Книгопродавец

Крынкину всегда поручали ответственные дела.

Когда стало ясно, что «Эстетическая энциклопедия» так и будет лежать на складе до морковкина заговенья, Алексей Никитич вызвал его.

Крынкин вошел в крохотный кабинет, не, стучась, сел, не дожидаясь приглашения и спросил, не поздоровавшись:

— Что на этот раз повесите?

Алексей Никитич заметно рассердился. Знал он Крынкина не первый день, никогда его не одобрял, но признавал его полезность в решении проблем вроде Этой. Поэтому он притушил свой гнев и примирительно ответил:

— Ну что ты, Володя, так сразу — «повесите»… Ты ведь ас, «книгопродавец Смирдин»! Надо ее, проклятую, сбросить… Затоварилась!

Крынкин расстегнул замшевый пиджак, закурил длинную сигарету «Данхилл» и сквозь дым обронил.

— Ничего, не капуста. Полежит, не протухнет.

Алексей Никитич вдохнул левой ноздрей на четыре такта, задержал дыхание и выдохнул на четыре такта правой ноздрей. Затем сказал еще более сладким голосом, покручивая в пальцах карандаш «Смена»:

Ты сам посуди, кого же я пошлю? Бачурин в командировке, Малинина в декрете, Озерчук бюллетенит, Пяткина еле-еле на два отдела справляется…

Но Крынкин помотал головой, выводя тонким дымом расплывающиеся вензеля:

— Не-е-е-ет. У меня своей рухляди хватает. Вернется Бачурин, поставьте его, и пусть себе тужится!

Заведующий сломал карандаш и ссыпал обломки в пепельницу. Побарабанив пальцами по бювару, сказал сдавленным голосом:

— Говори прямо, чего просишь?

Крынкин посмотрел на свою сигарету и согласно кивнул:

— Вот. Это деловой разговор, это приятно слышать! Я прошу мало. Три экземпляра «Декоративных рыбок», три Дюма, четыре Даррелла, два Лорки и один-единственный «Современный филиппинский детектив». После диктуйте мне любые условия.

С каждым новым названием Алексей Никитич все глубже вживался в кресло. Когда Крынкин умолк, заведующий беспомощно расслабил галстук, сунул в рот таблетку седуксена и махнул рукой:

— Грабь…

Крынкин сердечно засмеялся:

— Уж вас ограбишь, Алексей Никитич! Тамара без вашей записки со склада бумажки не даст. Вы уж напишите…

Внимательно проглядев письменное распоряжение и поймав заведующего на попытке дать вместо четырех книг Даррелла три, Крынкин достойно откланялся и вышел.

После его ухода Алексей Никитич еще долго чувствовал себя так, будто у него с одежды срезали все имеющиеся пуговицы. Такое ощущение оставалось у него даже после самого пустячного разговора с Крынкиным. Хорошо, хоть кабинет можно было проветрить…

Батарейки Крынкин поставил свежие, поэтому мегафон рявкал так оглушительно, что горожане, мчавшиеся по подземному переходу, невольно бросали взгляд на заманчиво разложенную печатно полиграфическую продукцию.

— Новый четырехтомный справочник по таксации лесоматериалов! Незаменимое пособие для дачного застройщика! Справочник для поступающих в вузы, вещь первой необходимости для абитуриента! Увлекательный сборник репортажей с конных заводов Кубани! Без «Эстетической энциклопедии» человек не может считать себя культурным! Содержит необходимые сведения о супружеской жизни!

Народ, любопытствуя, замедлял свой стремительный бег, и Крынкин уже распродал семь томов. От входа вниз по ступеням текла волна ледяного воздуха. Но Крынкину мороз был нипочем. На нем были валенки до колен, толстый свитер верблюжьей шерсти и постовой тулуп с огромным воротником.

Часа в два его тронули за рукав. Крынкин обернулся.

Солидного вида человек нежно ему улыбался.

— Здравствуйте, Володя…

— Здравствуйте, Николай Потапович, — с достоинством ответил Крынкин.

