Когда молчат экраны

— Пока не совсем понятно, что происходит с экспериментальными ракетами, — сказал профессор Таджибаев. — Как только скорость приближается к субсветовой, — теряем информацию. Экраны умолкают…

Он указал на матовые прямоугольники экранов.

— Ваши ракеты перестают существовать, коллега, — усмехнулся старый академик Кранц. — Перестают существовать как физические тела. При достижении критической скорости их масса превращается в энергию.

— Стоит ли возобновлять старый спор, — мягко возразил Таджибаев. — Все варианты расчетов показывают, что масса ракеты должна сохранять устойчивость не только при субсветовых, но и при сверхсветовых скоростях. Поэтому мы и строим фотонные ускорители, способные сообщать кораблю скорость, превышающую скорость света… Достигают ли наши ракеты такой скорости — другой вопрос. Экраны пока молчат. Но разве в последние годы не удалось доказать, что скорость света — совсем не такая постоянная величина, как, например, считалось в двадцатом столетии? Когда Высший Совет даст наконец согласие на отправку фотонной ракеты с людьми…

— Именно это я и считаю авантюрой! Экспериментальные фотонные ракеты с автоматами обошлись человечеству дороже хорошо оснащенной звездной экспедиции. Труд миллионов людей, колоссальные количества энергии израсходованы впустую. Мы не знаем судьбы исчезнувших ракет и, вероятно, никогда не узнаем. И вот теперь, еще ровно ничего не доказав, вы готовы рисковать жизнью людей… Вы фантазер, коллега, одержимый фантазер… На следующем заседании Совета я буду голосовать за прекращение экспериментов с фотонными ракетами.

— А я — настаивать на их продолжении, — тихо сказал Таджибаев.

Профессор возвратился с заседания Совета академии ночью. Сквозь прозрачный купол Главного пульта управления Юрий увидел, как вспыхнули в долине зеленые сигнальные огни ракетодрома. Потом серебристая сигара стратоплана скользнула на фоне зубчатого, покрытого снегом хребта вниз, навстречу разноцветной россыпи огней далекого поселка.

Юрий взглянул на матовые контрольные экраны. Они молчали. Глазки сигнальных ламп не светились. Стрелки приборов замерли на нулевых отсчетах. С тех пор как была потеряна связь с последней экспериментальной ракетой, гигантская обсерватория замерла в напряженном ожидании.

Огромные радиотелескопы, установленные на высочайшей вершине Зеравшанского хребта — ледяной пирамиде Чимтарге, день и ночь нацелены в бескрайние дали космоса — туда, где исчезли ракеты. Вся приемная аппаратура настроена так, чтобы ловить и расшифровывать только сигналы фотонных ракет. Сложнейшая система фильтров задерживает любые посторонние излучения, начиная от земных радиопередач и кончая потоками частиц, которые непрерывно шлет космос. Поэтому молчат экраны и не шелохнутся стрелки. От исчезнувших ракет нет известий.

Конечно, если бы там были люди, они могли бы что-то предпринять. Но там автоматы. Совершеннейшие автоматы, которые когда-либо создавались земными кибернетиками. Автоматы выполняют заданную программу. А каждая программа предусматривает конечное число операций. Перед непредусмотренной случайностью автоматы бессильны…

Юрий набросил легкую меховую куртку и через узкую дверь вышел на круглую террасу, окаймляющую прозрачный купол Главного пульта. Ночной воздух высокогорья был неподвижен и обжигающе холоден. Искрящаяся россыпь звезд казалась удивительно близкой. Юрий отыскал глазами большой крест Лебедя. Туда, к планетам голубой звезды 61 Лебедя, двадцать пять лет назад улетела Вторая звездная экспедиция. Астронавты стартовали с Земли в год рождения Юрия. Корабли Второй звездной были рассчитаны на обычное ядерное горючее, каким пользуются ракеты в пределах Солнечной системы. И сами межзвездные корабли мало отличались от межпланетных. Они были лишь гораздо больше по размерам и обеспечивали максимум удобств поколениям людей, которым предстояло смениться во время полета. Лишь правнуки астронавтов Второй звездной возвратятся на Землю. Связь с кораблями экспедиции давно утрачена, но это никого не тревожит. Так и должно было случиться. Двадцать пять лет назад радиоаппаратура еще не была столь совершенна, как теперь…

За последнюю четверть века созданы новые ракеты. На них уже можно осуществить путешествие к ближайшим звездным мирам одному поколению людей. И, вероятно, Третья звездная экспедиция, отправка которой запланирована через десять лет, возвратится на Землю раньше Второй.

«Годы, годы, — думает Юрий. — Даже и теперь на это нужен целый век человеческий. Конечно, Таджибаев прав… Путь в Большой космос должен быть иным… Задачу решат не межпланетные «тихоходы», а фотонные корабли, пожирающие пространство на субсветовых и световых скоростях. Только они сохранят человеку бесценное время и откроют пути в галактические дали… Время! Оно продолжает оставаться загадочным, как в древности… Загадочным и пока всесильным…

Если бы эксперимент с фотонными ракетами удался!.. Неужели скорость света — непреодолимый барьер, как считает академик Кранц, и дальше ничего нет?.. Таджибаев не мог ошибиться!.. Ведь абсолютных пределов в природе не существует… Они противоречат самой сути бесконечного развития… Значит… Значит, скорость света — только один из многих порогов. Рано или поздно человечество должно перешагнуть его… Двести лет назад у людей были хлопоты даже с преодолением звукового барьера скорости…

Что же все-таки решил Совет?.. А если на этот раз Кранц одержал победу?.. Он, конечно, великий ученый и человек — Артур Кранц. Первая и Вторая звездные — его детища. Им он посвятил себя без остатка, отдал всю энергию, весь свой огромный талант исследователя и конструктора космических кораблей. Отдал, зная, что ему не суждено узнать о результатах. Он очень стар и болен и, как все старики, немного консервативен. Прежде он не верил в успех опытов Таджибаева, но и не выступал против них. А теперь стал яростным противником. Он опасается, что продолжение экспериментов с фотонными ракетами задержит отправление Третьей звездной. Он уже возражал против старта их последней ракеты, но тогда Таджибаеву удалось убедить Совет…»

Три года Юрий работает в этих горах вместе с Таджибаевым. Неужели время истрачено впустую? Первая ракета должна была возвратиться два года назад. Она не вернулась. Послали вторую. Она тоже исчезла бесследно. И теперь третья… Может быть, дело в относительности времени? Может быть, Альберт Эйнштейн все-таки был прав?.. В двадцатом веке его теория господствовала в физике… Но потом, когда удалось понять физическую сущность гравитационного поля, многое в представлениях Эйнштейна было пересмотрено. Межпланетные полеты также не подтвердили зависимости времени от скорости движения. Однако она может существовать для субсветовых скоростей… Тогда стала бы понятной потеря связи с ракетами… Несоизмеримость времени! Для Земли фотонные ракеты уже мчатся сквозь космическое пространство будущего. Находясь на Земле, учесть несоизмеримость времени невозможно. Человек должен сам совершить путешествие на такой ракете. Когда он возвратится, станет известной поправка на время. Но год путешествия на фотонной ракете может оказаться равным и двум земным годам и тысяче лет.

«А это значит… Это значит, что наши ракеты могут вернуться гораздо позднее, чем мы их ожидаем, — думает Юрий, — например, когда никого из нас уже не будет в живых… И если лететь на такой ракете…»

Юрий смотрит вниз на блестящие петли автомагистрали. Они пустынны. Профессор задержался внизу в поселке. Пожалуй, это хорошо. Если бы их постигла неудача, Таджибаев приехал бы прямо в обсерваторию.

Полной грудью Юрий вдыхает морозный воздух и улыбается. Бросает взгляд на часы. Скоро одиннадцать… Значит, в Москве восемь. В восемь вечера по московскому времени он каждый день разговаривает по видеофону с Лю.

Лю — дочка Таджибаева. Собственно, ее зовут Леона, но для Юрия она просто Лю, его самый близкий друг и товарищ. Они любят друг друга. Раньше их называли бы «мужем» и «женой». Раньше было много ненужных слов и странных условностей…

Через год Лю окончит Академию кибернетики. Тогда они смогут подолгу жить и работать вместе. Лю мечтает расшифровать с помощью электронных машин таинственную письменность атлантов — древнейшего из культурных народов Земли. А может быть, если опыты Таджибаева окончатся успешно, Юрий и Лю станут участниками «Первой звездной Р» — первой экспедиции землян на фотонном космическом корабле. Они станут пионерами Большого космоса — первыми исследователями планет далеких солнц. И, кто знает, не там ли, на одной из неведомых планет, Лю сможет разгадать великую загадку атлантов, таинственных пришельцев из космоса, много тысячелетий назад обосновавшихся на Земле и передавших землянам частицу своих знаний…

Юрий возвращается в башню Главного пульта управления. Матовые экраны молчат, стрелки не изменили своего положения. Ленты самопишущих приборов неподвижны, Он сбегает по винтовой лестнице на несколько этажей вниз. Открывает дверь в свою лабораторию. Садится перед экраном видеофона. Сейчас этот экран тоже молчит, но стоит нажать кнопку… Юрий нажимает кнопку, и экран оживает. Стремительно сменяют друг друга десятки цветных кадров, слышны обрывки фраз, смех, музыка. Осторожно вращая рукояти настройки, Юрий отыскивает ту единственную волну, которая свяжет его с Леоной… Вот…

На экране возникает знакомая комнатка. Здесь, на двадцать шестом этаже огромного дома в юго-западном районе старой Москвы, живет Лю. Видна спинка низкого кресла, часть кремовой стены, окно. За окном белые корпуса Академии кибернетики. Лучи заходящего солнца отражаются на блестящих полусферах башен.

«Однако где же Лю? В комнате ее нет. Странно, что она опаздывает. Она точна и аккуратна, как каждый кибернетик».

Проходит три, пять, десять минут. Юрий продолжает сидеть перед немым экраном. Яркий прямоугольник окна в комнате Лю постепенно темнеет. В Москве заходит солнце…

Что помешало ей прийти? Юрий немного встревожен. Может, не ждать, а вызвать еще раз ночью? Он уверен, что так будет благоразумнее, и тем не менее не отходит от видеофона… И вдруг на экране что-то меняется. Юрий еще не видит Лю, но уже знает, что она появилась в комнате.

На какой-то миг изображение тускнеет, но Юрий не дает ему исчезнуть. Вот оно снова становится резким. Лю глядит с экрана. Рыжие пушистые волосы, темные брови, чуть раскосые блестящие глаза. В глубине зрачков притаилась смущенная улыбка. Губы приоткрыты. Леона чем-то взволнована, а может быть, просто торопилась…

Некоторое время они молча смотрят друг на друга. Юрий щурится — там, в Москве, лучи заходящего солнца упали на экран.

Лю первая нарушает молчание:

— Прости, что опоздала… Но я не виновата. Это Кранц… Зато я теперь знаю, когда приеду… Ровно через две недели. Пятого июня вечером встречай меня в Захматабаде. Ты доволен?

Он отрицательно трясет головой:

— Нет, это долго! Я приеду за тобой в Москву.

— Отец разрешит?

— Он уже обещал.

— А потом?

— Завтра все станет ясно. Может быть, освобожусь на месяц-полтора и поедем путешествовать. Куда-нибудь в Полинезию…

— Ой, постарайся освободиться, Юр. Дело в том, что я… — Она опустила глаза. — Я не буду стажироваться в вашей обсерватории. Во всяком случае этот ближайший год. Академик Кранц предложил мне пройти практику в кибернетической лаборатории его института в Алма-Ате.

— Кранц?

— Я просто не ожидала. И, разумеется, не могла отказаться. Декан сказал, что это большая честь для дипломантки академии… В начале августа я уже должна начать работу в Алма-Ате.

— Когда ты видела Кранца?

— Только что. Поэтому и опоздала. Два часа назад Кранц возвратился из Ташкента.

— Понимаю. Больше он ничего не говорил?

— Нет, а что?

— Так…

— Ты расстроен?

— Не знаю. Это очень неожиданно.

— Но ты понимаешь, что отказываться было глупо.

— Конечно… Впрочем, не понимаю, почему Кранц заинтересовался твоими атлантами.

— И я еще не понимаю. Но в его алма-атинской лаборатории самые совершенные электронные машины. Это как раз то, что мне надо. Ну, не хмурься, Юр. Мы будем почти рядом. Из Алма-Аты к вам полчаса полета…

— Да-да… Если хребет не закрыт облаками… Послышался легкий треск. На соседнем малом экране появилось лицо профессора Таджибаева.

