Книга Холмов

Дети Чистоты Глава вторая. В которой читатель так и не узнает, что, собственно, это за Лисы. Зато побывает на параде в священном государстве Канзор.

Семидесятый холм окружала тесная чаща; в просветы между стволами едва протиснешься, а некоторые и вовсе уродливо, буйно срослись. Гротескные формы вздувшейся коры, будто и здесь в плену томятся какие-то фантастические монстры, а путник, может лишь гадать по безумию изгибов, какие. Редкие прорехи в этой нерукотворной стене прикрыли заплатки из пышно разросшихся кустов.

Такие рощи густятся темно-зелеными кольцами вокруг большинства Холмов. И, конечно, неспроста. Как-то раз бабка-толоконщица Мирв, заглушив грохочущие жернова и снимая с чана чугунную крышку, с охотой объяснила лисам, почему:

— Не люд эту защить сробил. Эт голмы сами зачищаются, от людев! Шоб глупы да вяселы, гуляны разны, к тварям-низвергам не совалися. А то ведь гуль-гуля шмыг за цепь, внутрь столбов пролезет, ан чудище его цап — и сожрет. Иль того хужей, подомнет буйну голову, замутит взоры, да пойдет бедовый по голмам чудищ высвобождать! Разум какой-есть потеряет… Оттого древы вокруг голмов так и лепятся, так и лепятся… Шоб людев не спускать.

Она погрузила в чан раму с натянутой мелкой сеткой, зачерпнула полную сеть рыхлой желтоватой массы и принялась встряхивать-перетряхивать ее, избавляясь от сока и попутно раскатывая массу равномерным слоем по сети, ловко формуя ее в ровный квадрат.

Старший смотритель Корник над бабкиной наукой надсмеялся:

— Кольцевые рощи? Никакая это не защита, — сказал он, укладывая войлочную подстилку на все еще влажный желтоватый лист бумаги, и накрывая сверху другим листом. — Просто Холмы невероятной магией сверху-донизу пропитаны. Немудрено: внутри каждого спит владыка великий, легендарное чудовище, нежить или архимаг, да из самых могучих. Они сами по себе магию источают, так еще Печать стоит многосильная, вокруг печати защитные обелиски и прочие магические контуры. В каждом Холме по-своему устроено. А сверху всего лежит великая охранная сеть. Как минимум пять тысяч лет уже!

Он постелил еще войлоку и аккуратно накрыл следующим листом.

— Когда так много высокой магии в одном месте живет тысячелетья, да еще и в малом отрезке под две сотни низвергов запечатано!.. Земля наша всеми стихиями пропитана насквозь. А древы, как и все живое, стремятся туда, где лучше кормят. Каждый куст норовит укорениться где из земли можно выкачать больше соков. Вот вам и чащи вокруг Холмов. Вот и расцветают колдовские деревья-травы, бродят невиданные звери, скитаются по Холмам чарные твари…

Смотритель Корник водрузил сверху последний, сотый лист.

— Ужас, а не книга получится. Толщиной будет с три ладони, на что вам такой монстр?!.. Ладно, тащите под пресс. Половину, все сразу не влезет.

Переплетчик и художник Стефан Цвейт, смешав краску с лаком и пробуя на обтянутой светлой кожей обложке, нахмурился цвету и потянулся за банкой с киноварью. Найдя после второго подмешивания искомый бордовый тон, он слегка высветлил его, а затем вынул бутылочку с бурыми крупицами, слабо звякавшими о стекло.

— Если выпарить сок глиняной холмовой мурвы, образуется бурая россыпь, — сказал он. — С виду как сухая земля или крупный темный песок, а на самом деле соль.

Суховатым пальцем постукивая по узкому горлышку, он высыпал полгорсти крупинок прямо в смесь.

— Растворяется за милую душу, и потом так стягивает, что краска лет двести не растрескается и не сойдет. Переплет будет водостойкий. Можно и сами листы обработать, но цвет станет темный. Да и дорого, сотню листов… Кстати, для чего вам столько?

Лисы не ответили.

Высокий человек с поблекшей кожей и выцветшими волосами смотрел на книгу, полную пустых страниц. Только номера красовались вверху на каждой, от единицы до двухсот.

— Книга Холмов? — переспросил Кел, глядя на него, словно пробуя это имя на вкус.

Хилеон кивнул.

— То есть, ты сделаешь почти десяток копий этой книги и раздашь ее доверенным хантам? Чтобы мы общались со смотрителями, с холмичами и ушельцами, в общем, исследовали Холмы и заносили всю информацию в этот общий свод? — спросил Винсент.

— Я сделаю одну книгу. Просто она будет одновременно во многих местах, — улыбка скользнула по сумрачному немолодому лицу. — Это называется Эгисово расслоение.

Чуткие пальцы Хилеона пришли в движение, и Лисы, притихнув, смотрели, как книга двоится, троится, восьмерится у них на глазах. Светоносный будто играл на невидимой арфе, последний широкий жест — и все восемь отражений разошлись в стороны. Перед Хилеоном висел в воздухе ряд из здоровенных, толстенных и абсолютно одинаковых томов.

Опустив книги на пол, он пояснил:

— Бумага пропитана стойкой защитой. Не сгорит в огне, не испортится водой, да и обычный удар меча ничего ей не сделает. Простые чернила использовать не выйдет, они будут просто стекать со страниц. Но в книге сможет писать каждый, у кого есть солнечная кисть. И написанное слово станет видно всем, у кого есть книга.

Солнечная кисть Хилеона была сама по себе маленькое произведение искусства: обоюдописчая, чем ближе к верхнему кончику, тем ярче блестит скрытый в ней свет; чем ближе к нижнему, тем гуще темнота.

— Дневная кисть пишет открыто, ее запись будет видна всем. То, что пишет ночная, прочту лишь я. Если вам понадобится написать что-то, чего не увидят остальные, пишите темным концом. И еще, ночная кисть может стирать то, что написано дневной, и наоборот.

— То есть, они одновременно бесконечный карандаш и стерка друг для друга? — спросил Винсент, обычно презрительное лицо которого озарилось удовольствием созерцателя.

Лисы столпились вокруг и улыбались. Рядом со Светоносным такое происходит часто. Наверное, это нормально, когда перед тобой стоит отчасти всемогущий человек, и скупыми движениями рук решает задачи, которые только что казались неподъемными. Внутри от такого светлеет и хочется улыбаться. «Отчасти всемогущий» звучит странно и даже глупо, но на поверку лучше всего отражает сущность Хилеона.

— Надо перенести в книгу всю информацию об уже исследованных Холмах, — заметил Кел. — Ты приказал всем собирать и приносить достоверные хроники, летописи и сказки?

Хилеон кивнул:

— Посадим писца прямо здесь, в библиотеке. Он занесет в Книгу то, что есть у смотрителей, все, что принесут из народа — и все, что отыщет на этих полках. Так что уже недели через две, книга Холмов станет на треть заполненной. Через пару месяцев наполовину… А вы и другие ханты заполните ее до конца.

Сказать, что книга Холмов станет желанным и долгожданным инструментом для любой ханты — значило не сказать ничего. В мире утраченных знаний, разрозненных обрывков и противоречивых легенд, невежественных смотрителей из выродившегося, хоть некогда и великого ордена, такой книги не хватало, как воздуха.

— Но она ужасно большая и тяжелая, — пожаловалась Алейна, наморщив нос. — Как ее таскать? В броневагоне возить нормально, но броневагон-то ни на один Холм не взвезешь.

— И близко к Холму через лесное кольцо не подъедешь, — кивнул Дик.

