлий II (взрывается хохотом). Ха-ха-ха!

Элла. Ты кончишь дни свои? Я только начинаю жить с тобой.

Бездека. Я стар – однажды ты должна это понять.

Элла. Тебе сорок шесть – я знаю. Почему же лицо твое говорит об ином? Может ли душа быть иной, чем лицо?

Бездека (нетерпеливо). Ах, оставь ты в покое мою душу. Это настолько сложная материя, что мне и самому-то никогда не удавалось увидеть себя целиком. Это были только иллюзии. Перестань думать и прими меня таким, какой я есть.

Элла. Павел, скажи мне хоть раз – какой ты? Я хочу узнать тебя.

Бездека. Даже для самого себя я непознаваем. Посмотри на мои старые картины, и ты узнаешь, кем я был. Увидев, что я делаю сейчас, ты поймешь, каким я хочу стать. Остальное – химера.

Элла. Значит, это и есть любовь?

Бездека. Что такое любовь? Если хочешь, я тебе расскажу. Утром я разбужу тебя поцелуем. Приняв ванну, мы выпьем кофе. Потом я пойду рисовать, а ты будешь читать книги – те, что я тебе посоветую. Потом обед. После обеда пойдем на прогулку. Снова работа. Полдник, ужин, несколько существенных разговоров, и наконец ты заснешь, не слишком утомленная наслаждением, чтобы сохранить силы на завтрашний день.

Элла. И так без конца?

Бездека. Ты хочешь сказать: и так до конца. Такова жизнь тех, кто лишен абсолютных страстей. Мы ограничены, нас окружает Бесконечность. Все слишком банально, чтобы говорить об этом.

Элла. Но я хочу жить! Я так надеялась на это, когда обставляла нашу милую квартирку, я так старалась все предусмотреть! Я должна жить по-настоящему.

Бездека. И что же это такое – жить «по-настоящему», скажи на милость.

Элла. Я уже ничего не знаю, и это ужасно.

Бездека. Не заставляй меня бросать слова на ветер. Я мог бы рассказать тебе о вещах прекрасных и жутких, глубоких и безмерно далеких, но тогда стало бы лишь еще одной ложью больше.

Статуя (очнувшись). (X) Начинается маленькая драмка. Павлик решил быть искренним.

Элла. Опять я слышу в себе злой голос чужого существа. (Оглядывается.) Странно – я чувствую, что тут есть кто-то еще, но не вижу никого, кроме тебя и папы римского. (+)

Статуя. Я римская папесса павших титанов. Я обучаю их мудрости серого, обыденного существования.

Элла (в страхе). Павел – не гипнотизируй меня. Я боюсь.

Бездека. Молчи. Мне тоже становится страшно. Сам не пойму, откуда мне знакома эта дама.

Элла. Какая дама? О боже, боже – я умру от страха. Я боюсь тебя. Спаси меня, святой отец. Ведь ты явился с неба.

Юлий II (вставая, свирепо). Откуда ты знаешь, что Небо – не символ самого ужасного отказа? Отказа от истинной личности? Я тень, так же как и она. (Указывает на статую.)

Элла. Но там никого нет, святой отец. Смилуйся надо мной. Все это похоже на какой-то страшный сон.

Юлий II. Спи дальше, дитя мое. Быть может, эта минута ужаса – самая прекрасная в твоей жизни. О, как я вам завидую.

Элла закрывает лицо руками.

Бездека. В меня снова входит чуждая сила. Элла – с тобой я не смогу преодолеть извращение.

Элла (не открывая лица). Теперь я тебя поняла. Мне придется либо погибнуть ради тебя, либо перестать тебя любить. (Открывает лицо.) Я люблю тебя, когда вижу, как ты катишься в пропасть. В этом моя настоящая жизнь. Статуя. Эта девчонка делает бешеные успехи. Мне тебя никогда не вернуть, Павлик.

Элла. Опять этот голос. Но мне теперь ничего не страшно. Все, что могло случиться, уже случилось. Моя гибель предрешена. Только бы поскорее. Павел, я не вернусь к маме. Сегодня я остаюсь с тобой.

Юлий II. Не торопись, дочка. Ты вступила на путь истинный. Но это не значит, что надо так спешить.

Бездека. Святой отец, и меня тоже пугает быстрота моих превращений. В любую минуту я могу стать государственным мужем, изобретателем, черт-те кем. Целые пласты нового обрушились на мозг как лавина.

Юлий II. Погоди – я слышу шаги в нижнем коридоре. У меня сегодня здесь рандеву с королем Гиркании…

Бездека. Что? Гиркан Четвертый? Он жив? Это же мой школьный приятель. Он всегда мечтал об искусственном королевстве в старом стиле.

Юлий II. И он его создал. Ты, как видно, совсем не читаешь газет. (Прислушивается.) Да, это он – узнаю его властную, могучую поступь.

Ожидание.

Элла. А он настоящий или тоже что-нибудь вроде вашего святейшества?

Юлий II (возмущенно). Вроде!! Ты слишком много себе позволяешь, дочка.

Элла. Теперь мне нечего бояться.

Юлий II. Ты уже умерла – бояться нечего.

Элла. Глупости. Я жива и обеспечу Павлу вполне сносную жизнь. Он будет постепенно опускаться, создавая замечательные произведения. Я вовсе не так уж глупа и невинна, как вы думаете. Во мне тоже есть яд… (X)

Справа входит Гиркан IV в пурпурной мантии до пят.

