Колодец и маятник [английский и русский параллельные тексты

Эдгар По. Колодец и маятник

I was sick-sick unto death with that long agony; and when they at length unbound me, and I was permitted to sit, I felt that my senses were leaving me.

Меня всего сломила - сокрушила эта долгая агония; и когда, наконец, они меня развязали и позволили сесть, то я почувствовал, что теряю сознание.

The sentence-the dread sentence of death-was the last of distinct accentuation which reached my ears.

Последняя фраза, коснувшаяся моего слуха, был приговор: - страшный смертный приговор, после которого голоса инквизиторов как будто слились в неясном жужжании.

After that, the sound of the inquisitorial voices seemed merged in one dreamy indeterminate hum. It conveyed to my soul the idea of revolution-perhaps from its association in fancy with the burr of a mill wheel. This only for a brief period; for presently I heard no more. Yet, for a while, I saw; but with how terrible an exaggeration!

Этот звук напоминал мне почему-то идею кругового движения - может быть оттого, что в моем воображении я сравнивал его с звуком мельничного колеса; но это продолжалось недолго. Вдруг мне больше ничего не стало слышно; но зато я еще несколько времени продолжал видеть - и как преувеличенно было то, что я видел!

I saw the lips of the black-robed judges. They appeared to me white-whiter than the sheet upon which I trace these words-and thin even to grotesqueness; thin with the intensity of their expression of firmness-of immoveable resolution-of stern contempt of human torture.

Мне представлялись губы судей: они были совсем белые, белее листа, на котором я пишу эти строки, и тонки до невероятности. Еще тоньше казались они от жесткого, непреклонного выражения решимости и строгого презрения к человеческим страданиям.

I saw that the decrees of what to me was Fate, were still issuing from those lips. I saw them writhe with a deadly locution. I saw them fashion the syllables of my name; and I shuddered because no sound succeeded.

Я видел, как эти губы произносили приговор моей судьбы: они шевелились, слагая смертную фразу, в которой я различал буквы моего имени, и я содрогался, чувствуя что за их движением не следовало никакого звука.

I saw, too, for a few moments of delirious horror, the soft and nearly imperceptible waving of the sable draperies which enwrapped the walls of the apartment. And then my vision fell upon the seven tall candles upon the table.

Я видел также, в продолжение нескольких минут томительного ужаса, тихое и едва заметное колебание черных драпировок, облекавших стены залы; потом взгляд мой упал на семь больших подсвечников, поставленных на столе.

At first they wore the aspect of charity, and seemed white and slender angels who would save me; but then, all at once, there came a most deadly nausea over my spirit, and I felt every fibre in my frame thrill as if I had touched the wire of a galvanic battery, while the angel forms became meaningless spectres, with heads of flame, and I saw that from them there would be no help.

Сначала они представились мне как образ Милосердия, подобно белым и стройным ангелам, которые должны были спасти меня, но вдруг смертельная тоска охватила мою душу и каждая фибра моего существа встрепенулась как бы от прикосновения вольтова столба, - формы ангелов превратились в привидения с огненными головами, и я почувствовал, что от них мне нечего надеяться помощи.

And then there stole into my fancy, like a rich musical note, the thought of what sweet rest there must be in the grave.

Тогда, в уме моем проскользнула, как богатая музыкальная нота, мысль о сладком покое, который ждет нас в могиле.

The thought came gently and stealthily, and it seemed long before it attained full appreciation; but just as my spirit came at length properly to feel and entertain it, the figures of the judges vanished, as if magically, from before me; the tall candles sank into nothingness; their flames went out utterly; the blackness of darkness supervened; all sensations appeared swallowed up in a mad rushing descent as of the soul into Hades.

Мысль эта мерцала во мне слабо и будто украдкой, так что я долго не мог сознать ее вполне; но в ту минуту, как мой ум начал оценять и лелеять ее, фигуры судей внезапно исчезли, большие подсвечники потухли, наступила непроглядная тьма, и все мои ощущения слились в одно, как будто душа моя вдруг нырнула в какую-то бездонную глубь.

Then silence, and stillness, and night were the universe.

Вселенная превратилась в ночь, безмолвие и неподвижность.

I had swooned; but still will not say that all of consciousness was lost.

Я был в обмороке, но не могу сказать, чтоб лишился всякого сознания.

What of it there remained I will not attempt to define, or even to describe; yet all was not lost.

То, что мне оставалось от этого сознания, я не стану даже пробовать определять или описывать, -но я знаю, что не все еще меня покинуло.

In the deepest slumber-no!

В глубочайшем сне, - нет!

In delirium-no!

В бреду, - нет!

In a swoon-no!