— Прелесть расслоения в том, что всякое воздействие на предмет проявляется на каждой из его манифестаций, — просто ответил Хилеон. — Мы сделаем книгу легкой, как перышко для носителя солнечной кисти, и тяжелой, как глыба для всех остальных.

Когда человек так легко и так верно решает вопросы, обычно ставящие тебя в тупик, границы возможного раздвигаются, и мыслить начинаешь по-новому. Светоносный свел руки друг к другу, медленно сжал в худые кулаки. Сказал — сделал. И удовлетворенно кивнул.

— На всякий случай, возьмите две кисти. Одну можно носить с собой, другую спрятать в повозке.

С тех пор книга Холмов хранилась у лисов в броневагоне, ведь никто посторонний ее оттуда не утащит. Даже с места фиг сдвинет. Так что Лисы в наглую клали свое сокровище на верхний люк, оставляя в качестве замка. Как вызов возможным грабителям и недругам: ну, попробуй отодвинь и открой!

Писчими стали Винсент и, как ни странно, Анна. У Кела оказался совершенно невыносимый почерк — тонкий, длинный и нечитаемый; Дмитриус, ясное дело, железными руками писать не мог, Ричард был вполне доволен своим умением бегло считать шкуры и стрелы, а также сэкономленные герши; читал он по складам, а писать не умел вовсе, и считал это дело для рэйнджера пустой тратой времени. Хорошим кандидатом на ведение книги была Алейна с ее академическим образованием в янтарном храме Лёдинга, но вот уж у кого всегда находилось достаточно иных хлопот: если не лечить, то собирать травы, цедить отвары и делать заготовки для зелий и мазей на будущее.

В итоге, книгу Холмов заполняли то Анна, то Винсент. Он сейчас и сидел за ней на крыше броневагона, открыв на семидесятой странице и описывая внешние признаки возвышающегося впереди Холма: высоту и форму, цвет мурвы, покрывшей склоны, какие стихии наиболее сильно чувствуются внизу и какие на вершине. В общем, стандартный свод.

Винсент также вживил в страницу три кусочка почвы — снизу, с середины склона и с вершины. С помощью смолы: они темнели в крупных каплях, словно останки древних насекомых. И в любой момент их будет можно вынуть оттуда для анализа.

Отдельно шло описание обелисков: их Лисы запечатлевали в специальную призму, а затем делали на страницу оттиски, получались маленькие живые картинки. Дотронувшись до каждой из них, читатель мог погрузиться в сохраненный образ и словно побывать в запечатленном месте.

— Чего это Дмитриус запропастился, — с беспокойством спросила Алейна. — Неужели герртруд такой прыткий, с двумя-то стрелами в тушке?..

— Какой бы ни был, Стальной не даст ему уйти, — равнодушно отозвался Винсент, даже не глядя на двоих пленников, прикованных к рабьей подвеске. Броневагон раньше принадлежал торговцам живым товаром, наличие цепей и кандалов и теперь было вполне на руку лисам, на руки и на ноги панцерам. Шейные кандалы надевать не стали, к чему унижать и без того униженных. Скованны они были совершенно обычным железом, без примеси всякой магии, а то вдруг один из них нульт.

Дорога, на которой встал броневагон, огибала Холм и уходила одним концом дальше в лес, а другим прочь из древней земли, на ровную, как блюдце, маленькую равнину, ведущую к поселению Землец.

— Ты лучше скажи, как там Анна? — спросил серый маг.

Анна наполовину ворочалась и стонала, наполовину спала. Тугая перевязь стиснула распухшее лицо; из-под нее торчала полая деревянная трубка, чтобы поить несчастную. Черноволоса почти сверху донизу была забинтована плетенкой, пропитанной отваром лечебных трав Разнодорожья. От нее пахло, как от избы травника в недели осенней засушки; сильнее всего воняла жирная черевичная мазь, хотя заживляющая сила мази была сильнее ее вони. И даже сквозь всю эту гремучую смесь пробился приятный запах холодящих раны мятных слез.

— Да так… — Алейна дернула углом рта, как всегда делала, когда была недовольна собой и своим трудом. — Я по одной ране сращиваю, боюсь сразу все исцелять, слишком много ран, поплывет она. От эйфории. Слишком много жизни вольется, будет как пьяная минимум неделю. Вот пулю из плеча вынула и срастила кость. Ну, болт выбрала и бок залечила. Вечером лицо, потом грудь, там не глубоко шипами пришлось. Пусть медленно, через день придет в порядок.

Это «медленно, через день», хоть и было сказано с совершенно искренним простодушием, сильно покоробило обоих пленников. Лица канзорцев, и без того по-злому неприязненные, сковала мрачная решимость бороться до конца. Сынам великой родины нельзя уступать злу. Мало того, что проклятая жрица у них под носом творит свои богорядвы, так еще и сам факт, что им, поборникам чистоты, приходится залечивать полученные в боях раны неделями и месяцами — а подбожникам посылают целительные дары, и они утопают в незаслуженных благах, когда каждая их молитва разрушает мир!..

Анна что-то замычала и попыталась перевернуться бок, но он был изранен сильнее, поэтому Алейна ласково, но решительно воспрепятствовала этому. Она толкла в маленькой ступке сон-траву и синюю соль, смешивая их, чтобы подруга, все еще взбудораженная трансом, ранами и невероятным напряжением боя, смогла крепко уснуть.

— Готово, — сказала наконец девушка. — Ани, зая, попей.

Израненная черноволосая жадно втягивала сонную воду деревянной трубочкой, аккуратно выпила всю чашку и даже не закашлялась. Ведь это был ее далеко не первый раз.

Уже спустя минуту она крепко спала.

Алейна встала и отряхнула штаны, испытующе глядя на пленников непредсказуемо-зелеными глазами.

— Теперь вы, бронеголовые, — сказала она.

Оба церштурунга канзорских диверсионных войск особого назначения приготовились к пытке. Винсент, прикрыв глаза, повел руками, и тени обоих ожили, налились весом и темнотой. Повинуясь кивку Алейны, тени схватили Карла, избитого церштурунга со сломанной рукой, прижали к стене броневагона — так, что он не мог двигаться.

Карл кричал. Твари тьмы цепко держали его, а живое порождение ереси, подбожница, нависла рядом и вливала в сломанную руку яркий, мучительный свет.

— Нет! — стонал он по-канзорски. — Не смей пачкать меня своей скверной, шлюха!

Голос у Карла оказался высокий, глубокий, страстный. Он мог бы петь тенором, солируя в хоре, только надо было отказаться от клевца.

— Я остаюсь чистым во имя Канзората… я остаюсь… ааа!

— Да пожалуйста! — в сердцах выкрикнула Алейна, отдернув руки с мирящим светом, видя, что тело солдата отторгает его. — Хочешь мучиться — мучайся.

Девушка обхватила его посиневший локоть, нащупала неестественный выступ под опухшей плотью — теперь она почувствовала его не только опытными, чуткими пальцами, но и на собственной шкуре. И рывком вправила сломанную кость.

Боль ослепила Алейну. Поджав скорченную словно огнем руку, она всхлипывала, отвернувшись от пленников, слезы градом катились по щекам. Канзорец тоже протяжно взвыл, но, глядя на плачущую девчонку, выдавил:

— Кара… настигла тебя… мироубийца, — он дышал тяжело, а всхлипывал тоненько, с подвывом, как обиженный котенок. — Погоди… Мир покарает тебя… еще сильнее…

— Высшая кара этого мира — тупоголовые мужики, которые не знают ничего, кроме войны и поисков врага, — развернувшись к нему, прошипела девушка.

