Картвелеби

Июнь 1883 года. Российская империя

Мы – не Восток

Мы – не Запад.

Мы – Кавказ.

1

В Ахалкалакском уезде Тифлисской губернии располагалось имение славного князя Георгия Джавашвили. Его предки отличились в Отечественной войне 1812 года благодаря недюжинной доблести и дружбе с князем Багратионом. Сам Георгий был уже совсем немолодым человеком и повидал на своём веку множество невзгод: семнадцать лет тому назад в родильной горячке скончалась его почитаемая и оплакиваемая жена – княгиня Тамара. С тех пор на его плечи свалилась забота о чересчур смышлёном для своих лет сыне и трёх красавицах-дочках, но князь ни на минуту не забывал о своём отцовском долге перед ними.

Подобно любому грузинскому князю, Георгий воспитывал своих дочерей в строгости, но никогда не бранил их на пустом месте, а единственного сына Вано отпустил в Петербург попытать счастья, как только заметил у него полное отсутствие качеств, располагающих к военной карьере, не говоря уже о чиновничьей службе. Отдавая сына в Тифлисскую духовную семинарию, Георгий искренне надеялся, что хоть там мечтательного юношу отучат витать в облаках, но этого не случилось. Зато в пёстрой и шумной столице юный князь ощущал себя как рыба в воде. О семинарии, которую он окончил с трудом, Вано вспоминать не любил, но всё ещё поддерживал связь с друзьями, которых там когда-то завёл.

Вано нечасто бывал в краях родного Кавказа, с тех пор как его поймала в свои сети бьющая ключом столичная жизнь. Однако на днях юноша должен был приехать домой на именины своей средней сестры Валентины.

Старшая сестра, Саломея, обладала грацией и манерностью чёрной пантеры. Кровь гордых грузинских князей – далёких, но не забытых предков – заиграла в ней гораздо раньше, чем в сёстрах, из-за чего многие считали её не в меру высокомерной и заносчивой. С этим Вано никогда не соглашался и, похоже, один видел её ранимую и чуткую натуру. Саломея унаследовала ослепительную красоту матери и прекрасно знала, какое действие на окружающих имел её страстный взгляд из-под опущенных ресниц. Пышная каштановая шевелюра доходила ей до пояса, чёрные брови придавали лицу особый шарм, а зелёные глаза искрились запрятанной чувственностью, закованной в рамки приличий, – ведь, к сожалению, эта гордая и неприступная красавица была несчастна.

Тина, к чьим именинам Вано спешил изо всех сил, родилась средней и, пожалуй, олицетворяла собой золотую середину между тавадшвили1. Все, кто когда-либо встречался с Валентиной, оставались от неё в восторге. Она умела нравиться людям, потому что никогда ни с кем не спорила, была неизменно мила и любезна, всегда прерывала ссоры между сёстрами, которые случались нередко. Отец и брат называли её ангелом во плоти, и этот образ очень ей подходил. Голубоглазая, светло-русая княжна отличалась маленьким ростом, была очень худенькой, и казалось, будто любой порыв ветра мог сбить её с ног. Надо признать, что последнее время от времени пугало её родных – ведь девушка не отличалась хорошим здоровьем.

Люди зачастую обманывались подчёркнуто нежным и трепетным отношением князя Джавашвили к болезненной Тине, уверяясь в том, будто она давно стала отцовской любимицей. А князь лишь посмеивался в личном разговоре со своим приказчиком Тимуром, который был единственным, кто знал: всех своих детей Георгий любил одинаково, но чертёнка Нино… всё же чуть больше.

Малышка Нино славилась статной горделивостью Саломеи и благовоспитанностью Тины, но в ней также коренилось то, что сильно отличило её от сестёр, пусть и не в лучшую сторону в глазах провинциального света. Несомненно, этим «чем-то» оказались богатое воображение и страсть к приключениям. Природа наградила Нино пылкой, страстной натурой и бесстрашным сердцем, в котором, казалось, мог поместиться весь мир. Она не отличалась такой красотой, как сёстры, но живость и непосредственность придавали её голубовато-зелёным глазам такой блеск, какого не встретить во всём Тифлисе. Она никого не боялась и давно уже нацепила бы на себя гусарский мундир или отрастила усы, если бы ей только позволили. Впрочем, младшая дочь князя никогда не нуждалась ни в чьём одобрении, если действительно верила в правильность своих действий. Благодаря неуёмной жажде знаний Нино выросла довольно умной барышней с широким кругозором, хотя язык у неё был и без костей.

Именно так размышлял о своих сёстрах юный князь Вано, пока в ту тёплую летнюю – и белую! – ночь прогуливался по безлюдным улицам Петербурга. Последнее время он мысленно всё чаще и чаще возвращался к ним, сильно тоскуя по дому. Спрятав руки в карманы, Вано глубоко вздохнул и пнул податливый камушек на набережной Фонтанки. С реки поддувал довольно холодный для самой знойной поры года ветер, ещё больше усиливая его тревогу.

«А может быть, и правда… остепениться? – безрадостно подумалось молодому грузинскому князю, когда он остановился на мосту и всем телом опёрся о перила. – Вернуться домой? Мой гений здесь всё равно никому не сдался!»

Вано горячо схватился за голову. Какой по счёту некрасовский журнал (вот это был человек: и «Современником» руководил, и «Отечественные записки» редактировал!) отверг его стихи? Сколько издательств закрыли перед его носом свои двери? Неужели отец оказался прав и ему нужно было стать священником? Приехать обратно в Тифлис, жениться на какой-нибудь смуглой горянке и наплодить детей? Пить вино, унаследовать от отца Сакартвело и стать образцовым помещиком, как и большинство молодых дворян его возраста? Наплевать на идеи о классовом неравенстве и свободе, о независимости Грузии, её культурного наследия? На все те идеи, которые впитало его впечатлительное воображение в семинарии? Забыть о светлом будущем, которое его вдохновляли строить?

Нет, не бывать этому! Нино бы посмеялась над его страхами – вот уж кто по-настоящему умел мечтать! А Саломея… обязательно смерила бы его презрительным взглядом снизу вверх и сказала бы своим подбадривающе-насмешливым тоном: «Струсил, значит? Боишься идти тернистым путём?»

Вано растроганно улыбнулся.

А Тина… Что бы сделала Тина?

Он хотел представить себе тёплую улыбку средней сестры и её белые холёные ручки, которые с трепетом опустились бы на его тёмную макушку и благословили на любые начинания, когда чьи-то громкие и наверняка пьяные голоса раздались по правую сторону Вознесенской улицы. Как только Вано разобрал старые солдатские песни, которые во всё горло распевали незнакомцы, то быстро догадался, кем были эти люди. Весёлая компания из пяти человек на плохо гнувшихся ногах двигалась медленно, зато их пьяный гул мог поднять из могилы даже мёртвого.

Вано хмыкнул, заметив в руках одного из молодцов бутылку с почти допитым спиртным. Прищурившись, он разобрал, что на мужчинах надеты офицерские мундиры из зелёного сукна с красным подбоем и тёмно-зелёные штаны. Все как один темноволосые… Да и рядом с Фонтанкой, где находились их казармы.

Всё сходилось. Измайловцы.

Бывший семинарист, он не очень любил офицеров в принципе. Ему всегда казалось, что они не блистали умом и не думали ни о чём, кроме попоек и женщин. Не то чтобы сам Вано был святошей – непонятый поэт и человек искусства тоже не вёл жизнь праведника, несмотря на догматическое образование и кавказское воспитание. Однако над гвардейцами он посмеивался от души и держался от них подальше, чтобы не накликать ненароком беды. Только кулаками махать и умели!..

Возможно, измайловцы действительно прошли бы мимо долговязого веснушчатого юноши с острыми чертами лица и небрежной двухдневной щетиной, позволив ему и дальше предаваться меланхоличному настроению. Да только этот самый юноша в какой-то момент резко оторвался от разглядывания видов вдали и пустился следом, даже окликнув одного из них. Тогда им всё-таки пришлось остановиться.

– Ваше сиятельство! – никакой реакции. Вано перевёл дух. – Давид Константинович!

Он расплылся в лукавой улыбке, когда один из офицеров – тот самый, что выглядел наиболее трезвым из всех, – поспешно развернулся и остановил на нём свой удивлённый взор. Какое же удовольствие ему доставляло видеть, как недоумение в глазах Давида сменялось неподдельной радостью, а уголки его рта дрогнули в братской улыбке. Встретить в огромной столице товарища по детским играм, с семьёй которого всех Джавашвили связывали самые крепкие дружеские связи и бесчисленные общие воспоминания? Как ещё это назвать, если не счастливой случайностью?

– Генацвале2, что же ты стоишь? – В своей искренней манере он раскрыл для Давида дружественные объятья, и тот с радостью на них ответил. Остальные измайловцы неловко переминались с ноги на ногу. – Не хочешь обнять старину Вано?

– Никогда бы не подумал, что встречу тебя здесь, милостивый государь! – смачно похлопав его по спине, шепнул Давид и тепло улыбнулся. – Мы ведь так давно не виделись! Ты всё ещё мечтаешь стать вторым Александром Сергеевичем?

Вано видел, что приятель вполне искренне улыбался и на самом деле радовался их встрече, несмотря на колкую шутку про Пушкина. Однако задумчивая складка явно успела лечь между бровями старшего Циклаури за то время, что они оба находились вдали от родного Кавказа и своих близких. Впрочем, Давид обладал всё той же статной и даже роскошной внешностью, которую помнил старый друг семьи и даже немножко ей завидовал. Офицерский мундир ему очень подошёл теперь, когда он так сильно раздался в плечах, а на красивом, будто выточенном античными мастерами лице появилось томное выражение любовного страдания. Карие глаза так и искрились скрытым томлением и безысходностью. Юный Джавашвили иронично хмыкнул. Красавец-гвардеец – судя по мундиру, поручик, на которого должны вешаться все петербургские красавицы, – и неразделённая любовь? Интересно, кем же являлась неприступная особа, лишившая такого видного мужчину душевного спокойствия?

– До Александра Сергеевича мне ещё далеко, – скромно отшутился Вано и безвинно сощурился. – Но будь уверен: я своего добьюсь.

Он и сам подивился тому, как быстро забылись все прошлые сомнения. Вано снова смеялся и шутил, искренне благодаря Бога за то, что тот одарил его столь отходчивым характером.

В какой-то момент Давид, видимо, понял, что встреча затянулась, и сделал своим товарищам жест, чтобы те шли вперёд, а сам обещался их догнать, как только закончит. Развязно присвистнув, в стельку пьяные измайловцы пошутили что-то про сумасшедшие грузинские обычаи, которых им никогда не понять, после чего неторопливо развернулись и зашагали прочь по мостовой.

Друзья проводили их снисходительным взглядом, а Давид пристыжённо покачал головой – мол, не сердись, они не всегда такие. Вано понимающе улыбнулся, и молодые люди лениво поплелись дальше, держа в мыслях одну ресторацию неподалёку.

Однако почему-то так живо начавшийся разговор больше не лился легко и просто. Прошла первая радость от долгожданной встречи, и оба вспомнили о различиях, которые давали о себе знать, когда они бегали в коротеньких штанишках. Давид поступил в известный Измайловский полк, как только окончил Московский кадетский корпус, а Вано, который был на семь лет младше, по правде сказать, больше времени проводил с младшим Циклаури, и то до тех пор, пока не уехал из родных мест. Хотя даже в те годы Шалико оказался давно и основательно занят их строптивой Нино. Сестра, как ни странно, нашла именно в этом сосредоточенном и рассудительном юноше извечного товарища по детским играм. Любящий брат невольно улыбнулся при этих воспоминаниях. Каким же от них веяло теплом!

– Ты собираешься ехать домой к именинам Тины? – заговорил Давид, когда они зашли в ресторацию и заказали себе по рюмке коньяка для хорошего настроения. В ночное время она казалась пустыннее некуда, хотя обычно непрерывный кутёж в такой час здесь только начинался. Одинокий официант в чёрном фраке пересчитывал деньги на кассе и не обращал на них внимания.

Вано осушил свою рюмку одним глотком и заказал ещё одну, хитро поглядывая на собеседника. Надо как-то схитрить и заплатить по счетам раньше, чем это удастся другу, иначе он никогда себе этого не простит! Гордый измайловец, видимо, думал про себя то же самое. Что бы сказали их отцы, если бы узнали, что каждый расплатился за себя?! Какой позор и бесчинство!

– Конечно! Я так давно не был дома! Думаю, и ты тоже…

– Да. – Старший Циклаури провёл пальцем по краю стакана и тяжело вздохнул. От него так и веяло ореолом романтизма и таинственности. Ни дать ни взять герой любовного романа! – Мы как раз хотели пойти куда-нибудь и отпраздновать отпуск, когда тебя встретили. Завтра же начну приготовления к отъезду…

– Значит, встретимся на приёме у нас в Сакартвело. Отец планирует дать большой бал. – Любящий брат поднял рюмку вверх. – Ну а пока давай чокнемся. За твоё здоровье, дзма Давид!

Давид не переставал улыбаться, посмеиваясь про себя беспечности юного поэта, а коньяк он только пригубил, когда Вано уже изрядно опьянел.

–– Когда поедешь домой, – начал он издалека, чтобы не перестараться, – то будь начеку. Не знаю, слышал ты или нет, но наши отцы от нечего делать заключили пари, кто быстрее женит своего сына.

Бедняга Вано чуть не подавился спиртным и отставил рюмку, когда услышал эту шокирующую новость.

– Я? И жениться? – Ироничный смешок. Он снова взял в руки стакан. – Не бывать этому! Не знаю, как ты, а я не рождён для семейной жизни…

Воздух между ними стал таким спёртым, что молодые люди от души рассмеялись, облегчив тем самым души. Как это было в стиле их стариков – решать судьбы детей за их спинами, да ещё и в таком излюбленном на Кавказе вопросе, как брак!

– Так что твой отец может быть спокоен, – пьяно причмокнул юный Джавашвили, – он точно выиграет это пари.

– Это ещё почему?

– Да ты только свистни! Любая за тебя пойдёт…

Измученный взгляд из-под густых чёрных бровей.

– Мне не нужна любая, Вано. Мне нужна та, с которой мне никогда не быть…

Силы в итоге отказали и долго сдерживавшему себя лейб-гвардейцу. Давид отпил, не закусывая, будто кому-то что-то пытался доказать, а юный философ, сидевший напротив, ещё больше развеселился, наблюдая за ним со стороны.

