Катавасия в Анденнах

Глава I Адельфин примеряет шузы

Граф Адельфин де Нуващье влезал в крахмальную сорочку перед фаровидным Зер Калоскоп-бродом, который весь так и сиял, когда вел по нему сосредоточенный огонь. Нынче вечером Баронесса де Какадур давала великосветский прием, и Адельфин, желавший выглядеть как можно более привлекательно, приказал своему образцовому слуге Дюузлу привести в боевую готовность фрак номер один, в каковой облачался лишь в исключительных случаях. Черная фрачная пара с синеватым отливом покоилась на изножье широченного дивана, где разлеглась шкура медведя, убитого горем в Варварляндии. Адельфин приобрел ее в ходе ознакомительной поездки по республике Андорра. Покрытые матом шелковые лацканы потрясно лоснились, а вставной шнурок на штанах с безукоризненной стрелкой прорезал по всей длине ножные зачехлители, годные к несению строевой службы. Не забыл Дюузл и про самое воплощение обольстительной непорочности — наилегчайшую бабочку, чья поза распластанной девственницы станет тем последним штришком, что доведет до высшего совершенства искусно задуманный и решенный со знанием дела прикид, не лишенный, впрочем, этакой незатейливости, какая приличествует разве что ладно скроенным амбалам да плюгавым шибздикам с туго набитым кошельком.

Таким манером Адельфин надевал свои желтые ботинки.

Глава II Желтый — тоже цвет

Платон в одном из своих памфлетов, опубликованном только в 1792 году, но ничуть не потерявшем актуальности, сформулировал в нескольких остро отточенных фразах свою концепцию универсума, который сводится к экрану наподобие киноэкранов, куда проецируются одушевленные тени, коих некие индивидуумы принимают за реальность, тогда как, в действительности, реальность находится позади них. Исходя из аналогичной идеи, Адельфин сказал себе: а отчего бы башмакам не быть желтыми, коль скоро я выезжаю в свет в потемках? Он, стало быть, решил показаться в самом мрачном свете, то бишь впотьмах, что по здравому рассуждению может быть целью вполне достижимой, на наших-то широтах, где как минимум половину суток свет пребывает в отлучке; подобный дефицит в дневном свете повсеместно называется ночью, а природное явление в своей целокупности характеризуется регулярным чередованием света и тьмы. К тому же, несмотря на свою желтизну, туфли идеально сочетались с остальными предметами туалета Графа, который обыкновенно водружал на рыжую шевелюру серый кепарь в сиреневую горошину и закутывался в просторную крылатку малинового бархата (с исподу), подбитую выпушками из меха горностая и выепихухоля, а с лицевой стороны обшитую банальным черным сукном, ничем на первый взгляд не отличающимся от тысяч ему подобных кусков черного сукна, что порхают по вечерам в нескольких дюймах от плеч тысяч светских франтов. В своей черной драповой крылатке (малинового бархата с изнанки) Адельфин смотрелся очень даже импозантно. Посему, схватив за набалдашник трость из пожелтевшего вереска, обкуренную въедливым электричеством, он сложился пополам и выудил со дна подкроватной пучины пуговичку, которая отскочила от воротника два дня тому назад, когда он разоблачался для сна.

Глава III Психологическая подоплека

В данных обстоятельствах кое-кому могло помститься, что Адельфин просто-напросто самым естественным образом подумал об этой пуговке на воротнике, потерявшейся два дня тому назад. Ничего, однако ж, подобного. На самом деле подлинной причиной его непреднамеренного жеста явился сложный внутренний феномен, основанный на ненормальном, где-то даже извращенном процессе, который великие философы окрестили ассоциацией идей. Процесс пошел в тот самый момент, когда Адельфин изготовился было застегнуть увертливую пуговку и вот тут-то с замечательным присутствием духа обнаружил отсутствие оной в области воротника. Одного этого факта пропажи оказалось достаточно, чтобы пролить ярчайший свет на источник жеста, разумность коего — без блистательного анализа, ставшего предметом рассмотрения настоящей главы единственно, благодаря применению науки философии, — несомненно, осталась бы покрытою мраком неизвестности и подверглась флуктуациям разного рода со стороны непосвященных с маниакально-депрессивным расстройством психики.

Глава IV Портрет Адельфина

Адельфину стукнул тридцатник, и он с полным правом кичился своею наружностью, которой позавидовал бы не один тренер из Жуанвиля, с нормальной для культуриста конституцией, после трех подряд автомобильных аварий и многочисленных попаданий в эпицентр неслабых взрывов. Тараканьи усы мелко курчавились и вились окосевшей змейкой под носом самого что ни на есть барочного и соблазнительного вида, чьи пропорциональные размеры явно заслуживали взмаха ножниц одной из прищурившихся парок. Сей шнобель громоздился над мясистой отвислой нижней губищей Графа, этим пахучим цветочком, похожим на жабника из ядовитого семейства лютиковых. Выдающиеся мослаки над щеками образовывали под обведенными кармином глазами тончайшие сосуды, и у всех постоянно складывалось впечатление, что именно туда вот-вот хлынут на вечный покой три ручья, настолько это место казалось благоприятным — а не правильнее ли будет сказать: Благоприятным? — для слезоиз-лияний фонтанирующих чувств. Обширное чело, изборожденное неровными складками, неожиданно преграждало путь пышной золоторыжей гриве, придававшей благородной голове Адельфина отдаленное фамильное сходство со львом. Таким во всей тридцатилетней красе представал перед нами Графский чердак. Строение тела ни в чем ему не уступало. До крайности грациозная выя, выпирающая как гора, синюшное подножие которой теснилось в траншее между почти что саперных лопаток; волосатый торс цилиндрической формы, схваченный дугообразными ребрами, напоминал те волнистые линии, что отпечатывает на песке морской отлив в своем медлительном отходе на заранее заготовленные позиции; вместительный таз в отличном состоянии, полностью водонепроницаемый; четыре необычайно утонченные конечности, в изяществе сравнимые разве что с тростиночками в подернутых ряской болотах, — довершали гармоничный, если не сказать сюрреалистический ансамбль, которым доводилось наслаждаться не одной даме из Мухосрансбур-га, не раз и не два приезжавшей отдать Адельфину должное, отбросив всякий стыд.

Таким видел себя Граф в Зер Калоскопброде.

Глава V Прибытие на раут

Закончив наводить марафет, Адельфин медленно открыл дверь спальни и, в последний раз заглянув в хрустальный шар с металлическим покрытием, выкинул замысловатые антраша, навроде порхающей стрекозы, в сторону мраморной лестницы, где занавешенная сине-серой шерстью волюта гасила в зародыше все поползновения своей никелированной балюстрады переливаться огнями рампы.

Он как бы нехотя преодолел те несколько ступенек, что отделяли его от всеобщего среднего уровня, и плюхнулся в двухместный электромобиль с откидным верхом, который предусмотрительный Дюузл выгнал из гаража и поставил к подножию крыльца его частного особняка.

Выпендрежник Нуващье водил машину сам — ради спортивного интереса. Желтые ботинки нервно пробежались по педалям управления, и электролегковушка стартовала с шумом взлетающей кукушки. Кое-кому могло даже послышаться, что на вздрогнувших стенах стукнулись друг о дружку гирьки от часов с кукушкой.

Уж что-что, а водить Адельфин был горазд.Юдно удовольствие было наблюдать, как он слегка поглаживает бока панели на поворотах и парит — вот ведь оно даже как — впритирку с шоссе. Он имел стремную привычку, присущую ьму и никому больше, поддразнивать бибикалку кончиком шаловливого пальца, что рождало в металлической утробе сигнального прибора мелодичное урчание, похожее на ноту протеста и в то же время ноту глубоко личную, сугубо индивидуальную и трогающую за живое.

На площади Согласия Адельфин остановился как вкопанный, лицом к отелю Крийон. От тени отпочковался некто мужеского пола и приблизился к родстеру.

— Это ты? — спросил Адельфин.

— Это я, — ответил незнакомец, влезая в электрокар, тотчас сорвавшийся с места.

Не прошло и нескольких минут, как та же парочка названивала в дверь Баронессы де Какадур.

Глава VI Портрет Серафимьо

Спутника Адельфина звали — к чему скрывать далее и тянуть резину — Серафимьо Альвабред. Высокорослый, статный, с косой саженью в плечах, выпирающей из-под отменно сшитого смокинга, он казался грубо, но крепко сбитым, как будто с самого раннего детства его лупили ногами по заду. Вечно постная мина, которую несколько оживляли дикие глаза, свидетельствовала о клокочущей пылкости нрава ее владельца. Встречи с ним домогались вулканически темпераментные женщины. Чудовищная сексуальность буквально сочилась изо всех пор этого мужлана с изумительно тонким смехом. При помощи хитроумных упражнений он развил мужскую силу до такой степени, что был в состоянии покрыть кобылу першеронской породы (один метр семьдесят пять в холке), не испытывая при этом особых неудобств. Разнузданные телодвижения обезумелого кентавра позволяли ему с ни с чем не сравнимой удалью приковывать к себе концентрические взгляды представительного собрания. Так и шел он по жизни дрыгающей походкой, вибрируя и сопя в две дырочки, как свистулька с отверстиями для выдувания двух звуков, — брутальный мужчина со следами еще не обсохшей помады на губах. При его появлении стражи порядка стаскивали с головы каску, а малые дети прекращали орать во все горло.

Серафимьо и Адельфин познакомились несколько лет тому назад знойным летним днем на пляже в местечке Отлив-на-Сосняк. Серафимьо бросил кости на бледно-золотистом песочке и лежал плашмя (по личным мотивам) на животе. А Адельфин шагал в задумчивости, устремив взор в небесно-голубые дали, где рождаются и умирают надежды на обратное получение дарителем имущества в случае смерти владельца. Адельфин споткнулся о растянувшееся во весь рост тело Серафимьо. Этот первый контакт и послужил толчком к возникновению длительной дружбы, ни разу не омраченной (чем это?), невзирая на краеугольные различия в характерах двух этих ванадиевых человека. [1]

Добавим также, что Альвабред с Нуващье виделись крайне редко, и у нас сложится точное чувственное представление об их отношениях.

Глава VII Раут

Не успел электрический родстер застопорить, а безвкусно прикинутый лакей, одетый в строгую черную ливрею, не допускающую и намека на неуместную фантазию, уже распахнул дверцу перед двумя приятелями, которые вылезли с другой стороны, поскольку на дух не выносили, когда кто-то сует нос в их дела. Они поднялись по лестнице благородных пропорций, снизу доверху уставленной кадками с вялоползучей триппореей, словно вход в какой-нибудь тропический дворец. Адельфин сорвал мимоходом стручок душистой триппореи, и одурманивающий запах муската вперемешку с мускусом шибанул ему в голову. Сладострастно-красные образы пылали у него перед глазами, такими голубыми-голубыми, такими остекленевшими, покуда он карабкался по ступенькам в облачке подстегивающих чувственность ароматов. Нет стимулятора более бодрящего, на наших-то широтах, нежели триппорея: она придает существованию тот пикантный привкус, в поисках которого отважные путешественники отправляются в дальние страны, где в лесах перекатывается воплизмами звериный волапюк.

Наверху лестницы фасонистая горничная помогла двум закадычным дружбанам избавиться от верхней одежды. Белокурая малютка, со стреляющими намазанными глазами и развинченными бедрами, забрала у Адельфина пелеринку с кепкой и отняла у Серафимьо дождевик. После чего растворилась в коридоре с фиолетово-розовой подсветкой, а мужчины торжественно вступили в прихожую Баронессы де Какадур.

Раут был весьма представительным. Более одиннадцати светских тусовщиков напирали со всех сторон на тучные телеса каштановолосой де Какадур, втиснутые в футляр платья из чистого презерватина, со страшно откровенным вырезом на груди. Она гоготала без удержу и передышки, как кобылица со смешинкой во рту, и с надменной дерзостью таращилась в лорнетку на вновь прибывших. Не потому, что была хамовата, а по близорукости. Она очаровательно обелозубила Адельфина, которого признала за своего, но в упор не видела Серафимьо. Вот откуда, заметьте, начинается престранное приключение, подстерегавшее до поры наших безупречных во всех отношениях героев, историю похождений коих мы вознамерились поведать...

Оскорбленный в лучших чувствах, Серафимьо стал белее сахара. Однако одним тычком Адельфину удалось вернуть ему природный цвет лица. Оркестр настраивался. Хроматическая губная гармошка пережевывала томный фокс на мотив собачьего вальса. По ходу действия Серафимьо распознал седьмую по счету умственно отсталую, похожую на недотянутую седьмую в септаккорде, и, заключив здоровенную ярко-рыжую дебилку в объятия, безо всякого сопротивления увлек ее, вертя крупом, в вихрь спазматических телодвижений. Такая уж у него была манера танцевать. Адельфин сгреб Баронессу в охапку, и обе пляшущие четы принялись выкрикивать нечто непотребное и плотоядно вихлять бедрами в такт непристойному ритму, причем у дамочек от напряжения заблестели под мышками стеклянные бусины.

Глава VIII Quo поп ascendant?...[2]

Поймав паузу в гармонических отвязках забойного оркестра, где лабали два музыканта, один из коих читал партитуру вслух, а другой, его слепой коллега, синхронно это дело озвучивал, Адельфин потащил своего другана в буфет.

— Ну? — поинтересовался он.

— Ты все равно не въедешь... — отвечал Серафимьо.

— А? Ну да, — согласился Адельфин, и впрямь ни во что не въехав.

— Эта женщина... Баронесса...

— Ближе к телу...

— А-а-а! — заревел Серафимьо. — Бывают мгновенья, когда тебя так и подмывает сказать!..

— Расслабься, чувак, — посоветовал Адельфин. — Пойдем лучше в укромный уголок. Посидим мирком, поговорим ладком...

— Толково сказанул, — сипло проворчал его собеседник.

Незаметно прихватив пять пузырей шампанского и уйму тарелочек с пирожными, Адельфин потянул своего собутыльника наверх, в места не столь приземленные.

Они с наскока миновали сотню ступенек и остановились на лестничной клетке второго этажа, ненавязчиво освещенной хрустальной чашей янтарного цвета, где воспроизводилась в мельчайших деталях и художественных подробностях левая грудь Пентесилеи, та самая, каковую она себе удалила, чтобы сподручнее было пускать стрелы из лука.

Мельком глянув на это произведение искусства, Серафимьо схватил Адельфина за руку, отчего тот выронил семнадцать миндальных печений и четыре ромовые бабы, и повел его к ничем не примечательной с виду двери, из-под которой не пробивалась полоска света. С большой долей вероятности можно было предположить, что примкнувшая к ней комната пустовала.

Свободным левым указательным пальцем Адельфин пощекотал рычажок щеколды, и дверь беззвучно отворилась. Приметив столик для игры в бридж, освещенный той же тусклой чашей с площадки, он выложил на него добычу, сходил подобрать с полу еще свежие пирожные и сбросил их в проем лестницы точнехонько на полированную черепушку отставного гвардейца-сапера, который как раз приступил к протиранию затылка стопкой противотуманно-гигиенических промокашек.

Затем он присоединился к Серафимьо в комнате, которую они решили аннексировать на неопределенное время, и закрыл за собой и не собой дверь на два поворота ключа.

Гвардеец-сапер потянулся за новой стопкой.

Глава IX Толкование

— Эта женщина, — продолжил мысль Серафимьо, имевший обыкновение брать быка за рога, — разбила мне сердце. Да и не женщина она вовсе, а скорее волынка, забытая на земле посланницей дьявола, блудливой чертовкой, приторчавшей от какой-нибудь звезды. Она вытерла об меня ноги. У, я отомщу!..

— Но... — вставил слово Адельфин. — Суждено ли мне во все это въехать?

