Эдельман Николай Когда рухнет плотина

Н. Эдельман

КОГДА РУХНЕТ ПЛОТИНА

1.

Вязкий туман последних мгновений похмельного сна разлетелся под напором устрашающего гитарного рева. Я вскочил, разлепляя склеившиеся веки, и тут же рухнул головой на подушку, таким невыносимым оказался болевой шок. Но мощный голос Ронни Дио, не позволяя вновь закрыть глаза, ревел почти в самые уши:

Close the city and tell the people that something's coming to call...

If you listen to fools...

The Mob Rules.

Казалось, что от его громовых раскатов комната слегка покачивается, вызывая впридачу к боли головокружение, которое ощущалось странно, как чувство, будто меня подвесили вверх ногами. О, незабвенный Степа Лиходеев! Нет, не мешал я водку с портвейном, до такого маразма мне не дойти даже после двух литров "финляндии" на троих. Одного лишь этого количества хватило на главный лиходеевский синдром - невозможность определить, где я в данный момент нахожусь.

В голове гнездилась боль всех существующих оттенков, от сдавливающей череп пиратской веревочки с узелками до гриппозной рези в глазах. На мое место бы того, кто ввел в России обычай любое дружеское общение сопровождать распитием напитков! Какая банальность - утреннее похмелье в субботу! Но что делать, если положение обязывает? Ведь скажешь, что не пьешь - не поверят. И между прочим, правильно сделают.

Каждый раз после такого дикого похмелья даешь себе обет перейти в трезвенники, с отвращением глядишь даже на пиво, но к концу следующей недели ощущения притупляются, снова собирается хорошая компания, и тут уж не удержишься... Говорили вчера, конечно, о политике. Какая гадость! Вспомнить бы, с кем и что именно? И в чьих апартаментах мне довелось провести эту ночь? Квартира не моя, иначе стена была бы справа. И цвет обоев другой - собственно, обоев вообще нет, стены выкрашены голубой краской. Я лежал на разложенном диване, покрытом одной только простыней, изжеванной и сползшей на пол. Слева от меня находилось широкое пустое место, и вторая подушка ещё хранила вмятину от чьей-то головы. Тайна номер два. Найдутся потом трусики, и останется их примерять на всех знакомых дам. Однако моя спутница этой ночи где-то поблизости - через подлокотник кресла перекинуто платье, чулок на полу, туфля... Ну, хоть нога у неё должна быть стройной. Надо же, как память отшибло... Хотя - это же моя собственная квартира! То есть не московская, и не собственная, а та, которую я снимал в Светлоярске, в Академгородке, прибыв сюда с месяц назад, чтобы освещать ход губернаторских выборов. Редакция оплатила бы и гостиницу, но мне был нужен компьютер с подключением к сети, а тут кстати по знакомству порекомендовали квартиру, хозяева которой вовремя отправились на стажировку в Штаты. Далековато, конечно, от центра, но все равно приходилось весь день мотаться по городу, а здесь был ещё один плюс: из гостиницы трудно уходить незаметно, у меня же предвыборные репортажи были только прикрытием для расследования связей главного претендента на губернаторское кресло, генерала Орла, с местной алюминиевой мафией, поэтому я старался не привлекать к своим перемещениям особого внимания.

Музыку сменил развязный голос молодого человека, который с преувеличенной бодростью, как бы подпрыгивая на ударениях, сообщил:

- Итак, это был "Блэк сэббэт", "Толпа правит". Оставайтесь с нами, слушайте "Радио Рок"!

В поле моего зрения появилась девушка, босая, в одной комбинации, со светлым потопом падавших на плечи незаколотых волос. Она подошла к музыкальному центру, милосердно убавила громкость, потом, пока я пытался вспомнить, как её зовут, обернулась ко мне и улыбнулась:

- Проснулся, наконец-то! Чего только не выдумывала, чтобы тебя разбудить! Даже водой облить собиралась!

Анжела, вот как её зовут! Господи, ну нельзя же столько пить! Совершенно боттичелиевская девушка, точь-в-точь с "Весны", да только погода за окном, не занавешенным шторами, была не очень весенняя. Ветер гнал тучи со свинцовым подбрюшьем, между которыми в узких разрывах, протянувшихся неплотными швами, проступала голубизна. Лучи солнца, на несколько мгновений освобождающегося из-под покрова, разливались по стеклу, ослепительными брызгами отскакивали от зеркальных поверхностей и жизнерадостно высвечивали запыленные углы, а потом снова наползали растрепанные облака, свет тускнел, и комнату заливала серая угрюмость.

Я приподнялся на локте, скрипнул зубами.

- Головка болит? - поинтересовалась Анжела, оглядывая мою унылую фигуру.

- Не то слово, - прошипел я сквозь зубы.

Она подошла ко мне, наклонилась, поцеловала в лоб. Я приподнялся, обхватил её руками, и она, взвизгнув, повалилась на меня. Я чувствовал ладонями под тонким шелком белья её тело, кожу, обтягивающую ребра не очень-то упитанной фигуры, а Анжела вяло барахталась, елозила по мне и бормотала с неискренним возмущением:

- Витька, перестань! Пусти меня! Кто тебе кофе делать будет?

- Черт с ним, с кофе! - я вертел головой, попадая губами в её волосы, а боль в черепе выдавливала из меня временами не то стон, не то вой.

- Хватит индульгировать! - заявила Анжела, спихивая мою руку со своего бедра. - Где твоя мужская выдержка?

- Иди ты со своим Кастанедой!

- Ну все, все! Вставай! Без пяти одиннадцать! Забыл уже про свой митинг?

На шкафу справа от меня стояли часы. Черт, она права! Сколь ни способствовала близость женского тела борьбе с похмельем, я отпустил Анжелу и, отчанно морщась от простреливающей мозг боли, вскочил и начал торопливо залезать в штаны, неуклюже прыгая на одной ноге, а другой застревая в штанине, вместо того, чтобы спокойно надеть их, сидя на кровати.

В памяти, словно под воздействием встряски, начали всплывать кое-какие подробности вчерашней пьянки. Собрались мы у Звоновых, был мой коллега Сашка Эстес из местного "Светлоярского рабочего", мы с ним и с Женькой Звоновым хлестали "финляндию", ходили за добавкой, я осторожничал, делал "отвертку", разбавляя водку апельсиновым соком, но это оказалось роковым решением - в коктейле доза не поддавалась строгому контролю, и в итоге Анжела буквально на себе тащила меня в машину, а потом везла в Академгородок. И закономерный результат - через пять минут открытие Кардиологического центра, а я тут со свирепой болью в голове никак не могу заползти в рукава рубашки.

Так и не справившись с рубашкой, я поспешил к компьютеру, включил и вошел в сеть. Первым делом, как обычно, полез в почту.

- Однако... Только её тут не хватало!

Анжела, как раз в этот момент вошедшая в комнату с чашкой в руках, спросила:

- Что такое, милый?

Поставив чашку на стол рядом с клавиатурой, она перегнулась через мое плечо к экрану, на котором красовалось послание от Ирки:

"Витька! Вылетаю 73 рейсом, сегодня. Встречай около 7 вечера. Твоя И."

- Это жена, - объяснил я, отхлебывая из чашки. - Что ей, спрашивается, тут понадобилось? Хочет на шоу полюбоваться?

- Ты что, в ссоре с ней? - спросила Анжела, ложась грудью мне на плечо. Ее волосы щекотали мою правую руку. В её голосе слышалось разочарование - предчувствие окончания нашего коротенького романа.

- Да нет... Просто время от времени не мешает отдохнуть друг от друга. И у нас так заведено, что в командировки я её с собой не беру... Спасибо за кофе, милая. Как раз то, что надо.

Голова болела все так же, но хоть эта ужасная сухость во рту немного отступила.

- Может, водочки? Или пива? - заботливо осведомилась Анжела.

- Ни, ни, - замотал я головой. - Только не это! У меня похмелье не такое, как у всех. Никакого алкоголя! Только горячий черный кофе.

- Что будешь на завтрак?

- Ничего. Некогда... и не в состоянии. Но ты съешь что-нибудь, пока я тут разбираюсь.

Она снова исчезла на кухне, а я стал просматривать новости. Столичный кризис... Комментарий... Прогноз... Босния... Азиатский кризис... Больная голова и спешка не способствовали сосредоточенности, и я быстро пропустил все это, чтобы поскорее добраться до региональных событий. О Светлоярске не было почти ничего - уже третий день подряд.

На кухне Анжела пила кофе с бутербродами. О край блюдца с пеплом опиралась дымящаяся сигарета. Моя чашка уже кончилась. Я высыпал в кружку две ложки "нескафе", залил кипятком, потом поколебался и сделал себе бутерброд с сыром. Откусил, проглотил, прислушался к ощущениям - вроде обратно не просится. За окном на фоне депрессивно-серых туч хаотично мелькали и кувыркались черные точки, похожие на поднимающиеся над костром хлопья пепла. Снегопад в конце апреля - это ещё гнуснее, чем тяжелое похмелье. Только снег успел стаять, как все заново...

Анжела поставила на стол чашку, которую держала обеими руками у рта, и усмехнулась.

- Ты чего?

- Впервые вижу тебя в таком состоянии.

- Снегопад всегда навевает на меня меланхолию, - сурово изрек я.

- Как же ты будешь исполнять свои корреспондентские обязанности? спросила она, делая затяжку и откидываясь на спинку стула. - Позволил себе расслабиться в пятницу вечером, да?

- Не шути со святым, - заявил я ещё более сурово.

Она сейчас была чертовски привлекательна, даже похмельное состояние не помешало это заметить. Она так и не оделась, и даже того незначительного количества дневного света, который проникал в окно, хватало, чтобы в её рыжеватых волосах поблескивали мелкие искорки. Интересно, любили ли мы ночью друг друга? Вся простыня сжевана, но это ничего не значит, я сплю беспокойно. Боюсь, что я её разочаровал. Но кто же знал, что эта ночь станет последней?

Познакомился я с Анжелой недавно, и вполне случайно: зайдя как-то по делам в секретариат мэрии, обнаружил там симпатичную молодую особу, которую никогда не видел раньше, через два дня расплатился за мелкую услугу шоколадкой, ещё дня через три мимоходом пригласил её пообедать со мной, а узнав из разговора, что у неё завтра день рожденья, на следующий день зашел специально и преподнес букет. Анжела нравилась мне трезвым отношением к жизни. Она прекрасно знала, что наш роман долго не продлится, и пошла на него исключительно ради развлечения, не собираясь претендовать на что-либо большее. И со мной держалась на равных, вовсе не принимая меня за столичную знаменитость, снизошедшую до ухаживаний за молоденькой дебютанткой. Но главное даже не это. Боже мой, да за одну её тонюсенькую лодыжку, которую можно обхватить двумя пальцами, за один только вид, как она утекает в туфлю, можно было отдать все на свете!

Хлебая кофе, я, конечно, обжег себе язык и небо, но время действительно поджимало. На церемонии открытия нового Кардиологического центра должен был присутствовать генерал Орел: Центр строился на деньги Светлоярского алюминиевого завода, то есть на деньги его фактического хозяина Александра Дельфинова, ближайшего союзника Орла. Ожидалось выступление генерала, последнее перед завтрашними выборами.

- Ладно, дорогуша, надо поторапливаться, - сказал я, ставя кружку. На самом деле мне больше всего хотелось лечь обратно на диван и не вставать с него часов пять. Так всегда бывает - вскочишь, и вроде жив, а потом с каждой минутой тяжелая голова все сильнее тянет к земле. В такие моменты можно возненавидеть свою профессию, даже нормальных выходных у человека нет. Как раз суббота и воскресенье - самые напряженные дни. - Оставь, оставь посуду, - поморщился я, когда Анжела захотела составить чашки в раковину. - Потом помоем. Некогда.

Тут я сообразил, что рубашка на мне до сих пор не застегнута, просто наброшена на плечи, и снова начал вползать в рукава. Оказавшись в комнате, взглянул в зеркало - лень бриться, щетина сойдет за мужественный имидж.

Голова Анжелы вынырнула из ворота платья, и она вдруг спросила:

- Почему бы тебе не позвонить жене? Пусть объяснит, зачем едет.

- Бессмысленно, - все-таки, пока Анжела у зеркала засовывала в волосы шпильки, я набрал московский номер. Долгие гудки. В Москве семь утра. Достанется мне за то, что я её разбудил! Ирка была совой, ложилась в пять утра, вставала после полудня. Но трубку никто не брал. Либо она так крепко дрыхнет...

- Пусть только попробует ревновать! - пробурчал я, кладя трубку. Сама загуляла невесть где...

Я записал в блокнот, пока не забыл, номер её рейса и время прибытия. Анжела занялась макияжем и выскочила в прихожую только тогда, когда я уже обувался. Голова моя приобрела совсем чугунную тяжесть, и, каждый раз наклоняясь, я боялся, что сейчас она перевесит и перекувырнет меня, а когда я поднимал её обратно, в глазах темнело от рези.

Квартира находилась на четвертом этаже обыкновенной пятиэтажки без лифта. Спускаясь по лестнице, я заметил в дырке почтового ящика что-то белое. Недоумевая, кто мог прислать мне письмо - или это для хозяев? - я открыл ящик. Внутри оказался сложенный вчетверо листок без конверта. Я развернул его и увидел текст, отпечатанный на лазерном принтере:

"Предупреждаем г-на Шаверникова - он должен вести себя осторожнее. Его действия зашли слишком далеко. Долинов недоволен"

Что это - угроза, предупреждение? Получать угрозы мне доводилось и раньше, но их никогда не пытались привести в исполнение. Пока я изучал записку, Анжела обогнала меня, вышла из подъезда и направилась к своей белой "оке", припаркованной у газона. Я выбежал вслед за ней на улицу. Вся масса дневного света больно ударила по глазным яблокам. За ночь сильно похолодало. Стебли жухлой травы на газоне и твердая земля между ними были присыпаны изморозью. Асфальт был ещё сухой, белесый, и падавшие на него снежинки сметались ветром к бордюру, где скапливались, как тополиный пух. Как всегда при восточном ветре, дующим над алюмзаводом, в воздухе стоял характерный запах сладковатой гари, опровергая мнение, будто металлургия алюминия - экологически чистое производство. В городе не было нужды во флюгерах; направление ветра определялось по запаху. Южный ветер приносил запах тухлых яиц с витаминного завода. Оба эти гиганта индустрии, увы, и после реформ продолжали работать, находя покупателей для своей продукции.

