Катя

Часть 23

Следующие две недели выдались очень нелегкими. Люба чувствовала себя удовлетворительно. Назначения все выполняла беспрекословно. Мы с ней много разговаривали. Она рассказывала о годах в Америке, я — о том, как появился на свет Сашенька, и о том, что она пропустила за все эти годы. Она жутко расстроилась, что ее брат не Корецкий и что ее отец так и не женился на мне. В общем, с Любой мы стали подружками. А вот мой мужчина и Любин молодой муж показали себя во всей красе.

Ежедневно я выдерживала атаки директора клиники на отделение. Он вмешивался во все: в питание, лечение, уборку. И все абсолютно было плохо. Потом он орал на сотрудников и на меня. Дальше у него начинались боли в области сердца, повышалось давление. Прибегал Борисов, приводил только ему известными способами Александра Валерьевича в норму и снова просил пройти нормальный курс лечения. На шум и суету прибегала Люба, пугалась состояния отца, дальше приходилось опять заниматься ею и ее напряженной маткой. Затем ко мне в кабинет вбегал, выпучив глаза, Саша Борисов и чуть ли не угрожал физической расправой, если я не сохраню беременность. И так каждый день; вставая утром с постели, я меньше всего хотела идти на работу. Но все обошлось.

Беременность мы сохранили, несмотря на великое усердие мужчин. Люба отправилась домой, сдала сессию на отлично, и у меня наступило затишье. Даже персонал так обрадовался, что сотрудники отказались от отгулов за переработки.

Однако мы с сотрудниками рано радовались. У Любы опять случилась угроза. Теперь в двадцать три недели. Я положила девочку в стационар. От одноместной палаты она категорически отказалась, объяснив, что ей нужно отвлечься от внимания отца и мужа. В общей палате хоть поболтать будет с кем, на людей посмотреть, послушать, кто, как и чем живет. Я поняла, она все будет анализировать. Опыта набираться, так сказать. Я положила ее в общую палату аж на пять человек. Выглядела девочка достаточно смешно: необыкновенно тоненькая и живот как будто прилепили. Сзади тонкая талия и никаких намеков на беременность. А впереди острый, торчащий животик. Девочка быстро наладила отношения с другими. И, на первый взгляд, совсем не отличалась от них. Она сказала, что студентка, что было правдой. В палате лежали три женщины до тридцати лет, одна под сорок и еще одна сорока семи. Думала, климакс, пока он не зашевелился. Потом решила делать аборт. Никто ей его делать не стал. Мужа у нее не было и прервать беременность решили по социальным показаниям. Сейчас ее готовили. Обследование и прочая муть, а завтра я должна была начинать вызывать роды. Именно роды.

Что делают в палатах больные, говорят за жизнь, вот и эти говорили.

Я сделала обход. Палата моя.

Пригласила консультанта из терапии. Мне бы эту, с родами, посмотреть, чтобы не влипнуть в патологию завтра, и еще одну с отеками тоже проконсультировать следовало. ЭКГ мы сняли, вот теперь ее можно и терапевту на растерзание. Думала, придет Вера. У Борисова защита на носу, дел невпроворот, что в отделении, что по диссертации. Но пришел он собственной персоной.

Хорош он был чертовски. Впрочем, как всегда. Я таяла, глядя на него. Не знаю, кто как, а я всегда представляла его звездой Голливуда. На нем халат с фонендоскопом смотрелись как фрак с бабочкой на супермодели. Он был великолепен, что бы на нем ни было надето. Рост, фактура, плечи, узкий таз, белокурая кудрявая шевелюра всегда в лирическом беспорядке, красиво очерченные губы и потрясающие синие глаза в обрамлении темных густых ресниц.

— Екатерина Семеновна, я не удержался, я к Любе после консультации забегу?

— А после работы?

— После работы само собой. Ей же скучно.

— Она в общей палате, так что ты туда и идешь.

— Как в общей? — возмутился он. — А отдельной не было? Я с ней ночевать хотел.