— Держи карман!.. — заверещал Серафимьо. — С какой такой стати?.. Мы же с вами разной группы крови, вы и я!.. А это что еще за дела?!

Лампочки тухли одна задругой. В глубине помещения было уже темно, хоть глаз выколи.

— Хренотень всякая... — предположил Адельфин. — Продолжай.

— Когда я проходил мимо, то вся, вся плоть этой фри-гидины не затрепетала. Веришь или нет?

— Вот это круто, — признал Адельфин, стер тыльной стороной ладони несколько запутавшихся в мокрых усах шариков взбитых сливок и смачно рыгнул.

Лишь две крошечные голые электролампочки еще горели. Темнотища загустевала, как цемент.

— Не позволю себя оскорблять! — подвел черту под сказанным Серафимьо.

— Она самая, — подтвердил Граф, и обе лампочки, точно последние светильники разума, угасли.

Глава X Во тьме

Неотчетливые опасения охватили Графа, стоило ему лишь помыслить об очевидных неудобствах сложившейся обстановки. Серафимьо замурлыкал мелодию старинной испанской колыбельной, которую гулюкала над люлькой мать. А вот про что она там гулюкала, он давным-давно забыл. В минуты сильных душевных потрясений мелодийка без приглашения возвращалась в мутную память. Адельфин прекрасно знал об этом бзике. Не случайно поэтому провел он несколько раз рукой по спине соратника, чтобы придать ему уверенности в своих силах. Серафимьо замолк. Хотя так до конца и не смог унять дрожь в волосатых ногах. При виде небытия его всегда тянуло попугать унитаз.

Адельфин пошарил в жилетном кармашке и вытащил зажигалку «Данхилл» самоварного золота, которую Герцогиня Адемаи де Козлорок презентовала ему в тот исторический день, когда он пришел самым первым на Большой Приз Любителей Тотализатора Сен-Жерменского предместья, где участникам забегов предстояло пройти на рысях восемнадцать канав. Он чертыхнулся про себя, подумав, что зажигалка не загорится, дернул колесико, и зажигалка не загорелась. Тогда он пораскинул мозгами и пришел к философскому выводу: в зажигалке кончился бензин.

— Серафимьо! — сказал он вполголоса.

— Йес, Адельфин?

— У тебя часом нет бензина?

— Йесть, Адельфин!

— Дай сюда.

— Есть, Адельфин.

И Серафимьо протянул Адельфину наполовину полный бидон бензина, на который только что наскочил.

Вскоре слабый отблеск шатучего огонька размазал по стенке раскоряченную тень двух гротескных мужичищ.

— Видя милого дружка, дева скок до потолка, — облегченно вздохнул Граф. — Где это мы?

— Поспрошай у аборигенов, — пробурчал Серафимы). — На мой непросвещенный взгляд, мы в заднице и сидим в дерьме, как в крепости. Впрочем, я никоим образом не призываю тебя придерживаться моей точки зрения.

Внезапно Адельфин запустил руку в правый карман своих черных штанов. Он побледнел и стиснул зубы так крепко, что его лицо приобрело причудливый оттенок — нечто среднее между цветом замазки и красивым средиземноморским небом.

— Серафимьо! — тихонько прорычал он. — У меня свистнули ДВУХГОЛОВЫЙ ТРАХТРАХФЕЙ!..

— Ага, все проясняется! — завопил Серафимьо... и в ту же секунду автоматом включился свет.

Глава XI Догадки

— Задачка-то проще пареной репы, — заявил Адельфин. — Ночь была да сплыла. У меня был трахтрахфей, да весь вышел. Следует найти естественную причинно-следственную связь между двумя этими событиями, которые могут совпадать по времени и в то же время не пересекаться в реальности (что поставило бы вторую задачку). Подобью бабки: кто спер мой трахтрахфей?

— Чур, не я, — с тревогой пролепетал Серафимьо, ибо в тот миг на личико Графа нельзя было взирать без ужаса, а из его дыхательного горла вырывалось нечленораздельное рычание.

— Скотина! — выразился Адельфин и одним пыхом успокоился. — Ты к тому же еще и остряк!

И он зашелся в тряском хохоте защекоченного великана. Но приступ хищного веселья длился недолго, и, сдавив локоть Серафимьо, он поволок его вглубь комнаты.

Неброская дверь приоткрылась в стене справа от монументального камина, украшенного ренессансным фронтоном в чисто готическом стиле. Адельфин обошел ее вниманием и, прошмыгнув под навес над камином, сделал пару-тройку неверных шагов. Ему, видите ли, померещилось, что чугунная каминная доска с геральдическими лилиями, хранительница жара от тлеющих углей костров, некогда полыхавших в прокопченной посудине, повешена не так и не там.

Он разбежался и нанес по каминной доске неотразимый удар ногой. Доска разлетелась на кусочки, а за ней оказалось отверстие, куда с напрягом протискалась бы верховая лошадь без наездника.

Адельфин застыл на месте, словно молниеносно осененный какой-то мыслью.

— Шухер! — бросил он Серафимьо. — Сюда идут, бди!

— Бдю, бдю, — отвечал Серафимьо и часто-часто задышал, похотливо втягивая воздух носом.

Он подкрался на цыпочках почти вплотную к двери и рванул ее на себя.

На пороге, приложив ухо к замочной скважине, стояла та самая блондинистая горничная с вертлявыми бедрами. От рывка Серафимьо она потеряла равновесие и повалилась на пол. А еще через мгновение дверь закрылась вновь, уже на ключ, и Серафимьо, бормоча бессвязные словечки, учинил на теле молоденькой женщины возмутительный акт вандализма. Пять минут спустя она выпала в осадок. Серафимьо привел одежду в порядок и вернулся к Адельфину.

— Видя милого дружка, дева скок до потолка, — доложил он.

Тем временем они продвинулись уже на значительное расстояние по тесному туннелю, открытому Адельфином.

Глава XII Фауна потемок

Фабр в своих научных трудах, столь часто охаянных и так превратно подчас истолкованных, приводит красочное описание насекомого таракан: «Эта мерзопакостная тварь откладывает яйца по весне и размножается в трубах для стока нечистот». И он по-своему прав. За доказательством далеко ходить не нужно, достаточно пройтись длинными темными коридорами, где кишмя кишит тараканье. Впрочем, Адельфин со своим неразлучным то ли сеидом, то ли наибом ползли сейчас по вполне сносно освещенному коридору, что мешало им убедиться в замечательно точном наблюдении Фабра. Но не стоит обольщать себя иллюзиями насчет своей правоты: Фабр никогда не ошибается. Все биологи коллективно признают точность его наблюдений, за исключением тех, кто с ним не согласен, а имя им легион.

Коридор оканчивался бездонным колодцем, откуда вместе с густыми теплыми испарениями поднимались тошнотворно-затхлые запахи. Вход в бездну, зарешеченный железными прутьями, липкими и заржавелыми, как бы приглашал разведчика недр, хлебнувшего для храбрости мятного спиртяги «Риглис» из сока жевательных каучуконосов, проверить достоверность геологической карты Шрадера и Вивьена из Сен-Мартена касательно происхождения почвы, продырявленной этим колодцем.

Собрав в кулак остатки мужества, мужики рванули наверх, так как начинали падать духом. Когда же они приподняли чугунную плиту, накрывавшую внешнее отверстие колодца — а по правде говоря, канализационного колодца, ибо так оно и было, — они почувствовали, что происходит нечто непонятное, как будто вокруг них двигают тяжеленную мебель. И как в воду глядели: прямо над их головами прогромыхал автобус. Уцепившийся за ось заднего моста, Адельфин исчез из поля зрения Серафимьо, который остался ждать следующего. В ту минуту, когда его кривые ноженции стиснули, взяв в зажим, задний бампер, прогремел оглушительный, как выхлоп, выстрел — и неудержимый сквозняк подбросил до небес тромб канализационной воды, привлеченной, как пить дать, накалом страстей в каком-нибудь переполненном смесью карбюраторе. Особняк де Какадур взлетел на воздух. Но автобус успел уйти.

Глава XIII Междусобойчик грамотеев

Как только автобус на полном скаку поравнялся с обиталищем Графа, Серафимьо оседлал выпиравший из мостовой булыжник и отпустил своего битюга на волю. Ему пришлось чуть-чуть пригнуться, чтобы не угодить под колеса тележки зеленщика, следовавшей по пятам за автобусом, но затем он распрямился и как ни в чем не бывало позвонил в решетчатые ворота особняка Адельфина.

Дверь соблаговолил открыть Дюузл и сам же проводил гостя в библиотечную, где его хозяин, облаченный в светло-розовый, как нежнейшая лососина, халат с аппетитной зеленью на обшлагах и окантовкой цвета бутылки рома, раскуривал капитанскую трубочку с аглицким табаком «Рот-Флот», заправленным для блезиру рапсовым маслом.

Серафимьо сразу положил глаз на полный на три четверти графинчик с виски, два стакана и ведерко со льдом.

— Стакана воды не найдется? — попросил он и незаметно сморкнулся в рукав.

— Да сядь ты наконец, — отвечал Граф, — и будь как дома.

Серафимьо присел, поонанировал зачуток ради приличия и снова вскочил, чтобы осушить залпом протянутый Дюузлом стакан охлажденной воды.

— Рассказывай! — выпалил он, в конце концов повернувшись лицом к Адельфину.

Адельфин не проронил ни слова. Он порылся в правом кармане и протянул Серафимьо одну маленькую штучку.

— Мать твою за ногу! — аж задохнулся Серафимьо. — Так он у тебя? Наконец-то! А что это?

— Иттить твою, дурилка, — сказал Адельфин. — Это же...

Раздался выстрел, и пуля пробила навылет сорвавшееся с языка слово.

— Быстрей!.. — проорал он. — Туда! Окно... Непроглядная темень подмяла под себя всю окрестность. Свесившись из окна, они, словно в запотевшем зеркальце дальнего вида, различили какую-то тень, что метнулась к стене, перемахнула через нее и затерялась на улице...

— Это же трахтрахфей... — закончил предложение Адельфин, занимая привычное место в кресле, покуда комнату вновь заполняло трусливое электричество.

— И где он был?

— Кажется, в кармане не выходного, а обычного костюма.

— Единственно, чего я не просекаю, — раздумчиво сказал Серафимьо, — каким образом вор ухитрился стянуть его оттуда, а потом успел вернуться до нас, чтобы сунуть его обратно в карман костюма, в котором ты обычно не выходишь...

— Спроси чего полегче, — ответил Адельфин.

— Тогда, может, ты оставил его при себе, в кармане халата?

— Какая разница? — вздохнул Адельфин. — Факт остается фактом: мой трахтрахфей помыли...

— Как? Он же у тебя!

— Имей терпенье дослушать. Я сказал: трахтрахфей помыли... бы! Воровской жаргонизм в сослагательном наклонении, — подколол корешка насмешник Адельфин.

— Тогда извини. — И Серафимьо густо покраснел.

— Верни мне трахтрахфей, — потребовал Адельфин.

— Вуаля! — сказал Серафимьо и протянул ему... пустую ладонь.

— Видишь теперь, недоносок, к нему все же приделали ноги! — ледяным тоном произнес Граф, достал револьвер и выпустил в Серафимьо целую обойму. Шмалял он так скверно, что его недруг ничего не заметил. Разрядившись, Граф успокоился.

— Меня обокрали... — прошептал Серафимьо. И потерял сознание.

— Нервишки-то лечить надо, — процедил Граф, подбирая трахтрахфей с кресла, куда он выскользнул из рук Серафимьо, когда стрелял неизвестный.

Глава XIV Подмога

— Кроме всего прочего, — добавил Адельфин чуть погодя, после того как Серафимьо для разнообразия и поправки здоровья опрокинул в себя добрый стакан вискаря, — трахтрахфей поддельный. Так что, сам понимаешь, вся эта бодяга мало кого колышет

Он позвонил, смекнув, что тот, к кому он обращается, больше его не слушает.

— Дюузл, препроводите моего друга в соседнюю комнату. Одна нога здесь, другая там.

По возвращении видок у прочухавшегося Серафимьо был аховый.

— Живорез твой Дюузл. — раздраженно буркнул он. — Кальсоны как-никак стоили семьдесят семь франков!

Он чувствовал себя униженным и раздавленным: и как же он, варвар до мозга костей, мог так опростоволоситься и уступить под натиском холодного позитивизма какого-то вшивого метрдотеля.

— Все лабуда и к делу не относится, — неожиданно сообщил Адельфин. — А вот с бандой пора кончать.

Он поймал телефонную трубку в геральдических виньетках, болтавшуюся на красношелковом, как орденская лента, шнуре, и набрал на хрипатом диске номер из не менее чем одиннадцати цифр.

— Алло! — сказал он. — Полиция? Позовите-ка Майора.

И покамест сквозь черты Серафимьо с блаженством проступали все признаки глагола совершенно неприличного вида в прошедшем времени, Граф затеял велеречивый разговор со своим невидимым собеседником.

Глава XV Майор

7 января 1464 года деревенька Сен-Мартен Кровоточивый подверглась нападению части взбунтовавшихся наемго комментария, сжато подводившее итог всему, — в общем, ключевое слово. Он сказал:

— Гм.

И прервался. Потом продолжил:

— Впрочем, может статься, что я ошибаюсь. Засим встал и поспешно покинул комнату. Пересек прихожую.

— Где здесь сортир? — осведомился он у проходившего мимо Дюузла.

Глава XVII План

По возвращении в комнату Майор закурил вторую сигарету «Голд Флейк».

В тот день он был упакован в довольно длинный и слишком широкий в плечах пиджак в розовую и желтую клетку. Красивая тряпка, что там говорить. По ткани прошелся рукой мастера модный портной, оставив неизгладимый след. Он добился поразительного эффекта. Можно было голову дать на отсечение, что пиджак грязный.

— Вы, Альвабред, — ни с того ни с сего раскомандовался Майор, — спрячьтесь за ту штору. Вы, Граф, лезьте под сундук. Вы, Дюузл, идите-ка куда подальше. А я, — заключил он, — так и быть, размещусь вон там.

Он протиснулся внутрь необъятного шкафа, куда в перерывах между застольями складывались вставные столовые доски. Было слышно, как пролетает муха, похожая на комнатного буревестника.

В передней тихонько пискнула дверь из стекла и железа, и трое мужчин напряглись в своих укрытиях, вследствие чего штора трепыхнулась, а сундук затрещал. Что же касается шкафа, то он был настолько громоздким, что не шелохнулся и стоял как пень. Здесь имеется в виду такая разновидность пней, что находится на достаточном удалении от тех районов Южной Америки, где частенько наблюдаются волнения пней и пеньтюхов, вызванные толчками либо ударами, которых кое-кто из числа никогда не болевших полагает сейсмическими, поскольку их улавливают сейсмографы.

Словом, шкаф не дрогнул.

Дюузл распахнул дверь и впустил Постороннюю.

Постороннюю звали Амели Дироколь. Папаша ее горбатил плотником, и на вопрос: «Чем занимается ваш отец, мадемуазель Амели?» — у нее вошло в привычку остроумно отвечать деревянным голосом:

— Древосексом. Он у меня сексапилыцик.

И всяк ухохатывался от этакого потешного каламбурчика.

Тут-то оставивший укрытие Майор и обнаружил, что очутился в обществе незнакомки.

— Кто вы? — пролепетал он. — И куда Ш дели Амели?..

Глава XVIII Козни

— Амели? — пожала плечами Посторонняя. — Впервые слышу.

Тогда Майор легонько треснул себя ладонью по темечку и поддержал беседу:

— Продолжайте, Мадемуазель, я весь внимание.

— Меня зовут, — проворковала девица, — Арьель Ра-гадарю. Я родилась на Севастопольском бульваре 16 мая 1926 года в одиннадцать часов. Я уже имела честь прислуживать в домах Финансиста Франкососа, Барона Лепузана и Папского Нунция. Дипломированная специалистка, рекомендательные письма одно другого лучше. Как по-вашему, я могу на что-то надеяться?

