Княгинины ловы

IV. Во грехе

Димитрий лежал в жарко натопленной горнице на широком дубовом ложе. В комнату со смущенной улыбкой робко заглянула Улита.

– Хвораешь, князь? А мы вот перевязать тебя пришли.

Вслед за княгиней в горницу вошли две старухи с большими крынками и широкими льняными лентами в руках.

– Да не стоит, меня и Гордей перевяжет. Не велика беда, я уж сдюжил, – смутился вниманием Димитрий.

– Разве же гридень сможет лучше бабы перевязать, нешто рука воя нежней моей будет? – с напускным возмущением всплеснула руками княгиня, хитро прищуривая глаза, в которых заплясал игривый огонек. И князю Чернореченскому этот взгляд уже был знаком. Он видел его в очах Улиты недавно на пиру. И Димитрия это взволновало.

– А Ростислава я выдрала, в другой раз неповадно будет.

– Ну, сурова ты, мать!

– Да как без строгости?! Без отца ведь растет. А Найдена я прочь с глаз отослала, пока гнев не остынет. Зрить его не могу, ведано ли где такое: медведя на князя сменял!

– Так не знал же он про медведицу, – из благородства начал защищать воеводу Димитрий, хотя в душе злорадствовал.

– Виновен, так пущай отвечает.

Улита присела на край постели и начала ощупывать повязку:

– Присохло к ране, размачивать надо, – окуная тряпицу в крынку с водой, княгиня стала мочить старую холстину Гордея. Капельки теплой воды побежали по животу больного. Улита отирала их тыльной стороной ладони, отчего волнение Димитрия усилилось.

– А из медведицы мы уж похлебку сготовили, – ворковала княгиня. – Вот перевяжем тебя, князь, и велю, чтоб отведать принесли яств благодетелю нашему… Сейчас, должно, больно будет, потерпи.

Улита резко рванула размоченную холстину на себя.

– Вовсе не больно, рука у тебя, княгиня, легкая, – улыбнулся Димитрий, превозмогая боль.

– Богатырь! – похвалила Улита, догадавшись, что причинила страдание, – Теперь смочим раны отваром, чтобы заживало.

И она окунула руку с тряпицей в другой сосуд.

– Травки на Купалу собраны, они ранки быстро затянут, – поддакнула одна из старух.

Княгиня медленно начала промакивать медвежьи царапины, низко склоняясь над Димитрием. Она была так близко, что, казалось, потянись слегка – коснешься ее щеки. От Улиты пахло спокойствием и домашним уютом. «Вот такую бы подружью, теплую да мягкую, чтоб ласкала да в глаза заглядывала то нежно, то игриво», – с сожалением подумал Димитрий, вспомнив почему-то куклу с матерчатой косой.

– А дружкам твоим я велела ночью сюда не приходить да не беспокоить. Выспаться тебе, Димитрий Андреич, в тишине надобно да сил набраться. А то станут храпеть, как трубы иерихонские, какой уж тут покой.

Улита смело посмотрела Димитрию в глаза, оглаживая свой убрус рукой. «Неужто придет? Али кажется мне, чего и нет?» – Димитрий бросил взгляд на старух, пытаясь почему-то прочесть ответ на их лицах. Но холопки с ледяным спокойствием собирали старые холстины и мокрые тряпицы, не обращая на князя с княгиней внимание.

Перевязав Димитрия, Улита хлопнула в ладоши, и на ее зов в горницу тут же влетела шустрая конопатая девка, в руках она несла еще дымящийся горшок с медвежатиной, пшеничный хлеб и крынку хмельного меда.

– Отведай, князь, не побрезгуй, – повела рукой в сторону еды Улита. – Ну, а мне пора уж.

И она низко поклонилась Димитрию, ниже, чем положено было княгине, затем улыбнулась, прикусывая нижнюю губу, и шмыгнула в дверь. Вслед за ней, кланяясь, вышла и челядь. Димитрий остался один.

