Клад

Июнь 1699

Нью-Йорк, Лонг-Айленд, Глен-Коув

Лунная дорожка на поверхности моря отливала серебром. Вода в проливе была неподвижной. Ночь стояла тихая, и лишь натужное дыхание нескольких мужчин, шагавших к материку, да шелест песка под их ногами нарушали эту тишину. Кинжалы, мечи и пистолеты были надежно пристегнуты к поясам, а яркие кольца в мочках ушей безмолвно, словно колокола, лишенные языков, покачивались в такт шагам. Даже зеленый попугай на плече одного из этих людей сидел молча, точно нефритовая статуэтка. Кроме корабля, на котором они прибыли сюда, под ярким лунным светом не видно было больше ни одного судна. И все же ни один из спутников не обронил ни слова, пока они не опустили тяжеленный сундук, изрядно отдавивший им плечи. А опустили они его лишь под деревом, росшим на краю пляжа.

— О черт! Весит целую тонну, — выдохнул один из несших поклажу, распрямляя наконец онемевшую спину. — А то и две. Надо бы нам еще кого-то на подмогу. Ох, не могу, спина прямо разламывается!

— Ну да, разумный ты наш, — насмешливо проворчал другой, — это чтобы было с кем еще поделиться?

— Хочешь сказать, капитану есть о чем беспокоиться? — с усмешкой отозвался первый.

— О, я так не думаю, ребята, — вмешался дородный мужчина, выходя из тени и осматривая сундук. — Я никого из вас не опасаюсь. Да и разве это необходимо?

Ответом ему было молчание. Потом вдруг снова заговорил первый, в голосе его звучала фальшивая симпатия:

— Нет, я никогда не говорил этого, кэп. Если хотите, можете доверить мне даже свою жизнь.

— Нет, — тихо отрезал капитан, — наоборот. Это вы доверяете мне свои жизни, не так ли? Разумеется, — продолжал он, чувствуя, что молчание его спутников становится просто гробовым, — вы в деле дольше меня. И может, я не имею на это права, но лишь у меня есть власть, если я того захочу, оставить вас всех тут, чтобы вы вечно сторожили мой сундук. Или я не прав?

— Не стоит так говорить, кэп, — подал голос третий пират, переступив с ноги на ногу. — Право, не стоит. Вы, бесспорно, наш капитан, и мы делаем все, что вы приказываете. Повинуемся вам. А Джуэл… Он просто лепечет какую-то чепуху как всегда, вот и все.

— Джуэл, — с усмешкой добавил четвертый, — вечно что-нибудь бормочет, кэп. Если б он перестал ныть, мы бы подумали, что он уж и не дышит.

— Нарываешься? — с угрозой повернулся к говорившему Джуэл. Рука его потянулась к кинжалу, который он носил за кушаком, намотанным на толстое пузо. Сам он при этом словно припал к земле, широко расставив кривые ноги и повернув хмурое лицо в ту сторону, откуда донесся приглушенный звук — ухмылка человека, подпиравшего ствол дерева. — А ты что? Смеешься? Веселишься, Танцор, да?

— Спокойно, Джуэл, — вмешался кто-то, — это же была просто шутка.

— Шутка? — переспросил Джуэл и еще сильнее прищурил свои маленькие глазки. — Или все-таки ему от меня что-то нужно?

— Если мне от тебя что-то понадобится, ты об этом первый узнаешь, обещаю, — отозвался тот, кого называли Танцором. — Только не надейся на это. Я у тебя даже льда в аду не попрошу.

— А я прошу вас, ребята, только закопать этот мой сундук, причем поглубже, — сказал капитан, — и немедленно. Но разумеется, если вы не хотите…

Пираты умолкли, взялись за лопаты, которые принесли с собой, и принялись копать.

Капитан медленно прошествовал за спиной у высокого пирата по прозвищу Танцор и тихо проговорил:

— Советую тебе поменьше смеяться, парень, если хочешь спокойно вернуться на корабль.

Танцор пожал плечами и принялся копать вместе со всеми.

Когда яма стала достаточно глубокой, пираты опустили в нее сундук, после чего выстроились вокруг нее неровным кольцом и удовлетворенно поглядели вниз. Они являли собой весьма колоритную картинку даже в свете луны, которая окрашивала все и всех в одинаковые песчаные тона. На них были надеты долгополые камзолы и просторные рубахи, рваные штаны подпоясаны широкими кушаками. Мягкие сапожки доходили каждому до колен, а на загорелые лбы были низко надвинуты либо широкополые шляпы, либо повязанные вокруг головы платки. Волосы у них были длинными — так не носил в то время никто из мужчин, кроме пиратов. Кое у кого один глаз был закрыт черной повязкой, у большинства лица были разукрашены шрамами, но все без исключения были покрыты загаром цвета тикового дерева. Капитан выглядел процветающим коммерсантом, и единственным, что говорило о роде его занятий, были многочисленные перстни, блестевшие на пальцах.

Капитан измерил пляж большими шагами от места, где все стояли, до шлюпки. Затем направился к остальным, бормоча что-то себе под нос и кивая. Он старался запомнить количество шагов и направление, как вдруг услышал, что его люди снова заспорили между собой.

Все было кончено еще до того, как он вернулся.

Он видел только, как блеснула сталь. Человек, которого звали Танцором, стоял, прижав ладонь к сердцу, изумленно глядя на Джуэла. Потом повернулся к подошедшему капитану.

— Но я… у меня даже не было в руках ножа! — ошеломленно проговорил он, глядя на собственную кровь, черную, как смола, в лунном свете. Она сочилась сквозь пальцы… Потом он упал.

Все стояли тихо, будто в шоке.

— Да он же просто шутил! — проговорил один из пиратов, глядя на Танцора и черную лужу, медленно расползавшуюся под ним.

— Одна шутка оказалась лишней, — отвечал Джуэл. Он по-прежнему стоял пригнувшись, словно для броска, маленькие глазки внимательно следили за окружающими, — Ну, кто следующий? Давайте. — Он помахал левой рукой. В правой тем временем освещенное яркой луной блеснуло лезвие ножа. — Кто еще хочет побазарить, а? А то я все обижаюсь, да? Я сделал то, что должен был! Он сам напросился, он все время дразнил меня. Но я ждал. Нельзя ведь устраивать резню на палубе — мне известны правила братства. Зато на суше можно. На земле, как сейчас… Ну же, кто еще хочет поспорить?

— Он прав, — проворчал один из пиратов, глядя на неподвижную фигуру на песке.

— Да будет так, — глядя на Танцора, со вздохом заключил капитан.

— Но ведь он даже не предупредил! — возразил кто-то.

— Так что ж мне было делать, послать ему письменное уведомление, что ли? — спросил Джуэл. Оглядев присутствующих и видя их опущенные глаза, он осклабился, показывая луне свои желтые зубы. — Ну ладно, — весело проговорил он, засунул кинжал за кушак, медленно обошел вокруг лежащего и пнул его мыском сапога. — Кончились твои шуточки, Танцор, а? Теперь, наверное, веселишь ими черта? Поди, нынче только и мечтаешь, чтобы я тебе подал ледку, а? — Он смеялся и то и дело пинал мертвеца.

— Оставь его в покое! — рявкнул капитан.

Для капитана пиратского корабля это было довольно странное поведение. Большинство присутствовавших не стали бы возражать, даже если бы Джуэл выпотрошил из бедняги все кишки и жилы и немедленно сделал из них ожерелье. Но Кидд был на море новичком. Он всю свою жизнь искал такую команду, и теперь ни за что не хотел бы от них отрываться — об этом прекрасно знал каждый из его шакалов.

— Конечно, конечно, — великодушно согласился Джуэл. — Оставим его в покос, причем навсегда. Давайте похороним его прямо тут, на сундуке. Многие капитаны оставляют мертвяков сторожить их богатства, кэп. Вы же сами говорили, а я, выходит, позаботился, чтобы все устроилось как надо. Дайте капитану мертвяка, чтобы вечно сторожил его сокровища, а, ребятки?

И он оглушительно расхохотался. Но все остальные молчали. Паренек был красавчиком, и мало кто сомневался в том, что именно из-за своей внешности он дожил лишь до сегодняшней ночи. Ведь все прекрасно слышали, как, едва появившись среди них, Танцор отказался от дружбы — очень тесной дружбы, предложенной ему Джуэлом, и как потом еще не раз отказывался от нее. Но работа есть работа, а их работа — это жизнь. Пираты посмотрели на капитана.

— Больше ни на что не остается времени, — сказал тот. — Закапывайте так.

Шлюпка покинула остров так же тихо, как и пришла сюда. Ничто не смущало поверхность моря, лишь весла то дружно всплескивали по воде, то снова ныряли — маленькая лодка торопилась к поджидавшему ее кораблю. Некоторые пираты оглядывались на быстро уменьшающийся островок, где оставили сокровища и мертвеца, которому суждено теперь вечно охранять сундук капитана.

Но вскоре поднялся легкий бриз, и островок превратился в темное размытое пятно на воде. Во всяком случае, они были слишком далеко и не могли различить то место, где был закопан клад, а уж тем более — руку, вынырнувшую из песка. Скрюченные пальцы пытались ухватиться за воздух, рука отчаянно двигалась из стороны в сторону, словно махала им на прощание…

Глаза и рот были забиты песком. Он ничего не видел, не мог даже закричать. Должно быть, это ночной кошмар. Никто из людей на такое не способен. Нельзя же похоронить человека заживо! Он помнил, как заглох в песке его крик, не успев вырваться изо рта; он помнил, как в панике выцарапывался, выкарабкивался, извивался, прорываясь к воздуху, чтобы наполнить им легкие. И ему это все-таки удалось! Удалось каким-то невероятным образом! Но выбравшись, он прежде всего должен был дышать, а не кричать. Все силы ушли на то, чтобы, извиваясь, протиснуться на поверхность собственной могилы. Он просто обязан был это сделать, ведь он же не умер! Однако адская боль под ребрами заставила его пожалеть о затраченных усилиях. Закрыв глаза и попытавшись уснуть, Танцор вспомнил свой кошмар и тут же снова проснулся. Должно быть, это было именно то, о чем он еще ребенком слышал на одной проповеди: не жизнь и не смерть, не небеса и не преисподняя, но лишь тьма и боль, раскаяние и ужас, раздирающие тебя пополам. Должно быть, он находился в Лимбе. Но эти голоса?.. Они тоже оттуда?

— Бедный парень, — произнес кто-то совсем рядом, — бедняга.

— Но он пират, папа. Только посмотри на его одежду!

— Мы не можем этого знать.

— Но мы же видели их корабль!

— Он вполне мог быть пленником на этом корабле, — возразил нежный женский голос.

Танцор попытался открыть глаза. Как давно он не слышал женского голоса…

— Да, но он вполне мог быть и одним из этих беспощадных головорезов.

Танцор застыл. Он уже вполне пришел в себя и прекрасно понимал, что речь идет о нем, а горький опыт научил его, что в таких случаях не стоит слишком торопиться.

— Кто-то попытался прирезать этого бедолагу, — сказала другая женщина, — во всяком случае, пронзить его сердце. Он так молод. Будь же милосерден, Джеффри, ведь он почти твой ровесник.

— Возможно, он убийца, — произнес прежний упрямый голос.

— Тише, тише, юноша. Может, он умрет еще до утра, — грустно сказал еще кто-то. — Удивительно, что он до сих пор жив. Они, наверное, выбросили его за борт, а прилив сделал все остальное. Ведь его, беднягу, нашли наполовину в воде и при этом почти мертвого.

Танцор попытался открыть глаза. Ему захотелось сказать, что теперь он черта с два умрет, но кто-то вдруг положил ему на лоб прохладную ладонь. Это было очень приятно. «Этого не может быть», — подумал он.

— Бедный мальчик, — проговорил мягкий женский голос, — спи, спи.

Он не хотел спать, он хотел увидеть, кто это так ласково разговаривает.

— Ну вот, он наконец успокоился.

«Ни за что!» — хотел закричать Танцор, но понял, что голос оставляет его, как и сознание.

Когда же Танцор снова открыл глаза, было утро. «Слава Богу, я на этом свете», — с облегчением подумал он. Впрочем, это с тем же успехом мог оказаться и тот свет, ведь еще никогда в жизни он не просыпался в таком уюте. Ничего подобного ему не приходилось видеть даже в самых лучших борделях. Правда, тут не было ни позолоченных стульев, ни пальм с листьями, точно перья огромной птицы… Он лежал на чистой хлопчатобумажной простыне, даже не атласной. Оглядев комнату, юноша ощутил покой и какое-то странное умиротворение, которое вызывала в нем простота окружающей обстановки.

Кровать, на которой он лежал, была огромной, с резными отполированными до блеска столбиками в изголовье и в ногах. Ясно было, что это настоящее красное дерево. Если он и научился чему-то, пока плавал, так это разбираться в древесине. Прочие деревянные предметы в комнате — сундуки и стулья из крепкого дуба — были сработаны не менее добротно. Белые занавески приглушали солнечный свет, лившийся в комнату сквозь большие окна, но все же позволяли без труда разглядеть разноцветное покрывало и яркие оттенки домотканого ковра на дощатом полу. Пахло чистотой. Стояла тишина. Он был один. Глядя на занавески, которые надувались, точно паруса, под легким ветерком, он подумал, что это все-таки очень похоже на рай.

Дверь отворилась — Танцор быстро смежил веки. Уж лучше сначала понять, где находишься, и лишь потом возвращаться из забытья. Этому его научили как жизнь на море, так и та, которую он вел прежде.

Девушка приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Раненый лежал неподвижно, словно одна из фигур, вырезанных в изголовье кровати. Он был настолько недвижим, что она, затаив дыхание, быстро приблизилась и положила руку ему на лоб. Лоб был теплым, лихорадочный жар уже спал. Это было тепло здорового тела. Жизнь, тлевшая в нем, как уголек, снова начинала разгораться. Наконец-то он спокойно заснул. Впервые она могла вволю наглядеться на него, не боясь, что видит в последний раз.

Она жила в тех краях, где мужчины уходят в море, чтобы заработать на жизнь себе и своим семьям. И все же до сих пор никогда не видела таких, как он. Он казался ей порождением моря, а не человеком, которого оно выбросило на берег. Грудь его была перетянута бинтами, и одет он был в отцовскую ночную рубашку, но все же было видно, что он худощав и хорошо сложен, у него широкие плечи и сильная молодая шея. Кожа его казалась совсем темной на фоне белых простыней — тропический загар человека, который постоянно находится под южным солнцем. Слишком длинные космы у самых корней были пшеничного цвета, а там, где они выгорели на солнце, виднелись светло-золотистые и даже платиновые пряди. Он явно был очень молод, но даже сейчас, во сне, в нем не было ни капли мальчишества: высокие, резко очерченные скулы, прямая строгая линия носа и чересчур крупная нижняя челюсть, чтобы можно было говорить об истинной красоте. Зато слишком тяжелый подбородок украшала ямочка. Наверное, именно поэтому лицо, на котором пробивалась золотистая щетина, заметно отросшая с того дня, как его принесли в дом и уложили в эту кровать, привлекало ее сильнее, чем лицо любого красавчика.