— Прости, Лю! Вернулся твой отец и вызывает к пульту управления. Я дежурю сегодня.

— Тогда торопись. Но ты еще не сказал: у вас ничего нового?

Он отвел глаза в сторону:

— Пожалуй, ничего.

— Ты говоришь так, словно не очень уверен.

— Нет-нет! Пока ничего.

— А ваши экраны?

— Молчат по-прежнему. Спокойной ночи, маленькая Лю! И пусть время ускорит свой бег.

— Пусть время ускорит свой бег. На две недели… А потом пусть замедлит, Юр…

Таджибаев испытующе глядит на своего помощника.

— Ничего нового, профессор. Экраны молчат.

— Свяжись с нашим космодромом в Центральных Каракумах, дорогой. Узнай, в каком состоянии монтаж четвертой фотонной.

— Я разговаривал с ними вечером. Послезавтра начнут монтаж главного ускорителя.

— Пусть не начинают.

— Не начинать?! Значит…

— Ничего не значит. Корпус необходимо подвергнуть еще раз термической обработке. Десятикратной… С максимальной достижимой температурой и давлением.

— Терранит может не выдержать, профессор.

— Если не выдержит, в ближайшие годы старта не будет. А если выдержит, — в четвертой фотонной полетят люди.

— Когда?

— Ровно через год.

— Даже если ни одна из ранее отправленных фотонных ракет еще не возвратится?

— Даже и в этом случае, дорогой!

— Значит, победа?

— Совет дал согласие на… последнюю пробу. Если она окажется удачной, Третья звездная, вероятно, будет отправлена на фотонных ракетах. Если неудачной, — опыты с фотонными ракетами придется прекратить, — по крайней мере, до отправления Третьей звездной…

— Неужели на Земле так плохо с энергией?

— В ближайшие годы ожидать увеличения энергетических ассигнований на межзвездные полеты не приходится. Мы существовали за счет энергии, отпускаемой Кранцу. С приближением срока отлета Третьей звездной этот источник для нас закроют. Значит, надо либо форсировать работы и доказать, что эпоха ракет, приводимых в движение самыми быстрыми частицами вселенной — фотонами, уже наступила, либо признать поражение и отступить — временно отступить, открыв дорогу усовершенствованным звездолетам старой конструкции. При таком размахе работ излишков энергии на Земле в ближайшие десятилетия не будет. «Проблема номер один» — сейчас улучшение климата планеты… Она поглощает две трети всей энергии земных станций. А в ближайшие годы начнутся огромные работы по уничтожению льдов Антарктиды…

Кстати, я сегодня узнал, что и наш экспериментальный космодром в Каракумах доживает свой век. По Плану Великих Преобразований решено превратить Каракумы во внутреннее море. Представляешь, дорогой, через пять-шесть лет все работы там должны быть прекращены, люди переселены — и начнется подготовка к общему погружению Каракумской плиты. Геофизики рассчитывают опустить ее почти на километр. Хотят уплотнить подкоровое вещество мантии. Тогда в Каракумах возникнет внутреннее море с глубинами шестьсот-восемьсот метров. Это Каракумское море, вместе с целой системой подобных внутренних морей, должно изменить климат Центральной Азии.

Вот так, мой мальчик. В первую очередь надо сделать уютной родную планету. «Проблема номер два» — межпланетные связи, освоение планет нашей Солнечной системы. Конечно, очень важное дело!.. А наши фотонные ракеты — часть, только часть «проблемы номер три»: разведки межзвездных трасс. Так обстоит дело с энергетикой нашей эпохи. Неплохо обстоит, но и не так хорошо, как нам с тобой хотелось бы…

В курортном поселке на атолле Таэнга радио и видеофоны включались один. раз в сутки по вечерам и только на полчаса. Уэми — главный врач курорта полинезиец по происхождению — хотел создать у отдыхающих иллюзию отрешенности от стремительного бега жизни на шести континентах Земли. Он был убежден, что для полноценного отдыха необходимы и достаточны лишь тень пальмовой рощи, коралловый песок пляжа и голубые воды внутренней лагуны атолла.

На Таэнга все было организовано так, чтобы жизнь казалась простой и примитивной, как столетия назад. Маленькие домики с микроклиматизаторами и душевыми кабинами напоминали тростниковые хижины, крытые пальмовыми листьями. Правда, и тростник, и пальмовые листья, и яркие плетеные циновки на полу имитировались сочетаниями разноцветных пластмасс… Изысканные блюда, с точно подсчитанным количеством калории, изготовляемые сверкающими автоматами в подземной электронной кухне, подавались к столу на тарелках, напоминающих плоские перламутровые раковины.

Световые рекламы настойчиво рекомендовали обитателям курортного поселка не носить ничего, кроме купальников таэнга — самой простой, элегантной и гигиенической одежды, изобретенной аборигенами Полинезии еще в эпоху людоедства. Возле кафе, баров, спортивных и танцевальных площадок висели строгие предупреждения: «Вход разрешен только в купальниках таэнга». Единственным видом транспорта, допущенным на острове, были старинные велосипеды без моторов и легкие пластмассовые яхты, корпуса которых напоминали полинезийские пироги. Даже к соседнему острову, где находился ракетодром, отдыхающих увозили на медлительных белых электроходах, в других местах давным-давно отправленных в музеи.

Правда, местные шутники утверждали, что в подземном ангаре Таэнга хранится стремительный атомоход на подводных крыльях, покрывающий расстояние до соседнего острова за час с небольшим. Но этому мало кто верил…

С давних времен известно, что даже вполне почтенные люди, попадая на курорт, порой превращаются в беззастенчивых болтунов. Одни острят по каждому поводу, другие бранят все вокруг, третьи надо всем издеваются… А потом все требуют книгу отзывов и исписывают целые страницы в память о своем пребывании.

Механик с Марса, человек солидный и крупный ученый, оставил в книге отзывов на Таэнга запись в стихах. Старинным ямбом он объявлял, что с радостью возвращается на Марс и без малейшего сожаления покидает «райский остров Таэнга», где даже воздух и белый песок лагуны — ненастоящие…

Юрий и Леона листали книгу отзывов, дожидаясь вечерней радиопередачи.

— Признаюсь, у меня отпала охота писать что-либо сюда, — сказал Юрий. — Эта книга тоже какая-то «ненастоящая», как и весь курорт. Когда-то давно существовало понятие «бюрократия». Форма его с годами менялась, но сущность оставалась одна и та же. Она заключалась в доведении всего до абсурда… Здесь на Таэнга до абсурда доведено стремление заставить человека отдыхать. Я понимаю этого товарища с Марса. Его довели до того, что он заговорил стихами, Я тоже скоро начну писать стихи о тарелочках-раковинах, о цветах с нейтральными запахами. Бедные цветы? Их запахи стерильны. Из них искусственно изъято все, что может подействовать на человека возбуждающе или, наоборот, навеять грусть. Я устал дожидаться получасовой радиопередачи, как награды за хорошее поведение, устал от всевидящих электронных глаз с их вкрадчивыми советами: «не пора ли вам выйти из воды», «не пора ли вам уйти в тень», «не следует ли вам полежать на солнце»…

— Это все делается с самыми лучшими намерениями, Юр, — улыбнулась Леона.

— Вот это самое страшное, дорогая! И ты посмотри, что написал наш общий друг доктор Уэми в ответ на жалобу марсианина. «Стихи хороши, но: 1) на Таэнга риф, пляжи, океан, пальмы, воздух и солнечный свет являются абсолютно натуральными; 2) искусственная климатизация на пляжах не применяется; 3) бабочки, цикады и птицы, в основном, натуральные (большинство видов завезено из Австралии). Автору стихов рекомендовать успокоительные ванны и электронную климатизацию палаты, исключающую появление снов». Каково! Все-таки хорошо, что мы послезавтра уезжаем. А может быть, он и нас лишил снов, Лю…

— Нет. Вчера я видела во сне тебя… Но, пожалуй, мы все-таки напрасно выбрали этот ультрасовременный курорт. Ты не привык так отдыхать…

— А ты, Лю?

— Я не жалею об этих трех неделях. Здесь нет радио и газет и слишком много синтетиков, но зато здесь ' каждое утро нас встречал простор океана, и ласковое солнце, и легкие облака. И, засыпая, мы слушали звон цикад…

— Австралийских?

— Земных, Юр. Наших земных цикад, а не каких-нибудь чудовищ марсианской пустыни.

— Тебе нравится здесь?

— Не знаю… Но я так люблю океан… Пожалуй, океаны — самое прекрасное, что есть на Земле. Странно, правда? Мои предки были кочевниками пустынь, а я больше всего люблю океан.

— У тебя от твоих предков остались только глаза.

— И взгляд на природу, Юр… Опыт и история всех минувших поколений живут где-то глубоко внутри нас. Поэтому мы все такие разные. И это хорошо, не так ли?

— Разумеется… Не понимаю, однако, почему молчит видеофон.

— Ты уже весь там, на вашем космодроме в Каракумах, — с легким упреком сказала Леона. — или в Чимтаргинской обсерватории. Я не должна была так надолго отрывать тебя от твоей работы. Тебе уже скучно со мной…

— Прием из числа запрещенных. Разве мы не обещали друг другу…

— Разумеется… Прости! Это так… Голос минувших поколений… Я понимаю, тебе трудно теперь высидеть здесь после того, как сообщили, что терранитовый корпус вашей ракеты выдержал испытания. Вопрос о старте должен быть решен со дня на день… И может быть, как раз сегодня…

Вспыхнул экран видеофона. Появилось знакомое лицо диктора. Юрий поспешно придвинул кресло ближе к экрану.

В радиопередачи Центральной тихоокеанской станции, обслуживающей огромный курортный район экваториальной области Тихого океана, включались только известия особой важности. Чрезвычайное сообщение. Высшего Совета Народов было передано после краткого отчета о ходе строительства Великого термоядерного кольца Антарктиды — крупнейшей силовой установки, когда-либо возводимой инженерами Земли и предназначенной для уничтожения ледяного панциря Южного континента.

«Успешные испытания терранита, — торжественно читал диктор, — позволили внести изменения в планы исследований Большого космоса. Летом будущего года впервые в истории космической навигации с Земли будет отправлена фотонная ракета с людьми. Высший Совет Народов постановил…»

— Ну вот и все, — сказал Юрии. — Вот, решили… Он глубоко вздохнул и, дождавшись конца передачи, тихо добавил:

— Все-таки кое-что изменилось в мире за время нашего пребывания здесь… В официальных сообщениях тема звездных перелетов перекочевала с третьего на второе место. Работа твоего отца, Лю, становится проблемой номер два…

Леона, полулежа в плетеной качалке, молча глядела на темнеющий океан. Ее покрытое загаром тело казалось бронзовым в лучах заходящего солнца.

— А тебя могут пригласить для участия в экспедиции? — вдруг спросила она, и ее голос показался Юрию странно изменившимся и далеким.

Он ответил не сразу. Следил за полетом большого яркого мотылька. Мотылек приблизился и начал совершать стремительные круги вокруг ионного светильника, вспыхнувшего под тростниковым навесом.

— Кандидатов будет очень много, — сказал наконец Юрий. — И, разумеется, строжайший отбор… У каждого, кто захотел бы, шансы попасть в экспедицию невелики.

— А сколько человек могут полететь в вашей ракете?

— Лететь могло бы много. Но в первый полет едва ли пошлют больше трех-четырех. Обязанности остальных астронавтов будут выполнять автоматы.

— Ты лучше других знаешь новую систему ракет. И у тебя есть свидетельство пилота-космонавта. — Она сделала долгую паузу. — У тебя много преимуществ перед другими, Юр…

Он молчал.

— А ты хотел бы лететь?

— Вместе с тобой — да.

Она засмеялась.

— Триста лет назад это, кажется, называлось галантностью. Смешное слово, правда? В нем есть что-то искусственное, как в этом курорте… Нет, серьезно, ты хотел бы лететь?

— Вместе с тобой — да, — повторил он и закусил губы.

Она удивленно посмотрела на него:

— Но меня не возьмут… Даже в случае твоей настоятельной рекомендации. И потом, скажи, ты действительно считаешь полет на фотонной ракете настолько безопасным, что… — Она не кончила.

— Безопасность — понятие относительное, Лю, — он старательно подбирал слова. — Первый полет всегда остается… первым полетом… Всего предусмотреть нельзя… Но я думаю… мне кажется… для нас с тобой было бы безопаснее… нет — не то слово, было бы… лучше, понимаешь, лучше лететь вместе, чем одному лететь, а другому остаться…

— Не понимаю, — сказала она, заглядывая ему в глаза. — Ты считаешь, что ваши три ракеты, с которыми потеряна связь, они… вернутся?