- Погоди! - крикнул я Анжеле, остановившейся около машины, и подбежал к ней. - Дай-ка ключи и отойди подальше.

Она подняла брови, но подчинилась. Разумная девушка, успела навидаться всякого в своем секретариате. Сперва я, согнувшись как только мог, попытался заглянуть под днище малолитражки. Вроде ничего лишнего. Тщательным осмотром я пренебрег. Даже самый тупой киллер должен понять, какой верх нелепости - взрывать "оку". Все-таки взмахом руки подальше отогнав Анжелу, с опаской наблюдавшую за моими манипуляциями, я открыл капот. Тоже как будто все в порядке. Но только заведя мотор, я позволил хозяйке машины занять место за рулем, а сам запихнулся на пассажирское сиденье, удивляясь - как Анжела ухитрилась вчера вечером засунуть меня в эту таратайку?

Мы выехали на Октябрьский проспект. По небу метались тучи, со страшной скоростью гоняясь друг за другом, сталкиваясь, разрываясь на клочки, открывая в просветах небо чистейшей голубизны, и картина этой борьбы была одновременно и осязательно-отчетливой, и совершенно нереальной, как на полотнах Дали. Порывы ветра швыряли в лобовое стекло горсти снежной крупы, и эти короткие шквалы кончались так же внезапно, как начинались.

- Послушай, - спросил я Анжелу, когда мы остановились перед светофором. - Кто такой Долинов?

- Долинов? Не знаю никакого Долинова. Это из твоей записки? Дай сюда, - приказала она.

Я неохотно отдал ей листок. Не хотелось, чтобы она начала волноваться, суетиться, бросилась меня спасать. И вообще, чем меньше близкие вовлечены в твои профессиональные дела, тем спокойнее.

Прочитав записку, она задумалась ещё сильнее, и сзади засигналила "тойота", увидев, что мы не торопимся ехать на зеленый.

- Так ты из-за этого бомбу искал? - сказала она, трогаясь с места. То-то я смотрю, ты больно осмотрительный нынче стал. Нет, впервые слышу о Долинове. По крайней мере, он точно не из Светлоярска. Может, просто блеф?

- Может, - кисло согласился я. По правде говоря, состояние мозгов не способствовало мыслительной деятельности. Я волей-неволей предоставлял событиям развиваться своим ходом.

- Послушай, - сказала она. - Может, тебе не надо туда ехать? Если это кто-то из наших крестных отцов, они в восторге не будут. Еще спровоцируешь их такой наглостью.

- Только к лучшему - хоть не будем, дрожа от страха, гадать, кто за этим стоит. А что же ты мне - предлагаешь отсиживаться где-нибудь? Нечего предоставлять противнику инициативу. В толпе, где на каждого почетного гостя десяток бодигардов, я буду в большей безопасности.

- Что за жуткие секреты ты раскопал? Кто мог на тебя ополчиться?

- Врагов-то наберется достаточно. Не исключено, что просто припугнуть хотят.

О том, что я писал, в общем, и так всем было известно - только те, кому полагалось карать и пресекать, делали вид, что ничего не замечают. Орел был мной недоволен. Я как-то на пресс-конференции стал выяснять у него подробности темной истории с продажей боеприпасов одной из противоборствующих сторон в "горячей точке", где генерал миротворствовал и Орел обиделся. Имел основания я и Дельфинова подозревать в недружелюбных замыслах.

- Попробую навести справки, - пообещала Анжела. - Может, узнаю что-нибудь об этом Долинове. Позвоню тебе.

Анжела довезла меня до новенького Кардиоцентра, ещё не обтесавшегося временем, и поэтому выглядевшего немножко призрачным, неестественно-чистеньким в окружении старых построек и неубранной строителями глины на тротуарах, остановила "оку" под знаком "остановка запрещена", я подался к ней губами, и она после короткого поцелуя отстранилась и помахала в воздухе ладонью: "Фу, как перегаром несет!" - но тут же снова присосалась к моим губам и не отрывалась минут пять.

- Ну пока. Будь осторожнее, - и, поцеловав меня в последний раз, она укатила.

2.

Я направился через чугунные ворота к главному входу, где собралась изрядная толпа и на ступеньках подъезда были установлены несколько микрофонов.

Оказалось, что церемония ещё не началась. Как и повсюду в стране, налицо были бардак и вопиющая непунктуальность. Публика уже начинала мерзнуть на незапланированном морозце. Журналисты перемешались с приглашенными гостями, среди которых преобладали уверенные бизнесмены с бритыми затылками; в толпе почти каждую минуту раздавался писк сотовых телефонов.

Наконец, появились герои дня. Довольно щуплая, несмотря на всю самоуверенность, фигура Дельфинова окончательно меркла рядом с массивным Орлом. Его имиджмейкеры сегодня утром, вероятно, пребывали в таком же состоянии, как и я - генерал был одет в светло-серый костюм с несколько длинноватыми брюками, значительно более темную рубашку и аляповатый малиновый галстук; на плечи была накинута камуфляжная куртка. Его лицо, обладавшее выразительностью рифленой подошвы, но уже известное всей стране и даже ставшее объектом подражания, могло бы принадлежать идиоту-военруку из средней школы, но хлесткие афоризмы Орла, выдаваемые за политическую мудрость, успели привлечь к нему по всей стране немало сторонников, уставших дожидаться милостей от московского правительства.

Главным оппонентом Орла на выборах был Барабанов, нынешний губернатор. Не то что бы особенно одиозная фигура, напротив, он даже числился в рядах демократов и считался способным администратором, насколько таковым может быть выходец из советских райкомов и обкомов, но при нем в Светлоярском крае происходило то же, что и по всей стране. В городе простаивали многие крупные предприятия, а люди, которым месяцами не выплачивали зарплату, наблюдали, как один за другим вырастают особняки местных крестных отцов.

На открытии Кардиоцентра Барабанов, естественно, не приехал, зато наличествовал мэр Светлоярска - Пурапутин, личность тоже по-своему примечательная, известная скандальными выходками и громкими требованиями отвоевать у Америки Аляску. Я не слишком понимал, почему так лояльна к нему Анжела - Пурапутин сгоряча мог и на женщину броситься с кулаками, и бросался не раз. Впрочем, мне он своей колоритностью был даже симпатичен. Но сейчас его присутствие меня удивило. Все знали о его трениях с губернатором - двум амбициозным фигурам нелегко ужиться в одном городе, и Пурапутин тоже числился в избирательных бюллетенях, правда, без особых шансов на победу. Решил подлизаться к чужим благодеяниям - насколько я знал, город на строительство Кардиоцентра не дал ни копейки - или, пока не поздно, заручался благоволением фаворита? Он первым подошел к микрофону, как обычно, растрепанный, развинченный, дерганый, и уже открыл рот, когда на меня выскочил Сашка Эстес и, несмотря на то, что его макушка едва доставала мне до носа, похлопал меня по плечу.

- Ну как, Виталий, оклемался? А ну-ка, дыхни, - строго приказал он.

Я позавидовал его жизнерадостности. С этих евреев все как с гуся вода. Выпил он, помнится, больше меня, и вот - совершенно свеженький. У меня же по-прежнему пульс ударами гвоздей отдавался в висках, а глаза машинально искали какой-нибудь киоск с минералкой.

- Вполне достаточно для приема сенсаций, - заверил его я. - Еще что-нибудь раскопал?

Эстес был известен всему городу как автор сенсационных расследований, благодаря которым нажил себе массу врагов. В то же время его сторонились и былые друзья, брезгливо отмахиваясь: "Фи, желтая пресса!"

- Что-то силовые стру... - заговорил Эстес, понизив голос, и, прижавшись ко мне вплотную, начал незаметно выталкивать меня из толпы собратьев-журналистов и крепких братишек, таких же, как те, что маячили за спиной Дельфинова и Орла.

- Погоди, - оборвал я его. - Хочу послушать.

Пурапутин в своей обычной экспансивной, несколько истеричной манере вещал о том, что надо всемерно поддерживать таких предпринимателей, как Дельфинов, которые не только деньгу зашибают, но и о родном городе заботятся. Мол, мы у себя в Светлоярске наблюдаем долгожданный капитализм с человеческим лицом. Напомнил он и другие добрые дела алюминиевого магната: шефство над молодыми спортсменами, пожертвования православной церкви, а потом как-то ловко съехал на то, что такие же честные предприниматели должны вытеснить из города "оккупировавших его спекулянтов с юга", обещав полную поддержку мэрии в этом начинании. Его сменил у микрофона будущий директор Кардиоцентра. Я вспомнил про Эстеса и спросил:

- Ну, что там у тебя?

- Силовые структуры подозрительно зашевелились, - зашептал он мне в ухо, становясь на цыпочки. - На важнейших городских объектах размещается омон.

- Ну и что? Хотят подстраховаться, дело понятное.

- Чулышманская десантная дивизия приведена в боевую готовность! К городу стягиваются внутренние войска. Да ещё "Девятка" впридачу.

"Девяткой" на местном жаргоне назывался закрытый город Светлоярск-9, где располагался известный всей стране горно-химический комбинат, производящий оружейный плутоний. Три дня назад туда ездил Орел - очевидно, склонять избирателей на свою сторону.

- А что - "Девятка"?

Эстес изобразил на физиономии крайнее удивление.

- Как же! Вчера весь вечер об этом толковали! Ну ты даешь! Вправду совсем-совсем ничего не помнишь?

- Нет.

- На АЭС в "Девятке" ведется грандиозное строительство, - задышал он уже в самое ухо. - Лихорадочными темпами возводят новый гигантский корпус, бетономешалок нагнали немеряно. Мне вертолетчики рассказывали, с воздуха видели. Туда типа возили Орла, и он три часа все осматривал.

Сашка, типичный представитель желтой прессы, умел подавать информацию так, что даже самый нелепый вздор в его изложении заставлял думать: "В этом что-то есть". Я начал припоминать, что Орел ездил в "Девятку" в компании генерала Грыхенко, командующего той самой Чулышманской дивизией, и ещё нескольких крупных военных из Светлоярска. И с ними же он довольно плотно общался в течение всей избирательной компании. До сих пор я, занятый распутыванием хитрых взаимоотношений мафии и светлоярских властей, не слишком обращал на это внимания, полагая, что генералы найдут о чем поговорить.

- Кстати, - спросил я Эстеса, - кто такой Долинов?

- Долинов? - Сашка, задумавшись, стал наматывать на палец пучок волос над ухом. - Есть какой-то типа бизнесмен при Орле... Алексей... Олег... Анатолий... Погоди-ка! - приподнявшись на цыпочки, Эстес принялся высматривать кого-то среди важных персон у микрофона. - Нет, не вижу. Ушел, наверно. Зачем он тебе понадобился?

Я решил не говорить Эстесу про записку - не его это ума дело. Он, со своей страстью высасывать из пальца сенсации, тут же тиснет в своей газетке: "Московскому журналисту угрожает мафия!" - и окончательно запутает ситуацию.

- Если вдруг узнаешь про него что-нибудь, сообщи мне.

Директор продолжал жаловаться на безденежье российской медицины и благодарить Дельфинова (а заодно и Орла) за роскошный подарок врачам и горожанам, а я начал выбираться из толпы, решив позвонить Андрею Эльбину, мужу моей троюродной сестры, который занимал не последнюю должность в краевом УВД - он был замначальника отдела по борьбе с организованной преступностью.

Отойдя в сторону, но не слишком, чтобы моя фигура не выделялась на пустом пространстве, я воспользовался сотовым телефоном.

- Маришка, ты? Я вас не разбудил? Дай-ка мне Андрюху.

- Вить, его дома нет. Куда-то укатил с самого утра. Может, к обеду вернется. Ты не заглянешь пообедать?

- Спасибо, подумаю. Ну хорошо, перезвоню попозже.

Позвонил Андрею на службу, но никто не брал трубку. Пока я названивал, микрофоном завладел уже сам Орел. За его спиной появился некто Георгий Моллюсков, один из самых близких к генералу людей. Официально он числился придворным экстрасенсом. Слухи про него ходили разные - он то ли заряжал генерала энергией перед выступлениями, то ли оберегал его от порчи, насылаемой врагами, но так или иначе, их почти постоянно видели вместе. Выполнял Моллюсков и более прозаические обязанности: писал генералу речи и вел его финансовые дела. По его собственным словам, раньше он работал в госбезопасности, заведовал отделом, изучавшим НЛО.

- Ну что? - схватил меня за рукав Эстес, когда я вновь оказался в толпе. На него тут же зашикали - генерал говорил смачно, его любили послушать.

Медленное течение речи Орла вызывало подозрение, что генералу приходится до того, как произнести слово, перевести его с матерного на общерусский демагогический - на это же намекали и застревавшие между словами случайные звуки и обрывки интонаций.

- Мы будем сражаться за то, чтобы очистить нашу родину от этой сволоты, от упырей, пьющих кровь народа, все прихвативших! Хватит, благодетели, хозяева жизни, гады! Мы вам покажем, кто хозяева! Никакая крыша не поможет! Беспредел по России устроили, так будет вам беспредел, реально будет!

Его слова падали, будто тяжелые камни в воду, а южный выговор генерала с фрикативным "г" придавал им ещё больше весомости.

Ирония состояла в том, что Орел ещё теснее, чем Барабанов, был связан с полукриминальными структурами, активно прибиравшими к рукам оставшуюся от Союза крупную индустрию. Обещая избирателям искоренить мафию, он вовсю пользовался поддержкой Дельфинова, в сущности, "крестного отца" края, начавшего свою карьеру с банального рэкета, переходящего местами в бандитизм.

С недавних пор Дельфинов стал промышленным воротилой - после того, как в союзе с Барабановым взял под контроль Светлоярский алюминиевый завод. Но потом их с Барабановым пути разошлись, и он сделал ставку на Орла. Подробности этой, вовсе не бескровной алюминиевой войны, и составили предмет моего расследования. В последнее время, впрочем, страдательной стороной оказался Дельфинов. Неделю назад среди бела дня в центре города омоновцы изрешетили "мерседес", в котором ехали несколько дельфиновских подручных, в том числе его ближайший помощник, небезызвестный качок Винни-Пух. Менты заявляли, что были вынуждены стрелять на поражение, когда им оказали сопротивление, но Дельфинов утверждал, что его людей им заказал сам Барабанов. В его иерархии на второе место вышел некто Мамонтенок Дима, по слухам, не особенно лояльный шефу.