— Ну что, Володя, как стоится?

— Ничего, спасибо, помаленьку…

Человек стеснительно покашлял. Потом, собравшись с духом, спросил.

— Володя, помните, вы в тот раз обещали поискать?..

— Конечно, помню, — отозвался Крынкин. — Задали вы мне работу.

Он выдал какой-то старушке схему метрополитена, отсчитал сдачу и повернулся к клиенту.

— Достал!

— Достали?!! — возликовал Николай Потапович. — Ах, Володя, ну не золотой ли вы человек! Спасибо вам не знаю какое!

Крынкин с натугой склонился — тулуп был точно деревянный — достать из портфеля черный томик. Увидев его, клиент прямо-таки затрясся. Не выпуская книги, он одной рукой и чуть ли не зубами открыл портфель. Уложив ее там, он прижал свой клад к груди и посмотрел на Крынкина счастливыми глазами.

— Ну, Володя, ну, дорогой! Нет слов!

Крынкин сочувственно улыбнулся, глядя в сторону, и покивал головой, — и Николай Потапович вспомнил, замахал свободной рукой.

— Ой, Володя, извините! — полез в карман, вытащил три бумажки и стыдливо спросил:

— Пять номиналов, как условились, да?..

Крынкин принял, после чего осчастливленный Николай Потапович попрощался и унесся с томиком Федерико Гарсиа Лорки, о котором Крынкин не знал ничего, кроме того, что он поэт. За стихи он вообще брал на десять процентов дешевле. Наверное, потому, что сам терпеть их не мог.

До конца рабочего дня к нему еще подходили. Суровый пенсионер в толстом пальто получил Даррелла и «Декоративных рыбок». Два акселерата обрели вожделенных Шекли и Маркеса. Изящной даме в короткой шубке и твердых джинсах после воркующей беседы были вручены Лорка, Даррелл и «Современный филиппинский детектив». И так далее Крынкин работал вдохновенно, но без суеты, успевая вещать в мегафон манящие призывы. Между делом он распродал Энциклопедию, пустив последние экземпляры в нагрузку к Дарреллу и Дюма.

Перед закрытием к нему подошел долговязый парень в вельветовом пальто. Усы у него были толстые, как малярная кисть. Он деловито кивнул Крынкину и сказал:

— Лэн Маккензи, «Алфавит» и «Пернамбуко».

— Годится, — проронил Крынкин. Приняв три ярких конверта, он добыл взамен из неистощимых глубин портфеля аккуратный пакет.

— Жапризо, Гарднер и Найо Марш, «Последний занавес».

Парень молча затолкал пакет в сумку, опять кивнул и зашагал к выходу.

На этом многотрудный день Владимира Крынкина заканчивался. Настала пора сворачивать дело — переход опустел, стало еще холоднее. Мегафон, столик и остатки товара по договоренности хранились в соседнем киоске «Союзпечати».

Старик появился, когда он упаковывал книги. Заметил его Крынкин не сразу, а когда заметил, чуть не испугался. Поднял голову и увидел: стоит рядом старик и пристально на него смотрит.

Крынкин перевел дух и рявкнул не хуже мегафона:

— Вам чего?

Желтые усы стали торчком, глаза сощурились — старик улыбался. Он чуть поклонился, развел руками:

— Простите великодушно, отвлек вас от работы.

— Отвлек, отвлек, — ворчал Крынкин, перевязывая пачку, и уголком глаза следил за стариком Леший знает, что у него на уме…

Распрямившись, он потопал валенками, отряхнул руки. Старик смотрел очень непонятно — будто Крынкин был невесть какая диковина. Ну, конечно, не без того. Все-таки рост метр восемьдесят девять при весе восемьдесят семь, в своем деле бог — вон какие люди перед ним на цыпочках ходят… Но старик глядел прямо-таки даже неприлично, с оттенком счастливого недоверия.

Нездоровые у него были глаза Белки покрасневшие, радужка мутно-голубая, как сильно разбавленное молоко.

