Катя

Часть 15

Сын

Я кормила моего мальчика. Он кряхтел, сопел, причмокивал, кривил рожицу и был самым красивым на свете. Хотя что в нем было красивого? Нет, красивый, вот ротик с губками, алыми, четко очерченный. Носик как пуговка, глазки закрыты. Почему он не открывает глазки? Откроет, куда денется! Потому что ему всего час от роду. Господи, сколько детей ты держала на руках? Сотни? Тысячи? Чем этот лучше? Почему именно он самый красивый, даже с закрытыми глазками? Да потому что мой и его. Как я скучала по нему, кто бы только знал! Как тосковала, думала, что придет, обнимет, скажет что-нибудь ласковое. Пусть даже глупость какую, назовет котенком, милой, родной, поцелует, и я растаю и буду думать, что я самая-самая. Поверю, вознесусь и буду парить в своих мечтах. Но не придет и не скажет… Мне уже донесли, что он встречается с Верой Николаевной. Он — мой самый лучший мужчина, он отец моего ребенка. Надо дать ему имя, моему крохотному мальчику. Я назову его Александром в честь папы. Фамилию дам свою, а чью? Великого Корецкого? Нет, мы не нужны ему. Я почему-то задумалась о Любе. А нужна ли она ему? Или это вынужденная мера? Просто растит ребенка потому, что нет матери, а ребенок его. Любит ли он ее по-настоящему? Вроде любит, но не так, как меня любил мой папа. Нет в его отношении к дочери той заботы, беспокойства, ответственности. Нет, ответственность, пожалуй, есть. Вон, не жалеет никаких средств на ее обучение. Да на нее жалеть грех. Гениальная девочка, обладающая потрясающей способностью помнить все. Интересно, это врожденная способность? Или ее развивали? Если врожденная, может, и моему мальчику достанется? Вот меня и понесло. Я уже хочу видеть в нем гения. Да, хочу, самого здорового, спортивного гения, и чтобы папа им гордился. На глаза навернулись слезы. Почему я не сказала Александру Валерьевичу, что я беременна от него? Почему не дала ему шанса встретиться со мной, поговорить, как нормальным людям? Что остановило меня? Страх быть отвергнутой? Но я сама отвергла его, или так легче? Может, правильней гордиться тем, что отношения разорвала я, а не он. Вроде как лицо сохранила, вышла с гордо поднятой головой. Только вот все равно одна. ОДНА! На всем белом свете. МАТЬ-ОДИНОЧКА! Это при живом-то отце. Зря! Надо было поговорить. А он тоже хорош, не мог, что ли, найти меня? Или не хотел? Конечно, меня можно и на Веру Николаевну заменить. Вот уснул мой зайчик, мой Сашенька. В дверь палаты постучали и она открылась, на пороге стоял второй бабник в нашей клинике — Сашка Борисов.

— Поздравляю, Екатерина Семеновна, посмотреть можно?

— Заходи, что, новорожденных не видел?

— Да нет, просто ваш родной вроде, — смущенно произнес он, — я вот ему подарок принес.

Сашка протянул мне медведя. Чудно́го, набитого какими-то мелкими шариками, но все равно мягкого и очаровательного. Я расплакалась. Его забота и внимание были самым лучшим подарком. Парень учился, работал на две ставки медбратом, но уже, несмотря на молодость, мог заткнуть за пояс не одного дипломированного врача.

— Спасибо, Саша.

— Да не плачьте, вон сын у вас какой. Я тоже хотел бы сына, вот встану на ноги и обязательно заведу и не одного. А мишка — он полезный, он развивает тактильную чувствительность.

— Сашка, Сашка! Ты встань на ноги сначала, а то уже о детях размечтался, да найди жену приличную. Я у тебя пока ни одной нормальной кандидатуры не видела.

— А я не стремился. Я пока так, без планов на будущее. Мне мое будущее еще творить и творить. Ладно, побегу, а то опоздаю на занятия.

Он ушел, я встала с постели, положила сыночку в кроватку, поцеловала от избытка чувств медвежонка и пошла умываться. Скоро обход. Сначала планерка, и он узнает, что я родила. Придет? Или не придет? Вот в чем вопрос. Все равно назову сына Сашей, уже назвала. Всем скажу — в честь Сашки Борисова, который первый с подарком пришел.