- ...И с писаками продажными разберемся! - продолжал Орел, решив заодно припечатать и моих собратьев по профессии. - Сами все бандюгами куплены, которые в Москве наворовать успели! А народ от них не видит ничего, кроме казино с голыми бабами да небоскребов для ихних "афер-инвестов"! И газеток этих грязных, с которыми я, извините, в сортир не пойду! Вот и вся польза от этих олигархов! А у нас в провинции не развернешься, центр душит налогами грабительскими! Тут любой реально воровать начнет, чтобы государство обмануть! Мы бы все давно миллионерами стали, если бы Москва не сидела на шее! Обе ветви власти, вместо чем законы полезные принимать, уперлись лбами, как два барана, и выясняют, кто круче!

Надо сказать, прежде Орел старался прессу не слишком задирать. И его нынешние выпады были, мягко говоря, неосторожными. Наверняка сейчас в его штабе уже подсчитывают, скольких голосов он завтра недосчитается. Орла же эти мелочи мало волновали. Он даже не совсем точно знал, в каком городе баллотируется, и мог спутать название "Светлоярск" с любым похожим "Светлогорск", "Светломорск"...

- Слушай! - предложил вдруг Эстес, когда Орел закончил выступление. Поехали вместе в "Девятку". Транспорт будет - меня свояк обещал подвезти.

- Зачем тебе туда ехать? Выдумай сам какую-нибудь сенсацию. Ты их умеешь изобретать на пустом месте.

Он усмехнулся.

- Мне антураж нужен. С антуражем будет куда убедительней!

- И что же ты, сам поехать не можешь?

- Одному как-то стремно... На меня вояки зуб точат. Грыхенко, так тот обещал - "я тебе типа пресс-хату устрою в казарме с "дедами". С них станется в бетон человека закатать. А вдвоем, в компании со столичным журналистом - все-таки другое дело...

- А у тебя пропуск есть?

- Нет, конечно. Кто мне его даст?

- Тогда что ты надеешься там разузнать?

- Главное - оказаться на месте. А дальше типа видно будет.

Я потер гудящую голову.

- Ну что ж, поехали.

- Так бы сразу... Дай телефон, позвоню свояку. Он как раз подвалит, пока мы фуршетиться будем.

На ступеньках появилась девица с голыми коленками, преподнесла Орлу ножницы на подушечке, тот перерезал розовую ленточку, и все повалили внутрь на халявное угощение.

Эстес принялся уничтожать даровые бутерброды, а я глотнул кока-колы, чтобы дать отпор вновь наползающему похмелью. Пока стояли на свежем воздухе, было ещё терпимо, но внутри, в духоте и толпе, одно лишь воспоминание о запахе водки вызывало чуть ли не рвотную реакцию. Да ещё Сашка приставал, требуя от меня суждений по поводу гипотетических передвижений войск, а я только тупо огрызался. Разве можно строить умозаключения на основании нулевой информации? Для серьезного разговора не хватало ни ясной головы, ни конкретных сведений.

3.

Эстесовского свояка звали Максим Тур. Его "копейка" выбралась из скопления разъезжавшихся "мерседесов" и покатила на запад. Но уехали мы недалеко. Буквально на следующем же перекрестке, когда Тур тронул с места на зеленый, справа взвизгнули тормоза и "копейку" резко рвануло - в переднее крыло её ударила "БМВ", спешившая проскочить перекресток уже на красный свет.

Мы все мгновенно выскочили наружу. За "БМВ" по тонкому слою снежка тянулись две черные неровные полосы - машину чуть-чуть занесло при торможении. Ее шофер и пассажир, два кавказца с сизой щетиной на щеках, набросились на Тура.

- А-а, маму твою так, ти куда едэш?! - вопил шофер "бээмвэшки". - Ти со мной всю жизнь расплачиваться будэш!

Тур, не теряясь, орал в ответ:

- Чего на красный прешь, придурок? Думаешь, бабок наворовал, и уже все можно? Нашелся, тоже мне, пальцованный, на драндулете ржавом!

"БМВ" действительно была довольно потрепанная и далеко не самой последней модели. Обе машины получили почти одинаковые повреждения: жеваные концы бамперов вдавились в крылья, фары рассыпались по асфальту стеклянным крошевом. Иномарка хитро смотрела уцелевшей парой фар с правой стороны, наша "копеечка" жалобно мигала аварийными сигналами.

- Пагавари, пагавари у мэня! Ти ище пожалээш, что на свэт родылся! кричал кавказец, размахивая кулаками и чуть ли не порываясь бить по "жигуленке" каблуками.

Я тоже ввязался в свару:

- Помалкивай, помалкивай, ты тут не в Чечне! Сам виноват, а ещё наезжаешь! Здесь на тебя и на твоих дружков управа найдется!

Маленький Эстес со своим напором тоже мог заставить любого оппонента пожалеть о том, что с ним связался:

- Понаехало вас тут, нормальному человеку пройти негде! И сам-то на ворованной машине, а ещё типа права качает!

Когда подкатили гаишники, южане окончательно стушевались. Вероятно, у них действительно были проблемы с регистрацией машины - по крайней мере, на ней не стояло талона техосмотра. Но чем закончилось разбирательство, я не узнал - зазвонил сотовый, и я поднес трубку к уху.

- Виталий Сергеевич? Это из секретариата партии "Русский порядок". Альберт Федорович Курбатов готов вас принять.

Партия "Русский порядок" была самой крупной национал-экстремистской группировкой в крае. Я уже давно пытался войти в контакт с её главой Курбатовым, но максимум, что мне до сих пор удалось - получить через его подчиненных известие, что он назначит встречу, когда у него будет время. Четких связей между ним и Орлом не прослеживалось, но выяснение предвыборных настроений любых группировок в городе входило в мои обязанности. И вот, наконец, он прорезался.

- Хорошо, - ответил я. - Во сколько?

- Через двадцать минут на углу проспекта Славы и улицы Марата вас будет ждать машина.

Эстесу я не сказал, куда направляюсь. В некоторых вопросах Сашка был на удивление принципиален. Еще поцапается с дожидающимися меня курбатовцами, а потом навещай его в больнице. Я только таинственно улыбнулся и пожал ему и Туру руки, пожалев, что наше начинание обернулось такой неприятностью.

- Ничего, - сказал Эстес. - Я до "Девятки" все равно доберусь!

На углу у ЦУМа меня уже ждали. Точно такая машина, как говорилось в описании - "мазда" цвета металлик. Из Японии, с рулем справа. В машине сидели двое. Не скинхеды, каких я ожидал увидеть, а обыкновенные пролетарские физиономии. Лет под тридцать, коротко стриженные. Я постучал в стекло, и тот, что сидел за рулем, за какую-то долю секунды выскочил из машины. Он был чуть выше меня ростом, неприветливые глаза, черный плащ, а на руке красная повязка с белым кругом, в котором перекрещивались два топора, образуя подобие свастики с двумя обломанными концами. Ребята с такими эмблемами свободно разгуливали по улицам города, более того патрулировали вместе с милицией.

- Вы Шаверников? - буркнул он. - Садитесь.

Второй, сидевший на переднем левом сиденье, даже не обернулся.

Меня повезли на правый берег Бирюсы и на запад, в сторону знаменитого "Каменного города" - причудливых скал посреди горной тайги. Свернули на дорогу к горнолыжному подъемнику, проходившему по узкой долине речки Бузим, где к самой трассе спускался голый склон кряжа с плоской верхушкой, на которой лепились друг к другу дачные домики, и остановились на территории одной из спортивных баз. Она была окружена глухим бетонным забором, и въезд преграждали массивные ворота. Едва я вылез из машины, сидевшая на цепи огромная овчарка бросилась ко мне с яростным лаем. Один из приставленных к воротам охранников, такой же, как мои провожатые, бритый парень в черном плаще с красной повязкой, пытался её утихомирить, но все время, пока меня вели по двору, собака рвалась мне вслед.

По гремящему железному крылечку я попал в щитовой барак - "афганку", и, пройдя чистенькими коридорами со стенами, обтянутыми пленкой под дуб, очутился в кабинете у Курбатова.

Стены кабинета были увешаны плакатами в черно-красной гамме, на котором повторялся мотив вскинутой в римском салюте руки. Их обилие создавало не зловещее, а какое-то соцартовское впечатление, словно я находился в кабинете инженера по технике безопасности. Сам Курбатов восседал за письменным столом, заваленным папками, брошюрами и книгами; среди их заглавий бросалась в глаза готическими буквами - "Mein Kampf". Главный светлоярский фашист был поджарым, подтянутым, короткостриженным, черная кожаная куртка смотрелась на нем как военный мундир. Я знал, что ему лет под пятьдесят, но выглядел он не больше чем на сорок. Все в нем производило впечатление застывшего рывка - острый подбородок, прямой нордический нос, щетка светловатых волос, и даже черные очки, скрывавшие глаза. При советской власти он числился андеграундным литератором, чуть ли не самым знаменитым в Светлоярске, но прославился больше не сочинениями, а эпатажными выходками, в том числе и сексуальными связями с женщинами, мужчинами, несовершеннолетними и животными. Впрочем, не исключено, что такие провокационные слухи распускал о нем КГБ.

Руку он мне подавать, к счастью, не стал - я бы не знал, что с этой рукой делать.

Курбатов заговорил первым, не дожидаясь моих вопросов и даже каких-либо формальных приветствий.

- Я знаю вас как человека умного, хотя явно пристрастного. В свою очередь, я заинтересован в распространении объективной информации о нашем движении. Незнание только порождает глупые слухи, а нам скрывать нечего. Мы - зародыши тех сил, которые спасут Россию и выведут её из теперешнего скотского состояния. В Латвии там, в Эстонии хнычут, что их русские вытесняют, а на самом деле именно мы можем лишиться своей родины. Смотрите - рождаемость ниже смертности, о состоянии генофонда я вообще не говорю, население деградирует. И в то же самое время с юга бесконечным потоком толпы, совершенно чуждые нам по культуре. И не только свои чучмеки и черножопые - ещё и китайцы, вьетнамцы, курды, негры! Они оседают в России целыми кланами и племенами и продолжают плодиться, как кролики! Не найти такого провинциального города, в котором уже четверть населения не была бы черной! И как будто им этого мало, они всюду лезут! Куда пустишь одного азера или чечена, тут же набивается ещё десять, наглеют с каждым днем, захватили в свои руки всю торговлю, весь бизнес! Вот вы, интеллигенция, любите всякую гуманность и права человека, а когда вас придут выставлять из собственного дома, тут же сами всю эту чепуху позабудете! Чего ж вы не видите, что нас выгоняют из родной страны, скоро станем, как евреи, разбросанными по миру, и все равно продолжаете твердить свое: "главное, чтобы ничье право на выбор места жительства не ущемлялось"? Где же инстинкт самосохранения? Ведь этим, черным, им на все ваши права наплевать. Им главное - место захватить и размножаться, размножаться... Я все ваши аргументы знаю, вы скажете, что великий русский народ сумеет за себя постоять и что, мол, "вы его унижаете, выставляя его беззащитным перед заговором инородцев". А если мы и есть та сила в народе, которая его защитит? Конечно, никакого антирусского заговора нет. Это биология. Борьба за существование. Один вид вытесняет другой. Но почему наш народ должен исчезнуть, если те плодятся в десять раз быстрее? Мы примем защитные меры. Обязаны принять. Это неизбежно, в силу той же биологии. Мы - лейкоциты, пожирающие вредных микробов. А вы обзываете нас фашистами. Что ж, я не прочь называться "фашистом". То, что молодой неокрепший фашизм оказался раздавлен враждебными силами, ещё не дает права делать из его названия бранную кличку. Молодой боец обречен на поражения, но со временем к нему приходят сила и опыт!

Он вещал, не глядя на меня - его лицо было направлено в сторону и чуть поднято, словно он обращался к углу над моим левым плечом. Да, говорить он умел, как и более знаменитые его предшественники, и вероятно, чувствовал себя оратором на митинге. Изредка он бросал взгляд на мой диктофон, будто хотел убедиться, что все его слова останутся сохраненными для истории.

- Итак, мы - боевой отряд народа, защита, вызревшая в его недрах. И мы будем защищать Россию не только от чужаков, но и от разъедающей её изнутри деградации. Меры могут показаться жестокими, но наша жестокость в тысячу раз более гуманна, чем ваш хваленый гуманизм. Во-первых, ради оздоровления генофонда подлежат ликвидации лица с наследственными и с венерическими болезнями, хронические больные, уроды, сумасшедшие, дебилы, алкоголики и наркоманы. Успокойтесь, никаких расстрелов, никаких крематориев - только эвтаназия. Цыган выселить из страны под страхом смерти. Лиц кавказской национальности мы вовсе не собираемся истреблять. Мы депортируем их на родину и разрешим им проживать только в пределах их автономий, а выезд в другие районы - по специальному разрешению комендатуры. Негров - вон, в Африку, или туда, где их захотят принять. Азиатов пускать в страну только на короткий срок, скажем, не больше чем на месяц раз в год, и никаких видов на жительство. Ну, эта мера, может, не будет применяться к цивилизованным народам, японцам и южнокорейцам, но для прочих желтожопых и чучмеков никаких исключений!

Я не удержался и спросил:

- А евреи?

Хотя мы были одни в кабинете, Курбатов понизил голос и жестом велел выключить диктофон.

- Я знаю, что вы связаны с еврейскими кругами, но все-таки скажу. Международный сионизм очень силен. Гитлер пошел на него в открытую атаку и проиграл. Чтобы разобраться с евреями, нам сперва нужно укрепиться. Зато все те меры, что я перечислил, только вызовут у Запада к нам симпатию, потому что они втайне мечтают о том же самом, хотя никак не могут расстаться со своей политкорректностью. Их свои арабы и латиносы давно достали. Может быть, наш пример поможет им тоже раскачаться.

- А как насчет поддержки собственного народа? Не крутовато ли - всем алкоголикам эвтаназию? Этак вы сократите население России побыстрее всякой смертности.

- Я не говорю о пьющих, хотя с пьянством тоже надо бороться. Эту так называемую традицию навязали нам жиды. Но я имею в виду клинических алкоголиков, не способных ни работать, ни производить здоровых детей. Будут созданы специальные медицинские комиссии. Есть ещё масса антисоциальных личностей: бомжи, уголовники, спекулянты. Они будут изолированы в трудовых лагерях. Не для перевоспитания - это все интеллигентское сюсюканье - пусть трудятся, пока способны приносить пользу стране. За примерное поведение будем освобождать... может быть. А закоренелых - бессрочно. Да, мы изрядно проредим население, но зато избавим русский народ от балласта, который тянет его на дно. И оставшиеся здоровые люди с крепкими генами составят костяк нации и быстро восстановят её потенциал.