— Я думаю, что они вернутся, — твердо сказал он.

— Папа тоже так думает… Но тогда объясни, почему они не вернулись в назначенный срок? Космическая навигация не допускает опозданий. Значит, расчеты были неточны, а в таком случае…

— Расчеты были точны. Однако в них не учтено возможное «несоответствие времени». Мы еще твердо не знаем, существует ли оно и как учесть его… Многое станет ясным по возвращении одной из фотонных ракет… Конечно, если «несоответствие времени» влияет на курс, ракета может затеряться в космосе. Автоматы в этом случае окажутся бессильны: введение поправки на время не предусмотрено их программой… Но если в ракете будет находиться человек, он сможет, даже не зная величины «несоответствия времени», ввести необходимые исправления в курс и рано или поздно найдет путь к Земле. Вот почему в четвертой фотонной должны лететь люди…

— А это «несоответствие времени» может быть велико?

— Не знаю… Никто этого не знает… Впрочем, если оно существует, то, вероятно, зависит от скорости ракеты.

— Оно имеет практическое значение?

— Если бы не. имело, вероятно, наши ракеты уже возвратились бы.

— Увы. Все эго гипотезы… Но ты не ответил на мой вопрос об участии в экспедиции — только твоем участии, Юр.

Он колебался:

— Ты задала трудный вопрос, дорогая… Разумеется, я хотел бы лететь. Но… Если бы ты попросила остаться, — может быть, я не стал бы настаивать на полете.

Она испытующе глянула на него и чуть отодвинулась.

— Но второго такого случая не представится. Вернее, второй полет будет обычным полетом по проторенному пути… Ты мог бы отказаться от единственного шанса?.. От участия в великом свершении… Ради меня?

— Тебя это удивляет?

Она рассмеялась:

— Нет-нет, я слишком хорошо знаю тебя. Иначе могла бы поверить… Значит, у тебя действительно нет шансов. Поэтому так легко из двух возможных ты выбираешь меня, хитрец…

Он сокрушенно покачал головой:

— Ты ловко уличила меня. Но скажи, а ты хотела бы лететь?

— Нет… И знаешь почему? Потому, что меня все равно не возьмут.

— Это верно… В составе первого экипажа будут только мужчины. Но если бы, если бы ты могла лететь?..

— Не знаю, не думала об этом, — она замолчала, отвернулась. — Не знаю… На Земле так много прекрасного и столько надо сделать… Не каждому дано прокладывать пути… в неведомое. А я так люблю нашу милую Землю. Всю ее… Этот океан и наши снежные горы, дни и ночи и рассветы над морем. И этих цикад, ты слышишь… А там, — она вздрогнула, — мрак, и холод, и пустота. Вечная пустота и тишина. Мне кажется, я не могла бы жить без синего неба над головой… Понимаешь, это трудно выразить словами. Наверно, я уж очень земная, — она улыбнулась и смущенно опустила глаза.

— Полет на фотонном корабле не означает разлуку с Землей навсегда, — тихо сказал Юрий. — Скорость этого корабля даст возможность исследователям Большого космоса снова вернуться на Землю. А участники Первой звездной, вспомни, ведь они принесли себя в жертву. Улетая, знали, что не увидят Земли…

— Я не могла бы так, Юр… Мне страшно подумать о разлуке с Землей даже на несколько лет. Я преклоняюсь перед работниками внеземных станций… И совсем не потому, что их жизнь полна опасностей, которых уже нет на Земле. Они нашли в себе силы расстаться с Землей надолго. По-моему, это высший героизм… А я на такое, кажется, не способна.

— Когда-то я спросил тебя, Лю, почему ты выбрала письменность атлантов. Тогда ты ответила шуткой. Дело конечно не в том, что они были пришельцами из космоса. Проблема атлантов и твоя любовь к Земле — как это совместить?

Она протестующе замахала руками:

— Я не шутила, Юр. Меня действительно больше всего интересует, почему они выбрали именно Землю. Наверно, они посетили множество миров, а выбрали Землю… Почему? Если удастся прочитать первые тексты, может быть, мы поймем…

— Когда-нибудь ты обязательно прочитаешь их.

— Не знаю. Это очень трудно. Ведь это символы неземного языка. Даже в эпоху поздней Атлантиды, о которой писал Платон, их, вероятно, уже никто не понимал. Но я буду стараться, очень стараться, Юр. И может быть, помощь академика Кранца…

— А я часто думаю, почему же все-таки он — старейший звездолетчик Земли заинтересовался твоими атлантами?

— Пожалуй, он просто хочет испытать совершенство своих новых электронных машин. Проблемой ранней письменности атлантов уже несколько лет почти не занимаются. Кибернетика оказалась бессильной. Кранц сконструировал новые, более совершенные устройства — для расчетов межзвездных трасс. Сейчас он проверяет их на решении всяких головоломных задач. Мои атланты для него — одна из таких задач, не больше…

— А может, он хочет узнать, на каких кораблях прилетели на Землю предки атлантов. Если они пришельцы с планет иного, солнца, у них, скорее всего, были фотонные корабли.

— Но, Юр! Ведь Кранц… не очень верит в успех опытов отца. Он считает фотонные ракеты слишком дорогими и… не очень надежными.

— К сожалению, не он один. И многие еще… Мне иногда кажется, что и ты тоже.

— Я слишком мало знаю, чтобы судить…

— Пока мы все мало знаем. Но существует еще внутренняя убежденность. В тебе ее нет. Что ж, может быть, ты окажешься права. Будущее покажет. Она запротестовала:

— Нет, нет, я не хочу этого… И я, конечно, не права, Юр. Я — маленькое слабое существо, недостойное своего великого отца и такого друга, как ты. Во мне нет ни твердости, ни внутренней убежденности. И я презираю себя за это. И, верно, поэтому требую от других так много… Я не знаю, кто прав — Кранц или мой отец. Я даже не уверена, нужны ли сейчас звездные экспедиции вообще. Но, мне кажется, я потеряла бы уважение к человеку, который мог принять участие в звездной экспедиции и сам отказался бы… Странно, да?

Юрий встал, чтобы освободить мотылька, который зацепился за предохранительную сетку светильника.

— Ну лети, лети, — тихо сказал он. — Здесь тебе грозит гибель…

Мотылек выскользнул из рук и исчез в темноте.

— Он все равно вернется, — шепнула Леона.

— Теперь не вернется, — возразил Юрий и выключил светильник.

Надвинулась чернота тропической ночи. Мир исчез. Остались только звезды и мерный шум океана. И их двое на берегу… Он обнял ее, и они пошли к своей хижине. Они шли и молчали. Он знал, что она думает о Земле и звездных экспедициях… А еще он знал, что у них остался только год… один год.

Экраны продолжали молчать. Теперь Юрий редко дежурил у главного пульта радиообсерватории. Большую часть времени он вместе с профессором Таджибаевым проводил в Каракумах на ракетодроме, где сотни инженеров готовили к старту фотонную ракету.

Леона работала у Кранца. Однако каждую неделю она прилетала или на радиообсерваторию, приютившуюся у подножия Чимтарги, или в пустыню на ракетодром. Иногда она проводила с Юрием два-три дня, потом снова возвращалась к своим электронным машинам в алма-атинском институте, который возглавлял академик Кранц. Об участии в экспедиции на фотонной ракете Леона и Юрий больше не говорили…

В начале весны монтаж силовых агрегатов ракеты был закончен. Оставалась отделка кабин космонавтов, погрузка приборов и снаряжения.

Теперь Юрий и Таджибаев могли возвратиться на радиообсерваторию. Предстояло провести зондирование трасс отправленных фотонных ракет. Разрешение Высшего Совета было получено давно, но Таджибаев откладывал зондирование, все еще рассчитывая на возвращение одной из ракет.

— Если хоть одна из них находится вблизи орбиты Плутона, то есть уже произвела основное торможение, мы ее обязательно обнаружим, дорогое, — говорил Таджибаев Юрию, когда они шагали по бетонной дорожке к стратоплану. — А если в пределах Солнечной системы наших ракет еще нет, они все равно уж» не достигнут Земли перед стартом четвертой фотонной.

— Вы допускаете, что какая-то ракета возвращается и даже вошла в пределы Солнечной системы? — удивленно спросил Юрии. — Почему же тогда молчат экраны?

— Экраны, экраны, — пробормотал Таджибаев. — Если бы мы знали, какую роль во всем этом играет парадокс времени. Я пробовал разные варианты расчетов… По одному из них получается, что при значительном несоответствии времени ракета достигнет Солнечной системы раньше, чем излучаемые ею сигналы. Это похоже на абсурд, дорогой, но если рассматривать время как энергию… Такие идеи развивает теперь Кранц… Впрочем, не будем гадать и подождем результатов зондирования.

— Решено, что оно состоится послезавтра?

— Да. Все крупнейшие радиостанции Земли уже получили необходимые указания. Общий поток радиоизлучения будет сконцентрирован Центральной станцией Луны и оттуда направлен в космос. В течение суток земные радиостанции четырежды прервут свои передачи на 30 минут, чтобы включиться в зондирование. Сигнал включения будет передаваться из нашей обсерватории. А затем будем ждать отраженных волн. Они могут поступить в течение недели. И если нужные нам отражения не поступят…

Таджибаев сделал паузу.

— Придется лететь так, — закончил Юрий.

— Ты прав, мой мальчик. Придется лететь… не зная, что сталось с нашими тремя ракетами…

Они уже подошли к стратоплану, когда из серебристого ангара выбежал инженер-радист и, размахивая руками, побежал по направлению к ним.

— Что-то случилось, — заметил Юрий.

— Задержите отлет, — крикнул на бегу инженер. — Вас, профессор, вызывают к видеофону. С вами хочет говорить президент Всемирной академии наук.

Таджибаев направился к ангару. Юрий присел на нагретый солнцем бетон взлетной дорожки и стал ждать.

Профессор возвратился через несколько минут. Его движения были спокойны, даже чуть медлительны, но именно по этой медлительности Юрий понял, что Таджибаев взволнован и расстроен.

— Мне придется сейчас же лететь в Москву и затем, вероятно, в Рузвельт, сказал он Юрию. — Если не вернусь до вечера завтрашнего дня, радиозондирование предстоит провести тебе. Отменить его уже нельзя. Подробная инструкция, сигналы и все остальное у меня на столе в обсерватории. Здесь есть реактивный самолет, бери и лети в Захматабад. Оттуда доберешься до обсерватории машиной.

— Что-нибудь случилось? — спросил Юрий.

— Ничего особенного, но президент сообщил, что Совет академии возражает против моего участия в экспедиции. Полетит молодежь. Завтра в Рузвельте тайным голосованием будут избраны участники экспедиции из числа успешно прошедших все конкурсы. Я должен присутствовать на выборах.

— Понимаю, — сказал Юрий и тихо добавил: — Я сделаю все, что необходимо.

— Не сомневаюсь, но будь внимателен. Радиозондирование таких масштабов — чрезвычайно ответственная и очень дорогая операция. Да ты знаешь… И ещё одно, Юр… Ты не изменил… своего решения?

— Нет.

— Если я должен буду остаться, твои шансы возрастают. Ты — мой ближайший помощник. Я буду настаивать на твоем участии в экспедиции. Думаю, что Совет примет во внимание мою просьбу.

— Благодарю, ата.

— Благодарность совершенно излишня. Я поступаю так не ради тебя, а для успеха дела… И, откровенно говоря, как человек я предпочел, чтобы ты остался… Со мной и с Лю… Ты еще не говорил ей?

— Нет.

— Надо было сказать.

— Зачем? Пока все не решилось… Если решится, она поймет…

— Конечно, но от этого ей не будет легче. Это не обычная разлука на месяц, на год. Мы не знаем, что такое время. При современном уровне представлений о нем нельзя гарантировать вашего возвращения на Землю… при жизни нынешнего поколения. А может быть хуже… Вы возвратитесь молодыми, а на Земле за время вашего отсутствия пройдут шестьдесят-семьдесят лет и твоя Лю станет старухой. Да ты знаешь обо всем этом.

— Знаю! Но не верю.

— И я не хотел бы верить, мой мальчик. Надеюсь, мы еще встретимся.

— Вы говорите так, точно вопрос о моем участии уже решен.

— Вероятно, так и будет, если ты не изменишь своего решения.

— Не изменю.

— Якши, дорогой. Помни о зондировании!

Профессор поднялся в кабину стратоплана. Металлическая дверь бесшумно задвинулась. Через минуту серебристая стрела, скользнув по бетонной полосе, круто взвилась в небо и исчезла в фиолетово-синей мгле.