Медвежатина распарилась и была очень мягкой, чего никак нельзя было ждать от дичи. Правда, Димитрий отметил, что местные хозяйки толи плохо вымачивают мясо, толи мало душистых трав кладут. Похлебка имела привкус зверья. «Чесночком бы сдобрить», – мечтательно подумал князь. Но так как он не ел с самого утра и не был приучен перебирать в еде, то быстро приступил к трапезе, набивая мясом обе щеки, медом пытаясь заглушить неприятный запах.

Вскоре все та же конопатая девка принесла свечи и забрала посуду, показала, где можно справить нужду.

– Хозяйка твоя мне ничего на словах не передавала? – поинтересовался на всякий случай Димитрий.

– Доброй ночи велела передать, – заулыбалась девица и выскочила из горницы.

«Что же спать ложиться али ждать чего? – Димитрий нервно постукивал подушечками пальцев по колену. – А коли придет? Как быть? Хороша, конечно, во хмелю особенно, но не так уж, чтоб в грех-то впадать. Да и не люба она мне. Маленьких да грудастых не очень-то я жалую. А коли разденется да рядом ляжет, что ж прогонять что ли? Да что я маюсь, не придет она, и не собирается. С чего я выдумал то? Улыбнулась призывно, так, может, просто из благодарности, сына ведь ее единственного спас, а остальное померещилось. А вот теперь лежу дурень дурнем да глупости сам с собою болтаю». Он посмотрел на свечу: «Вот догорит, и спать лягу». Огонек мерно раскачивался, бросая на стены неровные тени, завораживая Димитрия. Веки князя начали смыкаться, сон уже окутывал его невидимой уютной пеленой, и тут дверь жалобно скрипнула. Димитрий быстро открыл глаза, инстинктивно потянувшись за лежавшим справа на полу, мечом. Но то был не враг, и не тать, то была Улита…

Без убруса, с распущенными, доходящими почти до пола русыми волосами, в одной широкой, ничем не подпоясанной рубахе. С деланной тревогой Улита томно пропела:

– Не стонал ли ты, князь? Послышалось мне, что плохо тебе, вот и прибежала.

– Да нет, княгинюшка, в добром здравии я, но за заботу спасибо, – и Димитрий нахально улыбнулся, прогонять гостью он не собирался, но и кидаться на нее тоже. Он ждал.

– А остыло-то здесь как, ветер так и гуляет, уж, видно, погреть тебя придется, а то замерзнешь у нерадивых хозяев.

И Улита ловко сбросила с себя рубаху, выставляя напоказ свое округлое мягкое тело. Рассеянный, неровный свет свечи делал ее юной и прекрасной. Неспешно, без стыда она подошла к Димитрию, задула свечу, соблазнительно наклоняя при этом вперед большие груди, и легла рядом.

– Не больно тебе будет, коли обниму? – тихо спросила она.

– Да уж медведица нынче обнимала, и то ничего, тебя-то сдюжу. Только обнимать я сам буду, – также тихо прошептал князь, сгребая под себя ночную гостью…

– Должно, думаешь, что я распутница окаянная? Вот так взяла да и пришла без стыда, – Улита печально откинулась на подушки, взгляд блуждал по потолку.

– Что ты, совсем я так не думаю, – заверил он, хотя на самом деле именно так и считал.

– Думаешь, ведь ни приласкал, ни поцеловал, сразу на меня залез, как на девку блудливую, – в голосе Улиты звучала обида.

– Не серчай, медведица поранила, так и сам медведем стал, – попытался оправдаться Димитрий.

– Полюбился ты мне сразу так, что и стыд, и честь вдовью потеряла. Сама не своя хожу уж два дня. Кабы жил ты здесь, рядом, по соседству, так ходила бы поглядывала да вздыхала. А так, увезет тебя завтра лодья в край Чернореченский, и не далеко, а не увидимся уж больше никогда, – Улита тяжело вздохнула.

Димитрий молчал.

