Катя

Часть 20

— Екатерина Семеновна, если вы закончили все дела в отделении, поднимитесь к шефу, он просил вас быть.

— Да, сейчас переоденусь и иду, спасибо, Галина.

Я еще раз глянула на себя в зеркало. Мне понравилось та, что на меня смотрела. Все же я удивительно хороша. И совсем не скажешь, сколько мне лет. Можно подумать, что тридцать, а можно — больше. Но мне много больше. Ладно, главное не паспорт, а то, как я себя чувствую. Я снова расчесала волосы и собрала их заколкой. Подкрасила губы блеском, поправила платок на шее, затем подумала, что сейчас он мне не нужен и сняла его. Расстегнула пару пуговиц нежно-голубой блузки. Вот так-то лучше. Взяла сумочку, пальто и вышла из кабинета.

В приемной мне пришлось немного подождать, у директора был посетитель. Мы перекинулись парой слов с Галиной, она заметила, что я очень хорошо и молодо выгляжу, пришлось ответить ей тем же. Затем посетители ушли и я оказалась в Его объятиях. Он целовал мою шею, посасывал мочку уха, играя с сережкой. По спине бегали мурашки. Я таяла и уже сама расстегивала непослушные пуговицы его рубашки. Все случилось у него в кабинете. Затем он зарылся носом в мои волосы, крепко прижимал меня к себе и продолжал целовать. Шевелиться не хотелось. Как я любила такие моменты, с оттенком послевкусия, с еще пробегающими по телу разрядами страсти…

— Домой не пойдем? — спросил меня мой мужчина.

— М-м-м! — только и произнесла я.

— Не хочешь шевелиться?

— Нет, Саша, когда я с тобой, я хочу врасти в тебя.

— Извращенка — он смеялся. — Сегодня я с тобой. Я так скучаю по тебе, Катя.

— Саш, я жалею, что не вышла за тебя.

— Сейчас не время, родная. Ты же понимаешь, я должен позаботиться о Любе. Хочу я или не хочу, но я должен. У нее какие-то проблемы. Мальчик вроде завелся, но мы никогда не были близки, и она молчит. Правда, курить бросила, уже радость. Я иногда Тамару в ней вижу и аж тошнит. Вот не видела она ее никогда и молоко ее не пробовала, а манеры, взгляд, вот Томка и все. Катя, я к вам с сыном хочу, чтобы все, как раньше. Только не говори, что ты сможешь справиться со взрослой испорченной девчонкой. И я никогда, никогда не позволю ей влиять на Сашеньку. Лучше ему не знать о ее существовании и не коснуться ее грязи. Она шлюха и дрянь, как и ее мать.

— Прекрати, Саша, — я потерлась щекой о его грудь. — Не переноси свой негатив с Тамары на дочь.

— Мне тяжело, Катя, она так на нее похожа, только тощая.

— Ну, умница она в тебя.

— Умница? Где? Она курит и теперь еще этот парень.

— Ты уверен?

— В том, что курит — да. А насчет парня тоже видно, пойми, видно. Она женщина. Я узнавал в институте, там у нее никого, говорят — дикая. Но я уверен, что кто-то есть, и она влюблена. Катя, она еще не дай бог в подоле принесет. Ты пойми, я двадцать лет жизни потратил на нее. Я похоронил открытие, за которое мог, нет, должен был получить Нобелевскую премию. Я от всего отказался ради нее и что я имею? Наркоманку и вторую шлюху? Что я должен сделать теперь? Испохабить жизнь нашему сыну? Показать ему пример для подражания? Ты говоришь, что я не люблю ее. Я люблю ее, Катя, но не могу простить, что она со мной сделала, с нами.

— Саша, кто сделал? Ты говоришь о Любе или о Тамаре? Да, ты можешь ненавидеть Тамару, но причем Люба? Какие у тебя претензии к девочке? Ты винишь ее в смерти матери? В том, что ты не опубликовал свои работы? В чем ты обвиняешь ее конкретно? Почему ты лишаешь ее поддержки отца? Подумай, у нее кроме тебя никого нет. Саша, она должна знать, что ты ее отец всегда, чтобы не случилось, что ты ее родитель, ее тыл, ее поддержка, ее всё. Ты говоришь, о двадцати годах жизни. Но Любе всего семнадцать. Она нужна нам. Тебе, мне, Сашеньке. Ведь мы ее семья. Или мы с сыном не твоя семья, Саша?

— Вот только не говори глупости. Катя, ты не захотела оформить отношения раньше, а сейчас не время, пойми. Дай мне разобраться с Любой, дай поставить ее на ноги, чтобы я мог быть только с вами. Пойдем домой, любимая. Нас сын ждет.

