Колокола России

Однажды я брёл по безмолвной заснеженной шири,

и вот что случилось —

послушай, родная, про случай туманный:

мороз над пустынною степью

развесил ледышки своих ожерелий,

и шкура планеты блестела,

покрыв обнажённое тело России,

а я, раздвигая скелеты берёз,

в предвечерье огромном

шагаю, вдыхаю пространство

и слушаю пульс одинокого мира.

Тогда-то и взмыл

из безмолвия голос земли полуночной,

за голосом голос,

вернее, всемирное многоголосье:

глубокий басовый удар,

неумолчный металл непроглядного мрака,

поток этот медленный — голос таинственный неба.

В округлые выси

взмывал этот вызвон небесного камня

и падал во мглу водопадом серебряной скорби,

вот так я в дороге

и встретился с колоколами России,

с глубинным ознобом их звона

во тьме поднебесной.

Набаты, набаты огромной вселенной, далёкие гулы

в глухом безмятежье зимы,

что трепещет, как знамя,

как белое рваное знамя, вонзённое в Полюс.

Набаты сражений, поющие хрипло о битвах,

о крови, сожжённых домах, поражениях горьких,

а позже — о стягах победных, увенчанных светом.

И вот я сказал, обращаясь к метели, к зарницам,

к себе самому, к переулку,

где слякоть припудрена снегом:

война отступила,

похитила нашу любовь — обгоревшие кости

устлали поля на исходе безжалостной жатвы…

Ответом мне древние были набаты,

гудевшие в сумрачном свете,

как в зеркале мутном,

как в городе, канувшем в озеро, —

так колокол яростный в грозных своих перегудах

вызванивал если не месть,

то печаль обо всех бездыханных героях.

Был колокол каждый,

как ветка, ронявшая гром и напевы,

певучие всплески железа

летели к сиянью луны белоснежной,

мели омертвелые чащи,

где спящие сном беспробудным деревья

вздымали вселявшие страх неподвижные копья.

Над полночью колокол тек,

как река, уносившая корни, молитвы,

невест и могилы, солдат и святых, урожаи,

пожары, и ульи, и крики младенцев.

А с царской главы,

с одинокой короны, отлитой в тумане,

в кровавых и огненных кузницах

средневековыми мастеровыми,

слетала пыльца изумрудно-кровавого звона;

и как испаренье,

над стадом промокшим, дыханье и запах

молящихся в церкви холопов

окутали золотую корону под звон погребальный.

Но в далях за сиплыми колоколами

уже громыхают раскаты:

пожар революции ало окрасил

берёзовый саван, облитый росою,

взрывается мак,

лепестками багряными землю усыпав,

и армия молний вторгается в спящие степи.

Внемлите заре, распустившейся в небе,

как роза, и общему гимну

очнувшихся колоколов,

возвестивших Ноябрьское солнце.

Подруга моя, я — бродячий поэт,

воспевающий радость земную,

науку цветенья и хлеб на столе,

необъезженный ветер и мёд добродушный,

в напеве своём я приветствую

дом человека, жену человека, мечтаю

о том, чтобы терпкая радость

проникла в сердца всех живущих.

Я всё, что творится, вбираю,

как колокол полый, и возвращаю планете

горластыми благовестами колоколен весенних.

Прости меня, если порою набат невесёлый,

который сорвался с души моей мрачной,

колотит руками полночными

в двери пшеничного полдня — не бойся:

есть время у колокола,

есть весёлый напев, ожидающий часа,

когда голубей своих

выпустит в небо, и радость, как веер,

раскроет над миром —

всемирную громкую радость.

Набаты былого, грядущего, гулкие гроздья

из глуби людских сновидений,

набаты пожара и бури, набаты баталий и злобы,

набаты пшеницы и сельских собраний,

набаты всех свадеб на свете и мира на свете,

заплачем, набаты, запляшем, набаты,

споёмте, набаты, восславим

бессмертье любви,

это солнце, луну, океаны и землю —

осанну споём человеку!