Ключ

Белая птица била крыльями в синей выси, уходя к стоящему в зените солнцу. Юный послушник запрокинул голову, глядя на исчезающего в вышине голубя. Внизу, во внутреннем дворе цитадели, кричали люди. Доски, перекинутые от стены к голубятне, затряслись. Он не обернулся посмотреть, кто бежит к нему, бесшумно ступая мягкими чёрными сапогами. Так и стоял, запрокинув голову, пока не ожгло шею болью.

Фонтаном брызнула кровь, вмиг пропитав рясу. Заклокотал, запузырился воздух в перерезанном горле. Закружилась голова, подкосились ноги. Чьи-то руки подхватили, не давая упасть.

— Предатель, — прошептал учитель, глядя в глаза.

Он не успел ответить учителю.

Да и не смог бы.

Глава 1

Семь лет я мечтал работать по специальности. Моя девушка оставила меня из-за этого. И вот, когда мечта моя, наконец, сбылась, я сижу на голой земле, с руками, скрученными за спиной, и необыкновенно остро ощущаю нож, упирающийся под рёбра.

— Ты кто такой?

Серо-стальные глаза. Мне следовало догадаться: от человека с таким взглядом не стоило ждать ничего хорошего.

Я? Да геолог я. Обыкновенный геолог…

День не задался с утра. Попав под ливень, я намертво забуксовал в одном из заповедных лесов своей необъятной родины. Отчаявшись вытолкать из канавы новенькую служебную «Ниву», я, высоко поднимая ноги и вновь с содроганием опуская их в холодную вязкую грязь, пробрался к капоту и, уже в который раз, склонился над картой. Незадача… Куда ни кинь — всюду клин. Угораздило же застрять посреди дремучего леса! До ближайшего жилья топать километров сорок, а то и все пятьдесят по бездорожью, да ещё неизвестно, найдётся ли в том населённом пункте тягач или, на худой конец, трактор.

И вновь я без особой надежды заглядывал под капот, дёргал насквозь промокшие, набухшие грязью еловые лапы под колёсами автомобиля, открывал багажник и, уже бездумно, изучал его содержимое. Домкрат, запаска, трос, геологический молоток, пробирки для проб, кучи бумажных пакетов — с моей проблемой это зеро. Я, наконец, смирился с неизбежным и принялся собираться в дорогу.

Связанные за шнурки кроссовки — через плечо, с заднего сиденья взял куртку, органайзер, карандаш и шахтёрскую каску, из бардачка — часы, бумажник и бесполезный в этой глуши сотовый. Решив, что по пути в деревню вполне смогу наведаться на контрольные точки своего будущего рабочего участка, я прихватил с десяток пробирок, пакеты, сложил собранные вещи в рюкзак, мелочи распихал по карманам. Заперев машину, сдёрнул разложенную на капоте карту и, на ходу складывая её, двинулся по затопленной весенними ливнями узкоколейке.

Несмотря на непролазную грязь, мне начинала нравиться моя прогулка. Ноги, вспомнив многокилометровые переходы студенческих практик и научных экспедиций, взяли заботу о дороге на себя. А когда часа через полтора дорожные лужи, чётко обозначив границу прошедшего ливня, закончились, я окончательно воспрянул духом и даже немного сбавил ход, вообразив, будто никуда не спешу и ни в чём не нуждаюсь. И невольно вздрогнул, когда сорока пёстрым пятном сорвалась с ближайшего дерева и, возмущённо крича, пронеслась над дорогой. Если бы не это, я, возможно, и не услышал бы шороха травы под лёгкими шагами да шелеста раздвигаемых веток.

— Ау-у? — позвал я наугад.

В ответ прозвучал смех, звонкий и заразительный. Прикрывая ладошками улыбку, из леса вышла девочка, лет десяти, не старше. Белая майка, шорты, рваные сандалии на тоненьких хрупких ножках и копна пышных огненных волос, вспыхивающих при каждом движении. Круглые голубые глаза озорно щурились.

— Ты чего кричишь, заблудился?

— Я?! Заблудился?! — Подобное предположение возмутило меня до глубины души. — Я не могу заблудиться. У меня есть карта, — в подтверждение я развернул многократно сложенную «простыню» и ткнул пальцем в то место, где мы, по моему предположению, находились.

— А что это у тебя такое? — девочка кивнула на мои босые ноги и вновь прикрыла рот ладошкой.

Я опустил взгляд. Действительно. Вплоть до колен, чуть не доходя до бережно закатанных штанин, я был обут в плотную корку засохшей грязи. Усмехнувшись, я оглядел высушенную солнцем дорогу и по-босяцки почесав одной ногой другую, предположил:

— А ща так модно.

Девочка захохотала, приседая и хлопая ладошками по коленям. Я улыбнулся. Уже с трудом, сквозь смех, она спросила:

— А на голове это зачем?

Я, не снимая своего головного убора, включил фонарь.

— Вуаля! Это шахтёрская каска.

— Ты что, шахтёр? — удивилась девочка. — А где здесь шахта?

— Шахты здесь нет, и я не шахтёр. — Мы потихоньку двинулись дальше, она улыбалась и поглядывала на меня с нескрываемым любопытством. — Я геолог. А ты? Красная Шапочка, идёшь к бабушке и несёшь ей пирожки?

— Не угадал! — Девочка недовольно сморщила носик. — Не к бабушке, а от бабушки. И нет у меня никакой красной шапочки.

— Ну, так и я — не серый волк… — Я провёл ладонью по её нагретым солнцем волосам и вновь почему-то вспомнил, как невероятно сложно было найти эту работу.

— Я убежала, — она искоса глядела на меня, ожидая реакции.

— Вот как, — я не казался заинтересованным.

— Да! — Моё очевидное равнодушие явно её возмутило. — От деда с бабкой.

— Так ты Колобок! Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл… Вредные дед с бабкой?

— Страшно! — обрадовалась девочка моей догадке. — Ничего не разрешают, заставляют за свиньями ходить, а они такие… — Втянув голову в плечи, девочка отчаянно замотала головой. Потом как-то очень уж по-взрослому вздохнула. — Домой мне нельзя: мама заругает. Она говорит, что у неё и без меня хлопот полон рот. Пусть, говорит, за тобой хоть бабушка присматривает.

— Что же ты делаешь?

— А я к бабке совсем не хожу… Ну почти что… Но зато я гуляю по лесу!

— Одна? — я вскинул бровь.

— У меня есть собачка, только она сегодня дома осталась.

— Дела? — посочувствовал я, и девочка вновь развеселилась.

Мы шли по дороге вдвоём, и нам было легко и весело вместе. Она трещала без умолку, а мне достаточно было серьёзно кивать и заинтересованно мычать. Солнце вставало быстро и припекало уже жарко, и я кое-как почистил ступни. Когда показался поворот на контрольную точку, мне уже не хотелось расставаться со своей маленькой спутницей.

— Слушай, подруга, — остановился я и, прикинув, что утро ещё только началось, а до вечера можно успеть и до посёлка добраться, и произвести рекогносцировку на местности, предложил: — А давай ты мне пробы собрать поможешь?

Это было моей первой ошибкой. Самой первой и самой ужасной. Даже лезвие, твёрдо и жарко упирающееся в бок, не беспокоило меня так, как беспокоило отсутствие девочки. Я всё ещё вглядывался в тёмные заросли, надеясь и боясь, что вот сейчас её приведут. Или принесут…

— На охрану не очень-то рассчитывай. Я наверняка успею выпустить тебе кишки, крыса! — Высокий светловолосый человек с холодными серо-стальными глазами неправильно истолковал мой мечущийся взгляд.

— Верю, — вздохнул я, — только и ты поверь мне, пожалуйста, я не крыса… и не стукач, и не подсадная утка. Я вообще не знаю, как я тут очутился.

Нет, конечно, в общих чертах…

Девочка согласилась легко и радостно, и при первом же просвете в стене деревьев я обулся, мы свернули с дороги и углубились в лес. Судя по карте, здесь должен был быть ручей, бегущий по участку, где мне предстояло провести полных два месяца полевых работ. Место это было хорошо знакомо девочке, и вскоре мы услышали спокойное журчание воды и увидели широкий, без чётких границ берегов, скачущий по диким зарослям и ныряющий под гниющие коряги поток.

Ориентируясь скорее на звук воды, чем на яркую влаголюбивую растительность, мы пошли вверх по течению, то теряя ручей из виду, то внезапно наталкиваясь на прихотливо изгибающееся русло. От подлеска тянуло сыростью, а солнце ещё не поднялось достаточно высоко, чтобы пробить густую поросль у нас над головой, и я отдал девочке свою ветровку.

Судя по карте, мы давно уже должны были добраться до места, но я не слишком беспокоился. Девочка с энтузиазмом продиралась через бурелом, а разницу в расстоянии можно было списать на погрешности топографов и пересечённый характер местности. Одна из задач моей командировки и состояла в уточнении старых карт перед планируемым строительством. Единственное, что мне не нравилось, — это некоторое несоответствие ландшафта моим скромным ожиданиям: сырой перегной под ногами сменился суглинком, и смешанный лес начал постепенно переходить в хвойный, что обещало непредвиденные затруднения. Но когда, пригнув очередную еловую лапу, я увидел исток ручья, то застыл как вкопанный.

Ручей выходил из пещеры в скале. Его стремительный бег дробился о каменные стены и рассыпался звонким эхом. Рука невольно потянулась к затылку. Нет здесь скал. Сроду не было, и быть не может. Уж во всяком случае — не таких здоровенных… И тем не менее… Задирая голову, не сводя глаз с этого чуда местной природы и оттого постоянно спотыкаясь, я пересёк неширокую прогалину, оглядел тёмные своды, и на меня повеяло холодом подземелья. Девочка уже кидала камешки и слушала, как прокатывается под сводами эхо. Скала. Метров пять высотой, не меньше. Обнажённая порода указывает на достаточно ранний период формирования, и, что самое любопытное, судя по звуку бегущей воды, полость в скале достаточно велика. Всё это я передумал, прыгая на одной ноге, вслепую развязывая кроссовки. Привлечённая моими ужимками, девочка отвлеклась от забавы.

— Это что?

— Понятия не имею. Но сейчас мы это выясним.

Я, наконец, разулся, отдал кроссовки девочке и, строго-настрого запретив лезть за собой, нырнул в узкий тёмный зев. Хотя на входе мне пришлось согнуться в три погибели, но, продвигаясь, я чувствовал, что своды медленно, но верно уходят вверх, плечи расправляются, а стены раздаются настолько, что их уже можно различить только в направленном свете фонаря. Сзади что-то заскреблось, послышался плеск воды, и рыжая головка появилась из-под руки с фонарём. Вцепившись в мой пояс, девочка шмыгнула носом и заявила:

— Я не хочу оставаться там одна!

Бурный поток пенился вокруг её щиколоток, ледяная вода свободно забегала в сандалии.

— Куртку надень… чудо. — Она послушно сунула руки в рукава.

Луч фонаря плясал, выхватывая из темноты покрытые белёсыми потёками стены, раскидистые ветви трещин, чёрную, вскипающую бурунами воду. Девочка крепко уцепилась за мой ремень и, притихшая, мелко и быстро перебирала ногами, чтобы не сорваться с этого своеобразного поводка. Гул воды усиливался. Эхо, прокатываясь и громыхая, замирало где-то вдали, оставляя неприятный осадок, в котором смешивались страх и ощущение величия природы, отчего хотелось говорить шёпотом. Я как будто снова стал студентом-первокурсником. Хуже, я ощутил азарт. Этакий исследовательский зуд в заднице. Краем сознания успел ещё подумать, что, прежде чем лезть не пойми куда, не мешало бы отвести девчушку домой. Но, едва представив, какая детская обида на меня обрушится, решил не гневить судьбу и ребёнка. Если бы только я доверился чутью…

Человек, разозлившись, чуть надавил на лезвие. Я зашипел от боли.

— Слушай, а может, мне попросту вырезать твой лживый язык, да и дело с концом? Если ты не стукач, никто в обозе и не почешется. Все мы тут ровно что мёртвые.

Мои мозги, и так крутившиеся на предельных оборотах, закипели и не родили ничего лучше правды:

— Я не стукач! Я вообще не отсюда! Я вышел из подземного лабиринта!

Пройдя очередной поворот извилистой дороги, проделанной в твёрдом камне трудолюбивой водой, мы оба замерли озадаченные. Прямо перед нами большой поток, вырываясь из широкого тоннеля, дробился на множество маленьких и исчезал в десятках расщелин, подобных нашей. От всех боковых тоннелей к главному были перекинуты узкие, искусно выточенные рукой мастера мостки.

— Ну и ну… — Вздрогнув от лёгкого прикосновения, я увидел горящие восторгом глаза, взгляд, настоятельно требующий идти дальше.

Последняя мысль о возвращении умерла, не успев зародиться. Тронув босой ногой узорный камень, я чуть надавил, пробуя мостик на прочность и, удивляясь собственному безрассудству, осторожно, шаг за шагом перешёл на ту сторону. Лёгкий ажур орнамента грозил рассыпаться в прах под тяжестью человеческого тела, однако мой переход завершился вполне благополучно. Мостик, изогнувшийся над бурлящей водой, оказался вполне надёжным.

— Сними сандалии и иди ко мне. — Всё ещё не доверяя прочности сооружения, я вытянул руки к девочке. — Будешь падать, прыгай вперёд, я тебя поймаю.

— Я уже купалась сегодня, — бросила та, расстёгивая кожаные ремешки, однако голос её дрожал. Я подбадривающе улыбнулся, и, лёгкая как ветерок, она порхнула над потоком. Тряхнув головой, откинула со лба непослушную чёлку, рыжий огонь лизнул её щёки и шею.

— Пойдём? — Голубые глаза уже были устремлены вперёд.

— Обуйся сперва. — Я не испытывал должного энтузиазма. — Это всё чертовски неправильно. — Взгляд мой блуждал по стенам. Они сплошь были испещрены мелким замысловатым рисунком. Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Сложные ломаные линии, как трёхмерные картинки, при беглом взгляде рождали образы людей и животных, ясно угадывались силуэты крепостных стен и башенных шпилей, светило солнце, облака бежали по небу. Но стоило посмотреть на рисунок прямо, как наваждение исчезало, и глаз не был в состоянии зацепиться за что-либо в этом диком переплетении прямых. — Ты тоже видишь это?

— Да… — выдохнула девочка, кончиками пальцев собирая силуэт опирающегося на копьё воина.

— Чёрт его знает что…

— Не ври, сука! — Ярость, зазвеневшая в голосе, заставила меня зажмуриться. Я ожидал верного удара ножом. Но человек с силой оттолкнул меня. Я повалился лицом в землю. Боль в переносице, как ни странно, принесла облегчение. Я завозился, пытаясь подняться без помощи связанных за спиной рук.

— Знающий человек близко туда не пойдёт, потому как запретное это место.

Ещё бы…

Мы шли по нескончаемому коридору, а вокруг, на периферии зрения, сменяли одну за другой картины, рассказывающие некую историю. Ощущение, исходящее от первых изображений, вселяло тревогу и страх. Страх, дерзавший надеяться на лучшее, готовый сразиться за будущее. С десяток метров стены повествовали о великой войне, об изнуряющих годах битв, о победе, что близка к поражению. О долгожданном мире и затаённой ненависти. Далее шло простое перечисление сменяющих друг друга вёсен: бед, радостей, небесных знамений, земных правителей. Мирные картины народных празднеств, сбора урожая, строительства городов. Сквозь жаркую пустыню шли богатые караваны, многомачтовые парусники бороздили моря. Но даже в картинах благополучия и процветания ощущалась древняя, затаённая обида. Фанатичная готовность преследовать до конца.

Если бы не девочка, снующая вокруг, касающаяся стен пальцами, вздыхающая и задающая вопросы, я решил бы, что всё это мне лишь мерещится. Любые попытки всмотреться, уловить детали картинки ломали образ, превращали его в нагромождение беспорядочных линий. Мы ускорили шаг, чтобы чередой сменяющихся кадров просмотреть нехитрую историю, запечатлённую на стенах. Когда мы подходили к последним рисункам — всеобщая смута, горящие города, шагающие сквозь дым пожарищ когорты, — я заметил едва заметный голубоватый отсвет в прочерченных по стенам бороздах. Чем дальше мы шли, рассматривая честные схватки и подлые убийства, тем ярче становилось сияние. В конце концов мы увидели его источник.

Стены просторным куполом смыкались над подземным озером. Ярко-голубое, оно находилось в самом сердце пещеры, освещая её своим внутренним светом. Луч фонаря с трудом ловил влажный блеск камня высоко наверху.

— Метров сорок-пятьдесят… Этого просто не может быть!

— Иди сюда!

Посреди озера, ступеньками уходя под воду, находилось возвышение. С берегом пьедестал соединяли четыре моста. Девочка уже успела взбежать по одному наверх и теперь рассматривала что-то, стоящее на самой вершине.

Я пошёл на зов.

Вокруг озера, кольцом огибая его, тянулась какая-то надпись. Но вряд ли я смог бы её прочесть. Лишь обилие сложных кривых и элементы, повторяющиеся через рваные промежутки, позволяли рассмотреть в этом причудливом узоре послание.

Девочка разглядывала своё отражение в глубокой, грубого камня чаше. Та покоилась на тонко сработанном базальтовом треножнике. Единорог, грифон, феникс. Смеясь, девочка погрузила лицо в неестественно голубую воду. Я поспешно дёрнул её назад. Каскад брызг блеснул горстью самоцветов. Резко потемневшие до цвета запёкшейся крови волосы прилипли ко лбу.

— Ты че-е-го-о? — удивлённо протянула она, вытирая лицо ладошкой.

— Извини. — Несмотря на то что поступил правильно, я чувствовал себя полным идиотом.

Достав из рюкзака пробирки, я осторожно взял пробы воды. — Здесь может быть всё что угодно… — Вопреки ожиданиям, вода не потеряла цвет. Длинный тонкий стержень как будто светился изнутри. — Любые примеси…

Взглянув на часы, я понял, что путешествие заняло слишком много времени. Дело шло к полудню, и, если мы хотели добраться до посёлка засветло, надо было срочно возвращаться назад. Мне стоило неимоверного труда оторвать девочку от чудес пещеры, и когда мы, наконец, тронулись в путь, нас ожидал очередной сюрприз. При «перемотке» назад «плёнка» показывала совсем другое. Двое бегут, спасаясь от преследующей толпы, их товарищи лежат, утыканные стрелами, пронзённые копьями. Сгибаясь под тяжестью громоздкой ноши, двое бегут по тоннелю, ведущему к подземному озеру. Один, обнажив клинок, готовится схлестнуться с преследователями. Второй застыл над каменной чашей, в которой покоится огромное сияющее яйцо. Обернувшись к входу, он отнимает руки от кровоточащей раны в боку, прикасается к гладкой поверхности яйца. Свет, вырывающийся из-под окровавленных ладоней, ослепляет толпу преследователей. В следующий миг, обезумевшая, та рассыпается, и вот уже горстка перепуганных людей ищет спасения под высокими сводами тоннелей. Я предпочёл бы, чтоб девочка не видела последних сцен. Блуждание по бесконечным лабиринтам, ссоры, одиночество, безумие и смерть от истощения — такова была судьба каждого из преследователей.

— Для тебя, может, и запретное, дубина, — я рисковал, я рисковал очень сильно, — а для посвящённых в тёмные таинства… Тот, кто не имеет права ступить под священные своды проклятых тоннелей, будет вечно блуждать в подземелье, преследуемый демонами и видениями. Он познает все муки ада и проклянёт день и час своего рождения.

Я уж проклял…

Чем ближе мы продвигались к выходу, тем сильнее я беспокоился. С последней картиной, призрачно мелькнувшей на испещрённой линиями стене, оправдались мои худшие опасения: я увидел бездну одинаковых потоков, исчезающих в абсолютно неотличимых друг от друга пещерах, и, хоть убей, не мог вспомнить, который из них наш. Конечно же, я не подал виду. Готов поспорить, на моей тупой физиономии не дрогнул ни один мускул. Даже спустя пару часов, когда девочка, выбившись из сил, дремала у меня на закорках, а мне казалось, что идём мы уже гораздо дольше, чем следовало бы, я всё ещё верил в свою звезду и пресловутое профессиональное чутьё. Это всё равно что заплутать в собственном офисе, говорил я себе, и за ослиное упрямство был вознаграждён выходом.

Конечно, этот выход не был входом. Тем самым, через который мы попали в этот треклятый лабиринт. Но это определённо был выход. Широкая деревянная дверь, ряд тёмных, разбухших от постоянной сырости досок, — это не тупик и не развилка, это определённо старый добрый выход, надёжное спасение заплутавшего спелеолога. Я хохотал так, что девочка проснулась. Протёрла заспанные глаза, уставилась на меня удивлённо.

— Ты чего?

— Ничего, — я вытирал выступившие слёзы, — просто дядя Никита нашёл выход.

— А разве мы заблудились? — За эту детскую веру в себя я готов был продираться на поверхность голыми руками. Благо делать мне этого не пришлось. Я устало пнул дверь ногой.

— Нет, маленькая, просто у дяди Никиты шалят нервы. — С этими словами я переступил порог древней хибары.

— Лабиринт…

Похоже, это слово действовало на светловолосого завораживающе. Обретя, наконец, равновесие, я рискнул оглянуться. Он весь как-то отстранился, стальные глаза смотрели внимательно. Ножа уже не было видно. Я гадал, откуда он его достал и куда спрятал. Его руки, так же как и мои, были скручены за спиной.

— Да, лабиринт. И если бы эти олухи не набрели на мою избушку… — Я замолчал, как мне казалось, многозначительно.

— Так ты живёшь там?! — Это произнёс уже другой пленный, из тех, что закрывали спинами нашу маленькую разборку. Ужас в его голосе был неподдельным, в этом меня убедило и внезапное, одновременное движение, качнувшее всех в сторону — подальше от меня.

Конечно, жить в такой хибаре никому не захочется…

Осмотрелся я, уже сидя на каком-то шатком нагромождении ящиков. Да. Именно хибара. Трудно подобрать более точное слово. Всё здесь — непрочное, насквозь прогнившее — было готово вот-вот рухнуть. Черепки и лоскутья, пёстро разбросанные вокруг, казались принесёнными приливом галькой и водорослями. Всё указывало на то, что дом был покинут много лет назад. Полное запустение. Но вторая дверь хибары давала надежду выйти к дороге или хотя бы в лес. Мне до смерти надоели тёмные бесконечные подземелья. И потому, в тревоге и предвкушении, я не спешил обуваться. Долго растирал закоченевшие ступни. Пока девочка грызла вчерашний бутерброд, с болезненным удовольствием приложился к походной фляжке с коньяком. Так что, когда мы снова собрались в путь, я был бодр и спокоен, готов ко всему.

…Но не к тому, что ожидало нас за второй дверью. Яркий свет восходящего солнца ударил по глазам. Щурясь и смаргивая набегающие слёзы, я различил тёмные силуэты приближающихся людей. Обрадованный, я сделал шаг вперёд, поднял руку, но отшатнулся, разглядев наконец лица. Страх отвратительно мешался в них с угрюмой, первобытной злобой. Руки нервно сжимали суковатые дубины. Многие принялись нагибаться, подбирая с земли камни и жирные комья грязи. Что-то страшное творилось вокруг. Увлекая за собой девочку, я попятился назад, к входу в хибару. Заметив мои маневры, кто-то в толпе взвизгнул и, до этого безмолвная, она взорвалась неистовыми воплями, ринулась навстречу с бешеной скоростью. Я развернулся, толкнул девочку вперёд себя, заслоняя от пронзительно свистящих камней. Шаг. Проклятая дверь не имела ручки. Я вцепился в неё ногтями, силясь открыть, но не успел. Жало, впившееся в затылок, заставило меня изогнуться дугой. В глазах потемнело. Я тяжело осел на землю. Девочка, держа меня за руку, смотрела на приближающуюся толпу.

— Беги! — Я оттолкнул её, выдернул ладонь. Она сделала пару шагов назад. Прежде чем обогнуть злосчастную избушку, оглянулась.

Её взгляд был полон неисчерпаемого спокойствия… Именно этот последний взгляд позволил мне вынести избиение накатившейся толпы. Упав, я не пытался встать. Закрыв голову руками, катался по земле в надежде ускользнуть от беспорядочно мелькающих ног. Иногда это мне даже удавалось. Удары были на удивление мягкими. Но не думаю, что я продержался бы долго, если бы не подоспевшая подмога.

— Трусы! — этот окрик заставил толпу рассыпаться.

Приподняв гудящую голову, я увидел других людей. Людей, облачённых в кольчуги. Они бежали ко мне, и им уступали дорогу. Один, с мечом, жарко блестящим от пролитой крови, шёл, заглядывая в глаза каждому, и каждый опускал взгляд.

— Где вы были, когда мой отряд сражался с грабителями? Где бы вы вообще были, если бы не мои люди?! Прятались под своими телегами? Кто позволил вам отходить от обоза? Из-за вас я потерял пятерых… Пятерых! Герои, ха! Псы! Осмелились тявкать, лишь когда враг показал спину. Всем возвращаться к телегам и ждать там, слышали? Ждать там, пока мои люди прочёсывают лес.

Он остановился. Жалкая и присмиревшая толпа потянулась прочь от избушки. Взглядом сосчитав своих солдат, воин повернулся ко мне.

— Пойдёшь в обоз. Сам. И будешь ждать там. Ясно?

Ничего не соображая, я отрывисто кивнул — поляна плавно закружилась. Удовлетворённый таким ответом, воин дал знак солдатам, и они пробежали мимо, задев тяжёлыми мокрыми плащами, скрылись в чаще позади избушки. Я рванулся было следом, ведь именно туда убежала девочка, но один из босяков задержался, чтобы подтолкнуть меня вилами в противоположную сторону, и я побрёл в указанном направлении. Человек с вилами сопровождал меня.

Острая боль накатывала волнами. Я шёл, ощупывая полученные ушибы, и мимо меня пробегали люди, много людей. Мой конвоир не пытался заговорить с ними, молчал и я, и те скрывались из виду, растворяясь в гуще кустарника. Иногда из зарослей выныривали воины. Одним взглядом оценив наш тандем, не говоря ни слова, спешили мимо — в глубь чащи. А когда в просветах показалась дорога, наперерез, ломая ветви тяжёлой ношей, вывалился раненый солдат. Человек, которого он нёс на плечах, был мёртв. В том, что он был мёртв, я не усомнился ни на миг. Руки убитого свободно свешивались с плеч солдата. Залитая кровью, неестественно вывернутая и сжатая в кулак ладонь, неровно остриженный ноготь с траурной каймой. Я покачнулся, накатила дурнота, всё закружилось, и, почти падая, я отшатнулся в сторону, подальше от натужно хрипящего раненого.

— Куда? — Он повернулся, и я увидел кровь, стекающую на глаза из-под шлема. — Помоги.

Это звучало как приказ. В два шага солдат преодолел разделявшее нас расстояние и, перехватив за руки, сбросил ношу с плеч.

— Ноги держи…

Я послушно подхватил труп повыше лодыжек. Толстая кожа сапог была пропитана кровью. Я отвёл взгляд. За моей спиной уже никого не было, где-то рядом хлёстко ударяли в спешке раздвигаемые ветви. Солдат стоял, откинув голову, и дышал глубоко и неровно. Потом он встряхнулся, как пёс, и скомандовал:

— Пошли.

Мы спускались по склону к широкому тракту. Спотыкаясь о камни, я пытался охватить взглядом открывающуюся панораму. Вдоль совершенно разбитой грунтовой дороги длинной лентой вытянулся обоз, собранный из запряжённых лошадьми телег. Двигаясь медленно и нехотя, под нами ползли крытые фургоны, разбитые колымаги, какие-то абсолютно дикие волокуши. Люди, впряжённые в волокуши, смотрели только себе под ноги. Возницы фургонов, плотно вставших вдоль тракта, грозили им кнутами, громко ругались, сплёвывали. Они хотели двигаться дальше, но им мешал затор из брошенных хозяевами телег. Со всех сторон к обозу спускались люди. Затор постепенно рассасывался. Когда мы подошли ближе, движение на тракте уже возобновилось. Выйдя на дорогу, солдат остановил первый же фургон.

— Довезёшь до гарнизона в Крючьях. — Не обращая внимания на протестующие возгласы хозяина, мы перевалили начавшее деревенеть тело через борт.

— Куда? Полотно! Там же полотно! Кровью испачкаешь!

— Заткнись… — Солдат вдруг опёрся о высокое колесо фургона. Сморгнул, встряхнул головой, покачнулся. Я поддержал его, схватил под локоть.

Удар с разворота в челюсть отправил меня в грязь. Кулак плотно прошёлся по скуле — перед глазами потемнело. Я сел, пытаясь разобраться с разбегающимися мыслями. Застонал, ощутив наливающуюся боль. Солдат потёр костяшки, рассеянно оглянулся и бросил мне:

— Проваливай.

Развернувшись, он захромал в хвост обоза.

Пытаясь встать, я опёрся о деревянную спицу. Фургон тронулся. Колесо подняло меня на ноги, волоча вперёд. В ладони вонзились мелкие занозы. Шатаясь, я отошёл в сторону. Ладони горели. Я встал у обочины, чтоб вынуть деревянные иглы. От затора не осталось и следа, и на дороге стало свободнее. Девочка! Я сплюнул. Кровью. Мне надо срочно найти девочку. Это я помнил очень чётко. Вот только никак не мог сообразить — с чего начать поиски?

От непосильной умственной работы меня избавил всадник. Он промчался мимо на огромном, аспидно-чёрном коне. Я едва успел отскочить прочь — алое полотнище плаща наотмашь хлестнуло по лицу. Резко натянув поводья, он заставил жеребца взвиться на дыбы, развернул упирающееся животное и смерил меня долгим, насмешливым взглядом.

Липкий, холодный комок, собравшись где-то под сердцем, подкатил к горлу. Ладони мгновенно вспотели, во рту пересохло. Никогда в жизни я ещё не чувствовал себя таким беззащитным. А всадник, играя, заставлял коня гарцевать на месте. Раззадоренное животное дико всхрапывало, кусало удила.

— Оставьте, если вы покалечите его, он не сможет идти.

Эти слова, произнесённые усталым, бесцветным голосом, принесли мне невероятное облегчение. Я резко, всем корпусом обернулся.

Этот всадник был облачён в стальную кирасу, защищавшую мощный торс. Шлем и мелкозернистая кольчужная сетка скрывали лицо, рука в кожаной перчатке сжимала длинное чёрное копьё. Стальной наруч был испачкан запёкшейся кровью. К седлу у бедра крепился небольшой щит с изображением сгорающей в жёлтом пламени чёрной птицы. Взгляд мой упёрся в навершие спрятанного в ножны меча.

Опустив копьё, воин слегка ткнул меня остриём в плечо, очевидно, приказывая поворачиваться и идти. Признаться, я повиновался с радостью. Именно он опрокинул, развернул бесновавшуюся толпу назад: он или приведёт меня к девочке, или поможет её найти. Почему-то я был в этом абсолютно уверен. Маньяк на вороном жеребце громко расхохотался и, всё ещё смеясь, убрался прочь.

Пока мы шли к самому хвосту обоза, я высматривал девочку среди вяло плетущихся телег. Её, однако, нигде не было видно. Когда обоз, наконец, ушёл вперёд, я увидел толпу людей, таких же избитых и оборванных, как и я сам. Окружённые плотным кольцом солдат, они сидели прямо на земле. И тут до меня дошло. Я остановился как вкопанный. Остриё копья ужалило спину. Кольцо разомкнулось. Обернувшись, я решительно шагнул к воину. Тот, явно удивлённый, вскинул древко вертикально.

— Послушайте… — Конь скосил выкаченный глаз, потянулся губами. Я отвёл морду рукой, взялся за повод.

— Но, но! Полегче! — Воин направил животное в сторону, я выпустил ремень.

Спрыгнув в жидкую грязь разбитой дороги, он приторочил копьё к седлу, снял шлем, нацепил на луку. Обернулся, пятернёй расчёсывая длинные и светлые, ниспадающие до плеч волосы. Спешно подбежавший солдат принял уздечку, повёл коня к обозу.

— Ну, — воин плюнул на наруч, растёр прикипевшую кровь, поморщился недовольно, — что у тебя?

— Это… ошибка. — В горле мгновенно пересохло. Я понял вдруг, что не смогу ничего объяснить. Ничего, никому. Современный человек, сознание которого, казалось бы, уже предельно восприимчиво, и тот не поверил бы. Я сам не верил своим глазам… до сих пор я даже не пытался внятно соображать!

— Кто с тобой был? — Тёмные глаза смотрели пристально, рука в кожаной перчатке механически полировала сталь, та уже проблескивала сквозь красно-бурую грязь.

— Со мной? — Высохшие было ладони вспотели вновь.

— Да. С тобой, с тобой. — Кажется, я начинал раздражать его. Я понял, что должен, обязан убедить этого человека.

— Девочка. Маленькая девочка. Мы не грабители. Мы шли по лесу, заблудились, хотели отдохнуть в избушке… Мы плутаем уже сутки! Пошлите в лес солдат. Ребёнка надо найти. Её дома ждут!

Я тараторил, задыхаясь, спеша, и чем больше говорил, тем чётче понимал: не то, не то он ожидал услышать и теперь не отпустит ни меня, ни девочку, пока не получит объяснений, удовлетворяющих его. Я замолчал.

— А теперь послушай-ка сюда. — Он приобнял меня за плечи, шагнул, увлекая далее. — Скачи ты верхом, во весь опор, хоть сутки, а до ближайшего людского поселения не доберёшься. Что, скажи на милость, этот «ребёнок» делает здесь, с тобой? Ты украл девочку у родителей? Думаю, нет. Эта маленькая бестия оглушила одного из моих солдат, стянула его нож и запутала следы так, что наш лучший следопыт до сих пор разобраться не может, — я замер, тот подтолкнул меня в спину, к сидевшим на земле пленным, — так что тебе придётся идти вместе с нами. В столицу. Эй! В кандалы его!

Я вскинулся, но рука, только что лежавшая у меня на плече, вцепилась в шею, сдавив намертво. Я вскрикнул, резкая боль заставила присесть, подоспевшие солдаты заломили руки за спину, пальцы, впившиеся в ложбинки между ключиц, ослабили хватку, я дёрнулся, но было уже поздно. Щёлкнул замок, закрепляя за мной новый статус. Высокий светловолосый грабитель, сидевший рядом, покосился зло и недоверчиво.

— Твой человек, Кат?

Светловолосый зашипел сквозь зубы — гневно раздулись ноздри хищно загнутого носа, — дёрнул головой.

— Я не Кат. Меня зовут Сет. И убери отсюда этого… — смерил меня взглядом, будто кипятком ошпарил. Не найдя достойного определения, сплюнул в грязь. — Хочешь подсадить крысу? Не утруждайся. Обещай замолвить за меня словечко, и ещё до Мадры я сдам тебе атамана, — он улыбнулся криво, — тёпленьким…

Воин усмехнулся, сокрушённо качнул головой, присел рядом на корточки.

— Звать-то тебя, может, и Сет, а прозывают — точно Катом. Ты известный грабитель и душегуб… Разве что с Одноглазым сравнишься? Нет? Не повезло Одноглазому — не такое тёплое у него местечко… А то, глядишь, и заткнул бы тебя за пояс, а? — Он длил паузу, дожидаясь ответа. Сет улыбался, но молчал. — Ну, ничего… — Поднимаясь, воин хлопнул ладонью о колено, звук вышел глухим и влажным. — Прибудем на место, всех вас перевешаем. Разбору не будет.

Развернувшись, он побрёл куда-то в сторону, на ходу снимая и складывая на руки семенящему рядом солдату тяжёлую, глухо звякающую амуницию. Я провожал его взглядом, пытаясь осмыслить услышанное, поверить в происходящее. Бред принимал всё более ужасающие формы. Хотелось кричать, и я вскрикнул — от боли, когда что-то холодно и бодряще нырнуло под рёбра. Обернувшись, я наткнулся на серо-стальной взгляд.

Глава 2

Со мной никто не разговаривал. После того как я упомянул лабиринт, пленные старались держаться подальше — насколько позволяла цепь. Да после того как нас подняли и — тычками и ударами — погнали вперёд, вдогонку успевшему скрыться обозу, никто и не болтал. Мы бежали. Сначала вразнобой, конвульсивно дёргая сковывавшую нас в одну связку цепь. Потом, когда Сет раздал достаточно команд и пинков, — ровно и слаженно, будто воинская часть на марше. Хорошо хоть не в полной выкладке, но с руками, скрученными за спиной. Общаться с солдатами мне не хотелось — я и без разговоров боялся сорвать дыхалку.

Мы с Сетом бежали в паре, он был ближе всех в связке, я ориентировался на него. Сет дышал через нос и смотрел под ноги. Я, борясь с искушением вывалить язык на плечо, захлопнул пасть и тоже начал следить за дорогой, — земля, разбитая десятками ног и колёс, казалась одной сплошной и гладкой поверхностью. Вглядываться в это жидкое месиво было бесполезно, я надеялся лишь поймать и упредить тот момент, когда нога подвернётся в щиколотке, запнувшись о камень, спрятанный под водой.

Но когда, наконец, послышался и неслаженный скрип колымаг, и разноголосый говор людей, и крики животных, солдаты дали команду «шагом». И мы пошли. Быстро, но пошли. Догнав плетущиеся в хвосте волокуши, мы уже выровняли дыхание и даже чуть сбавили шаг. Я понял: эта длинная живая цепочка движется со скоростью последнего составляющего её звена. А последними идут люди. Пользуясь раскатанной будто специально для них дорогой, они тянут смастерённые из лозы и гибких пород дерева волокуши, на которые валом свалено сено, а поверх — нехитрые изделия деревенского ремесленника. Не иначе на продажу в город… или на ярмарку.

— Съели, да? — На ворохе корзин, придерживая их и держась за них — одновременно, ехал мальчишка лет семи. Облачённый в грязную, но крепкую робу, босой… Босой. Я подумал эту мысль дважды, и всё же она не желала укладываться в голове.

— Сколько вас полегло? Половину перебили дружинники? Больше? — Мне невольно захотелось надрать наглецу уши. Триста метров бегом да в одной связке странным образом сблизили меня с грабителями.

— Храбрый, да? — Заговоривший попытался плечом утереть разбитый в кровь нос, не сумел и, в два шага нагнав товарища, утёрся о его спину, — где бы вы были, кабы не дружинники? Перерезали б мы горло твоему папашке, а тебя к себе бы взяли, — он шмыгнул, затянувшись глубоко, прочистил горло и сплюнул бурые сгустки, — только язык сперва укоротили бы… Храбрец.

Связка грянула хохотом, верховые обеспокоенно подтянулись ближе, хозяин волокуши нервно передёрнул плечами, вся плетёная конструкция опасно покачнулась, но мальчишка удержал равновесие.

— Заткнись! — Сет рявкнул это одновременно с отцом ребёнка. Вскинул голову, смерив балагура взглядом. Тот заткнулся. Ненадолго.

Обоз плёлся вяло, лес у обочин не занимал взгляда, и через несколько минут разговор возобновился.

— Грех тебе глумиться, последыш. Думаешь, нам твои корзины нужны были? Ну, взяли бы, конечно, парочку… на хозяйство. Так то — добыча не богатая.

— Я не последыш. — Мальчишка настороженно прищурился. — С чего ты взял, будто я — последыш?

— А как же, — грабитель обернулся, подмигивая идущим следом товарищам, — раз ты на базар едешь, значит, ты и младшенький, а прибьём тваво батьку, как раз и останешься… последыш!

— Твоя неправда! — Слёзы зазвенели в голосе, и только поэтому он сумел перекрыть гогот. — Неправда ваша! Как вы батьку прибьёте, когда вы связанные?!

— Ой, связанные! — Балагур никак не унимался. — Вот погоди, ночь придёт — весь обоз перережем! Чай, с замками обращаться умеем и ножи в руках держать сподручные!

— Мооол-чать! — Охрана не выдержала, солдат дёрнул коня в сторону, ожёг весельчака плетью.

Гогот стих. Лишь некоторые крутили ещё головами, стряхивая набежавшие на глаза слёзы, а неугомонный балагур тихонько похохатывал.

Мальчишка обиделся и заметно испугался. Осторожно перебирая ногами, забрался повыше. Не рискуя повернуться спиной, стал смотреть по сторонам, на медленно плывущие мимо деревья.

В связке завязались тихие разговоры:

— …Телег по десять…

— Сколько раз уже было…

— Ей-ей, лучше… голову отсекли… встал бы обоз… от хвоста путь загородил…

— …Полегло бы народу сколько…

— …Да, уж всё меньше… взяли бы добычу богатую…

— …Тут уж не товар… тугие кошельки в голове… охрана знатная…

— …Ту охрану считать поздно…

Я крутился во все стороны, пытаясь уловить суть. Хотя разговор шёл почти шёпотом, пленные грабители без труда слышали друг друга, я же — скорее читал по губам.

— Ты уши не больно-то развешивай. — Сет ткнул меня локтем в бок.

