Коменданты, интенданты

Валентина Чудакова

Рассказ

По подходам к переднему краю фашисты лупят без передышки. С каждым залпом мы с начфином зарываемся носом в песок и, едва пролетают горячие осколки, поднимаемся, как по команде. И опять ложимся. Вскакиваем. .Бежим. Ползем. И снова — носом в сыпучий песок. Начфин тихонечко охает, жалуется в пространство:

«Сердце...» Он дышит мне в затылок, как паровоз под парами, но не отстает. Чуть впереди отфыркивается и отплевывается наш сопровождающий — молодой боец из разведроты. В секунды затишья он вполголоса, но от всего сердца кроет Гитлера и всю его свору, да так, что меня не вовремя одолевает смех. А начфин сердится: «Ишь как тебя разбирает. Ну что смешного?» Укоряет разведчика: «Фу, срамник! Уши пухнут...»

Сам он соленых слов не употребляет. Возраст не тот, да и должность, так сказать, обязывает. Лицо солидное: начфин всего полка, в звании старшего техника-интенданта. А я — рядовой: не то писарь, казначей, не то кассир, не то адъютант при товарище начфине, и мне, на мой взгляд, не обязательно выглядеть солидным.

Но в общем-то мой начальник человек симпатичный; добродушный, вежливый, хотя и не без странностей.

Во-первых, копун он несусветный. Каждую бумажку по десять раз с места на место перекладывает. Каждую пачку денег пересчитывает трижды. И даже после меня считает. Не от недоверия, а так, по многолетней укоренившейся привычке.

Во-вторых, начфин рассеян донельзя. Вечно что-нибудь ищет: то портянки, то ремень; то усядется на собственную пилотку, а я. ее ищу; то мы оба ищем его очки, которые он сам же вздыбил на свою рыжую шевелюру с проседью.

Не теряет мой начальник только свой портфель: солидный, как и его владелец, с крутыми лоснящимися боками, с двумя медными замками, набитый туго-туго. И этот свой походный сейф начфин никому не доверяет. Во время сна употребляет его вместо подушки, на нем же обедает и работает, как на переносном столе. И даже, смешно сказать, носит свой портфельчик в такое место, куда люди вообще без всего ходят... Так ни на минуту из рук и не выпускает. Нельзя! В портфеле не только все личное добро начфина. Там деньги. Немалые. Не свои,— казенные. Денежное содержание строевому составу полка. Эти деньги нам срочно предстоит выдать прямо на переднем крае. Ни к чему иметь при себе такую обузу. Фашисты наседают со всех сторон. Мало ли что может случиться.

Прикинув в уме, сколько же времени при темпах работы моего начальника нам потребуется на эту несложную операцию, я ухмыляюсь. Да!.. Таки это будет «срочно»!., Боюсь, что от такой арифметики нам не поздоровится: или начальство влепит по первое число, или фриц где-нибудь на дороге прищучит...

Своей тревогой я поделился с начфином. Не подействовало. Ответил невозмутимо:

— Торопливость нужна при ловле блох. А денежки счет любят. Будем выдавать по всем правилам.

Ну что ж? По правилам так по правилам. Спорить не будешь. Су-бор-динация не фунт изюму.'

И вот мы пробираемся на передний край.

Перед нами какая-то речушка. Не широкая и, очевидно, не глубокая. Но вброд не перейдешь. Берега крутые, почти отвесные. Над речушкой повис игрушечный мостик. По мостику фланкирующим огнем хлещут вражеские пулеметы. От резных перилец в мутную воду щепки летят.

— Ложись! — Легли.

Сквозь толстые стекла очков начфин глядит на меня вопросительно и тревожно:

— Что делать?

В ответ я пожимаю плечами.

Но ведь надо же идти, черт возьми!

Надо,— соглашаюсь.

Может, обойдем? Возьмем правее. Или левее?

Не знаю. Карта у вас есть?

Какая карта? Что я, строевик, что ли?

Так как же идти наобум! Еще к немцам затешемся...