Девушка не раз спасала животных из моря, которое окружало ее родной остров. Это было дикое побережье, где северо-восточные штормовые ветры и отголоски тропических бурь, приносившихся с юга, зачастую знаменовали собой смену сезонов. За свою короткую жизнь она пережила немало штормов и выходила немало морских тварей, которых потом выпускала в приливную волну. «Но этот человек, — думала она, — не менее экзотичен, чем любая из птиц, которых ураганом заносит в нашу тихую бухту».

Раненый пролежал в постели почти целую неделю. Большую часть времени за ним ухаживала хозяйка дома, а хозяин лишь изредка помогал. Но девушка тоже ежедневно наблюдала за больным, начиная с того утра, когда его принесли в дом, и ни разу не видела, чтобы он приходил в себя. Вот и теперь он лежал перед ней тихо и неподвижно. Его поместили в лучшей спальне. Раннее солнце освещало знакомую до мелочей резьбу на кровати, легкий ветерок играл занавесками. Ничего не могло быть на свете более надежного, домашнего. И все же она не осмеливалась подойти ближе, чтобы поправить простыню. «Это так глупо, — ругала она себя, — так глупо опасаться его. Ведь он совершенно беззащитен».

И вдруг он открыл глаза. Девушка так и ахнула.

Он знал, отчего это. Такое случалось и раньше.

— Привет, — проговорил он хриплым после долгого молчания голосом. — Я живой? Вы — не сон?

— О, — мгновенно покраснев, отозвалась она. Его голос оказался мужественным и в то же время усталым и слабым. — Да, конечно, вы живы, — быстро произнесла она и добавила, стараясь скрыть смущение:

— Как вы себя чувствуете?

— Но вы мне не снитесь? — спросил он снова, желая еще раз увидеть, как заливаются розовым румянцем ее щеки. Он знавал женщин, чьи скулы горели, словно дикие розы, пылали, точно солнечная охра, а также переливались всеми оттенками алого — от гибискуса до мака. Но он уже не помнил, когда в последний раз видел стыдливый румянец девушки. Естественный румянец, когда бледные щеки вдруг розовеют и при этом не остаются такими до тех пор, пока краску не отмоют мылом с водой или слезами.

Она была юна и прекрасна, хотя одета очень простенько и совершенно не накрашена. Все это тоже было для него в новинку. Он уже привык к женщинам, чья боевая окраска была видна за версту. Их внешность, конечно, производила более сильное впечатление. Но эта девушка действительно была хороша. Стройная, с прекрасной фигурой, прямыми блестящими темно-каштановыми волосами и ореховыми глазами в окружении длинных пушистых ресниц. У нее был маленький прямой носик и мягко очерченные розовые губы. Он заметил веснушки у нее на переносице, и это наполнило его душу необычайной нежностью, которая сразу укротила похоть. Увы, ненадолго.

Скромное платьице в зеленую полоску ей не шло, зато оно не скрывало чарующие формы высокой груди и узкую талию. Но стоило ему оторвать глаза от этого соблазнительного зрелища, как он понял, что незнакомка мелкими шажками удаляется от него. Что ж, с ее стороны это было предусмотрительно, но ничуть его не устраивало. Он лежал раненный, и сил у него было не больше, чем у блохи. Однако он дышал! И потом, он уже пережил самое страшное. Хотя сам чувствовал, что ему предстоит еще очень долго выздоравливать… И его вовсе не радовала перспектива все это время проваляться в постели одному.

— Ох! — воскликнул молодой человек, прижимая ладонь к сердцу, словно испытал новый приступ боли, откинулся на спину и опять смежил веки.

Девушка тут же вернулась к его постели. Он видел сквозь опущенные ресницы, как она взволнованна. «Так-то лучше», — подумал он, в душе улыбаясь, когда девушка подошла ближе и склонилась к нему. Запахло цветами. — Мама! — закричала она.

«Проклятие, — подумал он, смиренно вздыхая. — Кажется, я переиграл». Однако ему, к сожалению, действительно было нехорошо. И о чем он только думал, неизвестно! Впрочем, нет, известно, конечно, но ведь это же чистое безрассудство! Побывав на грани смерти, он вдруг страстно захотел доказать, что еще жив, и он не знал лучшего способа сделать это, чем развлечься с девчонкой. Но грудь у него действительно болела. При этом он совершенно не знал, кто эта девушка, и где он находится. Совсем не время думать о милых красотках, пусть даже умеющих краснеть по-настоящему. Что с ним случилось? Ведь он всегда был человеком, привыкшим полагаться главным образом на свою голову. «Должно быть, это из-за раны», — решил Танцор. Вспомнив, как ему едва-едва удалось вылезти живым из могилы, он погрузился в тяжкие раздумья.

Итак, он лежал мрачный и совершенно серый, несмотря на загар, когда в комнату торопливо вошла женщина средних лет, должно быть, мать юной незнакомки.

— В чем дело? Ему что, стало хуже? Я думала, он идет на поправку, — проговорила она, семеня к кровати.

— Он был… он пришел в себя. Он даже говорил, — смущенно пояснила девушка, — но потом вдруг охнул и снова закрыл глаза.

— Не стоит беспокоиться из-за меня, — слабо проговорил раненый, попытавшись сесть и резко переведя дух, когда ему это не удалось. На сей раз он не притворялся. Поглядев на обеих хозяек, он добавил:

— Я попробовал пошевелиться и понял, что пока не могу. Я не привык чувствовать себя инвалидом. Я…

— Ах!.. — услышал он и умолк, поняв, что на него в упор уставилась старшая из женщин. Младшая просто отвела взгляд.

Его резко очерченные губы раздвинулись в слабой безропотной улыбке.

— Не волнуйтесь, сударыня. Это часто случается, я уже привык. Сам я вижу себя, лишь когда бреюсь, причем обычно в полуслепое зеркальце. Матросы на этом проклятом корабле, которые выбросили меня на берег, порой называли меня Акулой. Вижу, вы поняли, почему.

— Вздор, — отрезала старшая хозяйка, — у тебя чудесные глаза. Похожи на испанские серебряные монеты.

«Однако „Акула“ — это очень точно», — подумала Ханна, снова взглянув на него. Она, конечно, никогда не видела вблизи живых акул. Но у них, наверное, такие же глаза, когда эти безжалостные хищники рыщут по морю в поисках жертвы: глаза цвета их собственной шкуры, яркие, серебристые, сверкающие опасностью и пониманием чего-то такого, что не дано понять человеку. Глаза незнакомца, глубоко посаженные и светящиеся, были довольно красивыми, но в то же время странными и даже страшными. И при этом взгляд был таким притягательным, что девушка на всякий случай отвела глаза.

— Испанские монеты? — переспросил он, устало улыбнувшись. — Такие же фальшивые? Так вот что вы обо мне думаете, сударыня?

— Я-то думаю, что ты лихой парень, — призналась мать Ханны. — Шутишь и флиртуешь не хуже любого ловеласа, а у самого в груди кинжальная рана глубиной с мою ладонь. А ведь ты едва очухался, причем в совершенно незнакомом месте. Мы целую неделю старались привести тебя в чувство. Ну ладно, позволь представиться. Ты находишься в доме Джереми Дженкинса. Дом стоит в бухте Глен. Я — Рейчел, хозяйка здесь. Это моя дочка Ханна. Ну а сам-то ты кто будешь?

Очевидно, соображал он еще не слишком ясно — так подумала Ханна, — потому что запнулся, пытаясь выговорить свое собственное имя:

— Благодарю вас за ваши старания и заботу, миссис Дженкинс. Меня зовут Танц… Тэн… Дэн Силвер. — Помолчав, он добавил:

— Прежде чем я расскажу вам свою историю, мне придется задать еще один вопрос.

Раненый уселся, опираясь на высоко взбитые подушки. Утреннее солнце освещало его мертвенно-бледное лицо. Несмотря на очевидную слабость, молодой человек выглядел возбужденным.

Четверо Дженкинсов сидели в полном составе в его солнечной комнате.

Рейчел занимала место возле постели больного. Ее высокий, широкоплечий, добродушный супруг Джереми устроился рядом, попыхивая трубкой. Долговязый юнец Джеффри, на лице которого отражались то подозрительность, то неподдельный интерес, стоял опираясь на дверной косяк — слишком заинтригованный, чтобы удалиться, слишком смущенный

Собственным любопытством, чтобы пройти в комнату. Наконец, прекрасная Ханна сидела у окна, словно купалась в лучах утреннего солнца.

Все они собрались здесь, чтобы услышать его историю. Они ведь спасли раненого, а потому заслуживали рассказа о его приключениях. Он, разумеется, решил придумать для них что-нибудь получше. Кем бы он ни был в прошлом и теперь, уж он-то сумеет отплатить за добро. Но для начала он хотел узнать побольше о них, об этих людях, живущих возле моря. Прежде чем что-то рассказывать, он должен был понять, что им уже известно.

— Говорят, когда человек переживает что-нибудь ужасное, милосердная природа порой облегчает его страдания, лишая памяти, — осторожно начал больной. — Я очнулся с болью в груди и обнаружил, что мне удалось чудом избежать смерти. Но как же вы нашли меня?

— Мальчишки ловили омаров и наткнулись на тебя на пляже. Ты наполовину был в воде, наполовину — на суше, и в жилах твоих, наверное, почти не оставалось крови. Во всяком случае, так нам показалось. Должно быть, холодная вода спасла тебя от смерти. Так часто бывает, — со знанием дела пояснил Джереми, — соль и холод как бы запечатывают рану. Мне часто доводилось вынимать крючок из собственной руки, и я именно так останавливал кровь, — задумчиво промолвил он. — Я ведь был рыбаком, пока не начал торговать, стоя за конторкой. Но благодаря этому ремеслу я неплохо поднялся. Нынче у меня самый большой дом во всей округе. Вот почему тебя принесли к нам. А ты так ошалел от боли, что пытался уползти в море, вместо того чтобы карабкаться на берег. Благодари провидение за то, что начинался прилив, а ты был слишком слаб, чтобы с ним бороться. Тебя вытащили из воды, всего в песке и крови, и принесли прямо к нам. Больше мы ничего не сможем тебе рассказать. Разве, пожалуй, только то, что накануне ночью видели, как из пролива уходил капер. Дэн Силвер кивнул мохнатой головой. — Очень странно, что вы меня взяли в дом, — заметил он. — Неужели не боялись, что приютили пирата? — Говорил он беззаботно, хотя при этом украдкой пристально всматривался в лица хозяев.

— Даже если б и так, нам нечего особенно опасаться, — ответил Джереми. — Ведь ты был в полушаге от смерти. Однако уж не хочешь ли ты признаться нам, что ты как раз из этих?

— Будь я пиратом, с моей стороны было бы очень глупо признаваться в этом, не так ли? — с горькой усмешкой сказал гость. — И потом, они никогда не поступают так жестоко со своими, как поступили со мной. Все же я не могу просить вас поверить мне на слово, друзья мои, поскольку вы меня совсем не знаете. Так что я расскажу вам свою историю, а уж вы сами решайте, верить мне или нет.

Его странные серебристые глаза устремились куда-то очень далеко, и он начал, глубоко вздохнув:

— Что до того, как я сюда попал, вы знаете почти столько же, сколько я сам. Что касается моей жизни перед этим… Я простой моряк и стал им с самого детства. Я родился в Англии, но покинул родные берега, как только сумел взобраться по сходням. Я видел уже двадцать семь весен и за это время исходил шесть из семи известных морейnote 1. Сколько удивительных историй я мог бы рассказать вам! Но только не сегодня. Последняя моя история началась в прошлом году, когда я под парусом покинул Лондон.

Дженкинсы дружно кивнули. У него действительно было характерное британское произношение.

— Я нанял прекрасное торговое судно, направлявшееся к карибским берегам с грузом специй и красивых тканей, — продолжал гость. — Но увы, мы не добрались до цели. Менее чем через месяц нас захватили в плен пираты. Мы пытались ускользнуть от них…

— О, это почти невозможно, — вставил Джереми, выпуская ароматное облако табачного дыма.

— Именно так, — вздохнул Дэн. — И они очень скверно отнеслись к нашему Плану, смею вас заверить. Не стану вдаваться в подробности, — добавил он, многозначительно поглядев на Ханну, — но должен сказать, что они оказались совсем не симпатичными людьми, то есть абсолютно. Они взяли нас на абордаж. Я остался в живых, как и большинство достаточно сильных и здоровых матросов… Но не офицеров. Так уж заведено у пиратов. Я, должно быть, по натуре живуч. Мне вдруг пришло в голову, что, окажись я хорошим моряком, я смогу ходить с ними, пока не найду способ удрать на свободу. Я действительно хороший моряк, хотя они не очень-то во мне нуждались. С другой стороны, я умею грести не хуже любого, и я греб. Это было нелегко, но человек на многое способен. Пока я был у них в плену, они не искали новой добычи, а потому моя совесть не так мучила меня, как физические страдания.

Он усмехнулся. Слушатели перевели дух. Но потом его лицо словно затянуло тучами, глаза стали блестящими, серебристыми и плоскими, как море перед штормом, а голос зазвучал очень грубо.

— Не прошло и месяца, как я подслушал один разговор. Тогда-то я и понял, что должен бежать, пока еще возможно. Они собирались идти на Мадагаскар, чтобы продать всех своих рабов, как вы понимаете… включая и меня.

Ханна ахнула, ее родители лишь с пониманием покачали головами.

— Говорят, беи охотно покупают христиан-невольников, — пояснил Дэн.

— Увы, это так, — со вздохом подтвердил Джереми.

— Да, — продолжал Дэн, — стоит человеку попасть в ярмо, и он уже никогда не увидит свободы на этой грешной земле. А поскольку я вовсе не был уверен в том, что меня пустят на небо, то решился бежать.

Он подождал, пока женщины справятся с улыбками, а мужчины перестанут смеяться его шутке. Но, отсмеявшись, Джереми вдруг проницательно поглядел на своего гостя.

— Однако корабль, который мы видели в проливе накануне той ночи, когда тебя нашли, был «Антонио». Его капитан — мистер Кидд, а он не корсар. Он торговец из Нью-Йорка, его хорошо знают повсюду, от острова Манхэттен до Устричной бухты.

