Карлушкин фокус

Алексей Иванович Пантелеев

(Л.Пантелеев)

Карлушкин фокус

В жизни я много переменил занятий. Я был пастухом и сапожником, носильщиком и поваренком. Я делал цветы из папиросной бумаги, писал вывески, торговал газетами... Одно время я был жуликом.

Жулик я был неопытный и быстро попался. Меня поместили в дефективный детдом, в Шкиду*, и там за три года я совершенно разучился воровскому делу. Теперь-то, конечно, я не сожалею об этом; теперь я знаю, что только честным трудом добывается в жизни счастье, но в то время, когда случилось событие, о котором я хочу рассказать, в то время я мечтал о профессии налетчика, как другие ребята мечтают о профессии моряка, пожарного или трубочиста.

______________

* Так сокращенно называлась школа имени Достоевского, та самая школа ляп беспризорников, где учился и воспитывался Ленька Пантелеев. Подробно про эту школу рассказано в повести Г.Белых и Л.Пантелеева "Республика Шкид".

"Вырасту большой - непременно бандитом сделаюсь", - думал я.

Я целыми днями толкался по барахолкам, дышал зловонием отбросов, без устали пожирал горячие рыночные пирожки и зорко выслеживал, нельзя ли кого-нибудь объегорить.

Меня забавляло наблюдать, как заправские бородатые жулики обманывают наивных простачков, как всучивают они вместо золотых часов медные, а вместо цибика чаю - пакет первосортных березовых опилок.

Я звонко хохотал, когда покупатель, обнаружив подделку, начинал рвать на себе волосы и горевать и плакать о потерянных рублях. Еще интереснее было, когда рыночники устраивали над кем-нибудь шутку: раздевали пьяного, или подрезали ему бороду, или продавали кому-нибудь брюки с одной штаниной. Вместе со всеми я помирал со смеху.

Но однажды я сам сделался жертвой подобной шутки. Я тоже оказался простачком, - на собственной шкуре я вынес все то, над чем так часто и искренне потешался.

Я с грустью вспоминаю подробности этого происшествия.

В самый разгар душного летнего дня я сидел на ступеньках пешеходного мостика против Горсткиной улицы и грыз семечки. Ступенькой выше краснолицый, пухлый старик играл на флейте. Ступенькой ниже толстоногая девчонка торговала жидким чаем, который она, неизвестно почему, называла лимонным квасом. Мутная четвертная бутыль лежала у девчонки на коленях, она раскачивала ее, как грудного ребенка, и тихо подпевала стариковской флейте. Я тоже слушал музыку старика, но мне было скучно. Не знаю почему, но тяжелая тоска давила меня, - вероятно, я объелся пирожками.

Лениво поплевывая подсолнечную шелуху и стараясь ни о чем не думать, я рассеянно следил за шумным и бурливым потоком рыночного люда... И вдруг я увидел Карлушку. Он махал мне рукой и кричал что-то, но слов его я не мог расслышать, они тонули в ровном, словно машинном, гуле толпы. Но сердце мое задрожало.

Я вскочил, выбросил семечки на голову девчонке. Бросился вниз. Еще бы!.. Карлушка, известный вор и хулиган, гроза питерских рынков, предмет уважения и не таких мелкопробных жуликов, как я, - этот Карлушка обращается ко мне!.. Какая честь! Какая честь для сопливого шкета!

Взметая пыль широченным клешем, Карлушка подлетел ко мне и ударил меня по плечу. Признаться, я здорово испугался. Я подумал, что он пьян и будет бить меня. Но он спрятал руку в карман, огляделся и, слегка задыхаясь, сказал:

- Выручай, браток.

Невыразимая гордость сменила испуг. Я захлебнулся гордостью и не мог вымолвить слова. Я молча смотрел на Карлушку, который - подумать только! явился ко мне за выручкой. Ко мне, который при одном виде милиционера дрожал, как заяц, и пускался наутек...

В эту минуту я готов был защищать Карлушку от всех милиционеров на свете. Я готов был пойти за него на расстрел. Я готов был голыми руками задушить собаку-ищейку, если бы эта собака вздумала преследовать Карлушку.

Я чувствовал себя героем и, преисполненный важности, молча кивнул головой. Карлушка еще раз оглянулся, сунул руку в бездонную глубину своего кармана, пошарил там и вытащил на ладони - пару куриных яиц.

- Вот, - сказал он. - Понимаешь?