На голове у него шлем с красным султаном. В руке огромный меч.

Гиркан IV. Добрый вечер. Как дела, Бездека? Не ждал меня сегодня? Я слышал, ты собрался жениться. Ничего не выйдет. (Быстро преклоняет колени перед папой и целует ему туфлю; вставая.) Я рад, что ваше святейшество здоровы, пребывание на Небе идет вам на пользу. (Приближаясь к статуе.) Как дела, Алиса – Алиса д'Ор, не так ли? Ты помнишь наши оргии в том славном кабаке – как бишь он назывался? (Пожимает статуе руку.)

Статуя. Perditions Gardens.[4]

Элла оборачивается на звук ее голоса.

Гиркан IV. Exactly.[5]

Элла (указывая на статую.) Это она здесь была! Ее голос я все время слышала внутри себя. Некрасиво с вашей стороны подслушивать чужие разговоры таким образом.

Статуя. Не моя вина, что ты не видела меня здесь, Элла…

Элла. Прошу не называть меня по имени. Я требую, чтобы вы покинули этот дом. Сегодня я остаюсь у Павла. (Бездеке.) Кто эта женщина?

Бездека. Моя бывшая любовница. Она живет в этой комнате с моего разрешения. Мне было страшно одному в этом огромном доме, вот я и…

Элла. Можешь не объясняться. С сегодняшнего дня здесь буду жить я. Изволь немедленно выпроводить эту даму.

Юлий II. Не спеши так, дочь моя. Ты можешь просчитаться.

Элла. Я не хочу, чтобы она здесь оставалась, и точка. Павел, ты слышишь? (Садится в кресло слева.)

Бездека. Ну конечно, моя дорогая. Какие пустяки. (Направляется к статуе.) Алиса, мы должны расстаться. Слезай с постамента и проваливай. Все кончено. Деньги получишь в банке. (Достает чековую книжку и пишет.) (+)

Гиркан IV (Бездеке.) Позволь, кто эта девочка? (Указывает на Эллу.) Очередная любовница или невеста, о которой я уже наслышан?

Бездека (перестает писать, стоит в нерешительности). Невеста.

Гиркан IV (Элле) .О – в таком случае разрешите представиться: Гиркан Четвертый, король искусственного королевства Гиркании. Будьте любезны не командовать моим другом – со мной шутки плохи.

Статуя. Отлично сказано, Гиркан.

Гиркан IV. Твои советы, Алиса, мне тоже ни к чему. С тобой я разберусь, когда придет время. Если абстрагироваться от моего королевства – а только в нем есть нечто необыкновенное, – ситуация самая что ни на есть банальная. Друг решил освободить друга от женщин, от обычных баб, кокетонов и бабонов, обложивших его со всех сторон.

Бездека. Чего ради? Разве твое королевство – всего лишь не замаскированное безумие, мой дорогой?

Гиркан IV. Сейчас узнаешь. Оставаясь на свободе, ты уже страдаешь тюремным психозом. Псевдоинтеллектуальный эротизм, осложненный метаниями между извращенностью и классицизмом в искусстве. Прежде всего, к дьяволу искусство! Искусства нет.

Юлий II. О, прошу прощения, сир. Я не позволю сделать из мастера Павла пешку в руках вашего королевского величества. Он должен погибнуть как творец.

Элла. И я про то же…

Гиркан IV (не обращая внимания на ее слова, папе). Он вовсе не должен погибнуть. Все это болтовня коварных девок, вынюхивающих падаль, да затеи растленных меценатов. Павел не погибнет, он заново создаст себя – совершенно иного. Вы себе и представить не можете, какие условия в моем королевстве. Это единственный оазис в целом мире.

Юлий II. Мир отнюдь не ограничен нашей планетой…

Гиркан IV. Святой отец, у меня нет времени разгадывать посмертные тайны вашего святейшества. Я реальный человек, точнее – реальный сверхчеловек. Я созидаю действительность, воплощая гирканические стремления.

Статуя. Таких стремлений не бывает.

Юлий II (статуе, учтиво). Именно это я и хотел сказать. (Гиркану.) Такого слова нет, это бессмысленный, пустой звук.

Гиркан IV. Если дать его определение, пустой звук превратится в понятие и с этой минуты будет вечно существовать в мире идей.

Юлий II. Но только впредь, а не в прошлом, сир.

Гиркан IV. В этом-то все и дело. Ничто оставшееся в прошлом меня не волнует. Я предопределяю ход событий, жизнь тоже идет только вперед, а не назад.

Бездека. Знаешь, Гиркан, ты становишься мне интересен.

Гиркан IV. Вникни – все это чудесные вещи. Как только ты познаешь все, ты сойдешь с ума от наслаждения, от чувства собственного могущества. (Папе римскому.) Так вот: гирканическим стремлением я называю стремление к абсолюту в жизни. Только веря в абсолют и его достижимость, мы можем создать в жизни нечто.

Юлий II. Кому и зачем это нужно? Что из этого следует?