Да... — неопределенно протянул начфин и тут же к сопровождающему разведчику:

Веди на другую переправу!

Другой переправы нет,— возражает тот.

Да как же наши-то переправляются?

Днем никак. Только ночью.

Ну и порядки! — возмущается мой начальник. — А если надо?

А если надо, то вплавь. Пули-то до воды не достают.

И верно. Тут и я сообразил, что свинцовые струи хлещут только по мостику. А водная гладь — мертвое пространство. Берега укрывают. «Вплавь так вплавь»,— тут же решаю я, не советуясь со своим медлительным начальником. Передаю свой карабин разведчику и протягиваю к портфелю руки:

Давайте перевезу.

Ой нет! — Начфин заключает свое сокровище в объятия: силой не вырвешь.

Что «нет»? Мне ж способней, чем вам!

Нет! Ни в коем случае. А если утопите? Отвечать-то мне. Это же деньги!

Я утрачиваю вежливость:

Черт с вами! Везите сами. Идите первым. Мы подстрахуем.

Нет! Не могу! Никак не могу.

Чего «не могу»? Трусите, что ли?

Не смейте меня оскорблять! Я... я... я плавать не умею...

Я окончательно выхожу из себя:

— Тьфу! С этого бы и начинали, нелепый вы человек! Битый час толчем воду в ступе! Лучше б я один пошел, давно б дело было сделано...

Начфин от обиды бурно дышит. Но молчит. А я вполголоса совещаюсь с разведчиком:

Друг, ты хорошо плаваешь?

А тут и плыть нечего. Раз-два — и там.

Тогда так. Ты перевозишь оружие. Я — портфель. Потом быстренько возвращаемся и переправляем товарища начфина. Лады?

Парень осторожно хихикает в кулак:

— Этакого-то кабана? А не утопим?

Я тычу его под ребро:

— Цыц, разведка. Некрасиво. Перевезем. Ты под одну руку, я под другую...

Но тут взрывается начфин. С неожиданным для своей комплекции проворством он вскакивает на ноги и, прижимая обеими руками портфель к животу, блажит на весь берег:

Наглецы! А меня вы спросили?! Меня вы можете даже утопить, но портфель не дам! Не дам! Ишь что удумали: деньги вплавь перевозить! Так мало того: они этакую суммищу на том берегу без охраны оставят! Не позволю!..

Отдайте портфель! Ну!..

Пустите руки! Закричу...

— Отдавайте, вам говорят! Разведка, помоги!

Не подходите! Я... я... я даже укусить могу!..

Э, да что с вами разговаривать...

Кара-ул!!! Гра-бят!..

Ошалели вы, что ли?!

Кара-ул!

Тьфу!—Я отступаюсь. — В твою дивизию!.. Вотзаморока.

С минуту молчим и все трое дышим как запаленные кони. И вдруг разведчик валится в траву навзничь и начинает неистово хохотать.

Заткнись! — рявкаю я на смешливого парнишку.

Ну что тут смеш-но-го,— тянет начфин на брюзгливой ноте.

Вы тоже хороши!—поворачиваюсь я к нему. И опять к разведчику: — Замолчишь ты наконец! Нашел время...

Я уже успел начисто забыть, как совсем недавно сам смеялся в самый неподходящий момент, и теперь, чувствуя явное превосходство над своими спутниками, гляжу на них обоих, как мне кажется, с явным пренебрежением. Честное слово, будь на то моя воля, обоих бы поколотил. И с удовольствием. Разведчик теперь лежит на животе, уткнувшись лицом в согнутые руки, и корчится в приступах беззвучного смеха. Его острые лопатки под выгоревшей гимнастеркой ходуном ходят.

— Фу ты, пустосмех!..