Майор позвонил.

— Дюузл, — бросил он входящему слуге, — здесь одна Мадемуазель спрашивает насчет места горничной. Займитесь девушкой.

— Повезло, что нашелся предлог ее сбагрить, — с облегчением присовокупил он, когда она очистила помещение от своего присутствия. — Серафимьо и Адельфин, выходите из засады, — добавил бравый Майор.

С неимоверным скрипом Граф выполз обратно в комнату и принялся энергично растирать поясницу, чтобы вернуть затекшим чреслам природную гибкость. Серафимьо же и след простыл.

— Какого члена! — заголосил Граф.

— Не иначе как Клуба Ветеранов Союзнических Войск, — съехидничал язвительный Майор.

— Кстати, о друзьях-однополчанах... — прошептал Адельфин.

И свистнул в два пальца. Он вытер затем пальцы о спинку кресла, так как напустил сиреневых слюней. На свист притащилась левретка; следом, не спуская с нее глаз, семенил Серафимьо.

— Ты меня спас, — проскулил Альвабред, — эта густопсовая сука из породы ненасытных!

— Кончай базар! — взорвался Майор. — Мы сюда не в бирюльки пришли играть, а вкалывать. Покажите трахтрахфей.

Когда он взял драгоценный прибор, его будка неожиданно просияла.

— Вот оно что, — протянул он. — Подделочка. Не надо быть шибко умным, чтобы допереть, кто...

Он снял трубку вместе с телефоном.

— Алло! Антиох Тамбретамбр? Здорово, дружище. Хватай Кадиллуху, обе наши пушки и дуй ко мне. Куда? Сюда, разумеется, хорош ослом-то прикидываться.

Он повесил телефон на место.

— Через некоторое время, — посулил он, — мы выясним, что к чему. Граф и вы, как вас там, Херувим, собирайтесь в путь-дорогу, форма одежды походная.

Глава XIX Антиох

В тринадцать лет Антиох Тамбретамбр ходил в лицей. Он носил портфель — без ручки — под мышкой левой руки. Именно под мышкой, а не в самой левой руке, ибо она должна оставаться свободной, чтобы успеть перехватить перчатку с правой руки, каковую (перчатку) принято снимать, прежде чем пожать руку знакомого. А также чтобы держать головной убор, который стаскивают при появлении какой-нибудь дамы либо лица преклонного возраста.

Антиох клал железнодорожный проездной билет в левый наружный кармашек, находящийся в верхней части тужурки; оттуда его гораздо удобнее вынимать правой рукой, которая — даже будучи в перчатке — нимало не теряет в ловкости при проникновении за пазуху пальто, застегнутого на правую сторону (Антиох был мужеского пола).

В более вместительном и тоже левом кармане снутри все той же тужурки он мог так же легко нашарить авторучку — предмет, чаще всего достающийся и бросающийся школьниками, как говорят иностранцы; а из подобного отделения с правой стороны вышеуказанной тужурки, — менее доступного, как мы убедимся ниже, поскольку для проникновения внутрь было необходимо последовательно: 1) переложить портфель из одной руки в другую, 2) стащить перчатку с левой руки, каковая (перчатка) довольно плотно прилегала к фалангам пальцев, отчего ее надевали и снимали несколько реже, — он имел возможность небрежно вытащить свой бумажник.

Впрочем, школьнику лишь раз в год по обещанию предоставляется счастливый случай воспользоваться переносным атрибутом экономики, и если уж он за ним лезет, то лишь с целью показать корешкам фотку своей телки. В этот миг удачник пребывает либо на школьном дворе, либо в классе, когда на нем нет ни пальто, ни перчаток, что позволяет нам прийти к выводу о наличии определенной логики в выборе места для его хранения, наиболее безопасного притом, поскольку полы пальто и тужурки защищают бумажник от пронырливой лапы карманника, с которым надо ухо держать востро.

Антиох, к слову сказать, был безжилетником и рассовывал различные свои причиндалы по карманам тужурки как попало, ибо пользовался ими не столь уж часто.

Он предоставил правый карман штанов носовому платку: ведь когда его нет под рукой — человек как без рук; правда, обращаться с ним нужно умеючи; дубликат платка покоился в левом наружном кармане пальто, доступном в случае крайней необходимости и для правой кисти, той самой, с которой всякий раз сдергивают перчатку, памятуя о вышеперечисленных мотивах, обусловленных появлением знакомого и т. д. (давайте также не забывать, что Антиох ездил поездом), и которую должно с не меньшей частотой засовывать время от времени в правый карман пальто, более других для этого приспособленный; мирное соседство носового платка и кулака в одном кармане могло привести, при взаимном притяжении двух неравновеликих объемов ощутимо сферической формы, к неуместной и безобразной оттопыренности; по счастью, Антиох был аккуратистом.

Когда он подрос, то слегка видоизменил свои привычки:

1) Платок из кармана штанов перекочевал влево на новое местожительство, уступив старое связке ключей, справиться с которыми было еще трудней, чем с платком; совместное же их проживание на одной жилплощади грозило при каждом открывании двери окончиться выселением платка, учитывая хватательный инстинкт зубчиков и небритую колючесть бородок ключей.

2) С бумажником из тужурки случилось, если можно так выразиться, раздвоение наличности.

Одна половина содержала денежную массу и помещалась в заднем кармане брюк, отсутствовавшем в те времена, когда Антиох ходил в лицей.

Другая, осевшая над правым легким, представляла собой записную книжицу в переплете с венчиками, распухшую от различных бумажек, которые периодически заменялись новыми.

3) Железнодорожный проездной за ненадобностью — Антиох больше не жил в пригороде — бывал заменен, в зависимости от обстоятельств, на:

— расческу в кожаном футлярчике, неудобную тем, что вечно норовила вывалиться при резком наклоне туловища Антиоха;

— малоформатный блокнот-календарь либо еженедельник, расписанный по дням начиная с января. Оба пропадали к марту месяцу ввиду полной своей бесполезности;

— нагрудный платочек более или менее приятной расцветки.

Каждую из этих вещиц сопровождала кучка пуговиц, угрожавших порвать все отношения с некоторыми предметами туалета и в карманах содержавшихся до поры до времени.

Когда Антиоху все же доводилось ездить на электричке, он совал теперь билетики и правый карман засаленного пыльника, в котором щеголял не без удовольствия; так ему сподручней было доставать их проворной правой дланью при выходе из вагона упомянутого поезда.

О ту пору Антиох оставил портфель без ручки ради прогулок под ручку предпочтительно со светловолосыми и не слишком худосочными барышнями.

Сия глава, столь изобилующая пользительными сведениями насчет плодовитости природного ума Антиоха и ясности его логических рассуждений, глубокомысленно основывается на том неопровержимом факте, что Антиох был правша и, следовательно, несколько искусней владел десницей, нежели шуйцей.

Глава XX Антиох в пути

Антиох с Майором обретались в небольшом частном особняке, расположившемся в квартале Отёй, где еще водятся редкие деревья. От тщательно обтесанных зубилом строительных камней, с зазорами, педантично законопаченными жеваной резинкой с укрепителем, до выкрашенного в оранжево-желтый цвет кровельного сланца, — всё придавало маленькой постройке чрезвычайно кокетливый вид. Монументальный портик двухметровой высоты давал широкий доступ в вестибюль особняка. В этом помещении не было ничего необыкновенного (как, впрочем, и во всех остальных). Однако на самом деле оно служило столовой. Таким образом, здание снизу доверху являло собой один сплошной прикол, надувательский фокус-покус.

Кадиллачка ночевала в подземном гараже, вход в который охраняла люковая крышка, замаскированная цветущим палисадником, где безвременник с волчьими зубами присоседились к кокаиновым деревьям. Крышка не откидывалась на сторону, чтобы не повредить кокаиносы, а ползла вертикально вверх, позволяя огромной зверь-машине скатываться по наклонной плоскости в свою потайную нору.

При помощи прорытых в глубинах столичной подпочвы туннелей гараж сообщался с различными селениями на берегах Сены и Уазы, где у Антиоха с Майором имелись на крайняк кос-какис пристанища.

Они обходились без прислуги, поскольку не терпели доставучих зануд. Всем домом заправляло электричество.

Движок белой Кадиллачки деятельно пофыркивал. Антиох троекратно мигнул фарами. Фотоэлектрические элементы, управляющие поднятием крышки люка, мигом зарделись, и машина проглотила крутой скат за меньшее время, чем требуется воробью для воспроизводства потомства. Крышка бухнулась на место, словно недлинно выругавшись шепотом, отчего затряслись мелкой дрожью головки безвременника и расшатались волчьи зубы. Тем же способом Антиох открыл решетку ворот особняка, и его кобылка понеслась вскачь по шоссе, прицокивая и трепеща каждым гвоздиком на шипованной резине шин.

Чуток погодя Антиох стопанул кар возле хауса мистера Адельфина. Расторопный Дюузл был, как всегда, на посту, но вдали от входных дверей, и поста не оставил. Он пек на дорогу кондитерские изделия.

Антиох позвонил. Решетчатые ворота распахнулись. Он вновь сел за баранку и, прежде чем остановиться у крыльца из пористого мрамора[3], описал восхитительную кривую, не хуже, чем в третьей стадии опьянения. Затем сызнова вылез из автомобиля, крепко-накрепко запер дверцы и присоединился к трем товарищам в библиотечной.

Глаза XXI Экспертиза

— Have a drink! said the Major, while Antioche was bursting into the room.

— Sorta seems to suit me like a Persian rug, said Antioche. Then came Duouzzle with a tray, on which a big glass was standin' half full with rye.[4]

Антиох схватил фужер и выдул его в один присест.

— Еще капельку, — попросил он Дюузла. —Жажда что-то замучила.

Он повернулся к Майору:

— Ну что, старый фундук, готов?

— Дрогнули, — сказал Майор.

Граф и Альвабред вновь спускались по лестнице со второго этажа, переодетые в элегантные твидовые костюмы в желтую клетку с фиолетовой искрой. Кроме того, Адельфин ухарски натянул на уши белый баскский берет. Как настоящий мужчина, Серафимьо предпочел нахлобучить серую фетровую шляпу, делавшую его еще более мужественным. Ее с понтом украшало перо под наклоном

— Промочи горло! — сказал Майор, когда Антиох ввалился в комнату.

— Щас мне это не помешает, как и персидский ковер, — не отказался Антиох.

Вскоре подоспел Дюузл с подносом, где стоял высокий бокал, до половины наполненный хлебной водкой (англ.). в 60° над линией горизонта и головы. Перо он выдернул из особой красной метелки типа пернатый веник.

— Револьверы при вас? — гаркнул Майор.

— Так точно, — ответил Серафимьо.

— Сдайте оружие, — приказал Майор.

Он вынул обоймы, удостоверился, что в дулах не осталось шальных пуль, и вернул револьверы их владельцам.

— Так оно безопасней, — пояснил Антиох. И товарищи по оружию с ним согласились.

Вся четверка уселась в первоклассный лимузин, и Антиох снова въехал в ворота на скорости семьдесят миль в час, но теперь уже задом. Головокружительный вираж, и машину занесло и вынесло на бульвар.

— Куда едем? — осведомился Антиох по прошествии пяти минут.

— Сюда, — отвечал Майор. — Приехали. Автомобиль припарковался у девяти этажной коробки, за стенами которой угадывался кишащий жильцами муравейник.

В то мгновение, когда Майор — единственный, кто вышел из машины, — скрылся в здании, навстречу ему по железобетонной лестнице спускалась одетая в униформу и вооруженная до зубов сотрудница одного из учреждений социального обеспечения. Он не удостоил ее внимания и поднялся на шестой.

На двери гофрированного железа висела вырезанная из шляпной коробки табличка, где при большом желании можно было разглядеть следующие слова:

Херр ИСААК ЭДЕМВРАЙ Антиквор

Изо всей мочи пнул Майор железяку ногой и прошествовал в квартиру сразу после того, как дверь упала в отключке.

Исаак читал Талмуд в переводе совсем еще зеленого краснобая на самый чернушный блатняк и дошел до белого каления, поскольку страдал дальтонизмом.

— Здравия желаю! — рявкнул Майор.

— А сам как? — переспросил Исаак.

— Почем нынче такие трахтрахфейчики? — забросил удочку Майор.

— Так я тебе и сказал, — проворчал антиквор.

— Не мусоль! Я тороплюсь.

— Это липа, на минуточку, — испустил вздох Исаак через четверть часа. — Со всеми вычетами за него уже дадут не больше одиннадцати лимонов-шлимонов.

— Зеленых? — добавил Жак.

— Чтобы да так нет. Фунтов! На минуточку, стерлингов. Если таки будешь толкать, возьму за пятьдесят франков.

— Черта лысого, — проворчал в свою очередь Майор. — Никому ни слова, — веско присовокупил он.

— Уже как водится, — сказал Исаяк.

— Не возражаешь? — проговорил Майор, вытаскивая автомат. — Так мне будет СПОКОЙНОЙ.

Он разрядил оружие в Исаака, который бурчливо похрюкал еще несколько секунд и затих.

— Бывай, старина, — сказал на прощанье Майор.

Глава XXII Дорога

— Прижми железку! — приказал Майор, снова влезая в Кадиллачку.

Антиох бросил сцепление, и тачка совершила устрашающе гигантский скачок вперед.

— Сегодня вечером нам кровь из носа надо быть в Байонне, — сообщил Майор. — Сейчас одиннадцать утра. Газуй!

— Успеем, — дал краткий ответ Антиох.

Шесть часов спустя они въехали в Шартр, немножко не уложившись в намеченный график, так как задержались в пути ровно на пять часов сорок две минуты, чтобы чуток подзаправиться.

Кадиллачка катила себе с музычкой по дороге в Орлеан, когда начался джаз и на горизонте возник аэроплан. При ближайшем рассмотрении это был последний писк моделей истребителя, и догнать легковушку для него было раз плюнуть.

Антиох нажал грибовидную педаль акселератора — «поганку», какботают по фене бандюги, — и автомобиль замедлил ход, ибо педали управления располагались в произвольном порядке на случай угона, чтобы сбить с толку похитителей, за которыми, кстати, всегда нужен глаз да глаз.

Самолет пронесся на бреющем полете впритирку с шоссе, и очередь из пулеметного ствола разнесла в щепки кору узловатого дуба-великана, глубоко впечатав в его ствол буквы Д. А. А потом он принялся метать над машиной мертвые петли.

Майор взялся за ручку корзинки с аппаратом Морзе и послал в эфир несколько отрывистых сигналов, причем Адельфину они показались тарабарщиной. Да и где уж ему, моржу ушастому, было уловить хоть словечко, когда он не знал азбуки. Телеграфный же аппарат в Кадил-лачке был передатчиком с на удивление мощными выходными данными и легко перекрывал те трубные звуки, что неслись из глотки Серафимьо, который заодно сходил по-маленькому не сходя с места.

В следующий миг истребку надоело летать вокруг да около, и, набрав высоту, он стремительно растворился в облаках.

Погода стояла — чудесней не придумаешь. На ясное до дна сине-зеленое небо просто невыносимо было смотреть. Вот отчего им любовался только близорукий Адельфин. Для остальной троицы погода была как погода, и точка. Далеко-далеко было слыхать, как перепелки на дубах свистели и свиристели на зубах хрустели, а может, и наоборот.

Наконец слово взял Антиох Тамбретамбр.

— Дундурек это, вот кто!.. — прошептал он, выжимая педаль сцепления, чтобы оборвать визг в коробке передач.

Теперь пассажиры могли расслышать, что он там шепчет.

— Небольшой урок истории! — зычным голосом объявил Майор и повернулся лицом ко всей шатии.

