Катя

Часть 27

После операции я вышла на работу лишь через три месяца. И связано это было вовсе не с моей болезнью, а с медленным восстановлением Александра Валерьевича после третьего инфаркта. Вот не поверите, но он потерялся сам в себе. Он сник и утратил всю свою жизнерадостность. Мы с Сашенькой просто заставляли его подняться утром, съесть завтрак, пойти погулять. И шли с ним. Или вместе провожали сына в школу. Я говорила с ним, просила, просто умоляла жить как раньше, но он не мог.

Все решила Люба. Она очень громко и, видимо, доходчиво поговорила с отцом, потом оформила нам визы и купила путевки на юг Франции.

Мы улетели втроем. Там он встретился со своими зарубежными коллегами, которые, как по мановению волшебной палочки, тоже приехали отдохнуть с семьями, у него появились новые идеи, и он ожил. Александр Валерьевич сел за работу. Он оживленно рассказывал мне свои идеи, причем как научные, так и коммерческие. Я, конечно, врач, но то, что он мне говорил, звучало так, будто он излагал свои мысли на турецком языке. Когда в середине, а порой и в конце своей лекции, он обращал внимание на мое растерянное лицо, он прижимал меня к себе и задорно смеялся.

— Катенька, а я оперировать не умею и даже не берусь, но, по-моему, я очень неплохо придумал.

— Саша, мне нравится все, что ты делаешь. Только когда болеешь, не нравится.

И он снова смеялся. Короче, отдых удался на славу.

По возвращении в Москву, мы еще месяц провели в санатории и только потом одновременно вышли на работу.

Роман меня встретил немного сухо. Он был исполняющим обязанности. Думаю, что заведовать ему очень даже понравилось. Мое появление снова возвращало его ступенькой вниз, а ему надо было расти и, конечно, заведовать он мог бы. А вот быть моим начальником не мог.

Правда, уже через пару часов общения, я поняла, что несправедлива к Роману. Дело было вовсе не в должности, а в женщине. Три месяца, сильно изменившие мою жизнь, изменили и его личную жизнь. Он встретил ее, а может, она встретила его и смогла ему дать понять, что она та самая, которая ему нужна. Он же считал себя виноватым передо мной, что встретил ее. Вот такой калейдоскоп чувств, а задействованы всего четыре человека. Рассказывал он мне все, что с ним случилось, очень сумбурно и немного смущаясь. Но факт оставался фактом. И самое интересное, что она оказалась тем врачом-ординатором, которого я сама взяла на работу, буквально за день до того, как загремела на операцию.

Звали ее Ирина Николаевна. Стаж работы — два года в родильном доме номер два в городе Красногорске.

Но она была москвичкой. Молодая. О ее внешности я ничего сказать не могла. Я ее просто не помнила. Девочка с хорошей характеристикой и просто замечательными рекомендациями. Я была лично знакома с ее бывшим завом. Я хотела посмотреть ее в деле, но не успела. Я вообще забыла о ней. Просто подмахнула заявление и отправила к директору. Это он уже с ней беседовал и он ее взял на работу. Значит, она чего-то стоила.

Рома долго и очень поэтично рассказывал, какие у нее синие глаза в обрамлении густющих и длиннющих ресниц.

— Накладных? — почему-то спросила я.

— Нет, просто накрашенных, — ответил Рома.

— Проверял? — опять зачем-то брякнула я. — Рома, ей лет сколько? Ты за совращение малолетней под статью не пойдешь?

— Не понял, Катя. Это вот сейчас ревность была? А академик твой как? Так я старше Ирочки на двадцать лет, а Александр Валерьевич имеет разницу в тридцатник с некоторыми дамами. Так они от него еще и залететь умудряются. Так как, Катя?

— Проехали, Рома. Дело твое. Просто ты мне в определенном смысле дорог. Вот я и беспокоюсь.

— Как отдохнули? — уже миролюбиво спросил он.

— Нормально, мы с Сашенькой и Любой его еле как в строй вернули.

— Да! Ему скоро восемьдесят.

— Нет. Не скоро. У нас еще года четыре есть.

Я не знала тогда, что предрекала свою судьбу. Да и никто не знал.

Оперировать я начала только со следующего дня.

Следующие несколько месяцев были просто буднями — с беготней, родами, обходами, операциями. Все как всегда. Рома был влюблен или сильно увлечен. Объект его желаний я не трогала. Пусть ее сам воспитывает.

Звонок внутреннего телефона оторвал меня вечного ежеквартального отчета. В трубке раздавался баритон моего мужчины.

— Катя, срочно ко мне. В одежде, в уличной одежде.

— Тебе плохо?

— Мне хорошо, но сейчас будет плохо нам обоим. Нас вызывают к директору школы. Наш сын что-то там натворил.

К школе мы подъехали на служебной машине. Всю дорогу Саша рассказывал, что к Любе в школу он практически не ходил, ну, так, два раза в год. А тут думал, что все нормально. Сын умный, развитый, языки схватывает на раз. Математика супер, и все ворчал, что дело, наверно, в учителях, что они недопонимают мальчика.

Кабинет директора находился на втором этаже. Пришлось остановиться на полпути, Александр Валерьевич принял сердечный препарат. Постояли немного. Он взял себя в руки, и мы вошли в кабинет.

— Вы вызывали нас по поводу Замятина Саши, — не представившись, произнес мой мужчина.

— Я вызывала родителей, а не дедушку, присаживайтесь.

Мы сели.

