Кассандра

Марина Саввиных

ГЛИНЯНЫЙ ПЯТИГРАННИК

(этюды о женской непоследовательности)

КАССАНДРА

1.

Мыслю, следовательно, существую. Мои мысли опережают события настолько, что я перестала удивляться тому, что все сбывается. Следовательно, я существую не только по направлению от сегодня к завтра, но... видимо, и как-то наоборот...

2.

Мы никогда не договариваемся о встрече. Я всегда знаю, что он придет. Он всегда появляется неожиданно. Поступью барса. Мягко и властно.

Я уже не помню, каким образом он обнаружил мою беседку в зарослях лещины. Предполагаю, что я сама указала ему путь. Во сне.

Мое убежище - секретное. О нем никто не знает. Я предаюсь здесь невинным наслаждениям одиночества - бесплодным унылым мечтам. Один лишь Царь Грез, должно быть, знает, как ходить по этим дебрям. Думаю, что мой собеседник имеет к Царству Грез некоторое отношение... Иначе как бы он здесь оказался?!

Он приходит - всегда невзначай - садится напротив... здесь есть почти горизонтальный, низко спустившийся к земле отросток живого ствола...

И начинает вещать.

Последнее время ему очень нравится именоваться Мусагетом. Но его внешность совсем не эллинского типа. Скорее, варяжского. Или славянского. Ярко-голубые глаза, но не прозрачные, не пропускающие в себя, отталкивающие чужой взгляд. Все черты правильные, умеренно тонкие, высокий лоб, темно-каштановые волосы, любовно ухоженная бородка... Классический облик арийца!

К тому же - глубокий, прекрасно интонированный баритон... чарующие арпеджио театрального обольстителя...

Нет, для Аполлона он все-таки слишком... Вот именно! В нем всего как-то уж очень слишком! Впрочем, если это маска, то он с ней вполне освоился... если это роль, то, похоже, из тех, что заменяют собой судьбу. Легенду, во всяком случае, он воспроизводит виртуозно. Как Штирлиц.

Говорит - великолепно. Даже более чем. В его присутствии я лишаюсь дара речи и разумения. Сижу - и млею. Изредка только ловлю себя на том, что в смысл его риторических пассажей на самом деле не вникаю. Так упоителен сам по себе этот звук, завораживающий его самого ничуть не меньше, нежели меня, оцепенелую и немую. Пробиться с какой-нибудь репликой в этот сверкающий поток все равно невозможно. Говорящий Мусагет подобен весеннему глухарю ничего не видит и не слышит. Мы - идеальные собеседники, право!

3.

Более всего ему нравится интерпретировать слухи о своих победах. Его рассказы всегда изящны, точны и малоправдоподобны. Видимо, зловещие оттенки этих историй доставляют ему особое удовольствие - он явно прилагает специальные усилия к тому, чтобы насытить их достаточным количеством крови и слез. Ему нравится представлять себя некой зловещею жертвою судеб. Перстом Всевышней Воли, уязвленным нечаянной занозой.

Ни одна женщина не может приблизиться к нему без опасности урона... Если он ее хочет, то оскорбляет полным пренебрежением к ее индивидуальности: что-то грубо чувственное, примитивное есть в его взгляде на любовь. Если же он ее не хочет, то никогда не упустит случая положить этот удивительный факт в качестве предмета для рассмотрения со стороны причин и предпосылок.

Одно из специфических его дарований - умение ненавязчиво унижать. Жертва соображает, что ее переехали, зачастую уже после того, как поезд скрылся за ближайшим леском.

Когда он - в который раз! - живописует мне бедную Клото, вздорную, толстую и ко всему холодную, как лягушка, я прихожу в состояние гнева и раздражения... Я живо представляю себя на ее месте. А что? С него станется... Напридумывать всякого... а потом... Ох! боюсь, я слышу, что он говорит! Как это унизительно и противно!

Правду сказать, мне приходится собирать в кулачок всю свою прославленную стойкость, чтобы не поддаться его проникающему излучению.

Несчастная Клото! Как я состражду ее отчаянию!

Что это я, в самом деле, сижу тут и слушаю его? Зачем? Мне-то какое дело до всех этих драм! Он мне не нравится! Если завтра придет, скажу, чтоб убирался вон...

4.

Я бегу от любви. Это злобное страшное пламя. Расступитесь, деревья! Раздайтесь, тайгетские чащи! Над моей головою тяжелыми машет крылами Злополучный вещун, о погибели скорой кричащий. Я бегу от любви...Даже благостный бог Эпидавра, Поднимающий мертвых, не лечит подобные раны. Я вернусь к тебе, милый, венком благовонного лавра, И мои поцелуи торжественны будут и странны.