У нее не было сил объяснять панцеру, что адская боль в совершенно здоровой руке была не наказанием-откатом за совершенное действие (совершенно не магическое, к слову), а свойством постоянно действующегосострадания. Матерь дала своим жрецам возможность тонко чувствовать тело больного, но обратная сторона этой силы заключалась в том, что лекарь вынужден переживать мучения, исцеляя их.

Целитель Хальды не спросит: «Так болит? А так?», тыкая больному в разные места — последствия каждого тычка он ощутит самолично. Как и все, что ощущает в данный момент тело пациента. Поэтому целители безумно благодарны Матери за возможность снизить эту боль. Но что делать, когда больной по той или иной причине не принимает обезболивающий, мирящий свет?.. Только терпеть. Со-страдание так называлось не зря.

К счастью, Алейна никогда не полагалась на одни только дары Хальды, на силу исцеляющего света — но пользовала и травничество, и полевую медицину, и даже академическую хирургию.

— Слушай внимательно, бронеголовый. Я не использую сил Матери на тебе. Буду лечить как травник, как ваш полковой фельдшер. Руками, мазями, благодатной канзорской алхимией. Могу оставить как есть, только руку закреплю.

— Даже благодатная помощь из рук подбожника причащает грязи, — вроде и твердо, но все равно жалобно ответил Карл. — Не надо мне твоего лечения.

— Как знаешь, — кивнула она, приставляя рейку к его руке и туго заматывая от плеча и вниз под аккомпанемент его слабых всхлипов. — Ходи с распухшей мордой, рань язык и щеки осколками зубов.

Тени, повинуясь кивку Алейны, отпустили его, и панцер обвис в кандалах, сжав губы бледной полосой. Хотя было видно, что после вправленной кости и шины ему стало легче. Девчонка повернулась ко второму пленнику и с удивлением заметила, что его взгляд не был полон неприязни, а скорее просто мрачный, но при этом какой-то… Сложно выразить одним словом.

Как если ты предан идеалам своей страны, но ты веришь и собственным глазам, и собственному сердцу, они говорят тебе, что враг достоин уважения и что по большому счету он тебе вовсе не враг; но ты не ставишь под сомнение войну и задачу стереть жрецов и богов с лица земли — просто не хотел бы стирать эту жрицу, эту девочку, ты бы хотел, чтобы она прекратила быть подбожницей и беззаботно смешивала травы где-нибудь в столичном штрайнстьют; но сражаясь с подбожниками и детьми скверны, ты увидел и услышал достаточно, чтобы понимать: у нее тоже идеалы и она так же не отступится, а значит, ваше обоюдное благополучие возможно лишь в ином, лучше мире, в другой жизни — а здесь победит либо верное дело Канзора, либо греховное владычество разрушающих мир богов. И тебе жаль, что это так, и тебе почему-то изнутри захотелось, чтобы это не было так, чтобы невозможное стало возможным, и стало можно как-то совместить — и величие безукоризненной Родины, и пылкую искренность убеждений зеленоглазой девчонки…

Вот это выражение осторожного сожаления, смешанного с затаенной, не осознанной даже самим канзорцем улыбкой, любующейся ее чистотой, Алейна и увидела на хмуром, мрачном лице пленника. Или ей показалось. Ведь как только он заметил, что жрица смотрит, недобро свел брови и словно закаменел. Словно привычно надвинутая броня, выражение неприступной твердости сковало его лицо. Ни капли доверия врагу.

Алейна вздохнула.

— Пей, — тихо сказала она, наклоняя горлышко баклаги к его губам.

Конечно, им очень хотелось пить, после изнурительного бега на холм и боя прошло уже полчаса. В глазах у безымянного для нее солдата промелькнула тень благодарности. Девчонка не подала вида, что заметила это, и протянула баклагу Карлу.

— Вода не из Храма, а из ручья, — не удержалась она. — Чистая от скверны.

Хоть к питью сей убежденный сторонник Чистоты припал без разговоров про грязь…

Сзади послышались шаги и кряхтение.

— Уфф!.. Больше вокруг никого, — громко сообщил Кел, который вместе с Ричардом обошел Холм по кругу в поисках лагеря церштурунгов, и вернулся обратно, изрядно запыхавшись.

— Сверху тоже не видно, — Винсент, оказывается, уже закончил с Книгой, слез с крыши броневагона и устроился в тени под густыми зарослями орешника. Надменный маг вылепил из серой материи комфортное кресло, в котором и восседал, откинувшись назад. Глаза его подернулись блеклой пеленой — как всегда бывало, когда он смотрел через одну из своих теневых слуг. В данном случае, Винсент скользящим полетом огибал Холм в теле ворона, сотканного из мглы, и внимательно разглядывал окрестности.

— Зато мы нашли их ночевку! — гордо заявил Кел. — А там припасы и кое чего поинтереснее.

— Мы нашли? — нахмурился Ричард, не любивший выскочек в общем, а этого выскочку в частности.

— Я был с тобой, поэтому тоже нашел, учи семантику, — беспечно отозвался светловолосый, который уже пришел в себя и натянул поверх походной рубахи свою традиционную накидку самоуверенности. — Без исходящего от меня сияния ты вообще бы ничего не заметил, так что рот закрой, а то зубарь влетит.

Ричард мог сколько угодно продавливать его взглядом, но так и не додавить до залежей совести, а только сломать гляделки.

— Где Дмитриуса носит? — буркнул вместо этого рэйнджер. — Это по его части.

Он держал в руках небольшой, но тяжелый механизм, явно созданный мехгардами. Только что канзорской печати на нем не было, но кто еще умеет создавать такие штуковины, как не механики-антимаги. Лисы уже сталкивались со сферами отрицания, так что печать здесь была и не нужна.

— В их лагере сфера только одна. А должно быть четыре, чтобы закопать по сторонам Холма, — объяснил Ричард. — Три других значит уже закопали. Раз Стального нет, пойду сам выкапывать…

— Да идет он, — сказал Винсент, ворон которого видел все сверху. — Вон, по склону спускается. И, хм, зачем-то несет канзорца. Которого ты подстрелил.

Латный воин тяжело лязгал, медленно двигаясь к броневагону. На стальных плечах лежал измочаленный герртруд с обломком стрелы в спине. Внезапно он двинулся и застонал.

— Гнилья кровь! — выругался от неожиданности Ричард. — Ты не добил панцера?!

— Удивительное дело, — поднял брови Кел, говоря негромко, зная, что Дмитриус услышит его даже с сорока метров. — Что это с тобой?..

Пленники исподлобья глядели на лисов. Они были развернуты к склону спиной, и своего собрата на руках у Стального видеть не могли.

Алейна вскочила, отерла руки о замызганные накладки, идущие по ее штанам от бедер до колен, и вгляделась. Увидев, что пленник и правда жив, она улыбнулась и легко помчалась вверх, навстречу латному воину.

— Ты не убил его, — ласково сказала девушка, касаясь стальной руки.

— Принес… тебе. — гулко раздалось изнутри доспеха.

— Спасибо. Опусти на траву.

— Сейчас?..

— Наконечник стрелы ходит внутри него, от движения твоих плечей. Если ты пронесешь раненого еще минут пять, он изрежет его внутренности, и я вряд ли смогу что-нибудь сделать. Ну и конечно, его упертые собратья опять заведут плач о скверне и чистоте.

Девушка говорила безмятежно, как собрату по детской игре. Темно-рыжие волосы поблескивали на солнце, веснушки смешливо сгрудились на наморщенном носу.

Стальной воин, помедлив, осторожно снял пленного с плечей и опустил его на землю.