Юрий медленно направился в сторону ангара. Итак, его мечта близка к осуществлению. Странно, сейчас он не испытывал радости при этой мысли.

— Всем радиостанциям Земли и Луны прекратить передачи. Включение в зондирование через пять минут. Настраивайте антенны на Луну-главную. Увеличить мощности до предела!

С пульта управления Чимтаргинской радиообсерватории Юрий в четвертый раз передает сигнал радиостанциям планеты. Это последний этап большого зондирования космоса.

«Удастся ли оно? — думает Юрий, глядя, как отклоняются стрелки приборов. На зондирование такого масштаба решаются редко. Последний раз оно проводилось после отлета Второй звездной и дало превосходные результаты. Положение кораблей экспедиции было точно установлено, хотя они уже давно находились вне радиуса действия обычной радиосвязи. Но сейчас речь идет о фотонных ракетах, летящих в условиях какого-то своего времени, может быть отличающегося от времени Земли. Они летят где-то в невообразимой дали почти со скоростью света, как и радиоволны».

Юрий смотрит на глазок электронного счетчика времени. Вот он вспыхнул зеленым светом, оранжевым, красным. Радиозондирование началось. На полчаса погасли телевизоры и видеофоны на континентах Земли, перестали работать радиомаяки ракетодромов и космодромов, выключили свои передатчики и легли в дрейф на круговых орбитах спешащие к Земле космические корабли, задержаны старты стратопланов и внутриконтинентальных ракетных самолетов, выключены мощные радиобуры, с помощью которых геофизики исследуют состояние земных недр. Вся планета словно затаила дыхание, пока ее передающие радиостанции шлют сигнал в космические дали.

Уже три раза объединенная мощность всех земных станций посылала поток направленного радиоизлучения в космос. Мощные импульсы радиоизлучения мчатся теперь со скоростью триста тысяч километров в секунду в направлении звезды 70 Змееносца навстречу фотонным ракетам. Встретят ли они земные корабли в бесконечных пространствах космоса? И, отразившись от них, вернутся ли к Земле, чтобы оживить молчащие до сия пор экраны? Или ничто не встретится на пути радиоволн, и спустя десятки лет радиосигналы Земли достигнут планетной системы Змееносца? Впрочем, для огромного расстояния, отделяющего Землю от планет 70 Змееносца, поток радиоизлучения слишком слаб. Он затухнет где-нибудь на середине пути. Радиосвязь, на которую ученые возлагали столько надежд в конце двадцатого и в начале двадцать первого веков, еще не сдала экзамена в Большом космосе. Она обеспечивает контакты центров цивилизации в пределах одной планетной системы, но бессильна на межзвездных трассах.

Космос обитаем — земляне давно знали это, но установить связи с жителями иных миров не могли. Оставалась надежда на звездные экспедиции и особенно на фотонные ракетные звездолеты.

Юрий переводит взгляд на приемные экраны. Матовые прямоугольники безмолвствуют. За стеклянным куполом Главного пульта управления медленно кружатся снежинки. Они исчезают, не успев коснуться прозрачной поверхности. Снег не может покрыть купола. Отсюда всегда должны быть видны огромные антенны радиотелескопов на ледяной вершине Чимтарги. Впрочем, сейчас вершина задернута облаками.

«Голосование, конечно, уже закончено, — думает, Юрий. — Если бы не космическое зондирование, радиостанции сообщили бы имена участников экспедиции. Вероятно, сообщат сегодня вечером. А может быть, завтра. Кто полетит?..»

Что-то мелькнуло в просвете облаков. Стратоплан, сделав полукруг над обсерваторией, стремительно идет на посадку в долину. Что за безумец прилетел сюда в такую погоду при выключенных радиомаяках? Сумеет ли благополучно приземлиться? Бетонная полоса ракетодрома очень коротка. Юрий встревожено глядит вниз в долину. Но стратоплана уже не видно, он исчез в облаках за отрогом хребта. Надо бы связаться с ракетодромом, узнать, как прошла посадка и кто прилетел, но сейчас нельзя отходить от приборов…

Снизу по винтовой лестнице поднимается лаборант.

— Как дела? — спрашивает Юрий.

— Все великолепно. Эфир воет, как взбесившийся океан. Этот импульс будет наиболее мощным.

— Сколько еще осталось?

— Двенадцать минут.

«Еще двенадцать минут — и великое зондирование будет окончено. Жизнь возвратится в нормальную колею… Если оно окажется удачным, это станет общей победой всех людей Земли».

Слышен негромкий щелчок, и на пульте вспыхивает зеленая лампочка.

Пять минут… Юрий проверяет интенсивность суммированного радиоизлучения, которое высылает сейчас в космос радиостанция Луна-главная. Оно значительно выше расчетного. Радиоинженеры Земли выжали из земных станций все, что они могут дать.

Пройдут десятки лет. Людям будущего это великое зондирование покажется детской игрой. Они научатся поддерживать радиосвязь с отдаленнейшими мирами космоса и со стремительными звездолетами, мчащимися сквозь пространство и время. Возможности радио станут безграничными. Но сейчас люди Земли не в состоянии совершить больше того, что они только что совершили. Раздается серия звонков, красные глазки электронных машин гаснут. Радиостанции Земли выключаются из направленного 'канала излучения. Великое зондирование окончено. Теперь остается ждать результатов…

Юрий откидывается на спинку кресла и сразу же слышит быстрые шаги. Кто-то бежит по винтовой лестнице. Он оглядывается. Это Леона. На ней серый, отороченный мехом комбинезон пилота. В руках шлем с выпуклыми стеклами очков. Рыжеватые волосы растрепались, в глазах смятение и тревога.

Юрий вскакивает:

— Ты? Это твой стратоплан? Как ты могла?.. Без маяков!..

Она касается рукой его губ:

— Потом, Юр… Ты уже знаешь?

— О чем?

— Радио Рузвельта передало чрезвычайное сообщение… о составе экспедиции…

— Да?

— Полетят четверо… Названо твое имя.

— Да…

— Ты не удивлен. Ты знал?

— Нет.

— Но ждал этого?

— Да.

— Но почему…

— Прости, Лю. Все зависело от результатов голосования. Я не хотел раньше времени… Ты не сердишься?

— Нет… Рада… за тебя, Юр. Очень… И… поздравляю. Я часто думала об этом… с того вечера на Таэнга, И боялась…

— Что меня не возьмут?

— Именно… — голос ее прерывается. Глаза полны слез.

Юрий осторожно обнимает ее:

— Ну-ну, успокойся. Я никогда не видел тебя такой.

— И не увидишь больше, — шепчет она, дрожа. — Это… пустяк… Посадка… трудная… Взлетная дорожка покрыта снегом…

— Успокойся. Все будет хорошо.

— Конечно. Все должно быть хорошо. Я твердо верю… До чего я глупа… до чего глупа…

— Не могу согласиться, — улыбается Юрий. — Кстати, и Кранц, видимо, придерживается моего мнения…

— А старт когда?

— В середине июня.

— Значит, еще два месяца… Так мало…

Вспыхивает экран внутреннего видеофона. Кто-то зовет Юрия в центральную аппаратную. Несколько раз повторяет одну и ту же фразу. Наконец Юрий понял вызывают к большому видеофону из Рузвельта. Юрий усаживает Леону в кресло перед главным пультом управления.

— Подожди здесь. Я сейчас…

Леона сидит неподвижно, устремив широко раскрытые глаза на матовые прямоугольники экранов. Окна, нацеленные в невообразимые дали космоса, кажутся непроницаемыми.

— Ну и что теперь делать, что? — спрашивает Леона, не отрывая взгляда от экранов.

Экраны молчат… Припав головой к холодному пульту, Леона беззвучно плачет.

Наступил день старта. Юрий и Леона приехали на космодром к рассвету. По бетонной дорожке, кое-где уже засыпанной песком, они добрались до корабля.

Шесть ног-стабилизаторов, напоминающих исполинские колонны, поднимались с бетонных площадок к огромному кольцу, опоясывающему нижнюю, цилиндрическую часть корпуса ракеты. На обращенной вниз стороне кольца чернели раструбы воронок. Через несколько часов из них вырвутся ослепительно сияющие струи превращенного в энергию вещества.

Ажурная конструкция лифта, прислоненная к корпусу звездолета, казалась нитью паутины, зацепившейся за ствол векового дуба. Нить вела на высоту ста метров над землей к верхней — веретенообразной части космического корабля, в которой помещались кабины астронавтов.

Восток постепенно светлел. Багровым заревом разгоралась заря, окрашивая облака и гребни барханов.

— Ну вот и все, — сказал Юрий и вздохнул. Леона покачала головой:

— Нет, еще целых шесть часов.

Они долго стояли рядом, держась за руки, и смотрели на звездолет.

— Какой колосс, — прошептала Леона, — Возле него мы как песчинки…

— Но это мы и построили его, — возразил Юрий. — Мы, люди, своим разумом и своим трудом. Знаешь, он кажется мне почти живым. Это самая совершенная машина, когда-либо созданная на Земле. Что по сравнению с ним наши первые фотонные ракеты!..

— Помню, когда запускали их, ты говорил то же самое.

— Конечно. Ничто не стоит на месте. Тогда они были самыми лучшими.

— И исчезли… бесследно.

— Не исчезли. Это ничего, что зондирование не дало результатов. Значит, ракеты еще слишком далеко. Но они вернутся из своего удивительного путешествия. Вот увидишь. Может быть, не все, но вернутся. Не забывай, там были только автоматы.

— Солнце встает, — шепнула Леона. — Побежим посмотрим.

Держась за руки, они побежали по бетонной дорожке к песчаным холмам, окружающим космодром. Поднялись на гребень высокого бархана. На востоке розовые облака таяли на глазах в светлеющем перламутровом небе. Линия горизонта становилась все четче. Потом из-за нее выстрелили золотисто-оранжевые лучи и пронзили прозрачную рябь облаков. И сразу налетел прохладный ветер, зашелестел пучками сухой травы, принес едва уловимый горьковатый запах пустыни. Край золотого диска сверкнул у самого горизонта, и однообразная плоская поверхность песков расцвела красками, стала рельефной и четкой. Красноватые и желтые гребни барханов, озаренные первыми лучами солнца, протянулись к далекому бледно-голубому небосклону. Фиолетовые и синеватые тени легли во впадинах. Пустыня просыпалась. Над Каракумами всходило солнце.

— Как хорошо, — вырвалось у Леоны.

— Конечно. Ведь это Земля… Наша Земля!

Проводы были краткими. К девяти часам утра у приземистых здании космопорта, расположенных в глубокой котловине в десяти километрах у ракетодрома, собрались провожающие — небольшая группа инженеров и ученых, представители Академии наук, родственники астронавтов. Корреспонденты телевидения и радио установили микрофоны и экраны видеофонов.

Проводы и старт ракеты транслировались всеми крупнейшими радиотелевизионными станциями Земли. Сотни миллионов людей в Азии и Африке, Америке и Австралии прервали труд, сон и отдых и прильнули к экранам видеофонов. На крупнейшей среднеазиатской радиотелестанции на Памире и на станции Луна-главная все готово для ретрансляции отчета о великом событии колониям землян на Венере и Марсе.

С кратким напутствием к астронавтам обратился один из старейших людей на Земле — почтенный Бо Цинь, заместитель Главы Высшего Совета Народов, известный философ и поэт.

Он говорил о давней мечте освобожденного человечества — установить связи с разумными существами иных миров. О тех преградах, которые поставлены пространством и временем на путях к объединению разума. Говорил об отважных пионерах Большого космоса, навсегда покинувших родную Землю в составе первых звездных экспедиций.

— Они еще живут где-то там в безмерных далях галактики, — говорил старец, а мы уже поставили им памятники как умершим героям. Лишь наши внуки будут встречать на Земле их внуков, если счастье и успех сопутствуют экспедициям. Сегодня мы провожаем в далекий и трудный путь еще четырех посланцев земного человечества. Мы поручили им донести факел разума, зажженный на Земле десятки тысяч лет назад, к неведомым планетам далеких солнц. Пусть счастье и удача сопутствует вам, сыны Земли. Наши мысли всегда будут с вами. Мы будем ждать вашего возвращения. Гением и трудом людей Земли создан ваш чудо-корабль. Он может летать быстрее мысли. Перед его скоростью отступят пространство и время и откроют вам доступ к заветной цели. Мы будем ждать! Я стар, но верю, что смогу приветствовать вас в счастливую минуту вашего возвращения на Землю.

Он говорил еще о чем-то негромким, но внятным голосом.