Гиркан IV. Это старческий скепсис, точнее – старческий маразм. Ах да, я и забыл – ведь вашему святейшеству уже лет шестьсот. Из этого следует, что всю жизнь на этом проклятом шарике мы проживем на пределе того, что возможно, а не погрязнем в вечных компромиссах с нарастающей силой общественного сцепления и организации. Кое-кто считает меня анархистом. Мне плевать на их гнилые мыслишки. Я создаю сверхлюдей. Двоих-троих – этого достаточно. Остальное – дрянь, сыр для червей. Our society is as rotten as a cheese.[6] Кто это сказал, что наше общество прогнило как сыр?

Юлий II. Не важно, сир. Я прибыл сюда на конференцию по спасению искусства от упадка. По борьбе с так называемым пюрблагизмом. Пора наконец доказать, что Чистый Вздор невозможен. Даже Бог, хоть он и всемогущ, не сумел бы тут быть последовательным до конца.

Гиркан IV. Блеф. Направляясь сюда, я обдумал проблему Искусства. Искусство кончилось, ничто его не воскресит. Наша конференция не имеет смысла.

Юлий II. Но, сир, ваше королевское величество, как я вижу, являетесь последователем Ницше, по крайней мере в социальных вопросах. А Ницше признавал искусство самым существенным стимулятором могущества личности.

Гиркан IV (грозно). Что? Я – последователь Ницше? Прошу меня не оскорблять. Это был житейский философ для болванов, готовых дурманить себя чем попало. Я не признаю никаких наркотиков, в том числе и искусства. Мои идеи возникли совершенно независимо. Лишь теперь, создав свое государство, я прочитал этот вздор. Довольно. Разговор окончен.

Юлий II. Хорошо. Но вот еще одно: не есть ли такая постановка вопроса, если понять ее цель, Чистый Прагматизм? Можно верить в абсолют в жизни или нет, но ведь программно верить только для того, чтобы прожить на пределе, как выразилось ваше королевское величество, жалкую жизнь на этом шарике – также твое выражение, сын мой, – значит, противоречить самому себе, значит, обесценивать эти самые, гирканические, да, гирканические стремления! Ха-ха!

Гиркан IV. Это чистая диалектика. Возможно, в Небесах она чего-то стоит. Но я – творец действии-тель-но-сти. Понимаешь, святой отец? И довольно – прошу не выводить меня из равновесия.

Юлий II. Сир, умоляю, только один вопрос.

Гиркан IV. Ну?

Юлий II. Как там у вас с религией?

Гиркан IV. Каждый верит во что ему заблагорассудится. Религия тоже кончилась.

Юлий II. Хо-хо. Это забавно. Он хочет властвовать как прежде – но без религии. Действительно, сир, это напоминает дурацкий фарс. Извольте взглянуть на самые дикие народы, на австралийские племена из пустыни Арунта или как ее там. Даже у них есть религия. Без религии нет государства в прежнем понимании. Возможен только муравейник.

Гиркан IV. Нет-нет – только не организованный муравейник. Одно большое стадо разобщенных скотов, власть над которым принадлежит мне и моим друзьям.

Юлий II. А сам ты во что веришь, сын мой?

Гиркан IV. В самого себя, и с меня этого довольно. А если мне будет нужно, я поверю во что угодно, в любой фетиш, в крокодила, в Единство Бытия, в тебя, святой отец, в собственный пупок – мне все едино. Понял?

Юлий II. Ты – помесь обычного довольно способного бандита с прагматиком худшего сорта. Никакой ты не король, во всяком случае для меня. С этой минуты мы незнакомы.

Идет налево и устало садится в кресло. Гиркан, злой, стоит, опираясь на меч.

Статуя. Эк тебя подравняли, царек ты мой туземный. Святой отец действительно первоклассный диалектик. Бездека. Знаешь, Гиркан, а его святейшество отчасти прав. Кроме того, я должен заметить, что с момента твоего прихода тон разговора в нашей компании резко изменился к худшему. Беседа приняла прямо-таки вульгарный оборот.

Юлий II. Ты абсолютно прав, сын мой: с хамьем надо разговаривать по-хамски.

Бездека. Да и по существу затронутых вопросов я тоже не во всем с тобой согласен.

Элла. Ах, Павел, значит, еще не все потеряно! Гиркан IV (пробуждаясь от задумчивости). Да – я хам, однако – единственный в своем роде. Советую прислушаться ко мне. В последний раз я говорю с вами как равный с равными. Павел – решайся. Александр Македонский тоже был хамом. А впрочем, среди нас есть еще один властитель. В любом учебнике истории вы найдете рассказ о господине Делла Ровере и его темных делишках.

Юлий II (вскакивая). Молчать! Молчать!

Бездека (тихо, Гиркану). Оставь ты его наконец в покое. (Громко.) Даже королю Гиркании я не позволю оскорблять в моем доме святого отца.

Юлий II. Спасибо тебе, сын мой. (Садясь.) Прагматист на троне! Нет, это просто неслыханно. Это просто смешно. Ха-ха-ха!

Гиркан IV. Ну, Павел, говори. Возможно, твои обвинения будут более основательны. Поверь мне, твое счастье – все, чего я хочу. Если ты не поедешь со мной в Гирканию скорым поездом сегодня в одиннадцать, ты пропал. Я сюда больше не вернусь. С дипломатией покончено, начинаю серию войн. Чтобы разворошить и поджечь все эти муравейники и кретинейники. Отличное занятие.

Бездека. Одной перемены во мне ты уже добился. А именно – все проблемки, которые только что так меня занимали, вдруг перестали существовать.