В одной руке жрицы разгорелся бледный мирящий свет, впитался в спину герртруда; в другой сверкнул обоюдоострый цельнолитой ланцет. Алейна в одно движение взрезала рану, отбросила в гущу леса окровавленный обломок стрелы. Раненый глухо заревел, глаза его раскрылись, зрачки метались, взлетая наверх под веки. Он инстинктивно пытался перевернуться на бок, но жрица не дала, зажав ладонью кровоточащую рану.

— Хальда, милосердная матерь мне и любому встречному, — тихо, напевно взмолилась девушка. — Если я дочь твоя, то каждый на свете мне сводный брат или сестра, отец или мать, любимый или дитя. Нельзя не спасти ближнего; дай мне пригоршню твоего света — сколько смогу унести.

Руки Алейны засияли.

— Я так хочу поделиться им с другом или врагом.

Поток светящейся жизни влился в рану канзорского снайпера, она за секунды заросла.

Верная закончила молитву, а раненый уже спал. Вернее, он уже не был раненым. К счастью, канзорец не знал, что исцелен гнусным еретическим чудовством, а тем более, силой Богини.

Быстро заживив неопасную и неглубокую рану в его ноге, Алейна удовлетворенно кивнула и утерла пот.

— Тащи к остальным.

Легкая рука вновь коснулась Стального, и тут же, прыткая, как древесная белка, девчонка умчалась вниз к броневагону. Дмитриус неподвижно смотрел ей вслед, затем накрыл могучей стальной ладонью место, где Алейна дотронулась до него. Отвернулся и уставился на открывающийся впереди вид.

Зеленый покров густого леса с торчащими то тут, то там вершинами Холмов тянулся направо и налево сколько хватало взгляда. Семидесятый стоял на отшибе, на краю древней земли. Лес обнимал его с трех сторон, а спереди от Дмитриуса было просторно и свободно. Только цепочка старых, обветренных обелисков окружала подножие Холма. За ними темнело кольцо леса, а дальше светлел луг, расходился в гладкую и чистую, чуть цветастую равнину — ее пересекал росчерк сверкающей на солнце маленькой речки Повитухи, которая вилась между Холмов и вытекала на равнину, синяя, как сапфировая жила.

Дмитриус не мог видеть всей расстилающейся перед ним красоты. Но знал, что она есть. Он не мог проронить слезу по утраченным глазам, не мог вдохнуть свежий ветер с равнины и почувствовать в теплом воздухе, как широко зевает утро, переходящее в солнечный полдень… Так было и с Алейной. Стальной не мог ощутить или даже увидеть ее. Но он знал, какая она. И этого было достаточно.

Ворон на полной скорости врезался в мантию мага и растворился в ней без следа. Винсент, совсем не щурясь от солнца, смотрел на Дмитриуса через серый капюшон.

— Чего он там встал?

— Оставьте человека в покое, — Кел, умытый и просветлевший лицом, приподнял одну бровь. — Забыли слово «тактичность»?

— Я и не знал никогда, — ответил немытый, уже слегка обросший космами рэйнджер.

— У нас трое пленников, — Алейна была явно довольна тем, что не всех врагов поубивали, а одного она отвела от смертной черты. — Можно допрашивать.

— Для дознания и одного достаточно, — сплюнул лучник. — Хотя, больше не меньше, всегда можно… Молчу.

Перед пронзительным взглядом Алейны пасовали все, даже всегда уверенный в своей правоте Кел и жесткий, диковатый Ричард.

— Ну так начинайте, — сказала она. — Я свое дело сделала.

И уселась рядом со спящей Анной, легкими пальцами поглаживая волосы подруги.

Дмитриус спустился к броневагону, снайпера он нес не по-человечески, а взяв подмышки, на вытянутых руках. Удобно, коли твои руки из стали и не ведают устали! Форменные сапоги канзорца, хорошо потертые о северные дороги, волочились по чужой земле, которую немало топтали как свою. Герртруд не проснулся, когда его повесили на кандалы, только волосы прилипли к покрытому испариной лбу, потому что Алейна исцелила его именно так — жарко и накрепко.

Подойдя к девушкам, латный воин встал так, чтобы загородить их от взгляда пленников, и легонько стукнул пальцем себе по животу. Броня тут же вскрылась немалой дверцей, высотой почти во весь его торс, откуда высунулись четыре маленьких, сморщенных руки землистого цвета, и с большим трудом выдвинули тяжелый снайперский огнестрел. В его прикладе была полоска с гравировкой «Ганс Штайнер», а под ней больше двух десятков аккуратных маленьких зарубок.

— Анне, — проронил Дмитриус. — Заслужила.

И положил тяжелое оружие с удлиненным стволом у ног черноволосой.

— Итак, трое. Хороши, как на подбор, — оценил Кел. — Жаль старшины нет, Винсент его тенью убил. Ну что, служивые, поговорим.

Лица у церштурунгов были мрачные (если не считать того, что у первого лицо распухло и посинело от ударов), смотрели с неприязнью, закаленной в боях. Но за достоинством гордых сынов Канзора, за угрюмым презрением пряталось удивленное непонимание проигравших, казалось, выигранный бой: как же так? Как же так повернулось, что они сделали не так?

— Гадаете, что вы сделали не так? — спросил Кел, который использовал шепот разума и, глядя на пленников, понимал, о чем они в целом думают, мог уловить отдельные их помыслы и даже поймать мысли, как если бы пленники шептали ему на ухо. — Ну, прежде всего, Канзор зря пошел войной на Богов. Но за это отвечать будет весь Канзор… А вы конкретно… зря связались с серебряной хантой. Неужто бирки слабо блестели? — он потрогал серебряную бирку, прикрепленную к кожаному наплечнику. — Или заметили, но все равно решили, что сил хватит? Вот здесь и ошиблись.

— Не ошиблись. Был сильный план, — прошипел побитый Карл. Внезапно по-андарски и вообще без акцента. Оно и понятно, диверсионные жили в Мэннивее за годы до войны, чтобы, когда она начнется, знать Землю Холмов как свои пять пальцев.

— Чем сильный? — удивился Кел. — Сами себя в ловушку загнали: наверху спрятаться негде, пришлось прятаться внизу и после взрыва по-козьи скакать. Половина подъема, прибежали в мыле. Плюс не все сразу, а в три порции. Глупо.

— Вы должны были отрубиться. Первый добежавший вырезал бы вас, как свиней.

— В жизни, — очень серьезно сказал жрец Странника, пальцы которого снова непроизвольно перебирали невидимую нить, — постоянно что-то идет не так. Потому что разум видит два возможных поворота, а на самом деле их десять. Если не рассчитывать на это, ничего нормально не сделаешь. Хороший план предвидит, что одного из шестерых не вырубит. Или двоих. А лучший план вообще не вступать в заранее проигранный бой, так учит мой бог, Странник.

Побитый церштурунг презрительно засмеялся, хотя второй молчал.

— Ваши убоги не предвидели ничего. Что великий Канзор войдет в Княжества. Что власть магов над честными людьми закончится синими кострами, на которых сгорят все, кто не очистился. Что Фирхстагщелчком пальца разрушит вашу хваленую Охранную сеть, что твари из-под Холмов обрушатся на вас, и вы в полной мере познаете вкус ереси, в которой топили наш мир. Вы жили и не знали, что все это случится, Боги не предупредили вас. Они снова подвели тех, кто им поверил. И теперь скверна из-под Холмов пожрет скверну из Княжеств, а после мы вычистим всю мерзость огнем и сапогом. А ты, разрушитель мира, не предвидишь, что умрешь в корчах на костре.

