Комнатка

Пролог.

Что было первым? Темнота или холод? Не знаю. Мне показалось, что они пришли одновременно, но лишь на одно мгновение. Холод был первым. Он жег голую кожу, но делал это подчеркнуто лениво, словно еще не успел набрать полной мощи. И с каждой секундной холод становился сильнее.

Темнота не так донимала меня. Она просто была вокруг. Чернильная, всепоглощающая, беззвучная, тоскливая. Опять на одно мгновение. Звук я тоже услышал. Глухой, далекий. Словно кто-то говорил вдалеке, надев на голову ведро. Темнота завибрировала, отдавшись в ушах тяжелым гулом. Мыслей не было, их полностью выдавил из головы страх. Чего я боялся? Не знаю. Темноты, холода, странных звуков? Или боялся просто так. Без причины.

Дрожащие пальцы коснулись холодной поверхности. Шершавой, слегка сыпучей. Ржавой. Воздух пах железом и соленым потом…

Свет больно резанул по глазам, моментально рассеяв темноту и изгнав холод. В висках заломило, а сердце застонало, сдавленное тяжелой лапой. Звуки стали громче и отчетливее. Теперь я слышал все и слышал очень хорошо. Чувствовал, что на меня смотрят, но сам до одури боялся открыть глаза. Боялся, что теплый свет оставит вместо них две обугленные дыры, наполняющие воздух запахом удушливой пали.

Хотелось пить, да и желудок тут же напомнил о себе, когда я почуял вкусный аромат выпечки. Легкий, почти невесомый, они дразнил меня и заставлял желудок бесноваться от голода. И это веселило тех, кто смотрел на меня. Я слышал их смех. Так смеются люди, уверенные в собственном превосходстве. Откуда я знал это? Понятия не имею. Мысли, мысли… Как собрать их в кучу и заставить голову работать?

Я разбит и ничего не соображаю. Тело мне почти не подчиняется, как будто мозг засунули в новую оболочку, к которой он еще не привык. Как же страшно… Как открыть глаза? Как теперь быть?

– Заморыш какой-то, – тихо произнес чей-то голос. Высокий, с визгливыми нотками, от которых сразу мороз по коже прошел. Щепоть презрения, высокомерие… все сменилось подобострастием, когда раздался другой голос.

– Перестань, – недовольно протянул он. Глубокий голос, низкий, уверенный. Знающий, что решающее слово останется за ним. Способный приказывать другим замолчать. Ленивый и небрежный, как у настоящего вожака.

Я вздрогнул, когда ощутил тяжелое дыхание совсем рядом. Чье-то лицо было в сантиметре от моего лица. Пахло сигаретами, колбасой и неуловимо-сладковатым запашком смерти. Впрочем, последний сразу же исчез, будто это всего лишь игра воспаленного воображения.

– Добро пожаловать в Комнатку, – в голосе послышалась улыбка. Странная улыбка, странный тон… словно мне только что сообщили о смертном приговоре. Сообщили буднично и легко. – Вытащите его. Одеяло кто-нибудь принесет?! Или мне самолично за ним сходить?

Никто не решился отправлять обладателя глубокого голоса за одеялом. Вместо это раздался шорох, гулкие шлепки по металлу и моей кожи вдруг коснулись чьи-то руки. Несколько пар рук. Какие-то были осторожными, боялись обжечься. Другие наоборот, жесткими и бесцеремонными. Пальцы впились в мое тело и потянули на себя. Света стало так много, что я невольно застонал. Глаза так и оставались закрытыми. Я не открыл бы их даже за плитку шоколада. Даже под угрозой смерти не открыл бы их.

– Что он там бормочет? – поинтересовался визгливый голос. Девчонка, конечно же. Сразу стоило бы догадаться. Жесткие, костлявые пальцы бесцеремонно принялись блуждать по моему лицу, а следом пришел сильный шлепок и ожог. – Внятно говори, заморыш.

– Унаги! – небрежно поинтересовался первый голос, и я инстинктивно сжался в комочек. В этом голосе не было угрозы. Была лишь смерть.

– Ратто… я, это… – виноватое шмыганье и… страх. Голос девчонки дрожал. Я слышал, как она шумно сглатывает слюну. Как мелко подрагивает ее рука, лежащая на моем плече.

– Вытащите его, – неизвестный Ратто, казалось, пропустил мимо ушей её бормотания, но я знал, что это не так. Пусть в его голос вернулась привычная ленца, но он не забыл. Такие, как он никогда и ничего не забывают. – Укройте одеялом. Потом рассмотрите, а ну брысь!

Теплое и колючее коснулось кожи, вернув на миг ощущение уюта и спокойствия. Я словно плыл по воздуху, поддерживаемый десятками пар рук – ласковых и не очень. Они бережно опустили меня на мягкое и прохладное, укрыли ноги и исчезли. Тепло… После холодной тьмы и обжигающе-ледяного металла тепло баюкало. Хотелось спать. Голова шла кругом. Мысли, рваные и абстрактные, медленно, но верно исчезали. Хочется спать.

– Как думаешь, куда попадет? – с одышкой прошептал кто-то.

– Куда попадет, туда и попадет, – отмахнулся другой и, тоже понизив голос до шепота, добавил. – Не трепи языком. Услышат, Ратто с тебя шкуру заживо сдерет за такие разговоры.

– Интересно же, – обиженно ответил первый. Он, шумно дыша, приблизил свое лицо к моему, и я снова почувствовал тепло чужого дыхания. – А все ж, как думаешь, братка?

– Худенький, вроде, – с сомнением, не повышая тона, ответил второй. – Может, умный? Тогда точно к примарам попадет. А если он нас слышит, то плохо тебе будет, Пухляш!

– А чего это мне? – задышал тот. – Тебя-то он тоже слышит.

– Угу. Только услышав, как ты сопишь, он сразу поймет, кто над ним тут дышал, – ехидно ответил ему второй и, не сдержавшись, коротко хохотнул.

– Ты же не скажешь, а, братка? – снова страх. В голосе он всегда чувствуется сильнее всего. Дрожь, липкость, волнение.

– Тихо! – предупредительно фыркнул ему второй и невидимый Пухляш послушно замолчал.

Вовремя, потому что я снова услышал визгливый голосок Унаги. Сейчас она точно была одна, поэтому её голос звучал громко и уверенно. И ядовито. Ядом было пропитано не только каждое слово, но и каждая буква, как мне казалось. Я затаил дыхание, только бы девчонка не заметила, что я давно не сплю и все слышу.