Я ничего не понял и изумленно захлопал глазами. Таинственно озираясь, Карлушка нагнул чубатую свою голову и торопливо зашептал мне в самое ухо...

А я закивал головою и вдруг громко расхохотался.

...Как мог я, скажите, поверить, что Карлушка украл эти яйца? Карлушка, который подвизался на миллионных налетах, который органически презирал мелкую кражу, - он тиснул эти два яйца у торговки Песи, у крикливой жены колченогого брючника Менделя! Мендель будто бы гонится по пятам за Карлушкой с намерением отобрать эти яйца. Кто мог поверить такой нелепости? А я поверил. Я, как дурак, закивал головой и готов был исполнить любое приказание Карлушки.

Он попросил меня спрятать яйца.

- Куда? - спросил я.

- Все равно, - сказал Карлушка. - Живей только. Вали в шапку.

Я быстро сорвал с себя засаленную мичманку и осторожно положил на дно ее эти злосчастные яйца. Они улеглись там удобно, как в гнезде наседки.

Не успел я напялить мичманку на глупую свою голову, как увидел брючника Менделя. Поддерживая на плече необъятную гору брюк и забавно раскачиваясь на кривых своих ножках, он протискивался сквозь рыночную толпу, вытягивая шею и испуганно тараща глаза.

Карлушка показал мне кулак и отошел в сторону. А я снова уселся на ступеньке мостика и сделал скучающий вид, хотя мне уже не было скучно, - с жадным любопытством я наблюдал за каждым движением Менделя.

Вот он заметил Карлушку и заковылял к нему. Он машет руками и орет что-то в самое лицо Карлушки. Карлушка удивленно поднимает брови и качает головой. Мендель наседает. На помощь ему прибегает жена его, Песя; огромная корзина с яйцами висит у нее на руке. Она тоже визжит и тоже машет свободной рукой. Подходит еще несколько человек. Собирается толпа любопытных. Поднимается гвалт.

Я не выдержал и, сорвавшись с места, ринулся в самую гущу скандала.

Презрительно сощурив глаза, Карлушка подергивал свой кучерявый чуб и говорил наседавшим на него Менделю и Песе:

- Ну что вы ко мне привязались?! Уйдите, пожалуйста... Не брал я ваших яиц.

- Брал! - кричал Мендель.

- Брал! - визжала Песя. - Провалиться, брал!

Оба они вертелись, как вербные тещи, и, захлебываясь, перебивая друг друга, рассказывали толпе рыночников о том, как Карлушка украл у них два яйца.

- Боже мой! - захлебывался Мендель. - Так я же сам, собственными глазами видел, как он воровал эти яйца. И все видели. И Песя видела.

- Видела! - визжала Песя. - Провалиться, видела.

- И не думал даже, - спокойно говорил Карлушка. - Нужны мне ваши яйца, как собаке зонтик. И не думал брать...

- Так ты же врешь, - задыхался Мендель. - Я же замечательно видел, как ты схватил из корзинки яйца... Или же я слеп, да? Или, может быть, моя Песя без глаз?!

- А ну вас! - сказал Карлушка. - Надоели вы мне со своими яйцами. Катитесь колбаской.

- Что-о?! - заорал Мендель. - Колбаской?! Это мне за свой товар колбаской? Да? Ах ты гадюка, чтоб тебе сдохнуть. Отдай яйца!

- Нет у меня ваших яиц, - сердито сказал Карлушка. - Отвяжитесь.

Он сделал попытку выйти из круга толпы. Мендель завыл. Одноглазый Гужбан преградил Карлушке дорогу.

- Брось, Карлушка! - сказал он. - Не дело это своих парней обижать. Отдай яйца...

- Как? - закричал Карлушка. - И ты? И ты веришь этой подлюге?.. Да пусть он докажет сначала. Докажи на факте, что я взял эти яйца.

- Доказать? - опешил Мендель. - А что ты думаешь - не доказать? Да? Так я тебе докажу. Вот...

Толпа притихла.

Восхищенный Карлушкиным нахальством, я затаил дыхание и, украдкой шевельнув ушами, почувствовал, как что-то твердое прижалось к моей голове.

Карлушка вызывающе смотрел на Менделя. Мендель усмехнулся и подмигнул толпе.

- Вот, - повторил он, - дай мне тебя обыскать.

- Что? - захохотал Карлушка. - Обыскать? Меня? Да ты что, опупел? Вот еще! Не дам я себя обыскивать...

- Боится! - завизжала Песя. - Ей-богу, боится!