– Знаю, слава обо мне дурная идет, – продолжала княгиня, – в том супружника моего брат Олег виноват. Как умер Юрий, так приехал он якобы утешить вдову да братанича38, а сам начал ко мне приставать, бесстыдник. Я гридней мужа кликнула да путь ему показала39. А он ругался грязно да обещал меня на весь свет ославить, мол, это я распутница его соблазняла. И обещание свое сдержал. Остались мы с Ростиславушкой одни, без покровителей-защитников, каждый обидеть может. Княжество наше, сам видишь, крохотное, разоренное. Кругом леса да болота. Стала я гостей приглашать, добрых молодцев, Ростиславу старших товарищей, чтобы уму-разуму его поучили, братьями нареченными ему стали. Без друзей-то как одному? Стал тут Олег кричать, что я в постель к себе князей приваживаю. А спроси у любого из гостей моих, разве же было что? Так никто тебе ничего дурного про меня рассказать и не сможет. А коли у кого и были мысли на счет меня какие блудливые, так пыл их я сразу остужала. А польза от пиров и от ловов есть, сам знаешь, Всеволод вот хлеб пришлет. А придет Ростиславу время на сечу по зову великого князя идти, так, может, вспомнит кто гостеприимство наше и поможет дитятке моему в бою, прикроет щитом своим вместо брата.

Улита говорила разумно и убедительно.

– И епископ Дионисий меня оправдал, я ему как тебе вот все в грамотице поведала: и про Олега, и коварные помыслы его.

– Что же ты замуж снова не выйдешь, так и супружник тебя с сыном защитил бы, и слухи разом пресечь можно было бы?

– Горевала я по Юрию крепко, в монастырь хотела уйти и думать ни о ком другом не могла. Да как из мира уйти, а Ростиславушку одного оставить? Такие, как Найден, быстро его погубят. Материнская рука нужна… А сейчас и пошла бы замуж, отболело уж все, да где найти такого, как ты, – сильного, умного, доброго. Глянешь кругом, ан и нет больше таких. Завидую я подружье твоей, ох завидую. Был бы свободным, не выпустила бы из объятий своих, так и висела бы у тебя на шее, – и Улита нежно обняла растерянного Димитрия.

Он не знал, что и думать, теперь княгиня представлялась ему несчастной, обиженной судьбой женщиной, одинокой и любящей. Да ни кого-нибудь, а его – Димитрия. Сладкий яд похвалы медленно капал на истерзанную зверем грудь. Князю было стыдно за то, что он к Улите таких страстных чувств не испытывает. Нравится она ему, и водимую он хотел бы иметь, наверно, такую же, такую, но не ее… Хотя… нужны ли они, эти чувства? Вот лежит она рядом, такая теплая, податливая, протяни руку, да возьми. Чего ж еще надо? Добра от добра не ищут.

– А за грех, что сейчас с тобой совершила, я у Бога на коленях прощение вымаливать буду, – кротко шепнула Улита, склоняя голову ему на плече. Димитрий медленно погрузился в сон.

Когда на утро он проснулся, княгини уже не было. Как воин, привыкший спать в чистом поле с оружием в руках, Чернореченский князь обладал чутким сном, но толи раны и усталость дали о себе знать, толи Улита двигалась тихо, как кошка, но ее ухода он не заметил. О случившемся Димитрий решил никому из дружков не сказывать, чтобы не марать княгиню. И хотя он ее не звал, неотступное чувство непонятной вины преследовало князя, не за грех прелюбодеяния, а именно перед Улитой, как перед влюбленной в него бабой.

Прощание получилось сердечным. На пристань проводить гостей вышел почти весь город. Впереди стояли Ростислав с Гаврилой, чуть поодаль Улита, заозерские нарочитые40 мужи и местное духовенство. Не хватало только Найдена, чему Димитрий был только рад. Гаврила долго расхваливал удаль Чернореченского князя на ловах, вспоминал добрую охоту и приглашал осенью непременно вновь испытать ловчую удачу теперь с соколами на цапель. Ростислав обнял Димитрия за шею:

– Кабы не ты, уж и страшно думать, что бы было. Возьми одного из медвежат в подарок.

– Что ты, зачем он мне, сам играйся, – засмеялся Димитрий, ласково потрепав мальчонку по плечу.

Ростислав встал на цыпочки, показывая Чернореченскому князю, чтобы нагнулся и, краснея, зашептал Димитрию на ухо:

– Женись на моей матери, видишь, какая она у меня красивая, вместо отца мне будешь.