Глава XXIII

Не Северная, но Америка

— Как кое-кто догадывается, — начал урок Майор, речь пойдет о небезызвестном Дундуреке Атлантипе.

Тут он прикусил язык при воспоминании о незабываемых приключениях. Перед его мысленным взором предстал невеликий городишко в Андах, где Дундурек верхом на мулете, редкой помеси мула муллы с буйнопомешанным мулатом, луженой глоткой распевал гимн древних ацтеков, собирая под свои знамена несметную рать.

Инком он был из ряда вон выходящим. Как-то раз вышел он поутрянке из дому, а вечером вернулся под щитом, на котором победно притаранил головы ста одиннадцати врагов нации. Антиох с Майором так душевно оттянулись втом памятном набеге, что пришлось им срочно рвать когти из страны, однако Дундурек регулярно — не мытьем, так катаньем — не давал им забыть о себе.

Мыслимое ли дело, подумалось ему, простым человеческим языком описать те баснословные подвиги. И Майор закончил экскурс в историю такими словами:

— Я все сказал.

Имеющие уши Адельфин и Серафимьо услышали. И поняли одно: среди них присутствует тот, кто не нуждается в комментариях.

Глава XXIV Улетный кот

В девять часов вечера миниатюрная горничная Господина Брюзгальтера, толстого ювелира с улицы Даранац, высунула голову в окно, желая убедиться, что Йаккопо Бедакурриц, ейный хахаль, ее поджидаючи, стоит столбом в условленном месте у четвертого дорожного знака. Она едва успела протянуть руку и схватить на лету и за шкирку дико домашнего котяру неопределенной масти, совсем недавно отрикошетившего от передка шикарной белоснежной тачки и витающего в облаках с поднятым трубой хвостом. В результате легкого сногсшибательства он не повредил себе ничего, кроме хвостового оперения.

Летучий кот появился на свет от скрещивания Мируса Первого с дальним родственником плода любовных игр между курицей и кроликом, о чем поведал нам Реомюр на страницах своего «Избранного» (в серии под редакцией Жана Ростана). Все коты этого семейства были с перьями на хвосте. Джойс («Улисс», страница 985) замечает, что этот новоприобретенный признак уродства имеет некое отношение к тайному удовлетворению, каковое ощущают в концевой части позвоночника, называемой копчиком, те, кто сгруппировался для дефекации в позе орла, однако нам еще никогда не удавалось самолично проверить истинность Джойсова утверждения, на наш взгляд, вполне отвечающего характеру дарования маститого ирландца.

Миниатюрная же горничная (по имени Марья) предложила коту чашечку лекарственной ромашки, от которой тот не отказался, преисполненный признательности, и спустилась к своему любовнику, который от нее не отказался, преисполненный признательности.

А Майор со товарищи — ибо то были они — шуровали по хитросплетенным и плохо мощенным улицам города. Обогнув церкву, они окончательно потерялись из виду на пустынной дороге, и лимузин застопорил у двери с низкой притолокой. У двери, аккуратно отделанной муниципальными объявлениями.

Глава XXV Подземелье

Четверо мужчин молча вылезли из тачилы и молниеносно прошмыгнули в пройму двери, — не устояв под шквалом критических замечаний Майора, она открылась настежь, даже не пикнув. Туда же своим ходом проследовала легковушка Кадиллак. Она умела хорошо себя везти и источала запах козла. Лишь только они продвинулись на несколько метров, дверь обиженно захлопнулась с густым скрежетом, и Антиох повернул первый попавшийся под руку выключатель. Полился сладчайший музон. Заработала радиостанция Теэссэф. Антиох пошарил как следует и в конце концов нащупал другой выключатель. На этот раз настоящий. Раздался чуть слышный щелчок, и пол уехал из-под ног четверки друзей; весь их квартет ухнул в пустоту.

Падение было скоротечным, зато контакт с каменным полом мрачного подземелья оказался не столь уж бесполезным. Адельфин, к примеру, посеял белую беретку, хотя отчетливо помнил, что по привычке натянул ее на уши. А Майор отреагировал круто — круче могут быть только яйца. Для него это было делом принципа. Выхватив из кармана гранату, он зафигачил ее в глубины подземелья. Матовая вспышка, и... на Серафимьо градом посыпался строительный мусор, ему не хватило смекалки остаться в лежачем положении.

Адельфин прощупал левый ГЛ8Э побратима и удалил наиболее крупные бульдики, тогда как Антиох почел своим долгом вкратце прояснить ситуацию. Он сунул руку в брюки, извлек сильный электрический фонарик и так шуганул пучком ослепительного света окружающие потемки, что те всем скопом попадали в обморок.

Местечко было то еще. Темно-синие дерьмотиновые обои, все в брызгах селитры, лентами свисали со свода, раскуроченного взрывом гранаты, и теряли спои концы на земле, в груде хлама и зарослях растений, а говоря точнее — в шапках для чайников, в камнеломке и в пупочной траве, использованной не по назначению врача... В одном углу можно было даже наткнуться на расстроенный саксофон, в раструбе которого свила себе гнездышко семейка прусаков. Подземелье имело форму прямоугольника с облупленными стенами, выложенными то ли бутовым, то ли отборным рвотным камнем.

От разрыва фанаты кое-где пострадали свод и верхняя часть одной из малых сторон подземелья. Их попросту снесло. В образовавшейся с подачи Майора бреши было ни зги не видать, хотя мертвящая чернота склепа выглядела посвежевшей, прямо как новенькая. Синеватый дымок цеплялся за выпирающие закраины развалин.

Отблеск фонарика подчеркнул эти зубристые неровности дыры, и вдруг в провале нарисовалась сизая фигура с размытыми контурами, поколебалась в сумеречной мути и снова скрылась за стеной.

Антиох мигом погасил источник света и пукнул в соль мажоре, дабы предупредить сподвижников о надвигающейся опасности.

Серафимьо, промежду делом рассеянно предававшийся содомскому греху с Графом, вскочил и предусмотрительно укрылся за широкой спиной Майора. Тот обернулся с выпученными глазами, чуя какой-то подвох, но протестовать не стал, так как все равно ни черта не видел.

Антиох прицелился в сторону дыры и метнул вслепую еще одну гранату. Неестественное мычание сотрясло своды пещеры, и струя горячей жижи окатила четверых мужиков, которые в ужасе попятились, ибо узнали запах жабьей крови.

Глава XXVI Гадина

Из-за стены сейчас доносилась приглушенная топотня, перемежавшаяся душераздирающими шлепками, как если бы по кастрюлям с жидковатым картофельным пюре прокосолапил гиббон. Смельчак Антиох вновь направил луч фонарика на пробоину, которая в ответ ощерила пасть и чуть-чуть увеличилась в объеме за счет новой, бледно-алой, как кровь рыбы, красочки. В круглом свете трепыхалась чья-то пятерня, пока не ухватилась за один из клыкастых выступов, и в дыру сначала просунулась шестидесятилетняя голова с немыслимой бородой лопатой, а почти следом — изнуренные мощи плечистого старца исполинского роста. Из-под мышки его костистой правой руки торчал свернутый трубочкой и пожелтевший от времени свиток.

— Я приплыл на лодке... — сообщил он задыхаясь. — Я шел на запах крови Жюля... бедняга Жюль... вы его ухайдокали... А ведь он так обожал долбойогов.

— Кто такой Жюль? — поинтересовался Серафимьо, у которого заклинило соображалку.

— Жюль!.. Чертяка!.. — отвечал старикан. — Редкострахус, гигантеа лазуриа окейанус средних размеров... вполне половозрелая особь... пойманная давным-давно... Ах, дело было в Малиопии, я пить хочу, во рту как в попе-и-ик!..

Его придушил приступ неизвестной науке рыкоты, и он как-то меньше ростом стал, что ли.

— Рукопись... прочтите... не пожалеете... — прокряхтел он из последних сил. — А я уж пойду, пока не поздно.

Он явно собирался отдать концы.

— Ну-ну, дедок, — подбодрил его Майор. — Спокуха!.. Не хватало еще, чтоб вы так, за здорово живешь, взяли и смотались... Волков бояться...

— Да уж... — тяжко вздохнул старикашка. — Я, пожалуй, все же пойду... ведь у меня острый дерьмотит!..

И, отбросив манускрипт, он отмочил великолепное сальто назад прогнувшись и шмякнулся по другую сторону дыры. Заскрипели весла в уключинах, и раздалось пение бурлаков на Волге в исполнении хора сорванных голосов, орущих благим матом, а потом все стихло... кроме гнетущего плеска Жюлевой крови, бившей ключом из проточины внизу стены.

— За работу, братцы! — встрепенулся Майор. — Не дадим утопить себя в подземелье, как слепых устриц.

Он взялся сдирать со стен обвислый дерьмотин и сваливать тряпье вместе с деревяшками вдоль опорных столбов.

Товарищи по битвам лихорадочно помогали ему, ни о чем не спрашивая. Через пятнадцать минут груда бросовых стройматериалов двухметровой толщины почти сравнялась по высоте с прорехой. Майор щелкнул зажигалкой, поджигая эту кучу разношерстных предметов.

— Ща так припечет — чертям жарко станет, — прояснил он свою задумку. — Ни в жисть не потечет.

Антиох давно разрюхал, что к чему, а вот двое других лишь теперь обменялись восхищенным взглядом.

— Не дымновато будет? — тем не менее вякнул Адельфин.

После трехсекундного замешательства он постучал.

— Войдите! — ответил бодрый голос необыкновенно приятного тембра.

Голос человека, которому удалили все миндалины в возрасте двадцати трех лет.

— Барон д'Элда? — с порога спросил Жеф.

— Он самый, — сказал мужчина, изящно привставая навстречу посетителю, и пребольно треснулся коленкой о выпирающее снутри ребро среднего ящика бюро.

Рост Барона д'Элда не превышал 1 м 87. Он был белобрыс и бледен, а его голубые глаза с вечно полуприкрытыми веками производили на каждого, кто их видел, такое впечатление, словно веки скрывают какую-то глубинную работу мысли. А был ли он семи пядей во лбу? Туп как дуб? Мало кто мог сказать что-либо вразумительное по этому поводу. Высокое шишковатое чело без пяти минут гения увенчивало сей портрет лица, типического в своей заурядности.

Барон помассировал коленку, чуть слышно ругаясь, как кучер, и указал посетителю на стул.

— Жеф Префно? — осведомился он.

— Попали в самую точку, — ответил тот, кто пришел, скосив глаза на синий конверт письма, которое отправил не далее как позавчера с целью назначить Барону день встречи.

Только что упомянутый элегантно смахнул конверт в долгий ящик стола, по-интеллигентски положил икру правой ноги на коленную чашечку другой и во всеуслышанье изрек тоном, не терпящим возражений:

— Так: два лимона, и ни франком меньше!

Посетитель смущенно почесал в затылке. Его наичистейшие с виду ногти были усеяны желтыми пупырчатыми крапинками, какие всегда выскакивают от неумеренного употребления средства «Нью-Пук», способствующего пищеварению.

— Я не хотел тратить более одного миллиона девятисот девяноста семи тысяч... У меня напряженка с финансами.

— Пожалуй, вы приблизительно верно оцениваете стоимость этой вещицы, — сказал посмеивающийся в бороду Барон. — Добавьте еще семь кусков — и по рукам.

— Раз уж от судьбы все равно не уйти, — со вздохом промямлил Жеф. — Чек?

— Веников не вяжем, — сказал Барон, достал невесть откуда чековую книжку и подмахнул скрепя сердце.

После краткого рукопожатия Жеф покинул помещение, унося свой чек.

Оставшись один, Барон схоластическим жестом промокнул платком лоб и позвонил секретарше.

Ее роль исполняло интересное белоголовое существо со вздернутым носиком.

— Азор, — начальственным тоном сказал ей Барон, — зарегистрируйте это письмецо, — он протянул ей конверт, — и принесите досье под номером 7509.

Чтобы придать своему предприятию необходимый грандиозный размах, Барон нумеровал досье начиная с цифры 7508, и, хотя прошло уже больше года, эта метода не дала ни единого сбоя.

Профессия Барона д'Элда требовала высокого артистизма. Он был своего рода художником, виртуозом по части блефа и шантажа. Жеф Префно стал его последней жертвой; от рождения добронравный и простодушный донельзя, миляга Жеф носил булавку дли галстука с чудной головкой, где перекатывался ртутный шарик, и конечно, пальцем не шевельнул, чтобы не дать себя наколоть и облупить как липку. Тем паче что та штуковина, которую он сейчас выкупил у перекупщика, по самой природе своей могла чудовищно скомпрометировать любого, сколь бы блестяще ни начиналась его карьера.

На следующий день дворецкий Жефа по обыкновению зашел пропустить с ним с утра пораньше по стаканчику бананжуйского аперитива и нашел в кресле труп. Скрюченные пальцы держали за горлышко початую бутылку вина, откуда он намеревался отхлебнуть в тот самый момент, когда его нежданно-негаданно настиг смертельный удар судьбы. Он покончил с собой одним точно рассчитанным ударом резиновой дубинки.

В своем логовище Барон усмехался кривой усмешкой хищного зверя, который обнаружил, что его верхний левый клык замазан какой-то мудреной шпаклевкой. Такие пломбочки ставила некогда зубной врач из Севра по имени Генриетта.

Затем он на семь лет опустился на дно».

Глава XXIX Продолжение манускрипта

На этом захватывающем месте Антиох поднял голову. Ангельская улыбка осветила его четко прорисованные черты.

— Ну и сволочь! — прошептал он одними губами цвета гранатового мяса, и в этих устах хлесткое словцо прозвучало ласкательным прозвищем.

Затем он продолжил...

«...Дождь зарядил на целый день. Грязный дождь с привкусом серы и озона, липкий дождь, который, казалось, с неохотой отклеивался от позеленевших стекол, где лениво перетекали с места на место аляповатые мутно-синие жемчужины, а потом собирались всем гуртом в какой-нибудь каменной выемке, на чье изготовление затратили столько кропотливого труда ветер и норка-кайфо-ломка, этот мелкий вредитель кайфа, селящийся в раковинах преимущественно в гадюшниках Парижа. Герань на окне, засохшая много лун назад, иногда вздрагивала всеми пожухлыми листьями и дрожала долго и волнительно, после чего тотчас впадала в почти растительную спячку.

Вечер был не за горами. Ночные тени уже подтягивались к Западным потайным воротам крепости, готовые затопить город своей предательски мягкой сиреневой краской.

Заблудившееся такси, беспомощная скорлупка в мертвенно-бледной воде, что разъедала и без того ржавые никелированные колпаки и усугубляла общее предлетальное состояние битого-перебитого кузова, на малой скорости протрусило мимо, забрызгав стены, окна и древний дорожный знак, возле которого полукруглая решетка для чистки обуви, обшарканная за чрезмерное усердие и потерявшая внешний лоск от некультурного обхождения, отбросила слепой блик под колеса чиркнувшего по ней сигнального маячка.

Там и сям совершали моцион или переминались с ножки на ножку барышни в меховых манто, траченных хитрой на выдумку молью и местами уже облезающих, судя по бутоньеркам в петлицах и аншлагам рукавов; барышни прикрывали свое физиогномическое убожество маской деланной веселости и толстым слоем жаростойкой штукатурки; шел сорок шестой год войны, и нехватка рисовой пудры начинала сказываться

Тем временем ночь окончательно прибрала юрод к рукам. Справа от дорожного знака с размахом открылась дверь, чем-то похожая на калитку. Из проймы мешкотно высунулась продолговатая, настороженная и прохиндейская морда, лишенная какого бы то ни было выражения, кроме космической злобы. Длинный, белый, костистый палец нежно распрямился и накрыл звонок, замер в нерешительности и вдруг всей тяжестью навалился на кнопку.

Глухо как в танке. Ток опять отключили.