Написано мною от имени Дафны. Как-то само собой сочинилось. Мусагет был искренне растроган. Ему, как правило, нравятся тексты, связанные с его историями. Даже если они далеки от совершенства. Правда, взявшись критиковать, он это делает беспощадно. Тонкость и глубина его анализа всякий раз приводят меня в восхищение.

Мы немножко поговорили о неотериках, об особенностях выражения интимного чувства у Катулла и Овидия (с кем я еще могла бы обсуждать столь причудливые материи?). Потом он задумался на несколько секунд и в качестве примера наиболее действенной критики поведал мне подробности своего состязания с Марсием. Это было что-то умопомрачительное! В ярких выразительных образах он представил картину расправы над побежденным музыкантом : как его пригвождали к старому кривому ясеню, как сдирали с него кожу, с живого, бьющегося, кричащего... У меня перехватило дыхание, и слезы закипели где-то внутри, не успев подняться к оболочкам глаз. А ему хоть бы что. Правда, время от времени и по его лицу пробегала тень страха и отвращения, что-то в собственном монологе неприятно задевало его экстраординарное эстетическое чувство. И видно было, что прежде он никогда об этом не задумывался и лишь теперь уловил в своем давнем подвиге все тот же знакомый оттенок нечаянного злодейства.

Кожа, содранная с Марсия, говорят, висела на гвоздях в пещере близ города Келены. И трепетала, когда раздавались звуки фригийской флейты.

Какая субстанция во мне трепещет при звуках этого ненавистного голоса?!

5.

Зачем он приходит? Не на меня же любоваться, в самом деле!

Мало у него такого добра!

Или?..

Неужели он все-таки что-то увидел? Различил в пустоте серебряную проволочку, что тянется от моей макушки к зениту?.. По ней постоянно течет ток, мощностью соизмеримый разве что с каким-нибудь космическим мальстремом. Такая энергия - сквозь меня!

Неужели он способен видеть блуждающие здесь фантомы? слышать симфонические исступления моих цикад? Неужели он... мне... ОДНОПРИРОДЕН?!

Закройтесь, глаза мои, не глядите!

Его внутренняя жизнь - надежно сокрыта. При всей его склонности к обильным речам - оттуда он не сказал еще ни слова. Но я уже достаточно приблизилась, и теперь, к сожалению, - вижу.

Плохи, плохи его дела.

Музы, одна за другой, его покидают. Возможно, громко сказанное слово потому и необходимо ему, что хотя бы ненадолго заглушает беспрерывный шелест удаляющихся крыл. Что ж... Музы по природе - женственны. А женщину ему не удержать. Мифология полна страшных рассказов о том, как он преследовал нимф и смертных девушек, как жестоко расправлялся со строптивицами, как был низмен и завистлив в плотской корысти... Он - прекрасное чудовище. Это так. Его нельзя не любить. Но любить его невозможно. Даже соперницы объединяются в общей ненависти к нему, сплетаются, свиваются, жаждут... Я думаю, когда-нибудь его растерзают вакханки. Слез будет!

О себе в этом смысле мне и подумать-то страшно. Что меня влекло? Любопытство. Я долго отчужденно вглядывалась со стороны. Все было так просто: подозрительный объект на предметном стеклышке. Это его усики. Это его лапки. А вот так устроен стрекательный аппарат. При соблюдении техники безопасности - никакой угрозы здоровью.

Теперь же во мне просыпается mizerere. Его судьба - в самых общих очертаниях - вся передо мной, как узор на ладони. В этом узоре - какой-то трагический излом. Судьба его печальна. Сквозь призму грядущего даже его нестерпимый эгоцентризм становится возвышенно печальным.

6.

Кажется, я поняла, из чего он сделан. Его сознание - зыбкая, не имеющая устойчивых границ масса символов. Они все время движутся, образуя бесчисленные комбинации. Ars combinatorica - его стихия. Но, скорее всего, он сам далеко не всегда успевает улавливать импульсы, ведущие к очередной перегруппировке, и не всегда способен ими управлять. Спонтанность и рассудочность в равной мере ему свойственны, и это делает его непредсказуемым.

И вот... буферный слой его души, специально оснащенный для производства миражей, - то один, то другой, то третий... Все беспрерывно меняется, пульсирует, ускользает, рассыпается. Бесконечная смена замков на песке, смываемых водой и возводимых заново, иногда в течение считанных минут.