Крынкин, кашлянув, сказал:

— Я уже кончаю, так что вы бы…

— Нет-нет, — замахал руками старик. — Христа ради, не обращайте на меня внимания!..

Мимо прошли два милиционера в черных дубленых шубах и валенках с галошами. У одного из микрофона рации попискивало: «Та-та, та-та-та, ти-ти-тиии..» — «Ямщик, не гони лошадей…»

«Ишь ты!» — ухмыльнулся невольно Крынкин и вдруг рассыпал не связанную еще пачку книг прямо на асфальт — затоптанный, захлюстанный, в месиве подтаявшего снега.

Ахнув, старик пал на колени, опередив Крынкина. Полы его черного пальто разлетелись по самой грязище. Трясущимися руками он подбирал книги и все время то ли стонал, то ли охал, носовым платком обтирая с переплетов мутные капли и грязь.

Опомнившись, Крынкин налетел на старика, выхватил у него из рук собранные книги, оттесняя его тулупным задом, и поднял остальные. Что он произносил в душе — неизвестно, вслух же говорил следующее:

— Ах, пап-ппаша, работать не даете… Своих дел у вас нет?!

За чужими надзираете на общественных началах? Этт-тти мне пенсионеры!

Старик вначале опешил. Потом взглянул на Крынкина, руки тем же платком вытирая, и молвил необидчиво:

— Не обессудьте, молодой человек. Так уж судьба сложилась, что мне, кроме вас, и обратиться не к кому.

Тренированным нюхом почуял Крынкин — странное, но неопасное. Он повозился со столиком, выигрывая время, и осведомился:

— А вы от кого?

— То есть как, извините? — старик даже наклонился к нему.

— Ну, вам кто-то посоветовал ко мне обратиться или как? разъяснил Крынкин, не понимая, зачем тратит время на этого дремучего типа.

— Вот оно что, — с облегчением произнес старик — Нет, простите великодушно, никто мне вас не рекомендовал. Я ведь здесь никого не знаю.

Очень странно он последние слова сказал. Улыбка у него какая-то дикая стала, и головой завертел, заоглядывался. Псих, твердо решил Крынкин.

— Нет, никаких рекомендаций. Это просто невероятная удача, что вынесло меня именно на вас. Дар небес! Ведь один вопрос у меня вашему веку, только один, и кому, как не вам, благороднейшего дела вершителю, ответ держать…

Закашлялся старик, мосластые руки к груди притиснул, завибрировал весь от надсады. Крынкин теперь разглядел, что пальцы у него прямо-таки коричневые от табака, а пальто. И вовсе это было не пальто.

Это был длинный сюртук. Швы побелели от старости, а пуговицы были разные — одни медные, другие костяные.

«Ну, дает!» — беспомощно подумал Крынкин, не в силах подумать что-либо другое.

«Ти-ти, та-та та, ти-ти-тииии.»

Мимо опять прошел патруль, и у Крынкина даже мелькнула мысль сдать им старика, а самому слинять — подальше и побыстрее. А что он им скажет? Это ведь не кинокомедия с психами и санитарами.

Старик тем временем отдышался, утер губы. Платок между пальцами потемнел, точно в нем раздавили вишню. Он виновато посмотрел на Крынкина, с досадой скомкал платок и швырнул его в сторону.

— Еще раз простите, бога ради, — севшим голосом выговорил он. Вас, молодой человек, извините, как именуют?

— Володя, — машинально ответил Крынкин.

— Владимиром. А по батюшке?

— Петрович.

— Владимир Петрович. Ах, боже мой, боже мой! — непонятно разволновался старик.

— Да что вам, собственно, надо? — возмутился наконец Крынкин. Он, которого даже сертификатные мальчики от восемнадцати до сорока лет уважительно именуют асом, стоит и теряет время непонятно с кем и неизвестно зачем?

Старик умоляюще протянул руку. Глаза его наполнились слезами, губы затряслись. Ему было очень стыдно, но он не мог сдержаться.