Элла (сидит в кресле слева; внезапно пробуждаясь от оцепенения). И проблема любви тоже?

Бездека. Подожди, Элла. Я сейчас в другом измерении. (Гиркану.) Но должен тебе признаться, что не вижу величия и на твоей стороне.

Гиркан IV. Как это?

Бездека. Его святейшество употребил одно словечко, которое я никак не могу забыть, – ты не обидишься, Гиркан?

Гиркан IV. На тебя – никогда. Говори. Какое словечко?

Бездека. Бандит. Ты по существу мелкий raubritter,[7] a не настоящий властелин. Ты велик лишь на фоне неслыханно низкого уровня культуры в твоей стране. Сверхчеловек в духе Ницше сегодня может быть лишь мелким негодяем. Остальной процент властелинов старого типа в наше время можно найти только среди артистов. Выращивание сверхлюдей – самый большой блеф из всех, какие мне известны.

Гиркан IV. Ты рассуждаешь как кретин. Ничего ты не понял в моей концепции гирканических стремлений. А в жизни ты абсолютист – это факт. Для тебя нет места ни в тебе самом, ни в так называемом обществе. Ты законченный образец moral insanity,[8] и сил в тебе хватило бы на четверых нормальных людей, по меркам нынешнего времени.

Бездека. Да, это точно. Потому я и решил немедленно кончить жизнь самоубийством.

Элла (вставая). Павел, что с тобой? Или мне все это снится?

Статуя. Он верно говорит. Я никогда ему не смела этого сказать, но это единственное, хотя и самое банальное, решение.

Гиркан IV. Молчать, бабы! Одна другой хуже. (Бездеке.) Дурень, неужели я приехал из своей Гиркании, чтобы смотреть, как погибает мой единственный друг? У меня уже есть двое крепких ребят. И непременно нужен третий. Только ты мог бы им стать.

Бездека. Но что такое обыкновенный, будничный день в этой твоей Гиркании? Чем вы там, собственно говоря, занимаетесь?

Гиркан IV. Властью – с утра до вечера мы упиваемся властью во всех ее проявлениях. А потом пируем с убийственной роскошью, беседуя обо всем и взирая на все с недосягаемых высот своего всевластия.

Бездека. Всевластие над скопищем идиотов, неспособных объединиться. Обычная военная диктатура. При благоприятных условиях этого может добиться и самая радикальная социал-демократия.

Гиркан IV. А чем было прежнее человечество, если не скопищем тварей, аморфной, неорганизованной массой? Псевдотитанам, выросшим на почве социализма, приходится лгать, чтобы удержаться у власти. А нам нет. Наша жизнь – истинна.

Бездека. Так это проблема Истины. А что, Истина тоже интегральная часть гирканического мировоззрения?

Гиркан IV. Конечно. Но если все человечество наденет маску, проблема Истины исчезнет сама собой. Я и двое моих друзей, принц де Плиньяк и Рупрехт фон Блазен, как раз и заняты созданием этой маски. Замаскированное общество и мы – единственные, кому известно все. Бездека. Выходит, в этом нет ничего от комедии? А знаешь, что меня смутило прежде всего? Твой костюм.

Гиркан IV. Но это же ерунда. Я думал, ты клюнешь на бутафорию, потому так и вырядился. Могу сбросить это тряпье. (Продолжает говорить, раздеваясь. Под мантией оказывается шитое золотом одеяние. Он сбрасывает его и остается в обычном, превосходно скроенном сюртуке. Шлем тоже снимает. Одежду складывает посреди сцены. Меч продолжает держать в руке.) А величие – знаешь, в чем оно? В достижении обособленности. Чтобы создать такой остров потерявших человеческий облик, звероподобных духов посреди моря все затопившей организации, надо побольше силенок, чем было у господина Делла Ровере в семнадцатом веке. Не говоря уж о семействе Борджиа – эти были просто шуты.

Тетрикон. Ваше величество, я тоже еду в Гирканию. Уж коли служить – так настоящим господам.

Гиркан IV. Видал? Этот болван оценил меня по достоинству, а ты понять не хочешь.

Бездека. Подожди; мой даймонион раздвоился. Небывалый случай в истории человечества. Я слышу одновременно два таинственных голоса, они говорят мне о двух параллельных истинах, которые никогда не пересекутся. Их противоречия – бесконечного порядка.

Гиркан IV. У себя при дворе я держу одного философа, некоего Хвистека.[9] На базе концепции множественности действительностей он проводит систематизацию и учет всей совокупности Истин. Он тебе разъяснит остальное. Это великий мудрец. Бездека, говорю тебе, едем со мной.

Бездека. Совесть бывшего художника разрослась во мне до размеров какой-то вселенской опухоли. Новый монстр врастает сам в себя. Чудовища, которых до сих пор мучили в клетках, завоевывают неведомые пространства моего распадающегося мозга.

Элла (вставая). Да он же просто спятил. Ваше величество, требуйте чего угодно, только не отнимайте его у мееня. Благодаря своему безумию он в моем обществе создаст великие творения.

Бездека. Ошибаешься, детка. Мой разум ясен как никогда. Свое безумие я познал давно – оно мне было гораздо менее интересно, чем эта холодная трезвость. Элла бессильно садится.