– Запретная любовь, замужние дамы, адюльтеры… – Парень очень по-грузински зацокал языком и покачал головой. – Как вы, офицеры, все друг на друга похожи… – Затем подался вперёд, поманил несчастного влюблённого к себе и понизил голос. – Ну-ка, расскажи, кто эта прекрасная дама, и я напишу про вас роман. Может, знаменитым наконец стану!

Старший Циклаури изобразил на своём лице что-то наподобие улыбки, после чего внезапно поднялся и подал Вано свою мужественную руку.

– Не серчай, дзма3. Мне пора идти, ты сам знаешь. Однополчане ждут. Был рад с тобой повидаться.

Пребывая в шоке от такой поспешности, Вано только и успевал сокрушаться, что время так быстро пролетело, да приговаривать, что будет с нетерпением ждать Давида в Сакартвело на дне рождения Тины.

– Непременно буду…

– И Шалико передавай мои сердечные приветы! Безумно соскучился по нашему дипломатику…

При упоминании брата Давид заметно просиял и остановился на полпути.

– Ты сам его скоро увидишь. Он не меняется. Всё ещё умнее нас всех.

Пожалуй, в этом Вано вовсе не сомневался. Ещё совсем юным Шалико избрал себе в кумиры лицейского друга Пушкина – светлейшего князя Александра Михайловича Горчакова – и до сих пор лелеял надежду пойти по его стопам, стать дипломатом и служить в министерстве иностранных дел. Все, кто знал этого целеустремлённого юношу, не сомневались – это была не такая уж и неосуществимая мечта.

– И… да! – Старший Циклаури хитро подмигнул другу детства, захлопывая за собой дверь ресторации. – За всё заплачено. Можешь не стараться.

– Вот же! – жалобно заскулил Вано, будто кот, которому отдавили хвост. – И когда только успел!

Измайловец только что свернул за угол, а юный поэт, подавив улыбку, опустился на прежнее место за столом, осушил ещё одну рюмку с коньяком и вяло пожевал лимон, поморщившись. Спьяну ему померещилась на полу какая-то бумажка, но чем больше времени проходило, тем больше он понимал: не померещилась.

Юный князь заморгал, несколько раз протёр глаза, опустился на колени и перевернул листок. Это оказалась выцветшая фотокарточка, довольно измятая и потрёпанная.

И… пресвятая дева Мария, кто же на ней изображён?! Неужели это… их Саломея?!

Вано медленно поднялся с колен и, крутя в руках фотокарточку, в упор посмотрел на дверь, в которой исчез Давид. Лицо его озарила плутоватая усмешка.

***

На свою съёмную квартиру на Фонтанке юный князь вернулся под утро и, даже не разуваясь, чем вызвал возмущение старой экономки, принялся писать сёстрам в Сакартвело.

«10 июня 1883 года

Набережная Фонтанки

Караванная улица, дом 15

Санкт-Петербург

Даико! 4

Я пишу это письмо именно тебе, дорогая Нино, потому что знаю, как ты любишь их получать. Тебе нравится вбегать в кабинет отца с горящими глазами и отнимать у него корреспонденцию, прижимать к сердцу желанный конверт и читать его содержимое вслух Саломее и Тине, жадно впитывая в себя каждое слово. Да-да, даико, не смущайся. Я вижу, как пылают твои щёки, пока ты читаешь эти строки, но кто знает тебя лучше, чем разудалый старший брат?

Передавай нашим прелестным сёстрам мои самые пламенные приветы. Я целую их тоненькие пальчики и надеюсь в скором времени лично обнять их. Также засвидетельствуй моё глубочайшее почтение нашему дорогому отцу. Пускай не серчает на меня, коль есть за что. В скором времени всё равно свидимся!

Какие у вас новости, даико, милая…? Как поживает наша ангелоподобная Валентина? Поправилось ли её здоровье? Бьюсь об заклад: она всё ещё звучит голосом разума в нашей семье и пристыжает всех вокруг божественным светом, что от неё исходит. Тина, душа моя, не злись! Я всё это любя. Ни в Петербурге, ни в Тифлисе, ни в какой-либо другой европейской столице я не встречал подобной чистой души. Ты – божья благодать на мою бедную, беспокойную голову.

А ты, Саломея, моя гордая грузинская красавица, счастлива ли ты? Довольна? Всё ещё гостишь у нас с мужем или уехала обратно в Тифлис, не выдержав провинциальной глуши? Всё ли хорошо у моего обожаемого сидзе5? И ему передайте от меня дружественный поклон. Скоро ли вы подарите нам племянников, а отцу – внуков? О, дорогая, я уже вижу, как ты краснеешь из-за этого вопроса, но полно же тебе! Ты ведь знаешь своего непутёвого братца. Он никогда не умел держать язык за зубами.

А наш славный отец? В добром ли он здравии? Всё так же ль пьёт вино и ведёт свою бесконечную бухгалтерию? Всё так же ль сокрушается легкомыслию единственного сына?

Хочется так много всего узнать о вас! Но если осведомлюсь обо всём, что меня интересует, то никогда не закончу это письмо.

У меня в ушах всё ещё звучат ваши голоса. Словно наяву, я слышу, что вы, как одна, спрашиваете, как у меня дела. Так вот, докладываю, что ваш шельмоватый Вано всё тот же и ни на грамм не переменился с тех пор, как написал вам своё последнее письмо. Меня всё ещё отвергают большинство крупных издательств и журналов, но я не теряю надежды! Я написал парочку сносных пьес для одного из столичных театров, и они имели большой успех. Я даже гонорар получил, представляете? Да-да, я знаю, что наверняка скажет на этот счёт наша неприступная Саломея! Княжеский сын и работа – почти немыслимое сочетание. И всё же это так. Вы даже не представляете, какое это удовольствие – сжимать в руках деньги, которые ты заработал своим собственным трудом!

Но не буду больше надоедать вам своими россказнями, которые вам наверняка неинтересны, и сразу же перейду к самой впечатляющей части этого письма. Милая Тина, тебе лучше присесть. И тебе, моя строптивая Нино, как бы ни хотела ты этого признавать. Вы представить себе не можете, кого я встретил на набережной Фонтанки сегодня в белую ночь! Лейб-гвардеец Измайловского полка, его сиятельство Давид Константинович Циклаури! Собственной персоной. Да-да, не удивляйтесь! Я ведь просил вас присесть. Не говорите теперь, что не предупреждал!

Он так возмужал и похорошел, что мне даже стало завидно. Офицерская стать из него так и льётся! Правда, грустным он мне показался чего-то. Но раскрывать душу не стал – застеснялся.

Мы с Давидом договорились, что встретимся в Сакартвело на именинах Тины, – ведь он тоже едет в Ахалкалаки навестить родных на время отпуска. Можете себе вообразить? Мы снова все вместе, как в старые времена. Я уже начал думать, что их никогда не вернуть.

Мне тут птичка на хвосте принесла – ладно, хорошо: Давид на птичку совсем не тянет, скорее серый волк или медведь, – что наши отцы заключили пари, кто быстрее женит своих сыновей. Какой кошмар! Ваш милый братец намерен умереть холостым, но, похоже, мне придётся изо всех сил отстаивать это своё право, зная наших стариков.

Смотрю на исписанные листы, и мне становится страшно. Подумать только! Слова, как всегда, льются из меня рекой, течение которой сложно остановить. И всё же нужно! Не хочу вас больше утомлять, мои хорошие.

Ещё раз вас крепко целую и обнимаю.

Искренне ваш,

дзма Вано».

Нино не переставала улыбаться до самой последней строчки, и даже когда она спрятала письмо обратно в конверт, растроганная улыбка не сходила с её лица. Обернувшись, она увидела, что и Тина, всё это время сидевшая за пианино, улыбалась сквозь поджатые губы. Одна лишь Саломея, поместившаяся у окна с книгой, была, похоже, не в духе.

Сёстры коротали тот тёплый летний вечер в гостиной, изнывая от сильной полуденной жары, которая только что спáла. Окна девушки раскрыли нараспашку, но им всё равно не хватало свежести. Даже лёгкие платья из прохладной вискозной ткани не спасали положение, хотя Саломея, которая предпочитала тёмные тона в одежде после замужества, как будто специально оделась во всё чёрное. Её незамужние сёстры, напротив, уже который день щеголяли в летних нарядах с короткими рукавами. Нежная блондинка Тина всегда отдавала предпочтение розовому, а Нино – голубому или жёлтому, но больше всех она любила красный.

Запертые в четырёх стенах всё то время, что на улице стоял нестерпимый зной, они перебрали все известные увеселения. Тина несколько раз сыграла на фортепьяно два французских и один кавказский романс, хоть и не пела – врачи не рекомендовали ей напрягать горло. Нино по десятому кругу пересмотрела все портреты далёких предков, которые украшали стены в их салонной комнате, искусно сочетавшей в себе Запад и Восток. Большое зеркало из дубового дерева с узором, выполненным рукой известных итальянских мастеров, мирно сосуществовало здесь с персидским ковром, привезённым Георгием из одной из его заграничных поездок, и расшитыми грузинским орнаментом подушками. Всё в гостиной Сакартвело дышало духом самой Грузии и её непростой истории – ведь не зря само поместье носило её звучное имя.

Несложно вообразить ту радость, которую испытали девушки, когда приказчик Георгия принёс им письмо от брата. Старого князя всё ещё не было дома – он по обыкновению задержался у Константина Сосоевича, отца Давида, в Мцхете, но девушки к этому уже давно привыкли. Когда два добрых друга садились вместе пить кофе с молоком или шумно играли в нарды, то дочери теряли отца как минимум на полдня.

Где-то наверху пропадал и муж Саломеи, но он так давно не выходил из своей спальни, что они уже думать о нём позабыли. Должно быть, Пето прилёг на боковую или писал всё это время письма друзьям из семинарии. Впрочем, если даже это не так, сёстры всё равно не рассматривали его – такого мрачного и погружённого в свои мысли – как занимательного собеседника.

– Тут, кажется, есть что-то ещё, – спохватившись, радостно сообщила всем Нино, когда на дне конверта обнаружилась ещё какая-то бумажка. – Кажется, это твоя фотокарточка, Саломе.

Младшая княжна повертела в руках фотографию и на оборотной стороне обнаружила дополнительную подпись от Вано: «Случайно нашёл её. Не спрашивайте где. Думаю, Саломе и сама знает. Спешу вернуть эту вещицу законной владелице».

Вот тут-то Саломея и сорвалась с места, отложила книгу в сторону и встала рядом с сестрой, чтобы лучше вглядеться в своё изображение. Пытливая Нино сразу же заметила, что даико изменилась в лице, как только увидела фотографию, и тотчас принялась испытывать её вопросами.

– Ты ведь знаешь, откуда оно у него? – подозрительно сощурилась младшая сестра и заговорщицки подмигнула старшей. – Это как-то связано с Давидом Циклаури, не так ли?

Саломея ответила холодной улыбкой и вырвала из её рук фотокарточку.

– О чём ты говоришь, Нино? – Голос красавицы зазвучал надломленно и даже враждебно. Она поспешила спрятать снимок в книге как закладку и вернулась на своё место в кресле под окном. – Ты забыла, что я замужем? Такие намёки по отношению ко мне вовсе не уместны.

Тина неторопливо перевернула нотную тетрадку и прислушалась к этому разговору как раз в тот момент, когда её вмешательство могло больше всего понадобиться. За столько лет она уже научилась безоговорочно различать, когда над их головами собиралась ещё одна буря. И этот раз, безусловно, не стал исключением.

Нино недоверчиво причмокнула, вовсе не поверив в напускное благочестие Саломеи, и опустилась на красный диван рядом с книжной полкой, всё ещё сжимая конверт с письмом Вано в руках.

– Ты так говоришь, как будто никто не догадывается о вас, – как бы невзначай промолвила девушка и наткнулась на осуждающий взгляд Тины. – Что? Скажешь, мы не знаем?

– Нино, – тяжело вздохнула Тина. – Нельзя говорить всё, что думаешь. Это неприлично.

– Чего? – На этот раз старшая сестра усмехнулась саркастично, даже надрывисто и пожала плечами так, будто сама смеялась над речами младшей. – Чего такого скандального вы можете знать о нас?

– Гмерто чемо6! – Нино закатила глаза, пропустив замечание Валентины мимо ушей. – Да это же очевидно, что ты его не любишь! А он к чашушули7 больше чувств проявляет, чем к тебе!

– Нино! – возмутилась средняя сестра и устало поднялась с банкетки. Шаг её казался неуверенным, а щёки – чуть бледнее, чем положено, но эти наблюдения ускользнули от всеобщего внимания. – Прекрати!

– И не подумаю! Сколько можно лицемерить и делать вид, будто ничего не происходит?! Вам самим-то не надоело притворяться?

– Лицемерие? Притворство? – На этот раз Саломея рассмеялась вполне искренне и тоже встала. Младшая княжна последовала её примеру. Они встретились прямо посреди гостиной, и каждая готовилась защищать свою правоту. – Ах, чемо карго8, когда ты уже поумнеешь…

– Ну конечно же! Именно мне нужно поумнеть! – насмешливо закивала оппонентка. – Это ведь я шестой год мучаюсь от безразличия мужа и играю на публике бездушную зазнобу без каких-либо слабостей…

Тина перевела дух. Повисла оглушительная тишина.

– Как ты только можешь… жить в таком аду? Я бы скорее наложила на себя руки, чем терпела бы всё это.

Томную молчаливость душной гостиной нарушил громкий женский возглас. Нино потёрла ушибленное место на лице. Саломея приблизилась вплотную.

– Даико! – вполголоса проговорила Тина, но её так никто и не услышал.

– Ты ещё такая наивная. Рассуждаешь так, будто не знаешь наших традиций, – горько продолжила замужняя сестра. – И откуда в твоей голове берётся эта глупая сентиментальность? Она испортит тебе жизнь!

– Как она когда-то испортила твою?

Их взгляды пересеклись, и девушки впервые за долгое время почувствовали давно потерянную духовную связь. Несмотря на свой упрямый, неуступчивый нрав, Нино довольно хорошо чувствовала людей, поэтому быстро поняла, что ковырнула в душе сестры старую, давно кровоточившую рану, и почувствовала за это укор совести. Как часто с ней подобное случалось? Шалико наверняка покачает головой, когда узнает об очередной её несдержанности!