— Умоляю вас, Владимир Петрович, голубчик, не сердитесь. Безумно много зависит от вашего ответа, безумно.

Он отер глаза, успокаиваясь. Глубоко и судорожно вздохнул и заговорил:

— Покорнейше прошу вас, Владимир Петрович, вспомните — случалось ли вам встречать такую книгу? Автор ее — Дмитрий Хрисанфович Иванов, полный титул — «Человеческое братство в ожидании Золотого века». Отпечатана сия книга, должно быть, в типографии братьев Айвазовых иждивением Философического товарищества.

Как только речь зашла о книге, Крынкин моментально обрел трезвость мысли и стойкость духа, ему всегда казалось, что любой вопрос на эту тему мгновенно включал у него внутри жужжащие, щелкающие, искрящиеся реле, бешено крутил катушки с магнитолентой, дробно строчил печатающим устройством, а ему, Крынкину, оставалось только дождаться подачи ответа на выход.

Но ответ не поступал. Информация была неполной. Крынкин помедлил раздумывая, а потом спросил:

— А года нет?

— Какого года? — не понял старик.

— Ну, года издания?

— А-а-а, простите, Владимир Петрович! Тысяча восемьсот восьмидесятый или восемьдесят первый — старик, извиняясь, развел руками, — более точных сведений, увы, не имею.

Крынкин подумал еще. Старик примостился у облицованной серыми изразцами колонны и смотрел на него с надеждой и страхом. Он, видимо, сильно замерз часто вздрагивал и подгибал пальцы в рукава своего дурацкого сюртука.

Вообще-то я не букинист, — неопределенно сказал Крынкин, разряжая молчание. Ему давно хотелось уйти, но не давало не к месту задетое профессиональное самолюбие. Я ведь живыми книгами торгую.

Старик вдруг отодвинулся от колонны.

Что такое? — протяжно спросил он, поднося ладонь к уху. — Что значит «живыми»? Мертвых книг, сударь мой, не бывает!

Крынкин недоуменно смотрел на петушившегося старца.

Не в обиду вам будь сказано, сударь мой, — наседал на него размахивающий руками старикашка, — глагол «торговать» к книге не применим! Да-ссс! Совершенно ей чужд! Торговать книгой, как пуговицами, мясом, дровами, — омерзительно! Осквернять святое дело!.

От гнева и натуги старик опять зашелся в кашле. Но, держась за тощую грудь, хрипел сквозь приступ:

— Их надо раздавать!.. бесплатно!.. бесплатно!.. на улице!.. в лавках!.. в деревнях!..

Подождав, пока старик смолкнет, Крынкин иронически спросил:

— А кто ж вам их за бесплатно изготовит, папаша?

Выпрямившись, старик хрипло, но торжественно молвил:

— В грядущем, сударь мой, каждый сочтет наиблагороднейшей из обязанностей хоть малым содействовать просвещению и возвышению человека!..

Критически оглядев его. Крынкин ответил.

— До грядущего дожить надо, папаша!

Вздрогнув, будто его кольнули, старикашка изумленно уставился на Крынкина, но вдруг его глаза сощурились, и Крынкин увидел, что в них мелькнуло новое, очень неприятное ему выражение.

Подумаешь… И не таких видали. Недавно один недоумок отдал ему без всякой доплаты и «Стамбульский экспресс» и «День Орла» за какого-то разлохмаченного Одоевского, которого никто больше не читал и читать не будет.

Стоп. Что-то мелькнуло. Ну конечно! Крынкин торжествующе улыбнулся старику и щелкнул пальцами:

— Ликуйте, палаша! Вспомнил!

— Да, сударь?.

— Точно! Года два назад попросили меня найти это самое «Человеческое братство». Сперва через знакомых, а потом сам явился. Историк, что ли. Я нашел, да только не продали — книга здорово редкая. — Крынкин невольно понизил голос, со стариком что-то творилось. — Потом, говорят, ее целиком реквизировали еще при царе. Считанные экземпляры остались.