- Кто из кандидатов на пост губернатора кажется вам самым приемлемым? За кого вы будете голосовать?

Можно было подумать, что я застал Курбатова врасплох. Судя по выражению его лица, он впервые слышал о каких-то выборах.

- Мы не пойдем голосовать, - сказал он наконец. - Это нам ни к чему. Нет, мы займемся осуществлением первых шагов своей программы.

- Каких именно?

- Завтра! - торжественно провозгласил он. - Завтра Россия узнает о рождении новой силы на её политических горизонтах.

И так же торжественно встал из-за стола. Я понял, что аудиенция окончена. Выложил свою программу в расчете, что она дойдет до некоторых ушей - в первую очередь моих хозяев - а вступать в дальнейшее общение с журналистом, невзирая на свои слова об искренности, совсем не собирался. И все же я был заинтригован его упоминанием о "завтра". Желание похвастаться или намеренная утечка информации? И слухи про войска, якобы перемещающиеся к городу... Пищу для раздумий это давало.

Я, как бы в постскриптуме, уже сделав шаг к выходу из кабинета увидев при этом, что над дверью висит икона в фотографическом глазуновском стиле, изображающая какого-то святого в белых одеждах, расшитых свастиками - задал ещё один вопрос:

- Вы эту спортивную базу арендуете, или ваша собственность?

- Арендуем, - сухо ответил он и, предупреждая следующий вопрос, добавил, - у нас есть спонсоры. После победы мы будем насаждать в стране здоровый русский бизнес, который принесет богатство и благоденствие.

За дверью уже ждал тот же молодец, который привел меня сюда. Пока мы шли по коридору, я успел увидеть в окне угол площадки, на которой построили нечто вроде полосы препятствий. Сейчас там под падающим снегом тренировалось человек десять - молодые ребята призывного возраста.

- А стрельбище у вас есть? - спросил я у провожатого.

- Все вопросы к командиру, - пробурчал он.

4.

Назад меня транспортом не обеспечивали; пришлось шагать полкилометра до конечной остановки автобуса, откуда меня до центра подбросил водитель старенького "запорожца". Небо было плотно обложено серым лохматым одеялом. Склоны сопок припушило снегом, но бурая прошлогодняя трава ещё явственно проступала из-под тонкого белого слоя.

Я вылез на Предмостной площади на правом берегу - кольце асфальта вокруг центральной клумбы, на которое беспорядочно и нагло, подрезая друг другу носы и нетерпеливо сигналя, въезжал транспорт и, так же игнорируя правила движения, выезжал. Вечные выбоины в мостовой усугублялись трамвайными рельсами. Анжела жила неподалеку, в одной из кирпичных башен на набережной напротив стадиона. Я вспомнил, что она мне так и не позвонила, и это меня слегка побеспокоило. Я решил сам ей звякнуть, но сперва направился под козырек трансагентства, чтобы не стоять под снегом.

Снегопад, однако, не распугал бойкую торговлю, выплеснувшуюся на площадь с соседней барахолки. Рядами стояли китайцы, демонстрируя прохожим фуфайки и пуховые куртки, и тут же на свободном пятачке сипела гармошка поддатый мужичок, сидя на пустом ящике, наяривал что-то разухабистое, заглушая несущийся из ближайшего аудиокиоска блатной мотивчик, а две бабы отплясывали под гармошку на асфальте, усыпанном окурками и семечками. Неподалеку вокруг непременного "лохотрона" толпились желающие расстаться со своими денежками и подставные заводилы. Но чуть дальше, у продовольственного рынка, что-то происходило. Перед воротами густо клубился народ, вякнула милицейская сирена, кто-то торопливо продирался, пропихивался через толпу. Решив узнать, в чем дело, я направился в ту сторону и уловил обрывок разговора:

- ...Она ему - "Что вы мне гнилые помидоры подсовываете?" Тот её блядью обозвал. Муж этой бабы взял и перевернул весь ящик с помидорами. Азеры его только окружили, тут же на них со всех сторон менты налетели, будто все заранее было спланировано. Оцепили, всех, кто с русскими мордами, выпустили, а хачиков отметелили...

Тут у моего правого плеча на трамвайной остановке возник центр энергичного движения. Двое, мгновенно выкристаллизовавшиеся из аморфной людской массы, выкручивали руки у молодого кавказца в типичной кожаной куртке, в каких те ходят в любые морозы. Они пыхтели, шаркали по грязненькому асфальту в пустом круге посреди отпрянувшей толпы, кавказец извивался, пытаясь сбросить навалившихся на него противников, и хрипло кричал:

- Помогите! Это бандиты! Помогите!

Вероятно, за годы социализма в России совершенно выветрился класс уличных зевак. А может быть, сохраняются остатки совестливости, запрещающей смотреть на тех, кому не можешь помочь. Как водится, все старательно выглядывали трамвай. Я, волею случая оказавшийся ближе всех к борющейся группе, под впечатлением разговора с Курбатовым первым делом обратил внимание на локти тех двоих, что скручивали бедолагу. Никаких повязок, да и подстрижены они были обыкновенно, а не коротко, как курбатовцы. Что можно предпринять в такой ситуации? Мгновенный взгляд по сторонам - милиционер обнаружился неподалеку, у ступенек трансагентства взимал дань со старушек, перепродающих сигареты. Признаюсь, мной руководил не гражданский долг, а скорее, профессиональное любопытство. Я поспешил к менту, стараясь не переходить с шага на бег, и кивком головы указал на центр беспорядка:

- Начальник! Разберись - драка, что ли.

Тот бросил свой проницательный взгляд и отмахнулся.

- Черного забирают, бандюга какой-нибудь. Давно пора всех выловить, а то развелось тут.

Чтобы не тратить лишних слов, я показал ему журналистское удостоверение.

- Разберитесь, сержант. Чтобы у прессы не было лишнего повода обвинять милицию в бездействии.

Сержант лениво направился к тем двоим, которые уже скрутили кавказца и методично обрабатывали его дубинками, целясь по почкам. Люди, ждавшие трамвая, окончательно ослепли и очень старательно отворачивались. Когда сержант невразумительно представился, один из экзекуторов махнул корочкой, и сержант объяснил мне:

- Наши ребята. Облаву проводят. Все правильно.

- А что, избиение задержанного предусмотрено каким-нибудь уставом? громко спросил я, подходя вплотную.

- А ты кто такой? - прорычал спецназовец и начал поднимать дубинку.

Пришлось снова показывать свое удостоверение.

- Катись отсюда, и чтобы я тебя не видел, живо! - заревел тот, надвигаясь на меня. - А то вместе с ним в камере окажешься!

Он толкнул меня дубинкой в грудь, и я вынужден был отступить, не поворачиваясь, чтобы не получить удара по спине. Впрочем, меня заставили ретироваться вовсе не угрозы, а взгляды толпы, нашедшей в побежденном объект для вымещения злобы. Тетка, мимо которой я проходил, прошипела:

- Нашелся защитник черножопых! Понаехали, русских людей обирают, всех их стрелять надо!

Тут появилось и телевидение. Пользуясь занятостью спецназовцев, они снимали чуть не в упор и подносили микрофон к самым губам избиваемого, интересуясь, не сделает ли тот какого-нибудь заявления. И только когда один из бравых молодцев угрожающе надвинулся на них, телевизионщики отступили. Ими командовал мой знакомый - Игорь Бричковский. Он окликнул меня и догнал.

- Что вы тут делаете? - спросил я его. - Случайно?

- Менты на рынке зачистку проводили. Ну, мы и снимали.

- Да что все вдруг за черных принялись? Они настолько достали?

- Порядок в городе наводят перед выборами... И так все взвинчены.

- Ну и страна! Выборы, демократия, и тут же такое беззаконие с националистическим душком.

- Почему беззаконие? Наверняка этого за дело забрали, да и остальных тоже. Что вы их выгораживаете, Виталий? Верите, что среди них есть честные люди?

Бричковский, при взгляде на него спереди, не имел при себе абсолютно никаких особых примет. Обыкновенный, достаточно упитанный и уверенный в себе мужчина. Но вид сзади мог вызвать недоуменную улыбку: по спине тележурналиста спускалась тоненькая, как мышиный хвостик, косичка, на конце которой болтался пестренький бантик.

- Да нет, - ответил я ему, - я сам их недолюбливаю. Но дело ведь не в моем отношении к конкретным нациям. Если кто-то нарушил закон - пожалуйста, проводите свои оперативно-розыскные мероприятия, задерживайте, но издевательство над арестованным ничем не может быть оправдано, даже его сопротивлением при задержании. И сами эти облавы чудовищные... Якобы для проверки документов, что уже само по себе форменное беззаконие.

Бричковский чуть-чуть иронически улыбался.

- Надо было ваш монолог записать. Может, повторите? В вас пропадает талант комментатора. А что? Сделаете карьеру, затмите Киселева, оттесните Сванидзе... Ну, и я под ваше крыло переберусь.

- Что вы смеетесь? - я не принимал его шутливого тона. - Сегодня милиция с негласного одобрения начальства бьет дубинками чеченцев, а завтра, привыкнув к вседозволенности, будет бить обычных граждан. Начали с кавказцев, а теперь все становятся объектами вымогательства! Выскочил в булочную, забыв паспорт - и уже становишься законной добычей ментов!

- Да... - нахмурился он. - Бардак... Но на самотек тоже нельзя пускать... - Он посмотрел на часы. - В три митинг коммунистов. Надо двигаться. Поедете? Подвезем.

- Что я там забыл? Воплей ихних, что ли, никогда не слышал? Ведь не скажут ничего нового, пассионарии хреновы.

- Тогда чао! - он стиснул мне руку и заторопился к минивэну, в который уже грузилась его команда. Я же, ещё чувствуя внутри себя негодующее кипение - даже не из-за кавказца, а из-за шока физической угрозы - отошел к трансагентству и, не смущаясь соседством табора громкоголосых цыганок в грязных пестрых обносках и шустрых, непоседливых черноголовых цыганят, набрал номер Анжелы. К телефону долго не подходили, но после шести или семи гудков я услышал в трубке её голос.

- Привет! Чего не звонила?

- Алло, милый, это ты? Прости, не могу долго говорить. Я из ванной выскочила, стою голая, вода на пол течет.

Фантазия нарисовала соблазнительную картинку, вызывая желание немедленно направиться к ней в гости. Если ночью я действительно оказался не на высоте, то может, сейчас реабилитируюсь? Но я знал, что это невозможно. Анжела жила в однокомнатной квартире с сумасшедшей матерью и всякий раз, уходя, прятала спички и перекрывала газ. Я догадывался, что она с такой легкостью поддалась на мои ухаживания, чтобы ненадолго забыть об этой тяжелой обузе, и даже что-то вроде раскаяния иногда просыпалось: вот, я уеду, и для меня все это пустяк, а для нее... А впрочем, кто её знает, сколько у неё до меня было романов, и сколько будет. С такой-то внешностью недостаток поклонников ей не грозил.

- А ты возьми телефон, плюхайся в ванну и говори со мной в комфорте и неге, - посоветовал я. - Никогда не видел тебя моющейся. Хоть расскажи, как у тебя этот процесс происходит.

- Провод не дотянется, - сказала она со смешком.

- Очень жалко... Послушай, золотко, ты только скажи, узнала что-нибудь о Долинове?

- Нет еще. Ничего не узнала. Попробую попозже навести справки. Я позвоню.

- Ну ладно, иди купайся дальше, не мерзни.

- Хорошо. Целую, - и в трубке раздался чмок.

После разговора с Анжелой настроение значительно улучшилось, даже похмельное состояние почти прошло, и я, вспомнив, что даже не завтракал, решил, что пора обедать, и отправился в давно облюбованное кафе "На левом берегу", где овальный медальон над входом гордо обещал пиво "стелла артуа".

В кафе было светленько, уютненько и совершенно пусто. Я заказал не фирменный бифштекс по-бристольски, а пельмени по-домашнему - блюдо не самое изысканное, но готовили его здесь просто изумительно, - а к ним, немного поколебавшись, кружку того самого "стелла артуа".

В ожидании пельменей я закусывал салатом, прихлебывал пиво, чувствуя, как оно сдвигает, хотя и не растворяет, тяжелые камни в голове, смотрел в окно, за которым на тротуар и на свинцовую Бирюсу за парапетом набережной густо сыпались снежные хлопья, когда на улице заиграл, приближаясь, саундтрек из "Палп фикшн" - к кафе подкатил "шестисотый" с включенной магнитолой. Музыка оборвалась, хлопнули дверки, и больше всего мне захотелось, чтобы под нижней стороной столешницы оказался спрятан пистолет - это был Дельфинов собственной персоной и двое телохранителей.

Сначала вошли последние - вполне заурядного вида шкаф, а второй, весьма изящный юноша с красивым по-провинциальному лицом, с длинненькими пижонскими бачками и аккуратной прической, придававшей его голове какой-то прямоугольный вид. Они осмотрели помещение, шкаф подошел к бармену за стойкой, о чем-то тихо с ним заговорил (я расслышал только "Без базара"), и только после этого вошел Дельфинов и направился прямо к моему столику. Вид у него был совсем не угрожающий, наоборот, он выдавливал на лице радушную улыбку, из-за которой его неинтеллектуальная физиономия выглядела совсем придурковато.

Внешность у него, конечно, была неказистая - типичный бедокур-переросток лет сорока с непропорционально высоким подбородком, мясистым носом и низким скошенным лбом. Длинные дамские ресницы придавали его сужающемуся книзу лицу обиженно-капризное выражение. Из короткой редеющей шевелюры неряшливо выбивались отдельные сальные волоски. И однако, ума ему хватило не только на успешное ведение алюминиевых войн; по городу за ним утвердилась репутация интеллектуала, а на бандитских сходках он был известен под кличкой "Художник". Он в самом деле баловался живописью и регулярно ездил на этюды.

- А-а, господин Шаверников! - воскликнул он с преувеличенной радостью. - Разрешите, это, присоединиться, - он стиснул мне руку и уселся сбоку от меня. Телохранители остались у стойки; шкаф приглядывал за входом, опираясь локтями о стойку, пижон с бачками, повернувшись к бармену, тянул через трубочку какой-то коктейль.