Но кто знает, как далеко Нино могла бы зайти в своём искреннем желании докопаться до правды, если бы всеми любимая Тина вдруг… не лишилась чувств?

На растревоженные женские крики Пето спустился в гостиную и как раз подоспел к тому моменту, когда его жена и свояченица подхватили Тину на руки и уложили на диван. Перепрыгивая через две ступеньки, когда-то вялый и безынициативный Пето бросился на помощь с таким оживлением, что Саломея не сразу узнала в захлопотавшем вокруг них мужчине своего беспристрастного и отчуждённого супруга.

– Опять обморок? – мрачно переспросил зять, отсылая слуг за спиртным. Нино, не помня себя от тревоги, коротко кивнула, и он зацокал языком, приглаживая подбородок. – Быстрее несите сюда коньяк или вино отцовской выжимки! Поводите под носом. Живо очнётся!

В следующую минуту Пето подозвал к себе дворового парня и отправил его в Мцхету за старым князем.

– Только не говори, что обморок, – крикнул он парню вслед и всплеснул руками. – А то перепугается раньше времени. Скажи только, что ждём его поскорее. Тине нездоровится.

Всё это время Саломея настороженно наблюдала за своим деловитым мужем и мысленно возвращалась в то время, когда он ещё с таким рвением ухаживал за ней… этот высокий, стройный юноша с пламенными чёрными глазами, смотревшими одновременно страстно и трепетно. Вся фигура Пето передавала сильное напряжение в каждой частичке его тела: казалось, будто он никогда по-настоящему не расслаблялся. От него веяло какой-то страшной преступностью и скрытым пороком, хотя она не могла понять до конца, чем подпитывалось это впечатление. Были ли тому виной чрезмерная порывистость в движениях и давний, закостенелый невроз? Так или иначе, именно на этот роковой свет она в своё время полетела, будто мотылёк, и сгорела дотла. Его голос звучал так приятно, хоть и прокуренно, что она потеряла от него когда-то голову. Подумать только! И этот самый человек, которого она так горячо полюбила в свои девятнадцать, сейчас не вызывал у неё ничего, кроме откровенного презрения!

Саломея терпела его – Нино правильно подметила. Она действительно терпела его из последних сил. Как и он её. Но разве имелся из порочного круга хоть какой-то выход?

– Я поеду за врачом в город. – Раздав все необходимые поручения, Пето закурил свою трубку и нехотя обратился к жене и свояченице. – Ничего не предпринимайте и ждите отца. Ясно вам?

Сёстры переглянулись и заморгали в знак согласия. Зять удалился своей дёрганой походкой, а им только и оставалось, что с надеждой смотреть ему вслед.

***

Когда Пето наконец прибыл в Ахалкалаки, уже смеркалось. Дорога отняла много времени, и он изо всех сил подгонял непутевого кучера тестя, на бричке которого за неимением лучшего варианта и пустился в путь. Не в силах справиться с волнением, он раз за разом обращался к своему неизменному товарищу – курительной трубке – и всё благословлял небеса за то, что те одарили человечество таким бесценным открытием, как табак.

– Княжне плохо, ты не понимаешь, что ли? – огрызнулся он на Павлэ, когда при въезде в город тот пустил лошадей спокойной трусцой. – А, абдали9 чтоб тебя!

Потеряв всякое самообладание, Пето почти на ходу спрыгнул на землю и, повторно про себя чертыхнувшись, решительно двинулся в противоположную сторону.

– Куда же вы, ваше благородие? – проблеял Павлэ, но княжеский зять махнул рукой, так и не удостоив его ответом, и исчез в городской толкотне.

Пето прошёл уже несколько переулков, подкрутил смоляные усы и сощурился, когда заметил прямо перед собой чьи-то приближавшиеся тени.

По правде сказать, в Ахалкалаки его привело не только искреннее желание помочь малокровной Тине, хотя к ней он относился с большой теплотой. Хорошая девочка – безвредная, безголосая. Не то что его жена, так любившая закатывать истерики время от времени…

Ещё с утра Пето знал, что под каким-нибудь предлогом обязательно покинет Сакартвело и приедет сюда в назначенный срок, так что он и за это благодарил небеса – ему даже придумывать ничего не пришлось!

– Ты задержался, – отозвался Андрей с лёгким укором, и Пето с трудом подавил улыбку. Как рад он был слышать этот голос!

– Жёнушка, небось, не отпускала, – оскалился пышнотелый Резо и нахально покрутил в руках карманные часы. – Сладко-сладко приговаривала, да?

Пето весело рассмеялся, когда встретился с друзьями. Он знал, что Резо говорил всё это не со зла, – ещё в те годы, когда они учились в одной семинарии, которую позже окончил и его шурин Вано, этот краснощёкий толстяк отличался острым языком и довольно специфичным чувством юмора. Другое дело – Андрей Иванович, приехавший в их жаркую горную местность откуда-то из центральных губерний вместе со своим младшим братом Славиком, ходившим хвостиком за всей компанией и как губка впитывавшим в себя все их убеждения. Из-за своей чрезмерной стеснительности и юношеской зажатости этот худощавый белобрысый человек и его впечатлительный юный родственник до сих пор не до конца понимали непредсказуемый кавказский менталитет. Андрей был сыном гувернантки и освобождённого ещё в пятидесятые годы по вольной грамоте крепостного. Мечты о светлом будущем, об отмене самодержавия и возможности одинаковых условий труда и заработка для всех и каждого свели его в конечном счёте с бывшими семинаристами. Конечно, он никогда не считал себя ровней им, а в особенности Вано, который откликался на «ваше сиятельство» и носил княжеский титул, в то время как к Резо, да и к самому Пето люди обращались «ваше благородие». И всё же эту четвёрку который год связывало общее дело, которое стирало всякие классовые и социальные различия между ними.

– Нужно отправить к Матвею Иосифовичу кого-нибудь, – с тяжёлым вздохом промолвил Пето, когда друзья перестали сжимать его в своих цепких объятьях. – Моей свояченице опять плохо.

– Будет сделано. Не переживай насчёт этого, – с готовностью заверил его Резо и от души потрепал друга по плечу. – Ты мне лучше скажи… ты всё ещё хочешь участвовать в нашей вылазке?

– Это может быть опасно, – напомнил всем Андрей. – Это, конечно, не «Тифлисский вестник», но если нас поймают, то не избежать нам ареста. Царские ищейки не дремлют после того, как императора так жестоко убили два года назад…

Пето спрятал язвительную улыбку в чёрных усах и еле заметно закатил глаза. Если он женился на княжеской дочери и с тех пор почти всё время проводил в изнеженной дворянской среде, то это ещё не значило, что он совсем не имел своей жизни, никак не связанной с этой самой средой и даже шедшей с ней вразрез. У него имелись… свои причины поступить так, как он поступил, женившись на Саломее, но его мировоззрение и убеждения с тех пор никак не поменялись.

Разве так сложно это понять?

– Послушайте, – с тяжёлым вздохом начал он немного погодя. – Я готов хоть десять типографий взломать, лишь бы простой народ Ахалкалаки наконец услышал нас. И я за ценой не постою, даже если придётся заплатить за это головой.

Резо просиял, как только услышал эту пламенную речь, а Андрей растроганно протёр глаза. Неужто прослезился?

– Вот это я понимаю: по-нашему! – Своей огромной медвежьей рукой толстяк сгрёб друзей в охапку и со счастливой улыбкой потрепал их по голове. – Не хватает только Вано… Он скоро приедет?

– День рождения Тины пятнадцатого числа. Думаю, со дня на день он уже будет здесь.

Резо протёр друг о друга полные руки и шлёпнул себя по правой ноге.

– Вот это будет веселье, когда мы снова увидим нашего старого столичного друга…

– Генацвале!

Пето будто холодной водой окатили, когда он услышал звук этого голоса – такого хрупкого, надломленного и… знакомого. Они переглянулись с Андреем, и Пето прочитал в глазах русского живое страдание, которое испытываешь, только когда теряешь что-то действительно дорогое. Ему даже стало больно физически от плохого предчувствия, и, когда все они обернулись на зов, никто не сомневался: голос принадлежал семнадцатилетнему Славе, младшему брату Андрея.

Всё произошло в один миг. Резо, как самый здравомыслящий из всех, бросился на помощь еле державшемуся на ногах мальчишке и успел подхватить его раньше, чем тот опустился на нагревшийся за жаркий день асфальт. Из обагрённого рта Славы на полную руку Резо закапала кровь. Пето подбежал с другой стороны и – благо на улицах было безлюдно – помог оттащить его в тёмный закоулок. Андрей, издавший стон отчаяния, как только увидел у Славы огнестрельное ранение в живот, вяло поплёлся за ними следом, похоже, так и не смирившись с потрясением.

– Ты что… ты один… ты пошёл туда один, да?

Старший брат смотрел на то, как жизнь постепенно угасала в голубых глазах младшего, и почти не сомневался, что оказался прав в своих догадках. Пето сокрушённо прикрыл веки, когда мальчишка победоносно улыбнулся сквозь слёзы и боль.

– Я сделал это, друзья! – с чувством выполненного долга сообщил им Слава, и Андрей громко всхлипнул. Он больше не сдерживал себя – слёзы потекли по его щекам рекой. – Я напечатал ту статью, успел. Завтра она будет на столе каждого приличного мужа Ахалкалаки. Это безоговорочная победа!

– Ты дурак, Слава! – горько выругался Резо и вытер нос чистым рукавом. Даже его далеко не слабые нервы сдали. – Кто просил тебя лезть в пасть ко льву в одиночку?! Мы ведь всё уже спланировали!

Юноша закрыл глаза и блаженно улыбнулся.

– Хотел выслужиться, – покачал головой Пето. – Хотел, чтобы мы наконец стали воспринимать его всерьёз! Мечтал доказать, что не хуже своих старших товарищей. Тьфу!

Он красноречиво сплюнул в сторону и больше не поднимал глаз на парня. И откуда только берётся проклятый юношеский максимализм, унёсший столько молодых жизней ещё до того, как их владельцы успели бы сделать хоть что-то действительно стоящее? И почему ум и расчётливость приходят только с годами?

Но вся вина лежала только на одном Славике. За глупость нужно платить. Во всей этой ситуации Пето чувствовал искреннюю жалость лишь к Андрею. На убитого горем брата становилось страшно смотреть.

– Ты ещё скажешь мне спасибо, генацвале, – из последних сил прошептал Слава и пронзительно посмотрел на друзей. – Завтра, когда каждый уважаемый человек в Ахалкалаки…

Он так и не договорил, потеряв сознание. Резо нервно померил парнишке пульс и еле заметно выдохнул, когда почувствовал слабое, но уверенное сердцебиение.

– Это болевой шок, – успокоил он горячо перекрестившихся друзей. – Сердце ещё бьётся, но счёт идёт на минуты. Надо спешить.

– Нужно… отвести его к Матвею Иосифовичу, – бесцветным, еле живым голосом предложил Андрей и размазал по лицу слёзы. – Может быть, он всё ещё сможет помочь.

Пето и Резо обменялись озадаченными взглядами, но в конечном итоге согласились с этим разумным предложением. Подхватив Славу на руки, Резо уверенным шагом двинулся в сторону дома, где жил старый еврейский доктор, поддерживавший их тесный «кружок по интересам», а Пето и Андрей молча зашагали следом.

2

Пять дней спустя старый князь Георгий размеренно попивал свой излюбленный кофе, что уже стало для него своеобразным утренним церемониалом, и с интересом просматривал страницы «Ахалкалакского листа» – уездной литературно-политической газеты, – пока ждал прихода Пето. Георгий ещё не успел выразить зятю благодарность за то, что тот так быстро привёз из Ахалкалаки врача для его милой Тины. Видел бог: если бы он только знал, что она снова так тяжело будет переживать «женское недомогание», то ни за что не позволил бы пройдохе Циклаури так увлечь себя игрой в нарды! И всё же старый князь позвал к себе Пето в тот многообещающий июньский день далеко не за тем, чтобы сказать ему спасибо за случай со средней дочерью. Увы, его душу всё ещё терзала проблема, которая не решалась так просто.

Георгий отпил из своей кофейной кружки, специально растягивая удовольствие, и надел нелепые круглые очки, выписанные Матвеем Иосифовичем, когда его внимание привлёк особенно любопытный заголовок в «Ахалкалакском листе»: «Социализм и политическая борьба». Авторство приписывалось некому Георгию Плеханову, эмигрировавшему в Женеву, но гораздо больше князя привлекли строки, поместившиеся сразу после данной статьи. Они призывали бороться с насаждением русской культуры в Грузии, её «игом», длившимся почти сто лет, и отстаивать свою самобытность, поддерживая национально-освободительное движение Ильи Чавчавадзе. Каждая клетка в патриотичной душе Георгия отзывалась на эти абзацы, но в его голове всё ещё не укладывалось: как только царские жандармы пропустили такое в печать?

– Вы хотели меня видеть, ваше сиятельство?

Дверь в рабочий кабинет князя надоедливо скрипнула – её давно пора смазать, – и на пороге, наконец, появился Пето. С того происшествия с Тиной ему как будто и самому нездоровилось – ещё более хмурый и неразговорчивый, чем обычно, он вздрагивал от любого порыва ветра и всё время озирался по сторонам, будто чего-то страшно опасался.

Георгий бодро поднялся с места и, отложив в сторону «Ахалкалакский лист», с готовностью раскрыл для зятя свои объятья. Дружелюбная улыбка не сходила с его морщинистого лица. Что ж, ещё бы! Иного и не оставалось.

Молоденьким юношей старый князь Джавашвили был невероятно хорош собой. Родным Кавказом в нем дышало всё – от гордого, внушительного подбородка до сильных, удалых плеч. Он всё ещё славился отменным здоровьем – Тина явно пошла этим не в него! – и никогда ни на что не жаловался. Проседь давно появилась в его чёрных волосах, но, как ни странно, очень шла Георгию, придавая ему отпечаток почтенной старости. Его зелёные глаза всегда искрились приветливостью и оптимизмом, поэтому со стороны казалось, что в доме этого человека никто и никогда не знал беды. Свой жизненный путь он прошёл с большим достоинством: Пажеский корпус, элитный Преображенский полк, а затем отставка, женитьба и четверо детей. Но случались на нём и ошибки, о которых гордый грузинский князь вспоминать не любил. Сейчас же он прекрасно вёл бухгалтерию в Сакартвело и слыл практичным, нерасточительным хозяином среди прислуги.