Рычащий от ярости мужик ВЫТЯНУЛСЯ во весь рост на пороге и, скрестив ноги, прыгнул на ни в чем не повинный подошвоскреб. Сполох глухого разрыва, и жилище рухнуло со звоном бьющегося стекла и баханьем явно недооцененных балок. Черная воронка дымилась на месте того, что когда-то, еще пару секунд назад, являло собой обшарпанную конуру.

Все происходящее, что характерно, никого особенно не удивило. Да и удивлять-то, собственно, было некого; кроме того, почти все соседские дома были снабжены отскребалками для обуви.

И тогда в ночи цвета сажи, вспыхивавшей то тут, то там ничего хорошего не предвещающими зарницами, кто-то залудил пропитым голосом безумно старый джазовый мотив, еле-еле передвигая ноги с таким топаньем, что дрожмя дрожала мокрая мостовая. Какой-то пьяный ежик шел восвояси, налакавшись вдребадан. С тех пор как крепость аперитивов снова достигла полутора градусов (1,5°), количество случаев алкогольного опьянения приняло угрожающие размеры.

Пьянчуга уже орал как резаный:

Приветный свет ко мне струится отовсюду-Электрик втюрился и пробки поменял... Блин... в свой последний час... парам-пампам... я буду Стрелять... парам-пампам... большой оригинал.

Какие уж тут сомненья. Барон д'Элда возвращался с ночной гастроли по кабакам и начисто позабыл слова старинного джазового романса.

Глава XXX Продолжение продолжения манускрипта

Когда он приблизился к криво выскочившему номеру семь, хотя точно такой же только что бросился ему в глаза с расплывшегося рыхлого дома, он, казалось, протрезвел в мгновение ока. Его стан снова стал стройным, а походка легкой, как у крадущейся в бирманских джунглях членистоногой гибкой сорокопятки.

Он застыл во тьме, протянул руку к звонку и ткнул пальцем в пустоту, которой все было до лампочки.

— Ах, проказник!.. — проскрежетал он. — Карузо опять развязал.

Пляшущий лучик его могучего карманного фонарика показал ему как на ладони всю хаотическую изнанку дымящейся блевотины.

— Поди разбери, где тут приложена опись! — вздохнул он. — Опись, да... меню... что-то типа того... или кое-что другое... — процедил он сквозь зубы.

Он потушил свой светильник и подошел к соседней двери.

На его энергичный стук ногой выбежала и распахнула дверь девка с полной пазухой грудей и рыжими спутанными локонами вокруг пухлявой мордашки. Вонью порока несло от этого пропащего, отверженного людьми существа... Не всеми, однако.

— У тебя есть где приткнуться на ночь? — спросил ее Барон.

— А то! — отвечала она, раздвигая полы пеньюара.

— Годится, — одобрил Барон, принюхиваясь к запахам самки, поднимавшимся снизу, меж тем как в его монашеском воображении замелькали препохабнейшие картинки.

Глава XXXI Опять этот манускрипт

На заре кошелка загнулась от истощения. Барон основательно почистил свои перышки и выбросил окоченевшее тело в костер, еще с вечера занявшийся в развалинах соседнего дома. А потом позвонил.

На звон пришлепала мегера в рубище.

— Здорово, Жакоб, — любезно приветствовал ее Барон. — Где Карузо?

— Перекинулся, — прошамкала старая перечница.

— Долбак! Я знал, что этот отмороженный плохо кончит, — сказал Барон. — А Дюшепоп где?

— Окочурился. — А Тотор?

— За галстук, чай, закладывает у Болтконски...

— Канай отсюда и без Тотора не возвращайся... Карга пошлендрала горе мыкать в стоптанных шлепанцах со следами штопки на одном, практически незаметной.

Ровно через десять секунд вкатился Тотор. Ни слова не говоря, Барон пожал ему руку.

Тотором оказался молодой человек лет двадцати в костюме-тройке сомнительно голубого цвета, с безупречной стрелкой на брючинах, в небесно-голубом же саржевом галстуке и мягкой шляпе. Он носил перчатки красной кожи. Ничто в его ухватках не давало повода для кривотолков, он, казалось, только вчера кончил Гарвард.

«Варвар кончил» — так, кстати сказать, называют конюхи стойловый шлягер — арию случки в исполнении ржущего племенного жеребца, когда этот неутомимый производитель покрывает кобыл, чтобы им не было боязно стоять ночью одним-одинешеньким и грызть денник...

На деле ему было шестьдесят три года, и он тщательно скрывал свой возраст. Барон использовал его в предприятиях, требующих особого такта и изощренности: в такие дни он посылал Тотора куда-нибудь в провинцию, чтобы развязать себе руки и действовать в полной безопасности, не рискуя попасть впросак из-за раздолбайства своего бездарного помощничка.

— Тотор, изволь принести досье за номером 7510, церемонно повелел Барон.

Тотор протянул руку к предмету мебели резного красного дерева эпохи Людовика XV, притулившемуся в глубине алькова, где Барон ночь напролет предавался плотским утехам. Третий вертучий ящичек повернулся на шарнирах задом наперед, и Тотор извлек тощую стопку листиков туалетной бумаги превосходного качества.

— Столько вам хватит? — поинтересовался он.

— Д-да... — прикинул на глаз Барон и запихнул ее в правый карман штанов. — А теперь гони камушки.

— Все шито-крыто, прошло как по маслу, — поделился Тотор, преподнося Барону пригоршню рубинов. Самый мелкий приблизительно в шестьдесят два карата.

— Беру вот этот, — заявил Барон и оставил себе один — вышеописанный.

Тотор подошел к окну и бросил в окружающую среду остальные сто сорок восемь рубинов.

— Надеюсь, ты не собирался мне фуфло втюхать и кинуть на бабки? — дружелюбно спросил Барон и сощурил свой проницательный глаз, словно прицелился в румяное братское чувырло Тотора.

— Вы же не малолеток, — отрубил Тотор. — Сколько мне причитается?

Прыжком кугуара Барон подскочил к Тотору и расчетливым ударом маховика уложил его, бездыханною, к своим ногам.

— Фильтруй базар! — пояснил Барон и взял себя в руки. Чуть погодя Тотор с видимым усилием снова открыл зенки...

— Забыл сказать, босс... — просвистел он. — Болтконски хотел с вами стрелку забить...

И вновь впал в беспамятство. Ухмыльчивый Барон весь так и просиял от радости, удостоверившись, до какой степени одно его присутствие способно гальванизировать подчиненных. Он вытянул шейный платок черного шелка из второй внутренней анатомии уже известной тумбочки, раздел по дороге вешалку, избавив ее от шляпы и воздушного плащика, и съехал по перилам. Самый низ лестницы декоративно украшал шар из синтетической меди, который после спуска Барона скукожился и отпал. А тот, легкий как ветер, в несколько грациозных прыжков преодолел расстояние, что отделяло его от пользующегося заслуженно дурной славой кабаре, где очень отрицательный персонаж, пахан с кликухой Болтконски, смешивал горячительные микстуры без названия под стойкой бара из елколипта.

При появлении Барона смешки и сальные шуточки завсегдатаев, с оглушительным грохотом бившиеся о перегородки вдоль тесного подвала, разом смолкли. Кое-где брызнули сдавленные возгласы восхищения, ибо верзи-листая фигура недюжинного фрайера произвела впечатление даже на тех алкашей, кто уже мало на что реагировал.

— Ты, Барон, по делу или как? — спросил Болтконски для отвода глаз.

— Да, отойдем в сторонку! — в тон ему уклончиво ответил Барон.

Они расположились в закутке притона, у стены, где за отсутствием под рукой угольного карандаша некий поддатый график-любитель намарал куском угля сцену повешения герцога де Гиза в Генеральных Штатах в году 1789.

И тогда-то, покуда вокруг них потихонечку-полегонечку разгорался хлебурный тарарам, Болтконски выложил свой План...

В самый кульминационный момент, когда Барону предстояло узнать единственно недостающее звено в цепи малозначительных подробностей, где-то под потолком сухо кашлянул выстрел, и Болтконски отдал поганую душу дьяволу, пока его продырявленная туша сползала под стол.

Барон выхватил свой шпалер и разнес вдрызг тысячеваттную лампочку, имевшую глупость освещать эту сцену ужасов. Затем, перемахнув одним прыжком через бесформенную груду тел, копошащихся во тьме и испускающих утробные рыки и бранные крики, он добрался до двери и ухлебал под покровом ночи, ибо семь часов пролетело с тех пор, как он переступил порог вертепа...

Глава XXXII Все тот же манускрипт

Знаменитый детектив Самолетогон восседал за письменным столом, зафанерованным под палисандр ротаторным способом, и покуривал свою сто седьмую за день трубочку, как вдруг раздался властный трезвон колокольчика. Не выпуская мундштука изо рта, он учтиво, как шляпу, приподнял крышку канцелярской картотеки, тронно возвышавшейся по его правую руку. На самом деле это был классификатор подозрительных лиц.

Пред его взором предстала навороченная панель с уймой циферблатов, а зеленая лампочка ухитрилась трижды ему подмигнуть. Стрелки застыли на часах. Самолетогон внес какие-то быстрые пометки в блокнот и не глядя ткнул пальцем в черную кнопку. Ею прикинулась зубатая бляхавошка, и на ор Самолетогона притопал слуга.

— Введите посетителя, Сколопендр, — выпалил пострадавший.

— Так точно, шеф, — отрапортовал Сколопендр и уставно отдал честь.

Он сохранил с тех времен, когда трубил в доблестных рядах муниципальных дворников, солдафонские замашки и чисто зоологическую ненависть к собакам и лошадям.

Вскоре в комнату прошествовал Барон д'Элда.

— А не вы ли тот знаменитый Самолетогон? — спросил он резким, пронзающим насквозь, как сапожное шило, голосом.

— Он самый и есть... Барон д'Элда, — не растерялся сыщик.

Барон чуть заметно ухмыльнулся.

— Тогда, разумеется, вам не составит труда определить мой рост с точностью до миллиметра... — задал он вопросец с подковыркой.

— Метр восемьдесят семь, — не ударил в грязь лицом Самолетогон, но все-таки капельку покраснел.

— Что ж, ваши приборчики работают вполне исправно, — хмыкнул Барон. — Так что не сюит меня просвещать на тот счет, что я вешу восемьдесят пять кило, что объем груди составляет метр двадцать два и что я ношу ботинки сорок третьего размера. Все это я знаю и без вас. Скажите лучше, кто завалил Болтконски.

И его взгляд устремился прочь из комнаты и затерялся в кроне деревьев, отливающих зеленым блеском в лучах утреннего солнышка. Самолетогон всегда спал с открытым окном.

— Весьма сожалею, — прошипел Самолетогон. — Промашечка вышла... Сколопопеидр облажался... Он должен был убрать не его, а вас...

Неуловимым движением он щелкнул рычажком, который слегка высовывался над полированной поверхностью стола. Стотрехкилограммовая бронзовая люстра, секундой раньше вздрогнувшая точнехонько над плешкой Барона, вдребезги разбилась об пол, поскольку Барон сделал шаг в сторону.

— Я вам еще так дам прикурить, что из задницы дым пойдет, — заметил он как бы вскользь, стирая с висков бисером выступивший от злости розовый пот.

В диалоге наступила неопределенная пауза. Собеседники молча давили косяка друг на друга.

— Вас голыми руками не взять, — заключил Самолетогон. — Предлагаю деловое партнерство.

Он протянул Барону пачку банкнот на сумму примерно в двадцать миллионов рупий. Эта денежная единица стала легальной и конвертируемой после того, как все, убоявшись орудий Пропа Ганди, обратились в буддизм.

— Я не против!.. — согласился Барон. — А не вызвать ли вам на ковер Сколопендра?

И он прикарманил денежки.

— С удовольствием! — обрадовался Самолетогон возможности чуть-чуть развеяться. — Мне и впрямь давно пора поменять прислугу.

Он позвонил. Чеканя шаг вошел Сколопендр и вытянулся во фрунт.

— Ну-ка, Сколопендр! — рявкнул Самолетогон. — Повесить люстру на место!

Поставленная задача была выполнена без лолжного рвения.

— А теперь перекрестись!

Рука слуги только-только опустилась, а пуля уже вонзилась ему в самое сердце. Он заревел как осел, в совершенстве овладевший уханьем совы, и хряснулся неулыбчивой пачкой в ковер.

— Не забудьте здесь прибраться, — напомнил Барон. — К делу, однако. Где он?

— Вам знаком архипелаг Туамоту? — начал издалека Самолетогон.

— Если надо, найду с закрытыми глазами.

— Не надо. Потому что он не там. А жаль. Он на Борнео, в двухстах километрах юго-западнее Маликопийского пика.

— Прямо посередь острова, — вставил Барон.

— Именно, — кивнул Самолетогон, — но вас снабдят сигаретами и моторкой.

— Заметано! — воскликнул Барон. — Еду завтра же.

— Завтра будет поздно!..

— Почему?

— О деле пронюхал Ванденбуик, — нехотя признался Самолетогон.

Глава XXXIII Манускрипт еще не кончился...

— Ага, теперь мне все ясно, — прошептал Барон.

— Чуете? Дело пахнет керосином!..

— Кто такой, собственно, Ванденбуик?

— Мой бывший тайный связной.

— Так вы были в тайной связи?

— Еще десять минут назад, — разнюнился Самолетогон. — Но вы мне нравитесь больше.

— Вполне разделяю ваши чувства, — отчеканил Барон, принимая самую увесистую из геройских поз.

— Еще бы! Козел рогатый! Он разбил мне люстру. Это ж надо ж быть таким твердолобым!..

— Ни фига себе кумпол... — поразился Барон. — Он, сдается мне, кокнул ту, что в передней.

— Не буду спорить, — согласился Самолетогон, — но она еще потянет килограммчиков эдак на пятьдесят.

— Хотелось бы поближе с ним познакомиться, с Ван-денбуиком... — размечтался вслух Барон. — Ужя бы рогато ему пообломал, этому якобы голландскому запойному керосинщику...

— Завтра увидитесь, алканавт полетит на том же гидросамолете, что и вы.

— Очень удобно: заодно и помоемся, — схохмил Барон. — Однако я вынужден откланяться. Пора паковать чемоданы.

Он потряс клешню детектива и вымелся из комнаты».

Глава XXXIV Промежуточный эпизод

На этом месте внимательно слушавший Майор вскочил и пошкандыбал на розыски Серафимы), ибо тот куда-то вышел по срочной надобе. Майор без колебаний направился в одну заветную комнатку. Как он предполагал, именно ее облюбовали для местожительства крысы. Там-то и отыскал он Серафимьо, который лежал в естественной позе на пузе и конвульсивно дрыгался.

— Дырочка не узковата? — подгребнул его Майор. — Не жмет?

— Жмет не жмет, какая разница, — пропыхтел Серафимы). — Суть не в дыре, а в норе. А там крыса. Она меня не отпустит ни за какие коврижки. Погоди минуточку, сейчас я ее утоплю.

Когда он наконец высвободился, они рука об руку вернулись послушать продолжение, и заждавшийся Антиох возобновил чтение.

«...Барон д'Элда спускался по лестнице, ведущей к пристани. Он спрыгнул в неприметную оранжевую шлюпку, на которой искатели приключений добрались до гидросамолета, регулярно совершавшего левые рейсы, а сейчас вальяжно разлегшегося на своих длинных водных лыжах.

Легкий бриз насвистывал какой-то бодрый мотивчик, подыгрывая себе на вантах мачты с флюгером на конце. Лишь серо-зеленая листва плакучих ив вносила в окрестный ландшафт минорную ноту. Ленивица речка катила свои волны в отстойник моря, где шалунишка ветерок тискал водную гладь, отчего по ней под видом ряби бегали мурашки. Солнце уже палило вовсю.

