Кинжальный огонь

НА ФРОНТ

Наш товарняк шёл на запад. В каждом вагоне людей, что в бочке сельди, набито. Двойные нары всех умещали, но так плотненько, что лишний раз не повернёшься. А ещё полон вагон оружия. У каждого обязательно пулемёт, автомат или карабин пятизарядный. Да ещё лопатка малая, да подсумки, вещмешки, котелки, да шинельные скатки. Тесновато, но не беда! Весело ехали. До фронта недалеко, а кажется уже месяц пилим. Кормили на больших станциях. Старшина Димуров брал от вагона трёх-четырёх ребят и приносил всю солдатскую еду.

Ехали, любовались природой, шутили, байки травили. Благо сейчас лето! Воротнички расстегнули, ноги с вагонов свесили. Кто даже гимнастёрку снял, хотя и запрещалось нарушать порядок. Были и такие, что на крыше вагона ехали, солнечные ванны принимали. Хорошее настроение было! Когда пели, горло не жалели:

Один весёлый паренёк, фронтовик, с орденом и медалями во всю грудь, баском пропел:

Все громко гоготали!.. А колёса стучали: Ах-так! Ах-тук! — Ах-так! Ax-тук! И никто их стука не слышал. В соседних вагонах тоже не скучали. Солдаты ехали на фронт!

Большинство ребят уже нанюхались пороха на фронте, отъелись в госпиталях, подлечились и выглядели совсем молодцевато. На груди пять-шесть медалей. У некоторых «Орден славы» или «Звёздочка». Завидовал им тот, кто на фронт ехал впервые. Зато скольких рассказов наслышался, настоящих героев повстречал.

Перед глазами, как живые, маячили фронтовые картины, подвиги, трудности и жестокая смерть. Как ни говори — война! А на войне люди гибнут.

Что ждёт тебя впереди, безусый солдат! Тяжелые мысли не дают тебе покоя. Когда ты наедине с собой, всё становится очевидным. То идёшь в атаку, орёшь: «Ура-а-а!» То видишь себя раненым, то убитым, то заживо погребённым. Всякая чушь заволакивает твою душу. Ты дремлешь, тяжко засыпаешь под стук колёс: Тах-тах! Тух-тух! — Тах-тах! Тух-тух!..

На одной станции встречный поезд подошёл на первый путь. Раненых везут! Двери вагонов распахнуты, на полу солома, на соломе избитые, окровавленные, перевязанные люди. Пахнуло гнилью ран! Кто не мог ходить, тех санитары обхаживали, кормили, поили, помогали подняться. А у кого ноги ходили или на костылях мог, проворно шастали по перрону, ища перехватить чего-нибудь съестного.

На любой станции бывает небольшой базарчик, где идёт бойкая торговля. Вот подошёл к мешку небритый солдат. Весь в гипсе до пояса, видимо, лопатку размозжило. Раненый попросил:

— Тётенька, табачку в карман, там пятёрка… — Торговка полезла, достала бумажку, сунула её в чулок и насыпала стопочку махорки…

Откуда ни возьмись заядлый курильщик с подвешенной на груди рукой растолкал всех, проворно пролез к тетке и потребовал два стакана махорки. Расплатившись, он попросил дружка свернуть ему «козью ножку». А когда закурил, вскочил на привокзальную скамью и петухом пропел:

Раненые дружно захохотали.

Здесь же рядом продавали оладьи.

— Бабуся, почём пышечки? — скромно спросил солдат с головой, забинтованной до плеч.

— Две штучки пять рублей, касатик! — Заученно выпалила старуха, подавая крошечные лепёшки.

Приседая, чтобы не повредить шею, долговязый достал десятку и взял четыре картофельных «пышечки», обвалянных мукой и заманчиво подрумяненных…

Всю эту суету встречного эшелона с досадой наблюдал молодой сержант Галерин, только что окончивший полковую школу. Он надеялся, что все эти бабки-тётки, пришедшие на станцию, ринутся толпой к вагонам и раздадут несчастным раненым бойцам свои припасы, угостят махорочкой, напоят, обласкают сыновей…

Не тут-то было! Галерин смотрел, как солдатские рубли торговки горстями запихивают в мошну, в чулок, за пазуху, в мешок… Горы денег!