– Чего вы тут третесь? – поинтересовалась она, обращаясь к Пухляшу и его другу. Пухляш задышал, с всхлипом и громче обычного.

– Проходили мимо, – тихо и вежливо ответил второй.

– А у вас работы нет? Так я вам найду, – прошипела Унаги и следом послышались глухие звуки шлепков. – Пшли на кухню! Бегом! А то вечером в Дверь вылетите, даже пайку съесть не успеете.

Примары, Дверь, Комнатка… Я понятия не имел, что значат эти слова. Голова по-прежнему гудела, словно её доверху кипятком наполнили. Мысли разбегались, но уже не так рьяно, как раньше. Пожалуй, стоило бы осмотреться. Но я не хотел открывать глаза. Откроешь и обратной дороги в спасительный сон уже не будет. Тело вынырнет в холодной реальности и придется думать, делать и говорить… Где я, чьи голоса я слышал, что будет дальше? Сотни вопросов. Тысячи. И ни одного ответа.

Лишь разум шептал на ухо. «Открой глаза. Открой и получишь ответы». Я не хотел открывать глаза, но мне пришлось.

– Эй! Новенький! – тихий, влажный голос. Девчонка. Будто запыхалась, пока бежала к дивану, на котором я лежал. – Слышь, новенький? Вставай. Я знаю, что ты не спишь. У тебя ресницы шевелятся.

– «Черт»! – мысленно выругался я и, сжав губы, нехотя приоткрыл глаза. И тут же застонал, когда яркий свет резанул по ним так, словно и не свет это был, а ржавый зазубренный нож, безжалостно вонзившийся в податливую плоть глазных яблок.

– Привыкнешь, – со знанием дела ответила девчонка и в ее голосе послышалась улыбка. – Когда из Сундука выбираешься, всегда так. Хочется есть, пить, а глаза горят, будто в них солью посыпали.

– «Точнее и не скажешь», – снова подумал я, но вслух свои мысли решил не озвучивать. Да, я видел, что передо мной стоит человек. Вернее, цветная клякса, дрожащая, как разбавленная акварелью вода на стекле.

– Протри глаза, – посоветовала девочка и я услышал тихий шорох, после чего свет потускнел и стал менее режущим. – Так лучше?

– Да, – выдавил я из себя непослушное слово. Оно получилось хриплым, как ворона каркнула.

– После Сундука всегда так, – вздохнула она, помогая мне принять сидячее положение. Я кивнул, поблагодарив ее за помощь, а потом решился повторить попытку и снова открыл глаза. Боль никуда не делась, она была, но уже не такая режущая. Теперь я мог видеть, пусть и с оговорками. Контуры предметов и лицо девчонки расплывались дрожащей радугой, лишь небольшие участки был в фокусе. Зато я наконец-то увидел лицо той, кто со мной заговорил.

Лицо было круглым, кожа ровная и чистая. Разве что покрытая россыпью веснушек, делая девчонку похожей на перепелиное яичко. Живые, любопытные глаза. Медовые. Наверное, свет так падал или последствия моего лежания в странном «сундуке», о котором она говорила, искажали восприятие. Пухлые губы, пухлые пальцы, почесывающие щеку. Крепкие руки, которые больше бы подошли мальчишке. Да и сама она напоминала мне крепкое деревце. Не слишком красивое, зато способное устоять в любой град и ураган.

Она была одета в светло-зеленый костюм, на ногах мягкие, белые тапочки. С минуту мы молча рассматривали друг друга, будто пытались отыскать одним нам ведомые ответы на вопросы. На миг появилось странное ощущение. Словно девочка приценивается ко мне, пытается понять, какой товар ей всучили.

– Как тебя зовут? Имя помнишь? – спросила она, присаживаясь на стульчик, рядом с диваном. Поморщившись, я отрицательно мотнул головой.

– Нет, – буркнул я, но девчонка безразлично пожала плечами и хмыкнула, словно и не ожидала чего-то другого.

– Меня Никуман зовут. Можно просто Нику. Твое имя Телевизор потом скажет, – ответила она и, вытащив из кармана шуршащий сверток, протянула его мне. – На, поешь. Не боись. Это пирожок.

– С-спасибо, – я снова покраснел, когда стиснутые губы нехотя пропустили сквозь себя шипение.

– Жуй быстрее и не пасибкай, – послышался еще один голос. Повернув голову направо, я увидел еще одного человека. Худощавого мальчишку в очках, одетого в светло-зеленую одежду, такую же, как и у девочки. Он, вальяжно развалившись в кресле, болтал ногой и лениво листал книгу в коричневой обложке. На меня он даже не посмотрел. Лишь добавил: – Ратто ждать не любит. Сама знаешь, Нику.

– Ой. Это да, – вздохнула девочка и, подергав мою руку, скомандовала. – Ешь быстрее и пойдем.

– Куда?

– Узнаешь, – отрезал мальчик в очках, смерив меня презрительным взглядом. – Любопытному на днях прищемили нос в дверях. Слыхал? А потом из того носа наварили супу и скормили его нихилам.

– Хватит пугать его, – рассмеялась девочка, а потом, бросив взгляд вдаль, побледнела. – Но ты правда, новенький, ешь быстрее.

– «Это сложно», – подумал я, запихивая остатки пирожка в рот и работая челюстями.

– По пути доешь, – подстегнула меня Нику, без лишней вежливости поднимая за руку с дивана. – Главное, не дерзи ему, понял?

– П-понял, – ответил я, так и не поняв, кому не стоит дерзить.

– Не слишком он красноречив, – усмехнулся мальчик в очках и тихо добавил. – Дурень какой-то.

Я промолчал, хоть и не сомневался, что сказано это было так, чтобы я услышал. И я услышал. И промолчал. «Как и всегда», услужливо подсказал внутренний голос.

Несмотря на то, что Нику торопилась, я все же успел мельком осмотреть место, куда попал. Потрепанный диван, на котором я лежал, находился в центре помещения, напоминающего уютную гостиную в старом рёкане. Пять шкафов с книгами, мягкие, низкие кресла и… старый телевизор по центру. Пузатый, смешной, со скошенным корпусом и зеленоватым экраном, он смотрел на меня мертвым, стеклянным взглядом, но я готов был поспорить, что он смотрел именно на меня.