Димитрий растерянно глянул на княгиню, она скромно стояла в стороне, опустив глаза. За все время Улита ни разу не посмотрела открыто на Чернореченского князя и старалась близко к нему не подходить.

– Что ты, Ростислав, я того сделать не могу. У меня ведь подружья есть.

– Так что ж, – упрямо выпалил мальчишка, – мамка-то моя лучше, отошли свою подружью к отцу – злодею, так им поделом будет.

– Мал ты еще про такое сказывать, свою сначала заведи, – отрезал Димитрий, но потом, чтобы смягчить отказ, миролюбиво добавил, – а мать у тебя действительно хороша, береги ее.

Ростислав вздохнул.

Когда ладьи отчалили, провожающие дружно замахали руками да шапками. На надвратной церкви ударили в колокольцы. Гребцы налегли на весла, берег стал быстро удаляться, а Димитрий все вглядывался в светлое пятно на пристани: то медленно растворялась в утренней дымке Улита.

V. «Бысть болезнь тяжка»

К заставе в устье Чернавы причалили к полудню. Решили отобедать. Местный воевода суетливо забегал вокруг князя, приглашая в терем.

– Студено у вас как, – кутаясь в полушубок, повел плечами Димитрий. Он устало упал на лавку.

Воевода крикнул челяди, чтоб жарче растопили.

– Что ты, князь? – изменился в лице Первак. – В горнице и так дышать нечем.

– А мне как-то зябко, и в сон клонит.

Первак потрогал рукой лоб Димитрия и стал еще мрачнее:

– У тебя жар, на лбу хоть яишню жарь.

Пахомий обратился к воеводе:

– Расхворался наш князь. Вели, чтоб еду с собой собрали, некогда рассиживаться, надобно его быстрей домой везти. Да кожух41 большой достань: больного дорогой накрыть.

Плыли всю ночь, почти на ощупь, подсвечивая речной путь чадящими трутами. И только к утру причалили к Чернореч-граду. Димитрий был уже совсем плох, его трясло в лихорадке, веки с трудом открывались. Он чувствовал, что скоро начнет терять сознание, мысли путались. Первак без конца поил его, насильно заставляя открывать рот:

– Жар воду из тебя тянет, а с водою силы приходят, надо пить.

На пристани послали за телегой. Вокруг Димитрия поднялась какая-то суета, но он уже не понимал, кто с ним рядом, где он, куда его несут. Мрак сгустился, скрывая от князя происходящее. «За грехи-то мне, – вдруг четко всплыло в голове, разрывая туман беспамятства, – видать, прелюбодеем помру».

Анна, увидев состояние сына, окаменела, холод побежал по ее спине, а сердце бешено заколотилось. С минуту она стояла как неживая, сразу постарев лет на десять. Потом, как будто резко проснувшись, начала отдавать команды: натопить баню, позвать духовника Олимпия, старушек-травниц, кликнуть черниц, чтоб молились над князем. Все пришло в движение. Анна сдаваться не собиралась. С Пахомием они стащили с Димитрия рубаху.

– Это что? – указала она на повязку. Пахомий с Перваком, перебивая друг друга, начали рассказывать про ловы.

– Нож, живо! – скомандовала княгиня, быстро разрезала заозерскую холстину. – Раны воспалились, промыть дайте!

В горнице толпилось уже много народа: бабки-ведуньи совали княгине какие-то горшки с растираньями и отварами. Олимпий, стоя в красном углу с черницами, не отрываясь от икон, упорно молился о здравии. В другое время он бы никогда не вошел в одну горницу с ведуньями да не постеснялся бы отчитать за таких гостей и саму княгиню, но теперь, не обращая на бабок никакого внимания, он жарко взывал к Богу. Димитрия старец по-отечески любил да и понимал: для края смерть бездетного князя не предвещала ничего хорошего.

Димитрий открыл глаза, узнал мать, слабо улыбнулся ей. Анна с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Непослушными пальцами она гладила сына по голове.

– Соборовать надобно, пока в сознании, – обратился духовник к княгине.