— Торговец, превратившийся в пирата, — вставил Джеффри.

— Да, к сожалению, — ответил его отец. — Но пусть даже так, все равно беи получают рабов-христиан с Пиратского берегаnote 2, а не с Лонг-Айлендского пролива, мальчик.

— Верно, — быстро прервал их диспут Дэн, — но каперу ничто не мешает и торговать, если он видит в этом выгоду, а на переходе капитан разгружает свое судно от лишнего веса, где и когда может. Знаю одно: когда я услышал, что меня везут в Африку, тут же понял, что надо бежать при первой же возможности, будь то пустые слухи или всерьез. Я решил, что если даже погибну при попытке к бегству, это все же лучше, чем носить рабский ошейник и ходить по раскаленной земле босиком. Во всяком случае, именно так рассказывают об этом. А насчет почтенного негоцианта… Весь Лондон оклеен физиономиями Кидда. Его разыскивают за пиратство, так что он рад был удрать оттуда вместе со своими сокровищами.

— Значит, ты все-таки был на корабле Кидда, — спокойно заметил Джереми.

Дэн распрямил плечи, но тут же сморщился, и лицо его стало пепельным, несмотря на загар.

— Болезнь повлияла на мои мозги и на мой язык тоже, — сказал он быстро. — Я обязан вам своей жизнью, добрые люди, и не должен рисковать вашей. Есть вещи, о которых вам лучше не знать. Так что я скажу лишь, что меня поймали при побеге. Помню, что мы боролись. Помню удар кинжала и то, как я летел в воду. Потом я уже ничего не помню до того момента, когда очнулся в этой самой кровати. Больше… больше я не могу вам сказать. Простите меня. Или прогоните прочь. Но это все.

Он откинулся на спину с видом человека, который только что метнул кости и ждет, что выпадет.

— Ну да, вышвырнуть тебя за порог, а потом еще возиться с похоронами, — мрачно пошутил Джереми.

Жена бросила на него гневный взор, но, не успела она и рта раскрыть, как хозяин добавил:

— Нет уж. Единственное, что тут имеет смысл закапывать, это рыбьи головы. Храни свои тайны, господин Сил-вер. Нам все равно, пират ты или нет. Твоего Кидда будут искать, куда бы он ни направился, но, уж конечно, не рыбаки с Лонг-Айленда получат награду за его голову. Однако поговаривают, что он закапывает клады на островах, начиная с нашего и кончая островом Гардинер, чтобы сокровища не достались англичанам. Не думаю, что тебе «об этом что-нибудь известно, а?

— Отчего же, — отозвался, ухмыляясь, Дэн, — пиратские капитаны обычно рассказывают своим пленникам, как и где они прячут клады. Иногда даже карты дают с подробным указанием места. Это помогает им коротать долгие вечера между танцами и игрой на волынке, разве вы не знаете?

Когда все отсмеялись, Дэн добавил более серьезно:

— Однако мне действительно жаль. Право, друзья мои, я всего лишь бедный моряк, у которого в жизни только и есть богатства, что жалованье в конце плавания. Нынешнее мое плавание завершилось досрочно, и у меня нет для вас ничего, кроме слов благодарности. Как же мне отплатить вам?

— Поправляйся скорее, — сказал Джереми, поднимаясь на ноги. — Нам больше ничего от тебя не нужно.

— Так я уже! — воскликнул Дэн, должно быть, чересчур энергично, потому что сразу закашлялся.

— Не совсем еще, — криво улыбнувшись, заметил Джереми.

— Ты уверен, что мы не сделали глупость, приютив его в своем доме? — спросила мужа Рейчел Дженкинс, когда они остались одни. — В конце концов, мы ведь ничего о нем не знаем. К тому же у нас дочь.

— И что теперь? Выбросить его вон? И потом, дочка у нас разумная девушка, — возразил Джереми.

Они сидели у себя в спальне и беседовали, как всегда перед сном. Это было единственное время, когда супруги могли спокойно побыть вдвоем: она была уже слишком усталой, чтобы вязать или штопать одежду, а он — чтобы строгать что-нибудь или чинить рыбачьи снасти.

— Да, она разумна и к тому же добродетельна, как вы помните, мистер Дженкинс. Но он, кажется, шибко лихой парнишка, — проговорила жена, расчесывая свои волосы.

— Лихой, да не шибко. Ведь он только-только выкарабкался.

— А тебя не интересует, почему с ним все это случилось? — спросила Рейчел, отложив в сторону гребешок.

— Да что тебя так мучит, моя дорогая? — удивился Джереми, пальцем зажав то место в Библии, на котором он остановился, и поднимая глаза на жену. — Признайся же наконец.

— Вы читаете меня, словно раскрытую книгу, мистер Дженкинс, — вздохнула она. — Так вот. В заливе недавно видели каперское судно. Наш гость был на этом корабле и не отрицает этого. Мне, конечно, понравился его рассказ, но мальчик может оказаться пиратом. Вот что меня волнует!

— Ну да. Может оказаться. Как и многие из наших друзей и соседей. Или ты веришь, что старик Беллами заработал все свое золото, ловя треску в море? Или мистер Уикем основал магазин тканей на деньги от собирания устриц? Ну нет. Все мы кормимся с моря, кто как может, и вокруг полно людей, которые промышляли в свое время пиратством. Разве мы виним их за это? Нет, мы отворачиваемся и делаем вид, что все они — простые моряки или китобои. Едва ли наши лучшие граждане сумели бы заработать хорошие деньги честным путем. И вам это прекрасно известно, миссис Дженкинс. Море — суровый учитель, особенно для тех ребят, что избрали военную службу, а уж тем более для тех, кого взяли силой. Сама знаешь, как бывает, если капитану нужно набрать команду к следующему же приливу. В таких случаях матросов просто похищают или «принудительно вербуют» — называй как хочешь, все едино. Людей просто забирают на улицах и тащат на корабль, и все это во имя королевского флота. Мужчин и мальчиков, всех без разбору, хватают и отправляют в море на долгие годы, хотя, быть может, эти люди мечтают только об одном — жить дома со своими родными. Порой не лучше бывает и тем, кто сам идет на пиратское судно в надежде, что его ожидает красивая, свободная жизнь, а потом обнаруживает, что это не многим лучше рабства. Джереми вздохнул:

— Некоторым кажется, что поступить в команду капера — все равно что обрести свободу. Но самые разумные стремятся как можно скорее сойти на берег. Я не люблю пиратов. Некоторые — настоящие подонки. Но есть среди них и люди, которые просто стремятся к свободной жизни, есть и такие ребята, которые ошиблись в выборе пути. И немало парней, которые воображают, что на море их ждет жизнь, полная приключений. Вот и мы с тобой ежедневно на коленях благодарим Создателя за то, что наш Джефф не клюнул на наживку Веселого Роджера, не так ли?

Жена кивнула:

— Ты совершенно прав, мистер Дженкинс. Но как все-таки насчет Ханны?

— А что Ханна? Кажется, у парня еще слишком мало сил, чтобы набедокурить у нас в доме.

— Я не об этом подумала, — сказала миссис Дженкинс, убирая гребешок. — Просто мне еще не доводилось видеть та-, кого красавчика.

— Красавчика? — переспросил пораженный супруг. — Да у этого парня настоящая акулья морда!

— Вы, мужчины, ничего в этом не смыслите, — посетовала Рейчел, натягивая чепец.

— Смыслим больше, чем вы полагаете, миссис Дженкинс, — с усмешкой промолвил Джереми, подходя к жене и снимая с ее головы кружева, чтобы без помех насладиться ее густыми волосами!

С улыбкой глядя на нее сверху вниз, он добавил:

— Намного больше, чем вы полагаете.

Прошло немало времени, прежде чем Рейчел свернулась калачиком под боком у мужа на широкой и мягкой постели и снова беспокойно заговорила:

— Я боюсь не того, что может натворить он. Я думаю о том, на что ради такого парня может решиться она.

— Только не наша Ханна, — сонно пробормотал муж.

— Что ж, надеюсь, ты прав, — с сомнением согласилась Рейчел, прежде чем закрыть глаза. — Она действительно очень разумная девочка.

— И потом, — спустя еще полчаса сказала себе миссис Дженкинс, — они ведь не наедине в этом доме, не так ли? — И, окончательно успокоившись, все-таки уснула.

Ханна остановилась возле двери в комнату раненого и, услышав хохот, хмуро свела брови. Ей было отнюдь не смешно, ведь она сразу узнала голоса: Молли заливалась, как девчонка, а Сэл, как всегда, прикрывала рот рукой, отчего смех получался приглушенным. Но обеим служанкам следовало работать, а не развлекаться! Молли вообще обязана находиться в кухне и готовить обед. А Сэл позвали только для того, чтобы поправить больному простыни. Может, и наоборот, но, как бы там ни было, ни одной из них не полагалось захлебываться тут от смеха.

Все стихло, едва молодая хозяйка вошла в комнату.

— О! — воскликнула Сэл и сразу прижала ладошку ко рту, как бы останавливая новый взрыв хохота. — Извиняюсь, мисс Ханна, я уж хотела идти.

— Вижу, — ответила Ханна. — Но чем ты тут занималась?

— О, я только помогала бедняжке Молли с бельем, — ответила Сэл и, быстро присев в реверансе, упорхнула.

— А я уже заканчивала, — добавила Молли, убегая следом за подружкой.

Ханна повернулась к больному.

Отец сказал, что, даже если этот человек пират, он никому не сможет причинить вреда, пока не встанет с постели. Мама согласилась, хотя и выглядела при этом несколько обеспокоенной. Теперь Ханна знала, почему. Может, мужчине и трудно разглядеть в этом парне опасность, но стоило на него глянуть девушке, чтобы сразу же оценить угрозу. Особенно теперь, когда, полулежа в кровати на высоких подушках, он выглядел таким загорелым, мускулистым и соблазнительно беззащитным… Ханна выросла в поселке, где почти половина мужчин трудилась на море, и вид обнаженной мужской груди был для нее столь же привычным, как и вид штормовой тучи. Но таких, как он, ей еще не приходилось видеть.

С широкой поперечной повязкой Дэн должен был казаться совершенным инвалидом, однако он вальяжно полулежал на подушках, рубаха была распахнута на груди, и взгляд девушки невольно устремился на загорелое тело, туда, где не было бинтов. Тугие мускулы под смуглой кожей зашевелились, когда молодой человек поменял позу. А уж когда он улыбнулся, глаза ее помимо воли обратились к белой полоске зубов, особенно ярко блестевшей на фоне смуглого лица. Когда Дэн улыбался, на его щеках появлялись ямочки. Ханна ничего не могла с собой поделать, несмотря на все усилия отвести взор от этих искрящихся все понимающей улыбкой удивительных глаз. В эту минуту новый знакомец казался ей не опаснее морского ската…

У Ханны был молодой еще отец, младший брат, четверо дядюшек и трое двоюродных братьев. На острове у нее было полно кавалеров, и еще один жил на Манхэттене. Ей не приходилось скучать на танцевальных вечеринках, и родители предупреждали, чтобы дочка хорошенько думала, выбирая себе мужа, ибо муж — это на всю жизнь. Ей не нужны были их предостережения. Ханна любила лесть и внимание и получала их в избытке, но частенько задумывалась, много ли этих маленьких удовольствий приходится на долю замужней женщины? Так что пока еще никто из знакомых парней всерьез не завладел ее мыслями и сердцем. По правде говоря, дожив почти до двадцати одного года, она начала беспокоиться, не кроется ли причина в ней самой. Все ее подруги были уже замужем или хотя бы обручены, а Ханна никак не могла никем увлечься. Ей все время казалось, что она знает каждого из окружавших ее мужчин уже целую вечность.

Дэн Силвер был загадкой, вот отчего под ложечкой что-то затрепетало, как только он улыбнулся ей своей опасной улыбкой.

— Как вы себя чувствуете сегодня? — отрывисто произнесла она.

— Лучше… теперь лучше, — сказал он, обнажая в улыбке зубы.

Она пропустила намек мимо ушей и приблизилась к постели. Но ее помощь ему уже не требовалась: простыни были чистыми, повязка сияла белизной, подле кровати на столике стояли графин воды и стакан, а также блюдо с фруктами.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — все же спросила Ханна, подвинув фрукты, чтобы сделать хоть что-нибудь, а заодно не видеть проницательного взгляда, от которого не ускользало ни одно ее движение.

Улыбка его была такой ослепительной, что граничила с бесстыдством. Как раз в тот миг, когда она собиралась покинуть комнату, Дэн вдруг серьезно проговорил:

— Да, вот что. Есть одна вещь, которую вы можете для меня сделать, мисс Ханна. Я тут уже три дня лежу в полном сознании и, говорят, еще неделю провалялся без памяти. Не могу пожаловаться на отношение к себе, — искренне произнес он, — это истинная правда. Как можно? Ведь ваша семья спасла меня, вы вытащили меня из моря, ухаживали за мной и кормили. Нет, я действительно везучий парень, и прекрасно понимаю это. Даже если бы я прожил до ста лет, то не успел бы как следует отблагодарить вас всех. Но у меня есть одна просьба. Только не подумайте, что я неблагодарный. Просто я не привык сидеть взаперти в одном и том же помещении, в четырех стенах… Так не могли бы вы немного побыть со мной, мисс Ханна, и рассказать мне, как там, на воле? Конечно, у меня есть окно. Но ваша матушка боится, как бы я не простудился, поэтому оно заперто плотнее, чем кошелек морской русалки. А с кровати я вообще ничего не вижу. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о погоде, о море? Или о городских новостях, или о том, что творится в стране? Я чувствую, насколько я оторван от всего этого.

— Но Молли и Сэл только что были у вас… — возразила Ханна и остановилась, покраснев при мысли о том, как взглянул на нее, обе служанки мгновенно испарились из комнаты.

— Да, прекрасные девушки, — кивнул Дэн. — Но им больше нравится хихикать, чем разговаривать. А с кем еще тут можно побеседовать? Ваша матушка вечно поглощена домашними хлопотами, как и отец. Ваш брат, боюсь, не очень-то мне доверяет. Не то чтобы я его винил, — быстро добавил он. — Действительно, с какой стати он должен питать доверие к человеку, которого, точно обломок бревна, выбросило на берег? Но я правда не хочу никому зла. Да и не мог бы ничего сделать, даже если бы хотел. — Он усмехнулся. Затем красивое лицо снова стало серьезным. — Я надеялся, что у вас, мисс Ханна, найдется время поговорить со мной. Должно быть, мне действительно становится лучше, ведь инвалид не обращает внимания на окружающее, а я, по правде говоря, в душе чувствую себя не лучше краба на раскаленной палубе.