И мы пошли. Он шел ко мне, мы его семья. Вот чем я жила в тот момент. Мы больше не говорили о важном, купили шоколад для Саши. Он просто обожал огромные конфеты «Гулливер». Восхищался тем, что он еще маленький, а ест самые огромные конфеты. Шоколад дома был всегда, и Александр Валерьевич, утверждал, что ребенка, если он здоров, нельзя ограничивать в шоколаде. Моя мама же утверждала, что больше одной конфеты съедать не желательно, от конфет портятся зубы и развивается диабет. А если моя мама так считала, то с ней не мог спорить ни один академик. Даже если речь шла о его собственном сыне. Вообще у мамы на Сашеньку были свои взгляды и свои только ей одной ведомые права, причем собственности. Понятие ЕЁ внук, стояло несравненно выше, чем НАШ сын. Сейчас она будет ворчать, что всю конфету сразу есть нельзя, а Александр Валерьевич обязательно спрячет от нее несколько штук и отдаст сыну так, чтобы бабушка не видела.

Мы поднимались по лестнице, останавливались, как подростки, между этажами и целовались. У нас ушла целая вечность, пока мы добрались до нашей квартиры.

— Здравствуйте, Александр Валерьевич, — сказала мама.

Мой маленький мальчик подбежал к отцу, тот подхватил его на руки. И тот сразу затараторил:

— Папа, я тебя ждал, очень ждал, я собрал машину из конструктора, хотел тебе показать, думал, что это ты, а тут какая-то девушка приходила, странная и красивая, почему-то заплакала и ушла.

— Да, приходила, — поддержала внука мама, — к тебе, Катя, вы с ней не столкнулись? Только что ушла. Вы не могли разминуться.

— Какая девушка мама? Мы никого не видели. — Не было никого, и лифт не ехал.

— Красивая, худющая, правда, молоденькая совсем. Волосы распущенные, черные, глаза на пол-лица.

— Люба! — в один голос сказали мы с Александром Валерьевичем.

— Кто такая Люба? — в свою очередь спросила мама.

— Люба — моя дочь, — произнес мой мужчина.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Так вот она какая, — мама прошла на кухню в задумчивости. Она не стала больше ничего спрашивать и выяснять.

Саша рассказывал Сашеньке, что у него есть сестра. Он подробно ему объяснял, что она жила и училась в другой, очень далекой стране и совсем недавно приехала, что у нее была другая мама и что она давно умерла. Он сказал, что наступит день, когда он их познакомит. Я слушала своего мужчину, и мне становилось страшно за своего мальчика — а вдруг эта испорченная девчонка с дурной наследственностью что-нибудь ему сделает, что-то плохое и мой мальчик… Я ущипнула себя, чтобы прогнать эти грешные мысли. И вспомнила ее. Ее огромные, печальные, проницательные глаза. Нет, она не может быть испорченной девчонкой. У нее слишком светлая душа. На меня нахлынула радость — наконец я увижу Любу. И в этот момент я поняла, что скучала по ней. Что, наверное, я необходима ей, она нуждается в друге, в женщине-друге и она пришла ко мне, значит, этот друг — я. Я готова, я смогу. Я никогда не буду ей матерью, но опорой — всегда. И что бы ни говорил мой мужчина, если мы с ним семья, то Люба — наша семья. В горе и в радости.

Мама пригласила нас к столу, мы поужинали, и Сашенька получил всех «Гулливеров».

— Саша, — обратилась я к мужу, — пойдем к Любе. Мы ей нужны.

— Нет, Катя, сегодня я один. Извини, я переночую там, мы с ней поговорим. А ты — с сыном.

Он надел пальто и ушел.

Эту ночь я практически не спала. Она приходила ко мне. Не к нему, а я… Что сделала я? Опять самоустранилась? Разве этого ждала от меня девочка? Нет, она просила помощи. Встретиться с ней за спиной ее отца? Может, так будет правильно, и это выход? Я не могу просто ждать. Меня губит дурацкое ожидание и полная бесконтрольность ситуации. Александр Валерьевич как бы подменил объект, он перенес эмоции, направленные на бывшую жену, на дочь. Так нельзя, я должна вмешаться и все расставить по местам, и дать понять Любе… Он сегодня наворотит столько, что я уже ничего пожалуй не успею.

Я поднялась к нему в кабинет утром, но он меня не принял. Я растерянно стояла в приемной, никак не реагировала на колкие замечания Гали по поводу нашей ссоры. Не было никакой ссоры. Неужели так трудно понять, что нам просто не хватает времени на общение. А Галя, что Галя? Да преданная секретарша, но не более. Что она может понимать? Она не член семьи. Вон мама, казалось бы, и ближе мне никого нет, а ведь тоже не понимает.