— Извини, это было ее желание. А ночевать ты будешь дома. Я приготовлю ей поесть и завтра принесу. Ты приходи к нам на ужин. Не чужой однако.

— Хорошо, спасибо.

Он вошел в палату. Я за ним.

— Добрый день, девушки. Так, мне нужны Верескова и Иванова.

Женщины дружно стали приводить себя в прядок, ну насколько можно это сделать, лежа в стационаре и под пристальным взглядом молодого красивого врача. Он же подмигнул Любе и прошел к койке Вересковой. Слушал он ее долго, то так, то так. Потом пальпировал живот, аккуратно, нежно. Я смотрела. Назначил УЗИ почек. Потом занялся Ивановой. Послушал, осмотрел, изучил анализы.

— Вы здоровы.

— Я знаю. Что вы так смотрите? Осуждаете?

— Как врач не имею права вас осуждать, а как человек… Какая разница.

— У вас есть дети? — довольно агрессивно спросила она.

— Скоро будет.

— Вы знаете, сколько всего надо, чтобы вырастить ребенка?

— Знаю. Его достаточно любить.

— Вы слишком молоды, чтобы понимать. У меня дочери восемнадцать. Мужа нет.

— Дочь вполне взрослая, чтобы помочь, а отсутствие мужа — не вопрос. Вам же его не ветром надуло. Вы свой срок знаете? Двадцать девять-тридцать недель. Он уже жизнеспособный. А если он завтра закричит? Что прикажете делать?

— А что вы делаете в таких случаях?

— Просим подписать отказ от ребенка, лечим и отправляем в Дом малютки. В принципе, вы можете его доносить, чтобы здоровым родился, а потом отказаться. Так немного гуманней.

— Доктор, вы мне в сыновья годитесь, может, не будете меня учить жить?

— Как хотите.

Саша вышел из палаты, снова подмигнув Любе.

— Я вечером зайду, — шепнул он ей.

Иванова решила жаловаться на терапевта, а заодно и на меня директору. Он ее принял, при ней позвонил мне с требованием прервать беременность сегодня. Что мне оставалось? Я перевела ее в предродовую палату и начала капать. Я не могла убить здорового ребенка на таком сроке. О введении солевого раствора речь не шла. Я не убийца. Вызову роды, а там как Бог даст. Чувствовала себя скверно, отвратительно просто. Было уже четыре. Ко мне в кабинет постучала и вошла так и не уволившаяся акушерка Лара.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да, Лара, как Иванова?

— Лежит. Поясницу тянуть начало. Просит обезболить.

— Сейчас! Она ребенка убивает, а я ей комфортные условия создавать буду.

— Да, ужасно. Ребенок здоровенький, сама кобыла, на ней пахать можно, что у нее?

— Любовник и все. Вот и все показания. Иди к ней, наблюдай. Я здесь, если что — звони.

Я прошла в палату проверить Любу. Она была никакая.

— Люба, что случилось?

— Ничего, просто паршиво так. Вы ей соль с глюкозой ввели?

— Нет, вызываю родовую деятельность. У ребенка нет патологии. Может, возьмет кто. Ты из-за нее переживаешь?

— Нет, из-за малыша. Я возьму.

— Что? Люба, тебе восемнадцать, у тебя свой в животе, если бы ты питалась нормально, то и ходила бы хорошо. Зачем тебе чужой?

— Вы потому не вышли за папу? Чтобы чужого ребенка не воспитывать?

Мне казалось, что земля ушла из-под ног.

— Нет, Люба, все сложнее. Я всегда любила тебя, боялась, но любила. Ты не можешь взять всех брошенных детей, понимаешь?

— Да. Я не хотела вас обидеть. Простите.

Она встала с кровати и обняла меня. Я подняла глаза и увидела, что все в палате удивленно смотрят на меня. В голове было одно: «Надо взять себя в руки, надо взять себя в руки».

— Любонька, у меня к тебе просьба, — превозмогая себя, произнесла я, — твой папа не хочет, чтобы кто-либо знал о наших с ним отношениях. Понимаешь?