- Тоже сюда ходите столоваться? - спросил я. - Что-то я вас тут раньше не встречал.

- Нет. Мы вас искали это, специально. Разговор, короче, есть. Не, не, без гнилых базаров. Так, за жизнь. Ага, и что тут нам обломится? - он схватил меню и начал его изучать, близко поднося к глазам, как близорукий. - Что... это, посоветуете?

Из всей его внешности только огромные мослатые кулаки свидетельствовали, что он когда-то пытался достичь благосостояния грубой физической силой, будучи чемпионом края по боксу. От него пахло одеколоном и дорогими сигаретами. Галстук с модным рисунком. Запонки. Золотая авторучка, золотые же часы на запястье, массивная печатка на пальце.

Официант, принимавший заказ, понимал его с полуслова, несмотря на то, что Дельфинов ограничивался больше междометиями и тычками пальцев в строчки меню - не из снобизма, а потому что устная речь давалась ему с трудом. Не более чем через минуту перед ним начали составлять закуски. Одних салатов принесли три штуки. Он что, по утрам кроссы бегает, чтобы жир сбрасывать? Заметив мой любопытный взгляд, Дельфинов пожаловался:

- Это... аппетит в натуре зверский, жру вагонами, а все конкретно насквозь пролетает. Даже худею. Короче, нервное дело - бизнес. Доктора грузят, типа язва будет, это... питаться надо регулярно. Какая в натуре регулярность, если все время разъезды там, разборки? Ну, вы журналист, сами, небось, сечете. Тоже все мотаетесь, точно?

Я кивнул. Дельфинову принесли пельмени - одновременно со мной. Я считаю себя незаурядным едоком пельменей, но с таким блюдом вряд ли бы справился за один прием. К пельменям ему подали стопку коньяка - "хеннеси".

- А вы что..? Пиво? Давайте я вас это... угощу.

Я засмеялся.

- Ну, если так, закажите мне рюмку водки. Только очень хорошей и очень холодной. Меня тут вряд ли поймут, а ваш заказ, уверен, выполнят в точности.

Он тоже усмехнулся - понимающе и удовлетворенно, одобряя мою скрытую лесть - и не то что бы махнул рукой, просто чуть-чуть приподнялся, и официант уже стоит у его плеча, весь внимание, блокнотик с ручкой наготове.

- Да, работка у нас конкретно нервная, в чем-то, - Дельфинов подмигнул, - противоположная. Вот Орел так понимает, что вы на него наезжаете, зуб имеет. А я так секу, что журналистов того, беречь надо. Ваша пресса - это вещь, в натуре. Вопрос в том, кто отстегивает.

- Считаете, что все продается? - едко спросил я.

- По жизни так выходит, - он отвалился на спинку стула, делая передышку перед главным блюдом, - что все можно купить. За соответствующие бабки. Ну, будем! - он поспешно звякнул своей стопкой о мою рюмку, едва я поднял её за тонкую ножку. Потом набухал в пельмени немеряно кетчупа, сметаны, соевого соуса, густо присыпал все карри, перемешал, и пельмени с конвейерной скоростью полетели ему в рот.

- Да, но если платить нужно столько, что сделка окажется нерентабельной?

- Виталий Сергеевич! - промычал он, не переставая поглощать пельмени. - Не берите в голову! Я не о вас конкретно. Разве я в натуре не понимаю, что каждый должен это, заниматься своим делом? Прокурор статьи лепит, адвокат отмазывает. Наши с Орлом пути совпали, это, временно. Стратегический союз. Он же варяг, чужой тут. Строит крутого, а никакой крыши, одни понты. Ему что - засветиться, и через два года в президенты. Тут для него стартовая площадка, бабки будет грести для финансирования президентской кампании. А краю хозяин нужен надолго. У нас тут богатств в натуре больше, чем в остальной России. Золото там, лес, электричество. Три четверти это, мировой добычи никеля. Всему этому хозяин нужен, а не лох. Чтобы умел распоряжаться и это, интересы наши отстаивать.

- Зачем же вы Орлу помогаете? Баллотировались бы сами.

- Типа как Коняхин предлагете? Мне ваш кореш-журналист такую это, рекламу устроит! Да и некогда мне. У меня завод, люди. Семь лет это, производство налаживали, теперь все конкретно бросать? Вы это, надолго в Светлоярске? Приезжайте как-нибудь, посмотрите. У нас такой детсад - для детей это, рабочих, такой в натуре спорткомплекс! Подсобное хозяйство. Этот кардиоцентр сегодняшний - полное фуфло, дешевка. Вот у нас на СвАЗе...

- Социализм на отдельно взятом заводе?

- По понятиям вроде так выходит. А что? Не мне на социализм наезжать, он для меня типа завод на халяву построил. Фишка в том, чтобы не жмотиться, а с людями это, делиться. Вот, пишите, вот в чем у наших авторитетов сила, раз вы меня к ним примазываете - они своих людей уважают. Бабки - сила, когда ими это, пользуешься с умом, а не гребешь под себя. Олигархи в Москве себе союзников покупают, ну и мы тут стараемся. Кто при бабках, у того и власть, так? А у кого бабок нет, кто их взаймы берет, ну какой же он вождь?

В кафе появились новые люди - молодой человек с совсем юной девушкой, обсыпанные снегом. Они сели за дальний столик, кавалер продолжал что-то рассказывать своей даме, нагнувшись к её уху, а та - изящная черноглазая брюнетка не то еврейского, не то армянского вида - при каждой реплике звонко хохотала, без стеснения демонстрируя свои белейшие зубы.

- Намекаете, что Орел будет декоративной фигурой? - спросил я.

- Нет, зачем так однозначно? У него есть это, политическая сила, энергия, все дела. Он типа паровоза, прущего в гору. А мы к нему того, прицепимся и поедем, пока нам по пути. Будущее не с ним. Он по жизни вояка, что он сечет в этом, в гражданском хозяйстве? И внятной программы у него никакой. Будущее у тех, у кого бабки. И у тех, кто сумеет ими это, распорядиться. Мы в натуре тоже не нищие. Но для освоения это, богатств края без московских капиталов не обойтись. Ну, и политическое влияние в центре пригодится - нужные законы лоббировать. Планы у нас не хилые. Для СвАЗа нужна электроэнергия. Зачем нам её покупать? Лучше сразу ГЭС купить. И это только начало. Но этот козел Гурьябов отвалил контрольный пакет "Инженер-Банку". Там без Барабанова не обошлось. А "Инженер-Банк" нам не по зубам. Значит, снова надо искать союзников в Москве или, прямо скажем, покровителей. Нет, Виталий Сергеевич, нам на вас наезжать совсем незачем. Еще рюмашку? - спросил он, увидев, что я свою рюмку прикончил.

- Нет, спасибо... Я как бы при исполнении... Значит, незачем на меня наезжать, да? А это что такое? - и я предъявил ему утренний листок с угрозами. - И может, вы мне расскажете, кто такой Долинов?

- Долинов... да... - он задумался. - Слушайте, мне это в натуре не нравится. Долинов масть держит. С ним лучше не цапаться. Но это не от нас. Мы вас храним и бережем, как... как... - он так и не подобрал эпитет.

- Следите за мной...

- Просекли все-таки! Для вашей же пользы, только для этого. Без базара.

- И давно?

- С кардиоцентра вас пасем. Опекаем, точнее. Лажанулись мои братки.

- Да нет, я не замечал ничего. Но можно же вычислить. Если вы явились сюда через пять минут после меня - специально для разговора - значит, знали, где я нахожусь?

- Ну да... Но вы не берите в голову. Одно ваше слово - и я дам своим отбой. А ксива эта... Нет, мне такие провокации не нужны. Наверно, Орел грузит. Или этот козел, Моллюсков. У него самого крыша едет, а он и генералу мозги компостирует. А в общем, мы с этим базаром разберемся, и как все перетрем, вас, это... поставим в известность. А что вы вообще у Курбатова забыли?

- Хватает же у вас нахальства лезть в чужую жизнь, а потом так невинно спрашивать!

- У вас тоже, - усмехнулся он. - У вас тоже. Не, я серьезно. Мне интересно. Вы такой демократ, типа того...

- Я все-таки журналист. Должен выяснять, у кого какие виды.

- Ну, и что он?

Я пожал плечами.

- Черных хочет из города гнать. Говорит, что хоть завтра может начать.

- Завтра? Ну да... Все к тому... А как, с кем?

- В такие подробности он меня не посвящал. А вы что, хотите поучаствовать?

- Я должен быть в курсе. Сами понимаете, новые разборки... Меня в них тоже втянут, никуда не денешься. И ещё вопрос, на чью сторону встать. Мне нестабильности не надо.

Его ещё ожидал десерт - торт c нарезанным кружочками киви в желе, кофе, мороженое.

- Но вы тоже это, должны пойти нам навстречу, - сказал он, поглотив торт. - Перестаньте в натуре копаться в чужих делах. Все мы это, не безгрешны. Что вы кому своим расследованием докажете? Ну допустим, засадят меня. Завод отойдет поркинской группировке. Вы лучше на них наезжайте. Если я - мафиози, то они... даже не знаю, как их назвать. Отморозки, полная беспредельщина.. Они всех поувольняют, наши это, социальные программы свернут. Вы этого добиваетесь? Не ворошите прошлого, а то я в вас конкретно разочаруюсь!

Он легко поднялся из-за стола, несмотря на то, что только что умял крайне плотный обед, и размашисто хлопнул своей ладонью по моей.

- Ну, успехов! Вы конкретно, если там какая нездоровая тема, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне! Такие люди нам нужны. Да, кстати, во вторник в Дворце Культуры открывается моя выставка. Тоджинские пейзажи. Летом писал. Заходите, я вам приглашение пришлю.

Он направился к выходу, шкаф с бритым затылком поспешил вслед за шефом, заметив, что Дельфинов всунул в зубы сигарету, поднес ему горящую зажигалку, второй - пижон - почти не глядя, бросил официанту пачку денег и последним покинул кафе. За окном снова заиграли прерванные на середине "Flowers on the Wall", и "Шестисотый", не издавая никаких других звуков, словно его приводила в действие музыкальная энергия, укатил. Я тоже поспешил расплатиться и, в последний раз взглянув на хорошенькую девушку, сверкавшую черными глазами, вышел под густо валивший снег.

5.

Смысл намеков Дельфинова был совершенно ясен: через мое посредство он надеялся довести до сведения Дубаса, так сказать, моего фактического работодателя, что готов с ним сотрудничать, несмотря на альянс с Орлом, которого финансировали враждебные Дубасу структуры, в том числе упоминавшийся Дельфиновым "Инженер-банк". Вероятно, Дельфинов надеялся найти у Дубаса деньги для выкупа акций Светлоярской ГЭС. Люди обычно все меряют своими мерками, и привыкший все покупать за деньги алюминиевый босс, естественно, полагал, что расследование его прошлого я провожу по заказу Дубаса. Отчасти, конечно, он был прав, ведь если бы Дубас относился отрицательно к этим материалам, они бы не появились в газете. А так, глядишь, тоже сгодится в войне компроматов, и утешаться я мог только тем, что мои материалы хотя бы не фальшивка. Другое дело, что добывал я их на свой страх и риск, не получая ни дополнительного вознаграждения, ни каких-либо гарантий безопасности.

И не сказать, чтобы расчеты Дельфинова были ни на чем не обоснованы. Дубас, как и прочие, легко забывал о своих принципах, когда речь шла о выгоде. Если союз с Орлом нужен Дельфинову исключительно в тактических целях, чтобы сбросить Барабанова, а дальше их дружба - до первой размолвки, если "крестному отцу" нужен карманный губернатор, а не сильный, одиозный и непредсказуемый популист, тогда естественно его желание сразу после выборов наладить связи с противниками Орла. В крае переплеталось столько интересов, а интриги в Москве были настолько запутанными, что согласие между Дубасом и Дельфиновым не казалось чем-то фантастическим.

За этими мыслями я не забывал поглядывать по сторонам. Утром я слежку за собой не обнаружил, но если принять во внимание, какая тяжесть была в голове... Теперь, правда, Дельфинов сам признался, и либо вовсе отозвал тайный конвой, либо действует особенно изощренно. Так или иначе, никакого хвоста я не мог обнаружить. Река, не обращая внимания на снегопад, мощным потоком неслась к Ледовитому океану. За мутной вуалью непогоды едва просматривались округлые очертания правобережных сопок с розовым шрамом карьера. Мокрый снег хрустел под ногами, облепил пухлыми белыми лоскутками ветви деревьев, и те нависали над головой ажурным сводом. Еще раз оглянувшись и не увидев поблизости ничего подозрительного, я достал сотовый и позвонил Эльбину. Тот, наконец, добрался до дома.

- Значит так, Виталий, - сказал он своим уверенным голосом. - У меня для тебя серьезная информация, но по телефону она не передается. Приезжай немедленно. Все понял?

Таким тоном он со мной ещё никогда не разговаривал. Обычно информацию приходилось вытягивать из него клещами, а чтобы он захотел со мной поделиться... даже потребовал, чтобы я его выслушал... это что-то новенькое. Я не стал терять времени, да и под снегопадом без шапки неприятно, поэтому быстренько поймал машину и отправился в гости.

Ехать нужно было по проспекту Славы, но неподалеку от площади Ленина (бывшей Преображенской, как сообщала мемориальная доска на углу) мы уткнулись в неожиданное препятствие. Оказывается, коммунистический митинг ещё продолжался. Дом Эльбиных находился почти сразу за площадью, и я решил, что быстрее пройти её насквозь, чем объезжать. Митинговали прямо перед Краевой думой, бывшим крайкомом партии. Народу собралось не то что бы много, но в общем - немало, тысяч десять. Поверх выцветших красных флагов и лозунгов красовалась огромная вывеска недавно открытого фешенебельного казино "Таежное золото", а чуть ниже бежала световая волна по лампочкам вокруг выставленного на наклонном постаменте шикарного "мерседеса". В казино я не был, но говорили, что посетителям за особую плату предоставлялась оригинальная услуга: можно было поужинать за столиком с прозрачной столешницей, под которой лежит обнаженная девушка. И на фоне этой витрины дикого рынка озлобленные люди на трибуне что-то кричали в толпу, но дрянной мегафон искажал их слова до полной неразборчивости, оставляя только интонацию патологической ненависти. "Сейчас... мне... автомат на грудь... И я... как в сорок первом... под Москвой... давить их..." - распинался оратор, которому в сорок первом вряд ли было больше пяти лет. Это был Коркин, лидер местных коммунистов, выделявшийся своим необычным лицом - сплошные выступы с глубокими провалами между ними, как будто его разрезали и небрежно склеили заново. Толпа в основном состояла из пожилых, многие были одеты в уродливые пальто эпохи Москвошвея, на головах у женщин - бесформенные вязаные береты или засаленные серо-коричневые шерстяные платки, из-под которых выбивались седые пучки волос. Некоторые нацепили на грудь красные банты. Под ногами в грязи, натасканной подошвами с окружающих газонов, таял снег.