– Не надо, – слабым, но уверенным голосом вдруг заявил Димитрий, – не умру я, лучше мне.

Анна не выдержала и заревела в голос, обнимая сына.

Десять дней князь провалялся в горнице на широком ложе, заботливо обложенный подушками. А за окном уже во всю бушевал май. Димитрий вдыхал доносившиеся из открытого окна ароматы: то благоухание луговых трав; то душный пряный запах пыли, прибитой долгожданным весенним дождем; а то и едкий запах с конюшен, когда Степан с холопами чистили навоз. И вся эта воня виликая42 была ему приятна: то были запахи жизни, а ему хотелось жить…

К цветению садов князь начал выходить на двор, подолгу сидел на поставленной для него лавке, с удовольствием подставляя солнцу осунувшееся лицо. Раны на груди сначала почернели, потом затянулись бурыми корками. Наконец корки отпали, обнажая новую нежно-розовую кожу.

– Заживает, как на собаке, – смеялся Димитрий, отвечая на беспокойные взгляды матери.

Анна ни словом не упрекнула сына за поездку, была неизменно ласкова, постоянно пыталась чем-нибудь накормить, чтобы силы возвращались. И они действительно прибавлялись. Вскоре Димитрий уже влез на коня, и Ретивый прокатил его к пристани и обратно. Затем князь начал махать мечом, разрабатывая руки, попросил Пахомия понаскакивать, чтобы попробовать держать удар, ругался, что дружок поддаётся и не бьет в полную силу.

С южных рубежей вернулся Вышата. Когда начала расползаться дурная весть о тяжелой болезни князя Чернореченского, расторопный воевода сразу вывел княжескую дружину в поле, чтобы отбить желание у больно шустрых соседей воспользоваться ситуацией. Рать расположилась станом у границ с Всеволодом, который был ближайшим родственником Димитрия и мог претендовать на выморочный43 удел. Теперь, когда Димитрий шел на поправку, Вышата вернул дружину в Чернореч.

Если мать решила не тревожить сына запоздалыми упреками о злополучной поездке к заозерцам, то Вышата, напротив, не упускал случая упрекнуть: ежели бы не побрезговали старым дряхлым дядькой да взяли на ловы, то уж ничего плохого с князем и не случилось бы. «Дряхлый» пятидесятилетний дядька на самом деле был еще очень крепок и силен. Коренастый, широкоплечий, с лопатой густой сизой бороды, он походил на гриб-боровик. В ратном искусстве, на мечах, равно как и в рукопашной противостоять ему могли только сам князь и Гордей, да и то, потому что были намного моложе. Вышата любил приговаривать: «Ежели б мне ваши годы, навалял бы я вам обоим». И Димитрий не сомневался, что именно так и было бы. Молодой князь в Вышате души не чаял, и только две вещи не любы были ему в дядьке: страсть к поучениям (как надобно делать) и постоянные насмешки над Димитрием. Причем острого языка Вышаты князь боялся больше, чем нравоучений. Поэтому, когда воевода принялся просто ворчать, Димитрий вздохнул с облегчением:

– Что, думали всех медведей у заозерских перебью, брать с собой не всхотели?

– Да за старшего мы тут тебя оставили, кто ж за всем приглядывал бы, – оправдывался Димитрий.

– Кому приглядывать нашлось бы. Грешить вам, озорники, не дал бы, вот и уплыли без меня. Девок, небось, местных щупать ездили да хмельное пить? Признавайся, с похмелья на ловы пошли?

Князь смиренно кивнул.

– Наука тебе, Димитрий, будет! Нешто можно на ловы с шальной головой ходить? Благодари Бога и Пресвятую Богородицу, что легко отделался!

– Жеребенок от Ретивого народился, возьми в подарок.

– Задабриваешь, значит, чтоб не ворчал? Ладно, возьму, что уж с тобой делать.

«Пронесло, простил», – Димитрий вздохнул с облегчением.

Лето властно вступало в свои права, палящим зноем подсушивая густую траву. Смерды спешили начать первый сенокос, пока весенние соки переполняли молодую зелень. Верви44 от мала до велика разбрелись по своим родовым лугам вдоль Чернавы.