В обмороке, - нет!

In death-no! even in the grave all is not lost.

В смерти, - нет!

Else there is no immortality for man.

Даже в самой могиле не все покидает человека: иначе для него не было бы бессмертия.

Arousing from the most profound of slumbers, we break the gossamer web of some dream. Yet in a second afterward, (so frail may that web have been) we remember not that we have dreamed.

Пробуждаясь от глубокого сна, мы непременно разрываем сеть какого-нибудь сновидения, хотя, секунду спустя, может быть, уже и не помним этого сновидения.

In the return to life from the swoon there are two stages; first, that of the sense of mental or spiritual; secondly, that of the sense of physical, existence.

При возвращении от обморока к жизни, бывают две степени: в первой мы ощущаем существование нравственное, во второй -существование физическое.

It seems probable that if, upon reaching the second stage, we could recall the impressions of the first, we should find these impressions eloquent in memories of the gulf beyond.

Мне кажется вероятным, что если б, дойдя до второй степени, можно было вызвать все ощущения первой степени, то мы бы нашли в ней все красноречивые воспоминания бездны неосязаемого мира.

And that gulf is-what?

А что такое эта бездна?

How at least shall we distinguish its shadows from those of the tomb?

Как отличим мы ее тени от теней смерти?

But if the impressions of what I have termed the first stage, are not, at will, recalled, yet, after long interval, do they not come unbidden, while we marvel whence they come?

И если впечатления того, что я назвал первой степенью, не возвращаются по призыву нашей воли, то разве не бывает, что после долгого промежутка, они являются неожиданно сами собою, и мы тогда изумляемся, откуда могли они взяться?

He who has never swooned, is not he who finds strange palaces and wildly familiar faces in coals that glow; is not he who beholds floating in mid-air the sad visions that the many may not view; is not he who ponders over the perfume of some novel flower-is not he whose brain grows bewildered with the meaning of some musical cadence which has never before arrested his attention.

Тот, кому никогда не случалось быть в обмороке, не знает, какие, в это время, представляются, посреди клубов пламени, дворцы и странно знакомые лица; тот не видал, какие носятся в воздухе меланхолические видения, недоступные простому взгляду; тот не вдыхал запаха неизвестных цветов, не следил за звуками таинственной мелодии, прежде никогда им не слышанной.

Amid frequent and thoughtful endeavors to remember; amid earnest struggles to regather some token of the state of seeming nothingness into which my soul had lapsed, there have been moments when I have dreamed of success; there have been brief, very brief periods when I have conjured up remembrances which the lucid reason of a later epoch assures me could have had reference only to that condition of seeming unconsciousness.

Посреди моих повторяемых и энергических усилий уловить какой-нибудь след сознания в том состоянии ничтожества, в котором находилась душа моя, выдавались по временам минуты, когда мне казалось, что я успеваю в этом. В эти короткие минуты мне представлялись такие воспоминания, которые, очевидно, могли относиться только к тому состоянию, когда сознание было во мне, по-видимому, уничтожено.

These shadows of memory tell, indistinctly, of tall figures that lifted and bore me in silence down-down-still down-till a hideous dizziness oppressed me at the mere idea of the interminableness of the descent.

Эти тени воспоминания рисовали мне очень неясно какие-то большие фигуры, которые поднимали меня и безмолвно несли меня вниз... потом еще ниже, и все ниже и ниже, - до тех пор, пока мною овладело страшное головокружение при мысли о бесконечном нисхождении.

They tell also of a vague horror at my heart, on account of that heart's unnatural stillness.

Помнился мне также какой-то неопределенный ужас, леденящий сердце, хотя оно было, в то время, сверхъестественно спокойно.

Then comes a sense of sudden motionlessness throughout all things; as if those who bore me (a ghastly train!) had outrun, in their descent, the limits of the limitless, and paused from the wearisomeness of their toil.

Потом все стало недвижно, как будто те, которые несли меня, перешли в своем нисхождении за границы безграничного и остановились, подавленные бесконечной скукой своего дела.

After this I call to mind flatness and dampness; and then all is madness-the madness of a memory which busies itself among forbidden things.

После того, душа моя припоминает ощущение сырости и темноты, и потом все сливается в какое-то безумие, - безумие памяти, не находящей выхода из безобразного круга.

Very suddenly there came back to my soul motion and sound-the tumultuous motion of the heart, and, in my ears, the sound of its beating.

Внезапно звук и движение возвратились в мою душу - сердце беспокойно забилось, и в ушах моих отдавался гул его биения.

Then a pause in which all is blank.

Затем пауза - и все опять исчезло.