До гидросамолета было рукой подать, когда Барон рыбкой нырнул в прозрачную воду — только его и видели. В ту же секунду шлюпка разлетелась на мелкие кусочки, и они плавно пошли ко дну.

Метатель гранаты вскоре распластался на буе, к которому его прибил сокрушительный удар железного кулака под самое яблочко. Вот как неожиданно умел Барон выныривать из пучины.

— Гранатометчик буев! — фыркнул Барон, отряхиваясь после купания.

Он достал автоматический пистолет и неспешно, с расстановочкой, как в ярмарочном тире, замочил пилота, летчика-наблюдателя и радиста, имевших неосторожность по очереди всунуть любопытный нос в пройму дверцы кабины.

В это время пуля-дура тишком чиркнула его по левой щеке и с матовым стуком расплющилась о борт лодки гидросамолета.

— Ух ты! — осклабился Барон и укрылся за ногой шасси из профильного металла, присобаченной к лыжине. — Ванденбуик ступил на тропу войны.

Берег был гол до непристойности. Из-под лиственной шапки одной ивы вился сизый дымок.

— Зря ты на меня наезжаешь, Ванденбуик! — подстебнул врага Барон. — Все равно сядешь не в гидросамолет, а в галошу!

С невероятной ловкостью он лихо перескочил на другую лыжину и под прикрытием корпуса лолки сумел-таки подобраться к дверце летательно-водоплавающей машины.

С троекратным похоронным «бултых» трупики экс-членов экипажа отправились на дно морское рыб кормить, где их с аппетитом обглодали до костяка электрические угри и пожираньи.

Flying girl, девочка по вызову, предназначенная для ублажения мимолетных прихотей пассажиров, дремала, разбросавшись по креслу и откинув назад белокурую головку. Барон так мастерски поцеловал ее в губы, что она не проснулась, и, убедившись, что помада отдает стрептококком, поспешил занять место пилота.

С ненавязчивым жужжанием воздухоплавательный аппарат отчалил в небо.

— Что-то Ванденбуик не на высоте! — отметил Барон, ожидавший услышать хотя бы короткую очередь из зенитного пулемета, но, как выяснилось, напрасно.

На высоте двух тысяч метров Барону внезапно бросился в глаза стремительно сближающийся с ним серебристо-серый истребитель. Он нажал самую правую кнопку на пульте управления. Кнопку звонка.

— Флоранс, цыпочка моя, — обратился он к белокурой куколке, продравшей наконец глазки, — а не испить ли мне коктейль?

Она вернулась со стаканом томатного сока. Барон ополовинил его залпом, поперхнулся и побагровел.

— Крепкий, зараза! — оценил он.

— Времен взятия галльской Аллезии Иудой Маккавеем. Или до того, — дала историческую справку Флоранс и задрала юбку, чтобы поправить чулок.

Одной рукой Барон держал штурвал, другой под юбкой шуровал.

— Пристегни ремень, крошка, — пробормотал он. — Пора сбросить балласт, иначе от этого гнуса не оторваться.

Как только гидросамолет освободился от двадцати мешков с песком, его чудесным образом затянуло в верхние слои атмосферы, где парили неокольцованные жар-птицы и ветродуили дико муссонные пассаты с яркими эмпирейками в хвостах.

Истребок-недомерок вроде бы чуть поотстал, но потом опять попал в поле зрения Барона.

— Все, хватит, иду на таран, — решительно сказал он. — Вконец меня заколебал Ванденбуик...

— Его зовут Ванденбуик? — проворковала Флоранс.

— Нет, но этот летало — один из его людей. Скоро его будут звать — жмурик... — проговорил Барон с такой урчащей угрозой в голосе, что на сильно перетрухнувшую стюардессу напала икота ужасов, которую, впрочем, как рукой сняло после сеанса мануальной терапии, с блеском проведенного Бароном в эрогенных зонах.

С неожиданной для гидросамолета резвостью он сделал разворот задом наперед и очутился нос к носу с атакующим противником. Водные лыжи вонзились под мышки крыльев истребителя, который рухнул вертикально вниз с головокружительной высоты, словно вусмерть бухая гусеница, в то время как оторванные крылья были подхвачены неведомой извращательной силой и, лениво меся воздух, опускались по спирали. Похожее на гондолу серебристое веретено провалилось в облака.

— Глаз алмаз! — восхитилась млеющая Флоранс и притащила вторую порцию коктейля. Изобразив на лице несказанную радость, Барон выплеснул зелье за окно кабины.

Гидроплан хоть и был устаревшей модели, передвигался худо-бедно со средней скоростью 800 км в час. Газовые радиаторы, работающие на кислородных подушках в форме валика, поддерживали в салоне комнатную температуру. Барон управлял самолетом, как заправский ас.

Концовка дня прошла без приключений. Радио информировало Барона о самых последних известиях с полей сражений. С незапамятных времен в радиоприемниках имелась одна фиговинка, называемая ручкой настройки. Ее достаточно разок крутануть — и свежие военные коммюнике шли косяком. Часу не проходило без того, чтобы там не появлялось что-нибудь новенькое. Для инфарктников некоторые радиостанции передавали высосанные из пальца оптимистические сводки, а ровно а полдень каждого дня сообщали о подписании мира. Все эти радиоухищрения постоянно держали слушателей н состоянии глубокого удовлетворс ним.

— Я бы чего-нибудь на кишку кинул! — около семи часов вечера не без некоторой вульгарности сказал Барон.

Он с жадностью набросился на обильный ужин, приготовленный Флоранс, свернулся калачиком в кресле и уснул сном праведника, предварительно отрегулировав приборы так, чтобы автопилоту не пришлось поднимать его среди ночи.

Глава XXXV Еще несколько страничек...

Когда среди бела дня Барон разглядел на горизонте Борнео, он нацелил нос машины на Маликопийский пик — продолговатую остроконечную пику, выпиравшую скальной балдой из пышной листвы беспорядочных джунглей.

Он вдруг принялся выписывать над этим окаменевшим в стойке питоном затейливые кренделя. И вот уже раскрылись два парашюта, а позже и третий, с подвешенными тяжеленными чемоданами, которые Барон накануне затащил тихой сапой на гидросамолет. Летальный аппарат поспешил войти в штопор и грохнулся наземь, в кучу объедков растительного происхождения и опухших от ацетилена грибов.

Барон с Флоранс приземлились и благополучно выпутались из легкомысленных шелковых складок парашютов. После чего, делая на каждом шагу зарубки, Барон углубился в дремучую чащу, где раздел догола свою спутницу и причинил ей на прощанье аморальный ущерб с особым цинизмом, бросив ровно столько палок, сколько посчитал нужным. Затем прикончил ее из револьвера и удалился с места происшествия на поиски чемоданов, которые зацепились за нижние сучья карликовой вареньели.

Глава XXXVI Еще восемь страниц

Красноватая земля поднималась курганами по обе стороны ямы. В продолжение двух битых дней Барон копал без остановки и ушел в глубину на тридцать восемь метров, но так и не нашел то, что искал.

Пот струился по его лбу, уже покрытому лаком лютого тропического солнца. Ручищи с буграми бицепсов по локоть изгваздались в красной глине. Капли стекали с висков по щекам, затем падали на землю, где недавно образовалась лужица. Из обломка корпуса гидросамолета Барон смастерил заступ, ибо забыл положить эту необходимую вещь в чемодан. Самопальное орудие производства буквально горело в его неслабо накачанных граблях.

На отметке 45 м металлический инструмент с лязгом напоролся на скалу. Барон скоренько очистил от землицы поверхность камня и обнаружил пожелтевшее стальное кольцо. Он ухватился за него обеими руками, рванул на себя с силой экскаватора, и кольцо осталось в его пятерне. А между тем в камне проклюнулась дырочка, куда он просунул указательный палец и приподнял массивную глыбищу, на месте которой возникло зияющее могилой отверстие, где неясно угадывались ступеньки из отлакированного дубовяза, ведущие в неведомо какую бездонную прорву.

— Ловушка для тупарей, — мысленно сказал сам себе Барон. — Стреляного воробья на мякине не проведешь.

Он подобрал кусок скалы и запустил в колодец. Четверть часа спустя до его ушей долетел сдавленный «плюх».

— Ошибся малость, — мысленно не согласился с собой Барон. — Вперед и с песней!

Он сбросил оба чемодана в черный лаз и, перед тем как последовать за ними, запалил бикфордов шнур, который давеча размотал на дне свежевырытого рва. Он изловчился заткнуть камнем дыру колодца до того, как над головой с громовым шумом обрушилось на каменный щит от пятнадцати до двадцати тонн рыхлой земли, и начал спускаться на новую глубину.

Барон пристегнул к ремню облегченную модель газогенераторной лампы, весившей iicci о-па всего семнадцать килограммов и производившей такое количество дыма, которое позволяло скрыть от наблюдения неприятельской подлодки один товарный состав из одиннадцати грузовых вагонов по семьсот тонн каждый, но только в том случае, если наблюдатель слеп да к тому же плохо обучен. Она пахала как зверь, но Барон успел вовремя ее отстегнуть и зашвырнул в поднебесье, откуда она и сверзилась ему на тыкву немного погодя.

И часу не прошло, как Барон добрался до края веревочной лестницы и, чудом зацепившись кончиками пальцев за опорную перекладину, завис над пустотой. Мигом оценив обстановку, он решил, что в пустоту ему не к спеху, подтянулся на руках, раскачался, как на турнике, и угодил ногами в узкую расселину двумя метрами ниже последней поперечины.

Испустив победный клич, он встал в полный рост, машистым шагом двинулся вперед и смачно впендюрил-ся башкой в цельнокирпичную стену, так как коридор сворачивал под прямым углом.

Барон протер шишку тряпочкой, пропитанной мазью «Слоун», присыпал ушибленное место горчичной мукой и возобновил путь уже в стиле рептилий — по-пластунски. До восемнадцати лет он дурью не маялся и все силы положил на то, чтобы всячески развить свои природные задатки. И до того развил, что теперь, когда ему было далеко за восемнадцать, видел в темноте как кошка, притом кошка с музыкальным слухом, которую сунули головой в скрипку и лупцуют по мягкому месту виолончельным смычком. Что позволяло ему развивать достаточно большую скорость.

Через девять километров он остановился. Пошарил позади себя, чтобы прозондировать почву, и наткнулся на деревянный предмет, в котором тотчас распознал факел, сделанный из смолистой коры древесного растения из породы мата-хари. Он запалил факел от своего модняцкого фирменного лайтера и пополз дальше, но уже с огоньком.

— Конец... близок... — прогнусил он, ибо седьмым чувством почуял, что выход не за горами».

Глава XXXVII Всё

Здесь текст манускрипта обрывался. Концовку разобрать было практически невозможно из-за красных клякс, в которых четверо сообщников после пристального изучения признали мокрое место, оставшееся от раздавленных клопов. Сквозь эти клопятна проступали обрывки рубленых фраз, а за несколько сантиметров до края последней страницы Антиох не без внутреннего трепета прочел:

«...днес... трахфей в качестве свад... подарка... аленькой ... елаиде де Нуващье... азу же порвала... уехала с... подлый соперник... месть... сын... омстит за отца...» В комнате стало тихо-тихо. Адельфин сбледнул с лица и стал белее своего берета, крошечная пипочка на котором свесилась набок, словно вымаливая пощаду у строгих судей.

— Ежу понятно, что дело ясное! — провозгласил Майор. — Значится, вы, Адельфин, носите фамилию матери?

— Да, — подтвердил Адельфин. — Мой отец, героическая личность с неотразимой улыбкой, растекании mи от уха до уха как топленое свиное сало, расплевался с маман в шестьдесят семь лет.

— Так это он ее бросил?

— Нет, она!..

— Ну, тогда его вполне можно простить, — воскликнул Майор, — особливо если вы пошли в нее. Так-с, значится, ваша мамаша по своей смерти откачала Трах-трахфей в вашу пользу?

— В мою... — прошептал Адельфин.

— И вам никогда прежде не приходило в голову выяснить, откуда он у ней взялся?

— Я был в курсе всего! — набычился Адельфм и гак, что его раскосые гляделки полезли вой ввалившихся глазниц, вращаясь с тем же звуком, что и тарелка

— Так вы знали, что Антиох Тамирс i амбр — сын Барона дЭлда? Бывшего жениха нашей мамаши?

— Нет! — с воплем вскинулся Адельфин. — Мамой клянусь! Знал бы — уконтрапопил на месте!..

— Почему же ваша матушка не вернула трахтрахфей Барону д'Элда? — продолжил допрос Майор, который, казалось, пропустил вопль Адельфина мимо ушей, однако засунул правую руку поглубже в карман пиджака.

— Потому что уж очень он кленый был, трахтрахфей, и она предпочла держать ею при себе, — отбрыкнулся Адельфин. — Она даже пробовала отравить Барона... И я тоже, когда немножко подрос... в шесть лет... Я пытался его потчевать шоколадными конфектами с цианистым фекалием...

— Так, значится, вы с ним встречались?

— Я знал, как к нему подобраться... — пропищал Адельфин. — Дал объяву в «Друге Народа», и все дела.

— Понятно, — вздохнул Антиох. — Он потерял след моего несчастного папы, как только «Друга Народа» [5] прикрыли.

А в этот миг из глубин кресла, где полулежал, откинувшись на спинку, и вроде бы придавил комарика Майор, вылетела пуля. Она угодила в левую орбиту Адельфина и заскочила в верхнюю глазную щель, перебив черпаковид-ный хрящ и полностью парализовав функции крокодило-слезных желез, отчего Граф де Нуващье полностью лишился дара речи. Ввиду того что он уже сыграл в ящик, никакой роли это не играло.

— Так ему и надо! — подшустрил Серафимьо. — Справедливость восторжествовала!

— Такое дерьмо на палочке, — поставил точку над i Майор, — не имел право и дальше портить воздух. А теперь, Антиох, твоего отца нам надо хоть из-под земли достать.

— Между прочим, — вмешался Серафимьо, — не могли бы вы просветить меня насчет небезызвестной де Какадур. Кем она была?

— Одной из любовниц Барона, естественно, — сказал Майор.

— А редкострахус откуда? — не унимался Серафимьо.

— Привезенец с Борнео, — вполголоса сказал Антиох. — В пузыре со льдом. Соиссм был кроха тогда, от горшка два вершка. Странноватая зверушка. Я-то думал, он давным-давно ласты склеил, ан нет, только сейчас. Ну до чего же живучие твари, редкострахусы, хоть житуха у них и не мед... Никак не просеку, какого черта мой предок околачивался в окрестностях Байонны?

— Вот где собака зарыта! — хлопнул себя по лбу Серафимьо, никогда не отличавшийся сообразительностью. — Выходит, тот старпер, попрыгунчик...

— И есть Барон д'Элда! — подтвердил его догадку Майор. — Оченно хотелось бы повидаться с ним еще разочек, и поскорей.

Между тем Серафимьо озабоченно чесал в затылке.

— Вас пугают предстоящие расходы? — как можно вежливей спросил Антиох.

— Пальцем в небо! — отпарировал Серафимьо. — Однако я просто обязан уведомить вас, что мою мать звали в девичестве Катриной ван ден Буик... Она приходилась ему сестрой...

— Сын сестры врага моего отца! — закипел Антиох. — Да я ж его щас этими вот руками приканапыжу!

— Ой-ой-ой! — разохался Серафимьо. — Какой он там враг... Он ему вовсе не докучал... так, по мелочи... когда из ма-ох-ох-охонького ястребителя тра-та-та... ой-ой-ой... сделал ноги дядька мой...

От ужаса у него поехала крыша и он заболел недержанием мочи.