Ну вот, уже восемь часов, началась общая планерка. Я еще раз покормила сына и посмотрела на себя в зеркало. Вид не очень. Я подкрасила ресницы и подвела глаза. Во-первых, я лежу в своем отделении и мои подчиненные не должны меня видеть без макияжа. Надо держать марку. Ага, они меня вчера видели во время родов, не самый лучший ракурс, я бы сказала. Я понимаю, что проблема в другом. Крашусь я для него, чтобы понравиться, чтобы любил, как раньше. Дура! Больше у меня на себя эмоций нет.

— Екатерина Семеновна, вы как? — заходит мой палатный врач.

— Все хорошо. Спасибо, Ирина Максимовна.

— Вот вы молодец, родить в вашем возрасте без разрывов!

— Спасибо, видимо, я очень хорошо знаю, как это делается. У меня все в порядке, если так пойдет, то можете меня завтра выписать. Ну, и если педиатр разрешит.

— Конечно, Екатерина Семеновна.

Его голос я услышала сразу. Он шел по коридору и говорил со старшим врачом отдела, по сути моим замом.

— Александр Валерьевич, кого вы назначите на место Екатерины Семеновны?

— Мы решим с Екатериной Семеновной. Она знает вас лучше меня, я считаюсь с ее мнением.

— А от кого она родила, вы случайно…

— Прекратите бабские сплетни, я не знаю, а вы?

Его шаги приближались и вот ручка двери повернулась, и он вошел. В руках был неимоверно большой букет цветов — алые розы на длинной-предлинной ножке, не меньше двадцати штук.

— Оставьте нас, пожалуйста, и не беспокойте, педиатр будет позже. Я вызвал Сергея Михайловича, пусть посмотрит мальца.

Всех из моей палаты как ветром сдуло. Мы остались одни.

— Хорошо выглядишь, Катя. Поздравляю с сыном. Катенька, я очень рад за тебя.

— Спасибо, Александр Валерьевич, мой мальчик и правда замечательный. Сколько детей передержала на руках, но свой — это совсем другое. Хотите посмотреть?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я не знаю, почему сказала это, но очень хотелось, чтобы мой мальчик почувствовал руки и внимание своего отца.

Корецкий взял на руки крошечный сверток.

— Такой теплый! Чудо-то какое! — произнес он.

Мальчик корчил рожицы и сопел. От него пахло молоком и еще чем-то неповторимым, так пахнут только новорожденные дети. Александр Валерьевич внимательно вглядывался в крошечное личико, задумался на какое-то время, не отрывая взгляд от малыша. А мой сынок открыл глазки и смотрел на своего папу, во всяком случае, мне так казалось. Как мне хотелось, чтобы он понял, чтобы порадовался со мной рождению своего сына. Я надеялась, что единственного сына. Хотя кто его знает, может, и не единственного, но его. Корецкий перевел взгляд с мальчика на меня, посмотрел внимательно в глаза, как будто пытался заглянуть дальше в душу.

— Как ты назвала его, Катя?

— Александром. Простите меня.

— Так он мой? Скажи правду, — в голосе была надежда.

— Да. Я всегда была верна вам. А вы?

— Прости, Катя, я думал, что ты вышла замуж.

— Я сама виновата. Я боялась, что вы не захотите его. Я пыталась сохранить его любой ценой. Можно, он будет Александр Александрович Замятин?

— Я хочу быть его отцом. Может быть, мы дадим ему мою фамилию?

— Вы можете быть его отцом, но с моей фамилией ему будет спокойней.

Он обнял меня вместе с ребенком. Я снова расплакалась. Вот надо же за каких-то девять месяцев стать такой сентиментальной дурой и плаксой, аж самой противно. Была-то почти кремень.

— Катя, подумай, давай зарегистрируем брак, и он будет законным ребенком с отцом и матерью.

— Нехорошо это. Александр Валерьевич, Люба только уехала, получается, мы ее за порог, а сами счастливы.

— Она поймет, она любит тебя, Катя.

— Нет, не сейчас. И так я и подумать не могла, что вы признаете его, что захотите, что посчитаете сыном.

— Я что, нелюдь какой? Катя, Катя, как я переживал, как страдал без тебя. Если бы ты только знала, девочка, через что ты меня заставила пройти! Я ведь, как тебя, никого никогда не любил. Ты мой подарок от Бога на старости лет! Счастье мое! А теперь и Сашенька. Давай я вас к себе заберу.

— Нет, мне дома мама поможет, а вы можете со мной в одной комнате, поместитесь ведь.

— Как скажешь. Поверить не могу, у меня есть семья.

— И я не могу поверить, но уж больно хорошо.

— Дальше будет лучше, правда, малец? — он подмигнул нашему сыну.