Что ж, это была вполне объяснимая просьба. Несмотря на свой величественный вид среди этих белоснежных льняных простыней, он все же казался ужасно потерянным. В этом молодом мужчине было слишком много жизни, чтобы долго держать его взаперти. Но во всем его облике не было никакой угрозы и ровно ничего пиратского. Он выглядел просто как выздоравливающий больной, причем такой кроткий, что страх перед ним вдруг уступил место в душе Ханны беспокойству о его моральном состоянии.

— Так что же, никто не догадался даже принести вам газету? — спросила она. — Не беда. Папа получает почту раз в неделю. Я уверена, что он поделится с вами.

— Спасибо, — промолвил Дэн, помолчав секунду, — но, к сожалению, это не выход. Понимаете, я слишком рано ушел в море. Я умею читать по звездам и небу, по ветру и волнам. Но я совсем не умею читать по бумаге. Мне очень жаль, добавил он, и ей показалось, что ему действительно жаль, — но это правда. Однако если бы вы… — Дэн внимательно поглядел на нее и, казалось, даже слегка покраснел, — так сказать… — Он снова замялся. — В общем, не могли бы вы почитать мне? Мне бы не хотелось просить о такой услуге, но обратиться с подобной просьбой к вашему отцу я точно не посмею. — Последние слова Дэн произнес с кривой, вымученной улыбкой.

— Ну что вы, я с удовольствием почитаю, — ответила Ханна, изо всех сил стараясь скрыть свой шок. Ведь говорил он как человек образованный, а между тем все ее знакомые, и рыбаки, и торговцы, умели читать. Разумеется, это не касалось рабов или батраков. Но даже самые бедные люди в городе посещали школу, по крайней мере чтобы научиться грамоте.

— А может быть, вы покажете мне, как читаются буквы, чтобы я мог сам делать это и не обременять вас? — осторожно поинтересовался он. — Мне это искусство пока незнакомо, но может, лишь потому, что никто никогда мне не показывал, как это делается? Я бы попытался, если б вы согласились мне помочь… Но я готов понять, если вы откажетесь, — быстро добавил Дэн, отводя глаза и старательно разглаживая огромной смуглой ручищей одеяло у себя на груди. — Простите мою самонадеянность, мисс Ханна.

— Прекрасно, только я не понимаю, почему вы решили, что я откажусь! — гневно произнесла она, сильнее всего досадуя на то, что показала собственное смущение. — Я с удовольствием помогу вам, мистер Силвер. Мы начнем, как только вы почувствуете, что уже в состоянии учиться.

— О, мисс Ханна, я уже вполне в состоянии, — обрадовался он. — Мне необходимо поупражнять хоть какие-нибудь мышцы, хотя бы мои несчастные мозги. Но только если вы будете называть меня Дэном. Потому что мне кажется, это прозвучит довольно нелепо, если вы скажете: «Посмотрите хорошенько! Это же не A, a Z, вы, мистер Силвер, болван!»

— Отлично, тогда я для вас тоже просто Ханна, ибо при слове «мисс» буду чувствовать себя школьной учительницей. А моя собственная учительница была довольно-таки странной дамой и притом лишь на пару лет младше пророка Моисея!

— Договорились, Ханна, — сказал он, глядя, как мило она зарделась и деловито вскинула подбородок.

— Сейчас принесу букварь. У меня еще остался мой собственный. И наверное, карандаши. Да, точно. Чернила не годятся для работы в постели. И еще, пожалуй… — добавила она, внезапно воодушевляясь и заблестев глазами. — Еще я принесу доску. Мы положим ее поперек кровати. Это будет очень удобно.

Он улыбнулся ее энтузиазму и еще долго хранил эту улыбку, хотя она изменилась, когда Ханна выскользнула из комнаты.

— А ты делаешь очень даже неплохие успехи, — сказала она час спустя, распрямляя спину и с подозрением глядя на своего ученика. — Ты уверен, что не шутишь надо мной? Я готова поклясться, что ты знаешь буквы.

— Не клянись, Ханна, — отвечал Дэн, смеясь и откидываясь на подушки. — Я, конечно, знаю, как они выглядят, и успел выучить, как называются некоторые из них. Но мне никогда не хватало терпения, чтобы разобраться, что с ними можно делать. Знаешь, как тяжело быть неграмотным? Теперь у меня появилась чудесная возможность избавиться от этого недостатка. Наверное, я должен благодарить того негодяя, который меня чуть было не зарезал.

— Ты вспомнил что-то еще? — с нетерпением спросила Ханна.

— Говорят, память так устроена, что скрывает самые тяжелые и болезненные моменты до тех пор, пока человек не будет в состоянии с ними смириться. Наверное, то же самое произошло и со мной. Я пока помню только момент своего пробуждения. Кажется… иногда по ночам мне кажется, что я вижу что-то во сне, потому что я просыпаюсь в ужасе. И я бы хотел рассказать, что мне снилось, но дело в том, что, проснувшись, ничего не помню. И так каждый раз. Но право, не стоит меня оплакивать. Ты сама видишь, как я поправился за это время. И потом, я выучил буквы, причем в алфавитном порядке, верно?

— Да, но я не совсем понимаю… Ты так хорошо говоришь… — сказала она, не отвечая на его вопрос. Она никак не могла отделаться от мысли о том, что изъясняться подобным образом мог только человек ученый.

— Надеюсь! Просто я очень внимательный. Это не редкость у неграмотных людей, Ханна. Пока другие читают книжки, мы учимся читать по лицам, и достигаем в этом больших успехов. Возможно, просто оттого, что наши головы ничем не обременены. — Дэн рассмеялся, но почти сразу продолжил совершенно серьезно. — Я очень рано понял, что о человеке судят по его речи не меньше, чем по внешнему облику. Кто хорошо говорит, тот преуспевает. Поэтому я стал подражать тем, кто владеет кораблями, а не тем, кто ходит на них в море.

Я бедняк, Ханна. Но твердо решил однажды разбогатеть. И я все сделаю ради этого, — добавил он, причем произнес эти слова как клятву. — Так что спасибо. Ты дала мне редкий шанс, ведь не так уж много учителей ходят с нами, моряками, под парусом. А на суше, осмелюсь заметить, немного найдется таких красивых учительниц.

Он ждал, что комплимент, как всегда, вгонит ее в краску, но девушка слишком глубоко задумалась и не обратила на него внимания.

— А ты никогда не хотел покинуть море? — спросила Ханна. — О да. Не раз… Но землю я знаю намного хуже. А ведь только дурак решится броситься в неизвестность, не представляя себе, что его ждет впереди. Однако теперь кое-что изменилось. Я учусь, и уже многое узнал. Возможно, именно сейчас у меня появились причины, чтобы заглядываться на берег… — нежно закончил он.

Они находились очень близко. На коленях у него поверх покрывала лежали доска и карандаши. Ханна сидела на стуле, но то и дело наклонялась, чтобы проверить, как он пишет. Вот и сейчас их лица были совсем рядом. Она заметила, как странно стих при последних словах глубокий голос Дэна. Подняв на него глаза, девушка увидела, что странный серебристый взгляд остановился на ее лице, и не нашла в себе сил, чтобы отвернуться. «Но я должна это сделать! — думала Ханна в какой-то непонятной панике. — О небеса, я должна!»

Лицо ее вспыхнуло, потом побледнело. Лишь губы оставались по-прежнему розовыми и немного приоткрылись от удивления. «Какие мягкие, какие роскошные губы, — думал Дэн, — да как близко!» Действительно, стоило ему протянуть руку, и вот уже он коснулся кончиками пальцев ее щеки. А кожа такая мягкая… Он услышал ее вдох и потянулся, чтобы овладеть этими губами, потому что понял: еще секунда — и они готовы будут раскрыться ему навстречу. Кажется, Ханна тоже поняла это — в последний миг девушка ахнула и отпрянула.

Он бы наверняка шлепнулся, если бы внимательно не следил за каждым ее движением. Однако, покачнувшись вперед и без опоры чуть не потеряв равновесие, Дэн не сумел удержаться от легкого стона.

— Ой, тебе больно! — воскликнула девушка, испугавшись того, что она натворила. Ведь этот человек — раненый, и она за него в ответе. Ханна от всей души проклинала собственную буйную фантазию и странные мысли. Дэн так пристально глядел на нее, и она решила, что он хочет подвинуться ближе. Но с чего она подумала, что он собирался ее поцеловать?! Бедняга наверняка сочтет ее сумасшедшей. Ханна быстро сняла импровизированную парту с колен Дэна и уложила его на подушки. — Может, маму позвать? — в волнении спросила она.

Он закрыл глаза, но не от боли, а от понимания собственной глупости. Излишняя прыткость вредила не столько выздоравливающему организму, сколько достижению поставленных целей. Но Дэн знал, как извлечь выгоду из неудачи. Ведь, по сути дела, он всю жизнь только этим и занимался.

— Не надо, — простонал он, — это всего лишь спазм. Вот тут, — он указал пальцем на грудь, слегка приоткрыв глаза, — уже прошло.

Но руки Ханны уже расстегивали его рубаху, а встревоженные глаза осматривали повязку. Бинты по-прежнему оставались белоснежными. Девушка встретилась глазами с Дэном и тут же смущенно отвела взор. Она не знала, куда ей деваться, и, стараясь только не встречаться больше с его взглядом, посмотрела на его щеку, на ухо… И застыла на месте, потому что заметила дырку в мочке. Кажется, ухо было проколото под серьгу. Если многие моряки были исколоты татуировками и все без исключения имели такую же загорелую, словно тиковое дерево, кожу, то украшения в ухе носили только пираты.

Дэн увидел, что теперь она боится не только его поцелуя, но и чего-то еще.

— Да, — быстро проговорил он. — Вижу, ты заметила. Это одна из их маленьких шуточек. Они сделали это однажды ночью, и мне некуда было деваться. Взяли раскаленную иглу и бутылку рома — ром был для них, не для меня, конечно, — и принялись за дело, сопровождая все это грубыми насмешками. Могу лишь надеяться, что со временем все зарастет. И так уж моя шкура достаточно потрепалась в переделках.

Дэн хмыкнул и, пожав плечами, повернулся на бок, чтобы еще раз взбить подушку. При этом расстегнутая рубашка словно нечаянно соскользнула с одного плеча, открыв взору Ханны часть его спины. Она ахнула. Именно на это он и рассчитывал, а дождавшись, повернулся к ней лицом и начал застегиваться, стараясь, чтобы у него как можно правдоподобнее дрожали пальцы.

— Прости, — пробормотал он. — Мне следовало избавить тебя от этого зрелища.

Девушка остановила его руки своими руками, которые дрожали не меньше.

— Это тоже пираты? — спросила она, с гневом взирая на множество длинных, белых, пересекающихся и переплетающихся шрамов, прорезавших гладкий загар.

— Не стоит об этом, — пожал плечом Дэн.

Действительно, об этом не стоило говорить ей. Ведь он заработал эти шрамы на службе у многих хозяев. Позднее он понял, что парень с головой на плечах никогда не станет скрывать от чужих глаз подобное богатство, если он живет на корабле, и ничье иное имя, кроме его собственного, не может защитить его от плети. Страшные рубцы не раз сослужили ему неплохую службу, помогая добиться намеченной цели. Вот и теперь они ему пригодились: Ханна совсем забыла о проколотом ухе, отвлекшись на израненную спину.

— Хватит на сегодня уроков, — сказала она дрогнувшим голосом.

Дэн согласно кивнул. Завтра у них еще будет время. И для того, чтобы она его поучила, и для того, чтобы он поучил ее. На другой день раненый изъявил желание выйти к обеду.

— Я уже устал быть для всех обузой, — настаивал он. — Просто ужасно, что я свалился вам на голову в таком виде. Но теперь я чувствую, что силы ко мне возвращаются. Не хочется валяться, пока вокруг меня все хлопочут. Трудно представить себе большее неудобство, чем гость, который не может даже есть со всеми за общим столом.

Хозяева сдались, поняв, что переубедить его невозможно.

Поднявшись у изголовья кровати, Дэн покачнулся, но все же ему удалось выпрямиться во весь свой высокий рост. На нем была одежда хозяина дома, и, хотя Джереми и сам был довольно высок, на широкой груди гостя рубашка натянулась, так что пуговицы едва не оторвались. Джереми про себя отметил, сколь крепок этот торс, пока еще и стянутый бинтами. Но потом он увидел, как напряглось лицо Дэна, кивнул и даже губу закусил, наблюдая, как медленно и неуклюже, явно превозмогая боль, гость неверными шагами двинулся вперед. Под напряженными взглядами всех членов семьи Дэн без приключений добрался до большой теплой кухни, где они ежедневно собирались за столом.

Он осторожно сел, взял салфетку и расстелил у себя на коленях. Огромная смуглая ручища дрожала, когда он поднимал ко рту ложку супа. Служанка так и замирала всякий раз, глядя на это. Ханна напряженно молчала. Рейчел и ее супруг украдкой обменялись взглядами, и даже их юный сын притих перед лицом такого мужества. Все украдкой наблюдали за Дэном, пока тот ел, не поднимая головы, и опасались, что он потеряет сознание и упадет лицом прямо в миску с супом.

Наконец Джереми поднялся со своего места во главе стола, но совсем не для того, чтобы предложить тост.

— Ну вот что, парень, ты будешь есть в постели, пока не научишься снова плясать джигу, — скомандовал он.

Гость выглядел подавленным, но не стал возражать и, опершись на руку хозяина, медленно отправился к себе в комнату.

Однако очутившись наедине с собой, за запертой дверью, Дэн мгновенно распрямил плечи. Блестя белозубой улыбкой, он действительно сделал парочку па у своей кровати. Правда, голова все-таки закружилась, и грудь заныла, так что когда вошла служанка с подносом еды, Дэн Силвер был уже достаточно бледен. Он смиренно принял поднос из ее рук, хотя при этом испытал чувство неподдельного восторга. Ведь он так привык за свою жизнь к боли, что научился попросту не обращать на нее внимания, если, конечно, она не лишала его сознания. А нынешняя боль была вполне терпимой.

В общем, все складывалось как надо. Ему требовалось только время и уединение. И еще полное доверие этих добрых людей, которые дали ему убежище.

— Не хочешь продиктовать мне письмо? — устало спросила Ханна через несколько дней, собирая книжки и карандаши после очередного урока. — О, я знаю, что ты делаешь успехи в учебе, — поспешно добавила она, — но у меня получится намного быстрее. Тем скорее можно будет отправить это письмо. Наверняка ведь есть кто-нибудь на свете, кому ты хотел бы сообщить, что с тобой все в порядке.