Леона не слушала… Она стояла рядом с Юрием, крепко держа его за руку, и считала удары крови в висках. Шестьдесят… Значит, прошла еще минута. Еще минутой меньше… Как стремительно бежит сейчас время… Ей казалось, что она поняла наконец, в чем относительность времени — безжалостного и неумолимого времени, неведомые законы которого еще не поняты людьми. Человек сам своим разумом, своими мыслями и ощущениями ускоряет и замедляет время. Нужна лишь большая сила воли, и можно научиться управлять временем. Сила воли!.. Но где взять ее в такие минуты?

Леона подняла голову и прислушалась. Теперь говорил академик Кранц. Его голос звучал резко и властно:

— Успех вашего полета определит пути и цели новой большой звездной экспедиции, которую мы сейчас готовим. Помните, вы только разведчики, авангард. Что бы вы ни встретили, вы не имеете права увлекаться. Ваша задача установить пригодность фотонных кораблей для далеки» космических полетов. Ваш звездолет может совершить посадку на чужой планете, но помните, что у вас мало времени. Ограничьтесь облетом, фотографированием. Если на планете обитают разумные существа, дайте им знать о себе по радио, сбросьте вымпелы и малые ракеты с автоматами и ложитесь на обратный курс. Мы рассчитываем, что ваш полет продлится десять лет. Десять земных лет. Однако условия и обстановка полета могут внести свои коррективы…

Юрий почувствовал, как дрогнули пальцы Леоны. Он быстро взглянул на нее. Откинув назад голову, она слушала Кранца. Губы были плотно сжаты. Покрытое загаром лицо казалось выточенным из камня. Только выбившаяся из-под шапочки прядь волос трепетала от порывов ветра.

Еще несколько человек сменились на высоком постаменте. Потом все задвигались и заговорили сразу.

Юрий обнял Леону.

— Уже? — спросила она, словно пробуждаясь ото сна. Юрий что-то шепчет ей, но она различает лишь самые последние слова:

— …и пусть время ускорит свой бег.

— И пусть время ускорит свой бег, — как эхо, повторяет Леона.

Юрий целует ее. Потом обнимает Таджибаева, пожимает руки окружающим. На несколько секунд он исчезает в толпе, но вот Леона снова видит его в окне вездехода. В вездеходе их пятеро — четверо астронавтов и шофер. Шофер единственный, кому дано право проводить их до самого звездолета. Это знаменитый математик — резервный участник экспедиции. Он полетел бы в случае, если бы один из астронавтов не смог принять участия в экспедиции. Теперь он остается на Земле. Он проводит их до космического корабля и возвратится. А они…

Вездеход трогается.

— До скорой встречи… Я буду ждать! Ждать… — кричит Леона, но ее крик тонет в разноголосом хоре пожеланий.

Уже давно исчез вездеход, осела поднятая им пыль, а Леона все еще не может оторвать взгляда от далекого поворота бетонной дороги.

Кто-то касается плеча Леоны. Это отец.

— Идем, — говорит он, — надо спуститься в убежище… Старт через пятнадцать минут.

Леона послушно спускается по бесконечным наклонным коридорам. Она считает ступени. Двести… двести пятьдесят… триста, — значит, еще пять минут. Она пытается сообразить, сколько же осталось, и не может.

Наконец спуск окончен. В низкой комнате подземного убежища несколько десятков человек. На стенах пульты управления, ряды указателей, кнопок, лампочек. В центре большой экран. У экрана Кранц и Бо Цинь.

Отец подходит к экрану и нажимает клавиши пульта. Экран освещается. Леона видит звездолет. Паутины лифта уже нет. Прямоугольное отверстие в верхней части ракеты исчезло.

— Они уже внутри, — слышит Леона, — осталось пять минут…

«Пять минут, — думает она, — это еще триста ступенек вниз…»

Раздаются отрывистые фразы команд. На боковом экране появляется чье-то лицо. Это капитан корабля. Он в полетном комбинезоне, но еще без шлема. Он докладывает о готовности. Кто-то встал за спиной капитана. Изображение нерезко, и Леона не может понять, кто это.

Команды превращаются в серии цифр.

Потом слышен голос отца:

— Приготовьтесь…

Оба на экране надевают шлемы.

В последний момент Леона поняла: за плечами капитана был Юрий. Она поднимает руки над головой и машет ему. Машет изо всех сил…

— Старт!

Малый экран вдруг гаснет, а большой вспыхивает ослепительным пламенем. Леона зажмуривает глаза. Вздрагивают стены убежища. Издалека доносятся раскаты тяжелого грохота.

— Ну, в добрый час, — произносит кто-то старинную формулу счастливого пути.

Леона смотрит на экран. Там, где стоял звездолет, клубится песчаный смерч. Поле зрения смещается, земля уходит вниз, и Леона видит в фиолетово-голубом небе стремительно уносящийся корабль. Оставляя сияющий хвост, яркий как солнце, звездолет превращается в едва заметную точку и исчезает. Хвост остается висеть в небе, он постепенно гаснет и превращается в белую облачную полосу.

Пока звездолет находился в радиусе телерадиосвязи, Леона жила на Чимтаргинской обсерватории. Она работала дежурным наблюдателем большого радиотелескопа. Дважды она видела Юрия на экране Главного пульта управления и даже могла обменяться с ним несколькими фразами. Но с каждым новым сеансом видимость все ухудшалась. Наконец изображения на экранах исчезли совсем. Это произошло, когда звездолет достиг орбиты Нептуна. Расстояние, которое межпланетные корабли проходили за три, три с половиной месяца, фотонный гигант проделал за две недели. А главные ускорители ракеты еще бездействовали. Их должны были включить лишь тогда, когда корабль достигнет орбиты Вотана последней из планет Солнечной системы, открытой всего несколько десятков лет назад.

Таджибаев считал, что до момента включения главных ускорителей мощная радиостанция звездолета сможет поддерживать связь с Землей непосредственно или через радиообсерваторию, недавно выстроенную на Плутоне. После того как будут включены фотонные ускорители, скорость корабля увеличится до субсветовой. Тогда указателями положения звездолета останутся только мощные энергетические импульсы, высылаемые раз в сутки в направлении Земли. Если удастся поймать эти импульсы радиотелескопами Чимтаргинской обсерватории, возникнет возможность определить несоответствие земного времени и времени звездолета.

Семь суток корабль будет двигаться с субсветовой скоростью и семь раз в течение этого времени сигнализирует Земле свое положение кратковременными, но необычайно мощными энергетическими разрядами. Эти семь сигналов, если они достигнут Земли, подтвердят или опровергнут идею относительности времени, выдвинутую более двухсот лет назад.

Этих семи сигналов Леона ждала как приговора. Если время в звездолете сильно замедлится, рушатся последние надежды. Тогда десять лет на звездолете могут оказаться равными земным векам. Астронавты вернутся постаревшими на десять лет, а на Земле их будут встречать правнуки. Иногда Леона думала, что было бы лучше, если бы эти семь сигналов вообще не достигли Земли. Можно было бы жить надеждой…

Впрочем, даже если несоответствие во времени при субсветовой скорости окажется небольшим, неизвестно, что произойдет, когда звездолет еще увеличит скорость. После того как световой порог будет перейден, всякую связь с Землей корабль потеряет. Но это будет еще не так скоро. Сейчас звездолет приближается к орбите Плутона, его положение точно известно, несоответствия во времени нет, и раз в сутки серией радиосигналов условного кода капитан сообщает, что все в порядке, что они слышат передачи Земли и Марса, ведут наблюдения, шлют привет землянам.

Под прозрачным куполом Главного пульта управления обсерватории день и ночь шла напряженная работа. Кроме Леоны, здесь трудились еще несколько наблюдателей и лаборантов. Каждый дежурил три часа в сутки. Гигантские антенны сверхчувствительных радиотелескопов медленно поворачивались на ледяном гребне Чимтарги. Их движения управлялись сложнейшей системой электронных машин. Учитывая собственное вращение Земли, движение ее по орбите, смещение всей Солнечной системы в пространстве и еще сотни разнообразных поправок, умные машины все время нацеливали антенны в ту точку небесного свода, где находился удаляющийся от Земли звездолет. Как только эта точка опускалась за линию горизонта, в действие вступали радиотелескопы обсерватории Амбарцумян, недавно построенной в Андах и названной в честь одного из выдающихся астрономов двадцатого столетия.

Ежедневно радиостанция Луна-главная и центральная станция Марса передают на звездолет длинные колонны цифр, которые облегчат работу астронавтов, когда корабль окончательно потеряет связь с планетами своего солнца.

— Профессор Таджибаев доволен. Автоматы хороши, но только тогда, когда возле них находятся люди. Анализируя разнообразные данные, поступающие теперь со звездолета, он гораздо лучше понимает те сигналы, которые в свое время были переданы автоматическими устройствами первых фотонных ракет. И он еще более утверждается в мысли, что ракеты не погибли, что рано или поздно они возвратятся к Земле.

Однажды он сказал об этом Леоне, дежурившей у экранов Главного пульта управления.

— Значит, действительно все дело в относительности времени? — тихо спросила Леона.

— Почти наверное так. Молодая женщина тяжело вздохнула. В начале августа звездолет пересек орбиту Плутона. По расчетам Таджибаева через восемь-десять дней капитан должен будет включить главные ускорители. Наступала наиболее ответственная фаза наблюдений. Таджибаев уже не покидал обсерваторию и все дольше просиживал сам у контрольных экранов. Его возбуждение передалось другим сотрудникам. Многие теперь не уезжали в свободные часы вниз, в поселок, а оставались на обсерватории и даже спали в кабинетах дежурных наблюдателей.

Момент включения главных ускорителей был отчетливо уловлен радиотелескопами, а затем контрольная аппаратура замолкла. Теперь Таджибаев проводил дни и ночи на пульте управления. Спал он не более двух-трех часов в сутки.

Все эти дни Леона не находила себе места. В свободные от дежурства часы она бесцельно бродила по огромному зданию радиообсерватории или подолгу смотрела на сверкающую в лучах солнца ледяную вершину Чимтарги, на которой медленно поворачивались сетчатые чаши гигантских антенн. Но даже Леоне бодрствование отца возле молчавших экранов казалось непонятным.

«Неужели он больше доверяет себе, своей интуиции, чем точнейшей электронной аппаратуре? Десятки самопишущих приборов и магнитных лент запишут каждый шорох экранов, каждый уловленный сигнал, пусть даже самый слабый».

На четвертые сутки бессменной вахты отца Леона сказала ему об этом.

Таджибаев поднял покрасневшие усталые глаза. Скользнул по лицу дочери отсутствующим взглядом. Сказал чуть раздраженно:

— Да-да, конечно… Но ты ошибаешься. Моя вахта необходима… Лишь проведя сам все наблюдения, буду уверен, что сделано все… все, что сейчас в силах человеческих… Да… А вот тебе советую уехать. Твое присутствие теперь не обязательно. Возвращайся в Алма-Ату… Ты забросила работу…

— Но, отец, я хотела бы знать…

— Что?

— Результат…

— Это граничит с наивностью, Леона. Мы не знаем даже, сколько времени потребуют наблюдения. А потом еще обработка, сложнейшая обработка, которая продлится не один месяц. И чем меньше сигналов, примем, тем сложнее будут расчеты. И никаких предварительных гипотез… Сообщу лишь окончательные выводы. И для тебя не сделаю исключения, дочка… Надеюсь, понимаешь почему…

— Но, отец…

— Что еще?

— Я бы хотела помочь… тебе и всем. Таджибаев махнул рукой и отвернулся.

На другой день Леона возвратилась в Алма-Ату. Академик Кранц встретил ее своей обычной колючей усмешкой.

— Ну-с, что думаем делать?

— Работать.

— Гм… Так-так… Ну, а что там слышно? Что Таджибаев? Хоть один сигнал принял?

— Вероятно, нет, а впрочем, не знаю.

— Так, так!.. Даже тебе ни слова. Молодец! Раньше таких называли фанатиками. Пожалуй, он добьется.

— Чего добьется? — не поняла Леона.

— Того, что только фотонные корабли будут летать в Большом космосе. Принесет в жертву десять, двадцать экспедиций, но своего добьется.

— Принесет в жертву?

— Это я в переносном смысле, девочка. Не обращай внимания на сварливого деда… Великие перемены не обходятся без жертв… А фотонная ракета величайший перелом в истории техники. Мне вот казалось, что время еще не пришло… Слишком многого не знаем. Но, быть может, твой отец опередил время или… я стал отставать… Интересно, интересно…

— Что мне надо делать? — спросила Леона.

— А что бы тебе хотелось?

Она закусила губы, пытаясь собрать разбегающиеся мысли:

— Не знаю… Может быть, взяться за более поздние тексты? С ранними не получается… А поздние — сопоставить с древнегреческими, с шумерскими. А еще я думала о ранних иероглифических текстах. Но не знаю, как лучше все программировать… Новые машины… — Она сбилась и умолкла.