Я обернулся.

— Он это серьёзно? Что всех повесят? Без разбору?

— Капитан Вадимир? Этот серьёзен. Слово сдержит — как пить дать… — Сет потупил взгляд, задумался. — Ты и вправду не знаешь?

— Что? — безуспешно попытался сообразить я.

— Да ты и впрямь… не отсюда, — он сверлил меня взглядом. — Была б моя воля, я б тебя… Чую, доставишь ты хлопот нам…

— Это ещё почему? — Я вскинулся, почуяв невысказанную угрозу.

— То б нас повесили, и дело с концами… Боюсь, пытать станут.

— Что-о-о?! — Я бы остановился, если б не тянувшая вперёд цепь.

— Сдаётся мне, братец, лазутчик ты. Белгрская ищейка… И историю на твоём месте я придумал бы повеселей, чем про лабиринт россказни. — Одним взглядом он измерил меня вдоль, поперёк и вглубь. — Не выбираются такие, как ты, из лабиринта. Будет тебя Вадимир расспрашивать, молчи лучше со своими сказками.

Если, разговаривая, он приблизился почти вплотную, то теперь демонстративно отступил на всю длину в принципе короткой цепи.

Я задумался над его словами. Крепко задумался. Капитан не поверил моему рассказу о девочке. Очевидно, ей удалось хорошо спрятаться в лесу, а солдата оглушил кто-нибудь из грабителей, тот, кому повезло больше, чем товарищам. И я уже не знал, так ли это хорошо, как кажется на первый взгляд. Ребёнок. Один. В лесу. Допустим, она без труда проведёт там день, а если не испугается и не заплутает, может и вернуться в избушку. Но маленькая девочка. Одна. В лесу… Ночью.

Я зябко поёжился, так неприятна была эта внезапная мысль. О том, что она может рискнуть и попытаться найти дорогу домой, я предпочитал даже не думать. Огляделся: солнце вставало над вершинами самых высоких деревьев и начало уже припекать, дорога подсыхала, жижа под ногами превращалась в вязкую грязь. Прошло часа полтора — не больше, ещё есть время, но с каждой секундой путь обратно становится всё длиннее. Итак, мне надо было срочно покинуть обоз.

— Сет. — Он отшатнулся, когда я качнулся к нему, упёрся плечом в плечо.

— Боже! Откуда же ты взялся? — Он зло вздёрнул верхнюю губу. — Чего тебе ещё?

— Помоги мне бежать, Сет!

— Да ты спятил! — Теперь запнулся он, нарушив равномерное движение в связке. — Кем ты себя мнишь?

— Если ты мне не поможешь, я… — Губы внезапно пересохли. — Я сдам тебя Вадимиру!

— Да? — Кажется, я развеселил его. — И как же ты это сделаешь? Расскажи, мне очень любопытно.

Облизывая пересохшие губы, я в последний раз прикинул, всё ли правильно рассчитал.

— Я не только сдам тебя, Кат… — тонко выдержанная пауза позволила мне заметить чуть дёрнувшийся уголок глаза, — я расскажу капитану, кто именно обещал всеми силами помогать Белгру.

Он растянул губы в улыбке.

— В такие байки не поверит даже Вадимир.

Это не вселяло надежд, обыкновенный грабитель видел меня насквозь. Но я уже не мог отступить.

— Конечно, я не прибегу и не стану выкладывать ему всё на тарелочке… Но если я буду молчать… Откажусь отвечать на любые вопросы… Скажу, что скорее умру, нежели признаюсь хоть в чём-нибудь… — Я снова склонился к самому его уху и зашептал, не в силах остановиться: — Как ты думаешь, долго ли будут нас пытать, прежде чем повесят, в этом случае?

Выложив всё, я понял, что меня слушает связка до последнего человека. Слушает молча и очень внимательно.

— Нет, ты точно спятил… Ты этого не сделаешь, — Сет уже не пытался отстраниться. Мы шли в ногу, плечо к плечу, сцепившись взглядами, за нами наблюдала вся цепь, и я затылком чувствовал, что и мальчишка, задремавший было на ворохе корзин, встрепенулся и, сонно протирая глаза, повернул любопытный нос в нашу сторону.

— Сделаю. Если не покину обоз сегодня же… сделаю! Мне всё равно уж будет. — Я врал вдохновенно, потому что и сам верил лжи. По крайней мере, на тот момент. И, кажется, Сет дрогнул.

— Посмотрим, — буркнул он, отворачиваясь.

И мы пошли дальше. Связка молчала, бросала временами косые взгляды, но всё чаще и дольше, понурив головы, смотрела под ноги. Чем выше вставало солнце, тем труднее было идти. Грязь сначала загустела, потом засохла комьями и наконец осыпалась мелкой рыжей пылью. Ярко-рыжей, почти красной пылью. Я так устал, что, лишь когда вздымаемая десятками ног, колёс и копыт взвесь начала подниматься клубами и окутала нас облаком, вяло подумал, что действительно нахожусь далеко-далеко от родных суглинков и черноземов. Люди кашляли и прятали лица в ткань — натягивали на нос широкие вороты рубашек, я же пытался защититься майкой, долго не мог зацепить тугую резинку и, наконец, орудуя зубами, кое-как справился. Я уже давно не чувствовал под собой ног, но больше всего мне хотелось пить. Я с нетерпением ждал вечера. Мне казалось, что у меня появится шанс.

Лучи, падающие с ясного неба, впивались в плечи раскалёнными иглами, выжигали глаза, заставляя опускать голову, поливали спину нестерпимым жаром. Долгожданные сумерки принесли некоторое облегчение, а с наступлением темноты был объявлен привал и разложены сторожевые костры. Обоз, днём вялый и разморённый, ожил.

Мы опустились на горячую, разогретую за день землю. Люди рядом жаловались на затёкшие в заскорузлых от грязи сапогах ноги. Просили снять цепи, чтобы разуться, почиститься. Многие просили воды. Солдаты деловито сновали мимо и не обращали внимания на просьбы и требования пленников.

Обозники раскладывали свои маленькие костерки, ставили на них незамысловатую глиняную посуду и варили походные похлёбки: широко вокруг растёкся одуряющий аромат мяса, овощей, специй. С голодухи у меня закружилась голова. Рот наполнился вязкой слюной. Я сглатывал, но чувствовал лишь сухую крупу дорожной пыли с солоноватым привкусом пота.

Недалеко от меня и других пленников смеялись и оживлённо переговаривались довольные, располагавшиеся на отдых свободные люди. Теперь я слушал другую часть истории нападения на обоз. Она подтверждала мои догадки. Обычная тактика грабителей — пропустить богатую, хорошо охраняемую голову обоза и отсечь пару десятков последних телег, принадлежащих мелким купцам и крестьянам, — в этот раз не принесла успеха. Буквально перед стычкой обоз нагнал свежесформированный отряд вольных дружинников, направлявшийся в столицу. Джентльменам удачи изменила их своенравная покровительница. Появись дружинники чуть раньше, они не узнали бы, что происходит за их спинами, задержись чуть в пути — и пришлось бы преследовать грабителей по остывшим следам, в чужом, плохо знакомом лесу.

К моему несчастью, я попал в самую гущу событий: дружинники сильно потрепали шайку, да и преследование тех, кто пытался скрыться, сложилось удачно. Но Вадимир был порядком рассержен. Внезапное и непрошеное вмешательство озлобленных постоянными грабежами крестьян стоило жизни шестерым молодым, не обученным ещё толком дружинникам. И потому ликование спасённых торговцев было тихим и сдержанным, с оглядкой на посуровевших солдат, потерявших своих товарищей.

Солдаты не спешили заняться нуждами пленных. Помимо костров на периметре они поставили костры поменьше, на которых и готовили в объёмных походных котлах какое-то густое варево. Торговец средней руки в знак благодарности предоставил один из своих фургонов капитану Вадимиру и его офицерам. Вскоре после того, как обоз окончательно замер — жующий и успокоенный, — за мной пришли. Двое солдат молча и деловито сняли оковы. Получив возможность разогнуть руки, я почувствовал, как же они затекли, даже зашипел от боли. С трудом встал, был подхвачен с обеих сторон дюжими парнями в кольчугах и то ли отведён, то ли оттранспортирован к фургону капитана.

— Эй! Куда?! А как же мы?! — возмущались за спиной, но никто не обратил внимания на эти крики.

Пока меня волокли мимо костров — я явно не успевал за широко шагавшими и сытно отужинавшими парнями, — со всех сторон вслед нёсся едва различимый гневный ропот. Многие ехали на базар с семьями, и женщины не могли сдержать торжествующего гнева. Мне пообещали и каторгу, и верёвку на шею, и вечные муки ада. Я же пытался размять руки и срочно придумать какую-нибудь правдоподобную историю.

Фургон с приподнятым на шестах боковым полотнищем был ярко освещён изнутри парой фонарей, распространявших густой, тяжёлый запах масла. Под своеобразным навесом расположился сооружённый из снятого борта фургона стол, за которым, сидя на чурбаке, меня ждал капитан. Он писал что-то на длинном куске то ли бумаги, то ли пергамента — фонари давали ровный ярко-жёлтый свет. Я почему-то ожидал увидеть перо, по типу фазаньего, но капитан вертел в пальцах и покусывал длинное тонкое стило. Я так и не смог придумать ничего более-менее подходящего для предстоявшего разбирательства, хотя опыт общения с грабителями убедил меня в серьёзности намерений абсолютно всех здешних обитателей. Я готовился к худшему и уповал на импровизацию. Однако капитан не обратил на меня ровно никакого внимания.

— Карманы, — бросил он коротко.

Почуяв движение, я опередил расторопных служивых, и сам вывернул содержимое наружу: зажигалка, складной нож, блокнотик из заднего кармана джинсов. Документы, телефон и бумажник остались у девочки, в куртке. Один из конвоиров принял добычу, другой — обшарил-таки мои карманы сам, провёл ладонями вдоль пояса, проверяя ремень, приподнял брючины, ощупал голени. Кроссовки живо его заинтересовали.

— Гляди-ка, чудная обувка… — Капитан вскинул голову, скользнул взглядом, но остался равнодушен, а вот часы на руке его привлекли больше.

— Ну-ка, сними браслет.

— Это не браслет, это часы, — брякнул я, расстёгивая замок.

— Тебя забыли спросить.

Солдат принял часы, пару раз щёлкнул замком, пока нёс к столу капитана, передал в руки и покрутил головой удивлённо.

— Такая дорогая вещица в такой дешёвой оправе, серебро было бы много богаче. С какого чудака ты это снял?

— Что за металл? Сталь? — Капитан покрутил мои титановые часы, закрыл-открыл браслет, отложил в сторону. Взял блокнот, пролистал. Вернулся на первую страницу. — Соколов Никита Александрович. Это чьё?

— Моё. — Я был готов ко всему, но этот вопрос меня ошарашил. Я стремительно терял уверенность в собственных силах.

— Значит, это твоё имя? — Кажется, столь лёгкое признание мной собственного имени внушало ему сомнения.

— Да.

— Ну-ну. А почему здесь, — он развернул блокнот ко мне, указал на бледно-серое печатное слово «name», — письмо белгрское, а всё остальное написано по-нашему?

Я не нашёлся, что ответить. Боюсь, что и выражением лица я создал себе ряд дополнительных проблем. Вадимир рассматривал меня крайне внимательно. Наконец он вздохнул удручённо.

— С глаз! — Я не успел ещё сообразить, что же он имел в виду, как два верных конвоира вновь подхватили меня под руки и развернули назад, к пленным.

— Стойте! Да постойте же! — Я рисковал свернуть шею, а капитан даже не поднял голову.

Это было не то, чего я ожидал. Совсем не то. Вадимир не собирался разговаривать со мной. А я думал было уболтать его, теперь, очевидно, сделать это будет не так-то просто. Записная книжка с номерами телефонов. Интересно, к каким выводам придёт этот средневековый Шерлок, просмотрев её внимательно: резидентура? шифры? суммы? — я хохотнул. Солдат помоложе посмотрел на меня ошалело, второй — просто врубил подзатыльник. Хорошо врубил — до звона в ушах.

Когда показалась цепь заключённых, я увидел, что скованы они уже только за ноги, сидят на земле, едят с круглых деревянных плошек, по нескольку человек с каждой, только и видно было, что мелькающие руки. Я нашёл взглядом Сета. Он помахал мне приветливо и улыбнулся. Это заставило меня замереть на полушаге.

— Давай. — Ощутимый толчок в спину послал меня дальше вперёд. — Вишь? Дружки твои заждались. Радуются.

Мы подошли к цепи. Один конвоир опустил мне руки на плечи и надавил, заставляя сесть, второй — нагнулся подобрать свободную пару кандалов. Тут-то Сет и залепил ему в лицо деревянным блюдом.

Не издав и звука, круто и по косой, солдат провернулся вокруг своей оси, упал и замер на земле, не шевелясь. Второй отпустил меня, кинулся на помощь товарищу. Цепь накрыла его лавиной. Забыв о еде, люди повскакивали с мест, заслонили меня от других, спешащих на подмогу, конвойных. Повалив солдата, они пинали его ногами. Первый мой порыв — кинуться на помощь избиваемому человеку — пресёк Сет. Он силой развернул меня к обочине и лесу:

— Беги! Беги, сумасшедший! Ради тебя старались же…

Это я слушал, уже мчась полным ходом. Позади послышался свист плети, стоны и сдавленные ругательства. Это солдаты навалились на цепь. А потом воздух пронзил резкий, короткий щелчок и мимо пронеслось с огромной скоростью нечто. От ужаса волосы на затылке встали дыбом. «Стрела или арбалетный болт?» — гадал я, снедаемый живым любопытством, пока, начав петлять, как заяц, не скинул и не выбросил белую майку. Разобравшись с ней, я нёсся только по прямой, забыв об усталости и боли в ногах — щедром подарке дневного перехода. За моей спиной слышались ещё крики, но меня было уже не догнать. Единственное, что я пытался делать, — не вилять. Мне ещё надо было не потерять дорогу обратно. Я хотел как можно скорее найти ребёнка и вернуться. Как можно скорей. Так скоро, как только можно.

Остановившись наконец — сердце молотом бухало в рёбра, — я упёрся руками в колени, пытаясь отдышаться, собраться с мыслями.

Итак, мне надо идти параллельно тракту, забирая чуть к нему, чтоб в итоге выйти на место стычки. Там осталось достаточно поломанных кустов и разбросанного сена, чтоб наверняка не проскочить мимо. Дальше — минут десять-пятнадцать через лес, избушка где-то совсем близко к дороге. Сориентировавшись на месте, я начну искать девочку.

Двинувшись в намеченном направлении, я вскоре понял, что не привык бродить по лесу с обнажённым торсом, будто Тарзан. Было холодно. Когда зубы начали отплясывать чётко различимый степ, я заставил себя расправить сведённые плечи, взмахнуть пару раз руками, развести ладони по широкой дуге, попрыгать и побежать. Тихой, неспешной трусцой, той, которая, по преданию, сжигает килограммы, а по существу помогает согреться и чуть продвинуться к намеченной цели.

Было темно, я с трудом отличал ближайшие деревья от сплошной, неприступной стены леса. Как часто бывает глубокой летней ночью, ветер стих, смолк непрекращающийся шелест листьев, зато появилось множество других звуков. Журчали ручьи, редко капала собравшаяся на листьях вечерняя роса, пронзительно пищал разбуженный резким движением вздрогнувшего листа комар, оглушительно хлопнули крылья — тёмная тень оттенила глубокую синеву неба — треснула рядом ветка.

Я едва не сбился с шага. Кто-то бежал чуть сбоку и чуть впереди. Ещё минуту назад никого не было, и вот — едва уловимый шелест раздвигаемых телом ветвей. Шелест, идущий от земли: хищник, достаточно крупный, чтобы создать проблемы. Я не останавливался. Кто бежит ночью? Охотник или добыча. Те, кто не имеет права бегать по ночам, прячутся в норах, таятся в траве, спят на деревьях. Возможно… нет, даже наверняка, зверь тоже знает это. Если бежать так и дальше, он, вероятно, уйдёт, а вот если я запаникую, он почует флюиды страха. Химия тела — территория хищника. Я бежал, чутко прислушиваясь к непрекращающемуся, едва уловимому шуму. Он чуть удалялся, чуть приближался, отставал, обгонял снова, но был постоянно рядом.

Когда показался просвет меж деревьев, а луна отразилась в широком, перегородившем путь ручье, я замедлил ход, гадая, как быть. Волк — теперь я увидел зверя, упругие мускулы, перекатывающиеся под гладкой, шелковистой пепельно-серой шерстью, — тоже сбавил ход. Ровной, упругой побежкой — мне стало стыдно своей неуклюжей трусцы — он спустился к воде. Не оглядываясь, но, несомненно, зная о моём присутствии, принялся пить. Я вдруг тоже понял, что умираю от жажды. День под палящим солнцем не прошёл даром. Я пожал плечами и следом спустился к ручью. Пил не спеша, искоса разглядывая зверя.

Он был огромен. Всё же ни один волк из тех, что я видел в зоопарках, не мог сравниться с ним. Не менее ста килограммов — я готов был поклясться, он весил не менее сотни килограммов. Морду его до самых глаз покрывали чёрные пятна крови. Волк пил, не обращая на меня ни малейшего внимания. Долго и с явным наслаждением. Он не торопился, делал перерывы между глотками, и тогда капли, срываясь с обнажённых клыков, рисовали круги на тихой глади ручья. В конце концов, я просто замер — вода сочилась сквозь пальцы — и смотрел, как он утоляет жажду.

Когда он поднял наконец голову и взглянул на меня, в его взгляде — жёлтом и безразличном — мне почудилась насмешка. Он встряхнулся, как собака, обдав меня брызгами и заставив зажмуриться. Когда я открыл глаза — его уже не было. Чуть качались кусты, обрамлявшие поляну.

А я так и остался сидеть, заворожённый взглядом этих не злых, не добрых — чуждых человеческому миру глаз. Вода вытекла из ладони, и я почувствовал тянущий от ручья холод. Пришла пора и мне встряхнуться, словно очнувшемуся ото сна псу. Я встал — оказывается, у меня затекли и страшно замёрзли ноги. Пока разминался, думал, как переправиться на другой берег. Ночное купание не прельщало. С другой стороны, рельеф лесных рек прихотлив, если я пойду вниз по течению, то просто заплутаю, поддавшись изгибам русла. Десять минут размышлений так и не смогли склонить меня к переправе. Подпитываемая ключами, вода была арктически ледяной. Я внимательно изучил открывшийся мне кусок звёздного неба… и не смог сообразить, какие же созвездия вижу. Этого ещё не хватало, я был спец в ориентировании на местности, никто в группе не давал показателей лучше, а такие навыки не забываются даже через десять лет после студенческой практики. Всё же это не текст из учебника — это умение, которое выручало меня не раз. Я отбросил сомнения: ручей — это ручей. Если что, я всегда смогу вернуться обратно, по руслу. Я затрусил вниз по течению.

Вскоре ручей стал шире и мощнее, а его склоны начали образовывать нечто вроде оврага. Сообразив, что рано или поздно вода заполнит всё пространство внизу, и лучше уж мне взобраться повыше сейчас, пока склоны не слишком круты, я принялся карабкаться наверх. Стены оврага при ближайшем знакомстве оказались гораздо более отвесными, чем мне показалось вначале. Ноги скользили по глине, руки не могли найти надёжной опоры — я старался избегать хилых хвостиков чахлой растительности. Не рискуя задрать голову вверх, чтоб оценить оставшееся до края расстояние, — сместив центр тяжести, я мог запросто кувыркнуться вниз, — из под локтя я кинул взгляд на уже пройденный путь. Он был не мал, а ручей уже превратился в бурную речку.

Чёрные лошади с белоснежными гривами били копытами, кружили водоворотами, перескакивали с уступа на уступ и в брызги разбивались, кидаясь грудью на неприступные стены оврага. У меня закружилась голова. Ноги потеряли опору, заскользили, глина потекла под руками, теряя форму, пальцы тонули в податливой массе. Запаниковав, я брыкнул ногами, подпрыгнул, подтягиваясь.

С криком на губах и руками, полными вязкой земли, я соскользнул навстречу беснующемуся табуну. Врезавшийся в спину поток ожёг холодом, я задохнулся, камнем пошёл на дно и хлебнул-таки ледяной водицы. Течение подхватило и понесло. Как всадник на необъезженном коне, я то взлетал вверх, то погружался под воду. Меня кидало из стороны в сторону, било о стены оврага, не давая выбраться на берег. Река, в убийственном порыве, тянула ко дну и волокла по камням. Желая посмеяться над пленником, позволяла вдохнуть несколько глотков спасительного воздуха. А потом меня приложило о камни.

Обоз собирался в дорогу. Паковались вещи, запрягались лошади, телеги выстраивались привычным порядком, когда из-за поворота показались двое. Впереди на тонконогой вороной кобылке, гордо вскинув изящную головку, ехала маленькая всадница. Костюм для верховой езды удивительно ладно облегал её фигурку. Словно в нетерпении всадница пришпоривала лошадь. Длинные тонкие пальцы, обтянутые мягкой кожей перчаток, слегка подёргивали уздечку. Раздавался нежный звон колокольцев. Серебряный обруч поддерживал каскад горевших буйным огнём волос. За ней, отстав на полкорпуса, ехал воин. Очень высокий мужчина, гораздо выше своей спутницы, придерживал своего горячего коня, стараясь оставаться чуть позади. Он говорил о чём-то вполголоса, обращаясь к всаднице. Она слушала его небрежно. Мысли её были далеко впереди. Ей хотелось, пустившись вскачь, догнать их, но она сдерживала себя. Воин видел, что его не слушают, но продолжал говорить. От обоза навстречу отряду выехали трое. Двое были солдатами, третий, судя по длинному конскому хвосту на воронёном шлеме, — офицер.

— …Ведь ты помнишь, как…

Всадница раздражённо повела плечом. Воин замолчал, склонив голову. Солдаты из обоза остановились совсем рядом — непозволительно близко. Офицер, явно рассерженный чем-то, придержал кобылку за узду. Не обратив внимания на возмущённый взгляд хозяйки и гневный жест воина, спросил, кто они такие и куда направляются. Всадница промолчала, позволяя вести разговор своему спутнику.

— Отпустите повод.

Капитан нехотя повиновался. Воин подчёркнуто вежливо склонил голову.

— Я имею честь сопровождать леди Эдель в её путешествии к поселениям ктранов и их лесных братьев.

— Мне неприятно задерживать благородную особу, но по долгу службы я требую предъявить бумаги, разрешающие вам пребывание в такой близости от границы.

— Бумаги будут предъявлены, прошу вас.

Всадница лениво наблюдала за привычной процедурой. Ни один из солдат не обратил на неё особого внимания — поприветствовали как подобает, не более. Это был добрый знак. Она могла бы поклясться: тот, который так пристально рассматривал двуручный меч её спутника, не далее как вчера подарил ей свой нож. Дешёвая, но удобная поделка деревенского мастера. Она оставила нож себе — надёжная, добротно изготовленная вещь, рукоять украшена нехитрым резным узором.

Когда все формальности были соблюдены, а бумаги прочитаны дважды, офицер нехотя предупредил:

— Будьте осторожны, проезжая через лес. Мы… упустили вчера пленного. Скорее всего, это не простой грабитель, может быть, это сам Кат. Он безоружен и полугол, но решителен и быстр — будьте осторожны. Мне не хотелось бы, чтобы ко дню облавы он обзавёлся оружием и лошадьми.

— Облава? — Воин не казался заинтересованным, так, пустая беседа с новыми людьми. — Вы собираетесь устроить облаву в здешних лесах? Не будут ли ктраны против?

— Надеюсь, нет. Потому что, как только мы дойдём до Крючьев, я возьму людей из тамошнего гарнизона. — Капитан обернулся на обоз, вздохнул с сожалением. — Они более опытны, чем мои солдаты, а мне не хотелось бы упускать такую добычу, как Кат.

Сопровождавшая его свита заметно смутилась. Один тронул пальцами красующийся на скуле синяк. Впервые за всё время разговора Эдель заинтересовалась, пристально взглянула в лицо молодому воину, чуть скривила губы в усмешке. Капитан заметил это. Резко дёрнув узду, развернул коня к тронувшемуся уже обозу. Девочка и воин остались одни.

— Отбыл не попрощавшись. Храбрец… и хам… Где же нам искать его теперь, Сирроу?

— А мы отправимся в Торжок. Но сначала, думаю, следует навестить поселения клана.

— Какие именно? Лес огромен, мы не можем пройти его весь.

— Те два, что я предупредил. Не думаю, что за ночь он успеет уйти далеко, а следопыты ктранов намного искуснее следопытов Далионской армии.

Он хотел приободрить её этой нехитрой шуткой. Она была благодарна, но слишком обеспокоена.

Время. Приближалось новолуние, а она не хотела, чтобы Тринадцать узнали о её промахе. До сих пор она не ошиблась ни разу.

— Ты понимаешь, что я не могу появиться ни в одном из кланов?

— Разумеется. Поезжай в Торжок, возьми комнату в таверне и жди меня там. Я обернусь скоро.

— Ты так уверен в том, что это был он?

— Да.

Этот короткий, веский ответ понравился ей гораздо больше незамысловатой шутки, — он давал надежду успеть вовремя.

Глава 3

Я очнулся от жара припекающего солнца. Сказать правду, спина у меня просто горела. Попробовав шевельнуться, застонал. Кажется, тело было изрезано сплошь, и каждый этот порез саднил так, будто по нему провели наждачной бумагой. Всюду был песок. Мельчайшие крупицы проникали в горло, превращая дыхание в адскую муку. Они скрипели на зубах, щекотали нос, вызывая неудержимое желание чихать. Я провёл рукой по волосам, песок был и там. Неимоверным усилием воли разлепил веки. Оказалось, я лежал на песчаной отмели. Солнце жарило вовсю, значит, я пролежал здесь остаток ночи и часть дня.

Я с трудом сел, сощурился. Маленькая речка, весело перекатывающая передо мной волны, ничуть не походила на вчерашнюю — одержимую убийством стихию. Плещущаяся вода играла цветами отражённого неба и буйством прибрежной зелени. С трудом верилось, что вот отсюда-то я и не мог выбраться. Взявшись отряхивать песок с плеч, я понял, что действительно испещрён мелкими порезами — ладонь прошлась по густому и липкому — и не мешало бы хорошенько их промыть. Поднявшись на ноги, я скорее ощутил, чем услышал движение позади. Испуганно обернувшись, замер.

Прямо передо мной, крепко упираясь ногами в землю, стояла невысокая — она едва доставала мне до груди — охотница. На маленьком круглом личике помещались изумрудные, чуть раскосые глаза, надутые губки, задорный курносый нос. Каштановые волосы были аккуратно забраны под забавную островерхую шапочку цвета молодой листвы, и лишь несколько прядок спущены на лоб. Ей очень шло короткое зелёное платьице и коричневая жакетка с искусной вышивкой на отворотах. Тонкую талию лесной девушки обхватывал изящный поясок, а стройные ножки облегали высокие замшевые сапоги. В заключение скажу лишь то, что за её поясок было заткнуто множество коротких и узких, видимо метательных, ножей, у бедра висел лёгкий меч, а за спину был закинут колчан со стрелами, одна из которых уже натягивала тетиву, глядя мне прямо в грудь.

— Дрась-те, — ляпнул я.

Такой вот мой ход явно озадачил девицу. Изумрудные глаза потеряли свой хищный прищур, распахнулись широко, она отступила на шаг.

Сообразив, что выбрал верную тактику, я приветливо улыбнулся и поделился своими соображениями на тот счёт, какое сегодня прекрасное утро.

Она отступила ещё, склонила голову, поджала губы, и наконец ответила лаконично:

— Хо!

Мне оставалось пожать плечами.

— Определённо так. Не возражаете, я немного приведу себя в порядок? — Не дождавшись ответа, я преспокойно развернулся и сделал шаг к ручью.

— Не смей поворачиваться ко мне спиной! Ты…ты… — За моим плечом девушка искала и не находила подходящего слова.

Она просто задыхалась от возмущения. Я удивился. До сих пор я не замечал, чтобы кто-нибудь здесь особо беспокоился о манерах или заботился о приличиях.

И, двигаясь уже демонстративно независимо, я склонился над ручьём, стараясь оценить полученные повреждения. В незамутнённой воде отразилась встрёпанная, исцарапанная личность. Всё было не так уж и страшно. Скинул кроссовки — они ещё держались, но, кажется, я скоро останусь и без обуви, кожа пересохла под солнцем и пошла мелкими трещинами. Забрёл неглубоко в ледяную воду. Через силу заставил себя присесть и, набирая полные пригоршни, принялся обмывать плечи, грудь и спину. Искоса я поглядывал на девушку. Она спрятала в колчан и стрелу, и лук, взгромоздилась на валун и, скрестив руки на груди, внимательно наблюдала за мной. У переносицы залегла складочка — видно, напряжённо о чём-то думала. Я тоже откровенно, не таясь, рассматривал её. Кажется, её это злило. Я ухмыльнулся. Мне до смерти надоели угрозы и бесцеремонное обращение. И я преспокойно промывал раны — благо, большая часть их относилась к разряду неглубоких порезов и уже схватилась корочкой, а те, что всё ещё кровоточили, не требовали сложной обработки или медицинской иглы. Вышел на берег и обулся.

— Ну? — повернулся я выжидающе, когда, наконец, закончил.

Сердитая складочка у переносицы уже разгладилась. Девушка сидела, свесив ноги с валуна — пятки сапог на плоской подошве легко постукивали о камень, — и, откинувшись на руки, смотрела заинтересованно. Зелёная шапочка упала, и охотница не стала надевать её снова. Солнце играло в короткой волне каштановых локонов. Определённо, она была красива. Определённо, она знала это.

— Теперь я действительно верю.

— Веришь? Во что? — Для меня эта фраза смысла не имела.

— Ты не испугался лесного брата: шёл с ним одной тропой и пил с ним из одного источника. Ты не испугался следопыта клана и посмел повернуться ко мне спиной, когда жало моей стрелы смотрело тебе в грудь… В тебе сердце волка.

Я сокрушённо покачал головой. Пришло непрошеное ощущение фэнтезийной сказки, игры, которая может быть в любую минуту прервана. Благо воспоминания о злоключениях в обозе не дали мне покинуть эту грешную землю и унестись в облака на крыльях фантазий. Из всего вышесказанного я чётко усвоил лишь одно: эта девица действительно могла меня убить и, возможно, не сделала этого лишь потому, что я повёл себя странно. Это имело смысл, всё остальное — нет. Это стоило взять на заметку.

— Если верить данным последнего медицинского освидетельствования, сердце у меня — вполне человеческое, здоровое, без пороков и следов ожирения. — Кажется, мне снова удалось удивить её, она спрыгнула со своего насеста, подошла ближе, склонила голову заинтересованно. Теперь она смотрела на меня снизу вверх, но в глазах её не было и тени беспокойства, лишь любопытство. — Лесной брат — это волк? Откуда ты знаешь, что я делал ночью? Ты следила за мной? — Я постарался занять её вопросами.

— Волк — это волк. Лесной брат — это лесной брат. Неужели не знаешь разницы?.. И никто за тобой не следил, вы столкнулись, ты удивил его, он рассказал клану. — Теперь она озадачила меня. На минуту я потерял инициативу. — Человек, который не боится леса, может быть крайне опасен. Все люди боятся леса.

— Ну и бред. — Я заметил, что на плече из пореза всё ещё идёт кровь и никак не желает останавливаться, попробовал пальцами защемить края царапины. — Лес — такое же место, как и любое другое. Ничем не отличается. Главное — знать, как вести себя правильно, а бояться в лесу абсолютно нечего.

Здесь я лукавил, ночью я порядком перетрусил, но никто не смог бы заставить меня признаться в этом. Заметив мои попытки остановить сочащуюся из раны кровь, девица засуетилась.

— Погоди, — она повела плечами, и рядом упал маленький зелёный рюкзачок размерами не больше тех, что носят сейчас особо модные штучки. Склонившись, она ослабила тесьму на горловине и извлекла длинную бледно-зелёную ленту, скрученную наподобие бинта. — Давай перевяжу уж.

— Ну, уж перевяжи. — Я улыбнулся, она замерла, но затем робко улыбнулась в ответ.

Я сел на песок, иначе ей было бы неудобно. Она оценила этот жест и улыбнулась мне вновь. Кажется, наши отношения пошли на лад. Я попытался сориентироваться. Ведь вчера ещё у меня была цель. — Скажи-ка, далеко ли отсюда до тракта и в какую сторону надо идти?

Её руки замерли на миг, но тут же вновь принялись за работу.

— Что тебе тракт? Тракт петляет. Отсюда до Торжка ближе… или тебе к границе надо? — Я снова почувствовал лёгкую заминку. Усмехнулся, вспомнив про белгрских шпионов.

— Мне надо на тракт. — Я решил придерживаться принятой тактики, раз уж правда удивляет её, пусть удивляется дальше. На здоровье. Помогла бы лишь. Я чувствовал, что мои резервы на исходе. День-два, это всё, что было у меня в запасе, действуй я в одиночку. Жутко хотелось есть. — Там вчера стычка была, утром. Может, знаешь? Я… оставил там вещь.

Она расхохоталась. Я аж вздрогнул, так неожидан был этот искренний, весёлый смех. Особенно после всего случившегося.

— Тогда забудь. Ничто не залёживается на тракте долго. Кто-нибудь уже давно присвоил твою… вещь. — От меня не ускользнула поставленная пауза. Эта девчонка тонко чувствовала ложь.

— Хорошо. — Воздуха я набрал полную грудь, потому что собирался выложить всё. — На самом деле, я оставил там друга, даже нет, не друга… маленького человечка, за которого несу ответственность. Я встретил в лесу девочку, и мы шли вместе, потом попали под облаву, там было много людей, вооружённых и озлобленных. Девочка скрылась, меня приняли за грабителя, заковали в цепи. Целый день я шёл вместе с обозом, а потом бежал… мне помогли бежать… те самые разбойники. А сейчас я должен вернуться и найти её, чтоб отвести домой. Только не спрашивай, что маленькая девочка делала в лесу одна, когда до поселений так далеко, и почему бандиты помогли мне. Этого я объяснить всё равно не смогу.

Я выдохся. Девушка смотрела на меня пристально и тихо. Она молчала, и я не смел сказать и слова.

— Какой ты чудной… Ты не боишься леса, но вздрагиваешь, когда рядом смеются. Твоя ложь похожа на правду, а правда кажется ложью. Тебе нужна помощь, но ты ни за что не станешь просить о ней… — Она вдруг кивнула головой резко, будто завершив некий внутренний диалог. — Хорошо. Я отведу тебя туда, поищем твою спутницу вместе… кем бы она ни была и как бы вы здесь ни оказались. — Она лукаво улыбнулась мне. Я почувствовал огромное облегчение, но не смог выразить свою благодарность словами.

Она же выудила из рюкзачка косоворотку с короткими, до половины плеча, рукавами.

— Надевай. — Тонкая ткань холодила руки, я надел, и обновка пришлась впору. — Брат так и сказал: у порогов Рьянки найдёте чужака, полугол и бесстрашен, движется вниз по течению. — Девушка ответила на мой невысказанный вопрос. Нырнула в лямки рюкзачка, прыжком вскочила с колен на ноги. — Чтобы попасть на тракт, нам надо вернуться назад. Идём!

— Стой! — Я поднялся, стряхнул песок со штанин. — Мне не совсем тракт нужен. Здесь в лесу есть хижина.

— С подземными пещерами?

— Точно. — Я даже растерялся чуть. Ещё свежо было воспоминание о том, какую реакцию вызывало одно слово «лабиринт» у грабителей, и вот теперь не пробуждает абсолютно никаких эмоций у маленькой лесной девчонки.

— Ну, идём. — Она кивнула, приглашая за собой, обогнула валун, цапнув свою зелёную шапочку, шагнула под своды леса. Я заторопился следом.

— Слушай, а как же подземные чертоги, чарующие голоса, лабиринт, в конце концов? — Я только и знал, что отводил низко нависающие ветви. Девушка, напротив, шла легко, подныривала под сосновые лапы, огибала густые заросли, я едва успевал за ней.

— А что лабиринт? Нам не интересно, что под землёй делается. А люди… лишь человек безрассуден настолько, чтоб спускаться в созданные гномами пещеры. — Она скрылась из виду за кустом багульника, я прибавил шаг, чтоб увидеть её снова. — Ясное дело, мало кто выбирался оттуда. Да и кто там пропадал-то? Бродяги и воры.

— Гномы? — Почему-то этого я не ожидал вовсе, замер на полушаге.

— Ну… — Она и не подумала остановиться. Обернулась с лукавой улыбкой, подмигнула озорно: — Если верить легенде. — Она двигалась быстро и ловко, я едва поспевал за ней, иногда я только и слышал что её голос да хруст надламывающихся под ногами веток. Пришлось поскорее догонять. — Никто не видел гномов уже давно… Наверное, со времён Исхода. Я думаю, они остались там, в горах старого мира. Они никогда не жили с людьми. И не боялись их. Скорее наоборот, люди их опасались. Их знания чужды человеческим, древнее человеческих, созданы другой — не человеческой — жизнью. Думаю, их магия была бы чужда и нам.

— Нам? — Я споткнулся, она вынырнула из-под ветвей, поддержала под локоть.

— Осторожно! Не бойся. Да, к гномам мы ближе, чем к людям, но лишь по крови, не по духу. На самом-то деле все мы когда-то давно были братьями. — Она внимательно смотрела в глаза. Пристальный ярко-зелёный взгляд. Как молодая листва. — Разве ты ничего не знаешь?

— Видимо, нет. — Я смотрел на неё сверху вниз, на маленькую, тоненькую зеленоглазую охотницу. Она странно, до наваждения, помрачающего рассудок, напомнила вдруг девочку. Круглое, почти детское личико, едва обозначенные, скорее подчёркнутые нарядом, формы. Взгляд, по-детски не ведающий ни страха, ни сомнения. Такому взгляду принадлежит мир. Как в бреду, я коснулся пальцами туго скрученного каштанового локона. Детски мягкие волосы были горячо нагреты солнцем. Я зажмурился — настолько реальной казалась иллюзия узнавания.

— Ты чего? — Она не испугалась ничуть. Неисчерпаемое спокойствие и искреннее сочувствие. — Тебе плохо?

— Показалось. — Открыв глаза, я понял, что действительно показалось. — Так что ты говорила о вас? Кто вы?

— Мы ктраны. — Мой ответ удовлетворил её вполне. Она вновь убежала чуть вперёд. — Жители леса, а братья живут рядом. Люди строят дома, в которых селятся и домовые, гномы обитают в горах, им помогают тролли. Только если тролли иногда и встречаются, по слухам, то гномов не видели уже лет с тысячу. — Она остановилась резко, и я налетел на неё, едва не толкнув в спину. — Может быть, они ушли глубоко в недра? — Тонкие пальцы заправили за ухо каштановую прядь. — Вот твоя поляна.

Мы и вправду пришли. Я шагнул дальше, сразу узнал поломанные толпой кусты, взрытую землю, камни, кучно брошенные туда, где потом меня избивали. Кинувшись к хибаре, я в три шага достиг её, распахнул дверь, зная уже наверняка, что там никого нет. Мне понадобилась ещё пара минут на пороге, чтоб осознать это вполне. Голос сел.

— Её нет здесь.

— Я вижу. По-моему, ты тоже увидел это сразу. — Она тронула меня за плечо, заставив оторваться от созерцания полутёмной хижины, освещённой косыми лучами солнца, прошивающего её щелястую стену. — Вы ушли, и больше здесь никого не было.

— Её напугала толпа… Она прячется в лесу, боится вернуться. Нужно найти её. — Я в смятении колупал пальцами дверной косяк, неснятая кора отслаивалась длинными лентами, мелкая труха забивалась под ногти.

— Оставь. Ты испугался больше, я вижу это. А она убежала, но у неё была цель.

Это казалось бредом. Это казалось бредом даже на фоне последних моих злоключений — о жизни, которая осталась далеко, за гранью подземных лабиринтов, я даже не вспоминал. Я смотрел, как девушка обходит поляну кругом, трогает скомканные, побуревшие уже листья, свезённый множеством ног дёрн, вертит головой, отслеживая видимые лишь ей передвижения.

— Идём! — Она прошла за избушку, остановилась точно там, где я видел девочку в последний раз.

— Куда? — Я перевёл взгляд: за яркими, почти белыми полосами света, заполненными мелкой, тихо кружащейся пылью, ход в подземелье едва угадывался. Захотелось вдруг шагнуть внутрь, под узкие каменные своды. Захлопнуть за собой небрежно сколоченный ряд перекошенных, разбухших от влаги досок. Я шагнул вбок и захлопнул наружную, выбеленную солнцем дверь.

— Ты ведь хочешь узнать, что здесь произошло после того, как тебя увели к обозу? — Девушка угадала мою заминку, не только в голосе, но и во взгляде её сквозил вопрос.