Кровь бьёт в виски! Беспредельная обида, злоба на этих бездушных торговок охватила сержанта. Невольно он подумал: «А если я буду ранен, вот так, наверное, попрошу: тетка, достань пятёрку вон там в кармане…» Сержанта передёрнуло! Ужас! Отвернись, молодой, неопытный, не смотри на это позорище. Уходи! Уйди в свой вагон, забейся в угол, поплачь, тебе станет легче. От обиды у тебя горечь застряла в горле…

В пути юный сержант рассказал усатому фронтовику о том, что видел на станции:

— И я видел, паря! Всё видел! Но, понимаешь, сержант, может, она последнюю картошку сварила, детям не дала, принесла продать, чтобы за сто рублей буханку хлеба купить… Война, браток! Всем трудно, и каждый выкручивается, как может. Не осуди этих женщин. Всякие бывают. Не спорю, есть и такие, как ты говоришь, горы денег имеют, наживаются на людской беде. Я таких не защищаю! Моя бы воля, я бы их… Поживёшь с моё, не такое увидишь. Ты молодой, жизни ещё не знаешь… А теперь не горюй, с ними разберутся без нас. Наше дело — вперёд, на запад! Разгромим фашистов — всё станет на свои места. Вот так я понимаю! — Он ласково похлопал парня по плечу. Запомнился усатый сержанту. Фамилия его была Чуркин. Александр Михайлович Чуркин, друг и помощник старшины.

Старшина Димуров, грузин по национальности, носил на груди орден «Красного знамени» и медали. Черные усики украшали его кавказское лицо и придавали солидность. Уважали старшину за большой жизненный опыт и понимание солдатской души. Называть его «батей» никому на приходило в голову: он был ещё молод, строен и большинству годился бы в старшие братья. Никто не знал, где и когда он спал, так как постоянно был в гуще солдатской семьи. Обычно летним утром, когда лучи солнца прорезали стены вагонов, старшина Димуров уже был на ногах. Это по его приказу дневальный Сулейменов подавал свой голос:

— А ну, паднымайс! Кателка сабирай. Скора балшой станция будет! Халилов, Сазонов, Хабибуллин пригатовица, завтрак получать будешь…

Никто не задавался вопросом, кто какой национальности, хотя в вагоне солдат было не менее полусотни. Кималтынов и Багдасарьян — калмык и армянин — неразлучные друзья, учились в русской школе и говорили почти без акцента. Однако некоторые солдаты, казалось, ни слова по русски не знают. Но проходили каких-то три-четыре недели, и они начинали довольно сносно объясняться. Дружба солдат завязывалась как-то невзначай:

— Ну, армия-хазербул, как дела, чего много думаешь, — Свинцов обнял за плечи башкирского паренька, — первый раз на фронт едешь?

— Дела хараша! Моя брат тожа фронт пашёл. Ата моя низнай гиде, прапал, письма нету, — ответил Газиз Галиакбаров.

Дружеское участие вмиг согрело душу солдата, и через минуту он уже улыбался, что-то живо объяснял Свинцову.

Ехали то быстро, то медленно. На некоторых станциях по пять-десять минут стояли, а на других — по два-три часа. Самое страшное — отстать от поезда. Тогда хоть пропадай! Шинели нет, паёк уехал, документов тоже никаких, кроме солдатской книжки. Явный дезертир! Трибунала не миновать! Время военное, законы суровы. Поэтому всегда многоголосо объявлялось: сколько времени стоянка, выходить или не выходить из вагонов. Сигналы всякие устанавливались. И всё равно отставали. Редкий был случай, но позорный на весь маршевый полк. Хорошо, если солдат знал номер своего эшелона. Станция обязана была таких отправлять любым попутным поездом. Сколько же радости было, когда «беглец» появлялся в своём вагоне. Солдаты ликовали, счастлив был и виновник «ЧП»:

— Наконец-то догнал! — облегчённо вздыхал он.