Слева от дивана находилась другая зона, огороженная раздвижными сёдзи. Там в два ряда стояли простые деревянные кровати, аккуратно заправленные и чистенькие. На некоторых из них кто-то лежал, но Нику шла слишком быстро, и я не успел рассмотреть обитателей спальни. Вместо этого, обернувшись, я посмотрел назад. И тоже увидел спальные места. Обычные футоны с легкими одеялами, лежащие на полу, рядом с тяжелой дверью. Огромной, окованной металлом, тяжелой дверью… Нику шикнула мне и, схватив за руку, потащила за собой, не забывая бормотать себе под нос, что таинственный Ратто ее убьет за опоздание.

Мы пролетели мимо еще одной сёдзи и мой нос учуял вкусный запах свежей выпечки и жареного мяса. Желудок, несмотря на съеденный пирожок, тут же проснулся и нарушил тишину еле слышимым рокотом. Будь с нами тот мальчик в очках, я был уверен, он бы не удержался от шпильки. Но его не было. Зато были другие.

Мои ровесники, все, как один, в одинаковых костюмах. Только цвета было три. Светло-зеленый, как у Нику. Сиреневый. И темно-серый. «Серые», как я их прозвал мысленно, передвигались странно. Они, буквально срастались со стенами и старались побыстрее прошмыгнуть мимо других. Их лица были опущены, а головы вжаты в плечи, но их и так никто не замечал. Даже Нику, которая изредка здоровалась с кем-нибудь, казалось, игнорировала их. Группы разделяли не только цвета, но и то, как они себя вели.

«Зеленые» шли гордо, подчеркнуто лениво, смотря прямо перед собой. «Сиреневые» были задумчивыми и чаще всего куда-то спешили, держа в руках то ящики с инструментами, то ведра, то книги. Их глаза рассеянно блуждали по сторонам, но все же в них не было той тупой покорности, как у «темно-серых». Последние мне напомнили тени, которые дрожат и исчезают, если рядом обнаруживается яркий источник света. Для них таким светом были другие цвета.

– Так. Запомни. Говорить будешь, когда тебя спросят. Понял? – шепнула мне на ухо Нику, когда мы дошли до отдельной комнаты, из которой доносился смех и разговоры. Однако она, запнувшись, замолчала, увидев в проеме рослого, жилистого мальчишку, на две головы выше меня. Он единственный ходил без куртки, в одной лишь белой майке, а сухие, узловатые мускулы говорили о том, что силенок у него достаточно и он их без раздумий применит, если потребуется.

– Добро пожаловать в Комнатку, – улыбнувшись, дурашливо поклонился он и, отойдя в сторону, дал нам пройти. Меня на миг бросило в пот, когда я узнал голос. Этот голос был первым, что я услышал, когда исчезла темнота. Рослый, словно подтверждая, кивнул и добавил. – Я – Ратто. А это примары.

Примары, замолчав, исподлобья и безо всякого стеснения рассматривали меня. Я же, покраснев, опустил глаза и послушно уселся на стул в центре спальни, куда меня посадил Ратто, больно вцепившись пальцами в плечо.

– Не стоит так трястись, – зевнул он, усаживаясь напротив меня. Я отметил, что сел только он, а остальные, как стояли вокруг, так и продолжали стоять, будто ждали разрешения. – Мы не страшные.

– Первые сутки, – визгливо хохотнула тощая, остроносая девчонка с черными, злыми глазками. Расположенные очень близко к носу, они делали её лицо похожим на пуговицу. Не сдержавшись, я улыбнулся сравнению. Зря… Тощая словно поняла, что меня развеселило и злобно зашипела. – Тебе смешно, смотрю? Поглядим, как ты будешь лыбиться после!

– Цыц, Унаги, – лениво махнул рукой Ратто и девчонка моментально умолкла, что меня ничуть не удивило. За ленью не слишком хорошо пряталась злоба и раздражение, и тощая сразу это почувствовала.

– Прости, – пискнула она и, спрятавшись за спинами «друзей», принялась молча буравить меня злобным взглядом. Ратто не обратил на её извинения никакого внимания. Такие, как он, никогда и ничего не забывали. И тощая знала это, как и каждый присутствовавший в спальне.

– Как тебя зовут? – Ратто подался вперед, склонил голову и внимательно осмотрел меня. Теперь я понимал, что это маска. А под маской прячется совсем другой Ратто. Такой, ленивый окрик которого способен заставить заткнуться любого. Да так, что тому потом кошмары ночью будут сниться.

– Не п-помню.

– А-а чего ты так говоришь? – передразнил меня примар, вновь заставив покраснеть.

– Н-не знаю, – пожал я плечами. Хотелось сквозь землю провалиться от стыда. Я не мог ни одного слова нормально произнести, и пусть я не смотрел на друзей Ратто, но поклялся бы, что каждый из них сейчас лыбится и еле сдерживает смех.

– Ладно, – хмыкнул он и шепотки моментально исчезли. То, что он здесь главный, я уже понял. Меня настораживало одно – тупая покорность и страх остальных. Они боялись темноглазого Ратто. Боялись каждого его взгляда и каждого его слова, будто вместо привычной шутки он в любой момент мог озвучить смертный приговор. – В Комнатке не без урода, дружок. Сам потом убедишься. Помнишь что-нибудь еще?

– Нет, – я покачал головой. Я и правда ничего не помнил. Словно моя жизнь началась в том железном ящике, откуда меня достали совсем недавно. Лишь редкие обрывки, настолько темные и расплывчатые, хаотично плавали в мыслях, не желая срастаться в единую картину.

– Ожидаемо. Из Сундука все такими появляются, – кивнул Ратто и, чиркнув бензиновой зажигалкой, закурил помятую сигарету. Я заметил, какими жадными глазами на него посмотрели «друзья», но ни один из них даже не заикнулся о том, что тоже хочет курить. – Ну, я тебя успокою. Мало кто помнит что-то из прошлого. Так… обрывки, какие-то мысли, образы, привычки и все. Не более. Но одно ты помнить должен.

– Что? – тихо спросил я, испуганно смотря на окруживших меня примаров.

– Полезные таланты, – рассмеялся Ратто, и в его черных глазах загорелся недобрый огонек. Он кивнул в сторону Нику, которая молча стояла рядом. – Никуман у нас заведует кухней. В её голове столько рецептов, что ни одна книга вместить не сможет. Пальчики оближешь, дружок. И сожрешь их, а потом еще добавки попросишь. Она из риса и кипящей воды такую вкуснятину соорудит, что лучшие повара слюной от зависти подавятся. Если б они были еще тут, хе-хе.

– Скажешь тоже… – застенчиво протянула Нику и резко замолчала, когда Ратто повернулся к ней и громко шикнул. – Прости, пожалуйста.