«Может и так, — подумал он, — но они тоже не умеют читать. А есть те, кто спал бы спокойнее, если бы узнал как раз противоположное». Но лучше всего, если ни друзья, ни враги не узнают, где он теперь и что с ним. Впрочем, вот этого уже незачем знать Ханне.

В ожидании его ответа девушка затаила дыхание. Она никогда не позволяла себе думать об этом, но теперь пришло время. Жене уж наверняка следовало сообщить, где находится исчезнувший супруг.

— Нет, — ответил Дэн, и она облегченно выдохнула, — сомневаюсь, что хоть кому-то есть до этого дело. Правду сказать, я так далеко уехал от дома, потому что у меня его вообще нет.

Это действительно было правдой. Он криво усмехнулся. Ведь он совсем не привык откровенничать с женщинами. Он вдруг понял, что вообще не может припомнить ни одного долгого разговора с женщиной… Разве что споры со шлюхами о цене. Но это прелестное создание было столь же приятно для глаз, сколь и для беседы. А так как он пока мог себе позволить лишь любоваться ее прелестями, то находил дополнительное удовольствие в разговоре с ней. Он решил, что тем интереснее будет все остальное.

— Моя семья — и родители, и братья — умерла от какой-то заразы, унесшей половину улицы, — продолжал Дэн. — Однокашники тоже умерли. Просто удивительно, что я так легко перенес лихорадку, ведь я был самым младшим и вечно бегал за всеми по пятам с неизменно сопливым носом. Они ужасно потешались над этим. Да, — добавил он более холодным тоном, — мое выздоровление было просто чудом… Это было настолько непостижимо, что никто потом не захотел взять меня к себе. Вот почему я впервые отправился в море. Капитан, которому нужно скорее набрать команду, бывает не слишком-то разборчив. И при этом его так же мало волнует как прошлое какого-то мальчишки, так и его будущее… — Сколько же тебе было лет? — не удержалась Ханна.

— Десять, — пожал плечами Дэн.

Она гневно цокнула языком. Лицо ее стало совсем суровым.

— Нет-нет, — перебил он, поднимая ладонь, — не вини никого. Я не виню. У всех ведь свои предрассудки. Моряки, например, сама знаешь, не любят альбатросов. Они якобы предвещают беду. То же самое и с белыми рыбинами, которые по природе должны быть серебристыми, или черными, или голубыми. Если кому доводится поймать такую, ее немедленно с проклятиями вышвыривают обратно в море, даже если она могла бы насытить десятерых едоков. И даже самый отчаянный мореход дрожит от страха, когда на мачтах зажигаются огни святого Эльма. Это случается иногда по ночам — многочисленные огоньки дрожат на снастях и мачтах… а если потрогаешь, то почувствуешь только холод и влагу, — голосом сказочника произнес Дэн. — Впрочем, море всегда удивляет. Можно пройти десятки миль, но не узнать даже половины его тайн.

— Значит, — проговорила Ханна, склонив голову и слишком увлеченно разглядывая корешок книги, которую держала в руках, — ты ждешь не дождешься, когда вернешься в море?

— Ну, — мягко произнес Дэн, — я думаю, оно может обождать. Ведь море никуда не убежит, не так ли?

Ханна вскинула голову и с сияющей улыбкой поглядела ему в лицо. Он улыбнулся в ответ и кончиками пальцев тронул шелковистую прядь волос. Девушка моментально покраснела.

Дэн тряхнул головой. «Настоящая рыбка в бочке, — подумал он с восхищением. — Красивая и ладная, милая маленькая рыбка, которая все плавает и плавает по кругу. Так и просится ко мне на тарелку». Он был и поражен, и очарован. Он еще никогда не встречал настолько незащищенное создание. Ведь лиши эту девушку отца и матери, просто уведи подальше от внимательного родительского ока, извлеки из уютного семейного мирка, и она окажется беспомощной, словно устрица без своей раковины. И такой же вкусной. Эти мысли если не будоражили, то, уж во всяком случае, приятно волновали его.

Ханна снова опустила глаза. Сердечко ее быстро забилось. Дэн только поиграл ее локоном, а она готова была поклясться, что почувствовала это прикосновение всем телом, вплоть до пальцев ног. Можно было подумать, что кончики ее волос вдруг обрели чувствительность. Она даже забыла, что должна опасаться этого странного выражения его серебристых глаз. И лишь когда Дэн прикоснулся к ней, поняла, что не знает, как теперь осмелится снова встретиться с его удивительным и таким понимающим взглядом.

— Не могу себе представить, как это — не иметь семьи. Я ведь даже никогда не оставалась одна, — призналась девушка. — Ну разве что ходила в лес по ягоды… или что-нибудь в этом роде.

— Женщина не должна быть одна. Никогда. Ведь на свете полно опасностей, — сказал он совершенно серьезно.

— Но я не знаю, — медленно проговорила Ханна, поднимая взор и совсем забыв о своих страхах, потому что прежде всего хотела объяснить Дэну свои мысли. — Иногда мне кажется, что в окружении других людей человек не способен по-настоящему глубоко задумываться. Знаешь, мне кажется, именно поэтому все великие художники и поэты — мужчины. Ведь если мужчина хочет остаться один, то ему это ничего не стоит. А о женщинах всегда так сильно беспокоятся, да и им самим приходится столько всего делать для других, что просто некогда подолгу прислушиваться к собственным мыслям.

— Уж не знаю, хорошо ли быть одиноким, — задумчиво проговорил Дэн. — Бывало, ночью, когда ты стоишь в полном одиночестве на палубе и над тобой нет ничего, кроме звезд, а под; тобой — только морская бездна, начинаешь ощущать, что ты — ноль, пустота. Да, конечно, можно мысленно рисовать картины на звездном небе, а можно вообразить, будто знаешь все, что происходит внизу, в морской пучине. Но, качаясь во тьме и одиночестве высоко над водой и намного ниже луны, понимаешь, насколько ничтожен даже самый большой корабль — всего лишь кусок дерева, плывущий по воде. Поверь, это не самое приятное чувство. И потом, когда ты слышишь только ветер в парусах, потому что вода слишком далеко внизу, а рядом даже нет берега, чтобы волна могла плескать о него, начинает казаться, что ты вообще один во всем мире. Но если ты не поэт и не художник, то что же тебе делать с этой пустотой?

Дэн сам поразился тому, что сказал. Ведь за ним не водилось привычки признаваться в подобных мыслях даже самому себе. Но когда он посмотрел на Ханну, в ее глазах не было насмешки. И ответа тоже не было. Было лишь глубокое сочувствие. Ему это показалось настолько непривычным, что он решил больше об этом не думать. Но как же она очарована его речами! Похоже, рыбка подплыла достаточно близко, чтобы он сумел набросить сеть. Да что там, она уже попалась на крючок. Оставалось лишь вытянуть. Слова его сыграли роль наживки, улыбка — роль крючка. А прикосновение?.. Он погрузил пальцы в ее волосы и, держа шелковистые пряди, медленно приблизил лицо девушки к своему… и поцеловал ее. Легонько и быстро, как брат целует сестру.

— Спасибо тебе за внимание, — сказал он глухим и печальным голосом и остановился, ожидая, что предпримет Ханна. Ведь он никуда не спешил. Тише едешь — дальше будешь. Дэн ни за что не стал бы подсекать, не убедившись, что добыча крепко сидит на крючке. И прекрасно понимал, что сейчас не время и не место наслаждаться своей победой. Он лишь хотел убедиться, что правильно оценивает свое мастерство.

Она не знала, что говорить, что делать, — но ведь она была женщиной, ей и не полагалось ничего делать…

Они оставались наедине всего каких-нибудь пятнадцать минут, а в холле уже послышался голос матери. Ханна отпрянула. Пальцы Дэна выпустили ее волосы, но глаза не отрывались от ее губ.

— Не за что, — торопливо пробормотала она.

Дэн удовлетворенно улыбнулся. Уж он-то знал, за что благодарит се.

— Как наш больной? — спросила Рейчел Дженкинс, переводя взгляд с пылающих щек дочери на невинно улыбающееся лицо гостя.

— Прекрасно, — отозвались хором два голоса.

Именно это ее и беспокоило.

— У меня отличные новости! — сказала Ханна, входя к нему в комнату. — Папа говорит, что тебе уже пора!

Дэн резко повернул голову от окна, и глаза его вспыхнули ярче солнца, на которое он смотрел. В этот миг он казался опасным, но она уже научилась не обращать внимания на эти страшные взгляды. Ведь с нею он всегда был неизменно нежен и очарователен. Лишь его массивная фигура и резкие черты лица порой внушали ей чувство слабости. Но и с этим Ханна научилась справляться. Единственное, что ее тревожило, — за последнюю неделю стало ясно: ей теперь постоянно придется бороться со своей слабостью и страхом.

…Она уже больше не могла долго не заходить к нему в комнату. Дэн Силвер оказался самым волнующим приключением в ее короткой жизни. К родителям он относился с подобающим почтением, к брату — с доброжелательной снисходительностью, да и служанки не могли бы на него пожаловаться… «Разве лишь на то, — с самодовольством думала Ханна, — что им действительно не на что жаловаться». Он подтрунивал над девушками, но никогда не заигрывал. Единственной женщиной, с которой он обращался именно как с женщиной, была она сама.

Те из ее подружек, кто еще не был замужем, просто обзавидовались такому обворожительному постояльцу. Те же, кто успел найти себе пару, с пониманием глядели на Ханну, а она так и заливалась румянцем. Ведь у них только и речей было что о нем. В то же время она категорически отказывалась приводить подружек в дом и показывать им раненого.

— Это инвалид, а не цирк шапито! — отрезала Ханна, выходя из церкви в первое же воскресенье после того, как Дэн появился в их доме.

— О Боже, пошли мне такого же высокого, стройного, широкоплечего белокурого инвалида, — вздохнула Ребекка, ее давняя подружка, и все вокруг дружно расхохотались. Но Ханна молча поспешила домой помогать матери ухаживать за больным.

Дэн изменил привычное течение их жизни. Прежде Ханна всегда была спокойна и совершенно всем довольна. Теперь же ее дни были наполнены каким-то странным ожиданием. Она просыпалась каждое утро с радостным чувством, потому что знала: покончив с домашними хлопотами, она сможет дать ему очередной урок. Она учила его читать и писать, и он поразительно быстро все усваивал. Но она тоже не отставала, потому что, как только его учеба заканчивалась, наступало время для ее учебы. Она быстро поняла, что если как следует попросить, то, откинувшись на подушки, Дэн будет долго рассказывать о тех диковинных краях, где ему довелось побывать и о некоторых поразительных вещах, которые ему приходилось делать. Он был прекрасным рассказчиком. Вообще-то от его глубокого голоса у нее бежали мурашки по спине, даже если он говорил самые обычные вещи, а не расписывал в красках неизвестные земли и народы. Она была очень рада тому, что Джеффри, поначалу совершенно не доверявший Дэну, взял теперь в привычку прокрадываться потихоньку в комнату, чтобы вместе с сестрой послушать удивительные истории. Если бы не брат, Ханна чувствовала бы себя настоящей дурочкой, очарованной матросскими байками…

— Разумеется, — ответил Дэн, быстро поднимаясь с постели. — Я готов. Кажется, мне не придется долго паковать вещи, — со странным смехом добавил он. — Вот только попрощаюсь с хозяевами и пойду.

— Что такое? О нет, нет, — рассмеялась Ханна, поняв, в чем дело. — «Пора» не в том смысле, что пора уходить от нас! Пора выйти на улицу и посидеть на солнце. Господи! Да неужели кто-то из нас мог решить, что ты уже настолько здоров?! Просто мы подумали, что ты не прочь подышать свежим воздухом и немного погулять по саду. Да и потом, пора обновить твой чудный загар, — лукаво добавила девушка, — ведь ты выцвел до табачного оттенка, хотя поначалу был словно тик!

Молодой человек успокоился. Глаза его заискрились юмором.

— Значит, был красно-коричневый, а стал почти зеленый, да? Очень милый комплимент, благодарю.

Они отправились в сад. Дэн шел твердой поступью, но со стороны видно было, что он бережет себя. Во всяком случае, он мог бы шагать намного шире на своих длинных мускулистых ногах. Очевидно, он подстраивался под свою спутницу. Его тронутая солнцем голова склонялась в ее сторону — они явно беседовали о чем-то. Рейчел Дженкинс наблюдала за ними из окна кухни и хмурилась.

— Джеффри, — позвала она.

Юноша оторвался от еды, поспешно натянул камзол и поглядел поверх маминой головы в окно.

— Уже гуляют? — спросил он. — Наверное, он опять рассказывает свои истории. Жаль, что я не могу послушать, но папа велел мне прийти в контору на общее собрание. Старый Тейт продает свои озими, и нам наверняка предложат самую лучшую цену.

— А я-то думала, теперь, во время каникул, ты все время будешь рядом с ними, — проворчала мать. — Ведь мы же договаривались никогда не оставлять их подолгу наедине. А мне, как назло, нужно к Эми Флетчер. Мы шьем одеяло ей к свадьбе.

— Ну видишь, мама, я не могу, — возразил Джеффри. — Мне и самому хотелось бы… Я, правда, сначала был против того, чтобы он жил у нас. Но Дэн оказался хорошим малым. И рассказывает такие диковинные истории…

Мать лишь покачала головой.

— Ты все еще считаешь его мошенником? — с любопытством спросил юноша.

— Да не могу я сказать, что это за человек, — отвечала она, нахмурясь. — Знаю только, что это мужчина. И притом привлекательный мужчина.

— Уж это точно, — отвечал сын, пожимая плечами. — Но что он может сделать в саду, посреди бела дня?

Ну, если Джеффри не догадывается сам, она, уж конечно, не станет ему объяснять. «Однако, — подумала Рейчел, — отец давно должен был рассказать мальчику не только о закладных и урожаях. И все-таки Джеффри прав: сейчас день, мы на Лонг-Айленде, да и потом, в груди у этого парня совсем недавно побывало лезвие кинжала. Но на будущей неделе, твердо сказала себе Рейчел, — никаких прогулок по саду! Если ему стало настолько хорошо, значит, самое время заняться каким-нибудь делом, чтобы не болтаться без толку… и не глазеть все время на мою дочку. Ох уж эта мне привередница. Ведь ни на одного жениха не смотрела так, как на этого. Я уж и вовсе надеяться перестала, ведь подружки-то, гляди, давно все замуж повыскакивали. Однако, — не без удовольствия подумала Рейчел, — если он настолько же хорош, каким кажется с виду, и если найдет себе достойное занятие, тогда почему бы…»

С этими мыслями миссис Дженкинс улыбнулась и, погрузившись в мечты, заторопилась прочь из кухни — хлопотать по дому.