Правдивые глаза Антиоха метали зеленые огневицы, а в его черепной коробке зашебуршились демоны. Он выбросил руки вперед, скрючил пальцы и схватил Серафимьо Альвабреда за горло. Затем оттопырил левый указательный палец и воткнул ему в глаз, и этот же палец — во кошмарики! — вылез из соседней орошм. Держа таким образом бедолагу за носовую перегородку k;ik ta естественную ручку, когтями правой руки он ра юрвал ему живот, затянул морским узлом брюшную пенно и напоследок ободрал кожу с ягодиц.

Наконец одним рывком он вырвал с корнем пятую конечность Альвабреда, запихнул ему в хохотальник и зафин-тифлюшил трупак к едрене фене... Тело усопшего упало на спину, и со стороны могло показаться, что он лежит себе полеживает с сигаркой во рту. Душерв ЩИрающЙе вокализы мученика долго отдавались ЭХОМ в ушах Майора, тихо, но методично метавшего харч в китайскую вазу.

— Не терзай себя так, — подбодрил его Антиох. — Это был ублюдок из ублюдков.

— Без тебя знаю, — ответил Майор. — Я просто освежил в памяти те аперитивы, которыми нас потчевал этот пидор Адельфин.

— Прошлого не вернуть, — сказал Антиох, — а нам нужно позарез разыскать иапапа.

Глава XXXVIII В поисках утраченного Барона

Друзья-не-разлей-вода вымыли руки в инкрустированном отшлифованными карамельками кувшине, что величественно возвышался подобием трона над пламенно-красным ларем в стиле ампир, и вытерлись лохмотьями манишки Альвабреда!, которые валялись там и сям по всей комнате. Затем, взявши каждый по трупаку, переместились в кухню, оснащенную электрической мясорубкой усовершенствованной конструкции. Расчлененные до степени тонконарезашных ломтиков, упитанные мертвецы полетели в толчо к, и ручка сброса воды заработала с предельной нагрузкой.

Подобные операции повсеместно входили в моду и считались гораздо более эффективными, нежели ямы с известковым раствором и допотопные топки. Унитазы снабжались глазками из термически обработанного стекла, что позволяло вести неусыпное наблюдение за процессом спускания мяса жмуриков.

Сделав умело полезное дело, Антиох с Майором направились вниз, в подваш.

Глава XXXIX Смотри предыдущее название

А точнее говоря, они только намеревались спуститься в подвал. Ибо крови ща редкострахуса затопляла сейчас это место вялотекущим месивом с запекающимися сгустками. Чертовски дурновонным, надо признаться. Наполовину погруженный в этот черноватый сок, растребу-шенный жохлый дерьмотин представлял собой зрелище не для слабонервных. К их числу как раз относился Майор, у которого под бронежилетом билось чувствительное сердце. Он подался назад, покачнулся, и Антиох едва успел поймать его за рукав;. К счастью, рукав был пришит насмерть, и худшего не случилось. А ведь Майор совсем не умел плавать в крови редкострахусов.

— Пошли наверх, — предложил Антиох. — Нам нужен всасывающий насос для осушки подвала, каменщик для починки стен и моторка для поисков папы...

— Но раз уж мы намылились осушать подвал, — огрызнулся Майор, — на кой ляд сдалась нам моторка?

— А как мы, по-твоему, попадем в другой подмя? — затараторил Антиох. — Там же водой пруд пруди. Иначе зачем бы редкострахус, тварь океанская, ошивался в сухом подвале?

— Беспочвенность твоего умозаключения доказывает тот факт, что редкострахус отбросил копыта, — отвечал Майор с ничем не прикрытым злорадством.

Тем не менее он поднялся наверх, и они вместе устремились к двери с низкой притолокой, куда въехали несколькими минутами ранее на Кадиллачке. Она послушно поджидала их в коридоре.

Ну до чего же погожий выдался денек! В Лилле лило как из ведра, но только не в Байонне, где стояло вёдро благодаря более милостивому морскому кчимпту. В ттом мягкомклиматории оклемываклея даже климактерические грымзы, на тропических ю СрвДМтемпоморских широтах, без перемежки оминаемых океаническими течениями, которые приносят с собой с Кем а ре к их островов вонький душок пышущего жаром, уютного птичьего гнездышка. Солнце безжалостно поджаривало плитняк, и доки медленно, но верно окунались в прибрежную воду... А может, просто-напросто приспело время прилива.

Картинно красивые белые кораблики с картинно забуревшими парусами и с карiипно нализавшимися моряками отплясывали ма i росский танец на изумрудных зыбях, а на отмели японские крабы выползали под сардинку из своих круглых жестяных баночек, где они обычно проживают (с красненькой такой этикеткой), и внаглую клеились к туземным крабихам. Представляете, какая исключительная должна стоять погода, чтобы японские крабы да вышли враскоряку погулять из своих баночек. И разве не достаточно одной этой художественной детали, чтобы убедить самых отпетых скептиков в том, что погода стояла действительно исключительная?

Нельзя сказать, чтобы в порту сейчас наблюдалось оживление, — какое, к чертям, оживление, когда там было форменное столпотворение, ибо целая флотилия — восемнадцать лайнеров компании «Д. энд И.», вытуренных бурей из Гасконского залива, — ломанулась искать пристанища в более миролюбивых водах шлюзованного портового бассейна. Пассажиры сходили на берег и, не найдя чая, тотчас поспешали обратно на борт, что приводило к небольшой давке.

Привыкшие иметь дело с неорганизованными скоплениями людей, Антиох с Майором рассекали плотную человеческую массу, без устали работая локтями и раздавая тумаки направо и налево. Они решили подавить подушку часок-другой, перед тем как пуститься на поиски, но все никак не попадался им приют отшельника, любителя полетать в медитативном дыму. Забил косяк — и всё ништяк, как выражаются на своем языке коренные опиуманы и опиуманки, а уж они-то в этом деле собаку съели.

Выкрашенная пол цвет морской волны барка не могла не кинуться в глаза охотникам за трахтрахфеями. До чего же заманчиво она выглядела, со своей блевантиновой оснасткой и набором подушечек из бумазеи без начеса, зазывавших путников опустить на них седалища. С носа барки свешивалась цепь, прикрепленная к кольцу, а кольцо было вмуровано в покрытый вековым слоем пыли гранит причала.

Неподалеку клевал носом старый морской волчара из Бельгии, с всклокоченной шевелюрой и в подчеркивающем мужские достоинства картофельном мешке, вышитом серебряными нитями. Сильный пинок в верхнюю губу заставил его вскочить с радушно приклеенной улыбочкой.

— Твое корыто продается? — закинул удочку Майор.

— Carajo![6] — ядрено выругался бельгиец. — Hasta la vista de mujer con corazon! Muy мне, seflor, немножко dos pesetas...[7]

Говоривший по-бельгийски Майор совершенно правильно понял, что моряк долгое время жил в Соединенных Штатах, и быстро ответил ему на том же языке.

Для заключения сделки потребовалось добрых десять минут, и Майор был вынужден расстаться с очень крупной суммой. Он расплатился шалушками из бумажника Адельфина и скорчил гримасу скорби лишь после того, как до него дошло, что бумажник пуст, но это случилось несколько позже.

Антиох с Майором развалились на барочных подушках, закосили и окосели, как на карусели, пока ветерок гонял барашков по банкам. Из осторожности они не отцепили цепь от кольца в гранитной стене пирса.

В районе шести часов вечера Антиох ступил на сушу, чтобы разжиться дюмашой, которая становится здоровой и питательной пищей только когда ее так много, что хоть зашейся. Он должен был также приобрести подвесной моторчик в сорок ил и пятьдесят лошалпныч сил, поскольку Майор до смерти боялся мертвого штиля.

В лавке Саломона Иоца, судового Дилера, Легиох раздобыл все, что ею душа желала. Он вернулся с семью кило дюмаши и двадцатью канистрами горючего.

Саломон изъявил согласие лично сопровождать Антиоха и сам нес электрическое кормовое мотовесло, купленное по баснословно дешевой цене.

С грехом пополам они втроем усыновили мотор на корме, стараясь закрепить его как можно выше, чтобы вода никоим образом не намочила бронзовый кипт (кстати, ужасно ломкий), поскольку от воды он мог заржаветь. Затем Антиох с Майором перемигнулись — такой у них был условный сигнал — и скинули Саломона в портовую тину, ибо захотели отомстить англичанам за те оскорбительные выпады, которые они позволили себе по отношению к Наполеону во время его заточения в Эйфелсвой башне. Они с интересом наблюдали, как он барахтается на илистом мелководье, и степенно обсуждали, чем его вытащить, ведь нужен таль с лебедкой, а где же ее взять, лебедку-то, разве что стрельнуть, да не у кого, и вообще, зачем стрелять, когда лебедки такие обезоруживающе ручные.

Когда Антиох с Майором все же удосужились вытянуть его из воды, они обошлись с ним не по-джентльменски и объяснили мотивы своего поступка.

— Да я ж совсем не бритт!.. — промямлил тот еще англичанин, извлекая из правого кармана горсть двустворчатых ракушек, любовно прозванных в народе боксерский бандаж.

— Тогда, — ужимчиво сказал Майор, с простодушным видом ковыряя пальцем в носу, — какого ляда вы назвались дилером?

— Да нет такого слова на моей лавке, — возразил бедный Поц. — Там висит вывеска, а на ней написано: СУДОВЫЕ ПОСТАВКИ...

— Значится, — продолжил Майор, — это чистая случайность, что как раз сегодня в порт наведались восемнадцать лайнеров — еще один англицизм — компании «Д. энд И.»? Это, по-вашему, по воле случая как раз сегодня повисла вывеска: СУДОВЫЕ ПОСТАВКИ?.. Для каких это судов? Аглицких лайнеров, не иначе как?.. Ась?.. Предатель родины!.. Продажная шкура!..

— А вы случайно не бонапартист? — с живым любопытством осведомился Саломон.

— Кто-кто? Да я ни словом не обмолвился о Бонапарте! И знаете что, в натуре, а не пошли бы вы в баню! — заключил Майор с диким рычанием, которое у него обычно предшествовало взрыву негодования.

Саломон не стал настаивать на ответе, горячо поблагодарил за ласковое обхождение и метнулся к своей лавке. А Антиох с напарником привели все в порядок и, без дальних околичностей тяпнув по банке, завалились спать под банками для гребцов, но сперва накрыли барку латаной-перелатаной парусиной, чтобы сбить с толку зевак, которые могли принять ее за простую палатку из какого-нибудь кемпинга.

Глава XL Дуракаваляние

На рассвете следующего дня разбудило Майора пение-шипение гомонящих дерьматросов. Они квочили на ветру, ширяясь крыльями, и приглядывали за глупыми как пробка поплавками, что беспечно приплясывали на гребешках прибрежных волн. Порой тот или иной дерьмат-рос стрелой бросался вниз и почти сразу поднимался с зажатым в клюве незадачливым поплавком, уже дохлым, ибо глоток прохладного воздуха для поплавков смертелен. Майор задрал ноги Антиоха и — кувырк! — перебросил через борт, чтобы спящий получше проснулся. Затем он разжег на днище барки маленький костерчик, чтобы братишка мог обсохнуть, когда всплывет, а всплывал Антиох моментально, поскольку его плотность была меньше единицы.

— Что у нас сегодня на завтрак? — довольно сухо сказал Антиох, делая подготовительные упражнения для развития навыков плавания.

— Вон тот здоровенный дерьматроешце, - поделился с другом планами Майор и выстрелом из револьвера сбил довольно мясистого представителя этого семейства пернатых, промахивавшего всего в каких-нибудь шестидесяти метрах над ними.

Птица упала в барку вниз головой и через раскрытый клюв нанизалась на тонкий прут, который Майор загодя выстрогал из разлетевшегося в щепки учебного бронебойного снаряда, заныканного на черный день, по всей видимости, предыдущим владельцем барки. Голова у дерьматросов гораздо тяжелее гузки, где одни лишь небольшие скопления кишечных газов. Именно эту анатомическую особенность на все сто использовал Майор, тонкий знаток по части повадок млекопитающих.

Приладив над костром вертел, Майор поддерживал огонь при помощи выдолбленного в днище желобка; он сливал на противоположный конец бензин из канистры и тем самым держал ее на дистанции от точки загорания в соответствии с правилами противопожарной безопасности на водах.

И трех часов не прошло, как отлично прожаренное пернатокрылое взмыло ввысь, и Майору пришлось еще раз стрелять из своей пушки по дерьматросу, гробанувшемуся, по счастью, точно в гарнир — в кучкующихся на корме съедобных моллюсков Саломона. Антиох предпочел дюмашу и запоем проглотил четыре толстых куска, но от столь зверской дозы почувствовал себя худо, и лишь приступ морской болезни исцелил его.

Заморив таким образом червячка, два товарища отвязали цепь от кольца и отшвартовались от причала, однако, пока меняли галс на запасную брам-рею, юркий лаг — вжик-вжик — упорхнул с попутным ветром. В то утро дул северо-с-понтом-южный бриз, настолько легкий, что был неощутим, сколько ни слюнявь палец, и Майор направил винт кормового мотовесла в сторону паруса, чтобы наполнить его вспомогательным ветром. Потом он бесстрашно взялся голыми руками за клеммы электромотора и поднатужился. Антиох принялся остервенело метелить его ногами под локотки, и, подпитываясь от такого естественного источника энергии, мотор чихнул и зафу-рычил, как ударенный током псих. В первую голову следовало экономить топливо, так как это был единственный груз на борту, заменявший балласт, без него барка неизбежно взяла бы курс на сушу.

За несколько часов плаванья Майор с Антиохом отошли на двести метров от берега и теперь могли насладиться панорамой города и видом на железнодорожный мост, чертовски искусное ювелирное изделие. Затем барка легла в дрейф, и минут через пять ее отнесло течением в песчаную бухточку, охраняемую подводной грядой коралловых рифов, где укрылся сторожевой отряд кишечнополостных животных, мадрепоров; так вот, к счастью для мореходов, эти полипы имеют обыкновение нажираться как свиньи. Перед тем как пристать к берегу, они промерили веслами глубину и, сломав оба, решили, что здесь, скорее всего, по колено. Майор спрыгнул и едва не утоп, потому что на свою беду угодил в океанскую впадину длиной со всю линию пляжа.

Наконец они обрели твердую почву под ногами, разделись до салатных шелковых подштанников, но оставили темные очки. Солнце раскочегарилось как паровозная топка, и новоиспеченные пляжники пообещали друг дружке с места не сойти, пока не изжарятся дочерна. Майор пошел на разведку и как в воду канул на два часа; было уже пять часов пополудни, и Антиох начал волноваться. Одевшись, он отправился искать без вести пропавшего разведчика.

Глава XLI В поисках утраченного Майора

Мягкий пляжный песочек перекатывался через отлогие дюны и проваливался в тартарары, к самому центру земли, о чем было довольно непросто догадаться ввиду того, что земля непрозрачна. Дальше, сразу за дюнами, — обрывистый скалистый берег, оскалившийся острыми зубцами, ощетинившийся колюще-режущими копьями, одним словом, м а ш и - к у л й — и никаких гвоздей: природная галерея с навесными бойницами, загаженная пометом дерьматросов и прочих морских ПТИЦ, забрызганная пеной, а кое-где и спермацетом, с эдаким зловещим намеком на жестокие игрища, которые устраивали вечерами в заливе сексуально озабоченные кашалоты. Срыгнутые морем обломки кораблекрушений, потускневший samovar с накрывшегося медным газом ледокола «Мудозвонофф», с портом прописки в Одессе, и кирпичи, истолченные до состоя ним невесомой ныли и перемешанные с песком так интимно-тесно, что о присутствии кирпичей пляжникам было совершенно невдомек. Ноги Анти-оха оставляли в сыпучей почве аккуратные симметричные отпечатки пальцев. Он неудержимо приближался к краю обрыва.

Грот он обнаружил почти мгновенно и вошел без лишних раздумий.

