Катя

Часть 4

Папа

Позади четвертый курс, начало летней практики. Я выбрала роддом, а Глеб просто пропадал в Московском научно-исследовательском институте психиатрии Министерства здравоохранения Российской Федерации. Глеб оказался перспективным студентом. Он печатал свои труды не только в институтских сборниках, но и в серьезных журналах. Его научным руководителем был сам Леон Лазаревич Рохлин. В тот период времени я жила только ради Глеба. Меня волновали только его проблемы, он, возвращаясь с работы, рассказывал мне все о пациентах, о том, что у него уже есть тематические больные.

Шизофрения стала основной темой наших вечерних бесед. Даже после секса он говорил о работе. Я восхищалась им и даже немного завидовала.

Я же выбрала специальность, над которой Глеб посмеивался, утверждая, что это и повитухи в деревнях умеют.

Еще ему не нравились мои ночные дежурства. Он ревновал, правда, неизвестно к кому, но ревновал сильно. Иногда он даже оставался со мной на ночь. Помогал чем мог, проводил сеансы психотерапии в предродовой палате. Его называли чокнутым, но любили.

Вот так дни шли за днями: книги, работа, роды. Вчера впервые взяли на кесарево, я крючки держала. Радости не было границ. Я прожужжала все уши Глебу про эту операцию. Он улыбался, а потом целовал меня.

Танька Лунева, как и Глеб, выбрала психиатрию. В НИИ она не попала и проходила практику в Кащенке. Мы с ней все так же дружили, все так же общались и гуляли по вечерней Москве. Только ночи мы с Глебом проводили вдвоем.

Сегодня мое дежурство и Глеб, естественно, при мне. Привезли нескольких рожениц сразу, а значит, работы хватит.

— Глеб, — позвала моего мужа медсестра из предродовой, — тут твоя помощь требуется. Истерика у девушки.

— Иду, — ответил он ей, — ты со мной? Или как? — это он уже ко мне обращался.

— С тобой.

Как мне нравилось слушать его беседы с пациентами. Он спокойный, солидный, рассудительный и убедительный.

Мы вошли в палату.

Она сидела на кровати — с огромным выпирающим животом и растрепанными длинными каштановыми волосами. Она подвывала и раскачивалась в такт своему подвыванию. Кисти рук перебинтованы, с яркими пятнами алой, проступающей сквозь бинт крови. К нам подошел Владимир Иванович, мой наставник.

— Хорошо, что ты сегодня с нами, Глеб. Тут девушка по твоей части. Мы вызвали специалиста, но пока доедет… Вот такие дела. Суицидница, а причину не говорит, да и вообще не говорит. Воды отошли пару часов назад, судя по осмотру — роды первые. Нашли ее в гостинице, горничная говорит, что с ней был мужчина. Может, отец, может, еще кто, но он ушел, а она осталась. Он на рецепшене сообщил, что номер свободен. Горничная зашла, а она в ванной вены режет. Вот, «скорую» вызвали.

Глеб, как всегда, оказался на высоте, он разговорил девушку и все у нее выяснил. Когда я заглянула в предродовую, та уже рыдала у Глеба на груди, а он гладил ее каштановые волосы и успокаивал.

Меня почему-то на ее роды не пустили, а вот мой муж — будущий психиатр — не отходил от нее не на минуту. Честно, я ничего тогда не понимала. Поняла позже, когда увидела моего отца в приемном покое. Он — мой родитель — разговаривал с Владимиром Ивановичем, бурно жестикулировал и выглядел смущенным и расстроенным одновременно.

Не знаю почему, но я спряталась за угол и стала подслушивать.

— Семен, она в тяжелом состоянии, я не знаю, что там у вас с ней произошло, но она резала вены. О чем ты думал? Она совсем девочка!

— Черт попутал, знаешь, бывает.

— Хорошо, у нас начинающий психиатр оказался, он тут за женой следит. Смешной, право. Та, кроме него, вообще мужчин не видит, а он следит, ревнивый такой. Кстати, жена его Замятина, как и ты.

— Катя?

— Катя. Чудная девочка, способная, перспективная.

— Подожди, Вова, она здесь?

— Ну да. Только муж ее на роды этой твоей не пустил. Видно, она ему все рассказала. Так что ты делать собираешься?

— Не знаю. Честно, не знаю. У меня летит все — карьера, семья. Хотя какая у нас уже семья? Пока Катя росла, была семья, а как ушла к мужу, так все. Мы всю жизнь вместе и врозь, понимаешь? Для меня Тая глотком воздуха была. А как забеременела, стала требовать… Не разобрался я еще. Слушай, ты меня к Тае проведи, я на сына посмотрю, а потом уйду, чтобы Катерина не заметила.

И тут я решила, что настал мой выход, и вышла, очень мало размышляя о последствиях.

— Здравствуй, папа, — произнесла я, стараясь не смотреть на родителя.

— Здравствуй, дочь. Ты в курсе?

— Да. Поздравляю с сыном. Как назовешь? За что ты с ней так, папа? Она была такая, такая…

Я не выдержала и разрыдалась. Отец обнял меня, а я, как в детстве, прижималась к нему и вытирала нос о рубашку.

Дальше был развод родителей и размен квартиры. Так моя мама переселилась в однушку. А у меня внутри что-то сломалось и уже не подлежало восстановлению. Я любила отца, безумно любила и верила ему. Я понимала умом, что моя мать не подарок, что, может, и счастлив с ней он никогда не был, но она моя мать, а он отец. И правильно совсем не так, как случилось.

Мы встречались с отцом, разговаривали, он рассказывал о сыне, я даже ходила к нему в гости пару раз. А потом его Тая сказала, что мне не место в их жизни. Прошлое есть прошлое, и я тоже прошлое, а ей неприятно обо мне вспоминать, не при тех обстоятельствах я с ней встретилась.

После отец сам приходил к нам с Глебом, потом реже, затем еще реже и через два года перестал приходить совсем.