– Не люблю, когда меня перебивают, – пояснил примар. Он сделал последнюю затяжку и протянул окурок в сторону, не глядя. Окурком, с необычайно довольной физиономией, тут же завладел знакомый мне мальчик в очках. Он тоже затянулся и передал окурок другому. – Ладно. Что умеешь делать?

– Делать?

– Я невнятно спросил? – с угрозой поинтересовался Ратто, заставив меня опустить глаза.

– Нет.

– Тогда почему переспрашиваешь? Или ты из тех дебилов, кто постоянно переспрашивают? Не люблю таких.

– Я н-не де-дебил.

– Ага. Спишем на шок, так и быть. Просто прими к сведению, что я люблю, когда на мои вопросы отвечают сразу.

– Х-хорошо.

– Х-х-хорошо, – снова передразнил меня Ратто и усмехнулся. – Ну, что умеешь делать? В чем-то ты точно хорош? Готовить умеешь? Может в ремонте силён?

– Нет.

– Исчерпывающе, – зевнул Ратто. – Смотри, Нику у нас повар. Заведует кухней и теми, кто там работает. Она ценная для Комнатки. Унаги, – он указал пальцем на тощую девчонку с лицом-пуговицей, – спит так чутко, что рядом с ней мышь не прошмыгнет и очень хорошо подмечает ложь.

– А еще я слежу за порядком, – прошипела Унаги, жутко оскалившись. Зубки у нее были маленькими, белыми и острыми.

– Следит, – подтвердил Ратто. – Когда не лентяйничает и не докапывается до нихилов. Ну, развлекаться в Комнатке тоже надо, так и от тоски помереть можно. Пенсне… да, тот с книжкой, – он кивнул в сторону знакомого мне мальчика в очках. – Наш умник. Знает все и обо всем. Еще он единственный, с кем говорит Телевизор.

– Т-т…

– Телевизор, – закончил за меня Ратто и, не сдержавшись, рассмеялся. Его смех жалил острее шуток и передразниваний. – Познакомлю попозже, когда устроим тебе экскурсию…

– Да, ладно, Ратто. К чему этот цирк, – фыркнула вдруг Унаги, заставив остальных побледнеть и сделать шаг назад. – Ясно же, что он нихил!

– Когда мне будет нужно твое мнение, я спрошу, – прищурившись, ответил ей Ратто. В его голосе не было издевок. Лишь равнодушие и злоба. – После отбоя отправишься на кухню и будешь следить за нихилами, чтобы не лентяйничали. Ясно?

– Да, – всхлипнула та, но Ратто этого было мало. Он повернулся к Нику и, дождавшись, когда бледная девочка посмотрит на него, добавил.

– Что на завтрак?

– Лапша с курицей, яйца, тушеный рис, – машинально ответила та. Ратто язвительно улыбнулся и кивнул, повернувшись к Кильке.

– Займешься лапшой. Может после этого перестанешь перебивать меня.

– Да, Ратто. Но это же работа… – она не договорила, вовремя спохватившись и закусив губу до крови.

– Я знаю, чья эта работа. И ты знаешь, – ответил он, равнодушно смотря на трясущуюся от страха девочку. – Не расстраивай меня. Ты знаешь, что больше всего на свете я не люблю, когда лезут не в свое дело. Ладно, – Ратто хлопнул в ладоши и благодушно улыбнулся, смотря на меня. Только вот мне улыбаться совершенно не хотелось. – Вижу, ты вопрос пытаешься из себя исторгнуть, дружок. Не робей. Сегодня твой первый день в Комнатке, а я до распределения новичков не наказываю.

– А кто т-такие н-нихилы? – давясь словами, спросил я. Странное слово мне слышать уже доводилось и где-то глубоко в душе я знал его значение, но сейчас не мог вспомнить. Вместо ответа Ратто поманил меня за собой к выходу из спальни, а когда мы встали в дверном проеме, он указал пальцем на пробирающегося вдоль стены мальчишку в темно-серой курточке и темно-серых штанах.

Все бы ничего, но мальчишка выглядел слишком уж забитым. Его взгляд, потухший и покорный, когда его окликнул Ратто, даже не изменился. Развернувшись, мальчик остановился в двух шагах от посмеивающихся ребят и опустил глаза.

– Куда идешь? – лениво спросил Ратто, внимательно следя за моей реакцией. Мне почему-то стало жаль мальчишку. Он с трудом унял дрожь, раболепно наклонил голову и тихо ответил. – Куда? Громче говори.

– На кухню. Нику сказала, что нужно помыть грязную посуду. Сегодня моя смена, – мальчик так и не поднял взгляд на нас, предпочитая рассматривать обувь и пол.

– Свободен, – махнул рукой Ратто и мальчик, вздрогнув, умчался вперед. – Как его, Унаги? Напомни.

– Тайяки, – довольно ответила тощая, которая будто радовалась увиденному.

– А, точно. Любитель конфет, – хлопнул себя по лбу Ратто и, пихнув меня локтем в бок, усмехнулся. – Надо бы тебе показать, что тут у нас и как.

Странная, должно быть, со стороны это была процессия. Впереди, на правах хозяина, шел Ратто. Он шел ровным, уверенным шагом, не слишком быстрым и не слишком медленным. За ним семенил я, причем именно что семенил. Ноги, словно после долгой прогулки, гудели и отказывались мне повиноваться. А идущая позади меня Унаги не отказывала себе в удовольствии периодически шпынять меня сухим кулачком в бок. Остальная свита, напоминая призрачные тени, следовала в небольшом отдалении от нас.

– Комнатка – наш дом, – начал Ратто, остановившись неподалеку от знакомого мне дивана. Интуитивно я понял, что это место – центр таинственной Комнатки, а мрачно поблескивающий в углу телевизор казался мне её сердцем. – Никто не знает, кто был первым обитателем Комнатки. Мы пытались узнать. Много раз, но ничего не вышло. Даже Пенсне не смог разговорить Телевизор, а он в этом деле мастер. Откуда в Сундуке появляются новенькие, зачем и почему… этого мы тоже не знаем. Есть вопросы, на которые невозможно получить ответов. Усек?

– Да, – я потер плечо, в которое врезался кулачок Унаги. Несмотря на ее худобу, удары выходили сильными, и я был уверен, что через пару часов на плече расцветет синяк.

– Ты немногословен, – с улыбкой заметил Ратто. – Не люблю болтунов, знаешь ли.