Удивительно! Его присутствие придает окружающему вид некой сложной аллегории. Все указывает на все. Пространство заполнено взаимными реверансами вещей. Бесформенное существование пронизывается сквозным сюжетом. Я чувствую себя парящей над страницами чудесной книги и могу усилием воли - перевернуть страницу, назад или вперед...

О Мусагет! Я все про тебя знаю. Между нами - магнитное поле, в котором мир наконец-то имеет смысл!

Я хочу прочесть тебя до конца. Может быть, ты - последний фолиант, который я листаю с такой жадностью.

7.

Мы не виделись целую вечность. Солнце, приближаясь к полудню, так палит, что лиственный покров моей беседки начал заметно желтеть и редеть.

Я здесь давно не появлялась. Мною временами овладевает апатия, подобная приступам малярии. Это бывает со мной, бывает...

После бурного прилива чувств - мучительный опустошающий отлив. Мне не хочется в такие дни глядеть на белый свет. И я прошу всевышних, чтобы они забрали меня к себе. Прикосновения жизни невыносимы. Они ранят, как наждак, налагаемый на обожженную кожу. Родные не обращают на меня внимания. Привыкли.

А я знаю, что рано или поздно я нырну в такую глубину, из которой еще никто не выплывал. Эта Марианская впадина заполнена моими слезами. Но глаза мои сухие и горячие. И дни мои - сочтены.

Я прибежала к месту почти забытых встреч, почему-то надеясь, что он здесь. Нет никого.

Сквозь переплетение ветвей, образующих свод беседки, на бледную траву падают косые лучи. Маленькая желтая пяденица спускается по широкому листу. Все тихо, соразмерно собственному непотревоженному бытию. Ничто не говорит о кратковременном пребывании человека.

Горько... сладко... легко... с неизбывной давящей тяжестью в груди вздохнула я и пошла прочь.

Что мне здесь делать... без него?

И вдруг мой взгляд упал на что-то, вяло темнеющее в траве. Я наклонилась. Так и есть. Это были тлеющие останки огромной темно- пурпуровой розы, небрежно переломленной у самого венчика. Нервное движение раздраженного божества.

Стоило мне так подумать, как что-то неуловимо изменилось во Вселенной, что-то сдвинулось, переместилось, какой-то сверхчувственный флюид сконцентрировался за спиною. Я медленно обернулась...

Он молча смотрел на меня - без обычной своей иронической улыбки, прямо и серьезно. На короткой прямой, мгновенно соединившей наши зрачки, не было никаких препятствий, заслонок и зеркал. Мне открылся бездонный шурф в неведомые алмазные копи. Я шагнула, инстинктивно вытянув руки, и рухнула в преисподнюю.

8.

Прегадкий замызганный тротуар. Ни одного деревца, голые обочины, серые панельные строения вдоль. Пыльно и чахло. Посреди тротуара, точнехонько на пути пешеходов, - разверстый канализационный люк, черная вонючая дыра, ведущая в подземную клоаку, где урчат и булькают сточные воды.

Ясно вижу мерзкое нутро с его ржавыми металлическими кишками, от которых поднимается смрадный пар. И на самом краю люка - златокудрое дитя. Мальчик лет четырех. Упирается в склизлые края поцарапанными коленками и маленькой грязной ладошкой. А другой рукой тянется вниз, в воспаленное отверстие городской утробы. А-а! Вот оно! На изгибе трубы, метрах в трех внизу, блестит золоченая брошка в виде крылатого кольца с косым крестом внутри (КАК я это вижу - непонятно, но ребенок это видит тоже, его усилия явно целенаправленны...). Заинтересованных взрослых поблизости не видно. Люди бегут себе мимо, не обращая на младенца ни малейшего внимания. Ребенок тянется к желанному предмету, забыв обо всем на свете. Коленки его скользят... Упадет ведь! Упадет!

Что-то во мне рванулось - и я обнаружила, что не имею ничего для перемещения в пространстве.

Меня здесь нет?

Я дернулась изо всех сил - мне было нужно разорвать что-то державшее... что-то, которое меня не пускало...

Тщетно. Меня здесь нет.

Я кричу, не издавая ни звука.

И вижу : дитя меня слышит. Оно поворачивает ко мне лицо с огромными синими глазами, в которых стоят слезы безмерной обиды... Два синих соленых озера горестного недоверия ко всему на свете.

