Колыбелька из прутиков вербы

В ожидании встречи

Варя сидела в маленькой пражской каварне под названием «Сладкий рай». Конечно, по-русски нужно сказать не каварна, а кофейня, но чешский язык стал для нее давно таким же родным, как русский, поэтому она не хотела заменять некоторые удачные слова и мысленно произносила их так, как звучат они здесь, в любимой ее стране. Судьба привела ее в Прагу, когда она училась на пятом курсе филфака МГУ. До этого она была уверена, что всю жизнь будет переводить с английского и немецкого, но, когда предложили стажировку в Карловом университете, отказываться не стала, хотя и удивилась такому повороту судьбы.

Судьба ничего не предлагает зря. Но это понимание приходит с жизненным опытом. Тогда же опыт у Вари сложился еще небольшой, но удивительно горький. Она в тот момент только что пережила полный крах своих личных планов, лишилась всех надежд на счастливое будущее и даже желания жить. Теперь, спустя полтора десятка лет, Варя могла уже без боли вспоминать тот сокрушительный удар, который тогда казался непоправимым. Сейчас она даже была способна в несколько фраз вместить суть трагического события: в один прекрасный день (незадолго до свадьбы) она стояла на площадке у двери своей квартиры, нетерпеливо ожидая поднимающегося к ней по лестнице жениха. И в эту минуту соседка снизу остановила Вариного суженого и, не стесняясь, не таясь, наговорила ему всяких лживых и грязных гадостей про его будущую жену. А он, вместо того чтобы плюнуть на подлую старую дуру, подняться к ждущей его невесте, заключить ее в свои объятия и вместе посмеяться над злобной старухой, круто развернулся и – исчез навсегда. Варя после этого погрузилась в жесточайшую депрессию, не понимая, как жить дальше, если вокруг одни предатели.

Вот именно после этого кошмарного испытания Варе и предложили в МГУ поездку в Пражский университет. Отпала давно намеченная кандидатура, тоже по вполне личным причинам: девушка отказалась ехать в чужую страну, потому что вышла замуж и забеременела. А кто-то из университетских друзей, бывших в курсе Вариной ситуации, посоветовал отправить на стажировку ее.

Варе, конечно, тогда «все были жребии равны». Она легко согласилась, легко оформила все бумаги и равнодушно, не ожидая ничего хорошего, отправилась учиться – непонятно чему и зачем, раз никакое будущее ей так и так не светило.

И случилось чудо.

С первых же дней в Праге она поняла, что попала к себе, в заветное место своих детских фантазий и снов. Что-то родное, полузабытое, но прочно обосновавшееся в душе еще до рождения, таилось в каждом повороте узких улочек, в каждом домике, барельефе. Она очень быстро превратилась в настоящего пражского пешехода, без устали бродящего между прошлым и настоящим. Ей нравилось просыпаться рано-рано, бежать к Влтаве, здороваться с сонной рекой, вдыхать русалочий запах ее вод, потом подниматься на Страховское надворье и с замиранием сердца любоваться непостижимой красотой города, таящего в своих недрах неразгаданные тайны и чернокнижные чудеса.

Чешский язык ей дался удивительно легко. Она словно вспомнила то, что почему-то забылось, но бережно хранилось памятью. И вдруг – пелена забвения слетела, и Варя ощутила связь со всеми прошлыми веками, оказавшись у самых истоков. Так пришла к ней новая жизнь. Так поняла она, что любовь может таиться повсюду, что смысл жизни заключается не только в любви человека к человеку, но и в другого рода любви: к течению жизни как таковой, со всеми ее магическими и необъяснимыми изменениями.

С чешским языком сдружили ее с первых дней забавные несовпадения. Попав впервые в пражский супермаркет, Варя увидела лотки с хлебом, над которыми разобрала надпись: «Черстви хлеб».

«Какие же честные люди, эти чехи, – с восхищением подумала она. – Остался у них черствый хлеб, так и предупреждают об этом. А где же свежий хлеб у них?»

Металась-металась она вдоль лотков, но никаких надписей о свежем хлебе так и не увидела. Спросить кого-то она почему-то не решилась. Взяла два рогалика (из черствых). Они оказались мягкими, теплыми еще. Дома посмотрела в словарь и расхохоталась: черстви – по-чешски свежий! Вот так шутки! Черстви вздух – свежий воздух! Обсмеешься! А чего стоит «рыхли влак»? По-русски, «скорый поезд». Вот как это – рыхлый может быть скорым? И почему «влак», то есть нечто волочащееся, может обозначать то, что стремительно мчится? Почему получается так, что у понятных любому славянину слов оказываются в разных языках противоположные значения? Чья тут воля? Чья шутка? Чья улыбка?

Этот детский пытливый интерес подгонял ее тягу к усвоению всех тонкостей милого ее сердцу языка.

Варя с ощущением мистического счастья и трепета принялась изучать древние славянские рукописи. Так возник главный интерес ее профессиональной жизни. А потом ради заработка образовались побочные виды деятельности: переводы документов, сопровождение всевозможных сделок и прочее, и прочее, и прочее.

Через несколько лет, когда в наследство от бабушки досталась Варе большая запущенная квартира в Москве, она без раздумья продала ее, купив в родном городе квартирку поменьше и просторную, поражающую воображение мансарду в доме постройки конца XIX века в Праге, что обошлось ей тогда в смешную сумму по сравнению с московскими ценами на жилье. Хватило денег и на тотальный ремонт, на полное обустройство кухни, туалетов и спален – своей и гостевой. В пражском ее обиталище имелось даже два маленьких балкончика, с одного она любовалась рассветами, а с другого – закатами. У нее появилось много друзей, без которых она скучала, как прежде скучала только по одной своей Марусе, верной подруге с самого раннего детства.

Пражское обиталище за эти годы стало свидетелем всех Вариных радостей и печалей. Именно здесь появлялся в последние годы время от времени Варин любимый, про которого она твердо решила, что он-то и есть «тот самый», «настоящий», которого она будет ждать до скончания собственного века, от которого обязательно родит ребенка, когда любимый окажется к этому готов. Но годы шли. Любовь переродилась, вместо нее появились привычка, досада, обида и страх. Привычка держала ее рядом с тем, кто и не думал считаться с ее чувствами и желаниями. А уж такие спутницы, как досада и обида, превращают любое светлое чувство в пыль. Дунешь – и нет его. И уже кажется: а было ли? И на уютном закатном балкончике с причудливой чугунной оградой пришло к Варе в самом начале этого лета понимание, что годы ожидания оказались годами пустыми и ни к чему не привели. Тут она и приняла решение расстаться, как бы больно это на первых порах ни было.

– Подождете подругу или желаете заказать что-то прямо сейчас?

Официант по имени Марек уже знал все Варины привычки и тех, с кем она обычно проводила здесь приятные часы в разговорах. Варя улыбнулась, отвечая на его приятельскую улыбку:

– Я сегодня пришла за два часа до встречи, представляете! Убежала от своей гостьи. Поэтому, конечно, сейчас что-то поем. А потом уж с подругой десерты закажем.

– Гость – это испытание, – подтвердил официант.

В каварне было пусто, и он мог себе позволить чуточку поболтать с постоянным клиентом.

– Знаете, что в Италии говорят? Гость, как рыба, протухает на третьи сутки!

– Точно! – восхитилась Варя. – А теперь представьте, что я уже семь дней терплю. Хотя гостья у меня интересная.

– Добро пожаловать в «Рай», – подмигнул официант, – отдыхайте. Покой – это главное.

Варя заказала кучу еды, вызвав восторженное удивление Марека своим аппетитом.

– Времени много, что так просто сидеть? – пояснила довольная Варя.

– И то правда, – кивнул парень. – Вижу, интересная гостья вам сильно подействовала на нервы.

– Это – да. От нервов всегда есть хочется. Гостья хорошая, но у нее, знаете, обстоятельства…

– Много говорит? – понимающе кивнул официант.

– О да! – воскликнула Варя.

– Женщины! Все вы такие!

– Наверное. Вот наговоримся друг с другом, нарассказываем всяких страшных историй, а потом приходим к вам успокоить нервы, – подмигнула девушка.

– Для нас это великолепно! – воскликнул парень и убежал выполнять заказ.

Варя подозревала, что дело не только в нервах, испорченных гостьей, но эту мысль не обязательно было обсуждать с весельчаком Мареком.

Нежданная гостья

Гостья у нее и вправду в этот раз оказалась колоритная. Они никогда не были подругами. И даже хорошей знакомой Варя не смогла бы ее назвать. Девушка по имени Натали была из разряда «друзья друзей». Так, пару раз встречались у кого-то, болтали, Варя отвечала на вопросы о Праге, потом задружились в фейсбуке, никак при этом в Сети частным образом не общаясь. И вдруг от Натали пришло личное сообщение:

«Дорогая Варя! Я понимаю, что мое письмо покажется Вам диким, но я нуждаюсь именно в Вашей помощи, умоляю – не откажите мне в ней. Мне срочно нужно оказаться в Праге, я потом все объясню. Уверена, Вы поймете, насколько это важно. Мне надо срочно вылететь в Чехию. Но я переживаю такую трагедию, что одна в отеле просто не выдержу. Вы случайно не собираетесь в Прагу? Если да, могу ли я у Вас остановиться? Всего на несколько дней. Если Вы откажете, я пойму и не обижусь. Ваша Н.».

Варя как раз собиралась в Прагу и отказать попросту не смогла, хотя первым ощущением было острое нежелание тратить на кого-то время, которое планировала провести в одиночестве. Но была в ее характере некоторая слабость. Она всегда остро реагировала на призывы людей о помощи, а тем более на слово «трагедия», потому и ответила, что готова принять несчастную Наташу, но сроком не больше чем на семь дней, так как потом квартира ее будет занята другим гостем.

Это было полной правдой. В ее жизни совсем недавно случилось нечто сказочное, во что ей самой до сих пор верилось с трудом. Как раз тогда, когда она нашла в себе силы и приняла окончательное решение о расставании с тем, кого слишком долго любила и ждала, – так долго, что смогла самой себе признаться, что любви давно уже нет, – ей повстречался, как дар небес, настоящий, долгожданный, заветный человек. И именно его Варя ожидала через неделю, его – чудом обретенного, можно сказать посланного судьбой, когда она уже и не надеялась ни на что в личной жизни. И именно ему мечтала она показать Прагу, город своей любви.

Наталья прилетела незамедлительно. И началось. Если одним словом обозначить то, что ощущала Варя от присутствия незваной гостьи в ее жизни, слово это было бы – «много». Много жизни, много бешеной энергии, много страстей и много бреда. А еще – много разговоров и очень много нахально отнятого у нее гостьей времени жизни.

Суть свершившейся трагедии, пригнавшей девушку в Прагу, сводилась к следующему. Наташа семь лет жила спокойной жизнью верной жены своего мужа, а потом и любящей матери пятилетней дочки. (Насчет определения «спокойной жизнью» Варе вскоре вериться перестало совсем, но, впрочем, вопрос о ее личном доверии и не рассматривался.)

Ладно, допустим. Жила себе Натали спокойно и счастливо, но вдруг! Вдруг ей в голову пришла настойчивая идея порыться в вещах мужа. Торкнуло что-то. Внутренний голос присоветовал. Она, повинуясь неясному, но настойчивому побужению, порылась в мужниных карманах, но ничего не нашла. Но это ее не успокоило. Напротив – раздразнило. Поиски были продолжены. И наконец – ура! Нашлось! Хотя – какое тут «ура!» Тут – вешаться можно, а не ура кричать. Потому что нашла Наташа в мужнином айпеде копию электронного билета на самолет: Москва – Прага – Москва. Собственно, даже двух билетов. И бронь в отель на пять ночей! Конечно, если б не женская фамилия на втором билете, она еще бы могла подумать, что муж ей сюрприз готовит. Так огорошит в последнюю минуту: «Натаха, а вот! Смотри, что я придумал! Отвози Ляльку маме, мы в Прагу едем! Ага!» Но фамилия чужой бабы разбивала все возможные иллюзии.

Изо всех сил Натали крепилась и молчала. Ей было интересно, как ее благоверный будет выпутываться. Что именно соврет, какими глазами посмотрит ей в ее невинные любящие глаза. То-то он в последнее время все с потупленным взором перед ней представал. Неужели совесть мучила? Или уже и глядеть на жену не хотелось?

Она вообще-то читала, что в семейной жизни постоянно происходят кризисы. Кризис трех лет брака, потом – семи лет, потом – десяти… Ей даже страшно делалось, что столько кризисов, один за другим. Но что поделаешь? Значит, так природой устроено, надо как-то проживать их, эти проклятые кризисы, как грозу или снегопад. Кризис трех лет как раз прошел незаметно. А вот этот – подкрался так подкрался! Цунами, а не кризис. И нюхом своим исключительным учуяла Натаха, что ее вполне может смыть этой ураганной волной. А почему нет? С другими случается сплошь и рядом, а с ней все будет гладко? С какой такой стати?

Муж, конечно же, ни в какую Прагу ее не позвал. Объявил ей тускло, что вот, мол, посылают его в командировку в город… Наташа даже не запомнила, какой именно город он назвал. То ли Сыктывкар, то ли Стерлитамак… Каркающее какое-то название на букву С. Видимо, первое, что ему в голову пришло, то и произнес. Ну, хорошо. Будет тебе Стерлитамак, любимый. Красавец Стерлитамак, где растет огромный мак… Что ей оставалось делать? Сидеть и ждать-пождать с утра до ночи возвращения любимого с бескрайних просторов родины?

Короче, она подсуетилась, взяла билет Москва – Прага – Москва, благо шенгенская виза у нее имелась, передала ребенка матери, договорилась с Варей о проживании и примчалась засвидетельствовать факт мужниной измены. В Праге она до этого еще не была, но освоилась быстро. Где-то в глубине сознания она даже отмечала, что город красив, как в сказке, что вот бы побродить по нему в обнимку с любимым человеком, не спеша, не держа камня за пазухой и черных мыслей в голове. Но не до того ей было в настоящий момент. Она четко осознавала, что долг ее перед самой собой – выяснить правду, какой бы уродской она ни оказалась.

– А что ты будешь делать с этой правдой, Наташ? – любопытствовала невольно вовлеченная в детали совершенно чужой для нее жизни Варя. – Может, лучше жить, как прежде, переждать, когда у него все пройдет? У тебя ребенок, семья…

– Не, – бурно отказывалась обманутая супруга, – если он начал, то уж не успокоится. А мне чего? Чего ждать-то? И с какой стати? Он-то не вспоминает, что у него ребенок, семья. Он делает, как ему хорошо. Устраивает себе праздник любви. Раз я ему не хороша для праздника, так и он мне больше не хорош. Пошел он знаешь куда! А то он загулы себе станет организовывать, а я время собственной жизни убивать почем зря. Десять лет потерплю ради семьи – что из меня станет? Уродина разморделая. Видела я таких терпил. Терпят-терпят, уродуются. Потом мужик все равно уходит, а они нюни только распускают: тяжело, предали, ах-ах, умираю. А надо было самой вовремя на хрен послать. И на душе веселее, и тонус бы не пропал.

Ну да, и Варя видела таких страдалиц, оплакивавших свою тяжкую долю, но не пытавшихся даже что-то изменить. Любовь и надежда сковывали бедных женщин по рукам и ногам. Но Натали к их числу явно не относилась. Она хоть и страдала, уже составила четкий план действий.

Первое: нужно было своими глазами убедиться, что муж действительно реально изменяет ей. Мало ли что? Вдруг эта баба просто главбух, например, с работы его? И он жене ничего не сказал только из страха пробудить ревность? Ну, и чтоб она не расстраивалась, что он ее в Прагу не берет. Смешно, конечно, такое предполагать, но – вдруг! Рубить сплеча ни в коем случае нельзя. Нужны неоспоримые факты.

Второе: если окажется, что он-таки изменяет, она в долгу не останется. И зря время, проведенное в Праге, тратить не станет. Раз уж пришлось деньги на билет потратить, найдет она себе тут же несколько достойных кандидатов. С помощью Вари, конечно.

От Вари требовалось составить список местных сайтов знакомств и помочь разместить там объявление о поиске спутника жизни для прекрасной русской женщины Наташи.

Общаясь с гостьей, Варя поняла главную тенденцию среди женского населения своей родины. Для себя она сформулировала ее так: «Судьбу теперь не ждут, не зовут, не подманивают вздохами. Ее догоняют, хватают и насилуют». Только так и никак иначе. В противном случае прокукуешь остаток дней с головой в навозе. И никому не станешь нужна. И сама в этом будешь виновата.

Варя, на какое-то время полностью подчинившаяся влиянию энергии Натали, нашла нужные сайты и разместила на них то, что требовалось. Произошло это буквально в течение первого часа пребывания гостьи в Варином доме.

– Может, подождем, пока все точно определится? Может, есть еще какой-никакой шанс, что он не изменяет тебе? – вяло сопротивлялась парализованная чужой волей Варя.

– Зря ждать – время терять! – решительно отвергла обманутая жена политику осторожного выжидания. – Не изменяет – и ладушки. Улечу через семь дней с легким сердцем. А если изменяет, то хоть не с пустыми руками полечу. Мне ж еще познакомиться надо успеть с людьми, пока я тут.

– Тоже правда, – соглашалась увлеченная силой натиска гостьи Варя.

И вот настал час мужества, или момент истины.

Наталья переоделась в купленную только что в Москве одежду, которую ее муж на ней, естественно, еще не видел, напялила жутковатый черный парик, накрасилась так, что наверняка родная мама долго бы всматривалась, прежде чем признала в ней собственное ненаглядное дитятко. Модный макияж – «смоки ай», морковная губная помада, такого же цвета румяна – замаскировали девушку капитально.

– Ну, пожелай мне удачи в бою! – бодро попрощалась отважная разведчица, спускаясь к ожидавшему ее у подъезда такси.

До отеля в принципе можно было и пешком дойти от Вариного дома, но Натали боялась заплутать с непривычки. Действовать-то надо было наверняка.

Она точно рассчитала время прибытия мужа в отель: прилет самолета, плюс паспортный контроль, плюс получение багажа, плюс дорога на такси от аэропорта до гостиницы. К этому часу Наталья сидела в роскошном помпезном холле отеля во всем великолепии своего «нью-лука». Она заказала эспрессо и бокал шампанского, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания многочисленных отельных лакеев. Сидит себе дама, попивает шампанское – и пусть сидит, оживляет интерьер.

Ну что сказать? Увы, она ни в чем не ошиблась. Ни в подсчетах времени своего «тайного свидания» с мужем, ни во всем остальном. Он вошел, она, как говорится, «вмиг узнала, вся обомлела, запылала». Потому как вошел он не один, а буквально в обнимку с лебледью. С томной такой бабенцией лет тридцати, клево одетой, уверенной в себе до наглости. А может, и не особо уверенной. Может, просто свежевлюбленной. У влюбленных на первых этапах встреч бывает такой излучающий силу видоз. Но как бы там ни было, ничего приятного Наташа при виде мужа с его любовницей не испытала, хотя сидела по-прежнему безукоризненно прямо, не дрогнувшей рукой держа бокал с дорогущим шампанским.

Кресло ее располагалось достаточно близко от стойки рецепции. Она слышала, как муж задает вопросы на своем псевдоанглийском о фитнес-центре, времени работы бассейна. В бассейн он собрался, орел степной! Потом он спросил насчет ужина – где тут поблизости можно красиво поесть, чтоб кухня национальная, и пиво хорошее, и обстановка… Парень-рецепционист тут же назвал ему ресторан. Несколько раз повторил. Две минуты ходьбы, сказал. Муж попросил зарезервировать столик через час, что и было немедленно исполнено.

«Через час!» – горестно подумала Наташа.

Она понимала, как эта парочка собиралась готовиться к ужину. Наверняка займутся любовным играми, а потом потащатся восполнять потраченные силы.