– «Поэтому сам не затыкаешься, упиваясь каждым своим словом», – подумал я и, как обычно, не стал озвучивать свои мысли. Не только потому, что не мог выдавить из себя такое длинное предложение, но и из-за банального страха. Ратто, не знающий, что за мысли гуляют в моей голове, воспринял молчание за согласие и продолжил экскурсию.

– Начну, пожалуй, с главного. Видишь ту Дверь? – он указал пальцем на тяжелую дверь, которую попросту было невозможно не заметить. – Никогда не пытайся открыть её сам. За ней Судилище. Покинувший Комнатку покидает её навсегда.

– М-можно с-с-спросить? – Ратто удивленно обернулся и развел руками. На его лице явно читалось разочарование.

– Ну, спроси. На будущее, кстати, напомню. Не люблю, когда меня перебивают.

– И-извини, Р-р-р…

– Извиняю. Пока ты мое имя произнесешь, черед нового Жребия придет. Или зарычишь еще до смерти, – сварливо ответил Ратто. – Что ты хотел спросить?

– Ч-что та-акое С-судилище?

– Это знают только изгои, – зловеще ответил он, смотря на Дверь. – Те, кто покинул Комнатку. Впрочем, новые друзья тебе наверняка чего-нибудь расскажут. Вечерами только и остается, что думать и гадать. За хорошую догадку получишь конфетку.

– П-правда?

– Чего? Нет, конечно! – фыркнул Ратто. – Шуток не понимаешь?

– «Таких шуток точно не понимаю», – мелькнула в голове мысль, обварив мозг и душу. Почему я помню это, но не свое имя?! Очередной вопрос, на который нет ответа? Или это возвращающиеся воспоминания, как и говорил Ратто. Кто знает…

– Тебе надо запомнить одно. Никогда не пытайся открыть Дверь, иначе Судилище заберет тебя. Только я имею право открывать Дверь после Жребия. Ну и… сам потом узнаешь, – загадочно усмехнулся он, а его друзья поддержали смешок противным гыканьем. – Ладно, ты наверняка заметил, что Комнатка поделена на зоны, да?

– З-заметил.

– Какой внимательный мальчик, – усмехнулся Ратто и даже хлопнул меня по плечу. Несильно, по-дружески. Как ему удается так ловко менять маски, превращаясь из своего парня в нечто тошнотворно-противное и злобное? Так и не скажешь, что ему пятнадцать. Стоп! Пятнадцать? Откуда я знаю, что ему пятнадцать? Да, я слышу свой голос, все примерно одного роста. Но почему именно пятнадцать?

– Слушай! – прошипела позади меня Унаги, снова ужалив спину кулаком. – Он для тебя распинается, балбес!

– П-п-п…

– Проехали, – буркнула она, отступая на шаг назад. Ратто, с интересом следивший за нашей короткой беседой, покачал головой.

– Слушай, дружок. Я повторных экскурсий не вожу. Кто знает, куда ты попадешь после Жребия. А он случится уже вечером.

– Жребий? – нахмурился я, услышав очередное непонятное слово.

– Жребий, – кивнул Ратто и гадко улыбнулся. – Видишь ли, новенькие приходят иногда чуть ли не два-три раза в неделю, а места здесь на всех точно не хватит. Поэтому Телевизор велел нам бросать Жребий. Когда приходит новенький, кто-то из старичков уходит.

– К-куда уходит?

– Туда, – мрачно бросила Унаги, указав костлявым пальцем на таинственную Дверь.

– Об этом потом узнаешь. На Жребии присутствуют все. Итак, как ты понял, Комнатка поделена на зоны, – нетерпеливо перебил девчонку Ратто. – У Двери обитают нихилы. Ты их видел уже. Они в темно-сером.

– А кто т-такие н-нихилы?

– Рад, что ты спросил, – съязвил Ратто и, хрустнув шеей, ответил. – Нихилы – это те, кто не обладают талантами и бесполезны для Комнатки. Они занимаются только грязной и тяжелой работой. Тем, чем другим заниматься по статусу не положено. Видишь ли, Комнатка – наш дом. Это правда. Но мы предоставлены сами себе и почти никакой помощи не получаем. Лишь иногда в Сундуке вместе с новеньким оказывается ящик с припасами. Мелочи, которые мы самостоятельно добыть не в состоянии, и без которых нам будет очень тяжело. А так… приспособились. Нику и Лучок заведуют кухней и садом. Нику готовит еду на всех, а Лучок постоянно в саду пропадает. Да, у нас свой сад есть. Небольшой, но мы справляемся, – с гордостью ответил Ратто, заметив мое удивление. – Комнатка не ограничивается только спальнями. Есть нюанс, правда. В Комнатке одновременно могут жить лишь двадцать семь человек. Поэтому и нужен Жребий. Он освобождает место для новеньких. Понятно?

– Да.

– Отлично. Тогда идем дальше. Видишь спальню, напротив кухни? Она закрыта сёдзи, – Ратто дождался моего кивка и продолжил. – Там живут нецесы. Они обладают талантами, но незначительными. Кто-то ловко орудует ножом, поэтому приписан к кухне. Кто-то сильный и используется в тяжелых работах, где нихилы пасуют. Только их талант узок и единичен. Понимаешь?

– Да.

– Хорошо, – буркнул Ратто. – Спальня, где мы с тобой познакомились, принадлежит примарам. К примарам относятся те обитатели Комнатки, кто обладает редкими и очень ценными талантами. Нику, как ты уже понял, заведует кухней. Без нее мы черт-те что ели бы. Лучок поставляет ей овощи и фрукты. Пенсне говорит с Телевизором и способен сладить с любой поломкой. Масута (мастер), – он кивнул на симпатичную девочку с холодными, голубыми глазами, – не только прекрасно поет, но и чинит нашу одежду, если та вдруг прохудится. С иголкой она обращается, что Нику с ножом. Не советую её злить. Горячий у нее нрав.

– Очень. Горячий, – манерно протянула та и улыбнулась одними губами. Только улыбка вышла неживой и слишком уж напряжённой.

– Каждый из примаров неотъемлемая часть Комнатки. Без них всем будет туго, – усмехнулся Ратто. – Ладно… Ну и расскажу немного о правилах. Нихилам запрещено разговаривать с примарами. Они могут лишь отвечать, если их спросят. В глаза смотреть тоже запрещено. Если нихилу что-то нужно от примара, то он обращается к нецесу и тот передает просьбу. Нецесам можно говорить со всеми, но запрещено заходить в спальню примаров без разрешения. Для всех – это запретная зона. Усек?

– Да.

– Молодец.

– А Ж-жребий?