Я снова дергаюсь, крича. Боже мой! Ребенок меня слышит, но, поворачиваясь на крик, он окончательно теряет равновесие, конвульсивно выгибается, взмахнув руками, и, даже не пытаясь зацепиться за край, падает вниз...

Тьма застилает мне взор. Я рвусь и бьюсь, как только может биться в судорогах бестелесное и безгласное человеческое существо... Видимо, я теряю сознание... потом вдруг прихожу в себя - и все повторяется. Пыльный тротуар. Черное пятно люка. Ребенок в неутолимом стремлении к тому, что всего дороже. Вскинувшиеся над золотой головкой беспомощные руки... Снова, снова, снова...

Длинная сухая травина царапает мне плечо. Лежу навзничь под дырявым пологом осыпающейся беседки. С трудом отрываю голову от земли и приподымаюсь на локте.

Он стоит рядом. И смотрит. Сверху вниз.

- Ну и орала же ты!- в голосе сочувственные нотки.

Он подает мне руку, и мы садимся рядом на ствол орешника, всегда служивший ему скамьей.

Он молчит. И я знаю, что он знает, что я знаю про ребенка.

- Что я... кричала?

- Не надо, маленький,- кричала ты,- Она не настоящая!

- Он погиб.

Мусагет близко посмотрел мне в лицо. И тихо, но отчетливо произнес: "И ты погибла!". Он был совершенно серьезен.

Маленький гейзер взорвался у меня в мозгу - и ледяной струей ударил в правый висок. Я вскочила и, задыхаясь, начала говорить.

Пока я говорила, его голубые глаза делались все уже, словно он щурился в ярости или в приступе сарказма. Свойственный ему общий приятный румянец лица рассыпался по щекам желчными пятнами, вокруг крыльев носа и под бровями явственно проступила синева...

- Ты все погубил! Такую радость, такой свет! Мумия, почему-то вздумавшая разлагаться, - вот во что ты превратился, монстр! Сам себя истребил в погоне за иллюзиями... Сначала отгородился от смертных, презрев их за простоту, потом истомился ядовитой завистью... Лепись теперь к чужому теплу, ищи ветра в поле! Никто тебя не ждет. Никому ты больше не нужен. И не будешь нужен! Никогда!

- Дура! - процедил он сквозь зубы, когда я, наконец, задохнулась,Сумасшедшая. Уродка.

Он был теперь в изысканнейшей фрачной паре. Высокий воротничок накрахмаленной рубашки твердо упирался в надменный подбородок - по моде двадцатых годов девятнадцатого века. Черный шелковый галстук небрежным бантом покоился под воротничком, пронзенный серебряной булавкой в виде одноногого петушка, сверкающего одиноким брильянтовым зрачком.

Я опешила. А Мусагет, бледный, но спокойный, широко улыбаясь, любовался произведенным впечатлением. Один его глаз был явно темней другого.

Он поднял красного дерева трость, увенчанную жреческим кадуцеем, и, презрительно морщась, толкнул меня ею в грудь... Я пошатнулась, но устояла. Только голова опять закружилась...

9.

... дергаюсь, крича. Мощный толчок выбрасывает меня на пыльный асфальт. Я вскакиваю, словно меня обожгло, и, судорожно вытянув руки, едва успеваю подхватить ребенка. Он вырывается с громким плачем, извивается, даже, кажется, пытается укусить. Я двинуться не могу, перехватываю его за ручки, за ножки, что-то бессмысленно шепчу, целую мокрые горячие щеки... На секунду мальчик вдруг умолкает, смотрит мне в лицо прояснившимися глазами, прижимается ко мне почти невесомым тельцем.

- Спасен!- проносится у меня в голове.

Но тут он делает отчаянное движение, я вздрагиваю - и выпускаю его из рук.

Черная дыра разверзается у меня под ногами. Дитя с нечеловеческим воем падает вниз. И я падаю, не делая попыток удержаться...

- Ой, как плохо!- думаю на лету, - так плохо еще никогда, никогда не бывало!

До трубы, на которой блестела брошка, метра три лететь. Но, как Алиса в кроличьей норе, я падаю, размышляя и озираясь. Голубая футболка моего мучителя мелькает где-то впереди... или внизу... Вдруг она исчезает. Я зависаю над пропастью и вижу, как мимо меня, вверх, трепеща мерцающими крылышками, проплывает неизъяснимой красоты серебряная птичка.

В следующее же мгновение раскаленный железный прут вонзается мне в левый бок.

Меня здесь нет.

МЕНЯ НИГДЕ БОЛЬШЕ НЕТ?!