Димитрий с матерью сидели за трапезой. Яркий летний день просился через открытые окна в терем. Князь уже чувствовал себя совсем здоровым. Силы и аппетит вернулись к нему. Заглатывая кусок сочного мяса, щедро приправленного чесноком, он не удержался и вспомнил:

– А заозерские бабы готовят дурно, мясо плохо моют и чеснока не кладут.

– Залесские зато, говорят, хорошо стряпают, – как бы между прочим ввернула в разговор княгиня.

Сын сразу все понял:

– Да поеду я за Еленой, поеду. Еще немного оправлюсь только, а то, хочешь, бояр за ней пошлю, пусть сами ее сюда привезут?

– Нет, сам поезжай, лучше будет. Дорога дальняя, познакомитесь, может, слюбитесь, – княгиня подмигнула сыну, – уж больно внуков хочется.

– Раз хочется, будут, – миролюбиво ответил Димитрий. Мать довольно улыбнулась, после болезни она первый раз решилась напомнить сыну о жене.

На дворе послышался шум: громкие голоса, лай собак, ржание коней. В горницу влетел растрепанный Жидятка:

– Княже, Заозёрский князь тебе подарок прислал!

Димитрий вздрогнул и опрокинул чарку с квасом. Анна насторожилась, она сразу почувствовала смущение сына и все поняла. Ей и раньше казалось, что Димитрий, что-то недоговаривает, но не хотела пытать больного. А теперь и пытать не надо, и так видно. Женщина! От дурных предчувствий Анне стало холодно.

Димитрий поспешно выбежал во двор. Об Улите князь вспоминал то с сожалением, то с вожделением, когда греховные мысли одолевали, начинал неистово молиться. Он был убежден, болезнь – расплата за ту шальную ночь. Когда же мать напомнила о Елене, даже обрадовался: это была возможность отвлечься, забыть Улиту. А тут весть от нее! И опять все всколыхнулось. Растерянно он подошел к телеге с подарком. То был медвежий кожух, крытый снаружи искусно расшитым аксамитом45. Яркие узоры заплясали в глазах.

Маленький, щупленький боярин, которого Димитрий совершенно не помнил, протянул князю свиток:

– Дошла до нас печальная весть, что расхворался ты, князь Чернореченский. Наш князь, Ростислав Гюргевич,46 и мать его, княгиня Всеславна, на коленях молились о твоем выздоровлении, беспрестанно слезы проливая. И вот узнали, что здоров ты, на радостях прислали тебе подарок и грамотицу.

Димитрий пригласил боярина погостить и подождать, пока чернореченцы приготовят ответные подарки. Он не стал при всех разворачивать свиток. Пергамент жег ему руку. Отделавшись от заозерского боярина, князь поспешил к себе, чтобы прочесть грамотицу в одиночестве. Анна тревожным взглядом проводила сына.

Письмо было коротким: «Понесла я от тя, не дай родить в бесчестии». Димитрия прошиб пот. Он снова и снова перечитывал немудреную надпись. Почему ему раньше даже в голову не приходило, что у Улиты могло появиться дитя? Молодая, здоровая баба, что же ей еще делать, как не рожать? Надо было думать, когда под себя укладывал. Захватив свиток, Димитрий на мягких ногах побрел к матери.

Она уже его ждала. Димитрий молча протянул письмо. Княгине и читать не надо было, что в грамотице прописано, ей было ясно по кислому лицу сына.

– Уверен, что твой?

– Мой.

– Не один ты там прохаживался.

– Не надо, прошу. Не такая она.

– Кабы честь блюла, так с чужим супружником не спуталась бы. О ней вся округа шумит, дыма без огня не бывает! – Анна не сдержалась и быстро перешла на крик.

– Епископ невиновной ее признал, оклеветана она.

– Епископу, чай, видно, что за сотни верст в ее хоромах делается?

– Не знаешь ты ее! А кабы увидела, так и ты бы ее невиновной признала. Люб я ей, вот на грех и решилась.

– А она тебе? – Анна внимательно посмотрела на сына.