– К чему все эти любезности, дорогой? – весело рассмеялся князь, а его смех зазвучал вполне естественно. – Чай, не чужие друг другу люди. Который год родня. Ну присаживайся же, присаживайся!

Напускная благожелательность тестя не убедила Пето. Он прекрасно знал, что когда-то Георгий не слишком одобрял выбор старшей дочери и смирился с ним только потому, что Саломея без памяти в него влюбилась и слышать не хотела о другом избраннике. Хоть и дворянин, но нетитулованный, да ещё и обедневший! Родителей нет, живёт на попечении у богатого дяди, владевшего винодельным заводом в Тифлисе и несколькими в Ахалкалаки, и копейки в жизни сам не заработал – не хотел, не привык, да и просто не умел! Георгий иронично хмыкнул при мыслях об этом. Интересно, сколько раз сёстры припоминали Саломее те времена, когда по Сакартвело в очередной раз раздавались крики и ругань?

– Вы, наверное, очень рады, – неумело улыбнулся зять, чтобы поддержать разговор. – Вано скоро будет дома.

– Я скучал по своему самому бестолковому отпрыску. Это так. – Старый князь хищно сощурился. – Но пока вы с Саломеей гостили у нас, я почти не ощущал его отсутствия – ведь вы его заполнили с лихвой!

Вот он, ещё один завуалированный укор в сторону Пето! Сколько можно гостить – пора и честь знать, да возвращаться в Тифлис… к большому денежному мешку, к дяде. Только… что делать, если возвращаться оказалось больше некуда?

Последний приезд супругов Ломинадзе в Тифлис ознаменовался скандалом: дядя заявил, что не намерен терпеть племянника и его привыкшую к роскоши жену, когда его собственная семья – два сына с невестками и куча внуков – непрерывно росла. Платить за съёмную квартиру стало нечем, после того как истратились все накопленные средства и даже приданое Саломеи. И тогда ещё весной… они приехали в Сакартвело, не придумав ничего лучше.

Пето предпочёл сделать вид, что не понял намёка, и продолжил деланно улыбаться. В конце концов, не выгонит же старый князь на улицу собственную дочь! А стало быть, и его тоже… что тогда скажут люди…?

– Сегодня день рождения Тины, – как ни в чём не бывало, пожал плечами зять. – Уже вечером у вас соберётся весь свет! Теперь вам точно не придётся скучать…

Князь Джавашвили кривовато усмехнулся. Он видел! Видел этого лицемера насквозь, но ничего не мог с ним поделать – руки у него были связаны. Выгнать шельмеца, своими руками развести их с Саломе и оставить дочку без мужа? Какой стыд! Срам! Что будут говорить о Саломее соседи?! Во второй раз она так точно не выйдет замуж…

Он тяжело вздохнул и, выждав небольшую паузу, устало покачал головой.

– Ты прав: у меня есть всё для счастья. – Ещё один вымученный вздох и лукавый смешок. – Ну почти всё…

На этот раз Пето не сразу понял тестя и поэтому спросил напрямую:

– О чём вы, ваше сиятельство?

– Внуков мне хочется, дорогой сидзе! Внуков!

У Пето затряслись руки – жест, который передавал крайнюю степень тревожности. Он сильно вспотел и взволнованно поёрзал на стуле, а Георгий изрядно потешился, наблюдая за его нервозностью.

– Что же ты смущаешься, как вчерашний лицеист? Я слышал, в молодости женщины любили тебя за молчаливость и отрешенность. Где все это сейчас? – хитро посмеиваясь, пошутил старый князь. – Да и где это видано, чтобы шестой год женаты, а… всё никак? Быть может, Матвея Иосифовича позвать, чтобы осмотрел вас, выписывал чего-нибудь укрепляющего?

С каждой минутой всё ужаснее! Пето нервно расхохотался.

– Что вы, ваше сиятельство! Уверяю вас, что и я, и Саломея находимся в полном здравии.

– А в чём же тогда проблема? – не унимался старик, получавший безграничное удовольствие от всего этого представления. Да, он не мог всерьёз навредить мужу собственной дочери, но изрядно помучить его… было всё же в его силах. – Плохо стараешься?

– О, ваше сиятельство…

Георгий тяжело вздохнул, пряча улыбку в уголках губ.

– Сидзе, – проговорил он вдруг серьёзно. Гораздо серьёзнее, чем до этого. – Я далеко не так слеп, как ты думаешь, и прекрасно вижу, что моя дочь несчастна. Но я уверен, что всё поменяется, как только у неё появятся дети.

Пето изо всех сил держал лицо, пусть это и не всегда получалось.

– Ей нужно отвлечься, направить своё внимание в другое русло. И чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше.

– Конечно, ваше сиятельство. Вы абсолютно правы.

– И ещё старик Циклаури! – горячо перебил его тесть. – Вздумал поспорить, кто быстрее женит своих сыновей: я Вано или он своего Давида. Представляешь? Сейчас ещё на внуков решит пари держать, но тут-то… – Георгий хохотнул зятю прямо в лицо и вальяжно откинулся на спинку стула. – Я точно окажусь на шаг впереди!

Пето ничего не ответил и поспешил отвести взор, чтобы тесть не прочёл в нем лишнего. Несколько секунд мужчины молчали, вслушиваясь в надоедливое тиканье настенных часов.

– Вы с Саломеей можете оставаться в Сакартвело, сколько вам нужно, – довольно мягко промолвил князь и доверительно подался вперёд. – Это и ваш дом тоже. Я прошу вас лишь… о топоте маленьких ножек по моим персидским коврам. Что бы только не отдала покойная княгиня, чтобы увидеть это своими глазами!

Зять был не дурак и понял обрисованные требования с первого раза. Коль хочешь, чтобы я и дальше тебя терпел, – подари мне внуков. Нет – пеняй на себя!

Он поднял глаза на Георгия и расплылся в угоднической улыбке, слегка склонив голову набок.

– Вы можете на меня положиться, Георгий Шакроевич! Я вас не подведу.

Они обменялись короткими кивками, чем ознаменовали конец этого разговора, хотя каждый из них знал: его продолжение неминуемо состоится.

Пето встал и вежливо поклонился тестю, а тот отпустил его льстивой улыбкой. Мужчина уже сделал пару шагов к выходу, когда появившийся в дверях приказчик растолкал его и кинулся хозяину в ноги.

– Вано Георгиевич! – Тимур запинался и тяжело дышал, но любящий отец всё равно понял его и поспешно встал, чуть не сшибая из-под себя стул. – Вано Георгиевич едет!

Старый князь без промедлений бросился прочь, минуя и приказчика, и зятя, а Пето припал к окну, отдёрнул шторку и пригляделся. Он даже отсюда увидел и услышал, как Нино с визгом повисла на шее у брата!

– Даико, милая, – театрально проворчал Вано, когда кудрявые волосы младшей сестры забились ему в рот. – Ты же так задушишь меня!

– А ты приезжай чаще, – не осталась в долгу Нино и повела плечами. – Тогда не успеем соскучиться.

Старший брат приложил к сердцу правую руку – мол, что поделать, «долг службы». Слуги тем временем безмолвно разгружали его багаж и несли в дом, но молодой хозяин и их успел одарить любезностями: «Павлэ, ты что же, похудел? А как твоя матушка – блаженная Лейла Аликоевна – всё ещё мучается от бессонницы? В столице я только и делал, что мечтал о её чашушули!»

Когда они с Нино в последний раз обменялись улыбками, Вано обратился к стоявшей у неё за спиной имениннице и деланно покачал головой.

– Ай-ай-ай, душа моя! Слышал, ты на днях снова заставила нашего дорогого отца поволноваться? Нужно ли нам снова отправить тебя в Боржом?10

Тина смущённо покраснела, и Вано стало даже стыдно за своё поведение. За столько лет и позабыл, какой ранимой она была!

– С приездом, дорогой дзма, – любовно произнесла даико, стараясь не испугать брата своим напором, хотя, конечно, истосковалась по нему не меньше, чем Нино. – Пусть твоё пребывание здесь принесёт только одно хорошее.

Вано растроганно протёр глаза и от всей души прижал хрупкую Тину к себе, поцеловав её в щёчку. Такая худенькая! Будто тростинка. А на теле ни капли жира – кожа да кости.

– С днём рождения, душа моя! – прошептал он на ушко и, заметив, как просияли её глаза при виде аккуратно запакованного свёртка, ещё нежнее произнёс: – А теперь спрячь, пока никто не видит.

Она коротко кивнула и убрала подарок за спину, заговорщицки подмигнув брату. Он подмигнул ей в ответ, и именно в этот момент своей гордой лебединой походкой к ним присоединилась Саломея.

Вано вытянулся по стойке смирно и приблизился, чтобы поцеловать ей руку. С каждой из своих сестёр он казался совершенно разным человеком. С игривой Нино юный поэт становился насмешливым и озорным. С кроткой Тиной – самым нежным и любящим братом, которого только можно вообразить, а с Саломеей… с ней, как ни странно, было легче всего. Вано чувствовал её лучше остальных – пусть они и говорили мало, но зато любили даже молчать в присутствии друг друга. Будучи старше на год, она всегда приходила к нему со своими тревогами и, казалось, только с ним не стеснялась ими делиться. Вано знал это и особенно ценил – ведь та же Нино всегда найдёт поддержку у отца, у Тины, у своего сердечного друга Шалико Циклаури. У Саломеи же был только он.

Как такая необычная связь образовалась между ними и почему горделивая Саломея, сходившаяся далеко не со всеми, так легко принимала именно его? Вано не мог сказать точно. Но зато он не сомневался в остальном: тот, кто обидит её, заплатит за это жизнью.

– Ты похорошел и возмужал, – заметила она с улыбкой, когда он отпустил её чересчур холодную ладонь и чуть отстранился. – Papa возгордится! Пари с Циклаури он точно выиграет.

Брат красноречиво закатил глаза, как будто говоря: «Не бывать этому!», а она еле слышно рассмеялась. Очень уж весело у него это получилось.

– Как ты…? – спросил он вдруг доверительно и слишком понимающе. Уголки её губ дрогнули. – Всё ли хорошо?

Саломея слегка повела головой и ответила таким же низким шёпотом, даже не моргнув:

– По-старому. Всё по-старому, дзма.

Вано поджал губы, и несколько секунд молодые люди простояли в молчании. Он поковырял землю кончиком туфли и посмотрел на старшую сестру исподлобья. Пето… конечно, речь шла о нём.

Пожалуй, с зятем его связывали довольно противоречивые отношения, которые Вано сам не до конца понимал. Они окончили одну и ту же семинарию, где заразились идеями национально-освободительного движения и основами социализма. У бывших семинаристов имелся один круг общения, и, хотя Вано уже два года жил в Петербурге, он тоже числился в их революционном кружке в Ахалкалаки и знал всех дружков зятя поимённо. Пето даже нравился своему шурину, потому что на деле показал себя решительным и бесстрашным человеком, готовым на многое ради того, во что действительно верил. Порой Вано признавался себе, что социализм и патриотическое движение давно превратились для него в увлекательную игру, к которой он с интересом возвращался, когда ему становилось совсем уж нечего делать. Пето же, похоже, был предан этим понятиям всей душой. Ну не любил зять работать – и что…? Как будто он сам не был таким же!

Пето, в свою очередь, довольно тепло относился к шурину, если слово «тепло» вообще можно применить к кому-то из Джавашвили, где его терпели, судя по всему, из последних сил. При таком раскладе они бы даже стали добрыми друзьями, если бы Вано слишком хорошо не знал, как Саломея страдала рядом со своим мужем. По этой причине холодок проскальзывал между назваными братьями, но их всё ещё объединяли общие мечты и чаяния.

Именно они пришли на ум Вано, когда он увидел зятя после долгой разлуки. Пето шёл вслед за тестем, уже раскрывшим для блудного сына свои объятья, но почему-то выглядел мрачным и угрюмым.

– Мои старческие глаза наконец озарил дневной свет, – сердечно проговорил Георгий, когда только вышел встречать сына. – Нечасто ты балуешь нас своим присутствием, мой мальчик.

– И я ему то же самое сказала, – зачирикала под боком Нино. – Совсем нас позабыл в этих своих столицах!

– Вас позабудешь! – отшутился Вано, успев несколько раз похлопать по спине отца. – Особенно тебя, голубушка.

Не будь рядом отца, Нино обязательно показала бы брату язык. Он вполне этого от неё ожидал. Видимо, и Георгий тоже. Он весело попенял младшей дочери пальцем и ещё раз потрепал сына по пышной чёрной шевелюре.

– Ну полно вам ругаться! – по-доброму рассмеялся старый князь, от души наслаждаясь семейной картиной. – Пойдёмте же в дом, пойдёмте!

Старик приобнял сына за плечи и мягко развернул его к парадной двери, у которой всё это время молча простоял Пето, а сёстры медленно двинулись за ними следом. Лишь тогда Георгий нехотя выпустил Вано из своих цепких объятий и позволил молодым людям поговорить по душам.

Саломея, Тина и Нино исчезли под кровом вслед за отцом, а Вано и Пето так и замерли, встав друг напротив друга.

– Генацвале, ты не меняешься. – Шурин позволил себе родственную улыбку и пожал зятю руку. Тот её охотно пожал в ответ, кривовато усмехнувшись. – Годы над тобой не властны.

Вано огляделся по сторонам и, когда полностью убедился, что их никто точно не слышал, взволнованно спросил:

– Как там наши…? Что там… со статьёй?

Пето нервно пригладил затёкшую шею и шумно выпустил ртом воздух.

– Славика подстрелили жандармы. Он еле дышит. Его сейчас Матвей Иосифович выхаживает…

Шурин издал стон удивления.

– Как это случилось?

– Никому ничего не сказал и взломал «Ахалкалакский лист» самостоятельно. Статья давно в печати, но…

Вано смачно выругался в сторону, когда с первого этажа послышался растревоженный голос отца:

–– Сидзе, ты что же, в плен моего сына взял? Что же вы так долго?!

– Идём, Георгий Шакроевич! – насмешливо крикнул ему сын. – Уже идём!