- Хвостом виляет! - закричал Мендель. - Хвостом виляет, гадюка! Хвостиком!..

Возмущенная поведением Карлушки, толпа угрожающе шумела. Потрясая костылями, хрипло орали безногие инвалиды-марафетчики. Дружно петушились маклаки. Стрекотали старьевщицы. Старые жулики смеялись над Карлушкой. Гужбан ругал его последними словами, называл копеечником, вшивым воришкой и с горечью вспоминал то время, когда Карлушка был настоящим бандитом, атаманом Горсткиной улицы.

Карлушка невозмутимо выслушивал эти нападки и презрительно улыбался. Когда шум достиг возможных пределов, когда вся барахолка собралась у пешеходного мостика и в отдалении уже заверещал тревожный свисток милиционера, Карлушка поднял правую руку и громко сказал:

- Ша!

И, подойдя вплотную к Менделю, он так же громко сказал:

- Спорим?

Длинноносое лицо Менделя вытянулось, как старая резина. Толпа насторожилась, множество глаз уставилось на Карлушку, который, нарочно помолчав минуту, снова поднял руку и заговорил торжественно, как оратор на митинге.

- Товарищи и граждане! - сказал он. - Довольно вам надсмехаться и оскорблять невинного человека. Обидные ваши насмешки, будто я яйца украл и хвостом виляю. Нет, не таков я вор, чтобы суда бояться. Были у меня дела и повыше маркой, а дрейфить не приходилось. Конечно, я не дам себя обыскивать задарма всякой шпане... Но если Мендель врет, не краснея, что видел, как я сунул его поганые яйца в карман, - ладно, согласен. Спорим на сто "лимонов", что у меня нет твоих яиц. Обыскивай. Не найдешь - плати денежки. Идет?

Мендель заежился, покраснел, лицо его еще больше вытянулось и стало похожим на редьку. Он нерешительно переглянулся с Песей! Толпа одобряюще загудела:

- Вали, Мендель!.. Спорь! Не бойся!

- Чего там! Даешь! Не робей!..

- Крой, Мендель!

- Спорь!..

- Спорим!! - заорал Мендель. - Идет! Спорим!

И в безудержном порыве он бросил на пыльную мостовую свой монблан клешей и галифе и протянул Карлушке руку.

Но Карлушка, чтобы затянуть комедию, представился смущенным.

- Как? - спросил он. - Ты и вправду хочешь спорить? Серьезно? На сто "лимонов"? Ты подумай сначала. Гляди, просчитаешься.

- Нет! - заерепенился Мендель. - Нет! Ты таки хвостом не виляй. На сто "лимонов" спорили. Под свидетелей. Давай руку.

- Ну ладно, - вздохнул Карлушка. И, крепко сжав тщедушную руку Менделя, он внезапно повернулся ко мне и сказал:

- А ну-ка, плашкет... Разними.

Мне показалось, что он подмигнул мне. Затрепетав всем телом, я выскочил в середину круга и ребром ладони разорвал роковое рукопожатие.

- Обыскивай, - сказал Карлушка, ухмыльнулся и поднял руки.

Так, наверное, поднимали руки его многочисленные жертвы, когда он выхватывал из кармана наган и командовал:

- Руки вверх!

Наступила тишина. Многоликая толпа затаила дыхание; ругань, споры, выкрики торговцев прекратились, и только старик музыкант, который один из всей барахолки не заинтересовался скандалом, продолжал наигрывать свою грустную музыку.

Мендель приступил к обыску. Он сунул руку в карман Карлушкиного клеша и сказал:

- Здесь!

Но вытащил пустую руку.

- Значит, здесь, - сказал он и сунул руку в другой карман. Но и там яиц не оказалось.

Все больше и больше волнуясь, он обшарил карманы бушлата, ощупал Карлушку спереди и сзади, залез за пазуху майки - яиц не было.

Надо было видеть его лицо. Я до сих пор не могу забыть лица брючника Менделя, когда, безуспешно закончив поиски яиц, он взглянул на Карлушку. Глупее лица я не видывал. Он вытаращил глаза, раскрыл рот... Мне показалось даже, что волосы его встали дыбом от ужаса, который охватил его.

- Где ж таки яйца? - спросил он.

- Не знаю, - ответил Карлушка.

Ужасная ругань посыпалась на голову бедного Менделя.

- Кляузник! - заревела толпа.

- Дурак!

- Арап московский!