— Да. Конечно.

— Вот и отлично.

— Постой. — Она замерла, изогнув бровь, рука придерживала отведённую ветвь.

— Как тебя звать-то? — Почувствовав головокружение и слабость в ногах, я медленно съехал по стенке на землю. Ладони ощутили бодрящую свежесть влажной, не просохшей от росы травы. Я отдёрнул руки, но не смог встать. Зачем? Смысл ускользал, рассеянное внимание не помогало сконцентрировать волю. Я хотел вернуться домой и не мог, не имел права. Но и уйти с поляны… эта мысль вызывала почти рвотные приступы. Я закрыл глаза, пытаясь собраться с силами.

— Да ты голоден! — Она бросилась ко мне, присела, спешно срывая рюкзак с плеч. — Прости, я не подумала. — В голосе её слышалась неподдельная тревога и озабоченность.

— Как тебя зовут? — Я разлепил веки, улыбнулся ей, насколько можно приветливо, поднял руку, но не решился погладить, успокоить.

— Рокти. — Она держала тёмные жилистые листья, свёрнутые наподобие долмы. Острый запах зелени спорил по силе с ароматом сочного, я готов был поклясться в этом, мяса, которое было завёрнуто в них. — Держи. Ешь.

Я вцепился в разваливающийся свёрток обеими руками и жадно надкусил. Мясо и впрямь оказалось сочным, свежим. Конечно, я не был так уж голоден. Просто меня придавило. Навалилось всё разом, подкосив. Теперь я чувствовал жгучий стыд за свою слабость, проявленную перед этой охотницей.

— А я Никита. Очень приятно и всё такое. — Я пытался говорить с набитым ртом, порывался встать и идти в заросли: всё одновременно, лишь бы не выдать себя, не показать, как же не хочу я покидать поляну, уходить от избушки. — Ты живёшь поблизости? Ах да, я забыл. Ты живёшь с кланом. Ктраны, так вы называете себя? Да?

Девушка, опустив ладони на плечи, остановила меня:

— Перестань. — Она сидела на пятках, голые колени придавливали узкие влажные стебли, зелёные глаза с изумрудной искоркой потемнели. — Я не пущу тебя в подземелье.

Я не просто заткнулся. Я едва не подавился. Сразу почувствовав себя в ловушке, прекратил жевать, подобрался, прищурился. Если это был способ привести меня в чувство, он сработал на все сто.

— Я и не собирался… С чего ты взяла. Я должен найти девочку. — Я встал рывком. — Идём. Покажешь мне, что тут стряслось, и вообще.

Она сидела ещё секунду, глядя снизу вверх и, кажется, усмехаясь про себя. Я предпочёл не заметить этого, шагнул за избушку и поторопился доесть мясо. В руку ткнулся округлый бок фляги.

— Запей. И не лезь вперёд, следы затопчешь. — Я сбавил шаг, пропуская охотницу. Проходя мимо, она пребольно стукнула меня по ноге висящей у пояса железякой. Может быть, и не специально. — Смотри, вот тут девочка остановилась, подпрыгнула, взобралась на две ветки по стволу вот этого дерева. Ловко взобралась, хотя подошва у неё и плоская, но твёрдая, кору не содрала, но придавила. Она сидела, держась здесь за вот ту ветку, и смотрела на поляну. Ноги съезжали, у неё неудобная обувь.

— Сандалии. — Голова шла кругом. Всё никак не удавалось свинтить с фляги крышку, пальцы скользили, я опустил, наконец, взгляд. Горлышко было плотно заткнуто пробкой.

— Да. Может быть. Она ждала, пока пройдут солдаты, здесь пробежало человек шесть, сапоги одинаковые, ноги только разные. Сидела тихо, как тать, — от этого слова меня передёрнуло, — но не вытерпела, не дождалась последнего. Начала слезать и потом, когда он услышал шорох — обувка у неё не по деревьям лазить, — просто спрыгнула ему на спину, приложив по голове… чем-то. Не пойму. У неё было с собой что?

— Нет. — Я бросил колупать плотно закупоренную флягу, продел кожаную петлю за ремень, чтоб не потерять. — Ничего не было. Все вещи у меня остались. Кроме куртки.

— Если что и было, она забрала это с собой. Она придушила солдата, когда тот упал. Наверняка.

— Что?!

— Да. Думаю, да. Смотри, он упал навзничь, пытался встать, потом вдруг вырвал дёрн вместе с землёй, вскинул руку, дёрн отлетел далеко в сторону, потом рука упала обратно, уже безвольно. Здесь… да. Возможно, шнурком его же плаща. — Я сдёрнул флягу с пояса. Едва не сломав зуб, выдрал затычку, приложился плотно. Глотку припалило яблочным сидром, и это отвлекло меня на миг, позволило прочистить мозги.

— И что?

— Что? Она перевернула его на спину и обчистила! Взяла нож из-за голенища, смотри, здесь нога дёргалась как марионеточная, видно, не сразу вытянула. — Рокти выпрямилась, стряхивая с ладоней жирную землю. — Однако сильна твоя девочка. Управиться с молодым здоровым парнем… Как она выглядела?

— Ростом с тебя, чуть ниже, пожалуй. Круглое лицо, большие голубые глаза, ногти обгрызены, коленка разбита. Егоза. Не из пугливых. Волосы рыжие, яркие, ниже плеч.

— Не человек это, Никита. Ктран. Как я.

— Это ребёнок, Рокти. — Я вспомнил пожатие маленькой руки, прикосновения, смех, — клянусь, это ребёнок. Не девушка, как ты, не женщина. Ребёнок.

— Она не стала убегать, она взобралась на дерево и смотрела, как тебя бьют. Откуда вы пришли? Здесь давно никого не было. — Охотница провела ладонью по свезённой, сочащейся соком ссадине на коре дерева. — Очень давно.

— Она пришла со мной, и я уверен, она не отсюда. Она выглядит, как нормальный ребёнок, как любой человек там, откуда пришёл я.

— Старый мир? И вы действительно вышли из лабиринта? — Рокти целеустремлённо двинулась вперёд, меж деревьев, куда-то в глубь леса, я догнал её. — Знаешь ли ты, что ход был закрыт, а лабиринт действительно проклят? Это место обходят стороной не зря.

Едва ли я смотрел, куда ступаю, просто шёл рядом, боясь упустить слово, едва успевая уворачиваться от ветвей, вырывающихся из рук охотницы.

— В смысле?

— Вы долго плутали?

— Может быть, сутки.

— Мало. Можешь считать, вы прошли по прямой. В лабиринте плутают неделями. И редко кто сохраняет рассудок и память. Не это главное. Ход открыт только тем, у кого есть ключ.

— Ключ? У кого есть ключ?

— Извини. — Она вдруг остановилась, и я замер с нехорошим предчувствием. Рокти стояла, глядя мимо, щурясь, шевеля губами беззвучно, прикидывая что-то про себя. — Но, кажется, ты не сможешь вернуться назад тем же путём. Я вообще не уверена, что ты сможешь вернуться.

Я запоздало оглянулся. Деревья плотно скрыли поляну с глаз.

— Стой! — Нежданно накатила паника.

— Я никуда и не бегу. — Она снова смотрела с насмешкой.

Я почувствовал злость и смущение.

— Девочка провела тебя сквозь. Она сможет и вернуть обратно. Один ты будешь бродить сутками, без надежды выбраться. Хотя бы на поверхность.

— И что же мне делать?

Казалось, она ждала этого вопроса, взяла за руки, заглянула в глаза глубоко, произнесла проникновенно:

— Пойдём в клан! Мы поможем тебе. Пока не поздно. Пойдём!

— Что такое лабиринт?

Монсегюр был осаждён. Почти год крестоносцы стояли под стенами, ночью — освещая узкую долину кострами, днём — ворочаясь неспокойно всей своей десятитысячной массой. Ещё под Рождество предатель провёл христово воинство секретными тропами на восточный хребет. Огромные валуны, выпущенные тяжёлой катапультой, медленно и до умопомрачения легко прошивали ярко-синее небо, играючи крошили каменную кладку. Пятиугольник крепостных стен оседал под размеренным, неспешным обстрелом. Горы гудели умноженным эхом. Девять месяцев держал оборону замок. Всего лишь с сотней воинов, не больше. И едва ли во всём замке осталось свыше сотни Совершенных, когда Бертран Марти решился, наконец, капитулировать.

Глядя с крепостной стены вниз — на хозяйничающих во дворе замка рыцарей в белых плащах с чёрными крестами, — Кламен нервно теребил фибулу. Простая оловянная вещица, украшенная изображением пчелы, всегда вселяла в него уверенность, одно прикосновение к ней поддерживало в самые трудные минуты осады. Сегодня олово казалось особенно холодным, и жар дрожащих в лихорадке рук не мог согреть его.

Они пообещали жизнь… за отречение. Перережь глотку псу — и ступай на все четыре стороны, ты свободен! Добрые католики… Плечи его дёрнулись конвульсивно, он чуть пошатнулся.

Кламен дрожал: то ли от гнева, то ли от холодного, остужающего горячий пот, ветра. Смирить клокотавшее бешенство не удавалось, разум казался как никогда ясным, дух же — смятенным. Будто это ярость сжигает его изнутри, кипит, сотрясая тело грудным кашлем.

Амьель подошёл неслышно сзади, положил руку на плечо, испугав. Кламен прикрыл глаза, перевёл сбившееся было дыхание.

— Тебе хуже? — Друг внимательно вглядывался в лицо, молчал, терпеливо ожидая ответа. Кламен едва собрался с силами, усмехнулся криво.

— Хуже уже не будет. А если холод станет нестерпим, меня согреет огонь аутодафе.

— Не шути так. — Всё же он улыбнулся облегчённо. Мёртвые не шутят, а шутники не спешат умирать. — Нас ждёт комендант. Кажется, для нас найдётся ещё одно, последнее дело, а у тебя ещё будет возможность умереть в бою. — Тронув за рукав, Амьель заспешил вниз по ступеням узкой каменной лестницы.

— Совершенные не держат в руках оружия и не проливают кровь… Я бы лучше взошёл на костёр, — прошептал Кламен еле слышно.

И всё же он развернулся и тяжело зашагал следом.

Это всё уже было. Много лет назад он пришёл в Лангедок — самую богатую и благополучную провинцию Юга — за женщинами и мандолинами. Устав от войн, он хотел нагнать уходящую юность, отдохнуть и телом и душой. Но нашёл отдохновение в ином. Тулуза удивила его. Ни в одном городе на Севере он не видел подобного. Достаточно было ступить в черту крепостных стен. Улицы были необычайно чисты, люди — любезны и улыбчивы. Весь день он бродил по городу, не задерживаясь нигде надолго, но часто останавливаясь, прислушиваясь к разговорам. Кого он только не видел: ремесленники работали прямо во дворах, под ласковым южным солнцем, купцы на базарах вынимали из тюков удивительные по красоте, не всегда ясного предназначения вещи, студиозусы в садах читали толстые фолианты и перезрелые мандарины падали на траву рядом, а на просторных площадях, вымощенных светлым камнем, трубадуры бесплатно демонстрировали своё искусство всем желающим и продавали свитки с мадригалами всем влюблённым. Каждый был одет чисто и ярко. А наряды женщин ослепляли и подчёркивали обнажённость тонких нежно-оливковых рук.

Он навсегда запомнил их танец. В дремавшей таверне, куда он зашёл далеко за полночь, когда понемногу утихла кипучая жизнь города, юная девушка танцевала меж лавок, напевая сама себе песенку на удивительном провансальском наречии. Ножка, обутая в лёгкий башмачок, вздымала облако муаровой ткани, мелькала на миг загорелая лодыжка, и стройный стан гнулся под тяжестью длинных локонов оттенка спелой сливы.

Он присел на скамью у двери и смотрел на танцовщицу до тех пор, пока не уронил голову на руки, усталый. Утром, разбудив, она предложила ему умыться.

Лаис умерла в первые годы после начала Альбигойского крестового похода. Нет, она не пала, пронзённая мечами наёмников Симона де Монфора, но каждый день, выходя на дворцовую площадь послушать новости, она возвращалась домой погрустневшая. Кожа её стала прозрачной, словно промасленный пергамент, и сухой, как осенний лист, вялые пальцы нехотя надламывали хлеб и не доносили до рта — рука падала на стол, и так Лаис долго сидела, глядя в распахнутое окно на изрядно опустевшую улицу. Она умерла, потеряв жажду жить.

А Кламен, приняв Слово, встал на защиту Совершенных. Тридцать лет назад он выехал из Тулузы на Север, к границам Франции, чтобы повернуть крестоносцев назад. Он провёл много времени, наблюдая за общинами: пил и ел рядом с ними, спал под одной попоной, сражался плечом к плечу и повторял про себя их тихие молитвы — пока не вступил в общину сам, как Верующий. Жизнь, простая и праведная, привлекала его. В той праведности было много ума и правды и ни капли — лицемерия.

Хотя долг обязывал его по-прежнему держать в руках меч, желание проливать кровь вспыхивало всё реже, всё чаще его посещало сострадание. В сердце своём он стремился стать Совершенным, но понимал, что как воин принесёт больше пользы. Он начал много читать, и не только Библию — её он знал и раньше. Он жалел об одном — слишком поздно узнал он этих людей, к которым принадлежала и которым так сострадала его любимая. Порой ему страстно хотелось вернуть тот умиротворённый, живой покой, что увидел он в первый свой день в Тулузе.

Тулуза давно уже осталась позади. Отступая под натиском крестоносцев, Совершенные сдавали город за городом. Этот поход был приравнен папой к походам в Святую землю, и многие примыкали к отрядам де Монфора не ради того, чтоб искоренить ересь, но со слабо скрываемым стремлением избежать долговой тюрьмы. Такие не стеснялись грабежа и убийства и — в отличие от рыцарей ордена — не слишком заботились о благочестии и вере. Именно они устроили страшную трёхдневную резню в Безье. Совершенные же ни за что не стали бы убивать.

Когда Кламен ступил в пределы крепостных стен столицы Лангедока во второй раз, произошедшие перемены поразили его до потери речи. Он ходил по улицам, заглядывая во дворы. Старухи, закутанные в чёрное, бродили у разрушенных, полусожженных домов, вороша брошенный хозяевами хлам. Дети, обносившиеся и немытые, мелькали серой тенью и прятались в развалинах, сверкая оттуда большими голодными глазами. От мандариновых садов остались куцые пни. К своим людям он вернулся далеко за полночь. Его ждали попона и ломоть чёрного хлеба. Развернувшись, он ушёл прочь — и до рассвета оплакивал город, в котором был счастлив когда-то.

Но и это было давно. Монсегюр стал последним прибежищем последних Совершенных. И Монсегюр пал. Они держались, сколько могли: нужно было дать коменданту возможность вывезти сокровища Совершенных. Книги и свитки. Выводить людей было некуда. Каждый знал, чем всё кончится.

Комендант Арно Роже де Мирпуа ждал лишь вестей от каравана, ушедшего горными тропами в тайные убежища. Когда почтовый голубь закружился над двором замка, невольный вздох облегчения вырвался у многих. Люди устали сражаться, и завтра они готовились взойти на костёр. Двести шестьдесят один человек: мужчины, женщины, старики и дети. Кламен не мог смирить ярость. Чем ближе подходили они к башне, тем сильнее клокотало в груди. Битва была проиграна. Чего Арно хотел от них? Как весь его воинский опыт сможет помочь Монсегюру?

Кламен сам не заметил, как развернулись его плечи, прояснился затуманенный неотвязной болью взгляд, рука крепче сжала едва тёплое олово фибулы. Под своды башни он вошёл твёрдой походкой, почти нагнав Амьеля.

Слова епископа заставили его упасть на колени.

— Сегодня ты станешь Совершенным, Кламен.

Не в силах поверить, он поднял взгляд и сцепил молитвенно пальцы. Слёзы выступили на его глазах.

К епископу подошёл Арно Роже, его ослабленные голодом руки дрожали под тяжестью огромного кованого ларя.

Глава 4

— Что было в том ларце? Грааль?

— В Далионе говорят, что Грааль. — Рокти остановилась, взгляд блуждал по густому перелеску, она чуть склонила голову. — То, что Совершенные не могли отдать никому. Кламен стал Совершенным, потому что жизнь его — как жизнь воина — завершилась. Он стал Хранителем. Он и ещё трое. Амьель и Гюго погибли при входе в катакомбы, они защищали Кламена и Экара, дали им время скрыться. Говорят, Экар был учёным мужем, воином и могущественным колдуном. Он должен был сопровождать Хранителя и реликвию. Гномы вручили Кламену Ключ, чтобы тот смог открыть переход и перенести реликвию из древнего мира сюда, в Новый Эрин. Экар не сумел защитить их. И Ключ, и реликвия — всё было утеряно.

— Кажется, я видел картинки в лабиринте…

— Видел?! Ух ты! — Рокти вскинула голову. — А правда, будто в подземелье стены — говорят?

— Можно сказать и так.

Ответ её удовлетворил. Отвернувшись, она шагнула чуть в сторону, произнесла громко, обращаясь к ежевичным зарослям:

— Хорошо! Я тебя не вижу, ты отлично спрятался, молодец. А теперь выходи, я спешу в клан и не могу играть с тобой сегодня.

Кусты не дрогнули. Зато за спиной мягко, но тяжело что-то приземлилось, заставив меня неуклюже отскочить вперёд и в сторону. Я попытался обернуться, отскакивая, споткнулся и чуть не упал.

Рокти, улыбаясь, шагнула к появившемуся маленькому и грузному парню. Его жёлтые, редкие и мягкие, как цыплячий пух, волосы облачком опускались на загорелое лицо, сквозь мелко вьющиеся кольца смотрел бледно-голубой прямой взгляд. Парень тоже сделал шаг, поймал Рокти в медвежьи объятия, засмеялся гулко, как в колодец.

— Не видишь! Не видишь! — Огромные тяжёлые лапы легко похлопали Рокти по спине, парень осторожно отстранился, поглядел с улыбкой, спросил с надеждой: — Я провожу?

— Тебе нельзя, — Рокти пятернёй зачесала падающий на глаза жёлтый пух, открылся широкий покатый лоб, — дождись, пока тебя сменят, и приходи ко мне, познакомишься с Никитой.

— Тот чужак? — Парень впервые глянул в мою сторону. Я почувствовал себя неуютно под пристальным взглядом.

— Его зовут Никита?

Я пожалел, что не видел лица Рокти, когда она говорила это. Она не ответила «да». Но и «нет» она не сказала тоже. Она просто ушла от ответа. Я не стал бы гадать о своём будущем, сейчас оно зависело от девчонки, которая не уверена даже, друг ли я ей. Мне стало горько, до привкуса желчи, захотелось сплюнуть с досады. А Рокти обернулась, как ни в чём не бывало, и представила звонко:

— Мой друг Ясень!

Я кивнул сдержанно. Тот тяжко вздохнул, руки повисли безвольно, сразу став как будто лишними.

— Ну, иди, — он по-прежнему говорил только с Рокти, — а вечером жди обязательно, в гости, да, — он развернулся и зашагал в чащу, нарочито шумно задевая ногами низко нависающие ветви кустов.

— Друг твой, да?

— Друг, с детства. — Рокти почувствовала моё состояние, уловила иронию и толкнула в спину, кажется, обидевшись. — Идём уже. Недолго осталось идти-то. И не беспокойся. Никто тебя тут не тронет, ты пришёл безоружным.

Меня это порадовало. Пока мы шли под редеющими, отступающими сводами крон к большому посёлку на одном из берегов лесной реки, я пытался унять непрошеную досаду. Представлял себе собственную реакцию на странного незваного пришельца из непонятных земель. Но, сознавая разумность, даже необходимость такого к себе отношения, испытывал чуть ли не обиду. И потому, чем ближе подходили мы к приземистым, светлого дерева срубам, тем неприветливее казались мне пустые, заросшие высокой, ни разу не кошеной травой, проулки. Посёлок казался заброшенным, поражал абсолютной пустотой. Ветер гнал ровную зелёную волну меж простенков. Рокти уверенно шла к ближайшему срубу. Я замедлял шаг, оглядываясь. Не было ни оград, ни завалинок, ни окон. Над крышами, устланными тёмно-зелёным, не сохнущим лапником, поднималось едва различимое марево — за плотно закрытыми широкими дверьми кто-то жил и готовил пищу. Это не успокоило меня.

— Почему здесь так пусто?

— Потому что это посёлок клана. — Сочтя объяснение достаточным, Рокти взбежала на крыльцо, стукнула раз кулаком по двери, и та распахнулась, скользнула настежь легко, и открылась просторная светлая комната, полная снующего хлопотливо народу.

И сразу от сердца отлегло, на душе стало спокойнее и тише. Меня будто толкнуло под низкие своды, я в три шага взбежал на крыльцо, дрогнув, переступил порог и огляделся. Рокти закрыла дверь, опустила деревянный засов.

Конечно, я задевал макушкой потолок. И всё же комната казалась просторной, может быть, за счёт того, что в ней вовсе не было обстановки, а стены — округлые, не смыкающиеся острыми углами стены на всю площадь сруба, — источали свет и тепло. Косой луч падал на усыпанный жёлтенькой стружкой пол и сквозь круглое отверстие в крыше. Спешившие мимо ктраны едва замечали нас. Невысокие, с детски мягкими чертами, они выныривали из ходов, круто ведущих из комнаты куда-то вниз, пересекали деловито косой столб света и скрывались в других таких же ходах. По всему периметру стены комнаты были испещрены аккуратными норками.

— Иди уж. — Толчок в спину заставил меня вздрогнуть. Рокти потянула за локоть. — Сюда. — И мы нырнули вниз по едва наклонной плоскости.

Ходы ветвились сложно; коридоры, освещённые светом стен, то опускались вниз, то уходили вверх, но, кажется, были расположены не слишком глубоко. По сути, дом представлял собой своеобразную развязку множества туннелей, потому и был так оживлён, на самом же деле в коридорах редко попадались другие ктраны. В одеждах самых разных покроев, но все спокойных цветов летнего леса, они сдержанно кивали и спешили пройти мимо. Едва ли я был удостоен хоть пары любопытствующих взглядов. Их сдержанность или равнодушие помогли мне несколько расслабиться: признаться, я опасался нездорового интереса.

Пока мы шли, я не видел лестниц, и потому несколько удивился, когда одно из ответвлений вдруг завело нас в тупик, оканчивавшийся скрученными винтом ступенями.

— Давай наверх. — Вот тут мне уже пришлось пригнуться.

Мы скоро миновали с десяток пролётов и вышли на открытую площадку в кроне дерева — высоко над уровнем земли.

Ни на минуту не усомнившись в том, что площадка сотворена искусственно — настолько ровной и правильной по форме она была, — я, однако, нигде не заметил следов рубанка. Ноги ступали по живому, покрытому толстой корой дереву, а не по досочным спилам. Три мощные ветви расходились от центра в стороны, а густые переплетения молодой поросли скрывали площадку от посторонних глаз.

Сидя на одной ветке, облокотившись о другую и раскачивая ногой третью, ктран рисовал что-то, расположив лист на сгибе колена. Длинные каштановые волосы падали на лицо, он принимался было насвистывать, но замолкал вскоре, сосредоточенный.

Рокти хмыкнула тихо. Ктран кинул взгляд из-под набегающих на глаза прядей. Зелёный и цепкий. Наверное, они с Рокти были погодки. Он казался чуть старше, но в остальном был точной её копией.

— Это тот самый чужак, Лист. — Меня вновь передёрнуло от этого слова. — Его зовут Никита. Отведи его в дом. Пусть отдохнёт и переоденется в чистое. Старейшие захотят увидеть его на закате.

— Всё бегаешь по поручениям совета? Сама и отведи, я не вызывался быть у Старейших на побегушках. — Он вновь склонился над рисунком.

— Лист, — Рокти не сменила тона, видно, такие пререкания были ей не в новость, — во-первых, ты очень этим мне поможешь, я не хотела бы откладывать разговор на завтра, а во-вторых, к нам вечером придёт Ясень.

— О! Ясень и так таскается к нам через день. Если он не отстанет от тебя, пока ты не выйдешь замуж, его визиты придётся терпеть о-о-очень долго!

— Ну, всё! — А вот теперь она, кажется, разозлилась. — Я ухожу, слышишь? — И она скользнула в провал винтовой лестницы, мигом скрывшись с глаз.

Я обернулся. Ктран рисовал всё так же: рука летала над листом, не касаясь его, штрихи ложились широко и рвано.

— Подожди, — бросил он, чувствуя мой взгляд.

Я несмело пошёл к краю. Нельзя было сказать, чтоб я боялся высоты, но дерево раскачивалось едва ощутимо и тем существенно отличалось от привычных мне скал. При первой же возможности я уцепился за ветку и оглядывал окрестности уже крепко держась.

Лес волнами простирался во все стороны, на сколько хватал глаз. Чуть впереди и справа угадывалась свободная просека тракта… или, может быть, реки: слишком уж круто были заложены петли. Можно было угадать несколько просторных полян поблизости — готов был поклясться, там стояли дома-входы.

Солнце шло на закат. Второй день… Или третий? Я испугался вдруг, хлопнул себя по отсутствовавшим карманам отсутствовавшей куртки, запоздало вспомнил, что блокнот достался Вадимиру. Поднялась досада, погасившая панику. Блокнот мне нравился. В память о нём в заднем кармане джинсов завалялся огрызок карандаша. Я сосредоточился и сосчитал: вечер третьего дня — не много, казалось бы…

— Так ты идёшь? — Художник стоял у отверстия в полу и смотрел заинтересованно, моя пантомима его заинтриговала. Рисунок, свёрнутый в трубочку, едва заметно стукал о бедро — ктран проявлял нетерпение.

— Да, конечно.

Обратно я шагнул уже уверенно, ни за что не держась. Лист пропустил меня вперёд, сам скользнул следом, дальше мы шли бок о бок, благо коридор был широк, а навстречу нам никто не попадался.

— Рокти — твоя сестра?

— Мы двойняшки, — Лист шагнул чуть шире, ушёл вперёд. То ли показывать дорогу на поворотах, то ли избегал разговора.

— Совет — это совет Старейших? — Я не отставал.

— Конечно. — Снова заинтересованный взгляд искоса. — Другого совета нет. И прибавь шагу, до заката осталось не так уж много времени.

Думаю, я верно расценил это предложение и заткнулся. Миновав ещё пару поворотов, мы снова зашли в тупик, который на сей раз оканчивался дверью. Незапертая, она легко открылась с одного толчка и, перешагнув порог, Лист сделал широкий приглашающий жест, усмехнулся криво:

— Добро пожаловать! Коль скоро сестрица задалась целью проникнуть в совет, я полагаю, ты — первый из длинной череды незваных гостей. А значит, достоин особого приёма.

— Очень любезно. — Сарказм не помешал мне воспользоваться приглашением. Признаться, я думал только о том, где бы мне преклонить голову или на худой конец — присесть.

Лист не предоставил мне такой возможности. Я не успел ещё окинуть взглядом просторной комнаты всё с теми же скруглёнными углами, овального стола и дюжины полукресел по центру, когда Лист потянул меня куда-то в сторону, мы снова нырнули в короткий теперь уже проход и очутились в комнате поменьше, стены который были закрыты полками, а пол заставлен тяжёлыми с виду ларями. Лист открыл один, вынул рыжую плотную куртку из грубо выделанной замши — я надел её, и рукава оказались коротки. Из другого сундучка он выудил щётку с жёсткой щетиной и деревянную расчёску с редкими зубьями, пару склянок и маленькую коробочку, перекинул через плечо отрез материи.

— Идём, полью тебе на руки. — Он толкнул меня в спину, направляя к другому ходу, и мы очутились в маленькой кухоньке. В ней не было очага, но обилие посуды наводило на мысль о еде. Я сглотнул. Очередной ход вёл из кухни в центральную комнату.

Лист указал на медный таз на слишком низкой для моего роста тумбочке, открыл коробочку, поставил рядом. Взял глиняный кувшин и, сняв крышку с бочки, зачерпнул воды.

В коробочке лежал желтоватый порошок. Я набрал горстку. Плотно спрессованный и мелкий, он и не думал разлетаться, прилип к пальцам. Вода из кувшина полилась на руки, и на ладонях запенилось. Я принялся спешно мыть руки, рискнул и мазанул мокрым и скользким по лицу, шее — свежие порезы ожгло болью, хватанул воды за воротник, но зато почувствовал себя много лучше.

Слив воду, Лист принялся сочинять ужин: достал из-под длинных столов корзины, набрал овощей, в туесках нашлись бобы и крупа, бочка с водой не закрывалась и, похоже, была бездонна. Я черпнул ещё, кое-как вымыл голову, расчесался, взялся чистить жёсткой щёткой джинсы и кроссовки. Куртка в плечах была узка и стесняла движения, я снял её, отнёс обратно и положил в ларь. Лист хмыкнул и нагрузил меня работой — я сел чистить то, что на наших базарах называют синенькими, а по науке, кажется, баклажанами. Беседа была сведена к коротким репликам «подай-принеси».

Примерно через полчаса появилась Рокти. Мы уже заполнили полуфабрикатом три некрупных котелка, и мне было страшно интересно, что же станет с ними дальше. Но, едва взглянув в лицо охотницы, я потянулся вытереть руки, — Рокти была чем-то сильно раздосадована, она не зашла в кухоньку, крикнула с порога:

— Скорей! — и тут же скрылась.

Я бросился следом, едва догнал уже в коридоре.

— Что стряслось? — Она не сочла нужным ответить, и я затылком почувствовал жар обиды.

Отстав чуть, я следовал за ней молча. А она всё прибавляла шагу, и скоро мы уже едва не бежали. Когда она резко сбавила темп, я понял, что мы пришли, и оглядел себя бегло. Мокрые волосы, исцарапанная рожа, грязные джинсы и размокшие, потерявшие форму кроссовки. Не знаю, на что я рассчитывал, но порог следующей комнаты я переступил, расправив плечи, вскинув подбородок и глядя прямо перед собой.

Я ожидал старой голливудской декорации с просторной залой и старцами в белых одеждах по периметру, но ничего подобного не увидел. В комнате ничуть не больше размерами, чем та, куда привёл меня Лист, суетилась масса народу. Склонившись над маленькими круглыми столиками голова к голове, одни обсуждали что-то, другие писали, третьи читали длинные свитки.

Рокти уверенно обошла две такие группы и заняла свободное место у третьей, я сел рядом. Без подлокотников, но с высокой спинкой, кресло вынудило меня взгромоздить руки на стол, и вся моя напускная уверенность будто просочилась в песок.

— Никита? — Он, бесспорно, был много старше Рокти, седина проблескивала на висках. Открытый взгляд успокаивал и не отпускал, я едва видел, кто ещё сидел рядом.

— Да.

— Я хотел бы услышать ответы на некоторые возникшие у совета вопросы. Можешь обращаться ко мне «Старейший». — Я кивнул, кажется, несколько нервно. — Успокойся. — Он взял меня за руку, заставив расцепить сплетённые крепко пальцы. Я вздрогнул, но тут же расслабился. — Та девочка, ребёнок, расскажи нам, как вы встретились, как она выглядела, что говорила. Всё, что вспомнишь, и не страшно, если ты забудешь какие-то мелочи, мы понимаем, ты устал.

И я заговорил. Сбиваясь и путаясь сперва и всё увереннее — дальше. Скоро я видел её будто перед собой — рыжее солнце в волосах, ясная улыбка, ладошки, прячущие задорный смех, — и сердце невольно сжималось в тревоге. Росток сомнения, проклюнувшийся было у избушки, был выполот с корнем. Чем дольше я говорил, тем жарче разгоралось желание действовать, одна мысль о том, что я покинул тракт, углубился так далеко в лес, не начал немедленно поиски, жгла. Я не окончил ещё, когда ктран вдруг выпустил мою руку.

— Ты бредишь, Рокти. Он не мог ошибиться. Это ребёнок. Обыкновенный человеческий ребёнок.

— Да послушайте же меня! Я видела следы!

— Нет. Это ты послушай меня, Рокот. — И она замолчала, разом, сжавшись в комок, будто от окрика. — Ты — лучший следопыт клана. Но, чтобы быть членом совета, этого недостаточно. Совет примет решение в строгом соответствии с обычаями народа ктранов. — Последнюю фразу он произнёс тоном ровным и официальным, не позволяющим остаться за столом хоть на минуту дольше.

— Что будет со мной? — Я всё же не мог уйти так.

— Что будет? — Ктран казался озадаченным. — Да ничего. Отдохни немного, клан дарует тебе имя гостя, потом мы не станем задерживать тебя.

— Благодарю.

Рокти казалась раздосадованной, молчала весь путь обратно, хмурилась и хмыкала неразборчиво под нос. Я тоже молчал, тоска перехлёстывала грудь, не отпускало ощущение стремительно утекающего времени. Я должен был начать поиски и не мог приступить к ним немедленно. Закат затухал над лесом, наступающая ночь не давала надежды на успех, а измотанный организм требовал сна.

За овальным столом нас ждали уже. Лист развлекался компанией сумрачного Ясеня: глядел, ухмыляясь, как тот ковыряет ложкой овощное рагу. От глиняных горшочков шёл пар.

— О! — Лист вскочил на ноги, едва открылась дверь, Ясень поднял взгляд, но улыбка его погасла, когда он увидел выражение лица Рокти. — Наконец-то. Я, признаться, устал ждать. Что? — Лист прошёл на кухню и вернулся с парой новых горшочков, мы сели. — Совет опять не прислушался к твоим словам, Рокот?

— Ты! — Рокти вдруг обернулась ко мне требовательно. — Скажи мне ты, ты был там и видел всё, разве мог ребёнок вести себя так, как повела себя эта… девочка?

Я отложил ложку, которую взял было. Посмотрел в яростные зелёные глаза, ответил честно:

— Рокти, это был ребёнок. Я знал это, даже соглашаясь с тобой. Да, я видел следы, они не сказали мне ничего, я не следопыт. И завтра, едва рассветёт, я отправлюсь искать девочку, кем бы она ни была.

— Я тоже пойду! — Признаться, я был удивлён. — Уверена, мы должны найти её. И, если я была права… совет пожалеет.

Хохот Листа заглушил робкие возражения Ясеня:

— Рокти, нехорошо угрожать совету. Ты не должна делать так, не ходи, пусть чужак ищет сам. — Он пытался схватить её за руки, умоляюще ловил взгляд.

Она глядела только на меня, будто я был источником всех её бед, и, едва почувствовав руку Ясеня на запястье, вскочила, отступив на шаг.

— Что он найдёт сам? Он же не следопыт!

Её смех лишил меня последних иллюзий. Наша взаимная симпатия мне привиделась. Если Рокти и станет помогать, то лишь из своих политических соображений. Я отодвинул горшочек, поднялся.

— Спасибо за гостеприимство, кров и стол, так сказать. Где я могу лечь поспать?

— Идём, покажу, — Лист стал вдруг серьёзен. Куда делась ирония? Обернувшись к Ясеню произнёс тихо: — Извини, друг. Не вышло посидеть сегодня. К себе пойдёшь или у нас останешься?

— Останусь, — буркнул Ясень, огладил колено, покосился на остатки в горшочке и взялся решительно за ложку.

Лист пожал плечами, прошёл и толкнул одну из дверок по периметру. Оглянулся выжидающе. Я посмотрел на Рокти. Та стояла, поджав губы, глядя мимо и вглубь. «К чёрту!» — решил я и быстро пересёк комнату, перешагнул порог.

Зелёный полумрак успокаивал, воздух был свеж и призрачно ароматен. Я привык уже к умиротворяющему, медовому свету деревянных стен подземного посёлка. Здесь стены были сплошь увиты плющом. Выступ, служивший кроватью, оказался для меня слишком короток, но достаточно широк, чтоб свернуться калачиком: в изножье стоял сундук. Я вздохнул невольно, захотелось упасть и отключиться немедленно. Я шагнул к лежаку, стягивая косоворотку. Сзади хлопнула дверь, погрузив комнату в малахитовую темень. Щелчок пальцев. Я обернулся — Лист стоял у входа, пара светляков вилась рядом, он щёлкнул пальцами ещё раз, и ещё пара поднялась от стены, полетела на звук.

— Они просыпаются от резких звуков. Не буди их без надобности, они тускнеют бодрствуя. А я, признаться, давно не открывал спальни солнцу. К нам заходит только Ясень, да и тот остаётся редко. — Рокти тяготится им, хоть и жалеет.

Он замолк — стоял у входа, скрестив руки, светляки и впрямь быстро тускнели, и под тенью падающих на глаза волос нельзя было различить выражения лица.

— Ты… ты присмотри за сестрой. Ясень защитит её от любой опасности, только от глупости её собственной не сможет. Сделаешь?

— Да уж постараюсь. — Он кивнул, развернулся. — Подожди, — остановил его я. Он вновь опёрся о гладкий окоём дверного хода. — Рокти… чего она хочет?

— Рожна! — Я почти увидел вернувшуюся во взгляд иронию. — Совет ей покоя не даёт. У нас как? Всё семейственно. Не пробьётся Рокот в совет — придётся весь век по-над Рьянкой-рекой вековать, а тут ведь всего семь кланов, в лесу Октранском. И жизнь — везде одинаковая… скучная жизнь, прямо скажу. — Он повесил голову раздумчиво. — А Старейшие по свету ездят, в столицах бывают, и хоть редко кто, а можно и с караваном за дикие земли уйти, в Накан, чудес повидать.

— Поня-а-атно. — Я вспомнил собственную девушку, мечтавшую о великой моей столичной будущности и никак не ожидавшую долгих командировок в провинциальную глушь. Усмехнулся невесело.

— Ясень её сильно смущает, — продолжил вдруг Лист, и я насторожился. — Не пара он ей, понимаешь? И она его не любит, вовсе не любит. Только увалень этот — сам не гам и другим не дам — кое-кому из женихов бока наломал уже. Боятся все Ясеня. Уедет Рокот из нашего леса — глядишь, и успокоится, найдёт себе по нраву кого-нибудь.

Он снова замолчал, и я сидел, не зная, что ответить. Светляки совсем затухли и едва различимыми фосфорными пятнышками опустились на стены. Наконец Лист хмыкнул, толкнул створку. Свет не ударил по глазам, как бывает обычно, он был мягкий, медвяной. В комнате уже никого не осталось, стол остался неприбранным.

— Ты голодный небось? — Лист прошёл, взял мой горшочек. — Остыло уж всё, погреть?

— Оставь. — Я тоже вышел из спальни, подцепил пальцами кусок баклажана. Распробовав, решил, что голод — не тётка, и я действительно обойдусь холодным. — Где вы еду готовите, кстати? — Второй кусок последовал за первым. — Я очага не видел.

— Тю на тебя! Как не видел, когда рядом стоял? Покажу сейчас, пойдём! — Лист устремился на кухню. Я поспешил следом.

— Смотри, — Лист присел на корточки у низенького шкафчика — деревянная дверца его была украшена густым переплетением, напоминающим переплетение корней, только светлым, того же оттенка, что и стены. — Это очаг, сердце дома.

Он дотронулся до узловатой поверхности, и та вдруг ожила, зашевелилась, открылось окошечко в центре и дохнуло жаром. Я отшатнулся. Лист, спеша и морщась, сунул горшочек внутрь.

— И всё. Подождём чуток только, прихватом вытащим.

Я сидел, пялясь на медленно затягивавшееся оконце. В мареве жара видел янтарно-красное дерево, но ни одного язычка пламени не плясало внутри. Подумав, оглядел очаг со всех сторон. Он казался только созданным руками мастера. На самом деле, как и смотровая площадка на вершине дерева, он был ровен и гладок и составлял единое целое с домом.

— Лист. Что это, Лист?

Он засмеялся моему удивлению.

— Говорю ж — очаг, сердце дома. В каждом посёлке — домов по двадцать-тридцать, а то и полсотни бывает, если земля позволяет да вода близко. Каждый дом — это ядро, ствол и ветви. Очаг — ядро, комнаты — ствол, переходы — ветви. Сплетутся два дома ветвями, и вот тебе уже посёлок.

— А дерево? Площадка на дереве — это что? И дом… — Я никак не мог справиться с изумлением, если я ждал чудес, то явно не таких.

— Все деревья растут. Дом — это дерево. Только растёт он во всех направлениях и очень податлив. — Лист глядел с улыбкой. — Неужто и впрямь не знаешь?

— Не знаю, Лист. У нас нет такого.

— Ну, скажем, видит мастер росток дома, — Лист надел толстую серую рукавицу, присел и снова провёл по переплетениям неодетой рукой, — находит ядро в земле, стволик маленький, веточек пара всего, и начинает, — рука в рукавице достала из отворившегося очага мой ужин. Лист поставил горшочек на пол, взял две ложки и снова присел на корточки, протянул одну мне, второй зацепил немного рагу, — начинает работу.

Я машинально ткнул ложкой в дымящееся, понял, что горячо, принялся дуть тихонько. Лист жевал, обжигаясь.