Then again sound, and motion, and touch-a tingling sensation pervading my frame. Then the mere consciousness of existence, without thought-a condition which lasted long.

Потом снова звук, движение и осязание как будто пронизали все мое существо, и за этим последовало простое сознание существования без всякой мысли. Такое положение длилось долго.

Then, very suddenly, thought, and shuddering terror, and earnest endeavor to comprehend my true state.

Потом чрезвычайно внезапно, явилась мысль, нервический ужас и энергическое усилие понять, в каком я нахожусь состоянии.

Then a strong desire to lapse into insensibility. Then a rushing revival of soul and a successful effort to move.

Потом пламенное желание снова впасть в бесчувственность и, наконец, быстрое пробуждение души и попытка к движению.

And now a full memory of the trial, of the judges, of the sable draperies, of the sentence, of the sickness, of the swoon. Then entire forgetfulness of all that followed; of all that a later day and much earnestness of endeavor have enabled me vaguely to recall.

Тогда явилось полное воспоминание о процессе, о черных драпировках, о приговоре, о моей слабости, о моем обмороке; - о том же, что было дальше, я забыл совершенно и только впоследствии с величайшими усилиями достиг того, что вспомнил об нем, но и то в неясных чертах.

So far, I had not opened my eyes. I felt that I lay upon my back, unbound.

До этой минуты, я не открывал глаз; я чувствовал только, что лежу на спине и не связанный.

I reached out my hand, and it fell heavily upon something damp and hard. There I suffered it to remain for many minutes, while I strove to imagine where and what I could be.

Я протянул руку, и она тяжело упала на что-то сырое и жесткое; я так и оставил ее на несколько минут, ломая себе голову, чтоб угадать, где я нахожусь и что со мной сталось.

I longed, yet dared not to employ my vision. I dreaded the first glance at objects around me. It was not that I feared to look upon things horrible, but that I grew aghast lest there should be nothing to see.

Мне очень хотелось осмотреться кругом, но я не решался: не потому, чтоб боялся увидать что-нибудь страшное, но меня ужасала мысль, что я ничего не увижу.

At length, with a wild desperation at heart, I quickly unclosed my eyes. My worst thoughts, then, were confirmed. The blackness of eternal night encompassed me.

Наконец, с сильным замиранием сердца, я быстро открыл глаза, и мое ужасное опасение подтвердилось: меня окружала тьма ночи.

I struggled for breath. The intensity of the darkness seemed to oppress and stifle me. The atmosphere was intolerably close.

Я с усилием вдохнул воздух, потому что мне казалось, что густота мрака давит и душит меня -до того тяжела была атмосфера.

I still lay quietly, and made effort to exercise my reason. I brought to mind the inquisitorial proceedings, and attempted from that point to deduce my real condition.

Продолжая спокойно лежать на спине, я начал напрягать все силы моего рассудка, чтоб припомнить обычаи инквизиции и понять мое настоящее положение.

The sentence had passed; and it appeared to me that a very long interval of time had since elapsed. Yet not for a moment did I suppose myself actually dead.

Надо мною был произнесен смертный приговор, и с тех пор, кажется, прошло довольно долго времени, но мне ни на минуту не пришла в голову мысль, что я уже умер.

Such a supposition, notwithstanding what we read in fiction, is altogether inconsistent with real existence;-but where and in what state was I?

Подобная идея, вопреки всем литературным фикциям, совершенно несовместна с действительным существованием; - но где же я был, и в каком состоянии?

The condemned to death, I knew, perished usually at the autos-da-fe, and one of these had been held on the very night of the day of my trial.

Я знал, что приговоренные к смерти умирали обыкновенно на аутодафе, и даже в самый вечер моего суда была отпразднована одна из этих церемоний.

Had I been remanded to my dungeon, to await the next sacrifice, which would not take place for many months? This I at once saw could not be. Victims had been in immediate demand. Moreover, my dungeon, as well as all the condemned cells at Toledo, had stone floors, and light was not altogether excluded.

Привели ли меня опять в мою темницу, чтоб ожидать там следующего аутодафе, которое должно совершиться чрез несколько месяцев?... Я тотчас понял, что этого быть не могло, потому что все жертвы были вытребованы разом; притом же в моей первой темнице, так как и в кельях всех толедских узников, пол был вымощен камнем, и свет не был из нее совершенно исключен.

A fearful idea now suddenly drove the blood in torrents upon my heart, and for a brief period, I once more relapsed into insensibility.

Вдруг ужасная мысль пришла мне в голову и вся кровь моя бурным потоком прилила к сердцу; - на несколько минут я снова впал в беспамятство.

Upon recovering, I at once started to my feet, trembling convulsively in every fibre. I thrust my arms wildly above and around me in all directions.