— Качнём его и разбежимся, — шутили друзья, — пусть сам приземляется, как знает.

— Блудный сын вернулся! — добавлял кто-то под общий смех.

Голодный, продрогший, не спавший ночь, усталый солдат лез на свою полку, где лежал его паёк: хлеб, сахар, консервы. Наученный горьким опытом, он ни на шаг не отходил от вагона. Даже по лёгкой нужде не рисковал спрыгнуть. Да и дневальный по вагону теперь цыкал на него:

— А ну, подальше от дверей! Вон щелка с той стороны, валяй!..

Волгу пересекли утром. В Горьком хорошо пообедали, пополнили продовольствие, воды набрали. Весь день и ночь мчались, как угорелые. В разбитом войной Брянске кормили в огромной комендантской столовой, куда помещался целый эшелон людей маршевого полка. Питание было поставлено так, чтобы едущие на фронт солдаты могли поесть горячее хотя бы раз в сутки. Никто не задумывался всерьёз, откуда берётся еда на эту многотысячную ораву…

На других станциях людей мыли со сменой нательного белья. Обязательно применяли «душегубки»: после них в раскалённой одежде не оставалось ни одной вошки. В такие дни эшелон стоял много часов и можно было прогуляться в свободную минуту, город посмотреть или то, что осталось от города. Здесь похозяйничали фашисты. Теперь — освобождённая земля! В ней заново возрождалась жизнь.

Кто-то пустил слух, будто немцы на оккупированной территории всем девушкам клеймо на ноге ставили. Теперь девчата это клеймо прячут, забинтовывают.

— Вот бы встретить такую, посмотреть на клеймо, — шепнул Жезнов Суханову.

И встретили-таки двух! У одной из них выше щиколотки повязка белела. Девушки сидели в скверике, беспечно беседуя.

— Смотри! Прямо по курсу! Вот объект для исследования! Вперёд! — радостно всполошился Сашка Жезнов. Вместе с Петром прибавили шаг. Подошли, поздоровались, представились по-фраерски, присели рядом:

— Трудно вам было, девушки? Немцы вас мучили? — начал Саня.

— Да уж, мучили! Работать заставляли с утра до вечера, грозились в Германию угнать. Многих отправили в неволю… Мы так рады, что свои подоспели…

Время торопит. Саня перешёл в наступление:

— Ранение что-ли у вас на ноге, девушка?

Та, что с повязкой, смутилась, покраснела:

— А почему вас интересует моя нога? — с удивлением посмотрела в упор на военного.

— Да нет, я просто раненых не видел. А вы… ходите, наверное, хромаете? — смущённо оправдывался Сашка и тоже покраснел.

Петька Суханов понял, что надо выручать друга, напыжился и начал врать:

— Я полковой фельдшер! Санинструктор батальона, в этом разбираюсь!.. Нет ли у вас абсцесса? Покажите-ка рану, больная! Я окажу вам профессиональную помощь!

Девушка не знала, что делать, совсем смутилась и глянула на подругу. Та прильнула к ней, говорит:

— Ну, развяжи! Что тебе, жалко что-ли?

— Да не больная я совсем, это у меня так просто.

Всё же девушка разбинтовала ногу, но никакого клейма там не было. Обыкновенная болячка! Солдаты переглянулись и прыснули. Они еле сдерживали хохот. Ничего не понимая, сконфуженные девчата совсем растерялись, бросили бинт и побежали прочь от нахалов.

— Ну, брехуны, наврали-то как? А? Никакого клейма у них нет! Надули нас, дурачьё. — сокрушался Сашка. — а жаль, девушки были хорошие, скромные… досадно получилось. Петька.

— Да ладно, не переживай… Пошли обратно. Пора! Хватит, нагулялись! — поставил точку Суханов.

Парни зашагали к вокзалу.

На освобождённой от фашистских захватчиков земле всё было разломано, сожжено, разбито. Казалось, и сама земля изувечена. Сколько печей стоит, а домов нет, одни развалины. Да и людей совсем не видно.