– Жребий… Жребий мы проведем сегодня, когда проснется Телевизор, – Ратто указал пальцем на телевизор в углу. – Пенсне его разбудит, и мы узнаем, куда ты попадешь. Затем Сундук даст тебе одежду и припасы для Комнатки. Нику, нам хватит соли?

– Да, в кладовой еще есть полмешка, – кивнула девочка, задумчиво смотря себе под ноги.

– Хорошо. Может в этот раз виски побольше дадут, – вздохнул Ратто и жадно облизнулся.

Странное это было место. Похожее на обычный рёкан, где обычно останавливаются путешественники или просто усталые путники. Я не помнил других рёканов, но где-то в голове витало именно это сравнение. Наверное, память частично возвращалась, как и говорил Ратто.

Три спальни, кухня, сад, который я пока не успел увидеть, кладовка, телевизор, огромный металлический ящик в углу, рядом со спальней примаров, несколько сёдзи поменьше и тяжелая Дверь у спальни нихилов. Хотя, их спальню и спальней-то не назовешь. Ни стен, ни укрытия от любопытных глаз. Простые футоны, одинаковые тумбочки у изголовья, и одинаковые тихие дети, сидящие на них в ожидании приказов.

Когда Ратто потерял ко мне интерес, то меня усадили на диван рядом с телевизором и оставили наедине. Со мной никто не заговаривал, проходящие мимо старались побыстрее прошмыгнуть и лишь Пенсне изредка подходил к шкафу, брал с полки пару книг и, загадочно улыбнувшись, уходил в спальню примаров.

В остальном в Комнатке не было места праздному ничегонеделанью. Каждый чем-то занимался, а если случалась вдруг свободная минутка, то её предпочитали посвятить сну или отдыху. Поначалу мне было любопытно наблюдать за жизнью Комнатки, но общая атмосфера и неприязненные взгляды проходящих мимо дивана вызывали страх. Ратто обмолвился, что вечером состоится процедура Жребия и загадочный телевизор, смотрящий на меня холодным, зеленоватым глазом определит мою судьбу. Неприязнь тоже объяснялась легко. Я стану частью Комнатки, а кому-то из ребят предстоит её покинуть и отправиться за Дверь. Я не знал, что за ней находится, а странное название – Судилище – ни о чем не говорило. Лишь сердце начинало биться быстрее и мысли опутывал страх, если я слишком долго рассматривал Дверь.

Я привык молчать. Вспомнил, почему. Виной всему полная неспособность нормально говорить. Спокойно и без кривляний я мог произнести лишь два слова – да и нет. Остальные выходили из моего рта с трудом и сопровождались уродливой пантомимой, спазмами связок и комком в горле. Говорить свободно и легко я мог только в своих мыслях. Но кто я, откуда и как очутился в Комнатке? На месте этих вопросов зияла большая дыра.

Ратто сказал, что память частично восстановится. После Сундука всегда так. Наверное, он имел ввиду тот металлический ящик в углу. После распределения он выдаст мне одежду и припасы для жителей Комнатки. Так просто? Вопросов было много, но я лучше промолчу, чем буду пытаться выплевывать слова перед улыбающимся Пенсне или ехидно шипящей Унаги. Я привык молчать. Гораздо лучше говорить так, чтобы тебя никто не слышал.

– Нервничаешь? – от тихого голоса в углу меня бросило в пот. В креслах никто не сидел, Пенсне удалился с книгой минут десять назад. Лишь телевизор, тускло поблескивая зеленоватым экраном, смотрел, казалось, прямо на меня.

– К-кто здесь? – так же тихо спросил я. Раздался переливчатый смешок и послышалось гудение старой техники. По экрану телевизора пробежали светло-зеленые полосы и экран загорелся мягким светом.

– Я, – тихий голос доносился из телевизора. Но, насколько я помнил, телевизоры не обладают разумом. А этот… этот отвечает на вопросы и говорит со мной. Говорит? – Да, говорю. И более того. Мыслю. И существую.

– Т-т-ты…

– Да, читаю мысли, – подтвердил он и помехи на экране на секунду сложились в улыбающееся лицо. – Можешь просто мысленно со мной разговаривать. Иначе тут соберется вся Комнатка, чтобы посмотреть на невиданное доселе зрелище.

– «Зрелище»?

– Да. Заика тужится и краснеет, пытаясь что-то сказать старому телевизору, – из динамиков послышалось потрескивание, а через пару мгновений я понял, что телевизор так смеется. – Впрочем, не будем об этом. Я задал вопрос. Ты нервничаешь?

– «Да. Немного».

– Не стоит. Каждый занимает свое место в Комнатке. Займешь и ты.

– «Что ты такое»?

– Я думаю, это очевидно.

– «Телевизоры не обладают разумом».

– Ты так уверен в этом? Ты видел много телевизоров? – усмехнулся зеленый экран, снова показав мне улыбающееся лицо, созданное из помех.

– «Нет. Просто знаю. Не могу объяснить», – нервно пожал я плечами.

– Память не вернется к тебе полностью. Что-то ты вспомнишь, без сомнений. Но большая часть памяти канула в небытие. Конечно, я знаю о тебе все. Кто ты, кем был… и кем будешь, – телевизор резко замолчал, а экран перестал светиться, когда из-за угла показалась процессия – два мальчика и хромающая девочка в темно-сером. Девочка, побагровев, тащила в руках тяжелую кастрюлю, но ей никто не помогал. Мальчики, одетые в сиреневые костюмы, не обращали на неё внимания. Девчонка, проходя мимо дивана, бросила осторожный взгляд на меня и робко улыбнулась. Я же, покраснев, смутился и отвернулся.

– Так устроена Комнатка, – произнес телевизор, когда процессия отошла подальше. – Каждый приносит пользу. Даже те, кто ничего не умеет.

– «Ты сказал, что знаешь обо мне все».

– Да, сказал. И повторю еще раз. Я знаю все не только о тебе, но и каждом жителе Комнатки, – тихо ответил телевизор.

– «Ты не расскажешь»?

– Нет. Расскажу только то, что стоит рассказать. Не всему стоит быть озвученным, чтобы лишний раз не путать мысли. Впрочем, Ратто уже обмолвился тебе о правилах жизни в Комнатке.

– «Откуда ты знаешь»? – удивился я, хотя удивляться было глупо. На экране возникла скептичная физиономия усатого мужчины.

– Я знаю все, что делается в Комнатке. Ты меня слушаешь вообще? – обиженно спросил голос.