А Ханна тем временем продолжала прогуливать своего потрясающего инвалида. Поднимая взгляд, она видела, как солнце высвечивает золотистые пряди волос и высокие скулы. Глаза молодого человека смотрели ясно, точно летнее небо или синее море. Сегодня он был необычайно хорош собой, и ей с трудом верилось, что всего несколько недель назад они боялись, переживет ли он следующую ночь.

— А берег отсюда довольно далеко, — заметил Дэн. — Да нет, — возразила Ханна, — тут повсюду до моря рукой подать. Но мы хотели, чтобы даже самый страшный шторм не добрался до маминого сада. Вот почему наш дом стоит именно тут. Мама говорит, что не станет выращивать тыквы для мистера Нептуна.

Ханна рассмеялась. Солнце так и вспыхнуло радугой в ее блестящих каштановых волосах — шляпку она сняла и держала за завязки. «Сегодняшний день подарит ей еще пару веснушек», — решил Дэн и вдруг почувствовал, что ему ужасно хочется попробовать на вкус эти несколько точечек, красовавшихся, словно коринки, на задорно вздернутом носике. Да, он знавал куда более красивых женщин, но ни одной похожей на нее. Ведь Ханна была порядочной девушкой, ее защищала и лелеяла вся се прекрасная семья. «Милое маленькое создание, — с глубоким чувством подумал Дэн. — Хотя, самое ценное, это то, что она умна и интересна. Узнав меня поближе, она стала вести себя свободнее. И все же недостаточно свободно…»

Ему еще никогда не приходилось находиться так близко к желанной женщине и при этом не обладать ею. Чувство было столь же новым, сколь и волнующим. Но он понимал, что эта маленькая неудача имеет свои плюсы. По крайней мере было о чем поразмыслить, пока голова свободна от составления планов мести. А ведь он не сомневался, что осуществит эту месть, сумеет вырваться отсюда и достигнет успеха, а заодно получит и ее, прежде чем покинет этот берег.

Дом находился в самом конце улицы, но одна из тропинок сада вела к морю. Так сказала ему Ханна.

— Однако ты еще не готов для такой прогулки, — добавила она. — Папа велел начинать только с одного круга по саду. Больше мы никуда не пойдем.

— Ханна! — с упреком молвил Дэн, остановившись посреди аллеи, когда она повернула к дому. — Я что, садовая улитка, чтобы проползти по листочку и обратно? Или дворовый пес, чтобы сидеть на привязи? О, это будет жестоко, ужасно жестоко — не пустить меня к морю, когда я так отчетливо чувствую его запах и слышу рокот волн!

— Что за чушь! Это невозможно, — рассмеялась она. — Нужно долго идти по этой тропе, потом вверх по холму, потом снова спускаться вниз, и лишь тогда можно издали увидеть пролив. И потом, папа ясно сказал: только круг по саду!

— Но ведь море — это Божий сад, — возразил Дэн. — Ты что, хочешь меня пришпилить тут, как бабочку? Знаешь, есть такие крабики, маленькие синие крабики с алыми клешнями, их полно на карибском побережье. Так вот, если унести такого крабика на милю от его родного дома, он погибнет. И даже если ты окутаешь его водорослями, посадишь в ведро и будешь поливать морской водой — это не имеет значения. Вдали от родных волн и песка он умрет в течение дня.

— Но вы, сэр, — «улыбнулась Ханна, — вы ведь не маленький синий крабик.

— Нет, я большой синий парень! Ну, прошу тебя, всего один-два шага за калитку, по этой дороге, только чтобы я мог ощутить свободу, хотя меня и запер в этом волшебном саду жестокий тюремщик.

Ей показалось ужасно смешным, что он, такой могучий и мужественный, называет ее жестоким тюремщиком, тогда как совершенно ясно, что она никак не сможет воспрепятствовать тому, что задумает Дэн. Ханна рассмеялась и покорно пошла за ним. Он распахнул калитку и повел ее туда, где надеялся уединиться с ней: к изгибу дороги, где по обеим сторонам росли деревья, кусты и дикий виноград. Там никто не мог бы их увидеть ни из деревни, ни из дома.

Очутившись в кружевной тени, он остановился, положил обе ладони на свои стройные бедра и медленно, глубоко вздохнул.

— Ты как? — встревожилась Ханна. — Ой, что же мы натворили? Теперь ты слишком устанешь.

— Нет, напротив, беда в том, что я устал недостаточно, — сказал Дэн, поймав обе ее руки своими. — В этом моя настоящая беда, милый мой тюремщик, причем уже много-много дней, — добавил он, с улыбкой заглянув ей в лицо.

Впрочем, это была не совсем улыбка… Да он, кажется, и не совсем шутил… Ханна еще силилась понять, что бы все это значило, как вдруг Дэн слегка дернул ее за руки, и она очутилась совсем рядом. Теперь девушка пыталась понять себя: смущена ли она или взволнована тем, что его высокая крепкая фигура так близко, а Дэн уже наклонился и поцеловал ее. А уж потом она вообще не могла ни о чем думать, только чувствовала.

Ей приходилось целоваться и раньше. Но это все равно как если бы тонущая женщина поняла, что прежде ей ни разу не приходилось по-настоящему нырять. Все ее чувства целиком были сосредоточены на Дэне: на его согретом солнцем крепком торсе, на этих настойчивых и нежных губах, сладком поцелуе, остром удовольствии, разлившемся по всему телу… Она почти потеряла сознание от неслыханного наслаждения, как вдруг его язык скользнул между ее губ. Потрясающая новизна ощущения, легкий испуг и трепет ошеломили ее. Подкашивались ноги, поэтому он очень кстати привлек девушку ближе. Теперь, когда она уже не боялась упасть, ей оставалось заботиться лишь о том, чтобы дышать.

«Сладкая», — думал Дэн, упиваясь поцелуем. Ханна была слаще, чем все его прежние женщины, которых он помнил. Тело ее оказалось мягким, податливым и таким уступчивым в его руках. Он стоял в тени деревьев, свободный ветер гулял по его спине, и он обнимал женщину, которая его желала, и все было совершенно правильно и хорошо. Ах, если б он мог отвести ее куда-нибудь на часок… Тогда бы он совершенно поправился. Но он не был глупым мальчишкой и, несмотря на эту сладость и сильнейший соблазн, постоянно помнил, что здесь он один на чужом берегу. И ни при каких обстоятельствах не должен забывать об этом.

— О, Ханна, — с сожалением молвил Дэн, отпуская ее губы. Он прекрасно понимал, что при звуках своего имени она очнется.

— Боже! — произнесла девушка и, захлопав ресницами, отступила.

Она не знала, куда девать глаза. Щеки пылали, глаза были круглыми от ужаса, и она казалась настолько потрясенной, что мужчина с трудом удержался, чтобы снова не обнять ее. Он знал, что может заставить ее снова забыть собственное имя. Но теперь это было бы неразумно. Время еще не настало.

Внезапное появление попугая даже обрадовало его, хотя еще минуту назад Дэн непременно проклял бы глупую птицу.

Он заметил его издалека. Подобно яркой комете, попугай вылетел из густой темно-зеленой кроны орешника, а через пару секунд со всего маху плюхнулся на плечо хозяина. Дэн даже не вздрогнул. Звук этих крыльев, как и этот вес на плече были ему хорошо знакомы. Птица потерлась маленькой теплой головкой о подбородок моряка и тихонько заворковала.

Ханна смотрела на это во все глаза, прикрыв рот ладонью.

— Шер-ребр-ришко! — протянул попугай высоким хрипловатым голоском. — Шер-ребр-ришко!

Глаза у Ханны округлились как у ребенка, которому показали загадочный фокус.

Дэн пожал плечами. Но он знал, что это не спугнет птицу.

— О, ми кор-рашон![Мое сердце (исп.).

— проворковал пернатый разбойник, приседая на плече Дэна и потираясь зеленой головой о его щеку. — О, радость моей душ-ши!

Однако миссис Дженкинс вовсе не обрадовалась. Да и мистером Дженкинсом овладели столь явные подозрения, что он даже не пытался скрывать их.

— Дэн говорит, что птица была на корабле, с которого его выбросили, — попыталась объяснить дочь. — Он помнит этого попугая, а попугай, очевидно, запомнил его. Дэн был добр к птице, а у своего хозяина она голодала.

Попугай сидел на плече у Дэна и не мигая наблюдал за людьми.

— Я правда не знаю, откуда он тут взялся, — сказал Дэн и пожал плечами. Попугай потоптался, устраиваясь понадежнее. — Я не пытался его приручить… Эта птица скорее принадлежала всей команде корабля, чем кому-то одному. Но должен признать, что он скрашивал мое одиночество, когда мы вместе сидели под звездами. Вот почему, наверное, я часто делил с ним мой завтрак. От меня он видел больше добра, чем от всех остальных. Это единственная причина, по которой он мог меня выбрать. И должен признать, он явно предпочитал мое общество. Правда, я бы ни за что не подумал, что попугай последует за мной. Наверное, улетел, когда увидел, что я упал в воду, а? — спросил Дэн у попугая, почесав длинным пальцем его зеленую головку. Тот закрыл глаза, словно в экстазе.

Ханна ощутила, как потеплело у нее под ложечкой. Она почти завидовала этой птице.

— Ну что ж, говорят, животные умеют чувствовать не хуже, чем люди. А попугаи живут не меньше нашего, — заметил Джереми, наблюдая, как зеленая птица прижимается к шее Дэна, — да еще и пару выбирают как мы, на всю жизнь. Ничего удивительного, что они способны полюбить человека. Я еще и не такое слыхивал. Однако птицы нередко покидают корабль, если он близко подходит к хорошему берегу. Здесь неподалеку, в саду Вильсонов, растут прекрасные фруктовые деревья. Аромат персиков, возможно, донесся по ветру и соблазнил этого сорванца.

Птичка снова потопталась на широком плече.

— О, ми кор-рашон! — хрипло выкрикнула она. — Ми кор-рашон!

— А может, нашелся соблазн и посильнее, — добавил Джереми.

— Ну, если так, — сказал Дэн, слегка улыбнувшись, — то перед нами довольно легкомысленная тварь. Ведь я уже не первая его любовь. Похоже, говорить его научил какой-то испанец. Он все время повторяет «мое сердце, мое сердце» по-испански, когда ему хорошо.

— Шер-р-ребришко! Шер-р-ребришко! — вдруг проорал попугай, смешно приседая.

— А это, — прокомментировал Дэн, начиная слегка тревожиться, — когда хочет набедокурить.

— Ой, надо же! «Шеребришко», «корашон», — рассмеялась Ханна, радуясь своему открытию. — Да он шепелявит!

— Да. Я же говорю, что его, видимо, учил испанец, — ответил Дэн.

— Ну да. И это свое «серебришко», видимо, он подслушал у испанского пирата или просто на испанском корабле, с которого его украли, — вставила свое слово Рейчел, прищуриваясь на гостя. — Ведь если они такие преданные создания, то лишь смерть хозяина или похищение могло разлучить их.

— Возможно, — кивнул Дэн в наступившем напряженном молчании.

В ту ночь в темноте и в тишине своей спальни супруги Дженкинсы обсуждали будущее и прошлое своего гостя.

— Нечего и сомневаться, он был пиратом, — сказал Джереми.

— Нечего и говорить, он явно не безгрешен, — согласилась его жена. — Уж что было, то было, а глаза его всегда расскажут мне, о чем он думает. Честный моряк или исправившийся пират, он не святой, это ясно. Да и в глазах Ханны, как только она его увидит, отражается все, что у девочки на сердце. Мне кажется, что она слишком часто видит его. Нам ведь совершенно неизвестно, откуда он явился и куда дальше лежит его путь.

— Ты права, — молвил муж, помолчав немного. — Но во всяком случае, мы позаботимся о том, чтобы она не ушла с ним, пока парень не расскажет всю правду.

— Хорошо, — облегченно вздохнула Рейчел. — А там уж посмотрим, что еще можно сделать, — проговорила она, прежде чем супруг повернулся на бок и заснул.

Но дочь их не могла спать. Ханна беспокойно ворочалась в кровати, да так, что простыни скатались почти в канаты. Наконец она встала и принялась расхаживать по комнате. Выглядывая в окошко, она не видела ничего, кроме мягкого тумана, висевшего над ночным Лонг-Айлендом. Решив отказаться от попыток заснуть и накинув халат, девушка направилась в кухню, чтобы поискать чего-нибудь съестного. Но на полпути, уже стоя на верхней ступеньке лестницы, она вдруг услышала…

Сначала она подумала, что это крики зеленой экзотической птицы. Попугай постоянно находился в комнате своего хозяина, ни в какую не желая терять из виду его плечо. Но голос явно принадлежал не птице. То был жутковатый звук, отравленное хрипение, которое, как ни странно, раздавалось из человеческого горла. Звук этот определенно доносился из комнаты Дэна.

Ханна знала каждый уголок отцовского дома как свои пять пальцев и потому быстро подбежала к дверям его комнаты. Прислушавшись, девушка различила отдельные слова.

— Нет, нет, нет… — повторял он, а потом вдруг начал быстро-быстро и с диким ужасом говорить что-то неразборчивое. Она так часто входила в эту комнату прежде, когда он лежал совершенно беспомощный, что после секундного колебания решилась войти туда снова.

Он был один, но, лежа в постели, хватал руками воздух, выгибался и, не открывая глаз, запрокидывал голову, вдавливая затылок в подушки. Он был обнажен до пояса, широкая грудь блестела от пота. Попугай взлетел на изголовье кровати и тревожно хлопал крыльями, хотя при этом хранил молчание.

— Нет, нет, нет, — продолжал бормотать Дэн, мотая головой как в лихорадке. Но, положив ладонь ему на лоб, Ханна почувствовала, что кожа холодная, влажная.

— Нет, нет, нет, — отозвалась она с искренним сочувствием. Болезненный комок встал у нее в горле, она склонилась и тронула его руку. Дэн вздрогнул. Она пожала судорожно скрюченные пальцы, и он замер. Глаза мужчины раскрылись, он быстро поднялся в постели и, одним быстрым движением схватив девушку за плечи, повалил на постель рядом с собой.

— Что такое? — прорычал он. — О Господи! — Судя по испуганному голосу, он наконец узнал ее. Отпустив ее плечи, он откинулся на спину и оцепенел, — Неужели это правда?.. — простонал он, стряхивая остатки сна. — Вокруг меня — песок, и, чем больше я копаю; тем больше сыплется сверху. Я копаю собственную могилу, хотя при этом стремлюсь наверх. О Господи, неужто мне никогда не избавиться от этого кошмара?