Статуя. Это правда. Однажды в моем присутствии он преодолел приступ безумия. Разумеется, безумие было метафизическое, однако и моя жизнь тоже висела на волоске. Это психический атлет, а иногда и физический.

Гиркан IV. Алиса, поверь, ты была для него только чем-то вроде уксуса, в котором он был законсервирован до моего приезда. За это я тебе признателен. Ты можешь ехать со мной в Гирканию.

Статуя (сходя с постамента). Хорошо – можешь сделать из меня жрицу любого культа. Я готова на все.

Юлий II. Значит, и ты стала прагматисткой, дочь моя. Этого я не ожидал.

Статуя. А разве ты сам, святой отец, не прагматик в глубине души?

Юлий II (вставая). Может быть, может быть. Кому дано это знать? Мое мировоззрение подвержено постоянным колебаниям.

Гиркан IV. Если ты признаешь мою концепцию, я даже могу допустить, чтобы искусство окончательно угасло именно в моем государстве. Тебя, святой отец, я назначу меценатом издыхающего искусства, при условии, что ты не будешь вводить в искушение Павла Бездеку. Он может быть абсолютистом только в жизни.

Юлий II. Ладно, ладно. Не буду. Как бы там ни было, открывается новая перспектива. Между нами говоря, вы себе и представить не можете, как безумно, безнадежно я скучаю в Небе. С сегодняшнего дня продлеваю себе отпуск как минимум лет на триста.

Гиркан шепчется с Бездекой.

Статуя. Юлий Делла Ровере, можешь на меня рассчитывать: я скрашу тебе лет двадцать из этих трехсот своей диалектикой. Вечером, после дня тяжких трудов, ты оправдаешь их передо мной в подлинно существенном разговоре – разговоре с женщиной мудрой и в меру коварной.

Юлий II. Благодарю тебя, дочь моя. Я еду в Гирканию.

Элла (вставая). Больше я так не могу! Все ваши разговоры – какой-то отвратительный кошмар. Я вовсе не добра и не возвышенна, но чувствую себя так, словно угорела в чаду какого-то мерзкого отравляющего газа. А кроме того, все это скучно. Вы надрываете мне сердце какой-то дурацкой нудной игрой. Я тоже хочу в Гирканию. Вели Павел почувствует себя несчастным, он по крайней мере найдет меня, и я его спасу. Сир, ваше королевское величество возьмет меня с собой?

Гиркан IV. Об этом не может быть и речи. Павел должен забыть о прежней жизни. Вы его тут же склоните к художественному оправданию упадка или черт-те чему еще. Все творческие порывы должны быть подавлены в зародыше.

Элла. И чем же это кончится в конце концов? Что потом? Что?

Гиркан IV. Потом, как водится, придет смерть, но вместе с ощущением, что жизнь прожита на вершинах, а не в отвратительном социальном болотце, где искусством заменяют морфий.

Бездека. Значит, ты противник наркотиков. А я без них не обойдусь.

Гиркан IV. Алкалоиды я еще признаю, но вот психические наркотики безусловно презираю. Творить ты не будешь, в остальном можешь делать все что угодно. Элла подходит к Павлу и шепчется с ним. Юлий II. Твоя Гиркания, сир, производит впечатление какого-то санатория для людей, уставших от общества. По твоим рассказам. По существу же это самый обыкновенный приют для банкротов…

Гиркан IV. Но для абсолютных, для тех, кто, не сумев пройти сквозь стену, оставляет на ней пятно размозженного черепа. В этом мое величие.

Юлий II. Но в конце концов, сир, ты мог бы стать и карманным вором, кем-нибудь вроде князя Манолеску. Гиркан IV. Мог бы, однако не стал. Я король последнего настоящего королевства на земле. Величие – только в том, что сбывается. Если бы мне не повезло, я с самого начала был бы смешон, и только.

Юлий II. Ты еще можешь пасть. И что тогда? Гиркан IV. Это будет падение с некоторой высоты. В конце концов еще не было тирана, который бы не пал. Юлий II. Именно в этом и состоит ничтожество: в понятии некоторой высоты.

Гиркан IV. Не могу же я пасть в Бесконечность. Даже в мире физики скорость конечна, ограничена скоростью света. Но практически она бесконечна.

Юлий II (с иронией). Практически! На дне всего этого виден прагматизм. Но все равно. Даже это я пока предпочитаю Небу.

Гиркан IV. Бездека, слышишь? Никто еще не удостаивался лучшего комплимента. Святой отец с нами.

Элла (цепляясь за Павла). Ответь мне, по крайней мере перестань колебаться.

Бездека. Я еду. Неизвестность всегда стоит того, чтобы ради нее покинуть нечто предсказуемое. Впрочем, это принцип Нового Искусства, Искусства безобразных неожиданностей.

Гиркан IV. Благодарю тебя, но не пытайся сравнивать гирканизм с искусством. Гирканией надо жить. Бездека. То же самое говорили о дадаизме дадаисты, пока их всех не перевешали. Нет – довольно. Я твой. Все настолько мерзко, что нет такой глупости, ради которой не стоило бы бросить все, чем мы живем. Пусть я погибну, но не среди этих мелочных дрязг. Я хотел погибнуть где-нибудь на Борнео или на Суматре. Однако тайнам постоянства я предпочитаю тайны становления. Еду.

Элла. Павел, заклинаю тебя. Я тебе не помешаю. Возьми меня с собой.