Мой начфин, кажется, совсем разомлел. Нижняя губа отвисла. Лицо красное. Волосы мокрехоньки. За мутными стеклами очков не видно глаз. И все его большое, сытое тело исходит потом и паром, как после хорошей бани с ядреным веником. Вид у бедняги отнюдь не воинственный: ремень вперекрутку и-обвис гораздо ниже талии, бляха на боку; личное оружие на животе, ворот гимнастерки нараспашку. А пилотки и вовсе нет: успел потерять. Я, кажется, осуждающе усмехаюсь... Обидевшись, начфин круто оборачивается ко мне спиной. И тут моя злость и досада испаряются мгновенно и без остатка. К сердцу вдруг подкралась непрошеная жалость. Он же, то есть товарищ начфин, сугубо штатский человек: пожилой, деликатный, рассеянный. Примерный семьянин. Аккуратно ходил на службу. Исправно терял очки, перчатки, галоши, и вдруг... Э, да что там!..

Всё. Кончаем базар! Валим через мост. Живой ногой.

Хорошо,— неожиданно покладисто соглашается начфин и, втянув голову в плечи, первым семенит к чертову мостику.

Фьють! Фьють! Ий-о-у1 — пули свистят и щелкают, гнусаво завывают на разные голоса. А мы не очень-то вежливо подгоняем товарища начфина.

— Шире шаг! Аллюр — три креста. Да не оглядывайтесь, вы, жаба вам в печенку!..

(Вот тебе и субординация...)

Кажется, все. Но на том берегу, в трех шагах от моста, наш начфин вдруг со всех ног падает лицом в густой покос. Убит!.. Не, живой. Приподнялся. Рукой машет: дескать, все в порядке. Молодец. Срываемся мы с разведчиком. И едва за мостиком успеваем перевести дух, начинается светопреставление. Один минометный залп, другой, третий. С тошнотворным воем мины, перегоняя друг друга, проносятся над нашими головами и густо-нагусто рвутся за мостиком, как раз на том месте, где мы только что спорили.

Начфин охает:

Неужели это по нас?

Нет, по нашему дяде,— нехотя отвечаю я. Разведчик опять хихикает:

Самое главное — вовремя смыться...

Мы выдаем деньги «по всем правилам». Я отыскиваю в ведомости фамилию, ставлю красным карандашом птичку и, отсчитав причитающуюся сумму, передаю ее начфину. Тот лично убеждается, что получатель расписался, на месте, потом трижды пересчитывает сосчитанные мною деньги и только тогда выдает.

Сидит на КП стрелкового батальона, как в своем мирном кабинете, и в ус не дует. И кажется, даже не замечает, что творится за стенами нашего сомнительного убежища. А там не то бомбят, не то тяжелые снаряды рвутся — под землей и не разберешь. Землянка вздрагивает. Лампа-гильза подслеповато моргает. Со щелястого потолка, как живой, плывет песок прямо на непокрытую голову начфина. Ему хоть бы хны. Работает человек. Клочками газеты убирает с лица пот. И пьет, пьет, пьет, как лошадь. Опоражнивает третий котелок теплой, мутной воды, пахнущей болотом и лягушками. Отвлекся мой начальник только один раз, когда после особо громового взрыва разведчик наш, критически взглянув на потолок,, сказал:

Вот ляпнет сюда этакая дура, и поминай как звали...

Небось не ляпнет,— буркнул начфин, прервав на секунду счет. — Нечего ей здесь делать...

Я укорил парнишку:

Аи болтун же ты, однако! Что ты тут бездельничаешь?

А что я должен делать? — добродушно огрызнулся тот. — Плясать, что ли?

Я его спровадил «в разведку»: раздобыть для товарища начфина горячего чая и каску на голову.

Хозяев нашей землянки дома нет. Все они на НП. Батальон ведет оборонительный бой с открытых позиций. Дома только один телефонист. Маленький, остроносый, с круглыми галочьими глазами. Он нам не мешает. Вполголоса колдует у своего аппарата: что-то принимает, передает, отругивается. В землянке по-походному неуютно: голые нары, два колченогих самодель-. ных стола. На стене плакат: строгий боец держит палец на кончике высунутого языка. Надпись: «Ш-ш-ш!.. Шпион подслушивает!» Рядом с плакатом — боевой листок. Красный карандаш, буквы вкось и вкривь. Текст как пулеметная очередь: «Клянемся биться до последнего патрона! Отступать некуда. За нами Ленинград!..»