Парочка была настолько занята собой, что, конечно же, не обращала ни малейшего внимания на девушку с айпедом, сидящую неподалеку от них в уютном кресле. И Наташа спокойно зафотила эпизоды их регистрации в отеле. Просто чтобы потом, когда наступит неминуемый час расставания с изменником, у него не возникло лишних вопросов и дурацких претензий.

Когда парочка направилась к лифту, обманутая жена, не спеша расплатившись за горькое угощение, проследовала в тот самый ресторан, который был рекомендован ее мужу.

Вполне можно было и не заказывать столик: народу там находилось еще немного. Впрочем, время ужина должно было наступить чуть позже. Зачем она поперлась в это распрекрасное заведение, Наташа даже себя об этом не спрашивала. С одной стороны, и так все было ясно как дважды два. Можно было брать такси и возвращаться к Варе, чтобы рассматривать возможно появившиеся уже варианты на сайтах знакомств. С другой стороны, чего теперь терять? Надо было испить терпкую чашу истины до самого дна, чтобы решимость ее потом не оставила. Вот она и уселась, заказала себе одно большое темное пиво и национальное блюдо, называвшееся непонятно, но стоившее дороже всех остальных, значит, стоило того, чтобы познакомиться именно с ним.

В положенное время объявились э т и. Томные, усталые. Сделали, стало быть, свое дело, пришли новых сил набираться. Наташе очень хотелось заказать пару черных пив и вылить их на головы мужа и его любовницы. Одним резким движением. Вот будет сюрприз! А ей-то самой какой кайф!

Но обманутой жене стало просто лень затевать скандал. Из-за выпитого пива, наверное. Ну и оттого, что столько времени провела она в жутком напряжении. Ничего себе муж! Родной, типа, человек! Такое ей устроил! Она долго смотрела на него, буквально глаз не сводя. Но он даже не чувствовал. Утомился, видно, в номере. Ах да, еще же перелет… Тоже – испытание для организма. У него же такой нежный организм! Чуть только 37 и 5 на термометре – все, папа отходит в мир иной! Папа стонет, глаза закатывает, только что священника не зовет, чтоб в последний путь проводил. Но вопросы «как вы тут теперь без меня» звучали, было дело! А вот же, глянь-ка – эти самые вопросы его не заботят, когда он в любовном экстазе.

В общем, смотрела на него обманутая жена, смотрела и не понимала себя. Это вот с этим… она всерьез собиралась всю жизнь до гробовой доски прожить? Вот с таким пошлым предателем, у которого любовница ходит в ботфортах! И это к тому же летом! Это ж говорящий стиль! О многом повествующий. Вопиющая деталь! А он от восторга и гордости вообще, похоже, ослеп!

Она еще пофотила их на айпед, пока ей окончательно не надоело, съела свое дорогущее мясное блюдо, действительно вкусное невероятно, попросила вызвать такси и благополучно отбыла с места мужниного преступления. Ей все-все сделалось окончательно ясно и понятно.

Варя, невольно втянутая в бурное течение совершенно чужой ей жизни, с беспокойством ожидала свою гостью дома. Она на всякий случай купила в маленьком магазинчике рядом с домом, торгующем всякими копченостями, несколько сортов колбасы и ветчины, надеясь на то, что бесподобный запах деликатесов скрасит любой, даже самый траурный, вечер. В холодильнике стояло пиво и легкое южноморавское вино. Местный виноград гроздями свисал из огромной вазы. Абрикосы показывали свои бархатные оранжево-розовые бока в вазе поменьше. Расчет Вари был прост: буйство красок и запахов земных плодов не может не отвлечь внимания от горестных переживаний.

Вернувшись, Наташа с облегчением стянула парик и смыла наглый макияж. Она переоделась в уютную мягкую семейную пижаму, на которой изображены были пушистые мишутки с добрыми наивными глазками, круглыми ушками и мягкими пузиками.

Они уселись на закатном балконе.

– Что будешь пить? – спросила Варя. – Вино, пиво? К вину – фрукты, сыры. К пиву – колбасы. Выбирай.

– Вообще-то я пиво только что пила. И мясом объелась там, в ресторане. Фоток наделала – увидишь. Классный рестик, кстати. Можем завтра вместе сходить, я приглашаю. Давай вино!

За бокалом вина Наташа предоставила полный отчет о своих наблюдениях и продемонстрировала веселые картинки, не оставлявшие ни малейшего сомнения, что муж поехал в «командировку» не с главбухом. Главбухов обычно не трогают за коленки и не лезут им при всех за пазуху. В какой-то момент рассказа она все-таки всплакнула, но потом махнула рукой на печаль:

– У всех моих подруг мужья гуляют. На что можно было надеяться? Только вопрос времени. Хотя я почему-то надеялась. Думала, он не такой, я не такая. А все оказалось такое. Как у всех, среднестатистическое. У нас, по статистике, положено, чтоб мужики пускались во все тяжкие. А бабы чтоб за них боролись, жизни не жалея.

– Может, все-таки есть исключения? – думая о своем, спросила Варя.

– Может, и есть. Надежда умирает последней. Но – наверняка есть. Может, и мой благоверный остепенился бы. Вот дождался бы, как медовый месяц с этой… в ботфортах… пройдет, она потом бы стала его доставать, права качать, а он бы метался между домом и ее сиськами. И постепенно выбрал бы дом. Это если бы я была таким ангелочком и мишуткой, исправно раскрывающим свои безотказные объятья. Но я, знаешь, насмотрелась на то, что делается с нами, покорными судьбе телочками, когда у них мужья начинают ловить свой кайф, вот как мой сейчас, а они про это узнают и стараются изо всех сил все сохранить. А хранить-то уже нечего! Знаешь, что с ними делается?

– Очень хорошо себе представляю, Нат, – отозвалась Варя. – Мне пришлось пожить вместе с одним очень хорошим человеком по имени Василий. Врач-хирург. Веселый жизнелюб. Хорошо с ним было, радостно. Но он влюбчивым оказался. Причем никогда мне не врал. Так сразу и признавался, что влюбился, что это у него временно, надо только переждать, потому как любит он меня одну. От меня требовалось только уметь ждать, как никто другой.

– Фигасе! – изумилась Натка. – Прямо в открытую говорил, что влюбился?

– Ага. И в этом что-то такое беззащитное даже было. Во всяком случае, я себе так объясняла. В утешение. И даже думала, что он – хороший, честный, правильный. И что я должна, как бы это сказать, тянуться до его уровня. Он же не врет мне, он честно хочет быть со мной и честно влюбляется в других, потому что он просто такой. От природы.

– Дотянулась? – с живым интересом спросила гостья, – повысила уровень?

– Не смогла, ты знаешь. Такой конченой дурой себя никогда не чувствовала. Просто клушей стала. Ужинчики красивые готовила, гнездышко в образцовом порядке содержала, чтобы ему было приятно домой возвращаться, бедному, не в меня влюбленному. Даже о сексе не позволяла себе думать: надо же понимать человека, у него чувства! Ну, опомнилась потом. Разошлись. Даже друзьями остались. Друг из него отличный, кстати. Но второго такого варианта не вынесу. Одного горького опыта хватило.

– Вот и я о чем! Клуша – это ты еще мягко сказала! Из терпеливых покорных телочек получаются натуральные мясные коровы! Говяжьи туши! Правило без исключений. Или мне не попадались исключения. Так что, как в песне поется, «прости, что между нами выросла стена, я не могу любить кусок говна».

– В принципе, правильно, – кивнула Варя, – только все это по нервам очень бьет.

– Бьет, – согласилась Ната и вздохнула, – а тут ничего не поделать. Вся жизнь по нервам бьет. Надо смотреть вокруг, за что зацепиться, чтобы не потонуть. И выходы постоянно искать, прикидывать.

Легкая летняя тьма уже опустилась на прекрасный город. Небо распахивало свои бездны, подмигивая мириадами звезд. Ясное ночное небо словно сулило защиту. Там, в вышине, не было места горю и боли.

– Ничего, – задумчиво произнесла Наташа, – вынырну. И не такое переживала. Ты как? Не засыпаешь еще?

– Ни в одном глазу, – покачала головой Варя.

– Вот я тебе про первую любовь свою сейчас расскажу. Скучно не будет.

Зигфрид

Да, о скуке рядом с Наташей и речи не шло. История ее первой любви полностью подтверждала это впечатление от ее яркой личности.

Первая настоящая любовь случилась у нее на втором курсе института. То есть раньше она, конечно, влюблялась, но вот чтобы точно понимать, что любовь пришла, такого не было. Она даже до этого удивлялась себе: может, ей вообще не дана способность любить? Или, возможно, слухи о существовании какого-то особого чувства людей друг к другу сильно преувеличены стихами и романами. Однако потом уверилась: любовь существует.

Она в свое время поступила в свой нефтегазовый институт только потому, что, во-первых, ей было все равно, куда идти, а во-вторых, это учебное заведение находилось рядом с ее домом. Пять минут пешком – зачем еще что-то искать? Она училась легко, хорошо, особенно по математике, физике, химии. Литература, история – это все казалось потерей времени. Не понимала она, зачем это все. Почитать ведь можно и так, без всякого школьного предмета. Захочется – и почитаешь. А не захочется, зачем мозг насиловать? Смысл какой? Вот с техническими предметами все было так четко и логично, что вопросов не было. Она собиралась получить диплом и выйти замуж. Работать, конечно, пришлось бы, чтобы дома не сидеть целыми днями, чтобы людей видеть и жизнь чтобы шла. Но до этого было еще далеко. Поступила легко, сразу после школы. И училась без проблем. Парней вокруг было много, причем очень даже приличных парней. Времени впереди было предостаточно, чтобы основательно оглядеться и выбрать себе достойного партнера. И вот в начале второго курса заглянула Наташа на кафедру в поисках препода, который назначен был ее руководителем по курсовой работе. Препода не нашла, зато познакомилась с Зигфридом.

Она как увидела его, так и обалдела от невиданной мужской красоты. Высокий, крепкий, загорелый, синеглазый и светловолосый человек вызвал у нее единственную ассоциацию.

«Викинг!» – ахнула про себя девушка.

После секундного замешательства она нашла в себе силы спросить у викинга, не знает ли тот, когда должен быть Вандышев.

– Скоро будет, я сам его жду, – ответил красавец с легким акцентом.

За то время совместного ожидания профессора они и познакомились. Прекрасного незнакомца звали Зигфрид. Приехал он из Германии. Оказывается, он когда-то закончил этот самый институт, потом сразу остался в аспирантуре и защитил кандидатскую. За этот период ГДР уже влилась в ФРГ, он стал работать в фирме, связанной с добычей и транспортировкой газа, а теперь вот набралось много материалов, решил, почему бы не защитить докторскую, если есть такая возможность. Профессор Вандышев был его научным руководителем, когда кандидатскую готовил. Сейчас вот собирается по докторской с ним проконсультироваться.

– Ничего себе! – наивно поразилась Наташка, – вы же молодой еще. А уже докторская.

– А зачем тянуть? – вполне по-русски ответил Зигфрид. – Жизнь короткая. Надо все успевать.

– Точно, – согласилась девчонка, – только я ничего что-то не успеваю. Мне бы курсовую как-то соорудить.

– Главное, из Интернета ничего не скачивай. Вандышев не простит. Лучше сама делай, пусть не очень хорошо, но сама. Он тогда поможет. А заметит, что не свое ему принесла, прогонит.

– Да знаю я, – обреченно вздохнула Наташа, – уже наслышана. Вот и боюсь его как незнамо кого.

– А хочешь, я помогу тебе? – предложил викинг. – Я на три недели приехал. Могу в свободное время быть полезным.

– Хочу! Очень хочу! – просияла она.

И принялся Зигфрид весьма усердно помогать. Очень дельные советы давал, план подробный составил, даже со списком литературы помог. В течение двух недель они виделись каждый вечер. Без исключений. Наташа сгорала от безответной любви, но даже виду на подавала. Она старательно работала над курсовой. И над своей влюбленностью работала тоже, объясняя себе, что нечего тратить время на несбыточные мечты. Помимо рабочих бесед происходили у них и простые разговоры о том о сем. Ей о себе особо нечего было рассказывать: папа-мама, школа, экзамены, мечты. Мечты у нее тогда бродили в голове смешные: путешествовать по всему миру, а еще выйти замуж по сильной любви, чтоб до конца жизни вместе быть неразлучно, ну и родить детей побольше.

– Сколько? – пытался уточнить Зигфрид.

– Много, – смеялась Наташа, – откуда я знаю, сколько именно? Ну, сколько получится, хоть десять.

– Я тоже хочу много, – поддерживал ее стремление Зигфрид. – Я вот один у родителей, и это плохо.

– Я тоже одна, – вздыхала девушка, – скучно жить одной. Я своих столько просила, они никак. Жизнь, говорят, тяжелая. А она не такая уж тяжелая. Не знаю, чего они трусили.

– И я все детство мечтал о брате или сестре.

– И чего? У вас же все хорошо вроде было, лучше, чем у нас, – не понимала Наташа.

– Не знаю. Не могу понять. Они выстроили огромный дом. Просто огромный. И живут в нем одни. Я в другом городе работаю, редко приезжаю. Но они счастливы в этом доме. Исполнили свою мечту.

– Значит, им так правильно кажется, раз счастливы, – мудро подводила итог девушка.

– Наверное, да. Но у них еще другое. Сложный разговор. И ты можешь не понять.

– Почему это я могу не понять? Пока на ум не жаловалась.

– А для некоторых вещей нужен не столько ум, сколько личный опыт. Или большая способность к сочувствию. У нашего народа ужасный исторический опыт. Поэтому ты вряд ли поймешь. У вас своя точка зрения на историю, своя боль. Поэтому ты можешь воспринять все по-другому.

Наташа настаивала, а когда она настаивала, устоять не мог никто. И однажды вечером она услышала рассказ Зигфрида о собственных ощущениях его – человека, ни в чем не виноватого перед другими, но по рождению, по приговору истории несущего на себе бремя вины за свой народ.

Наташа, конечно, знала про войну, у нее дед воевал, и она гордилась жизнью деда и тем, что он не струсил, не спрятался, а с июля 1941-го по май 1945-го отстаивал их (всего народа) право жить на своей земле, говорить на своем языке и по-своему обустраивать жизнь. Она слышала о том, как молодые парни освобождали города своей родины и находили там не дома, а пепелища, не родных, а могильные холмы. И как они мечтали о мести немцам. А когда оказались в поверженной Германии, желание мести куда-то улетучилось.

– Почему, деда? – настойчиво выспрашивала Наташа. – Надо было им наподдать как следует. Чтоб знали.

– Лежачего бить – грязное дело, – неизменно отвечал дед.

И вот сейчас она слушала историю Зигфрида, человека, как выходило, из стана бывшего врага, хоть и родившегося много лет после войны, но все равно – от тех, кто был противником.

Зигфрид говорил о том, что вырос с ощущением стыда. Он с детства знал, какие чудовищные вещи творились в Европе по вине его страны. Все ли были преступниками? Все ли были виновны? В том-то и дело, что преступниками были далеко не все. В его семье, например, так получилось, что никто не воевал. Деду его просто несказанно повезло: умер в 1939-м от воспаления легких. А отец на фронт не попал по молодости лет. То есть лично на их семье нет преступлений. А вина есть. Потому что историческая вина ложится на весь народ. И жить с грузом этой вины очень и очень тяжело. Оправданий-то никаких быть не может тому, что изобрели и совершили тогда нацисты.

– Ты догадываешься, что это такое – думать обо всем своем народе как о носителе вины? – вглядывался в глаза девушки Зигфрид, пытаясь увидеть в них понимание.

– Я не знаю, – опускала глаза Наташа, по уши влюбленная и потому не смеющая судить.

– У нас был философ, Карл Ясперс, он написал целый трактат «Вопрос о вине». Тебе надо прочитать, я знаю, на русском это тоже есть. Мне в свое время очень помогло это чтение. Я как-то разобрался в себе. Я там очень хорошо запомнил про принцип «горе побежденным». Да, мы были побеждены. И справедливо, и правильно. Но что нам оставалось? Умирать всем? Это не выход. Значит, жить. И делать то, что требует победитель. А это бывает нестерпимо. И Ясперс первый призвал к тому, чтобы с достоинством взять на себя вину, осознать ее характер и не увиливать от личной ответственности. У немцев много времени ушло на то, чтобы вернуть себе чувство собственного достоинства. Не уверен, что оно полностью вернулось. И это больно.

Зигфрид снова внимательно посмотрел на девушку.

– Вот тебя не удивляет мое имя, конечно. Потому что для тебя оно обычное иностранное имя, правда? – спросил он.

– Нет. Не обычное, – сказала Наташа, – я как раз с самого начала, когда мы познакомились, подумала, что у тебя имя какое-то оперное, что ли. Не слышала в обычной жизни таких имен. Ну, часто встречались Дитрих, Ханс, Фридрих, Дитер, Мартин. А Зигфрид – это редкость.

– Ты молодец! Я не ожидал, – искренне восхитился собеседник, – все точно. Имя оперное. Вагнер. Но до всяких опер есть сказания немецкого народа «Песнь о Нибелунгах». В них – народная душа, доблесть. У каждого народа есть свои герои, о которых из поколения в поколения детям рассказывают. У нас Зигфрид. Он был сыном короля и с юных лет прославился красотой, благородством, прекрасным воспитанием, смелостью. Его считали украшением страны. Для него долг и честь были превыше всего. И потом Зигфрид победил нибелунгов, овладел их кладом, золотом Рейна. Но он – герой трагический. В юности он убил дракона. Кровь убитого дракона попала ему на руку, и он почувствовал, что кожа его словно покрывается броней. Тогда он решил, что должен весь искупаться в крови дракона, чтобы стать неуязвимым и непобедимым.

– Фу, – сказала Наташа, – ни за что бы не стала купаться в крови дракона.

– Даже если это сделало бы тебя сильнее всех людей? – удивился потомок нибелунгов Зигфрид.

– А я не хочу быть сильнее всех людей. Все равно когда-нибудь умирать придется. Чего всю жизнь в этой бронированной коже ходить? И потом – это же какая гадость – драконья кровь!

– Видишь! У каждого народа – свое. А я в детстве мечтал встретить дракона, вступить с ним в схватку и победить его.

– А почему он трагический, раз непобедимый? – задумалась девушка.

– Хороший вопрос. Очень правильный. Когда он купался в крови дракона, ему на спину между лопаток упал листочек с липы. И он не заметил этого. Но кровь дракона не попала на это место. Так что он был уязвим. И знал об этом. По наивности он рассказал об этом своей жене Кримхильде. А та поведала об этом Хагену. Она-то думала, что тем самым защищает своего любимого мужа, что Хаген будет страховать ее мужа со спины во время боя. А он только и мечтал убить Зигфрида. И у него это получилось. Кримхильда не знала, что Хаген на самом деле преданный вассал Гунтера, с которым у Зигфрида был конфликт. Хаген втерся к ней в доверие, она и мысли не допускала, что он такой жестокий и коварный. И зря. Верить никому нельзя. Язык надо всегда за зубами держать.

– Жаль, – сказала Наташа, – глупо как происходит. У каждого героя находится уязвимое место. У греков, помнишь, был Ахилл? И у него пятка была беззащитная. Так это его, когда он был младенцем, богиня купала в специальной воде, держа за пяточку. Это как-то мило. А кровь дракона… Бррр…

– Да! – обреченно кивнул Зигфрид. – Да! У нас – кровь дракона. Я только сейчас подумал: может быть, у народа судьба такая, что в основе всего нашего представления о силе плещется кровь дракона.

– Так тебя в честь него назвали? В честь вашего героя?

– Именно так. И ты не понимаешь, что в этом был своего рода вызов. Хотя даже ты почувствовала, что имя необычное.

– Про вызов понимаю, – не согласилась Наташа, – это как если бы у нас вдруг ребенка Ильей Муромцем назвали. Люди бы удивлялись.