— Там обрежет, там привьёт, скобы ставить начнёт… направляющие. До десяти лет опытный мастер дом выращивает. Потом уж легче — когда первые семьи заселятся. Можно и подмастерьев к делу допустить, изнутри всё растить легче, — он зацепил вторую ложку.

— А ваша? — Я отправил порцию в рот. — Что ваша семья? Вы ж не вдвоём здесь живёте?

Лист отложил вдруг ложку, дожевал спешно, поднялся. Я понял, что сморозил глупость.

— Вдвоём… Бывай. До завтра. — И ушёл. Только дверью в спальню хлопнул.

Я поразмыслил и коснулся узорчатой вязи сам. Под пальцами так живо вздрогнуло, что я отдёрнул руку, испугавшись. Маленькое окошечко медленно открылось и медленно же затянулось.

Я взял горшочек и пошёл к себе. Почти автоматически прищёлкнул пальцами на входе, приманивая светляков. Вяло и уже разморенно присел, доел всё дочиста. Мыслей не было, были какие-то соображения, обрывочные и неясные. Не рискнув ставить горшочек на сундук — столкну ещё ногами ночью, — задвинул его подальше к стеночке и опустился на покрывавший постель плющ. Жёсткая зелень кольнула было кожу с непривычки, но я был слишком измотан, чтоб беспокоиться об этом, и сразу уснул.

Глава 5

Меня разбудил играющий на лице свет. Я завозился, пытаясь укрыться от солнечных бликов, но вскоре понял, что не могу спрятаться. Хоть я и не замёрз без одеяла за ночь, ветерок казался свежим и бодрил. Я приподнялся на локте, щурясь, и понял, почему свежесть эта ощущалась лишь на лице — плющ упал длинными, густо усеянными мелкими листиками, плетьми прямо на постель и укрывал меня всю ночь. Свет сочился сверху. Запрокинув голову и прикрыв один глаз — размытый полумрак раннего утра казался нестерпимо ярким, — я увидел, что теперь в потолке комнаты образовалось отверстие. Тёмно-зелёная листва там влажно поблёскивала от росы. Над головой завозилось, мелькнула нога в замшевом сапожке, и меня обдало каскадом брызг. Я вскочил на кровати.

— Доброе утро! — Рокти звонко смеялась где-то наверху. Как будто забыла все вчерашние неприятности.

— Доброе, доброе, — проворчал я, выпутываясь из длинных лоз.

— Давай быстрей сюда! Солнце уже час как взошло. — И мне, едва не на голову, спустилась тонкая и прочная верёвка.

— Погоди, обуться дай. — Я завозился со шнурками, кинул взгляд на оставленный в углу горшочек. Глиняный бок едва угадывался за плотным переплетением стеблей. — Рокти, у меня посуда тут, прибрать, может? Её плющ оплёл.

— Оставь, горшок до вечера сам на полку вернётся.

Я встал, помахал руками, разминаясь. Лезть по верёвке не хотелось, но я ухватился повыше, подпрыгнул. Меня тут же потянуло наверх, и я едва не врезался в край потолочного оконца. Тонкий материал скользнул по ладоням, обжигая, я выпустил убегающую змею из рук, вцепился в мокрый плющ, подтянулся, вылезая наружу. Ясень поддержал меня под локоть, помогая.

Когда я поднялся, наконец, на ноги — насквозь мокрый и крепко пропахший терпким духом тёмно-зелёной листвы, — Ясень протянул мне широкую замшевую куртку, видно, со своего плеча да пару перчаток. Я поблагодарил его, но тот развернулся и затопал к стоящим поодаль лошадям. Рокти, сидя верхом на рыжей кобылке, наматывала верёвку на локоть, глядела дерзко и вызывающе. Ясень, ухватившись обеими руками за луку, грузно перевалился в седло. Серый в яблоках конь переступил с ноги на ногу. Я с ужасом уставился на третьего — гнедого жеребца.

Натягивая куртку, я изучал предоставленное в моё полное распоряжение транспортное средство. Гнедой стоял спокойно, чуть поводил ушами, раздувал ноздри, вдыхая прохладный утренний воздух. Три шага, растянутые мной до минуты, кончились. Почти не поворачивая головы, конь следил, как я зашёл сбоку — ладонь, не касаясь, прошлась вдоль крупа, — покрепче обхватил луку и, опершись ногой о стремя, в одно медленное и осторожное движение поднялся в седло.

— Никогда не ездил верхом, да? — Рокти широко улыбалась. Я едва оторвал взгляд от лошадиной спины. Узда лежала в руках, как дохлый уж.

— Расслабься, спину прямо… да расслабься же! — Она захохотала, укрыв лицо в ладони.

Ясень глядел хмуро, ситуация не забавляла его, я даже почувствовал что-то вроде признательности.

— Мы пойдём шагом, — Рокти едва успокоилась, прыскала в ладошку, — просто сиди прямо и держи равновесие. Опусти каблук… каблук опусти! Запомни, пятками ты посылаешь лошадь вперёд, а поводьями — сдерживаешь…

Мы тихо тронулись сперва через поляну, потом — под низкие своды ветвей над лесной тропинкой. Рокти, чью непринуждённую грацию опытной наездницы подчёркивала моя неуклюжесть, поглядывала на меня, игриво усмехаясь. Она непрестанно подшучивала надо мной и лишь иногда перемежала свои едкие замечания довольно дельными советами. Мне казалось даже, что я неплохо держусь в седле, и лишь суровый взгляд Ясеня, замыкавшего нашу процессию, отрезвлял.

Вороная кобылка Рокти по кличке Рыжая характером очень походила на свою хозяйку. Игривая, буйная, нетерпеливая, чувствуя свою силу, она шаловливо взбрыкивала, храпела и дико поводила очами, ища выхода своей энергии. Сумрак — конь, доставшийся мне, — был сдержаннее, спокойней. Серый, Ясень так и называл его — Серый, казалось, готов был к любой работе — идти ли под седлом, или впрячься в телегу. Никуда не торопясь, пустив коней неспешным шагом, мы медленно, но верно продвигались вперёд.

Вскоре лес вокруг наполнился неярким светом ещё скрытого за деревьями солнца. Я искал знакомые ориентиры, надеясь ещё раз увидеть избушку и дверь, ведущую домой, ждал, когда же появится поляна. Рокти почувствовала моё беспокойство. Даже не обернувшись, тропа была слишком узкой, чтобы лошади могли идти рядом, бросила:

— Ты зря надеешься. Ночью я попросила братьев разведать дорогу, они взяли след, а мы идём за ними.

Я сник. Только услышав это, понял, как же хотелось мне вернуться. Уставившись в мерно покачивающуюся спину Рокти, я пытался убедить себя, что ничуть не жалею.

Часа через два, когда складки на джинсах начали ощутимо натирать бёдра, лес поредел, и мы вышли на очередную поляну. Там нас ждали двое. Высокий и крепкий, будто ствол векового дуба, человек и волк, массивный дикий зверь, стоящий рядом. Они оба не шевельнулись, пока мы не приблизились. Рокти натянула поводья, только оказавшись рядом, и я последовал её примеру. Молодой человек смотрел на меня светло-зелёными глазами и усмехался.

— Это чужак? Сирроу был прав: он не боится, — и кивнул куда-то мне за спину. Я обернулся и увидел, что Ясень остался под сводами леса, не сойдя с тропы, не ступив на поляну.

Рокти отмахнулась. Сразу перешла к делу:

— Она была здесь? Давно?

— Нагоните к ночи, сейчас она на пути в Торжок.

— Сейчас? — Рокти, проявляя сноровку следопыта, не упускала ни малейшего нюанса, нагнулась в седле, вглядываясь пытливо. — Что она делала раньше?

— О! — Молодой человек улыбнулся лукаво. — Нашла себе провожатого и вернулась в обоз. За ним, — добавил он, кивнув на меня.

Теперь и я, рискуя потерять равновесие и свалиться с коня, нагнулся вперёд.

— Не беспокойся, — молодой человек ответил на невысказанный вопрос, — она хочет быть найденной и будет ждать тебя в Торжке.

Рокти недовольно нахмурилась, попыталась перехватить нить беседы.

— Её ждали здесь?

— Да. — Ответ был немногословен, но Рокти торжествующе обернулась. Я не обратил на это внимания: уж очень был рад, узнав, что девочка жива.

— Верхом?

— Да, верхом. Но это не повод торопиться. Говорю же, она будет ждать. — Он вдруг шагнул ко мне, положил ладонь на круп лошади, его глаза оказались совсем близко, напротив. — Тот брат… волк, что встретился тебе у ручья… когда увидишь его снова, передай: твои братья помнят и ждут тебя в твоём логове. Сделаешь?

— Сделаю… если встречу, конечно. — Растерявшись, я замолчал, но молодой человек улыбнулся ободряюще и вновь обернулся к Рокти. — Иола вызвалась проводить вас, ей по пути. — Он опустил ладонь на голову волка. Иола подняла зеленовато-жёлтые глаза. Где-то далеко за спиной шумно, как кузничный горн, выдохнул Ясень.

Молодой человек отступил, дав понять, что беседа окончена. Волк, не оглядываясь, потрусил дальше, туда, где под зелёными сводами вновь продолжалась тропа. Рокти кивнула, благодаря, тронула кобылку следом. Я не нашёлся что сказать и молча, оглядываясь через плечо, направил коня вперёд. Ясень по широкой дуге обогнул незнакомца. Тот скрестил руки на груди и смеялся беззвучно, запрокидывая лицо к взошедшему над лесом солнцу.

После того как к нашей тройке присоединился волк, Ясень заметно поотстал, теперь я не чувствовал спиной его хмурого взгляда, да и шаги Серого были почти неразличимы. Волчица бежала по лесу то с одной стороны, то с другой, она выныривала из леса то тут, то там и, судя по редкому ворчанию Ясеня, позволяла себе подгонять отстающих. Рокти пришла в доброе расположение духа, она по-прежнему потешалась надо мной, но уже не зло, и я начал было вновь узнавать в ней лесную охотницу. Лес, с утра немолчно трещавший голосами птиц, притих под полуденным солнцем, и потому я услышал мерный перестук копыт да лёгкий, едва различимый перезвон почти одновременно с охотницей.

Она чуть натянула повод. Лошадь послушно встала посреди тропы. Сумрак сделал ещё пару шагов, прежде чем я догадался последовать примеру Рокти. Мы стояли на тропе рядом. Рокти держалась спокойно, непринуждённо и расслабленно. Её правая рука легла на бедро, я скосил взгляд на её пояс с метательными ножами.

Лишь только путники оказались в поле зрения, вся настороженность Рокти пропала. Она широко улыбнулась и глянула на меня с бесовским озорством.

Навстречу нам двигалась старенькая серая лошадка, ведомая под уздцы мальчиком-подростком. На лошадке восседал старец, облачённый в серое рубище из грубой, но добротной ткани. По бокам лошади болтались полные седельные сумки. Дождавшись, пока странная компания поравняется с нами, Рокти, положив руку на сердце и склонив голову, произнесла:

— Долгих лет жизни, отче.

Я поспешил повторить жест. Старец ответил ласковой беззубой улыбкой. Мальчишка отвесил глубокий поклон. Подняв голову, я внимательно оглядел эту парочку. Странное сходство отличало их. Снежно-белая от природы макушка мальчишки и седые волосы старца. Одинаковые, удивительной чистоты и ясности, бирюзовые глаза. Голосом, ещё не утратившим силы и бодрости, старец спросил:

— Моим детям нужна помощь или добрый совет?

Рокти отвечала, сверкая улыбкой:

— Расскажи нам, отец, кто ждёт нас в Торжке?

Старик тихо засмеялся:

— Откуда ж мне знать? В Торжке я не был, иду из Мглистого леса, от твоих сородичей. — Рокти чуть сникла, сразу потеряв интерес. — Хочешь, расскажу, что ждёт тебя, милая?

Рокти недовольно сморщила нос. Ответ на этот вопрос её явно не интересовал.

Мне стало неловко перед стариком, и я постарался загладить смущение вопросом:

— А ты предсказываешь будущее, дедушка?

— Дедушка? — В светло-синих глазах плясали задоринки, сухая старческая ладонь опустилась на светленькую макушку мальчишки. — Ну, пусть будет дедушка. Я вижу судьбу. Судьба — это шёлковая нить в челноке ткача. Надо быть ткачом, чтоб увидеть рисунок на ткани. А я — всего лишь нить осевая.

Я молчал, предчувствуя продолжение. Сзади послышались шаги Серого и невнятное бормотание Ясеня. Старик тихо гладил белые волосы мальчика. Рокти откровенно скучала.

— Смотри вокруг. Осознай себя частью рисунка и тоже сможешь увидеть.

Ясень нагнал нас, наконец. Перестук копыт смолк, но сзади всё равно слышалась неясная возня. Я слишком внимательно слушал старика, поэтому не обернулся. — Чем больше нитей, тем хитрей узор.

Старик замолк, и я понял, что он сказал всё, что хотел. Ясень тоже сообразил это и попросил:

— Мне, отче! Предскажи судьбу мне!

Просьба вывела старика из задумчивости. Он поднял поникшую было голову, вновь улыбаясь.

— Ну, молодец, твоя судьба светла, как день.

Я оглянулся на Ясеня. Тот смотрел с надеждой, нет-нет да бросал косые взгляды на Рокти.

— Станешь ты лучшим охотником да следопытом, жена у тебя будет красивая да любящая, и детишек — полные лавки. Век на родной земле проживёшь, тем и будешь счастлив.

Рокти нахмурилась и, не прощаясь, тронула коня дальше. Рысью. Ясень же смог, наконец, подъехать к старику поближе.

— Женюсь? Когда женюсь, отче?

Я отвлёкся, когда почувствовал, как кто-то тронул меня за ногу. У стремени стоял мальчик. Он смотрел в глаза светло и ясно:

— Что дано, то найдёшь, — даже речью он был похож на старца, — возьми колечко, — он протянул тусклый перстенёк с ярким голубым камешком, — здесь у тебя один друг и одна судьба, а темноты не бойся.

Я машинально принял кольцо. Смешался, не зная что сказать. Мальчик тихо стоял у стремени и смотрел, щуря яркие, как камешек на колечке, глаза. Солнце взошло высоко, и тени колышущихся листьев играли на его загорелом лице.

— Идём. — Я вздрогнул, когда Ясень окликнул меня, и увидел, что старец уже скрылся почти в густом частоколе стволов, а мальчик бежит за ним по тропинке — сверкают голые пятки, а на поясе звенят крохотные бубенчики.

— Кто это был?

Ясень, нимало не заботясь обо мне, послал коня рысью, Сумрак тронулся следом, и я почувствовал, что кожа, горящая там, где её натёрли джинсы, это всего лишь цветочки. Но мне не пришлось повторять свой вопрос, Ясень ответил.

— Странник. С учеником. Хорошие врачеватели. Это я точно знаю. Когда Шелест болел, я ездил на тракт и сам привёз к нему странника. Наши старейшины, конечно, тоже толк в травах знают. Да только много ли соберёшь травы разной на одном месте сидючи? А странники, те бродят по дорогам, под каждым деревом своему богу молятся.

— А судьбу? — Вопрос дался мне с трудом. Я пытался было привставать на стременах, но едва не потерял равновесие и не скоро сообразил, как же мне надо двигаться, чтоб не свалиться наземь и не отбить седалище.

— Ну… судьбу, — Ясень усмехнулся, — амулеты они, конечно, лучше мастерят, чем судьбу предсказывают. Но бывает, что, как мне вот, укажут ясно: так-то, мол, и так, жить будешь долго и счастливо либо опасайся падучей болезни… да, болезни они хорошо видят.

Разохотившись вдруг, Ясень вновь пустился в воспоминания и даже относиться ко мне стал иначе, хотя и не по-товарищески, но как к щенку, оставленному отбывшими в отпуск хозяевами, — и хлопотно, и отвязаться нельзя.

Рокти мы нагнали не скоро. Да и не нагнали бы, наверное, если бы она не поджидала нас на лесной опушке. Густой кустарник подлеска резко обрывался в степь, косо освещённую перевалившим зенит солнцем. Редко разбросанные рощицы в пару десятков берёз да густые заросли тёрна виднелись поблизости. Дальше, почти у самого горизонта, угадывались возделанные поля. Я понял, что к вечеру мы действительно приедем в Торжок.

— Иола охотится. — Рокти заговорила, лишь когда мы подъехали к ней. Она зорко вглядывалась в чащу леса. — Дальше нам не по пути, но Иола захотела показать тебе охоту, Никита. — Я понял вдруг, что мне приятно снова услышать, как Рокти обращается ко мне по имени. — Она загонит для нас зайца… или лисицу. Она подаст голос, как только поднимет зверя…

Будто в ответ на последние слова раздался долгий, протяжный вой, в котором мне почудилось имя охотницы:

— И-и-и-о-о-о-ла-а-а-а-у-у-у!

Вой, казалось, шёл отовсюду, но Рокти уверенно направила лошадь влево.

— Скорей!

Мы перешли на рысь, серыми тенями двигались вдоль кромки леса. Высокая трава задевала стремя с одной стороны, ветки, росшие здесь особенно низко, били по ногам с другой. Вой приближался и нарастал, и теперь даже я мог проследить его. Конь подо мной двигался ровно и мягко, я чувствовал, как перекатываются работающие мышцы и иногда по крупу проходит дрожь.

— А-хр-р-р! — захрипело вдруг рядом, и откуда-то сбоку, напролом, ломая кусты, кинулась наперерез волчица, гоня впереди длинную рыжую тень.

Рокти была уже здесь. Гикнув, она вдруг ожгла моего коня плетью, и тот рванулся вперёд, в степь. Я пронёсся галопом с десяток метров, прежде чем кубарем слетел с седла. Падая, успел увидеть, как несущаяся рядом волчица вытянулась, подалась вперёд, прыгнула длинно и, сбив рыжую с ног, покатилась, подминая под себя добычу. Лёжа на спине, я замер, не смея перевести дыхание. Сердце молотом бухало в рёбра. С большим трудом мне удалось перевалиться на живот, сесть не получилось, и я стал на четвереньки.

Напротив, глаза в глаза, держа лисицу за уши и прижимая к земле всем весом, лежала Иола. Она дышала тяжело — её пасть была полна шерсти, — пыталась перехватить лисицу за загривок и глядела на меня исподлобья. Рыжая вертела головой, вырываясь, и шипела, скаля мелкие, острые зубы.

Где-то за спиной я услышал голос Рокти.

— Ну! Прими же её, Никита! Прими!

Рядом, пригвоздив к земле примятые мной стебли, упал нож. Волчица поднялась, став вдруг выше меня ростом. Она всё ещё держала лисицу за уши, лапой чуть прижала буроватое туловище, пушистый рыжий хвост метался из стороны в сторону. Янтарные глаза светились яростью.

— Прими! — дохнуло над ухом, и я взялся за деревянную рукоять. Другой рукой попытался придержать лисицу и даже сквозь кожу перчатки почуял крупную дрожь, бившую зверя, ощутил, как поднимается от ладони, передаётся дикий, животный страх. Я запаниковал, остриё засапожного ножа само ткнулось под лапу. Почувствовав сопротивление, я замер, но, увидев полные агонии глаза лисицы, разом, одним плавным нажатием довершил начатое.

— Хорошо! — Рокти опустила руку на плечо, и я вздрогнул.

Волчица убрала лапу с трупика. Ясень присел рядом, вытащил свой нож, собираясь снять шкуру.

Меня замутило; пошатываясь, я поднялся, наконец, на ноги. Бёдра горели, упав, я ободрал локти, удивительно, что не сломал шею. Джинсы были сплошь покрыты зелёными разводами. Стряхнув стебельки травы, я принялся выбирать из ткани репей.

— Что это было, Рокти? К чему? Проще было убить меня сразу, ещё у ручья. — Я не на шутку разозлился и едва держал себя в руках. Лишь страх закатить форменную истерику удерживал меня от крика.

— При чём тут я? — Удивление Рокти было неподдельным. — Это Иола. Она хотела посмотреть на тебя в деле.

Я замер. Оглянулся на волчицу. Та занялась уже освежёванной тушкой. Похрустывали разгрызаемые косточки. Волчица расправилась с лисицей в три приёма. Я отвёл взгляд. Ясень, не оборачиваясь, протянул мне флягу. Я принял её с благодарностью. Совсем не мешало промочить горло — совсем не мешало хорошенько поесть и с неделю выспаться.

Оглушённый, я успел сделать глоток, прежде чем понял, что за дух ударил мне в ноздри, закашлялся и едва подавил рвотный позыв. Фляга была полна ещё тёплой лисьей крови. Я спешно отёр губы, ладонь и рукав куртки измазались в густое и липкое. Меня замутило, но злость не позволила сблевать прямо на траву. Я выпрямился, глядя прямо перед собой, пошёл прочь — от палящего солнца, под своды леса. Едва не задев Рокти плечом, ткнул флягу ей в руки.

Я не успел сделать и шага, как за спиной раздалось низкое, утробное рычание и стокилограммовая туша повалила меня на землю, придавив. Дыхание разом перехватило, я больно ударился рёбрами, прокусил губу. Сзади схватили за куртку и принялись мотать из стороны в сторону, возить лицом по траве.

Я видел капли крови, разлетающиеся от моего лица. Пытаясь проследить полёт хотя бы одной, отрешённо подумал, что волчица взбесилась и сейчас разорвёт мне глотку. В следующий момент мне удалось перекатиться чуть на бок, подтянуть колени к груди и рывком сбросить с себя тушу. Я развернулся, готовый по локоть сунуть руку в пасть волчицы — придушить тварь.

Мой сжатый кулак пришёлся Ясеню прямо в кадык.

Минуту он глядел на меня недоумевающе своими полупрозрачными голубыми глазами. Потом захрипел. Раз. Другой. На третий он выплюнул комковатый сгусток. Потом глаза его стали белыми. Он встал, едва разогнув колени. Чуть покачиваясь, направился к Серому. Через шаг хрипел, пытаясь сказать что-то, но каждый раз дело оканчивалось очередным багряно-красным плевком в траву. Тогда он просто всплёскивал своими по-обезьяньи длинными руками. Рокти, побледнев, замерла в несвойственной ей нерешительности, полуопущенная рука безвольно сжимала флягу. Волчица стояла так тихо, что её можно было бы не заметить.

Подойдя к лошади, Ясень расчехлил арбалет.

— Стой! — Неподдельный испуг в голосе Рокти не на шутку напугал и меня. Глядя, как спокойно и деловито Ясень рычагом натягивает тетиву, кладёт болт в ложе, я осознал вдруг, что вот тут-то всё и может закончиться. Чем выше поднимался арбалет, тем чётче я видел тяжёлый стальной наконечник.

— Ясень! — В её голосе было что-то, что даже меня заставило оторвать взгляд от оценивающего расстояние прищура. Мы с Ясенем посмотрели на Рокти одновременно.

Оказавшись в центре внимания, она зажмурилась и стремительно, будто боялась, что ей могут помешать, отхлебнула из фляги. Надо отдать ей должное, она сделала глоток не поморщившись. А вот мне опять стало нехорошо. Уронив флягу на землю, она вытерла губы рукавом и обернулась к Ясеню.

— Вот и всё. Я никогда не стану твоей женой, Ясень. — Рокти медленно опустилась на траву, устало потёрла лицо ладонями. — Давно надо было сказать тебе это. Ты был мне хорошим другом, Ясень. Ты был лучшим моим другом, пока не вообразил, что когда-нибудь мы будем жить в ветвях одного дома.

Это был самый долгий и горестный вздох, что я слышал в своей жизни. Ясень обернулся, плечи его поникли, руки автоматически разряжали взведённый арбалет. Мягкие жёлтые волосы потемнели и налипли редкими прядями на взмокший, блестящий бисеринками пота лоб. Бледно-голубые глаза были пусты и полностью прозрачны.

— Со-а. — Я невольно дёрнулся, когда Ясень обратился ко мне. Минуту мы стояли, глядя друг на друга, и я не решался переспросить. — Со-лгал, — произнёс он уже чётче, и я понял, что речь идёт о страннике.

Не дожидаясь ответа, Ясень кое-как запихнул арбалет обратно в перемётную суму, сунул ногу в стремя и тяжело перевалился в седло. Руки в перчатках ещё некоторое время перебирали повод. Ясень смотрел на Рокти, но не нашёл, что сказать. Да и не смог бы, наверное, даже если бы и захотел. Я почувствовал вдруг свою вину и другую, смутную и не вполне ещё осознанную тревогу. Ясень чуть сдавил коленями бока Серого, посылая его вперёд. Направляясь под своды леса, Серый прошёл, едва не задев Рокти, и я увидел вдруг в её глазах страх.

Она не поднялась, не обернулась проводить взглядом своего старого друга, друга детства. Она заплакала. Сначала слышалось только сдавленное сопение, а когда стих треск веток под копытами Серого, сопение перешло в тихие, ровные всхлипы.

Я помотал головой, чувствуя, что это уж слишком на сегодня. Понимая, что никогда не умел утешать плачущих девушек, и сейчас — не лучший случай, чтобы начать учиться, я направился к Сумраку. Волчица лежала в траве, глядя жёлтыми глазами, и, распахнув пасть, как собака, кажется, смеялась.

— Сгинь! — бросил я зло, проходя мимо, и она послушалась вдруг, поднялась и перетекла в тень у кромки леса, разом скрывшись с глаз.

Я не ошибся в своих ожиданиях. В сумках, прямо под попонами, нашлись и вяленое мясо, и хлеб, и фляги с чистой родниковой водой. Первым делом я прополоскал рот, избавляясь от тошнотворного привкуса. Приложился надолго, не спеша делать длинные, прохладные глотки, смывающие ощущение горячей крови, льющейся в глотку.

Затем я подошёл к Рокти, скинул и расстелил крутку, присел на краешек, и, толкнув тихо плачущую девушку в бок, предложил:

— Поднимайся с травы — сыро и холодно. Садись сюда, ешь.

Конечно же, она меня не послушалась. Я сомневался, что она вообще слышала мои слова. Пришлось вставать и, подхватив её на руки — она была удивительно маленькой и лёгкой, — сажать на расстеленную на земле куртку. Кажется, впервые за всё время нашего знакомства она испугалась, перестала плакать и вытаращилась на меня круглыми от удивления глазами.

— Лист просил позаботиться о тебе, — сказал я, сунув ей в руки ломоть хлеба и кусок оленины.

— Лист? — спросила она, вытирая рукавом красный распухший нос. — Лист слишком много о себе думает. Как и ты!

Я молчал, позволив ей срывать злость. Смотрел, как убегают через степь к полям гонимые ветром ковыльные волны. Как жарит стоящее в зените солнце, как вокруг него кругами, медленно и величественно парит, покачивая крыльями, коршун. Злые слова обиженной девчонки тонули в стрёкоте невидимых кузнечиков.

— Дурень! Не принимаешь наших обычаев? Так не пей кровь первой добычи!

«Ну да, конечно, мне всё объяснили заранее».

— А раз омочив губы, вылей остаток наземь, как велит ритуал!

«Если честно, девочка, меня достали ваши дикие ритуалы».

— Зачем ты отдал флягу мне? Ну, кто, кто тебя надоумил только? Уж не Лист ли?

«Да, конечно. Будь ты повнимательней, маленький следопыт, поняла бы, что я лишнего раза не обернусь к Ясеню. Кому ещё я мог отдать флягу?»

— Триста лет… триста лет не было союзов на крови, и вот приходит какой-то чужак… — Она снова заревела, уткнулась лицом в хлеб.

— Постой, погоди. — Я попытался заставить её поднять голову, посмотреть мне в глаза. — Ты что хочешь сказать? — Тут только до меня начало доходить. — Хочешь сказать, что Ясень взбеленился так потому, что я совершил какой-то там ваш древний ритуал… и мы теперь… вроде как обвенчаны?

Она закивала мелко и, давясь слезами, надкусила круглую булку.

— Это древний обычай, — подтвердила она, шмыгая носом. — Чтобы взять девушку в свой дом, юноша должен заплатить родителям выкуп. Но если юноша беден или родители не хотят отдавать за него дочь, юноша может поступить иначе. Убив на охоте зверя и выпив его крови, он даёт избраннице пить из того же кубка. С этого момента душа убитого зверя связывает их, и уже никто не может им помешать… — Кажется, ей удалось, наконец, успокоиться, она положило мясо поверх хлеба и впилась зубами в импровизированный гамбургер.

— Но ты же могла отказаться? Не принять кубка?

— Ага, могла бы… И отказалась бы, если бы тебя, дурака, не пожалела!

Глядя, как она давится сухим мясом, я протянул ей флягу с водой. Она кивнула благодарно, уселась на куртке поудобнее.

— Тебе повезло бы, если бы Ясень тебя убил. Или, может, ты не боишься гнева клана? Где это видано?! Человек, претендующий на девушку ктранов! Ты жив ещё только благодаря тому, что ты теперь мой муж! Никто теперь не посмеет тронуть тебя и пальцем…

Я глянул на неё с удивлением. В последних словах мне почудилось торжествующее злорадство. Видимо, моя новоиспечённая жена решила для себя что-то.

Рокти спешно запихнула остатки походного гамбургера в рот, проглотила, не жуя, запила водой и поднялась, отряхивая крошки с колен.

— Пошли! Иначе рискуем провести ночь по эту сторону частокола. В Торжке нет гарнизона, никто не станет отпирать засов ради нас.

Я понял, что так и не успел толком поесть, глубоко вздохнул.

— Ну, идём же, — Рокти не услышала моего вздоха, она сидела уже верхом и в нетерпении перебирала повод. Мне пришлось-таки карабкаться в седло.

Всю дорогу, пока мы спускались к полям по отлогим просторам степи, Рокти рассматривала плюсы и минусы своего нового положения, и, кажется, вся затея начинала ей нравиться.

— Только не думай, пожалуйста, что это что-нибудь значит. — Это предупреждение заставило меня усмехнуться. Я вспомнил Юлию — высокую жгучую брюнетку с правильными чертами лица. Рокти была красива, Юлька была мечтой. Неудивительно, что она оставила меня ради столицы.

Воодушевлённая открывающимися перспективами, Рокти строила планы, в которых возвращалась в клан торжествующая и независимая, ведя в поводу ктрана-ренегата, ктрана, покинувшего клан. Её болтовню я пропускал мимо ушей. Ясень никогда не был бы счастлив с этой взбалмошной девчонкой.

Я всем сердцем стремился в Торжок. К вечеру мы были уже в полях.

Пришлось сворачивать в сторону и искать обходных путей, мимо посевов. Вскоре мы увидели тракт, по которому — как ни в чём не бывало — сплошным потоком текли телеги. Сперва я привставал на стременах, рискуя свалиться и свернуть шею, — оглядывался, выискивая знакомые лица. Но обоз наверняка ушёл уже далеко вперёд, а по тракту, не пугаясь разбойников, шли и шли простые люди двух королевств.

На закате уходящая весна отбушевала грозой. Мощный порыв ветра разорвал тяжёлую пелену густого, раскалённого воздуха, среди внезапно появившихся грузных лилово-фиолетовых туч заплясала молния, гром разразился хрипловатым смехом, и полновесные капли раскроили воздух стремительными, отвесно падающими линиями. Люди, смеясь и весело переругиваясь, спешили спрятаться от падающей с неба воды. Лишь вечно отважные мальчишки смело смотрели в глаза беснующейся грозе. Не замечая струящейся по телу воды, они щурились на небо, стараясь проследить путь спешащих упасть капель.

Весёлая, буйная, распоясавшаяся гроза кончилась так же внезапно, как и началась. Стряхивая воду с отяжелевшего плаща, я смотрел на дорогу. Рядом со мной Рокти, вдохнув полной грудью свежайший воздух, тихонько засмеялась от удовольствия.

— Хорошо? — улыбнулся я.

— Спрашиваешь! — весело ответила она.

Гроза смыла с души осадок печали. Дорога вновь убегала за горизонт, а лошади разбивали копытами солнце, отражённое в бесчисленных лужах. Навстречу нам уже никто не попадался, а те, кто ехал с нами в одном направлении, понукали лошадей идти быстрее. Вскоре вдоль обочин, как грибы после дождя, вылупились маленькие, с бору по сосенке срубленные домики, и уже в сумерках мы увидели высокий забор из нетёсаных брёвен. К частоколу тесно лепились сараюшки, и я решил, что спокойно живётся тут на границе, если местные жители не боятся пристраивать такие «лестницы» на свои укрепления.

Мы вошли в Торжок в полной темноте.

— Есть на дороге ещё кто? — окликнули сверху.

— Пара телег следом, запирать погодите, — отозвалась Рокти.

— Погодим, — согласился невидимый часовой, и мы миновали широкие, сшитые из толстых чёрных брусьев, ворота.

Глава 6

На центральной площади Торжка был разбит настоящий лагерь. Дети на телегах ещё дожёвывали ломти чёрного хлеба вприкуску с огурцами и луком, а из-под телег уже доносился раскатистый храп спящих родителей. Мы едва протиснулись по узкому лабиринту проходов, оставили лошадей смотрителю в общем загоне, забрав перемётные сумы с собой.

Крепкое, добротно сработанное здание в стиле «терем-теремок» приветливо распахнуло тяжёлую дубовую дверь. Послышался сладковатый запах дыма и острый аромат специй, мы нырнули в туманный сумрак, подсвеченный неровными желтоватыми огоньками масляных ламп.

В таверне было тесно. Мы прошли первый зал, до отказа набитый спешащим по тракту людом. Мелкие лавочники, сгрудившись у двух сдвинутых столов, обсуждали цены на ярмарке. Кто-то спешил прямо здесь сбыть с рук свой небогатый товар и скорее вернуться домой, не теряя времени и денег на ярмарочные развлечения и дешёвые гостинцы. Здесь был и хозяин таверны — невысокий, крепко сбитый мужичок с пегой бородкой ходил от одного к другому и приценивался к продуктам. У длинной стойки сидели те, кто зашёл просто смочить горло и вернуться к оставленным на улице повозкам. В углу на лавке, с головой укрывшись плащом, дремал путник слишком гордый, чтобы ночевать на улице, и слишком бедный, чтобы позволить себе комнату.

Мы прошли дальше, во второй зал, где останавливались те, кто хотел задержаться в Торжке дольше, чем на ночь.

Там было не так душно, менее дымно и более светло. Столы были чисто выскоблены и радовали глаз узорчатым тёмно-медовым древесным рисунком. Судя по одёжке, здесь расположились торговцы побогаче, вольные охотники и лесорубы. В уголке под лестницей примостились странник с учеником. Смуглый черноволосый мужчина лет сорока походил на виденного мною старца лишь одеянием. Совсем ещё маленький мальчишка болтал не достававшими до пола ногами, хватался за огромную кружку обеими руками и, захлёбываясь, пил голубоватое молоко. Странник, почувствовав, что я смотрю на него, поднял голову и улыбнулся. Я почему-то смутился, отвёл взгляд и встретился глазами с человеком, сидевшим на приступке у огромного, в полкомнаты, камина, в чреве которого жарился на вертеле поросёнок.

Жёлтые равнодушные глаза завораживали. Не злые и не добрые, они отражали лишь холод и безразличие. Я застыл как вкопанный.

Человек ответил таким же пристальным взглядом, затем встал и начал подниматься наверх. Внутренним взором я всё ещё рассматривал его лицо и особенно глаза. Так, встретив после многолетней разлуки старого друга, вглядываешься, стараясь уловить то неуловимое, что преображает знакомый образ, превращая его во что-то далёкое и непонятное.

Рокти тронула меня за рукав, и мы, опустив перемётные сумы на лавку в пустом конце длинного стола, присели. Сразу рядом появилась дебелая баба лет тридцати. Вытирая о передник мокрые руки, поинтересовалась:

— Чего изволите?

Рокти вынула три монетки из кошеля на поясе, держа двумя пальцами, перечислила:

— Хлеб, молоко, мёд, мясо, тушенное с овощами. И, — она добавила к трём монеткам ещё одну, крупнее, — комнату на ночь. Одну на двоих.

— Будь сделано. — Хозяйка прибрала монетки и скрылась в двери, судя по доносившемуся из-за неё гомону, ведущей на кухню.

Рокти откинулась к стене, принялась пристально рассматривать сидящих в зале. Я вынул из кармана кольцо странника. Потёр камешек, колупнул ногтем. Это был меленький трёхцветный аметист в оправе из потемневшего серебра. Перстенёк был очень мал и не налез бы мне и на мизинец. Размыслив, я снял цепочку с крестиком и нанизал перстенёк рядом. Едва я справился с застёжкой и спрятал нежданный амулет за пазуху, меня пребольно ткнули в бок.

Рокти сидела выпрямившись, подавшись вперёд, хищно прищурив изумрудные глаза. На губах играла торжествующая улыбка. Проследив её взгляд, я увидел на лестнице девочку.

Я узнал её мгновенно. Она оставалась той же, но всё же разительно переменилась. Черты лица утратили детскую мягкость, стали чуть-чуть резче. Ловкие и спорые движения ребёнка обрели плавность и гибкость. У меня будто двоилось в глазах. Я сморгнул и поднялся навстречу, когда стоявший за её спиной воин — двухметровый гигант с тяжёлым взглядом жёлтых, равнодушных глаз — коснулся её плеча кончиками пальцев. Её взгляд, обращённый ко мне, утратил неисчерпаемое спокойствие.

— Это тот человек, которого вы разыскиваете?

Услышав голос Вадимира, я закрыл глаза.

— Он самый.

Медленно повернувшись, я увидел капитана, из-за его широкой спины выглядывал незнакомец в сутане. Незнакомец смотрел на меня так, будто мы были отлично знакомы. Цепкие глазки впились в лицо. Он потирал большие мосластые руки, и кожа сухо шелестела.

— Еретик. Дьяволопоклонник. Убийца. Я могу забрать его, капитан?

— Нет.

Я с трудом отнял взгляд от лица незнакомца. Вадимир смотрел на меня с новым, живым интересом, склонив голову набок.

— Сказочки про бога и дьявола будете рассказывать у себя дома. Там в них охотней верят. Как и в истории о богатеньких колдунах, пригревшихся в столице Белгра, под самым носом у вашей хвалёной конгрегации по делам веры, а?

Монах ничуть не смутился, но, судя по всему, обрадовался возможности повздорить.

— Позвольте. Тогда зачем вам было предлагать свою помощь, если вы не собирались предать преступника в руки правосудия?

— Ц-ц-ц! — Вадимир повёл рукой, за спиной его появилась пара солдат. — Разве я говорил, что не собираюсь предать его в руки правосудия? Я вроде бы сообщил вам, что он — разбойник, грабитель с большой дороги, а может быть, даже атаман.

Рокти, очнувшись от удивлённого оцепенения, вскочила.

— Да что вы несёте, офицер?! Во всём только что сказанном нет ни слова правды!

Рокти сумела его удивить. Повинуясь едва уловимому жесту, солдаты замерли на полушаге.

— Вам-то до него какое дело?

Рокти напружинилась, её рука дёрнулась к поясу, глаза опасно сузились. Я подумал, сумею ли достаточно ловко и быстро вытащить так и оставшийся у меня нож? А главное — смогу ли воспользоваться им? Ладони сами вспомнили крупную дрожь рыжего тела.

— Этот человек — мой муж, он находится под защитой кланов!

— Это правда? — Вадимир был явно шокирован. Да и монах заметно удивился. — Это не может быть правдой, и… тем не менее… — Ещё секунду он пристально всматривался в бешено сверкающие глаза Рокти. — Извините, — обернулся он к монаху, — но, по-видимому, здесь моя власть кончается. Нам не нужны неприятности с кланами.

— Кланы, да? Знаете ли вы, капитан, что в чужой стране посол, снабжённый всеми верительными грамотами, является голосом своего короля? Защита преступника попахивает оскорблением королевской власти. А его величество Ссаром в безграничной своей терпимости не в силах будет снести подобное. Затрудняюсь предугадать, насколько далеко зайдёт он в своём гневе…

Вадимир прошёл вперёд, вдоль всего стола к дальнему его концу и уселся там, привалившись спиной к стене и положив одну ногу на лавку. Его солдаты расположились рядом.

— Кланы, ваше святейшество — наш форпост на границах. В том числе и на границе с Белгром. — Его ухмылка заслуживала эпитета «гнусная». — Нет. Нам не нужны неприятности с ктранами.

Рокти, вполне удовлетворённая, обернулась к монаху. С минуту они прожигали друг друга взглядами. Наконец, монах стиснул кулаки и процедил сквозь зубы:

— Великолепно! Я арестую этого человека сам!

Ещё не стих последний звук последнего слова, как трактир наполнился людьми в рясах. Они выходили из первого зала, кухни, спускались по лестнице. Каждый нёс в руках посох. Посетители поспешили убраться вон. Так же тихо и спокойно, как вошедшие в таверну монахи, купцы, охотники и мелкие лавочники подхватывали свои пожитки и, расплатившись с хозяйкой, исчезали в дверях чёрного хода, поднимались в свои комнаты. Остались только я, Рокти, Вадимир и его солдаты, монах, девочка и воин на лестнице, толпа чёрных да странник с учеником. Эти двое так и остались сидеть в уголке, наблюдая за происходящим.