— Ты о чем это? — поднял взъерошенные седые брови Кранц.

— О письменности атлантов. Моя работа… Но, быть может, вы хотите, чтобы я занялась сейчас чем-то другим? Говорите, что мне надо делать?

— Тебе? — Кранц устремил на нее проницательный взгляд, перед которым она опустила глаза. — Тебе? — повторил он, покачивая головой и глядя на похудевшее лицо Леоны и тонкие морщинки в углах губ. — Да-да, конечно, я скажу. Сейчас… Тебе необходимо сделать следующее: поезжай в старую Вену, потом в Париж, потом в Лос-Анжелос, в Джакарту, потом… в Каир, Постарайся забыть на время о космосе и фотонных кораблях, выкинь из своей рыжей головки все черные мысли, слушай шум моря и старинную музыку. И обязательно проведи ночь у пирамид. Подумай там о вечности и безграничности мира. Потом…

— Но я не хочу… — тихо начала Леона.

— А я не спрашиваю, хочешь ты или нет, — птичье лицо Кранца вдруг стало багровым. — Я не спрашиваю, я велю… Понятно?

— Вы гоните меня?..

— Гоню? — старик откинулся на спинку кресла и вдруг тихо рассмеялся. Глупая девочка! Просто я не могу сейчас заниматься… твоей стажировкой… Занят… Твоя поездка… нужна и мне… для нашей работы… В Вене ты должна будешь покопаться в старых архивах, поговорить с этим… ну… забыл его имя. Потом в Париже… Впрочем, ты получишь подробную инструкцию… Сюда вернешься, — Кранц умолк и устремил вопросительный взгляд на сверкающие снега Заилийского Алатау. — Сюда вернешься через… полгода. Ровно через полгода. Тогда продолжим работу… — Письменность атлантов! Да-да… Это очень важно. Сейчас особенно важно. И обязательно посмотри старые тексты — самые старые, открытые недавно в подземельях пирамиды Джосера. Джосер… Впрочем, поговорим, когда возвратишься…

Леона не раз с благодарностью вспоминала старого академика. Поездка позволила уйти от самой себя, немного забыться… Леона не торопилась. Нарочно выбирала самые медлительные виды транспорта, еще сохраняемые кое-где в Европе. Из Вены в Париж ехала по старинной железной дороге.

Это путешествие заняло много часов. Постукивая, мчалась вереница вагончиков, увлекаемая смешным тупоносым электровозом. Плыла за окном зеленая долина Дуная, сменяли друг друга маленькие старинные городки-музеи. Над разноцветной мозаикой крыш в синее небо были устремлены каменные стрелы древних башен. А рядом — легкие, прозрачные конструкции отелей, словно сотканные из воздуха, стекла и металла. Потом поезд нырнул в Альпы. Мелькали ребристые скалы, тоннели, колеса стучали на мостах, переброшенных через глубокие ущелья. В просветах долин белели близкие снега, синевато сверкали льды.

Высунувшись в окно и подставив лицо прохладному ветру, Леона снова и снова думала о ракете, которая летит где-то там, бесконечно далеко в черной пустоте. Эту гнетущую пустоту Леона ощущала совсем рядом-вокруг и в себе самой-и от этого горько становилось во рту и неуловимая тень бежала за поездом.

«Время, время, — думала Леона, — удивительное и загадочное время, медленное и стремительное здесь на родной Земле, но такое незнакомое и угрожающее в далях космоса… Что ты таишь, время? Догадывается ли он, что сейчас думаю о нем?.. Сейчас… Что такое сейчас? Земное «сейчас» для них может быть уже далеким прошлым. Что, если нас разделяют века? Тогда для них все это, весь этот зеленый мир и люди там в горах и сама я давно мертвы. И ничего этого уже нет…»

Стремительно надвинулся мрак тоннеля. Леоне вдруг стало очень страшно, показалось, что не хватает воздуха, что она задохнется в душной тьме. Она откинулась в угол дивана, закрыла лицо руками.

А поезд уже вырвался из тоннеля к зеленым горбатым холмам, и впереди засверкали голубые, зеркала тихих озер…

В Париже Леона провела несколько недель. Выполнив поручения Кранца, она стала работать в музее, где хранились остатки таинственной культуры атлантов, обнаруженные первыми экспедициями, проникшими на дно Атлантического океана. В тихих залах Леона часами вглядывалась в загадочные письмена, которые сохранились на металле и камне. Удивительная вязь знаков не была похожа ни на один из древнейших алфавитов Земли. Что они такое? Символы, может быть связанные с понятиями, недоступными земному разуму… Что скрывают? Как заставить их заговорить земным языком?

Еще задолго до объединения землян академии многих стран установили медали и премии для ученых, которым удастся расшифровать письменность атлантов. Эти премии и медали никому не были присуждены. Письмена атлантов продолжали оставаться одной из величайших загадок истории Земли.

О древней культуре Атлантиды было известно уже немало. Эта культура достигла необычайной высоты: атланты знали строение атома и геологию, астрономию и медицину, они воспитывали талантливых инженеров и гениальных зодчих. Однако расцвет техники и культуры находился в необъяснимом противоречии с низким уровнем общественного развития, с примитивностью а философии, изощренной жестокостью меньшинства по отношению к большинству. Существовала гипотеза, что первые атланты прибыли на Землю из иной солнечной системы. Они создали могущественную колонию, но, лишенные связей с родиной, замкнувшиеся в своих кастах, постепенно утратили возможности дальнейшего развития; наука их окостенела, стала метафизикой, превратилась в магию и легенды и в конце концов погибла вместе с последними жрецами во время грандиозной тектонической катастрофы. Лишь отблески огромных знаний атлантов унаследовали древнейшие народы Земли, с которыми на протяжении тысячелетий соприкасалось государство атлантов.

Однако все это оставалось гипотезой. Были и другие гипотезы. Чтобы подтвердить или опровергнуть их, шло расшифровать письменность атлантов. Кранц сказал, что это очень важно. Именно сейчас. Почему? Может быть, там скрыта загадка времени? Ведь они могли прийти на Землю из какого-то иного времени…

Бродя вечерами по тихим бульварам и горбатым уличкам старого Парижа, Леона думала, что поставила перед собой неразрешимые задачи. Сколько ученых отступили… Не дерзость ли начинать все сначала? И тайна времени… Просто невыносима эта неизвестность. Последний раз, когда она вызвала Чимтаргинскую радиообсерваторию, отец отказался подойти к видеофону. Кто-то передал ей, что профессор занят, и экран погас. Лучше любая правда, чем вот так…

Леона избегала шумных магистралей нового города с их движущимися тротуарами, потоками стремительных машин, воздушными поездами, проносящимися как тени над головой. Она поселилась в старинном доме с медлительным лифтом и древними каминами, в которых по вечерам горел настоящий каменный уголь. Дом стоял на берегу Сены, невдалеке от квартала, занятого Археологическим музеем атлантического сектора.

В фондах музея Леона познакомилась с маленькой пожилой женщиной-археологом, которую звали Тея. У Теи были совершенно белые волосы, блестящие, молодые глаза, приветливое смуглое лицо без единой морщинки. Она родилась на юго-востоке Азии, но всю жизнь прожила в Париже. Тея помогла Леоне найти нужные материалы, много рассказывала об Атлантиде. Она своими глазами видела развалины городов во время подводных экспедиции.

— Вам, мой друг, надо обязательно встретиться со старым Рутом, — говорила Тея. — Он живет недалеко от Каира и, вероятно, еще работает в Каирском музее, В молодости он пытался расшифровать письмена атлантов… У него тоже были интересные мысли о сопоставимости некоторых знаков атлантов с ранними египетскими иероглифами. Правда, ключа он не нашел. Но его мысли могут помочь вам.

— Я буду в Каире через месяц, — сказала Леона.

— Предупрежу его о вашем приезде, — обещала Тея.

Как-то вечером, возвращаясь вместе с Леоной из музея, Тея тихо спросила:

— Почему вы всегда молчите? Кажется, я догадываюсь о том, что с вами случилось. Надо ли так замыкаться в себе?..

— Вы что-нибудь знаете обо мне? — удивилась Леона.

— Немного… Я ведь тоже пережила подобное. Правда, очень давно, очень…

— Вы, Тея?

— Да… Слышали про Ива Русина?

— Конечно. Он — участник Второй звездной.

— Это был мой… друг. Самый близкий друг, Леона.

— Почему вы не полетели с ним?

— У меня была слишком земная профессия, девочка… Конечно, Ив мог отказаться. Но мы решили, что он не сделает этого… Мы оба так решили… Впрочем, все это было ужасно давно… Да, в молодости все кажется иным. Трудно решить, что главное. Но вы, разве вы не могли лететь с вашим другом?

— Нет, брали только мужчин. И потом, мне самой казалось, что я не гожусь. Я слишком любила Землю.

— Вы говорите — любила. А теперь?

— Не знаю. Это трудно объяснить словами.

— У вас все впереди… Вы так молоды, Леона. Вы еще будете очень счастливы.

— А вы нашли свое счастье?..

— Теперь нашла…

— Нашли?

— В моей работе и… ожидании.

— Понимаю… Вероятно, у меня это… тоже будет, но потом… А пока я еще не могу найти себя…

— Нельзя замыкаться. Ни в коем случае нельзя замыкаться!.. Вам надо окунуться в самую гущу жизни. А вы избегаете людей…

— Не избегаю, но и не ищу.

— Надо искать. Друзья повсюду. С ними станет легче.

— Не знаю. Я хочу все понять сама. И сама решить… Кое-что уже поняла; знаю, что ошибалась. Но теперь об этом поздно говорить… Время не догонишь.

— А может быть, его не надо догонять?

— Кто знает…

— Ваш отец скоро будет знать…

Они долго стояли над тихо струящейся, сонной рекой. Говорили о прошлом и будущем. А над ними темнели громады старых зданий и в далеком небе искрились вечные звезды…

Через несколько дней ранним солнечным утром Тея проводила Леону на западный ракетодром. Последнее дружеское рукопожатие — и вот стремительный стратоплан уже мчится на громадной высоте над поверхностью планеты. Внизу голубоватая мгла Атлантического океана. Наверху яркие звезды. Стратоплан обгоняет солнце, и оно снова садится в оранжево-голубой заре на востоке. Над Американским побережьем стратоплан нырнул в черноту ночи, той самой ночи, которую Леона провела в Париже.

— Догоняем вчерашний день, — смеется кто-то за спиной.

«Это как возвращение в прошлое, — думает Леона. — В то наше прошлое, перед стартом. Но ведь это невозможно…»

Вчерашнего дня они не догнали… Глубокой ночью стратоплан приземлился на центральном ракетодроме Сан-Франциско.

Неделя в Лос-Анжелосе — и следующий прыжок через просторы Тихого океана в Джакарту. Леоне очень хотелось снова побывать на Таэнге в ненастоящем царстве доброго доктора Уэми. Она мечтала о встрече с недавним прошлым и… страшилась ее. В конце концов боязнь затосковать еще сильнее победила. Леона осталась в Джакарте — столице островного мира, ставшей в последние десятилетия крупнейшим городом Юго-Восточ-ной Азии.

Из Джакарты Леона попыталась связаться с отцом. В видеофонном зале пришлось ждать около часа. В открытые окна была видна бело-зеленая панорама удивительного южного города, горбатые кряжи далеких гор, голубая гладь моря, окаймленная золотыми пляжами. Снизу, с тенистых улиц, доносилась мелодичная, спокойная музыка.

«Как все спокойно, — думала Леона. — Когда так спокойно вокруг, время течет невыносимо медленно».

Наконец экран видеофона вспыхнул для Леоны. Она узнала лицо одного из ассистентов отца. Торопливо, срывающимся голосом начала спрашивать. Выслушав, юноша устало улыбнулся.

— Профессор передает привет. Нет, подойти к видеофону он не сможет. Вообще все видеофоны обсерватории сейчас выключены. Для вас центральный пост видеосвязи в Захматабаде сделал исключение. Да, несколько сигналов ракеты принято…

Леоне показалось, что она ослышалась. Ей стало вдруг очень душно, она с трудом перевела дыхание, еще не веря, повторила вопрос.

— Да-да, несколько сигналов принято, — кивнул собеседник. — Ракета продолжает полет на субсветовых скоростях. Несоответствие во времени? Оно, конечно, есть. Оценить его еще трудно. Профессор думает, что пока оно невелико…

Больше Леона не могла слушать. Она прижала к губам тонкие пальцы и послала далекому собеседнику самый благодарный поцелуй, который когда-либо передавали волны видеосвязи. Странная пелена подернула резкие контуры экрана. Леона едва разглядела, как юноша на экране поднял руку, прощаясь с ней.