Несчастный Мендель не знал, куда деваться от этого потока выкриков, ругательств и ядовитого смеха. Вся барахолка издевательски смеялась над ним, который так позорно проспорил свои сто "лимонов", и больше всех заливался я; я чувствовал себя соучастником Карлушкиной аферы и радовался за успех нашего с ним мошенничества.

Оглушительный хохот долго колыхался в воздухе, будто чудовищные птицы хлопали громадными крыльями. Смех толпы опьяняюще ласкал меня, как ласкает он, вероятно, клоунов и комических актеров в театре. Но скоро мне пришлось убедиться, что не всегда смех бывает приятным. Скоро я услышал смех погромче и пооглушительнее этого, но он не доставил мне радости.

Слишком уж грустно мне вспоминать окончание этой глупой истории.

Немного придя в себя, Мендель растерянно высморкался в рукав, вздохнул и, взвалив на плечо груду перевалявшихся в пыли брюк, собрался уходить.

- Куда? - закричал я. - А деньги?

- Куда? - закричала за мной вся толпа. - А деньги платить надо?

Мендель плюнул в сторону, с остервенением вытащил бумажник и, отсчитав сто миллионов, протянул их Карлушке.

Ко всеобщему удивлению, Карлушка отказался взять деньги.

- Не надо, - сказал он. - Совестно брать от такого дурака.

- От дурака? - растерялся Мендель.

- Ну да, от дурака, - сказал Карлушка. - Разве ты не дурак? Самый настоящий вислоухий дурак. Столько времени искал яйца и не мог найти. Гляди! Гляди, раззява! Вот они где твои яйца!!!

И тут случилось нечто ужасное. Карлушка размахнулся и изо всей силы ударил меня сверху по шапке.

Что-то хрустнуло у меня на затылке, и тотчас же беспросветный мрак окутал меня. Теплая, липкая жижа залила мне лицо, нечеловеческий ужас сковал мои руки и ноги, - мне показалось, что я умер и мозги мои текут по моему лицу. Кто-то толкнул меня в середину круга, я чуть не упал, закачался и закричал от страха.

Страшный хохот оглушил меня. Я протер глаза и увидел дико оскаленные пасти хохочущих людей. Вся барахолка сотрясалась от неудержимо-буйного смеха.

Закинув голову, хохотал коварный Карлушка. Хохотал одноглазый Гужбан. Хохотал Мендель. Визгливо хохотала жена его Песя, и яйца перекатывались в ее корзине.

К сожалению, я не могу сказать, был ли в действительности так смешон этот Карлушкин фокус. Но потом мне рассказывали, что мое лицо было похоже на хорошую яичницу с салом. Не думаю, чтобы яичница была хорошей: одно яйцо оказалось тухлым - страшная вонь душила меня. Я заплакал.

Я закрыл руками лицо и, пошатываясь, дошел до ступенек мостика. Я опустился на ступеньки и, оцепенев, просидел там до вечера.

Когда я очнулся, было уже темно. Я сколупнул с лица затвердевший яичный желток и огляделся.

Барахолка пустела. Погасли фонари. Все жулики, торговцы и покупатели ушли спать. Ушла домой и девчонка с квасом.

И только за спиной моей пухлолицый старик невозмутимо играл на своей флейте...

1927

ПРИМЕЧАНИЯ

ПЕРВЫЕ РАССКАЗЫ

Первые рассказы молодого писателя написаны на жизненно близком ему материале.

1920-е годы - время войны и разрухи - породили целые армии беспризорников. Группами и в одиночку они бродяжничали по стране, являлись грозой базаров. Судьба этих изломанных жизнью детей стала вопросом государственной важности. Была организована специальная комиссия во главе с Ф.Э.Дзержинским по борьбе с безнадзорностью подростков.

Л.Пантелеев, сам переживший в детстве годы скитаний, хорошо знал беспризорников, их душевный мир. В своих ранних рассказах он показывает, как происходит высвобождение этих мальчишек из-под власти улицы.

КАРЛУШКИН ФОКУС

В основе рассказа - случай из жизни "барахолки" 20-х годов. Здесь и сочно выписанные персонажи, и характерный говор. Но Л.Пантелеев не ограничивается жанровой зарисовкой, он развенчивает романтику блатного мира, жестокого и бесчеловечного. Карлушкин фокус положил конец преклонению мальчика перед героем улицы.

Впервые рассказ был напечатан в журнале "Пионер", 1928, № 10.

Г.Антонова, Е.Путилова