Ласково улыбнувшись, Рокти обнажила клинок. Сталь зашипела, выползая из ножен. Не испытывая желаемой уверенности, я ещё разок подумал о ноже и подхватил со стола широкое деревянное блюдо для хлеба. Ближайший человек из свиты монаха подкинул посох, тот преломился, взлетев, и уже в следующее мгновение в руках у него оказались два коротких меча. Чёрные рясы — кто с посохом, кто с мечами — принялись сжимать полукруг, загоняя нас к стене.

Дальше события развивались молниеносно. Раздался короткий вскрик. Двое чёрных рухнули замертво, третий, опустившись на колени, вынимал из плеча миниатюрный метательный нож. Девочка уже держала в каждой руке веер новых стальных осколков. Не издав ни звука, желтоглазый перелетел через перила лестницы, упал сверху на двоих сразу. Огромный двуручный меч воина вылетел из ножен и помчался навстречу паре коротких мечей. Звонко запев, искрясь и сверкая, встретилась со сталью сталь. Началась схватка. Вспыхивали клинки, напирали люди. Понимая, что добрая сталь легко рассечёт мой импровизированный щит, я спешил нападать, раздавая удары направо и налево. Мельком я видел остальных. Рокти, схватившаяся с целой сворой. Девочка и воин, прикрывающие друг друга. Вадимир, раздобывший себе кружку пенного пива, и монах, скромно отступивший в сторонку.

Убить меня можно было раз двадцать. И тем не менее мне удалось свалить на пол троих и дезориентировать четвёртого — получив удар в ухо, он ушёл, пошатываясь, в сторону. Чёрные напирали массой, рядом со мной не сверкал ни один клинок, и только посохи больно били по ногам, когда я не успевал подпрыгнуть или увернуться. Они явно хотели взять меня живым, и они явно выигрывали. Рокти была загнана в угол, девочку и воина теснили к выходу. Меня отрезали от остальных. Пробиваясь на выручку к Рокти, я не заметил, как меня обошли сзади. Резкая боль в затылке, и я плавно опустился на пол. Чьи-то руки подхватили меня, и я скользнул в забытьё.

Мне снилось, будто я лежу в огромном зале и смотрю на потолок, уходящий в поднебесье. Надо мной склонилось заросшее бородой лицо, блестели тёмные пытливые глаза. Я вскинул руку, отогнать видение, оно мешало мне созерцать затейливую резьбу на этом бесконечно высоком потолке. Видение с громким стуком скатилось на пол.

— О-о-ой! — послышалось протяжно и жалобно.

Я резко сел. Ну, конечно, это был не сон! На полу сидел крошечный, с ног до головы густо заросший человечек в красном бархатном камзоле и колпачке. Он был обижен и возмущён.

— Лю-у-уди! — протянул он с ноткой презрения в голосе. — Вот так всегда! Вот так вечно! — И вдруг с яростной обидой: — Нет! Никогда больше! Ни за что! Пусть приходят, пусть просят, я буду глух! С меня довольно!

— Извините, что? — спросил я озадаченно. Мне никак не удавалось вспомнить, чем же закончилась схватка в таверне. Голова ныла, я провёл рукой, ощупывая затылок, и пальцы пребольно ткнулись в огромную шишку.

— Не извиняю! Какая наглость! Я пытаюсь привести его в чувство, а он лезет на меня с кулаками! — Я перестал обращать внимание на стенания человечка и огляделся.

Библиотека. Самая большая библиотека, какую я когда-либо видел. Высокие, под самый потолок, стеллажи вдоль стен, столы не меньше бильярдных, глубокие кресла в кожаной обивке, груды писчей бумаги и пергамента на полу. Я же покоился на единственном здесь диване.

— Это я где? И кто вы такой? — спросил я коротышку.

Тот живо перестал бормотать, вскочил с пола и, усевшись в кресло, принялся выполнять целый ряд непонятных мне действий. Вытащив из кармана очки, он тщательно протёр их кружевным платочком, затем, предварительно водрузив на нос очки, сложил руки на коленях и начал:

— Имя моё Аланджир ти Онанья Оролик, из рода Онанья. Род мой один из самых древних и уважаемых. Основатель оного, Аланджир, долгие годы плавал с норманнами, пока не осел в достославной Англии, в Гастингс-холл. В молодые годы он покрыл себя боевой славой и увековечил домовых в мифах и легендах викингов, а к старости — домовничал в замке да растил детишек. Кровь отважного Аланджира не раз вскипала и в жилах его потомков. История моих предков несёт в себе немало героических моментов. Стоит вспомнить имена…

— Стоп! — довольно грубо перебил я его. — Я не просил вас рассказывать обо всём вашем семействе! Я спрашивал, кто вы и что это за место! — Человечек разочарованно вздохнул, снял и спрятал очки.

— Я домовой, молодой человек, смотритель библиотеки, хранитель Цитадели. Можете звать меня Рол.

— Домовой? — Мой вопрос, казалось, снова разозлил его.

— Ну вот! Старая история! Сейчас он начнёт тереть глаза или чертить в воздухе всякие глупые знаки!

Я слегка обиделся.

— Отчего же? Я просто удивился. Дело в том, что я в своей жизни не очень-то часто имел дело с домовыми.

— Заметно!

Домовой глядел хмуро и дул губы. Я попробовал снова.

— Я очень перед вами извиняюсь за то, что так грубо вас перебил. Поймите, я совершенно не представляю, где находится эта Цитадель и как я сюда попал.

— Цитадель расположена у границы, на территории королевства Белгр. А вас принесли сюда чёрные и оставили лежать. Я всегда прячусь, когда они приходят. Чёрные плохо относятся к домовым и, как они выражаются, «всякой нечисти». Сначала я думал, ты — один из них, а потом смотрю, одёжкой не вышел, да и вообще… — Взгляд его был полон скепсиса. — Тогда я решил привести тебя в чувство, а ты полез драться. — Обвиняющий перст домового ткнул меня в живот.

— Я ведь уже извинился!

— Ладно, ладно. Я всё забыл. — Рол блеснул на меня глазами из-под густых бровей, — Я уже представился, теперь твоя очередь.

— А? — Я поднялся, сделал пару шагов к двери и уткнулся в груду сваленных с полок книг, пол был так густо усыпан бумагой, что я не знал, куда поставить ногу. — Соколов Никита. — Я развернулся и, приподнимая листы носком кроссовки, двинулся к окну.

Домовой прищёлкнул языком.

— Непобедимый Сокол. Красивое имя, но короткое. А как насчёт генеалогии?

— Что насчёт генеалогии?

Мозаичный витраж широкого библиотечного окна изображал писца, корпящего над книгой. Сняв пару томов с низенького подоконника, я встал на него, упёрся лбом в стекло. Погода была хорошей — солнце жарило вовсю. Далеко внизу виднелся кусок каменной кладки и застывшая фигура в чёрной рясе с капюшоном.

— Э-э-э! Незнание генеалогии оскорбляет память предков. Но, если хочешь, я могу поискать в библиотеке и найти что-нибудь о тебе. Кто твои родители? Где ты родился?

— Вряд ли здесь будет что-нибудь. — Я обвёл взглядом стеллажи в сомнении. — Я родился в России. Да и не важно…

Рол подался вперёд, вытаращившись на меня как на какое-нибудь чудо света.

— Россия? Старый мир? Ты пришёл оттуда?

— Ну да. Послушай, а сколько же я тут провалялся?

Но Рол меня уже не слушал. Он носился по библиотеке, вздымая ногами бумажный снег, сбрасывая свитки со столов и причитая:

— О, светлое небо! Какое счастье, какая удача! Такого случая можно ждать тысячи лет, а тут он сам пришёл ко мне в руки!

Замерев вдруг, он беспомощно оглянулся.

— Катастрофа! Где же оно?! Если я его не найду, это же будет ужас что такое! — И принялся с удвоенной энергией ворошить пергамент. Вдруг он радостно воскликнул: — Ага! Вот! Я нашёл!

В высоко поднятой руке домовой держал перо и чернильницу. Схватив первый попавшийся чистый лист, он снова уселся в кресло, пристроил чернильницу рядом, погрыз перо и склонился над бумагой… Однако писать ничего не стал. Когда я уже начал гадать, чего же он ждёт, домовой поднял на меня глаза и возмущённо спросил:

— Чего же вы ждёте?

— Я? А что я должен делать?

— Диктовать!

— Диктовать?! Что?!

— Всё! Расскажите мне обо всём, что произошло за последние тридцать два года в вашем мире. Я хочу знать всё об Азии, Китае, Африке, Европе, Америке и, конечно, об Англии, старой доброй Англии, родине моих предков!

Я соскочил с подоконника. Двинулся назад по расчищенной дорожке, поднимая и просматривая листы. Это были деловые письма, сметы, договора, отчёты о строительстве — в сопровождении детальных и достаточно точных планов построек.

— Хорошо. Я расскажу всё, что только смогу вспомнить. Но я и сам хотел бы задать пару вопросов. В последнее время весь мир для меня перевернулся, и я хочу иметь разумное этому объяснение.

— Великолепно, молодой человек! Я готов ответить на любой ваш вопрос. Будем задавать их по очереди. — Тут он улыбнулся и лукаво подмигнул. — Только, чур, рассказывать всё подробно и точно. История любит ясность.

Мельник-домовой Аланджир ти Онанья Авил снял запорошенный мукой фартук и, повесив его на гвоздь, вышел под остывающее осеннее солнце. Мельница, большой птицей приземлившаяся на вершину холма, лениво взмахивала крыльями. Ветерок едва шевелил опавшие листья. Серебряные паутинки ткали что-то в хрустально-прозрачном воздухе. Это была осень 1229 года от Рождества Христова. Отец Джеймс помог монахам загрузить последний мешок монастырской муки и пошёл расплатиться с хозяином. Ещё издали Авил замахал руками.

— Погоди, погоди распускать кошелёк, отец. Вот к Сочельнику родится у меня дочь, окрестишь её, тем и расплатишься.

Отец Джеймс широко улыбнулся, увеличив число морщинок у рта. Светло-серые глаза его ласково сощурились под густыми белыми бровями. Стар уже стал отец Джеймс.

— А не сын?

— Хватит! Сколько уж можно? Дочь! Назовём мы её Кристиной, и пусть голосок у неё будет, что твои рождественские бубенчики, раз уж приспичило ей родиться в такое время! — Авил подошёл, опёрся о телегу, настроившись поболтать со старым другом.

— Слыхал новости? — Отец Джеймс встал совсем рядом, заговорил тише. — Что говорят о доминиканцах? «Псы Господни, что идут терзать тела врагов Его».

Джеймс, очевидно, повторял чьи-то слова.

— Доминиканская инквизиция? — Авил пятернёй расчесал густую бороду. — Как же, наслышан.

— И что ты об этом думаешь? — Джеймс крутил в пальцах соломинку, через такие, бывало, в детстве пили собранный в берестяные баклажки берёзовый сок.

— А зачем мне об этом думать? — Авил успокоился, когда понял, куда клонит монах. Уже не первый год в окрестностях Гастингс-холла селились беженцы. Пришлые говорили на чужом наречии, а в остальном всем походили на местных. Толковали, будто бы поселенцы пришли из Кале, Руана, а иные — из самой Тулузы. — Мы в Бога веруем, в церковь всегда ходим, да и не мой ли дед отдал Гастингс-холл под монастырь, когда старый лорд помер?

— Да я-то всё это знаю. Вот только станут ли меня слушать? Кто скажет, как оно повернётся дальше? Генрих — никудышный король. Аквитания, Нормандия, Фландрия — все наши земли за Каналом его отец отдал французам, а сын теперь раздаёт им высокие чины и деньги из государственной казны. Если в ближайшее время ничего не изменится… — Джеймс замолчал, выжидая.

Авил вынул соломинку из его пальцев, надкусил кончик, пожевал.

— Я участвовал в битве на реке Сенлак. Это было более ста лет назад, Джеймс. Я был так же молод, как и мои сыновья сейчас. Тогда тоже были плохие времена, Джеймс. Норманны пришли на землю саксов. Кто вспомнит теперь о тех днях? Кто расскажет, на чьей стороне я тогда выступал? Только пара стариков вроде меня. Не вечно же Джон сидел на престоле? Вот увидишь, бароны уже волнуются. Великая хартия, подписанная его отцом, не соблюдается… Всё проходит, Джеймс. Перемелется — мука будет.

— Ну, как знаешь. — Джеймс не мог скрыть досады, отнял и бросил соломинку наземь, — если что… приходи в монастырь.

Когда Авил пришёл домой, к нему подбежал Том. Мальчишка всегда встречал его с мельницы. Крепкий и стройный, как молодой тополь, паренёк не избегал работы и обещал стать отличным помощником.

— Как отец, Том?

— Уже лучше, дядя Авил. Идёмте, мама на стол накрывает.

В большой столовой на первом этаже собрались обе семьи. Только мельник Джон, сломавший на днях ногу, обедал у себя в комнате. Авил наскоро вымыл руки, пригладил волосы и сел за стол. Прозвучала короткая молитва, и два десятка ложек одновременно ударили по мискам. Обед, как всегда, проходил в молчании, и даже дети не очень-то шалили. Лишь налив в кружку эля, Авил позволил себе откинуться на спинку стула и слегка распустить шнурок на жилете. Жена Джона принялась убирать со стола, ей помогали многочисленные дочери. Провожая взглядом маленькую Юдит, которая также не хотела оставаться в стороне и потому несла корзинку с ножами и ложками, Авил подумал, что именно такой и будет его дочь. У него уже было шестеро сыновей, но, Боже, как приятно, когда по дому бегает маленький ясноглазый колокольчик, задорно смеётся и вешается отцу на шею, не считая это глупыми нежностями. Улыбнувшись своим мыслям, он встал, поцеловал жену Софью и пошёл наверх, навестить Джона.

Выпив эля и поговорив о делах в деревне и на мельнице, два старых друга погрузились в молчание. Авил лениво наблюдал за тем, как солнце, с трудом перевалив высшую точку своего пути, медленно падало куда-то за горы. Джон снова плеснул себе эля, жадно припал к кружке.

«Уже третья сегодня», — невольно отметил про себя Авил. Это было не похоже на Джона.

С грохотом поставив пустую кружку, Джон вдруг выпалил.

— Я хочу, чтобы ты ушёл, Авил!

Авил выпрямился на стуле, пошевелил затёкшим плечом.

— Я и так собирался. Дел ещё невпроворот…

— Нет, я хочу, чтобы ты ушёл совсем!

Джон тыльной стороной ладони вытер внезапно выступивший пот. Авил опешил. Ища и не находя причин, он старался заглянуть в глаза Джона.

— Да что же так?

Ещё ниже опустив голову, Джон прошептал:

— Люди и так бог знает что толкуют из-за того, что я мельник…

— Доминиканцы!

Авил понял всё. Глаза застлала чёрная пелена ярости, горло сжимали мучительные спазмы. Он едва взял себя в руки.

— Могу я забрать лошадь и кое-что из вещей?

Джон вскинул голову. В глазах его стояли слёзы.

— Боже, да бери хоть всё!

Авил коротко кивнул в ответ. Спустившись в зал, понял, что никому ничего объяснять не нужно. Софья, зарыдав вдруг, кинулась упаковывать вещи, сыновья тащили сундуки и корзины к телеге, домовой вывел из стойла лучшую лошадь. Руки, словно забыв привычные движения, путали упряжь.

— Дядя Авил, дядя Авил!

Авил, проклиная всё на свете и чёртову упряжь в первую очередь, обернулся на зов. Томми, взмахнув руками, резко остановился, глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание. Помедлив, Авил протянул руку и взъерошил шевелюру мальчишки. Том привычно улыбнулся, но тут же нахмурился.

— Я тут подумал, дядя Авил, может, мне к вашим сбегать, предупредить?

Два старших сына Авила уже обзавелись своими семьями и жили отдельно, один — в семье суконщика, другой — у печника.

— Ну что ж, беги… Спасибо, Томми.

Тот тряхнул головой.

— До свидания, дядя Авил… Возвращайтесь. А то без вас всё как-то не так будет… Уже как-то не так…

Дом мельника стоял на отшибе. Им не пришлось последний раз проехать по центральной улице деревушки. Лошадь ровно шла в гору — к спрятавшемуся в зарослях можжевельника замку — сидя на передке, Авил спиной чуял тихий и печальный взгляд из занавешенных окон. У последнего поля стайкой воробьёв на ограде нахохлились мальчишки. «Будто на ярмарку провожают», — подумалось домовому. Только вот никто не улюлюкал радостно и не подкидывал к небу сплетённые из соломы шляпы.

Первое, что увидел Авил, въехав в ворота старого родового замка, были ряды телег, стреноженные лошади, костры, разложенные прямо на широком каменном дворе. Здесь собралась почти половина населения долины. В толпе беженцев перемешались бородатые домовые, невысокие и хрупкие лесные духи, кряжистые гномы, страшноватые гоблины и даже маленькие безобидные буки, которые только и умели, что ловить мышей да вечером, свернувшись на стропилах, распевать свои бесконечные песни-сказки. Беззащитные твари путались под ногами, хныча и просясь на руки.

Авила встретили сыновья. Оказалось, что они пришли сюда ещё утром. Враз постаревший мельник, увидав их, всплеснул руками. Кое-как устроив семью — братья францисканцы успокоили домового, пообещав скорый ужин и ночлег, — Авил прошёл к отцу Джеймсу, но не в его маленькую келью, а в Гастингс-холл, зал, носивший то же название, что и замок. Джеймс встретил домового грустной улыбкой.

— Я знал, что ты придёшь.

Авил сокрушённо махнул рукой.

— Куда нам теперь? В горах мы не выживем, да и как нам без людей?

— Есть новые земли. Места всем хватит. — Отец Джеймс горестно вздохнул. Склонился над расстеленной на столе картой. Борей, надувая толстые щёки, гнал корабль сквозь Дуврский пролив прямо в пасть морскому чудовищу. — Ты думаешь, так только здесь? Так сейчас везде, куда дотягиваются руки Иннокентия и «псов» его… — Джеймс взял перо и тонкой твёрдой линией очертил границы. — Ну да ладно. Ещё два дня ждём, может, ещё кто подтянется, а потом вас проводят. Ты удивишься, но это близко.

Когда Авил вернулся к семье, монахи уже успели разнести ужин, и его ждала дымящаяся тарелка. Маленький сынишка Авила держал на руках буку. Неотрывно глядя на огонь огромными золотыми плошками глаз с чёрными точечками зрачков, зверёк мурлыкал свою песню. Мяукающие звуки постепенно превращались в чёткие слова, сплетающие нехитрый узор сказки.

Начинался Исход.

Когда стопка исписанной бумаги достигла значительных размеров, домовой откинулся на спинку кресла и помахал уставшей рукой. Осторожно, будто боясь поломать, согнул и разогнул пальцы, подул на ладонь. Я тоже чертовски устал, и язык у меня уже заплетался как у пьяного, а голова трещала от переполнявших её дат и событий.

— Хуже некуда, молодой человек. Ваши познания оставляют желать лучшего. Разве можно проявлять такое неуважение к истории собственного мира? — Блаженная улыбка на лице Рола противоречила сказанному, он явно остался доволен проведённой работой. Я сам удивился, сколько подробностей прошедших тридцати лет — всей моей недолгой жизни — врезались в память и всплыли, понукаемые настойчивым домовым.

Если об этом мире я не знал ровным счётом ничего, то Рол проявлял небывалую осведомлённость в событиях новейшего времени. Я с трудом придумывал вопросы, а Рол выстреливал их со скоростью пулемёта, заваливая меня именами, которые вызывали лишь смутные ассоциации. Я готов был уже молить о передышке, когда Рол вскочил вдруг, схватил исписанную бумагу и письменный прибор и сунул всё это под кресло. Похоже, мне не суждено было привыкнуть к странностям моего нового друга.

— Что ты делаешь?

— Сюда кто-то идёт, мне надо спрятаться. — С этими словами он взобрался на спинку дивана, поближе ко мне, и уставился на дверь выжидательно.

— Ро-ол! — позвал я. — Ты вроде бы хотел спрятаться?

— Тише! — зашипел на меня домовой. — Чем я, по-твоему, только что занимался?

— Подозреваю, — я скосил глаза на его ступню, которую он только что, умащиваясь, поставил мне на плечо, — ты будешь первым, кого увидят, если сюда кто-нибудь войдёт.

— Потом объясню. Ш-ш-ш!

Тут дверь распахнулась. В проёме показался уже знакомый мне монах. Картинно замерев на входе, он переступил порог, радушно распахивая руки. Улыбка источала дружелюбие, а голос лился, как мёд из переполненных сот.

— Рад. Очень рад, что вы избежали смертельной опасности. Мне с трудом удалось вытащить вас из западни. — Монах уселся в кресло, сцепил пальцы и уставился на меня едва ли не с любовью. Домового он не замечал вовсе. Создавалось впечатление, что монах действительно не видит Рола. — Надеюсь, вам уже лучше? — осведомился он с искренней заботой в голосе. — Вы, вероятно, голодны?

Не дожидаясь ответа, монах прищёлкнул пальцами. Вошли двое чёрных, один нёс низенький столик, другой — поднос с хлебом, мясом и зеленью. Рол оживился и беспокойно заёрзал на своём насесте. Склонившись к моему уху, он прошептал едва слышно:

— Мо-ло-ко.

Я склонил голову набок.

— Попроси принести молока! — Я получил ощутимый тычок в плечо за свою непонятливость.

Как только столик занял своё место перед диваном, я по-хозяйски набрал полные руки еды — ломоть хлеба, кусок буженины, пупырчатые огурцы, щёлкнул крышкой серебряного кувшинчика, в ноздри ударил винный дух.

— Если вас не затруднит… — я откусил здоровенный кусок, только тут почувствовав, насколько голоден, ведь мне так и не удалось толком поесть, — не могли бы вы принести немного молока?

— Молока? — Тон монаха на долю секунды потерял свою медоточивость, я успел заметить тень отвращения на его лице и, довольный, запихнул в рот половину огурца, надкусил смачно. Однако монах быстро справился с собой. — Для вас что угодно. — Он кивнул чёрным, и те удалились.

— Ах, Никита!

Я едва не поперхнулся, он уже знал моё имя!

— …Вы даже не представляете, как жестоко вас обманули, какой опасности вы избежали благодаря моему своевременному вмешательству. — Я действительно этого не представлял. Этот монах со своими рясами появился в самый неподходящий момент. Однако скептическое выражение моего лица осталось незамеченным. — Вас обманули! Лживыми путями заманили сюда, чтобы использовать в своих целях!

— Что вы говорите! — делано ужаснулся я, надеясь сбить чёрного с этого патетического тона.

— Девочка! — Продолжал он на той же ноте, постепенно забирая всё выше. — Маленькая девочка обликом, а душой воплощение Сатаны! — Этот выпад он завершил, низко нагнувшись над столом, практически ткнувшись длинным острым носом мне в лицо. Глаза его горели фанатичным огнём.

Вот теперь я был ошарашен.

— Да неужели?

— Бесспорно! Воспользовавшись своим грязным колдовством, она очаровала вас. Вы пошли за ней, сами не понимая, куда и зачем идёте! Судьба милостива. Если бы воины господа не шли за ней по пятам, не давая передышки, она, конечно же, не выпустила бы вас из своих цепких лап. Но мы смогли вовремя прийти к вам на помощь.

Странно, но я вовсе не чувствовал желания кинуться ему на шею и благодарить за избавление. Я завернул кусочек корейки в лист салата и, эстетствуя, воткнул в рулет хвостик петрушки.

Моё молчание вдохновило монаха на новые откровения:

— А вы знаете, кто прислуживает этой ведьме? — Очевидно, он собрался добить меня. Длинные бледные пальцы впились в края столешницы, глаза увеличились до неестественных размеров. — Оборотень!

Я моргнул, откинувшись. Теперь я вспомнил. Вспомнил холодный, равнодушный взгляд желтоглазого гиганта и вспомнил волка ночью у ручья. Я почти узнал его в таверне! Выходит, монах был прав. Всё сходилось. Всё было именно так, как он и сказал. Я понимал это умом. Но, чёрт возьми, я не хотел понимать этого сердцем. Мне вспомнилась маленькая тонконогая девчушка. Держа меня за руку, она смотрела на восходящее солнце, такое же огненно-рыжее, как и её волосы. Когда я встретился с ней взглядом там, в таверне…

— Чем заслужил я такое внимание к своей особе? — Я позволил себе оборвать несколько виноградин, но они не утолили внезапно подступившую жажду. Пить вино, потребовав молока, казалось нелепым, да и не хотелось туманить и без того больную голову.

— Как добрый самаритянин, я протягиваю руку помощи ближнему, — расплылся в улыбке монах.

Я не сдержал досады, поморщился.

— Да нет же! Со стороны колдуньи?

— Кто может разобраться в её тёмных замыслах? Мы давно охотимся за ней, вы — случайная жертва, мы не могли не прийти на помощь.

Он был прав во всём, но почему я так не хотел ему верить?

— К чему была эта сказка? Еретик, дьяволопоклонник, убийца?

— Помилуйте, Никита, — у него на всё был готов ответ, это читалось в его маслянисто блестящих глазах, — как ещё мы могли вырвать вас из лап Вадимира? Капитан возомнил себе бог весть что… Но мы-то знаем, кто вы и откуда. Долг ордена присматривать за путешественниками между мирами.

— Вы можете отправить меня домой?! — На минуту я поверил ему.

— Конечно! — Ему не стоило так торжествующе улыбаться, увидев надежду и веру в моём взгляде. — Однако… вы, видимо, не осознаёте всю глубину угрожающей вам опасности. Чары колдуньи очень мощны. Со дня на день сюда прибудет наш адепт. Святыми молитвами братьев и рукоположением он снимет с вас заклятье. Затем я лично прослежу, чтобы вы вернулись домой.

Поднявшись, монах направился к выходу. Дверь отворилась, и появился чёрный с кувшином в руках.

— А вот и ваше молоко, — обернулся монах на прощанье.

Ключ щёлкнул в замке, как только закрылась дверь.

Глава 7

С трудом оторвавшись от кувшина, Рол удовлетворённо вздохнул. Я тупо пялился в запертую дверь.

— Не беспокойся, — Рол проследил мой взгляд. — Я домовой. Я отопру.

В два прыжка он переместился со спинки дивана на пол и принялся расхаживать взад-вперёд, размахивая правой рукой. Кувшин он держал, прихлёбывая из него, — в левой.

— Я, кстати, за всеми своими изысканиями так и не узнал, кто ты такой и как тут, собственно, очутился.

Рол остановился, глядя выжидающе. В чёрной бороде спряталась пара жемчужных капель. Я сглотнул, потянулся к винограду, окончательно решив не трогать вино, набрал полную горсть.

— Слушай, а почему монах тебя не видел? И как ты узнал, что он идёт? — Я сорвал губами пару виноградин, по-деловому, уже не играя напоказ, придвинул поближе круги розового, тонко нарезанного мяса, отломил хлеба.

— По долгу службы я обязан знать: что, кто и где в доме находится. А если я не хочу, чтобы кто-то меня увидел, я просто отвожу ему глаза. — Рол притопнул ногой. — Я задал вопрос!

— Ага, — я думал так же лихорадочно, как и жевал, — а почему ты не мог найти чернильницу?

Надо отдать ему должное, Рол чуточку смутился:

— Я чувствую не точное место, лишь приблизительное расположение. Я видел, что чернильница в этой комнате, но не знал, где именно. — Он вдруг постучал по носу вытянутым указательным пальцем. — Зачем ты им нужен, Никита? Что такого ты знаешь? Чего ты боишься?

— Я ничего не боюсь!

Я отложил ощипанную виноградную кисть. Вынул из-под блюда сложенное вчетверо полотенце, принялся тщательно вытирать руки. По лицу Рола пробежала брезгливая гримаска. Я не обратил внимания. Ещё раз хорошенько подумал — да, я не боюсь. Но мне надоела ситуация, в которой каждый вертит мной, как хочет. Я не привык оказываться в центре всеобщего нездорового внимания.

Рол раскачивался на каблуках, меряя меня насмешливым взглядом:

— Полная дезориентация в ситуации утраты причинно-следственных связей. Неудивительно, что вашу историю, по твоим словам, переписывали несколько раз. Поди разберись… А ты говоришь… — Он усмехнулся, прищурился и, подмигнув, вдруг сгинул.

— Вернись! — Я сжал голову в ладонях: кажется, утихшая было боль в затылке грозила вернуться с новой силой. — Рол! Рол, где ты?

Тщетно. Мне никто не ответил.

Я встал. Сделал пару осторожных шагов. Рол не подвернулся под ноги и не выдал своего присутствия шорохом. Я вообще засомневался вдруг, что домовой всё ещё находится в библиотеке. И я отправился в путешествие вдоль бесконечно высоких, уходящих под тёмный резной потолок, стеллажей.

К верхним полкам вели пятиметровые лестницы, они легко скользили по желобам в полу, стоило чуть тронуть ладонью. Стены библиотеки постепенно сдвигались, и вскоре я вышел к её сердцу. Там лепестками цветка раскрывались ещё три такие же комнаты, точно так же забранные стеллажами вдоль стен и уставленные столами, столиками, креслами и — в глубине, у самого окна — одним большим кожаным диваном. Двери были в двух комнатах из четырёх. Из одних окон был виден лишь кусок крепостной стены и неподвижно замерший страж. Зато два других показывали кино поинтереснее. Я увидел маленький кусочек внутреннего двора у дальней стены Цитадели и огромную, сплошную — без следов кирпича или каменной кладки, без единого окна — иссиня-чёрную башню в центре. Почти припав к подоконнику, так что щека коснулась тёплого дерева, я сумел разглядеть вершину этой центральной башни и вроде бы ленту моста, уходящего куда-то в сторону. Прильнув к последнему окну, я полюбовался уже хорошо знакомым лесом за широкой межой вырубленных деревьев. Не было видно ни тракта, ни даже тропинки.

Комната с видом на лес показалась мне более ухоженной, чем остальные, и я решил, что напал на следы Рола. В самом деле, взобравшись почти под потолок, на одной из полок у самого окна я обнаружил аккуратно заправленную постель, письменный прибор у изголовья и три сундучка — в ногах. Рядом с прибором лежала толстая книга со множеством матерчатых язычков-закладок и стопка накрест перевязанной синей лентой бумаги. Окинув всё беглым взглядом, я поспешил спуститься.

Блуждая по комнатам, обнаружил, что одна, наиболее захламлённая, отведена под хозяйственную часть, и хранящиеся там документы заинтересуют разве что комендантов городов Белый Дол, Храт, Сторица, другая — та, в которой обосновался Рол, — содержала тома исторических хроник, километры дипломатической корреспонденции. Имена адресатов говорили мне меньше, чем титулы. Разбирая пожелтевшие листы, я сообразил, по крайней мере, что в этом мире существуют как минимум два языка, в которых без труда можно было узнать современные мне русский и английский — различия в написании были почти не заметны, — и лишь два крупных королевства, соединённых кровными узами и перевязанных ленточкой тракта Двух Корон. На протяжении по меньшей мере пятисот лет отношения их были сложными, но ни разу дело не доходило до крупных стычек. Чувствуя силу друг друга, соперники предпочитали обмениваться полными желчи дипломатическими нотами да редкими приграничными склоками. Судя по подписям, в Белгре у власти стояла религия, и король являлся одновременно первосвященником. Будто подслушивая давно начавшийся разговор двух совершенно незнакомых мне людей, я скоро запутался в именах и датах и понял, что ничего нового из туманных полунамёков меж строк уже не почерпну.

Тогда я оставил зал ради следующего — он не заинтересовал меня надолго. Флора и фауна этого мира — безусловно уникальная — на мой беглый взгляд была так же интересна и бессмысленна, как природа Галапагосских островов. Физика же для всех миров казалась совершенно одинаковой. А вот в последнем отделе я застрял надолго.

Листы на полу разительно отличались ото всех, виденных мной ранее, и, подняв первый же, я сразу узнал распотрошённый научно-популярный журнал отечественного издания. Судя по всему, страница выпала из середины статьи о пчеловодстве. Я присел и скоро в грудах разноформатных листов обнаружил пару обложек. Затем мне попались журналы «Крокодил», «Техника — молодёжи», «Работница» — я хорошо их помнил, в детстве они регулярно появлялись на кофейном столике, а моя тщательно рассортированная подшивка «Техники» до сих пор пылилась где-то у мамы на антресолях. Я кинулся к полкам и с радостью обнаружил собрания сочинений отечественных и зарубежных классиков! Если всё это носят сюда из моего мира, я, конечно же, скоро окажусь дома! Смеясь от счастья, я бежал вдоль стеллажей, не обращая внимания на вспархивающие из-под ног листы, пальцы скользили по выпуклым корешкам — глянец, картон, ткань, кожа. Добежав до окна, упал на диван, хохоча.

Успокоившись, я почувствовал под пальцами непривычно шероховатую поверхность. Перекатившись на живот, глянул вниз — рука почти касалась пола и груды тёмных, мелко испещрённых клинописью берестяных полос. Припав щекой к нагретой солнцем коже дивана, я поднял одну — берестяная грамотка странно, непривычно зашуршала. Я замер, испугавшись, что вот сейчас тёмный лоскуток рассыплется в прах. Но всё обошлось. Пробежал глазами пару строк — и ничего не понял.

Обратно я шёл осторожно, будто по углям. Добравшись до первых полок, убедился, что книги там — максимум семидесятых годов издания. Да и тех — чуть. И всё равно идиотская ухмылка не хотела сходить с лица. Я прихватил томик Джека Лондона и побрёл туда, где меня нашёл Рол. Во мне крепла уверенность, что вскоре я вернусь домой. Я только что видел неопровержимые доказательства связи двух миров, может быть, непрочной, но постоянной, уходящей корнями далеко в прошлое. Я настолько убедил себя в этом, что, раскрыв сборник увлекательнейших рассказов любимого писателя, не заметил, как заснул, умиротворённый.

— Вставай!

Конечно же, Рол вернулся. За время отсутствия его манеры не претерпели существенных изменений, он расталкивал меня достаточно бесцеремонно.

— Надеюсь, ты не станешь ждать здесь этого… адепта, а?

— Почему же? Может, он действительно снимет с меня заклятие? — Я потянулся, протёр глаза, заходящее солнце бросало алые отсветы, и пол казался усыпанным крупными лепестками розовых цветов.

— Нетренированная память, отсутствие внимания, неумение мыслить логически. И это на него я трачу своё драгоценное время! У меня возникают сильнейшие сомнения на ваш счёт, молодой человек…

Я застонал. Домовой сунул мне в руки плотно упакованный мешок, я сразу запутался в лямках.

— Ты хоть сам веришь в то, о чём говоришь? — Он вопросительно склонил голову набок.

Рол был серьёзен. Более того, Рол был встревожен, я увидел это в его взгляде.

— Нет, — ответил я, разом подобравшись. Я проснулся наконец окончательно и сумел разобраться с заплечным мешком. — Извини, Рол. Я запутался. Я уже не знаю, кому мне верить, но одно я знаю наверняка. Я хочу уйти отсюда. И уж точно никому не позволю копаться у меня в мозгах.

— Это уже что-то… — Рол принялся энергично вышагивать перед диваном. — Куда ты думаешь идти?

— Рол! — Я вспомнил вдруг причину радости, тепло свернувшейся глубоко в груди. — Рол. Эти книги, там, в другом зале. Книги из моего мира. Они здесь, потому что есть проходы? Потому что проходы действуют?

— Не совсем. — Рол замер, широко расставленными ногами крепко упёрся в пол, подпёр кулаком подбородок так, что встопорщилась чёрная курчавая борода. — Проходы были всегда. А вот люди, которые могли бы открывать их… Для этого надо быть либо очень могущественным колдуном… либо Хранителем Ключа. И сейчас наш добрый друг, страт Клемент, убеждён, что Хранитель Ключа — ты.

Я не всполошился, нет, я скорее обрадовался. Мне живо вспомнилась Рокти, она убеждала меня, будто я не смогу вернуться домой сам.

— Ключ — это вещь? Что это такое? Не мог ли я потерять его? — Вещи, оставленные в карманах куртки и пропавшие без следа, часы, которые Вадимир принял было за браслет. Это вызывало беспокойство.

— Никто не знает толком. Понимаешь, — Рол подошёл ближе, положил ладонь на плечо, заглянул в глаза, — ещё никогда Хранители не жили достаточно долго, чтоб рассказать, что такое Ключ.

Руки разом ослабли, заплечный мешок едва не скатился на пол, я едва успел его подхватить.

— Очень жаль, но для тебя действительно будет лучше как можно скорее убраться отсюда. Как можно дальше. Домой. Охота за тобой уже началась, и каждого в этой игре твоя жизнь будет заботить лишь постольку-поскольку, в зависимости от обстоятельств. — Он развернулся, не позволив мне собраться с мыслями. — Проход. Ты знаешь, где он находится?

Даже не взглянув на специальную лесенку, домовой ловко, как белка, взобрался по стеллажам и, закрепившись под самым потолком, принялся сбрасывать на пол какие-то свитки. Я подошёл и поднял несколько бумаг. Это были карты и схемы. Рол успел уже спуститься, забрать свитки с пола — выдернул лист у меня из рук — и теперь раскладывал их на ближайшем столе.

— Ну… Там недалеко дорога, в лесу живут ктраны и протекает какая-то небольшая речка…

— Дорога Двух Корон, река Рьянка. Сейча-ас… Забери мешок, — домовой ткнул в сторону дивана, — там всё, что только может понадобиться. Не вздумай перебирать его. Пока он сложен так, что любая нужная тебе вещь должна сразу оказаться под рукой. Конечно, — я поднял мешок, он не казался очень уж большим или тяжёлым, — по мере того, как ты будешь им пользоваться… Где?

Я кинул взгляд на карту и увидел наконец-то землю, по которой шёл. Мой маршрут, показавшийся мне бесконечно долгим, пересекал лишь мизерную часть этого мира. Тракт казался таким же длинным, как Великая Китайская стена. Он брал начало на Севере, от большого озера в самом сердце Белгра — островок в его центре назывался Храт, — проходил чуть наискось сквозь всю страну и пересекал границу в большом Октранском лесу рядом с крохотной речушкой Рьянкой. Дальше он шёл по прямой к югу, через равнину, лес, болота, горную гряду и терялся где-то за пределами карты.

— Здесь. — Я ткнул пальцем.

— Великолепно, а мы — вот тут. — Короткий и толстый палец Рола с розовым, ровно остриженным ногтем постучал по точке совсем рядом с моим. — Всего лишь на другой стороне границы.

— Как я перейду?

— На твоём месте, я бы об этом сейчас не беспокоился. Тебе надо выйти за стены Цитадели и уйти так далеко, как только сможешь. Самое главное — опустить один из внешних мостов. За стеной — ров, наполненный водой. Он не глубок, но с теми, кто там живёт, лучше не связываться. Тебе надо выйти, как только сядет солнце. А я опущу мост.

Сдёрнув со стола карту, Рол свернул её в трубочку, упаковал в короткий тонкий тубус.

— Это не самая лучшая карта в Цитадели, поэтому я и отдам её тебе. — Он всё равно казался недовольным. Я спрятал тубус в боковой карман заплечного мешка, Рол с сожалением поглядел на оставшийся торчать кончик, вздохнул. — Тебе понадобится оружие… Погоди.

Домовой засеменил к центру библиотеки, скрылся в уже сгустившихся там сумерках и долго не появлялся. Я понял, что он направился к своему «логову». Когда через несколько минут он вынырнул из полумрака, в руках у него был свёрток.

Это оказался аккуратно свёрнутый плащ с капюшоном — очень похожий на робу монахов, а из его складок Рол вынул короткий меч в ножнах. Перевязь явно не была рассчитана на людей моего роста, и, пока домовой удлинял её кожаными ремешками, я вынул клинок из ножен. Длиной сантиметров пятьдесят, он был тем не менее ощутимо тяжёл не в последнюю очередь за счёт массивного навершия в виде шара. Гарда была едва обозначена — оказалось, что это достаточно удобно, иначе моей ладони было бы тесно. Я поднял меч над головой, сделал пару пробных замахов и едва не выпустил клинок, когда тот устремился вниз, — настолько тяжёлым он был. Поморщившись, Рол спрыгнул со стола, на котором разложил перевязь.

— Не так. Это всё ж не рыцарский меч. — Я послушно вложил оружие в протянутую ладонь. — Остриё узкое и хорошо заточено. Просто ткни обидчика в живот. Результат превзойдёт все твои ожидания, поверь мне. — Маленький бочкообразный человечек в красном расшитом золотом камзоле вдруг удивительно изящно выбросил руку с клинком и, по обозначенной траектории, сделал шаг вперёд, согнул ногу в колене. — Не забывай про ноги, — домовой выпрямился, потеряв внезапно воинственный вид, — грамотно исполненная атака придаст удару силу. Да и противник может неверно оценить разделяющее вас расстояние. — Взгляд, которым он одарил меня, произнося эти слова, был полон искреннего сомнения. — Это хорошее оружие. Береги его.