– «Слушаю. Мне непонятно одно. Почему ты со мной разговариваешь тогда»?

– Любопытствую.

– «Что»?

– Любопытствую. Ты молчишь, а те, кто впервые попадают в Комнатку, рот заткнуть не могут до распределения, – сварливо ответил телевизор.

– «Не люблю говорить».

– Знаю. Болтун в своем глазу бревна не замечает, – очередная улыбка, на этот раз видны только губы. – Но вопросов у тебя много. Смею заверить, что на большинство из них ты получишь ответы. Только они тебе не понравятся. Мало кому нравится правда, тем более о Комнатке. Однако меня другое интересует. Видишь ли, я сразу понимаю, куда следует определить новичка, чтобы он идеально вписался в систему Комнатки. Процесс отлажен давно и работает, как часы. Но ты… Ты странный.

– «Чем же»? – подумал я. В голове снова всплыли обрывки воспоминаний. Меня считали странным и раньше. Откуда я это помню?

– Не могу сказать, но это весьма любопытно, – тихо ответил телевизор. – А куда ты сам хотел бы попасть? К примарам? К нецесам? Или нихилы – предел твоих мечтаний?

– «Не знаю. Правда, не знаю», – я вздохнул и поднял взгляд на большие часы, висевшие над телевизором. Почти шесть. Только я не знаю, вечера или утра.

– Вечера. Жребий будет брошен в шесть, – раздался тихий смешок. – Так ответь, покуда мы еще можем говорить. Куда бы ты хотел попасть?

– «Не знаю. Мне хорошо одному», – ответил я, заставив телевизор задуматься. По экрану вновь пробежала рябь помех и экран погас, оставив меня наедине со своими мыслями. Ненадолго.

– Ты с кем-то говорил? – поинтересовался подошедший к шкафу Пенсне. Он положил на полку тяжелую книгу и, чуть подумав, взял другую, в бежевой обложке.

– Нет, – соврал я, понимая, что мне никто не поверит. Ратто утверждал, что телевизор говорит только с Пенсне, да и ссориться с примарами не очень-то и хотелось. Тем более, пока непонятно, куда я попаду.

– Ага, – усмехнулся тот и, выдохнув, уселся в кресло.

– А к-когда бу-бу… – я сжал зубы, когда очередное слово застряло в горле. Пенсне выждал немного, шершаво улыбнулся и кивнул.

– В шесть. Сиди тут, скоро все будет понятно.

Когда часы пробили шесть раз, Пенсне поднялся с кресла, отложил книгу и, хмыкнув, кивнул кому-то, стоящему за диваном. До меня вновь донесся запах сигарет и чего-то тошнотворного, словно под диваном лежало гниющее мясо.

– Начнем, – громко произнес Ратто, положив тяжелую руку мне на плечо и не давая подняться с дивана. Я снова вздрогнул, когда Пенсне подошел к телевизору и, чуть повозившись с рычажками на передней панели, негромко выругался и хлопнул ладонью по экрану.

Обернувшись, я увидел, что позади нас собралась вся Комнатка. За мной стоял Ратто, не убирая руку с моего плеча. За ним выстроились остальные примары. Я увидел черные, наполненные влажной злобой глаза Унаги и услышал сопение Никуман. Справа от неё стояли нецесы, все в одинаковой сиреневой одежде. Нихилы стояли дальше всех, возле входа в спальню нецесов, не рискуя приближаться. Они украдкой посматривали на подготовку к церемонии, кто-то шмыгал носом или кашлял, вдохнув слишком много пыльного воздуха.

Ратто, наконец-то, отпустил меня и, обойдя диван, встал напротив. Незнакомый мне мальчик в светло-зеленом поставил перед ним низенький столик на трех ножках, а молчаливая девочка в сиреневом водрузила на столик большую чашу из позеленевшего металла. Сердце обдало холодком. Но всего лишь на миг. Словно это уже происходило раньше. Вздрогнув, я посмотрел направо и увидел Нику, которая стояла с корзиной орехов и лениво следила за приготовлениями. Однако странности на этом не кончились.

– Комнатка – наш дом, – нараспев произнес Ратто низким и глубоким голосом. На миг мне показалось, что это говорит не он, а всё вокруг – стены, пол, диван, книги и шкафы. Словно сама Комнатка обрела голос.

– Комнатка – наш дом, – вразнобой протянули остальные. Тише всех говорили нихилы.

– В Комнатке нет места бесполезным, – продолжил Ратто, ехидно улыбнувшись. Я заметил, что его лоб блестит от пота, будто каждое слово давалось ему с трудом. – Только двадцать и семь могут существовать в мире.

– Только двадцать и семь, – повторили другие.

– Пришел черед бросить Жребий и обновить кровь Комнатки. Новая кровь пришла.

– Новая кровь пришла!

– Старая кровь уйдет.

– Старая кровь уйдет! – словно завороженные повторили обитатели Комнатки. Ратто кивнул Нику и в руках у неё блеснул кривой кухонный нож для разделки рыбы. Она, подойдя к мальчишке, дождалась, когда тот протянет ей руку и, вздохнув, осторожно провела лезвием по ладони, после чего также осторожно вложила в ладонь орех. Ратто, крепко сжав его в кулаке, посмотрел на меня и улыбнулся.

– Если мне суждено уйти, я уйду. Уйду молча и с достоинством. Без обиды на братьев и сестер, – произнес он и бросил окровавленный орех в позеленевшую чашу. Затем, кивнув Пенсне, отошел в сторону. Пенсне повторил сказанные им слова и ритуал, только вот резать ладонь ему пришлось самостоятельно, как и брать из корзинки Нику орех.

Я мог лишь молчать и вертеть головой, когда остальные тоже стали подходить к чаше. Они повторяли слова, проводили ножом по ладони и бросали окровавленный орех в чашу. Прищурившись, я увидел, что каждый орех подписан. На нем было вырезано имя того обитателя Комнатки, который произносил слова. Двадцать семь орехов. По числу жителей Комнатки. Я был двадцать восьмым и своего ореха пока не имел.

Когда последний нихил бросил орех в чашу, Ратто снова вышел вперед и поднял над головой руку. Остальные, как по команде, опустили головы и замолчали. Раздался треск и шипение, а потом я услышал знакомый голос. Тихий и вежливый.

– Готовы ли вы бросить Жребий? – поинтересовался Телевизор. Я скосил глаза в его сторону и увидел, что на экране появилось лицо, состоящее из помех и редких полос, пробегающих по диагонали. Лицо худощавого мужчины с усами, тонким носом, острым подбородком и большими подвижными губами. Его уши немного заострялись кверху, но это могли быть и обычные помехи.