Бездека. Нет, детка. Не надо об этом. Твои духовные уловки мне известны. А как женщина ты для меня не существуешь.

Элла. Павел, Павел – как жестоко ты со мной расправляешься! Я умру. Подумай о нашей бедной одинокой квартирке «о моей несчастной маме.

Бездека. Мне тебя чертовски жаль. В эту минуту я впервые действительно тебя полюбил…

Элла. Павел! Стряхни с себя наваждение. Уж если ты не можешь остаться, позволь мне ехать с тобой на муки и смерть!

Гиркан IV (отталкивая ее от Бездеки). А ну отцепись от него. Каракатица, а не женщина. Слышишь? Последний раз тебе говорю.

Элла (рыдая). Тогда убей меня – сама я от него не уйду.

Справа появляются две матроны и двое пожилых господ, элегантно одетых во все черное.

Мать. Элюня, разреши представить тебе двух твоих дядюшек. Они финансируют твой брак с господином Павлом. Господа Ропнер и Штольц – моя дочь – жених моей дочери, знаменитый художник Павел Бездека.

Пожилые господа здороваются с Эллой.

Бездека. Во-первых, уже не жених, во-вторых, при знакомстве никогда не называют имени и профессии, тем более что я сменил род занятий. Прошу простить, госпожа Мария, но передо мной открылись новые перспективы. Я буду кем-то вроде министра в Гиркании. Удовлетворение гирканических потребностей. На то, чтоб это объяснить, нужно слишком много времени. Я и сам с трудом понимаю.

Мать. Оно и видно. Вы, должно быть, пьяны, господин Павел. Элла, что это значит?

Элла. Мама, все пропало. Он не пьян и не сошел с ума. Это самая что ни на есть очевидная, холодная и жестокая правда. Король Гиркании берет его с собой. Он перестал быть художником.

Мать стоит остолбенев.

Гиркан IV. Да, сударыня, и давайте уладим это дело полюбовно. Не выношу громких скандалов на чужой территории. Я выплачу вам любую неустойку.

Мать. Речь не о деньгах, а о сердце моей дочери, сударь.

Гиркан IV. Очень вас прошу, не будьте банальны. Кроме того, я никакой не сударь, а король.

Мать. Читала я о вашей Гиркании в газетах. О ней пишут театральные критики, потому что ни один порядочный политик даже слышать об этой Гиркании не хочет. Ваша Гиркания – обычный театральный вздор. Банда сумасшедших и пьяниц, растленных дегенератов вздумала строить из себя государственных мужей в старом стиле. Стыдитесь! Гиркания! Просто безобразие в lâ manière Russe.[10]

Гиркан IV (бросая меч на кучу одежды). Рехнулась баба. А ну молчать. Бездека согласен, и я не оставлю его на произвол всяких там закоснелых бабонов. Идем, Павел.

Павел медлит в нерешительности.

Элла. Мама, я этого не переживу. Я тоже хочу ехать.

Мать. Что? И ты против меня? Тебе не стыдно при дядюшках, с которыми ты едва успела познакомиться? Если ты будешь так себя вести, мы не получим ни цента. Опомнись, Элла.

Элла (хватаясь за голову). Я не хочу жить! Не могу! Но мне не хватает мужества умереть. (Королю.) Гиркан, коронованный хам, ядовитейшая из культурных бестий, убей меня. Хочу боли и смерти – слишком много я сегодня пережила.

Мать. Элла, как ты выражаешься! Кто научил тебя этим ужасным словам?

Элла. Сама не знаю. Понимаю, что это позерство, но я так безумно страдаю. (Королю.) Умоляю – убей меня.

Гиркан IV. Ты хочешь? Мне ничего не стоит. В Гиркании все возможно. Жизненный абсолют – понимаете ли вы это, вы, жалкие пожиратели объедков?

Бездека. Подождите – а вдруг все удастся уладить к общему удовольствию? Терпеть не могу сцен и скандалов. Элла спокойно вернется к матери, а я по крайней мере уеду с чистой совестью.

Элла. Нет, нет, нет – я хочу умереть.

Мать. Ты хочешь отравить последние дни моей старости? А как же наша квартирка, наши чудные вечера втроем, а потом в окружении детей, твоих и господина Павла, моих любимых внучат?

Элла. Мама, не мучай меня. Я скорее отравлю тебе жизнь, если останусь с тобой, чем если погибну сейчас от руки короля.

Мать (в отчаянии). Не все ли равно, кто тебя убьет? Смерть есть смерть, и старость моя будет окончательно отравлена.

Элла. Нет – я должна умереть сейчас. Каждый миг жизни – невыносимая мука.

Гиркан IV. Барышня, вы это серьезно? (X)

Элла. Да. Я никогда еще не была так серьезна.

Гиркан IV. Ну хорошо же.

Хватает меч, лежащий на куче королевского платья, и ударяет Эллу по голове. Элла падает без стона.

Мать. Ах!!!

Рухнув на тело дочери, остается в этом положении до конца. Гиркан стоит, опираясь на меч. Старцы лихорадочно перешептываются. 2-я матрона спокойна. (+)

Бездека. Только теперь я начинаю понимать, что такое гирканизм страстей. В чем состоит жизненный абсолютизм, я уже понял.

Он и Гиркан пожимают друг другу руки.