Длиннющий военный эшелон, крадучись, полз по этой израненной земле и все время просил пить. Жара, а воды нет. Солдатские запасы быстро иссякали. Поэтому на любой станции старались запастись водой. К паровозу бегали, из тендера брали. Иногда останавливались у реки или водоёма. Подавалась команда: «С ведрами в голову эшелона!» Солдаты становились в три-четыре цепочки, передавали ведра, сливая воду в черную бездонную утробу паровоза. Эта проблема решалась запросто, без особых помех. Напившись, эшелон продолжал продвигаться на запад.

На сей раз поезд остановился на четвертом пути. Станции не было, и людей не видно. На месте вокзала была груда камней, а рядом будка — это место дежурного по станции. В будке — чайник, кружка, на столике картофельные очистки — так уж уловил глаз. Но то, что увидел молодой сержант у паровоза, заставило его остолбенеть: на краю воронки лежал человек в военной форме без головы. Босые ноги, белые, как снег, на плечах совсем новенькие погоны капитана. Видимо, налет был недавно! Предыдущий эшелон ушел, оставив за собой смерть. И некогда, и некому было оплакивать гибель офицера…

«Почему ты здесь, опомнись, сержант! Ах, да, ты прибежал к паровозу набрать в котелок водички! Так бери же, пока не засвистел паровоз…» Уже не помнил парень, когда воды набрал, бежал вдоль эшелона, задыхаясь. Шок еще не прошел, ужас охватил сознание…

Вдруг с крыши товарного вагона послышался крик:

— Лешка! Лешка! Смотри на крышу! Это я, Анатолий!.. Сусаники, школу, Золотую гору помнишь?.. Ну, держись! — солдат прыгнул на парня прямо с крыши. Лешка не устоял, упал, водичка из котелка с радостью вырвалась и торопливо поползла в траву на обочине полотна. Он все еще не опомнился от увиденной страшной картины и совсем оторопел от неожиданной встречи со школьным другом. Оба вскочили на ноги. Друзья обнялись:

— Да ты ли это, Анатолий! Глазам своим не верю! Без гитары тебя плохо представляю. — кричал радостно Лешка, стряхивая воду.

— Да, это я! Я, Леша, дорогой! Вот счастье! Какая встреча! А? Ну, ты где? В каком вагоне? Пошли, сейчас поезд пойдет… Я доложу… с тобой… к тебе, — на ходу кричал Анатолий.

Алексей Галерин стоял, не помня себя от впечатлений, ботинки мокрые, в котелке воды — на дне, растерянный какой-то, но уже в хорошем настроении. Через пару минут прибежал Анатолий Иваньков и с той же радостью доложил под козырёк:

— Отпустили на перегон. Лёша, до следующей станции! Пошли!..

Лёшка был старше Анатолия на один год, до войны они учились вместе. Удивительный мальчишка этот Иваньков. Его тонкие пальчики ловко бегали по грифу любимой гитары, изливавшей чудесную мелодию. И главное — он пел. Это ведь талант — играть и петь! Кто его научил этому, Лёшка не знал, только полюбил Толика за его протяжные задушевные песни.

Одна из них очень хорошо получалась у Иванькова:

Мелодия этой шахтерской песни захватывала дух у всей довоенной молодежи…

Галерин держал Анатолия за руку и торопился узнать:

— Анатолий, а ты гитару с собой везешь?

— А как же! Я без нее умру от скуки!

— И сейчас она с тобой?

— Да ты что, не веришь? Хочешь, сбегаю в свой вагон?

— Не надо, потом, верю! Сейчас поезд пойдет. Вот наш вагон. Залезай быстрей!

У дверей расступились, пропуская своего и чужака.

— Вот, друга встретил, однокашника. Примите, братцы, гитарой откупится, сыграет. А сейчас потолковать надо.

— Заходи, гитарист! Зовут-то как тебя?

— Рядовой Иваньков Анатолий Иванович! — весело по-военному козырнул гость. Все одновременно засмеялись.