— Я мама Саши. Что случилось?

— Поведение! Совершенно невыносимое поведение. Он учит учителей, он хамит, прогуливает уроки, не общается с коллективом, не пытается влиться в общество и стать его частью. Давеча заявил: «Я не хочу быть, как все!». Как вам это нравится?

Мы с Александром Валерьевичем переглянулись. В его глазах я увидела гордость за сына. А директриса продолжила:

— Вот давайте пройдем по кабинетам и поговорим с учителями.

— Нет. Давайте вызовем недовольных учителей сюда, да и Сашу тоже, и тут решим все вопросы, — металлическим голосом распорядился мой муж. И она не ослушалась.

Ждать нам пришлось минут десять. Первым появился Саша.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Мама! Папа!

— Простите, вы — папа?

— Да. Вы просили родителей, мы с Катенькой и пришли.

— Все ясно! — ее разочарованию не было предела. — Хорошо, будем беседовать с теми родителями, что есть. Так как вы относитесь к тому, что он не хочет равняться на коллектив?

— Положительно, если он старается обойти серую массу и выделиться умом, знаниями, порядочностью, честностью. Дальше, пожалуйста.

В кабинет вошла учительница в очках и узкой юбке.

— Я учитель биологии, и то, что он творит на моих уроках, выводит меня из себя. Он просто срывает уроки! Это возмутительно! Вчера принес картинки с изображением совокупления, ребенка в матке. Потом устроил лекцию соученикам. Я рассердилась и отобрала рисунки. Плакал, просил вернуть. Говорит, книга отца. Кстати, отец где?

— А вот перед вами, уважаемая Юлия Михайловна. Это и есть отец, — проговорила директриса.

Юлия Михайловна улыбнулась с долей сарказма.

— В принципе, все понятно, — ехидно проговорила она.

— Саша, — мой мужчина обратился к сыну, — какую книгу ты унес?

— Леонардо, анатомические репродукции. А она говорит, что это запрещенная литература. Там еще пропорции тела и этот… «Витрувианский человек».

— Я надеюсь, вы вернете книгу?

— Хорошо, только вам в руки. Да, и еще…

— Да, папа, и еще она утверждает, что пол ребенка зависит от питания матери. Получается, что моя мама голодала, поэтому я мальчик, а Любина жирела, потому она и родила девочку. Это она в подвале, когда умирала от ожирения.

— Господи, в каком подвале? Саша, у тебя то подвалы, то Франция, то Эйфелева башня, то Лувр, то друг у него доктор Ричард Хортон из Сиэтла, он с ним работать собирается. Я понимаю, что фантазия, но врать-то зачем?

— Папа, — совсем безразличным тоном (типа, как вы меня достали!) сказал сын, — объясни ей, что я не вру.

— Так что вы от нас хотите? — уже с раздражением спросил Александр Валерьевич.

— От вас — ничего. Что вы можете дать сыну в вашем возрасте? У вас явно ненормальная семья. Мы на педсовете будем ставить вопрос.

Он не дал Юлии Михайловне договорить.

— Разрешите позвонить, — в кабинете опять раздался его баритон с нотками металла. Он набрал номер.

— Эдуард Дмитриевич, Корецкий беспокоит. У меня тут проблемка возникла, меня с супругой директор и учителя от работы отрывают. Ты бы проверил их, а то до казуистики доходит.

Дальше он пересказал проблему, рассказал о сыне, о том, как его приняли в школе. А потом пообещал зайти в гости к господину Днепрову домой с супругой и мальчиком.

— Простите, а вы с каким Днепровым разговариваете? — совершенно по-другому заговорила директриса.

— С академиком Днепровым, а что?

— Может, чайку?

— Да нет, мы с Катенькой на работу. А книгу Леонардо верните. И старайтесь совершенствоваться, расти как-то. А то стыдно, товарищи учителя, воспитатели серой массы.

Вечером я позвала сына прогуляться. Наша прогулка, на ночь глядя, вызвала усмешку моего мужчины. Но он ничего не сказал.

Мы с сыном расположились на пустой лавочке Гоголевского бульвара.

— Мама, так что не так? — спросил мой сын.

— Ты обидел папу. Ты не можешь так поступать.

Мой мальчик стал очень серьезным и так похожим на своего отца.

— Мне было обидно, что эти дуры-училки пытались смеяться над ним. Разве он виноват, что старый! Я хотел его защитить!

— Я понимаю, Сашенька, но когда ты говорил о Любиной матери, твоему отцу было больно.

— Она предала его!

— Она была его женой, и он любил ее. Ты не имел права.

— Он говорил мне, что никого не любил, как тебя. Я думал, что она не имеет значения.

— А Люба?

— Люба моя сестра! Она замечательная. Ты не находишь?

— Она не просто замечательная, за ней будущее. Я много натворила в жизни, и, может, я была несправедлива к Любе. Но я счастлива, что она твоя сестра! И в защиту ее матери я хочу сказать, что, умирая, она пыталась спасти дочь. Все ошибаются, все совершают поступки, о которых не хотят вспоминать, потому что стыдно. Но Тамара так ответила за все свои грехи, что врагу не пожелаешь. Она жизнью ответила. Четыре месяца беременная женщина жила в аду, в самом настоящем аду. И ты уж точно не судья ей.

Мы молчали. Сын думал.

— Мама, — наконец произнес он, — я боюсь, что настанет день, когда папа…

Он плакал, но не как ребенок, а как взрослый, и я вместе с ним.