Юлий II. Я совершил немало злодеяний, но это прагматическое преступление растрогало меня до глубины души. Благословляю тебя, несчастная мать, и тебя, дух девочки, чистой и возвышенной сверх всякой реальной меры. (Благословляет левую группу; Гиркану.) Итак, сир, она тоже была жизненной абсолютисткой – ты должен это признать.

Гиркан IV. И меня эта смерть растрогала. Я познал новую красоту. Вот уж не думал, что где-нибудь, кроме Гиркании, может произойти нечто столь неожиданное.

Один из пожилых господ (подходя). Ну хорошо, господа, а что теперь? Как это оформить? Мы все понимаем, точнее – догадываемся. В сущности, банальная история, вот только чем все это оправдать?

Юлий II. Господа, я человек корректный, но вашего общества больше выносить не в силах. Поймите – я же был папой римским. Живо целуйте туфлю и убирайтесь, пока целы. Терпеть не могу убожества мысли под маской фальшивой добродетели.

Пожилые господа целуют ему туфлю и, теребя шляпы, с вытянутыми лицами выходят направо. В это время продолжается разговор.

Гиркан IV. Павел – а сейчас иди с этим лакеем и собирайся в путь. «Гиркания-экспресс» отправляется через час. Я здесь инкогнито, и специального поезда у меня нет.

Бездека. Хорошо. Тетрикон, оставь этих дам и пошли.

Бездека и Тетрикон идут к правой двери. 2-я матрона приближается к Гиркану. Они останавливаются на пороге.

2-я матрона. Гиркан – ты не узнаешь меня? Я твоя мать.

Гиркан IV. Я тебя сразу узнал, мамуля, но ты в моей жизни единственная постыдная тайна. К своей матери я предпочел бы не применять гирканическое мировоззрение. Моя мать, мать короля – обычная потаскуха! Омерзительно!

Юлий И. А, так, значит, и у тебя, на дне твоего преступно-прагматического сердца, сокрыто нечто святое? Не ожидал.

Гиркан IV. Святой отец, прошу вас, не лезьте не в свое дело. (2-й матроне.) Мамуля, советую тебе, иди-ка ты отсюда и больше никогда не попадайся на моем пути. Ты знаешь, что от отца я унаследовал нрав пылкий и крутой.

2-я матрона. А может, я стала бы жрицей любви в твоем государстве? Когда-то сирийские царевны сознательно отдавали девственность незнакомцам за пару медяков.

Гиркан IV. Это было давно и потому прекрасно. Ты начинала не с этого. Ты была содержанкой наших отупевших аристократов и разжиревших семитских банкиров. Я даже не знаю, чей я сын, я, король. Гнусная история.

2-я матрона. Какая разница? Тем больше твоя заслуга, что из низов ты вознесся к высотам трона. Шутовского, но все же трона.

Гиркан IV. Однако я предпочел бы лучше знать свою генеалогию, а не теряться в догадках.

2-я матрона. Ты смешон. Какая разница, ариец ты, семит или монгол. Среди моих любовников был и посланец Небесной Державы принц Ценг. По нынешним временам…

Гиркан IV. Молчать – не доводи меня до бешенства!

Юлий II. Обыкновенный прагматический снобизм. Значит, даже в Гиркании есть несущественные проблемы. Да – прав был Наполеон: recherche de paternité interdite.[11]

Статуя. Ха-ха-ха! Гиркан и проблемы материнства – это уж слишком смешно.

Гиркан IV. Я ухожу, потому что не желаю нового скандала. Если бы не мое инкогнито, все кончилось бы иначе.

Направляется к двери и выходит вместе с Бездекой и Тетриконом.

2-я матрона (бежит к двери). Гиркан, Гиркан! Сын мой! (Выбегает.)

Юлий II. Вот так заварушка! Что ты на это скажешь, дочь моя?

Статуя. Я так и знала, что без диссонансов не обойдется.

За сценой слышен выстрел и чудовищный рык Гиркана IV.

Юлий II. Что там еще такое? Какой-нибудь адский сюрприз. Пребывание в Небе сделало мои когда-то стальные нервы слишком чувствительными. Я отвык от выстрелов.

Мать Эллы даже не дрогнула.

Статуя. Тише. От Павла всего можно ожидать. Подождем, момент в самом деле странный. Я чувствую необычайное неэвклидово напряжение всего пространства. Мир сжался до размеров апельсина.

Юлий II. Тихо – идут.

Вбегает Бездека с револьвером в руке, за ним 2-я матрона.

Бездека. Я его убил. Я отомстил за смерть бедной Эллы.

Юлий II. Кого? Гиркана?

Бездека (обнимая 2-ю матрону). Да. А знаете, что оттолкнуло меня от него окончательно? Сцена с матерью. Я своей матери не помню, но чувствую, что так бы с ней не поступил. Уж если жизненный абсолютизм, так жизненный абсолютизм. Он, бестия, сам меня спровоцировал.

Юлий II. Ну хорошо – это очень мило с твоей стороны, сын мой. Но что будет дальше?

Бездека (2-й матроне). Сейчас. Прежде всего прошу тебя в память о твоем сыне, моем друге, считать меня своим вторым сыном. Первый был тебя недостоин. Матрона-потаскуха – может ли у меня быть мать лучше, чем эта?

2-я матрона (целует его в лоб). Спасибо тебе, Павел – мой сын, мой настоящий, мой дорогой сыночек!