Усевшись поудобнее на нарах в укромном уголке, друзья задушевно беседовали. Анатолий рассказывал Лешке о том, что сам пережил и что отец сообщил в письме:

— Поселок нефтяников, где мы жили, немцы сожгли. Шесть месяцев они хозяйничали на Северном Кавказе. Дальше наших Сусаников и Хадыженска не пошли. Горы не смогли преодолеть, да и наши поддали им такого жару, что фашисты начали драпать… Помнишь, на Золотой горе стояли огромные цистерны с нефтью, — сожгли, когда отходили. Нефть горела до самой речки. В сорок втором разбомбили нефтеперегонный завод в Туапсе. Зарево было видно за перевалом. Нефть даже на море горела. Помнишь озеро Крутое в горах? Куда раков ловить ходили, песни всем классом пели? Там тоже какая-то трагедия произошла. А я тогда в техникуме учился. Ветеринар-зоотехник из меня не получился, война помешала…

— Война всем жизнь испортила. Я тоже мечтал стать врачом. Хотел в мединститут, но до учебы ли было!

— А ты, Леша, сержант! Смотрю на тебя — солидный стал! Усы-то бреешь?

— Какой там солидный! Пороха не нюхал!

— Это еще успеем! Туда ведь едем, на фронт!.. Ты что, учился где-то?

— Полковую школу в Алтынских лагерях закончил. Там учебная бригада. Шесть месяцев — вот и стал сержантом.

— Вместе воевать будем! — твердо сказал Толик. — Слушай, я придумал! При расформировании маршевого полка, когда приедем на фронт, давай в одну роту проситься, ну хотя бы в один батальон, а?

— Если будет такая возможность, я — «за»! Не очень-то просьбы учитывают. Если тут каждого капризы выполнять, то навоюешь! Прикажут — и точка!.. Я все же старшину Димурова попрошу, он добрый, отзывчивый. Это наш старшина. Да вон он, с усами, видишь, грузин? Во, старшина! Орденоносец, фронтовик, все его уважают!

— Ну, добро! Договорились! Будем стараться…

— Леш, ты помнишь, мне в альбоме написал:

— Ты смотри, помнит! А я, право, забыл! Когда это было! Кажется, я в десятом, а ты в девятом учился!

— Леш, а сейчас ты пишешь стихи?

— Пытаюсь, но у меня плохо получается. «Никто не ценит» — тебе же сказано…

— А ну, прочти что-нибудь!

— Ну да, время нашел! Люди кругом.

— Да прочитай! Хоть что помнишь, тихонько.

Галерин полез в вещмешок, достал общую тетрадь, завернутую в новенькие байковые портянки, полистал:

— Ну вот тут, о девушках-фронтовичках. Хочешь?

— А ты откуда девушек-фронтовичек знаешь? На фронте не был, пороху не нюхал! — засмеялся Анатолий.

— Понимаешь, повседневная жизнь, служба. Плод воображения, наблюдение еще! Ну что, мало девушек в военной форме сейчас — тысячи. Не придирайся строго! Я же не поэт, а только учусь…

— Не обижайся. Я весь внимание, давай! — похлопал Толька друга по плечу.

Лешка начал тихо читать:

Анатолий завосхищался:

— И ты молчишь! Такие стихи! Да прочти ты их девушкам в эшелоне, они тебя на руках носить будут!

— Потом, Толик, потом! Идёт война, не до девушек… Видишь, как торопится наш поезд? Гудит! Сейчас станция, наверное, будет…

— Ну, пока! Будем встречаться! А гитару принесу! Бувай!

Поезд остановился. Анатолий легко спрыгнул и побежал к своему вагону.

Военный эшелон, идущий на фронт, — это не только вагоны с солдатами. Это и платформы с самоходками, танками. Это и машины, и продовольствие, и боеприпасы. Такие эшелоны обязательно охраняются зенитчиками. Как правило, впереди, в середине и в хвосте эшелона по одной платформе с двумя-тремя ЗПУ — зенитно-пулеметными установками или зенитными пушками. А как же без охраны? Нельзя! Представьте: налет! Вот тут и заговорят «зэпэушки». Самолеты противника заходят на бомбежку по ходу поезда или навстречу движения. Так вернее попасть в цель. Но для летчика этот маневр смертельно опасен. Самолет как бы сам напрашивается на огонь. И все же бомбят! Значит, хорошо охранять надо!