Она отступила, взяла меня за руки, и я почувствовала, что руки у меня сильно дрожат. Люба смотрела мне в глаза. Она поняла, что я чувствую.

— Нет, Екатерина Семеновна, я не всегда понимаю своего отца и далеко не всегда одобряю его действия. Я на вашей стороне. Совершенно точно на вашей. Посидите со мной.

Мы сидели, пока не пришла Лара.

— Вот вы где, Екатерина Семеновна. Пойдемте у нее схватки, гляньте.

Вернулась я в палату минут через тридцать и почти одновременно с Сашей.

— О, а сейчас у нас терапевт к кому? — спросила Дробышева.

— Рабочий день у меня, дамы, кончился, я по личному вопросу, — с неподражаемой улыбкой произнес Саша, подошел к Любе и поцеловал ее в щечку.

— Ты как родная?

— Саш, я хочу…

— Усыновить ребенка Ивановой?

— Откуда ты знаешь?

— Я же должен знать мысли моей половинки. Пусть она родит, а потом поговорим.

— Саша, пройди ко мне в кабинет, — попросила я.

Но не получилось. Мы вышли из палаты, а навстречу уже бежала Лара. Мы с Борисовым прошли в родзал. У Ивановой поднялось давление. Дальше он занимался давлением, а я принимала роды. Все не по уму. Началась отслойка плаценты и кровотечение, пришлось тут же дать наркоз и кесарить. Причем все быстро. Наш анестезиолог на другом кесаревом. Остальные в хирургии. Все операционные заняты, мы с Сашкой в малую операционную, эту дурацкую Иванову отвезли. Я оперирую, Сашка дал наркоз эпидуральный, чтобы мне помочь. Иванова орет, что ног не чувствует. Ребенка я достала, и он закричал. Маленький, недоношенный, а орет, как здоровый. Сашка его забрал, после того, как пуповину перерезали. Поворачивается к Ивановой и говорит:

— Сын у вас.

А она опять в слезы. Уже и забыла, что брюхо у нее разрезанное и что ребенка этого она вовсе не хотела. И что роды это по социальным показаниям. В общем, плачет моя Иванова и просит сына спасти. А что его спасать, когда он живой и здоровый, и орет. Сашка его запеленал и ей дает. Грудь ее ребенку к ротику, тот и присосался. Она его держит и причитает:

— Сыночек родненький, сыночек миленький, кровиночка ты моя.

Только я ее зашила, входит сам Корецкий.

— Ну, что тут у вас? — короче, включил директора.

— Родили мы, кесарево сделали. По вашему указанию, — зло говорю я. — Вот, Александр Борисович наркоз дал эпидуральный.

— Этот может, — говорит директор, глядя на зятя. — А ребенка вы ей зачем дали? Вы бумаги должны готовить к отказу, раз малыш живой.

— Никому я сыночка моего не отдам, — вопит Иванова, — и не предлагайте даже. Посмотрите, какой хорошенький. Кровиночка моя, сыночек.

Александр Валерьевич покраснел, на меня с Сашкой вызверился.

— Какого… вы здесь устроили?! Почему с женщинами не работаете? Где ваш подход? Вы что, отговорить ее не могли и доносить нормально беременность человеку не дали!

Короче, орал он на нас знатно. Но угомонился. Ребенка забрали в детское отделение. Иванову перевели в реанимацию.

Мы с Борисовым пошли к Любе. А та вся на нервах и в слезах. Времени сколько волновалась девочка. Ну, Сашка к ней, обнял ее, целует под удивленные взгляды соседок. Всю эпопею с рождением выложил. А она говорит:

— Забери меня домой. Эпидуралку сделать можешь, а дома капать меня, нет? Мне спокойней дома.

— Ты есть будешь?

— Буду, все, что скажешь, все буду.

Сашка ко мне:

— Екатерина Семеновна, давайте ее домой и вы к нам домой с Сашенькой.

— Он прав, Катя, — говорит мой мужчина, — что мы втроем ее не накормим и не проследим?

Так и порешили.