Затем взял явно расстроенного зятя под руку и повёл в дом.

– Да ладно тебе, поправится! Молодо-зелено…

Если бы он только знал, что далеко не одно только здоровье Славика стало причиной огорчений Пето!..

***

В пригласительных карточках на бал в Сакартвело говорилось чёрным по белому: приём гостей с шести до десяти часов вечера пятнадцатого числа. Однако князья Циклаури, бывшие самыми близкими друзьями хозяев, приложили все усилия, чтобы приехать на место встречи раньше остальных гостей.

– Ах, как тут душно! – Ламара со страдальческим видом обмахнулась веером и постучала в окно кареты, всячески привлекая внимание отца. – Долго нам ещё ехать, papa?

Константин Сосоевич – коротконогий тучный человек лёгкого, непринужденного нрава – сидел на козлах впереди рядом с кучером и весело травил ему байки. От очередного анекдота он отвлёкся, только чтобы не сильно обижать своим безразличием дочь:

– Скоро, моя красавица, скоро! – отмахнулся старый князь, после чего снова вернулся к занимавшему его разговору и больше на зов не откликался. – Ну а я ему и говорю: генацвале! Что ж ты мне не сказал, что твой сын приезжает? Давай устроим по такому поводу пари!

– Мне кажется, я уже слышал эту историю раз двадцать, – признался брату и сёстрам Шалико, поправляя манжеты своего парадного чёрного костюма, и снисходительно улыбнулся.

– Больше, дорогой дзма. – От своего задумчивого молчания в итоге оторвался даже Давид и красноречиво закатил глаза. – Гораздо больше!

Тут и малышка Софико, которой только весной исполнилось одиннадцать лет, понимающе рассмеялась, заметив немые переглядывания старших. И что только взять с их чудака-отца?

В том, что касалось детей, его сиятельству Константину Сосоевичу завидовали многие. Покладистая и домовитая жена подарила ему двух прекрасных сыновей, каждый из которых подавал большие надежды, и очаровательных юных дочерей – одну краше другой. Разве что перерыв между ними Дариа Давидовна дала большой, но на то нашлись свои причины. После старшего, Давида – красавца-офицера и большой гордости семьи – княгиня Циклаури стала рожать раньше срока, будто больше не могла вынести ребёнка в своей утробе до положенных девяти месяцев. Супруги даже искренне поверили в то, что прокляты, когда врачи посоветовали её сиятельству побывать на Черноморском побережье, где, как сказывали, протекали множества целебных рудников. Так спустя тринадцать тягостных лет на свет появился и второй сын, Шалико, и почти сразу же стал большим любимцем матери. В семье часто поговаривали, что те годы, которые Шалико ждал благословенного дня своего рождения, он наверняка потратил на изучение всех тех книг, что оказались под рукой на небесах. А иначе как объяснить безграничную жажду знаний, которой молодой князь так удивлял всех вокруг?

Спустя два года после Шалико у Константина и Дарии родилась Ламара, а ещё через пять лет – Софико. Все их дети, за исключением разве что чересчур жеманной средней дочери, стали между собой очень дружны с годами. В особенности это проявилось в отношении друг к другу старших сыновей. Несмотря на значительную разницу в возрасте, Давид с большим теплом относился к своему серьёзному и воспитанному младшему брату и зачастую приходил к нему за советом, а Шалико всегда немножко на него равнялся.

Шалико действительно был гораздо умнее и дальновиднее своих лет, поэтому он далеко не проглядел, каким подавленным выглядел старший брат.

Хотя Давид и пытался шутить и всячески участвовать в разговоре, у него с трудом это получалось. Громкий голос отца всё ещё раздавался снаружи, Ламара постоянно ворчала и нервировала остальных, да и Софико, которая не привыкла жаловаться, совсем измотала дорога. Матери сегодня нездоровилось, и она осталась изнывать от мигрени дома. В итоге Шалико оказался единственным человеком, кому старший Циклаури мог облегчить душу. Но как это сделаешь в дороге? Да ещё и в такой тесной жаркой карете в присутствии сестёр?

Когда Ламара в очередной раз пожаловалась на дурноту, Шалико подался немного вперёд и доверительно коснулся руки брата. Давид даже вздрогнул от этого жеста, совсем его не ожидая.

– Если ты хочешь поговорить, – промолвил он отзывчиво, – то я к твоим услугам. Ты же знаешь.

– Я знаю, милый друг. Я знаю.

Гордый измайловец не удержался от растроганной улыбки и потрепал будущего дипломата по кудрявой светлой шевелюре. Шалико, безусловно, уступал старшему брату в красоте и привлекательности в глазах женщин, но безоговорочного обаяния ему было не занимать. Обладатель миловидных черт, да с золотистыми кудрями, унаследованными от матери, младший сын князя становился похож на херувима, когда принимал умиротворённо-сосредоточенное выражение лица. Жаль, глаза ему от отца достались карие, а не голубые, иначе сходство с этим ангелоподобным существом стало бы почти неоспоримым. Сам Шалико не очень-то любил эти сравнения – по его мнению, они не прибавляли ему солидности.

Материнские светло-русые кудри получила по наследству и Софико, хотя она и так росла маленькой копией среднего брата. А чернобровая и черноглазая Ламара, соответственно, пошла в Давида и в отца.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Давид устремил свой задумчивый взгляд вдаль, а Шалико откинулся на расшитые подушки и, чтобы немного отвлечься, тоже вгляделся в виды, мимо которых они проезжали. Улыбка сама натянулась ему на лицо, когда родные очертания Сакартвело показались сквозь горные вершины. Интересно, чем сейчас занималась Нино?

Невыносимая дорога подошла к концу уже через десять-пятнадцать минут. Ещё немного – и он сам узнает ответ на этот вопрос! Но вот незадача!.. У парадных дверей князей Циклаури вышли встречать знакомые лица: приветливо махавший Георгий Шакроевич, нежная и хрупкая Тина, статная и величественная Саломея и всегда весёлый и приветливый Вано. Но Нино среди них почему-то… не показывалась.

Шалико всё смотрел по сторонам, даже не скрывая своего разочарования, пока Давид помогал сёстрам выйти из кареты. Тем временем отец бодро потряс протянутую Георгием Шакроевичем руку и крепко сжал его в своих дружественных объятьях.

– Вай ме, Константин Сосоевич! – воскликнул хозяин, внимательно оглядывая юных гостей, которых он знал ещё совсем детьми. – В каких же джигитов выросли твои сыновья! А Ламара-то… скоро замуж выдавать!

Давид и Шалико многозначительно переглянулись, когда Ламара удовлетворённо повела плечами. Уж они-то не обольщалась по поводу неё – сложно найти человека прозаичнее, чем их сестра! Все интересы старшей княжны Циклаури сводились к скорому замужеству и детям, но кто её за это осудит?

– Говори за себя, старый прохвост! – развеселился князь Циклаури. Похвала пришлась ему очень по вкусу. – Ты живёшь в таком цветнике! Что ни день, то малина!

Добрые друзья расхохотались в своей неизменно громкой кавказской манере, и гости один за другим начали поздравлять именинницу. Когда и это осталось позади, Вано подошёл к братьям Циклаури и похлопал каждого по спине, пока Тина обменивалась любезностями с Ламарой и Софико.

– Давно не виделись, дорогой друг. Забыл тебе ещё в прошлый раз сказать… тёмно-зелёный тебе очень идёт! – хитро подмигнул он старшему Циклаури, оглядев его парадный мундир. Давид смущённо зарделся, когда Вано заговорщицки понизил голос. – Кстати говоря, ты вещицу одну в ресторации потерял. Не переживай, я уже отдал её Саломее.

Конечно, молодой князь понял, о какой «вещице» шла речь. Он с ужасом выслушал признание Вано и, запинаясь, пробормотал ему слова благодарности, когда к брату присоединилась Саломея.

Белые перчатки, роскошное красное платье, чёрные волосы на европейский манер собраны в высокую причёску, оголявшую плечи и шею, а стан такой тонкий и плавный, что перехватывало дыхание. Она стала ещё краше, как хорошее вино десятилетней выдержки, которому нужно застояться. Ни одна петербургская красавица не могла сравниться в сердце Давида со старшей дочерью Георгия Шакроевича, хоть она и была замужем. В ту минуту Саломея Георгиевна показалась ему самим совершенством, богиней Афродитой, сошедшей с Олимпа.

Лейб-гвардеец громко выдохнул, даже позабыв о присутствии здесь её – да и своего! – брата, и с готовностью поцеловал ей ручки.

– Какое счастье… видеть вас снова, ваше благородие!

Саломея мягко улыбнулась на галантность давнего друга, но её улыбка, как ему с горечью показалось, не выражала ничего, кроме вежливой снисходительности.

Но чего он от неё ещё хотел? Жена другого человека, она не могла позволить себе ничего лишнего. Но как бы ему хотелось уловить хотя бы один тёплый жест!

– Я солидарна с моим милым дзмой, – сдержанно отозвалась молодая женщина, и это наблюдение заставило сердце Давида сжаться. – Вы наверняка стали настоящим украшением своего полка.

Вано громко вздохнул, когда пауза затянулась, – не может быть, чтобы он ничего не заметил! И, как будто этого было мало, он уже в следующую минуту обернулся к Шалико, который неотрывно смотрел на парадную дверь, и от души схватил его за плечи.

– Пето даёт последние распоряжения, а вот Нино сегодня припозднилась. Всё прихорашивалась у себя. «То эту ленточку хочу, то эту! То с беретиком выйду, то без!» Что за девица! Сущее наказание!

Любящий брат недовольно покачал головой, и все присутствовавшие, кто знал Нино лично, не смогли удержаться от улыбки.

– Знаешь что? – продолжил Вано, обращаясь к младшему Циклаури. – А пойди в дом и позови её к нам. Ты ведь не заблудишься? Как часто ты бывал у нас маленьким!

Шалико весь просиял, услышав это заманчивое предложение, и с готовностью кивнул. Хитрый Вано наверняка неспроста попросил именно младшего князя, но разве не был он за это безгранично благодарен?

Парень глубоко вздохнул и, ещё раз вежливо кивнув старшим, нырнул под гостеприимный кров Сакартвело, будто окунулся в тёплую, нагретую солнцем воду. Он не шёл, а летел сквозь бесчисленные коридоры поместья, которое знал с детства, и тут и там натыкаясь на предметы, возродившие в его голове самые приятные воспоминания. Он не переставал улыбаться, когда думал о тех беззаботных детских годах, которые они с Нино проводили вместе, почти не расставаясь, пока его не отправили в образцовую гимназию для детей дворян в Тифлисе, которую Шалико только что окончил. Он домой-то вернулся всего пару дней назад! Конечно, с его амбициями подобающее для дворянина образование должно быть приоритетным делом. Ведь он с детских лет мечтал о европейских столицах, о посольствах Рима и Вены! И он обязательно воплотит эти мечты в жизнь, как только окончит словесное отделение Императорского университета в Москве! Вот тогда!..

Тогда – это будет уже в начале осени – ему снова придётся расстаться с подругой детских лет, но Шалико пока не очень хотел об этом думать. Ведь впереди его ждало лишь радостное воссоединение!

В ушах звенело, а сердце бешено стучало при одной мысли, что вот-вот состоится встреча, о которой он так долго мечтал втайне от других гимназистов… Ах, ну почему она не вышла его встречать?

Изрядно запыхавшись, Шалико тяжело перевёл дух, когда понял, что очутился в гостиной комнате Сакартвело. Голова кружилась от всех этих переживаний, и юный князь еле удержался на ногах, когда чьи-то тёплые, влажные ладони закрыли ему со спины глаза. Он улыбнулся, как ему казалось, совсем уж глупо и по-детски, когда этот незнакомец – вернее, незнакомка! – неожиданно заговорила:

– Угадай кто!

Терпение отказало ему. Шалико без промедлений развернулся и, встретившись со светло-зелёными глазами Нино, притягивавшими его, словно омут, изо всех сил обнял её.

– Генацвале! – горячо произнёс он. – Я скучал.

Она тихонечко рассмеялась и с готовностью ответила на его крепкое объятье, прижавшись как можно плотнее. Юношу обдал дурманящий запах её духов, вскруживший ему голову. Вано не соврал: она действительно потратила много сил и времени на то, чтобы неотразимо выглядеть. Нежное жёлтое платье в оборках, сильно затянутый корсет – она явно дышала с трудом – и бесчисленные ленточки в волосах. Но… зачем всё это? Имелся ли в списке гостей тот, на кого она так старалась произвести впечатление?

У Шалико закружилась голова, когда перед глазами замелькали картинки из прошлого, наведшие его на похожие мысли. Правда, тогда опасения чуть не стали самой настоящей явью и неизведанным доселе кошмаром.

Нино недавно исполнилось шестнадцать лет, когда многие уважаемые семьи Тифлиса впервые заговорили о ней как о своей будущей невестке. Шалико, который, несмотря на свои недюжинные академические успехи и врождённую чуткость, сам ещё оставался неразумным семнадцатилетним мальчишкой, не сразу понял природу тех переживаний, которые вызвали в нём эти слухи. Он боролся с ними и отмахивался от них изо всех сил, но только до тех пор, пока не стал свидетелем разговора, поделившего его юношеское сознание на «до» и «после».

Это случилось на балу в знаменитом Цинандали, где отец подозвал к себе младшего сына и гордо похлопал его по спине перед Георгием Шакроевичем, Ильёй Чавчавадзе и другими серьёзными мужами Грузии.

Юный князь переминался с ноги на ногу и, не скрывая волнения, всё дёргал себя за врезавшийся в кожу тугой воротник, пока Константин Сосоевич представлял его своим друзьям. Неужели этот день всё-таки настал и ему позволили стоять среди столь именитых князей? Просто немыслимо!

– Мой Шалико, – претенциозно вещал старый Циклаури, – в этом году оканчивает одну из самых престижных гимназий в Тифлисе. Мой младший отпрыск очень умный малый… мечтает о дипломатии и службе в посольстве!

Парень густо зарумянился, когда Георгий Шакроевич решил подыграть лучшему другу и тоже принялся нахваливать его сына перед остальными, не забывая при этом о своём.

– Помяните моё слово: для князя Горчакова подрастёт достойная смена! Ну и для Александра Сергеевича Пушкина тоже… в лице моего Вано!