Перед немецко-фашистской бомбардировочной авиацией ставилась частная задача: разведывать, засекать, задерживать или уничтожать эшелоны с военным грузом и людьми, следующие на западный фронт, срывать подготовку боевых операций и, тем самым, обеспечивать успех своим войскам.

Наша же задача: бесперебойно снабжать передовые части фронтов людскими резервами, техникой и материальными средствами. Для выполнения этой задачи необходимо было вести скрытое передвижение эшелонов, надежно охранять их. Тайное сосредоточение, разведка, оперативность играли немалую роль при подготовке внезапного удара по врагу.

Шла ожесточенная война штабов, армий, фронтов. Кто успешнее подготовится к операции, тот и выиграет сражение.

В эту войну многие тысячи девушек, одетые в солдатские шинели или телогрейки, охраняли военные объекты от налета авиации противника. Юные красавицы отлично владели своим оружием — зенитными пушками или спаренными пулеметами (ЗПУ-4), стреляли со снайперской точностью. Налет! Все глазеют, дрожат с перепугу, лезут под колеса или залазят в щели, как тараканы, разбегаются в панике, а девушки-зенитчицы на открытых платформах, руки, плечи на рычагах, напряженно наблюдают за целью, выжидают удобный момент, чтобы поймать силуэт «стервятника» в прицел и нажать гашетку. Огненная струя из четырех стволов прорежет цель, подожжет ее. Пулеметы бьют наверняка. Фашистские асы это хорошо знали. Знали, а потому партачили — не хотели быть сбитыми. Бывало, бомбы ложатся в сотнях метров от поезда и редко попадают в цель. Однако, противник понимал, что пропущенные эшелоны — это дополнительные силы для советского фронта. Поэтому старались обе стороны! Кто — кого!

Для зенитчиков здесь — фронт. Здесь они побеждали, здесь и погибали. Все время в пути, на боевом посту и зимой и летом. Нелегкая служба у зенитчиков. О них мало писали, а жаль.

Жутко, когда поезд бомбят на ходу! А еще страшнее, когда эшелон стоит! На всю жизнь запомнился Галерину первый день приезда на фронт. На рассвете эшелон маршевого полка остановился на небольшой станции. Во время разгрузки вагонов неожиданно появился немецкий самолет-разведчик. Подали команду «воздушная тревога». Растерянность, страх, паника охватили людей. Немедленно заговорили ЗПУ. Их огонь слился в сплошной гул. Несколько секунд длился бой. Только один заход успел сделать «воздушный пират». Стервятник не вышел из пике, задымил и рухнул где-то в Замостье, обозначив свою гибель черным столбом дыма. Одна из девушек, прильнувшая к зенитной установке, отлетела, как пушинка. Ее отбросило ударом такой силы, что она упала замертво, как былинка, скошенная острой косой.

— Машенька, Маша, что с тобой? Смотри, загорелся твой «мессер», упал! Маша!.. — бросилась к Маше подруга… Кроме нее, при налете не пострадал ни один человек. Задымился вагон в хвосте поезда, но его потушили без особого труда…

Молча обступили платформу солдаты. Девушки плакали. Погибла юная зенитчица. Это был ее последний рейс. Здесь граница нашей Родины. Она мечтала увидеть поднятый пограничный столб с надписью «СССР». Теперь здесь будет ее могила.

Замостье! Как услышалось это слово, так и вспомнилась довоенная буденновская песня. Галерин пропел ее в уме:

— Приехали! Тлеют белые кости! Надо же! — прошептал он, — какое страшное совпадение! Здесь в гражданскую пролилось много крови… и человеческой, и лошадиной… и вот опять кровь…

Налет фашистского самолета на эшелон, смерть девушки-зенитчицы, суета и спешка, утренняя прохлада, — все это создавало необычное волнение до мурашек по коже.

Уже рассвело, но солнце еще не взошло. Над неведомым городком по озаренному небу медленно ползли бусинки трассирующих пуль. Далеко на западе всхлипывала земля, а на горизонте то и дело вспыхивала молния. Это был прифронтовой «фейерверк». Интересно, необычно и страшно. Там где-то шёл бой!..