Бойцы и командиры приходят за деньгами по очереди, В полном боевом снаряжении. Усталые, озабоченные, злые.

Многие с перевязками. Они вносят в землянку специфические запахи: болота, дыма, пороха, тяжелого солдатского пота.

Никто из них деньги не пересчитывает, и не видно на их лицах в день получки ни радости, ни благодарности. Наоборот, ворчат:

— Нашли время...

А командир «пятьсот веселой» роты нас так «отблагодарил», что у моего интеллигентного начальника очки сорвались с потного носа. От обиды.

С грубоватым добродушием бравый ротный загрохотал от самого порога:

— Братцы-кролики, никак, вы озверели? Кой черт вас сюда нес, не подмазавши колес? На лешего нам ваши дензнаки! Гробы у нас бесплатные...

У начфина жалко дрогнули губы. Промолчал. Но не забыл. Уж дома, в штабе полка, сказал мне:

— Слыхали, как ценят нашу службу? А что делать, мой друг? На начфинов реляций не составляют и песен о нас не поют. Мы со времен Петра Первого отщепенцы. Парии. А вы знаете ли, что сей мудрый царь сказал про нашего брата? Примерно так: «...интенданты, коменданты, писаря и прочая сволочь, становись на левый фланг, дабы своим гнусным видом не портить общий вид строя!» Вот так-то, милейший мой. Да и в наши-то дни мы — так называемые «тыловые крысы», всего-навсего левофланговые...

Мой начальник прав. Наше скромное племя на войне не в чести. И мне понятна и близка его обида. Она не мелочная. Начальник сам человек не мелочный. Не обиделся же он на меня за милую сцену у чертова мостика. Будто начисто забыл, что там произошло. А вот обида за профессию, видимо, не забывается. Признаться, я и сам обиделся на командира за его неуместную тираду. Да что делать, раз мы не из боевой когорты. Не номенклатура, так сказать. Начфин — вчерашний бухгалтер. А я — счетовод. А это не фигуры. Не герои. И к сожалению, не только на войне. И справедливо это или нет, историки когда-нибудь разберутся.

Чудакова В. В.

484 Коменданты, интенданты...: Рассказ, повести.— Л.: Лениздат, 1985. —336" с.

В книгу вошли иовый рассказ «Коменданты, интенданты...» и публиковавшиеся ранее повести «Ратное счастье» и «На гихой Сороти».

84.3(2)7

4702010200—181 4 М171(03)-85

СОДЕРЖАНИЕ

КОМЕНДАНТЫ, ИНТЕНДАНТЫ... Рассказ , , . 3

РАТНОЕ СЧАСТЬЕ. Повесть . . . . ._. , 10

НА ТИХОЙ СОРОТИ. Повесть ,..,., 194

Валентина Васильевна ЧУДАКОВА

КОМЕНДАНТЫ, ИНТЕНДАНТЫ... Рассказ. Повести

Заведующий редакцией А. И. Белинский. Редактор С. В. М о л е в а. Художник В. Б. Мартусевич. Художественный редактор В. А. Баканов. Технический редактор И. В. Б у з д а л е в а. Корректор Т. В. Мельникова

ИБ № 3260

Сдано в набор 25.03.85. Подписано к печати 09.10.85. М-27438. Формат 84Х108'/з2- Бумага тип. № 3. Гарн. «Балтика». Печать высокая. Усл. печ л 17,64. Усл. кр.-отт. 18,06. Уч.-нзд. л. 18,66. Тираж 100 000 экз. Заказ № 854. Цена 1 р. 30 к.

Ордена Трудового Красного Знамени Лениздат, 191023, Ленинград, Фонтанка, 59. Ордена Трудового Красного Знамени типография им. Володарского Лениздата, 191023, Ленинград, Фонтанка, 57.

© Рассказ, оформление, Лениздат, 1985 "