Потом Леона стремительно бежала вниз по бесконечным белым лестницам, на которых стояли высокие вазоны с букетами пурпурных роз. Ее обгоняли мчащиеся вниз лифты, лифты неслись навстречу ей, а она все бежала, плача и смеясь, что-то говорила незнакомым людям, которые поспешно уступали ей дорогу и понимающе улыбались, встретив взглядом ее залитые слезами, счастливые глаза…

И потом была горячая тропическая ночь, полная музыки, людей и песен. Леона пила вместе со всеми прохладное местное вино, пела удивительные песни, которые она впервые услышала в эту ночь, и танцевала на освещенной луной площадке под неподвижными кронами широколистных пальм.

Каир. Старинный, насчитывающий не одну сотню лет Институт египтологии. Вереницы гулких залов. В прозрачных витринах ряды золотых саркофагов, резные троны, папирусы, мумии, совершеннейшие памятники из песчаника и диорита, созданные руками неизвестных скульпторов древности. С террасы на крыше главного здания видны желтоватые громады пирамид, вздымающиеся над бескрайней зеленой равниной. Десятилетия назад зелень пришла на место песков. Пустыня отступила далеко на запад и восток от Нильской долины и продолжает отступать. Голубые озера родились в скалистых котловинах Нубии. Их блестящие глазки видны далеко на востоке среди зелени полей, исчерченных тонкой сетью каналов.

Полированная плита из красного песчаника. На плите простая надпись: «Рут Синг — археолог» — и две даты.

«Он отдал всю жизнь египтологии, — думает Леона, — и завоевал право покоиться здесь возле пирамид, на древнем кладбище древних владык этой страны».

Старый Рут прожил очень долгую жизнь. Он умер за рабочим столом в один из тех летних дней, когда Тея и Леона говорили о нем в Париже. Теперь Леона работает в его архиве, знакомится с его ранними рукописями, слушает его голос, записанный на магнитной ленте. Какая жалость, что она не успела встретиться с ним. Не успела задать ему своих вопросов… Каждый вечер Леона приносит цветы на могилу старого археолога.

Кранц посоветовал провести ночь у подножия пирамид, подумать о вечности и безграничности мира. Что ж — послушная ученица, она выполнит и этот совет. Если бы здесь была еще Тея. Но Тея далеко. А старый Рут заснул навсегда.

Медленно опускается на туманный горизонт горячее оранжевое солнце. Вспыхивают огни над блестящими лентами дорог, протянувшихся к Каиру. В Нильскую долину приходит ночь.

Леона присела на шероховатую теплую плиту известняка. За спиной-темная громада пирамиды, вдали — искристая россыпь огней Каира, у ног — могила археолога Рута. Ветер приносит пряный запах цветов, влажную прохладу нильских вод. Млечный Путь раскинулся над головой. В нем большой крест Лебедя.

«Едва различимый светлый пунктик в россыпи звезд — это, вероятно, 61 Лебедя — огромное солнце, подобное нашему, — думает Леона. — К нему сквозь пустоту космического пространства уже много лет стремятся ракеты Второй звездной. Теперь их догоняет, а быть может, уже и обогнал фотонный корабль Юра. Где ты теперь, Юр?.. Вспоминаешь ли сейчас Землю и… меня? Сейчас?.. На Земле скоро минет год. А сколько дней отмерил таинственный счетчик времени на твоем корабле, Юр?! Что же ты такое, время? Люди постигли безграничность и многие тайны пространства, а время продолжает задавать свою вечную загадку. Не может же так быть всегда. Человек силен и настойчив… Сколько раз здесь, у подножия пирамид, он поднимал глаза к звездам и хотел понять, как устроен мир. Сам придумывал вопросы и искал ответ. И находил… Вот и она… Жизнь поставила перед ней трудные вопросы… Главное, не ошибиться… А она уже ошиблась… Или то была не ошибка? Ведь полет людей на фотонной ракете когда-то должен был состояться. И время обязательно разлучило бы кого-то… Что такое чувства человека перед бесконечностью звездного мира?»

Ветер дохнул прохладой в разгоряченное лицо. Леона поднялась с шероховатого камня, поправила растрепавшиеся волосы.

— Кажется, я пытаюсь обмануть себя, — прошептала она, сжимая пальцы. — Что мне эта безграничность большого мира, если мой внутренний мир опустел… Я люблю тебя, Юр, — крикнула она далеким звездам, сложив рупором маленькие руки. Слышишь ли? Люблю!.. На всю жизнь! До такой же плиты, как эта у моих ног! И не хочу ждать, как Тея. Не хочу! Я не уступлю нашу любовь времени. Нет… Нет… Нет!

Не оглянувшись на темные громады пирамид, она быстро пошла навстречу ветру и сияющим огням дорог.

Прошел еще год. Леона кончила академию и всерьез занялась расшифровкой письменности атлантов. Она работала в лабораториях академии, ездила в Париж, в институт Кранца в Алма-Ате. Все это время она ни разу не встречалась с отцом. Он почти не покидал нагорной обсерватории, вел наблюдения, производил бесконечные расчеты. Во Всемирной академии наук стало известно, что профессор Таджибаев скоро представит доклад о результатах наблюдений за полетом фотонной, ракеты с людьми.

Разговаривая с отцом по видеофону, Леона спрашивала о здоровье, рассказывала о работе, о поездках, но ни разу не задала того единственного вопроса, который постоянно готов был сорваться с ее губ. И профессор Таджибаев не упоминал о судьбе фотонного корабля. Он молчал, иногда про себя удивлялся выдержке дочери, а иногда думал:

«Уже успокоилась. Время все стирает. Что ж, может, и к лучшему…»

Они говорили об атлантах, о Кранце, об удивительном знаке загадочной письменности, похожем на иероглиф «время».

— Но в письменности атлантов этот знак означал что-то другое, — уверяла Леона. — Позднее в измененном виде он сопровождал имена и титулы царей Атлантиды. Был символом могущества? Время — могущество… Тут есть какая-то нить. Но она так тонка, отец. На каждом шагу рвется.

— Кранц еще интересуется твоей работой?

— Постоянно. Он ищет в ней ответа на какой-то свой вопрос. Понимаешь, он уверен, что атланты были пришельцами из иной системы.

— Все-таки странный он человек. Гениальный и очень странный.

— А ты, отец, не веришь, что атланты — пришельцы?

— Меня это просто, не интересует. Все это было так давно… Если даже ты разгадаешь их письменность, это едва ли поможет нам всем в трудах сегодняшнего дня. Я не хочу сказать, что твоя работа бесполезна… Заговорят на мертвом языке еще несколько черепков. Прочтем еще страницу минувшего. Их, конечно, надо прочитать, эти страницы, но…

— Я поняла, отец. И все-таки буду продолжать.

«Настойчива, да… В этом похожа на меня», — думал Таджибаев, когда Леона, задумчиво улыбаясь, желала ему с экрана «доброй ночи».

Так они разговаривали много раз и говорили обо всем на свете, кроме лишь одного…

Но когда слухи о докладе Таджибаева подтвердились и доклад был включен в план заседаний Совета академии, Леона не выдержала. Она вызвала радиообсерваторию, прервала отца на полуслове и, опустив глаза, задала свой вопрос.

Таджибаев долго молчал. А она не поднимала глаз и ждала. Ее лицо казалось совсем спокойным, лишь чуть дрожали длинные ресницы и высоко поднималась и опадала грудь.

Когда отец заговорил, она вздохнула, но так и не подняла глаз.

— Ты давно вправе задать этот вопрос, Леона, — тихо сказал Таджибаев. Может быть, мне не следовало ждать его, но мне казалось… Видишь ли, к сожалению, мои ответ в значительной степени будет представлять собой гипотезы. Мы приняли только часть сигналов звездолета. Последний был очень слабым. Теперь вычисления почти окончены. Я сделал, что мог. Через неделю сообщу тебе окончательные результаты. Вернее, несколько возможных вариантов. Несоответствие во времени существует… Но задача будет иметь три или четыре решения… Свести всё к одному решению я… не сумел… А три решения, ты понимаешь, сохраняют неопределенность… Вот если бы возвратилась одна из экспериментальных ракет… Но о них по-прежнему ничего не известно… Большое зондирование космоса, которое проводил Юр, не дало результатов, однако в ближайшее время мы думаем повторить… Может быть, тогда…

Впервые в жизни Леона выключила видеофон, не пожелав отцу доброй ночи. Она не хотела, чтобы он видел ее в эти минуты…

А на другой день радио и видеофоны всей планеты передали экстренное сообщение.

С исследовательского межпланетного корабля «Заря», совершающего полет в секторе Е-7-17 за пределами орбиты Плутона, на радиостанцию Луна-главная поступила радиограмма следующего содержания:

«Локальным зондированием, произведенным в соответствии с программой исследований в направлении 70 Эридана, установлено космическое тело, приближающееся с субсветовой скоростью. Тело оказалось источником радиосигналов, часть которых удалось расшифровать. При пересечении орбиты Плутона тело начало торможение, и в настоящий момент скорость его уменьшилась до двух тысяч километров в секунду. Характер расшифрованных радиосигналов и торможения позволяют считать, что возвращается одна из фотонных ракет, отправленных с Земли в направлении 70 Эридана. Иду параллельным курсом. Жду указаний».

Экстренное заседание Совета Всемирной академии началось через час после передачи сообщения. Академик Кранц опоздал к началу заседания на полчаса. Проходя в зал Совета, он увидел Леону, которая только что прилетела из Парижа.

— А он молодец, этот Таджибаев, — на ходу объявил Кранц Леоне, скривив морщинистое лицо не то в улыбку, не то в гримасу. — Пожалуй, все его ракеты возвратятся. Все до одной, девочка…

Заседание Совета продолжалось два часа. Решение состояло из двух пунктов. Первый пункт гласил:

«Используя наводящие станции Марса, вблизи которого должна пройти фотонная ракета, посадить ее на один из ракетодромов в северном полушарии этой планеты».

Вторым пунктом Совет единогласно рекомендовал конгрессу академии принять профессора Мухтара Таджибаева в действительные члены Всемирной академии наук.

Еще через час специальной скоростной межпланетной ракетой Таджибаев. улетел на Марс. Перед отлетом Леона так и не смогла поговорить с отцом.

Радио и видеофоны непрерывно передавали известия с Марса.

«Фотонная ракета-2 — теперь она была точно опознана — пересекла орбиту Юпитера и, эскортируемая «Зарей» и еще двумя исследовательскими межпланетными кораблями, идет на сближение с Марсом. Академик Таджибаев прибыл на Марс. Для посадки фотонной ракеты выбран ракетодром Скиапарелли в Пустыне призраков. Наводящие станции Марса начали работу. Фотонная ракета, продолжая торможение, приближается к Марсу. Посадка ожидается на третьи земные сутки. Академик Таджибаев отказывается давать интервью до осмотра аппаратуры ракеты. Фотонные корабли открывают землянам надежный путь к иным солнечным системам. Монтаж ракет Четвертой звездной приостановлен. Следующая звездная экспедиция покинет одну из планет Солнечной системы на фотонных космических кораблях конструкции академика Таджибаева. Специалисты считают, что большую, хорошо оснащенную звездную экспедицию можно отправить через пять-семь лет. Возвращения первой фотонной ракеты с людьми, отправленной два года назад, можно ожидать через шестьдесят-семьдесят земных лет. Для астронавтов продолжительность их полета не превысит десяти-двенадцати лет…»

Леона бросилась к разговорному видеофону. Вызвала институт в Алма-Ате. Ей ответили, что Кранц чувствует себя плохо, подойти к экрану не может.

Через три часа Леона была в Алма-Ате. Атомобиль за несколько минут домчал ее с ракетодрома к старинному коттеджу у подножия гор, в котором жил Кранц. В полутемном прохладном холле никого не было, и Леона пробежала наверх, в рабочий кабинет Кранца. Старик лежал на широком топчане, выдвинутом из стены. Две незнакомые женщины — пожилая и молодая — в белых одеждах стояли возле него. На шорох приоткрываемой двери одна из них обернулась и сделала Леоне предостерегающий знак пальцем. Леона послушно отступила, бесшумно закрыла дверь.

Однако молодая женщина тотчас же вышла в коридор и пригласила Леону войти:

— Он видел вас и хочет говорить. Но не волнуйте его. Он очень слаб.