Старик словно собирался молиться. Руки были сжаты перед грудью, глаза устремлены куда-то вверх, на лампу дневного света.

— Боже мой, боже мой, — захлебывающимся шепотом говорил он. — Вот, ничего не надо больше. Был человек, хотел найти, нуждался, искал, прочел. Ради одного этого…

Он вдруг скрестил руки на груди и выпрямился. Седые волосы засыпали воротник, глаза сверкали.

— Да, ваше превосходительство! — фальцетом выкрикнул он. — Да! Просчитались! Именно оставлен след, и не на песке! Господин полковник, жандармская крыса!

Стараясь сделать все быстро и бесшумно, Крынкин запер киоск и нацелился умотать. Но старик очнулся, суматошно взмахнул руками и бросился к нему. Вцепившись в рукавицу Крынкина, он затряс ее восторженно и благодарно!

— Владимир Петрович! Милый вы мой, дорогой! Если бы вы знали, что вы для меня сделали!

Роясь свободной рукой в карманах старик причитал.

— И одарить-то мне вас нечем!

Крынкин высвободился, отступил назад и сказал, брезгливо отряхивая тулуп.

— Да не надо ничего. Шли бы вы домой…

Старик все суетился, бормотал что-то, и терпение Крынкина с треском лопнуло.

— Катись ты, дед, в самом деле! — рыкнул он, выкатив глаза. Узнал, чего надо, и вали! Торчи тут из-за него на морозе, пень старый!

Он со злобой выдернул ключ, и в тот момент сзади донеслось знакомое попискивание милицейской рации. Только сейчас оно звучало по-иному «Та-та, та та-та, ти-ти-ти-та-аа» «Вот мчится тройка удалая». Крынкин даже обрадовался. Решительно двинувшись к патрулю, обратился к высоченному сержанту:

— Разберитесь, пожалуйста, с этим хрычом! Пришел под самое закрытие, лезет, мешает, сил нет!

Сразу он, конечно, ничего не понял. Подумал, что пар от дыхания. И только потом сообразил, что между шапкой голубоватого искусственного меха и таким же воротником форменной шубы перед нездешне смуглым лицом прилежно порхал, отзываясь на каждое движение, крохотный серебристый микрофончик.

Смуглый отстранил Крынкина и подошел к старику. Достав из кармана сложенный в несколько раз кусок ткани, развернул ее и покрыл плечи старика. Как прозрачный плащ, она опустилась до самых колен.

«Сержант» бережно застегнул на горле у старика массивную пряжку и повернул на ней верхний диск.

Ткань мгновенно помутнела и словно проросла длинным коричневым мехом.

— Мы предупреждали вас, Дмитрий Хрисанфович, — густо и тихо прогудел смуглый, — из случайного поиска редко выходит что-нибудь хорошее.

— Вышло, вышло, господа, простите, друзья мои, — бормотал старик, смигивая слезы, — главное получилось.

Ему было плохо, он почти повис на руке спутника. Тот оглянулся и тревожно позвал.

— Алексей!..

Второй «милиционер» уже спешил к нему, доставая на ходу из кобуры белый прямоугольный футляр с красными крестами на всех гранях, который сам раскрылся в его руке. Сдернув рукавицы, он ловко и умело сунул куда-то за пазуху старику зеленую капсулу.

Только тогда Крынкину стало по-настоящему жутко. К тому же он понял, что в течение всего разговора через переход не прошел ни один человек, хотя был самый конец рабочего дня, и проклятые валенки словно примерзли к асфальту.

Старик оправился почти сразу: щеки порозовели, он выпрямился и глубоко вздохнул Алексей вынул руку с капсулой, ставшей мутно-белой. Лицо его оставалось таким же сурово сосредоточенным, как лицо врача, только что вышедшего от тяжелобольного.

— Ваш пожизненный должник, господа, простите, друзья! — старик приобнял «милиционеров» за плечи.