После разгрузки эшелон маршевого полка пополз в лес. На минуту-две Иваньков и Галерин встретились:

— Помни наш уговор! Сейчас, наверное, нас расформируют. Не зевай, Леша!

— Я разговаривал со старшиной Димуровым. Сказал: «Буду помнить твою просьбу, сержант, но не обещаю».

— Ну, бувай, Леша, я побежал! — Анатолий козырнул, повернулся спиной: из вещмешка виднелась головка гитарного грифа.

Замостье! Это уже Польша! Солдаты шли по чужой земле. Здесь начинался новый этап борьбы за освобождение Европы от фашистской армии.

Посаженный сосновый бор выглядел молодо. Что вдоль рядов, что поперек — деревья одного диаметра. И ни одного поваленного ствола. Словно питомник пороха не ведал и бомбы здесь не рвались. Кроны молодых сосен надежно укрывали от наблюдения сверху. После вагонной жизни колонна пехоты, как длиннющий змей, энергично, почти бесшумно скользила по песчаной лесной дороге. Переходный марш в район сосредоточения длился не более двух часов. На пути встречались ряды узких и длинных «штальбараков», построенных так аккуратно, что ни одно дерево за стенкой строения повреждено не было. Сохранились даже указатели на немецком языке, написанные четким готическим шрифтом. Как позднее стало известно, здесь стояла лагерем армия Паулюса, подбиравшая когти для прыжка на территорию СССР. По правому крылу огромного пустующего лагеря тянулись склады, ангары, жилые и бытовые помещения. Все это на протяжении многих километров разумно расставлено, добротно сделано, соединено проспектами, дорожками и тротуарами.

Наконец, маршевый полк остановился. Солдат рассадили полукругом по-вагонно среди деревьев, пахнущих смолой и хвоей. Только теперь можно было обозреть, какую огромную массу людей приволок эшелон для пополнения армии фронта. Где-то в стороне гудели танки, урчали, лязгали гусеницами самоходки, шли машины, доверху нагруженные продовольствием и боеприпасами. Люди успокоились, притихли, только махорочный дымок клубился меж сосен и медленно уплывал вверх к зеленым кронам. Наши герои Анатолий Иваньков и Алексей Галерин уселись рядом, удерживая автоматы меж колен. На небольшом помосте собрались военачальники. Всё говорило о том, что сейчас начнется митинг.

— Товарищи! Вы прибыли в район сосредоточения 52 армии I Украинского фронта, — приглушенным голосом начал генерал. — Это является военной тайной, но вы должны знать, где находитесь. Передний край фронта отсюда в нескольких километрах. Обстановка такова: наши войска перешли Государственную границу СССР. Здесь Польша! Мы призваны освободить народы Европы от немецких оккупантов. Наша задача — разгромить фашистскую Германию и уничтожить гитлеровскую армию. Мы разгромим врага в его собственной берлоге — Берлине!.. Здесь будет расформирован ваш маршевый полк, и вы пополните боевые части. Вступая на землю Польши, мы хотим строго предупредить вас о том, чтобы вы ни на минуту не забывали о чести и достоинстве советского воина. В приказе Командующего 52-ой армией, который вам сейчас зачитают, прямо сказано об этом…

Сообщаю вам, что немецко-фашистские войска отходят на всех направлениях нашего фронта. Требую проявлять высокую бдительность, так как могут быть диверсии и предательства местных националистов.

После выступления генерала зачитали приказ, в котором сказано, что полевой военный трибунал не будет церемониться с теми военнослужащими, кто нарушит приказ и посмеет грабить, обижать, оскорблять честь и достоинство братского польского народа.

Митинг окончен. Толпа поднялась, засуетилась, загудела. Раздались различные команды… Начались штабные дела по распределению прибывшего пополнения по частям и размещению людей в «штальбараках». Целый день длилась эта процедура.

Анатолий Иваньков и Алексей Галерин попали в один полк, только в разные батальоны.