Не успела она придумать, какими словами его подбодрить, как он сел рядом и нежно погладил девушку по щеке.

— Я тебя не поранил? — спросил он своим обычным голосом. — Опять этот проклятый сон. Как ты себя чувствуешь? О, Ханна, прости меня.

— Я в порядке, — шепнула девушка, поняв, что грань между сном и явью постепенно восстанавливается в его пробуждающемся сознании. — Но ты? Я услышала твои стоны и пришла…

— И вот что получила за свою доброту, — огорченно проговорил Дэн. — О Господи, видишь ли ты это? В моей постели, посреди ночи! Что скажут родители? Ханна, уходи. Сейчас же. Ступай к себе в кровать. Я еще ни разу в жизни не говорил с такой неохотой, — добавил он, нервно усмехнувшись. — Но прошу тебя, иди. Мне уже лучше.

Она встала и подошла к двери, но еще раз вопросительно оглянулась.

— Да, я уверен, — ответил Дэн на этот немой вопрос. — А ну-ка, кыш!

Когда же девушка закрыла за собой дверь, он рухнул навзничь на влажные подушки и положил руку поверх глаз. Он был сильным мужчиной, но просто не понимал, как ему удалось отослать ее. Подумать только! Очнувшись от ночного кошмара, он обнаружил подле себя женщину, какие лишь в самых сладких грезах являются морякам, давно не видевшим суши. Распущенные волосы ароматным шелковистым потоком спускались до самого пояса. А талия! Рукой он ощущал эту мягкую и плавную линию… Ну о чем еще можно мечтать? Пожалуй, лишь о том, чтобы очутиться вместе с нею в постели.

Он получит ее, но только не теперь, когда их в любую минуту могут застукать. Обязательно получит, пообещал себе Дэн. Эти мечты подействовали на него умиротворяюще: пульс замедлился, дыхание успокоилось, и, отложив свои желания до лучших времен, он растянулся на спине и приготовился уснуть. Сон долго не шел к нему, наверное, потому, что он боялся кошмаров почти так же сильно, как нуждался в отдыхе. Ведь это была уже не первая ночь, когда он буквально выкарабкивался из кошмара, весь покрываясь потом и сдерживая стон.

Он не понимал, почему. Ведь ему следовало бы радоваться своему счастью и спать, как всегда, глубоко и без сновидений. Ведь он действительно оказался счастливчиком! Приятели закопали его недостаточно глубоко. Видимо, совсем неглубоко, потому что, как только он очнулся от дикой боли в этой мокрой тьме, весь окруженный песком, то немедленно понял, что с ним сделали. Это было омерзительно, но такова уж пиратская жизнь, и Танцору это было отлично известно. Кто-то другой, возможно, в подобной ситуации впал бы в отчаяние и сдался. Но Дэну приходилось слышать о подобных вещах, и потому, вместо того чтобы тратить последние отпущенные ему секунды на отчаяние, он принял решение бороться. Ужас придал ему сил. Он что есть мочи карабкался наружу. Борьба была отчаянной, но недолгой. Хорошо еще, что его усадили на сундук — вот уж, наверное, Джуэл посмеялся напоследок. Но нет, последним будет смеяться Дэн! Он поклялся себе в этом. И с этой клятвой на устах и в сердце он заснул.

Ханна же не спала еще очень долго. Теперь она переживала не столько за него, сколько за себя. Дэн Силвер был самым удивительным мужчиной из всех, кого она знала, с каждой минутой он пленял ее все сильнее. Выглядел он как отчаянный корсар, а говорил словно английский лорд. А еще, бывало, он смущался как мальчишка из-за того, что не умел читать. Однако он учился настолько быстро, что она была почти убеждена: он просто притворился неграмотным. Но какая разница? Ханна радовалась любому поводу, чтобы побыть наедине с ним. Это всегда было так волнующе! Несмотря на то что Дэн неизменно вел себя с ней как истинный джентльмен, взгляд его глаз был осязаем, словно прикосновение. А воспоминания о его прикосновениях заставляли Ханну подолгу ворочаться в постели без сна. Но их гость ни разу не заговорил с нею о будущем, а у нее не было никакого права, а может, и смелости, чтобы задавать ему подобные вопросы.

У нее, но не у хозяина дома.

— Ты поправляешься, — сказал однажды Джереми, раскуривая свою трубку. — И мы очень этому рады. Но тут как раз главная загвоздка, — продолжил он и, не закончив, уставился на струйки дыма, чтобы не глядеть в сверкающие глаза гостя.

— Что ж, совершенно справедливо, — спокойно отвечал Дэн Силвер. — Сильный, здоровый мужчина не должен жиреть за чужой счет, раз он снова встал на ноги. Я уж и сам хотел поговорить об этом с вами, сэр.

Они сидели в общей комнате перед веселым пламенем камина.

— Вот уже несколько недель я гощу в вашем доме, — продолжал Дэн. — Вы вернули мне жизнь. Не знаю, как смогу отплатить вам за это. Но с нынешнего дня я бы хотел сам зарабатывать себе на жизнь. Думаю, так будет лучше для всех.

Джереми не стал отрицать этого. Оба они знали, чего стоило обеспокоенным родителям постоянно загружать Ханну работой по дому. В свободное же время девушку то брали с собой в гости, то отправляли одну, так что с того самого дня, как неделю назад к Дэну вернулся попугай, она ни разу не оставалась с молодым человеком наедине. С тех пор изменилось многое. Раненому позволили выходить, и теперь он ежедневно подолгу пропадал где-то, сопровождаемый лишь своим невероятно преданным зеленым попугаем. Его видели на берегу. Он вглядывался в морскую даль и явно был чем-то обеспокоен, а Ханна столь же явно жаждала увидеться с ним снова.

— Вдова Кларк, что живет в городе, и Ремсоны, которые держат ферму на озере, — начал Джереми, — ищут работника. У Ремсона больная спина, да и вдове не повредил бы крепкий помощник. Они готовы предоставить тебе добрый стол и мягкую кровать. А там, глядишь, решил бы, что тебе дальше делать.

Джереми принялся деловито раскуривать едва не погасшую трубку. Ему ужасно не хотелось лезть не в свое дело и задавать человеку лишние вопросы. Дочка, разумеется, его дело, но он не мог даже спросить о намерениях этого парня, потому что парень, собственно, даже не намекал ни на что подобное. Ханна — вот кто не мог отвести от него глаз. Это было так на нее не похоже и так не нравилось Джереми!

— О, это было бы прекрасно, — кивнул Дэн. — Но только… В общем, вы сами знаете, что меня мучают ночные кошмары, мистер Дженкинс. Надеюсь только, что я не обеспокоил кого-нибудь в вашем доме. Наяву я ничего не помню, но по ночам кошмар возвращается. Думаю, будет лучше, если я поживу один, пока не справлюсь с моими видениями. И потом, так мне легче будет решить, чем заниматься дальше. — Поглядев на свои сомкнутые пальцы, он задумчиво произнес:

— Я тут заприметил брошенную лачугу в лесу возле моря, недалеко от мыса. Там лишь одна комната, но ведь и я лишь одинокий мужчина. Думаю, я мог бы починить там все, поправить. Мне бы хотелось пожить в уединении. Тогда я смогу работать и на вдову, и на этого беднягу с больной спиной. А за работу мне нужна только пища. Таким образом, я бы мог снова обрести самостоятельность, а по ночам оставался бы один, пока не смогу снова поселиться среди людей.

— Что ж, не вижу к тому никаких препятствий, — задумчиво проговорил Джереми. — Хижина долгое время стояла пустая. Человек, которому она принадлежала, приехал сюда посмотреть, хороша ли эта земля. Несколько лет назад он бросил ее… — Подумав немного, рыбак добавил:

— А знаешь, это, может быть, именно то, что надо. Мы бы поставили для тебя кровать и приносили бы еду… Очень может быть, что это как раз то, что надо, — заключил он.

Ведь если парень больше не будет жить в их доме, то и Ханна не станет так пристально на него смотреть. А им с матерью, в свою очередь, не придется так пристально наблюдать за дочкой.

— Благодарю вас, на первое время это было бы просто отлично, — ответил Дэн.

— Ну а потом?.. — спросил Джереми, пользуясь непринужденной обстановкой, чтобы углубиться чуть дальше.

— Потом, — отозвался Дэн с улыбкой, — надеюсь, я найду, чем заняться. Я никогда не имел дела с землей, но, наверное, научусь. Теперь, когда я умею читать, могу многое узнать из книжек. А потом, я ведь хороший моряк, а хорошему моряку всегда найдется занятие даже на суше. — Подняв свои яркие глаза, он поглядел прямо в лицо хозяину дома. — Но мужчина обязан сначала заложить фундамент будущего, прежде чем обсуждать свои мечты… Особенно обсуждать с отцом той, о которой он осмеливается мечтать. Разве не так? Я хочу сказать, смею ли я мечтать?

— Поживем — увидим, — отвечал Джереми, очень довольный этими речами.

— Я не мог бы просить большего, — чистосердечно сказал Дэн.

Он улыбался, думая, что не лжет. Просить о большем он действительно не мог. Но уж конечно, мог взять столько, сколько считал нужным. И непременно возьмет.

Когда Дэн покинул дом Дженкинсов, в нем как-то вдруг стало очень пусто. Силвер трудился у вдовы и у Уилта Ремсона, и Ханна слышала о нем только самые добрые отзывы. Иногда она видела его в поле. Иногда ей рассказывали, как он бродит на закате по пляжу, бросает в воду камешки и смотрит на солнечную дорожку, пересекающую пролив. Она успела выходить немало морских зверей и птиц и знала, как они чахнут от тоски, пока не вернутся в родную стихию. Мысль о том, что Дэн тоже когда-нибудь покинет этот берег, ранила ее очень больно.

Девушка тосковала по его шуткам и даже по задумчивости, которая порой омрачала лицо Дэна и которую тот старался развеять, как только замечал, что за ним наблюдают. Ей не хватало его удивительных рассказов и лукавой улыбки, которой он давал понять, что шутит… И еще — обращенного на нее жадного взора, когда он думал, что она этого не видит. Родители постоянно давали ей разные поручения, но, даже занимаясь чем-нибудь, Ханна постоянно думала о нем. Она пыталась представить себе, каково ему там, в ночном лесу, в одиночестве, в компании зеленого попугая и собственных кошмаров. Прошла уже неделя с тех пор, как он переехал в лачугу, и с тех пор они не перемолвились ни единым словом. Но ей все время казалось, что Дэн зовет ее.

В то утро ей дали корзинку с едой для Дэна. Причем сначала она должна была зайти к миссис Хаггерти, которая жила на их улице. Предполагалось, что девушка зайдет к соседке, занесет той немного фруктов и поспеет к хижине Дэна где-то после полудня. В это время он еще работал в поле. Но Ханне удалось разговорить миссис Хаггерти. Она так ловко притворилась, будто горячо сочувствует проблемам этой доброй женщины и ее невестки, что миссис Хаггерти, обрадовавшись неожиданной возможности поговорить с заинтересованным слушателем, пригласила ее на чай. Соседка была в восторге от того, что Ханна задержалась у нее так долго.

Девушка уходила, чувствуя, что в ушах у нее звенит, улыбка приклеилась к лицу, а соседка страшно довольна состоявшимся душевным разговором. Вдобавок ее мучила совесть. Ведь если она и не вполне обманывала мать, то все же прекрасно понимала, что та не слишком обрадуется, узнав, что дочка появилась у дверей Дэна Силвера ближе к сумеркам. Но Ханна подбадривала себя, как могла.

Дэн искренне удивился, увидев ее на пороге, а потом она поразилась, насколько же приятно видеть радость в его чистых сияющих глазах, которая сменила изумление. Этот яркий взгляд оттенял загорелую кожу его лица и… лишал ее дара речи.

— Я думал, ты на меня сердишься, — сказал Дэн.

— Нет-нет, — выдавила из себя Ханна и сразу опустила голову, словно заглядывая в принесенную корзинку.

Он осторожно приподнял ее лицо за подбородок.

— Я так давно тебя не видел, — просто произнес он.

— Да, не видел, но ты все время работал, да и я была занята…

— Видимо, твои родители не хотят, чтобы я был рядом, — вздохнул Дэн и отвернулся. Заложив руки в карманы, он смотрел на море.

Хижина, в которой он поселился, стояла на утесе, высившемся над проливом. Вечер был тихий, и на позолоченной закатом поверхности моря не видно было ничего, кроме чаек. Ханна наблюдала за тем, как Дэн смотрел на море. Лицо его было спокойным, широкое плечо почти закрывало от нее бескрайний морской простор. «Что же он видит там, за этим прекрасным пейзажем?» — думала она и не могла знать, что он глядит не на заходящее солнце и не на чаек, но лишь на дорогу. На ту дорогу, что привела его сюда, на ту, по которой он уйдет отсюда. Наконец Силвер повернулся к ней.

— Я бродяга, скиталец, человек, случайно оторванный от моря и вечно принадлежащий ему, — сказал он с неожиданной вспышкой искренности. — А ты — девушка из добропорядочной семьи. — Он пожал плечами. Что еще сказать? Но он пристально смотрел на Ханну. У него были на нее свои планы, и он серьезно сомневался, что она сумеет их нарушить. Но он не любил темнить. Она должна была понимать, чего он добивается. И если, несмотря ни на что, она решится, да будет так. Совесть у него небольшая, так что не станет слишком его мучить.

— Значит ли это, что я не могу принести тебе корзинку свежего хлеба и сыра? — весело спросила Ханна, ища спасения в шутке.

Но Дэн пропустил шутку мимо ушей. Он взял ее лицо обеими руками и пристально вгляделся в него. Яркий, жгучий взгляд его глаз удерживал девушку не менее надежно, чем руки. Потом он кивнул, удовлетворившись тем, что увидел, и поцеловал ее.

Она совершенно забылась. Рот его был горячим и пьянящим, а руки — сильными и нежными. Она прижалась к нему, но не смела обнять. Однако его прикосновения были слишком приятны, чтобы отталкивать его. Она хотела, чтобы этот поцелуй длился вечно. И он действительно показался бесконечным. Но Дэн не настолько потерял голову от немыслимой сладости ее губ, чтобы забыть о том, что не имеет на эту девушку никаких прав. И он отпустил Ханну.

— Лети же домой, маленькая птичка, — проговорил он хриплым голосом. — Уже темнеет, не стоит одной гулять в темноте.

— Но ведь ты со мной, — возразила Ханна.

— Вот именно. Разве это обрадует твоего отца? — с горечью спросил Дэн.