Бездека. Довольно. Идем.

Юлий II. Но куда? Что мы будем делать без этой канальи Гиркана? Хуже того – что мы будем делать без Гирканик? Теперь, когда наши гирканические стремления достигли пика, когда они, так сказать, раскрутились до максимума?

Бездека. Э, я вижу, все ваше остроумие как ветром сдуло, ваше святейшество. Кто же достоин имени короля Гиркании, если не я? Кто больший жизненный абсолютист, чем я? Дайте мне весь мир, и я задушу его в объятиях любви. Только теперь мы сотворим нечто дьявольское: я ощущаю в себе мощь четырех Гирканов. Я, Павел Гиркан Пятый. Уж я-то не буду шутом, как этот. Долой тряпье (пинает лежащее на полу королевское одеяние и меч). Я устрою вам поистине дивный уголок в Бесконечности мира. Искусство, философия, любовь, наука, общество, одна великая мешанина. И мы, словно киты, пышущие наслаждением, а не как подлые черви, будем во всем этом купаться. Мир – не гнилой сыр. Бытие всегда прекрасно, если только по-настоящему понять всеединство Вселенной. Долой относительность истин! Этого Хвистека я первого укокошу! Мы взовьемся огненным вихрем к самым потрохам абсолютного Небытия. Мы вспыхнем как новые звезды в бездонной пустоте. Да здравствуют конечность и ограниченность. Бог не трагичен, он не становится – он существует. Только мы трагичны, мы, ограниченные Сущности. (Другим тоном.) Я говорю это как добрый католик и думаю, что не оскорбляю чувств вашего святейшества. (Тем же тоном, что прежде.) Вместе мы создадим Чистый Нонсенс в жизни, а не в искусстве. (Снова изменив тон.) Гм – возможно, если соответствующим образом определить дадаизм… (Кричит.) Ох нет – это мерзость! Все это разные имена одной и той же гигантской гнусной слабости. Абсолютно заново – все заново! (Хватаясь за грудь.) Я устал, Несчастная Элла! Почему она не дожила до этой минуты? (Погружается в раздумье.)

Статуя. Я говорила, что от Павлика всего можно ожидать.

Юлий II. Но ведь меня ты ради него не покинешь, дочь моя?

Статуя. Никогда. Павел для меня слишком интенсивен – слишком молод. (Целует Юлию II руку.)

Юлий II. Боюсь только, будут ли результаты соответствовать обещаниям. Блефа боюсь.

Статуя. Я тоже – немножко. Но все равно попробовать стоит.

Бездека (пробуждаясь от раздумья). А ты, святой отец, едешь с нами? В Небе тебе продлят отпуск?

Юлий II. Сказать по правде – они там, в Небе, считают, что я вообще должен сидеть в Аду. Только, понимаешь, им меня, как папу римского, не очень удобно., того… ну, понимаешь? Поэтому мне беспрепятственно дают отпуск на любую планету.

Бездека. Это чудесно. Без тебя, чертов старикашка, я бы всего этого не выдержал. Ты покорил меня искренностью своих внутренних метаморфоз. Но бедная Элла – если бы можно было ее воскресить! Чего бы только я сейчас не дал за это. Он меня загипнотизировал, проклятый Гиркан.

Элла вдруг вскакивает, отталкивая мать.

Элла. Я жива! Он меня только оглушил. Я еду с тобой! Бездека (обнимая ее). Какое счастье, какое бесконечное счастье! Возлюбленнейшая, прости меня. (Целует ее.) Без тебя даже Гиркания была бы для меня отвратительным сном.

Мать (поднимаясь, в слезах). Благочестивый господин Павел, я знала, что вы не бросите бедную Эллу.

Павел подходит и целует ей руку.

Бездека. Приемная мать, теща, я беру вас обеих в Гирканию. Я умею ценить советы старых женщин, которые много пережили. Даже дядюшек – этих двух старых кретинов – мы возьмем с собой. Идемте – как бы там ни было, Гиркан открыл нам новый путь. Пускай же память о нем будет для нас священна.

Юлий II. Какое великодушие, какое великодушие. Это один из самых прекрасных дней моей посмертной жизни. Все-таки Бог – непостижимая тайна. (X) Подойди, дочь моя. (Подает статуе руку.)

Бездека. Матроны, вперед, «Гиркания-экспресс» отправляется через десять минут – нам надо спешить.

Матроны выходят, разминувшись в дверях с Тетриконом.

Тетрикон. Его королевское величество только что испустили дух у меня на руках.

Бездека (подавая руку Элле). Ладно, да будет ему земля пухом. Отныне я король Гиркании. И если б даже мне пришлось вывернуться наизнанку и выпустить кишки себе самому и всем остальным, я выполню свою миссию на этой планете. Ясно?

Тетрикон. Так точно, ваше королевское величество.

Бездека и Элла выходят. За ними следуют Юлий II и статуя. (+)

Юлий II (на ходу). Даже самый бездарный социальный блеф этого негодяя имеет странное очарование завершенного произведения искусства. Интересно, удастся ли мне основать новый центр искусств в этой чертовой Гиркании?

Статуя. В делах искусства ты всесилен, святой отец…

Выходят, за ними Тетрикон. Груда пакетов и королевское платье остаются лежать посреди сцены.

1922