Клинок отправился в ножны. Подняв со стола, Рол нацепил на меня перевязь, прикрепил меч у пояса, я развернул плащ и накинул его на плечи, тот разом задрапировал всю фигуру.

— Не забудь про капюшон, — Рол деловито одёргивал полы, — я выведу тебя потайным ходом. Внизу, у ворот есть ниша. Покуда мост не опустится на треть, стой там. Надеюсь, ты хорошо прыгаешь. Если мы опустим мост ниже, нас заметят часовые со стены. Тебе надо будет прыгнуть с моста на берег. Постарайся не шуметь и не свалиться. Вылавливать будет уже нечего.

Наконец домовой отступил, кивнул, удовлетворённый осмотром:

— Гляди, тебе нужно идти очень быстро, без остановок, но и очень тихо. Лес полон лазутчиков Белгра что по эту, что по ту сторону границы. Хорошо, если ты найдёшь ктранов. Попроси у них помощи. Думаю, их следопыты не откажутся довести тебя до места.

Что бы ни услышал Рол за время своего отсутствия, он явно ничего не знал о Рокти.

— Ну, идём?

Он развернулся, и я поспешил за ним. Солнце уже село, а луна ещё не взошла. Мрак, едва сгустившийся у окна, в центре библиотеки был практически абсолютным. Шаги мои стали неуверенными, но Рол схватил меня за руку и настойчиво потянул вперёд. Я двигался, уже не ведая, куда ступаю, и скорее угадал, чем увидел, что остановились мы, не дойдя пару метров до центра. Рол выпустил мою ладонь, завозился где-то справа, раздался скрежещущий звук, и практически под ногами медленно начало открываться небольшое отверстие в полу. Я видел его лишь потому, что дыра была на порядок темнее, чем пространство вокруг. Невольно я отступил на шаг.

— Не бойся. Это лестница, она ведёт к основанию башни. Там, через короткий переход, мы выйдем прямо к арке.

Что-то чиркнуло, и я увидел, наконец, домового. Стоя у края дыры, он выкручивал короткий фитиль пузатой, защищённой стеклом лампы. Под ногами угадывалась первая ступень в тёмную бездну. Закрыв боковое окошко ровно разгоревшегося светильника, Рол ступил вниз и практически сразу скрылся с глаз, оставив лишь рассеянный свет за спиной. Я поспешил за ним. Ступени были достаточно высокими, крутыми и ощутимо скользкими. Я попробовал было опереться о стену, но быстро отдёрнул руку — пальцы вязли в толстом слое то ли паутины, то ли липкой, свалявшейся пыли. На третьем шаге узкий коридор заполнился многократно усиленным скрежетом, и едва угадывавшееся отверстие над головой закрыла тяжёлая каменная плита.

Ступая очень осторожно, и потому медленно, мы спустились на десяток пролётов вниз. Даже наши шаги теперь звучали приглушённо, а из-за стен вообще не доносилось ни звука, хотя я подозревал, что тоннель, серпантином обернувшийся вокруг некой оси, граничит со многими помещениями башни. Переход внизу оказался не таким уж коротким, и путь по нему занял почти столько же времени, сколько и спуск по лестнице. Зато проход был заметно суше, в нём чувствовалось дуновение множества сквозняков, стены были чистыми, а потолок — подкопчён огнём факелов. Я понял, что этим проходом достаточно часто пользуются, и, возможно, не только домовой. Едва в ровном свете лампы показался тупик, домовой прикрутил фитиль, тронул рукой стену, и каменная кладка, казавшаяся сплошной, медленно двинулась в сторону. С минуту мы стояли молча, чутко прислушиваясь к редким крикам ночных птиц в лесу и перекличке часовых на стенах.

— Жди здесь, — едва слышно прошептал Рол и, потушив лампу окончательно, скрылся. Я едва почувствовал прощальное прикосновение его ладони к моему локтю и понял, что так и не успел поблагодарить домового за живое участие.

Я закутался в плащ плотнее и медленно вышел под арку. На небо уже выползли две луны — белая и красная. Забыв наставления Рола, я вышел из ниши и прошёл пару шагов по направлению к внутреннему двору. Чёрное небо пересекали ещё более чёрные полосы. Широкий двор окружала крепостная стена с четырьмя башнями по углам, посреди просторного двора изящным цветком на тонкой ножке раскрывалась к небу центральная башня. Сплошной монолит чёрного камня, без входов, без окон и, надо полагать, без помещений. На её просторную смотровую площадку вели четыре моста, перекинутые с угловых башен.

Поёжившись под порывом свежего ветра, я запрокинул голову, вслушался, пытаясь вычислить, где же Рол. Звуки шагов по внутренним мостам и крепостной стене, звон молота в кузнице, тихое шуршание под противоположным сводом арки — крыса? Рола не было слышно. Я с тоской посмотрел на огромный, из железа и дерева, подъёмный мост. Словно в ответ на мой взгляд он начал медленно, натужно опускаться. Не дожидаясь, пока мост коснётся земли, я ринулся вперёд, но тут же был остановлен криком:

— Стоять!

— Слева заходи, слева! — Шелест металла о ножны и сдавленные звуки борьбы подсказали, что наверху не всё благополучно.

— Готов! Двое наверх, перекрыть выходы, кто-нибудь — на ворот! Поднять мост!

Путь всё ещё был свободен. Я последний раз оглянулся на полуопущенный мост, крепко выругался и выбежал во двор.

На крепостную стену и дальше — на башню — вела каменная лестница. Поднявшись на несколько ступеней, я был вынужден остановиться. Чуть выше стоял один из чёрных. Перегнувшись через перила, он смотрел вверх. Тихонько спустившись, я плотнее запахнул плащ, накинул капюшон. Низко опустив голову, начал подниматься медленно и шумно. Чёрный обернулся и спросил, чуть помедлив:

— Чего это у них там?

— Иду вот… Разбираться, — пробурчал я, не поднимая головы.

Тот опять перегнулся через перила. Стараясь сохранять спокойствие, я прошёл дальше. Внутренне ликуя, миновал охранника, когда он заговорил снова:

— Не стоит туда ходить. У нас свой пост, у них — свой. Сами разберутся.

Я развернулся. Охранник стоял вполоборота. Он ещё смотрел вверх, одна рука опиралась на парапет, другая нащупывала прислонённый к стене посох. Вынужденный действовать быстро, не раздумывая, я опёрся руками об ограждение и изо всех сил, обеими ногами ударил чёрного в грудь. Опрокинувшись, тот кубарем покатился вниз по лестнице. Я побежал, перепрыгивая через ступеньки, и пулей вылетел на крепостную стену. Один из чёрных шёл навстречу.

— Что стряслось? — крикнул я, едва отдышавшись.

— Молчать! Верёвку! Живо!

Я принялся судорожно теребить плащ в попытке изобразить активные поиски. На моё счастье, чёрный прошёл мимо, не задержавшись.

— Наверху. Свяжете и бегом на свой пост. Сдав смену, отчитаетесь старшему клирику.

— Будет исполнено! — с трудом выдавил я и побежал ко второй лестнице, ведущей на крышу башни, на ходу вынимая из ножен меч. Три пролёта дались мне с трудом, я совершенно запыхался, но, очутившись наверху, забыл обо всём.

Там перед Ролом, опустившись на одно колено, стоял чёрный. Удобная позиция открывала незащищённую шею.

— Верёвку! — потребовал он, даже не взглянув на меня.

Я замер. Взгляд метался с жалкой, распростёртой на камне фигурки домового на требовательно протянутую руку. Горький комок подкатывал к горлу. Сглотнув, я занёс меч для удара и изо всех сил опустил рукоять на затылок чёрного. Тихо вздохнув, он мягко повалился на бок. Перевернув на спину, я опустил руку на грудь — чёрный дышал, и я занялся Ролом. Домовой выглядел скверно. Лицо покрывала смертельная бледность, бисеринками блестел на висках пот. Я бережно поднял его на руки.

— Не стоило затевать всего этого, Никита. Своим побегом вы поставили под удар друга. — Голос монаха был по-прежнему вкрадчиво-ласков. Поднимаясь с колен, я обернулся через плечо. — Давайте забудем это досадное недоразумение. Вам нужна помощь, Никита. Вы прикоснулись к прокажённому, и только мы можем очистить вас от скверны.

Толпа чёрных, выплёскиваясь у лестницы, растекалась полукольцом, ненавязчиво отрезая мне пути к отступлению.

— Отдайте домового моим людям. Он ранен, нуждается в лекаре. Ваш духовный лекарь прибудет на рассвете, Никита. К чему упорствовать?

Монах продолжал заговаривать зубы, но я уже не слушал. Затравленно оглянувшись, я увидел внутренний мост, ведущий к смотровой площадке на вершине Цитадели. Движимый первым порывом, я бросился туда. Молча, без криков и суеты, толпа чёрных ринулась следом.

— Живым! — Монах резко прекратил свои излияния. — Брать только живым!

Эти слова придали мне сил. Я бежал на пределе напряжения так, как никогда ещё не бегал в своей жизни. Когда до смотровой площадки оставался какой-то шаг, я почувствовал посох, подсекающий мне ноги. Падая, я упустил Рола из рук, безжизненное тело домового полетело вперёд и вверх, а мои ладони заскользили по камню, прокатились по гладкой полированной поверхности, схватили и, разворачивая, толкнули дальше, вперёд всё тело, противоположным концом посоха отпихнув настигающего чёрного.

Вот так, юзом, на заднице, я въехал спиной вперёд в жарко полыхающий костёр.

Я страшно обжёг ладони. Плащ вспыхнул факелом. Заорав, я вскочил на ноги, обоженными руками срывая горящие тряпки, хлопая по тлеющим штанинам и плача от нестерпимой боли. Боль была настолько дикой, что, упав на колени, я нянчил покрывающиеся волдырями руки, не замечая ничего вокруг, не давая себе труда задуматься, откуда, собственно, взялся этот треклятый костёр.

Услышав звук вынимаемой стали и почувствовав подбородком холодное касание, я поднял голову, ожидая увидеть чёрных.

— Жалкое зрелище… — на меня уставились один тёмный глаз и пустой провал глазницы. Шею щекотало лезвие тяжёлой секиры. — Может, ты прекратишь выть, как ужаленный пёс, и расскажешь нам, откуда ты взялся?

Оглянувшись, я с трудом сообразил, что всё ещё нахожусь на смотровой площадке Цитадели. Вот только теперь она была полна разномастным сбродом, и единственное, что было у них общего с гнавшимися за мной монахами, — это холодно поблёскивающая обнажённая сталь. Кольцо вооружённых людей постепенно сжималось.

— Я не привык, чтобы люди появлялись из воздуха вот так, за здорово живёшь. И я жду объяснений. — Бородатый верзила, по всему судя, вожак этой шайки, небрежно перехватил рукоять секиры. Лезвие качнулось, жиганув новой живой болью.

Схватившись за горло, я почувствовал под пальцами кровь.

— Стойте! — Высокий, крепко сложенный человек с длинными светлыми волосами, свободно струящимися по плечам, лезвием своего меча отвёл секиру от моей шеи. Одноглазый верзила, будто не веря своим глазам, проследил движение. Медленно набрал полную грудь воздуха и так же медленно выдохнул. Я смотрел, не веря. Я знал этого человека, именно он помог мне бежать из обоза.

— С каких это пор ты отдаёшь здесь приказы, Сет?

Под взглядом верзилы Сет несколько смешался, но всё же продолжил:

— Думаю, когда ты узнаешь, кто это, у тебя пропадёт всякая охота убивать его.

— Говори. Я всегда готов слушать… когда говорят дело.

— Он — подданный Белгра. Когда-то был чертовски богат и имел связи при дворе, но его подловили на чёрной магии и идолопоклонничестве. — Я во все глаза смотрел на Сета, повторявшего историю, уже слышанную мной в таверне, — кровавые жертвоприношения, убийства младенцев… в Белгре такое даром не проходит.

— Чернокнижник… Это объясняет его появление. Но какая нам радость с того, что он был богат когда-то? — Верзила разглядывал меня, словно кобылу на торгу. Я невольно поёжился.

В серых глазах Сета сталью сверкнуло раздражение, но он продолжал спокойно.

— Я встретился с ним, когда мы с ребятами Ката промышляли в Октранском лесу. — Упоминание Ката меня насторожило. До сих пор я был уверен, что Вадимир не ошибался, считая Сета атаманом шайки. Мой удивлённый взгляд не ускользнул от Одноглазого. Сет продолжал как ни в чём не бывало. — Уж не знаю, как он угодил под облаву, но мы оказались в одной связке. Он плёл, что живёт в заброшенном доме в чаще, в этом проклятом месте… Тогда мы только посмеялись, но теперь — я верю. — Серые глаза скользнули по моему лицу, но я успел поймать его взгляд и мысленно попросить о помощи. — Он бежал вечером того же дня. А на следующий день приехал страт короля Ссарома Четвёртого. Они долго говорили с офицером, потом дружинники разделились. Часть осталась с обозом, другая — ушла со стратом и капитаном Вадимиром. Они пошли ловить этого человека. Вы только представьте себе, — Сет обернулся к внимательно слушавшей толпе разбойников, чуть возвысил голос, — отряд дружинников и монахи ловят одного человека, который бежал из отряда невооружённым! Он — огромная сила. Не трогайте его.

Верзила захохотал, щеря чёрные гнилые зубы. Люди вокруг костра улыбались не так уверенно.

— Чернокнижник! Да он не может даже справиться с болью! В конце концов, однажды дружинники сумели схватить его, чем мы хуже? — Верзила усмехнулся зло, обернулся за поддержкой к своим людям, но они поникли под его пристальным взглядом. — Возьмите его живым, ребята, думаю, страт заплатит за него хорошие деньги.

Клинок Сета взвился, со свистом вспарывая воздух, но секира оказалась быстрее. Меч, блеснув молнией, улетел куда-то во тьму, Сет был отброшен на камни мощным ударом обуха. Одноглазый сделал пару шагов к упавшему человеку. Склонился, улыбаясь.

— Я люблю шустрых, Сет. Но пора бы уж тебе усвоить, где твоё место. — Казалось, происшествие лишь позабавило одноглазого.

Сет, отплёвываясь кровью, пытался подняться на ноги. Это не слишком хорошо ему удавалось. Видно, удар был не из лёгких. Глядя на человека, заливающего своей кровью камень, я понял, что не хочу оказаться на его месте. Толпа бандитов, настороженно приближавшаяся ко мне, отшатнулась, когда я обнажил клинок, но в следующую секунду оружие звонко ударилось о камень. В горле внезапно пересохло:

— Я не буду драться.

Тут же меня крепко схватили за руки, пригнули голову, заставив почти упасть на колени. От горящих прикосновений к обоженным ладоням я до крови прикусил губу. С меня без церемоний содрали остатки плаща и заплечный мешок. Горстка бандитов принялась увлечённо потрошить его. Я вспомнил о Роле. Попытавшись оглядеться, получил очередной тычок в зубы, благо не сильный. Я понятия не имел, куда подевался домовой, и был почти уверен, что он остался в лапах у чёрных. Я готов был взвыть от тоски и ярости, но вынужден был лишь снова закусить губу. Больно заломив, мне стянули верёвками локти. Подтолкнув к краю площадки, повалили на какие-то мешки. Оставив меня там, бандиты вернулись к огню. Сет пил из бурдюка воду, сплёвывал сукровицей и даже не глядел в мою сторону. Встав на колени, я осторожно пополз к краю.

Огромная жёлтая луна, неизвестно откуда выпрыгнувшая в самый зенит взамен красной и белой, освещала чахлую растительность далеко внизу. Блики играли в стоячей воде. Рядом угадывался тёмный силуэт полуразрушенной башни. Ни одного огонька не горело в окнах. У основания крепости чернела линия рухнувшего моста, внутренний двор был затоплен. От крепостных стен не осталось и следа.

Тяжело дыша, я опрокинулся на спину. Над головой сияли незнакомые звёзды.

Глава 8

Я проваливался в сон. Вязкий и липкий, он затягивал меня глубже и глубже. Я хотел разглядеть его, но веки мои смежились. Пальцы ощутили текучую поверхность. Я отдёрнул руку, но, обессиленный, вновь уронил её. Я погружался так плавно. Прошла целая вечность, прежде чем сон мягко сомкнулся над головой. Я сделал вдох, и сон тут же заполнил лёгкие. Боже! Как сладко щемит в груди…

Лавина холодной воды окатила меня с головы до ног. Резко выдернутый из вязкого кокона, я вскочил, но тут же упал на спину, жадно глотая сырой ночной воздух. Сердце стучало где-то в голове, чистое звёздное небо медленно вращалось вокруг жёлтого диска луны. Рол тряс меня за плечи и чуть не кричал:

— Вставай! Да вставай же!

— Я хочу спать… — Я действительно хотел, веки смеживались, стоило неимоверных усилий просто посмотреть прямо: как у тряпочной куклы, шея произвольно гнулась в любых направлениях, голова свободно моталась из стороны в сторону.

Рол схватил меня за волосы, запрокинул подбородок, смерил оценивающим взглядом и вдруг без предупреждения, хлёстко, наотмашь врезал мне раскрытой ладонью. Я взвыл. Не столько от боли, сколько от удивления и обиды.

— Сдурел, да?! Ты че делаешь?!

— Потом. Бери воду, — в руки мне ткнулась полупустая бадейка, — буди всех.

Я не успел слова сказать, Рол уже растворился в темноте. Через минуту раздался всплеск. Я посмотрел на бадью с водой. Всё ещё ничего не понимая, но зная, что Рол мудрее и старше, обернулся к охранявшему меня бандиту. Тот спал, запрокинув голову и приоткрыв рот. Я потряс его за плечо.

— Алё, дядя! Вставай!

Человек спал. Я нагнулся, всматриваясь, и тут же отшатнулся с криком. В неверном свете луны и дрожащих отблесках затухающего костра его лицо было неестественно белым, почти мёртвым. Руки среагировали быстрее сознания, я выплеснул воду на это мертвенное, синюшное лицо. Капли, блестя в лунном свете, медленно поползли по коже. Человек не проснулся. Ужас ледяной волной поднялся от живота и замер спазмом в горле. Задыхаясь, давясь собственным страхом, я принялся бить спящего по щекам. Ещё и ещё. До тех пор, пока человек не открыл глаза, мучительно, через силу делая судорожный вдох. Вскоре взгляд его стал более осмысленным, и мой ужас с удвоенной силой отразился в его глазах. Он сразу понял, что происходит, первым схватил притащенную Ролом бадью и начал будить остальных. Водой, пощёчинами, пинками под дых. Рол мотался туда-сюда, таская воду. Проснувшиеся присоединялись к нам в этой странной, страшной работе. Через четверть часа удалось разбудить почти всех.

Когда мы, мокрые и напуганные, сидели вокруг вновь разведённого костра и никак не могли согреться, вожак, выжимая набухшие чёрные космы, вскользь поинтересовался:

— Не представишь нам своего друга, а? Кажется, мы обязаны ему жизнью.

Я не успел ответить.

— Я домовой, меня зовут Рол. Мы появились вместе, но Никита поднял столько шуму, что я легко отвёл вам глаза. — Рол ворошил палкой угли. — Когда все уснули, я перерезал верёвки, попытался разбудить его… У меня ничего не вышло. Мне доводилось слышать о таких вещах…

— Утонуть во сне… Вот как это называется, — откликнулся кто-то с другой стороны костра. — Такое случается на болотах. Люди засыпают и задыхаются.

Рол кивнул. Одноглазый верзила грязно выругался.

— Что ж… Я прощаю тебе попытку устроить побег, — Рол удивлённо вскинул голову, но это не смутило одноглазого. — Если подумать, ты мог бы разбудить своего дружка и смыться вместе с ним, оставив нас подыхать здесь, — пояснил он.

Рол брезгливо передёрнул плечами:

— Я уже жалею, что не поступил именно так.

Это заставило одноглазого расхохотаться.

— А ты надеялся, я отпущу вас? — спросил он, вытирая выступившие слёзы, — Ну, знаешь… я всё ещё рассчитываю получить выкуп.

— Ты дашь маху, оставив их здесь. — Сет не отводил взгляда от огня. — Несколько человек не проснулось этой ночью, завтра не проснётся ещё несколько… Так будет до тех пор, пока не умрёт он. — Сет не поднял головы, не пошевельнулся, но все взгляды устремились на меня. — Водяные не потерпят служителя тьмы в своих владениях.

— Какой он там чернокнижник! — Атаман вскочил на ноги. — Я предупреждал тебя, Сет, помалкивал бы ты со своими сказочками! Даже если эти твари и существуют, хотя я никогда их не видел, то кому же они служат, как не тьме?

Сет не ответил, не отвёл взгляда от костра. На несколько минут воцарилось тягостное молчание. Одноглазый бродил по площадке, ругаясь и пиная всё подряд, в том числе и своих людей. Наконец он продолжил:

— Я не знаю, кто этот тип… Но за все те годы, что мы торчим на этом проклятом болоте, ни-че-го подобного не случалось. И вот появляется он, и всё летит вверх тормашками. Я не верю ни в бога, ни в дьявола… но и в совпадения я тоже не верю… Пусть он убирается. И отдайте ему всё, что он там притащил с собой. Слышали?! Убью, если какой-нибудь жадный идиот оставит себе хоть что-нибудь. Домовой тоже идёт с ним… И ты идёшь с ним, Сет. Если верить всему, что ты тут наговорил, тебе повезёт, если следующей ночью ты не проснёшься. Этот приспешник дьявола принесёт тебя ему в жертву!

Одноглазый хрипло захохотал. Никто не разделил его веселья. Людям не хотелось смеяться в эту ночь. В тревожной полудрёме мы просидели до серого рассвета. Кто-то следил за костром, иногда приходилось вставать и идти к краю площадки за водой. Там можно было опрокинуть вниз ведро, закреплённое на верёвке, другой конец которой прочно врезался в щель выщербленной кладки развалившегося моста. Вода у подножия была мутноватой, и я не стал бы её пить, но каждые полчаса приходилось умываться, чтоб не рухнуть в подступающий сон. Налитый свинцом затылок тянул голову вниз, резь в глазах казалась нестерпимой.

Утро началось туманом. Сырое и безрадостное, оно всё-таки принесло облегчение. Дневальный потушил костёр, вылив в него остатки воды. Белый дым без следа растворился в густом, непроницаемом киселе. Бандиты начали собирать нас в дорогу. Сет молча возился со своими небогатыми пожитками — я всё гадал, как он сумел ускользнуть из-под стражи. Рол руководил нашими сборами. Я держал мешок, а он перечислял наши вещи, аккуратно складывал и упаковывал их. Нам действительно вернули всё, и посох нашёлся недалеко от костра, атаман сам отдал его мне в руки. Я провёл по тёплой полированной поверхности. Даже сквозь ткань, которой были обёрнуты мои обоженные ладони, я ощущал живое тепло дерева.

Едва туман начал чуть рассеиваться, пронзённый первыми лучами восходящего солнца, нас подвели к краю башни, опоясали верёвками, и я сам проверил узлы, стянувшие их. Спуск не занял много времени. Прыгнув спиной вперёд, я помогал спускавшим меня людям, отталкиваясь от стен. Идеально гладкая поверхность, как ни странно, давала неплохое сцепление: подошва не скользила. Рол просто сидел в петле, медленно крутясь вокруг своей оси и осматривая раскинувшийся вокруг пейзаж. Сет, вероятно привычный к подобному спуску, был уже внизу. Он стоял среди затянутого серым туманом чёрного болота.

Очутившись на земле, а точнее по щиколотку в воде, я увидел, что Сет ушёл уже далеко вперёд. Спешно выпутавшись из петель, я помог спустившемуся Ролу, и, окликнув Сета, мы поспешили за ним. Тот нехотя остановился.

— Сет, — я поднял одну ногу, демонстрируя кроссовку, — здесь пиявок нет, а? У меня голень открыта.

— Нет, — Сет даже не взглянул на меня, оглядывая окрестности, — это мёртвое болото. Здесь нет даже комаров. — Он перевёл взгляд на посох. — Отдай его мне. Я поведу вас по тропе, и мне понадобится шест.

Серо-стальные глаза смотрели прямо и непреклонно. Я нехотя отдал посох Сету. Поправив лямки, в последний раз оглянулся на Цитадель. Над болотом, над полузатонувшими деревьями возвышался тонкий, раскрывающийся к солнцу шпиль — монолит среди гнили и тлена. Мосты, соединявшие центральную башню с четырьмя другими, обрушились, сами башни искрошились и осели. Бандиты безучастно стояли у края и смотрели, как мы уходим. Я помахал им рукой на прощанье. Мне никто не ответил.

— Ты уверен, что хорошо знаешь дорогу через топи? — Рол не очень-то доверял нашему проводнику.

— Однажды я сумел добраться сюда. А это намного сложней, чем выйти. — Сет вскинул руку, защищая глаза от слепящего солнца, мёртвые голые деревья не давали тени, осмотрелся и уверенно шагнул. Нога по колено ушла в воду. — Идём.

Весь день мы месили болотную грязь. Сначала я глядел по сторонам, на мертвенный болотный мирок: мутную воду, вскипавшую пузырями, деревья, заламывающие голые ветви, островки, приютившие скудную серую растительность. Но, несколько раз оступившись, каждый раз с трудом выбираясь из трясины, я бросил это занятие. К вечеру я смотрел только себе под ноги. Ничего не чувствуя, кроме огромной усталости, я жаждал отдыха. Когда Сет объявил привал, я просто опустился в чёрную воду.

— Поднимайся, здесь есть хорошее место для стоянки.

Сет покачивался, тяжело опершись на посох, светлые волосы лишь на макушке остались светлыми, лицо перечёркивали два грязных косых развода. На какой-то миг я почувствовал жгучую ненависть к этому человеку, заставляющему меня причинить себе новую боль. Промычав что-то нечленораздельное, я нехотя поднялся и вслед за Ролом протиснулся в маленькую избушку. Деревянный пол, очаг посреди да крохотное оконце под стропилами крытой старым лапником крыши — вот и всё убранство. Крохотная комнатка была насквозь пропитана дурным духом болотных трав. Рол скинул камзол, ставший чёрным, набросил его на угол двери, деловито склонился над очагом. Я поспешил сесть и прислониться к бревенчатой стене. Закрыв глаза, я попытался расслабиться. Домовой в последний раз ударил по кремню, упала искра, и на сухом мху заплясали язычки пламени. Рол вздохнул.

— Мешок дай. — Я совсем забыл о поклаже за спиной и послушно принялся выпутываться из лямок. Руки дрожали. — Извини, Никита. Это всё из-за меня… Механизмы Цитадели создавались для людей, мне понадобились все мои силы, чтобы опустить мост, и я…

— Оставь, Рол. — Я насилу снял мешок. — Это совершенно не важно… Если, конечно, это не ты перенёс нас сюда.

— Я сам не могу понять! — Рол вскочил, принялся вытаскивать из мешка карту. — Смотри! Вот он тракт, дорога Двух Корон, видишь, прошивает насквозь и Далион, и Белгр. Ты вышел отсюда, почти у границы. Дальше ты двигался на Юг, к Мадре. Вот Торжок, там тебя схватили чёрные и отвезли обратно на север, даже дальше. Моя Цитадель стоит уже на территории Белгра… А это-о-о… как я понимаю… Эдгарова Топь… — Рол посмотрел на Сета, тот никак не отреагировал, — та, что перекрыла дорогу к старой столице? — И снова Сет не заметил вопроса. — Далеко-далеко на Юге, за Мадрой. Ты понимаешь? Теперь, чтобы попасть в Октранский лес, нам надо двигаться на север! Мы подойдём к нему с другой стороны! Ты понимаешь?! — Рол запустил пальцы в бороду, обхватил подбородок. — Я не понимаю ничего! Это огромное расстояние. За какой-то миг мы пересекли всю страну! Как такое может быть?

— Спроси у того, кто это сделал! — Сет пристально смотрел мне в глаза, а я не нашёлся, что ответить. Узнав, что являюсь Хранителем Ключа, я не мог быть уже ни в чём уверен.

Ужин нельзя было назвать тёплым и дружеским. После того как Рол разрезал на троих подогретое на углях мясо, делать было больше нечего, и все завалились спать на кучи сухой, резко пахнущей болотной травы.

Сна не было. Несколько часов я пролежал, глядя в тёмный потолок. Было огромное чувство усталости и нарастающая тревога: за Рокти, за Рола, за девочку, за себя. Я никак не мог заснуть. Тихонько, стараясь не шуметь, приподнялся на локте. Оказалось, не спал не только я один. Сет сидел по-турецки у противоположной стены. На коленях у него лежал посох.

— Не спится? — Я попробовал завязать разговор.

— Я думаю.

— Вот и я хотел… подумать…

— Я думаю о тебе… Кто ты такой? — Пальцы Сета порхнули неуловимо. Посох в его руках переломился двумя мечами. Мне стало неуютно.

— Такой же человек, как и ты, Сет. Человек, попавший в историю…

Сет воткнул мечи в пол. Слева и справа. Сначала один, потом другой. Лезвия плавно входили в дерево — как нож в масло. Только сейчас я заметил, что Рол исчез.

— Где Рол?

Сет не ответил. Улыбнувшись, он сложил руки на коленях и, низко опустив голову, уставился в пол. Я начал впадать в панику.

— Послушай, мне не нравится то, что здесь происходит. Что с тобой творится, Сет? И где, дьявол тебя задери, Рол?!

Не отрывая глаз от пола, он медленно качал головой из стороны в сторону. Я сорвался на крик:

— Где Рол?! Ты! Ты что задумал, ублюдок?!

Он, наконец, поднял голову. В глазах притаилось почти детское озорство.

— Я знаю, кто ты такой. В рулетке шарик бегает по кругу и останавливается, где захочет, и определяет победителя. Ма-а-аленький шарик. А какое могущество! Вот и ты. Уже катишься, катишься… Крупье пустил тебя по кругу. Где ты остановишься? — Сет тихонько рассмеялся, глаза его блестели всё задорнее и задорнее, как у ребёнка, задумавшего весёлую шутку. — Три миллиона! Чёрное! Блиц! Три вопроса по двадцать секунд обсуждения каждый! Внимание! Вопрос! «Где Рол?», «Что с тобой творится, Сет?», «Ты что задумал, ублюдок?!» Время!

Волосы дыбом поднялись у меня на затылке. Я во все глаза смотрел на Сета. В голове молниеносно пронеслось: «Боже! Я сплю! И Рол спит, и Сет спит! А этот, он ничего не может нам сделать!» Как будто услышав меня, Сет закричал:

— Ответ вер-р-рный! Три миллиона уходят в банк знатоков!

Чувствуя, что вот-вот сойду с ума, я закрыл глаза, закрыл руками голову и закричал:

— Прекрати!!!

Я проснулся. С трудом разогнул затёкшие конечности, поднял голову. Сет спал. Рол сидел у двери пасмурный.

— Беда, Никита.

— О, господи!..Что ещё такое?

— Сам посмотри. — Он кивнул головой на оконце под крышей. — Скоро уж час, как рассвело.

— Не похоже, — оконце было беспросветно тёмным.

— Я точно знаю… Я солнце чую… Только почему за окном темень?

— Ну, открой дверь да выясни. Может, упало что сверху? — На фоне свежего кошмара проблема не казалась мне такой уж серьёзной. Сет тоже спал беспокойно, вздрагивал и едва слышно стонал.

Рол вдруг смешался, потёр ладонью колено, пробурчал еле слышно, глядя чуть в сторону:

— Не могу я…

— Чего? — Это отвлекло меня настолько, что я отвернулся от невнятно бормочущего Сета. — Рол, да что это с тобой?

— Нечисто тут что-то, Никита. Не хочу я её открывать… Понимаешь? Не хочу!

Это уже не укладывалось у меня в голове. Я пожал плечами:

— Ну, давай открою я, — и, шагнув мимо Рола, толкнул дверь.

Густой, непроницаемый мрак клубился прямо у порога. Взгляд натыкался на вязкую, дышащую тьму, как на неприступную стену. Сзади сдавленно охнул проснувшийся Сет. Лавина мрака, готовая хлынуть и затопить. Проникая в мозг, наполняя каждую клетку тела, накатывало осознание — ничего больше нет. Только бездонная пропасть, наполненная тьмой. Вся вселенная — абсолютный мрак и абсолютная пустота… Зрелище выворачивало душу. Не решаясь погружать руку в это, я схватил дверь сверху, у самого косяка и резко дёрнув, захлопнул.

Облачко тьмы, подгоняемое закрывающейся дверью, влетело в избушку. Мы трое не смели вдохнуть до тех пор, пока оно не рассеялось.

Дальнейшее я помнил плохо. Не могу ручаться, сколько прошло времени. Может быть день, а может быть вечность. Очаг разгорелся маленьким солнцем, и это был весь наш свет. Я принялся подкладывать в него траву и ветки, но Рол скоро отогнал меня прочь. Огонь под надзором домового почти затух, крохотный язычок плясал на тонких хворостинках, едва теплясь. Огонёк часто моргал, и избушка разом погружалась во мрак. Когда Рол во второй раз поймал меня за руку — я пытался подпитать огонёк сухой подстилкой, — то пригрозил выгнать за дверь, если я не прекращу околачиваться рядом и толкать его под локоть. Я демонстративно отсел к стене, затосковал, попытался отвлечься и вынул крестик. Потемневшее серебро не давало отблеска, зато камень перстня ловил малейший отсвет огня.

Игра света. Волшебные краски. Внутренняя гармония, граничащая с совершенством. Внешний мрак, граничащий с безумием. Кирпичик за кирпичиком возводил я стену вокруг собственного разума. Неумелый строитель. Тонкое, неосязаемое, как дым, просачивалось сквозь малейшие щели осознание окружающей действительности. Окружающей тьмы. Мне не хватало искусства. Мне не хватало сил.

Забившись в дальний угол, Сет свернулся калачиком, закрыл голову руками, разговаривал сам с собой о чём-то, временами тихо стонал.

Потом Рол, чуть не плача, убеждал нас уходить отсюда. Говорил, что при помощи посоха и своей способности чувствовать окружающее сумеет найти тропу. Говорил, что дрова скоро кончатся и в избушке будет так же темно, как и снаружи. Брал за руки, пытался заглянуть в глаза.

Мне было всё равно.

Одна мысль о том, что надо будет идти там, в этом ничто, повергала в ужас. Я не хотел слушать Рола.

Низко опустив голову, боясь увидеть дверь или, ещё хуже, тёмное окошко под крышей, я весь погрузился в подарок странника. От камня веяло покоем и прохладой. Взгляд погружался в игру цветов. Небо перед грозой. Уже наполненное всеми оттенками фиолета, оно таит ещё в себе нежную голубизну ясной погоды. Кропотливо и упрямо возводил я свою стену, заботливо подбирая и укрепляя выпавшие кирпичики.

Внутренняя гармония. Совершенство.

Когда Сет вновь поднял взгляд, он улыбался. Жёстко и холодно.

— Сколько в тебе страха! Тебя легко напугать.

— Но ведь ты тоже боишься!

Сумасшедший взрыв хохота стал ответом на мои слова. Голова упала к рукам, лежащим на коленях, плечи вздрагивали. Мечи по обе стороны казались гранью, которую нельзя переступить. Я закричал с отчаянием обманутого ребёнка:

— Я же видел, как тебе было страшно!

Сет зашёлся в новом приступе хохота, на руки сыпался поток длинных волос. Наконец он успокоился и вновь поднял голову. Улыбка пряталась в уголках губ, искрилась в глазах.

— Слепец… Я не знаю, что такое страх… Как можно было калеке доверить искать путь?!

— Я не понимаю! Сет! Сет!

Новый взрыв хохота и слова: «Он не только слеп, но ещё и глуп!» — заставили меня броситься на этого человека.

Я резко перевернулся на спину и открыл глаза. Больно резанул и заставил зажмуриться яркий свет. Я сел и осторожно прищурился. Все цвета радуги кружились передо мной в диком танце. Когда бешеная пляска улеглась, я, всё ещё болезненно щурясь, смог оглядеться. Сет лежал, весь скрутившись, в своём углу и смотрел на меня затравленно. Он силился улыбнуться, но не мог. В серых глазах притаилось безумие.

— Солнце вернулось.

— Знаю, — ответил я коротко.

Дверь распахнулась, на пороге стоял Рол. Бледный и решительный, он кинул мне на колени мешок, ткнул посох в руки Сету.

— Выходим, и я бы поторопился.

Я увидел тёмные круги под глазами домового. Наверняка он почти не спал, приглядывая за нами. На минуту мне показалось, что я должен бы испытывать стыд. Но я просто поднялся и впрягся в лямки заплечного мешка.

— Теперь можно идти спокойно. Тропа более-менее надёжна. Но часа через полтора топь снова почти непроходима. — Сет опять был собран, предельно отчуждён и уверен в себе. Идти действительно стало легче. Он почти не пользовался посохом. Мы постепенно прибавляли шагу и, когда Сет, вскрикнув, вдруг провалился по пояс, я замер ошарашенный.

— Посох! Дай мне посох! — Хотя Сет не делал резких движений, болото затягивало его всё быстрее и быстрее. В серых глазах метался страх, причудливо смешанный с ненавистью. Прикованный этим взглядом, я не в силах был пошевелиться — мы оба знали. И оба не хотели признаться себе в этом.

Затараторив неразборчиво, Рол метнулся к посоху. Выйдя, наконец, из ступора, я бросился помогать ему. Цепляясь за посох и подтягиваясь, Сет медленно выбирался из топи. Осторожно шагнув вперёд, я схватил его за одежду и изо всех сил потянул. Последним усилием Сет тяжело рухнул на тропу, попытался подняться, но у него подгибались ноги. Безумие в глазах горело с новой силой. Я протянул руку. С диким криком Сет толкнул меня в грудь. Я опрокинулся на спину. Приподнимаясь на локтях, закричал:

— Ты что делаешь?!

Сет бесновался:

— Не подходи! — Его голос срывался на визг. — Ты хочешь мне смерти! Ты уже пытался убить меня!

— Когда?! Когда это было?! — На этот вопрос невозможно было дать ответа.

— Ты бросился на меня!

Сны и реальность окончательно перепутались у меня в голове.

— Зачем ты говорил мне все эти вещи?! Ты издевался надо мной!

— Это был не я!

— Тогда кто же!

— Перестаньте!!! — Теперь уже кричал Рол. Мы оба обернулись к нему. — Прекратите!!! — Он был жутко бледен. Чёрные глаза дышали ужасом. — Оно движется!!!

Что движется, я понял только тогда, когда почва буквально ушла у меня из-под ног.

Жадное, не насытившееся за века болото спешило поглотить захваченную добычу. Очутившись в топи, я мгновенно замер. Мне повезло — в тот момент, когда топь разверзлась под ногами, я лежал опрокинутый на спину, мне оставалось только распластаться и максимально расслабиться. Грязь едва просела подо мной, но Рол… он резко ухнул вниз, погрузившись сразу почти по пояс, и всё ещё продолжал тонуть. Он сделал единственно возможное в этой ситуации, согнувшись, упал вперёд, чтобы вес стоящего прямо тела не тянул его дальше.

Сет стоял на тропе. Он снова улыбался. Холодно и резко. Совсем как тогда. В серых глазах плясало веселье.

— Это последний наш разговор. Жаль. Ты очень забавен.

Отчаяние накатывало удушливыми приступами, но, глядя на Сета снизу вверх, боясь шевельнуть и пальцем, я старался сохранять спокойствие.

— Зачем тебе моя смерть?

— Ты глуп. Ты не сможешь сделать правильный выбор. Но даже не это важно. Я не могу идти с тобой.

— Кто ты?

— Я — Топь. Глупые суеверные люди называют меня водяным.

— Это бред! — мне хватило сил рассмеяться.

— Ты глуп и слеп. — Топь принялась тянуть с новой, пугающей силой.

— Сет! Я разговариваю с Сетом!

Человек с безумным взглядом стальных глаз присел на корточки, глядя мне в лицо с детским любопытством. Вспомнив, насколько хрупким оно может быть, я продолжил:

— Ты просто свихнувшийся придурок, заманивший нас в ловушку! Если ты водяной, покажись, тогда я, может быть, поверю тебе!

— Я — Топь! — Сет раздражённо передёрнул плечами. — Ты понимаешь меня? Грязь под твоими ногами, воздух, которым ты дышишь, вода, заполняющая твои лёгкие, если угодно… Топь — это я! Не притворяйся глупее, чем ты есть. Для разговора мне нужно тело этого человека, только и всего. Если я вторгнусь в твоё сознание, диалога не получится… Ты подчинишься мне.

Он улыбнулся. И я поверил ему. В горле внезапно пересохло. Я сглотнул.

— Что такое путь?

Сет расхохотался.

— Зачем тебе это? Ты думаешь, знание прибавит тебе ума? Ошибаешься! Те, что были здесь до тебя, знали не так уж много, но их знания не были нужны никому!

— Кроме них самих, быть может? — Я готов был длить этот безумный диалог вечно. Неумолимая топь ослабила хватку. Сет поднял голову, улыбаясь, обвёл взглядом свои владения.