Потом, повернувшись к Крынкину, сказал:

— Спасибо и вам, Владимир Петрович. Все же вы подарили мне радость. Пусть и не очень хотели. Дам вам на прощание совет. Или нет, попрошу вас, не обижайте людей. Прощайте.

Улыбнувшись Крынкину морщинисто и ласково, старик пошел в глубь пёрехода, не дожидаясь спутников.

Рация пропела громко и настойчиво «Та-та, та-та-та, та-та-та-та-ааа!…»

— Пора, Леон, — сказал тот, которого звали Алексеем. — Время восстанавливается.

Леон сумрачно кивнул, надевая овчинные рукавицы. Алексей придержал его за локоть и спросил вполголоса, показывая в сторону киоска:

— Может, стереть? Для его же спокойствия…

Крынкин расслышал и заледенел. Он представил себе, как его будут стирать. Как пыль. Или как карандашный штрих — резинкой.

— Не стоит, — басовито ответил Леон, и в его темных глазах появилось то же неприятное выражение, что и у старика, когда он добавил. — Этот и сам все забудет…

И они зашагали вслед за стариком, который уже поднимался по каменным ступеням к синему стылому городскому январю. Алексей и Леон догнали старика и пошли рядом с ним.

Пока они не скрылись из виду, Крынкин молча смотрел им вслед. Потом, с трудом поворачивая шею, огляделся. Переход был ярко освещен и пуст, вверху мигала и зудела по-комариному неоновая трубка.

И эта трубка, уже месяц трещавшая над его столиком, вдруг словно заново осветила все, что случилось сейчас и чему он все равно не мог подобрать никаких объяснений.

У самых валенок он увидел темный комок. Испачканный платок старика, который тот выбросил после приступа.

Комок вдруг дернулся, откатился в сторону, словно под сильным ветром, подпрыгнул и исчез.

Крынкина сильно толкнули. Он стоял вплотную к стене, мимо шли люди, оглядываясь на него. Переход был полон, часы показывали шесть сорок пять, но он твердо знал, что вот сейчас только было полшестого и ни души на двести метров вокруг.

Домой он доехал на такси. Дожидаясь лифта и поднимаясь на одиннадцатый этаж. Крынкин все время оглядывался, как будто за спиной кто-нибудь стоял. Он чуть не сломал ключ, открывая дверь, потом ободрал пальцы, снова закрывая ее на все замки — японский электронный, английский цифровой, длинный немецкий засов и цепочку производства завода металлоизделий № 7. Заперев, обессилено сполз по стенке и сел прямо на пол.

Через некоторое время он пришел в себя настолько, что снял тулуп, разулся и обул шлепанцы. Пройдя в комнату, открыл сервант и вынул из бара темную бутылку и рюмку. Коньяк опалил горло, но легче не стало. Крынкин встал и направился к книжной полке, где стоял уцелевший еще с техникумовских времен «Большой философский словарь».

«Иванов, Д. X.» Когда он прочел семь набранных петитом строчек, его потянуло протереть глаза. В скобках после инициалов стояли две даты: «(1826 — 1880)». Голова у Крынкина пошла кругом.

Телефонный звонок словно ударил его в ухо. Сняв трубку он ответил нетвердым голосом:

— Слушаю…

В трубке весело и возбужденно завопили:

— Але, Володя, ты? Бросай все, хватай деньги, приезжай ко мне? Тут один срочно загоняет «Таурус», квадрофоник, такой, какой ты искал! Але! Але! Слышишь меня?..

— Да-да, — машинально ответил Крынкин. И вдруг словно бы ожил.

Видение элегантного плоского магнитофона, сияющих ручек на черных, глубокой матовости панелях, компактных ребристых колонок вновь наполнило его той самой энергией, что двигала его жизнь и многогранную деятельность до той самой встречи в переходе с нелепым стариком.

Вот когда можно было забыть весь этот бред и продолжать жить, жить полноценной, разумной жизнью!

И Крынкин ринулся к секретеру.