Карл сплюнул кровь и спокойно посмотрел на Кела. В его блеклых голубых глазах сверкала канзорская гордость.

— Ты только что перечислил три акта величайшей мерзости, которые совершила твоя страна, — ледяным тоном ответил Кел. — Маги и жрецы тысячи лет спасали людей и запечатывали врагов рода человеческого под Холмами. Вы выпускаете их, и отвечаете за все зло, что они принесут. Поэтому…

— Оох… — герртруд открыл синие глаза и моргал, пытаясь понять, что происходит. Оба других пленника резко заткнулись. Снайпер был старше их по званию, решать, что говорить врагу во время допроса, должен он, а их дело — помалкивать.

— Пей, — сказала Алейна, протягивая герртруду баклагу.

Выпив воды, солдат быстро пришел в себя. И без лишних предисловий проклял девчонку, которая спасла ему жизнь.

— Ходячая чаша скверны, — негромко отчеканил он голосом, полным рубленого осуждения. — Против воли ты черпнула отвратной грязи своей и измазала мне самую душу.

Судя по неподдельной боли, звучавшей в его голосе, он был один из чистых, не тронутых магией. Тех, кто сохранил девственную чистоту до зрелых лет, ни разу не принял ничьих чар, отверг все заклинания врагов в боях — и с гордостью нес эту чистоту, как знамя. Теперь его гордость была растоптана.

— Ты знала, что я беззащитен и слаб, и воспользовалась…

— Все началось с того, что ты и твои друзья воспользовались нашей слабостью и беззащитностью. Когда сначала взорвали нас, а потом стреляли по нам из кустов.

— То были засада и бой, — канзорец говорил тихо, с полным самообладанием. — Легитимные приемы справедливой войны. А твои действия, после боя, нельзя классифицировать иначе как пытку пленного.

— И вправду, если один мужик отдал другим мужикам приказ убить, их убийства внезапно становятся легитимны и справедливы! То ли дело спасти панцера, чтоб он не сдох, вот что бесчеловечно!

— Просто на будущее, — вежливо уточнил Кел. — Следовало оставить тебя умирать?

— Следовало, — по-строевому четко кивнул церштурунг.

Лисы не в первый раз бились с канзами, и уже привыкли к подобному. Однажды, раненый солдат, даже находясь в полубреду, понял, что его лечат магией. И впал в такой припадок, что ударился затылком о камень, потерял сознание. Алейна вылечила его, но, очнувшись, он понял, что был исцелен с помощью скверны, разрушающей мир, и сбросился со скалы. Каково же было удивление лисов, когда падающего подхватил сотканный из мглы дракон! Потому что дракон был не из слуг Винсента, а чужой…

Серый маг скривился, глядя на снайпера, бледного от сдержанного гнева. Он считал его придурком, как и остальных жителей великого Канзора. Люди, по собственной воле поколениями отказываются от всех преимуществ магии, а теперь еще и восстали против тысячелетней мудрости богов? Месяц лечат перелом, который верная жрица Матери может зарастить за день; умирают от болезней, которые она изгоняет движением руки; предпочитают, чтобы их дитя умерло, вместо того, чтобы спасти его «скверной»? Как можно называть таких людей, кроме как идиотами? Канзорцы признавали алхимию, и развили ее лучше, чем остальные народы, но алхимия хоть и природная, в применении гораздо медленнее и слабее магии, никогда не даст тех же результатов и возможностей.

— Фирхстагпридет за тобой, разрушитель мира, — тихо сказал снайпер, синие глаза сверкнули. — Он посмотрит на тебя, и от одного его взгляда ты сгоришь в чистом, испепеляющем огне.

Фирхстаг, «гордость нации». Он говорил о Просперо, и при упоминании о нем все трое канзорцев просветлели лицами, налились гордостью. Мифический нульт, которым пугали всех магов севера. Хотя какой уж мифический — после всего, что он сделал.

Полтора года назад Просперо пришел вместе с пятой армией под неприступные стены Брандбурга, стоящего на великом истоке тверди, защищенного как никакая иная крепость в мире. Взмахом руки обрушил стены и башни, замки и дома. Обнулил всю магию, включая великий исток, на десяток миль вокруг. Вот просто так, взял и снес город, который пережил даже Нисхождение, простоял неприступным сотни лет.

Прошел год, королевство Бранниг стало одной из провинций Казора, а канзы вторглись в Антар, сильное и славное рыцарское княжество, один из столпов Союза. Вторглись и двинулись по антарской земле бронированным катком… А на захваченных территориях одна за другой вспыхивали искры синих костров. Кулаки Винсента сжались, потому что, как всегда, он против воли ощутил горящим на синем костре не незнакомого мага или жреца, а самого себя.

Великая северная война — вот что сейчас происходит к западу от Мэннивея, от Холмов. Но и Разнодорожье не осталось в стороне от битвы Канзора и Богов. Просперо пришел и сюда. Пришел втайне, тихо, когда никто не ждал — и одним движением руки снял великую охранную сеть. Холмы, спавшие тысячи лет, пробудились, и твари полезли из-под них.

Винсента восхищала такая поистине божественная мощь. Хотя «божественная» про арх-нульта звучало насмешливо. Серому магу было плевать, какие там убеждения у этого Просперо, что он за человек по характеру, что им движет. Главное, насколько он гениальный нульт. Ведь в мире, полном магии, великий нульт сильнее архимагов: он может обернуть магию против ее же носителей — высвободить энергию и направить ее как пожелает. Возможно, этот Просперо сильнее даже младших богов. Мог бы он победить Короля Ворон и спасти лисов, попавших к нему в капкан? Наверняка смог бы, капризный бог вообще не производил впечатление могущественного. Только и мог, что издеваться над беззащитными смертными…

Отчего же тогда Просперо так редко используют? Гордость нации ни разу не всплыл на антарском фронте. Никто не знал, как он выглядит — это при всей мощи канзорской пропаганды. Тайна личности арх-нульта была главным секретом разведки.

— Ваш герой и так наделал достаточно дел, — вздохнул Кел. — Что за дурацкие у вас понятия о героизме. Выпустить наружу врагов рода человеческого, и радоваться, как они будут уничтожать безвинных людей, которые здесь просто спокойно жили?! Это по-вашему Чистота? А если бы Холмы испокон веку стояли в Канзоре, и мы спустили тварей на ваших жен и детей?

На лицах солдат проступило легкое недоумение. Допрос проходил не совсем так, как они привыкли. Никто не макал их в кадку, не прижигал раны углями, не втыкал иглы под ногти, даже мочку уха никому не отрезали. Разведка не донесла церштурунгам, что ханта «Лисы» чрезвычайно склонны к задушевным разговорам у походного костра.

— Ну вот представим, — как ни в чем не бывало рассуждал Кел. — Пусть ваш план сработал и благодаря засаде со взрывом вы нас поубивали. Чего бы со Стальным делали? Пули его не берут, он бы пару ваших убил, остальным только бежать, спасаться…

— Дмитриуса они вырубили нульт-гренадой, которая была прилажена к бомбе — все-таки подал голос Дик, которому претила манера светловолосого всегда перехваливать их ханту. — А гремлинов внутри него контузило взрывной волной. Так бы он и валялся отключенный весь бой, если бы я их вштырем не разбудил, а они его не завели со второй попытки.

— Ну так разбудил же.

— Да, после того как Анна меня в себя привела.

— Ну так привела.

— Она одна после взрыва в сознании осталась.

— Ну так осталась. И продержалась.