— Их здесь сотни… — протянул он задумчиво… И болото вскипело.

Из зловонной глубины, сопровождаемые газовыми пузырями, медленно всплывали трупы. Сотни. Топь не преувеличивала. Скорее наоборот. Сохранённые, они вновь поднимались на поверхность. Глаза одних прятались за веки от слепящего света, другие, напротив, широко распахнув их, спешили увидеть солнце. Раскрыв рот, они были уже готовы вновь сделать глубокий вдох, первый после многих лет. Кого здесь только не было: взрослые, дети, охотники, лесорубы, воины, заключённые… Мне стало смешно. Эти бедняги, даже умерев, не смогли избавиться от своих оков. Не в силах сдержаться, я истерично захихикал. Рол в ужасе вскинул голову. Сет посмотрел на меня удивлённо, но уже в следующую секунду присоединился к смеху. Я вздрогнул и сразу успокоился. Сет, напротив, смеялся долго и звонко, запрокидывая голову и поднимая лицо к небу.

— Ты прав. Это действительно смешно. — Он вытер навернувшиеся на глаза слёзы.

— Эти люди… Они принесли тебе что-то новое?

Сет подошёл к всаднику. Казалось, тропа возникает за миг до того, как Сет опускает на неё ногу. Лошадь всё ещё била копытом, тараща круглый выкаченный глаз. С трудом сняв шлем с головы воина, Сет вылил оттуда болотную жижу, оттёр край рукавом.

— Вот этот очень спешил. Какие важные вести он нёс! — Сет улыбался, разглядывая шлем. — Он мчался за подмогой для войск Эдгара. Дурак… Выбрав короткую дорогу, он подарил победу Орланду. — Сет отшвырнул шлем в сторону. — А вот этот? — Он повернул к себе лицо крестьянина. — Спешил за лекарем для своей жены. Она ждала ребёнка. — Пальцы Сета скользнули по бровям, скулам, подбородку умершего, очерчивая грубые черты лица. — От его соседа я знаю, что ребёнок и мать умерли. Оба. Впрочем… Давно прошли те времена, когда они были соседями.

— У тебя своеобразное чувство юмора.

Сет улыбнулся улыбкой человека, слишком скромного, чтобы замечать похвалы.

— Ты лучше подумай, чья весть была важнее? — Он снова смотрел на меня, чуть склонив голову набок.

— Они столь же значимы, как и ничтожны?

— Ба! — Сет подошёл совсем близко, присел на корточки рядом.

— Жаль. Но учиться всё-таки бывает поздно.

Мощным рывком я погрузился под воду, сквозь мутную толщу успел ещё увидеть собственные пальцы, хватающие воротник склонившегося надо мной человека, услышать новый взрыв хохота и понять: Сет ему больше не нужен.

Солнце, находящееся слишком далеко, чтобы знать о земных проблемах, с равной щедростью одаривало своим теплом каждую пядь земли. Его лучи ласковыми волнами обволакивали человека, наполовину утонувшего в грязи. Дрожа и сотрясаясь от приступов кашля, он медленно поднялся, оглянулся, задержавшись взглядом на двух других. Дикий, истерический смех нарушил мёртвое безмолвие топи. Человек, спотыкаясь на каждом шагу, подбежал к ним, нагнулся над тем, который сжимал в руках выдранный с мясом воротник его куртки. Руки лихорадочно ощупали тело, нырнули под рубашку. Услышав неровный ритм сердца, человек сел и, обхватив голову руками, заплакал.

Им было хорошо. Они были здесь, и их было двое. А он был там, один на один с другим. Отрезанный от окружающего мира, он не знал, что происходит снаружи. Вся информация извне преломлялась в сознании того, который называл себя Топью, и поступала к Сету в искажённом виде. Мозг отказывался воспринимать то, что видели глаза, слышали уши, чувствовал нос, осязали пальцы. Но не это пугало Сета. Чужое сознание, вот что повергало его в панику. Одним своим присутствием оно убивало и, кажется, даже не осознавало этого. А Сет выбивался из сил, просто пытаясь остаться в живых. Не было и речи о том, чтобы противодействовать этому монстру. Хищная тварь уничтожала его с абсолютным равнодушием. Сет боялся смерти. Его пугало небытие. Но умереть так было мучительно вдвойне. И когда тварь вдруг отступила, подалась назад, Сет испытал неимоверное облегчение. Оглушающим шквалом накатил внешний мир. Вновь обретя способность слышать, видеть, чувствовать, Сет обнаружил, что тонет. Топь заглатывала его с чудовищной скоростью. Тварь ещё цеплялась за него краем сознания. Сет почувствовал, что она хочет увидеть его смерть изнутри. Именно это привело его в бешенство. Забыв обо всех страхах, движимый добела раскалённой яростью, Сет ринулся обратно. К чужаку.

В последний миг своего существования Топь ощутила удивление, ужас и запоздалое узнавание.

Чтобы воскреснуть, им обоим пришлось умереть. Сету — быть убитым чужим сознанием. Топи — утонуть в теле человека, связавшего себя с ней нерушимыми узами смерти.

Глава 9

Скользя и чуть не падая, Эдель взбиралась на холм. Внезапно хлынувший ливень превратил дорогу в непролазную трясину. Сирроу легко опередил её. Насквозь промокший под дождём волк казался худым и жалким, но Эдель хорошо знала, какая мощь заключена в этом звере. Когда они добрались до вершины, остальные были уже здесь. Тринадцать собрались сегодня потому, что она совершила ошибку.

Высокий светловолосый мужчина подал ей руку, помогая преодолеть последние шаги подъёма. Под потоками низвергающейся с неба воды каждый занял своё место. Ливень прекратился. Боясь нарушить внезапно обрушившееся безмолвие, всё замерло. Полная жёлтая луна вышла из-за туч, озарив вершину холма. Светляки поднялись из травы, живыми линиями обозначив шестилучевую звезду. Черты лица человека, стоявшего в её центре, заострились. Он поднял голову, и лунный свет отразился в его бледно-зелёных глазах. Пепельно-серая шерсть на загривке волка поднялась дыбом. Воззвав к безмолвию, раздался протяжный, вбирающий в себя всю гамму звуков, вой.

Жестокий ветер рвал плащ за плечами воина. Шлем воронёной стали и мелкозернистая кольчужная сетка скрыли его лицо. Крепко упираясь ногами в землю, держа меч перед собой, он устремил взгляд горящих изумрудным пламенем глаз на девочку.

Хрупкая фигурка, короткая туника, высокие шнурованные сандалии и волк, лежащий у ног, — девочка бестрепетно встретила взгляд воина.

— Ты упустила его.

— Это правда. Но, думаю, к лучшему.

— Он совершенно беспомощен. Любой может убить его. Ему нужна защита. — Рука в стальной перчатке стиснула рукоять меча.

— Защита или присмотр? — Саламандра живой заколкой скрепляла волосы ведьмы. Огненные блики играли на чёрных прядях. Алые губы таили усмешку.

— Скорее второе, чем первое! — Темнота ночи была светлой и праздничной в сравнении с силуэтом горбуна. Черты лица, складки одежды утопали во всепоглощающем мраке. Ворон, сидящий на горбу, расправил иссиня-чёрные крылья.

Девочка покачала головой, и огненный поток обрушился на её плечи.

— Он знает путь и придёт к цели. Он сам выбирает дорогу. Я уверена. Путь уже начат. Там, в Торжке, с ним была девушка. Мне кажется… он собирает избранных.

— Их уже трое. — Горбун обвиняюще ткнул посохом. — Я слыхал о перехваченной депеше. Одноглазый с Эдгаровой топи. Хотел продать их Белгру. В депеше говорится о чернокнижнике, домовом и каком-то головорезе, которого Одноглазый решил сбыть с рук.

— Эдгарова топь? — Юродивый тряхнул тугоскрученными каштановыми кудрями. Рыжевато-бурая птичка с пестринками на брюшке, примостившись на его плече, перебирала пёрышки. — Это же демоны знают где! Как он туда попал?

— Вот именно. — Горбун обернулся к юродивому: — Одноглазый пишет, что чернокнижник появился прямо из воздуха… посреди смотровой площадки башни.

— О-го! — Юродивый рассмеялся. — Ну, теперь-то мы точно знаем, что нашли именно того, кого нужно.

— Я знала! — Девочка подпрыгнула, хлопая в ладоши. — Я всегда говорила, что башни связаны между собой!

— А я-то гадал, чего монахи так всполошились у границы. Это многое объясняет… — Зелёным глазам воина была чужда неопределённость. — У кого депеша сейчас?

— У Ллерия, у кого же ещё? Пока он не знает, что с нею делать, но, думаю, скоро сообразит. Этот его советник… — Горбун сокрушённо покачал головой, — нашему королю не мешало быть осторожнее в выборе поверенных.

— Не много ли народу? — Опирающаяся на клюку старуха являла собой воплощение дряхлости и бессилия. Глаза под густыми, совершенно седыми бровями были затянуты бельмами. Чёрный пушистый кот, ласково урча, тёрся о ноги старухи. — Он не мог бы просто показать путь для нас?

— Не думаю, что знание изначально. — Девочка безотчётно опустила руку на голову волка, провела кончиками пальцев меж ушами. — Он не идёт по пути, но каждый шаг, сделанный им, становится верной дорогой.

— Значит, нам нужно просто идти следом? — Белые волосы, едва заметный румянец на молочно-белой коже. Девушка была бы красива, если бы не глаза, горевшие парой рубинов. Кобра цвета старой слоновой кости ожерельем обвила её шею, слегка покачивалась приплюснутая голова.

Ведьма взглянула на возвышающегося над всеми воина. Красивые, чётко очерченные губы произнесли:

— Пусть каждый делает то, что считает необходимым. Кто бы ни добился цели, она будет принадлежать всем нам.

Снова шёл дождь. Светлячки давно сели в траву. Не попрощавшись, Тринадцать ушли с холма. Каждый в свою сторону. Юродивый, прячась от дождя в ветхую робу, направился к тракту. Горбун, плотно запахивая плащ, в надежде скрыть от уличных бродяг богатый наряд и тугой кошелёк, поковылял к городу. Воин помог ведьме забраться в седло, и сам вскочил на коня. Главнокомандующий возвращался к своей армии, ведьма — домой, в богатые кварталы. Старуха и девушка тоже ушли вместе. Их путь лежал в прилегающие к базару улочки.

Эдель поправила капюшон, топнула ногой, пытаясь сбить грязь, налипшую на сапожки.

— Знаешь, чего я боюсь, Сирроу? — Пепельно-серый волк поднял тепло-жёлтый взгляд. — Нас может и не оказаться в числе избранных.

Выбравшись из топи, мы решили идти в Мадру. У нас не было денег на долгое пешее путешествие к границе, а столица была всего в нескольких днях пути от проклятого болота. Рол и Сет говорили о ней как о богатом городе, где толковый человек легко найдёт средства к существованию.

И снова нескончаемой лентой тянулся тракт. Рол, несмотря на свой малый рост, неустанно вышагивал далеко впереди. И хотя, по словам домового, это было первое его путешествие за пределы Цитадели за многие и многие годы, всю дорогу он не поднимал глаз от карты.

Резко затормозив у очередного поворота, Рол подождал, пока мы нагоним его.

— Далее по карте развилка, — доложил он, деловито тыча пальцем в сворачивающийся лист пергамента. — Старый тракт идёт прямо, а новая ветвь делает петлю, захватывая Мадру. Причём, обратите внимание, термин «старый» и «новая» условны. Время создания старого тракта неизвестно, новый же помнит события семисотлетней давности. Те времена, когда юный король Орланд основал юную столицу расцветающего государства и на развилке поставил камень, призывающий путников посетить белокаменную Мадру. Вот так! — Рол воодушевлённо обернулся, кажется, впервые за всё время похода, озирая окрестности. — Эти места дышат историей!

Я кивнул на едва заметную светлую точку у следующего поворота:

— Не тот ли это камень?

Рол прищурился, вглядываясь, но скоро сник:

— Нет, это всего лишь человек.

Сет, слушавший домового откровенно скучая, встрепенулся:

— Человек? Не мешало бы потолковать с этим человеком.

Мы прибавили шагу и скоро были уже рядом. Человек сидел прямо на дороге. Лохмотья окутывали его голову, закрывая лицо. На ладони, узкой и нежной, сидела бурая птичка, поклёвывала хлебные крохи и сверкала чёрными бусинами глаз.

— Что поделываешь, добрый человек? — начал Сет, разглядывая незнакомца.

Из груды тряпья сверкнули глаза цвета спелой вишни.

— Да вот… Прикармливаю певца и подражателя, нынче многие этим тешатся.

Как бы поняв и оценив только им известную шутку, Рол и Сет усмехнулись. Человек невозмутимо посадил птицу на плечо и, стряхнув крошки в рот, принялся сосредоточенно обматывать ладонь тряпьём.

— Ну, а вообще… Чем занимаешься?

Человек неопределённо передёрнул плечами.

— Значит, чем Бог на душу положит, — подытожил Сет. Теперь он был почти дружелюбен. — Я Сет. Это — Рол и Никита. Идём по делу в столицу.

— Откуда идёте-то?

— Мы знаем.

— И то ладно, — миролюбиво согласился человек. — Покупать или продавать идёте?

— Ни то, ни другое.

— На менестрелей вы не похожи… Может, ремёслам обучены?

— Опять мимо.

— Тогда нету вам дела в столице. — Человек упёрся руками в колени и рывком поднялся на ноги. Потревоженная птица, порхнув, присела на ветвь дерева.

— Что ж так?

— Умерла ворона. Воробей на престоле.

— Когда? — встрял внимательно слушавший Рол.

— Да дней семь уже будет.

— Ну, де-е-ела — протянул Рол. — Это что же теперь?.. Да, а звать-то тебя как?

— Что тебе имя? — человек снял птицу с дерева, спрятал за пазуху. — Имя — адрес на конверте, содержания не несёт.

— Слу-шай, — Сет подозрительно прищурился, — а ты как? Откровений не имеешь? правды не несёшь? истины не ведаешь?

— Откровение — жизнь, правда — человек, истина — избранные. — Бродяга смотрел в глаза не мигая.

— Поня-атно. — Сет сплюнул, с мрачным удовлетворением растёр плевок сапогом. — Вот что… Пойдём мы. Дела у нас.

— Я с вами, — человек поднял с земли котомку, — веселее вместе.

— Добром прошу, — склонившись к самому лицу незнакомца, Сет раздельно и чётко произнёс, — не цепляйся. — Тон его был откровенно враждебен.

— Да ты что? — Я почувствовал, что не могу не вмешаться.

— Юродивый он… Юродивый, — повторил Сет, как будто бы это всё объясняло. — Дай ему хлеба, денег. Сколько не жалко. Только пусть держится подальше.

Интерес в глазах Сета сменился стальным равнодушием. Я обернулся за поддержкой к Ролу, он дотронулся до моего плеча и сказал:

— Дадим хлеба.

Я опустился на колено, и домовой развязал тесёмки мешка.

Межевой камень мы нашли примерно через полчаса. Надпись практически стёрлась, и, пожалуй, только Рол, проводя пальцами по едва заметным выступам на выбеленном солнцем боку, мог прочесть её. Сет не задержался и на минуту, я постоял чуть рядом, но домовой молчал. Хмурясь, он свернул карту и отправил её обратно в тубус. Как ни удивительно, на своих коротких ножках Рол снова обогнал Сета, но теперь он шёл, оглядываясь по сторонам, и ещё через четверть часа объявил привал. Солнце едва касалось верхушек деревьев, но домовой был настроен решительно и занялся сооружением очага, отправив нас с Сетом за хворостом. Мы разошлись в разные стороны. Когда я вернулся с охапкой сухих ветвей и лапами валежника, Сет уже играл с посохом.

Его движения были неуловимы. Легко поводя руками, он разламывал посох надвое, обнажая клинки, открывал потаённые лезвия в рукоятях. Это орудие представляло собой что-то среднее между универсальным ножом и арсеналом маньяка-убийцы. Я уже отчаялся разгадать, что же именно он делает, и разочарованно принялся крутить собственный меч. Его устройство отличалось гениальной простотой. Встав, покрепче упёршись ногами в землю, я провернул рукоять в руке. Узкое лезвие прочертило в воздухе замысловатую дугу, едва не отхватив мне пальцы. Сет, склонив голову, колдовал над посохом. В уголках губ, почти не прячась, играла улыбка. Смутившись, я поспешил сунуть меч в ножны.

Но вот Рол склонился над деловито пыхтящим котелком, вдохнул чудный аромат и сладко зажмурился.

— Ужин готов.

Нас не пришлось приглашать дважды. Мы так спешили выбраться из топи, что сутки напролёт довольствовались размокшими сухарями. Спеша и обжигаясь, мы полными ложками черпали густое варево. Я подхватывал падающие капли кусками ароматного ржаного хлеба. Выбравшись из болота, я остро радовался миру: крутым поворотам тракта, деревьям с их майской изумрудно-зелёной листвой, простому вкусу обыкновенной пшёнки с сальцем.

Сет внезапно прекратил двигать челюстями и уставился на что-то за моей спиной. Я обернулся. Неизвестно как объявившийся юродивый сидел на траве, покачиваясь. Карие глаза утратили острое и проницательное выражение, теперь взгляд их бесцельно блуждал.

— Я тебе что сказал? — прорычал Сет сквозь стиснутые зубы.

Юродивый поспешно поднялся. Обхватив себя руками, переминаясь с ноги на ногу, поминутно вздрагивая, он всё же не уходил.

Внезапно он снова сел.

— А я сказки умею рассказывать… — Слова прозвучали тоскливо и невпопад.

Рол оживился.

— Правда?! Это очень интересно! Садись, ешь. Здесь ещё много осталось, — он пододвинул котелок ближе. — Какие же ты знаешь сказки? Если тебя не затруднит, я бы хотел послушать парочку.

— Пусть проваливает. — Но ни в голосе, ни в лице Сета уже не было прежней уверенности.

Я пожал плечами и улыбнулся. Сет скривился, отшвырнул ложку в сторону.

Юродивый же стал заметно спокойнее. Опасливо обогнув Сета, он занял свободное место и принялся есть. Все его движения повторяли жесты моих друзей: та же экономная аккуратность, сосредоточенность, быстрота без спешки.

Вычистив котелок дочиста, юродивый, пристроившись поближе к костру, без всякого перехода начал повествование. Рол уже был во всеоружии и скрипел пером по бумаге.

Рассыпались жемчуга на чёрном бархате. Бесценные дары, несущие огонь. Тот, кто несёт огонь, несёт тепло, тепло означает жизнь. Нежный и хрупкий цветок сквозь тьму потянулся к солнцу. Безумец. Леденящий мрак несёт только смерть. Жизни нет места во тьме.

Но боги хранят безумцев. В непостижимом далеко, вне здесь и сейчас, он нашёл себе подобного. И прорвав ничто, переплелись их стебли, соприкоснулись лепестки…

Рас подобрал с земли почти все жемчужины. Любуясь купленным ожерельем, он нечаянно его разорвал, и вот теперь собирал сверкающие шарики, рассыпавшиеся по рыхлой, чёрной земле. В поиске ускользнувших бусин он заглянул под скалистый выступ. Так и есть. Вот одна, а вот и другая. Но здесь было что-то ещё. Длинный зелёный стебель, редкие маленькие листья и два крупных белых цветка. Вынув нож, Рас аккуратно перерезал стебель у основания и потянул. Но тот не очень-то хотел поддаваться. Ругаясь, Рас примостился так, чтобы под уступ падало больше света, и вгляделся во тьму. Вот так да, это были два растения! Они прочно переплелись друг с другом и не желали расстаться. Найдя и перерезав основание другого, Рас вытащил находку на свет. В лучах солнца цветы стали ещё белее. Нежные лепестки были почти прозрачны. Радуясь, Рас поспешил вниз по склону.

Когда тонкие стебли нежно обвили головку девушки, концы их Рас вплёл в волосы своей любимой. Лаура в нетерпении покусывала алые губки.

— Рас?

— Готово!

Юноша поднял дешёвое медное зеркало, чтобы девушка могла полюбоваться собой. Густые чёрные кудри подчёркивали нежную белизну цветов. Гордая, счастливая улыбка сделала лицо девушки ещё более прекрасным.

— Боги завидуют твоей красоте, Лаура! — нежно шепнул Рас.

Девушка зарделась, смутившись такой похвалой. Тонкие пальцы тронули плечо юноши.

— Ты всегда знаешь, чем меня порадовать, Рас.

— Порадовать твоего отца гораздо сложнее, Лаура. Мне пришлось истратить немало серебра на подарки. — Рас засмеялся. — Клянусь, отваживая женихов, можно легко обеспечить себе безбедную старость!

Лаура обиженно нахмурилась.

— Оставь, Рас! Разве деньги главное? Неужели ты жалеешь о них теперь, когда мы можем быть вместе?

— Лишние монеты никогда не помешают, тем более на новом месте. Дом не достроен, а я уже кругом в долгах!

Прежде чем склониться к молодому человеку, девушка обернулась, окинув беглым взглядом вересковую пустошь.

— Я открою тебе тайное место, Рас-с-с! — Горячее девичье дыхание ещё не остыло на щеке юноши, когда девушка птичкой порхнула с камня и побежала вниз по тропинке…

Глядя, как лёгкие ноги любимой ступают по камню, Рас всё больше и больше смягчался. Конечно, только женщины способны отрывать мужчин от важных дел, повинуясь одному лишь капризу, но, боги, как порой приятно следовать им, притворяясь слепцом!

— Возможно, это поможет нам расплатиться с долгами.

Слова Лауры заставили Раса остановиться и оглядеться.

Просторные своды пещеры куполом смыкались над небесно-голубым озером. Рассеянный свет, исходящий от воды, освещал четыре моста, соединявшие противоположные берега, и возвышение в центре озера. Легко взбежав по мосту к пьедесталу, Лаура окликнула Раса. С неохотой оторвавшись от рассматривания надписи, тянувшейся по берегу, Рас присоединился к своей любимой. Указывая на стоящую на пьедестале чашу, Лаура спросила:

— Сколько, по-твоему, это может стоить?

В грубой каменной чаше лежало крупное, хрустально-прозрачное яйцо. Хотя что-то подсказывало Расу — это был не хрусталь.

Девушка протянула ладонь, спеша коснуться его сверкающей поверхности, но Рас был быстрее. Крепко сжав руку Лауры, он напряжённо вглядывался в полумрак пещеры.

— Идём отсюда, милая.

— Но, Рас! Ты же сам говорил…

— Забудь о том, что я говорил. Нам не следует быть здесь, а тем более брать что-либо.

Рас отступил назад, увлекая за собой Лауру, но девушка решительно остановилась.

— Это просто глупо, Рас! Ты ведь не хочешь просто повернуться и уйти?.. И оставь, наконец, мою руку!

Тонкие брови девушки сердито изогнулись. Рас неохотно разжал пальцы.

— Я прошу, Лаура!

Плотно сжатые губы, казалось, готовы были улыбнуться, но девушка сдержалась.

— Хорошо. Но ты увидишь, что я права. И если оно…

Предупреждение замерло у Раса на губах, когда лёгкая рука Лауры мягко опустилась на округлый бок яйца.

Едва слышный шелест прокатился по берегу. Огромная птица подняла голову. Золотые глаза над хищно изогнутым клювом медленно охватили взглядом пещеру. Птица встрепенулась. Мириады крохотных пёрышек ожили. Их огненно-красные кончики поднялись, затрепетав. Казалось, птица вспыхнула ярким пламенем. Тёплая волна заполнила пещеру.

Проснулся лев. Раскрылась пасть, обнажив желтоватые клыки и алую глотку. Длинное, медового цвета тело изогнулось по-кошачьи, кончик хвоста ударил по камню, и мощные чёрные крылья развернулись во всю длину, обнажив золотистый пух подкрылок. Чёрные когти царапнули камень и спрятались в гигантскую лапу.

Белый конь медленно поднял голову, неуверенно переступил с ноги на ногу, звонко ударил копытом и дико всхрапнул. Шёлковая, мелкими кольцами грива, начинаясь где-то за перламутровым рогом, стекала по выгнутой шее на спину.

— О-о-о!

Тихий вздох Лауры привлёк внимание животных.

Всё замерло. Рас осторожно привлёк девушку к себе. Наконец, грифон лёг. Алый язык принялся вылизывать чудовищных размеров лапу. Чёрный клюв феникса перебирал крохотные пёрышки на грудке. Единорог сделал шаг к озеру и, чуть склонив голову, рассматривал незваных гостей. Крепко обнимая Лауру за плечи, Рас медленно двинулся вперёд по мосту. Единорог вскинул голову, жемчужные нити гривы рассыпались по атласно-белой спине животного. Высоко поднимая тонкие ноги, он лёгким аллюром приблизился ко входу в пещеру, загораживая его. Одним движением грифон поднялся на ноги. Длинный, точный прыжок перенёс его массивное тело к основанию моста. Феникс широко расправил крылья, раздался воинственный клёкот. Всё крепче прижимая к себе Лауру, Рас закричал:

— Нет! Мы уйдём! И не придём никогда!

Минуты текли в напряжённом молчании. Наконец, неспешно ступая, Единорог освободил проход. Грифон нехотя отступил на шаг и лёг, вытянув лапы и сощурив глаза. Феникс поднялся в воздух и, сделав круг по пещере, опустился на яйцо. Чёрные когти плотно сжали прозрачную поверхность.

Ещё не веря в свою удачу, Рас двинулся к выходу, увлекая за собой оцепеневшую девушку. Прячась за амбразурами век, золотые глаза грифона внимательно следили за ними. Рас попятился полубоком, миновал гигантскую кошку и, лишь очутившись под сводом тоннеля, позволил себе повернуться и побежать. Он почти тащил за собой Лауру. Он бежал до тех пор, пока яркий свет не ударил им прямо в глаза, заставив опустить головы и упасть на колени. И в тот же миг мощный подземный толчок сотряс всё вокруг. Поднявшись на ноги и помогая встать Лауре, Рас с ужасом видел, как рушатся каменные своды пещеры.

Лес кончился вместе с последним поворотом дороги, резко устремившейся далеко вперёд и вниз. Простирающаяся во все стороны равнина открывала взору череду холмов у горизонта. С трудом цепляясь за крутые склоны и легко скатываясь по пологим, теснились на холмах крошечные домики, на вершинах гордо высились игрушечные терема. Разноцветные, будто нарисованные на голубом фоне, купола и башенки упирались шпилями в небо. Город напоминал небрежно брошенное на траву пёстрое одеяло. Лишь на дальнем его краю виднелась большая белая заплата. Высокие крепостные стены окружали светлый замок. Просторные палаты перемежались узкими, устремлёнными ввысь башнями, прижимались к земле алые маковки, и многолепестковыми цветками раскрывались навстречу солнцу просторные смотровые площадки. Стрельчатые бойницы с подозрением щурились на широкие, многоцветные витражи. Пустые провалы меж строениями и узкие полоски зелени, сжатые стенами, обещали простор площадей и уютную прохладу портиков. Ещё дальше, соревнуясь по цвету с небом, разливались спокойные воды залива. Не уступая пестротой городу, толпились у пристаней скромные судёнышки рыбаков и гордые корабли торговцев. Полной грудью вдохнув свежий морской ветер, бороздили они воду залива, приветствуя город весело развевающимися вымпелами.

— Мадра! Белокаменная! — восхищённо выдохнул Рол.

Увидев город, мы невольно прибавили шагу. Быстро спускаясь с крутого склона, я едва успевал смотреть под ноги, и всё же заметил, что с нашей стороны тракт пуст и безлюден, тогда как с Севера в столицу тянулись нескончаемые вереницы гостей. Даже сам город казался повёрнутым лицом на Север — далеко, под самую кромку леса вились переплетения улиц. Обширное пространство с Юга было оставлено высокой траве да зарослям тернов у подножий редких плешивых холмов. Пара плохоньких домиков, возведённых у самой дороги, выглядели давно заброшенными, а первый из встретившихся нам трактиров Рол не удостоил даже взглядом.

На вросшем в землю крыльце сидел безногий старик в закопчённых стёклах и шустро шерстил карманы мужчины, вольно разметавшегося на чахлой траве полузаросшей тропинки. Тот спал, всхрапывая и посвистывая вырванными ноздрями. Я в ужасе отвернулся. Сет, напротив, подошёл ближе, вглядываясь. Юродивый стал за спиной, и калека, зорко стрельнув чёрным в разводах стёклышком, вдруг кинул ему монету и, опираясь на руки, ужом пополз в серое нутро трактира. Оглянувшись на далеко ушедшего вперёд Рола, Сет решительно шагнул следом. Юродивый попробовал монету на зуб, улыбнулся довольно, ловко подоткнул кругляшок под лохмотья, развернулся и побежал догонять Рола. Я последний раз посмотрел в тёмный дверной проём, мысленно прощаясь с Сетом уже навсегда.

Мадра оказалась очень большой, очень людной и очень шумной. Привыкнув к утробному урчанию мегаполисов, я с удивлением окунулся в местную какофонию. Ещё не достигнув ворот, мы услышали гомон города. Оказывается, дребезжание экипажей, рёв животных и гвалт людских голосов запросто заглушают мирный рокот машин и переговоры людей слишком вежливых, чтобы кричать на улицах. Мадра таких проблем не знала. Деловая жизнь этого города шла во всю силу лёгких, не жалея голосовых связок. Я едва успевал вертеть головой: не уступая горланящим во всё горло торговцам, разливались соловьём хироманты и прорицатели, и, похоже, их товар шёл нарасхват. Бродячие актёры и акробаты на каждом перекрёстке демонстрировали своё искусство, причём многие из них обходились и вовсе без сцены. Горстка прыщавых юнцов задирала прохожих и любезничала с барышнями. Грязный, оборванный мальчишка тащил что-то из кареты под носом у зевающих форейторов, и только Рол, крепко державший меня за руку, и захлопнувшаяся за спиной дверь сумели оторвать меня от созерцания этой занимательной картины. Всё ещё озадаченный, я скрёб в затылке, гадая, не следовало ли мне привлечь внимание к факту совершения кражи, и рассеяно оглядывался.

Данная забегаловка, несмотря на низкие, скребущие макушку потолки и тёмные закопчённые стены, выглядела достаточно уютно. Посетители деловито обедали, спали на столах, любовно бормотали над кружками или обсуждали свои проблемы, переходя периодически на шёпот и сталкиваясь головами в попытке не упустить ни слова. Одетые просто и незатейливо, они ничем не отличались от горожан, на которых я вдоволь насмотрелся на улицах. Я усмехнулся. Скорее уж наша компания выглядела странно и угрожающе. Мы порядком обросли и обносились в болоте. Сильно отросшая щетина с непривычки причиняла невероятные мучения, но, раз увидев бреющегося Сета, я не рискнул воспользоваться его ножом. Юродивый, открыв суму, пошёл бродить по залу, ему охотно бросали хлеб, кости и мелкие монеты. Рол деловито смёл со стола крошки, поправил скамью и, удовлетворённый, обернулся ко мне.

— Ну-с, молодой человек… Настала пора определиться.

Стук.

Настойчивый. Требовательный. Властный. Так стучит только хозяин, уверенный, что его прихода ждут с нетерпением. Застонав, тяжело отворилась входная дверь. Горбун упрямо не вставал с постели, хотя и знал, кто пришёл.

Робкий и почтительный топот быстрых ног.

Чересчур робкий и намного более почтительный, чем обычно. Высокий сутуловатый парень, шмыгая носом, экая и упорно отводя глаза, доложил:

— Там… эта… лорд Адольф пришёл… Вы… эта… принимать прикажете?

— Спущусь щас, — пробурчал горбун из-под одеяла.

Осторожно притворив дверь, парень радостно загромыхал вниз по лестнице.

— Ту-у-пи-и-ца-а… — протянул горбун с ненавистью.

Он полежал ещё немного, незряче глядя в тёмный потолок и наслаждаясь теплом, идущим от камней, нагретых на очаге, обёрнутых одеялами и положенных в ногах кровати. Но внизу ждал Адольф, и надо было вставать. «С каждым годом ночи становятся всё холоднее для моих костей… Скоро меня не согреет даже жар адского пекла». Горбун усмехнулся, настроение неожиданно поднялось. Он выкарабкался из-под одеяла и быстро закутал своё изувеченное природой тело в тёплый, нежный халат. Почти утонув в высоких войлочных тапочках, неспешно спустился в холл. В одном из кресел, удобно развалившись и потягивая молодое вино, сидел мужчина лет пятидесяти. Взгляд бледных, практически бесцветных глаз не выразил ровным счётом ничего, когда тот довольно фамильярно приветствовал горбуна.

— Ох, и копаешься же ты, братец!

— Зачем явился? — Даже если бы и хотел, горбун не смог бы скрыть усталого презрения в голосе.

— Дела, дела, все дела. — Нимало не смутившись, лорд Адольф привстал и, нагнувшись, попытался разглядеть своё отражение в плохо отполированной столешнице. Он оправил свой костюм, подобранный щегольски и тщательно выверенный во всех, так важных в свете, мелочах. Пробежался пальцами по чёрным с проседью локонам, смахнул с плеча воображаемую пылинку.

— Хватит прихорашиваться, паяц! В наши с тобой годы поздно заботиться о внешности… Тебя Мастер послал?

— Ну-у-у… Даже не знаю…

— Наконец-то! — хрипло рассмеялся горбун. — Ты уже и себя не помнишь?

Мужчина кисло улыбнулся.

— Я только хотел сказать… — Он замолчал на полуслове, безнадёжно махнув рукой с зажатым в ней батистовым платком. — Ты сворачиваешь свои дела и передаёшь их мне. — Тон его неуловимо изменился, стал злее и жёстче.

Горбун провёл языком по вдруг пересохшим губам.

— Что так?

— Приказ Мастера. — Лорд неопределённо пожал плечами. — За бумагами приду завтра. А пока… Это тебе от него.

Он достал из-за обшлага и положил на стол длинный узкий конверт. Затем, ловко крутанувшись на каблуках, бросил слуге мелкую монетку и, насвистывая модный мотивчик, направился к выходу. Парень, радостно и влюблённо глядя на гостя, поспешил спрятать деньги в пояс. Задержавшись на мгновенье, Адольф чуть сочувственно изрёк:

— Неверное время, понимаешь ли… Одни поднимаются, другие падают. — Уже взявшись за ручку двери, он улыбнулся через плечо. — Не вини меня, Зор.

Горбун, нервно водя сухими пальцами по острым граням конверта, зло улыбнулся:

— Никогда, Адольф.

Лишь только дверь захлопнулась за спиной гостя, горбун негнущимися пальцами принялся срывать печать с пакета. Слуга неловко попытался подойти ближе, но горбун так шикнул на парня, что тот, внезапно побледнев, стрелой вылетел из комнаты.

Вскрыв, наконец, письмо, горбун впился в пергамент и не отрывался до тех пор, пока не прочёл последнюю строчку. С тихим шелестом письмо упало на пол, но он, тяжко дыша и морщась от боли, нагнулся и поднял его. Ещё раз пробежавшись по строкам, горбун бросил свиток в пылающее чрево камина, внимательно проследив, чтобы письмо сгорело дотла. Взяв конверт, он проделал с ним то же, предварительно вытряхнув оттуда простое железное колечко. На внутренней его стороне были выбиты три кружка, чуть перекрывающие один другой.

Тонкие губы горбуна искривила недобрая усмешка. Взгляд его устремился на дверь.

— Блаженный идиот. Завтра. Завтра ты получишь мои бумаги. Мои дела. Тешься. Хозяин помнит о тебе и заботится даже больше, чем ты думаешь.

Он снял с руки перстень с огромным зелёным камнем и, небрежно бросив его на стол, надел кольцо. Как будто любуясь, вытянул перед собой руку.

— Ну, а что мне делать с этим?

Немыслимо узкая полоска света, пробивающаяся из-за тяжёлых, алого бархата портьер, завершила своё двухчасовое восхождение на кровать и, легко прошив паутину полога, легла на лицо спящего. Ллерий перевернулся на спину, чихнул и окончательно проснулся. Минута ушла на то, чтобы подивиться такому невиданному событию. Давно минули те времена, когда маленький мальчик вскакивал ни свет ни заря и, крадучись, проходил мимо легиона спящих нянек, грозил кулаком гвардейцу, слишком вышколенному для того, чтобы замечать шалости принца, бесшумно ступал по тёмными коридорам, заглядывал в пустые залы и беспричинно смеялся.

Вот уже много лет почётная обязанность будить принца доверялась десятку придворных, и вот уже неделю эта счастливая орава с трепетом приоткрывала двери, чтобы будить короля.

Вспомнив о смерти матери, Ллерий улыбнулся и вслух произнёс начальные слова своего бесконечного титула:

— Его величество Ллерий, державный властитель сорока провинций королевства Далион, повелитель златотронной Мадры… — Ему хотелось говорить и дальше, но продолжение традиционной формулы терялось где-то в закоулках памяти, и поэтому он зашептал: — И прочее, и прочее, и прочее…

Тридцати пяти лет от роду Ллерий достиг титула, о котором он даже и не мечтал. Августа Аделаида Альмира, его покойная матушка, была в своё время предусмотрительно выдана замуж за славного, опять же, ныне покойного, короля Августа собственным братом, ныне здравствующим и благополучно царствующим королём Ссаромом Четвёртым. «В целях укрепления братской дружбы между соседствующими королевствами», как сказал Ссаром, тогда ещё тринадцатилетний мальчишка, на свадебном пиру, поднимая тост за здоровье своей старшей сестры. Ллерий усмехнулся. Когда-то матушка очень любила рассказывать эту историю, обзывала братца грязным интриганом и маленьким сутенёром. Августейшая особа матушки не могла стерпеть такого посягательства на свои «священные» права, а потому, при первом же удобном случае послала августейшую особу батюшки на верную смерть от рук кочевников.

Убедившись, что супруг не вернётся внезапно из очередного далёкого и трудного завоевательного похода, она взвалила на себя тяжкие обязанности регентства. В перерывах между важными государственными делами королева-мать воспитывала троих осиротевших детишек.

Юный Орланд, снедаемый грёзами о славе и величии своего предка и тёзки, сумевшего семь веков назад аршинными буквами вписать своё имя в историю, после терпеливого пятилетнего ожидания провозгласил исчезнувшего без вести отца погибшим и предпринял «попытку узурпации власти», за что и был казнён. Пролив скупую слезу на могиле непутёвого сына, королева-мать пожаловалась на недостаточную любовь детей к родителям, выразив надежду, что сей порок минует остальных её чад.

Дабы оправдать эту надежду, матушка выдала Брониславу, свою единственную дочь, замуж за её, Брониславы, кузена, Николая. Отпрыски двух королевских домов составили прекрасную партию, ещё более укрепив братские узы между монархами. Малолетний Ллерий в воспитательных целях был вверен заботе учителей, нянь и фрейлин, и на долгие годы отлучён от матери, столицы и государства.

Ллерий вновь и вновь вспоминал день своего воцарения на престоле. Печальное известие о смерти матери, минуты счастливого неверия, бешеные сборы и путь в столицу. Ликование толпы, которой, как обычно, всё равно, по какому поводу ликовать. Чужое лицо матери, длинный траурный кортеж и торжественная казнь после похорон — исполнение последнего из подписанных королевой указов. Старуха и на смертном одре посылала людей на смерть.

С удовольствием вспоминал Ллерий эту казнь. Петли, весело раскачивающиеся на ветру, солнце, ярко освещающее свежесрубленные виселицы, толпа обречённых. Отпетые головорезы поднимались на носки и смешно крутили головами, пытаясь ослабить натянувшиеся верёвки. Барабанная дробь… Сухой стук… И пять болтающихся трупов… Предусмотрительные палачи, готовящие новую партию, и короткий взмах королевской перчатки вопреки протестующему взгляду главнокомандующего.

И вот уже в следующую минуту помилованные счастливые заключённые направляются к месту каторжных работ, где, вероятно, и умрут смертью более долгой и мучительной.

Высокий белокурый человек успевает нырнуть под руку зазевавшегося охранника, но, не сделав и шага, оказывается в руках королевской гвардии. Он выглядит достаточно опрятно, чтобы Ллерий, милостиво склонив голову, допустил его к своей руке.

Новоиспечённый король ни на йоту не верит жалостливому рассказу о бедствующей семье, престарелых родителях и отчаянии, толкнувшем на преступную дорожку, но он чувствует своё благородство и величие в глазах толпы. Поэтому, после слёзных клятв и уверений, с заключённого снимают оковы, насыпают ему шапку серебра и отпускают с миром.

Всё ещё вознося хвалы государю, Кат, атаман Октранского леса, поднимается с колен и, сунув за пазуху деньги, провожаемый завистливыми взглядами товарищей и любопытствующими — толпы, направляется к выходу из города, чтоб, добравшись до Эдгаровой топи, завоевать себе новую шайку.