Обходя митинг стороной, я очень скоро наткнулся на вездесущего Эстеса.

- Ну, как "Девятка"? - спросил я его.

- Я потом туда поеду. Шеф велел про этих динозавров репортаж писать.

Рядом крутились телевизионщики - не Бричковский, а другие. Похоже, мне сегодня суждено было притягивать скандалы. Едва я очутился рядом, прямо на телекамеру из толпы выскочила пожилая тетка в дрянном, ещё годов семидесятых, пальто, накачанная злобой до красного каления, и, потрясая щупленьким кулачком, визгливо закричала в вежливо-издевательски подставленный под брызги её слюны микрофон старательно вдолбленные ей в голову заклинания об антинародном режиме, где рефреном пробивалось: "Вешать! Вешать! Вешать!" От неё агрессия передавалась соседям, те тоже начали кричать, вытягивая шеи к объективу.

Я обогнул телевизионщиков и пошел дальше. Сашка прошел со мной несколько шагов.

- Быдло! - пробормотал он, семеня рядом. - Всякий раз хочется плюнуть в харю этим старперам! Семьдесят лет страну трахали, и все им типа мало!

- Ну, эти - скорее жертвы обстоятельств, чем преступники.

- Еще один Достоевский выискался! - фыркнул Сашка. - Если эти жертвы, то кто же настоящие жертвы? Пусть не обманывают себя, что поступали по велению сердца. Прекрасно они понимали, что гадости делают. Ты куда?

- К Эльбину. Говорит, какое-то дело ко мне.

- А-а... У тебя есть ещё один шанс попасть в "Девятку".

- Нет. Теперь уже нет. Мне вечером жену надо встречать.

- Ну как знаешь. А я поеду.

- Смотри, выборы завтра не прозевай за своими сенсациями.

- Да уж как-нибудь... За кого голосовать будешь-то?

- Мы сами - люди не местные... - заныл я, подражая московским попрошайкам.

- А, ну да, совсем поглупеешь с этими социал-патриотами. Придется ещё репортаж писать. А мой шеф, знаешь, им типа симпатизирует. Бедная моя журналистская совесть!

Под вопли очередного оратора о том, что грядет судный день, и скоро все получат по заслугам, особенно те, кто мнят себя хозяевами мира, а на самом деле просто слуги сатаны, я устремился как к долгожданному прибежищу к подъезду Эльбина, и ещё не зайдя под крышу, принялся смахивать с волос снег, - и после холодной промозглости наконец-то оказалася в уютном тепле квартиры.

- Добрался, наконец! - засуетилась вокруг меня Марина, едва я переступил порог квартиры. - Борщ будешь? Еще не остыл, мы недавно пообедали, все тебя ждали.

- Спасибо, Маришка, я не голодный.

- Тогда иди, чаю выпей. Ой, какой ты мокрый! Что же ты, в снегопад без шапки? Хочешь полотенце - волосы вытереть?

- Сами высохнут. Привет, Андрюха, - это Эльбину, вышедшему в коридор. - Ну, что там у тебя?

Малолетний Степка - очаровательный светловолосый мальчуган - носился по квартире на трехколесном велосипеде.

- Дядя Витя, дядя Витя! - завопил он, едва не врезавшись в меня. - У меня гонки новые на компьютере! Хочешь, покажу?

- Степа, не приставай к дяде Вите! - одернула его Марина. - У него с папой дела.

- Потом, милый, - я потрепал его волосенки. - С папой твоим поговорим, и посмотрю.

Мы с Андреем по давней российской традиции уединились на кухне, где от недавно работавшей духовки скопился жар и запотели окна. На кухонном столе стоял включенный телевизор с приглушенным звуком; на экране появлялось то лицо президента, то амфитеатр Думы, долетали слова: "импичмент", "не допустим переворота", "выражаем протест"... Здесь, в Светлоярске, поглощенные предвыборной борьбой, на эту московскую суету обращали мало внимания. В Москве же, наоборот, напрочь забыли про Орла и его амбиции, хотя неделю назад все только о Светлоярске и говорили. Я подумал, нет ли между этими событиями какой-нибудь связи? Например, правительственный кризис спровоцировали, чтобы отвлечь внимание Москвы, не давая ей поддержать Барабанова. Хотя нет, это параноидальное мышление. Результат несопоставим с усилиями.

Я согласился выпить чая, к которому предлагался марининого приготовления пирог с вареньем из жимолости. Андрей явно успел принять рюмашку-другую и пребывал в благодушном настроении. Но почти сразу заговорил о деле.

- Тебе знакомо такое имя - Долинов? - спросил он.

- Как же! Не далее как утром... - сказал я, страшно удивившись, и вышел в коридор, чтобы достать записку из кармана куртки.

- Ну да... - пробормотал Андрей, изучая послание. - Ты не выяснил, кто автор?

- Подозреваю, что Дельфинов. Хотя он отрицает. Так кто это такой? Еще вчера я об этом Долинове никакого понятия не имел. А сегодня весь день Долинов, Долинов... Выкладывай.

Он немного помолчал, постукивая пальцами по краю стола - вероятно, подбирал слова.

- До девяносто первого года он служил в КГБ. Потом официально ни в каких силовых структурах не числился и вообще пропадал неизвестно где. Чуть ли не в Хорватии воевал. Иногда выныривал в Москве, где у него вроде был какой-то бизнес. В Светлоярске не показывался, но в феврале его здесь видели. С начала апреля он регулярно появляется в окружении Орла, а также Дельфинова и других крупнейших бизнесменов, в том числе тех, которые выступают против Орла. Сперва я предполагал, что он - эмиссар Луарна, прощупывает почву или что, но сейчас у меня складывается впечатление, что он скопил изрядный компромат на всех наших политиков - вероятно, пользуясь своими гэбешными связями - и шантажирует их, заставляя выполнять какие-то свои планы. Помнишь, как Орел взвился, когда ты вспомнил о хищениях боеприпасов? Ты ему на болячку наступил, его Долинов запутал в своих сетях уже основательно.

- Ну? А почему он ваше ведомство интересует?

- Если кого-то шантажируют - это преступление. Если шантажируют кандидата в губернаторы края, то это уже преступление государственное.

- Тогда это дело ФСБ.

- У меня есть подозрения, что в ФСБ Долинов нашел покровителей. А ситуация такая, что я могу работать только с людьми, которым абсолютно доверяю. Собственно, я раскапываю эту историю в частном порядке, неофициально.

- Зачем?

- Если Долинов действительно собрал горы компромата, то это же мечта следователя!

- Скорее, бомба в письменном столе, - возразил я.

- ...А кроме того, я подозреваю, что и у нас в краевом УВД он со многими повязан.

- А я-то считал, что я один такой псих, вечно лезу на рожон, а все родственники у меня нормальные люди! Хорошо, а я-то при чем?

- По моим сведениям, Долинов считает, что ты не сегодня-завтра раскопаешь нечто существенное, и намеревается убрать тебя с дороги. Положим, он с помощью какого-то компромата подчинил Орла своей воле. Тут приходишь ты и публикуешь этот компромат в своей газете. Все, Орел уходит из его сетей. Ясное дело, он постарается сохранить свою монополию.

- Логично. Какие у него все-таки планы?

- Вероятно, серое кардинальство. Сделать носителей власти марионетками, сидеть за их спиной и сколачивать состояние.

- Любой человек, обладающий властью, захочет рано или поздно эту власть продемонстрировать. Почему же Долинов мне до сегодняшнего дня на глаза не попадался?

- Может, у него особый случай. Может, он получает упоение от тайной власти. Есть ещё одна версия. Он сам - только подставная фигура определенных фигур в ФСБ, которые с помощью того же компромата хотят власти в масштабах всей страны.

- Да, я слышал такие опасения... Кстати, а что за история с передвижениями войск? Что там Грыхенко затевает?

- Из предвыборного штаба Орла пришла просьба привлечь ОМОН для обеспечения порядка и пресечения возможных провокаций. Похоже, с нашим Кулькиным он успел договориться и подключил к делу Грыхенко. Это официальное объяснение.

- Не многовато ли? Не президентские же выборы. ОМОН - туда-сюда, но ещё десантную дивизию привлекать... А в Москве что думают?

- В Москве ничего не думают, - он махнул рукой на телеэкран. - Ждут, то ли правительство уволят, то ли Думу разгонят.

- Ну, а зачем это Орлу на самом деле понадобилось? Твое мнение?

- Гнусненько все как-то... Надо думать, Орел хочет оказать давление на соперников. Да и на избирателей.

- А другие кандидаты?

- Барабанов вечером выступает по телеку. Наверно, будет права качать.

- Не боится, что его вычеркнут? За нарушение процедуры?

- Так Орел тоже успел засветиться. Вот Барабанову и отмазка протестовать против нарушения закона о выборах. И коммунисты митинговали, хотя, правда, Коркин в губернаторы не лезет.

- Да... Не завидую я избиркому.

- Ты не находишь, что в такой обстановке войска все-таки пригодятся? Вполне могу себе представить - завтра у урн встанет дельфиновская братва и будет так ненавязчиво уговаривать проголосовать за правильного кандидата.

- Для мента у тебя фантазия чересчур развитая. Даже мне такое в голову не приходило. И вообще, ты остстал от времени лет на пять. Братва уже давно не играет в России решающей роли. На эту мафию появилась другая мафия ваша родная милиция. И кстати, ты лично собираешься с этим безобразием бороться?

- Каким именно? - осведомился он, напуская на себя холодок.

- Да с этим самым. Ваше ведомство переходит всякие границы. Народ уже боится милиции больше, чем бандитов.

- А где я тебе других возьму? - спокойно сказал он. - Ты что думаешь, мы сами об этом не знаем? Но кто за такую зарплату пойдет закон охранять, ещё с риском на пулю нарваться? Вот и берем лимиту всякую из деревни.

- Ну ясно... Года два назад молодежь к тому или иному авторитету шла самоутверждаться, а теперь в ряды стражей порядка. И результат соответствующий. Но зачем в таком количестве? Не пытались вместо четырех таких защитничков брать одного, но платить вчетверо больше? Не знаю, как вас финансируют, но расплодилось милиции немеряно. И гаишников тоже. Орава вымогателей! А ещё удивляемся, почему государство нищее. Конечно, если их ещё приходится на налоги содержать...

- Что ты ко мне пристал! Не я кадровую политику провожу.

Затренькал телефон и тут же умолк - Марина взяла трубку в другой комнате. Она крикнула:

- Витюш, это Галина Звонова! Поговори с ней.

- Ой, Витя, как хорошо, что ты здесь, - зачастил в трубке голос Галины Звоновой, проглатывая половину слов. - Я Андрея хотела просить, а ты на него можешь повлиять. Женька пропал, не знаю, что делать.

- Погоди. Давай по порядку. Куда пропал? Когда?

Выяснилось, что Женька вышел из дома три часа назад в магазин за молоком, и до сих пор не вернулся. Галина была женщиной очень мнительной: чуть её супруг задерживался на полчаса, уже готова была подозревать самое худшее. И сейчас она разрывалась, не зная, что делать - то ли самой метаться по городу, искать мужа (а с детьми кого оставить? а вдруг бандиты придут?), то ли обзванивать больницы, но последним, к счастью, ей никогда не приходилось заниматься, и она не представляла, как к этому подступиться.

- Успокойся, - сказал я ей. - Выпей валерьянки и жди. А мы тут с начальством посоветуемся.

Андрей отнесся к просьбе посодействовать без всякой симпатии. Он наслаждался законным отдыхом после трудовой недели, да и Звоновых недолюбливал - за суетливость Галины и незадачливость Женьки, считая, что настоящим мужчиной может называться только тот, кто умеет добиваться жизненных благ. Женька же был типичным затюканным жизнью интеллигентом: получал учительские гроши, повсюду забывал свой портфель, мог купить крем для ног вместо зубной пасты, по советской привычке считал любых где-либо служащих людей начальством и комплексовал перед ними безмерно. Я подозревал, что он женился на Галине не по большой любви, а потому что она его в нужный момент окрутила. И судьба, которая не благоволит тютям, непрерывно награждала его мелкими гадостями. Недавно у их младшего сына, Мишутки, обнаружилась астма. Значит - врачи, лекарства, санатории, а нет ни денег, ни пробивных способностей. Женька пытался бороться с неприятностями косметическим методом - отпустил для большей мужественности нисколько не молодившую его бороду, не понимая, что в наши дни она свидетельствует лишь об интеллигентской мягкотелости, а чтобы выглядеть мужественно, надо стричься ежиком. Суетливость Галины тоже приносила мало толку. Нет, Звоновы были не из тех людей, которых оскорбила бы жалость. Они её явно заслуживали.

Эльбин, вооружившись телефоном, стал названивать во все подряд отделения милиции, называл свое имя и должность - и ему сразу же сообщали, что никаких инцидентов с участием никакого Звонова не зафиксировано, и таковых задержанных у них не числится. За районными отделениями последовали больницы - также с нулевым результатом.

Я посмотрел на часы, выглянул в окно, за которым все так же сыпал снег, и вздохнул:

- Пойду, может, отыщу его где-нибудь.

- Поедем, - недовольно пробурчал Эльбин, вставая из-за стола. Бутылка коньяка с твоего Звонова.

- Ладно, будет тебе бутылка, - пообещал я. - Если Женька отыщется.

Разумеется, с машиной тоже были хлопоты. Перед гаражом успело намести изрядный сугроб, и Андрею пришлось возвращаться за лопатой. Машина выкатила со двора, оставляя в снегу глубокие колеи. На улице было не лучше: транспорт еле-еле пробирался через бело-серое месиво, рыхлое, как песок. Изредка гудели, мигая оранжевыми лампочками, снегоочистители, но подмоги от них почти не было. Я подумал, что в аэропорт нужно отправиться пораньше.