— Но почему же нет? — спросила она, пьянея от удовольствия и ужасаясь собственной храбрости, боясь, что он больше никогда не будет с нею так решителен.

— Действительно, почему? У меня нет ни семьи, ни работы и вообще никаких рекомендаций, кроме моих собственных рук. Так разве любой отец не будет польщен тем, что я сопровождаю его дорогую дочку по темной улице?

— Отец не судит о людях по их прошлому. Только по их планам на будущее.

— Разве? — спросил Дэн. — А если речь идет о тебе? Глаза ее округлились, а щеки слегка порозовели.

— Он не стал бы возражать, — очень тихо проговорила она.

— А ты? — спросил он снова и усмехнулся, увидев, что она сумела ответить ему лишь жестом.

Следующий поцелуй длился, пока Дэн не понял, что больше не может сдерживаться. Тогда он снова с усилием оторвался от нее.

— Идем, я провожу тебя, — сказал он и, взяв девушку за руку, поцеловал ее пальцы. Затем повел ее по длинной дороге к дому.

Когда они прощались у садовой калитки, пришлось напомнить, чтобы Ханна отдала ему корзинку.

— Дома ты лучше ничего не говори, пока я не смогу сказать больше, — серьезно попросил он, — то есть до поры до времени. Прошу тебя об этом. Я должен сам. Мне это будет приятно, хорошо?

Ханна кивнула. Он вырвал у нее еще один долгий поцелуй, после чего ласково подтолкнул к крыльцу.

— Ну, пока, — сказал он и помахал рукой. Оглянувшись в последний раз, Ханна увидела, что Дэн скрылся в вечерней тьме.

Он широко шагал, весьма довольный собой. Он не обещал ей ничего определенного. Лишь упомянул о чем-то, что должно случиться в будущем, в свое время. И если она поймала его на слове, значит, он поймал ее. Пусть даже та пора, о которой говорил Дэн, была дальше, чем другой берег моря, а время, когда он останется на берегу со своей единственной избранницей, невозможно было исчислить ни по одному из существующих календарей. Он ведь вообще никогда не утруждал себя арифметикой.

Однако он страшно хотел ее. Все его знакомые женщины были проститутками. Эта же была порядочной девушкой, такой сладкой и уступчивой. С тех пор он просыпался по ночам не только от своих ночных кошмаров, но и от совсем иного волнения — вкус ее губ, вид ее длинных темных волос и ее улыбка прочно запечатлелись в его памяти. Кроме того, что Ханна имела привлекательную внешность, она была добросердечна и мила, а в его жизни этого так не хватало.

Родившись в нищете, Силвер бежал на море, чтобы разбогатеть. Но вместо богатства нашел страдания. И однажды ночью, в ливерпульской таверне, напившись до бесчувствия, он принял решение навсегда сойти на берег. Однако, очнувшись, обнаружил себя на борту другого судна. Теперь он был на королевской службе, а королю плевать, жив ли ты или умер. Он много лет драил палубу, а потом сбежал к тем единственным морякам, которые внушали страх королевскому флоту. Так он стал пиратом…

Теперь, идя по ночной дороге, он глубоко вдыхал аромат папоротников и каких-то ночных цветов, что росли на обочинах. Земля пахла слаще, чем море, но море — его дом. Он покинет эти края, как только представится подходящий случай. Но прежде чем уехать, он получит Ханну. У него было так мало удовольствий в жизни. Он полагал, что сейчас имеет на это право.

По крайней мере он оставит ей приятные воспоминания и понимание того, что не всякий мужчина безобиден. Возможно, она постигнет ту простую истину, что нельзя ждать от судьбы больше, чем ты смеешь взять сам. Что ж, не такое уж плохое наследство. В конце концов, больше у него все равно ничего нет.

Он подошел к порогу, и зеленая птица вспорхнула ему на плечо.

— Дор-рогуша, дор-рогуша, — заворковала она. Дэн расхохотался и погладил шелковистые перышки.

— Значит, ты любишь меня, птичка, а? Ох, ладно, почему и нет? Ведь это ты, радость моя, заставил меня очухаться, когда я сидел в песке. Именно твой ангельский голосок вернул меня к жизни. Значит, я твой навеки, так ведь? Преданность! Да ты у меня настоящий собственник, почище любой девчонки, да? И я готов поспорить, что ты в десять раз преданнее любой из них. Вот погоди-ка, сейчас угощу тебя печеньем, — пообещал он.

Стряхнув с плеча попугая, он положил обе руки на пояс и расправил плечи, хорошенько потянув натруженные мышцы. Да, он будет каждый вечер ужинать, спать, а поутру снова подниматься, чтобы идти работать на чужом поле, пока не найдет способа вернуться к прежней жизни. Дэн зевнул и сладко потянулся. Но вдруг замер с поднятыми кверху руками и уставился на лунную дорожку на воде. Говорили, что его глаза похожи на акульи. Пусть так, но зато зрение у него было, как у морской птицы. Могучие руки медленно опустились. У самого горизонта Дэн увидел крошечный силуэт, пятнышко, каплю, тень на светлой серебристой ленте луны. Он сразу понял, что это значит: они вернулись.

И его сердце, то самое сердце, от которого лезвие кинжала прошло всего в каком-то дюйме, быстро и тяжело забилось. Они вернулись! Это значило, что у него появился шанс получить другие вещи, которых он желал не менее страстно: путь к бегству и месть.

Однако действовать следовало очень быстро.

Ханна шла по дороге, закрытой от лунного света кронами деревьев, и все время со страхом оглядывалась. Звук от каждого хлестнувшего прутика, от каждого упавшего листка казался ей шагом догоняющего ее человека. Она знала, что поблизости нет ни души, кроме того, к кому она торопилась, улизнув из дома. Не водилось здесь и диких животных, кроме лис и оленей, енотов и опоссумов, которые гораздо больше боялись человека, чем могли бы сами напугать его. Но если родители вдруг поднимутся и обнаружат, что ее нет в спальне… Хотя с чего бы им вставать среди ночи? Они ведь не проверяли, как она спит, с тех пор как у нее прошел детский страх перед привидениями и прочими ночными фантазиями. Сегодня она сильнее всего боялась больше не увидеть его никогда.

На рассвете, отправляясь на работу, Дэн занес корзинку. Поблагодарив родителей за еду и собираясь уходить, он шепнул Ханне:

— Приходи ко мне ночью. Ровно в одиннадцать. Одна. Никому не говори. Сейчас я ничего не могу больше сказать. Только одно: если любишь меня, приходи, любимая.

Весь день она с трудом соображала, разговаривала и ходила. Ей все время слышался его голос, произносивший слово «любимая». Ведь он говорил так отчаянно, почти безнадежно. Прежде у нее не было от родителей секретов более серьезных, чем тайком пронесенная в комнату жаба. Но в этот вечер Ханна потихоньку выскользнула за ворота и побежала по лесу к маленькому домику на вершине утеса. Если бы она то и дело не оглядывалась, боясь, что ее исчезновение как-нибудь обнаружится, то можно сказать, что действовала она безоглядно.

— Ты здесь! — воскликнул Дэн, принял девушку в объятия и сразу же закрыл дверь.

В маленькой хибарке пахло свежесрубленным деревом, сосновой хвоей и морем. Пол был чисто выметен, и вокруг царил идеальный порядок. Но не это удивило Ханну. Самые разные люди попадаются среди моряков, но хороший моряк — это всегда очень аккуратный человек. Может, он не так уж много починил в этой хижине, но зато каждая вещь лежала строго на своем месте. Из мебели тут были только кровать, покрытая старым лоскутным одеялом, из дома Дженкинсов стул и стол. Камзол Дэна висел на гвозде, вбитом в стену. Все остальные его пожитки были сложены в старый морской сундучок, стоявший возле кровати. Из двух окошек открыто было только то, которое смотрело на море. Горела лампа. Ханна увернулась от его поцелуя.

— Что случилось? — спросила она, всматриваясь в его лицо сквозь полумрак комнаты. — Что-нибудь серьезное?

— Ты никому не сказала? — настороженно спросил он.

Она отрицательно покачала головой, так что даже капюшон плаща соскользнул с макушки. Дэн совсем освободил от него волосы девушки и поглядел на нее сверху вниз. Рука его потянулась к пуговкам, застегнутым у нее на горле. Ханна смотрела на него круглыми испуганными глазами.

— Дэн, — снова спросила она, — так что произошло?

— Я соскучился по тебе, — признался он.

— Что? — Она заморгала. — Ты заставил пеня сбежать из дома, сходить с ума весь день, и все только потому, что… соскучился?

— Ничего себе «только», — возразил он. — Я не знал, как переживу без тебя еще одну долгую ночь. Сколько можно не спать? Сегодня я чуть не угодил в молотилку. Лишь только солнце сядет, как я не могу найти себе места. Все жду до самого утра, а потом целый день грежу о тебе… и надеюсь хотя бы увидеть. Я не могу больше, любимая.

— Но сегодня уже пятница. Мы бы увиделись в вос-скресе-нье в церкви, — сказала она заикнувшись, когда ему удалось наконец снять плащ и его рука оказалась у нее на затылке. Теперь он играл пуговками платья.

— В церкви, — протянул Дэн, — что же мне, прикажешь петь с тобой хоралы? Что за радость! Нет, Ханна, я хочу тебя ближе. Готов поклясться, ты понимаешь меня, любимая.

— Ах, ми кор-рашон, ми кор-рашон, — засвистел попугай. После слов Дэна его хриплый голосишко прозвучал очень забавно. Ханна рассмеялась. Наверное, слишком громко от смущения и радости, что напряженная ситуация так легко разрядилась.

Но увы, она ошиблась, потому что, не сводя с нее глаз, Дэн толкнул дверь, и попугай вылетел в ночь.

— Ты нужна мне, любимая, — сказал он и снова закрыл дверь.

Губы его коснулись ее губ, а потом скользнули к щеке, шее. Расстегивая одну за другой пуговки платья, он приветствовал легким поцелуем каждый вновь открывающийся участок ее кожи. Девушка трепетала в его руках, шумно вдыхала его аромат и цепко держалась за широкие плечи. Дэн погладил ее грудь, а когда она в восторге потянула воздух сквозь зубы, перехватил этот вздох своим теплым ищущим ртом. Наконец все пуговицы были расстегнуты, и он потянул платье с ее плеч.

— Дэн, — пробормотала она, испытывая одновременно страх и восторг, — мы не должны, ты не должен…

Но сама продолжала целовать его, искать его объятий. Ведь еще ни один мужчина не причинял ей вреда, и она не могла поверить, что тот, кого она полюбила, может поступить с ней нечестно. Дэн обязательно остановится, когда будет необходимо. Она твердо верила в это, как знала и то, что вовсе не хочет, чтобы он останавливался.

Дэн сделал паузу, и вдруг Ханна растерялась. Он серьезно смотрел на нее сверху вниз.

— Нет, я должен, и ты должна. Мы должны, — сказал он. — И ты это знаешь.

— Но ты говорил…

— Я говорил, что скажу тебе, когда настанет время. Оно настало. Ты будешь моей. Так почему не сегодня?

Действительно, почему? Они все равно станут мужем и женой, разве не так? Он ведь сам сказал. Она не знала больше ни одного мужчины, которого бы так желала, зато твердо знала, что больше ей никто не нужен. Ее родители не были в восторге от этого человека, но они сами допускали, что смогут принять его, если он найдет себе подобающую работу. Ханна верила, что найдет. Ведь Дэн Силвер совсем не глуп: иного способа добиться ее руки нет, и ему это понятно. Но помимо всех этих разумных доводов и выше их всех было сознание того, что она нужна ему сейчас. Так же, как и он нужен ей. Так зачем же непременно ждать свадьбы? Нет, она не станет зря томить его и себя. Ханна подняла лицо навстречу его губам.

Дэн умиротворенно вздохнул, склоняясь к ее рту. Она ощутила, как расслабилось его стройное мускулистое тело. Но вдруг оно словно проснулось — Дэн подхватил ее на руки и сделал несколько шагов к своей узкой кровати.

— Лучше, — шепнул он, устраивая девушку на мягком покрывале. — Так лучше, — пояснил он, укладываясь рядом.

Она повернулась к нему, ничуть не стыдясь и совершенно доверяясь. В конце концов, она ведь ждала этого мужчину всю жизнь, хотя даже в самых смелых фантазиях не могла себе представить такого возлюбленного. Сильный и ласковый, страстный и в то же время такой выдержанный, он был всем тем, на что она могла надеяться. В его лице отражалось ее собственное, и, глядя в это свое отражение, Ханна казалась себе настоящей красавицей и была счастлива, что заслужила его любовь. Ведь он был так умопомрачительно хорош! Когда он сбросил с себя остатки одежды, ее глубоко поразил вид этого могучего тела, но все же не так, как ощущение, которое она пережила, когда он к ней прижался. Она удивилась, но совсем не испугалась. Да и как можно было пугаться? Ведь она наконец-то встретила свою вторую половинку!

Он не спешил, лаская ее. У них было еще достаточно времени, хотя луна уже поднималась. Он не собирался оставаться здесь далеко за полночь. Точнее, она-то останется. А он уйдет. Навсегда.

Дэн убеждал себя, что ему не в чем раскаиваться. Ведь он ни единым словом не солгал ей. Он нарочно тщательно подбирал слова, чтобы она не смогла назвать его лжецом, даже мысленно. Настало время. Он должен овладеть этой девочкой. Она все равно будет принадлежать ему. Так почему не сегодня ночью? Ему следовало бы попросить ее руки у мистера Дженкинса. Следовало бы, нет спору… но вот только дойдет ли до этого?

Итак, все, что он сказал, было чистой правдой. А если Ханна как-то не правильно поняла его, разве он виноват? Нельзя же винить Дэна Силвера за то, что не весь мир населен такими вот доверчивыми простаками, как эти островитяне. Зато он подарит этой девушке такую ночь, которую она потом будет помнить всю жизнь. «А возможно, — думал он, скользя любопытными ладонями по ее теплому телу, — возможно, она больше ничего и не хочет. В любом случае большего она не получит. Ведь я — пират, скиталец, и сегодня посетил ее, как прилив посещает берег. Прилив кончится на рассвете. Для нее это будет лучше».

У него было немало женщин, и всех он покинул. В этом смысле Ханна ничем не отличалась от любой из его прежних пассий. Только она была лучшей. Потому что ее рот невообразимо сладок, а высокая упругая грудь еще слаще. И влага, которую он наконец отыскал в заветной щели, убедила его в том, что она уже готова принять его, точно так же, как бывали готовы и все прочие женщины. Но все равно, эта была другая. Это была Ханна, и он не мог забыть об этом ни на минуту, хотя и очень старался.