– Ну, и у нас удивлялись. Потому что все эти истории с героическим немецким духом очень культивировались в нацистские времена, понимаешь. А отец счел необходимым именно так проявить собственное достоинство. И всегда внушал мне, что на нас вины нет, есть ответственность за то, чтобы подобного не повторилось. Он считал, что мы должны помнить о наших древних героях.

– Ну и ладно, – миролюбиво заметила Наташа, – пусть. Красивое имя. И сейчас уже вроде все успокоились. Вы давно уже в полном порядке.

– Так кажется со стороны, – печально ответил Зигфрид.

На следующий день он принес ей ту самую книгу Ясперса на русском языке, о которой упоминал в разговоре.

– Вот, прочитай.

– Мы же все обсудили, Зигфрид. Все же ясно и понятно. Зачем мне это читать? – спросила Наташа.

– Потому что я люблю тебя! – пылко воскликнул ее прекрасный герой. – Люблю! И хочу, чтобы мы поженились. И чтобы у нас были дети. Много. Сколько ты захочешь. И жили бы долго и счастливо. И чтобы ты меня понимала. А я буду стараться понимать тебя.

– Ты – ты сейчас… Ты правда это сказал? – не поверила своим ушам Наташа.

– Да! – последовал решительный ответ.

Наташа выхватила из его рук книгу Ясперса о политической ответственности Германии и прижала ее к груди как самую заветную добычу.

– Да! – выкрикнула она. – Да! Да! Да! Я буду читать твою книгу. Я буду понимать тебя. И жить всю жизнь с тобой – буду. И все остальное – да!

И были они счастливы как два первобытных человека. Вообще ни о чем не думали, смеялись и радовались, говорили, как кто из них влюбился (оказалось, что оба – с первого взгляда), как долго боялись даже надеяться…

До Зигфрида у Наташи было несколько влюбленностей. Со всеми вытекающими последствиями, то есть с близостью и все такое. И то, что принято было называть отношениями, ее как-то не особо впечатляло. Ожидания были всегда прекраснее их торопливого и малоэстетичного осуществления. Она даже как-то смирилась с этим, решив, что прекрасные стороны секса придуманы сказочниками и лучше ничего не ждать.

Когда у них с Зигфридом все произошло, оказалось, что близость может быть прекрасной, гораздо даже прекраснее любой мечты о ней. Зигфрид думал о своей возлюбленной, стремился сделать ее счастливой, не спешил, был нежен, внимателен и великолепен в своей нежности.

Потом он улетел, они каждый день общались, скучали неимоверно. Она начала учить немецкий. Он вернулся через месяц, и она уже могла кое-как говорить с ним на его языке. В тот приезд Зигфрид сделал ей официальное предложение. Родные не возражали.

– Германия – культурная страна, пусть едет, – разрешил дед, – а если что – мы в обиду не дадим.

Свадьбу решили сыграть летом, после Наташиной сессии. Как раз у Зигфрида в мае должна была состояться защита докторской. А потом и погуляют. Наташа почему-то очень боялась говорить подругам о грядущем невероятном счастье. Ей страшно было спугнуть свою удачу. Она решила, что когда вернется осенью из Германии с кольцом на пальце, тогда и расскажет всем, какая радость с ней приключилась.

У Зигфрида, как и у легендарного немецкого героя, чье имя он носил, имелась генетическая тяга к подвигам. Но какие подвиги можно совершать в наше время, когда драконов всех перебили давным-давно? Однако – было бы желание, а возможности для геройства найдутся всегда. Зигфрид с юности увлекался альпинизмом. В покорении горных вершин он видел огромный смысл. Так укреплял он свой дух и свое человеческое достоинство. Наташа никогда не общалась с альпинистами и никогда не была в настоящих горах. Видела горные вершины, отдыхая у моря, любовалась, но что такое горы, представляла себе плохо. Она совсем не боялась за любимого: он был сильным, умным, рассудительным. Он столько гор уже покорил! Что с ним может случиться? И к тому же Зигфрид пообещал (хотя она его об этом даже не просила), что после свадьбы он берет на себя полную ответственность за свою семью, то есть за нее, Наташу, за их будущих детей, поэтому этим восхождением он завершит занятия альпинизмом. Наташа даже расстроилась за него:

– Зачем завершать? Если тебе нравятся горы, ты же вполне можешь продолжать. Я только рада буду, что тебе хорошо.

Зигфрид растроганно засмеялся:

– Ты просто не представляешь себе всю степень риска, любимая. И хорошо, что не представляешь. Впрочем, тебе не придется за меня волноваться. Мы всегда будем рядом.

В общем, все было совсем-совсем готово. Язык она освоила и говорила бесстрашно, хоть и с небольшими грамматическими ошибками (падежи в немецком не легче, чем в русском, для иностранца), но вполне чисто, почти без акцента. Виза невесты, билет, чемодан с нарядами для торжественных встреч с родственниками жениха. Они договорились, что Зигфрид встретит ее в аэропорту.

– Если получится, я еще позвоню накануне, но может и не получиться, не волнуйся, – заранее предупредил любимый.

Он не позвонил. Она не волновалась. Полетела ранним, утренним рейсом. У него там было еще на два часа меньше, не до звонков.

Наташа летела в самолете, закрыв глаза. Она не спала, нет, все время полета она представляла себе их скорую встречу: его прекрасное лицо, его улыбку, распахнутые для объятия руки…

Она удивительно быстро прошла паспортный контроль, получила свой багаж, устремилась к выходу, чтобы быстрее, быстрее обняться со своим ненаглядным.

Зигфрид ее не встречал. Сначала она даже не встревожилась, решила, что жених опаздывает, и приготовилась спокойно ждать. Но тут взгляд ее упал на высокого пожилого человека, держащего в руках плакатик с ее именем и фамилией. «Не смог встретить, прислал таксиста», – так думала Наташа, подбегая к встречающему ее немцу.

– Здравствуйте! Это я! Вы меня встречаете! – радостно обратилась она к шоферу на немецком.

– Наташа! – воскликнул человек. – Ах, Наташа!

Девушке показалось, что она слышит голос Зигфрида. И вообще… Встречающий был очень похож на ее жениха – и ростом, и всем обликом. Только волосы седые.

– Вы – папа Зигфрида, верно? – догадалась она.

– Да, это так. Поедем, девочка.

– А Зигфрид? Где он? Он здоров? – спрашивала Наташа, стараясь успеть за быстро шагающим к парковке будущим свекром.

– Сейчас приедем домой, и ты все узнаешь, – ответил отец.

Что-то кольнуло ее в сердце. Чуть-чуть.

– Зигфрид заболел, да? – спросила она снова, но ответа не дождалась. Может быть, отец не услышал ее вопрос?

Машина быстро и почти бесшумно мчалась, приближаясь к отчему дому ее любимого. Скоро все само откроется. Надо спокойно ехать и молчать, раз ей не отвечают. Она стала смотреть по сторонам на домики, садики, газончики. Красиво все выглядело, ухоженно, добротно. Но все-таки гораздо приятнее было бы ехать мимо всей этой красоты с Зигфридом.

Они подъехали к большой эффектной вилле с садом дивной красоты. Ворота сами собой открылись, пропуская хозяйское авто.

Наташа вышла, ожидая, что вот теперь уж наверняка к ней выйдет Зигфрид. Даже если болен, все равно вый дет. Он такой. Упрямый и сильный.

Но Зигфрид не вышел. На пороге дома появилась статная женщина с измученным лицом, невероятно похожая на Наташиного жениха. Ясно, что мама. Отец с матерью провели ее в дом, усадили за огромный стол в гостиной и только тогда сообщили все. Зигфрида больше не было на этом свете. Он перестал существовать. Разбился в горах уже на спуске с вершины, почти перед самым завершением своего заключительного путешествия в горы.

– Он много раз говорил, что это его последнее восхождение. Оно и стало последним, – повторяла несчастная мать.

Она не плакала. Глаза ее лихорадочно блестели, губы потрескались. Но голос почти не прерывался. Только говорила она очень медленно, словно переводя дух перед каждым словом.

– Мы не стали тебе сообщать заранее. Думали, так лучше. Зигфрид очень любил тебя и уважал. Мы одобряли его выбор. И сейчас… Нам хотелось, чтобы ты подольше побыла в неведении. Каждый день неведения – это лишнее время твоего безоблачного счастья. Как бы ты летела к нам, если бы знала, что летишь не на встречу с женихом, а на его похороны? – объяснял их молчание отец.

Наверное, они были по-своему правы. Выдержка их железная поражала. Правда, Наташа тоже не плакала. Она, конечно, верила тому, что рассказывали ей родители Зигфрида. Понимала, что сын их действительно разбился в горах. Понимала, верила… И – не понимала и не верила! Единственное, что она осознавала как данность: они не поженятся с Зигфридом. И больше никогда не увидятся. Никогда-никогда. Если только в ее снах. Но разве это считается? Кстати, она не была уверена, что, если бы ей сообщили о гибели жениха, когда она была еще дома, в Москве, у нее хватило бы сил прилететь сюда. Мало того. Даже если бы Лутц (так звали отца Зигфрида) сказал ей о трагедии в аэропорту, она вряд ли нашла бы в себе силы ехать в их дом. Скорее всего, тут же поменяла бы обратный билет и улетела домой, к своим. Дома легче зализывать раны. Стены помогают, воздух помогает, все вокруг словно окутывает тебя в незримый кокон, смягчая удар.

Так что – правильно они все рассчитали. Если смотреть с точки зрения красоты траурной церемонии, людской молвы и былинной мощи страстей. Похороны состоялись на следующий день. Наряд для Наташи был уже готов. Вместо белого платья с белой кисейной фатой – черный костюм по фигуре и маленькая шляпка-таблетка с густой черной вуалью. Родители позаботились обо всем.

Наташа очень жалела, что ей пришлось увидеть Зигфрида в гробу. Ей было бы гораздо легче не помнить его бездыханное тело, его почти до неузнаваемости загримированное лицо с незнакомым выражением бесполезной непреклонности. Лучше бы она думала о нем как о живом, просто уехавшем далеко-далеко. Но взглянуть пришлось. На долю секунды. Она наклонилась и сделала вид, что поцеловала Зигфрида в лоб. Только сделала вид. Ей совсем не хотелось прикасаться губами к этому гриму для мертвецов, которым они покрыли всю его кожу. И еще: он весь был пропитан каким-то странным запахом, не противным, но не живым, химическим, который хотелось поскорее забыть навсегда, как одну из примет ужаса.

На прощание с Зигфридом собралось очень много людей. Все подходили к ней, выражали свое соболезнование. Наташа кивала, радуясь, что несостоявшаяся ее свекровь позаботилась о густой вуали, что никто не может видеть ее лицо, глаза, губы. Только общие очертания. И этого вполне достаточно для жадно любопытных глаз.

Потом тело кремировали, все попрощались и разъехались по домам. Даже поминок не устроили, как это в России полагается. В тихом безжизненном доме они уселись за пустой огромный стол в громадной столовой. И все. Тогда Наташе, несмотря на ошеломление и ощущение, что она никак не может проснуться, находясь в самом эпицентре ночного кошмара, пришло в голову рассказать, как прощаются с ушедшими в мир иной у нее на родине. Они недавно хоронили дальнего родственника, так что она была в курсе всех деталей. Кутья, блины, красная икра (черную тоже можно, но она очень дорогая, а красная – в самый раз), водка. И пить нужно не чокаясь. И говорить о покойнике. Вспоминать, какой он был. И произносить: «Пусть земля будет пухом» и «Вечная память». Родители слушали с интересом. Видно было, что они цепляются за любую возможность смягчить свое горе.

– Хотите, я испеку блины? – предложила Наташа.

– А я съезжу в русский магазин за икрой и водкой! – подхватил Лутц.

– А я на стол накрою, – взялась за дело Бруна.

Через час они уже сидели на кухне перед горкой блинов и поминали Зигфрида по русскому обычаю.

– Я прошу тебя, оставайся у нас навсегда, будь нашей дочкой. Мы все бумаги оформим: вид на жительство и прочее… Нам пойдут навстречу. Это особый случай. Будешь жить с нами, мы все оставим тебе, – упрашивал Наташу Лутц.

– Зигфрид очень любил тебя. И я всегда мечтала о дочке, – подхватывала Бруна, – оставайся с нами. Ты не пожалеешь. Тебе будет хорошо, увидишь.

Наташа и мысли не допускала, что останется жить в их доме. Она бы тут, у них, никогда не выкарабкалась из своего горя. Это ей стало понятно с первых часов пребывания там. Но и уехать сразу она не смогла. Уж очень жаль ей делалось этих несчастных родителей. В память о Зигфриде, ради него продержалась она достаточно долго, больше трех недель, рядом с ними. И это было незабываемое время! Несколько вечеров подряд Лутц и Бруна просили Наташу испечь блины. Им очень понравились поминки, то облегчение, которое им приносил алкоголь, и разговоры о детстве сына. Очень пышно, с разнообразными деликатесами и изысканными винами отметили девять дней. И потом Наташа велела передохнуть. Потому что, по всем приметам, после девяти дней немного легчает, отпускает чуть-чуть.

– Будем отвлекаться иначе, – сказала она, лихорадочно стараясь что-то придумать.

А Лутц и Бруна придумали для Наташи сюрприз. Они постучались к ней в ее спальню, когда она уже переоделась в ночнушку и готовилась улечься спать, и вручили непонятную коробку, перевязанную красивой ленточкой.

– Вот, – сказал Лутц, – это чтобы тебе не было грустно в кровати одной. Развлекись.

Бруна приветливо улыбалась, кивая тому, что произносил супруг.

– Это отличная штука, мы самую дорогую выбрали, – подбадривающе произнесла она.

Оставшись одна, Наташа открыла красивую подарочную коробку и глазам своим не поверила: в ней оказался мужской… ну, как это помягче сказать… член! Пенис, культурно выражаясь. Совершенно натуральный, как живой. Ей даже смотреть на это было неприятно. Как издевательство какое-то. Она поначалу никак не могла понять людей, которые невесте погибшего сына дарят такую штуку. Вот у них дома такое даже в голову никому бы не пришло. Все-таки существуют какие-то границы. Мы же не животные. У нас есть душа. И наша любовь – она другая, чем у животных. Во всяком случае, так принято считать. Разве, потеряв так жестоко и несправедливо любимого человека, она о его причиндалах тоскует? Ей души его не хватает, тепла! Наташа разглядела штуковину, поняла, что это какой-то многофункциональный вибратор, и снова оскорбилась. Неужели ей теперь вот этим надо довольствоваться?

Она встала перед зеркалом, скинула рубашку и посмотрела на свое молодое стройное тело, словно у него спрашивая, возможно ли ей обрести настоящее счастье, будет ли у нее любовь, нежность, страсть? Родятся ли дети? Что ее ждет вообще-то?

– Все будет, – обещало тело, – убери эту ерунду с глаз долой. Еще чего выдумали!

Полночи Наташа не спала, пытаясь разобраться в мотивах такого подарка. Потом решила, что никакого желания оскорбить или даже унизить ее не было у несчастных родителей Зигфрида. Они действительно искренне хотели ее развлечь! Видимо, эта догадка оказалась верной, потому что как раз после нее она и заснула крепким девичьим сном.

Утром девушка вернула коробку Лутцу.

– Это не живое. Мне нужен Зигфрид, а не это. Любовь, а не механика, – стараясь быть любезной, проговорила Наташа.

– Я понимаю, – вздохнул несчастный отец. – Это холодное, да?

– Да. Холодное. Не живое, – нетерпеливо повторила девушка, желавшая скорее избавиться от подарка.

Оставшееся время они куда-то ездили, смотрели достопримечательности, ходили по магазинам. Родители стремились накупить Наташе кучу дорогущей одежды, всякие бессмысленные вещи, которые могли бы подарить радость, если бы был жив человек, к которому она так стремилась.

Приглядываясь к немецкой жизни, Наташа убеждалась в том, что нравы и привычки их народов имеют ряд серьезных несходств. Например, в доме у Бруны и Лутца был бассейн. А она как раз обожала плавать. По утрам перед завтраком она проплывала раз десять туда и обратно и выходила из воды бодрая и полная сил. Однажды к ней присоединилась и Бруна. Она подошла к бортику в халате, скинула его и оказалась совершенно голой. Наташа потупила взор.

– Ты зря в купальнике плаваешь. Зачем? Гораздо приятнее так, – спокойно произнесла хозяйка дома, спускаясь по ступеням в воду.

И тут показался Лутц. Тоже совершенно голый! Спокойный такой. Как будто так и надо! Плюх в бассейн! И поплыл.

Ничего себе развратники, подумала тогда Наташа.

– Ты стесняешься? – спросила ее потом Бруна.

– Да, – ответила девушка, – у нас так не принято. Я не смогу.

– Хочешь, мы тоже будем плавать в купальниках? – участливо предложила мать Зигфрида.

– Вы делайте, как вы привыкли. А я буду – как я, – сказала тогда Наташа.

Но родители с тех пор при ней голышом не плавали.

То, что это был никакой не разврат, Наташа поняла, когда они ездили по всяким курортным местечкам, останавливались в отелях на водах. И всегда немцы плавали голышом. И никто не краснел, не стыдился, не убегал в ужасе. Такие традиции. Они проще относились к своим телам, без смущения. Наташа, обогащенная опытом путешествий, понимала теперь, что и тот странный подарок сделан был от души и чистого сердца, с искренним желанием доставить удовольствие. Ну, разные мы в этом, что поделаешь!

Перед ее отлетом домой супруги торжественно показали свои завещания. По ним выходило, что тот из них, кто покинет этот мир первым, оставляет все имущество живому партнеру. А после смерти этого одинокого человека все, чем они владели при жизни, достанется ей, Наташе.

– Да мне не надо! – отказывалась она. – Зачем вы?

– А больше некому, – отвечали Лутц и Бруна, – и нам радостно сознавать, что все достанется тебе. Нам жаль, что ты решила уехать. Но это можно понять. И все же – навещай нас.

– Конечно! Обязательно, – обещала Наташа, – и ничего мне не надо, никакого имущества. Зачем?

Она с тех пор вот уже десять лет навещает этих одиноких людей в годовщину гибели их сына. Всегда одна. Мужу она ничего не рассказала о своей первой любви. Чего ради рассказывать? Это умерло и похоронено, глубоко-глубоко. И в институте никто так и не узнал о ее несостоявшейся свадьбе. Хорошо, что она тогда решила сообщить все задним числом. Как чувствовала. Знают о той беде только пятеро: Наташа и родители с обеих сторон.

К окончанию института она вышла замуж за этого своего нынешнего красавца. Он долго ее добивался, просто проходу не давал. Обещал вечную любовь. И она поверила. А ведь много было ухажеров, много других возможностей. Но этот был так убедителен! Сама в итоге увлеклась. И сама себе сказала: вот с ним и буду вместе – на всю оставшуюся жизнь. И вот оно как оказалось в итоге.

– А может, еще простишь? Может, он и не уйдет, когда ты ему о своем решении скажешь? – предположила Варя.

– Нет. Не прощу. И с ним не останусь. Кому как, а по мне, предательство – самая мерзкая штука. Вранье и предательство. Даже думать о нем не могу как о человеке. Все. Чужой и чужой. Отрезало. Ты бы видела эту картинку там, в ресторане, тогда бы и вопросов мне таких не задавала. Это же невозможно пережить. Вон Анна Каренина: просто так, из-за подозрений, что мать Вронского хочет его на ком-то там женить, что он ее разлюбил, занервничала до того, что под поезд бросилась. А мы теперь что? Железные? Мы даже в обмороки падать разучились. Сдерживаем эмоции. Так и эмоций вообще не останется. Никаких. А он пусть знает, что за все в жизни придется отвечать. И что любая ложь всплывет. Дерьмо не тонет. Именно поэтому оно и оказывается вечно на виду. Это тоже надо учитывать.

Славянские истории

– А скажи, Зигфрид тебе снился потом? – с интересом спросила Варя.

– Много раз.