– Хорошая она, добрая, скромная, заботливая. Такая подружья мне и нужна, уж устал я один, тепла хочется бабьего.

– Ты что же поять ее за ся хочешь? – в ужасе прошептала мать. – А Елена, что же она тебе тепла не может дать?

– Елена мала и глупа, не такая мне супружница нужна. Не хочу нянькой быть, настоящей подружьи хочу.

– Да с чего ты взял, что Елена глупа?

– Ну, пусть не глупа, не в Елене-то дело. Дитё у нас с Улитой народится, ты же сама внуков просила.

– Не такие внуки мне нужны, сколько таких – то внуков, небось, по двору бегает?

– Нету там никаких внуков, то ты и сама ведаешь, сама мне пустую Малашку подсунула, чтоб от греха детей не наплодил. Первенец это мой. Может статься, Бог мне ради него жизнь сохранил.

– Ну, если уверен, что твой, давай заберем его себе, первородство признаешь, мать-то его зачем нам нужна при живой подружье, – уже мягким, заискивающим тоном начала упрашивать сына Анна. – Ведь вижу, огорчился ты от грамотицы, а не обрадовался, не нужна она тебе, баба эта бежская, так почто на шею себе вешаешь?

Княгиня увидела, что сын заколебался, задумался над ее словами, надо дожать, убедить… Но тут в комнату с шумом ворвался Пахомий:

– Княже, гонец прискакал! Мстислав нашу Полуночную заставу воевал, ели отбились. Воеводу Горюна убили и двадцать воев. Стены с двух сторон погорели. С ума что ли сошел тесть твой?

– Не мой он тесть более! – гневно прокричал Димитрий.

Анна от досады поджала губы.

– Отсылаю я ему дочь его, семя проклятое! И не говори мне больше ничего, матушка, я все решил, – Димитрий выскочил из горницы.

Анна схватилась за голову, слезы заливали ее изможденное усталое лицо. Мир рушился на глазах. Кто поможет? Одна она, совсем одна. «К Андрею пойду, может, что подскажет», – засобиралась она на могилу к мужу.

Стройный каменный храм Архангела Михаила гордо поднимал к солнцу свой позолоченный купол. Андрей начал строить его после рождения Димитрия, исполняя обет. Мастеров выписали из Полоцка, дорогой для Черноречья камень чередовали плинфой47. Внутри храм несколько лет расписывали местные умельцы. Это было единственное каменное сооружение города, духовное сердце княжества. Туда на вечный покой отнесли и Андрея. Внутри церкви с десной стороны в специальном аркосолии48 организовали гробницу. К ней и пришла поплакаться Анна.

Она долго гладила холодный камень, что-то шептала, потом со вздохом оглянулась. Княгине показалось, что суровые лица святых смотрят со стен на нее с осуждением, и только взгляд Богородицы был мягким и сочувствующим. Анна перекрестилась на образ и собралась уходить, в это время в храм вошел, часто крестясь, Вышата.

– Так и знал, что здесь тебя, княгинюшка, найду. Пахомий уж мне все рассказал. Здесь сообща надо действовать, время тянуть, чтобы он сгоряча глупостей не наделал. Главное – убедить, чтобы Димитрий ни Елене, ни отцу ее никаких грамотиц пока не отправлял.

– Да как? Он меня и слушать не хочет, уж, наверное, пишет.

– Сам я с ним поговорю, ну, а тебе с этой заразой бежской свидеться придется.

– Зачем? – замахала руками Анна.

– Врага знать надо, а то как вслепую войну вести? Пусть Димитрий на ловы или на пир князя Заозерского пригласит, а ты – мать его. Сыну скажешь – познакомиться с его зазнобой сначала хочешь, а там уж видно будет.

– А не сделаю ли я хуже, змею в дом впущу? Может, тайно за Еленой послать?

– Только разозлишь, уж я нашего молодца знаю. Наговорит ей гадостей, не подумав, и к отцу отправит. А нам надобно, чтобы он все-таки сам за ней поехал.

– Уж я отчаялась, видать, не будет этого.

– Будет, шлите за заозерскими.