Придя в себя, я разом вскочил на ноги, содрогаясь каждой фиброй моего существа, и начал ощупывать руками вокруг себя и над собою, во всех направлениях.

I felt nothing; yet dreaded to move a step, lest I should be impeded by the walls of a tomb.

Хотя ничего не попадалось мне под руку, но я боялся сделать шаг, чтоб не удариться о стены моей гробницы.

Perspiration burst from every pore, and stood in cold big beads upon my forehead. The agony of suspense grew at length intolerable, and I cautiously moved forward, with my arms extended, and my eyes straining from their sockets, in the hope of catching some faint ray of light.

Пот выступил из всех моих пор и холодными каплями застыл у меня на лбу; агония неизвестности сделалась наконец невыносима, и я осторожно двинулся с места, вытянув руки вперед и расширяя глаза, в надежде уловить откуда-нибудь луч света.

I proceeded for many paces; but still all was blackness and vacancy. I breathed more freely.

Так сделал я несколько шагов, но все кругом было темно и пусто, и вздохнул свободнее.

It seemed evident that mine was not, at least, the most hideous of fates.

Мне показалось очевидным, что еще не самая страшная участь мне суждена.

And now, as I still continued to step cautiously onward, there came thronging upon my recollection a thousand vague rumors of the horrors of Toledo.

Пока я продолжал осторожно подвигаться вперед, все бесчисленные, нелепые слухи об ужасах толедских темниц начали приходить мне на память.

Of the dungeons there had been strange things narrated-fables I had always deemed them-but yet strange, and too ghastly to repeat, save in a whisper.

Странные вещи рассказывали об этих темницах, -я всегда считал их за басни, - но, тем не менее, они были так страшны и таинственны, что о них говорилось не иначе как шепотом.

Was I left to perish of starvation in this subterranean world of darkness; or what fate, perhaps even more fearful, awaited me? That the result would be death, and a death of more than customary bitterness, I knew too well the character of my judges to doubt.

Должен ли я был умереть с голоду в этом подземном мире мрака, или меня ожидала еще ужаснейшая казнь?... Что в результате должна была быть смерть, и смерть горькая - в этом я не сомневался: я слишком хорошо знал характер моих судей.

The mode and the hour were all that occupied or distracted me.

Весь вопрос, мучивший и занимавший меня, состоял только в том, какого рода и в какое время воспоследует эта смерть.

My outstretched hands at length encountered some solid obstruction. It was a wall, seemingly of stone masonry-very smooth, slimy, and cold.

Наконец мои протянутые руки встретили твердое препятствие: это была стена, по-видимому, сложенная из камней, - очень гладкая, сырая и холодная.

I followed it up; stepping with all the careful distrust with which certain antique narratives had inspired me.

Я пошел вдоль ее, ступая с недоверчивостью по полу, при воспоминании о некоторых рассказах.

This process, however, afforded me no means of ascertaining the dimensions of my dungeon; as I might make its circuit, and return to the point whence I set out, without being aware of the fact; so perfectly uniform seemed the wall.

Однако ж таким способом никак нельзя было определить размер моей темницы, потому что я мог обойти кругом ее и возвратиться на прежнее место, не замечая этого, так как стена была везде ровная.

I therefore sought the knife which had been in my pocket, when led into the inquisitorial chamber; but it was gone; my clothes had been exchanged for a wrapper of coarse serge.

С этой мыслью, я начал искать ножика, который был у меня в кармане, когда меня повели к суду; но его уже не было, и моя прежняя одежда была заменена платьем из грубой саржи.

I had thought of forcing the blade in some minute crevice of the masonry, so as to identify my point of departure.

Я было хотел засунуть острие ножа в какую-нибудь расщелину стены, чтоб обозначить место, от которого отправлюсь.

The difficulty, nevertheless, was but trivial; although, in the disorder of my fancy, it seemed at first insuperable.

Это было не трудно сделать и другим способом, но в беспорядке моих мыслей мне показалось, что это непреодолимая трудность.

I tore a part of the hem from the robe and placed the fragment at full length, and at right angles to the wall.

Я оторвал от моего платья кромку и положил ее на землю во всю длину, прямым углом от стены.

In groping my way around the prison, I could not fail to encounter this rag upon completing the circuit.

Обходя ощупью мою темницу, я должен был непременно наткнуться опять на этот лоскут, когда окончу круг.

So, at least I thought: but I had not counted upon the extent of the dungeon, or upon my own weakness.

По крайней мере, я так думал, не взявши в расчет размера темницы и моей слабости.

The ground was moist and slippery. I staggered onwa…