Канзорцы смотрели на черноволосую. Тот, которого парализовал Кел, глядел с проблеском удивления и интереса. Он взбежал на вершину с другой стороны и не видел Анны в бою. А Карл своими глазами увидел, распухшим лицом и сломанной рукой прочувствовал, как одна едва отошедшая от взрыва девка раскидала их троих… в его глазах отражалась смесь неприязни и стыда. Стыд был настолько силен, что во взгляде канзорца не нашлось места уважению, но Ричард знал: когда стыд спадет, уважение проявится. Он знал, потому что уже не раз видел это.

— Мы не благодаря серебряным биркам и лисей доблести тут живые стоим, — подытожил Дик. — А потому что Анна выдержала.

Алейна с Винсентом кивнули. Кел явно был не согласен с этим утверждением и смотрел на ситуацию шире, как и положено жрецу бога судьбы, но спорить не стал.

— В любом случае, — сказал он. — Вашего положения это не меняет. Как ханта Мэннивея, мы уполномочены вас казнить на месте, по закону военного времени. На ваше счастье, никто из нашей ханты не погиб. Но вы пытались помочь низвергу, человечьему врагу выбраться. А за это в Земле Холмов убивают изобретательно и жестоко. Возвращают пробудителям все то зло, которое низверги причинили людям Разнодорожья.

Он сделал паузу. Но канзорцы и сами понимали, что с ними сделают в Землеце.

— Имеидся уложение обвымена военпленами, — сказал до того молчавший второй церштурунг. Акцент был сильный, Алейна и Кел поневоле улыбнулись.

— Вы вправе обменять нас на пленников из Мэннивея, в замке Брегнан, — пояснил снайпер. — Выручить до десяти гражданских. Или, может быть, остатки ханты «Ручейки».

Лисы переглянулись. Они знали Ручейков.

— Брегнан опять под вашими? — спросил рэйнджер. — Когда?

— Отбили месяц назад.

— Хорошо, — сказал Кел, подумав. — Если вы, не скрывая, расскажете все, о чем мы хотим знать, мы обменяем вас в замке. Если нет, сдадим в Землеце, там вас и закопают.

— Когда натешатся с червоточцами Холмов. С подползнями врага. С низвергским отродьем, — добавил Дик.

Церштурунги смотрели на старшего по званию, понимая жизненную важность его решения, а он думал тяжкую думку. Наконец поднял взгляд:

— Я Ганс. Буду говорить, если не станете сквернить Карла и Виргу. Скверните меня, я уже порченый. Их обещайте не трогать.

— Засунь свои условия себе в… — равнодушно начал Ричард.

— Согласны, — кивнул Кел. — Обещаем не использовать на них магию кроме той, что уже использовали. Кто под Холмом?

Церштурунги отрицательно замотали головами. Откуда им знать.

— Как вы прошли обелиски? В ваших вещах нет бирок. Неужто среди вас настолько сильный нульт, что обнулил их? Или какая-то алхимическая хитрость?

Кел не случайно задал сразу важный вопрос. Пленник дал согласие на допрос в обмен на жизнь себя и людей, и вряд ли будет саботировать первый же вопрос.

— Мы не делали ничего. В директиве было сказано: на закате обелиски бездействуют.

Лисы переглянулись. Новость была очень плохая. Обелиски — главная система защиты от твари, сидящей под Холмом. И от нежеланных гостей извне. Если погребенный низверг сумел подавить обелиски, даже на время, чтобы пропустить церштурунгов к себе на Холм, значит, он как никогда близок к освобождению.

— Когда получена директива?

— Ночь назад.

— Что в ней было сказано?

— Семидесятый холм, установить арснихты…

— Сферы отрицания?

— Да. Поставить засаду у обелиска, нейтрализовать ханту, которая придет.

— Откуда уверенность, что ханта придет?

— Не ведаю. Приказ был конкретный.

— Как вы его получили?

— Срочным способом, через птицу.

Кел молчал, внимательно на него глядя.

— Кого из ханты надо было доставить живым для допроса?

Губы Ганса сжались. Это был первый вопрос, на который он не хотел бы отвечать. Но глупо было бороться за этот ответ — он хоть и сдавал информатора, но все же не стоил борьбы.

— Тебя.

— То есть, вы знали конкретно, какая ханта придет, и кого из нее брать живьем.

— Да, Лисы.

Алейна в недоумении смотрела на своих. И как они могли узнать, если мы сами до вчерашнего дня были не в курсе? Панцерам надо было успеть получить приказ, добраться до семидесятого, все подготовить…

— Откуда прилетела птица?

— Не ведаю.

Лисов нанял холмовладелец Вильям Гвент, нанял позавчера ночью, то есть немногим больше суток назад. Они были поблизости от принадлежащего Гвенту семидесятого Холма, вокруг которого последние дни творилась всякая странная шелупень. Взяв контракт, Лисы добрались сюда за день. Одно дело, готовить засаду против какой-нибудь ханты. Естественно, какая-то ханта придет на Холм, раз тут замечены странности — это часть работы наемников Мэннивея, зачищать древнюю землю от пробудителей, ловить выползающих на поверхность младших тварей. Но если ждали конкретно Лисов, если вражеская разведка знала о них, выходит, в окружении Вильяма Гвента сидит враг.

Светловолосый помолчал и кивнул.

— Значит, вы излазили весь верх Холма, и прикопали сферы в чаще у подножия, в трех местах. Второй день здесь?

— Нет. Пришли в ночь. Работали с рассвета.

Чертова канзорская эффективность. Мы бы провозились весь день, подумал Винсент.

— Значит, ночь и с утра до обеда, — подвел итог Кел. — И что странное было за это время с семидесятым Холмом? Особенно на закате?

Все предыдущие вопросы задавались для разогрева, этот был ключевой.

— Ничего странного.

То, что он лгал, было понятно даже простодушной Алейне. Другое дело, шепот разума позволял Келу не бояться лжи. Обычно. Но сейчас, судя по застывшему лицу, жрец не смог расслышать неразличимо-тихий шепот мыслей герртруда.

— Вот как, — сказал он. — Ты, братец, еще и нульт.

Синие глаза не дрогнули.

Кел отвернулся от снайпера и шагнул к солдату:

— Карл, что странное было с этим Холмом?

— Ты дал уговор! — Ганс угрожающе дернулся, резко зазвенев кандалами.

— Мы дали уговор не использовать новой магии. Новой я и не использую. Карл? Что странного было с этим Холмом?

— Ничего странного.

— Свет? — переспросил Кел удивленно, отвечая не на слова Карла, а на его мысли. — Весь Холм охвачен призрачным светом?.. На закате?..

— Мразные мироубийцы, гниль подбожья, мешки скверны, вы будете гореть заживо, — в лицо снайпера было страшно смотреть, глубоко посаженые синие глаза пылали на маске мрачной ненависти.

Плащ Кела взметнулся, свистящий ветер обрушился на герртруда, заглушая хулу, воющий поток влился пленнику в глотку, в легкие, за мгновение выгасил все звуки, рвущиеся от панцера, остались только завывающий ветер, задушенные всхлипы и звон цепей. Серо-зеленые глаза смотрели в горящие бешенством синие, и канзорцы увидели, что во взгляде подбожника затвердевает такая же гордость, как и у них самих.

Ганс Штайнер бился, задыхаясь, явив ярость Чистого, перед которым мерзость стояла на расстоянии вытянутой руки. Но он не мог сказать ни слова. А жрец Странника поднял руку и стискивал ветер, выдавливая весь воздух у него из легких. На висках канзорца выступил пот, воздуха уже не было, он задыхался, беззвучно хрипел в цепях, дергал пальцами, ища опору, лицо его стало синеть. Кел выдрал из него ветер резким движением руки, и тут же послал обратно, влепил свистящую оплеуху, ветер ударил герртруда затылком о броневагон.