Как же их неуёмные родители любили мериться успехами своих детей, находя в этом неприкрытое и ни с чем не сравнимое удовольствие! Шалико посмеялся бы над своим стариком и даже над отцом своей милой Нино, если бы следующие слова князя Агиашвили мгновенно не стёрли с его лица улыбку:

– Дзма, что же вы о сыновьях да о сыновьях! – таинственно сощурился тот. – Расскажите лучше, как обстоят дела с вашими прекрасными дочками. Не собираетесь ли вы выдать Нино замуж в скором времени? Она уже достигла брачного возраста.

На Кавказе любили спрашивать о таких вещах в лоб, преследуя определённые личные цели, но всё равно каждый раз заставали этим врасплох. У младшего Циклаури почти не осталось сомнений, что старый Агиашвили начнёт предлагать Нино в женихи своего сына, младшего брата или племянника, как только Георгий даст на это своё добро. Дыхание смешалось, когда он представил себе эту перспективу, и все прошлые беседы – о дипломатии, о посольствах и даже князе Горчакове – резко померкли в его сознании.

Нино, подруга детских лет… его искренняя, непосредственная, смешливая Нино – и невеста другого человека? Неужели когда-нибудь её заливистый смех и чистый, игривый голос будут ласкать слух постороннего мужчины? Кому-то чужому она будет рассказывать все свои секреты, делиться непосильными горестями и самыми сокровенными мечтами? Её пламенный взор будет загораться всеми цветами радуги, только когда кто-то из Агиашвили будет шептать ей на ушко слова любви, крепко целовать или сильно сжимать её в своих объятьях… вай ме, вай!

Во рту запершило, и Шалико ещё раз сильно дёрнул себя за воротник, оглядываясь по сторонам. Он схватил с подноса рядом проходившего слуги шампанское и осушил его одним глотком, чтобы забыться. В ушах всё ещё звенело, и лишь сквозь пелену, покрывшую на время его разум, юноша смог расслышать дальнейший диалог:

– Честно признаться, я не планировал отдавать её замуж так скоро… к тому же сначала мне следует озаботиться судьбой Тины, не так ли? Она ведь старше на пару лет.

Какое счастье! Юный князь облегчённо выдохнул, передумав выпивать ещё один бокал. Просто спасение, что её отец не подержал эту затею, – и Шалико почувствовал безграничное облегчение. Он даже довольно мстительно глянул на Агиашвили и мысленно позлорадствовал над его сыном, младшим братом или племянником… Да всё одно! Кем бы ни был этот потенциальный жених, теперь он не представлял опасности. Но ведь… появятся ещё и другие? И он… всё время будет испытывать эту душащую панику? Испытывать этот страх?

Почтенные мужи обменялись ещё несколькими фразами и разошлись в разные стороны, но юноша всё ещё стоял подле отца и смотрел на людей вокруг невидящими глазами, пытаясь разобраться в собственных ощущениях. Сердце отдавалось в ушах, а в коленях внезапно обнаружилась такая слабость, что он медленно опустился на стул возле стены рядом со старыми матронами и постарался отдышаться.

– Генацвале! – Голос Нино послышался прямо за спиной, но на этот раз он не обрадовался ей так, как мог бы. Всё это смятение… ей не следовало видеть его в таком состоянии! – Признавайся же, о чём папа так долго беседовал с Агиашвили?! Ты ведь тоже там был. Рассказывай!

Она без умолку тараторила, и, хотя парень поднялся на ноги с её приходом, он едва ли её расслышал. Мысли в голове почти заглушили подругу, но Шалико не мог и не хотел вникать в смысл её слов. Слишком высоко ему удалось воспарить, и, глядя на Нино – на её растрёпанные косы, разгорячённые щёки и даже на россыпь родинок на шее, – он впервые признался себе в самом сокровенном.

«Гмерто чемо! Я люблю её… и какое же сильное это, оказывается, чувство!»

– Ну так что там? – слегка коснувшись его руки, тревожно переспросила Нино. – С Агиашвили?

Шалико еле заметно улыбнулся и заговорил так тихо, что она еле его расслышала:

– Ничего. Ничего с Агиашвили, – твёрдо заверил сердечный друг. – Ничего с ними не сложится.

«Сложится только со мной… когда-нибудь! Со мной и только со мной… или я точно сойду с ума!»

Рассказать о своих чувствах? Признаться? А что, если это испугает её, оттолкнёт? Как оно скажется на их дружбе?

Но ведь и копить всё в себе больше не осталось сил!

– Я не верю, что скучал! – застреляла глазками Нино, вернув его в реальность.

– Почему это? – вполне искренне возмутился Шалико, хоть и не переставал улыбаться.

– Совсем забыл меня в этой своей гимназии! – Девушка театрально надула губки и сложила руки на груди. – Если бы я не знала, что ты учился с одними мальчишками, я бы подумала, что какая-то наглая девица вскружила тебе голову, поэтому-то ты и перестал писать своей Нино!

– Тебя забудешь! – со знанием дела заявил ей друг, хотя про себя посмеялся над замечанием про «наглую девицу». Знала бы она!..

– Вано сказал то же самое, – удовлетворенно заметила княжна, очень обрадованная этим наблюдением. Молодые люди обменялись счастливыми улыбками.

– Я не писал, потому что занимался дни напролёт. Прости! – Шалико пристыжённо опустил глаза в пол. – Мне нужно было усердно готовиться, чтобы сдать все выпускные экзамены на «отлично». Ты ведь знаешь, что Московский Императорский…

Нино не дала ему договорить – подошла поближе на цыпочках и, положив руки на плечи юноше, тихо произнесла на ушко:

– Я тоже скучала, генацвале.

3

Все гости собрались только к половине одиннадцатого. По неписаным правилам бал решили открывать вальсом. Старый князь Джавашвили и Тина лично оттанцевали его в ведущей паре, а потом Георгий ангажировал среднюю дочь ещё и на полонез, желая подольше «размять ноги».

К величайшему неудовольствию Пето, в бальной зале Сакартвело в тот летний вечер негде было упасть даже соломинке. С презрительной усмешкой княжеский зять вглядывался в лица самой просвещённой тифлисской аристократии, которую он, Пето Гочаевич Ломинадзе, с трудом терпел в своём сердце горячего социалиста. Георгий Шакроевич водил дружбу и с Чавчавадзе из Цинандали, и с родственными им Орбелиани, и они все, истосковавшись по балам не в сезон, с радостью приняли приглашение князя.

Из Тифлиса к именинам племянницы приехала и незамужняя старшая сестра Георгия, княжна Екатерина Шакроевна Джавашвили, и Пето изрядно устал слышать оды, которые пел ей брат за помощь в воспитании дочерей. Она прибыла в Сакартвело с двумя сыновьями ещё одного своего брата, который находился на тот момент в Петербурге и подписывал какие-то векселя у своего столичного поверенного. У Георгия имелась ещё и младшая сестра, в чью честь Нино получила своё имя, но та перестала поддерживать отношения с семьёй, как только вышла замуж в Москву.

Двоюродные братья очень тепло перецеловались с Вано и сёстрами, как только встретились с ними у дверей, где уже толпился кое-кто из материнской родни. Обе стороны, частенько встречавшиеся на похожих приёмах, сразу же друг друга узнали, а Екатерина Шакроевна ещё и от всей души обняла каждого, не забыв справиться у Вано о его скорой предполагаемой женитьбе.

Тут и там раздавалась не только русская, но и грузинская речь, однако у Пето не обнаружилось никакого желания присоединяться или заводить здесь новые знакомства. Даже пресловутые Циклаури, бывшие на устах у каждого члена его семейки, не интересовали его настолько, чтобы ради них прерывать своё сладостное уединение.

Только что довольно громко заиграли польку, и Ломинадзе в очередной раз с отстранённым видом закурил свою трубку. Когда из другого конца зала шурин активно замахал руками, Пето ещё не заподозрил ничего дурного. Но когда Вано настойчиво двинулся в его сторону вместе со старшими Циклаури, а под боком как будто из-под земли появилась жена, он безоговорочно рассудил: дело дрянь!..

– Не будь таким хмурым и безразличным, – миролюбиво попросила Саломея и широко улыбалась приближавшимся гостям, как самая приветливая из хозяек. – Неприлично так вести себя на балу!

– К чёрту приличия! – устало фыркнул мужчина и спрятал руки в карманы. – Ты ещё не поняла, что мне на них наплевать?

«На приличия». Конечно, он имел в виду их. Но Саломея почему-то не сомневалась, что муж легко мог послать к чёрту и их всех.

– Мои хорошие! – Вано настиг их и встал по правую руку от зятя, когда супруги закончили свой короткий диалог. – Я надеюсь, вы хорошо проводите время? Не скучаете? Милый сидзе… я не помню, представлял ли тебе Давида Константиновича?

Пето поднял глаза на старшего Циклаури и своим деятельным взглядом быстро оценил, каким тот казался красивым молодым человеком. Печальный ореол покорителя женских сердец так и витал вокруг статного измайловца, а Георгиевские кресты на мундире, должно быть, и вовсе слепили глаза всем представительницам прекрасного пола в этой зале.

Он видел насквозь подобных Давиду не слишком умных военных, будто раскалывал некрепкие орешки. Они ведь только и умели, что выполнять без разбору все приказы, которые давались им сверху, и никогда не думали, не размышляли своей собственной головой… Как предсказуемо!

Но они, эти военные, были довольно безобидными существами, по сравнению с теми убеждёнными монархистами, в одного из которых медленно, но верно превращался Шалико, младший сын Константина Сосоевича. Этот малолетний умник мечтал о Париже и Вене и задирал нос так высоко до небес, что у Пето нестерпимо чесались руки спустить его поскорее на землю. Они виделись нечасто – к счастью, будущее «светило дипломатии» не так-то много бывал в отчем доме из-за своей престижной гимназии, в которой учился почти круглый год, – но и нескольких встреч хватило, чтобы Пето составил о юном князе совсем не лестное мнение. Стоило признать, что эта неприязнь взаимно сложилась и со стороны самого Шалико.

– Вы служите? – вяло обратился он к Давиду, чтобы поддержать разговор. – Какой у вас чин?

– Я поручик, ваше благородие.

– Отличились в боях?

– При Горном Дубняке, – ответил старший Циклаури и как-то странно посмотрел на его жену. – При Русско-турецкой войне. В семьдесят седьмом.

– Турки, – вздохнул Шалико, чего Пето, конечно же, ожидал, и смачно фыркнул в чёрные усы. – Вот уж кому нельзя доверять!

– Почему же? – из чистого азарта, а не по своим собственным убеждениям заспорил княжеский зять. – Русско-турецкие войны по сути своей никак не касаются нас, грузин. Не так ли?

Шалико усмехнулся то ли удивлённо, то ли насмешливо, но ни Саломея, ни остальные мужчины не посмели вмешаться, пусть и предчувствовали неладное.

– Разве можно так говорить, ваше благородие? Разве Грузия не входит в состав Российской империи?

– Вы рассуждаете не очень патриотично, молодой человек, – промолвил Саломеин муж, не скрывая откровенной насмешки в голосе, а затем кивнул на беседовавших в углу князей Циклаури и Джавашвили. – Что бы сказал ваш отец, если бы узнал, как вы защищаете интересы Грузии?

– Защищаю интересы Грузии? – Юный князь нервно усмехнулся. – Напомнить ли вам, как Грузия страдала из-за тех же турок или персов до присоединения к Российской империи? Русский император Александр Павлович взял нас под своё крыло, чем защитил от набегов мусульман. В противном случае наши земли давно бы захватила Османская империя, как это уже случилось с армянами, или ещё чего страшнее! Кто знает, где бы мы оказались теперь, если бы не Россия!.. Разве можно отвечать такой чёрной неблагодарностью?

Саломея заметно улыбнулась, плохо скрывая, чьей стороны придерживалась в этом споре. Давид и Вано переглянулись, готовые в любой момент прервать эту принимавшую опасные обороты беседу. Пето злобно сощурился.

– Где бы мы оказались? – Мужчина высоко вскинул брови, не желая проигрывать восемнадцатилетнему мальчишке. – А я не могу ответить вам на этот вопрос, потому что нам не дали выбора. Не дали возможности вернуться во времена царицы Тамары! Да-да, именно ваш хвалёный император! Мы развиваемся так, как хочет он… Он нас направляет, но кто знает, какой путь мы бы выбрали сами, не будь над нами русского ига.

Никто не мог и представить себе того, что в начавшемся так невинно разговоре будут звучать столь громкие слова, как «иго», «хвалёный император», «свой собственный путь». Если так пойдёт и дальше, Пето сам подпишется на бумаге о своей преданности социализму, и Вано видел это с каждой минутой всё яснее. Он уже хотел прервать дискуссию, когда Шалико нарушил воцарившееся молчание:

– Русское иго – ну конечно же! Если бы так размышлял князь Пётр Иванович Багратион, то смертельная рана не унесла бы его жизнь на Отечественной войне 1812 года. Ведь именно презрение к «русскому игу» и заставило его защищать русские земли до последней капли крови!

Вано едва ли не присвистнул, когда зять обиженно осёкся, так и не придумав достойного по колкости ответа. Полька как раз закончилась, задорно полилась и мазурка, чем он и хотел воспользоваться, пригласив старшую сестру на танец, когда за спиной у Шалико показалось разгорячённое личико Нино.

– Я прошу прощения! – Тяжело дыша, девушка вежливо кивнула всем и настойчиво дернула друга за рукав. – Шалико Константинович, пойдёмте танцевать! Сейчас начнётся мазурка! Я специально для вас её припасла. Вы не забыли?

Юный князь, раскрасневшийся после бурной перепалки, неторопливо обернулся к Нино, и его глаза, до этого метавшие гром и молнии, резко потеплели.

Она ещё раз помахала у него перед носом своим агентом11, и только тогда Шалико совсем пришёл в себя.

– Да, я помню. Конечно помню, – широко улыбнулся он подруге. – Мадемуазель! Позвольте пригласить вас на танец?

Княжна охотно вложила свою маленькую ручку в его тёплую ладонь. Перед всеми извинившись, молодые люди присоединились к танцующим парам, и Вано облегчённо выдохнул. Нино спасла их всех от позорной дуэли!