Я решила ждать, даже если мой мужчина рассердится, все равно, дождусь и поговорю. Ждать пришлось долго. Больше часа. Каково же было мое удивление, когда из кабинета вышел Сашка Борисов. Он светился, как новогодняя елка. Поздоровался со мной и подмигнул. На душе стало светло и уютно. Ну почему он так действует? В кабинет директора я вошла уже в более приподнятом настроении. Мой мужчина сидел, уронив голову на руки, и смотрел на какие-то листочки бумаги. Он поднял на меня глаза, полные слез, и спросил:

— Что ты хотела, Катюша?

Я взгромоздилась ему на колени. Прижалась к нему всем телом и сама его поцеловала. Он улыбнулся и затем, немного отстранив меня, спросил:

— Ты решила помять мой свежий халат? Что ты со мной делаешь?

— Люблю тебя, разве ты не видишь?

— Я счастлив с тобой, Катенька.

— Тогда рассказывай.

— А ты будешь сидеть у меня на руках, в директорском кресле?

— Где угодно и когда угодно.

— Воля твоя. Но если ты жаждешь серьезного разговора, то пойдем на диван. Спасибо, что пришла, Катенька.

Мы пересели на диван, я смотрела на помятые полы халата и невольно улыбалась.

— Чему радуешься? Добилась своего? Сейчас поменяю.

— Ты говорил с Любой?

— Да. И вчера, и сегодня с утра.

— Я боялась, что ты будешь шуметь на нее.

— За что? Она была в шоке. Я пытался ей объяснить, Катя, что мы с тобой не за ее спиной, а просто мы с тобой. Она так горько плакала. Она хорошая, Катя, ты не думай.

— Я знаю, Саша. Да, она хорошая, не изолируй ее от семьи. Она должна быть с нами.

— Поздно, Катюша, — взгляд моего мужчины снова стал жестким и отстраненным. — Она беременна и знаешь от кого? В жизни не догадаешься. — Он помолчал немного, глядя себе под ноги. — Я только что узнал, кто совратил мою дочь.

Я молчала. Я знала, что сейчас он вдохнет поглубже и всё мне расскажет. Он все мне рассказывал, всё. По жизни, по работе, про отношения, всё. Иногда он просто выговаривался, заново обдумывал и взвешивал происходящее. Я же была счастлива, что всё он несет мне. Насколько же я важна для него. Я его часть.

Он встал с дивана подошел к столу и взял в руки листки, на которые смотрел, когда я вошла.

— Вот, Катя, посмотри. Борисов принес статью для журнала «American Journal of Therapeutic Medicine». Ты видишь, он сказал, что это его девушка ему перевела, почерк у нее красивый. Я знаю почерк дочери, как русский, так и английский. Утро она проводит в обнимку с унитазом и я узнаю, что стану дедом. А теперь я знаю, кто обрюхатил мою дочь. Как?!

— Ты знакомил их?

— Нет. Она видела его однажды. Я ему книги давал у нас во дворе. Затем спрашивала о нем. Но я посмеялся. Я не думал, я даже не предполагал. И потом, Сашке нравились другие, она со своей худобой явно не в его вкусе. А она, глупенькая, любит его.

Он вздохнул и с горечью смотрел на меня.

— Саша, Сашка хороший. Может, все не так плохо, как тебе кажется?

— Он бабник. Ты бы хотела такого мужа?

И тут я рассмеялась. Я не могла остановиться, я все смеялась и смеялась, а мой мужчина с улыбкой смотрел на меня, не понимая, что вызвало мое веселье.

— Что ты, Катя? — наконец спросил он.

— А ты не бабник, Саша? Чем ты отличаешься от Сашки? Возрастом и тем, что ты со мной последние девять лет?

И он тоже начал смеяться.

— Я понял, Катя. Я так много пережил со вчерашнего вечера, мы пережили. Но ты… ты мое счастье.

Потом он рассказывал о своих мыслях и чувствах, он говорил и говорил, и улыбался и целовал меня. Он обещал вечером поговорить с Любой, потому что молодежь надо подтолкнуть к правильному решению. Потом пел дифирамбы Борисову, потом опустил его ниже плинтуса из-за его амурных похождений, потом снова стал его восхвалять. Но самое главное, что он успокоился. Он все узнал и все встало на свои места. И все теперь решится.

А я думала о Любе, о том, что ее сказка оказалась былью. Она встретила своего принца с синими, как утреннее небо, глазами. Я желала ей только счастья, к тому же знала, что он влюблен. И, по всей видимости, именно в нее.