– И как? Хорошо или плохо? Просто я как-то слышала, что если хорошо снится покойник, значит, нет у него обиды на того, кому он снится. А если что-то плохое во сне, значит, сердится он на что-то.

– Не на что ему на меня сердиться, – покачала головой Наташа. – Приходил в снах, да… Знаешь, первый сон был очень яркий. Это еще там, у них в доме. Недели через две после его гибели. Мне приснилось, что я стою перед огромным, не обхватить, дубом. Я в старинной одежде, волосы по плечам. И вижу его, Зигфрида. Он в кольчуге, с мечом. Ну, примерно как наш Илья Муромец из «Трех богатырей» в Третьяковке. То есть – лицом Зигфрид, а одет как русский богатырь. И у него с меча кровь стекает. Прямо ручьем. И я ему говорю:

– Так ты жив! Какое счастье!

А он мне широко так улыбается.

Я ему:

– А что это за кровь? Ты ранен?

– Нет, – отвечает, – это кровь дракона. Я только что победил дракона. Пойдем, выкупаемся в его крови. Никто нас не сможет победить тогда.

А я, представь, ему отвечаю:

– Да, обязательно выкупайся в этой драконьей крови! А я послежу, чтобы тебе на спину не упал листок липы.

Потом смотрю: а мы же не под липой вовсе, а под дубом. И думаю: ну правильно! Это же т о т, древний, Зигфрид под липой дракона убил. А мой – тут, под дубом!

– И как? – поторопила ее Варя, – выкупался он?

– Да! Только я не видела сам процесс. Хотя и следила за листочками, чтоб на него не упали. Сам он как-то наклонился к земле. Там, видно, лежал этот дракон. А я смотрела наверх, на крону дуба. Он потом встал передо мной, светлый, красивый, как в жизни, и говорит, что теперь моя очередь, мне теперь надо вымазываться этой кровью. Я ему говорю:

– А по тебе не видно, что ты это сделал.

Он отвечает:

– Так это и не должно быть заметно. Свою силу чувствую только я.

И, представь, Варь я, хоть и во сне, но думаю: ну его, этого дракона. Мало ли во что я внутри себя превращусь, если свяжусь с его кровью. Мне еще детей рожать. Так прямо и подумала! И Зигфрид говорит:

– Я вижу, тебе не хочется это делать, верно?

Я кивнула.

– Ну и правильно. Из двоих кто-то должен быть сильным, а кто-то слабым. Сильный защитит слабого. Ты – под моей защитой всегда. Запомни! – это он мне так сказал. По-немецки. Хотя в обычной жизни мы чаще всего на русском общались.

Я его еще спросила:

– Ты не уйдешь больше?

А он ответил:

– Даже если ты меня не сможешь видеть, я буду рядом. Ничего не бойся. Будь счастливой.

Я хотела ему сказать, что смогу быть счастливой только рядом с ним, но он куда-то делся. Ну, и потом я проснулась. И очень расстроилась, что это был сон. Так мне с ним хорошо было! И всегда он мне по-доброму снится. По-доброму и к добру. Правда, последние полгода ни разу не приходил. Вот интересно, эти сны – только игра моего воображения или правда он откуда-то приходит?

– Наверное, все же приходит откуда-то. Случаются же вещие сны. Их кто-то нам посылает, – отозвалась Варя.

– Но чаще всякая чепуха в голове мельтешит, это уже родной мозг обрывки дневных впечатлений прокручивает, – задумчиво заговорила Наташа. – Хотя я вот вспомнила, что пару месяцев назад мне приснилось, как я иду по Староконюшенному мимо школы. Там школа такая старинная стоит, дореволюционная еще, я все время этим зданием любуюсь. И вот иду я там, а навстречу мне мой муж с девушкой. Идет, обнимает ее. На улице – никого! Только я и они. И он уже почти ко мне подошел, а меня все равно не видит, смотрит сквозь меня. Я его окликнула, а он идет себе, целует ту. Словно я человек-невидимка. Такой гадостный сон. Я даже вскрикнула. И проснулась. И муж проснулся. Я только тогда и поняла, что это всего лишь сон. Рассказала ему. Он меня еще по головке гладил. Утешал. «Успокойся, малышка», – говорил. А ведь это мне предупреждение было!

– А вот зачем эти предупреждения, интересно? Мы же все равно им не верим. «Это сон, это во сне». Утешаемся. И стараемся забыть поскорее, – недоумевала Варя.

– Может, чтоб удар смягчить. Сама не понимаю. Но одно чувствую: вот сейчас бы я в крови того дракона искупалась. С ног до головы. Чтобы ничегошеньки не чувствовать, стать непробиваемой на веки вечные. Понимаешь?

– Да. Очень хорошо понимаю.

– А почему ты меня про сны спросила? – встрепенулась вдруг Наташа.

– Я сейчас одну балладу с чешского перевожу. Просто для себя, из любви к искусству. Сердце радуется. До того красивая! И тоже, как ты говорила: у каждого народа свое. Вроде мы и похожи, и языки родственные, а все равно – есть такие различия, в которых душа народа раскрывается, и любишь эту душу, и видишь, какая она прекрасная, иная, чем наша, и при этом родная. Хочешь, расскажу? На твою историю похоже.

– Расскажи, – попросила Наташа.

– «Свадебные рубашки» – так называется баллада, – начала Варя. – Девушка плачет и молится перед иконой Богоматери: «Господи! Где мой батюшка? Уже на могилке его травка растет! Господи! Где моя матушка? Там лежит, возле батюшки, сестры тоже нет, брат убит на войне. Был у меня, несчастной, милый, жизнь бы отдала за него, но он отправился в чужие края и до сих пор не вернулся. Собирался в дальние края, утешал меня, слезы утирал, говорил, чтобы я лен посеяла, а пока лен растет, вспоминала бы его каждый день, через год сделала бы изо льна нити, через два – из нитей соткала бы полотно, а на третий год рубашки бы ему и себе сшила-вышила. И когда рубашки будут готовы, можно будет сплести мне свадебный веночек.

И вот – рубашки уже готовы, вышиты, сложены, уже скоро цветочки завянут на моем свадебном веночке, а о милом моем – ни слуху, ни духу, три года – ни одной весточки, жив ли, здоров ли, только Боженька о том знает!

Дева Мария, Ты одна можешь помочь мне! Верни мне милого из чужих краев, единственного моего, ненаглядного, верни мне милого! А если нет, то лучше забери мою жизнь: она мне и так без него не мила! Пресвятая Дева Мария! Пожалей меня, помоги!»

И только она так помолилась, как образ на стене ожил, словно кивнул. Девушка вскрикнула испуганно. А тут и лампадка, что едва горела, вспыхнула и погасла. Может быть, от сквозняка? Или это – злое знамение?

Вдруг послышались звуки шагов и в окошко постучали: тук-тук-тук!

– Спишь, мое сердечко, или бдишь? Это я, твой милый, здесь! Помнишь ли еще меня или другой в твоем сердце?

– Ах, мой милый! Я только о тебе и думаю! И сейчас о тебе молилась!

– Ну, оставь теперь молитвы, выходи, пойдем, пойдем, проводишь меня: месяц как раз освещает дорогу, по которой я пришел за своей невестой!

– О господи! – вздохнула Наташа, подливая в свой бокал вина. – Испокон веков у всех одно и то же! Ждем их, ждем, а потом они возвращаются!

«Они» Наташа произнесла с особой, загадочно-жуткой интонацией.

– Тебе дальше рассказывать или скучно стало? – взглянула на нее Варя.

– Не скучно. Грустно мне стало. Себя узнала. Рассказывай дальше, пожалуйста, Варь.

– Слушай и не перебивай, раз не скучно.

Девушка говорит жениху:

– Ах, боже правый! Что ты такое говоришь! Куда бы мы шли сейчас ночью! Ветер воет, пусто вокруг, подожди, когда утро настанет!

– День – ночь, ночь – день? Какая разница? – отвечает жених. – Пойдем сейчас. Днем мне сон веки смыкает. Пойдем, пока петухи не проснулись, я должен с тобой навек соединиться. Не медли, выходи, уже на рассвете ты будешь моей супругой!

Отправились они в путь: жених впереди, она за ним. И вдруг по всей деревне собаки завыли, как по покойнику.

– Какая дивная ночь, – говорит жених, – в это время мертвые встают из гроба, ты ничего не боишься, милая моя?

– Чего же мне бояться? Ты со мной. А око Божье надо мной. Скажи мне, милый, живы ли твои отец и мать и рады ли будут нашей свадьбе?

– Не спрашивай, не спрашивай, милая, иди скорее за мной, все сама увидишь. А что это у тебя в правой руке?

– Это мой молитвенник.

– Выбрось его прочь! Эти молитвы тяжелее, чем могильная плита. Выбрось! Легче будет поспевать за мной!

Взял жених из рук ее книжку, выбросил, и разом миновали они десять миль! А дорога-то шла по скалам, по чаще лесной, где дикие звери выли, словно предупреждали о скором несчастье.

А жениху хоть бы что! Он вперед, она за ним, по камням, скалам, белые ножки ее разбиваются о камни, кровь на них остается.

– Дивная ночь, ясная, – снова говорит жених, – в это время мертвые с живыми встречаются, ты ничего не боишься, милая моя?

– Чего же мне бояться? Ты со мной, а рука Господа надо мной, скажи мне, мой милый, а готов ли твой домик, чиста ли светличка, весела ли? И близко ли от дома костел?

– Не спрашивай, не спрашивай, милая, скоро все сама увидишь, иди скорее, время бежит, а дорога еще дальняя. А что у тебя за поясом?

– Это мои чётки.

– Ха, эти чётки, как кольцо змеи вокруг тебя! Они дышать тебе не дают, выбрось их прочь, мы спешим!

Схватил он четки, выбросил, и одолели они сразу двадцать миль.

А дорога шла низиной, через воды, луга, и жабы кричали в болоте, как по покойнику.

А жених все бежит вперед и вперед, а она уже еле поспевает за ним, осока режет ее бедные ножки, и трава на всем пути окрашена ее кровью.

– Дивная ночь, ясная, – произносит жених, – в это время живые спешат к гробу, ты ничего не боишься, милая моя?

– Ах, не боюсь, ведь ты со мной, а воля Божья надо мной. Дай только отдохнуть чуть-чуть, дыхание ослабло, ноги дрожат, в сердце словно ножи вонзились!

– Поспеши, девочка моя, ведь скоро мы уже там будем! Гости ждут, ждет угощение, а время летит, как стрела. А что у тебя там на шее за веревочка? И что на той веревочке?

– Это крестик от моей матушки.

– Ха-ха! Это проклятое золото, углы у креста острые, колют тебя, выбрось его, полетишь, словно птица.

Сорвал он крестик с ее шеи и выбросил, и одолели они одним махом тридцать миль!

И вот перед ними на широкой равнине высится строение с высокими окнами и башня с колоколом над крышей.

– Вот мы и пришли, милая моя! Ничего не видишь?

– Ах, боже! Это же костел!

– Нет, не костел, это мое владение!

– Твое владение? Это кладбище и ряд крестов?

– Это не кресты, это мой сад! А ну-ка, милая моя, давай-ка, прыгай через ту стену!

– О нет! Оставь меня! Жуток и ужасен твой взгляд, дыхание твое как яд, а сердце словно твердый лед!

– Не бойся ничего, милая моя, у меня весело, всего много! И мяса достаточно, хоть и без крови. Но сегодня впервые будет иначе! А что у тебя в узелке, милая моя?

– Рубашки, которые я сшила.

– Нам больше двух и не нужно: одна тебе, другая мне.

Он взял у нее узелок и с хохотом бросил его на могилу за оградой.

– Ничего не бойся, смотри на меня и прыгай за узлом через забор, – велел он невесте.

– Но ты же всю эту тяжкую дорогу бежал передо мной, прыгни и сейчас первым, – отвечала ему она.

Жених перескочил через ограду, не думая о предательстве с ее стороны. Перескочил, а девушки снаружи не видать, только белая ее одежда мелькнула неподалеку. Бежит она, надеется укрыться в убежище.

Увидела маленький домик с низенькой дверкой, скользнула туда, закрыла дверь на запор, огляделась: комнатка, как клеть, без окон, лунный свет сквозь щели пробивается. И видит она, в центре, на дощатом помосте – мертвец. А снаружи звуки раздаются: целый полк могильных тварей собрался, шумят, стучат, песни страшные воют. Тут в дверь раздался страшный стук, друг ее кричит снаружи: «Поднимайся, умерший, открой мне затвор!»

И мертвый открыл глаза, поднял голову, огляделся…

– Боже Святый, помоги! Не отдай меня дьявольской силе! А ты, мертвый, ляг и не вставай! Пошли тебе Господь Бог вечный покой! – взмолилась девушка.

Тогда мертвый положил голову и закрыл глаза, как раньше.

Но снова раздался страшный стук в дверь, еще громче кричит ее друг:

– Поднимайся, мертвец, отодвинь засов!

И от этого стука, от этого голоса мертвый снова поднимается и разворачивает свое тело к двери.

– Господи Иисусе Христе, Спаситель душ! Смилуйся надо мной! – молится девушка. А мертвому велит: – А ты, мертвец, не вставай, лежи, да поможет тебе Господь Бог, и мне тоже!

И мертвец снова лег и вытянулся, как прежде.

Но снова снаружи: бух-бух-бух! У девушки в глазах потемнело и в ушах зазвенело!

– Вставай, мертвец, и отдай мне ту, живую!

Ах, беда, беда ей, несчастной! Покойник встает в третий раз и огромные свои мутные глаза поворачивает в сторону полумертвой от страха девушки.

– Дева Мария! Не покидай меня! И Сына своего моли обо мне! Негодно я Тебе молилась, прости мне мои прегрешения! Мария, Матерь Божия, освободи меня от злой силы!

И вдруг совсем рядом раздался крик петуха, а за ним словно целая дружина петухов закукарекала.

Тут мертвый, как стоял, так и повалился наземь, а снаружи воцарилась тишина: ни криков, ни топота. И злого ее друга не слыхать.

Утром люди пришли на литургию и остолбенели в ужасе: наверху пустой гроб, в покойницкой дрожащая девушка, а на каждой могиле лоскут от новых свадебных рубашек!

Хорошо ты, девушка, сделала, что о Боге думала, а злого друга отвергла. Иначе с телом твоим белым, прекрасным сталось бы то же, что с теми рубашками![1]

– Такая вот баллада! – заключила Варя. – Мне после твоей истории жутко захотелось тебе рассказать.

– Прямо Гоголь, – заметила Наташа, – похоже чем-то на «Вия», да?

– А я все про Жуковского думаю. Хотя, конечно, есть какое-то сходство и с «Вием». Но помнишь «Светлану»?

– Еще как помню! Мы еще с Зигфридом о ней говорили. Он мне показывал на немецком стихи, их поэта. Жуковский его перевел, русский колорит добавил. Получилась «Светлана». Бюргер фамилия поэта, вроде так. Мы вместе сидели, сравнивали. Точно! Похожая история с твоей. Только у Светланы все это был сон. Просто такой страшный сон. И все. Проснулась – и ура! А в этой чешской истории – все как в жизни.

Наташа вздохнула.

– Ну прямо! Как в жизни! – засмеялась Варя. – Ага! Шестьдесят миль в целом пробежали за несколько часов. И мертвец прямо за ней пришел! И тот труп, у которого она пряталась, прямо так и вставал! Реальность зашкаливает, нечего сказать.

– Ну да. Не все реальность, – согласилась печально Наташа. – Но, знаешь, иногда я думала, что вот ожил бы Зигфрид, позвал, пошла бы за ним, куда скажет. И это моя реальность. А, кстати, интересно: как девушка из баллады назад добиралась? Там же про сон ничего не говорится. Все реально: люди пришли на службу утром, увидели, удивились. Что с девушкой-то потом стало?

– Ну, это мистика такая. Чешские истории сплошь и рядом из мистики состоят. Такой народ. Уютный-уютный. А когда очень уютно живется, почему-то сочиняются всякие жути. Но я тебе в прозе пересказала, а в стихах это непередаваемо красиво.

– Да, – подтвердила Наташа, – у каждого народа свое. У немцев – своя жуть, у нас своя, у чехов – вон как, оказывается. Но Прага вообще – город, я смотрю, такой… С жутковатинкой. За каждым углом свои покойники с косами.

– Один Кафка чего стоит, – подтвердила Варя, – тут, кстати, его музей неподалеку.

– Надо сходить. Для полного счастья, – меланхолически заметила Наташа.

– А представь, я вдруг чего-то вспомнила, – встрепенулась Варя, – про Жуковского заговорили – и вспомнила: имя Светлана-то придуманное. Чисто русское и придуманное Востоковым, филолог такой был и литератор двести лет тому назад. А потом Жуковский как балладу «Светлана» назвал, так и постепенно стали к имени привыкать.

– Интересная вещь, однако, – филология, – зевнула Наташа.

– Идем спать! Отоспимся, завтра будет новый день, пусть плохое старое останется в прошлом, – утешительно проговорила Варя.

– Оно и останется. Завтра женихов буду выбирать, – решительно поднялась Наташа.

Город давно спал. Небо зыбко колыхалось, сияя звездами, как кисейный полог над люлькой младенца.

Варя долго еще не могла уснуть. Думала о Наташе, о странной ее судьбе и характере. Варя давно уже поняла, что народные сказания могут поведать все о характере народа и отдельных людей, принадлежащих к определенному народу. Все истории складывались веками, ходили от дома к дому, от деревни к деревне. Им верили, их передавали друг другу, узнавая себя и своих близких в их героях. Поэтому, чтобы понять народ, надо знать его сказки.

«Так просто? – спросила себя Варя. – Наверное, просто. Только не надо никому. Не осталось у людей желания понять чужую душу. Хоть человека, который рядом, хоть народа, у которого язык так близок к твоему…»

Наш героический характер

Она вздохнула и стала думать о русском характере. Вот взять Наташу. Характер у нее героический. Сильная и полная жизни. Не может быть, чтобы не было о такой силе и красоте наших сказаний.

И вдруг ее осенило: что тут думать! Это же Наташа! Купеческая дочь из «Жениха» Пушкина! И имена даже совпали! Вот он, характер! И вот он, русский экшен: «Три дня купеческая дочь Наташа пропадала…» Все, конечно, встревожились, она вернулась, оказывается, в лесу заблудилась. Погрустила, потом отошла, зажила, как раньше…

Вот в наше время паника бы поднялась, если бы девушка исчезла! Хотя… Они там наверняка тоже паниковали, но дело ж не в том. Не стал бы Пушкин всю балладу рассказывать только о том, как было страшно Наташиным родным. Короче, вернулась девушка, погрустила, отошла, стала, как прежде, сидеть с подружками на завалинке. И вот однажды промчались мимо лошади, а в повозке такой красавец лихой. И как глянул на Наташу своим хищным глазом! Оценил, значит, ее красоту. А потом и сватов к ней заслал. Те хвалили жениха, обещали богатство и ласку. А Наташа и говорит, что согласна, устроим, мол, помолвку при всем честном народе. Собрались, значит. Там жених, тут Наташа. Гости, то да се. И вдруг невеста начинает рассказывать свой сон. Что вот заблудилась она во сне, увидела в лесу избушку, во сне, опять же. Зашла, спряталась за печкой, а тут входят добры молодцы и девицу-красавицу за собой ведут… И жениху явно не хочется слушать этот ее рассказ. Он все прерывает ее, прерывает. Типа – ну мало ли что во сне привидится… И все к добру… Наташа доходит до того места, когда злодей рубит девице руку. А жених говорит, мол, это вообще ерунда какая-то.

Ну, после этого, естественно, злодея вяжут, судят и казнят. Так Наташа и победила разбойника. В одиночку.

«Женщина-разоблачительница, женщина-победительница – это про нас, – думала Варя, – самый что ни на есть типический образ. И почему же мы всегда со всем самым важным должны справляться одни? Где наши заступники? Хотя у той чешской девушки с женихом-мертвецом тоже никаких заступников не наблюдалось, кроме, конечно, небесных».