Глава XLII Пути-дорожки Барона и Майора пересекаются

Преодолев три километра вслепую, Антиох позволил себе передышку и уселся на ближайшую кучу шифера, какая попалась ему если не на глаза, то уж точно под руку. Он решил немножко обмозговать ситуевину.

Жестко, с упором полоснул он колесиком зажигалки по придорожному кремню и при свете едко чадящего трутовика узнал знакомые места.

Он находился на лесной опушке прямо у входа в обширную пещеру, куда, как в трубу, уносилось его дыхание, вызывая в отдалении малопонятные отголоски. Напольное покрытие тут заменяли сплошняковые ряды сталагмитов, похожие на длиннющие шерстинки ковра ручной выделки, от которых, если пройтись босиком, в пятках появлялось забавное ощущение, будто ступаешь по щетине ландского жителя, не брившегося пару деньков. В рисунках на потолке смешались два стиля: классический пещерный, восходящий к золотому веку, и неопалеотический, чьим родоначальником был некто Дюхер, выдающийся троглодит, никем не понятый и недооцененный при жизни, даром что его высоко декоративные творения вносили оживляж в квартиры кроманьонцев. Самое имя Дюхсра абсолютно забыто в наши дни, да оно и к лучшему, ибо этакое имя негоже произносить вслух, задумчиво пуча губы; не для целомудренных оно ушей, не для таких невинных созданий, как художники и артисты.

У ног Антиоха раскинулось глянцевитое озерцо, чьи черные и неподвижные, как замерзшие чернила, воды скрывали черт знает какие мерзопакости.

Воздух был напоен ароматами мускуса и чего-то еще из кастрюльки индуса. Заприметив в темном уголку никому не нужное бревно, Антиох скатил его в воду озера и, подмяв под себя, отважно оседлал. За неимением весел' он воспользовался руками и развил рекордную скорость в плавании на бревне. Когда он совершал гребок, ему казалось, что он хватает за грудь покойницу, настолько парной была эта пахнущая эфиром летучая вода. Сердце его дубасисто колотилось уже не в грудной, а в железной клетке, и воинственная песнь вырывалась из раздутых ноздрей. Он напевал ее, не разжимая стиснутых зубов.[8]

Озеро по-прежнему расстилалось насколько хватало глаз. Правда, Антиох не видел дальше собственного носа, ибо тьма быдла непроглядной, а зажигалка потухла.

Ни с того ни с сего конец бревна уткнулся в какой-то плавучий предмет. Антиох бросил весла, то есть сунул руки в брюки, и услышал, как Майор на одном дыхании выдал несколько словечек, смысл которых остался темен. Антиох бросил заодно и петь и лишь тогда уловил, о чем он там калякает...

— Шубись!.. Здесь лишние уши!..

Антиох помассирювал воздух вытянутыми прями перед собой руками и дернул за все еще пышную Майорову ботву, едва не оторвав ее вместе с репой. Он пособил братку взгромоздиться на бревно и вручил свой носовой платок, чтобы Майор им угерея. Но па необыкновенная вода испарялась сама собой.

— Ты сюда вплавь добрался? — полушепотом спросил Антиох.

— Да!.. А я папашу твоего видел... — зашушукал Майор.

— Не гонишь?.. — чуть не ахнул Антиох.

— Этот грот каким-то боком сообщается С моим иод-валом. Нюхни!.. Чуешь?..

Воздух в мгновение ока наполнился смрадом редкострахусовой крови.

— Две эти жидкости не смешиваются, хоть убейся, — сделал научное сообщение Майор. — Но в страхусовой крови я плаваю как топор... Вот я тут и застрял, тебя поджидаючи...

— Поплыли папочку искать! — выцедил из себя Антиох.

Глава XLIII Дюузл возвращается

Теперь две пары рук подталкивали импровизированное плавсредство. По мере продвижения Майор с Антиохом, топыря пальцы, разгребали липучие сгустки крови и все глубже увязали в трясине. По всему было видать, что редкострахус принадлежит не к самым рахитичным экземплярам среди себе подобных. Принадлежит... или, вернее сказать, еще так недавно принадлежал.

Майор вкратце поведал Антиоху, что, когда плыл в пасмурных водах озера, разглядел вдали утлый челн Барона, который он сразу узнал по характерному пению волжских бурлаков. Озаренная красным фонарем фигурка Барона кувыркалась через каждые одиннадцать метров.

— Кажись, смертельные трюки стали частью его рискового образа жизни, — высказал свои опасения Майор.

— Папаню жалко! — простонал Антиох. — Стоило Жюлю коньки откинуть — и он совсем слетел с нарезки.

Так они гребли, гребли, гребли... покуда их длинный чурбан не втрескался в стену не то из бутового, не то из отборного рвотного камня, как определил ощупавший темноту Антиох.

— Конечная!.. — отфыркнулся Майор. — Посвети-ка зажигалкой.

Дверь показалась прямо-таки гигантских размеров. Добрых одиннадцати метров шириной и двух высотой. Ее сварганили из неотесанного баобабника, предварительно стерилизованного для пользы дела, обили свинцовыми пломбами и выкрасили в желтый. Ей не нужно было поворачиваться на шарнирах, она прекрасно открывалась и без них, — достаточно было определенным способом на давить на наличник, и она моментально разваливалась, в чем не замедлил убедиться ушлый Майор.

Преодолев и эту преграду, они очутились в подвале по соседству с подвалом Майора, где покоилось тело безвременно ушедшего редкострахуса. Невинно убиенное животное лежало на правом боку в самом плачевном виде. Из его хвоста, искромсанного осколками Майоровой гранаты, еще вытекала тоненькая струйка крови, которая постепенно принимала буро-зеленый оттенок в неверном свете зажигалки Антиоха. Веки его были полуопущены, длинные белобрысые реснички рассыпались по щекам, морда задралась кверху, словно в последнем желании сделать глоток минералки «Эвиан», — так лежал почивший в бозе редкострахус, простирая лапки к нвву невыразимой мольбе. Все его сто Четырнадцать ребер выпирали наружу сквозь заскорузлую и толстую, как у карбонария, кожу, а в уголках ртища уже и питались дождевые черви.

Майор с Антиохом разом отвернулись, не в силах вынести столь душещипательное зрелище, и приблизились к бреши, откуда впервые выкатился перекати-полем Барон д'Элда. Поднявшись по трупу Жюля, они перелезли через стену (высота ее в этом месте составляла ни много га мало одиннадцать сантиметров) и оказалиь на мусорной куче, исторические предпосылки строительства коей всем известны. После еще одного восхождения, потребовавшего полной концентрации сил, они достигла коридора, где, мигая заспанными фарами, поджидала их Кадиллачка.

Путешественники обогнули по дуге раздербаненную дыру, откуда они только что вылезли, и крадучись поднялись по ступенькам. Едва они показались на лестничной клетке, кто-то набросил на них рыбацкую сеть, спутавшую их по рукам и ногам. Два отменно прицельных удара демократизатором отправили их одного — бац! — за — бац! — другим в такой глубокий нокдаун, что им стало слышно, как на ринге из трескучей скорлупки вылупляется малютка моль. Они погрузились в коллективное бессознательное.

Глава XLIV Без названия

Прокопченное тело Майора, закаленное в борьбе как с внешними влияниями, так и с внутренними возлияниями, было крепким, как старый «Форд». Он первым пришел в себя и обнаружил, что не в состоянии пошевелить ни рукой, ни мозгой.

Что дало ему повод заорать как резаному и вывести Антиоха из, казалось бы, непробудной спячки. Антиох был связан тем же, чем и Майор, то есть струнами от пианино одной японской икебабы в цвету. Что в свою очередь дало им повод обменяться исключительно тонкими афоризмами насчет женщин и любви.

— Любовь, — промолвил Антиох, — странная штука.

— Да уж, — подтвердил Майор. — Ты прав как никогда. Мне бы самому до этого ни в жисть не дотумкать.

— Женщины, — промолвил Антиох, — как кошки.

— Да уж, — подтвердил Майор, — они кричат и царапаются, когда скребутся.

— Нет-нет, — запунцовел Антиох, — я совсем не то имел в виду. Я хотел сказать, что они ласковые, как пушистые кошечки.

— Во-во, недаром говорится: кошки как бабы — на это дело слабы, — подхватил Майор.

— Ты читаешь мои мысли, — отвечал Антиох, безмерно довольный тем, что его теоретические залипухи находят живой отклик и понимание.

Меж тем эту презанимательную беседу прервало появление комического, как веселящий газ, персонажа, в котором пленники смутно узнали Дюузла. Он сжимал в кулаке конец длиннющей веревки, волочившейся по полу и утекавшей в пройму двери.

— Ух! Ха! Ха! — горланил он, посверкивая гляделками типичного психа ненормального, да к тому же еще и буйного, невзирая на вогнанную в них лошадиную дозу вакцины против бешенства (сыворотка против бешенства матки лошадей разработана в Пастеровском институте). — Имя Барона д'Элда вам что-нибудь говорит?

Он грубо рванул веревку и выдернул на свет какого-то пенсионера, задрапированного в пеплум в античном вкусе.

— Папаня, так твою растак! — взревел Антиох, в отчаянии ломая связанные руки, что было делом ой каким замороченным.

— Собственной персоной! — прорычал в ответ Дю-узл. — Он не пожелал мне показать, где трахтрахфеище! Взаправдашный!.. Так что я буду вас истязать на глазах у Барона... если он так и не почешется его отдать...

— Ну ты, педрило с жопой гамадрила! — завелся Майор. — Чтоб твоя прямая кишка намоталась на толстую одиннадцать раз! Чтоб тебя шакалы сожрали с вонючими потрохами! И не подавились костями! Оставь в покое несчастного ветерана!

Барон д'Элда размаянно почесывал бороду с таким отсутствующим видом, будто ему и впрямь все было до фени.

— На хрена козе баян... — уважил просьбу Дюузл. — Все равно я буду пытать не придурка, а вас...

Он привязал веревку, на которой держал Барона, к оконному шпингалету, оставив дряхлой, но доблестной развалине на все про вес каких-нибудь пятьдесят сантиметров поводка. Барон сверлил взглядом Антиоха, и под треньканье чувствительных отцовских струн из его впалых глазниц выкатывались крупнокалиберные слезы.

Дюузл тем временем выскочил из комнаты и размашистым шагом прошастал на другой конец коридора.

— Халдей-то в мастерскую поперся! — пробубнил Майор. — Я всегда подозревал, что из дрели может получиться вполне сносное орудие пытки. Надеюсь, он испробует ее сперва на тебе, — заключил он с неестественно громким кряканьем.

— И я... — в припадке благородства сказал золотосер-дый Антиох.

Пораженный столь самоотверженной готовностью идти на заклание, Майор в свой черед залился горючими слезами. Антиох мигом подцепил эту заразную инфекцию и обрызгал глазной росой половые доски.

А Барон истерически затрепыхался на коротком своем поводке, скуля и повизгивая, словно в предчувствии беды неминучей.

Заметим, что он, конечно, должен был слышать страшные угрозы негодяя Дюузла, если только не был глухой тетерей.

Негодяй Дюузл меж тем все не возвращался.

Внезапно по небу прокатились великолепные сверхзвуковые раскаты. На дом Майора круто спикировал истребитель.

Когда между ним и крышей оставалось метров так сто, он задрал нос кверху и на выходе из пике выбросил молниеносно распустившийся парашют. За секунду-другую авиатор достиг крыши и прошиб ее, как тараном, ногами без каких-либо вредных последствий для здоровья благодаря набранной по инерции скорости и вездесущему притяжению.

Майор с Антиохом лишь приблизительно представляли себе, что же творится вокруг. Затаив дыхание прислушивались они к дробному стуку шагов по кровле, которые захрумкали сразу вслед за обвальным сходом черепицы; вот к каким разрушительным последствиям может привести несанкционированная высадка воздушного десантника.

Кто-то спустился по лестнице на первый этаж... затем шаги удалились в сторону мастерской...

На цырлах приковыляла тишина... раздираемая причитаниями трех повязанных одной недолей мужиков, слаженно плачущих в голос...

За этим занятием и застал их Дюузл, когда выгреб из чулана. Зациклившийся на убийстве психопат ничего не заметил. Он приволок с собой рубанок, чье отточенное лезвие свирепо высовывалось из колодки аж на целый сантиметр.

— Это что за агрегат? Отвечай, Майор!.. — проблеял он, суя столярно-пыточный инструмент под нос Майору.

— Рябина!.. — хладнокровно отвечал Майор. — А ты что думал, распеньдяй малахольный? Что я стану покупать дрянь всякую, при моем-то кокаиннике?..

Как обухом по голове ударенный ответом Майора, Дюузл ошарашенно попятился... а у Барона д'Элда вдруг прорезался дребезжащий голосок:

— Не надо им делать бо-бо... я скажу, где трахтрах-фей... в шаре на лестничных перилах...

А в этот самый момент раздался сухой щелчок, бабахнул выстрел — и ввалился не запылился Дундурек Атлан-тип с дымящимся пистолетом в зубах. Пуля пробила навылет Дюузлов апофигуз, червеобразный отросток и без того слепой кишки. Он повалился на паркет как подкошенный — ну вылитый мертвец, краше только в гроб кладут... а может, просто прикалывался...

Дундурек с криво пришитой ухмылкой пялился на своих подельников, наклонясь над распростертым телом... В последнем приливе энергии Дюузл занес рубанок над лысиной пришлеца. Лезвие выскользнуло и, содрав кору головного мозга, заплутало в извилинах ацтека, где одно лишь серое вещество привольно плескалось у стенок затылочной, лобной, височной и теменной костей этого человека со странностями, если не сказать более.

Дюузл откинулся на то место, где лежал раньше, и протянул ноги, теперь уже навеки, а мозги Дундурека протекали на его покойное лицо оранжевым говяжьим фаршем.

— Дубаря врезали!.. — констатировал смерть Майор. — Хана обоим!

Он почувствовал, что на его руках полопались струны, и сообразил, что тут не обошлось без участия пули, прошившей Дюузла.

— Молоток, Дундурек, — сказал Майор. — Если б не он, обтесали бы нас, как папа Карло...

Он быстро выпростал обе руки, разрезал перочинным ножичком путы Антиоха, и с четверть часа они разминали гимнастикой занемевшие члены.

Затем, впопыхах позабыв про Барона д'Элда, кубарем скатились по лестнице...

Отвинтили шар и в его полости обнаружили бесценный трахтрахфей... не подложный, а самый что ни на есть настоящий... в кои-то веки...

Антиоху сразу вспомнился горячо любимый папочка, и, оторвавшись от благоговейного созерцания трахтрахфея, он вприпрыжку понесся на второй этаж. Майор замешкался и нагнал его в комнате, когда Антиох уже вздернул Барона, предварительно вывесив за окошко исхудалое туловище вместе с головой и конечностями. Веревка, завязанная вокруг шеи старика предусмотрительным Дюузлом, прерывисто натягивалась, с каждым разом все слабее и слабее...

— Поздравляю, — сказал Антиох, — мы остались с трахтрахфеем... и никому ничего не должны...

...Кадиллачка гнала вдоль по берегу... Когда она вырулил а на петляющую над океаном дорогу... Антиох тормознул... Солнце стояло высоко-высоко... Резвилось блеску-чее море... Кулдыкали дерьматросы... Майор отпахнул дверцу и вылез на природу... Неспешно приблизился к краю обрыва и, резко размахнувшись, запузырил трахтрахфей вдаль... Ужас, ужас как далеко... Он исчез под волнами с веселеньким чпок-бульканьем... Затем Майор снова плюхнулся в тачку... Антиох нащупал стартер, и с глухо изрыгаемой бранью разбуженного мотора они скрылись за поворотом дороги, но недремлющее око Бога продолжало их видеть...

1942-43