Глава 10

Расчесав густые, иссиня-чёрные волосы и уложив их привычным движением рук, Наина скрепила рассыпающиеся пряди. Раскалённая до свечения ящерка уцепилась лапками за кудри и замерла в неподвижности. Опустив подбородок на сплетённые пальцы, Наина пристально разглядывала своё отражение в огромном, чуть тёмном зеркале. Алебастр крутого бедра, длинные ноги, высокая грудь, тонкие пальцы. Умело наложенный макияж и сложный узор, спускавшийся от виска по скуле, искажали идеальные черты лица. Пушистые ресницы кидали тень на беспросветно-чёрные глаза. Влажные алые губы, чуть тронутые помадой, улыбались. Макияж портил её. Но кто поверит ненамазанной, прилично одетой ведьме, пусть даже и нечеловечески красивой? Дутая стеклянная игрушка, которую вешают в Белгре на Зимнее Дерево, — такой она была во время сеансов и редких выходов в свет. Ею охотно восхищались и охотно ей верили, особенно те, кто не умеет смотреть дальше внешности, — её постоянные клиенты.

День начинался хлопотно. Прежде чем нырнуть в платье, искусно выполненное из сотен багровых и чёрных лент, она ещё раз пробежала глазами письмо, брошенное на туалетный столик. Просьба Эдели показалась ей странной, даже стесняющей. Эта её идея с избранными… Но девочка редко просила об одолжениях и почти никогда не ошибалась. Ведьма вынула из потайного ящичка записную книжку в алом бархатном переплёте и, открыв крошечным ключиком крошечный замок, пролистала страницы.

— Госпожа Анна со своими вещими снами через полтора часа, и компания юных шалопаев — поздно вечером. Что ж, время у меня есть.

Сунув ноги в бархатные карминные башмачки, ведьма сбежала по лестнице в холл. Многократно повторившись в зеркалах, стройная фигурка язычком пламени протанцевала по мраморным плитам пола и выбежала в сад. Пробегая по чёрному гравию дорожки, она коснулась пальцами лепестков тёмно-синих роз.

Закрыв калитку сада, ведьма стёрла с лица улыбку. Решив прогуляться пешком — ей не надо было выходить за пределы охраняемых городской милицией кварталов, — она отправилась вниз по просторной улице вдоль непрерывной витой решётки кованых оград. Владельцы массивных особняков по обе стороны дороги могли позволить себе столь неэкономное расходование городского пространства. Сразу за их спинами белели крепостные стены дворца, и лишь за разводными мостами, перекинутыми через искусственно созданный канал, превративший восточную окраину города в остров, дома сошлись теснее, спрятав летние сады в крохотных внутренних двориках. То была цеховая земля, и, пожалуй, всё лучшее в городе — лошадей, оружие, одежду, еду и вина — можно было найти там. Цеховщики тоже строили свою стену, но, не умея договориться, растянули строительство на много лет.

Навязанная необходимость стеснить себя заставила ведьму замереть на пороге одной из самых дешёвых забегаловок в квартале. Она присела у входа, наблюдая. Очевидно, перед тем, как сделать заказ, зеленоглазая девушка-ктран мысленно пересчитала свои денежные запасы, — она долго изучала нацарапанное мелом на закопчённой стене у очага меню… Впрочем, судя по небрежному взгляду хозяина, не спешащего подходить к столу, он знал их размеры до последней медной монеты.

Вывалив перед Рокти тарелку, кружку и кувшин, трактирщик стоял до тех пор, пока девушка, задыхаясь от возмущения и с трудом сдерживаемой ярости, не заплатила ему вперёд. Лишь тогда он нехотя поплёлся за стойку. Рокти с унылым видом принялась за обед, и ведьме не нужен был физический контакт, чтобы прочесть её мысли.

Слишком многое складывалось не так, как хотелось бы Рокти. Она последовала совету офицера Вадимира, того самого, из таверны в Торжке. Тогда, за кружкой зеленоватого деревенского пива, после того как монахи Белгра уволокли Никиту, а та странная парочка бесследно пропала, стоило свалке окончиться, идея офицера показалась ей здравой и рассудительной. Не соваться в Белгр без проездных грамот и хорошо вооружённого отряда. Идти в столицу и ждать там, куда рано или поздно стекаются все дороги королевства. А по пути дать знать всем и каждому, кого и где она ищет. Что ж… Скоро неделя, как она в столице, офицер как сквозь землю провалился и не появляется даже в казармах, армейское управление пожимает плечами и советует не мешать их работе. Верховный суд не занимается похищениями ктранов или их родственников, тем более при отсутствии каких бы то ни было свидетелей оного. Королевские приёмы расписаны на полгода вперёд, и все как один вопят об изменившейся политической обстановке в стране. Вернуться в клан, к родственникам, к немногочисленным подругам, казалось невозможным. Конечно, все будут рады её возвращению. Тем более — такому скорому и такому позорному. Даже мысль о том, что Никите, возможно, нужна помощь, не могла заставить Рокти обратиться к клану. Старейшины могли отнестись к похищению чужака, случайно ставшего членом клана, совсем не так, как к похищению одного из своих. Вопрос о справедливом возмездии вызвал бы долгие споры. Слишком долгие. Может быть, она так и останется вдовой при живом муже, навечно заточённой в стройных стенах Октранского леса. А найти монаха теперь, когда впустую потрачено столько времени, было практически невозможно. Приходилось признать: она зашла в тупик.

Вычерчивая вилкой по тарелке замысловатые узоры, Рокти вздрогнула, когда глубокий женский голос произнёс нерешительно:

— Мне посоветовали обратиться к вам, но, боюсь, вы не примете моё предложение.

Рокти откинулась на спинку стула и, упёршись ладонью в край стола, с ног до головы окинула взглядом подсевшую к ней женщину. Двуцветное платье, хитро сшитое из ярких, трепещущих при каждом движении лент, сложная причёска, заколка-саламандра, искусно изготовленная из какого-то редкого камня, необычайно красивые черты и странный, абсолютно лишний макияж. Гадалка, ведьма или прорицательница.

— Я ищу телохранителя.

Ещё месяц назад Рокти расхохоталась бы ей в лицо. Но сейчас она лишь удивлённо вскинула бровь.

— Кто слышал о ктранах-телохранителях?! И почему вы решили, что именно я подхожу для подобной работы?

— Я прошу прощения, — женщина действительно казалась огорчённой. — Я никогда не обратилась бы к вам, если бы не угроза моей жизни! Конечно, мне известно, что ктраны — охотники, хранители леса и стражи границ по древнему договору. Именно поэтому я не уверена в том, удастся ли мне уговорить вас. По известным причинам мне хотелось бы, чтобы мой телохранитель был женщиной. Согласитесь, не многие женщины обладают соответствующими навыками. Я предоставлю вам жильё и стол в моём доме, а плата за ваш труд будет достаточно высокой. Если, конечно, мы сумеем договориться…

Рокти молчала. Сама мысль работать на кого-то за деньги, да ещё телохранителем, казалась ей чудовищной. Она опрокидывала все привычные представления о достойном поведении. И всё-таки Рокти не могла отказаться. У неё просто не было выбора. И потому ведьма терпеливо ждала, пряча улыбку за маской смущения.

Стремительно шагая по бесконечным коридорам, воин тяжёлыми подкованными сапогами впечатывал в пол свою ярость. Прохладные зелёные глаза недобро светились. Семенившие навстречу придворные спешили вжаться в стену, пропуская главнокомандующего.

Разговор с королём вставал в памяти во всех отвратительных подробностях. Пригласив воина на аудиенцию перед собранием совета, Ллерий заставил его в течение двух часов выслушивать доклад казначея о влиянии армии на экономику страны.

Белая борода казначея-домового спускалась по синему камзолу и ложилась на дрожащие листы пергамента, очки постоянно сползали на нос. Казначей был стар уже во времена Орланда, и никакие перемены в стране не могли отразиться на нём. Он бережливо копил деньги, урезал расходы, драл с населения налоги при Августе и теперь собирался спокойно транжирить накопленное, повинуясь прихотям Ллерия. Только Бог, король и казначей знали, сколько добра хранится в подвалах замка. Ллерий мог позволить себе быть расточительным. Но, чёрт побери, он не хотел тратить и медяка на армию.

— Разве мы собираемся с кем-нибудь воевать? Приграничные королевства слишком малы и разрозненны, их земли — пусты и бесплодны. С Белгром нас связывают братские узы, которые мы собираемся укреплять. Что же касается Накана, то лишь безумец поведёт армию через взгорье и пустоши. Караваны в Накан, и те снаряжаются раз в полгода.

Изот, личный секретарь его величества, чистил кинжалом ногти и цедил сквозь зубы:

— Пора, наконец, армии стать на службу государству и государю. Ваши капитаны нанимают рекрутов за плату! Говорят, вы обучаете дружинников грамоте и счёту? Кому нужен солдат, знающий грамоту и арифметику? Солдат должен получать деньги за службу, а не за то, что его имя стоит в списках, пока он читает в казармах книжки!

Ллерий, держа на коленях вазочку со сладостями, брезгливо перебирал её содержимое, не соблазняясь сахарными конфетами и рассыпчатым печеньем.

— А те бедолаги, которых вы отправили на виселицу? — продолжал Изот.

Воин удивлённо вскинул голову и увидел кривую ухмылку Изота. Ллерий не поднял взгляда.

— Вы никогда не думали о том, что армия могла бы вернуть этих бедняг обществу? Тюрьмы переполнены. Вместо того чтобы содержать бесполезных заключённых, следовало бы сделать из них приносящих пользу солдат.

Воин молчал. Он понял, что шаг этот был задуман Ллерием ещё тогда, на лобном месте, возле виселицы с пятью качающимися на ветру трупами. Воин молчал. Он мог бы привести тысячи доводов, но все были бы отвергнуты или обернулись бы против него самого. Как?! Ссаром не питает никаких симпатий к своему племяннику, а сестра Ллерия, Бронислава, ненавидит коронованного братца? Да как вы смеете так отзываться о членах королевской семьи? Враг короля Ссарома — мой враг! Оба королевства со времён Орланда жили в братской любви и дружбе, которая с годами только крепла! Как?! В скитах подготавливают монахов-воинов, которые обучаются не только грамоте, но и баллистике, фортификации, тактике и стратегии, а страты разрабатывают бесчисленные планы оборонительной и наступательной войн? Может быть, вы подозреваете Белгр в агрессивных намерениях? Или же вы сомневаетесь в способности доблестной армии Далиона отразить любое нападение? Как?! В скиты отбирают детей уже с одиннадцати лет, они проходят жесточайший контроль, а обучение продолжается всю жизнь? Не хотите ли вы сказать, что мы наполняем армию отбросами общества? Или вы сомневаетесь в патриотических чувствах наших подданных? Да вы думаете, что говорите?! Воин думал. И потому молчал.

Единственное, что он мог сделать, — это уйти, сославшись на неотложные дела в казармах. Воин не желал присутствовать на предстоящем совещании. Это чуть утешало его, и он лёгким наклоном головы даже поприветствовал спешащего навстречу градоначальника.

Лорд Адольф, проклиная всё на свете, опаздывал на аудиенцию к его величеству. Но, встретив по пути главнокомандующего, лорд лишь чуть прибавил шагу. Чёрное бархатное платье оттеняло бледность лица, которая отнюдь не делала его интересным. Полупрозрачные кружева почти скрывали тонкие длинные пальцы. Глухо застёгнутый воротничок заставлял держать голову неестественно высоко. Туфли нестерпимо жали, но мерное постукивание совсем маленьких, почти незаметных каблуков облегчало переносимые страдания. Обувных дел мастер сбился с ног, пытаясь в кратчайшие сроки обеспечить заказчика этим новомодным введением. Конечно, заказана новая пара, лучше и удобнее, но уже сейчас Адольф оглашал сводчатые залы звонким цоканьем, заставляя придворных стыдиться своих плоских подошв и тихого пошаркивания.

Личный секретарь его величества или просто собутыльник и поверенный, безродный проходимец по имени Изот, приплясывал на месте и корчил страшные гримасы опоздавшему. Адольф, разрываясь между необходимостью поторопиться и чувством собственного достоинства, мелко засеменил. Секретарь, открывая дверь и шипя по-змеиному, затолкал Адольфа в покои.

Совещание уже началось. Его величество заметил появление опоздавшего брезгливым шевелением усыпанных сахарной пудрою пальцев. Тихо ступая по мягкому ковру, Адольф занял своё место. Казначей лёгким полупоклоном завершил доклад. Ллерий слегка постукивал перламутровыми ногтями по витым подлокотникам кресла. Адольф скосил глаза на ноги монарха. Траурные туфли щеголяли маленькими позолоченными каблучками. Лорд Адольф остался доволен.

— Я пригласил вас сегодня, чтобы поговорить о намеченных мною реформах в государстве. Я не собираюсь придерживаться политики покойной матушки. Настало время перемен.

Ллерия понесло. Выкручивая изящный батистовый платок, его величество говорил о справедливом правлении, процветании торговли, снижении налогов, меценатстве, развитии искусств, учреждении академии, взаимном уважении и успешной торговле с соседями. Впрочем, учитывая пространные пояснения секретаря и сдержанные вставки казначея, монаршие планы выглядели не так уж и утопично.

«Определённо. Смена власти пойдёт всем на пользу», — подумал Адольф, удобно откинувшись в кресле.

По звонку колокольчика я кладу на место перо, закрываю пенал, плотно закручиваю чернильницу, сортирую бумаги и, сложив их ровными стопками, отправляюсь на выход. Любовь к порядку — плод горького опыта, и каллиграфический почерк — плод воспитания, пригодились мне в самом неожиданном месте. К сожалению, и в этом мире протекция при устройстве на работу сыграла не последнюю роль, и смотритель королевских архивов согласился принять меня лишь после многих часов обильных возлияний со своим старым университетским приятелем — Ролом.

Во дворике, на мощённых светлым камнем дорожках, не спеша расходиться, столпилась сотня таких же, как я, писцов, кто-то схватил меня за руку и громко зашептал в ухо:

— Никита, вечер, графиня, приближённые особы, меня приглашают, поехали вместе, а? Одному скучно, а вместе, а?

Я обернулся и, увидев перед собой нового своего начальника — долговязого и нескладного архивариуса Анатоля, не скрывая удивления, ответил:

— Куда? Не знаю я никого тут, я и двух дней здесь не был. Да и не в чем мне ехать.

Писцы, толпившиеся рядом, кидали на нас заинтересованные взгляды. Кто-то перешёптывался, ухмыляясь. Я понял, что снова влезаю в какую-то авантюру. Анатоль тем временем склонил голову набок, взгляд нежно-зелёных глаз из-под рыжих ресниц оценил меня во всех измерениях.

— Есть. По твоей фигуре. Завезу. Ну?

Я замотал головой, силясь придумать хоть какую-нибудь отговорку, но Анатоль уже хлопнул меня по плечу и со словами «Поедем непременно!» развернулся, затерявшись в толпе.

«Вот и началось», — подумал я с ужасом. Работа. Знакомства. Стараниями Рола я, кажется, действительно определился. Только вот с чем? Ну, ладно. Я, можно сказать, нашёл девочку. Но потерял Рокти… или даже оставил? Выйдя за витую чугунную решётку ворот, я поплёлся вдоль по узким улочкам, полным суетящихся горожан. Мимо громыхали повозки, лоточники хватали за рукава, крича что-то в ухо, и я невольно прибавил шагу, спеша добраться до таверны.

— Здравствуй, Никита.

Я так накрутил себя по дороге домой, что даже не ответил на приветствие девушки, выбежавшей на крыльцо со стопкой свёрнутых скатёрок, и спохватился только уже поднимаясь по лестнице. Нинель. Красивая девушка. Если не обращать внимания на жутковатый, рубиново-алый взгляд. Она прислуживала в трапезной.

В длинном коридоре на втором этаже таверны я остановился, услышав горячий спор за дверью.

— Господин домовой! Да куда ж это годится? Ни кола ни двора! А у меня? Хозяйство крепкое, стол — из лучших в городе, знатные особы заказы присылают, деньжата водятся. Да за мной как за каменной стеной!

Послышалось нечленораздельное мычание, и я сообразил, что Рол ещё не отошёл от вчерашних возлияний. Прокашлявшись, домовой пояснил:

— Приняв участие в судьбе молодого человека, я не считаю себя вправе оставлять его без поддержки. К тому же предпринятое мной путешествие носит временный… даже вынужденный характер. У меня есть дом, куда я твёрдо намерен вернуться. — Послышался горестный вздох хозяина. — Однако, — здесь была выдержана веская пауза, я так и видел, как домовой надувается от осознания собственной важности, — я понимаю ваше положение. Такое крупное хозяйство…

— И растущее, господин домовой, у меня есть ещё две таврены, и я думаю прикупить четвёртую!

— Даже растущее, — снисходительно согласился Рол, — трудно вести одному. Пожалуй… Я пошлю письмо племяннику. Мальчишка вырос. Негоже ему сидеть на шее у родителей. А пока он не приедет, я, возможно, смогу помочь вам в чём-то. Конечно, насколько это не будет мешать научной работе, которую я веду.

— Вот спасибо, господин Рол! Уважили вы меня, уважили! Даже и не знаю, как вас благодарить. Так что прошу, будьте моими гостями. И вы, и парнишка ваш.

Представив, что Рол сейчас вытянется на табурете и, протирая очки, начнёт строить сложнейшую фразу, полную достоинства и любезности, я поднял руку и решительно постучал в дверь.

Лучше бы я ушёл дальше бродить по городу. Стоило мне переступить порог комнаты, как Рол, уступивший табурет гостю и чинно взгромоздившийся на низенький подоконник, поманил меня пальцем.

— Великолепно! — Я замер, подумывая о бегстве, настолько довольным выглядел домовой. — Мы ждали тебя. Хозяин, — трактирщик приподнялся на табурете и изобразил нечто вроде поклона, я нерешительно кивнул в ответ, — любезно предложил нам стол и жильё за моё покровительство дому и небольшую помощь по хозяйству.

— Понимаешь, сынок, — на фамильярное обращение я внимания не обратил, просто прошёл мимо, к своей кровати и принялся стаскивать новую, купленную вчера в лавочке специально для выгодной рекомендации моей персоны на должность писца, рубаху, — подвал у меня затопило, городские власти-то канализацию починили, а стоки в подвалах велят за свой счёт чистить.

— Угу, — я вынул выцветшую косоворотку, которую когда-то подарила мне Рокти, — а поесть мне сразу после чистки стоков дадут? Я, между прочим, целый день работал.

Когда через два часа, подталкиваемый снизу хозяином, я, кряхтя, выбрался из подвальчика, то дал себе слово никогда больше не соглашаться на авантюрные предложения Рола и всегда платить за постой только живыми деньгами. В сапогах хлюпала вода, рубашка липла к телу и неприятно холодила. Нинель улыбалась, глядя на нас:

— Раздевайтесь! Я вам тут приготовила воды умыться и бельё чистое.

Хозяин уже вовсю обливался, тряс головой и шумно фыркал. Я с тоской поглядел на грязную воду, стекавшую в лохань.

— Нинель, будь ласкова, полей мне.

Девушка закатала рукава, обнажив тонкие хрупкие руки, их прозрачную кожу. С трудом подняв полный ковш, она запрокинула голову, откидывая на спину снежно-белые пряди. Я с удовольствием почувствовал тёплую влагу на разгорячённой спине. Старуха, холодно и невидяще глядя из-под густых серых бровей, подала кусок полотна вместо полотенца и чистую рубашку. Хозяин, разломив круглый золотистый хлеб, протянул половину мне и завёл надоевшую ещё в подвале песню о дурной и бедной своей жизни. Пропуская его стенания мимо ушей, я вплотную занялся ужином, после двух часов работы по колено в воде страшно хотелось есть.

Гомон, доносящийся из общего зала, внезапно усилился, послышались звуки падения и дружный гогот. Открылась дверь и в кухню, чертыхаясь и пытаясь выпростать ногу из перекладин табуретки, влетел Анатоль. Скромный архивариус, которого я видел сегодня в потёртых холщовых штанах, преобразился до неузнаваемости. Чёрный костюм со звездой, туфли с перламутровым блеском, лихо сдвинутый на ухо берет с пышным белым пером, завитые рыжие локоны, опускающиеся на широкий кружевной воротник, — я замер, не донеся ложки до рта.

— Ужинаешь? Правильно. Там тебе не дадут. Скупые все.

— Где это «там»?

Анатоль оставил табуретку, уставился на меня озадаченно:

— Вот те на! А вечер?

Признаться, я начисто забыл о давешнем нашем разговоре.

— Нет, Анатоль. Не пойду я никуда. Сам посуди. Извозился, как чёрт. От меня за милю болотом разит. Если не чем похуже.

Нинель уже помогала Анатолю высвободить застрявший каблук. Тот цеплялся за перекладину и никак не поддавался.

— Тем лучше! Дамы любят! Раньше — амбра, теперь — болото. Или что похуже. Романтика!.. — Анатоль радостно осклабился, когда Нинель бесцеремонно стянула с него башмак, тот сразу упал на пол, освободив Анатоля из ловушки. Прыгая на одной ноге, Анатоль расстёгивал тугие новые пряжки и подмигивал улыбающейся девушке. — Нимфа!

— Здесь костюм. — Он наконец обулся и похлопал по тугому свёртку под мышкой. — Размер твой. Сапоги свои наденешь. Каблук есть. Писк моды! Это главное.

Мне пришлось-таки спешно переодеваться, чтобы сопроводить Анатоля на его светский раут. Со школы не терплю подобных мероприятий. Слушать пустые бабские разговоры, молчать, мучительно подыскивая подходящую тему, курить на балконе, делая вид, что тебе это нравится…

Вечер начался достаточно живо, веселье было всеобщим, а настроение приподнятым, но вскоре, как это и происходит на подобного рода вечеринках, разговоры зашли в тупик, поток свежих шуток иссяк, всевозможные игры затевались уже по третьему кругу. Графиня, немолодая, но всё ещё привлекательная вдовушка, оказывавшая Анатолю недвусмысленные знаки внимания, видя уныние среди гостей, хлопнула в ладоши и объявила:

— Сегодня мы едем к ведьме, господа!

Анатоль, почуяв возможность спасения, засмеялся:

— Браво! Неподражаемо! Действительно оригинально!

Я ухмыльнулся, догадавшись о своей роли в мелкой интрижке Анатоля. Остальные заметно оживились. Ведьма. Это действительно звучало привлекательно.

У крыльца особняка нас уже поджидали экипажи. Графиня затащила Анатоля в свою карету, и я не посмел бросить друга. Взяв под локоть старого, по-детски непосредственного придворного, я помог ему взобраться по ступеням откидной лесенки, и мы заняли два места напротив. Всю короткую дорогу до места старичок пытался рассказать нам какой-то древний анекдот, но, постоянно отвлекаясь на посторонние темы, не сумел добраться и до половины.

Дом ведьмы выглядел точно так, как и следовало выглядеть дому ведьмы. Даже я, навидавшийся архитектурных монстров готического кино, был потрясён открывшимся зрелищем. Отворив низенькие чугунные воротца и пройдя под крыльями окаменевших гарпий, наша притихшая компания очутилась в крохотном садике. Карликовые деревья и розовые кусты с чёрными бархатными бутонами, гранитные беседки и тёмные, затянутые ряской водоёмы, мелкий гравий, мягко хрустящий под каблуком. Внезапная вспышка озарила стены, и многочисленные горгульи и упыри бросились на нас с карнизов, но, не успев развернуть крылья, окаменели в неутолённой ярости. Кроваво-красная черепица крыши не вносила светлого штриха в общую картину дома.

Внезапно над огромной дубовой дверью загорелась неоновым светом яркая вывеска. Замысловатой вязью было выведено имя ведьмы. Наина. Я остановился так внезапно, что Анатоль с лёту врезался мне в спину. Потирая ушибленный нос, он неуверенно улыбнулся:

— Страшно?

Я поднял глаза на горевшие над входом весёленькие огни. Мягкий электрический свет успокаивал, возвращал домой. Сказать Анатолю, что ещё совсем недавно я оформлял заказ на подобную вывеску? Ну уж нет!

— Да не так чтоб…

Графиня медленно поднялась по ступеням на крыльцо, и дверь предупредительно распахнулась перед ней. Вздрогнув, графиня замерла на мгновение, но, пересилив свой страх, шагнула в тёмный провал даже не оглянувшись. Кавалерам пришлось идти за ней, дабы не упасть в глазах дам, дамы же боялись оставаться на улице одни. Дверь захлопнулась с лёгким, точно рассчитанным щелчком. В мою руку метнулась нежная женская ладонь, я обернулся, но не смог различить в темноте, кто это был. Где-то далеко раздался звук падающей воды. Вплетаясь в метроном срывающихся капель, зазвенели под лёгким ветром колокольчики. Зашуршали листья и какая-то птица, может быть, даже соловей, настраивая свой камертон, пропела то, что обещало стать трелью. Далеко на болоте стройным хором заквакали лягушки. Сверчок крутанул свою трещотку прямо над ухом, и дружным потрескиванием откликнулись многочисленные цикады. В воздух поднялись мерцающие зелёные искорки. Протянув руку, я поймал одну. В кулаке сердито жужжал и тыкался в пальцы толстый светлячок.

Вода побежала быстрей, и теперь в темноте, где-то справа журчал ручей. Колокольчики смолкли, успокоились лягушки, стихло пронзительное стрекотание, и невидимый певец начал-таки свою полуночную трель. Узкий луч света, упавший откуда-то сверху, на секунду выхватил из темноты ветвь дерева, длинную рыжую тень и хищные рысьи глаза. Я невольно вскинул голову, узнать, не луна ли то бросила взгляд из-за стремительно несущихся туч.

А странная светомузыка тем временем продолжалась. Тигр бесшумно резал грудью потоки трав, позволяя им сомкнуться за собой; филин, страшно сверкая огромными глазами, пикировал на убегающую мышь. Сцепившись рогами, кружили на месте олени; оскалив зубы и вздыбив шерсть на загривках, рвали друг друга волки — и всё это под аккомпанемент крохотного лесного певца.

Светлячки прекратили броуновское движение и выстроились двумя параллельными линиями, обозначив тропу. Люди, испуганные и восхищённые, робко потянулись вдоль этой мерцающей дорожки. Вспышки засверкали чаще, ближе. Здесь, на расстоянии вытянутой руки, велась борьба за жизнь. Одних или других. Взгляд выхватывал из темноты летучую мышь, преследующую мотылька, и змею, подстерегающую лягушку.

Следующая комната поразила меня больше, чем всё, что я видел до сих пор. Нежно-голубая мраморная плитка, воздушные драпировки на стенах, ровный свет, текущий отовсюду; круглый водоём посередине и надпись, тянущаяся по берегу; четыре моста, взбегающие к возвышению в центре бассейна. Над бассейном на едва заметных серебряных паутинках покачивалось ложе. Тонкая, унизанная перстнями рука откинула полог, и ведьма ступила босыми ногами на мрамор. Высокая стройная женщина поражала правильностью черт и красотой лица. Она подобрала длинное облегающее платье. Затрепетали алые атласные ленты. Водные блики заплясали по обнажённой коже, когда Наина, едва касаясь изогнувшегося мостика, порхнула на берег, навстречу гостям. У меня ёкнуло сердце. На минуту мне показалось, будто я вижу Юлию.

— Рада приветствовать вас в моём доме. — Голос ведьмы обволакивал подобно туману.

Графиня улыбнулась в ответ.

— Мы уже имели возможность восхититься вашим мастерством. Браво!

Наина, обворожительно улыбаясь, взяла графиню за руку.

— Как я могу предлагать моим гостям кота в мешке?

— В таком случае вы отрекомендовали себя с лучшей стороны.

Ведьма опустила глаза, пряча лукавую улыбку.

— Прошу вас, пройдёмте в мой кабинет.

Рука об руку они прошли за драпировки.

Кабинет ведьмы поражал своей воистину рабочей обстановкой. Ноги утопали в тумане, лившемся из реторт. Коробочки и склянки на полках вдоль стен были выстроены ровными рядами и снабжены этикетками. Пучки трав свисали со специальных крючков. Инструменты, слишком уж напоминавшие хирургические, холодно поблёскивали на столиках. Яркий голубой огонь весело плясал в огромном камине, и целая гора котлов и котелков чугунных, медных, бронзовых, серебряных и даже золотых выставляла напоказ свои круглые бока из ниши за камином. Одну стену занимала оккультная символика, изображения и статуи древних божков, обширная коллекция амулетов, от простого пучка перьев, вымазанных глиной, до изделий, искусно выполненных из драгоценных камней и металлов. В огромном застеклённом шкафу хранились образцы горных пород и минералов. Особо расположилось развешанное на стене оружие. На специальных подставках, тумбах и крюках располагались кремниевые ножи, копья с костяными наконечниками, каменные топоры, мечи, кованные из меди, алебарды, пращи, луки и стрелы. Моё внимание привлекла длинная булавка, сверкающая рубинами, приколотая к подушечке алого бархата. И всё это было окутано едва заметным голубоватым свечением.

Ведьма пригласила гостей за круглый деревянный стол, покрытый сложной резьбой. В центре в небольшом углублении покоился непременный хрустальный шар. Как заботливая хозяйка ведьма разлила по крошечным чашечкам чёрный, обжигающий кофе, сама обслужила гостей. Заняв своё место, она положила руки на стол.

— Начнём с самого простого. Карты.

Едва она произнесла это слово, прямо в воздухе перед каждым появилась новенькая, запечатанная колода. Карты слегка проворачивались вокруг своей оси. Подготовленный неоновой вывеской, я даже не попытался взять голограмму в руки. Анатоль, подобно многим гостям, доверчиво хватал руками пустоту. Ведьма мягко улыбалась, глядя мне прямо в глаза. Я рискнул так же откровенно улыбнуться в ответ. Лишь раз мне приходилось видеть подобного качества изображение. На какой-то презентации, в Москве. Вечер перестал казаться безнадёжно пропавшим. Я почуял возможность вернуться домой.

С тихим шелестом исчезла обёртка с колод. Молниеносно перетасовавшись, карты выстроились несколькими рядами, рубашками — к сидящим людям. Я мог видеть карты своих соседей, но не свои.

— А теперь выберите одну карту. Вам достаточно слегка коснуться её…

Три часа спустя, смеясь и обмениваясь впечатлениями, мы, подобно толпе школьников, высыпали на улицу. В четыре утра ещё тёмный город уже начинал оживать. Проезжали редкие экипажи, хозяева мели мостовые перед своими лавками, ключницы спешили на рынок за покупками. Гости подходили к графине прощаться, благодарили за незабываемый вечер, восхищались её умом и отвагой.

Возницы, завидев толпу перед домом, наперебой предлагали свои услуги. Наконец Анатоль усадил графиню в карету. Одной рукой она придерживала атласную шторку, пальцы второй нежно поглаживали ладонь Анатоля. С поволокой глядя на моего приятеля, она уговаривала его присоединиться к ней. Он тщетно пытался вырвать слабеющие пальцы, мучительно краснел и неопределённо отговаривался.

— Воздух. Пешком. Проводить Никиту. — Его красноречие иссякло, и он глубоко вздохнул.

— Вы так милы, Анатоль… — Казалось, ей нравилась его болезненная застенчивость.

Я не без удовольствия глядел на эту игру.

— Вы не присоединитесь к нам, Никита? — Этот многообещающий взгляд был мне знаком, и я уже знал свою роль.

— Был счастлив познакомиться с вами, графиня. — Я отвесил что-то вроде полупоклона. — Но завтра меня ждут неотложные дела. — Вспомнив о полузатопленном подвале, я решил, что говорю чистую правду. — Я мог бы, конечно, отпустить Анатоля с вами, — взгляд, полный панического ужаса, послужил достаточным возмездием за эту маленькую подставу, я сглотнул улыбку, — но я не смогу обойтись без его помощи. Не сегодня. Прошу простить меня, графиня. — Я вновь склонил голову.

Вдовушка смерила меня оценивающим взглядом.

— Наш Анатоль отрекомендовал вас студентом, а ведьма называла вас воином. Ваша мрачная задумчивость этим вечером позволяет предполагать как то, так и другое. Но… Кем бы вы ни были, вы, как друг нашего очаровательного Анатоля, всегда можете рассчитывать на моё расположение и дружбу. — Последний раз сжав пальцы горе-донжуана, она махнула перчаткой, крикнула звонко. — Пошёл!

Фыркнув, рванули кони, закружились спицы в колесе.

— Воин… студент… — Я обернулся к Анатолю. — Ну, разбиватель сердец?

Он не казался смущённым. Скорее обрадованным.

— Пронесло? А? Пронесло! — Схватив меня за руки, он вдруг заплясал, высоко вскидывая острые колени. — У-р-р-р-а!

Мне не оставалось ничего иного, как расхохотаться вместе с ним. Вскоре мы действительно медленно шли вдоль улицы.

— А правда, — кричал Анатоль, — к нам! Студентом! Познакомлю. Сейчас! «Весёлый архивариус»! Профессора, академики. Недалеко. Учёный труд напишешь.

Я невольно вспомнил все прелести студенческой жизни. Перед внутренним взором пронеслись лица друзей, которые на всю жизнь, дни, переполненные событиями, бурлящие университетские страсти. Но глаза Анатоля, светящиеся энтузиазмом, и пальцы, всё сильнее стискивающие локоть, вернули меня с небес на землю. Никита Соколов, почётный член Академии, лауреат Нильсоновской премии, автор трактата «Ум как не бытие, а представление об оном…» Это же хуже, чем учиться в средневековой Сорбонне!

— Спасибо тебе, Анатоль. В кабачок пойду, а студентом не стану. Уволь.

Пожимая плечами, Анатоль отпустил мой локоть, сделал шаг в сторону и, поворачиваясь, нос к носу столкнулся с подвыпившим капитаном королевской дружины.

Звон разбившейся вдребезги бутылки привлёк внимание стража порядка на противоположной стороне улицы. Капитан, сделав несколько неверных шагов, грохнулся-таки оземь, покатился по мостовой шлем, подметая дорожную пыль чёрным плюмажем. Постовой принял решение и направился к нам. Анатоль опустился на колено, помочь офицеру, я же подобрал шлем и встряхнул конский хвост на его гребне. В свете фонарей заплясали пылинки. Я подал шлем изрыгающему проклятия офицеру.

— Прошу вас, капитан.

Опираясь на Анатоля в неуклюжих попытках встать на ноги, он потянулся за шлемом, поднял голову. Наши взгляды встретились. Ярость на его лице сменилась удивлением и ожесточённой радостью. Рука, протянутая к шлему, скользнула выше, впившись мне в плечо.

— Я узнал тебя!

Этой фразы хватило, чтобы я тоже узнал безграничную, замешанную на беспросветности усталость во взгляде. С силой двинув пьяного, я вырвался и побежал, но удар подоспевшего постового отправил меня на землю. Падая, я ещё успел услышать истошный вопль быстро трезвеющего капитана:

— Стой, су-у-ука!

Врезавшаяся в меня мостовая выбила из тела дух. Пытаясь подняться, я ощутил на шее так хорошо знакомую по обозу хватку — пальцы впились в ключицы, — я взвыл, подбежавший Анатоль был оттеснён патрульным. В охранное отделение меня вели со скрученными за спиной руками, в сопровождении замысловатых проклятий капитана Вадимира. Не слишком-то красноречивый Анатоль семенил рядом, не умея вставить и слова. Так мы миновали два квартала и перешли мост.

В управлении охраны меня провели сразу во внутренний двор — за решётку.

И теперь, со всеми доступными удобствами разместив ночной улов, управление охраны урывало часок-другой для того, чтобы выспаться и набраться сил перед новым рабочим днём. Мои соседи по камере скоро перестали обращать на меня внимание, а храп охранника легко заглушал мои надрывные выкрики. Отчаявшись, я прислонил опухший и заплывший глаз к стальной решётке. Приятная прохлада заставила пульсирующую боль отступить.

— Бита!

Послышался горестный вздох проигравшего. Мои сокамерники развлекали себя карточной игрой. Лишь я да маленькое чумазое существо, устрашающе и злобно скалившее крупные белые зубы в ответ на любые попытки заговорить с ним, не принимали участия в этой забаве.

— Подставляй лоб.

Вор-карманник, одетый лучше многих в камере, тщательно прицелился и отпустил первый щелчок профессиональному слепцу. Звон пошёл по темнице. Аккуратный старичок тоненько ойкнул.

— Ещё раз!

Согнутые кольцом большой и указательный пальцы выписали замысловатую дугу, но так и остановились, не достигнув цели. Боязливо съёжившийся старичок рискнул приоткрыть один глаз.

За спиной сладко спящего стража стоял, мерно раскачиваясь на каблуках, начальник охраны. Красные воспалённые глаза внимательно изучали запрокинутую физиономию и открытый рот спящего. Тонкие брови насмешливо изогнулись, и нога в чёрном подкованном сапоге с силой выбила из-под охранника стул. Внезапно потерявший точку опоры страж прервал свой храп на самой пронзительной ноте и всем своим немалым весом оглушительно грохнулся на пол.

Чумазое черноволосое существо, забившееся в угол камеры, первым нарушило молчание. Круглые синие глаза сощурились, тонкие губы раздвинулись в широкой улыбке, обнажив неимоверное количество зубов, и смех, на удивление ясный и звонкий, мячиком заплясал по камере, легко отскакивая от стен. Потревоженная смехом, из-за пазухи существа вдруг высунулась и тут же спряталась обратно крупная чёрная крыса. Я присвистнул.

Светильник под потолком бешено раскачивался из стороны в сторону, и маленький язычок пламени, конвульсивно дёрнувшись, погас. Жидкий утренний свет позволил увидеть, как начальник охраны отцепил ключи от пояса беспомощно барахтающегося любителя поспать.

— Сокол! На выход.

На выходе мне безжалостно заломили руки за спину, заставили низко опустить голову. Плюнув на всё, я безропотно поспешил вперёд, ожидая увидеть Анатоля.

Я его и увидел. Он отчаянно препирался с кем-то, кто, судя по замызганным чернилами пальцам, был писцом, и окончательно протрезвевшим капитаном. Не заботясь о текущей на пол воде, офицер намочил в глиняной кружке и выжал кусок полотна, приложил его к глазу, чёрному и заплывшему. Я невольно поднял руку к собственному лицу. Чёрт побери, неужели я так удачно заехал ему? Увидев меня, капитан зло оскалился.

— Что, брат? Больно? Это тебе вперёд наука.

Я быстро отдёрнул руку. Анатоль, очевидно, продолжая прерванный разговор, затянул:

— Да ну и что, что…

— Хватит! — рявкнул начальник охраны. — Раскудахтались тут, как куры… Дел на пять минут, а они полчаса квохчут. Всем сесть!

Тяжёлая рука пристава опустила меня на скамью.

— Писарь! Готово?

— Так точно!

— Ну, так какого дьявола ты молчишь?!

Писарь поспешно схватил измусоленный лист пергамента и с тем, что должно было бы считаться выражением, начал:

— Года 729 от воцарения Орланда, первого от воцарения Ллерия, приговор. Грабителя, убийцу, бежавшего из-под стражи Никиту по прозвищу Сокол, года рождения не знающего и родства не помнящего, казнить удушением, произведённым посредством куска намыленной верёвки длиной семь локтей ровно.

Мне понадобилось какое-то время, чтобы понять: меня собирались вешать!

— Что?!

Пристав не дал мне вскочить на ноги, стиснув плечо. Анатоль кивал головой, радостно улыбался и подмигивал. Я решил, что схожу с ума.

Писарь тем временем торжественно обвёл взглядом аудиторию и послюнявил грязные пальцы, взял следующий лист из стопки.

— Года 729 от воцарения Орланда, первого от воцарения Ллерия, к приговору грабителя, убийцы, бежавшего из-под стражи Никиты по прозвищу Сокол, года рождения не знающего и родства не помнящего, поправка. Помиловать и приговорить к семи годам каторжных работ на серебряных рудниках по особому распоряжению его величества Ллерия по случаю его воцарения на престоле.

Я уже не пытался встать. Потирая ноющее плечо, я терпеливо ждал продолжения. Анатоль глядел веселей некуда, что вселяло в меня некоторую надежду. Писарь, удостоверившись, что его не собираются прерывать, продолжил:

— Года 729 от воцарения Орланда, первого от воцарения Ллерия, к поправке к приговору грабителя, убийцы, бежавшего из-под стражи Никиты по прозвищу Сокол, года рождения не знающего и родства не помнящего, дополнение. Ввиду особого распоряжения его величества короля Ллерия относительно убийц и грабителей, умеющих обращаться с оружием, означенное лицо зачислить рядовым в победоносную армию его величества Ллерия, державного властителя сорока провинций королевства Далион, повелителя златотронной Мадры. Подпись рядового Сокола, подпись командира рядового, подпись свидетеля. Печать.

— Всё! — Хлопнув ладонью о стол, начальник охраны поднялся с места. Я, наконец, немного успокоился.

— Где мне там расписываться?

— Подпись уже стоит и заверена, — писарь премерзко ухмылялся. — Можете переходить под начало капитана Вадимира.

Я с ужасом взглянул на широкую улыбку и распростёртые объятия моего командира.