Что ж это делается-то! – поразилась она своему открытию.

И, уже совсем засыпая, вспомнила почему-то про Муху-цокотуху. Нашелся же у той защитник, да еще какой! Отважный, боевой, с саблей! Спас и женился потом. Не все так страшно и безысходно. Не все, не все, не все…

Поиски вариантов

На следующий день проснулись они поздно. Первая после пробуждения Варина мысль была о Марусе. Мысль эта почему-то тревожила. Какой-то страх, связанный с самой близкой подругой, неотступно беспокоил.

«Что там у нее происходит? Надо позвонить, узнать», – сказала себе Варя.

И в ту же минуту поняла, откуда пришел к ней этот страх. Все ясно: дело не в Марусе. Это Наташин рассказ о Зигфриде навеял. Марусин муж, как и Зигфрид, с ранней юности увлекается альпинизмом. Не может долго оставаться дома, побудет-поживет обычной жизнью, а потом словно лихорадка им овладевает: в горы! Он еще перед свадьбой Марусю предупредил об этой своей особенности. Просил понять и принять его таким, какой он есть. Маруся и приняла. И только сейчас Варе стало понятно, как мучительно дается ее подруге ожидание. С горами не шутят. Вот как у Наташи случилось. Это ведь с каждым может? Или не с каждым? Почему так? И что делать? Может быть, все же позвонить скорее Марусе и предупредить? Сказать ей про Зигфрида. И чтобы мужа больше в горы не пускала.

«Глупые девчонские мысли», – тут же определила Варя. В чем смысл звонка будет?

– Марусь, а Марусь! Ты знаешь, тут у меня знакомая гостит. Так вот. У нее жених в горах разбился. Насмерть. Не пускай своего. А то вдруг тоже разобьется! В горах опасно, учти!

Хороший такой дружеский сигнал, поддержит на все сто. И главное, такое для Маруси открытие сделает: в горах опасно, люди гибнут. И так подруга после этого успокоится! Пойдет к мужу и скажет: «Все, дорогой, больше ни-ни. Мне Варя сейчас позвонила и сказала, как это оно бывает с альпинистами. В общем, больше не пойдешь. Ты семье нужен живым».

«Какую же силу духа надо иметь, чтобы терпеливо и безропотно ждать, когда муж снова и снова отправляется в горы? – думала Варя, открывая для себя новые грани Марусиного характера. – А если рассудить, что она может сделать? Не пустить? Но как не отпустишь взрослого человека, который давным-давно выбрал именно такой путь и способ жизни? Он, зная себя, предупредил заранее. Однако как за него не тревожиться? Марусе многие завидуют: семья, дети, налаженная жизнь, сама красавица. А если хоть на секунду представить, что она думает, когда остается одна, что чувствует, какая тревога ее съедает!»

Варя удивилась себе: казалось бы, ближе нет у нее человека, чем Маруся, но только сейчас она по-настоящему, через свой страх, ощутила глубину переживаний подруги. И ведь ничем не поможешь! Ни слова нельзя сказать, иначе только хуже можно сделать. Как же поступить?

«А никак, – ответила себе Варя, – просто быть с ней рядом. Чтоб она знала, что не одна. А она и так не одна. И я и так рядом. Значит – что? Все в порядке? С добрым утром? Жизнь продолжается. А пока это так, лучше, чтоб текла она без страха, во всей своей яркой и ясной красе».

Завтракать не хотелось, вчера на ночь съели столько ветчин и колбас, что даже думать о еде не могли. Только кофе, ничего больше!

– Ну что, – нетерпеливо спросила Натали, – заглянем на сайтики? Посмотрим, кто к нам в сети попался?

– Ты думаешь, все так быстро произойдет? – усомнилась Варя.

– А почему нет? Я такую фотку разместила! И ты все так классно описала! Обязательно кто-то да отзовется. Главное, отсечь лишнее. Времени-то у меня в обрез.

Варя, уже не удивляясь победительной уверенности своей гостьи, полезла в Интернет смотреть их совместный улов. Надо же! Желающих познакомиться с Наташей оказалось немало. Они вместе рассматривали фотки, Варя переводила тексты. Наталья вглядывалась, давая четкие и однозначные определения:

– Ну-ка, ну-ка. Что пишет? Мечтает о любви, найти свою половинку, тын-тын-дын, работы временно нет, пишет роман. Прощай, писатель.

– А может, встретиться? Смотри, хорошенький какой. Улыбка, глазки, – сомневалась Варя.

– Нет. Барахло. Всю жизнь будет свой роман писать. И не допишет ни при каких условиях. Их много, а я одна, да и времени совсем нет на рассусоливания. В корзину его! – решительно отвергала Наташа.

– А этот, смотри: разведен, двое детей с женой остались, небольшой бизнес… – начинала Варя переводить данные следующего кандидата.

– Ну, погулял, значит, не по-детски. Двое детей с женой. Зачем мне такое счастье? Мне и своего хватит, да только поделиться не с кем. В корзине ему самое место, – делала заключение гостья.

– Подожди, смотри, у него домик с садиком. Симпатичный домик, глянь только. И садик ухоженный. Значит, работящий человек, – жалела отца двоих детей Варя.

– Человек, может, и работящий, но на фиг надо. И садик его, и домик мне зачем? Будет сидеть в своем садике, как курица на насесте. И время от времени еще на романтические встречи отлетать.

– Смотри, ты так всех сейчас забракуешь, – предупреждала Варя.

– Все может быть. Не исключено. Я знаю, кого ищу. Мне нужен рыцарь. Без страха и упрека, – подтверждала Наташа, – а не просто так время зря терять. У меня сейчас не тот период в жизни.

– Ну, знаешь, с рыцарями сейчас повсюду туго. А здесь… Не уверена. Они все практичные. И небогатые, учти. К тому же вряд ли рыцарь будет размещать объявления на сайте знакомств.

– Да это я понимаю. И уверена даже, что на русскую из Москвы клюют специфические люди. Или искатели приключений, или искатели денег. Мы ж теперь богатенькие в глазах всего мира. Но вдруг? Что-то же делать надо? Я себя знаю. Мне нужно какое-то утешение. И я его ищу. Иначе можно с ума сойти. Очень хочется вернуться в тот отель, где муж с этой развлекаются, и хорошенько их удивить. Но я же не могу себе этого позволить.

– А почему? – удивилась Варя. – Раз уж ты решила расстаться, так пойди и сломай им кайф.

– Почему? – на секунду задумалась Наташа. – Почему? Ну, во-первых, это ниже моего достоинства. А во-вторых, интересно, насколько подлым может быть человек, которому я доверяла. Вот он мне с утра пораньше эсэмэску прислал: «Как вы там, мои любимые? Целую. Скучаю». Видишь? «Яжеотец». Все как у людей.

– А ты что? Ответила?

– Конечно. Спросила: «Как погода в твоем Стерлитамаке? Не мерзнешь?» Он ответил, что погода хорошая, но уже хочется домой.

– Может, и правда по семье заскучал? – хмыкнула Варя.

– Не исключено. Но – поздно.

Наташа рассказывала про переписку с мужем, разглядывая при этом фото откликнувшихся на ее призыв кавалеров.

– О! Смотри! Как тебе этот? – вдруг оживилась она.

Варя глянула и удивилась выбору Наташи, решила, что та шутит. Высокий подтянутый седой человек приветливо улыбался избраннице.

– Наташ, но он же… Но ему… Сколько лет?

– Шестьдесят три! – с гордостью произнесла девушка. – Шестьдесят три! И прочитай, пожалуйста, что он о себе пишет.

Варя быстро пробежала глазами короткий текст и рассмеялась:

– Не думаю, что он тебе подойдет. Слушай: зовут его Франтишек (сокращенно – Франта), он вдовец. Взрослый сын живет в Мюнхене с собственной семьей. Франтишек честный. Смотри, что пишет: «У меня проблемы с эрекцией. Возможно, от долгого одиночества». Тебя устроит жених с такими проблемами, Наташ? Да, он, кстати, имеет какой-то бизнес, у него квартира в Праге и загородный дом. Любит путешествовать. Считает, что нужно увидеться и лично все обсудить. И, кстати, говорит по-русски!

– Меня все устраивает! – решительно определила Наташа.

– И проблемы с эрекцией?

– Особенно они! Мне, знаешь, сейчас не до того. Ему нужна нежность, мне тоже нужна нежность. Выглядит, кстати, классно. На наши сорок пять. У меня отец моложе, а поставить рядом – Франтишек лет на десять младше покажется.

– Вот он еще пишет, что детей больше не хочет. Ему нужна спокойная жизнь для себя и своей спутницы, – продолжила Варя.

– И что? Я тоже детей больше не хочу. Хотела когда-то. Но пропало желание. Во всех смыслах – пропало желание: и делать их не хочу, и растить, зная, как тошно им придется в этом поганом мире. В общем, надо назначать встречу, а там разберемся.

– Уверена?

– Более чем!

Франтишек

Свидание назначили на пять вечера, сразу после окончания рабочего дня, как определила Варя. Франтишек предложил пойти в тот самый ресторан, где вчера Наташа наблюдала за парой влюбленных. Видимо, популярный тут у них ресторан. В итоге договорились встретиться на Карловом мосту, немного прогуляться, а там спонтанно решить, куда заглянуть на ужин.

Быстрота и натиск – эти свойства гостьи захватывали Варю, заставляли думать о том, что ее совсем не касалось.

«Неужели еще несколько дней назад я с трудом могла себе представить, кто она вообще такая, эта «подруга» из «книги лиц»?» – спрашивала себя Варя, оставшись в одиночестве.

Ей так хотелось подумать о своем, о грядущих переменах в ее собственной жизни, но Наташа, сама того не подозревая, просто по свойству своей неугомонной натуры, наполняла собой все.

Она вернулась со своего первого свидания не поздно, около девяти вечера. Притащила с собой бутылку лучшего шампанского:

– Вот, сама купила. Тебе. Франта предлагал заплатить, но я отказалась. Дружба дружбой, но табачок врозь.

Девушки опять уселись на балконе, Наташа принялась рассказывать о новом знакомом.

– Как он тебе? Неужели понравился? – с интересом спросила Варя.

– Очень! Сошлись характерами, представь. Я его сразу узнала там, на мосту. Издалека. И он меня. Рукой стал мне махать. У него улыбка замечательная. И по-русски говорит прекрасно. Хотя я попросила его учить меня чешскому. Чешский – легкий язык. Я уже много чего понимаю.

– Ну, ты с твоими темпами выучишь в два счета, не сомневаюсь, – согласилась Варя. – А откуда он так хорошо русский знает? Его поколение в школах русский учило, но из-под палки. Не хотели. Сейчас многие жалеют, представь. Нужный язык тут теперь. И туристов полно, и бизнес совместный…

– Он учился в Москве, ты только представь, как совпало! В МАИ! У него диплом московского вуза!

– Это что-то меняет, кроме того, что он язык знает?

– Это все меняет. Он о нас не стереотипами мыслит, он изнутри понимает. И плюсы, и минусы. Знаешь, что он мне рассказал? Он, когда учился, был в нашу девушку влюблен, даже жениться на ней собирался.

– Скажи еще, что ее Наташа звали, – засмеялась Варя.

– Нет, не Наташа! Надя ее звали. А что? – встрепенулась рассказчица.

– Ничего, ничего, рассказывай дальше. Просто совпадения, как в сказке, я бы не удивилась, если бы и Наташа…

– Да какая разница? Наташа, Надя, Катя… Короче, она училась на два курса младше. Он закончил, уехал к себе работать. А ей хотелось доучиться, диплом получить. Ее родители настаивали. Он приезжал. Она даже к нему один раз приезжала. Но случилось так, что они оба друг друга не дождались. Два года все-таки! Долго. Обычное дело. За ней начал парень ухаживать. Он тут девушку встретил. Думал, ничего серьезного, а девушка забеременела. И та его Надя, представь, забеременела тоже! Жизнь их так друг от друга и оттащила. Они чуть ли не в один день написали прощальные письма с признаниями. И больше не встречались. Видишь, как! Любили, любили, а потом – раз! И все! Попались, как лисички в капкан! Он женился на этой своей, которая забеременела, и честно оттрубил срок. Сына вырастил. При ней был, когда она заболела. А сейчас вот вдовец.

– Давно вдовец?

– Уже четвертый год. Он мне сказал, что я ему напомнила ту его Надю. Чисто внешне, на фото.

– Может, он каждой, кого на сайте найдет, такое говорит? Откуда нам знать? – предположила Варя.

– Все может быть. Но он другое впечатление производит. Он открытый. Сказал, что на сайте только-только зарегистрировался, это же можно проверить, правда? Ему друг какой-то похвастался, что подругу нашел там. И он решил попробовать. И сразу увидел меня.

Наташа остановилась, задумалась и продолжила:

– В чужую душу не заглянешь. Куда мне! Но первое впечатление хорошее.

– А что с эрекцией? Может, он специально так тонко подманивает разочарованных барышень, а?

– Не думаю. Хотя этот вопрос мы обсудили. Я ему сказала, что у меня тоже «с эрекцией» хуже некуда. Никого не хочу и думать об этом не могу. Рассказала ему все про свою ситуацию.

– А он? Не испугался?

– Смеялся. Сказал, что я решительная. И что он меня понимает. Если, мол, один раз обманут, то потом еще и еще раз обман повторится. Я тоже так считаю.

За время их почти четырехчасовой встречи они друг другу о многом успели поведать. Франтишек рассказал, как внезапно и неожиданно стал обладателем бизнеса и солидной недвижимости. Оказывается, до конца сороковых годов его предки владели в Праге доходными домами, получали немалые деньги за ренту квартир. И еще имелась у семьи большая типография, в которой печатались книги и даже известные газеты. Когда к власти пришли коммунисты, с собственностью пришлось навеки распрощаться. Франта родился уже после этого и никогда не знал, что такое богатство, солидные доходы. Предки его порой сокрушались, горестно качая головами: так ли, мол, мы бы жили, если бы… Все это произносилось очень редко, тихим шепотом, в отсутствие чужих. И кто бы мог подумать, что все отнятое вернется когда-то в семью! Нет, о таком даже не помышляли. А судьба вот как решила: произошла «бархатная революция», сменился общественный строй, и в стране произвели реституцию, то есть вернули владельцам или их наследникам то, что незаконно когда-то забрали. Так отец Франтишка стал владельцем нескольких красивейших домов в центре Праги. И типография вернулась, с усовершенствованным оборудованием, кстати говоря. Отец к тому времени начал уже болеть, передал все сыну. Тот оставил свою работу инженера и целиком посвятил себя семейному бизнесу.

Наташа сокрушалась, что у них в стране никакую реституцию не провели и вряд ли проведут. Мало кто остался с тех давних пор. И документы мало у кого сохранились. Да и желания возвращать награбленное не наблюдается. А то, может, и у них в семье нашлись бы свои сокровища. Что-то такое старшие когда-то говорили про прадеда-купца и дома в Замоскворечье.

Так они гуляли, гуляли и забрели в очень уютный ресторанчик. Пили пиво, ели копченые ребра.

– Сто лет ребра не ел и еще сто лет не буду, – смеялся Франта, – вредно для здоровья, говорят. Но по такому случаю…

– Вкусно же! Ужасно вкусно! Но часто нельзя, – соглашалась Наташа.

Договорились назавтра встретиться снова.

Наташа считала, что ей невероятно повезло. Хотя, конечно, кто ищет, тот всегда найдет, но она-то искала совсем мало и нашла очень быстро. Впрочем, подобное с ней случалось нередко. Она даже нашла объяснение своему везению. Ну, просто она всегда четко знала, чего хочет. Мечтать – это хорошо и приятно. Но что это даст? Надо уметь ставить перед собой конкретные цели. И устремляться к ним по прямой. Самым коротким путем. К тому же – должна ведь быть награда за все ее страдания? Конечно, должна. И пусть потом будет что будет. А раз в данный момент хорошо, то вот уже и счастье! Хотя бы на несколько дней, но счастье и приятные воспоминания о прогулках по прекрасному городу в компании с заинтересованным в тебе человеком.

Встречи «жениха и невесты» продолжались. Через пару дней Франта повез Наташу в свой загородный дом. Они гуляли по лесу и вдоль речки и все говорили, говорили. Обо всем на свете. Наташа, конечно, рассказала о своей первой любви. О крушении своих надежд. О том, как она дала себе слово никогда не мечтать и просто радоваться каждому дню жизни. Франта рассказал о встрече со своей первой любовью.

Он давно хотел ее найти, но женщину, вышедшую замуж и сменившую фамилию, найти бывает нелегко. Тем более в чужой стране. В итоге нашла его она. Приехала по турпутевке в Прагу и попросила гида помочь. Она-то знала имя, фамилию, даже дату рождения не забыла. Оказывается, таких просьб работники турфирм получают немало. То друзей по переписке отыскивают, то даже бывших женихов и невест, а бывает, и отцов взрослых уже детей.

Франтишку позвонили на домашний телефон, которым он уже давно практически не пользовался: мобильник заменил его полностью. Он чудом оказался дома, подошел, услышал знакомый голос… Радости было! Побежал на свидание, как мальчишка, сломя голову. Договорились встретиться в холле ее отеля. Влетел в отель, оглядывается: нет ее пока. Решил, что опаздывает. Ну, женщины, как обычно. Сел в кресло, приготовился ждать. А с соседнего кресла пожилая дама ему улыбается:

– Франта, милый, я тебя сразу узнала. А ты меня нет?

Он чуть не заплакал. Забыл, что столько времени прошло. Еле-еле разглядел какие-то былые черты. Что-то прежнее проскальзывало в улыбке. Остальное – совершенно чужое. Тоненькая была, девочка ведь совсем. Но годы взяли свое. Сорок лет пролетело как сон! Для своих лет она прекрасно выглядела, кстати. Элегантная, подтянутая. Но – не та. Не Она, о которой он все прошедшие годы вспоминал как о мечте по ушедшей юности.

Что ж! Прогулялись, поговорили. Он уже овдовел тогда, ее муж – жив и в полном здравии. Двое детей, мальчик и девочка, внуки уже. Ни к чему не обязывающая встреча. Но лучше б ее не было. Какой-то визит вежливости. К чему, ради чего? Лучше лелеять воспоминания о прошлом, чем, встречаясь, осознавать быстротечность жизни и неумолимость времени.

Наташа так хорошо все это понимала! Она часто думала, что в безвозвратной потере Зигфрида есть для нее какой-то источник силы, что ли. Допустим, жили бы они, старели, ссорились, менялись. Или вдруг, мало ли что бывает, он бы изменил, они разошлись. И что хранилось бы в ее памяти? Только боль и отвращение к собственному прошлому. Как вот сейчас с мужем. У нее не получалось теперь вспомнить ничего хорошего из их прошлой жизни, все перекрывало последнее ощущение подлого предательства. Воспоминания же о Зигфриде воодушевляли ее. Было, было в ее жизни что-то настоящее, неизменно прекрасное! Было! И осталось в сердце навсегда. Теперь даже боль от потери ушла, а чудо той любви греет душу, стоит только назвать заветное имя.

За день до Наташиного возвращения в Москву между ней и Франтой состоялся решающий разговор о будущем. Франта ничего не хотел откладывать в долгий ящик. Жизнь не бесконечна. И хотя семейные гены, особенно по мужской линии, у них сильны (отец его, к примеру, жив и вполне дееспособен, а дед прожил более ста лет), но тянуть нечего. Ему не хочется потерять странным образом обретенную женщину своей мечты, как уже когда-то случилось с ним в юности. Согласится ли Наташа переехать к нему в Прагу, стать его женой? Все заботы ее он возьмет на себя. Еще он, будучи человеком дела, предупредил, что в случае его смерти типография и доходные дома отойдут его сыну, что вполне естественно, не правда ли? Это семейное достояние, чудом возвращенное в семью, оно и должно в семье остаться. Но квартира в Праге и загородный дом, а также его денежные накопления, конечно же, перейдут к его вдове. То есть достанутся ей, Наташе.