Давид осознал, что упускал свой последний шанс, когда молодой Джавашвили слишком живо заморгал ему. Набравшись храбрости, он последовал примеру младшего брата и без слов подал Саломее руку.

Она недоумённо посмотрела на него, как будто не понимала, как он решился пригласить её при муже. Но что сделано, то сделано. Прочистив горло, лейб-гвардеец настойчиво спросил:

– Саломея Георгиевна, не окажете ли вы мне честь?

– Даико! – не остался в стороне жизнерадостный брат. – Не отказывай нашему старому другу! Доставь ему такое удовольствие.

Глаза Саломеи до конца выражали неприкрытый страх и удивление, и Давид уже совсем отчаялся, когда она всё же ответила на его приглашение.

Пальцы обожгло, когда она позволила вывести себя в центр залы и даже вполне приветливо улыбнулась, встав в танцевальном рисунке напротив.

– Ты зря это, зря, – зацокал языком шурин и неодобрительно покачал головой, когда Саломея и Давид покинули их. – Выдаёшь ведь себя! Да и спорить с Шалико… это же гиблое дело!

– Я не боюсь заумных гимназистов, – ядовито фыркнул зять, а Вано позволил шальной мысли проскочить у себя:

«Даже заумный гимназист… смог тебя переспорить!»

– Ну, ты как хочешь, – промолвил юноша, когда увидел, как отец и Константин Сосоевич загадочно улыбнулись ему из-за угла. – А я поспешу ретироваться, пока меня ещё не женили! Не скучай, сидзе!

Пето устало посмотрел ему в спину, но не сдержался от улыбки, когда тесть пустился за сыном следом и всё-таки настиг Вано чуть поодаль.

– Швило12, нам нужно поговорить с тобой кое о чём…

– Потом, Георгий Шакроевич! Вы не видите, какое танцевальное у всех настроение?! Разве сейчас до серьёзных разговоров?

– Да, но, сын мой…

– Вай, папа джан, вай! – Вано громко хлопнул себя по лбу. – Как я мог забыть! Я же обещал княжне Бараташвили мазурку… Её отец и брат смертельно обидятся, если я так и не появлюсь, хотя записан в её агенте. Бывайте, ваше сиятельство!

Пето спрятал улыбку в усах и ещё раз закурил. Да, шурин не станет так просто делать то, чего ему не хотелось. Георгию Шакроевичу придётся попотеть, чтобы выиграть эти пари!

Когда Вано с лукавой усмешкой промчался мимо и даже подмигнул зятю, тот по-настоящему развеселился. Но больше всего его обрадовала жена, которая удивительно хорошо танцевала в паре с молодым князем Циклаури и так сильно при этом зарумянилась, что ему невольно пришли на ум первые годы их знакомства. Ещё до свадьбы.

Гордая посадка головы, подчёркнуто плавные, изящные движения, трепетавшие с поводом и без ресницы – все эти приёмы Саломея использовала, только когда очень хотела произвести впечатление. А Давид глаз не сводил со своей партнёрши. Да не то что в танце… даже во время их пресловутого спора с Шалико измайловец выглядел таким отстранённым и таким… влюблённым?

Трубка так и застыла в руках Пето, когда Давид и Саломея сделали ещё одну фигуру в танце, окончательно закрепившую его опасения.

Вам надобно внуков, Георгий Шакроевич? Что ж, похоже… за этим дело не встанет!

Мазурка закончилась, и Вано, как распорядитель бала, объявил перерыв на обед после галопа. Именно тогда к Пето подошла камеристка жены и неожиданно позвала его в сторону.

Он нахмурил брови, пытаясь унять тревожное сердцебиение, когда девушка поведала ему следующие новости:

– У чёрного входа для прислуги толпятся какие-то странные люди. Вас хотят видеть. Говорят, очень срочно… из Ахалкалаки.

Мужчина устало прикрыл веки и отпустил девчонку восвояси, пока она не узнала чего-нибудь лишнего. Сославшись на плохое самочувствие, он выпросил у тестя разрешение не участвовать в обеде и спустился по лестнице на этаж прислуги, так и не ответив на озадаченные взгляды Вано. Никто даже не удивился исчезновению хозяйского зятя, зная его характер, и хоть тут неразговорчивый нрав сыграл ему на руку. Ну а шурин…

Прежде чем рассказывать Вано правду, нужно самому разобраться, что стряслось. Но видел бог, предчувствие у него было так себе.

Интуиция никогда его не обманывала. Не подвела и на этот раз. В кухонной комнате, где мать Павлэ обычно создавала свои кулинарные шедевры, во время празднования не водилось ни души. Ещё бы! Все слуги обхаживали господ наверху, и Пето без особых усилий юркнул к запасной двери, оказавшейся открытой нараспашку.

Увидев друга, громогласный Резо выглянул из-за угла, а за ним с опаской засеменил и боязливый Андрей. Видеть их здесь в такой неподходящий час оказалось, конечно же, огромным сюрпризом, но молодого Ломинадзе испугало далеко не это…

Андрей поддерживал бледного, как полотно, Славика, за правую руку, а Резо стоял с другой стороны и почти что нёс его на своей широкой спине. В противном случае ещё не до конца оправившийся парень наверняка лишился бы чувств. Хотя и в сознании он, по правде сказать, мало что понимал.

Под далеко не свежими бинтами проглядывала вновь проступавшая кровь, а швы, должно быть, разошлись в самый неподходящий момент. Пето не смог сдержать отчаяния.

– Вы что, совсем сдурели? – шикнул он на сообщников, запинаясь от гнева. – Вы зачем его сюда привезли?

– У нас не осталось выбора, – зашептал Андрей, воровато оглядываясь по сторонам. – Царские жандармы пришли к Матвею Иосифовичу с проверкой. Мы еле ноги унесли.

– Они вышли на его след, – продолжил второй товарищ, голос которого заметно дрожал. – Жандармы несколько дней как не свои ищут автора той статьи. Как бы Матвею Иосифовичу из-за нас не досталось! Ну и наделали мы шуму, ребята…

Пето протёр пот со лба и прислонился к дверному косяку, чтобы удержаться на ногах.

– Но кто из вас додумался привести подстреленного социалиста в дом, кишащий богатенькими князьями? Неужели не нашлось другого места?

– У меня жена, старая мать и маленький ребёнок, – твёрдо отчеканил Резо. – И Наринэ ни сном ни духом о моих подпольных делишках. Я не могу так рисковать.

– А я несколько раз уже был у них на крючке, – с горечью признался старший брат Славика. – Наш адрес давно в чёрном списке. Жандармы наведаются туда первым делом, если вычислят нас…

Княжеский зять вознёс глаза к небу и шумно выпустил ртом воздух.

Правда… и ведь правда.

Единственное место, где нерадивого подпольщика точно не станут искать, – это поместье потомственного аристократа, в доме которого ещё и гремел шикарный бал с сотней приглашённых.

Час от часу не легче!

– Пить, – забормотал в полузабытье Славик и так тяжело прикрыл веки, будто они налились свинцом. – Пить, генацвале…

– Ладно. – С трудом собравшись с мыслями, Пето отошёл в сторону, даже не взглянув на несчастного. – Ведите его внутрь. Но только тихо! Нужно придумать, как его спрятать в толпе. Лишь бы дождаться окончания вечера!

– А где Вано? – протаскивая Славика через узкую дверь, вдруг спросил Резо. – Он наверху с остальными?

– Его не впутывайте. Он только сегодня утром приехал. Чем меньше народу знает, тем лучше!

***

Шумно отобедав в гостиной, местное общество лениво поплелось в бальную залу, где танцы продолжились.

Саломея стояла у одного из фуршетных столиков и искоса смотрела на карточный. Вокруг него собрались главные мужчины этого вечера: и любимый брат в сопровождении отца, и Константин Сосоевич с двумя сыновьями, и кузены из Тифлиса, и даже Пето, который только что подошёл к остальным. Где её муж пропадал всё это время, старшую дочь Георгия интересовало мало. Хотя… она с трудом признавалась даже себе, почему игра в карты стала так сильно её занимать.

– Мальчик мой, но мы ведь не закончили, – с похвальным упорством твердил сыну Георгий. Отрывки этого разговора дошли до Саломеи и заставили её посмеяться. – Когда же мы поговорим по душам!

– Ах, как мне хочется танцевать! – Будто не расслышав этого вопроса, брат развернулся к толпе и громко крикнул гостям: – Дамы и господа! Я прекрасно знаю, что по этикету следующим танцем должен идти менуэт, но… коль мы собрались здесь по такому семейному поводу, как именины моей любезной сестрицы, то мы можем позволить себе немного отойти от правил. Не так ли?

Толпа одобрительно загудела и зааплодировала, когда Вано объявил о замене менуэта, контрданса и котильона на традиционно кавказские танцы – шолохо, ачарули и рачули.

– Расслабишь мне корсет, даико? – Нино завилась рядом волчком и не отошла от Саломеи до тех пор, пока та не выполнила её просьбу. – Я страсть как хочу принять участие в шолохо и ачарули!.. Ты пойдёшь?

– Нет, милая, я лучше полюбуюсь тобой со стороны, – снисходительно улыбнулась сестра, кивнув на карточный столик. – Иди уже! Шалико весь заждался!

Нино удовлетворённо хихикнула и горячо помахала ручкой, прежде чем она и юный князь Циклаури первыми открыли новый танец. Со всех концов зала к ним подошли остальные гости, но Саломея со всей искренностью про себя отметила, что её даико всё равно смотрелась лучше остальных дам.

Ах, бедняга Шалико! Ну и вскружит же ему голову этот чертёнок! И ведь сама того не поймёт…

– Вы не танцуете, Саломея Георгиевна?

Сердце в груди бешено застучало, когда под ухом послышался этот голос, заглушивший в голове все остальные мысли. Не найдя его обладателя среди оставшихся у карточного столика мужчин, она теперь почти не сомневалась, кому он мог принадлежать.

– С меня, пожалуй, хватит на сегодня танцев, – довольно сдержанно ответила она Давиду, слегка склонив голову набок. Однако и этого хватило, чтобы заметить, каким привлекательным он выглядел сегодня. Она и раньше это, конечно, оценила… ещё во время мазурки. И всё-таки, какая поразительная у него была красота! Чем больше смотришь, тем сильнее нравится!

– Вы зря так думаете, – вежливо и всё же с вызовом ответил молодой князь. – Для вас ещё ничего не потеряно.

У Саломеи сбилось дыхание. Она тяжело вздохнула и измученно зажмурилась.

– Послушайте, Давид Константинович…

– Нет, это вы меня послушайте, – горячо перебил он, безошибочно предугадав, о чём пойдёт речь дальше. – Я не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли. Когда-то давно мы неплохо дружили…

– Да, но наша дружба и рядом не стояла с той, что связывает сейчас наших брата и сестру. – Молодая женщина снова заулыбалась, засмотревшись на Нино и её кавалера. – Мы с вами… оказались очень ветреными существами.

Давид низко понурил голову, не пытаясь себя оправдать.

– Вы совершенно правы. Я отвлёкся на свою службу и очарование петербургской жизни…

– А я безумно полюбила Пето Гочаевича и вышла за него замуж, – пожала плечами она. – Finita la commedia.

Саломея старалась держать оборону изо всех сил, но, когда он поднял на неё свои пронзительные глаза, сердце независимо от неё упало в пятки.

– Я не рассчитываю на что-то большее, – интимным шёпотом заверил старший Циклаури. – Всего лишь ваша дружба, Саломея Георгиевна. Позвольте быть вам вторым братом, коль желанное место подле вас я уже упустил по своей же глупости.

Воцарилась пауза. Несмотря на шумную музыку вокруг, один слышал и чувствовал, как тяжело дышал другой.

– Всего лишь дружба? – с надеждой переспросила Саломея. Он коротко кивнул. – И вы не будете изводить меня своей навязчивостью?

Измайловец облегчённо рассмеялся, и она улыбнулась вслед за ним. Напряжение между ними медленно сошло на нет.

– Боже упаси, ваше благородие! Я ведь, в конце концов, офицер…

– Что ж… тогда вы можете на неё рассчитывать.

Давид заметно просиял, получив такой подбадривающий ответ, и во вполне приятельской манере снова подал ей руку.

– Саломея Георгиевна… позвольте стать вашим кавалером и во второй раз. Конечно же, только по-дружески!

«Три раза! – думалось ей с облегчением, а счастливая улыбка не сходила с её лица. – Три раза танцевать с одним и тем же мужчиной неприлично. Но ведь два – можно!»

Они проболтали весь шолохо, и, когда заиграла ачарули, в центре залы остались лишь Нино и Шалико. Все четверо поняли друг друга без слов, а Давид порывисто схватил брата за шею, прижал его к себе и весело подмигнул дочерям Георгия Шакроевича:

– Ну что, мои дорогие? Потешим наших стариков?

Нино в диком восторге захлопала в ладоши, Саломея снисходительно улыбнулась, переглянувшись с сестрой, а Шалико без слов отошёл назад, позволив девушкам выступить первыми.

Молчаливая Тина, весь вечер принимавшая поздравления, только что распрощалась с князьями Дадиани и, потеребив подаренный братом кулон в форме ноты на шее, развернулась к танцующим. Взгляд её загорелся непривычным азартом и жаждой жизни, когда она увидела сестёр, двигавшихся в столь чувственном танце, да ещё и в сопровождении сыновей Константина Сосоевича. Каждая из них невероятно преобразилась!

Щёки Нино пылали огнём, а с лица не сходило кокетливо-игривое выражение, наверняка адресованное Шалико, и даже Саломея – подумать только! – искренне улыбалась каждый раз, когда Давид оказывался позади неё. У Тины перехватывало дыхание, пока она наблюдала за этим танцем, да и толпа замерла в неприкрытом восторге. А счастливых отцов, чей разговор она слышала прямо за своей спиной, и вовсе разрывало от гордости.

– Да-а-а, Георгий Шакроевич! – смачно причмокнул старый Циклаури. – Что же мы с тобой не догадались! Твоя Саломея и мой Давид…

– Момент упущен, к сожалению, – с неприкрытой горечью пробормотал князь Джавашвили.

– Но у нас всё ещё есть твоя Нино и мой Шалико, – хитро продолжил друг, поддев его в бок локтем. – Что думаешь?

Георгий улыбнулся уголками губ.