Я предложил начать поиски от женькиного подъезда, и далее по наиболее вероятному маршруту его передвижения. Звоновы жили неподалеку, напротив центрального рынка. Можно представить себе наше облегчение пополам с досадой, когда искомый субъект обнаружился в двух шагах от подъезда! Женька шел с непокрытой головой, побелевшей от ледяной корки в волосах, сильно ссутулившись, и его куртка по спине была явственно заляпана грязью.

- Все ясно, - фыркнул Андрей. - Зашел пропустить пивка - с дальнейшими последствиями.

- Сроду он не заходил в пивнухи, - возразил я. - Ему проще шагнуть в клетку с тиграми, - и выскочив из машины, я догнал Женьку.

- Евгений! Ты где пропадал?! Тебя Галина обыскалась! И мы тоже.

- Ох, ребята, - пробормотал он, стараясь говорить шутливо, но не в силах скрыть, как его трясет. - Попал на старости лет в приключение...

- Господи! - воскликнул я, разглядев его получше. - Что с твоей бородой?!

От его бороды остались только какие-то клочья, кожу на подбородке покрывали розовые пятна ожогов, и пахло паленым. Под левым глазом красовался аккуратненький, будто нарисованный, синяк.

Он виновато улыбнулся.

- Все к тому же. Окружили меня, понимаете, эти - с топорами на локтях. "А, жид! - говорят. - Сейчас мы с тобой разберемся". Запихнули в машину отвезли куда-то на окраину, там... - его голос сорвался. - В общем, бороду спалили... Потом я говорю: "Вы ошибаетесь, я не еврей". Они - "А ну, расстегивай штаны. Если обрезанный, мы тебе второе обрезание устроим". Видят - и правда необрезанный. "Ладно, повезло тебе. Катись отсюда. Хоть ты и русский, рожа у тебя больно грамотная, так что второй раз не попадайся". Один там не хотел отпускать, все орал: "Интэллихэнты - они те же жиды!" Все деньги отобрали, шапку я потерял - вот так и шел до дома пешком.

- Так, Евгений, - приказал Андрей. - Пиши заявление, сейчас поедем их ловить. Мы к этим субчикам давно присматриваемся, только материала пока на них не было. А теперь, значит, созрели.

- Вы что, ребята, какое заявление? - запротестовал Женька. - Меня Галина ждет. Молоко я так и не купил...

- Для вас же стараемся, для вас! - едва не закричал Андрей. - Вот потом и говорят, что милиция ничего не может! А как они вас резать будут, к кому побежите?!

- Ладно, ладно, - утихомирил я его. - У человека такое потрясение, ему оклематься надо... Завтра я лично прослежу, чтобы он заявление написал и все что надо сделал. А пока пусть в себя приходит.

- Да, ребят, заходите, выпьем сейчас, - позвал Женька.

- Нет, - отказался Андрей. - поеду. Я на машине, и вообще.

- Да ты же сам мент! - подколол я его.

- Мент-то мент, да машину жалко.

Я тоже не собирался надолго заходить, но решил проводить Женьку хотя бы до квартиры, чтобы Галина не переживала, что я где-то рыщу по улицам под снегопадом.

Галина, сильно состарившаяся из-за волнений и неустроенности, выглядела на сорок с лишним, несмотря на то, что была моей ровесницей. Увидев супруга, она, конечно, разахалась, и пришлось её снова поить валерьянкой, но едва успокоившись, она заявила:

- Так. Женя, сиди с детьми, я поеду покупать билеты в Болховск.

- Ты что?! - выпучил я глаза. - Какие билеты?

По её мнению, в городе больше оставаться было нельзя. Ей соседка ещё утром говорила: в Светлоярск вводят войска, ожидаются погромы - и теперь видно, что они действительно начались. Значит, придется плюнуть на гражданский долг, тем более, что один претендент другого не лучше, и увозить детей в Болховск, к бабушке.

- Ты, Галина, поменьше верь слухам! Сколько раз уже погромы обещали! Вы уедете как дураки, вернетесь через неделю, а квартира ваша выметена подчистую!

Я неосознанно нашел самый лучший довод, какой мог подействовать на Галину. Неделю назад, урезая свой бюджет, они купили новую стиральную машину, и Галина скорее согласилась бы на ядерную войну, чем пережила пропажу "аристона".

- Ты уверен? - все ещё сомневаясь, спросила Галина. В конце концов, я тоже был представителем масс-медиа, которым оба супруга ещё с советских времен безоглядно верили.

- В общем, Евгений, - сказал я, кладя руку ему на плечо, - я полагаюсь на твое благоразумие. И не вздумайте слушать соседских сплетен!

Затем - время уже поджимало - не поддаваясь на уговоры хозяев остаться, я выскочил на улицу.

6.

Найти машину тоже было проблемой. Снегопад разогнал всех водителей. Наконец, попался "жигуль", шофер которого соглашался ехать, но заломил дороговато. Я попробовал торговаться.

- Не поеду, - отрезал он. - Дорога далекая, метель, заносы.

Будучи сам автомобильным человеком, я проникся его аргументацией и больше не спорил. Кого ещё сейчас удастся поймать.

Ехали мы медленно, но в машине было как-то уютно: уютно хлопали дворники, уютно несло теплом из печки, уютно светилась приборная доска, в магнитоле весело орал Гарик Сукачев про "я милого узнаю по походке", и самое главное, ненадолго прекратилась вся беготня, и можно было спокойно сидеть и ни о чем не думать. Плотная облачность часа на два ускорила наступление сумерек. Вдруг на мгновение тучи словно сделались прозрачными, пробитые вспышкой, по воздуху прокатился глухой удар, и сразу же снег, падавший ленивыми мокрыми хлопьями, повалил сплошной стеной.

- Люблю грозу в начале мая... - пробормотал я, с интересом глядя в окно. - Впервые такое наблюдаю!

Водитель только пробурчал что-то вроде: "Яп-понский городовой!" - и уставился вперед, надеясь хоть что-нибудь разглядеть на дороге. Мы ехали не быстрее тридцати километров, и даже я, пассажир, при каждом повороте руля чувствовал, что машину начинает вести. К счастью, движение было очень редким. Впереди нас мелькали красные габаритные огни, изредка проползали встречные машины, сверля лучами фар низвергающуюся белую муть. Молнии били часто, но как-то растекались по небу над тучами, и до земли долетала только неровная бледная бахрома их сияния. Поверхность дороги превратилась в вязкую целину, от обочин сперва пробивался свет окон, но потом город кончился, и не осталось ничего, кроме снежного хаоса. Мотор подвывал, дворники остервенело метались по стеклу, и я начал поглядывать на часы. До аэропорта ещё тридцать километров, а если в заносах застрянем?

Гарик Сукачев сменился Таней Булановой. У шофера было ещё штук пять кассет. Если попадем в заносы, хоть не скучно будет. Но этим запасом не пришлось воспользоваться. Снежная гроза кончилась, снегопад приутих, и нигде не застряв, к четверти восьмого мы были у аэропорта, в намешанной колесами грязной каше.

Тут я задумался: а принимает ли аэропорт самолеты? Надо было позвонить из города, но не пришло в голову. Но кажется, мои опасения на этот счет были напрасны. Первым делом я посмотрел на табло в центре зала. Иркин рейс опаздывал, и значит, я прибыл даже с запасом. Но все вылетающие рейсы задерживались, и аэропорт был полон раздраженных и озлобленных людей, а воздух дрожал от гула сотен голосов. Присесть было решительно негде. Некоторое время я потолкался в толпе, потом отправился было в буфет выпить чашку кофе, но и там были очереди. Прошло пятнадцать минут. Отложили ещё один рейс. Люди штурмовали стойки регистрации и справочное окошко, пытаясь что-нибудь выяснить, но на все взволнованные вопросы динамик только квакал неживым голосом: "Все рейсы задерживаются по техническим причинам..." Какая-то энергичная дама, оттеснив очередь, размахивала удостоверением перед стеклянным окошком справочной и кричала истеричным голосом: "Меня муж встречает!" Шла вялая регистрация на местные рейсы, но потом и их отложили. Неожиданно дикторша прочитала новое объявление. Гражданам, встречающим рейс из Москвы, предлагалось собраться у второго выхода. Недоумевая, я двинулся туда вместе с прочими встречавшими - их набралось человек десять. Нам навстречу вышел служащий в форме гражданской авиации, а вместе с ним милиционер.

- Граждане, прошу соблюдать спокойствие и выдержку, - сказал служащий аэропорта. - Десять минут назад с бортом потеряна связь.

Вероятно, я первый догадался, что означают его слова, вернее, интонация, с которой они были связаны. Я почувствовал, что в груди останавливается сердце, и инстинктивно прислонился к стене. У стоявшей рядом со мной женщины расширились глаза.

- Вам плохо? - спросила она, и в следующее мгновение её лицо дико перекосилось, рот раскрылся, она разразилась отчаянным, оглушительным воплем и начала падать. Ее поймали и потащили прочь, а она все кричала: "Нет! Нет! Нет!", захлебываясь слезами, хлынувшими из глаз. Я, преодолевая слабость, бросился к служащему и, едва не тряся его за грудки, потребовал:

- Скажите мне, что... что там случилось? Я должен знать!

Он, тоже побелев, невнятно заговорил:

- Сначала исказились сигналы... Ничего не разобрать... Вроде призыва на помощь... и молчание.

Больше он ничего не успел сказать: на нас нахлынула стихия вскипевшей толпы. Как все это началось, я не заметил. Видимо, услышав женский крик, кто-то бросился посмотреть, что происходит, милиция преградила дорогу, пустила в ход дубинки, и этого оказалось достаточно, чтобы глухое раздражение перешло во взрыв. К счастью, мы находились в тупике перед запертыми дверями. Всех остальных встречавших, в том числе и кричавшую женщину, смыло людской волной. В зале со звоном лопались стекла, что-то трещало, хрустело, вопли, визг. Служащий сумел незаметно открыть дверь и втянул меня за собой. Там уже изготовился к бою милицейский наряд, в бронежилетах, с дубинками наготове. Сухим треском раскатилась автоматная очередь. У служащего выкатились глаза. Кто-то из милиции поспешил успокоить его:

- Это холостыми! - и они кинулись в распахнутую дверь.

- Я вас, кажется, знаю, - сказал служащий, затягиваясь сигаретой, и протянул мне пачку. - Ведь вы Шаверников?

- Да, - я тоже взял сигарету.

- Встречали кого-то?

- Жену.

Он промямлил тихо:

- Наверняка ещё неизвестно... Может, просто помехи...

- Так что случилось, расскажите толком!

Он ответил не сразу, прислушиваясь к доносящемуся из зала шуму, который иногда перекрывали автоматные очереди. Наконец, сбивчиво заговорил:

- Что-то странное творится... Стали искажаться сигналы, не только с того борта, отовсюду... Ни черта не разберешь, шум и абракадабра... А с теми, кто на земле стоит - связь нормальная. И телефон так же, вообще все. Никакой связи с внешним миром, будто заэкранировали. Пытались передать вашему борту, чтобы на другой аэродром шел... Слава богу, он один был в воздухе, следующий только в одиннадцать... А отсюда, конечно, никого не выпускали... Он не отвечал, а потом вроде искаженный "SOS". И вспышку, кажется, видели в том секторе неба... Все. Мистика. Ни телекс, ни спутниковая связь - ничего...

- Магнитная буря какая-нибудь?

- Нет, при магнитных бурях все не так...

Он бросил окурок в урну, избегая смотреть на меня, кивнул, и удалился. Я на вялых ногах выбрался в усмиренный зал, решив ждать точных известий - а что ещё оставалось?

В огромные разбитые окна несло холодом. Зал опустел, все куда-то попрятались, на его обширном фоне осталось только несколько фигур уборщицы сметали осколки, да санитары клали на носилки неподвижное тело. Под ногами хрустело стекло, валялись какие-то бумаги, развалившийся чемодан с высыпавшимся из него барахлом... Разгромленные киоски, перевернутые стойки, кое-где пятна крови.

Я поднялся на галерею второго этажа, чтобы не оставаться среди этого разгрома. Все скамьи были забиты людьми. Навстречу мне устремилась какая-то женщина с бледным лицом в обрамлении коротких черных волос. Я узнал её, только когда она подошла ко мне вплотную, и во второй раз за полчаса ощутил предобморочное состояние.

Это была Ирина. Может быть, я не узнал её потому, что у неё была новая прическа - в стиле ретро тридцатых годов, с торчащими вперед около ушей острыми кончиками локонов, - может, потому, что уже считал её мертвой.

- Витька... - она прижалась ко мне и впечаталась губами в мои губы. Ты цел... Господи, господи ... Я была уверена, - она отстранилась и прислонилась к перилам, нависающим над первым этажом, - что ты окажешься в самой гуще этого кошмара...

- Слушай... - я чувствовал в голове какое-то раздвоение реальности и старался от него избавиться. - Ты каким рейсом прилетела?

- Семьдесят третьим, как и писала. А ты какой встречал?

Все стало ясно. В утренней спешке я, конечно, неправильно записал номер рейса. А их в Светлоярск прилетало два, с интервалом в полчаса, и их номера начинались с одной цифры. Значит, Ирка уже была тут и ждала меня, когда я в ужасе выслушивал сообщения о пропавшем самолете.

Но я решил не волновать её описанием своих переживаний, и спросил только:

- Давно меня ждешь?

- Как бы давно. Успела пронаблюдать всю эту веселенькую картинку.

- Ладно, идем. Тут такой буран был, все дороги занесло, час с лишним до аэропорта добирался.

Я взял её дорожную сумку, и мы направились на стоянку.

На Ирке был легонький плащик, и она уже начала дрожать.

- Не ожидала, что здесь такая зима стоит? - спросил я, сочувственно усмехаясь. - Это, может быть, в Москве дело к лету идет, а тут Сибирь и морозы. Что-нибудь потеплее у тебя есть?

- Нет, - ответила она, обхватывая себя руками. - По радио утром говорили - в Светлоярске как бы плюс восемь-десять.

Она с тоскливым ужасом смотрела на горы снега высотой по колено, которые нам предстояло форсировать. У неё на ногах были туфли. Смех и грех.

- А ну-ка... - я повесил сумку на плечо, примерился и подхватил жену на руки. Ирка взвизгнула, и туфля, сорвавшись с её ноги, шлепнулась в самый глубокий сугроб.