— Вы забыли, кто здесь кто, — сказал светловолосый ледяным тоном. — Вы напали как трусы и подлецы, из засады, в спину. Вас было больше. Но вы проиграли. Мы побили вас, без единой потери, вы живы только по нашей милости. Помните, кто вы: жалкие побитые псы. Оскалите пасть — вам выбьют зубы. Еще одна хула на богов — и смерть.

Церштурунгов нельзя было взять на испуг. Но они хорошо понимали реалии. Какой смысл умирать, когда можно выжить и снова встать в строй? Лисы не убьют их, коли они выполнят договоренности. Жрица Милосердной Матери не позволит, да и Странник миролюбивый бог. Если не лезть на рожон. Один за другим, солдаты кивнули, и хрипло дышащий герртруд тоже принял правила игры.

— И снова Карл, — отступая, сказал жрец как ни в чем не бывало. — Так что там с призрачным светом, на закате озарившим весь Холм?.. Он был почти незаметен в алых лучах солнца?.. Но Ганс и другой нульт в вашей группе почуяли необычайно сильный прилив магии и скомандовали всем быстрее бежать сквозь обелиски… Ооо… Кодовое название вашей группы «Железные кролики». Подходит, фыр-фыр. Вы поднимались, лучи заходящего солнца вместе с вами отступали вверх по склону… а там, где установилась вечерняя тень, свет из-под Холма не шел. Получается, он реагировал именно на движение солнца. Нульты осмотрели вас, но магии не обнаружили… Чем бы ни был этот призрачный свет, он никак вас не затронул.

Канзорец не проронил ни слова, но Келу это было и не нужно. Если человек не тренирован как следует, чтобы контролировать поток мыслей и образов, возникающих в его голове, когда о них заходит речь — он неминуемо будет вспоминать. Конечно, если чтец разума достаточно искусный, чтобы разматывать клубок воспоминаний в нужную сторону, но Кел за последние месяцы в этом сильно поднаторел. Он задумчиво рассмотрел обрывочное, но полноценное воспоминание солдата.

— Другие странности? Звуки? Ночные существа? Обелиски, они вспыхивали и мерцали? Вы видели поблизости каких-нибудь тварей? А кстати, где духи?.. Ни одного духа?..

Церштурунг молчал.

— Понятно. Вирга, что странного было с Холмом?

— Кланцштадт, — отрывисто бросил герртруд. — Кланцштадт.

Он пытался помочь собрату направить поток мыслей в иную сторону, заглушить воспоминания о Холме.

Вирга изо всех сил думал о град-параде. О лейб-марше гвардейцев сопровождения, ведущих Героев Нации. Широкая улица заполнена музыкой, приветственными криками и людьми, но это не толпа — это единая семья. Это связанное общим порывом войско сынов и дочерей своей страны. «Кланцштадт!» кричат они, кричит единый голос Канзора, встречая гордость нации, маршем идущую во главе парада.

Канцлер стоит на высокой бронь-платформе, где живые цветы гармонично украсили рифленую темно-зеленую сталь. Из нежных цветочных форм вздымаются мрачные, волевые тела пушек. Ощетинились дулами во все стороны, смотрят из проклепанных по контуру бойниц. По правую руку от главнокомандующего поднял руку Неудержимый — Приам Герр Кинкель, по левую неподвижно замер Несгибаемый — Дитрих Герр Платц. Грудь маршалов южной и северной армий украшают ровные лучи из наград, солнце блестит на медалях героев, утверждая их равенство небу.

Гордые полотнища флагов волнуются над улицами и площадью, вихрятся над бордовой, оранжевой, красной черепицей крыш. Длинные стяжки алеют меж домами, венчая гирлянды белых и красных цветов, увитых золотыми лентами. Красное, золотое и белое, наши цвета. Кровь преданных и погибших предков, добровольная кровь нынешних поколений, преданных своему делу и отдавших себя государству; золотая канва драгоценности наших потерь и величия наших завоеваний — и белое солнце чистоты, защитившей и спасшей нашу расу, а ее руками и весь мир.

Повсюду празднично, красиво, везде счастливые, здоровые лица. Нет ни тени беспокойства, ни тени бедности, ни мысли о недовольстве. Есть лишь счастье, что нам довелось родиться и вырасти в такой стране. Есть лишь уверенность: так будет всегда. Ведь мы — единая нация, мы — будущий Канзорат. Мы — нынешний Канзор.

Играет музыка, и чувства теснятся в груди ей в такт.

Повсюду цветы, ленты, облака конфетти, расшитые золотые полотна и золотистые рамы окон, и снова цветы.

Вслед за Канцлером с маршалами едет платформа героев, и там, наверху высокой колонны стоит, целясь в толпу, Беспощадный — Хансель Герр Труд, лучший снайпер страны, а значит, мира. Он стреляет прямо в горожан и не знает промаха: бутоны роз бьют в плечи красавиц, и те, взвизгивая от восторга, поднимают их высоко вверх, чтобы всем было видно, что они поражены в самое сердце; что Хансель выбрал их! Кавалеры тут же подсаживают счастливых девушек с бутонами к себе на плечи, и они машут руками, раскрасневшиеся, гордые, прекрасные.

Внизу на той же платформе лучшие из лучших: герои разведки, всех видов пехоты, штрайдеры с огнестрелами наперевес. Следом другая платформа, поменьше — но эффектнее остальных. Огни пылают в узких бойницах у нее по бокам, искры сыплются на мостовую, на платья, прически, протянутые руки людей, но никому не вредят, только щекочут теплом и светом. Чистая вода циркулирует в прозрачных трубах между огнями, и золотые шарики несутся в потоке, искрясь на солнце. Конечно, здесь возвышаются лучшие из альфертов — боевые алхимики жонглируют разноцветными шарами, поминутно взрывая их в искрящиеся столпы фейерверков. Люди кричат от восторга. Но вдруг звучит барабанная дробь и музыка стихает. Вокруг альфертов поднимается высокая сеть. Что они надумали? Секунда, и алхимики жонглируют жидкой смертью, перекидывая друг другу с десяток пузырей, мерцающих огнем, вот ведь бесстрашные ловкачи! Вирга следит за этим, затаив дыхание. Он уже знает, что делает жидкий огонь, но сейчас не время омрачать красоту и радость, Вирга гонит воспоминания прочь.

Дальше тяжело ступают лязгающие слитным строем панцермейдеры, люди-крепости. Пружинные доспехи скупо блестят на солнце, каждое движение сильнейших воинов выверено и точно.

Огромная тень плывет над улицами и площадью, застилает дома — низко над городом реет новое достижение нации — Покоритель Небес. Гигантский овал, увитый сеткой канатов, и изящный кораблик, висящий под ним. Неистовству радости и торжества нет предела, земля содрогается от криков приветствия, летящих в небо.

Вслед за небесным кораблем следует платформа с надеждой и опорой государства, с детьми чистоты — нультами. Лучшие из лучших съехались на парад со всех концов чистой земли, земли порядка: здесь есть и Невидимки из нульт-разведки, и «белые щиты» боевого заслона — надежда и опора наших войск, и прославленная группа церштурунгов «Ласточка», и сиятельный Корпус Чистоты. Инквизиторы Ордрунга в алых плащах с церемониальными синими пиками. Посреди платформы пылает синий костер, в котором горят два скульптурных чудовища: порченый Хаосом мужчина со щупальцами вместо рук и ног, со змеями вместо волос и ненавистью на искаженном, нечеловеческом лице; и надменная ведьма с магическим жезлом, открывающая провал в темные миры.