И тут Наташа испугалась так, как тогда, когда услышала весть о гибели своего жениха. Она разрыдалась, повторяя, что ничего ей не нужно. Она не пропадет. Ей нужен человек, а не то, что от него останется. Она не хочет больше потерь!

– Я в тебе не ошибся? Ведь правда? – улыбался ее словам Франта. – А то ведь я старый дурак. Меня легко обвести вокруг пальца. Особенно такой, как ты – молодой, прекрасной, полной сил. Скажи, что ты решила? Согласна ли?

– Я вернусь и сразу подам на развод, – пообещала Наташа, – после развода прилечу к тебе. И тогда мы снова об этом поговорим. А то вдруг ты за это время повстречаешь еще кого-нибудь на своем сайте? И я окажусь третьей лишней?

– А ты не обратила внимание, что я удалил свой профиль с сайта? Посмотри, не найдешь меня там. Зачем? Я искал подругу, пару себе. И нашел. Мне никто не нужен.

Они боялись верить друг другу. И верили, и надеялись.

В последний вечер перед отлетом они с Варей опять сидели на балкончике и говорили, говорили… Конечно же, о Наташе, о ее планах и целях. Забавно, что за все время своего гостевания она ни разу не поинтересовалась Вариными делами, планами, обстоятельствами. Наташу настолько переполняла энергия любви и интереса к собственной жизни, что все окружающие только и могли, что вовлечься в круговорот ее бурлящей силы. Или успеть отскочить, если повезет. Однако бесспорное Наташино обаяние завораживало. Варя, зная, что это их прощальный вечер, расслабилась и даже вполне получала удовольствие от Наташиных планов и задумок.

– Так ты что? Точно, стопроцентно решила разводиться? Уверена, что не передумаешь?

– Разводиться буду точно! И совсем не из-за Франты, как ты понимаешь. Я же тебе уже говорила: предателей прощать нельзя. И обсуждать с ними ничего нельзя. А мне придется. У нас ребенок общий. И муж мой, уверена, раз оказался лживым дерьмом, еще себя и тут проявит. Может начать судиться, с кем ребенок останется. И все такое прочее. Хорошо, что я сюда слетала, задокументировала, так сказать. Будет хоть что показать на суде, если что. У моих подруг все мужья гуляют. «Ходоки» это называется. И эти дуры терпят. Типа – он же родной! Он же мой! А этот «онжеродной» в любой момент ее кинет, если другая баба посильней окажется и перетянет его к себе. Пошло такое родство знаешь куда?.. Вот смотри, сейчас проведем следственный эксперимент. Хочешь?

– Какой эксперимент? – заинтересовалась Варя.

– Сейчас эсэмэску ему пошлю. Пусть подергается. Не все ж ему тут мне послания отщелкивать: «Люблю, скучаю, жди». Сейчас он получит ход конем, смотри!

Наташа быстро отстукала сообщение и показала текст Варе:

«Родной мой! Я без тебя не могу. Взяла билет в Стерлитамак. Завтра прилечу. Встречай. Лялька у мамы».

Варя засмеялась.

– Ну чё? Отправляю? Устрою ему паническую атаку? Так, чтобы не до эрекции стало, а?

– Давай, – поддержала Варя, – посмотрим, что будет.

Ответ не заставил себя долго ждать. Изменник в панике позвонил. Видимо, пальцы тряслись, не одолел эсэмэску написать.

– Зачем лететь? – полушепотом заговорил он, не называя жену по имени. – Зачем? Я же послезавтра возвращаюсь! У тебя билет на руках?

– Взяла билет, – со всхлипом проговорила обманутая жена.

– Сдай! – лаконично велел муж.

– Ты не хочешь меня видеть? А сам пишешь все время «соскучился», – закапризничала Наташа.

– Сдай! – послышался приказ.

Видимо, любимая женщина находилась неподалеку, и он не мог себе позволить пространных рассуждений.

– А я прилечу! – радостно сообщила женушка.

– У меня роуминг! Деньги слетают! Сдай билет! – возопил муж, все еще стараясь обходиться безличными оборотами, чтобы не волновать свою спутницу сексуальной жизни.

– Тогда скажи: «Натусик, пупсик, я тебя обожаю, женушка моя!» – потребовала Наташа дурашливо-капризным голоском.

– Что за ерунда!

– Ты не скучал, – всхлипнула воительница, – ты даже не можешь такую ерунду сказать! Натусик-пупсик-я-тебя-обожаю-женушка-моя. Тебе трудно, да?

– Сейчас, – ответил муж. – Я тут на переговорах, но… Сейчас.

Он явно отбегал на солидное расстояние, чтобы женщина-вамп ничего не смогла услышать.

– Натусик! Пупсик! Я тебя обожаю, женушка моя! – произнес он наконец в полный голос. – Довольна? Сдай билет. Не дури. Я скоро буду. Я тоже скучаю. Но работаю я не ради себя, а ради нас всех.

– Спасибо тебе, милый! Только не уставай слишком сильно. Ты нам нужен живой-здоровый.

– Сдай билет, Наташ, – устало попросил муж.

– Договорились. Сдам. Только ты помни: твои девочки по тебе соскучились.

– Я помню. До скорого. Целую.

– И я тебя целую, дорогой, у-му, у-му, у-му!!!

– Слышала? – обратилась Наташа к Варе, закончив разговор с предателем.

– Ага, – кивнула та.

– И чего мне жалеть?

Похоже, жалеть действительно было нечего. Оставалось только позавидовать Наташиной решительности.

– С таким оставаться, это как на вулкане жить, который вот-вот извергаться начнет. Мне уже задницу припекать станет, а я жалеть возьмусь: куда ж мне от него! С ним так тепленько! Я ж без него замерзну! – продолжила Наташа свои рассуждения.

Варя мысленно пообещала себе брать со своей гостьи пример. То есть вспоминать о ней, когда надо будет принимать жизненно важные решения.

В аэропорт Наташу, конечно же, собрался провожать Франтишек. Варя сослалась на то, что у нее с утра полно всяких неотложных дел, поэтому дома ее не будет. Дверь, уходя, можно просто захлопнуть.

– Ты уж не обижайся, но дела не ждут, – извинилась она перед гостьей.

– О чем ты говоришь! Я тебе и так незнамо как благодарна. Я добра не забываю. Глядишь, и я когда-нибудь пригожусь, – отвечала Наташа.

Они так хорошо попрощались перед сном, но когда Варя, уже облаченная в пижаму, собиралась забраться под одеяло, к ней постучалась Наташа вся в слезах:

– Я тут подумала… А вдруг у меня такая карма… Ну, программа такая: всех терять?

Она казалась не на шутку испуганной.

– Но все же живы. Чего ты? И все ты сама решаешь. Успокойся! – пыталась утешить ее Варя, – к тому же мужа ты пока не потеряла. Он же ни о чем не догадывается. И карма здесь при чем?

– Я не о муже. Мужа нет. Я решение приняла. Тут все. Дверь закрылась.

– И чего тогда?

– Я о Франтишке. Мне его жалко. За него боюсь!

– Влюбилась? – поняла Варя.

– Не знаю. Не знаю! Может быть. Просто не хочу, чтобы с ним что-то плохое случилось.

– Ничего и не случится. Завтра увидишь его. Все сделаешь по-своему. Главное, не представляй себе всякие ужасы.

Наташа утерла слезы.

– Толку от этого чуть, ты права, Варь. Просто страшно стало чего-то. А какой смысл бояться? Только хуже делается.

Она быстро успокоилась. И слезы ее были, как грибной дождик, капельки сквозь солнышко. Чмокнула подругу в щеку и ушла спать. А у Вари сон пропал. Она стала думать о судьбе, о карме, будь она неладна.

У нее тоже были причины спрашивать свою карму:

«За что ты со мной так? Что я не так сделала? Или правда душа имеет множество воплощений и в прежней жизни чего-то не то сотворила, обидела кого?»

Мама-робинзон

Нет, в самом деле – что-то не то происходило последние годы в их семье. Отдельную неприятность как-то переживаешь, приходишь в себя, стараешься забыть. И даже с течением времени память услужливо стирает особо тяжкие эпизоды.

Вот сейчас Варя совсем без боли вспоминает свою несостоявшуюся свадьбу. И не только без боли, наоборот: радуется, что не связала свою жизнь на какое-то время с тем, о ком тогда мечтала. Ведь, так или иначе, на чем-то он бы прокололся. И было бы еще хуже. Больнее.

Мама так ее и утешала тогда:

– Подумай, как хорошо, что все произошло на этой стадии. А был бы ребенок! Осталась бы ты одна! Ребенок бы рос без отца! Вот ведь горе!

Варя с ней соглашалась. А потом, через сколько-то лет, стала думать иначе. Ну, был бы ребенок! И что? В чем беда? Наоборот, хорошо. Был бы самый дорогой человек, род бы продолжился. У матери и отца появились бы новые перспективы в жизни. Чем же плохо?

Странно, что и потом не получилось у нее родить детей. Хотя – что тут странного? Тут ее характер виноват. Нет в ней этой Наташиной решимости. Не умеет она действовать так, чтобы как в омут с головой. С влюбчивым ее Васенькой не сложилось. Она старалась быть осторожной, предохранялась, все по тем же причинам: какой из него отец, какая у них может быть семья? А ребеночек останется без родителя. Непорядок. Между тем многие ее подруги прекрасно нарожали детей от одного, другого, третьего. И сами создали себе семьи, живут, не скучают и не бедствуют, как ни странно. Одна из них как-то сказала Варе:

– Маленьким деткам сама Богородица помогает. Все как-то устраивается, словно само собой.

И правда ведь! Устраивалось. У всех, кроме нее, Вари. Тот, кого она стала считать любовью всей своей жизни, предупредил, что к детям категорически не готов. Он назвал десяток причин, вполне логичных, мудрых даже. И она не осмелилась спорить и действовать наперекор. Могла бы! Родила бы от любимого – и плевать. Но боялась потерять самого дорогого человека. До нервной тряски боялась.

Годы шли. Страх только усиливался, пока не скопилось его столько, что случилось некое подобие снежной лавины: Варя ощутила, что не в силах больше бояться возможной потери и жить в вечном ожидании непонятно чего. В какой-то момент она словно очнулась от обморока, посмотрела на себя со стороны и решила: хватит. Хватить тешить себя иллюзиями, что она не одна, что рядом с ней любимый человек, что, если потерпеть, их отношения приведут ее к светлому будущему. О каком, собственно, светлом будущем ей мечталось? Об очень простом и естественном: выйти замуж за того, кого любишь, родить ребенка, пока не поздно. Женский организм так устроен, что очень даже скоро может стать поздно. И надо успеть. Так вот: когда смогла она смотреть на свою ситуацию ясным взором, стало понятно, что не будет никакого замужества, не будет никакого ребенка и тихого счастья с тем, кто много лет, находясь с ней в отношениях, стоял на страже собственных интересов и только.

Так чего же не хватало ей, чтобы все устроить по-своему? На всякий вопрос находится ответ. Сейчас она четко его знала: недоставало ей решимости жить, самой за себя отвечать и устраивать свою жизнь по собственному разумению, не рассуждая, за кем останется правда. Просто – жить! Убирать с пути то, что мешает, и строить новое.

Наверное, в знакомстве с Наташей заключался огромный смысл именно для нее, Вари. Она получила пример, образец того, как не сломаться, не согнуться, преодолевая жизненные испытания.

Она слишком долго жила не в ладу с собой, стараясь не смотреть правде в глаза, лишала себя сил. А тут еще пару лет назад грянули семейные громы. Распалась ее семья. Мама подала на развод с отцом. Родители прожили вместе всю Варину жизнь плюс еще один год. И кто бы мог подумать! Ведь казались одним целым. Но случилась малость, настоящая ерунда.

Мама собирала папины вещи в химчистку и в кармане пиджака нашла затрепанную бумажку. И, естественно, глянула, что это такое – выбрасывать или нет. А на бумажке карандашом были написаны стихи о любви, причем папиным почерком. И стихи эти адресованы были не ей! Как она догадалась? А легко было сообразить. Там речь шла о юности любимой и его седых волосах, но мальчишеском благоговении перед ее красотой и свежестью. То есть кургузые эти стихи всячески подчеркивали возрастную разницу между любящим и объектом любви.

Несколько дней мама думала, как быть. Страдала в одиночку. Никому не говорила про свою леденящую душу находку. Мир ее рухнул. Но она, почти погребенная руинами прошлого, старалась найти какое-то логическое объяснение происходящему и утешение. А ничего не находилось. Она уже наизусть помнила эти бездарные строчки, которые жгли ее сердце хуже напалма. С одной стороны, конечно, папа – красивый мужчина, моложавый, не утративший интереса к жизни. Дома тихо, ничего не происходит, дочь давно выросла, внуков нет. Заскучал. Ну и оглянулся по сторонам. Забыл, что самому-то к шестидесяти. А найти объект любви легче легкого. С разницей в возрасте сейчас никто не считается среди молодых. Налетают, как голодные коршуны, на любую добычу: хватай, а разбираться будем потом, съедобно это или нет.

В общем, ходила она, ходила, дулась на всех. Варя думала, не заболела ли мама чем-то серьезным, откуда такая резкая перемена в настроении, такое уныние? Может, нашли у нее что-то опасное, она не хочет об этом говорить и в одиночку переживает? У Вариной знакомой маме поставили диагноз «рак молочной железы», так та ничего дома никому не сказала, пошла делать операцию втихаря, чтобы муж, с которым тридцать лет вместе прожили, ни в коем случае не узнал о ее болезни. Потом, конечно, все открылось, и жутко было осознавать, какой же страх и недоверие к мужу жили в сердце несчастной женщины! Прожить столько лет вместе и не верить, что в беде человек останется рядом с тобой! Что-то со всеми происходит просто запредельное. Так думала Варя, боясь тогда расспрашивать маму, чтобы не причинить той лишнюю боль.

В итоге, как это обычно бывает, копилось-копилось горе в мамином сердце, а потом произошел взрыв. Причем в самое нелепое время: в папин день рождения. Они как раз втроем собрались, чтобы отметить праздник в кругу семьи. День был будний, гостей позвали на выходные, а тут просто решили посидеть, шампанского выпить. Вот после бокала шампанского маму и прорвало. Она начала издалека, заговорила о чести и достоинстве, которых пожелала своему мужу в день рождения. Заявила, что, конечно, в семье их сейчас скучно, полный застой, у других людей внуки уже подростками стали, а они со взрослой дочерью все никак не разберутся, куда ей плыть, фигурально выражаясь. И что некоторые искатели приключений в такой период семейной жизни начинают искать себе приключения на стороне. А приключения эти потом расхлебывает вся семья.

Ничего еще не понимающая Варя восприняла мамины слова исключительно как упрек по поводу того, что она живет, не подарив родителям внука или внучку. Как будто она сама не мечтает о ребенке! Как будто это не ее личная боль и жизненный облом!

– Мам! О чем ты сейчас? Ты зачем вот именно сейчас взялась за эти обличения? Именно в папин день рождения надо, да? – бурно отреагировала она. – Ты что, думаешь, мне все это так легко? Да, мои подруги с детьми, а я – нет! Что мне теперь делать? Уж, наверное, мне больнее, чем тебе! Просто постарайся понять!

Мама даже опешила. Она-то имела в виду совсем другого виноватого, а именно виновника их скромного торжества. Она понимала, что обидела дочь своим заявлением, но не могла себе позволить отвлечься на оправдания и утешения. Для нее настал момент истины. Как народная пушкинская героиня Наташа, воскликнувшая жениху-разбойнику: «А это с чьей руки кольцо», мама вытащила из кармана своих домашних джинсов обтрепанную по краям бумажку и патетически воскликнула:

– Вот я о чем!

При этом смотрела она не на Варю, а на мужа.

И тот вдруг густо покраснел, хотя даже не дотронулся до бумажки, даже не развернул ее. Все равно – узнал.

– Удобно, да? – вопросила между тем мама. – Удобно! Стихи писать любовные юным красавицам, а домой приходить, есть борщ, пузо чесать перед теликом и храпеть так, что стены трясутся. Удобно! Я стихов не заслужила. А стихи заслужили пустые, наглые, хищные стервы.

– Зачем же ты прочитала? – беспомощно спросил папа.

– Знала бы, что там, ни в жизни бы не посмотрела даже! Прочитала на автомате. Думала, нужная бумажка или нет. Потому что в химчистку все эти годы костюмы твои отношу я! Я же и проверяю все эти годы твои карманы, чтобы чего нужного не пропало. Об этом ты не подумал? Хоть от этого меня можно было уберечь? Просто чисто как домработницу, не более того! Чтоб исправно работала!

Они что-то такое объясняли друг другу. Варя открыла листок, прочитала стишок:

Родной папин почерк! Сколько писем она получила от папочки, сколько сказок, написанных его рукой, с его рисунками, хранится у нее с детских лет. И вот эти беспомощные, подростковые просто строчки.

Жалость к маме пронзила ее. Да, тяжело той было это читать! И жутко. И обидно. Но Варя видела, что любовь папина к маме никуда не делась. Да, вошло в его жизнь какое-то новое чувство. Жизнь большая, много чего случается. И с ним случилось. Причем видно же, даже по этому сочинению, что он с собой борется, что он в смятении. Лучше бы мама промолчала! Да, видно, не смогла. Бедная мамочка!

Так и металась мысленно Варя между жалостью к матери и сочувствием к отцу, пока между ними разгоралось нешуточное выяснение отношений. Отец отказывался признавать, что между ним и юной красавицей что-то было, кроме его признаний, стихов и одного-единственного поцелуя на корпоративной новогодней вечеринке. Мама не верила, приводя в качестве доказательств строчки из текста, надежно впечатавшиеся в ее память. После месяца страданий, слез, упреков и обличений мама подала на развод. Вот чего уж Варя никак не могла предположить, считая свою семью крепким и надежным собственным тылом.

– Зачем тебе это надо, мамочка? – пыталась понять она мотивы маминой неумолимости.

– Я в тупике, понимаешь? Мне нужен выход из тупика! – восклицала мама.

– Но что это тебе даст? Чего ты добиваешься? – недоумевала Варя.

– Это мне даст дышать! Я освобожусь от предателя. И успокоюсь тогда.

– Ты уверена, что хуже не будет? Уверена, что добьешься покоя?

– В чем я могу быть уверена? Я надеюсь! Но так, как сейчас, просто не может продолжаться!

Папа разводиться не хотел. Хотя мама и сулила ему безоблачное счастье в объятиях пышноволосой возлюбленной, с которой он теперь сможет без зазрения совести воссоединиться, папа собирался и надеялся остаться с ней и спокойно жить, как раньше. В первый раз он на развод и не пошел. Но мама настаивала. И пришлось пойти. И их развели, как он ни сопротивлялся.

И что изменилось? Уходить-то папе было некуда. Он остался жить в их общем с мамой доме. Она, как-то успокоившись, по-прежнему вела их общее хозяйство. Они вечерами мирно беседовали. Через какое-то время папа предложил маме расписаться заново. Она ответила, что тот час еще не пришел. Так они и жили. Папа с мамой, но не муж и жена. Или? Кто их там знает!

Вскоре после родительского развода мамина тетя, то есть Варина двоюродная бабушка, оформила на мамино имя дарственную на шесть соток земли и маленький домик, правда, в дачном поселке с очень известным нынче именем. Старушка не могла ухаживать за садиком и домом, переживала, что там все зарастет, домик рухнет. Своих детей у нее не было, вот она и решила, пока не поздно, подарить свою заботу племяннице.

Мама поехала осматривать тети-Тасин подарок, вернулась веселая, помолодевшая, счастливая.

– Участок прекрасный, домик крепенький, фундамент надежный. Надо сменить крышу, провести воду в дом из колодца, забор укрепить. С рабочими уже договорилась. За две недели обещали управиться. И все. Я перееду и заживу. Всю жизнь мечтала жить за городом, думала, не сбудется мечта. А вот как сложилось!