– Моя Нино ещё не готова к замужеству, – горячо заспорил князь, хотя приятель всё же понял, что в перспективе его очень бы устроил такой союз. – Да и твой средний сын – очень перспективный молодой человек. Он не станет обременять себя семьёй так скоро.

– Если бы нас услышал твой Вано, – подхватил эту мысль Константин Сосоевич, – то точно бы сказал, что мы опять занимаемся излюбленным делом – сватаем своих детей!

– И он был бы прав! – Радостный хохот. – И он бы был невероятно прав, генацвале!

Всё это время Тина слушала молча, но в какой-то момент в её светлом сознании засел надоедливый червячок – Саломея и Давид, Нино и Шалико, и, конечно же, Вано!.. А что же она…? Почему никто никогда не упоминал в таких вопросах её, хотя сегодня ей уже исполнилось полных девятнадцать лет? В её годы Саломея уже считалась невестой Пето, а Нино в обход средней сестре имела множество поклонников. Но неужели… слава о болезненности навсегда лишила её, Тину, возможности жить нормальной жизнью? Никто не захочет себе обморочную невестку с подозрениями на чахотку, ведь… недуг мог передаться по наследству и будущему потомству.

Да, пожалуй, Кавказ становился по-настоящему жестоким местом, когда дело касалось таких, как она.

Правда ли… что она так и останется подле отца и никогда не испытает радостей, выпавших её сёстрам? За что и почему?..

– Papa! – Эти мысли так сильно растревожили Тину, что она прервала разговор отца с Константином Сосоевичем и почти что бросилась ему в ноги. – Папенька, можно мне присоединиться к остальным? Прошу тебя! Мне так хочется… так хочется, как они!

Улыбка медленно сошла с лица Георгия Шакроевича, а на смену ей пришло полнейшее смятение. Тина ощущала подкожно, как ему не хотелось её отпускать, и это подняло в её душе ещё одну волну негодования.

– Милая моя. – Не желая ранить чувства средней дочери, старый князь ласково коснулся её плеча. Даже Константин Сосоевич испытал смешанные чувства от этой сцены. – Ты ведь знаешь, что врачи не советуют тебе принимать участие в таких активных танцах. Ты сильно вспотеешь и можешь простудиться. Подумай о своём здоровье!..

Именинница догадывалась, что столь радостный повод, как день рождения, не повлияет на нежелание отца отказаться от своей душащей опеки. Однако озвученное «нет» всё же расстроило её, ведь она искренне надеялась… на чудо.

Слёзы сами навернулись на глазах, а губы задрожали от несправедливости и обиды. Тина попятилась назад и размазала влагу по лицу.

– Может быть, лучше, чтобы я вспотела, простудилась и умерла! – прошептала княжна, и, к счастью, её услышал только Георгий. – Ведь у меня совсем нет сил – жить в золотой клетке!..

На какое-то время все краски поблёкли, а шум затих. Такого яростного огонька протеста и бунта в голубых глазах Тины её отец не видывал никогда. Всегда услужливая и молчаливая, юная девушка мало кому позволяла проникнуть себе в душу, и даже родные не догадывались, что творилось у неё на сердце. Свои душевные терзания она хранила, как тайну за семью печатями, но, похоже, наконец, пришёл тот день, когда они вышли из-под контроля.

Как искусно она прятала неопределённость своей судьбы за вежливостью, приветливостью, хорошими манерами!.. Но ведь родной отец должен был догадаться об этих терзаниях! И как он только мог быть столь слепым?!

Бросив обидные слова в запале ссоры, Тина ушла в толпу, зашуршав пышной юбкой. Георгий Шакроевич позабыл обо всех гостях и помчался за ней следом.

– Доченька, ты ведь знаешь, что я опекаю тебя из лучших побуждений! – кричал он в спину средней дочери, но та не останавливалась и упорно держала куда-то путь.

– Мне так невыносимо вышивать целыми днями и петь романсы! – захрипела княжна, замешкавшись у колонн. – А мне хочется жить, papa! За один день полноценной жизни я готова отдать все те, что мне ещё остались!..

Это откровение разразило старого князя, как гром среди ясного неба, и он прирос к месту, не в силах вымолвить и слова.

– Моё рождение… – Тина громко всхлипнула, безжалостно продолжив: – изначально было ошибкой. Не так ли, papa?..

Заметив, что отец не собирался отвечать, она развернулась и исчезла в толпе гостей. По дороге разгорячённая девушка чуть не сбила с ног странного юношу, который сильно поморщился, когда она задела его в бок локтем. Георгий порывисто заморгал и скрылся за колонной, не обратив внимания на два очевидных наблюдения: парень не числился в рядах господ, поскольку был одет, как Павлэ и ему подобные, к тому же хозяин этого имения видел его в первый раз…

Кровь отхлынула от лица Пето при виде тестя и убежавшей в слезах свояченицы. На время он застыл, словно изваяние, позабыв о еле живом Славике, на котором дорога из Ахалкалаки в Сакартвело сказалась не лучшим образом. Андрей и Резо остались на кухне и в обе щеки уплетали недоеденные с обеда блюда, а он поднялся с их горе-подпольщиком наверх и постарался провести его в свою спальню. Саломея всё равно никогда туда не заглядывала. Сложно придумать более безопасное место в этом доме…

С зятя сошёл десятый пот, когда Георгий невидящими глазами посмотрел вперёд себя и всё-таки прошёл мимо. Слава богу, старый Джавашвили оказался слишком рассеян из-за откровенного разговора с дочерью, чтобы заметить чужака, который выглядел довольно жутко с огромными синяками под глазами! Даже на месте, где стоял Слава, остались заметные капли крови.

– О, чуть не попались! Но нельзя больше так рисковать. Ты меня слышишь, Слава? Слава?!..

Пето нервно замотал во все стороны головой и, посмотрев сквозь бесчисленных гостей, до крови искусал губы. Славик будто под землю провалился!

Руки затряслись, как у эпилептика, когда он осознал, чтó натворил. Расталкивая родовитых князей и графов локтями, Ломинадзе даже чертыхнулся на одного из них, когда тот загородил ему дорогу к танцующим. Музыканты как раз заиграли рачули, и княжеский зять встал в самой первой линии – прямо перед женой, младшей свояченицей, Екатериной Шакроевной и братьями Циклаури. В ушах у него звенело.

Остальные приглашённые с восторгом захлопали в ладоши, а кто-то даже громко присвистнул, когда к сёстрам и их кавалерам присоединился ни о чём не подозревавший Вано, а за ним и его крепкие братья – Рустам и Николоз. Шалико и Давид горячо приняли их в свои ряды, и на время потомственные князья позабыли уроки этикета, основам которого их так усердно обучали гувернантки. Они снова предстали перед толпой теми весёлыми, беззаботными мальчишками, которыми помнили друг друга, и позволили подавляемым кавказским генам наконец вырваться наружу.

– Гармос, гармос, гармос! – во всё горло заверещал Вано, и Давид, заметно развеселившийся с начала вечера, охотно подыграл ему. Рустам и Николоз стали отбивать им в такт хлопки, и даже Шалико в итоге не устоял – снял с себя чёрный пиджак, ослабил галстук и остался в парадной белой сорочке и жилете. Молодые люди запели уже в три голоса, а затем и вовсе пустились в пляс.

– Он смотрит на тебя, как кот на молочко, Саломе! – хихикнула прямо под ухом свояченица, конечно же, имея в виду старшего Циклаури. Однако Пето даже этот разговор не обрадовал в той степени, в которой мог бы. Какое теперь имел значение наказ тестя, когда Славик мог в любую минуту выдать всю их подпольную деятельность со всеми потрохами?

– Прекрати сейчас же, Нино! – строго отмахнулась жена, но Пето готов был биться об заклад, что услышал в её голосе нотки удовлетворения.

Шурин с друзьями совсем ушли в отрыв, когда он – пресвятая дева Мария! – заметил Славика в другом конце залы. Тот неуверенно стоял у колонны и пошатывался из стороны в сторону, сильно и подолгу моргая. Зрители в диком восторге принимали рачули, что сильно усложняло дело: как тяжело подстреленному человеку выносить весь этот шум, когда собственная голова горела, словно в чугунной печи!

Пето бросился к другу, когда мимо него с показным жеманным видом проплыла средняя княжна Циклаури. Она деланно закружилась возле братьев и молодого князя Джавашвили, мечтая прибрать последнего к рукам. Однако Вано лишь глаза закатил, показывая Давиду и Шалико, как мало их сестра занимала его воображение, а те только посмеялись, и даже кузены из Тифлиса не удержались от улыбки. Ломинадзе тоже повеселился бы над этим от души, если бы именно из-за Ламары не потерял слишком много времени и снова не упустил Славика из виду.

В следующий раз, когда горемычный младший брат Андрея вновь показался в поле его зрения, оказалось уже слишком поздно. Не осознавая ни времени, ни места, Слава медленно, но уверенно двинулся в центр бальной залы к танцующим и, хотя поначалу они его не замечали, вскоре он стал привлекать всеобщее внимание смертельной бледностью и неуверенной походкой, а потом и вовсе повалился лицом вниз прямо посреди образованного круга и больше не поднялся.

Музыка стихла моментально. Дамы перепугано вскрикнули одна за другой, а Пето измученно застонал.

Несколько секунд никто не шевелился, и в бальной зале Сакартвело воцарилась гробовая тишина. Гости лихорадочно переглядывались между собой, пытаясь отойти от шока, хотя уже через минуту вокруг загадочного незнакомца столпились люди, оцепив его плотным кольцом.

От Пето не скрылось, как Вано посмотрел на него, когда Славика перевернули на спину. Шурин, безусловно, узнал «этого человека», но, к счастью, никому об этом не обмолвился.

Давид, из опытных мужчин оказавшийся ближе всех к несчастному, неторопливо опустился на колени и померил Славе пульс. Лицо его резко помрачнело, и, когда он поднялся на ноги и посмотрел попеременно на Вано и Шалико, взгляд его казался стеклянным.

– Мёртв, – решительно заключил гордый измайловец.

4

Арсен Вазгенович стучал по столу кончиками пальцев, внимательно смотрел на Пето из-под густых чёрных бровей и даже не моргал.

Часы пробили половину первого, и пристав уже собрался лечь в постель, когда сотские ворвались в его становую квартиру и доложили о чрезвычайном случае в одной из ближних волостей. В поместье грузинского князя Георгия Шакроевича Джавашвили во время пышного приёма обнаружился чей-то труп и вызвал огромный переполох в рядах собравшегося общества. По некоторым сведениям, несколько дам при озвученном покойному вердикте лишились чувств, а господа наперебой спорили о его личности – ведь все они клялись, что знать его не знали. Одним словом, дело никак не могло обойтись без местного станового.

Арсен Вазгенович с неохотой похоронил мечты о здоровом крепком сне и поехал в Сакартвело вместе с подчинёнными, прекрасно понимая, что его голова так и не коснётся желанной подушки за эту ночь. Что, впрочем, случится и со всеми гостями того злосчастного приёма. Их ещё ждала долгая ночь впереди.

Интересно: приходилось ли Айку, его любезному родственничку, занимавшему пост городского пристава в Ахалкалаки, когда-либо опрашивать за одну ночь сотню гостей?.. Наверняка нет! И как его только угораздило попасть в эту глушь? Надо попросить брата, чтобы он помог в деле о переводе… у Айка сейчас хорошее настроение, дочь замуж вчера вышла – не откажет. Куй железо, пока горячо!

Становой пристав снял очки с переносицы и сонливо протёр глаза, не дождавшись ответа Пето. Он уже опросил с десяток лиц, но так и не нашёл ни одной зацепки до этого чересчур хмурого, неразговорчивого мужа, приходившегося, как ему уже успели доложить, хозяину поместья зятем. Если бы не этот факт, Арсен Вазгенович заподозрил бы его первым делом, но глубокое уважение, которое пристав питал к Георгию Шакроевичу, не позволяло ему делать поспешных выводов.

– Я повторяю ещё раз, – не успокаивался въедливый армянин, – камеристка вашей жены только что мне рассказала, что вас ждали у запасного входа какие-то люди. Многие опрошенные в один голос твердили, что вы не принимали участия в обеде и какое-то время никто вас не видел. Где вы были и кем являлись эти люди?

Пето проклял надоедливого станового на чём свет стоял, а потом и весь его род, в основном состоявший из богатеньких купцов, которые умели делать деньги из воздуха. Армян он не переносил на дух, не в силах простить того, как они вили из обедневшей грузинской интеллигенции верёвки, давая под большие проценты кредиты, а затем обирая изнеженных аристократов до нитки. Не то чтобы Ломинадзе сильно пёкся о благополучии высокородных ленивцев, но национальная солидарность всё же давала о себе знать. Конечно, избегать общения с армянами в городе, который те заполонили сплошь, было невозможно, но в конце концов в Грузии они живут или нет?!

Да и тесть тоже хорош. Обосноваться в подобном местечке!.. Корни самих Ломинадзе уходили в Сигнахский уезд, а там грузин, как положено, много! Младший брат Георгия Бадри жил в Тифлисе в старом родовом особняке – в нём же скончались в своё время и их родители, – а не рядом с городом, который давно именовался армянской деревней!.. Говорят, покойной княгине нравился этот странный, забытый всеми уголок, потому что она сама была на четверть армянка, и молодые супруги обосновались здесь из-за её искреннего нежелания мириться с шумными столицами. В своё время она не очень хорошо ладила с женой деверя, и, чтобы избежать вечных склок под отцовской крышей, братья решили разделить свои дома. Вот и потакай теперь женским капризам!

– Это мои друзья, – безвинно пожал плечами Пето. От нервов он даже не смог ничего выдумать и просто сказал царской ищейке правду. – Я же вам говорю. Меня пришли проведать друзья.

Арсен Вазгенович откинулся на спинку стула и вызывающе перекинул ногу на ногу:

– Зачем ваши друзья решили проведать вас в такое время? – спросил он с сильным армянским акцентом. – Если они действительно ваши друзья, как они могли не знать, что у вашей свояченицы сегодня день рождения и вы будете сильно заняты приёмом, организованным в её честь?

Кровь забурлила в жилах княжеского зятя. Он валился с ног от усталости, глаза сами собой слипались, а мысли оказались спутаны в гордиев узел, когда разоблачение едва ли не дышало ему в спину. Но как он мог выпутаться, когда даже маленький ребёнок сложил бы в этом деле дважды два?