Кик

ОТ АВТОРА

Роман «Кик» писался исподволь и для себя, как иногда пишут письмо «никому», потому что хочется написать это необходимое для собственной души письмо.

Критики говорили о нем по-разному, хотя все они сходились на утвержденье, что это роман сюжетно-приключенческий.

Но «сюжетно-приключенческое» было лишь внешней его оболочкой. На самом же деле «Кик» был тем, что англичане называют «essay», а мы очень неточно переводим словом «опыт». Я сводила в нем концы с концами своего тогдашнего профессионального опыта, накопленного за десять лет строительства социализма, — стараясь нащупать и развить те зародыши новой эстетики, нового отношенья к творчеству, какие стали уже ощутимыми для нас за эти первые десять советских лет. Писался «Кик» урывками, между делом, не отнимая ни дня, ни часа, ни сил у непрерывной очередной работы, какой была переполнена тогдашняя наша жизнь.

Что же представляет собой «Кик»?

Прежде всего в нем был момент профессионально-дидактический. Как раз в те годы (1926–1928) наблюдалось у нас яркое стремление молодых писателей к специализации по жанрам и к замыканию в одном определенном жанре. Начиналось и жесткое организационное выражение этого процесса в размещении писателей по кружкам, секциям и разделам — романистов, критиков, поэтов, детских писателей, молодежных писателей. А ведь если представить себе кого-нибудь из больших учителей литературы, то никак не сможешь разместить их по секциям. Куда, например, поместить Тургенева? Он и рассказчик, и очеркист, и романист, и драматург, и поэт. Гончаров — и романист, и критик, и пленительный очеркист-географ. Да и Горький — поэт, критик, рассказчик, романист, очеркист, драматург — учил нас уметь проявлять себя в каждом жанре. Быть писателем для них совсем не значило уметь делать только одну вещь в литературе, — они гранили свое мастерство, свою власть над словом работой во многих жанрах. И чтоб как-то выразить свое отрицательное отношенье к узкой литературной специализации, чтоб призвать молодежь хорошо овладеть каждым жанром, хотя бы один из них и был для тебя главным, — я поставила в «Кике» задачей себе: сдать экзамен грамотности на все литературные жанры. Там есть все виды газетной работы: фельетон, очерк, статья, передовица; есть все виды литературной работы: поэма, новелла, драма, киносценарий; и, наконец, есть критика. Но замысел «сдать экзамен по жанрам» неизбежно подсказал мне и форму «Кика»: как бы объективную сшивку различных материалов, как они сшиваются, скажем, в архивном деле. Получилась своеобразная «папка», и ассоциация с папкой, сшивкой, канцелярией напомнила мне манеру наших работников давать название вещам, соединяя первые их слоги и таким образом сокращая целое. Один из моих «материалов», где я сдавала экзамен на драму, назывался «Колдунья и коммунист», что в сокращении дало «Кик», — и это стало названием для всего целого. Но какой сюжет мог облегчить читателю чтение разнохарактерной сшивки и помочь держать ее связно в уме? Конечно, детектив, приключение. И я выбрала своеобразный острый сюжет, какими в те годы была полна советская действительность, особенно в наших окраинных республиках, где еще жили отголоски яростной классовой борьбы.

И, однако, все перечисленное было лишь ступеньками к основному, скрытому содержанию «Кика». Для меня самой это скрытое содержание становилось ясным по мере развития романа, и я изложила его в конце концов как добытый мною самой опыт этой работы — устами моего героя Львова в его критическом докладе. Каково же главное содержание «Кика»? Оно — теоретическое и представляет собою опыт советской эстетики, в своем роде эстетический манифест тех первых десяти лет нашей творческой работы. Вот его главные мысли, выяснившиеся мне по мере писания «Кика».

Большая советская вещь, как костер, требует непрерывной подкладки топлива — живых глубоких, ежедневных впечатлений нашей созидающейся жизни. В этот фантастический роман вошло ежедневное чтение газет, вопрос о концессиях, стоявший остро в те годы; интереснейшие воплощения и в быту и в психологии у народов наших национальных республик тезиса о «социалистическом по содержанию и национальном но форме»; споры о различных типах геологов и о характере наших геологических работ; начавшееся широкое партийное обучение кадров; политические события на международном фронте, — и еще много всего, что захватывало нас изо дня в день, из месяца в месяц. И если б в роман все упомянутое не вошло как топливо, то костер не только не разгорелся бы, но и не мог бы быть зажжен. Итак, первая основная мысль, наметившаяся в ходе работы, — была о необходимости овладения нами, писателями, советским жизненным материалом и важности постоянного пребывания в курсе современных событий.

Вторая мысль тоже была нащупана в самом процессе работы. Воплощать и отражать получаемый материал можно по-разному, и я по-разному это и делала. Разность художественных воплощений темы определялась, как это выяснилось в работе, разностью социально-политических позиций тех лиц, которым я по очереди поручала в романе выступать. Невозможно было, например, любознательному советскому журналисту воплощать свои впечатления в виде ненависти и искаженья советской действительности, так же как невозможно было реакционному поэту, умиравшему от чахотки и связывавшему все свои личные несчастья с победой нового строя в России, изображать современность с умной, зрячей, благожелательной объективностью. Но свое отношенье к воплощаемому реакционный поэт облек — с некоторой неизбежностью — в эклектическую форму, пользуясь системой условных образов прошлого и стилизуя свои впечатления под старину; а передовой журналист необходимо избрал реалистический метод в форме, чтоб более жизненно и наивозможно более точными образами, подсмотренными у самой природы, воплотить новое. Так, формы художественного воплощения становились в романе социально-политически обусловленными.

Но для меня самой, для советского писателя, — эти разные формы вовсе не были сплошь объективно близкими и интересными. Я, правда, не дала себе авторского места в этой объективной «сшивке». Но на самом деле авторское место было все же сохранено за мной — в неизбежном отборе и акцентировке, во-первых, каждого материала в отдельности, а во-вторых, разных мест и страниц в каждом из этих материалов. Мне становилось ясно, что мне самой лучше всего удавались именно те реалистические места у каждого из моих многочисленных авторов, которые были связаны как раз с новой советской жизнью и ею навеяны. Мне самой эти места были наиболее интересны, ведь в них я шла по целине, и, поскольку они больше захватывали меня, они и лучше удались мне. И вот возникали — в живом процессе писания этой вещи (которую несколько критиков восприняли как формалистический трюк) — ясные очертания нашей социалистической эстетики, представления о социалистическом реализме. О них я и рассказала в критической речи-докладе Львова в конце романа.

Работа над «Киком» не прошла для меня даром. После «Кика» мне уже просто тяжело было возвращаться к условным вещам типа Джима Доллара, становилось скучно их писать, и великим наслаждением сделалась огромная, напряженная работа над «Гидроцентралью».