– Но я же работаю! – возразил папа. – Я не смогу туда-сюда ездить каждый день.

– А я тебя и не зову. Ты тут будешь жить, я там. А гостям – всегда рада, – тут же ответила мама.

Видимо, она на обратном пути все уже себе намечтала и спланировала.

Получилось именно так, как мама и решила. Домик ей быстро привели в порядок. Он получился как пряничный домик из сказки: красная черепичная крыша, бревенчатые стены, выкрашенные в бледно-желтый цвет, ярко-белые оконные рамы с резными наличниками, зеленый забор из штакетника. Жить там можно было и летом, и зимой. Провели воду, установили в подполе котел. Пристроили теплую терраску, где оборудовали туалет, душ и кухню. В домике на первом этаже находилось три комнаты. Одна большая, метров двадцать пять, с тремя окнами, настоящей русской печью, полами из широких дубовых досок. Эту комнату мама обставила по-своему. Две маленькие – семь и десять метров – предназначались Варе и ее отцу. Мама так и сказала:

– Это тебе и твоему отцу, сами тут разбирайтесь.

Для других возможных гостей имелась небольшая мансарда. Впрочем, других гостей не было.

Папа исправно приезжал на выходные, Варя лишь изредка навещала мамины владения, но каждый раз диву давалась. Мама превратила свой маленький участок в серьезное хозяйство. Она выращивала в теплицах помидоры, огурцы, кабачки, перцы и всякие другие овощи. Мама прочитала все про генно-модифицированные продукты, про вредные для человека удобрения и принялась обеспечивать своих исключительно полезной пищей. Завела она и курочек, которые исправно несли яйца. Мечтала о кроликах и козе.

– Зачем тебе коза, мамуль? – не могла понять Варя.

– Козье молоко – самое полезное. И сыр можно делать, – настойчиво объясняла мама.

– А кто доить твою козу будет? – не сдавалась дочь.

– Кто! – хмыкала мама. – Я! Не вы же с отцом!

– И кому все это молоко? Ты одна столько не выпьешь, сколько коза за день дает.

– Я ж говорю: сыр буду делать. Вам же. Свой, домашний козий сыр. В магазинах сейчас ничего покупать нельзя, там яд.

Мама, работая без устали на своих грядках, создала целую теорию по поводу того, что падение нравов последнего времени связано именно с питанием человека. С генноизмененными продуктами, колбасой и долгоиграющим молоком в организмы людей попадает отрава, влияющая не только на состояние физического здоровья человека, но и подрывающая его нравственные устои. А если человек ест то, что сам вырастил на своей не оскверненной химическими удобрениями земле, пьет чистую колодезную воду и молоко животного, которое он сам холит и лелеет, то приходит к этому человеку настоящая любовь, а именно: любовь и уважение к жизни. И мозги прочищаются, и страсти его не одолевают.

Может, она и права, думала порой Варя, отмечая, что мама изменилась к лучшему, чаще смеется, реже печалится.

Питалось теперь все семейство только тем, что выращивала и запасала мама. До козы пока дело не дошло, но творог и молоко они покупали у проверенной дачной молочницы, и по воскресеньям папа грузил в машину недельный запас еды для Москвы. Хлеб, кстати, мама тоже приспособилась печь в русской печи. Оставалось совсем немного до полного возвращения к натуральному хозяйству.

Папа время от времени снова предлагал жениться. Мама обещала подумать. Варе казалось, что ей просто не хочется ехать в город ради загса, дышать ядовитыми выхлопами и пить неправильную воду, от которой человек получает ошибочную информацию. Да-да! Мама вычитала, что вода – самый мощный проводник информации. Поэтому если она не из своего колодца, не из недр собственной землицы, кто его знает, что именно ты вливаешь в себя с каждым глотком.

После маминых рассказов есть что-либо и где-либо было страшновато. Но приходилось.

Научилась мама разбираться и в лекарственных травах. Их, оказывается, не просто так надо было собирать, а каждую траву – в определенное время суток и в определенный месяц. Только тогда она приносила пользу. Сушить целебные травы тоже полагалось по правилам: какие-то на солнце, какие-то в тени. Что-то хранилось в банках, что-то – в виде пучков, висящих на стене в чуланчике.

Мама объясняла, что во все времена люди ищут и находят какие-то средства помощи, которые, в силу своей новизны, признаются чудодейственными. Когда проходит новизна, исчезает чудодейственность. А есть вечные помощники человека, которые всегда помогали и будут помогать. И без всякой химии. Вон, подорожник: как был, так и растет. Поранишься – приложи его к ране, никакой дезинфекции не надо. А ромашка! А кора дуба! А шалфей!

Мама называла себя Робинзоном. Действительно – из своего давно не обитаемого кусочка земли она вырастила райские кущи. Причем в рекордно короткий срок. Скучавшая земля с благодарностью откликнулась на заботу.

Теперь мама, словно чувствуя вину перед Варей за тот упрек в отсутствии внуков, брошенный дочери во время памятного отцовского дня рождения, всячески убеждала дочь и «ее отца» в том, что внуки нынче – рассадник зла, разврата и прочих негативных сторон жизни.

Профессор и его внуки

Дело в том, что у мамы появился приятель. Нет, конечно, ничего личного, просто именно приятель, с которым можно было по-соседски попить чайку, поговорить о том о сем. Тем более идти далеко не надо было: из калитки в калитку. Их участки разделял только забор. Правда, у соседа за забором стоял огромный сруб в стиле русской избы, и земли имелось около гектара. Только никто на этой земле не работал: сосны, березы, гамаки, газоны. Ни огородика, ни грядочки. По весне и осенью садовник заглядывал, стриг траву, что-то там выдергивал, расчищал – и все заботы. Владельцем дома был знаменитый на всю страну профессор, часто выступавший по ТВ в любимых маминых программах, посвященных экологии и вопросам будущего человечества. С экрана профессор выглядел очень уверенным и мудрым. В жизни оказалось все наоборот.

Они однажды разговорились, профессор похвалил мамино трудолюбие, удивился тому, как радостно откликнулась земля на ее заботу. И окрыленная похвалой мама, естественно, вручила соседу плоды своих трудов. Целую корзину всего самого свежего с грядок принесла она попробовать доброму человеку и всем, кто обитает с ним рядом. В тот день профессор был в доме один. Он усадил соседку за стол, попробовал растопить самовар, она взялась помочь. Совместный труд способствует дружбе, как известно. Когда чай был готов и разлит по чашкам, завязалась непринужденная беседа. Оказалось, что хозяин дома прекрасно знал все предыдущие поколения своих соседей из маленького домика, в котором хозяйничала теперь мама.

– Участки эти в начале тридцатых годов выделили для работников науки. Мой отец был тогда молод, но уже имел ряд трудов, вызвавших интерес во всем мире. Вот он и получил большой кусок земли, чтобы ему за городом спокойно работалось. И до Москвы рукой подать, и тишина. А ваши родные сознательно отказались от большого надела. Это папа мой не раз повторял. Жить за городом они не хотели. И зависть вызывать не хотели. В те годы зависть к тому, что у тебя есть, могла стоить жизни, – пояснял профессор.

Сам он с младенчества рос в этом доме. И большую часть своего существования провел в этих стенах и среди этих деревьев. И женился на девушке из их дачного поселка. Познакомились после девятого класса на речке, играли вместе в волейбол. Дружба завязалась. Потом любовь. Так и прожили жизнь. Отсюда ее и в последний путь увезли. Она тоже грядки разбивала, любила свежую зелень подать к столу. После ее ухода все иссякло. Жизнь так и просочилась сквозь пальцы.

– Как же вы живете тут совсем один? – загоревала мама.

Сердце ее разрывалось от жалости к старому человеку.

– Когда совсем один, это вовсе не страшно, – возразил профессор. – Один – это покой, сосредоточенность, труд, размышления… Но – нет. Я не один. У меня есть сын. И два внука.

– Вы счастливый человек! – позавидовала мама. – У меня только дочь. А внуков так и нет. Не знаю, будут ли.

Так они попили чайку, пообщались и стали с тех пор друг к другу захаживать вечерами. Даже чаще получалось, что профессор захаживал. «Душой отдыхал», по его словам.

– Я так любил наш большой дом! С детства чувствовал необходимость пространства. Что-то внутри расправлялось, когда сюда попадал даже после недолгого отсутствия. А сейчас смотрю на вашу светелку и понимаю, что истина – в малом. Не нужно человеку много. От этого потом случаются беды, – размышлял сосед.

– Да какие же беды, если в доме просторно? – смеялась удивленная мама.

– Всевозможные беды. Люди же совершенно разные рождаются в одной и той же семье.

Мама боялась расспрашивать, чувствуя, что уважаемого ею человека что-то очень тяготит. А однажды он сам рассказал. Сын у него замечательный получился. И тоже сделался, как в их семье и положено, известным ученым. Работает в области самых авангардных изысканий. К отцу заезжает крайне редко, хотя они постоянно на связи. Теперь вот скайп – удобно. Вроде и рядом нет, а видеться можно ежедневно. Конечно, понятное дело, что, случись беда или просто возникли проблема, сын примчится. По первому зову. Или пришлет кого-то, кто окажет помощь. У сына, в свою очередь, тоже двое сыновей. Оба еще с младенчества проявляли разного рода таланты. Оба научились читать самостоятельно в возрасте трех лет. Активно познавали окружающий мир. Пытливость – это для ученого определяющая черта. Пытливость, способность анализировать, делать выводы и синтезировать. Выходить на новый уровень.

Ну, подрастали дети, естественно, в непростой период. Смена общественного строя – это катастрофа, что ни говорите. Однако старший внук сам выбрал себе специальность, легко поступил в университет, блестяще закончил, тут же – аспирантура, защита кандидатской в двадцать шесть лет, а еще через четыре года защитил докторскую. Теперь он уже профессор, преподает в родном университете, да еще и проводит научные изыскания. Занят по горло, что просто великолепно. И жена есть, и ребенок намечается. И есть надежда, что, когда ребенок появится, жена внука согласится хотя бы первые годы растить его здесь, чтобы не прерывать сложившуюся семейную традицию.

Однако она может не согласиться. И понять ее вполне можно. Ибо возникла некая щекотливая ситуация с младшим внуком. С этим ребенком в семье получилось почти как в сказке. «У крестьянина три сына. Старший умный был детина, средний сын – ни так, ни сяк, младший ж вовсе был дурак». Применительно к их семье надо было лишь слегка переиначить: «У профессора два сына. Старший умный был детина, младший же – наоборот, вышел круглый идиот». То есть генетические данные у младшенького тоже великолепные. Но вмешалась внешняя среда. И тут уж никакая генетика оказалась не в силах противостоять.

Маленький – он бойкий был. Сплошное очарование, глаз не оторвать. Привык быть в центре внимания, привык, что друзей его привечают, рады им. Ну и, естественно, этот дом считает своим. Внутренне убежден, что он может привезти сюда любых своих знакомых, не спрашивая согласия деда. А уж чем они тут занимаются, это просто подумать страшно! В голове не помещается.

Однажды ночью, дело было прошлой весной, дед проснулся от нечеловеческих буквально воплей. Разволновался, конечно. Натянул халат и спустился в гостиную выяснить, что происходит. Картина предстала перед ним просто страшная. Молодежь, человек двадцать, кто на коврах валяется в практически бессознательном состоянии, кто в креслах развалился. Те, кто в креслах, орут благим матом. А по стене, представьте только – по бревенчатой стене гостиной ползет его внук! Совершенно голый. Цепляется руками-ногами за микроскопические сучки на бревнах и как-то ухитряется удержаться. Ведь почти до потолка дополз! Картина отвратительная. Голый, распластанный по стене молодой человек. Зачем? С какой целью? Это же безумие полное! И происходит это отвратительное действо на виду у зрителей, которые его подбадривают истошными криками.

Профессор еле удержался от восклицания, с трудом заставил себя сохранить молчание, потому что боялся, что из-за его окрика мальчик может сорваться со стены. Хотя – какой мальчик? Мальчику двадцать пять лет. Мужчины в их семье в двадцать пять лет уже были вполне самостоятельными и ответственными людьми. А тут…

В результате кто-то из зрителей заметил, что к ним присоединился человек другого поколения, и крикнул: «Шухер!» И внук рухнул со стены. Правда, его вяло поддержали, он не расшибся. Встал парень перед дедом, голый, тощий, синий, глаза безумные, не человека глаза, а какого-то животного, не ведомого пока науке.

– Деда, – говорит заплетающимся языком, – деда! Ты видел, да? Все видели? Я – человек-паук!

Профессор, конечно, понял, что дело в наркотиках. Что именно употребляли в тот день в веселой компании, этого он, конечно, сказать не мог, не разбирался в подобных деталях. Но знаний его хватило, чтобы понять: до подобного безумия могут довести человеческое существо только вещества наркотического ряда.

Пришлось в ту ночь профессору звонить сыну, вызывать кого-то на подмогу, потому что, помимо всего прочего, возникло серьезное опасение, что эти безумцы могут устроить пожар в доме. В общем, приехал сын со старшим внуком и его друзьями. Разогнали сборище. Многие из присутствующих, как выяснилось, были детьми или внуками широко известных персон из соседних домов. Откуда у них наркотикам взяться? Где они эту дрянь достают? И ведь не брезгуют, не боятся приличных родителей подвести! Что творится с поколением, это же уму непостижимо!

С внуком, разумеется, провели воспитательную работу. Проще говоря, запретили ему приводить в дом деда гостей. Тот возражал, что это не только дом деда, но и его дом тоже. Он здесь вырос. Это его малая родина, и неужели тут нельзя чувствовать себя свободным? Снова пришлось объяснять, что малой родиной молодой человек может считать все, что угодно, но владельцем дома является дед, и никто другой. Поэтому отныне – никаких гостей.

Все равно он кого-то приводил. Не в тех количествах, но приводил. Особенно досаждали особы женского пола: каждая считала себя невестой внука и распоряжалась в доме по-хозяйски, лазила повсюду, оценивая, очевидно, недвижимость, что очень забавляло молодого человека. Он уверял, что занимается исследованием поведения самок человека в предложенных им условиях. Якобы в дальнейшем он создаст фундаментальный труд на эту животрепещущую тему и еще больше прославит фамилию.

Профессор порой смотрел на наглеца и вспоминал внука младенцем. Какой в нем был виден потенциал, какое упорство в преодолении собственного временного младенческого бессилия! В месяц от роду он настырно пытался ползти, старался поднять свою крупную голову, пыжился изо всех сил, чтобы удержаться. Активный, сильный, целеустремленный. Поведение младенца говорило о многом, сулило блестящие перспективы. А как он был горд, когда сам в три года научился читать! Как подходил к деду с книгой и требовал, чтобы тот слушал! И старшие это воспринимали как должное. Еще бы! У них в семье все такие. Из поколения в поколение. Высокоразвитые индивидуумы, одаренные от природы и умеющие ценить и использовать свои таланты.

И вот – все пошло прахом. Университет бросил, ничем не занимался, деградировал на глазах. Почему? За что такое наказание семье? Все честно трудились и трудятся, а этот – целенаправленно разрушает жизнь, причем не только свою, но и всех своих близких.

Каждое вечернее чаепитие соседей по даче обязательно содержало очередной эпизод похождений сбившегося с верной дороги внука.

Варина мама не уставала ужасаться и, пересказывая своим близким кошмарные подробности быта наркоманов из высокопоставленных семей, неустанно повторяла, что вот нет внуков – да и не нужно. Время пошло такое, что только в душу наплюют и опозорят. Надо ценить то, что Бог дает, и радоваться, когда не получаешь чего-то. Значит, именно так и надо.

Варя при подобных неизменных выводах чувствовала себя почему-то очень несчастной, но предпочитала молчать, чтобы не развивать неприятную тему.

Одна из самых свежих сводок из профессорского дома уже ни в какие рамки не помещалась.

В очередной раз блудный внук нагрянул на дачу с компанией друзей. В самом этом факте не содержалось никакой пугающей новизны. Вели они себя тихо, и то хорошо. Профессор у себя наверху писал статью, потом, не желая спускаться на кухню, к незваным гостям, выпил стакан воды перед сном и улегся в постель. Спал на удивление хорошо и спокойно. Проснулся на рассвете, как от толчка. Открыл глаза и увидел, что на краю кровати сидит девушка, похожая на призрак. Приглядевшись, профессор определил, что видел ее в своем доме несколько раз. Внук и его друзья звали ее Озёркина. Видимо, это была ее фамилия, хотя наверняка сказать нельзя.

Озёркина сидела молча, пристально вглядываясь то ли в профессора, то ли во что-то над его головой. Взгляд ее пугал своей потусторонностью. Глаза казались светящимися. Или в них отражался рассвет?

– Что вам здесь нужно? – в ужасе воскликнул профессор, окончательно проснувшись.

Озёркина некоторое время равнодушно молчала, словно анализируя прозвучавшие слова. Потом, все так же пристально глядя куда-то вдаль, приглушенно спросила:

– Хочешь, я тебе свою ракушку покажу?

Надо заметить, что профессор знал до тех пор два значения слова «ракушка». Ровно столько знала и его внимательная слушательница, Варина мама. Ракушка – ну, это… что у моря находят. Приложишь к уху – шумит. И еще – гараж-ракушка.

Поначалу профессор так и подумал, что девица принесла какой-то морской сувенир и хочет ему показать. Но потом разглядел, что одета его незваная посетительница была весьма странно: в просторной футболке, но без трусов, отсутствия которых она не скрывала, скорее наоборот.

И тут, в момент особого рассветного просветления, до профессора дошло, о какой-такой ракушке ведет речь безумная Озёркина.

– Убирайтесь вон из моей комнаты! – потребовал он. – Немедленно убирайтесь вон! Сейчас же!

Озёркина, несмотря на крики хозяина кровати, долго не вставала, видимо просто не могла. Или до нее не доходили профессорские приказы. Пришлось ему самому встать, открыть дверь и, указывая на выход, несколько раз властно повторить требование. Тогда она поднялась и с трудом сделала несколько неверных шагов. При этом непристойная нагота ее бесстыдно открылась. Хотелось вытолкать девку, придать, так сказать, ускорение, но дотрагиваться до этой о́соби женского пола профессор брезговал, как побрезговал бы лезть голыми руками в выгребную яму.

Как только Озёркина переступила своими неверными ногами порог его кабинета, он захлопнул дверь и запер ее на щеколду. Как это он раньше не запирался, вот что непонятно!

Естественно, днем он потребовал объяснений от внука. Тот вообще не понимал, из-за чего тут париться.

– Деда! Это же Озёркина! Она была под кайфом! Ну, зашла к тебе случайно. Видит – спит человек. Сидела же тихо, не мешала?

– А если бы она под этим вашим кайфом принялась меня душить? – безнадежно спросил дед.

– Не, ну ты чего? Озёркина? Не. Это импосибл. Озёркина – дитя мира и сотрудничества. Она способна лишь созидать. Тебе ничего не грозило. Просто поверь.

И что оставалось делать? Снова звонить родителям, требовать установления жесткого контроля за их совершеннолетним чадом. За этим последовали другие санкции: полный запрет на посещение дачи. Изъятие ключей. Вроде как обещана была отправка парня на лечение. Но кто его знает, как будет на самом деле?

Варина мама, слушая эти ужасы, хваталась за голову, понимая, что и она не могла бы ничего противопоставить распоясавшемуся внуку. И только лишний раз убеждалась, что им, то есть ее семейству, гневить Бога нельзя. Живут себе спокойно – и нечего роптать.

Надо сказать, что ситуация с непутевым внуком профессора управилась как бы сама собой. То есть все решилось естественным, природным путем. Жена старшего внука родила. На свет появился прекрасный мальчишка весом 4 500 и ростом 57 сантиметров. Настоящий витязь, крепкий и волевой, как и положено мужчинам их семьи. Мать с младенцем были торжественно доставлены на дачу. Они удобно расположились в комнатах, где когда-то подрастал отец новорожденного со своим младшим братом. Все шло просто замечательно, пока пару недель спустя на горизонте не появился тот самый младший брат в сопровождении двух девиц, чье поведение молодой человек, по его словам, исследовал в исключительно научных целях.