Кранц жестом пригласил Леону присесть на край топчана. Тихо разделяя слова длинными паузами, заговорил:

— Рад, что ты приехала, девочка… Молчи — знаю, почему ты здесь. Хотел сам позвать тебя… Расчет, переданный в полдень, сделал я. Твои отец по возвращении назовет более точные цифры, но порядок их не изменится.

— Значит…

— Нет, еще ничего не значит. Время — трудный и упорный противник, но оно отступит перед нами. Как твоя работа? По-прежнему ничего?..

— Ничего…

— Ты испробовала варианты, которые мы обсуждали?

— Все. Мне кажется, машины… бессильны. Даже ваши машины.

— Так. Это хорошо. Пойми, это хорошо, Леона. Это еще одно доказательство, что письменность неземная. Машины опираются на логику нашего земного мышления. А там логика мышления была иной, совершенно иной. Отстаивай это в диссертации. И ищи других путей.

— Но задача может остаться нерешенной.

— Пока да… Возможно, мы еще не доросли до решения такой задачи. Ее решат потом… Мы только разведчики.

— Что же делать мне?

— Да-да, конечно. Прости меня, забыл… Сейчас это самое главное… Шестьдесят лет, Леона… Понимаешь, я еще не закончил одну работу; может быть, уже не успею закончить… Она посвящена проблеме времени… Возвращение. ракеты твоего отца подтверждает мои предположения, превращает их в уверенность. Время — тоже один из видов энергии. И овладение им откроет перед людьми небывалые возможности. Превращая время в другие формы энергии, мы разорвем оковы тяготения, пространства, межзвездных расстояний. Это еще почти невозможно понять, девочка. Наш ум не подготовлен. Но это свершится. Я думаю, я почти уверен, твои пришельцы владели тайной времени. Может быть, даже энергия времени была движущей силой их кораблей. Иначе как бы они долетели? Вот почему так важна разгадка их письменности… Фотонные корабли твоего отца — лишь этап в овладении космосом. Им на смену придут совершенно иные звездолеты времени. Понимаешь, само несоответствие времени люди станут превращать в энергию кораблей будущего. Тогда… — Кранц откинулся на подушки, тяжело дыша.

— Молчите, — шепнула Леона. — Спасибо вам за это видение. О, это будет как свершившаяся сказка. Победа над временем… Но мне придется и тут отступить, как перед письменностью атлантов.

Кранц протестующе шевельнул рукой:

— Не к этому зову тебя. Ты не смеешь так говорить. Ты, моя любимая ученица… Продолжай работу… Звездолеты времени — это далекое будущее. Даже вы можете не дожить. Продолжай свою работу, Леона. А время… Есть еще один выход. Простой… Совсем простой… Ты знаешь его?

— Конечно… Но меня могут не взять.

— Должны! Добивайся. Это ты можешь. Будешь добиваться?

— Конечно… Если бы меня взяли…

— Это будет зависеть только от тебя. Помни, следующая звездная полетит по моим планам, на фотонных кораблях, созданных твоим отцом.

— Но я…

— Все знаю… Обещай сделать, что в твоих силах, чтобы участвовать… Обещай это.

— Обещаю, учитель!

— Хорошо. А теперь иди. Или нет… Поцелуй меня… на прощанье.

Леона коснулась губами сухого, холодного лба старика. Чуть слышно ступая, вышла из кабинета.

Вечером видеофоны Земли сообщили печальную весть: на сто двадцать восьмом году жизни умер великий ученый Артур Кранц.

Центральным пунктом программы ежегодного конгресса Всемирной академии наук было выступление академика Таджибаева, недавно возвратившегося с Марса.

Тысячи крупнейших ученых Земли как один человек поднялись со своих мест, когда в огромный белоколонный зал больших заседаний вошел Таджибаев в сопровождении президента академии. Представители всех отраслей знания стоя приветствовали человека, открывшего новую эру в истории изучения пространства и времени. Выступление Таджибаева транслировалось всеми станциями Солнечной системы.

Леона вместе с десятками тысяч молодых ученых, и студентов слушала его на площади перед Дворцом, конгрессов.

Таджибаев говорил лаконично, короткими, словно отрезанными фразами. Казалось, он лишь отвечал на вопросы, заданные миллиардами слушателей.

— Да, величайший ученый двадцатого века Альберт Эйнштейн был прав. Время зависит от скорости движения. Фотонная ракета-2 возвратилась в соответствии с заданной программой и в предусмотренное программой время. Но время в ракете текло иначе, чем на Земле. Поэтому девять месяцев и семнадцать суток полета, зафиксированные атомными счетчиками ракеты, соответствуют пяти с половиной земным годам. Астронавты, если бы они находились в ракете, постарели бы всего на девять месяцев и семнадцать дней, а их друзья на Земле — почти на шесть лет… Да, четвертая фотонная ракета с первыми астронавтами продолжает полет. Если пилоты не внесут изменений в программу, их возвращения можно ожидать по земному календарю через пятьдесят восемь лет и семь-восемь месяцев. Но по сравнению с моментом старта они возвратятся постаревшими всего на десять-одиннадцать лет. Да, и уверен, они возвратятся здоровыми, бодрыми и… молодыми… Нет, перед фотонной ракетой-2 не ставилась задача достичь планет иной солнечной системы. Это была лишь глубокая разведка Большого космоса. Фотонная ракета-1 тоже должна вернуться. Учитывая ее программу и скорость, можно ждать возвращения через 4–5 лет, как раз к моменту отправления новой звездной экспедиции…

Заключительную часть выступления Таджибаев посвятил памяти Артура Кранца, гениальные открытия которого сделали возможным полет фотонных кораблей и заложили основы для создания еще более совершенных и быстрых звездных кораблей будущего.

Дальше Леона почти не слушала. Она вспоминала… Последние недели на Таэнге, день старта четвертой фотонной, бесконечный спуск в подземелья ракетодрома и последний взгляд Юра с экрана видеофона… Знает ли Юр о несоответствии времени? Догадывается ли о ее решении? Они должны победить время! И ее работа над древней письменностью теперь тоже становится вызовом времени.

Если до отлета новой звездной не удастся расшифровать письменности здесь, на Земле, она будет искать разгадку таинственных знаков на планетах иных солнц.

Прошло пять лет. Древние знаки продолжали молчать.

Когда Леона сказала отцу, что хочет принять участие в звездной экспедиции, академик Таджибаев удивленно поднял брови:

— Конкурс будет серьезный, дочка. И ты, конечно, понимаешь, что я не стану…

— Я все знаю, отец, — поспешно прервала она. — Я пойду на конкурс, как и все. Но я буду бороться за свое право лететь.

— Это гораздо сложнее, чем ты думаешь… Подожди несколько лет, закончи работу над письменностью атлантов. Даже отрицательное решение проблемы позволит тебе защитить первую докторскую диссертацию. Тогда…

Леона закрыла ему рот ладонью.

— Я хочу лететь с этой экспедицией. Именно с этой! Кроме того, я недавно защитила первую докторскую, как раз с отрицательным решением проблемы. Ты был очень занят в те дни, а потом… забыла сказать… И, между прочим, теперь многие у вас в академии склоняются к тому, что письменность атлантов создавалась не на Земле…

Таджибаев откинулся в кресле. Смущенно потер лысину, Действительно, он слишком ушел в работу. После смерти Кранца возглавил институт. Все время строго распределено между работой в Алма-Ате, ракетодромом, на котором монтируются звездолеты новой экспедиции, и нагорной радиообсерваторией. Он вспоминал о дочери лишь тогда, когда видел ее или разговаривал с ее изображением на экране.

— Прости, Леона. Я действительно слишком мало думаю о тебе. Что поделаешь, главное — работа… Поздравляю с докторатом, дочка. Но откуда у тебя появилась эта мысль? Неужели не жаль расстаться с Землей, с твоей работой, друзьями?..

Он хотел сказать «и со мной», но не решился.

— Ты не понимаешь, отец?

Он внимательно посмотрел в глаза Леоны:

— Не понимаю.

— Академик Кранц пять лет назад понял… — Это было жестоко — сказать ему так, но пусть он поймет и не ставит ей преград.

— При чем тут Кранц?

— Он тоже считал, что я должна лететь.

Таджибаев чуть заметно пожал плечами:

— Если бы Артур Кранц был жив…

— Не то, отец… Я буду добиваться участия в экспедиции, как все… Пойми, как все… И только одному тебе сказала о Кранце. Чтобы ты понял. Постарайся понять меня, отец… Тогда нам легче будет расстаться.

— Наша разлука может оказаться разлукой навсегда, дочка. Я не мечтаю прожить столько, сколько прожил Кранц.

— Ты проживешь еще дольше, отец. С каждым десятилетием люди будут жить дольше. Я уверена, мы еще встретимся все вместе — ты, я, Юр…

Конкурс предстоял серьезный. Но, странно, Леона почти не волновалась. Она была убеждена, что полетит. В составе экспедиции девять инженеров-кибернетиков. Она будет одним из них. Если бы у нее спросили, откуда эта уверенность, она не смогла бы объяснить… Мысленно она уже прощалась с Землей. Думала о том, что долго не увидит этого удивительного неба, горячего и ласкового солнца, ярких цветов, и океана, и старых городов, по тихим улицам которых так любила бродить в вечерние часы. Эти думы были с ней постоянно, но теперь они не причиняли боли. Только овевали все покровом тихой задумчивой грусти. И уже не пугали годы, которые предстоит провести в тесном пространстве звездолета. Там с ней будут воспоминания о Земле. Все, что ее окружает сейчас, сохранится в памяти, будет при ней всегда, как величайшее из сокровищ, которыми когда-либо владел человек. О возвращении Леона сейчас не думала. Это слишком далеко; оно, конечно, наступит, как наступает солнечный восход после долгой трудной ночи. Но ночь еще только начинается. Ее надо пережить…

Вступительные испытания и первые два тура конкурса Леона прошла успешно. Третий тур должен был состояться во Всемирной академии в Москве. Здесь голосование было открытым и одним из членов конкурсной комиссии был отец.

Когда наступила очередь Леоны, академик Таджибаев поднялся и хотел покинуть зал заседаний. Председательствующий остановил его.

— Эта кандидатура, вероятно, не потребует голосования, — сказал председательствующий. — Я не сомневаюсь, что доктор Леона Таджибаева получила бы необходимое число баллов, чтобы участвовать в экспедиции. Но, выполняя предсмертную волю Артура Кранца, выраженную им в завещании, прошу утвердить кандидатуру Леоны Таджибаевой вне конкурса. Вот соответствующий пункт завещания Артура Кранца.

Председательствующий нажал кнопку на небольшом пульте, и в тишине зала послышался хрипловатый резкий голос умершего академика.

— Я, Артур Кранц, уходя из жизни, прошу включить мою ученицу Леону Таджибаеву в состав участников четвертой звездной экспедиции, если она захочет принять в ней участие и в соответствии с ее научными квалификациями.

Голос Кранца умолк. В зале по-прежнему было тихо.

— Есть ли возражения? — спросил председательствующий. — Нет… Значит, решено. Доктор Леона Таджибаева летит…

Ранним весенним утром огромные звездолеты экспедиции один за другим оторвались от гобийского космодрома и исчезли в безбрежных далях земного неба.

Прильнув к окуляру оптического прибора, Леона смотрит на окруженную голубым сиянием Землю, с которой расстается на семь долгих лет: семь лет, в течение которых на Земле минет полвека.

— Начат мои путь, — шепчет Леона. — Путь к тебе, Юр. Наконец-то я разорвала паутину времени! Это не измена Земле. Мы все обязательно вернемся. Вернемся, какие бы преграды и опасности ни встали на нашем пути. И если даже мы не встретим братьев по разуму среди звездных миров, все равно наш полет не будет бесполезным. Мы бросили вызов времени. Юр, Кранц, отец, мы все… Слышишь, время? Тебе придется отступить, ведь за нами вся сила Земли, ее прошлое и ее будущее. Я верю в нашу встречу, Юр, здесь на Земле. Верю…

А у приземистых зданий гобийского космодрома стоит академик Таджибаев. Давно разъехались провожающие, а он все стоит, устремив неподвижный взгляд в пустое знойное небо. Академику Таджибаеву теперь некуда торопиться. Экспедиция улетела. И он остался один. Совсем один. Может, это и хорошо?.. Последние годы он был так занят… Ему надо собраться с мыслями, подумать о многом… Теперь времени для этого более чем достаточно. Ведь они возвратятся через пятьдесят лет… Полвека! Если он доживет, ему будет…

Таджибаев резко встряхивает головой. Хорошо, что впереди такая масса дел. Экраны на главном пульте обсерватории скоро снова умолкнут. А когда молчат экраны, решать и действовать должны люди… За работу!.. Через три года полетит следующая экспедиция…