Но даже среди инквизиторов выделяется огромный Хаммерфельд, знаменитый молот которого, Пушинка, стоит стальным древком вверх. На голове человека-крепости нет шлема, сегодня редкий случай, когда можно увидеть его лицо: суровое, с выбеленными солнцем коротко остриженными волосами, верящее, сильное. А перед ним улыбается Юна, самая младшая из фирхстаг. Сегодня она причислена к гордости нации, сам Канцлер приколол ей золотящуюся лучами медаль. Юне пятнадцать лет.

Следующая платформа окружена двойным кольцом гвардии. И она пуста. Но все знают, что это не так, в центре платформы стоит Просперо. И улица с площадью смолкает, когда великий появляется среди обычных людей. Руки тянутся в сторону платмормы, женщины плачут, глядя туда, где он стоит; у многих мужчин предательски блестят глаза. Сердце дрожит, а душа ликует при встрече с идеалом.

Что будет с человеком, чистота которого запредельна? Даже нульты не смогут увидеть его, даже их глаза недостаточно чисты, ведь «и малая скверна — ослепляет». Магия и боги отравили слишком многое в нашем мире, Просперо живое напоминание даже нам, чистым детям неба и солнца, детям мира и великой страны — что каждый небезгрешен. Недостаточно чист. А значит понятно, в какой опасности наш израненный мир.

Мир. Такой огромный и славный, разный и яркий, великий — трудно поверить, но наше общее сокровище, наш мир уязвим. Он едва не погиб семь столетий назад, Хаос выплеснулся повсюду, раскалывая континенты, уничтожая цивилизации, разрушая города и судьбы, убивая и калеча людей. Это случилось по вине губителей мира, магов и богов. Долгие, мучительные столетия слабое человечество боролось, чтобы только остаться в живых. Затем преодолевало Хаос и порождения скверны, а победило лишь благодаря появлению Чистых. Процветание охватило Канзор, процветание и спокойствие были повсюду.

Но теперь боги вернулись, чтобы снова взять людей в рабство, чтобы снова расколоть сущее. Змеятся трещины, мир трещит по швам от их магии, миазмы скверны расползаются повсеместно, из-за них мы слепы. Но Просперо, носитель высшей чистоты, спасет нас. Он обуздает губителей мира и не даст им снова обрушить небо на головы людей.

Парад закончится на площади, где юным сердцам, еще не познавшим, в чем скверна магии и богов, покажут ее во всей полноте. Магов и жрецов привезли на Кланцштадт — и после того, как они явят свою разрушительную магию, Просперо очистит каждого. И тогда дети увидят, как разрушительная сила их магии, вместо того, чтобы подтачивать мир, обрушится на самих виновных.

Вирга очнулся от того, что Кел положил руку ему на плечо. Серо-зеленые глаза жреца светились восхищением. Секунду Вирге, не окончательно пришедшему в себя, казалось, что светловолосый один их них, один из ликующих в восторге сынов Канзора. Ужаснувшись, осознав всю глубину ереси этой мысли, от отшатнулся, уперся затылком в броню.

— Спасибо, — сказал Кел. — Спасибо.

И только теперь Вирга понял, что его воспоминания были слишком яркими, полными и живыми. Как если бы кто-то умело вызвал их на поверхность из глубины.

— Чего ты раскопал в его памяти, красавчик? — спросил рейнджер, нахмурившись. Мрачень не любил, когда копаются в мыслях, считал самой подлой формой магии: влезать человеку в голову, в помыслы. Но разведка есть разведка, допрос есть допрос. Глупо было отрицать, что методы Кела подчас быстрее, проще и при этом эффективнее старой-доброй огненной соли под срезанные ногти.

Светлый вкратце рассказал о параде, на котором столь неожиданно побывал. Отступив от пленников, Лисы слушали и качали головами. Канзор для жителей севера оставался загадкой, закрытая и суровая страна победившей Чистоты и жесткой дисциплины. Лисы не бывали не то что в государстве панцеров, но даже ни в одном из его сателлитов; кто знает, как они там живут, что творится в головах у солдат армии, напавшей на Княжества, сжигающей магов и жрецов на синих кострах?

— Но вот что интересно, — добавил Кел, нахмурившись точь-в-точь как рейнджер. — Там на платформе, среди главных нультов всего Канзора, ехал наш… знакомый.

Все изумленно уставились на него. Знакомый?

— Человек-гора.

— Хаммерфельд, — произнес Дмитриус так громко, что даже пленники услышали и замерли.

Лисы разом посмотрели на Анну, но воительница спала и не слышала страшного имени. Затем все глянули на Ричарда, который заплатил за встречу с Хаммерфельдом самую страшную цену. Лучник стал мрачнее обычного.

— Так он гордость нации? Один из лучших нультов Канзората? — дернув щекой, спросил он. — Тогда понятно. Неудивительно.

— Нет, удивительно, — резко возразил Винсент. Маска его непроизвольно исказилась страхом и гневом, но маг тут же совладал с собой, и она разгладилась. — Что он делает здесь? Вдали от фронта?

— Мы с ним повстречались, ммм, две недели назад, — сказала Алейна. — Получается, он тогда и шел в Холмы.

— Вместе с крошечной армией, — добавил Дик. — Скрытно.

— Надо узнать, для чего он здесь, — все так же резко и настойчиво допытывался Винсент.

— Мы и так уже знаем, — негромко сказал Кел. — Сложите дважды два. Канзорская диверсионная группа закладывает сферы отрицания под обелиски, пытается взорвать центральный. Всеми силами ослабляет защиту Холма. А две недели назад в Ничейные земли прибыл элитный отряд с носителем Чистоты сильнейших нультов во главе. Естественно, это звенья одной цепи, и нам «посчастливилось» получить этой цепью по хребтине уже дважды!

— Хаммерфельд руководит спец. операцией по пробуждению низвергов, — произнес Ричард, взвешивая это пугающее знание. — Операцией по пробуждению низвергов.

Все против воли поежились.

Рэйнджер с Келом опять яростно спорили.

Дик настаивал, что на допросе враги нарушили договоренность и ничего не раскрыли, отделались неважными вещами, а о важных умолчали. Так что нужно сдать их жителям Землеца, показав раз и навсегда, что не пошедшим на реальное сотрудничество — не светит ничего, кроме мучительной и вполне заслуженной смерти. Кел же считал, что жизнь «Ручейков» важнее мести, лучше обменять их, в общем, сдавать канзорцев местным не собирался. Ричард сказал, последовательно: что «месть» здесь вообще не при чем; что половину из Ручейков как пить дать осушили грюндерсысо своими кровавыми операциями по пресечению магии; а у жреца песочные часы на плечах вместо головы.

— Пора к работе приступать, — сухо напомнил Винсент, который к разборкам друзей был по большей части равнодушен, а вот про дело не забывал. — Кел, ты бы звякнул господину Гвенту. Сообщил об отряде церштурунгов на его Холме.

— Рано, — отрезал жрец, отвлекаясь от своих мыслей. — Данных еще мало, нашего строгача отвлекать… Пошли лучше воронку посмотрим. Нам платят за расследование, давай уже приступать.

— Да неужели, — тихо усмехнулся серый маг, вставая и расправляя мантию.

— Дмитриус! Мы пошли наверх, обследовать воронку и обелиск. А ты будь с Алейной, сторожи панцеров. Сферы потом выкопаем.