– Готовы, – ответил за всех Ратто, повернувшись к экрану. На губах мужчины появилась хитрая улыбка.

– Тогда влейте в Чашу воду Судилища и узрите Изгоя, – лениво произнес он, словно ему наскучили все эти ритуалы и пафосные слова. Ратто, с необычайной осторожностью, принял из рук Пенсне пузатую бутыль с зеленоватой водой и медленно вылил содержимое в чашу. Я стоял рядом и мог видеть все. Я видел, что орехи покоятся на дне чаши, а не всплывают, хоть и понимал, что это неправильно. Все орехи должны были всплыть, но сейчас казалось, что они тяжелее камня. А затем с водой стало происходить что-то странное.

Из глубин к поверхности устремились тысячи пузырьков, будто кто-то развел под чашей огонь. Орехи задрожали и пошевелились. Жители Комнатки, затаив дыхание, следили за тем, как лениво перекатываются под водой кругляши, пока один из них не дернулся сильнее других и не всплыл медленно на поверхность.

Ратто, поджав губы, осторожно вытащил всплывший на поверхность орех двумя пальцами, нахмурился и выгнул бровь. Затем поднял его над головой и громко произнес:

– Юба.

– Я? – тихо переспросила одна из девочек в темно-сером. Остальные нихилы медленно отходили от нее, пока она не осталась стоять в гордом одиночестве. Я узнал её. Она тащила тяжелую кастрюлю, пока я разговаривал с Телевизором.

– Ты знаешь правила, – спокойно кивнул Ратто. – В полночь ты покинешь Комнатку навсегда.

– Покину? – девчонка, казалось, не понимала, что сейчас произошло. Она растерянно переводила взгляд то на других нихилов, то на ухмыляющихся примаров, то на задумчивых нецесов. Затем, кашлянув, она кивнула Ратто. – Если мне суждено уйти, я уйду. Уйду молча и с достоинством. Без обид на братьев и сестер, ибо так решил Жребий.

– Так решил Жребий, – повторили остальные, стараясь не смотреть на девочку. Странно, но я не видел на её лице испуга. Вместо этого я увидел только разочарование, которое быстро сменилось безразличием.

– Отныне ты не нихил. Ты изгой. Проведи оставшееся время с пользой и попрощайся с друзьями, – улыбнулся Ратто, бросая орех с именем девочки в корзинку Никуман. – Ступай.

Я проводил её взглядом, а потом не сдержал дрожи, когда Ратто снова положил руку мне на плечо. Остальные жители Комнатки тоже не расходились. Они ждали еще одной церемонии. Инициация.

Пенсне, о чем-то тихо переговаривающийся с телевизором, хмыкнул и подошел к Ратто, давая понять, что все готово. Зеленоватый экран, горящий мягким светом, моргнул и я снова увидел усатого мужчину. И на этот раз я был уверен, что он смотрит прямо на меня. На его губах витала легкая улыбка, а помехи, выстраиваясь особым образом, заставляли глаза блестеть.

– Новая кровь, новая кровь, – пробормотал он, поджимая губы. Я же, с бешено стучащим сердцем, ждал других слов, что прозвучат подобно приговору. И дождался. – Странное что-то в этом мальчишке. Страх, робость и покорность. И в то же время… Нет, это не примар. Стать не та. Нецес? Если бы хоть один талант… Не могу найти. Странный, странный мальчишка. Тихоня. В тихом омуте… Мог бы быть… Нет, чушь! Проверить? Определенно, да. НИХИЛ!

– Ни-нихил, – повторил я, опуская голову. Где-то позади меня ехидно захихикала Унаги. Пенсне, буркнув что-то под нос, покачал головой. А Ратто елейно улыбнулся, словно кот, объевшийся сметаны.

– Нихил, – с издевкой повторил он и, подняв голову, громко крикнул. – Нихил!

– «Нихил», – слово обожгло душу, словно я вляпался рукой во что-то мерзкое, грязное и противное.

– Ну, ну, – тихо пробормотал Ратто, нависая надо мной. – Хватить губки дуть. Пора работать. Комнатка ленивых не любит.

– Он не получил имя, – буркнула Юба. Шея примара покраснела, а кончики ушей порозовели, однако он справился с эмоциями и сдержанно кивнул.

– Дай ему имя, – велел Ратто, повернувшись к телевизору. Усатый мужчина лениво вздохнул.

– Да вы и сами уже поняли, – улыбнулся он и добавил. – Молчун.

Я все еще сидел на диване, когда остальные разошлись. Погас экран телевизора, определившего меня к нихилам, ушел Пенсне, прихватив с собой пару книг, я был один, как и хотел. А хотел ли я этого? Внутри словно два зверя боролись. Один был согласен с решением, а второй отчаянно ему сопротивлялся, пытаясь перегрызть глотку первому…

– Эй, новенький, – я повернулся на звук голоса и увидел Юбу. Она стояла рядом и смотрела на меня с сочувствием. – Ты как?

– Не-непонятно, – протянул я.

– Смирение придет, не сомневайся, – вздохнула она и понизила голос. – Пошли, покажу тебе нашу спальню.

– Я з-знаю, где она на-нах-находится.

– Рада за тебя, – фыркнула девчонка. – Тогда поспеши занять мою кровать, пока её другие не заняли. А то будешь спать у Двери, но веселого в этом мало. Ну?! Бегом давай, потом дуться будешь!

– Я не ду-дуюсь, – нехотя улыбнулся я, когда Юба легонько пихнула меня в спину.

– Правильно, – тихо ответила она и посмотрела в сторону спальни примаров, откуда доносился громкий смех. – Не давай им повода для радости, Молчун. Ладно, пошли. Займем тебе кровать, а потом на кухню.

– На ку-кухню?

– На кукухню, – передразнила меня девочка, но, в отличие от других, сделала это беззлобно и с улыбкой. С грустной улыбкой. – После Жребия пир закатывают. Готовки много и почти все нихилы на кухню переводятся, а примары в спальне лясы точат.

– А ни-нихилам…

– Нет, что ты. Закатай губу, – буркнула она. – И запомни. Пока примар отдыхает, мы работаем.

– Не-несправедливо.

– Добро пожаловать в Комнатку, – кисло улыбнулась девочка и с тоской посмотрела на тяжелую Дверь. – Забудь о справедливости, Молчун. Тут свои порядки. И либо ты примешь их, либо вылетишь за Дверь. Как я…