Пришлось снова ставить её на землю, и пока она под порывами ветра балансировала на одной ноге, я выудил из сугроба утерянную туфлю и пальцами выскреб из неё снег, чувствуя при этом, что в моих башмаках снега скопилось гораздо больше. Потом Ирка снова оказалась у меня на руках, и я мужественно ринулся форсировать рыхлые барьеры, преграждавшие путь к какому-либо автотранспорту.

Несмотря на снегопад, все машины разъехались. Но чуть поодаль дожидался пассажиров, как корабль у причала, рейсовый "икарус". Пока Ирка цеплялась за мою шею, я поставил её туфли на нижней ступеньке входа, и жена всунула в них ноги, снова обретя возможность ходить самостоятельно. Мы устроились на самых последних сиденьях в ряду, и там я, наконец, спросил:

- А скажи мне, собственно, зачем ты сюда вообще летела?

- Об этом мы поговорим потом, - ответила жена. - Там, где не будет посторонних.

Пассажиров в автобусе было немного, сидели они вдали от нас, но Ирка так и не пожелала открывать тайну приезда, и всю дорогу, пока автобус, журча мотором, неторопливо полз в город по заснеженному шоссе, рассказывала последние московские новости, а я прижимал её к себе, чтобы она не мерзла. В темноту над шоссе ворвалось синее прерывистое сияние - в сторону аэропорта промчалась милицейская машина с мигалкой. Ирка вздрогнула, прижалась ко мне крепче.

- Иринка, что с тобой? - удивился я её испугу. - В Москве кого-то убила?

Синие сполохи ещё долго отражались в окнах автобуса. Ирина так и не пожелала ничего объяснять.

Уже когда мы ехали по городу, я заявил:

- Значит, так. Совершенно незачем нам сейчас тащиться в мое унылое обиталище, где даже ужин приготовить не из чего, а пойдем-как мы лучше в ресторан.

- Я как бы "за", но все равно мне надо сполоснуться, переодеться... Не пойду же я туда в дорожной одежде и с этим баулом.

Я ненадолго задумался.

- Ладно, зайдем к Звоновым. Все ближе, чем в Академгородок тащиться.

Галина встретила нас едва ли не в более встревоженном состоянии, чем то, в каком я её давеча оставил. В отсутствие моего благотворного влияния она снова себя взвинтила, вновь загорелась идеей ехать в Болховск, и теперь металась, не зная, что делать, срываться ли на ночь глядя или ждать до утра. Звонов, оправлявшийся от шока посредством пива с водкой в компании с Наумом Басилевичем, был подмогой никакой. Когда мы явились, Галина совсем было собралась ехать на вокзал, а Женька даже не пытался её отговорить.

Но, кажется, единственное, чего не хватало Галине - сочувственного женского общества. Она немедленно повисла на Ирке и уволокла её вместе с дорожной сумкой в комнату, жалуясь на всяческие беды и тревоги. Я прошел на кухню, где меня ожидал характерный российский натюрморт: табачный дым, чай, водка, килька в томате, колбаса. Интерьер жилища свидетельствовал о денежном неблагополучии: желтые потеки на потолке, облезший до белизны паркет в прихожей, выцветшие, отстающие от стен обои, ветхая мебель шестидесятых годов, занимающий полкухни старомодный холодильник с дырками отколовшейся эмали. Дети - Мишутка и Маруся, то ли не улавливая родительской тревоги, то ли, наоборот, заразившись от них нервозностью, с громкими воплями носились по всей квартире.

Я поздоровался с Басилевичем который был завлабом в Светлоярском Институте Физических Наук, СвИФН'е, и меня заставили выпить водки. После потрясений в аэропорту я сделал это не без удовольствия.

Расшалившиеся дети и до кухни добрались - Маруся, убегая от братца, как раз заскочила сюда и спряталась под стол, и Галина, появившаяся из комнаты, одернула их:

- Маруся! А ну, перестань! Мише нельзя бегать, у него астма! Идите "Детскую передачу" смотреть!

Потом она засуетилась, снимая развешенное в ванной белье. Она никак не могла прервать своего рассказа - что-то о том, как водила Мишутку к колдунье, - и, снабдив Ирку полотенцем, продолжала говорить, даже когда та пыталась захлопнуть дверь ванной. Лишившись собеседницы, Галина стала упрекать мужа в пьянстве:

- Каждый день, каждый день! Много не пей, забыл уже, что вчера было? Наум, не наливайте ему больше!

Мне она стала предлагать ужин - разогретую жареную колбасу с картошкой. Я отказался, напомнив, что мы с женой все-таки собирались в ресторан.

На этой кухне тоже работал телевизор. Показывали последние новости от местной телестудии.

- А московские программы телевизор не берет! - объявил мне Женька. Ни одной. Еще с семи часов. И радио не работает, и даже телефон междугородный. С этого и новости начинаются. Специалисты вроде как ищут причины явления. Какие-то космические лучи создают помехи, или что-то такое.

- Не может этого быть, - сказал Басилевич. - Что за помехи, которые и на проводную связь действуют? И почему местные передачи ловятся? Вообще, такой уровень помех мог создать разве что взрыв атомной бомбы.

- Бомба... А что, правда. Говорили же ... Кстати, Эстес туда поехал. Забежал на минутку, и велел тебе передать - что попробует снова прорваться. Вы уже пытались туда ездить?

- Да, - кивнул я. - Что именно говорили про бомбу? Очередная сенсация века?

- Якобы Грыхенко подарил Орлу карманную атомную бомбу в "дипломате", чтобы всех шантажировать.

- Грыхенко очень полезный человек, раз такие ценные подарки делает! усмехнулся я. - Надо бы мне с ним тоже подружиться.

- Этот номер не пройдет, - с такой же усмешкой возразил Басилевич. Он журналистов на дух не переносит. На него уже пытались дело завести - за рукоприкладство.

- А может, такие-то предвыборные фокусы, - продолжал гадать Звонов. Отрубили связь, чтобы в Москве не знали, что у нас происходит.

На экране телевизора я увидел нечто знакомое - Предмостная площадь, омоновцы, обрабатывающие задержанного южанина. Слава богу, хоть я в кадр не попал.

- Глядя на такое, - заметил я, - начинаешь испытывать ностальгию по советским временам. Знаю, что глупо, и все равно за давностью лет кажется, что и ментов было меньше, и управу на них какую-то можно было найти.

- Почему глупо? - отозвался Басилевич. - Действительно, порядка было побольше. И не было этого беззастенчивого грабежа под названием "рыночная экономика".

Куда деться в России от споров о политике? До тех пор, что ли, пока простые граждане не получат возможность влиять на управление страной, они будут освобождаться от накопившегося раздражения в этих спорах?

Я сказал:

- Если почитать тогдашние газеты из тех, что были понезависимей, столько безобразий обнаружится! А было ещё больше, просто о них никто не знал. А то, как в очередях приходилось стоять, уже забыли? У нас в Москве прилавки к концу восьмидесятых опустели, а что здесь в провинции творилось, я и вообразить не могу.

- К тому времени все развалилось, - возразил Женька.

- Правильно, развалилось. И пришлось сооружать нечто новое, более прочное. Зачем тогда оплакивать социализм, если он был обречен?

- Ничего подобного, - заявил Наум. - Умелое руководство, и жили бы нормально. Это Горбачев свои реформы затеял и все похерил. А Ельцин добавил.

- Мне вот что неясно, - сказал я. - Вроде все учили марксизм, истмат всякий, в голову вдалбливали, что личности не творят историю - так почему же все упорно твердят, что огромную страну развалил единственный человек, гнусный ренегат, агент империализма? Сама система была обречена на гибель! Если человек с невеликими доходами три четверти своего бюджета тратит на оружие, будет он жить богато?

- Виталий, но вы должны согласиться, что прежняя власть заботилась о людях, а этой на всех наплевать, - не сдавался Басилевич.

- Эта забота была похожа на зоопарк в областном городе, - отпарировал я. - Запаршивевшие звери сидят в вонючих клетках, и их кормят объедками. В конце концов, это смехотворно. Вы что, считаете, что эти, - я ткнул в экран телевизора, где как раз показывали митинг коммунистов, - будут о ком-то заботиться, если придут к власти? Да я за них не буду голосовать из одного эстетического принципа. Вон, у Коркина вашего морда типично эсэсовская. А программа ихняя - просто бред: социализм плюс православие плюс "Боже, царя..." Кто церкви взрывал? Кто устроил в стране разгром почище татар? Даже с фашистами их нечего сравнивать. Они хуже фашистов.

- Видели, что сегодня с Женькой сделали? Это сегодня. А завтра? При социализме погромов не было, и один народ другой не резал.

- Не вас ли не приняли на физфак по национальному признаку? Забыли уже? Сколько ваших знакомых уехало в Израиль - от хорошей, что ли, жизни? У нынешнего правительства очень много грехов, но по крайней мере оно не занимается организованным уничтожением целых групп населения.

- А то, что страна вымирает от голода, вам этого мало?

- Хорош голод - полки ломятся от продуктов. Мгновенно магазины наполнились, едва частная инициатива вылезла из подполья. За все годы советской власти такого изобилия не было!

- Ну конечно, - добавил Звонов. - Проедаем то, что при социализме накоплено.

- Ой, только не надо мне про социализм. Что там было накоплено? Танки и автоматы Калашникова? Вот и идет пальба во всей стране. В конце девяностого даже в Москве все пропало в магазинах. А как только либерализация началась - сразу все появилось.

- Потому что Гайдар всю страну ограбил, - сказал Басилевич. - Все деньги, что граждане хранили в сберкассах, перед либерализацией цен были изъяты и пущены на покупку собственности и финансовые спекуляции. И никто этого не заметил, потому что цены выросли и вклады обесценились.

- Ничего подобного. Вы мыслите категориями социалистического хозяйства. Ну да, как цены отпустили, вклады обесценились, не спорю. Но эти деньги все равно ничего не стоили, потому что на них ничего нельзя было купить. Не Гайдар народ обманул, а советское государство, расплачиваясь никчемными бумажками. Богатство нынешних олигархов - от присвоения той собственности, которая числилась общенародной, а фактически принадлежало бюрократическому государству

- Нет, - не соглашался Басилевич. - Как же эта собственность может приносить доходы, если производство падает? Олигархи нажили свои миллиарды благодаря прокрутке в своих банках бюджетных денег, то есть наших с вами. Это что, капитализм? Закономерный результат - резкое падение жизненного уровня.

- Потому-то полки и ломятся, что покупать всю эту снедь некому, добавил Женька. - Забыл про врачей, военных, которым годами не платят зарплату?

- Однако они почему-то живы. Я не собираюсь оправдывать правительство, но все же они находят источник существования. Например, картошку сажают на дачных участках. Крутиться надо, крутиться.

- Хорошо вам так говорить, - сказал Басилевич. - Но крутиться не каждый сможет. И дело не только в личных качествах. У нас, в провинции, для тех, кто пытается жить честно, выход один - медленное умирание. Заслуживает одобрения государство, которое обрекает своих граждан на такое существование?

- Ну конечно, мы с вами максималисты. Нам с вами сразу светлый рай подавай. Но вы забыли, что жить приходится в стране, где народ за семьдесят лет привык к безделью, где коммунисты разрушили всякую мораль, не привив взамен никакой другой, и вполне логично, что этот вакуум оказался заполнен единственной моралью: главное в жизни - деньги. Отсюда и чудовищное взяточничество, и рэкет, и вымогательство. Если пол-страны занимается паразитированием на неокрепших рыночных структурах, возможна ли нормально функционирующая экономика? Так и будем жить на помойке, пока не научимся поддерживать предпринимателя.

- То есть жулика, - сказал Женька. - У нас в стране невозможно заработать деньги честным путем.

- Ну да, какой менталитет всю жизнь в себе культивировали, таким и приходится пользоваться. Мы сами вынуждаем предпринимателей к воровству, когда так к ним относимся.

- Какая разница! - махнул рукой Женька. - Все равно это другой мир, нам недоступный. Как подумаешь, какие деньги там крутятся, так невольно задаешься вопросом: а есть ли они вообще? Какой-то дутый весь этот бизнес.

- Вот мы, русские люди, в своем амплуа - взяли с запада все худшее, присобачили родную советскую бюрократию и получили дикий рынок, которым детей пугают. Настоящего рынка никто в глаза не видел, а уже кричат: "Хватит! Не хотим! Не надо!" Еще бы, если на шее сидит любимое государство во всеми заводами-пароходами нерентабельными, да ещё братва, да ещё чиновный рэкет, никто ни хрена производить не будет. Работать никто не хочет, а жить "как все" хотят. Теперь, если ты человек, у тебя и джакузи должна быть, и на Кипр летом. Вот и хапают где только можно.

- А в первую очередь - эти ваши демократы.

- Нечего их демократами называть. Жулики есть жулики, какими бы их убеждения ни были. При коммунистах мало воровали? А они сами? Все эти левые депутаты! Радетели о народном благе! Только и знают, что себе оклады повышать. Что делать, если социализм семьдесят лет обрубал всех, кто высовывается? Ну нет честных и толковых людей, чтобы страной управлять.

Спор прервало появление Ирки. Она некоторое время назад уже незаметно прокралась за нашими спинами, завернувшись в полотенце, в комнату, а сейчас вышла совершенно ослепительная, одетая в вечернее платье. Я такого у неё ещё не видел - в том же стиле, что и её новая прическа, почти полностью обнажающее спину, и с разрезом юбки чуть не до талии. Я, хоть был в костюме и при галстуке, рядом с ней почувствовал себя полным мужланом. Ирина была настолько неуместна в коридоре обшарпанной квартиры, что казалось, сейчас природа не выдержит этого безобразия, и либо её шикарный наряд превратится в лохмотья, либо стены рухнут. Я поспешно нацепил на неё плащ и потащил на улицу.

7.

Я повел жену в ресторан "Даурия" на улице Щетинкина (в любом сибирском городе найдется улица имени этого вездесущего партизана). Это был средней руки ресторан, не слишком пижонский и вполне уютный. Несмотря на то, что раньше я сюда заходил только пару раз, швейцар меня помнил. Мы выбрали столик подальше от входа, около скрытого шторой окна. Зал был заполнен наполовину, оркестр играл что-то интимно-умиротворенное. Приглушенный свет, казалось, ещё сильнее поглощался дубовыми панелями и темными скатертями на столах. Официант зажег свечку в склянке.

Загрузка...