Жена старшего внука поначалу даже обрадовалась гостям. Она целыми днями общалась только со своим сыночком и со старым профессором. Конечно, ей хотелось немного отвлечься и развлечься. Она уложила младенца спать, плотно прикрыла дверь в комнату с детской кроваткой и проследовала в гостиную, где в это время и находились дядя новорожденного с двумя своими подругами.

– Привет, – сказала кормящая мать, обращаясь к гостям.

– Привет, присоединяйся, – приветливо произнес брат ее мужа.

И тут самки человека встревожились, почувствовав в незнакомке опасную конкурентку. Они же не знали, что к чему, и незатейливо рефлекторно отреагировали.

– Слышь, – прошипела одна из самок, – иди отсюда пока цела, шалава.

Шипела она мастерски, видно, наловчилась в тяжелых боях за место под солнцем в условиях дефицита мужчин: получалось, что слышала ее только та, к кому обращались ее дерзкие речи.

Молодая мать поняла обращенные к ней слова очень хорошо и немедленно приняла вызов. Ей стесняться было некого, поскольку въехала она в этот дом на полных правах матери продолжателя славного рода и получила все полномочия располагаться и чувствовать себя по-хозяйски.

Профессор как раз спускался со своего второго этажа и застал всю эту драматичную сцену, стоя на небольшом возвышении. Кстати, слова непрошеной гостьи донеслись до него вполне отчетливо, видимо, сказался его абсолютный музыкальный слух. Странно, что внук совершенно не прореагировал на оскорбления жены его брата. Впрочем, что же странного! Все очевидно! Вещества, принятые им, угнетали все органы чувств.

Так вот. Далее последовало триумфальное выступление жены внука. Во-первых, она мгновенно подобралась и из очаровательной, по-матерински мягкой кошечки превратилась в пантеру. Поразительно: доля секунды – и совершенно другое существо.

– Я знаю, кто сейчас отсюда свалит. И очень быстро. И это буду не я! Встали и понеслись! Иначе вызываю полицию. И вы сядете. Обещаю. Вы вторглись в чужой дом. Вы угрожаете хозяевам. И вы под наркотой. Главное – не обоссытесь тут, когда вас брать будут, потому что в полиции придется ссать для анализа. И загремите. Потому как у вас еще и найдут кой-чего. Вы не с пустыми руками сюда притащились. Так что закроют вас. Вместе с тобой, брателло, кстати. Не ожидала от тебя.

– Ань, ты чего? – испуганно проговорил младший внук, поднимаясь из кресла. – Чего тут ваще, а?

– Пощады не будет. За шалаву ответите. Все трое.

Аня достала из кармана телефон, явно собираясь вызвать полицию. Профессор ей не препятствовал. Скандал? Да пусть уже разразится скандал. Сколько можно терпеть!

Но скандал не разразился. Троица покинула поле брани мгновенно, как по взмаху волшебной палочки. Откуда только такая прыть взялась? Вот были – и нет.

Аня стояла и желтыми от гнева глазами оглядывалась вокруг. Так воины-победители оглядывают поле недавнего сражения: не затаился ли где недобитый враг.

Профессор любовался ею. Надо же! Девочка ведь тоже из научной среды. И папа ее – доцент, и мама – старший научный сотрудник. И дед – известный зоолог. Откуда в ней такая приспособленность к жизни? Такая быстрота реакции? Что это? Мутация? Надо над этим подумать. Если да, то это весьма положительный фактор. Природа дает возможность человеку мыслящему возобладать над человекоподобными. Отрадно.

– Сергей Александрович! – услышал он тем временем вполне вежливое к себе обращение Анны, которая уже почти вернулась к образу домашней кошечки. – Вы все видели, да? Не обижайтесь, но если такое повторится, я обязательно вызову полицию. У меня тут ребенок. И вы. Я должна обеспечить вашу безопасность. Заберите у него ключи.

– У него давно уже нет ключей, Анечка! Он пользуется тем, что двери дома запираются только на ночь, – прояснил ситуацию профессор.

– Что ж. Значит, придется нам запирать двери всегда. И знаете, его надо спасать. Еще не поздно. Но давно пора.

Сергей Александрович махнул рукой.

– Вы думаете, мы не пытались? Еще как пытались. Но его порок сильнее нас.

– Да ну, – хмыкнула Анна, – сдаваться нельзя. И не таких вытягивали. Он просто видит, что вы мягкотелые, и пользуется этим. Все он может, все понимает. И страх в нем пока есть. Вон – полиции испугался, да? Это отличный признак. Я знаю, кто ему поможет. И как. Действовать надо.

Профессор любовался умной девочкой и радовался, что она теперь носит их фамилию.

– Откуда, Анечка, в тебе такое знание жизни? – восхищенно спросил он. – Я вот долго живу, а нет у меня такого опыта. И такой реакции тоже нет.

– Ну, вы в другое время росли. Другая совсем жизнь была, – рассудительно объяснила Анна, – а мне пришлось этой жизнью жить. Только и всего. Говорят же: жизнь – лучший учитель.

Варина мама с восторгом пересказывала события соседского бытия. И все поражалась: надо же! Вот сидит себе человек, никому не мешает, пишет свои научные труды, людей просвещает. Ему бы покой. И только. А со всех сторон обступает нынешняя действительность. И никуда от нее не спрятаться. Вот как! Похоже, маме самой очень хотелось спрятаться от всего, что мешало ей быть Робинзоном, среди своих грядок и плодовых деревьев.

Однако в этих постоянных рассказах о чужом человеке таился еще какой-то смысл, который открылся Варе не сразу. Рассказчицей мама была хорошей, умела увлечь, рассмешить, представить все в лицах – театр, да и только. В старые добрые доразводные времена, когда они все еще жили в городе, Варя с папой просто обожали эти мамины истории о разных ее знакомцах, подругах, сослуживцах. Неведомые люди становились близкими. Папа расспрашивал, как там складывается жизнь у брошенной с тремя детьми маминой коллеги, уверяя, что у той все наладится, о чем они узнают из тысяча пятисотого тома маминых рассказов. Главное – дожить.

Теперь же, как только мама приступала к повествованиям о профессорской жизни, папа мрачнел и под любым предлогом старался не слушать о приключениях всех этих «внучек-Жучек» старого доброго соседа. Мама делала вид, что ее совершенно не волнует папина реакция, и упорно продолжала свои рассказы.

– Пап, ты чего? Интересно же, – не раз пыталась остановить отца Варя, когда тот вставал из-за стола, только заслышав профессорское имя.

Папа лишь рукой махал и горько вздыхал.

Наконец до Вари дошло, что он терзается от ревности. Вот уж никогда бы не подумала, что папа станет считать своим соперником старика, да еще такого беспомощного, жалкого даже. Мама же просто прониклась сочувствием к непростым обстоятельствам заслуженного человека – и только. И потом – о чем ей было еще рассказывать? О своих плодах на огороде? Так она и им уделяла немало времени. И папа, слушая о поливе огурцов и их созревании, не махал руками, не уходил, говоря, что наскучило ему слушать всю эту белиберду. Нет, наоборот, слушал очень даже внимательно и сочувственно. А тут… Ну просто подростковая реакция. Злится, чуть ли не слезы на глазах.

– Мам, а ты заметила, что папа расстраивается, когда ты о соседе рассказываешь? – поинтересовалась как-то Варя.

– Как же такое не заметить! – подтвердила мама.

– Жалко его, мам, – вздохнула почему-то дочка.

– А чего жалко? Я что – профессору стихи пишу? Общаюсь с живым человеком в своем одиночестве, – мама горестно вздохнула, – что тут плохого? К чему ревновать? Мне что? Замолчать? Ничего не говорить?

– Говори, – ответила Варя, – говори, интересно же. Только папу как-то жалко. Смотри на него: извелся весь. Молчит, дуется, как маленький.

– Да ну! Маленький и есть. Они все маленькие. А мы за них должны взрослеть. И за них, и за себя. И жалеть их еще.

Что тут было сказать? Дочь просто старалась приласкать отца и мать, показать свою любовь каждому из родителей.

В последнее время Варя редко видела своих. Дел было много. Общались по телефону или эсэмэски друг другу посылали.

Вот и сейчас Варя попробовала позвонить, но мама не отозвалась. Наверняка телефон в доме, а она возится в своем саду. Ничего, вернется в дом, увидит пропущенный звонок, пришлет сообщение. Ничего-ничего. Доберутся и до них добрые вести.

«Любить – это бессердечно»

Еще в начале лета Варя была уверена, что в жизни ее все кончено. Жила в ее сердце любовь-благоговение, сильная и восторженная, к человеку, который, похоже, умел любить только себя. Варину любовь он принимал как должное и само собой разумеющееся. И она была благодарна, что принимал. И готова была ждать, когда что-то изменится, когда он решит, что им пора зажить вместе, а не встречаться время от времени, когда он сочтет нужным. Она научилась подстраиваться, улавливать оттенки его настроения и даже предчувствовать, когда он снова потянется к ней, позовет, скажет доброе слово о том, как она все-таки ему нужна, какой она хороший человек, как ему хорошо с ней, спокойно.

Так продолжалось годами. И, может быть, дальше шло бы так же, если бы не один незначительный эпизод. Она летела из Барселоны в Москву ночным рейсом. Ей нравилось летать ночью: народу, как правило, немного, все сонные, усталые. В салоне тишина. Обычно она закрывала глаза, засыпала, а просыпалась от слов стюардессы:

– Наш самолет совершил посадку в Москве.

Вот и весь полет.

Но в ту ночь у нее не получилось заснуть. В креслах за ее спиной выясняла отношения пара. Говорила в основном девушка, мужчина лишь изредка вставлял невнятные замечания. И дело было не в том, что мычал мужчина. Слова, которые произносила полушепотом женщина, казались Варе ее собственными словами.

– Мы столько лет вместе. Хотя что такое «вместе»? Сейчас прилетим, ты к себе, я к себе. И это называется вместе? Тебе, конечно, хорошо, удобно. Захотел – свистнул, и я тут как тут. Не захотел, сиди, Катя, кукуй одна. И что тебе мешает? Был бы ты женат или детям бы алименты платил, тогда я бы еще хоть какое-то оправдание имела. Не тебе! Себе! Что столько лет ушли в пустоту. Мое время идет. Я не успею родить. И кто я буду тогда? Что себе в старости скажу? Что единственную жизнь протратила на чужого дядю? Во имя любви? Какая же это любовь?

Каждое слово ударяло Варю в самое сердце. Все это было о ней. Точь-в-точь. Она вдруг увидела всю свою многолетнюю ситуацию со стороны. Увидела – и наконец-то поняла, что ничего нового у нее с «любимым» не будет. Вообще ничего. И никакого ребенка, и никакого будущего. Будет только так, как удобно ему, а она – пусть решает сама. Ее выбор, ей жить, как сказал только что спутник той женщины. Она словно увидела свое отражение. Оно ей очень не понравилось. Жалкое, ущербное, несчастное. И вдруг пришло простое решение, которое давно пора было принять, только кишка была тонка.

– Ты же и так одна, – сказала себе Варя. – Так и будь уж одна. И оглянись вокруг. Почувствуй, что живешь собственной жизнью, а не ждешь чьих-то милостей, как собака при хозяине.

Была предательская мысль, что, может быть, стоит напоследок встретиться, поговорить, поставить какие-то условия, и пусть даст слово, пообещает, что все между ними станет иначе, с учетом ее интересов тоже. Но, к счастью, полет длился больше трех часов, и доводов женщина привела очень много. А спутник ее мычал. Или говорил:

– Да брось ты. Ну, перестань. Ты просто устала. Надо выспаться. Все же хорошо.

И Варя убеждалась: ничего в ее жизни не изменится, пока она сама не примет окончательное решение. И лучше жить одной и ничего не ждать от другого, чем вот так, как много лет живет она: трепеща и ожидая, когда кто-то проявит милость и понимание.

Она прилетела в Москву и не объявилась, и не отвечала на звонки, а потом и просто сбежала на дачу к любимой подруге Марусе, у которой всегда кто-то был рядом, что-то происходило веселое и интересное. Рядом с Марусей было легче исполнить то, что она решила.

Там, на даче подруги, Марусина бабушка устроила им шуточный сеанс «доброго колдовства». Они пекли на костре картошку в фольге. Сколько кому картофелинок в пакетике достанется, столько в ближайший год и будет человек в семье у каждого гадающего. Бабушка у Маруси – известная выдумщица, все время придумает такое, что скучать не приходится.

Варя, раскрыв свой пакетик, обнаружила три картофелины.

– Три! – удивилась она. – Три! Но этого не может быть. Я одна. И все тут.

– Не быть тебе одной! – приказала тогда бабушка.

Все это, конечно, были ничего не значащие игры, но почему-то Варя тогда повеселела.

А потом случилось еще одно волшебство. Быстро так, как по заказу. Дачу по соседству с Марусиной купил какой-то человек, нового соседа пригласили на пироги, он пришел, увидел Варю в гамаке, читающую книгу про житейские воззрения кота Мурра, и почему-то спросил что-то насчет того, понимает ли она, откуда у нее взялась эта книга. И Варя ответила, что нашла ее сегодня на Марусиной книжной полке. И ничего другого ей не известно.

Оказалось, гость перепутал Варю с Марусей! Оказалось, он был тут, на даче, двадцать лет назад. Ему было шестнадцать, он познакомился с Марусей, оказавшись с друзьями у нее в гостях. А потом приехал и привез ей книгу. Но не вручил прямо в руки. Оставил в беседке. Так уж вышло.

Чудеса!

А потом из дома выбежала Маруся, чтобы звать их к столу, и узнала Даню, хотя видела его всего раз в жизни, давным-давно. И столько было смеху, разговоров, планов!

– Надо пойти тут все разведать, побродить по лесам. Хочу с местностью познакомиться, – сказал Даня. – Кто-нибудь составит мне компанию?

– Варь, иди, поброди. А я тут на хозяйстве останусь. Скоро мужики мои возвращаются. Муж, сын, – пояснила Маруся.

– Пойдем? – обратился Даниил к Варе.

– Пойдем, – согласилась она.

И пошли они бродить.

У Вари рядом с Даней сразу же возникло чувство, что к ней вернулась ее юность и что гуляет она с мальчиком из своего класса. Гуляет, радуется ему, и все у них впереди. Что – непонятно, но что-то очень-очень хорошее, долгожданное. Чудесное, как в добром сне. Ей ничего не нужно было из себя изображать, стараться как-то выглядеть и всякое такое. Они просто были такие, какие есть, и болтали обо всем на свете.

Варя говорила, что уже не ждет любви, сознательно и бесповоротно не ждет. Не мечтает и не хочет. Любовь все искажает. Отнимает силы, время, ослепляет. Лучше быть зрячей. Видеть все отчетливо и решать просто: да и нет. Без оттенков и самоуговоров. В конце концов, любить – это бессердечно. И даже, может быть, противоестественно, потому что – губительно.

– Какая революционная мысль! – хмыкнул тогда ее собеседник. – Надо додумать в тишине. Что-то в этом есть.

– В этом есть все! Главная мудрость моей многострадальной жизни! – воскликнула патетически Варя.

И Данька тогда присвистнул и засмеялся по-мальчишески.

– У меня тоже есть мудрость, если уж на то пошло. И еще какая многострадальная. Я вот дважды был женат. И оба раза думал, что по любви. А сейчас вот спрашиваю себя: а кто это такая, эта хваленая любовь? Она есть вообще? Или сказки сказывают нам, дуракам, чтобы мы доверчивее плодились и размножались? На сегодняшний день я в ее существовании сильно сомневаюсь.

– И я, – поддакнула Варя.

И они почему-то стали ржать. Совершенно беспричинно, как это бывает у подростков.

Встречались они каждый день и шлялись по лесам, купались в речке, валялись на песочке, хвастались своими горестями и хохотали над прошлыми бедами до колик.

– И вот я решил, что буду теперь один. На всю оставшуюся жизнь. Окончательно и бесповоротно, – гордо сообщал Даня.

– И я! – поддерживала его Варя. – И никто мне не нужен, потому что так – правильнее. Экологичнее. Никто не пьет твою кровь, не унижает, не бьет по больному.

Она рассказала свеженький эпизод из своей гордой одинокой жизни. За пару дней до ее бегства к Марусе произошла эта история. Просто пошла выбросить пакет с мусором, а потом села на лавочку во дворе. У них такую красивую клумбу разбили, вот она и захотела полюбоваться цветочками. И не успела пять минут полюбоваться, как к ней подсел приличного вида парень и с несвойственной в последние годы жителям большого города вежливостью спросил, не помешает ли. Ну, естественно, они разговорились, познакомились, он взял у нее номер телефона, хотя она обещала сама позвонить, но он проявил настойчивость и забил ее номер себе в трубку. Буквально через час позвонил и предложил вечером пойти в кино. Варя не возражала, потому что всеми силами жаждала отвлечься от мыслей о «любимом». Он ее встречал на машине. Машина шикарная, чистая-душистая. И сам он – такой весь ухоженный, наглаженный. Ну не бывают мужики в тридцать семь лет такими отмытыми, если живут сами по себе. И даже с мамами они такими не бывают.

– Ты женат? – спросила Варя.

И он не стал скрывать. Сказал, что женат. Давно и прочно. И деток двое. Семья хорошая, жена хорошая, детки чудесные. Но жизнь-то на этом не закончилась. Она продолжается. Вот работает он персональным водителем у большого босса и видит, что тот творит при живой жене и детках. А жена – красавица, каких мало, и моложе его на тридцать лет. И все равно – скучно. Надо же где-то радость жизни брать.

– Ты решил, что я с тобой радостью жизни поделюсь, что ли? – спросила Варя.

– Ты красивая. И одинокая. Это сразу видно. А радостью жизни я и сам с тобой готов поделиться. Это взаимообмен.

– А жена? – поинтересовалась «красивая и одинокая».

– Жена в убытке не останется. У нее дом, дети, подруги. Денег ей моих хватает, не жалуется. Я и тебе буду помогать.

– Мне чужого не надо, – сказала Варя.

В кино они все-таки пошли, потому что ей давно хотелось посмотреть тот фильм. После кино он галантно довез ее до дома, все предлагал выпить вина, которое припас заранее. Надеялся все-таки на взаимность. Ласковый такой домашний мужчинка.

После той встречи вообще как-то думать о «взаимоотношениях полов» Варе расхотелось.

– Он мне сказал, что все так живут, а я – идеалистка и упускаю лучшее время своей жизни, – пожаловалась Варя.

– И не все. И не упускаешь. Нашла кого слушать. Тупых скотов много. Всех слушать – голова лопнет. Тебе разве они нужны? Тебе нужен один-единственный человек. И чтобы он думал так же, как ты, – так сказал ей Даня.

– А если не найдется такой? Один-единственный? – возразила Варя.

И вот тогда-то они стали целоваться, как подростки, которые уверены, что встретились раз и навсегда. И нечего думать и рассуждать, когда счастье – вот оно, в твоих объятиях. И главное – успеть нацеловаться, пока никто не помешал.

И с тех пор они почти не расставались – вот чудеса. Вот только на эту неделю. Она полетела в Прагу, а он в Ниццу, к заказчикам, которые купили себе дивное поместье и нуждались в профессиональных советах архитектора. Договорились, что после Ниццы Даня прилетит к ней в Прагу. И она покажет ему любимый город, они снова будут бродить в обнимку, как тогда в подмосковных лесах, и целоваться, и засыпать вместе, и просыпаться.

И все это вместе должно быть названо одним словом, которое Варя суеверно боялась произносить, чтобы не спугнуть Ту, Которая все-таки явилась и открыла свой светлый лик.